Толкучка [Александр Платов] (fb2) читать онлайн

Александр Платов Толкучка

События, о которых рассказано в романе, могли произойти на любом московском рынке — Тушинском, в Митино, на «Динамо» и т. п. Имена героев ничего не скажут читателю, хотя они, как и события в романе, не выдуманы. Все обстояло точь-в-точь так же, и тому есть свидетели.

Автор

Часть первая

Глава 1

НИКИТА

Фургон сворачивает с улицы прямо в парк, на главную аллею. Самое раннее утро. До рассвета не меньше часа. Достаточно холодно, и промозглый ветерок летит от поймы Москвы-реки. За деревьями, мелькая, теряются в черноте дорожные огни. Ветви царапают и стучат по железной крыше. В фургоне, как в глубоком трюме корабля, ничего не видно.　

Чувствуется, как начинают раскачиваться картонные коробки, и все спящие постепенно просыпаются.　

Они никогда не проснутся раньше срока и никогда не проспят. Они не просыпаются, когда их «зилок» стоит на перекрестках. Когда подозрительно тихо, стараясь не привлекать внимания, пробирается мимо постов ДПС. Они, кажется, не проснутся, даже если на полном ходу их старенький грузовик врежется в какой-нибудь столб на пути, — ко всему нужна привычка. А привычка для большинства из них одна. Никто и никогда не просыпал еще того момента, когда после полуторачасовой езды через весь город они сворачивали на главную аллею и знакомый стук по крыше возвещал о подъеме лучше всякого будильника или горна.　

Один только Никита, Ник, как прозвали его здесь, всю дорогу не может уснуть — не привык.　

Он выезжал на свои пятые торги и работал на рынке всего-то чуть больше месяца. Он был новичок, один из тех, которые обычно здесь долго не задерживаются. Слишком трудна работа. Слишком сильным человеком нужно быть, чтобы выдержать ее. А он таким не был. И нервы у него были не такие крепкие, как у товарищей. Даже спать в фургоне он не мог, не умел и не пытался. Вместо этого еще на складе, ночью, во время загрузки, он выкладывал себе из полных коробок сиденье повыше, поближе к окошку. И глядел в эту крошечную, узкую, пыльную щель, похожую на амбразуру, прорезанную под самой крышей. Мчишься по городу — и в щели пробегают фасады высоток, заводские трубы и светящиеся красноватые провода троллейбусных линий. Да еще небо — всегда разное: то черное, чистое, все в звездах, кажущихся отражениями городских огней, то серое, темное, низкое. А то вдруг какое-то сумасшедшее, с огромным, высоченным, как башня, облаком, макушка которого уже видит с высоты поднимающееся солнце и потому сама светится.　

Но каждый раз на подъезде к рынку он испытывал странное, пьянящее чувство, почти радость,　хотя знал, что впереди долгий день и изнурительная работа.　

И всегда удивлялся, как они могут спать, если так трясет.　

Удивлялся и тут же вспоминал, что почти все из его бригады где-нибудь трудятся по будням. Краснопевцев — в какой-то закупочной фирме. Микитенко на Черкизовском, торгует кожей. Рома — военный, лейтенант, служит в Жуковском под Москвой. Коновалов — тот вообще майор и адъюнкт Генерального штаба, каждый день видит министра обороны.　

Один только он, Никита, может в пятницу прогулять свои лекции в институте и днем отоспаться.　

Фургон медленно продвигается по аллее. Слышны чьи-то голоса и крики.　

Он видит в свою амбразуру, как летят и кружатся в темноте осенние листья — уже октябрь, вспоминает об Ольге и представляет ее спящей. Да, сейчас она спит и даже не знает, что вот он, Никита, ее парень, едет в темном фургоне среди нагромождения картонных ящиков, складных столиков, мешков со свернутыми палатками и многого другого, а еще среди таких же, как он, одетых по-рабочему, незнакомых ей людей. Она ничего не знает. И он не хотел бы, чтоб она знала. Он не сказал ей, что работает теперь на рынке. Хотя, вероятно, она уже о чем-то догадывается. Ведь обычно он названивал ей уже с пятницы и приглашал куда-нибудь в кино, на выставку, в музей, просто в центр, на Арбат, погулять, посидеть в кафе. Иногда она соглашалась, и тогда суббота или воскресенье были для него счастливейшими днями. Вместе с ней, только вдвоем, с утра до вечера. А теперь его выходные заняты. Он ничего не объяснил. Он просто не звонил ей теперь по пятницам, звонил по другим дням, но в будни — он знал это прекрасно — она　почти никогда не может сама, и так уже больше месяца, ни разу не объяснившись, они почти не виделись.　

Наконец фургон остановился.　

Все, еще сонные, зашевелились. Послышались в темноте недовольные голоса:　

— Приехали? Вот черт!　

— Как — приехали? Не хочу!　

— Тебя никто не спрашивает, придурок!　

— Кто это придурок? Я? Кто сказал? Это ты, что ли, Микитенко? Сам придурок!　

— Это не я тебя придурком назвал, — слышится голос Микитенко, — так что сам ты придурок!　

Кто-то бросает в кого-то блочок, из упавшей и раскрывшейся коробки высыпаются кассеты. Снова все начинают в шутку перебраниваться.　

— Где же толстый?　

— Сейчас подвалит.　

— Толстый!　

— Смотри, услышит — отчетку повысит.　

— И так выше крыши. Куда еще повышать? Толстый!　

Двери фургона открываются, становится светлее, и все видят Бороду. Он стоит как освободитель и смеется.　

— Эй, придурки! — кричит он. — Подъем!　

— Сам ты придурок, — раздается из темноты в ответ.　

— Это кто тут голосок подает?!　

— Па-ашел ты!　

— Это ты, Микитенко?　

— Да не я это, не я! — кричит Микитенко.　

— Чего это ты, Микитенко?　

— Ничего. Все почему-то думают, что это я. А это не я.　

— А кто?　

— Не знаю.　

— Смотри, отчетку повышу. Эй, ну чего разлеглись? Спать дома будем. Никита, ты чего? Слезай оттуда. Тебе не холодно у окна? Вставайте, быстро! Подъем! Кому сказано?　

Все поочередно выпрыгивают из фургона. Кто-то, как обычно сразу, помчался в ближайшую палатку за водкой.　

Никита стоит у открытых дверей, подпрыгивает.　

— Что, замерз, братишка? — спрашивает Рома, надевая толстые перчатки.　

— Замерз.　

— Так какого хрена? Чего стоишь? Замерз — щит бери! Тащи на точку к Назару.　

Никита надевает перчатки, которые в прошлом году к Новому году связала ему мама, хватается за нижний, грязный край щита и пытается вытянуть его. Тот не поддается. Он заходит с другой стороны, начинает тянуть Насмешливый Микитенко, подающий из машины разобранные столы и мешки с палатками, довольно улыбается. Вот вроде бы щит поддается…　

Никита тянет сильнее и вдруг чувствует, что край щита в его руках обламывается. Все снова смеются, а Коновалов, чей щит он сломал, что-то кричит.　

— Ты что стоишь? — снова кричит Рома. — Щит сломал? Ломай еще один! У нас много щитов. Борода, ты где такого мощного парня надыбал?　

— А что?　

— Смотри, щиты крошит! Арнольд!　

— Ничего, вот увидите, он еще всех вас сделает, парни, — говорит Борода, видя, что шутки начинают задевать Никиту.　

Он подходит к нему с примятым пластиковым стаканчиком.　

— У меня чутье на счастливого человека. Ты же　счастливый человек, правильно? А, Никита? Смотри, Рома, какая рука легкая. Кто еще хочет потрогать? Ох, чует мое сердце, повезет этому парню. Вот скажите, Борода когда-нибудь ошибался?　

— А тот парень?　

— Какой — тот, Рома?　

— Жора. Который восемь тысяч у тебя, пьяного, свистнул тогда из кармана? Тоже говорил, что у него рука легкая.　

— Не помню. Какой парень? Ты, Рома, того… Выдумываешь много. — Борода протягивает стаканчик Никите: — На-ка выпей, дружок.　

Никита берет стаканчик и чувствует, как дрожит и плещется в его руке легкая бесцветная жидкость.　

— Ну как? Полегчало?.. На-ка еще. Где бутылка? Где бутылка, сволочи?! Опять ты, Краснопевцев?　

— Я так, только попробовал.　

— Попробовал? Ах ты мерзавец! А кто на складе пол-литра вылакал? Кто?　

— Это Микитенко.　

— Опять я?　

— На, студент, выпей. А то они ничего не оставят.　

— Слушай, Борода, не могу…　

— Что?　

— Может… хватит?　

— А как ты работать будешь, а? Давай-давай! Можешь. Вот. Пей, а то умрешь. Ты хоть пожрал что-нибудь, когда выходил?　

— Ну так…　

— Точно тебе говорю: умрешь. Что значит — ну так? Деньги-то есть с собой?　

— Нет.　

— Первую кассету продашь — купи сосисок. Но до первой кассеты — как до Берлина.

Нужно помочь разнести коробки всей бригады, дойти до своей точки, собрать палатку, разложиться.　

На часах половина седьмого. Фургон медленно покатил дальше, к самому клубу.　

Никита подтащил к своей точке все коробки, сбоку которых черным маркером было выведено его имя, и стоял теперь в каком-то странном состоянии, когда холодно и голодно и не можешь нагнуться, чтобы раскрыть коробку, а так — стоишь, не понятно чего ждешь, хотя прекрасно понимаешь: теплее не будет.　

Он весь продрог и стал приплясывать. Вокруг соседи, раскладывавшие столики, с улыбкой смотрели на него:　

— Что, Ник?　

— Холодно.　

— Одевайся теплее.　

— Стараюсь.　

Каждое утро на рынке он дает себе обещание одеться в следующий раз еще теплее. И всегда сдерживает его, всегда одевается теплее. Но никогда ему не бывает тепло. Даже теперь, в двух шерстяных свитерах, в зимней куртке, он все равно мерзнет и стучит зубами. Может быть, виной тому долгая езда по городу в холодном, сыром фургоне? Он смотрит на продавцов из своей бригады и удивляется, отчего не холодно им. Хотя чего удивляться? Их закаленным, проспиртованным телам не страшны никакие морозы. Вот двое в одних только тоненьких джемперах — Рома и Краснопевцев — проходят мимо с дымящимися порциями насыпанного горкой плова на пластиковых тарелках. На рисе с мясом — корейская капуста. Ее запах он чувствует издалека. Ее вкус он помнит с прошлых торгов. С собой у них по пиву — всю ночь, набираясь, они пили, и теперь, проснувшись, выпив с Бородой водки, взяли еще и пиво. Они будут пить весь день, и потому работа у　них пойдет лучше всех. Потому что на трезвую голову уговаривать покупателя — это неразумно.　

Краснопевцев подмигивает ему, тычет пальцем в бутылку пива:　

— Будешь?　

Никита мотает головой. Пива ему хочется. Но еще больше хочется плова.　

Он бы мог не голодать. Мама предлагает с собой бутерброды, термос, но он отказывается.　

Он сразу же понял негласный закон бригады: нести на рынок свое, домашнее, не солидно. Один только адъюнкт приносил в матерчатой сумке термос, бутерброды с салом и колбасой, еще что-то. Но адъюнкт не в счет. Если над кем и смеялись в бригаде, так это над этим вечно серьезным занудой. Притом, зная, что адъюнкт приносит с собой еду, все уже с вечера пятницы начинали выпрашивать у него кто сало, кто чай из термоса. Адъюнкт жадничал, не соглашался, сердито отнекивался, но не мог в конце концов никому отказать и уже к утру оставался ни с чем.　

Никита мог бы, конечно, брать с собой какую-то небольшую сумму и утром покупать себе сосиску или даже плов. Но тут срабатывала своя психология. Деньги на рынке текут рекой, особенно через руки продавца. И поэтому тридцать рублей за тарелку плова или пятнадцать за бутылку «Клинского», которая в магазине стоит от силы рублей восемь, — сущие пустяки. Расстаешься с деньгами легко, не думая. Как будто рынок — особое государство со своими особыми ценами. Но вот когда ты только-только приехал из дома, из другого мира, из другой страны, ты еще считаешь деньги по-другому и выкладывать в два раза больше как-то не хочется.　

Поэтому каждое утро на рынке — и Никита привык к этому — начиналось с голода.　

Глава 2

ШАМИЛЬ

Шамиль проснулся ровно в половине восьмого. За окном почти рассвело. Он встал, накинул на голое тело халат и вышел на балкон.　

Сонный дымящийся город с высоты его пентхауса на Краснопресненской набережной смотрелся не очень красиво. Он был весь серый, тусклый, будничный, и казалось, что наступил не день, а вечер и сейчас стемнеет. Плыла по реке и уныло гудела какая-то грязная баржа. «Как странно, — подумал он, — в жизни почти невозможно полностью оградиться от всего неприятного. Вот эта баржа с щебенкой. Плывет мимо моего дома, мимо окон. И почему-то я обязан смотреть на нее, когда мне, может, хотелось бы видеть сейчас не ее и не эту фабрику с двумя закоптелыми трубами, а морской залив или альпийские склоны. И даже если я когда-нибудь стану самым богатым человеком в этом городе, я не смогу запретить этой барже портить картину из моего окна. У меня будет выбор, я смогу уехать отсюда сам, смогу жить где-нибудь на берегу залива или с видом на альпийские склоны. Но все равно не смогу помешать этой грязной барже плыть по Москве-реке, и это очень обидно».　

Он вспомнил свою давнюю поездку в Калифорнию вместе с Хакимом Хаджисеитовым. Там все по-другому. Там, если у тебя есть деньги, ты можешь обеспечить себе спокойствие. И даже если деньги эти не такие большие. Когда это было? Три года назад. Три года уже Шамиль никуда не выезжал надолго.　

Он снова прошел в комнату, поднял с ковра трехкилограммовую стальную гантельку, которую крутила позавчера Стелла, сам покрутил ее в руках и положил на место.

Он сел за письменный стол, весь заваленный бумагами, залез в ящик, вынул ежедневник, пытаясь вспомнить, какой сегодня день, и с закрытыми глазами просидел несколько минут. Сегодня суббота, сегодня нужно ехать на рынок улаживать кое-какие дела. Обычно по субботам он отправлялся на студию или, если был свободен, ехал за город. Много раз, когда дела можно было отложить, он покупал два авиабилета куда-нибудь подальше — в Сочи, Прагу, Анталью — и до понедельника отправлялся со Стеллой развеяться. Но сегодня предстояло появиться на рынке. И поэтому особенно не хотелось никуда выходить. «Господи, неужели до конца жизни я так и буду ездить на этот грязный и вонючий рынок, смотреть, следить, разговаривать с такими неприятными личностями, как этот Надеждин? Пошли они все к черту, подонки! Никуда не поеду!»　

Он снова забрался в постель, закутался, но уже минут через десять, когда почти задремал и ему снились какие-то сны про море, раздался звонок.　

Шамиль поднял трубку. Это был Комов, его шофер и телохранитель. Машина ждала у подъезда.　

Пришлось снова вставать и самому готовить себе кофе.　

Он допивал вторую чашку, жалея, что так грубо прогнал вчера вечером Стеллу. Она бы сама ему сейчас все приготовила. Можно было ее не выгонять, а запереть в дальней комнате, как это он не раз уже делал. Пускай бы смотрела себе какой-нибудь фильм в его домашнем кинотеатре. Вчера вечером ему захотелось побыть одному, а Стелла о чем-то без умолку болтала. Он не любил ее болтовни, не любил, когда она лезла не в свои дела, а она всегда была именно такой. Она хотела быть ему помощницей, секретарем, лучшей подругой, лучшей любовницей, лучшей матерью, заботливой и ласковой, а он довольствовался малым и не любил излишнего внимания. Удивительно, но Стелле все это удавалось. Ни одна женщина в прошлом не занимала так много места в его жизни. Она знала о нем все и почти все о его делах. Иногда он думал, что опасно было доверять женщине все подробности своего существования. Шамиль никому не верил и не хотел верить. Но в то же время он успокаивал себя тем, что Стелла не просто женщина, не одна из многих, с которыми в последнее время он жил и встречался. Она была даже больше чем жена. Он, не имевший ни одного друга и ценивший свою независимость от каких бы то ни было дружеских уз, имел единственного друга: эту женщину.　

Она говорила вчера о каких-то нарядах, о своем очередном визите в комиссионку, где видела удивительные старинные напольные часы, о своих подругах по университету, где преподавала историю Средних веков. Шамиль не слушал ее, и она, в сущности, не мешала ему, но уже в половине двенадцатого он внезапно сказал ей, что хочет побыть один, и она, привыкшая к подобному, ничего не ответив, собрала свою сумочку и молча ушла.　

Можно было подумать, что она обиделась, но Стелла была не из тех женщин, которые обижаются.　

…К девяти они с Комовым были на месте.　

Шамиль не стал подъезжать прямо к клубу, а попросил Комова притормозить у перекрестка и вышел.　

Толпа от метро уже валила к рынку. Шли покупатели, несли на рынок свои деньги. Шамиль стоял, ожидая зеленого света.　

Тут он заметил, как, увидев его, сквозь толпу пробирается молоденький сержант с дубинкой.

— Эй, документы показывай, — приказал он Шамилю и отвел знаком в сторону.　

Шамиль вынул из внутреннего кармана черного кашемирового пальто паспорт и протянул сержанту.　

— Шамиль Муталибов?! — не поверил тот.　

— Да.　

— Вы Шамиль Муталибов?　

— А что вас удивляет?　

— Простите. Простите, Шамиль Тимурович, — залепетал сержант. — Я не знал вас в лицо. Простите.　

Шамиль забрал у него свой паспорт, перешел дорогу и двинулся по главной аллее.　

Торговля уже кипела. Покупателей для этого часа было немало.　

Иногда среди продавцов Шамиль узнавал своих знакомых, с которыми лет десять назад начинал свое дело. Кое-кто из них стал уже хозяином, но большинство так и продолжало торговать на своих точках. В жизни этих людей все происходило не так стремительно. Он вдруг подумал, что эти люди будут стоять на точках и через десять лет, и через двадцать, и вообще до самой старости, вот здесь по привычной схеме, которую Шамиль когда-то очень хорошо изучил: водка, рыночное панибратство, подсчет грошей. Знакомые, видя Шамиля, кивали ему. Кое-кто подобострастно выбегал из своих палаток, горячо жал руку, а иногда начинал еще что-нибудь рассказывать или даже жаловаться. Кое-кто не решался и стоял в стороне. Почти никого из них Шамиль не помнил по именам. Многие изменились и внешне.　

Шамиль знал, что все они, его бывшие друзья и напарники, давно ждут от него приглашения. Он чувствовал это. А может быть, ему это только казалось. Но все-таки он предполагал, что никто из них　не посмел бы отказаться, если бы он предложил им работу получше той, на которой они сейчас зарабатывали свои жалкие, позорные рыночные гроши. Работники ему были нужны. На студии, в офисе, свои, верные люди. Но Шамиль никому, никому из них никогда работу не предлагал. Даже когда нужен был свой человек, он предпочитал искать его на стороне, но не связываться с бывшими товарищами.　

Он не хотел вспоминать прошлое. Оно был так далеко и казалось таким неприятным. Коробки, надписанные черным маркером «Шамиль». Теперь такая же надпись стоит на половине продававшихся здесь кассет, теперь сама его студия называется «Шамиль». Он усвоил навсегда одно золотое правило: никогда не возвращаться к пройденному. И по этому правилу жил.　

А знакомые люди… Это все прошлое, которое не стоит ворошить.

Глава 3

ТОЧКА

Его точка располагалась на одной из боковых аллей, ведущей к главной.　

Это еще новая, нераскрученная точка. Как и любая другая, она имеет свои преимущества и свои недостатки. Сосед справа как-то объяснил ему их. Основной поток покупателей здесь вообще не ходит. Все по главной аллее устремляются к площади у клуба — там лучшие и самые дорогие места. Но когда часов с одиннадцати на главной уже не протиснуться и она напоминает Садовое кольцо в час пик, тогда на боковые аллеи выплывает немало очень выгодных покупателей. Это люди, которые боятся толпы и пришли выбирать　долго. У каждого из них немало денег, а в толпе, сжимаемые со всех сторон, они начинают нервничать и держаться за свои карманы и борсетки. Они не любят толчеи на главной аллее, где невозможно как следует рассмотреть товар, поговорить с продавцом и поторговаться. И сворачивают на боковые. Именно это время, с одиннадцати до двух, — самое лучшее здесь.　

Точка Никиты находится в углу, недалеко от пятачка, где дымится черный мангал Джабраила.　

Вокруг выставляются и торгуют чем угодно. У соседа справа — компакт-диски. У соседа слева — аудиокассеты. Чуть подальше под деревом — торговцы «косухами», платками, военной обувью, автомобильными маслами. От одного дерева к другому протянута веревка, на которой висят флаги: американский, английский, российский, немецкий, а также «веселый Роджер». На этой же аллее — компьютерные игры и приставки, кожаные сумки, плакаты, журналы, стальные медальоны, индийские благовония, турецкие джинсы, разные чехлы и футляры.　

Джабраил готовит шашлык. От мангала над палатками поднимается дым — сизый, густой. На всю аллею пахнет уксусом, жареной свининой и луком. Недалеко от мангала столик, за которым подруга Джабраила Оксана торгует пивом, водкой, чипсами, соленым арахисом и бутербродами. Сам Джабраил, нарубив в парке сухих веток, возвращается и бросает хворост под дерево. Оксана худенькая, по-своему красивая, очень нервная. Она боится Джабраила и оттого часто что-нибудь роняет на землю. Но Джабраил не злой. Только раз Никита видел, как он кричал на Оксану, когда та приняла у одного из покупателей фальшивую сторублевку. По утрам она бережно режет хлеб, раскладывает нарезанные огурцы и сало, затем оборачивает все　это в тонкий целлофан и выставляет на подносе. Если что-нибудь выронит и замрет, виновато уставившись на Джабраила, тот подойдет, поднимет, сдует пыль с оброненного куска хлеба или котлеты и, пока никто не видит, положит обратно. А затем пойдет в парк за новыми дровами. Джабраил, в отличие от других шашлычников, не любит покупной древесный уголь. Не только потому что дешевле. Кажется, ему нравится готовить собственные угли. В каком-то смысле он в своем деле художник. «Артист шашлыка», как называет его Рома. Он сам ищет дерево, а потому появляется на рынке раньше всех и, похожий на сумасшедшего, бродит в темном парке с топором в руке. В поисках хвороста и древесины он переходит через улицу на ту сторону парка и спускается вниз до реки.　

Однажды кто-то позвонил в милицию и сообщил, что по парку ходит человек с топором. Вызванный наряд задержал Джабраила и доставил в отделение. Поначалу все складывалось не так хорошо. Вспомнили, что три года назад в этом же парке кого-то зарубили именно таким вот топором. На него попытались это старое дело повесить. Вызывали каких-то свидетелей, полуживых старух, бормотавших черт знает что. Составляли фоторобот. Обрабатывали его. Неделю Джабраил «отдыхал» в КПЗ. Но затем как-то выкрутился. И более того, в отделении у него появились многочисленные друзья. Для них, как для дорогих гостей, он готовит особый шашлык.　

Со всех сторон несутся чудовищные звуки. За спиной целый день бьют из огромных деревянных динамиков арабские барабаны. Сосед слева врубает на полную катушку свой хрипловатый «шарп». Он любит послушать французский шансон и, может быть, в самом деле что-то слышит. Но в ушах Никиты Азнавур и Далида мешаются с кислотными　напевами одного парнишки, тоже большого фаната музыки. К тому же напротив стоит маленький столик одного известного металлиста, у которого можно найти записи любых годов. Он тоже любит включить погромче. А справа в глубине целый день играют немецкие военные марши и стучит что-то похожее по звуку на гидравлический пресс.　

Часам к семи появляются и первые покупатели, в основном оптовики, «писатели». На самых ранних поездах они приезжают сюда, чтобы закупить новинки и тиражировать их потом у себя.　

Никита смотрит на них с грустью. Они никогда не подойдут к нему, у них свои постоянные продавцы.　

Ждать первого покупателя пришлось до одиннадцати.　

Серый джип Надеждина стоял у входа в клуб. Охранник Сергей сгонял с капота продавцов пластинок — спившихся меломанов, приносивших сюда каждые торги остатки своих виниловых коллекций и распродававшие за копейки некогда дорогие пластинки. Они, выставлялись где могли: на асфальте, под козырьком клуба, на капотах пустовавших машин, и охранники их гоняли. Они в отличие от остальных продавцов, ничего не боялись, всегда были веселые, и кипевшая вокруг жизнь радовала их.　

Шамиль прошел в клуб, поднялся по ступенькам. В баре его уже ждали. Личный охранник Надеждина Семен, такой же толстый и широкоплечий, бывший борец, чемпион России, как слуга, прикрыл за ним дверь.　

За столом сидели Надеждин и Шиманский.　

— Что будешь пить, Шамиль? — спросил Надеждин, когда все пожали друг другу руки.

— Кофе, — ответил Шамиль. — И стакан холодной минеральной.

— А коньяк?

— Нет, еще слишком рано.

— Людмила, — крикнул Надеждин, — чашку кофе и одну бутылку. И минеральной похолоднее. Какая у тебя есть?

— «Нарзан», «Кристалин» и «Святой источник».

— «Кристалин», — сказал Шамиль.

— «Кристалин», Людмила. Значит, ты не пьешь?

— А разве я когда-нибудь пил?

— А черт тебя знает, — засмеялся Надеждин. — Может, ты где-нибудь тайно, по вечерам, один, скрываясь. У меня был один знакомый, страшный пьяница, который очень боялся, что кто-нибудь на работе узнает о его пристрастии. А работал он по десять часов. Приезжал домой. Дома жена. И тоже боялся, что она узнает. И каждый вечер он шел в гараж и там один пил. Жена конечно же все знала, но виду не подавала. А утром — опять на работу. И с каждым годом все хуже. Дошел до того, что стал себе клизмой вводить водку, запирался в ванной — и таким образом пьянствовал. Да, тяжело. Слона в мешке не упрячешь. Я вот, например. Все пью и пью и никак напиться не могу. Такая проблема. Все мало мне, все растет моя доза. Понимаешь?

— Нет, слава богу.

— Я думаю, что из-за веса. Я уже больше центнера вешу. Представляешь? Вот что значит — тяжелая жизнь наша. Кого хочешь угробит. А ведь это вредно — увеличивать дозу. Как ты думаешь?

— Мне, пожалуйста, мороженое, — попросил Шиманский подошедшую Людмилу.

— Какие новости? — спросил Шамиль.

— Новости будут во вторник. Точные новости. Сегодня можно сказать лишь то, что новости будут. И будут они неожиданные.　

— У нас всегда неожиданные новости, — рассмеялся Шамиль. — Что? Неприятности в Голливуде?　

— Хуже.　

— Но все-таки? Что случилось? Кто мне ответит?　

— Ответ будет во вторник, — сказал Шиманский, принимая из рук Людмилы мороженое. — Завтра после обеда.　

— Нет, но почему я, я, Шамиль Муталибов, должен узнать это самым последним?　

— Ты узнаешь это вместе со всеми, Шамиль.　

— Но все-таки! Что случилось? Андрей!　

— Я знаю столько же, сколько знаешь ты, — сказал Надеждин. — Есть какие-то слухи. Они очень туманны.　

— Я хочу знать слухи! Это касается дела?　

— Да. Шамиль, никто не собирается скрывать от тебя слухи. Мы все здесь компаньоны, и между нами не должно быть недосказанного. Хаджисеитов. Вот слухи.　

— Что с ним?!　

— Ничего особенного. Жив и здоров. Но только, кажется, он сбежал.　

— Куда?　

— В Америку. Видишь ли, у него открылись кое-какие грешки из старой жизни. Кто не без грехов, правильно? Но это не связано с нами. Ты должен помнить все эти истории, как он пробивался, какими способами шел. Эти его депутаты, вся фигня. Но нас ничего не касается и не должно вообще никак волновать. Теперь им занялись какие-то крысы из Генеральной прокуратуры, тоже хотели поиметь с него. В общем, никак иначе поступить было нельзя. Мы догадывались и ты тоже догадывался в последнее время, что Хаджисеитов переводит деньги. Куда? В Америку. Он давно хотел в Америку. И вот прекрасный случай. Кажется, нас больше никто не прикрывает.　

Новость была ошеломительна. Шамиль задумался. Хаджисеитов, его старый знакомый, человек, который прикрывал его сверху, вышел из дела. Теперь вот и может начаться то, чего он больше всего боялся.　

— Кто об этом знает? — спросил он Надеждина.　

— Пока только мы.　

— Значит, все не так плохо. — Шамиль снова задумался.　

— Нет, Шамиль, все как раз очень плохо, — сказал Шиманский. — Он уехал, но не позаботился о том, чтобы замести следы.　

— Но нам-то что?! — не выдержал Шамиль. — Нам-то что, объясните мне?! Мы занимаемся вполне легальным бизнесом! Нашему бизнесу ничто не угрожает!　

— Тихо ты, — сказал Надеждин, — не кричи.　

— Нашему бизнесу ничто не угрожает, — продолжал Шиманский. — Это верно. Но в один прекрасный день — и день этот может наступить очень скоро — нам намекнут, что наша толкучка — слишком большое хозяйство, чтобы его держали всего несколько человек. Пойми, Шамиль, времена меняются. Сегодня все ниши забиты, все занято, и то, что раньше могло показаться кому-нибудь сущей чепухой — ну что такое наши деньги по сравнению с настоящими деньгами? — так вот, все это уже, кажется, заинтересовало нескольких серьезных людей.　

— Нашему бизнесу ничто не угрожает, — упрямо, как заклинание, повторил Шамиль.　

— Да, да. У тебя, Шамиль, кроме рынка есть　компания, у меня тоже, у Надеждина есть студия, у Данилова его полковничья зарплата. Ну и что? Нам укажут место. Кто нам дал право присматривать за целым рынком? Кто-нибудь все равно скажет: «Ребята, вы оборзели». И подвинет.　

— И что ты предлагаешь делать?　

— Не знаю.　

— Андрей, а ты что думаешь?　

— Нужно обсудить все это завтра, при встрече, — сказал Надеждин.　

— Завтра и будем решать, — сказал Шиманский.　

— Когда поступила информация о Хаджисеитове? — спросил Шамиль.　

— Позавчера вечером.　

— Почему мне сразу не позвонили?　

Все молчали.　

— Кто об этом первый узнал?　

— Я, — сказал Шиманский.　

Шамиль внимательно посмотрел на него.　

— Да, я об этом узнал по моим каналам, но не стал звонить, чтобы не поднимать панику. Зачем нам паника, Шамиль? Я ждал. Вчера я снова разговаривал с одним человеком. Слухи подтвердились. Сегодня я еду на одну важную встречу. Там-то все и узнаю.　

Шамиль замолчал. Кажется, он начинал что-то понимать. Он выпил три чашки кофе, бутылку минеральной воды. Все договорились о встрече на завтра.　

Втроем они вышли из клуба. Комов ждал его у входа. Меломаны снова осадили машину Надеждина. Но когда Семен закричал на них, добрый Надеждин остановил своего охранника.　

— Стой, стой! Не трожь его! — крикнул он. — Ты что, не видишь — бедный человек, меломан. Ты что здесь продаешь? Покажи.

Напуганный, но не потерявший присутствия духа меломан показал ему несколько пластинок.　

— И сколько?　

— Пятнадцать рублей. А две такие возьмете — за десять уступлю.　

Надеждин захохотал:　

— Ну ты коммерсант! Бога душу мать! Сразу видно! Эй, Шамиль, не хочешь со мной в долю? Возьмем вот эти две за червонец, а? По-моему, выгодная сделка?　

Шамиль выдавил из себя подобие улыбки.　

— На держи, брат, выручу тебя, так и быть. — Надеждин протянул ему пятьдесят рублей. — Купи себе водки хорошей. И выпей за мое здоровье. Только давай с моей машины слезай. Мне ехать нужно. Да чтобы хорошей! Понял? Не какой-нибудь там политуры! Не экономь на здоровье. Орел!　

Глава 4

ВОРЫ

Часа в три, когда народу на рынке подбавилось, Никита доедал свою порцию плова.　

Вдруг в стороне послышался странный шум и волнение. Он высунулся из палатки и увидел людей, шедших толпой по аллее в его сторону. Аллею то и дело пересекали чьи-то фигуры, мешавшие разобраться и разглядеть издалека, что происходит. Ник заметил, что не он один смотрит в ту сторону. Другие продавцы тоже высунулись и смотрели на медленно приближавшихся людей. Очевидно, они даже догадывались, что происходило. Он же ничего понять не мог.　

Толпа то останавливалась, то снова шла навстречу. Чтобы лучше видеть, Ник перешагнул стол и, как многие, стал смотреть с дороги.

Не выдержав, он спросил у своего соседа.　

— Охранники идут, — спокойно сказал тот. — Вора поймали.　

Толпа из нескольких рыночных охранников в зеленых пятнистых камуфляжах была видна уже лучше. Никакого вора он пока еще не видел.　

Он снова перешагнул к себе за стол и стал ждать.　

Только тогда, когда вся процессия проходила мимо палатки, он увидел его.　

В самой толпе, состоящей из пяти охранников, спотыкаясь и припадая на колени, явно не поспевая за скорым шагом высокорослых стражей рыночного порядка, плелся невзрачный паренек лет восемнадцати. Одет он был в дешевый спортивный костюм, поверх которого нацеплена самая простая китайская куртчонка. Коротко стриженный, худой, несчастный, с выражением на лице скорее удивленным, чем испуганным, он шел, затертый со всех сторон высокими фигурами. За этой толпой поспевал, переговариваясь с замыкающим шествие, Маракуев, один из продавцов видео с соседней аллеи. На ходу он объяснял охраннику, который только делал вид, что слушает его, как сумел поймать вора. Было видно, что тот относится к Маракуеву пренебрежительно. Иногда, обращаясь уже к самому парнишке, Маракуев выкрикивал злобно что-нибудь крепкое и снова продолжал объяснять, с трудом поспевая за общим движением.　

Маракуев был одним из удачливых продавцов на рынке — самый опытный, самый ушлый. Так говорили многие. Никто не удивлялся, что именно он поймал вора. Никто бы, однако, не расстроился, если бы вор или даже целая шайка воров обчистила его точку. О таких продавцах обычно говорили с оттенком зависти или злости: «Ничего. Этот уж точно не пропадет». Маракуева не любили. Он как-то не вписывался в общую систему рыночного братства. Он мог с кем угодно выпить, кому угодно помочь и вроде бы никому никогда не делал явного зла. Но все-таки Маракуева не любили. Ник уже успел заметить, что есть продавцы, пользующиеся дурной репутацией. Пока причина этого оставалась для него неразгаданной. Потому что было ясно, что рынок не для любезных людей. Рынок для тех, кто умеет перегнать, выскочить первым. Все это умел не только Маракуев. Удачливых продавцов было много. Но не любили именно Маракуева.　

Охранники остановились недалеко, на пятачке шашлычника. Лица у них были благодушные. Со стороны могло показаться, что они держат парня, которому стало плохо. Тот же пытался что-то говорить: путано, растерянно, как больной. Он испуганно озирался по сторонам и видел, что на него со всех сторон все смотрят.　

— Сейчас будет зрелище, смотри, — сказал Нику сосед.　

Они раскрыли пареньку куртку и долго обыскивали ее.　

Ничего, кроме двух кассет, запрятанных глубоко во внутреннем кармане. Какая-то мелочь. Ее брезгливо вынули и бросили на асфальт, где из-за монет тут же произошла борьба между двумя известными здешними старухами, попрошайками и собирательницами бутылок.　

Собрав свои гроши, старухи присоединились к остальным зрителям и смотрели на паренька осуждающе.　

Продолжение обыска происходило молча, как в кино. Наконец один из охранников спросил его:　

— Где второй?　

— Какой второй?　

— Напарник.

— Не знаю, — дрожащим голосом пролепетал тот.　

— Паспорта у тебя, значит, нет?　

— Нет.　

— А что у тебя есть?　

— Ничего.　

— А в рожу?　

— За что? Я ничего не сделал.　

— Где второй?　

— Какой второй?　

— Тот, что мозги пудрил.　

— Я не знаю. Не было никакого второго.　

Охранники в нерешительности переглядывались.　

— А живешь где, тоже не знаешь?　

— Не-а, — почти что с вызовом ответил парень.　

— Плохо придется, парень.　

— Понимаю.　

— Ничего ты не понимаешь. Очень плохо.　

— Отпустите меня, — пробормотал он вдруг.　

Охранники захохотали. Толпа, сжимая кольцо, тоже стала смеяться.　

Сосед повернулся к Нику, подмигнул:　

— Новичок. Как ты. Кажется, не понимает, что его ждет.　

— Где твой напарник? — продолжали допрашивать парня.　

— У меня нет напарника. Я сам… — неуверенно говорил он.　

— Слушай, ты дурак или кто? — обратился к нему один из охранников. — Ты знаешь, что с тобой будет?　

— Нет.　

— Ты не боишься стать калекой?　

— Я ничего не знаю.　

— Где второй?

— Почему они думают, что у него был напарник? — спросил Ник.　

— Обычно работают в паре. Слышал? Один зубы заговаривает, другой тянет с прилавка. Или просто возьмет в руки, начнет крутить. Ты полезешь в ящик — а тот с кассетой как сквозь землю провалился. Очень неприятная штука. Его здесь никто не жалеет, этого дурака. Потому что он ворует не у кого-то там, а у тебя. Он твой враг.　

— И что с ним будет?　

— Смотри.　

Ник стал смотреть.　

Сначала паренька еще несколько раз пытались разговорить. Тот держался. Как объяснил Нику сосед, никто его в милицию сдавать не собирается. Зачем отдавать свои законные деньги ментам? Менты — такие же люди. И дети, и семьи у них тоже есть. Они точно так же начнут разбираться: узнают адрес и в конце концов мама или кто-нибудь из родственников примчатся с деньгами, для выкупа. Того же хотят и охранники.　

Ломая руки, они пытались узнать у парня телефон.　

Молодой вор врал невнятно, смешно, жалко. На лицах собравшихся улыбки.　

Через какое-то время беднягу снова взяли под руки, окружили и потащили в сторону.　

Его отвели недалеко — за палатки, туда, где поменьше людей, в парк, к кустам, где лежала вязанка хвороста, собранная Джабраилом.　

Никита не мог слышать, но издалека было видно, что один из охранников, которого звали Саша, уже не разговаривает с вором, а кричит. С паренька сняли куртку, бросили ее на землю, затем подняли сзади руки и скрутили их скотчем. Издалека Ник увидел, как Саша сделал какое-то короткое резкое движение. В ту же секунду узенькая,　почти девичья фигурка вора быстро согнулась и упала. Он лежал лицом в землю, и его связанные руки, повисшие за спиной в воздухе, изображали нечто похожее на крылья. Другой охранник подошел к лежащему пареньку и несильно ударил его концом ботинка в лоб. Чьи-то мощные руки снова подняли его и поставили к дереву. Саша стал психовать. Было видно, как он заводится, так что один из охранников попытался сдержать его. Паренек, боясь, что его ударят в пах, пытался согнуться, но его тут же выпрямляли, и так повторялось несколько раз до тех пор, пока Саша не разбежался и не ударил его в пах. Парень упал, прокатился по хворосту и, видно пытаясь инстинктивно как-то скрыться, подполз к кустам. Саша выдернул из связки хвороста увесистую палку, подбежал и ударил лежащего по спине.　

Ужас происходящего усугублялся еще тем, что ничего не было слышно. Как всегда, орали динамики, у соседа на точке пел Джо Дассен, и только Джабраил, раздувая дым в мангале, тревожно посматривал на свой хворост.　

Паренка снова ставили на ноги, но стоять он больше не мог.　

Тогда его придерживали и отпускали только после ударов Саши.　

Он падал, но уже не катился по земле, а лежал тихо.　

Вскоре на той же аллее показались еще два охранника. Они вели под руки другого паренька. Это был напарник. Они прошагали мимо Ника, встали недалеко от Джабраила и позвали жестом первых охранников. Они были замечены. Паренька подняли и понесли за две связанные руки к пятачку.　

Их поставили лицом к лицу и спросили у первого:　

— Узнаёшь?

Тот, не поднимая головы, отвечал дерзким голосом:　

— Не-а!　

— Ну как — нет? — встревожился Маракуев. — Посмотри, подними голову. Как же нет? Ведь ты с ним был?　

— Смотри, падла, куда тебе говорят! — приказал пареньку охранник.　

Парнишка медленно поднял голову. Все лицо его превратилось в черное месиво. Из рассеченной брови одна за другой падали большие капли черной, перемешанной с землей крови. Он посмотрел в лицо второму одним только глазом — второй уже заплыл и стал синим.　

— Не-а, — с какой-то упрямой радостью произнес он.　

— Я сам видел! Он, вот этот у меня покупал. Он и этот! — говорил Маракуев.　

— Слушайте, я просто покупатель, — подал наконец голос второй приведенный парень. — Зачем вы? Что вы хотите делать?　

— Покупателя бить нельзя, — сказал один из охранников и, обращаясь к Маракуеву, спросил: — Ты уверен?　

— Уверен, — робко ответил тот.　

И через секунду, возможно почувствовав собственную неуверенность, добавил:　

— У меня отличная память на лица.　

— Ты покупал у него кассету? — спросил охранник.　

— Нет.　

— Ну хоть подходил к нему?　

— Подходил! Подходил он! — закричал Маракуев.　

— Да, подходил, — согласился парнишка. — Я тут ко многим подходил. Ну и что?　

— Да ты мне зубы заговаривал, вот что! — закричал Маракуев. — Посмотрите, говорит, в коробке сколько осталось. Я все возьму, если есть. Так ведь? А этот фильм, спрашивает, сколько? А этот? Какой, говорю. Вон тот, показывает, самый дальний, за вашей спиной. У меня на это дело нюх! Ребята, вы же знаете меня. Я когда-нибудь ошибался? Ну скажите, когда-нибудь Маракуев кого-нибудь зря обидел? Отвернулся, поворачиваюсь, а этот второй уже с края кассету хвать — и в карман. Я его за руку, а этот, понятно, скрылся.　

Толпа собралась приличная, и, чтобы никому не мешать, охранники отошли в сторону. Избитого парня положили в сторону, где он и лежал.　

Ник видел, как охранники обыскивали второго, нашли какой-то документ, долго разговаривали с ним.　

Ник подумал, что его тоже будут бить. Но после короткого разговора его отпустили.　

Минут через пять к Нику подбежал с блокнотом в руке начальник соседней фирмы.　

— Так, слушай, — говорил он торопливо, — у тебя сколько кассет за этот месяц свистнули?　

— Нисколько, — честно ответил Ник.　

— Прекрасно, запишем две.　

Никита видел, как начальник обегал всех своих. Затем все начальники подошли к охранникам. Продиктовали им цифры последних потерь. Цифры, как понимал теперь Ник, значительно завышенные. Кто-то достал из кармана калькулятор, что-то подсчитали и двум парням назвали цифру, которую они обязаны были вернуть: пятьсот долларов. По двести пятьдесят на брата. Второй попытался было торговаться, его легонько толкнули, и он с радостью согласился.　

Теперь уже он не скрывал, что знает своего товарища. Но товарищ, избитый, еле стоящий на ногах, похоже, не собирался признаваться и до сих пор. Второй взял у Джабраила длинный нож и разрезал скотч у приятеля на руках.　

Они шли вдвоем по аллее, второй почти нес первого. Этот второй, небитый, еще пытался смотреть по сторонам, что у кого продается.　

У поворота они остановились. Парнишка присел, нагнулся к луже и долго смотрелся в нее как в зеркало. Много раз по луже проходили чьи-нибудь ботинки. Тогда он ждал, пока вода успокоится, и снова смотрелся в нее. Наконец одной ладонью он зачерпнул воду и вылил сначала на голову, затем на шею, после умыл и лицо…　

Никто, кроме Ника, уже не смотрел на них, все было и так ясно.　

Часа через два к нему на точку подошел Борода:　

— Как дела, Ник?　

— Нормально.　

— Видел, как их? Им еще повезло. Тут месяц назад поймали двоих: одного лет сорока, другого лет четырнадцати. Оказалось, отец и сын. Отец сына воровать учил. Этих не били — сразу в ментовку сдали.　

В субботу после торгов, сложив свои коробки в машину Горохова и надписав их черным маркером, Никита поехал домой.　

Дома поставил на тумбочке перед кроватью телефон и долго пытался дозвониться Ольге.　

Уснул он незаметно, как будто ящики с кассетами, на которых он сидел, вдругпровалились и он оказался на дне темного фургона. Ему часто теперь снилось, что он едет в темном фургоне на рынок.　

Проснувшись в пять утра, Ник машинально потянулся к телефону, но вспомнил, который час, и бросил трубку.　

Мама стояла в коридоре, в уголочке у зеркала,　отражаясь в нем со спины, и молча наблюдала, как он, путаясь в вещах, собирался на рынок.　

— Мама, — с укором сказал он.　

— Что, сынок?　

— Не смотри так.　

— Как? — удивилась она.　

Она смотрела на него с жалостью.　

— Так, как ты смотришь.　

— А как я смотрю? Никак. Я смотрю, как ты одеваешься. Вот и все. Неужели нельзя?　

— Все равно, не надо.　

— Не буду.　

— Где свитер зеленый? Не видела?　

— Перед тобой, на тумбочке.　

— А шарф? Мой шарф? Почему ты улыбаешься?　

— Он у тебя в руках.　

— Да. Вот черт!　

— Не чертыхайся.　

— Хорошо, не буду.　

— Все-таки рынок ничему хорошему не учит. Ты стал чертыхаться.　

— Я всегда чертыхался, — сказал Ник, а сам подумал: слышала бы ты меня, мама, когда я коробки гружу.　

— Вот я собрала тебе поесть, — снова сказала она. — Здесь бутерброды с сыром, две котлеты, яблоко, тетя Лена передала из своего сада. Термос возьмешь?　

— Какой еще термос, мама?!　

— А что? Термос — это очень удобно. Захочешь поесть — чай горячий будет.　

— Нет, спасибо.　

— Ну поесть-то хоть?　

— Некогда. Некогда, мама.　

— Чего — некогда?　

— Сегодня товар сдаем. Буду поздно. Пока!　

— Ночевать-то хоть придешь?　

— Обязательно!　

— Возьми, говорю, пакет.

— Некогда! — закричал он уже с лестницы.　

В метро он задремал, и несколько раз голова его падала на плечи сидящих соседей. Они смотрели на него с удивлением и на всякий случай отодвигались: вид после субботних торгов у него был не самый опрятный.　

Все были в сборе и ждали в условленном месте, на главной аллее, приезда Горохова. Рома разливал по пластиковым стаканчикам водку. Борода что-то высчитывал на своем карманном калькуляторе и записывал в книжку. Адъюнкт спорил с Микитенко о политике. Никита успел уже замерзнуть, но от водки наотрез отказался, и даже увещевания Бороды на него не подействовали.　

Все ждали Горохова. В ночь на воскресенье Горохов ставил фургон с товаром на стоянку к знакомым, и поэтому на склад нужно было ездить только при наборе, в пятницу вечером, и после торгов в воскресенье.　

Товара в фургоне было немало, и Никита поинтересовался как-то у Горохова, не боится ли он оставлять фургон на стоянке. Горохов объяснил ему простую технологию подстраховки: наполненный товаром фургон подгонялся дверцами к стене.　

По аллее в темноте проезжали другие грузовики, а Горохова все не было.　

Через несколько минут все услышали знакомый звук мотора, а затем из темного парка вынырнула машина Горохова.　

И снова пошла привычная тяжелая «пахота».

Глава 5

СТЕЛЛА

Вечером в субботу Шамиль сидел со Стеллой в ресторане «Аминат» на Тверской.　

Он позвонил ей сразу же после того, как вернулся со студии. Ему было неловко, что он так поступил с ней, хотя все это повторялось уже не первый раз. Шамиль заглаживал вину. Стелла знала эту его привычку и никогда не отказывала. Они говорили о разных делах, вспоминали свою давнюю двухдневную поездку в Египет, и вдруг он спросил:　

— У тебя случайно нет знакомой преподавательницы английского?　

— Английского? Ты решил заняться английским?　

— Да.　

— Вот неожиданно!　

— Ничего неожиданного. Просто захотел, и все.　

— Я уже давно тебе советовала. Мне кажется, что если ты серьезно займешься им, то у тебя быстро получится. Ну что ж. У меня есть одна талантливая ученица. Она сейчас учится в заочной аспирантуре и работает на кафедре иностранных языков. Вчера еще была студенткой, но поверь мне, язык знает лучше многих наших с кафедры.　

— Кто она?　

— Красавица.　

— Меня не интересует, красавица она или уродина.　

— А меня интересует, — сказала Стелла.　

— Если тебя это интересует, зачем же ты предлагаешь ее мне? Она сможет преподавать мне английский?　

— А ты не влюбишься в нее? Пообещай мне.　

— Слушай, мне надоело!　

— Что тебе надоело?　

— Все твои дурацкие намеки! Эта ревность! Стелла, неужели за многие годы нашего общения ты еще не поняла, что ревновать меня бессмысленно? Что все равно я буду принадлежать только самому себе, но ты, как мой единственный и любимый друг и моя женщина, тоже всегда, если захочешь, будешь со мной. Ну зачем ревновать? Даже была бы у меня еще какая-нибудь женщина, ну и что? Неужели наши отношения от этого испортились бы? Не хочешь — порекомендуй кого-нибудь другого. Все равно. Мне нужно выучить английский. Все остальное меня не интересует.　

— Хорошо, — сказала Стелла, — я дам ей твой телефон, да?　

— Ладно, пускай позвонит мне в офис. В понедельник. Или лучше приведи ее ко мне сама.　

— В понедельник я не могу.　

— Почему это?　

— В понедельник у меня бассейн.　

— Отложи на другой день.　

— Ты грубиян.　

— Я не грубиян. Просто я не люблю капризных женщин.　

— А какой же должна быть женщина? Капризной. В этом ее обаяние. Разве бы я нравилась тебе, Шамиль, если бы не была капризна?　

— Значит, договорились: в понедельник сразу после обеда. И не задерживайтесь, а то я уеду на студию.　

— За денежками?　

— Все-таки ты ужасно болтлива!　

— Это я-то болтлива? А откуда я знаю, что по понедельникам вы со своими бандитами делите денежки?　

— Что вы выдумываешь? Какие бандиты? Прекрасные, порядочные люди. Начальник студии, начальник отделения. Мы не бандиты, а акционеры.　

— Вот-вот! А говоришь, что я болтлива! Сам всех и сдал! Знаю я твоих акционеров!　

— Никого я не сдал. Мы же не подпольным каким-нибудь делом занимаемся. Правильно? Мы просто собираемся, чтобы разделить законно заработанные деньги. В субботу и воскресенье рынок работает, а в понедельник мы просто делим деньги. Я сам делю деньги! Потому что я хозяин! Поняла? Все, хватит об этом. У тебя просто мания какая-то выведывать все тайны.　

— Откуда ты знаешь, может быть, я тайный осведомитель на Петровке.　

— Ладно, ладно, хватит. Что-то ты совсем сегодня разошлась. Чтоб больше я от тебя ничего такого не слышал! Поняла?　

— А что ж вы свои законно заработанные деньги тайком делите?　

— Ну хватит, все! Что ты себе позволяешь? Кто ты такая?　

— Я?　

— Да! Кто ты такая? Иди домой!　

— Слушай, что с тобой? У тебя неприятности?　

— Да.　

— Ты можешь мне ничего не рассказывать. Прости меня. Я не знала. Ты же знаешь свою грубиянку. Почему ты меня вовремя не остановил?　

— У меня неприятности, Стелла. Во-первых, кое-что с рынком. Кое-что. Но не все. Но все равно неприятности. А во-вторых, Ахмат.　

— Твой брат?　

— Он снова уезжает.　

— Господи! Куда? Снова воевать?　

— Да, снова собрался в Абхазию.　

— Да он просто мальчишка. Шамиль, ты, как старший брат, обязан сделать ему внушение. Он послушает тебя. Он должен послушать тебя. Разве нет?　

— Не знаю. Я столько раз пытался хоть что-то объяснить ему. Я вспоминал покойного отца, говорил, что мы остались вдвоем, что никого у нас больше нет и нам надо держаться друг друга.　

— Ты должен привлечь его к своему делу.　

— Почти бесполезная затея. У нас с ним на этот счет долгий идеологический спор. Смешно. Не знаю, что и делать. В воскресенье буду с ним разговаривать. А теперь, Стелла, оставь меня одного, я устал, я хочу побыть Один. Ты же знаешь, когда я устаю, мне никого не хочется видеть.　

Она взяла со стула свою сумочку, улыбнулась и пошла по проходу.　

Шамиль видел, как сидящие за столиками подвыпившие мужчины беззастенчиво косятся в ее сторону. Что-то сильное вскипело в нем. Ему захотелось броситься, остановить ее, а всем этим подонкам набить морду. Но Стелла уходила, уходила одна, даже официант, протиравший бокалы, и тот посмотрел ей вслед. Этого уже Шамиль вынести не смог. Он расплатился и быстро вышел из ресторана.　

Стелла стояла на обочине дороги и голосовала. Притормозила белая «Волга», она села в нее и уехала.　

Тогда он, сам не зная почему, бросился догонять ее. Ему вдруг показалось, что Стелла поедет сейчас не домой, а куда-нибудь в другое место, к любовнику, который у нее наверняка должен быть. Они проехали все Ленинградское шоссе, свернули у Речного вокзала. Несколько раз на светофорах Шамиль на своем «шевроле-тахо» упускал ее из виду.　

Но Стелла ехала привычной дорогой. Он знал эту дорогу.　

Когда Шамиль подкатил к ее подъезду, она стояла у входа и ждала его.　

Он выскочил из машины и бросился к ней. Она насмешливо улыбалась.　

— Я видела, — сказала она.　

— Что ты видела?　

— Ты следил за мной.　

— Я хотел тебе только сказать…　

— Что? Что ты хотел сказать?　

— Я не знаю. Нельзя так мучить меня, Стелла.　

— Ты о чем?　

— Ты прибрала меня к рукам! Ты держишь　меня! Ты просто ведьма! Понимаешь ты это или нет?　

— Шамиль, — произнесла она как можно спокойнее, — я обыкновенная женщина. Ты знаешь. Я не требовала и не требую от тебя верности, денег, еще чего-то. Но мне нравится, что я нужна тебе. Что я твой друг.　

— У меня нет друзей.　

— А я?　

— Ты тоже. Женщина не может быть другом мужчине. Особенно красивая женщина.　

Стелла рассмеялась:　

— Ты говоришь как герой-любовник.　

— Я хотел тебе сказать…　

— Ну?　

— Зайдем к тебе?　

Они зашли, посидели полчаса. Вначале Шамиль собирался остаться. Но разговор не клеился. Все его раздражало. Вскоре ему это надоело, и он оставил ее.　

Но вместо того чтобы ехать в сторону центра, он завернул направо и помчался в сторону Ленинградки, пересек мост через канал, проехал кольцевую. На шоссе в Химках рядами стояли проститутки. Сам не зная зачем, он сбавил скорость и ехал теперь медленно, разглядывая в правом окне их усталые лица. Было уже поздно. Он еще не решил: взять кого-нибудь из них, чтоб развеяться, или ехать обратно.　

Глава 6

ВЕЧЕР НА СКЛАДЕ

К долгожданному окончанию двух сумасшедших рыночных дней, к воскресному вечеру, когда наконец забрезжило ощущение живых денег и свободы, вся бригада незаметно упилась.

Краснопевцев был загружен в фургон и заставлен коробками. Несколько раз его голос пробивался из-под глыб наружу, но затем было слышно, что в глубине обвалилось несколько коробок, и после этого голоса Краснопевцева до конца дороги никто не слышал.　

Все ходили по опустевшему рынку разгоряченные, красные, догружали последнее, закидывали мешки с палатками и столы и поторапливали друг друга. Один только адъюнкт из офицерской гордости делал вид, что трезвее прочих, но его выдавали глаза. За толстыми линзами — пунцовые белки, казавшиеся кровавыми, бычьими. Да и само выражение отнюдь не самых кротких глаз было неестественно взбудораженным.　

Все, напиваясь, становились спокойными, добрыми, и только адъюнкт превращался в зверя.　

Вокруг кипела уборочная работа: складывались последние продавцы и вслед за ними какие-то грязные женщины, перекрикивавшиеся на незнакомом языке, — по слухам, татарки из какой-то далекой деревни, приехавшие в Москву и жившие одной коммуной, — собирали в огромные пакеты оставшийся мусор и выметали площадь.　

Сам Борода с трудом держался теперь на ногах. В расстегнутой куртке, со спартаковским шарфом на шее, один конец которого доставал до земли, а другой едва цеплялся за короткую толстую шею, он понуро стоял у стеночки и, засыпая, что-то нахрюкивал себе под нос, нежное и певучее.　

— Эй, Борода, сыграй «Чикаго»! — кричит ему Рома.　

Борода все слышит.　

Все смотрят на него, ожидая достойного ответа. Он поднимает усталые тихие глазки, секунду смотрит строго, как и положено начальнику, но затем　все это безобразие мгновенно исчезает, и в тех же самых глазах видны лишь кротость и послушание.　

Бороду поднимают и заталкивают в кабину.　

Почуяв под собой теплое мягкое место, Борода тут же уснул и упал на водителя Горохова. Горохов снова усадил Бороду и даже поправил ему шарф. Много раз он пытался урезонить ничего не соображавшего начальника, но тот все падал и падал. То на руль, то головой в стекло, то прямо на колени стыдливому Горохову.　

Пришлось перекладывать Бороду в фургон.　

Для него выстелили в углу опустевшего после двух дней торговли фургона теплое спальное местечко, и Борода заснул. 　

Ник сидел на своих ящиках и снова смотрел в амбразуру. Теперь уже был вечер, они ехали на склад, все спали, и снова один он почему-то не мог заснуть. Ни у кого не осталось так много кассет, как у него, — три полные коробки и одна, заполненная наполовину. Он уже знал по опыту, что при сдаче предстоит разбираться с Бородой.　

В половине седьмого фургон подъехал на склад.　

Бороду сгрузили, дотащили до склада и бросили у двери комнатки. Рома несколько раз переворачивал его, пока не достал из одного из карманов ключи.　

В этой комнате без окна, заполненной металлическими стеллажами и коробками, стоял небольшой старенький диванчик с веселыми крупными цветами на обивке. Он был невелик, невысок и кругл. Но идеально подходил для Бороды, потому что был вдобавок ко всему еще очень крепок.　

Бороду внесли и погрузили на диван.　

Старый друг нехотя скрипнул, ножки под тяжестью зашатались, но выдержали.　

Почувствовав себя снова в привычном положении, Борода забурчал под нос что-то среднее между молитвой и проклятием, а затем, перевернувшись, негромко, как ребенок, засопел.　

Все на цыпочках осторожно вышли.　

Ему дали на сон ровно столько времени, сколько разгружалась машина.　

Затем в коридоре с коробками появился скромный Горохов и тихо сказал кому-то:　

— Все.　

— Все, что ли?　

— Да.　

— А палатки вынесли? Ты закрылся уже, Горохов?　

— Да. Где Борода?　

— А где Краснопевцев? — спросили входившего вслед за Гороховым адъюнкта.　

— Побежал за пивом, — сказал неодобрительно адъюнкт, поправляя изгибом грязной ладони сползавшие очки.　

— Никита, буди Бороду! — крикнул со своих ящиков тоже уже задремавший Рома.　

— При чем здесь Никита? — сказал кто-то. — Рома, ты у нас за главного? Разбуди Бороду. Пусть рассчитается с Гороховым. Нас тоже отпустить пора.　

Рома нехотя встает со своего места и заходит в комнатку Бороды. Дверь за ним закрывается.　

Все начинают внимательно слушать. Кто-то в это время решил включить складской телевизор, но на него тут же прикрикнули, и телевизор пришлось выключить.　

Сквозь закрытую дверь было слышно, как Рома расталкивает на диванчике Бороду.　

Через минуту из-за двери в исполнении Бороды послышался злой и бессмысленный набор слов. Борода матерился.　

— Приходит в чувство, — сказал Микитенко.　

Еще через какое-то время мат начал крепчать.　Стали появляться и первые признаки пробуждения: слова были не такими бессмысленными, как за секунду до этого. Скупые мужские выражения нащупывали почву и, кажется, находили предмет, к которому были обращены. Рома в ответ тоже что-то ему отвечал, но шепотом, чтобы не было слышно за дверью. Окружающий мир постепенно становился все более осмысленным и понятным. Борода орал, посылал подальше и Рому, и Горохова, и весь Голливуд. С ненавистью он поминал все коробки, пустые и полные, все фургоны, все рыночное начальство. Но особенно доставалось какому-то Смушкину. Появились выражения, которые Борода употреблял крайне редко, только в избранных случаях. Все внимательно прислушивались и радовались за Бороду.　

— Ну все, дело пошло, — смеялся Горохов, стоя перед дверью.　

Минут через десять из приоткрывшейся двери высунулось помятое, но довольно мужественное лицо.　

— Горохов где? — спросил Борода у самого Горохова. — А, это ты. Тьфу ты… Лицо у тебя стало… Иди сюда.　

Рома вышел, и Борода рассчитался с водителем, после чего тот, единственный трезвый человек, со всеми попрощался и уехал.　

Самым первым рассчитали Рому.　

Через полчаса он выходил из комнаты Бороды сияющий. Отдал кому-то долг, угостил пивом, взял свою огромную сумку и ушел.　

За ним шел Краснопевцев, которому нужно было успеть на электричку. Он жил далеко — в Сергиевом Посаде.　

Борода с ним о чем-то долго разговаривал, они рассказывали друг другу анекдоты. Но вдруг все услышали, что Борода кричит. Краснопевцев два раза подряд выскакивал, спрашивал, не видел ли кто его синей куртки, снова выходил. Наконец выяснилось, что деньги, которые они с Бородой так долго искали, лежали в брошенной пустой коробке на улице перед входом на склад.　

Краснопевцев выходил довольный, попрощался, посмотрел на часы, подсчитал в уме, когда он будет на Ярославском, быстро собрался и ушел.　

Спустя полчаса, когда рассчитывали уже адъюнкта, а все остальные сидели на коробках перед видаком и смотрели один из фильмов Мартина Скорцезе, недавно поступивший в продажу, он вернулся. С пивом, с картофельными чипсами. Все удивились, но он тут же заявил:　

— Не спрашивайте меня ни о чем, я так решил.　

Улегся на пол и заснул.　

Никиту принимали предпоследним.　

Он успел еще сходить за пивом, досмотрел фильм и позвонил маме.　

После пива он уснул, и ему приснилось, что он сидит на рынке, один, ночью, в своей палатке, потому что именно за ним почему-то не заехал Горохов. Он сидит и видит в темноте, как вокруг его палатки кто-то ходит с топором, и не может понять, кто это.　

И вот сквозь сон он слышит голос:　

— Никита! Никита, твою мать!　

Это был голос Бороды.　

Борода сидел у себя на диванчике с бутылкой «балтики».　

— Сколько их там у тебя?　

— Три полные, одна неполная.　

— Сколько?!　

Никита смотрит на Бороду…　

Считались долго, около часа. Борода сердился на него, пересчитывал и, когда что-то в его расчетах не сходилось, говорил:

— Вот взял работничка на свою голову.　

…После расчета Борода ходит взад-вперед вокруг Никиты.　

— Нужно продавать! — говорит он, отчаянно жестикулируя. — Нужно продавать, Никита!　

— Я продаю, — говорит Никита.　

— Ну сколько ты продаешь? Сегодня ты сколько сдал? Ты дома смотришь кассеты?　

— Смотрю.　

— Ну и как? — хитро прищурившись, спрашивает Борода.　

— Ничего…　

— Нравится?　

— Смотря что.　

— Ну вот последнюю кассету какую ты смотрел?　

— Мартина Скорцезе.　

— И что? Где она? — Борода лезет в коробку Никиты и достает кассету. — Вот она у тебя, в коробке. Ты смотрел дома кассету, ты потратил свое время, а кассету не продал. Почему? Это же глупо. Послушай меня, парень. Ты вроде не дурак. Опыта тебе не хватает. Это верно. И врать мне не надо. Мы продаем говно. Согласен?　

— Не знаю, — неуверенно сказал Никита.　

— Тогда запомни: мы продаем говно! Повтори!　

— Мы… продаем… говно.　

— Бодрее, парень!　

— Мы… продаем…　

— Еще громче!　

— …говно!　

Из-за дверей послышался смех. Не обращая на него внимания, Борода продолжал:　

— Прекрасно. Так вот. Если говно покупают, значит, мы имеем право его продавать. Правильно я мыслю? Продавать просто так — не продашь. Ждать, что кто-то сам купит, — бесполезно. Ты пришел на рынок, Никита. Заметь — не в оперу и не в консерваторию! На вонючую толкучку! И ты явился в сей храм не только для того, чтобы моргать глазами и хлопать ушами. Ты пришел, чтобы тебя посвятили в искусство. Ты пришел выложить свою жизнь на алтарь. Повтори!　

— На алтарь.　

— Пришел бороться, драться за того, кто принес сюда деньги, за своего покупателя. Ты должен вести себя как на войне. Кассету нужно впаривать! Запомни это. Плохую, хорошую — это все равно. Кассету впаривают, а не продают! Пойми, это психология. Ты не должен комплексовать. Никаких угрызений совести. Никакой лирики. Ты должен продавать все: хороший фильм, плохой. Спросят: есть ли такой фильм, а он у тебя только в браке. Ничего, продай брак. Вот увидишь, не вернется. А вернется — что ж! Бесплатный обмен. Деньги ты свои уже получил, на крючок он у тебя повесился. Поговори с ним повеселее. Он станет твоим постоянным клиентом. Любой покупатель явился сюда за тем, чтобы освободиться от своих денег. По сути, ему все равно, что купить. Это очень важно. Запомни. Большинство покупателей, купив говно, никогда не сознаются себе в том, что купили. Поэтому твоей вины в том никакой нет и быть не может. Вот ты клиент. Ты просишь у меня мультфильмы. Мультфильмов нет. Я тебе говорю: «Мультфильмов нет, зато есть прекрасный фильм о собаках». Что ты мне отвечаешь?　

— Ну ладно, давайте собак.　

— Нет, нет, не то! — взревел Борода. — Ты отвечаешь мне: «Ну ладно, извините…» Ты вежливый покупатель. Но тебе не нужны собаки. Ты извиняешься. А я не дурак. Я понимаю. Ты вежливый, а значит, надо быть дураком, чтобы не продать тебе хотя бы одну никому не нужную кассету.　И вот ты собираешься уйти. Зачем тебе фильм о собаках? Что за бред? Ты любишь кошек. Ты фанатеешь от рыбок. Ты просто тащишься от членистоногих. Но собак ты никак не перевариваешь. И сюда ты пришел, чтобы купить мультфильмы. И вот ты говоришь: «Ладно…» Понимаешь, о чем я? Он принес на рынок деньги. Пока ты не поймешь и не почувствуешь, что у каждого, кто приходит сюда, шевелятся в кармане деньги, у тебя ничего не получится. Кому он их отдаст — тебе или твоему соседу, твоему конкуренту — вот в чем вопрос. Ты кричишь ему вдогонку: «Стойте, стойте, я, кажется, нашел!». Он останавливается. Ты говоришь: у меня мультфильмы в другой коробке. Сам роешься в коробке. У тебя есть три варианта. Какие? Первый. Ты ищешь кассету, а сам уговариваешь его взять собак. Можешь соврать, что на этой кассете к Мартину Скорцезе идет дописка с самыми лучшими мультфильмами. Должен соврать! Второй вариант. На этот трюк он тоже не поддается. Тогда ты говоришь: «С собой у меня нет, но я схожу и сейчас принесу». Не спрашивай его согласия. Схожу и принесу! Все, точка. Он обязан ждать. А ты бежишь к Роме или еще к кому-нибудь, занимаешь одну кассету и продаешь ее. Продажа — твоя. Понял?　

— А третий?　

— Третий? — Борода вытер рукавом пот со лба. — Третий еще проще. Ты роешься в своей коробке, ищешь и находишь.　

— Что?　

— Кассету! Ту самую, нужную клиенту кассету. Которой не мог найти раньше. Потому что ты все равно никогда не будешь точно знать, что у тебя и как. Понял?　

— Понял.

— Тогда действуй. На выпей пива. А то умрешь. Божественный напиток.　

Никита берет из рук Бороды бутылку и пьет.　

Борода достает откуда-то еще одну бутылку, открывает ее ключами и льет пиво в стакан.　

— Злой у тебя начальник? — спрашивает он.　

Никита в это время, стоя на стуле, укладывал на верхний стеллаж заполненные непроданным товаром коробки.　

— Да нет, не злой…　

— Злой! — упрямо повторяет Борода, глядя в пустой стакан. — И смотри не спорь со мной. Не люблю этого. Еще месяц, Николай.　

— Никита.　

— Это все равно. Ник! Еще месяц. А через месяц не научишься — не обижайся. Пошлю тебя к матерям свинячьим! Куда?! Куда ты коробку толкаешь? Ты что не видишь, что там места нет уже? Ну работничек!

Глава 7

БРАТ

В понедельник после обеда Шамилю в офис позвонили и секретарша сказала, что его разыскивает какая-то девушка, преподавательница английского.　

Он поднял трубку.　

— Я от Стеллы, — сказал приятный голос молодой девушки. — Она сказала, что вы ищете преподавательницу английского.　

— Да. Вы не могли бы приехать ко мне прямо сейчас?　

— Я в Сокольниках.　

— Я жду вас до пяти часов.　

В три ему позвонили со студии и нужно было отъехать на несколько часов. На студии его ждал　генеральный директор. В половине шестого, забыв о назначенной встрече, он вернулся в офис, усталый и злой.　

Охранник, который должен был стоять на входе, куда-то отлучился. Шамиль дождался его, чтобы вразумить. Охранник что-то нелепое бормотал в свое оправдание. Шамиль окончательно разозлился и сказал ему, что он уволен.　

В приемной сидела высокая светловолосая девушка в деловом костюме.　

Шамиль заметил, что секретарша дала ей знак, и она поднялась ему навстречу.　

— Я звонила вам, — сказала она. — Я Ольга, от Стеллы.　

Стелла оказалась права. Эта девушка была очень красива. Шамиль остановился перед ней и не знал, что сказать.　

Ровно в шесть «шевроле-тахо» подкатил на Басманную и остановилась у казино «Регина».　

Место было тихое, уютное, недалеко от посольства какой-то экзотической африканской страны. Шамиль явился на встречу с братом один, без Комова. Он вышел из машины и осмотрелся. На той стороне дороги развевался пестрый флаг с орнаментом. У ворот пританцовывали две тонкие фигуры. Это были негры, одетые в роскошные с отливом лиловые костюмы. В дверях металлической будки появилась мешковатая серая куртка, тускло подсвеченная золотистыми пуговицами и лычками. Из воротника высунулась глупая ментовская рожа, так знакомая Шамилю. Он был похож скорее на рубщика в мясном отделе, этот мент, чем на стража порядка. В нем не было ничего солидного, ничего государственного, никакой утверждающей идеи. И даже короткий маленький автомат, который он держал под мышкой, напоминал скорее топор.　

«Как не похож он на тех красивых, стройных карабинеров в черных костюмах!» — подумал Шамиль. Он подумал о своем, о заветном. Предстоящая встреча с братом навела его на эти мысли.　

Он вошел в двери. Кто-то поздоровался с ним. Не поднимая глаз, он кивнул и сказал:　

— Мне назначена встреча.　

— Вы брат Ахмата? — спросили его.　

Он поднял глаза. Перед ним стоял высокий франтоватый охранник, похожий больше на лакея — он был затянут в узкий гусарский костюм.　

— Да, — подтвердил он с удивлением.　

Мимо двух полупустых залов с зелеными столами его проводили в небольшую комнатку со стеклянной дверью. В ней за столом, накрытым синей скатертью, сидел Ахмат перед пепельницей, полной окурков.　

— Ты много куришь, Ахмат, — сказал он войдя.　

Они обнялись. После рюмки рома, которую принес все тот же лакей в гусарском костюме, Шамиль откинулся на спинку стула, окинул взглядом кабинет и спросил:　

— Зачем ты пригласил меня именно сюда? Могли бы сходить в хороший ресторан, прилично поужинать.　

— Я люблю это место, — сказал Ахмат и быстро объяснил что-то на пальцах проходившему служащему в черной тройке.　

— Да, я вижу. Тебя здесь все знают.　

— Здесь уютно. Мне все здесь знакомо.　

— Я заметил.　

— Что?　

— За многие годы меня впервые назвали «брат Ахмата».

Ахмат рассмеялся:　

— Ну не сердись. Ты ведь и вправду мой брат. В этом нет ничего постыдного.　

— Знаешь, а я только второй раз в казино.　

— Правда?　

— Правда.　

— С твоими-то деньгами? Не верю.　

— А при чем здесь мои деньги? Плохая привычка — считать чужие деньги, Ахмат.　

— Извини, брат. Я ничего не считаю. Я так, говорю. Ты же знаешь меня. Но если ты только второй раз, значит, тебе нужно сыграть.　

— Не сейчас.　

— А почему не сейчас? — Я все тебе покажу.　

— Так вот, оказывается, куда уходят твои деньги? Насколько я понял, ты не играть пригласил меня сюда. Правильно? И вообще, ты знаешь мое отношение ко всему этому. Может, я покажусь тебе старым и противным, но я и тебе не советую играть. Здесь играть. Что это за игра? Шарик, цифры… Вон посмотри какие девки. Разве это не интереснее?　

— Это местные шлюхи. Они стоят дешевле твоей зажигалки.　

— Я не об этом.　

— Хочешь? Приглашу, пожалуйста.　

— Перестань. Разве не интереснее просто пойти в ресторан и поговорить по душам, посидеть?　

Ахмат опустил голову, помолчал.　

— Давай выкладывай, что ты хотел сообщить мне, бездельник.　

— Шамиль, я не знаю, с чего начать.　

— Начни с начала.　

— Я думаю, ты обо всем догадываешься.　

— О чем?　

— О моих планах.　

— Вот и расскажи о своих планах подробнее.

— Я рассказывал тебе уже… Помнишь? Конфедерация.　

— Ну?　

— Это старая история, и я всегда был сильно увлечен ею. Конфедерация горских народов. Великий Кавказ. Я понимаю, что ты можешь смеяться надо мной и называть меня глупым идеалистом.　

— Да нет, я назову тебя просто дураком.　

— Пусть так. Но что же делать, если мне хочется?　

— Что тебе хочется, Ахмат?　

— Пожить. Понимаешь?　

— Нет.　

— Пожить настоящей жизнью.　

— Что ты называешь настоящей жизнью?　

— Как тебе объяснить…　

— Разве это не настоящая жизнь?　

— Не знаю.　

— Подожди, по-твоему, я веду не настоящую жизнь?　

— Шамиль, речь не о тебе. Каждый выбирает свой путь сам. Если мне кажется, что моя жизнь здесь глупа и бессмысленна, это не значит, что я думаю, будто и все жизни вокруг меня, и твоя тоже бессмысленны. Я могу отвечать только за себя, только за себя. Я устал. Мне надоело. Я чувствую себя ненужным придатком всего этого бессмысленного города.　

— Тебе нужно работать. Ты никогда не работал по-настоящему.　

— Нет, не упрекай меня. Я устал совсем по-другому. Я не вижу выхода. Ты скажешь, что я сошел с ума, что я идиот…　

— Я уже сказал тебе, что ты идиот.　

— …но только я решил все поменять.　

— Да что?! Что ты решил поменять? Костюм? Машину? Квартиру? Чем я могу тебе помочь?　

— Да, да… Я помню, как нас учил Карен. Если　жизнь тебе надоела, нужно что-нибудь поменять. Поменяй костюм, поменяй машину, женщину. Переставь мебель у себя дома. Но тут что-то более важное. Не знаю, как тебе объяснить.　

— Ты собрался туда?　

Ахмат опустил голову. И когда его пальцы, нервно теребившие ткань на стуле, стали отдирать ее и в тишине раздался треск, он тихо ответил:　

— Да…　

Шамиль вскочил на ноги, подбежал к Ахмату и стал трясти его изо всех сил.　

Тут же за спиной у Шамиля открылась дверь и в нее ворвались два огромных охранника. Шамиль отпустил Ахмата и обернулся.　

— Все в порядке, Ахмат Тимурович? — спросили охранники.　

— Да, — тихо ответил он. — Не надо больше врываться. Это мой брат. Даже если он убьет меня, не врывайтесь. Это мой старший брат.　

Охранники с понимающим видом вышли, и Шамиль снова уселся на свое место.　

Ахмат позвал официанта и тот принес бутылку рома.　

— Сколько тебе нужно денег? — спросил Шамиль, когда они выпили.　

— Дело не в деньгах. Я пришел попрощаться.　

— Ну прощайся, — сказал Шамиль, откидываясь на спинку.　

Ахмат опустил голову. В глазах показались слезы.　

— Брат.　

— Что?　

— Если когда-нибудь тебе понадобится моя помощь… Ты можешь на меня рассчитывать.　

— Спасибо, Ахмат. Но ты же знаешь меня. Я никогда не попрошу твоей помощи. Ты мой младший брат. Я заменил тебе отца, и было бы для меня величайшим унижением просить твоей помощи.　

— Этими словами, Шамиль, ты унижаешь уже меня.　

— Не понял.　

— Да, ты заменил мне отца. Ты помог мне во всем. Все правильно. Но это не изменило суть дела. Мы братья. И значит, мы одинаково способны друг другу помогать.　

— Пусть так. Но все равно. Это не изменит моего характера. Я таким вырос, и никто уже меня не переделает. Я привык рассчитывать только на себя. Понял? Это единственно верный принцип, который я вынес из жизни. Только на себя. Но все равно спасибо. Я тронут. Хотя что ты умеешь? Ты, сарацин? Посмотри на меня. Ребенок! Мальчишка!　

«Если бы ты знал, Шамиль, чем живет твой брат, твой мальчишка, как ты говоришь, — подумал Ахмат, — как он бездельничает… Все эти казино, ночные клубы. Разве они для меня главное здесь, в Москве?»　

Он молчал. Шамиль тоже смотрел на него.　

— Так что? Прошу тебя, помоги мне: не уезжай. Можешь? Вот моя просьба: не уезжай. Вот единственная помощь, которую ты можешь мне сегодня оказать. Можешь?　

— Нет.　

— Ну вот и спасибо, неблагодарный дурачок. Ты же сам сейчас сказал, что можешь мне помочь, если я только о чем-нибудь попрошу тебя. Романтика! Ты все еще думаешь о своем. Пойми, время, когда все решалось силой, прошло. Ты разве не видишь? Даже у тебя, в твоей Абхазии?　

— Все решила сила. Мы отстояли свое право на независимость.　

— Чушь! Детская игра! Независимость! Есть только одна, одна-единственная независимость —　личная. А что касается твоей Абхазии, то поверь: нужно будет кому-нибудь из солидных людей, чтобы все изменилось, — все изменится.　

— Например?　

— Я не знаю. Например… нефть! Если завтра выяснится, что твоя Абхазия — это не только красивая идея о Конфедерации горских народов Кавказа, а еще и миллионы нефтедолларов, то никакие борцы и никакие герои не помогут вам отстоять вашу, как ты говоришь, независимость. Потому что, к счастью или к сожалению — решай сам, все теперь строится на других отношениях. Тебе хочется другой жизни? А что такое другая жизнь? Ходить по горам с автоматом? Да, я тоже любил походы по красивым местам. И если бы у меня был автомат, то походы мои стали бы еще романтичнее. Я и теперь хотел бы выбраться на природу, подышать воздухом. Но я мужчина, Ахмат, я не мальчишка. Я отвечаю. За себя, за фирму, за людей, за тебя в конце концов, за наше будущее. Пойми, наступило новое время. Ну что ты? Зачем ты изображаешь из себя героя?　

— Я никого не изображаю. Я могу даже сказать тебе больше, Шамиль… Я не хотел этого говорить, но, кажется, придется. Ты говоришь, что знаешь меня. Но что ты, в сущности, знаешь? Скажи. Нет, я ничего тебе не скажу… Хотя… Подумай. Шамиль, я уезжаю не только потому, что мне что-то нужно там, какие-то горы. Это все красиво, это все мне нравится, правда. Но дело все-таки не в этом.　

— А в чем?　

— Поверь мне: мне нужно уехать.　

— Ты снова вбил себе в голову какие-то дурацкие мысли! Ты снова изображаешь из себя героя!.. Герой теперь стоит дешево. Еще дешевле, чем твои шлюхи. Поэтому герои остались теперь только в Голливуде, на кассетах. Я сам занимаюсь тем, что продаю героев, и продаю очень выгодно. А ты хотел поиграть в героя? Зачем? Живи жизнью! Настоящей жизнью! Только дурак теперь станет заниматься таким убыточным делом, как героизм! Поэтому я и назвал тебя сразу же дураком. Прости меня. Нет, как хочешь! Но герой теперь тот, кто умеет работать! Понимаешь это?　

— Не совсем.　

— По четырнадцать часов в сутки! Вкалывать! Без выходных! Без отпуска! Вот кто герой. Не согласен?　

— Не знаю.　

— А я знаю! И если хочешь, скажу тебе, что сам считаю себя героем. Знаешь почему? Потому что я просыпаюсь каждый день в половине седьмого, а засыпаю в два ночи. Потому что я могу просидеть за письменным столом двенадцать часов и при этом ни разу не поесть! Этого тебе мало? О каких еще подвигах ты мечтаешь? Ты хотел убивать? Что они тебе сделали, эти несчастные грузины? Зачем их убивать?　

— Я не хочу убивать их. Я хочу защищать Абхазию и Конфедерацию.　

— Все это игра!　

— Может быть.　

— Ты не веришь мне.　

— Я верю тебе. Но ты — это ты. А я — это я. У каждого свое. Пойми ты. Ты можешь быть здесь и можешь делать то, что делаешь. Я тоже хочу быть там, где я должен быть.　

— Ну кто? Кто тебе внушил эти дурацкие мысли?　

— Шамиль, — позвал Ахмат.　

— Что?　

— Ты помнишь наш фильм?　

— Да.　

— Как он называется?　

— Я помню его, брат. Я слишком хорошо помню наш фильм и даже по дороге сюда вспоминал о нем.

— Он называется «Крестный отец». Это тот фильм, по которому мы учились жить. Ты и я.　

— Учились жить! Что за слова, Ахмат?　

— Нет, правда. Разве не так?　

— Сказать тебе честно, да. Я часто смотрел и до сих пор смотрю этот фильм. А больше никаких фильмов. Несмотря на то что это моя работа.　

— Ты смотришь его до сих пор?　

— Да.　

— Я не думал. Ты не рассказывал мне. Странно. Я тоже смотрю его… Так вот, я чувствую связь. Между мной, Ахматом и этими камнями. Я был там уже три раза. Вначале мне не понравилось, я рассказывал тебе. Но через какое-то время меня снова потянуло к этим камням. Они так похожи на Сицилию, эти камни. Ведь ты любишь этот фильм еще потому, что все это похоже на что-то наше, родное. Правильно? И хотя мы выросли здесь, в Москве, и ты, например, ни разу не был в Абхазии… Все равно. Разве ты, Шамиль, смотрел этот фильм только потому, что с юности мечтал стать хозяином, Доном Корлеоне? Нет, было и еще что-то. Так вот, Шамиль, это «что-то» и не дает мне покоя. Странно, правда? Земля, камни, какая-то мистика. Но я это все чувствую. Понимаешь? И что мне делать, я не знаю. Я вот сижу здесь, в Москве, уже третий месяц, а все как будто смотрю тот фильм. И это повторяется бесконечно. То же самое было в Праге в прошлом году. В Лондоне, в Копенгагене. От этого не скрыться, не уехать. Это повторилось со мной даже на Сицилии. Я же не случайно уезжал тогда на Сицилию. Я думал, камни везде одни… Не знаю, что со мной? Мне хочется быть там.　

— Ахмат, я все понимаю. Мне тоже нравится наш фильм, и, кажется, я тоже что-то могу испытывать. Но там война.　

— Война давно закончилась.　

— Все равно. Там ведь стреляют. Разве не так?

— Стреляют. Но я не собираюсь стрелять. Мне нужно какое-то время отсидеться.　

— Отсидеться? Что это значит? Что ты снова выдумал?　

— Ничего особенного.　

— Ты у меня один. После смерти отца мы с тобой одни. Ты не имеешь права рисковать собой.　

— Да, я знаю, Шамиль. Но я уже все решил. Завтра в три мой рейс.　

— Черт! Ты не мог предупредить заранее? В три часа? У меня завтра дела в это время.　

— Для этого я и пришел сегодня проститься с тобой. Шамиль, не сердись на своего брата.　

— Я должен тебя проводить.　

— Нет, не надо, будет много суеты.　

— У тебя есть деньги?　

— Я кое-что продал, и на первое время нашему отряду хватит.　

— Вот оно что. Ты, оказывается, везешь с собой целый отряд?　

— Пять человек, мои друзья.　

— Но тогда денег тебе не хватит. Нам нужно будет встретиться. Завтра. Я привезу тебе… Или с Комовым передам.　

— Шамиль, мне не нужны деньги. У меня они есть.　

— Я сам знаю, что тебе нужно, а что нет. Значит, завтра. Что-нибудь придумаем.

Глава 8

ПРОВОДЫ АХМАТА

Вначале и речи не могло быть, чтобы Шамиль поехал провожать его. Очень не вовремя собрался Ахмат уезжать, очень не вовремя. Полгода он ничего не говорил Шамилю, полгода где-то пропадал　на своих дискотеках, в ночных клубах, лишь изредка заявляясь, чтобы получить от него очередную порцию наличных да еще порцию упреков, к которым уже давно, похоже, привык. Шамиль почти ничего не знал о жизни Ахмата, и все это было только предположениями.　

И вот теперь новая авантюра.　

Шамиль относился к любым новым идеям своего брата только так — как к новым авантюрам. То ему захотелось однажды купить ирландского волкодава за десять тысяч долларов и Шамиль почему-то обязан был раскошелиться. А потом Ахмат, которому собака, естественно, надоела, кому-то подарил ее. То он брал на одном из военных аэродромов уроки пилотирования истребителя — и тоже за огромные деньги. В Абхазию он собирался уже третий раз. Шамиль надеялся, что эта забава ему тоже скоро наскучит, но отчего-то Ахмат заражался ею все больше и больше. Прошлый раз он вернулся оттуда с еле заметным шрамом на шее.　

Вечером Шамиль приехал домой, свалился в кресло и, не зажигая в комнате свет, долго сидел в бездумном, полудремотном состоянии. Он думал о прошлом, о будущем, жалел, что не настоял на том, чтобы брат помогал ему в его деле. У него была однажды такая возможность. Тогда все бы было иначе. Он сам виноват. Он сам упустил тогда очень важный момент, но теперь об этом думать было уже поздно.　

Все время звонил телефон. Кому-то он нужен. Но Шамиль не снимал трубку, сидел в темноте тихо и курил.　

Он выходил на балкон, шел на кухню, пытался засесть к столу за многочисленные накопившиеся бумажки, снова курил, снова сидел в кресле, пытался смотреть телевизор, пил кофе, несколько раз совершенно бесцельно звонил Стелле.

Она была так встревожена, что собиралась немедленно приехать к нему.　

— Ну ты можешь хоть объяснить, что случилось? — кричала она в трубку.　

— Стелла, не время.　

— Я выезжаю!　

— Перестань.　

— И все-таки. Скажи мне, что случилось. Ахмат?　

— Да.　

— Что он?　

— Он уезжает.　

— И ты не смог отговорить его?　

— У него уже билеты на завтра.　

— Ну и что? Что значит — билеты? Ты должен был отговорить его!　

— Не кричи на меня, я не мальчик!　

— Я не кричу на тебя. Я только хочу понять, почему ты так равнодушен к судьбе собственного брата. Он опять рискует. Зачем ты его отпускаешь? Неужели ему не надоело играть в эти игры?!　

— Стелла, это не твое дело. Я не хочу, чтоб ты мне давала советы.　

— Но ведь ты брат! Ты старший брат!　

— Я не знаю, что делать. Я в полной растерянности. Я пришел и ничего не могу теперь делать. Завтра самолет, а я должен быть на студии. Что делать?　

— Как — что? Ехать! Ехать и забрать его.　

— Но как?　

— И не позволить ему никуда ехать. Ты просто должен взять его за руку и никуда не пустить.　

— Да. Наверно, ты права. Так и нужно сделать. Так я и сделаю. Все. До свиданья.　

Но если он поедет завтра в аэропорт, то наверняка опоздает на студию Надеждина. А завтра как раз и нельзя было опаздывать. Завтра могло решиться кое-что важное, то, о чем говорил Шиманский.　

Конечно, он не сможет его забрать или уговорить остаться. Он слишком хорошо знал своего упрямого, гордого брата. Нет, Ахмат сделает то, что сказал. По-другому и быть не может. Но только как все это не вовремя.　

Ночью он проснулся и позвонил Комову. Он о чем-то спрашивал водителя, но уже сам не знал о чем. Ему нельзя было упустить встречу, а главное, нельзя было, чтобы «акционеры» собрались без него.　

Утром он проснулся с самыми дурными предчувствиями, сделал кое-какие звонки по делу, выпил свой стакан минеральной воды, чашку кофе и за несколько минут окончательно уже решил, что поедет в аэропорт.　

«Это безумство, — думал Шамиль, — это катастрофа! Сегодня может многое решиться. Может, эти сволочи, Надеждин и Шиманский, все сами за меня решат, а я должен буду подтирать сопли своему братцу! Это безумство! Я никуда не поеду!»　

Самолет вылетал из Внукова в полдень.　

— Быстрей, — поторапливал он Комова, когда они мчались по Киевскому шоссе. — Время — деньги!　

— Быстрей нельзя. Спидометр.　

— Сколько там?　

— Сто двадцать.　

— Ерунда! Давай быстрее!　

— Дорога скользкая. Дождь прошел. Вылетим, к чертовой матери!　

— У меня уезжает брат. Понимаешь ты это, демон?　

— Понимаю. Будем вовремя.

— Прибавь, говорю.　

— Прибавил. Вылетим с дороги.　

— Будет хуже, если опоздаем. Сколько на твоих золотых?　

— Без пятнадцати.　

— Отстают.　

Мелькали дорожные указатели, автомобили, мосты, парники, пустыри, бедные подмосковные деревушки, среди деревянных серых бревен которых то и дело проглядывали великолепные трехэтажные коттеджи изкрасного кирпича.　

Через пятнадцать минут они примчались в аэропорт.　

Шамиль выскочил из машины и ускоренным шагом, посматривая по сторонам, шел к коридорам отправления.　

Ахмат и несколько его товарищей, подозрительных бородатых типов в огромных канадских пуховиках, стояли в сторонке у груды наваленных рюкзаков и баулов. Рядом с ними брат показался ему хрупким и маленьким, и чувство жалости к нему остановило Шамиля — такое неожиданное и странное чувство.　

Он ничего не мог поделать с собой. Он стоял и смотрел со стороны на толпу головорезов, среди которых видел единственного любимого и родного человека. Неужели это именно те люди, ради которых брат покидает брата?　

Ахмат скользил рассеянным взглядом по залу аэропорта. Диктор что-то объявила.　

И вдруг Ахмат заметил его.　

Какое-то время они стояли, уставившись друг на друга. Кто-то обратился к Ахмату и даже в шутку толкнул его в плечо, но он смотрел на брата, как будто знал, что Шамиль обязательно приедет.　

Он выбрался из толпы, подошел к Ахмату. Они обнялись.

— Брат, я рад, я рад…　

Тот подвел его к своим товарищам и стал знакомить.　

Кое-кто из них довольно плохо говорил по-русски, и Ахмат перебрасывался фразами на абхазском. Неожиданно звучали чужие странные слова в исполнении родного брата.　

— Как, ты знаешь абхазский? — удивился Шамиль.　

— Да, пришлось выучить. Очень трудный язык. Сейчас мало кто говорит на нем. Говорят по-русски и по-грузински. Только в самых далеких горных селениях.　

— Ну что ж… Отец был бы только рад.　

— Да, жаль, что он не дожил до этого дня.　

— Да, жаль, — ответил Шамиль, а сам подумал, что, доживи отец до этого дня, когда Ахмат снова уезжает воевать, вряд ли бы он обрадовался за него, а ему, старшему брату, пожалуй бы, еще и влетело. — Вот возьми.　

— Что это?　

— Немного денег. Пять тысяч баксов. На первое время.　

— Спасибо, брат, спасибо. — Ахмат взял.　

— Затем пришлю еще. Только умоляю тебя: не исчезай, звони почаще. В тот раз, когда ты тогда пропал, я чуть с ума здесь не сошел. Помни о брате.　

— Хорошо.　

— И береги себя.　

— Хорошо… Я хотел тебе только сказать…　

— Говори. Тебе что-то нужно?　

— Нет… я хотел предупредить тебя… Если мною будут интересоваться… Я не знаю, вряд ли, конечно, вряд ли, но все-таки… Если будут интересоваться, скажи…　

— Что я не знаю, где ты?　

— Можешь даже сказать, что я в Абхазии. Ничего страшного. Даже так лучше. Что я звоню тебе постоянно оттуда. Что я звоню тебе раз в неделю, иногда чаще. Но главное, что я уехал уже месяц назад. Ладно?　

— Зачем?　

— Так нужно.　

— Не понимаю. Ты от кого-то скрываешься?　

— Нет, это так, — сказал Ахмат, — так, если хочешь, игра. Правда, брат. Не беспокойся. Если бы я от кого-то скрывался, я бы не стал лететь теперь на самолете?　

— Почему?　

— Очень легко проверить и доказать, что я летел именно сегодня.　

— Ничего не понимаю. Постой, Ахмат. Ты что, и здесь, что ли?.. Не понимаю.　

— Брат, мой рейс. Давай прощаться.　

Они еще раз крепко обнялись, и Ахмат пошел.　

Шамиль дождался, пока закончится регистрация, помахал на прощание брату и направился к автостоянке.　

— Куда? — спросил Комов.　

— Ракетный бульвар.　

Они выехали на Киевское шоссе и мчались в сторону Москвы.　

— Мы уже, кажется, опаздываем?　

— Что? — спросил Шамиль, думавший о своем.　

— Говорю, опаздываем.　

— Да, — согласился Шамиль, — опаздываем. А ты опять так медленно едешь.　

Глава 9

«АКЦИОНЕРЫ»

На Ракетном бульваре, ближе к Алексеевскому кладбищу, в одной из кирпичных «сталинок» расположена на первом этаже студия Надеждина. Ее хозяин был известным человеком в мире шоу-бизнеса, владельцем студии и начальником музыкального клуба на рынке. А начинал в этой жизни лет двадцать назад с заурядной фарцовки при «Интуристе». Теперь же, взглянув на его обрюзгшую, усталую фигуру, с трудом помещавшуюся в огромном кожаном кресле, трудно было даже представить, что ее обладатель был когда-то стройным, юрким фарцовщиком.　

Обычно здесь, на Ракетном, по понедельникам и происходил дележ наличных, добытых на рынке в выходные. Почему так далеко от рынка? Считалось, что студия Надеждина — самое тихое и безопасное место. Нет, никто ничего не боялся, дело было вполне законное, но на всякий случай съезжались именно сюда. Еще и потому, что все доверяли добродушному толстяку Надеждину.　

Съезжались несколько видных гостей: Шамиль, Шиманский и начальник отделения милиции полковник Данилов, всегда появлявшийся здесь в гражданке и всегда заметно нервничавший. Данилов, возможно, рисковал больше всех — у него помимо денег были еще и погоны, звание, честь мундира и будущая пенсия. Может быть, Данилову с его деньгами уже и не нужны были ни погоны, ни пенсия, и мог бы он, например, все бросить, купить себе тихий домик под Прагой, как делали многие его знакомые, но все равно по давнишней ментовской привычке Данилов нервничал, всегда нервничал. Приезжал директор одной из самых крупных компаний застенчивый Шиманский, под благообразной личиной которого, как знали все, скрывались самые честолюбивые мечты. Командовал всем хозяин студии Надеждин.　

Шамиль подъехал тогда, когда машин Данилова и Шиманского уже не было. Джип Надеждина стоял на месте.　

Охранник Надеждина Семен открыл ему дверь и провел в зал.　

— Я предупредил, что опоздаю, — сказал он, входя в комнату.　

— А! Это ты! — Надеждин привстал со своего места, чтобы пожать ему руку, и пригласил к маленькому столику. — Что будешь пить?　

— Кофе.　

— Опять кофе? Может быть, все-таки коньячку?　

— Хорошо, но только немного.　

Надеждин сидел в просторной комнате, выходившей окном во двор, где росли высокие липы. За окном переезжали с места на места грузовики и кто-то громким голосом командовал их разъездом. Здесь помещалась кое-какая аппаратура Надеждина, а также несколько дорогих шкафов со стеклянными дверцами, заполненных кассетами.　

Охранник принес еще одну бутылку армянского, а Надеждин попросил его занавесить окно и прогнать тех, кто так громко кричал во дворе.　

— Это наши, — сказал охранник. — Приехали за кассетами для Филофеева.　

— Все равно. Пошли они к черту. Или пусть потише там. У меня важный разговор.　

Шамиль сидел на высоком металлическом стуле лицом к окну.　

— Ну? Рассказывай, Шамиль. Как дела? Ты выглядишь, между нами говоря, очень и очень неважно. Да просто скверно ты выглядишь, Шамиль, вот что я тебе скажу. Что-то случилось?　

— Нет, ничего.　

— Что-то дома?　

— Да чепуха, неприятности, мелочи, но к делу они не относятся.　

— Да, беда не приходит одна, — сказал Надеждин, разливая коньяк в шарообразные рюмки с узкими отверстиями.

— Не понимаю, о чем ты.　

— Ты любишь спорт?　

— Какой спорт?　

— Любой. Любой спорт, по моему мнению, хорош. Например, шахматы. Хочешь, сыграем?　

— Нет, я не играю в шахматы.　

— А хочешь, я тебя научу? — Надеждин достал дорогие гроссмейстерские шахматы с фигурами, вырезанными из слоновой кости, и стал расставлять на доске.　

— Я не умею, — повторил Шамиль.　

— А думаешь, я умею? Так, побаловаться. Вот Каспаров умеет. И Карпов умеет. Я люблю иногда на досуге поиграть сам с собой. Ничто так не успокаивает, как шахматы. К тому же это единственное утешение, единственный вид спорта, которым я могу еще заниматься. Ну, может, еще в домино, — засмеялся Надеждин.　

— Почему они уехали так рано? — спросил Шамиль, делая первый глоток.　

— Ты хочешь спросить, почему они не дождались тебя?　

— Я не думаю, что они были обязаны дожидаться меня. Но все-таки, кажется, время еще есть?　

— Да, время еще терпит, еще терпит… Время еще терпит. Но мы быстро переговорили о том о сем… Смотрели даже кусок из какого-то нового фильма. Ты не смотрел этот новый фильм?.. Как его? Про этих, гангстеров? Совершенно идиотский фильм. Актеры — говно. Что к чему — непонятно. Полный кретинизм. Так что продажи обеспечены — пойдет на ура. А кстати, ты бы не хотел перекусить? У меня есть отличнейший окорок. Из Венгрии прислали. В Венгрии знают толк в таких вещах.　

Шамиль отказался.　

— Значит, фильм ты не видел. Все равно посмотри. Есть над чем подумать. Очень занятный. Герой-одиночка в чужом городе решает расправиться с целым миром. Ну то есть с тем миром, к которому отчасти он принадлежит. Он один, а против него все отцы города, все деньги. И вначале ему это удается. Он крошит всех подряд. Он совершает чудеса. Американский фильм. Не видел? «Время стрелка».　

— Не успел еще.　

— Эй, Семен, сделай ему копию.　

Из-за дверей вышел охранник Надеждина.　

Он достал из шкафа мастер-копию, которую тут же вставил в подкассетник огромного шкафа, и уже через полминуты вынул и протянул Шамилю теплую кассету с готовой копией фильма.　

— Ну и кто — кого? — спросил Шамиль.　

— Конечно, герой.　

— Это мне нравится.　

— Я и не сомневаюсь, что тебе понравится. В главной роли этот… Как его? Ну рыжий, с бородой. Я все время его забываю. Ну ладно, все равно он всех сделает. На то и герой. На то это и кино, Шамиль. В кино все не как в жизни.　

«Странно, почему он так заговорил? Неужели на что-то намекает? — думал Шамиль. — Какое право они имеют так говорить со мной? Наверняка все дело в том, что Хаджисеитов смылся. Ну и что? Неужели они уже что-то решили про себя? Что-то случилось… Что-то случилось, о чем я сам пока еще не знаю. Надеждин ведет себя нагло».　

— Вот деньги, — сказал Надеждин, передавая Шамилю еженедельную долю.　

Шамиль взял из его рук увесистый пакет и открыл его. Он пересчитывал деньги по пачкам. Надеждин переставлял шахматные фигурки.　

— Но здесь не все, — предупредил Надеждин, не глядя на него.

— То есть?　

— Видишь ли, Шамиль… непредвиденные расходы.　

Надеждин снова разлил коньяк.　

— Не понимаю, — сказал Шамиль.　

— Пришлось заплатить чуть больше одному человеку. Ну, твое здоровье! Бери шоколад, закусывай. Какие-то ученые из Швейцарии доказали, что шоколад продлевает жизнь. Думаю, не врут. Очень люблю шоколад. Особенно горький.　

— Кому еще пришлось заплатить?　

— Ты же знаешь последние новости?　

— Но как они могут быть связаны? Почему мне не позвонили?　

— Мы звонили тебе, но ты отключил мобильник.　

— Ну что там? Зачем тянешь? Выкладывай.　

Шамиль говорил, стараясь не волноваться, быть сдержанным и спокойным, но когда поднял глаза, то увидел, что Надеждин пристально смотрит на него и конечно же видит его усилие.　

— Мы теперь платим еще одному человеку.　

— Кому? — с трудом проговорил Шамиль. — Почему я, хозяин рынка, Шамиль Муталибов, не знаю?!　

— Подожди, Шамиль Муталибов, сядь, успокойся. Не надо так. Давай поговорим. У тебя дела, Шамиль. Тебе некогда. Ты же сам говоришь. Маленькие неприятности.　

— Кому мы еще должны платить?　

— Одному очень влиятельному человеку.　

— Не понимаю. Если Хаджисеитова нет и если бы мы могли какое-то время продержаться без прикрытия, стали бы миллионерами! Зачем нам было говорить, что мы теперь одни?　

— Ах, Шамиль, Шамиль, — рассмеялся Надеждин. — Ну ты же знаешь. Свято место пусто не бывает. Все равно бы кто-нибудь нашелся рано или поздно, стал бы доить нас, бедных. Но это бы еще ничего. Пусть бы он сам находился. Пусть бы через полгода, через год. Мы бы подождали. Правда? Но дело в том, что об исчезновении такого человека, как Хаджисеитов, стало известно уже очень скоро. И так же скоро о наших связях с ним. Так что нами заинтересовались. И другого выхода не было. Первым об этом узнал Шиманский. Он и нашел новую «крышу». Так что здесь не все. Чуть меньше, чем всегда. Новая «крыша» требует новых денег.　

Шамиль задумался.　

— Я так и знал, что об этом первым, скорее всего, узнает именно он.　

— А почему бы и нет? У него связи, репутация. Кто ты? Кто я? А он — человек легальный, человек известный и уважаемый. Так что он нашел. А мы не нашли.　

— Андрей, но почему ты не позвонил мне сам? Почему не ты нашел новую «крышу»?　

— Во-первых, потому что сам узнал все только сейчас.　

— А если Шиманский блефует? Если нет никакой новой «крыши»?　

— Есть, есть новая «крыша», — рассмеялся Надеждин. — Уже проверено. Да еще такая, что дай нам бог, бедным, под ней еще удержаться. Очень тяжелая «крыша». Так что не утруждай себя понапрасну, не надо. Хаджисеитов в Лос-Анджелесе — Шиманский определил нас всех под свою «крышу». И все это не простая рокировка. Он теперь может стать королем. И вместо кого, ты знаешь, Шамиль. Его фирма в последнее время набирает обороты, он будет теперь одним из самых богатых людей в нашей среде. Как и кто сможет ему помешать? Сегодня все знают, что ты хозяин, Шамиль. Но ведь у тебя нет ключей от рынка. Да и рынка нет. Что такое рынок? Парк! И в парке все собираются. А если завтра мэрия решит вместо твоего рынка установить в парке детские карусели? Или перепрофилирует его? Что тогда? Нам все равно нужна была «крыша». И Шиманский успел первый. Флаг ему в руки. И нет никаких письменных доказательств, что хозяин — именно ты. Об этом никто не знает, кроме меня, Шиманского и начальника отделения.　

— Хорошо, я могу на тебя надеяться?　

Надеждин рассмеялся:　

— Шамиль, ты ли это? Что за странный вопрос! Ведь ты же сам никогда, насколько я знаю, ни на кого не надеялся. А главное, не давал никому слова, что можно понадеяться на тебя. Если бы я к тебе пришел и предложил: Шамиль, давай освободимся от Шиманского? Что бы ты тогда сказал? Ты бы сказал: а что я буду с этого иметь?　

— Хорошо, я увеличу твою долю.　

— Господь с тобой, милый мой! Через полгода весь рынок будет в руках Шиманского и ни ты, ни я ничего с этим уже не поделаем. Так что торг здесь, как ты понимаешь, неуместен. Моя доля невелика. И долю эту я все равно, так или иначе, получать буду. Со своей студии, еще с разных мест. Зачем мне вступать в войну? Поставь себя на мое место. Заступался бы ты за меня когда-нибудь? На первом месте — дело, то есть деньги. Ну и что? С меня не убудет. А ты, Шамиль, шел всегда в одиночку. Посмотри, кстати, фильм, не пожалеешь. Теперь ты ищешь дружбы. Хорошо. Я даже согласен дать ее. Ты глубоко симпатичен мне. Да. Это правда. И я бы сделал все, что смог, если бы в моей воле было что-то сделать. Но пойми: я только крупный производитель кассет, я человек с совещательным голосом. Понимаешь ты это? У меня есть кое-какие связи, но только на случай, если кто-нибудь захочет меня обидеть. У меня крепкая оборона, но играть в нападении я не умею. Если Шиманский решит начать кампанию по вытеснению, кто ему сможет помешать? Ты без Хаджисеитова? Я? Данилов? Никто.

— Хаджисеитов — это не единственный человек, к которому я бы смог обратиться.　

— Прекрасно. Хотя честно тебе сказать?　

— Я повторяю тебе, Андрей, Хаджисеитов — это не единственный мой верный человек!　

— Ну что ж… Но тогда ты сможешь обратиться к нему. Не сейчас. Сейчас уже поздно. Все проблемы мы будем решать через нового человека. А ты можешь заручиться поддержкой на случай, если с тобой начнут разговаривать как-то не так.　

— Ты сам со мной сейчас разговариваешь не так!　

— Прости. Тебе показалось.　

— Ничего мне не показалось! Ты сам уже разговариваешь со мной по-другому! И вы все. Когда-нибудь такое было, чтобы меня не дождались?　

— Но никогда не было, Шамиль, и такого, чтобы ты опаздывал. Ладно, не сердись. И пойми меня. Это не наглость. Мое отношение к тебе не изменилось. Это осталось. Может быть, даже истерика.　

— Так в чем же дело?!　

— Я ведь виделся сегодня с Шиманским, разговаривал. Он подонок. Я скажу тебе это прямо. Он и не скрывает своих планов. Но все, что он сделает, он сделает тихо. Так что я могу поделать?　

Шамиль задумался.　

— Да, я обращусь, но только не сейчас. Нет, не сейчас, — сказал Шамиль. — Сейчас я не готов начинать войну. Сейчас мне нужно передохнуть.　

— Никто не просит тебя «начинать войну»! Что за мальчишество?! Что за бред?! «Начинать войну»! Пока еще не поздно, ты должен что-то изменить. Ты должен доказать Шиманскому, а заодно и всем нам, что у тебя есть еще кто-то. Не надо громких доказательств.　

— А я хочу громких доказательств! Чтобы он услышал. Но только не сейчас. Сейчас не могу. Мне нужно подумать. Я должен поговорить с самим Шиманским.　

— Поговори, Шамиль, поговори… И чем скорее ты соберешься с силами, тем лучше будет для всех нас. Только вряд ли он сам с тобой захочет говорить.　

— Это почему?　

— Ты разве не знаешь его?　

— Знаю.　

— Так вот. Пойми это. Говорить тебе придется не с ним. Если ты, конечно, хочешь что-нибудь изменить. А изменить в сегодняшнем нашем плачевном положении — значит не допустить ухудшения. Только-то и всего. К сожалению.

Глава 10　

НАУКА «ВПАРИВАТЬ»　

Первый покупатель — как первая женщина: чудо свершается, но в него еще долго не веришь.　

Не веришь, что можно, проговорив какое-то время с незнакомым тебе человеком и вынув из коробки кассету, которыми буквально забит до отказа весь склад, все стеллажи на нем и которые валяются там даже на полу, в пыли, получить взамен восемьдесят рублей.　

Восемьдесят рублей. Огромные деньги!　

«Откуда они все берут их?» — думал он иногда. Мама получала в месяц в своей поликлинике, где работала врачом-терапевтом, всего-то около тысячи. Его собственная стипендия в институте равнялась как раз восьмидесяти рублям. Однажды полгода назад, когда они с мамой как-то вдруг, внезапно, почувствовали, что жить становится особенно тяжело, он пошел на биржу труда подыскать себе хоть что-нибудь, любую работу, при которой смог бы закончить институт. И там узнал: самое большее, что сможет получать, — рублей шестьсот, да и то на какой-то странной работе, вроде ночного уборщика в американском супермаркете или санитара в морге.　

Много было удивительного в жизни!　

Например, он до сих пор удивлялся своему положению продавца. Тому, что стоит не перед прилавком и выбирает, а за прилавком и продает. Тому, как серьезно к нему относятся: спрашивают, советуются, как будто он что-то знает и что-то может.　

Ему нельзя было выдавать себя. Ни словом, ни каким бы то ни было движением. Он не должен показать своему сопернику, покупателю, что он новичок. Может быть, покупатель этого и не заметит. В конце концов, он явился сюда не для того, чтобы подмечать все комплексы начинающих продавцов. Но дело в том, что сам он, Никита, первое время так откровенно и беззастенчиво следил за собой, за своими словами и жестами, так ругался про себя, когда делал, говорил что-нибудь не то, что стояние на рынке начинало казаться ему ни с чем не сравнимой унизительной пыткой. Все должно было быть серьезно, солидно, по-настоящему. И Никита понял, что торговля — это игра. Иначе и невозможно. К тебе приходит человек, он начинает интересоваться, а ты просто по положению своему обязан поддакивать и врать. Уже несколько раз Борода, питавший к нему отчего-то особое расположение, может быть, оттого, что Никита только-только начинал, проводил с ним подробный инструктаж на предмет искусства торговли. Обычно это происходило по воскресным дням, после сдачи товара, когда Борода был пьян и одновременно благодушен. И теперь Никита постепенно входил в свой новый образ. Быть серьезным продавцом, когда тебе нужно не просто стоять и прохлаждаться в палатке, а продавать, продавать много и еще больше, почти невозможно. И Никита понимал, отчего так много и безбожно пьют его товарищи по бригаде. Он уже знал, он уже чувствовал этот кураж. Когда стоишь и ощущаешь себя героем какого-то фильма. И Никита начинал свою игру.　

Несколько раз в это утро подходили с явным намерением купить, а второй покупатель, какой-то старичок в смешной старомодной шляпе, даже вынул деньги. Однако Никита довольно неуверенно ответил на вопрос старика, и старик, с любопытством посмотрев ему в глаза, покрутился еще для вида и исчез. Никита ненавидел себя. Как можно вести себя так глупо?! Ушли верные деньги! А главное, важен первый покупатель. Потому что от первого покупателя по всем рыночным приметам зависит вся торговля.　

Первый покупатель — лицо мифологическое. По первому покупателю можно гадать, и никогда не ошибешься.　

Опытный продавец знает все, что связано с первым покупателем, и находит его еще раньше, чем все большинство других продавцов успевает раскладываться. Ты стоишь и ждешь, а он где-то ходит, и, может быть, он уже спешит в твою сторону, сворачивая с какой-нибудь дальней аллеи. Или он выходит сейчас из метро и, еще не зная, что подойдет именно к тебе, уже идет, уже на верном пути.　

Его первый покупатель в этот субботний день возник неожиданно, и Никита не сразу придал значение человеку, незаметно вставшему в самом углу раскладки. Было около десяти, время катастрофически позднее для первого покупателя, народ уже повалил вовсю. У его раскладки толпилось несколько молчаливых типов в кожаных куртках. Никита как-то пытался заинтересовать их, как учил его в прошлое воскресенье Борода, но они упорно молчали, и только один из них, маленький, широкоплечий, коротко стриженный паренек с волчьим взглядом недовольно смотрел на переминавшегося с ноги на ногу Никиту, и Никита почувствовал себя под этим тяжелым взглядом шутом и совсем сник.　

Когда они ушли, такие же молчаливые и недовольные, он заметил, что в углу стоит, скромно разглядывая кассету с каким-то эротическим фильмом, щуплый мужчина лет сорока в очках в толстой роговой оправе.　

— Скажите, пожалуйста, — спросил он, жмуря свои маленькие карие глазки, — в этом фильме сколько минут?　

Никита взял у него из рук кассету, посмотрел, что было написано на обложке, и ответил:　

— Девяносто.　

— Скажите, пожалуйста, — продолжал тот, — я прошлый раз брал кассету, мне сказали, что там девяносто минут, а на кассете всего час.　

— Я не знаю, — ответил Никита, все больше раздражаясь мерзковатому голосу вопрошавшего.　

— Но может такое быть, что я у вас возьму, а здесь не девяносто минут, а тоже час?　

— Не может, — сказал Никита и отвернулся.　

— Почему?　

— У нас солидная фирма.　

— Прошлый раз мне тоже говорили, что…

— Не понравится — приходите, всегда обменяем.　

— Скажите, а о чем эта кассета?　

Никита не верил, что перед ним покупатель. И как-то даже не хотелось, чтобы первый покупатель был такой вот гадкий тип с дрожащими руками. Поэтому ответил первое, что пришло в голову, зная, что тот все равно отойдет.　

Но клиенту понравился его ответ. Он снова что-то спросил. Никита снова, особенно не задумываясь, что-то ответил.　

— Скажите, а вы не уступите мне за семьдесят? Я буду у вас постоянным покупателем.　

— Ну вот когда будете постоянным покупателем, тогда и уступлю, — сказал Ник, сам удивляясь своей наглости.　

Он и представить себе не мог, чтобы ответить кому-нибудь в таком тоне не на рынке, а в обычной жизни.　

— А что-нибудь такое у вас еще есть?　

— Что-нибудь такое всегда есть.　

— Покажите, если можно.　

— Вот, например.　

Клиент взял кассету и, приблизив ее к самому носу, стал пытаться прочитать название.　

— «Женские фантазии на пляже», — помог ему Ник.　

— Скажите, это не слишком откровенно?　

— Нет, не слишком.　

— Жаль, мне нужно пооткровеннее.　

— Пооткровеннее — вон там, в аллее желтых палаток.　

— Да-да, я знаю, но там уж слишком откровенно, слишком. Мне нравится что-нибудь изящное, легкое, такое, знаете…　

— А это? Это как раз то, что вам нужно. Откровенно, но не очень. Изящно, легко и всем нравится.

— Правда? Как она называется?　

— «Девушка из Окленда».　

— Американский фильм?　

— А вы любите американские фильмы?　

— Смотря какие.　

— Думаю, что этот вам понравится.　

— Почему вы так думаете?　

— Потому что все его берут.　

— Ну нет, знаете, мне как раз нравится не то, что нравится всем, во всяком случае, не всегда коммерческий вкус совпадает с моим личным.　

— Но это же не коммерческий фильм.　

— Правда? А какой?　

— Он очень хорошо снят.　

— А еще?　

— Он откровенный. Но не очень. И все очень изящно. И вот фильм такого же ряда. Будете брать все сразу?　

— Нет. Все сразу я не могу. Одну кассету возьму. Я долго смотрю фильмы.　

— Пожалуйста.　

— Какую выбрать, не знаю… Скажите, а если бы я взял две кассеты, вы бы мне скидочку сделали?　

— Ну, на пятерку можно.　

— А на десятку?　

— Нельзя.　

— А если бы три? Я у вас буду постоянным покупателем. Если бы три кассеты я у вас взял, вы бы мне скидочку сделали?　

— Сделал.　

— И на сколько?　

— Говорю же, на пять рублей.　

— Значит, на десять никак?　

— Нет, никак. Вы будете брать? — Ник был уверен, что мужчина брать ничего не будет.　

Но тот неожиданно полез в карман и достал　завернутую в белый лист бумаги стопочку мятых десяток, отсчитал их, слюнявя пальцы, и протянул ему.　

Так у Никиты появился в эту субботу первый покупатель и первые восемьдесят рублей в кармане, из которых ему лично принадлежало рублей десять — пятнадцать.　

Ник еще раз пересчитал полученные деньги.　

И перед тем как спрятать их, по старой рыночной традиции, которой тоже обучил его Борода, провел стопкой денег, будто освящая, по всей раскладке.　

Теперь торговля пойдет. Он не сомневался. А пока, попросив соседа присмотреть за товаром, можно купить себе на завтрак пару горячих сосисок с кетчупом.　

Для торговли нужен особый талант. Расчет здесь ни при чем. Опыт, мастерство — конечно, все важно. Но там, где законы рынка чуть жестче, выходит на первый план кое-что другое. «Он торгует уже десять лет», — говорят о ком-нибудь. Ну и что? Пускай он торгует хоть сто лет! Это еще не значит, что у него талант. Талант торгаша — вещь врожденная. Как обаяние, как музыкальный слух. Его можно развить, если он не имел применения. Но если его нет — ничего не поделаешь. Есть чувство, особое чувство. И хороший торговец имеет его. Это очень странное чувство, не похожее ни на одно из тех, что известны науке. Талантливый торгаш — это и гадалка, и артист, и сочинитель, и художник. Он чувствует все: какая завтра будет торговля и что особенно хорошо будет продаваться, он видит издалека верного покупателя, он чувствует приближение дождя, снега и ментовского шмона.

Нику рассказывали об одном продавце с аллеи желтых палаток, где торгуют порнухой, который имел такое чувство. Всякий раз ровно за десять минут до очередной облавы он успевал сложить свой товар, а иногда и вынести его. Никто не успевал, никто не понимал, что происходит с Володей — так его звали, — а он уже бежал в клуб, на склад, и знал, что менты вот-вот приедут. Так оно обычно и случалось. С каких-то пор он стал своеобразным индикатором. Все остальные, кто знал о его таланте, всегда торговали с оглядкой на Володю. Специальных гонцов с разных аллей присылали посмотреть на него: как он, вдруг нервничает? Самые боязливые, а также те, кто мог спокойно, без особого ущерба для себя, прервать торговлю на пару часов, тут же складывались, если Володя проявлял хотя бы малейшие признаки беспокойства.　

Нельзя сказать, чтобы он был особенно нервным человеком. Наоборот, это был внешне самый беззаботный, самый веселый парень лет тридцати — тридцати пяти. У него была красавица жена, двое детей, и он нигде, кроме как на рынке по выходным, не работал. Обычно он продавал вдвое, втрое больше всех. Его знали все, потому что он был самым шумным в аллее желтых палаток. И всегда, когда покупатели отходили от него, он принимался громко выкрикивать свои любимые частушки.　

Если Володя весел, если он шутит — шмона не будет. Все об этом знали. Но как только отчего-то он начинал грустить — все вокруг тоже настораживались.　

Понятное дело, находились и скептики. Как правило, из числа необъезженных продавцов, которые не верили ни в какое особое чутье и намекали, будто Володя имеет кое-какие связи чуть ли не на Петровке и поэтому всегда безошибочно знает день и час. Это имело бы еще какой-нибудь смысл, если б на　самой Петровке и в ее окрестностях знали о каждом предстоящем шмоне на московских рынках. Никто ничего не знал. Никто никому не докладывал. Менты из местного отделения, прикрывавшие рынок и дружившие со многими хозяевами и продавцами, тоже ничего не знали и успевали сообщить о прибытии очередной партии ОМОНа или СОБРа только в последний момент. А иногда и не успевали. Разномастные блюстители слетались на их рынок со всех концов Москвы. У них была определенная цель: им тоже государство платило мало. И главное, складывалось впечатление, что приехавшие менты сами иногда до последнего момента не знали, что едут на рейд.　

Несколько раз разные приятели, угощая Володю водкой, говорили ему об этом чувстве, но сам он ни в какие чувства не верил, смеялся и отвечал, что это только опыт и мастерство. Он торгует своими кассетами уже пять лет, и эти годы приучили его быть осторожным. Разумеется, никто ему не верил. Все знали — у Володи чувство.　

Одним из таких чувств, имеющихся у хорошего продавца, было чувство покупателя. Хороший продавец безошибочно определит настоящего покупателя из тех тысяч праздно шатающихся, которые больше всех любят задавать вопросы. Глядя по сторонам, хороший продавец видит настоящего покупателя издалека и подзывает его к себе. Опять же все это происходит на уровне, почти не доступном для анализа. Таким продавцом был Борода. Его нельзя было обмануть ни внешним видом покупателя, ни толщиной борсетки при нем, ни подробными расспросами с явным желанием «раскрутить» продавца.　

Наука «впаривать» давалась Никите с трудом. Но все-таки давалась. Он помнил свои первые торги, когда на вопрос клиента: «Это хороший фильм?» — застенчиво отвечал: «Хороший». — «О чем?» — «Ну там…» — начинал Никита. «Ну там — до свиданья…» — отвечал ему обычно покупатель и направлялся к соседнему столику.

Никита слышал, как о том же самом фильме покупатель спрашивает соседа.　

Сосед справа был максималистом и брал всегда яростным напором.　

— Этот фильм? — переспрашивал гневно Георгий, так звали его соседа. — Этот фильм?! Да вы что?! Вы не видели этот фильм?! Вы шутите.　

Покупатель смотрел на продавца и вдруг робко говорил:　

— Нет, я не шучу… Я правда не видел этот фильм.　

Теперь уже сам покупатель растерянно смотрел на продавца. А тот продолжал, вцепившись в своего клиента:　

— Вот вы видели фильмы с Патриком Бизи?　

— «Подонок-2»?　

— Нет, все фильмы с Патриком Бизи! — Георгий перечисляет, загибая пальцы: — «Подонок-1», «Подонок-2», «Подонок-3», «Подонок-4», «Подонок-5», «Суперстар — космический электропульсатор», «Кресты и слезы», «Человек-мастодонт в маске». Что еще забыл? Ничего не забыл. Видели?　

— Видел.　

— Понравился хоть один?　

— Да как вам сказать…　

— Скажите как есть! Не надо лукавства! Чушь, ну, правда?　

— Ну… не совсем чушь.　

— Не совсем, но близко. Близко к полному душевному бреду. А вот этот фильм совсем другой. Да, он совсем другой. Он в том же жанре, с теми же актерами, что характерно — режиссер тот же. Что еще вам? Но фильм! Фильм — как будто все　по-другому. Как будто солнце над Голливудом наконец-то взошло! Над этой фабрикой ферроматериалов! Удивляюсь, что вы не видели. Вы счастливчик, вам предстоит увидеть такой фильм. Что еще могу сказать. Джулия Шуберт и Макс Бурбулис. Только не путайте с нашим Бурбулисом — он не Макс, он Геннадий. Бурбулис, как всегда, на высоте. Джулия обнажена до предела. Все по полной программе. Ну и самое главное, вы понимаете, — Патрик Бизи. Вам Патрик в каком фильме больше нравится? В «Мастодонте» или в «Подонках-5»?　

— В «Мастодонте».　

— А мне он вообще не нравился до этого фильма.　

— Но Патрик же классный актер!　

— Конечно. Кто спорит? Актер он классный. Что и говорить. Отличная школа. За одну только улыбку шесть Оскаров нужно давать. Но все-таки… Не то, не то, не то! И вот она, удача! Вы не узнаете его, честное слово.　

Клиент, не понимая, что продавец пьян как собака и просто куражится над ним, начинает вдруг верить каждому слову.　

— Патрика словно подменили! — продолжает Георгий. — Патрик — гений! Он вошел в роль и слился. Игра, сюжет, спецэффекты. За уши не оттянешь! Вы знаете сколько денег потрачено на кинокровь? Пятьдесят тысяч долларов! Это о чем-то говорит. Пролито крови на пятьдесят тысяч долларов! Вы можете не брать этот фильм, конечно. Да я и не предлагаю вам. Все равно через час на всем рынке не будет ни одной кассеты с Патриком Бизи. Но все-таки мой вам совет: возьмите. Возьмите, не пожалеете, последняя кассета, допечатка тиража только через три года. Таковы условия сделки. Качество гарантирую. Себе я уже взял.　

— Хорошо, — говорит клиент чуть ли не извиняясь, — я возьму. Но о чем он, вы смотрели?　

— Вот вы какие фильмы любите? «Кроулинг-4» смотрели?　

— Отрывками. Мне больше нравится «Последняя грань безумия — 3».　

— Так, значит, вам нравятся и «Шутки из Сарагосы — 2».　

— Да, хороший фильм.　

— Все ясно. Сюжет такой… — Одно мгновение он прикидывает и, пользуясь аннотацией на обратной стороне кассеты, сочиняет со всеми подробностями головокружительную историю. Сочиняет — потому что сам фильмов почти не смотрит.　

— Сколько? — наконец-то спрашивает клиент.　

— Девяносто.　

— Девяносто?　

Повисает неловкая пауза. Все может сорваться, вся великолепная игра может пойти к черту из-за одного только рискованного хода с надбавкой.　

— Стоит сто, вам уступаю за девяносто, — повторяет Георгий.　

— Но там вон такая же за семьдесят? Нет?　

Продавец многозначительно улыбается:　

— Да. Да, за семьдесят. Я знаю, что там за семьдесят. Но я знаю, что за кассеты продаются за семьдесят. Вы покупатель, и вы сами должны выбрать, какую купите.　

Пока они рассчитываются, Георгий как бы мимоходом, по-дружески спрашивает его:　

— А «Роберта-маньяка из замка Хэллуэл» брали?　

И раскрутка клиента продолжается по той же схеме.　

Клиент набирает: «Роберт-маньяк из замка Хэллуэл», «Викинги-10», «В продолжение сна», «Английский пациент», «Караван в эмираты» и еще несколько самых неходовых позиций.　

Георгий знает, что этот клиент не придет к нему больше. И поэтому, пользуясь случаем, «впаривает» все, что может.　

Сосед напротив, тоже торговец видеокассетами, избрал другую тактику.　

Как-то Юрковский — так его звали — пригласил Никиту к себе выпить водки, и Ник мог наблюдать его схему обработки клиента.　

— Что это за кассета? Интересная? — спрашивает клиент и крутит в руках кассету.　

Видно, что клиент собирается покупать или же только делает вид, что собирается, поскольку среди опытных клиентов тоже навалом хитрецов. Юрковский равнодушно смотрит на кассету и затем неожиданно говорит:　

— Так себе.　

Клиент удивлен. Он привык, что товар, который он смотрит, расхваливают со всех сторон как только могут, а тут попадается продавец, который честно говорит, что фильм так себе. Существует момент риска. Некоторые особо опытные покупатели сразу же отходят. Однако риск все-таки оправдан. Обычно, помолчав, покупатель спрашивает:　

— А какие хорошие?　

Юрковский как можно равнодушнее, прожевывая при этом шаурму, спрашивает:　

— «Нью-йоркские нечистоты» смотрели?　

— Нет.　

— Фильм того же ряда. Три Оскара, шесть номинаций, кассовые сборы только в Америке — сорок миллионов долларов. Конечно, кассовые сборы ни о чем не говорят. И Оскары, по-моему, теперь кому угодно дают, не то что в прежнее время.

— Да-да, — подтверждает клиент, — мне тоже так кажется.　

— Но главное — фильм хороший. Смотрел и себе купил.　

Покупатель достает деньги, покупает кассету и просит порекомендовать еще что-нибудь.　

Юрковский продает еще четыре кассеты. Благодарный покупатель оставляет ему свою визитную карточку и каждый раз, когда приходит на рынок, направляется прямо к Юрковскому.　

Ник спросил его: а что, если покупателю не понравится фильм, который я ему порекомендовал.　

— А я смотрю, кому что «впариваю». Есть ведь покупатель, которому все равно, что купить — он всему рад будет. Это психология. Понимаешь? Великая наука! Люди делятся на вечно недовольных и вечно довольных. Вечно довольные любому говну рады будут. У меня в основном такие клиенты. Человек-то сам купил, я ему только порекомендовал. Придет он, посмотрит, даже если не понравится — все равно убедит себя в том, что не зря купил. Ну не может он зря купить. Так он себя любит. Ну а «вечно недовольные» — те, один раз получив, все равно другого продавца искать будут.

Глава 11　

ШМОН НА ТОЛКУЧКЕ　

В конце октября Ник увидел и самый крупный за последнее время ментовский шмон.　

День начался как обычно и до обеда, часов до двенадцати, ничем не запомнился. Рано утром подошел первый покупатель, затем были еще другие, торговля двигалась, и время под оглушительную музыку шло также незаметно. В полдень закапал дождик, полчаса шла мелкая скучная морось,　затем вдруг повалило уже крупными каплями и настоящим холодным октябрьским дождем. Все попрятались в плащи, под зонты, в клубе. Ходившие по аллеям смотрели больше не на товар, а себе под ноги.　

Палатка под тяжестью воды провисла, несколько раз приходилось гнать воду из нее, а под самые ноги к Никите натекла огромная лужа. Он пытался как-то разобраться с нею, гнал воду картонкой, но через некоторое время вода снова возвращалась, и именно в то место, где он стоял. Все сухие места были заняты коробками с кассетами, и нельзя было допустить, чтобы они промокли. Ник разодрал две незанятые коробки, чтобы подложить их под ноги, но вода быстро пропитывала тонкий картон, и все равно приходилось стоять в луже с мокрыми ногами.　

Чтобы не простыть, он уже три раза бегал к Оксане за водкой и теперь стоял уже спокойный, радостный и все происходящее вокруг его мало волновало. И даже мокрые ноги не беспокоили его. Он стоял и видел, как проходят мимо покупатели в капюшонах, как кто-то из продавцов раздобыл деревянный поддон и теперь тащит его к себе в палатку, чтобы положить под ноги.　

Часа в два к нему подошел встревоженный Борода.　

— На вот держи накладную, — сказал он, вынимая из кармана липнувшую бумагу с расплывшейся печатью.　

Он перелез в палатку и стал рыться в коробках. Вытащил из коробок двенадцать новых кассет и сказал, что унесет их к себе.　

— Запиши на меня двенадцать кассет.　

— Что случилось, Борода?　

— Ничего. Но будь осторожен. Если что — я на месте.

Георгий пояснил Нику, что ждут шмона.　

В отделении к нему уже готовились, и один из своих ментов в штатском уже дежурил у стоянки, куда обычно подъезжали на автобусах те, кто будет проводить «мероприятие».　

— Будут брать сегодня нелицензионные сиди, — пояснял Георгий, — и попутно, может быть, порно. На порно менты хорошо зарабатывают. Месяца два назад у одного хозяина семь ящиков с кассетами сняли.　

— А нас не тронут? — спросил Ник.　

— Ну если ты ничем не приторговываешь…　

— Нет, ничем.　

— Тогда чего тебе опасаться? Хотя вот тебе встречный вопрос: а что же ты тогда здесь делаешь?　

— Как — что? Продаю.　

— Что?　

— Кассеты.　

— С этих кассет ничего не поимеешь. Ничего, я тебя научу, не бойся. Ты человек новый на рынке, поторгуешь, осмотришься, сам начнешь чем-нибудь подрабатывать.　

— Зачем? Мне и так хватает.　

— Хватает, потому что не знаешь, сколько другие хватают. А как узнаешь — и тебе захочется. Согласись, глупо здесь за копейки гнить. Сейчас еще ничего. Ладно, дождик. А как мороз градусов двадцать? Знаешь каково? Стоял когда-нибудь целый день на двадцатиградусном морозе?　

— Нет.　

— А вот постоишь, посмотришь. Двадцать градусов мороза — это совсем не то даже, что пятнадцать. Есть точная примета, когда наступает двадцать.　

— Какая?　

— Как только ноздри начинают слипаться —　вот тогда, значит, уже двадцать. Сам проверял с термометром. Ноздри чуть-чуть только начинают слипаться — ровно двадцать градусов. Не веришь — проверишь сам. А что касается кассет… Твой шеф же кое-какие кассеты забрал себе? Думаешь, просто так? Опасается. Скорее всего, вы тоже левак гоните.　

— Нет, у нас лицензионка.　

— Ну да, — рассмеялся Георгий, — видел я эту лицензионку, когда на фирме работал.　

— А откуда они знают, что шмон?　

— Ой, заговорил ты меня, парень! Ты что, корреспондент, что ли?　

В два часа Ник заметил, что кое-кто из его соседей стал складываться.　

— Приехали, — сказал Георгий, просовывая голову в его палатку. — Будешь водку?　

Ник занервничал и решил сбегать к Бороде.　

Борода на своем месте, отгоняя покупателей, лихорадочно подписывал какие-то накладные. Рядом с ним стояли Краснопевцев и Рома.　

— Борода, что мне делать? — спросил он.　

Борода поднял голову:　

— А что случилось, Ник?　

— Ничего, но все складываются.　

— У тебя никого там нет?　

— Нет.　

— Ну тогда торгуй. Не бойся. Если что, зови меня. Документы с собой взял?　

Ник побежал обратно.　

По дороге он заметил, что на многих точках уже сложились. Столики стояли пустые, коробки собраны, а продавцы вышли из палаток и прогуливаются рядом.

Георгий тоже что-то укладывал в небольшие ящики и прятал по сумкам.　

Даже Оксана с Джабраилом сложили в ящики всю водку и отошли от них.　

Было странно, что никто не появлялся и ничего, казалось, не происходило, но в воздухе брезжила какая-то опасность, и эта опасность росла, ее все чувствовали…　

И вот вдруг в стороне он увидел трех ментов с короткими автоматами наперевес. Они шли вдоль аллеи спокойно, как ни в чем не бывало переговаривались сами с собой. Рации, торчавшие у них из нагрудных карманов, что-то орали. И сначала Ник ничего не понял. Но прошло несколько секунд, и до него наконец дошло, что это именно те, кого так здесь боятся.　

В своих серых куртках, с добрейшими лицами, почти не глядя по сторонам, они вышагивали вдоль рядов.　

Продавцы делали вид, что не обращают на них никакого внимания, но каждый, даже тот, кому опасаться было нечего, искоса следил за их продвижением.　

Вот те трое остановились, стали о чем-то спорить. Один из них, несогласный с остальными, развернулся и сделал вид, что уходит, но не ушел.　

Вот он достал из нагрудного кармана рацию и стал разговаривать.　

Вот все трое снова тронулись в путь, один из них отошел в сторону и посмотрел, чем торгуют. Вот он снова присоединился к остальным.　

Самый высокий из них заметил сложенный столик, подошел, спросил у продавца:　

— Чей?　

Ему ответили, что хозяин только выставляется и сейчас куда-то ушел.　

Он сделал вид, что поверил, вернулся к своим,　и они снова ленивой походкой, чувствуя, что проход их по аллее замечен, что за ними наблюдают со всех сторон и боятся, двинулись дальше.　

На углу они остановились и спросили у Джабраила:　

— Чье? Твое?　

Джабраил покосился на ящики с водкой и продуктами, накрытые газетой.　

— Нет, — сказал он.　

— А чье?　

— Девушка одна продает.　

— Какая девушка?　

— Не знаю…　

— Как — не знаешь? Рядом стоишь — и не знаешь? Слушай, чего ты мозги пудришь? Санитарная книжка есть?　

Джабраил показал им.　

— Джабраил Батаев?　

— Да.　

— А когда девушка придет?　

— Пошла руки помыть.　

— Руки? А может быть, ноги?　

— Нет, руки. Руки запачкала.　

— Хорошо. Мы подождем.　

И они встали прямо напротив Никиты.　

Покупатель, проходящий мимо, мог и не заметить их. Ну стоят менты. Ну что тут такого? Для большинства из них, покупателей, менты, может быть, вообще не существовали.　

Но для продавцов их приход был заметен. Многие просто кожей чувствовали их близость.　

— Ну что, Джабраил Батаев? Где твоя девушка?

— Я не знаю. Я не с ней работаю.

— Может быть, это она? — указали они на Оксану, стоявшую невдалеке.　

— Нет, не она, — сказал Джабраил.　

Подошли к Оксане, проверили ее документы — паспорт с временной регистрацией в Москве (она была из Молдавии).　

— А санитарная книжка есть?　

Джабраил посмотрел на нее.　

— Зачем мне санитарная книжка? — догадалась ответить она.　

— Но ведь это твои пожитки?　

— Нет, не мои.　

— А что ты здесь?　

— Я просто.　

— Просто стоишь?　

— Просто стою.　

— А может, тебя подвезти куда-нибудь? С нами прокатишься? А? Не хочешь?　

— Да что я у вас не видела?　

— Ну как — что? У нас красиво.　

— Где? В обезьяннике?　

— А ты и слова такие знаешь? Ну точно — надо ее взять. Пилипчук, возьмем девушку на поруки? Смотри какая.　

— Да видал я таких девушек, — отвечал Пилипчук.　

Ничего от Оксаны не добившись, они снова встали рядом с Джабраилом.　

— Шашлык из чего готовишь?　

— Из свинины. Будете? Хороший шашлык. И недорого.　

— Вот заберем у тебя весь шашлык — тогда и посмотрим, хороший он или плохой.　

— Почему — заберем? Я ничего плохого не делаю. А ящики эти не мои. Девушка здесь была.　

— Девушка?　

— Девушка.　

— И ты, такой красивый парень, даже не знаешь как ее зовут?　

— Почему — не знаешь? Знаешь. Ирина.　

— Ирина?　

— Ирина.　

— Какая Ирина? Фамилию скажешь? Покажешь нам ее?　

— Покажу, когда придет. А фамилию ее не знаю. Откуда мне знать фамилию? Я здесь шашлык делаю. Мне на фамилию отвлекаться нельзя.　

Они отошли в сторону и посовещались. Оставив одного своего, Пилипчука, они двинулись дальше.　

— И что теперь будет? — спросил Ник у Георгия, вздохнувшего наконец свободно.　

— Вот любопытный. Все тебе интересно. Ничего не будет. Постоит этот козел возле ящиков. Вернутся они, какой-нибудь акт составят и заберут себе всю выпивку и закуску. Посмотри вон на Джабраила, как переживает. Да, влетел он сегодня! Но водка — это еще не так серьезно. Если на кассеты влетишь — тогда все, хана.　

— Присмотришь за моими? Сбегаю по одному делу.　

— Ты сбегай не на главную, — посоветовал Георгий. — Ты на площадь смотайся. Посмотри, что там делается! Там полный апофеоз!　

Ник побежал на площадь.　

Четверть точек пустовала. Кто-то успел не только сложиться, но и оттащить коробки в камеру хранения, в клуб. Кто-то не успел и присматривал издалека. Эти коробки, наспех собранные, все почему-то разодранные, из которых высовывались то диски, то кассеты, то какие-то журналы, мокли в грязи и лужах.　

Несколько ментов, прижимая под мышками свои автоматы, уже уносили такие коробки в сторону стоянки.　

Толпа тусовщиков в «косухах» открыто хохотала над ними. Те оглядывались, но ничего не говорили.

Группа других ментов гнала с коробками хозяев, не успевших собраться.　

На площади телевизионщики, приглашенные ментами, брали интервью у одного из задержанных продавцов. Сзади в кадр лезли мальчишки, а затем подбегали к оператору и отвлекали его вопросами: «По какому каналу будут показывать?»　

По-прежнему над рынком гремели тысячи песен. Рынок торговал. И большинство покупателей ни о чем не догадывались.　

На обратном пути Никита успел забежать посмотреть в аллею желтых палаток.　

Здесь сценка была еще любопытнее. Короткая аллея, заканчивающаяся кругом, была совершенно пуста. По ней в недоумении с озабоченными лицами бродили, как призраки, одинокие покупатели. Они подходили к знакомым продавцам, стоявшим рядом, и спрашивали, что происходит. Продавцы кивали в сторону деревьев, за палатки, где с собаками стояли окружившие аллею менты. Несколько ментов разгуливали по самой аллее, рассматривая пустые столики, совсем недавно еще ломившиеся от ярких обложек.　

Никита поспешил обратно.　

Ящики с водкой и продуктами менты засовывали в большие клетчатые пластиковые пакеты.　

— Приятного аппетита, гады, — сказал в их сторону Георгий. — Видишь, что творится?　

— Вижу.　

— Это еще ничего. Бывает и хуже. Бывает гораздо хуже, особенно если это касается тебя самого. Ну что, как там?　

— Тоже собирают и уносят.　

— Кого-нибудь отпинали?　

— Не знаю.　

— Отпинали. Без этого они никак. Но ничего. Все равно. Бывает хуже, вот посмотришь. Бывает — полный атас. Зима еще не пришла. Зимой они не такие добрые. Сегодня хороший шмон был, добрый, душевный. Удивляюсь, как еще Джабраила пощадили. Прикинь. Поняли же, что это его товар. И он знал, что они это видят. И так нагло себя вел. Ведь он «черный», ему нельзя так нагло себя вести, даже если у него связи в отделении. «Черным» нельзя так нагло вести себя с ментами. По себе знаю, — добавил Георгий.　

Никита с удивлением взглянул на Георгия, и тут до него дошло, что Георгий и вправду «черный».

Глава 12

НИК ВСТРЕЧАЕТ ШАМИЛЯ

Рассуждая по дороге домой о «черных», Никита и представить себе не мог, что уже назавтра эта проблема станет для него одной из самых важных. Торги прошли более чем удачно. Заработал он уже больше, чем прошлый раз, побил рекорд, и в понедельник утром он решил сделать Ольге подарок и поехал в парфюмерный магазин, чтобы купить какие-нибудь хорошие французские духи.　

На самые хорошие ему все равно не хватило, на средние тоже, и тогда он купил просто французские духи.　

До вечера он успел еще съездить в институт, отметиться на двух парах, заехать домой, оставить записку маме и гулял теперь недалеко от Ольгиного дома, в парке, недалеко от телефонного автомата, к которому время от времени подходил и набирал ее номер.　

Номер не отвечал. Значит, она не пришла.　

Никита ходил снова и снова. В правом кармане у него была коробочка с французскими духами. За эту коробочку он выложил почти все заработанные деньги, и чувство, что он настоящий кавалер и способен угодить своей даме, не покидало его. Никита был горд собой. Он рассуждал о деньгах, об их силе, представлял, какие подарки можно было бы делать Ольге, если бы он зарабатывал в торги не восемьсот рублей, а например, триста — четыреста долларов. Можно было бы купить ей кожаную дубленку или французские духи — те, подороже, что он видел сегодня в магазине, те, что стояли на отдельной витрине, под толстым, скорее всего, пуленепробиваемым стеклом, как бриллиантовое колье. Страшно подумать только, сколько может стоить пузырек с пахучей водой! Или даже, точно, бриллиантовое колье. Или лучше сапфировое. Помнится, Ольга говорила ему однажды, что ее камень — сапфир, что он приносит удачу и все такое. Вот было бы здорово!　

Он снова подходил к автомату, набирал ее номер, ждал. Раздавались долгие гудки. Казалось, что вот-вот один из гудков оборвется и он услышит наконец ее голос. И в то же время ему так хотелось еще помечтать!　

Он снова ходил вдоль по улице, пока наконец не вспомнил, что забыл купить ей цветы.　

Побежал к метро, долго выбирал, торговался. Но вдруг выяснилось, что на те цветы, которые он хотел, денег у него уже нет.　

Ему предложили другие, попроще, но он отвернулся от них.　

Ничего! Духи — тоже неплохо. Где это он читал, что духи — это цветы запахов? В каком-то глупом женском журнале. Но сказано верно. И главное — вспомнил он это в нужную минуту.　

Он снова подходил к автомату, снова набирал ее номер, слушал.　

Вот-вот оборвется.

Не обрывалось.　

Еще раз, еще один.　

Не обрывалось.　

Он пошел к ее дому, остановился по пути у дорожной палатки, купил себе банку колы с ромом. Попивая, подошел к ее дому и стал смотреть в окна. Как давно он не ходил, не смотрел в эти окна!　

После занятий английским со своей новой преподавательницей, прошедших довольно вяло, потому что Шамиль успел позабыть почти все, что когда-то изучал, он сказал вдруг Ольге:　

— Слушай, а ты не хочешь поехать со мной куда-нибудь посидеть?　

Ольга изумленно посмотрела на него.　

— Я собираюсь сейчас в какой-нибудь ресторан или кафе. Может, составишь компанию?　

— Нет, — ответила Ольга. — Я не могу. У меня дела.　

— Ну тогда хотя бы подбросить тебя на своей машине разрешишь?　

— Ладно.　

Они уселись в его «шевроле-тахо» и поехали.　

— Куда мы едем? — спросила вдруг Ольга, когда поняла, что Шамиль везет ее не туда.　

— Я обманул тебя, — сказал ей Шамиль.　

— Что это значит?　

— Мы едем в кафе. Здесь недалеко. Не бойся. Мы быстро. Не беспокойся.　

— Да я и не беспокоюсь. Только мне нужно успеть до восьми.　

— До восьми? Почему именно до восьми? У тебя какой-нибудь сериал?　

— Нет, просто я обычно ложусь спать в десять.　

— Да? У тебя расписание, правда? Вот это здорово. В твоем возрасте — и уже расписание.

— Оно помогает мне успевать.　

— Что, и неужели ты никогда не отдыхаешь? У тебя есть друзья? Вы встречаетесь?　

— Да, конечно.　

— Хорошо. Успеешь. Я обещаю.　

…Без пяти восемь Ник сидел на скамейке недалеко от ее подъезда. Во двор въехал «шевроле-тахо» и остановился у нужного подъезда. Ник продолжал посматривать в сторону арки, из которой она могла выйти. Совершенно случайно он снова посмотрел в сторону подъезда и тут увидел, что Ольга выходит из машины. От неожиданности он даже привстал.　

Издалека ему было видно, как мужчина в костюме стоит рядом с ней и в чем-то убеждает ее. Ольга улыбалась ему и отрицательно мотала головой. Мужчина пытался взять ее за руку, она не отказывала, но затем отнимала ее.　

Наконец они попрощались. Ольга вошла в подъезд, а мужчина сел в машину и отъехал.　

Ник побежал к подъезду, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Ольга открыла.　

— Это ты? — удивленно и, как показалось, с облегчением сказала она.　

— Да, — сказал Ник. — А кого ты ждала увидеть?　

— Никого. Так… Ты. Странно.　

— Можно войти?　

— Послушай, Никитушка… Я не могу сегодня. Я устала. Я целый день была в институте, затем работала.　

— Работала? Целый день?　

— Да. А что тебя удивляет? И теперь мне хочется побыстрее окончить свои дела и лечь спать. Так что прости.　

— А я жду тебя с шести часов.　

— Где?

— Здесь. У подъезда, внизу.　

— Ты бы мог позвонить мне вчера вечером и предупредить.　

— Я хотел тебе сделать сюрприз, Оля.　

Ник держал за спиной коробочку с духами. Он все еще не решался протянуть ее Ольге. Она смотрела на него уставшими глазами. Вдруг он сказал:　

— Я все видел.　

— Что ты видел?　

— Как ты вышла из машины.　

— А! Это меня подвезли. Один человек с работы. Я теперь работаю еще… даю уроки.　

— Случайно не ему?　

— Какая разница?　

— Это твой новый парень?　

— Ну начинается!　

— Нет, ну скажи… Это твой парень?　

— Ник, по-моему, мой парень — это ты.　

— А он?　

— Какая разница?　

— Хорошо. Понятно.　

— Что тебе понятно? Слушай… Я так устала. Прошу тебя. Приходи завтра. Придешь?　

— Нет, — твердо сказал Ник.　

— Да что ты там еще придумал? — рассердилась Ольга.　

Но он уже не слушал ее и бежал вниз по лестнице.　

Ник вышел из подъезда, нырнул в арку и очутился на улице. У мусорного контейнера он остановился, посмотрел на коробку с духами, хотел выбросить, но пожалел и пошел дальше. «Зачем пожалел? — думал он. — Нужно выкинуть. Не могу же я подарить эти духи маме! Нужно выкинуть. Вон там другой контейнер. Обязательно выкину». Так сказал себе Ник. Но все-таки выкинуть не посмел и донес духи до дома.

…На следующий день Ольга сама позвонила ему и пригласила в гости. Еще за минуту до звонка, если кто-нибудь сказал бы, что он примет ее приглашение, Ник бы только посмеялся. Но теперь, услышав ее голос, он, ни минуты не медля, бросился к ней, захватив с собой не подаренные вчера духи.　

Ольга не успела еще домыть посуду, как вдруг раздался звонок. «Что-то быстро он примчался». Она открыла дверь и вдруг увидела перед собой на пороге не Ника, а Шамиля с огромным букетом белых роз.　

— Можно? — спросил он и, не дождавшись ответа опешившей Ольги, вошел.　

— Что случилось? — спросила она.　

— Ничего. Просто так. Я соскучился.　

— Соскучился? — Она ничего не понимала.　

— Оля, может быть, мы поедем куда-нибудь посидим?　

Он протянул ей букет, она взяла.　

— Подожди, подожди, я ничего не понимаю. Что, так быстро?.. Ты хочешь сказать, что я теперь уже не твоя преподавательница? Подожди, ничего не понимаю…　

В эту минуту раздался в дверь второй звонок. Ольга открыла. На пороге стоял счастливый Ник, тоже с букетом роз — красных.　

— Что случилось, Оля? — спросил он и заметил стоявшего рядом и пытавшегося отойти в сторону Шамиля.　

— Ничего, — сказала она торопливо. — Заходи. Тут у меня…　

— Добрый вечер, — сказал Шамиль.　

— Черт… — проговорил Ник. — Машина же стояла у подъезда. Как я сразу не догадался… Ольга, ты что, хочешь надо мной посмеяться?

— Послушай, я тебе все объясню, — сказала Ольга.　

— Кто это, Оля? — спросил Шамиль.　

— А ты кто такой? — спросил Ник.　

Лицо этого человека показалось ему на удивление знакомым. Где-то он его видел.　

— Слушай, — сказал Шамиль, — я пришел первым. Значит, кому-то из нас нужно повернуться и маршировать обратно.　

— Какая разница, кто пришел первым? — сказал Ник. — Меня пригласили. Я должен был прийти. А что делаешь здесь ты?　

— Послушай, давай не обострять ситуацию. Иди отсюда, мальчик!　

— Иди сам отсюда, дедушка!　

— Давай вали! Или я вызову охрану! — Шамиль достал свой мобильник.　

— Ты еще знаешь что достань? — сказал ему Ник.　

— Так, мальчики! — разозлилась Ольга. — Если вы собираетесь здесь ругаться — лучше уходите.　

— А что? — сказал Шамиль. — Уходим. Выйдешь со мной, парень? Поговорим.　

Они вышли на лестничную площадку и спустились на несколько этажей вниз.　

— Откуда ты такой взялся? — спросил Шамиль.　

— Взялся не я — взялся ты.　

— Мне нравится эта девчушка, сказал Шамиль. — И она будет моей.　

— И что дальше?　

— Иди домой.　

— Сам иди.　

Шамиль взял его за плечо и попытался толкнуть, но Нику удалось вывернуться, и он в свою очередь тоже схватил Шамиля и попытался спустить с лестницы. Завязалась глупая и ненужная потасовка. Вдруг они услышали, как наверху открылась дверь. По звуку Ник узнал дверь Ольги. Шамиль тоже понял, что это ее дверь. Они отпустили друг друга. Ольга появилась на лестничной площадке над ними и молча посмотрела на них.　

— Ольга, мы уходим, — сказал Шамиль.　

— Я никуда не пойду, — заявил вдруг Ник.　

— Никита, — сказала Ольга, — пожалуйста. И позвони мне из дома.　

Он опустил голову, взялся за поручень и пошел вниз, держа перед собой коробочку с духами, которую только чудом не выронил во время борьбы с Шамилем. Шамиль нагнал его уже на улице.　

— Послушай, парень, — сказал он, разворачивая Ника к себе лицом. — Скажу тебе серьезно. Если ты еще хоть раз появишься здесь, берегись.　

— И что будет? — равнодушно спросил Ник.　

— Я покалечу тебя, — сказал Шамиль. — Не я, а мои люди.　

— Пошел ты знаешь куда!　

— Не говори мне этого, мальчик! Будет плохо! Правда, будет плохо. Ты не знаешь, с кем ты разговариваешь. Но я могу все!　

— Пошел ты!　

Шамиль замахнулся на него, но Ник, испугавшись замаха, выставил вперед обе руки, и одна из них попала Шамилю прямо в челюсть. Шамиль упал. Ник быстрым шагом, оглядываясь, пошел в сторону арки. Шамиль не бежал за ним. Издалека он кричал ему: «Мальчишка! Ты не знаешь, с кем разговариваешь!» Но Ник уже вспомнил, где он его видел.　

Из дома он позвонил Георгию.　

— Ты уверен в этом? — спрашивал его Георгий.　

— Да, да!　

— Слушай, я не могу поверить.

— Да точно он, Шамиль. Тот самый, которого ты мне тогда показывал. И зовут его Шамиль. Все совпадает. Такого же не бывает? Только в кино, Георгий!　

— Да, веселенькое кино! — сказал Георгий. — А как он познакомился с твоей девушкой?　

— Не знаю. Кажется, случайно. Ничего не знаю.　

— Не может быть. С таким человеком случайно не знакомятся. Знаешь, как трудно до него добраться? А впрочем, черт его знает.　

— А что, он и вправду очень большой человек?　

— А как ты думаешь?　

— Хозяин рынка. Ну и что?　

— А то. Это уже очень серьезно. Остается только надеяться, что он не увидит тебя, потому что сам очень редко бывает на рынке. Это очень большой человек. Но, правда, сейчас у него сложные времена. Даже говорят, что ему наступает конец.　

— Что это значит?　

— Ходят слухи, что рынок у него скоро отберут. Вообще намечается большая война. Будет много крови. Так что пока торгуй смело. Думаю, теперь ему не до тебя, проблем и так хватает. Есть кто-то покруче, кто ему мешает.　

— Слушай, Георгий, откуда ты все это знаешь?　

— А разве на нашей тупой толкучке есть хоть одна тайна?

Глава 13

ШАМИЛЬ МЕЧЕТСЯ

Во вторник после обеда прямо со студии, отпустив Комова, Шамиль помчался в отделение к Данилову.　

Он не знал еще, что скажет ему и зачем, собственно, едет. Все последние дни он провел в ощущении, похожем на отчаяние. Он чувствовал, будто земля уходит у него из-под ног. Надо было что-то делать. Нельзя просто взирать на то, как Шиманский постепенно прибирает к рукам все его богатство. Но что делать конкретно, Шамиль не знал. До этого он ездил снова к Надеждину, пытался как-то склонить его на свою сторону, и было похоже, что сам Надеждин боится усиления Шиманского, но что делать, Надеждин не знал и полагался во многом на самого Шамиля, пообещавшего все вернуть на свои места. Шамиль снова пообещал, что сделает все, и с тем они с Надеждиным расстались. Теперь он хотел поговорить с Даниловым, будто надеялся заручиться его поддержкой, как это делают иногда политики. Но политика — одно дело, а бизнес — совсем другое.　

Он застал Данилова совершенно случайно, за пять минут до того, как тот и несколько его заместителей собирались ехать в тир стрелять.　

— Поедешь с нами? — спросил Данилов.　

— Знаешь, когда я последний раз стрелял? В школе. На военной подготовке.　

— Ну вот и отлично. Поедем расслабимся.　

— Да я в мишень не попаду.　

— А думаешь, я попаду? — улыбнулся Данилов. — Думаешь, они попадут?　

— Так чем же вы тогда занимаетесь?　

— Охраняем порядок.　

— У меня к тебе разговор, — сказал Шамиль.　

— Ты не против, если мы поговорим там?　

Шамиль подумал и согласился. Он вернулся в «шевроле», подождал, пока вырулит из чистого милицейского дворика белый служебный «форд» с сигналками, в котором ехал Данилов, и последовал за ними. Ехали до нужного места около получаса. Шамиль злился на себя: зачем он едет? Неужели у　него нет других забот? Что он ему скажет? Но деваться было некуда, и он ехал. Два автомобиля въехали с тыльной стороны в ворота квартала, в котором был расположен Московский энергетический институт, и медленно кружили среди печального вида обшарпанных хозяйственных построек, пока наконец «форд» не притормозил у одного из зданий без окон, похожего не то на элеватор, не то на гигантский спортивный зал. Их встретил невысокий худощавый паренек и повел через маленькую низкую дверь по лестнице куда-то вверх. Уже издалека стали слышны выстрелы.　

— Заканчивают уже, — сказал паренек, обращаясь к Данилову.　

— А кто там? — спросил у него Данилов.　

— Так, — ответил тот, — занимаются одни…　

И правда, когда они поднялись и снова спустились до уровня подвала и уже почти достигли дверей тира, стрельба смолкла.　

Из дверей вышли трое бритоголовых широкоплечих парней, каждый под два метра ростом. Они пожали на прощание руку своему проводнику, покосились на ментов и медленно, с чувством собственного достоинства и превосходства стали спускаться вниз по лестнице.　

— Кто это, Витя? — спросил Данилов. — Откуда такие? Бандюки? Наши?　

— Бандюки, — равнодушно отвечал Витя. — Откуда-то из Красногорска.　

— Красивые парни, — сказал Данилов. — Вот бы их к нам в отделение.　

— Они бы пошли, — сказал Витя. — Только ты им тысячи четыре в месяц на стол положишь?　

— Нет, откуда?　

— Ну вот! А согласись, что жалко таких парней на какой-нибудь мелкой оперативке использовать. Они же произведение искусства. Их надо либо в кино снимать, либо пусть сами себе на хлеб зарабатывают. Ну что, не прав я?　

— Ты, Витя, всегда прав. Шамиль, будешь стрелять?　

— Ну раз приехал.　

— Попробуй.　

Они прошли в тир, Витя раздал всем наушники, и начали стрельбу.　

Когда принесли отстрелянные мишени, оказалось, что Шамиль стрелял не хуже, чем все остальные.　

— Ну вот, а ты боялся, — сказал Данилов.　

— Так всего два раза в мишень попал. Ни одного очка.　

— Думаешь, кто-нибудь у нас стреляет хорошо? Единицы. Психи-одиночки. Чтобы хорошо стрелять, надо каждую неделю минимум сто выстрелов производить. А где столько патронов возьмешь? Да и руки после водки знаешь как трясутся? Ну что, теперь и поговорить можно. Пойдем-ка, пока наши еще постреляют, Витя нас в свою комнатку отведет.　

Они прошли в большую чистую комнату, заставленную шкафами, оружейными сейфами и завешанную плакатами с изображением звезд Голливуда, так хорошо известных Шамилю по обложкам кассет.　

— Ты пришел, чтобы снова поговорить о поступке Шиманского? — спросил Данилов.　

— Да, — твердо ответил Шамиль.　

— Я знаю, Надеждин говорил о вашем разговоре. Только что я могу поделать, Шамиль? Я простой мент, хоть и полковник. Знаешь, какая у меня зарплата?　

— Но что-то нужно делать.　

— Так что касается моей зарплаты… Любой продавец на рынке получает за выходные больше, чем мне платит государство.

— При чем здесь государство? Мы делаем с тобой одно дело. И государство здесь ни при чем.　

— Государство унизило меня.　

— Да мне плевать на государство! Скажи, как думаешь выбираться из этого положения? Ты же понимаешь, что произошел, если представить наш рынок государством, государственный переворот. И ты министр обороны. Что делать?　

— Еще ничего не произошло. Ты на месте и получаешь свои деньги. Я на месте, Надеждин тоже.　

— А Шиманский? Он на месте? Или он стал забываться?　

— Ну и что? Что ты хочешь от меня? Шамиль, тебе нужно успокоиться. Я никогда не видел тебя таким, как в эти дни. Я все понимаю. Но нужно успокоиться. Хватит ныть.　

— Я не ною.　

— Поживем — увидим, что будет дальше. И решай все сам. Я, как ты понимаешь, ничего, кроме своей убогой, крайне ограниченной и к тому же подчиненной закону силы, не имею. Значительно легче делать дело, когда ты не отвечаешь за закон. А еще легче, когда ты вне закона. И я сам призываю тебя решить все по-хорошему.　

— Но ты же понимаешь, что с Шиманским это бесполезно.　

— Понимаю.　

— Он прет, как танк!　

— Может быть, тебе удастся как-то договориться с ним.　

— Абсурд.　

— Вы встречались?　

— Нет.　

— Нужно встретиться.　

— И что я ему скажу?　

— Подумай.

— Я уже думал.　

— Подумай еще.　

— Ну что, что я ему скажу?! Обращусь к его совести? Заставлю поделиться куском? А он мне вспомнит, что сам я никогда с ним не делился и даже не давал возможности заработать, если такая возможность наклевывалась.　

— А что ты хочешь от меня? Зачем приехал?　

— Я просто советуюсь. Я советовался уже с Надеждиным. Советуюсь и с тобой.　

— И что тебе сказал Надеждин?　

— Ничего хорошего.　

— Вот видишь. А что ты сам сказал Надеждину? Что у тебя есть человек… И он поможет тебе все решить. Правильно? Зачем же ты, раз есть такой человек, бегаешь от него ко мне и обратно? Пускай он все и решит.　

— Я боюсь. Это очень тяжелый человек. Он может все неправильно понять. Он действует всегда слишком жестоко. А я хочу решить все спокойно. Вот почему я советуюсь.　

— Я не знаю, Шамиль. Я не знаю.　

— Я не хочу, чтобы произошло непоправимое!　

— Это все не мои дела. Мои дела — обеспечить спокойствие на рынке. Ну и все прочее.　

— Но ведь только за спокойствие не получают таких денег. С тобой делятся по-настоящему! Ты компаньон. И ты тоже имеешь право голоса.　

— Извини, Шамиль. Я ничего не могу. И все равно не понимаю, зачем ты приехал ко мне.　

— Я повторю. Я хочу сделать все цивилизованно. Хочу, чтобы никто, в том числе и Шиманский, не пострадал.　

— Такого не бывает. Все равно кто-нибудь в итоге страдает. Ты приехал просто посоветоваться. И вот тебе мой совет: остановись. Ничего хорошего　из этого не выйдет. Ты бизнесмен. Ты простой торговец. Кажется, тебя кинули. А может быть, ты ошибаешься. Но как бы то ни было, все это законы рынка. Здесь нужно либо смириться, либо что-то придумать еще.　

— Но ведь я это все и придумал! Я придумал эту проклятую толкучку! Это мое, не его детище! Ты знаешь это лучше других!　

— Да, конечно.　

— Почему же я должен уступать ему, а сам начинать все сначала? Со мной поступили подло. Просто перехватили инициативу. Мне не повезло. Да, Хаджисеитов уехал. Ну и что?　

— Но ведь ты не будешь вести войну?　

— Буду, — сказал Шамиль.　

— Пожалуйста, — беззаботно рассмеялся Данилов.　

— Буду, — упрямо повторил Шамиль.　

— Не надо, — сказал уже без смеха Данилов. — Это не в твоих интересах. Во всяком случае, мне об этом совсем не обязательно знать.　

Данилов встал после разговора раздраженный, усталый, они вяло попрощались, и Шамиль, так ничего и не добившись, уехал. Он сам не знал, чего можно было бы добиться от Данилова, но тем не менее надеялся. И надежда его с каждым часом таяла.　

В среду утром Шамиль позвонил Шиманскому и договорился о встрече на четверг, в ресторане «Амаркорд» на Полянке.　

Это был один из последних уже, отчаянных шагов — набиваться на встречу со своим противником. Но когда до семи оставалось всего только три часа, секретарь Шиманского — даже не он сам — позвонил ему и сообщил, что тот неожиданно улетел после обеда в Прагу. Не в Питер, не в Казань, что можно было объяснить делами студии и фирмы, а в Прагу, явно отдохнуть, развеяться. Шамиль понял, что Шиманский не желает с ним встречаться, и сам поехал в «Амаркорд».　

И может быть, это к лучшему. Ну что он скажет Шиманскому, если тот войдет сейчас в ресторан? Он еще даже не придумал. Нет, встречаться с ним было незачем. И даже хорошо, что Шиманский отказал ему во встрече. Увидеть теперь его, Шамиля, растерянного, мечущегося, значит для Шиманского еще больше убедиться в своей силе.　

В пятницу рано утром Шамиль снова поехал к Надеждину, пытался как-то разговорить его, но и на этот раз ничего не получилось. Раздражало еще то, что, несмотря на все уверения Шамиля, что у него есть «человек, способный заставить Шиманского», Надеждин всем своим видом, казалось, показывает, что ни в какого человека, который есть у Шамиля, он не верит.　

Оставалась одна надежда. Был у него всего один человек, который мог бы ему помочь. И наверно, когда он говорил Надеждину о «крыше», он имел в виду именно этого человека. Но Шамиль не видел его уже несколько лет, не звонил, не показывался. Он боялся, что тот не захочет с ним встречаться. Но делать было нечего.　

Шамиль позвонил ему. И тот назначил ему встречу на своей даче в Завидове.　

Он ехал в Завидово в первый раз, а до этого никогда не бывал здесь и даже не знал, что Сергеев имеет здесь, в правительственном поселке, свой дом.　

Они не виделись уже три года, но несколько раз Сергеев звонил Шамилю.

Шамиль знал, что Сергеев добился очень многого, он даже знал, где тот работал, потому что несколько раз видел его по телевизору. Но встречаться с ним как-то опасался, всячески избегал таких встреч. Это был его старый знакомый, может быть, когда-то даже друг, единственный за все время. Для Шамиля это имело большое значение: друг или товарищ. Нельзя сказать, чтобы тогда, в школе, он мечтал, как теперь, остаться одиноким волком и делать все дела в одиночку. Наоборот, кажется, хотел настоящего друга, но всегда те требования, которые он предъявлял к своему воображаемому «настоящему другу», были значительно выше того, что мог требовать от своих приятелей, в том числе и от Сашки Сергеева. Они были одноклассниками по сто сороковой школе, ходили в спортивную школу заниматься классической борьбой, вместе проводили много времени, вдвоем в восьмом классе первый раз пошли на свидание с девушками. Затем институты — у каждого свой. И тогда уже постепенно их пути стали расходиться, но все равно какие-то отношения они поддерживали.　

Уже на подъезде к поселку «шевроле-тахо» тормознул у шлагбаума постовой в милицейской форме.　

Шамиль вышел из автомобиля и представил документы. Постовой несколько раз пристально взглянул на него и спросил:　

— С какой целью сюда?　

— В гости, — ответил Шамиль. И добавил: — К другу.　

На втором посту, у ворот перед поселком, со всех сторон обнесенным высоким кирпичным забором, документы не спрашивали, а потребовали пропуск. Шамиль назвал номер внутреннего телефона Сергеева.

Охранник связался с ним, Сергеев подтвердил, что ждет гостя, и его пропустили.　

За воротами в высоком сосновом лесу, в глубине, укрытые от дороги, виднелись огромные трех- и четырехэтажные коттеджи с гаражом и зимним садом. Вдоль ухоженной дороги попадались теннисные корты, спортивные площадки и беседки. Он поехал по стрелке, как указал ему охранник, и скоро увидел нужный ему поворот.　

Сергеев стоял у распахнутых ворот перед своим домом и ждал его.　

Он нисколько не изменился за эти три года, а кажется, даже посвежел и помолодел.　

Он провел Шамиля по дому, выстроенному два года назад, показал зимний сад, небольшой по размеру, но глубокий бассейн с вышкой для ныряния, пустую конюшню.　

— Лошадку пока еще не завел, — пояснил он.　

— Неужели лошадь заведешь?　

— Обязательно. Здесь как раз только на лошади и кататься. Сосед через три дома вообще чудак — медведя завел. Представляешь?　

— Медведя? И что же он с ним делает? Гуляет, что ли?　

— Да, иногда выводит и погулять. На цепи, в наморднике.　

— Да зачем же ему медведь? Охранять, что ли?　

— Думаю, для куража. Мол, настоящий барин. Глядите-ка, даже медведь есть. Здесь все друг перед другом рисуются. В конце вон той улицы один нефтепромышленник бассейн себе вырыл рядом с домом, двадцать на пятьдесят метров, настоящий плавательный. А вон там в лесу у одного чеченца рядом с домом мечеть своя. Но все уже на мази. В смысле лошади. Там в заповеднике огорожена зона в сто гектаров, а здесь, в поселке, свой опытный конюх, следящий за жеребятами. Есть　даже что-то вроде детского сада для лошадей. И вообще здесь хорошо.　

— Я вижу, — сказал Шамиль.　

— А что же сам не устроился где-нибудь за городом?　

— Да хотелось бы, но позже, позже, — засмеялся Шамиль. — Пока нет семьи, можно и так.　

Шамиль все внимательно осматривал, но, конечно, думал о своем. Надо было торопиться, поговорить, несмотря на то что так, с ходу, говорить о причине приезда и просить помощи было вроде неловко.　

Но, с другой стороны, Шамиль понимал, Сергеев догадывается, что он пожаловал к нему неспроста, и сам факт, что он согласился с ним встретиться, давал Шамилю пусть и небольшую, но все-таки надежду.　

Они прошли в широкий зал с камином, уселись в кресла, и Шамиль изложил суть дела и свою просьбу. Шамиль говорил долго, около получаса. Сергеев внимательно слушал, молчал и хмурился.　

— Что же ты, Шамиль… — выслушав до конца, начал Сергеев. — Еще полгода назад я приглашал тебя сюда же, пытался дозвониться, но ты был все время занят, какие-то дела. Да, да… Знаешь, а ведь мне было обидно. Пока я не был тебе нужен, ты ни разу не позвонил мне.　

— Время так быстро идет, Саша, что эти три года…　

— При чем здесь эти три года? И в конце концов! Позвонить. Разве это так сложно? А?　

— Я понимаю, я виноват. Да, правильно, Саша, принимаю все твои упреки. Но пойми, у меня нет ни выходных, ни отпуска. В сущности, тружусь, как работяга. Я просто не успел.　

— Ну а мы тут дурака валяем, да?　

— Послушай, Саша. Я прекрасно понимаю, и ты это прекрасно понимаешь, как унизительно мне сегодня просить тебя о чем-то. Но пожалуйста, не надо этих лирических разговоров. Если ты отказываешься мне помочь, то, пожалуйста, так и говори: я отказываюсь. Мне очень плохо. Земля шатается у меня под ногами. Я схожу с ума. А ты еще упрекаешь меня. Ты думаешь, я ничего не понимаю? Все очень плохо. Положение мое безвыходное. Ты обо всем знаешь.　

— Так, и чем я могу тебе помочь?　

— Все очень просто. Через три месяца заканчивается договор аренды площади под рынок. Будет заключен новый договор. Пока этот договор заключен на меня. Большая часть — моя. Но уже теперь начинается волнение. Нашлись люди, которые захотели через своих людей в мэрии протащить фамилию нового арендатора.　

— То есть пустячок?　

— Нет, не все так просто.　

— А вдруг у меня не получится? Вдруг твой конкурент и его покровитель значительно сильнее меня? Что тогда?　

— Я наводил справки. Я все узнал и продумал. У тебя все получится.　

— Вот как! — рассмеялся Сергеев. — Может быть, ты и обо мне навел справки?　

Сергеев взял несколько бумаг, которые привез ему Шамиль, и внимательно просмотрел их. Все они касались права аренды и содержали нужную информацию.　

— А скажи, Шамиль, чем, собственно, ты можешь меня заинтересовать?　

— Чем угодно.　

— Деньги?　

— Хотя бы и деньги.　

— Деньги у меня есть.

— Но это большие деньги, очень большие деньги и регулярный источник дохода.　

— А что, если мне не нужны большие деньги? — хитро подмигнул Шамилю Сергеев. — Посмотри вокруг. Я живу скромно, не жирую, много денег мне ни к чему. Ты удивлен? Ты думаешь, я шучу, говоря о личной заинтересованности? Ничуть. Да, я хотел быть тебе другом. Но ты, почувствовав, что сам, без меня, можешь решать свои дела, стал избегать меня. Я не хочу сказать, что ты предал нашу дружбу, Шамиль. Нет, но теперь, когда отношения между нами напоминают деловые отношения дальних знакомых, ты должен доказать мне, что успех твоего дела выгоден и мне. А я не ищу от тебя никаких выгод. Мне ничего не нужно. Вот и все. Вот ты утверждаешь, что положение безвыходное. А я, хоть убей, никак не пойму. Тебе светит тюрьма? За тобой следят и хотят убить? Или же заставляют вкалывать на шахте по десять часов в сутки? Объясни мне. Я, например, обеспеченный человек. Но, сам понимаешь, все не вечно. Мы живем, Шамиль, в мире, где все существующее имеет свое начало и конец. Завтра, предположим, все для меня закончится. И что? Да я еще рад буду, что все закончилось! Перееду сюда, на природу, буду с ружьем ходить на кабана, дышать свежим воздухом, буду жить! Шамиль, ну давай признаемся честно: мы с тобой очень богатые люди и в один прекрасный момент мы можем все послать к чертовой матери и прожить свой век не хуже, чем многие. В конце концов! Почему бы тебе даже не уехать в Америку?　

— Я не могу так жить.　

— Как — так?　

— Без дела, без моего дела.　

— Это признак избалованности.　

— Пускай. Но я умру.

— Не умрешь.　

— Умру. Работа, дело, этот сумасшедший ритм — для меня как наркотик. Я умру без него.　

— Тогда начни все сначала. Начни с нуля, если тебе так важен сам процесс.　

— Не могу.　

— Вот видишь!　

— Да, это правда. Пускай так, пускай я избалован. Но это не разговор. Ответь мне. Не надо издеваться надо мной. Да, может быть, я в чем-то и виноват перед тобой, но теперь это все в прошлом. Ты видишь перед собой меня. Я пришел к тебе в дом. Я прошу тебя. Разве ты можешь смеяться надо мной. Только ответь мне, и все. Если ты скажешь нет… Ну ничего. Я постараюсь выжить. Я буду держаться. Но только не смейся надо мной. Я слишком горд, слишком.　

— Ну хорошо, ладно. Я все понял. И я отвечу тебе. Надеюсь, ты поймешь меня и судить не станешь. Нет. Нет. Тебе придется искать других покровителей. Наверное, я мог бы… Да скорее всего. Но это слишком большие усилия, много хлопот. А главное — нет стимула.　

— Назови мне хоть один стимул, который смог бы заставить тебя изменить решение.　

— Дружба. Настоящая дружба. И знаешь почему? Я хожу на работу. Я сижу здесь в своей берлоге. Я смотрю телевизор. Я даже выучил английский, и все по телевизору, потому что смотрю Си-эн-эн. А поговорить особенно не с кем. Вспомнить особенно нечего. Ты понимаешь меня?　

— Да.　

— Все мои соседи — полные кретины. Между ними идет соревнование: кто — кого. Это соревнование продлится всю жизнь, до гроба. Кто — кого. У одного — такая тачка, у другого — другая, у этого яхта на Родосе, у этого квартира в Париже, у　этого целый гарем в доме. Идет какое-то дурацкое соревнование. Социалистическое за переходящее красное знамя. А мне на все это наплевать. И я смотрю телевизор. Здесь. Один.　

— Саша, я готов.　

— Что?　

— Я готов быть твоим другом.　

— За небольшую услугу? — усмехнулся Сергеев.　

— Нет, просто так.　

— Но вначале я должен кое-что сделать для тебя? Нет. Я верю, что ты готов. И конечно, если я помогу тебе, ты тотчас же начнешь, и очень активно, дружить со мной. Будешь приезжать ко мне, мы будем встречаться в каких-нибудь непотребных местах, как настоящие мальчишки, как тогда… Но мы-то уже не мальчишки. И ты никогда не сможешь быть другом. Дружить со мной из благодарности — это уже служба, Шамиль. Прости, прости меня. Но виноват тут ты сам. А теперь прощай.　

Шамиль встал, попрощался и уехал.　

Три часа до Москвы он гнал «шевроле» на огромной скорости. Выхода не было. Во всяком случае, он не видел его. И кажется, уже не хотел ничего искать.　

Он приехал к себе и, не раздеваясь, бросился в кровать.　

Вечером неожиданно раздался звонок. Он лежал с закрытыми глазами, но не спал. Кто бы это мог быть? Поднимать трубку или нет?　

Он протянул руку, поднял трубку и услышал голос Ахмата.　

Ахмат не звонил уже целый месяц, и вот теперь вдруг его звонок. По тону голоса Шамиля он сразу же понял: что-то случилось.　

— Брат, что-то случилось?　

— Нет, ничего.

— Ты спал?　

— Так, дремал.　

— Что-то случилось? — переспросил он.　

— Нет, ничего…　

— Мне все же кажется, что-то случилось, брат. Я чувствую по твоему голосу.　

— Нет, ничего… Все в порядке. Безвыходная ситуация.　

— Ну хочешь, я приеду?　

— Ты?! Зачем?!　

— Я помогу тебе.　

— Как?　

— Не знаю.　

— Спасибо. Ты где?　

— Я сегодня в Сухуми, у друзей. Я смогу хотя бы побыть с тобой.　

— Нет, Ахмат. Если ты, конечно, хочешь. Но лучше не нужно. А как там у вас? Стреляют?　

— Да нет, вроде спокойно.　

— Что ты делаешь?　

— Сижу на базе. Иногда выезжаем на посты. Обычная жизнь, работа.　

— Да, да, понимаю тебя. Как хорошо, Ахмат, что ты позвонил. Я рад тебя слышать.　

— Шамиль, запиши мой телефон.　

Шамиль достал ручку и записал. Минут двадцать еще они говорили. И после этого теплого разговора стало легче, отпустило. А ночью он проснулся и не мог заснуть оттого, что даже во сне все равно продолжал думать о возможном выходе. Но выхода не было. К кому пойти? Кто ему теперь сможет помочь?　

Шамиль вышел на балкон. Город со всех сторон светился. Ночью он был красив. Ночь примиряла Шамиля с этим городом. Но обычно ночью он спал — у него строгая дисциплина. Если ночью он не спал, значит, у него неприятности. Обычно они　были связаны со Стеллой. Теперь Стеллы нет. Он давно уже не звонил ей. Несколько раз она звонила сама, однако он дал ей понять, что не хочет ее слышать. Теперь в его жизни Ольга. Зачем она ему нужна? Что такого он нашел в ней? Ни на один из этих вопросов он не имел ответа. А главное — мучил теперь совсем другой вопрос. Что делать? Где выход?　

Решение пришло неожиданно. Он вернулся в комнату и позвонил по телефону, который ему оставил Ахмат.　

— Ахмат, дорогой, — сказал он, когда того позвали, — один ты сможешь мне помочь.　

— Я? Ты не шутишь? Правда? Я счастлив!　

— Да, дорогой. Но счастья в этом мало. Завтра успеешь? Поговорим.　

Самолет компании «Внуковские авиалинии» прибывал из Сухуми ровно в двенадцать.　

Шамиль сидел за рулем «шевроле», изредка посматривая на часы и куря сигареты одну за другой. До прилета оставалось полчаса. Он нервничал. Приехав в аэропорт час назад, он уже успел сходить в зал ожидания и убедился, что самолет прибывает вовремя. Произойти может все. И Шамиль особенно опасался этого. Досадный промах, глупая случайность — и все летит к черту. Все висело на волоске. Если Ахмат не успеет, значит, нарушатся все планы, значит, все может сорваться. Но даже если он прилетит вовремя, это еще ничего не значит. Да и вообще, чем может помочь ему Ахмат? Безумные, безумные идеи! И чем дальше, тем больше безумия в том, что он предпринял.　

В эти дни он решил обойтись без услуг Комова. Но помощник ему был нужен. И он выделил Комову на всякий случай вторую машину, его «БМВ-750», только что вернувшуюся из сервиса, и приказал сидеть в офисе и ждать звонка. Несколько раз Шамиль звонил ему. Комов был на месте и ждал.　

Из ворот авиавокзала выходили очередные пассажиры — приземлился еще один самолет.　

Погода стояла отменная: солнечная, теплая, дул легкий ветерок, но тоже теплый, и пахло весной, цветами, хотя была уже поздняя осень.　

По временам в воздухе раздавался волнующий низкий гул пролетавших самолетов.　

Он сидел в глубоком кресле своей машины с открытым окном и всеми легкими вдыхал этот дивный воздух.　

За пять минут до назначенной посадки Шамиль вышел из машины и направился к дверям.　

Он шел, оглядываясь по сторонам, медленно, нервно, и сам чувствовал свое волнение и дрожь, бродившую по всему телу. Он не спал эту ночь.　

В зале было душно, тесно, толпились люди, он отошел в сторону, в угол, где светилась палатка с кока-колой и не было ни одного человека.　

Долгоничего не объявляли.　

Но вот наконец где-то над головой послышался женский голос. Прибытие самолетов. Из Киева, из Симферополя, из Адлера…　

И наконец, Сухуми.　

Он стоял у перегородки и жадно искал взглядом фигуру брата. Мимо него с сумками и чемоданами проходили прибывшие пассажиры. В ярком, слепящем свете далеко за перегородкой мелькали какие-то тени, провозили на тележках багаж, кто-то бросался друг к другу на шею… Ахмата все не было. Наконец он увидел его. Ахмат поспешил ему навстречу, и уже скоро они обнялись.　

Вещей у Ахмата почти не было — одна средних размеров спортивная сумка через плечо. В обнимку они пошли к автостоянке. Ахмат выглядел прекрасно: свежий, загорелый, с обветренными щеками и горящими глазами.　

Они поехали прямо домой, на Краснопресненскую набережную.　

— Да, давно я здесь не был, — сказал Ахмат, когда они вошли в квартиру. — Ничего не изменилось с тех пор.　

— Да, ничего.　

— А где же Стелла? На работе? Или ты снова устранил ее?　

— Снова.　

— Жаль. Я хотел бы ее увидеть. Все-таки тебе очень повезло с ней. Она мне очень нравится. К тому же она прекрасно готовит. Неужели я ее не увижу?　

— Не в этот раз. Ты голоден?　

— Немного. У тебя есть что-нибудь в холодильнике?　

— Посмотри. И потом, мы с ней расстались.　

— С кем?　

— Со Стеллой.　

— Нет, правда?　

— И кажется, надолго. Хотя было бы жалко потерять такого друга, как Стелла. Будешь кофе?　

— Буду. И что же случилось? Ты нашел новую женщину? Кто она?　

— Это правда. Как ты догадался?　

— А что догадываться? Шамиль, насколько я тебя помню, ты никогда не оставался в одиночестве.　

— Правда? — Это было откровением для Шамиля.　

— Ну разве ты не помнишь? Ты всегда расставался с женщинами только тогда, когда находил надежную замену. Неужели ты нашел кого-то, кто будет лучше заботиться о тебе?　

— Нет, конечно. Наоборот. Она не будет обо мне заботиться. Она… она просто красивая женщина. И очень умная, и совсем юная. Знаешь, Стелла десять лет назад. А насчет твоей мысли я, конечно, подумаю. Ты у меня, оказывается, аналитик. Да, может быть. Вот странно. А я думал о себе, что я самый независимый, что я такой одинокий волк. Оказывается, ты прав, черт бы тебя побрал.　

Шамиль сварил себе и брату кофе.　

— Да, совсем забыл, — спохватился Ахмат и побежал из кухни в коридор за свой сумкой. — Я привез тебе из Сухуми настоящего гудаутского сыра. Как же он называется? Черт! Забыл. Ну неважно. Понюхай, как пахнет. Нравится?　

— Да, ничего. Пойдем в комнату, я тебе все расскажу.　

Они уселись. Шамиль налил себе и брату по рюмке коньяку.　

— Ахмат, за твое здоровье! — провозгласил Шамиль.　

— За твое здоровье, Шамиль! — приветствовал его брат.　

Закурили. Шамиль не спешил. Он понимал, что нужно как можно быстрее рассказать брату о своем плане, но все не решался и медлил.　

Видя это, Ахмат стал что-то рассказывать о последних приключениях, о том, как он ездил в Поти, о каком-то Руслане.　

Шамиль не слушал его.　

Через какое-то время он прервал его и начал разговор.　

— Ахмат, послушай меня, брат. Ты у меня очень умный и очень сообразительный. Конечно, ты понимаешь, что дело не в Стелле. Совсем другое, совсем другое… То, что я хочу сказать, должно быть, удивит тебя. Но обстоятельства вынуждают меня быть предельно откровенным, и больше того… Я позвал тебя, чтобы просить о помощи.

— Моей помощи?　

— Да, да, брат, твоей помощи. Я помню нашу последнюю встречу, когда я самонадеянно сказал, что никогда не приму твоей помощи. Не приму, потому что не знаю, чем бы ты мог помочь мне. Я тогда и вправду не знал. Мы жили как будто в разных мирах. С тех пор кое-что изменилось.　

— И все равно, Шамиль, я даже представить себе не могу, чем бы я мог помочь тебе. Зачем я тебе нужен?　

— Послушай меня, Ахмат, не спеши. Не все так быстро. Да, я позвал тебя для того, чтобы просить твоей помощи. Да, я все знаю и все помню, что ты говорил мне, и я, уважая тебя, не собираюсь покушаться на твою свободу и предлагать тебе роль клерка или торгового посредника при собственном брате. Ты прав. Каждый выбирает для себя то, что ему ближе и что он любит больше. Я однажды сделал свой выбор, и не жалею. Ты тоже. Но обстоятельства, наши вечные враги обстоятельства, кажется, изменились. Похоже, что скоро я не смогу больше работать так, как того хочу.　

— Почему? Не понимаю.　

— Есть люди, которые хотят помешать мне. Вернее, они уже помешали. И я не знаю, что мне делать. Ты помнишь Хаджисеитова?　

— Да, конечно.　

— Я не могу винить его. Он сделал то, что сделал. В конце концов, ему угрожали серьезные неприятности, даже тюрьма. И он выбрал Америку, о которой, между прочим, много лет мечтал.　

— Он уехал в Америку? Я не знал.　

— Не просто уехал — сбежал. Я сам узнал об этом только от третьих лиц. Да еще от каких! Да еще как не вовремя! О нем у меня нет никаких сведений, но думаю, что живется ему там неплохо. Почему? Потому что все последние годы он только и делал, что переводил свои деньги на разные счета то в Чикаго, то в Сан-Франциско. Может быть, от этого и погорел. Я не знаю. Не мне его судить. Он всегда видел в мечтах тихий домик в Калифорнии, берег океана, яхту, и, кажется, мечта его сбылась. Жаль только, что свои дела он не успел никому передать, и теперь выходит, что страдаю я. Ахмат, у меня хотят забрать мое детище, мою единственную радость, мой смысл жизни, этот проклятый рынок. Я ненавижу его. Я готов сам уничтожить его и всех его обитателей. Но только сам, потому что он мой. Я его создал, я его придумал тогда. Если бы не я, ничего бы не было. Но они хотят забрать у меня рынок. Представляешь, какая наглость? И я не знаю, что делать…　

— И чем же я могу тебе помочь?　

— Я не знаю. Я не знаю. Вернее, я конечно же знаю. Но не скажу тебе.　

— Как?　

— А так. Потому что я не вправе просить тебя о таком одолжении.　

— Да о каком?　

— Но то, что мне нужно, можешь сделать только ты.　

— Но что?! Скажи, брат! И я сделаю! Я все сделаю! Я сделаю все, что бы ты ни попросил!　

— Причем нет никакой гарантии успеха. Все может накрыться. Одна случайность — и тогда вообще все пропало. Шанс у меня очень маленький. Конечно, можно было бы тоже на все плюнуть. Деньги есть, начать новую жизнь, даже в Америке, но я сделан из другого теста, Ахмат, мне нужна эта война, Ахмат, как тебе, как другим настоящим мужчинам! Мне нужна эта погоня, эта свалка, этот ужас! Кем я буду, если у меня отберут рынок? Никем. Я потеряю себя за полгода. Я уверен в этом. Но я ничего не скажу тебе, Ахмат. Ты должен　догадаться сам. Я остался один в Москве. Оказалось, что у меня никого нет. Правда, я сам всегда не хотел ни с кем делиться. Ни деньгами, ни дружбой. Я думал: зачем? И правда, зачем? Но теперь обстоятельства изменились. Ахмат, ты должен догадаться обо всем сам. Я не скажу тебе.　

— Я не знаю, Шамиль. Я попробую. Что я могу? Я ничего не умею. Я умею только стрелять… Стрелять! Ты хочешь, чтобы я кого-нибудь убрал?　

— Я ничего не говорю тебе.　

— Но скажи мне: моя догадка верна?　

— Догадывайся дальше.　

— Я готов, Шамиль. Я могу убить любого, кого ты скажешь. Сегодня же я найду оружие и убью.　

— Ты найдешь оружие? Где ты можешь его найти?　

— Это мое дело.　

— Я тебя ни о чем не прошу.　

— Так. Дальше. И кто он? От кого я получу инструкции?　

— Ты не должен меня об этом спрашивать.　

— Но как же я узнаю?　

— Догадывайся!　

— Кто он? Кто тебе мешает, Шамиль? Хорошо. Кто хочет обидеть тебя, Шамиль?　

— Шиманский. Он первый узнал об отъезде Хаджисеитова и подставил нашу фирму под новую «крышу».　

— Да, я слышал о нем. Но как его найти?　

— Ты хочешь найти его, Ахмат?　

— Да.　

— И зачем?　

— Я хочу… Мне нужно… Я попытаюсь уговорить его.　

— Да, Ахмат. В этом моя просьба. Уговори его.　

— Когда?　

— Это нужно сделать до завтра. Я дам тебе его адрес. Завтра он будет дома. У него есть кое-какая охрана, и уговаривать его будет сложно. Но все-таки. Смотри. Завтра вечером я должен буду встретиться с ними на Ракетном. Все они ждут доказательства моей силы. Если я смогу доказать им, что у меня есть человек, готовый вступиться за мои законные права, то они уступят. Более того, они уступят мне даже больше, чем было до этого. Но если завтра я буду бесправным, они отберут у меня последнее. Уговори его не приезжать на эту встречу. И больше никогда не приезжать. И вообще исчезнуть из поля зрения.　

— Шамиль, а ты не боишься, что эта новая «крыша» может рассердиться на тебя за Шиманского.　

— Нет. Они не вмешиваются в такие дела. Если они узнают, что Шиманский вышел из игры, они поймут, что нашелся человек еще сильнее Шиманского. Еще сильнее их. Они должны понимать это. Они пока еще стажеры. Я не боюсь.　

— Хорошо. Я все сделаю. Положись на меня.

Они встали и обнялись.　

Ахмат поехал на квартиру в Медведково. Оттуда завтра он и должен был выступить на дело.

Глава 14

ПЕРВЫЙ ЗАЧАТЬЕВСКИЙ

В семь утра Ахмат на старой серой «восьмерке», одолженной у одного приятеля, с поддельными номерами, подъехал к дому в Первом Зачатьевском переулке, где жил Шиманский.　

Это был старинный шестиэтажный особняк, недавно реконструированный, несколько квартир в котором еще продавались. На кирпичном цоколе　висела соответствующая вывеска. Переулок был тихий, напротив него — небольшой скверик, где уже в этот ранний час две молодые женщины выгуливали собак. Он остановил машину подальше от подъезда, вынул пачку сигарет и закурил.　

Нужно было ждать. По опыту разведывательных засад в горных ущельях, в которых не раз принимал участие, он знал, что теперь самое глав ное — терпение. Все получится, если не суетиться и выбрать нужную секунду. Он знал, что таких секунд будет немного. Может быть, всего одна. Но такая секунда обязательно должна была представиться. Нельзя спешить, нужно выждать и почувствовать эту секунду. И также нельзя промедлить. Потому что ушедшее время уже никогда не вернется.　

В половине восьмого две женщины с собаками ушли. Подъехал автомобиль, зеленый «форд-мустанг», из которого вышли двое.　

Он ждал охранников Шиманского. Шамиль описал их. Их может быть двое, может быть один Шиманский — человек беспокойный. И наверняка охраной не пренебрегает. Но эти двое не охранники. Ахмат понял это сразу. Они осмотрелись, подошли к подъезду, набрали код и открыли дверь. Ахмат успел заметить номер. Теперь он мог бы беспрепятственно войти в подъезд. Но в подъезде может оказаться охранник. Скорее всего, так оно и будет. Поэтому спешить нельзя. Нужно выждать. Он смотрел на часы. Все решит импровизация. У него не было точного плана. Да и как мог он возникнуть, когда подготовка велась всего несколько часов?　

Но так — даже лучше. Это снова игра. Игру Ахмат любил больше всего на свете.　

Ровно в восемь подъехала к подъезду еще одна машина — белая «меркьюри-сейбл». Редкая машина. Ошибки быть не может. Все точно. Время совпадает. Сейчас Шиманский должен будет выйти. Ее-то, эту белую «меркьюри-сейбл», Ахмат и ждал. Охранник был один. Не выходя из машины, достал телефон и позвонил.　

«Теперь он разговаривает с ним», — понял Ахмат.　

Он вышел из машины и направился к белой «меркьюри-сейбл».　

Охранник, закончивший разговаривать по телефону, заметил его. Вокруг никого не было. Когда Ахмат подходил, мимо проехала всего одна машина. Тонированное стекло передней двери было поднято. Видно только очертание его круглой бритой головы.　

— Слушай, — спросил он охранника как можно тише, — ты не знаешь, к кому здесь можно обратиться?　

Охранник, не расслышав вопроса, опустил стекло.　

— Я хочу купить квартиру в этом доме… Мне нужно срочно, деньги горят. Понимаешь? Сегодня же. К кому я могу обратиться? Здесь ведь есть кто-то?　

— Да, — сказал охранник, — войди в подъезд, там сидит человек у пульта. Кажется, на первом этаже их офис.　

— В этот подъезд?　

— Да, вон туда.　

Охранник повернул голову, чтобы показать пальцем, в эту же секунду Ахмат выхватил из кармана свою «беретту» с глушителем и, хладнокровно приставив ее к шее охранника, нажал на курок.　

Обмякшее тело начало ползти вбок. Ахмат удержал его, закрепил в том же положении, а затылок вложил в подголовник, так что издалека казалось, что все в порядке.

На всякий случай он нажал кнопку электроподъемника, и тонированное стекло поднялось.　

Риск был огромным. Он не знал, о чем убитый говорил с Шиманским. Может быть, Шиманский не выйдет. Может быть, он дал ему задание, а сам поедет на другой машине. Может быть, он видел из окна, как Ахмат подходил к нему, и что-то заподозрил. Но он так решил. Что-то подсказывало ему, что действовать нужно было именно так, а не иначе.　

Ждать самого Шиманского, стрелять сначала в него, затем в охранника — риск, как показалось ему, значительно больший.　

Оглянувшись, он вернулся к своей машине и завел двигатель.　

Теперь должен был выйти сам Шиманский. Ахмат ждал. Он видел его в жизни всего один раз, на чьем-то дне рождения, куда они вместе с Шамилем были приглашены года три назад. Шиманский был пьян, весел, даже пел какие-то песни, хлопал всех по плечу. Это было лишь однажды. Но все-таки он надеялся, что не спутает. А вот Шиманский… Возможно ли, что он узнает Ахмата? «Нет, — говорил себе он, — нет, нет и нет…» И чего было больше в этой твердости — истинной уверенности или надежды, — сказать трудно.　

Он ждал, но никто не выходил.　

Много раз он представлял себе, что дверь открывается и он видит Шиманского. Но Шиманского не было.　

Ахмат закурил.　

Вдруг к подъезду подъехала еще одна машина — красная «Вольво-850». Это была уже настоящая неожиданность. Она притормозила позади «меркьюри». Ахмат знал, что это еще одна машина Шиманского. Шофер, сидевший за рулем, второй охранник Шиманского, два раза посигналил первому.　

Разумеется, никто не ответил.　

Ахмат вышел из «восьмерки» и направился к подъезду. Второй охранник, не получив ответа от своего коллеги, высунулся в окно и посмотрел вперед.　

Ахмат подошел к нему.　

— Не подходи! — вдруг резко сказал ему охранник.　

Ахмат остановился.　

— Что у тебя в кармане? — так же резко спросил тот.　

Лицо у него было узкое, желтое, живое, нервное, глаза бегали из стороны в сторону.　

— Ничего, — ответил Ахмат.　

— Вынь руку из кармана!　

Ахмат вынул.　

— Что у тебя в кармане?　

— Ничего. А что такое? Что случилось?　

— Что ты тут делаешь?　

— Я живу здесь, — сказал он.　

— Я никогда не видел тебя.　

— И я тебя тоже никогда не видел. Кто ты такой, вообще? Что тебе надо? Я купил квартиру только на прошлой неделе. Сейчас должна выйти жена. Я ее жду.　

— И почему она не выходит?　

Ахмат улыбнулся:　

— Откуда же я знаю?　

Охранник покачал головой, он ему не поверил, но уверенный тон Ахмата, похоже, убедил его.　

— Слушай, отойди туда, — сказал он.　

— Куда?　

— В сторону. Вперед. Нет, вперед! Подойди к машине, вот к этой, белой.　

— Зачем?

— Я сказал! Выполняй что сказано! Спроси водителя о чем-нибудь. Да побыстрее!　

— О чем?　

— Все равно о чем!　

Ахмат пожал плечами и подошел к переднему стеклу.　

— Спроси его о чем-нибудь! — крикнул он Ахмату.　

— Эй, ты, за рулем, — сказал Ахмат мертвому охраннику, — ты жив?　

Голова за темным тонированным стеклом не шевельнулась. Он повернулся ко второму охраннику.　

— Он не отвечает, — сказал высунувшемуся из окна.　

— Подойди сюда!　

— Куда?　

— Ко мне! Живее!　

Ахмат подошел.　

— Кажется, спит, — сказал он охраннику. — Я позвал, но он не ответил.　

— Что ты у него спросил?　

— Я позвал его.　

— Он даже не повернулся. Я видел. Стой. Не двигайся.　

— Да ты что! — непринужденно рассмеялся Ахмат. — Не смеши людей. Говорю же, спит он.　

— Он не может спать. Он ждет одного человека. Сейчас он выйдет. Я звонил ему по дороге.　

— А при чем здесь я?　

— Пожалуйста, подойди еще раз.　

— Никуда я не пойду, — сказал Ахмат и посмотрел на часы. Было пятнадцать минут девятого. — Что ты? С ума сошел, что ли? Что из себя строишь?　

— Я прошу тебя. Подойди!　

— Какого черта? Кто ты такой?

— Я охранник одного очень большого человека. У меня есть кое-какие подозрения.　

Охранник достал из кармана «Макаров» и наставил его на Ахмата.　

— Ну и что? — спросил его Ахмат. — Что ты этим хочешь сказать? Посмотри на себя в зеркало. По-моему, ты просто в штаны наложил. Только почему — не понятно.　

— Стой! — приказал ему охранник. — Буду стрелять!　

— Засунь себе его в задницу, — сказал Ахмат и спокойно пошел к подъезду.　

Он чувствовал, как внимательно наблюдает за ним второй охранник. Подошел к двери, набрал код и открыл дверь.　

Теперь он оказался в небольшом узком помещении перед широкой мраморной лестницей. В конце лестницы Ахмат заметил человека в униформе, охранника дома. Он поднялся навстречу и спросил:　

— Где я могу найти человека?　

— Какого еще человека?　

— Чтобы поговорить о покупке квартиры?　

— В этом доме?　

— Ну естественно, если я пришел сюда. Там у вас висит объявление. Правильно? Да, один мой знакомый недавно купил здесь. Вот видите, даже код знаю, сам набрал.　

— Как зовут знакомого?　

— Это не ваше дело. Вы ответите мне?　

— А почему вы не позвонили по телефонам? — Он назвал номера, висевшие на плакате.　

— Я звонил, там не отвечают, — сказал Ахмат.　

— У них здесь офис, — сказал охранник, — на первом этаже, но их давно уже не было.　

— И что же мне делать?　

— Не знаю. Подойдите позже.　

— Сегодня?

— Нет, сегодня вряд ли. Звоните.　

— Ладно, извините, — проговорил Ахмат, развернулся и пошел по ступеням вниз.　

Из окна он мог видеть, что второй охранник еще сидит в своей машине.　

Нужно было торопиться, чтобы он не вышел.　

Выйдя из подъезда, он снова подошел к охраннику. Тот набирал номер на мобильнике. Ахмат понял, что наступила нужная секунда. Очень мягко, кошачьим движением, чтобы охранник в подъезде, который мог наблюдать за ним, ничего не заметил, он вынул из кармана «беретту» и произвел еще один выстрел — в висок.　

Мобильник выпал из рук охранника и упал ему на колени.　

Послышался голос: «Алле, я вас слушаю… Алле, говорите! Алле! Ничего не слышно. Перезвоните еще раз, ничего не слышно».　

Ахмат рисковал. Затея становилась еще рискованней. Но делать было нечего. Он надеялся и на этот раз, что все прошло тихо и никто ничего не видел. Голова второго охранника также была помещена в подголовник, а стекло поднято.　

Он сел в свою «восьмерку». Теперь нужно быть очень осторожным. Если все-таки Шиманский что-то заподозрил, то придется уходить. А уходить нельзя. Нужно доделать дело до конца. Иначе все провалится, и тогда, по всей видимости, улетать в Абхазию придется не одному, а вместе с Шамилем. Не для этого Шамиль приглашал его сюда, не для того чтобы он все испортил.　

Он ждал. Ждать становилось все невыносимее. Ахмат стал думать о том, сколько еще минут придется ждать, прежде чем решиться оставить это дело. Рука нервно барабанила по рулю.　

Через несколько минут дверь подъезда открылась. Наблюдающий нагнулся вперед. Неужели он? Нет, не он. Из двери вышла высокая красивая женщина в черном плаще. Она не закрыла за собой дверь, а прошла несколько шагов и остановилась, как будто кого-то ожидая.　

«По описанию очень похожа на жену Шиманского». Наступала самая главная секунда.　

В дверях появился сам Шиманский. Судя по его виду, он ни о чем не догадывался. Шамиль вышел. Они вдвоем стояли между двумя машинами, в которых их ждали два мертвых водителя. Шиманский что-то говорил своей жене, та молча слушала, счищая ладонью пылинки с его пальто. Наконец она поцеловала его, и они направились каждый в свою машину. Шамиль пошел к самому Шиманскому. Тот не обратил на него никакого внимания. Сел рядом с водителем и еще не успел захлопнуть дверь, как Шамиль подскочил к нему и сказал:　

— Извините.　

— Что вы хотите?　

— Одну минутку. Вы Шиманский? — спросил он для верности.　

Шиманский все понял. Его лицо передернулось и исказилось испугом; он схватил руку своего охранника, ища последней помощи, но тот вдруг молча, как манекен, повалился ему на колени.　

— Что это?.. Кровь?.. — успел только крикнуть Шиманский.　

Ахмат осторожно подвел дуло с глушителем прямо к правому глазу и выстрелил. Шиманский дернулся и обмяк. Для верности Ахмат выстрелил еще раз — в раскрывшийся рот. Пуля перебила Шиманскому верхнюю челюсть. Посыпались зубы и еще что-то белое, похожее на штукатурку. Шиманский повалился головой на плечо своего охранника.　

Ахмат быстро направился ко второй машине, откуда уже, перепуганная смертью второго охранника, но еще не понявшая, видно, что случилось с мужем, пыталась выскочить женщина.　

— Извините, — как можно мягче, даже галантнее сказал он. — Вам нужно быть здесь.　

— Где — здесь? — не поняла она. — Смотрите… Кто вы? Что происходит? Он мертв?　

В это время он выстрелил ей в висок. В благоухающей белоснежной коже с легким налетом дорогой косметики образовалась глубокая безобразная дыра, края которой тотчас же налились алой краской, похожей на губную помаду. Она судорожно отвалилась назад, глаза закатились, и все выглядело так, как будто сразу же после мгновения безумного блаженства. Он схватил ее за волосы и заставил сидеть ровно. Она не сопротивлялась. Женщина была молода и красива. Но уже никогда она не откроет своих глаз.　

«Не вовремя ты вышла», — мелькнуло у него.　

Нужно бежать. Но оставался еще один свидетель. Его он тоже хотел убрать. Ахмат подошел к двери подъезда, но вдруг понял, что забыл номер кода. Он попытался вспомнить, напрягал свою память, но она отказывала ему. Ничего не оставалось делать, как позвонить. Он ждал недолго. Несколько раз за это время обернулся. Ничего особенного. Две машины с пассажирами. Но все-таки нужно побыстрее. Самое главное он уже сделал. В кармане куртки перезарядил свой пистолет.　

— Кто там? — спросил его охранник по встроенному динамику.　

— Это я, — сказал Ахмат.　

— Кто — я?　

— Я подходил уже. Насчет квартиры. Не приезжали?　

— Нет.　

— А когда? Когда они приедут?　

— Я сказал уже, что их не было несколько дней.

— Можно войти?　

Щелкнул замок. Он ворвался в дверь. Встревоженный охранник спускался по лестнице.　

— Что там случилось? — крикнул он.　

Ахмат остановился:　

— Где?　

— На улице. Вы что-то спрашивали у них?　

— У кого?　

— Они выходили, вы подошли и что-то спросили… Я видел через окно.　

— Да.　

— Стоять! — крикнул охранник.　

В руках у него был «Макаров».　

— Я стою, — сказал Ахмат. — А что случилось?　

— Стоять! Ни с места! Я уже вызвал милицию! Так что все бесполезно! Стой и не двигайся. Понял? Руки из кармана вынуть!　

— Да что бесполезно?! — Ахмат поднял руки.　

Охранник был в панике. В его голосе абхазец чувствовал что-то истерическое, как почти у всех перепуганных мужчин, взявшихся не за свое дело, но желающих казаться смелее. Нужно было рисковать.　

Сзади на дальней лестнице раздались шаги. Охранник, плохо понимавший обстановку, насторожился.　

— Олег, стреляй в него! — крикнул Ахмат, посмотрев в сторону пустой еще лестницы.　

Охранник отскочил в сторону и наставил «Макаров» в сторону, куда глядели глаза Ахмата. Это была еще одна важная секунда. Ахмат выхватил «беретту», выстрелил, но неожиданно промахнулся.　

— Что… такое? — промямлил вдруг охранник, совершенно растерявшийся и забившийся в угол у стола.　

Его смутила, может быть, бесшумность выстрела. Рука с пистолетом была уже опущена. Шаги,　которые они слышали на лестнице, замолкли, и вдруг кто-то побежал наверх. Ахмат пошел навстречу охраннику.　

— Что… что такое? — лепетал тот.　

В воздухе раздался легкий хлопок. Охранник, как брошенное в стену тесто, медленно сполз и распластался по полу.　

Ахмат помчался по лестнице вверх. Кто-то бежал от него. Он не видел, кто там, но знал, что нашелся еще один свидетель. На третьем этаже он заметил ноги.　

— Эй, да не бойтесь вы, — крикнул он, — это я.　

Шаги остановились.　

— А кто кричал? — спросили сверху.　

Ахмат поднялся и поравнялся с человеком, бежавшим от него. Это был на вид банковский служащий — невысокий, с залысинами и темными испуганными глазами.　

— Я кричал, — сказал он.　

— Зачем?　

Ахмат вынул «беретту». У того от страха подкосились ноги, и он упал на ступени. Ахмат выстрелил в полумертвого от страха человека. Теперь ему нужно было бежать отсюда как можно скорее. Убирать свидетелей можно без конца. Хватит уже. В эту секунду он услышал, как внизу, на пульте у охранника, раздался звонок. Он побежал вниз и спросил в микрофон:　

— Кто?　

— Милицию вызывали?　

Приехали менты, вызванные охранником. Он взглянул на его труп, лежавший недалеко от входа, на виду.　

— Что у вас происходит? — кричали в динамик. — Где тот человек? Откройте!　

— Я не могу! — сказал Ахмат. — Его нет. Они побежали по дороге в сторону улицы.　

— Какой улицы?!

— Я не знаю!.. Направо!　

— А кто это говорит?　

— Я жилец…　

— Как ваша фамилия?.. Эй, как ваша фамилия? Что вы молчите?　

— Иванов, — сказал Ахмат. — Я недавно здесь… Я купил здесь квартиру.　

— Откройте дверь!.. Иванов, открывай дверь!　

— Я не знаю как.　

Голос оттуда проговорил кому-то:　

— Ты знаешь код?　

— Не помню.　

— Посмотри, что там в машине.　

— Нужно открыть дверь.　

— Послушай, да там одни мертвецы! Вызывай опергруппу!　

Ахмат подкрался к двери. Кто-то усиленно жал все кнопки. Голос из динамика на пульте кричал: «Эй, вы слышите нас? Код-то вы знаете?» Он отпер замок. В помещение заскочили два мента. Одного он уложил выстрелом в спину. Другого — в живот. Где-то наверху, на лестнице, хлопнула дверь.　

«Еще один свидетель», — мелькнуло у него в голове, но бежать уже он не стал.　

Он выскочил на улицу. В ментовской «шестерке» никого не было. Он поспешил к своей «восьмерке», у открытого окна которой со стороны водительского сиденья стоял, нагнувшись, еще один мент и копался в его бардачке.　

Здесь же, на асфальте, рядом со своей «береттой», он и оставил лежать этого любопытного до приезда опергруппы.　

…Серая, ничем не примечательная «восьмерка» мчалась по дороге в сторону Киевского шоссе. Где-нибудь у выезда из города он намеревался бросить ее и поймать машину.　

Сегодняшний план был выполнен, даже перевыполнен.　

Глава 15

«АКЦИОНЕРЫ» ПРОГНУЛИСЬ

Весь следующий день Шамиль провел как на взводе.　

Договорились с Ахматом, что больше не встретятся и после удачного проведения задуманного Ахмат первым же рейсом, неважно куда, вылетает из Москвы.　

Шамиль знал, что Надеждин будет звонить ему в офис. Поэтому с утра, хорошенько проспавшись, поехал на студию, где заперся в одной из дальних темных комнаток с занавешенными окнами. На студии у Шамиля был, разумеется, собственный кабинет, однако он любил отчего-то эту комнату, где царил полный беспорядок и кругом, на полу, на полках шкафов и подоконнике, валялись растерзанные видеокассеты и стелилась, как серпантин, пыльная пленка. В сущности, это была комната, где складировался брак и куда сносили ненужное. Здесь стоял маленький, четырнадцатидюймовый, «Шарп» и той же фирмы видеоплеер. Шамиль отключил мобильник и, усевшись на пол перед телевизором, почти до самого вечера крутил подряд какие-то новые американские детективы, только что поступившие к тиражированию.　

Несколько раз в течение дня в дверь кто-то стучался, тихо и осторожно, явно зная, что здесь Шамиль, но он никому не открыл.　

Под вечер с резью в глазах он вышел из комнаты, пошел в кабинет и попросил девушку приготовить ему кофе.　

Около шести «шевроле-тахо» Шамиля стояла недалеко от гостиницы «Космос». Отсюда пять минут езды до Ракетного. И он не знал еще, поедет на Ракетный или нет. Шел дождь. Он ждал. Плавно скользили «дворники», оставляя на стекле два прозрачных следа. Он помнил этот звук еще с детства — звук скользивших со стуком «дворников» по стеклу. Удобное кресло машины, дождь, дорога, какой-то особенные дорожный уют, созданный дождем, этим звуком, невыветриваемыми запахами салона.　

Все то, что он задумал, — опасная авантюра.　

Никогда еще он, много раз про себя желавший чьей-нибудь смерти, не подписывал сам смертного приговора. Он никто теперь в Москве. Но идет против такого человека, как Шиманский. Кто стоит за ним? Что будет дальше? Импровизация, игра. Да, он любит игру. И любит даже самую опасную игру. Но теперь его игра заключалась только в том, что он должен доказать. Его испугаются, поверят, будто за ним кто-то стоит. Ведь это не просто — убрать такого человека, как Шиманский. И если брат успеет разобраться с ним, значит, все поверят, что за ним кто-то стоит. И очень сильный. Не так просто убить сегодня в Москве человека и не так дешево. На это могут пойти только очень мощные организации. Или такие психи-одиночки, каким был теперь он.　

Это еще лет пять назад убийство было плевым делом. Любому школьнику была известна приблизительная такса. Каждый дурак мог связаться с бандитами и заказать.　

И Шамиль помнил, что больше всего на свете он боялся смерти. Да, у него было тогда много врагов. И все они постепенно куда-то исчезли, по мере того как Шамиль начал заметно возвышаться. Но теперь он достиг вершины и остался один, и никто не знает об этом. Все только догадываются. Но после смерти Шиманского должны поверить в его мифического покровителя. Должны поверить не только Надеждин с Даниловым, ничтожные идиоты, а те люди, что стоят за Шиманским. Они не будут больше после его смерти соваться не в свои дела. Но что, если они все-таки сунутся? Он сказал Ахмату, что ничего не будет плохого. Но сам в этом не был уверен. Тогда ничего страшного. Лишь бы уйти живым. Ведь, в сущности, он ничего не теряет. Если бы Шиманский остался жив, то уже через полгода Шамиля бы отстранили от дел и пришлось бы начать все сначала, как тогда, много лет назад, он помнил это время, когда сам еще помогал грузить коробки с левыми кассетами, подписывал их, чтоб не спутать, черным маркером и развозил с шофером по разным местам. Нет, он ровным счетом ничего не теряет.　

Или он, или Шиманский. А если нет, то надо бежать туда же, куда бежал Хаджисеитов. Если ничего не получится, то завтра же через одного знакомого человека по купленному приглашению он получит американскую визу и уедет. Если ничего не получится.　

Он ничего не знал, что происходило там. Возможно и скорее всего, если только план удался, Шиманский был уже на том свете.　

Он включит мобильник только через несколько минут, чтобы дождаться звонка брата. Если звонка не будет, значит, дела неважные. А если они плохи, главное, чтоб Ахмат остался цел и невредим.　

Без минуты шесть он включил радио и стал ждать новостей и передачи криминальной хроники дня.　

«Сегодня рано утром в девять часов по московскому времени, — передавал диктор, — в центре Москвы, возле своего дома в Первом Зачатьевском переулке…»　

Шамиль выключил радио.　

Неужели? Не может быть! Значит, он все-таки сделал этого идиота?! Не может быть.　

Шамиль не верил.

Он снова включил радио и выслушал до конца всю информацию. «Преступники разыскиваются», — передавал диктор. Значит, Ахмат успел уйти.　

Почему же он не звонит?　

Он выхватил из кармана мобильник и включил его.　

Мобильник молчал.　

Ну да, не время. Нужно еще подождать. Еще несколько минут. Если все обошлось, то Ахмат сидит сейчас в аэропорту и скоро улетит из Москвы.　

Раздался звонок.　

— Алле, Шамиль, это я, — произнес счастливый голос, и все стало понятно.　

— Как твои дела?! — заорал в трубку Шамиль.　

— Дела?.. Прекрасно.　

Голос у Ахмата был уставший.　

— А как твои дела?　

— И мои тоже.　

Они молчали несколько минут.　

— Ты вылетаешь?! — крикнул Шамиль.　

— Через десять минут.　

— Доброго пути!　

— Спасибо.　

— Спасибо тебе, брат.　

— Не за что.　

— Спасибо, что приехал.　

— Скоро увидимся.　

Они договорились, что ради безопасности — телефон могут прослушивать — они не будут называть друг друга по имени, не будут говорить ничего, что могло бы как-то скомпрометировать их, даже придумали какой-то хитрый пароль, но выдержать не смогли и теперь уже просто молчали, вне себя от счастья, пока наконец Шамиль не услышал в трубке объявление диктора о том, что регистрация на рейс, которым вылетал Ахмат, заканчивается.　

На одной из улиц недалеко от Алексеевского кладбища, сидя на правом переднем сиденье, Шамиль ждал Комова. Он снова поглядывал на часы и понимал, что опаздывает. «Ничего, теперь они не станут расходиться раньше», — думал он.　

Дождь прекратился. Откуда-то даже выглянул яркий желтый свет, похожий на солнечный, но тут же скрылся. В зеркало Шамиль увидел, что подъезжает «БМВ».　

Комов проворно выскочил из машины, пересел на водительское сиденье «шевроле», и они поехали на Ракетный, находившийся уже в двух шагах отсюда.　

Все были в сборе и молча ждали каждый на своем месте.　

Надеждин допивал уже вторую бутылку коньяку. Данилов нервно расхаживал по комнате, держа руки за спиной.　

— Садись, полковник, — сказал ему Надеждин. — В ногах правды нет.　

— Когда он обещал приехать?　

— Садись, говорю. Что маячишь, как несчастье? Как всегда обещал быть.　

— Что-то в последнее время он опаздывает.　

— Может себе позволить.　

— В каком смысле?　

— А ни в каком. Просто так. Просто так, говорю. Не будь мнительным.　

— Да, просто так, — говорил Данилов. — Ты, Надеждин, все намеками… Подождем.　

— Подождем.　

— А если не приедет?　

— Должен.

— Зря я сегодня пришел. Нельзя мне сегодня быть здесь, — волновался Данилов.　

— Давай лучше в шахматы сыграем, пока его нет, — предложил Надеждин и стал расставлять фигуры. — Умеешь?　

— Умею. Но только до шахмат ли, Андрей?　

— Шахматы укрепляют мышцы! Не веришь? Потрогай мои бицепсы, и ты все поймешь. Ну, еще коньяк, конечно. Да вообще, все идет на пользу такому здоровяку, как я. Как думаешь, полковник?　

— Не до шуток, Андрей, не до шуток. Может, я поеду?　

— Останься. Сейчас он будет. Поверь старому провидцу.　

Охранник Надеждина Семен вынес пустые бутылки и подкатил к журнальному столику любимый бар Надеждина — в виде большого глобуса с открытой крышкой. Данилов подозрительно посмотрел на этот похожий на мину бар, но ничего не сказал.　

Через десять минут на «шевроле» с Комовым подъехал Шамиль.　

Выходя из дверей, он заметил, что студия охраняется сегодня значительно сильнее.　

У входа два незнакомых ему парня в зеленых костюмах, а у ворот несколько неизвестных машин. На секунду он даже засомневался, идти ему или нет, но, отослав Комова в машину, спокойно вошел. Дверь ему открыл, как всегда, Семен.　

Они спокойно поздоровались и уселись в свои кресла.　

Шамиль ждал, как начнет Надеждин. Обычно он начинал говорить. Они с Даниловым сильно нервничали — этого невозможно было не заметить.

Шиманского не ждали — это он тоже понял сразу.　

— Шамиль, кое-какие обстоятельства изменились, — сказал Надеждин. — Не знаю, в курсе ты или нет, но случилось непредвиденное.　

— Что случилось? — как можно спокойнее спросил Шамиль.　

— Случилось то, чего никто не ожидал.　

Данилов снова вскочил, забегал по комнате, и, пока он бегал, Надеждин с рюмкой коньяка в руке молчал и смотрел на него. Наконец Данилов понял, что нужно сесть, и сел.　

— Шамиль, случилось вот что. Сегодня утром наш большой друг и компаньон Шиманский убит. Я звонил тебе весь день. Тебя не было. Где ты был? Но это и неважно. Шиманского больше нет. — Надеждин запнулся, замолчал и вдруг высоко поднял свою рюмку и тихо произнес: — Нужно, не чокаясь, попрощаться с другом.　

Всем налили.　

— Принято что-то говорить об умершем, — сказал Надеждин. — Да, он был нашим другом. Но знали ли мы его так хорошо, как других друзей? Нет. Да, что-то принято говорить… Но я не знаю.　

— Кончай базарить, Андрей, — оборвал Надеждина Данилов. — Выпить так выпить. Что еще?　

И они выпили. Надеждин выгнал охранников, они подсели к столику, и Надеждин вынул пакет с деньгами и высыпал пачки долларов на стол. Запахло свежими деньгами. Шамиль неторопливо пересчитывал свою долю. Данилов, не пересчитывая, сунул деньги в борсетку. Надеждин попивал свой коньяк.　

— А кто эти парни? — спросил Шамиль у Надеждина.　

— Это мои парни.　

— И какого черта им здесь нужно?

— Сегодня, как ты понимаешь, нагрянули коллеги. — Надеждин кивнул в сторону Данилова. — Ходили, спрашивали, узнавали. А главное — могли бы и другие чьи-нибудь люди нагрянуть. Ну и чтобы было спокойнее, мы выставили их. Ты осуждаешь?　

— Нет, но все это излишне.　

— Ты думаешь?　

— Да.　

— А если тот, кто разобрался с ним, захочет поступить точно так же и с нами?　

— Не захочет.　

— Сыграть с нами такую же шутку? — Надеждин хитро подмигнул Шамилю.　

— Не захочет, — сказал Шамиль. — Я в этом уверен на все сто.　

— Ну что ж, раз ты уверен, то мы тоже будем спокойны.　

Шамиль заметил в голосе Надеждина, обыкновенно такого спокойного и расслабленного, странное напряжение. Даже на него подействовало. А что говорить о Данилове, который и вовсе не находил себе места. Все нормально. Он пересчитал деньги. Они поняли и вернули ему выплаты прежней доли и выделили деньги для новой «крыши», связь с которой держал теперь только Шамиль. Он доказал им свое право и свое превосходство и уходил сегодня победителем. Но это было только начало борьбы. Быть самому своей собственной «крышей» — это его и смешило, и радовало. Но в то же время это означало и возможные будущие войны. Но сегодня он, победитель, чувствовал себя легко, он был в кураже, он один, без всякой помощи, не один, конечно, нет, еще брат, так вот они вдвоем сделали их всех.　

Теперь все знают, что у Шамиля надежная и лихая «крыша».

Они попрощались, он пошел по коридору к дверям, охранник проводил его. Шамиль шел впереди, охранник сзади и чуть сбоку. Перед дверью Шамиль остановился, охранник попрощался с ним, и Шамиль вышел. Было уже очень темно. Издалека он разглядел свой «шевроле». В автомобиле зажегся свет, заработал двигатель.　

— Ну как дела? — спросил Шамиль, усаживаясь в кресло.　

— Новость, — сказал Комов.　

— Какая?　

— Наверное, вы знаете?　

— Не знаю. Выкладывай. Какая еще новость?　

— По радио передавали.　

— Ну не тяни ты!　

— Шиманского убили.　

Комов посмотрел на Шамиля и неожиданно увидел на его лице легкую самодовольную улыбку.　

— Эту новость я уже слышал, — ответил ему Шамиль. — Да, печальная новость. Большая потеря. Еще какие-нибудь новости?

Глава 16

ПЛОХИЕ ТОРГИ

Продавцы, как тени, бродят по рынку, задают друг другу один-единственный вопрос:　

— Как торги?　

— Не спрашивай! — отвечают другие.　

— Ну что у тебя?　

— Хуже не бывает!　

— Ну как?　

— Говно.　

В праздники всегда именно так.　

А нет торгов — нет и денег. И тогда начинает рушиться вся сложная многоступенчатая рыночная система. Страдают все — от хозяев и продавцов до последнего попрошайки.　

— Дай, сынок, на хлебушек, — клянчит известная всем продавцам бабка, каждую субботу и воскресенье совершающая свой очередной почти ритуального значения обход.　

— Нет денег сегодня, бабуля.　

— Да как же так? — умоляет она. — Ну хоть рублик, сынок.　

— Нет сегодня рублика! — злится продавец. — Сам сегодня не завтракал еще, голодный. Ты что, не видишь, какие паршивые торги?　

— Вижу, сынок, вижу. Вон и бутылок насобирать не смогла.　

— Ну так что же ты? Иди в церковь. Сегодня, слава богу, воскресенье.　

Но бабка эта в церковь не пойдет. Она и другие ее соратницы знают, что в церкви столько «рубликов», как здесь, не соберешь. Да и неловко как-то в церковь. «Что я — попрошайка, — думает бабка, — на паперть идти». И по-своему она права. Она не попрошайка, она «собирательница рубликов», что-то вроде народного, низового рэкета.　

Она пойдет дальше, и кто-нибудь из продавцов все равно даст. В хорошие торги дают всегда. И даже благодарить и желать «здоровьечка» не нужно — просто некогда. Продавец, занятый клиентами, дает не глядя, из особого блочка с мелочью. Точек на рынке больше тысячи. Обойти можно и не один раз, а несколько, особенно когда торги хорошие. Да плюс бутылки — каждая тоже стоит рубль, да плюс какая-нибудь случайная работенка, например понадобится кому-нибудь собрать пустые коробки или посторожить, пока продавец куда-нибудь сбегает. Вот и получается даже в средние торги вполне приличная сумма: за два дня больше месячной пенсии раз в пять.

Эти бабушки здесь известны всем. Сами они тоже друг друга хорошо знают, и, разумеется, дружелюбия особого между ними нет.　

Никита постоянно наблюдает странную и смешную сценку, как самая жадная и циничная старуха из всех, кто здесь попадается, при виде своей знакомой, одной из несчастнейших и забитейших существ на всем рынке, начинала прилюдно стыдить ее:　

— И все мало тебе! Все мало! Погляди, полную сумку набрала, полные карманы нахапала! А все мало тебе, Маргарита! И где ж твоя совесть, а?　

Маргарита изъяснялась плохо, заикаясь, и поэтому ничего толком ответить и не могла, стояла и глупо оправдывалась до тех пор, пока стыдившей ее старухе все не надоедало и та не махала на нее рукой и не уходила, уверенная в своей правоте.　

Эта Маргарита собирала бутылки не только для себя, но и для своего сорокалетнего сына Вити, прозванного здесь Дуремаром. Спившийся Витя продавал-раздавал старые виниловые диски у входа в клуб — по пять, по десять рублей за штуку, чтобы только хватило на водку. Вместе с дисками иногда выставлял книги, и иногда неплохие. В отличие от большинства нищих на рынке, он всегда был весел, бодр, сыпал шутками, но все его шутки были понятны, как правило, лишь ему одному. И над ним смеялись. Казалось, Витя Дуремар не обращает на это внимания. Иногда кто-нибудь пытался откровенно издеваться над ним, но и тут незлобивый характер Вити Дуремара одерживал верх. Каждого, кто ему нравился, он пытался обнять и даже поцеловать, но обычно от этих объятий уворачивались, потому что возникало в Витином лице в такие секунды что-то неуловимо-неприятное, женственное, похотливое.　

Часто его обманывали, а подвыпившие дружки воровали прямо из кармана у него его гроши или что-нибудь из товара.　

Маргарита, заикаясь, как мать наставлялаего и оберегала от всех дружков.　

— Вот, Витюша, впредь не будь дураком, — говорила она, — вместе пили, а они затем в карман к тебе залезли, потому что дурак ты.　

Но Витюша, сильно огорчавшийся, когда его обманывали, всегда отвечал:　

— Ничего, им это даром не пройдет. Я божий человек. А кто божьего человека обидит — тому все припомнится.　

На божьего человека Витюша Дуремар вовсе не был похож. Он был юрок, проворен, держался очень нервно и, несмотря ни на что, следил за собой. Например, никогда не позволял себе являться на рынок небритым. Но, будучи на самом дне кипящей рыночной жизни, он обладал именно этой непоколебимой уверенностью, что он божий человек, и никогда поэтому никого не боялся: ни пьяных охранников, ни молодых придурков, тусовавшихся всегда недалеко от него и всегда глумившихся над ним. По-своему он был неглупым и даже образованным человеком, и его было жаль. Но Никита, торговавший здесь уже несколько месяцев, постепенно выучивался стойкости перед разлагающей душу жалостью. Эта твердость держалась на мысли о том, что если он допустит слабину и когда-нибудь кого-нибудь пожалеет, если он начнет делать скидки всем людям, которые ему нравятся, и перестанет «впаривать» бракованные кассеты всем тем, кто на последние деньги покупает их в подарок, то рано или поздно сам прогорит. И тогда уже поздно будет вспоминать всех тех, ради кого он совершал свои благородные поступки. Это рынок. Благородство, честь, жалость, дружба остаются там, в том мире, откуда он прибыл. Никто не пожалеет, кроме тебя самого, этот принцип он уяснил твердо.　

И тому было много примеров.　

Он знал о пареньке, задолжавшем не по своей вине хозяину что-то около двух тысяч долларов. Теперь этот паренек, как раб, вкалывает бесплатно, и к тому же еще каждый месяц с другой работы отдает по сто долларов.　

Он видел, как во время очередного ментовского шмона били дубинкой по голове одного продавца из боковой аллеи — ни за что, просто так, не понравился, что-то сказал не то. Все продавцы видели это, все смотрели, но никто не посмел бы пожалеть этого продавца, потому что в следующий раз получишь по голове и ты сам, но думать об этом не стоит.　

Он слышал о продавцах, которые, лишившись здесь места, до сих пор приходили на рынок и через полгода спивались.　

Он наблюдал, как охранники, перед концертом в клубе торопившие продавцов складываться, завалили в грязь и слякоть стенд с кассетами одного нерасторопного продавца, прекрасно понимая, что тому придется платить за все «погибшие».　

Он знал, что если сегодня мороз тридцать градусов, а у тебя нет канадских ботинок на оленьем меху за сто пятьдесят долларов или хотя бы пары валенок, то что отогреет, кроме водки, за которую тоже нужно платить и которая тоже греет как обезболивающее, но не хранит тебя.　

Он видел, что здесь, на рынке, за все приходится расплачиваться самым дорогим — своей жизнью, своим здоровьем. И все испытывать на собственной шкуре.　

И поэтому раз от раза он начинал постепенно не замечать всех этих бабок и всех этих несчастных спившихся мужчин, многие из которых были в прошлом кто музыкантом, кто преподавателем, а теперь пришли сюда биться за свой последний кусок хлеба, и ничего впереди у них больше нет.　

И лучший способ отделаться от этого кошмара — держать под рукой блочок для мелочи, чтобы, когда снова перед тобой замаячит эта старуха, эта старая актриса, за три шага до столика резко меняющая лицо с озабоченного и ищущего на жалостливое и благообразное, ты бы достал ей «рублик» и жестом, не глядя на нее, не заговаривая, отогнал подальше, чтобы не слышать всех этих затверженных монологов.　

Он знал, что если плохие торги, значит, худо всем. И все, в том числе и эта бабка, должны терпеть. Иначе будет еще хуже.　

Иногда, как на этот раз, плохие торги ожидаются. После праздников, в плохую погоду зимой и в очень хорошую ранней осенью и поздней весной, когда народ едет отдыхать не на рынок (для многих это тоже отдых), а за город.　

Иногда же все ждут хороших торгов — а они плохие. Все пытаются понять, в чем дело, но никто понять не может, потому что торговый календарь — это тоже мистика. Не зря среди продавцов, как и среди спортсменов, так много разных суеверий и свои законы: что можно говорить коллеге, чего нельзя, каким способом можно обмануть покупателя, а каким и беду можно накликать.　

Борода никогда не выезжает на рынок без черного пояса с молитвой.　

— Однажды, — рассказывал Борода, — выехал без него — и все беды сразу: к началу опоздал, раскладка паршивая, три кассеты украли, две потерял, торги — говно, половину денег пропил, а в конце — шмон, хипеж, менты до смерти поколотили, чего хотели, не помню, чуть в ментовку с ними не загремел. Слава богу, такой пьяный был, что　свалился в кусты и спал как сурок. Они меня попытались приподнять — да где им! Слабаки! Я же мощный! Теперь, если пояс забуду, — лучше домой вернусь.

Глава 17

КОНЕЦ АДЪЮНКТА

Начало февраля ознаменовалось тем, что Борода выгнал из бригады адъюнкта и взял на его место своего знакомого. Адъюнкт был изгнан с позором, и никто его не пожалел. Его выгнали вот за что. Уже с ноября адъюнкт начал жаловаться, что смертельно устал, что из-за проклятого рынка не успевает писать свою диссертацию о средствах ракетной защиты, что хочет хотя бы на одни выходные вырваться с женою в Сочи. Борода не возражал. Он вообще никогда не возражал, и уезжать можно кому угодно и когда угодно. Но никто этого не делал, а если и делал, то предварительно договорившись с кем-нибудь из своих, что его заменят.　

Опасность была вот в чем. Если бы Борода поставил на место уехавшего или заболевшего продавца своего человека, то тот, даже не имея никакого опыта, продал бы к вечеру в воскресенье раза в два больше кассет, чем отсутствующий продавец. Борода знал, что в бригаде приторговывают леваком, но не догадывался, до каких пределов это дошло. И адъюнкт, несмотря на всю свою праведность и незапятнанную офицерскую честь, тоже, как и все, приторговывал леваком. И именно это позволяло ему иногда шиковать, как, например, в тот злосчастный для него февраль, когда он купил авиабилеты на себя и жену на два дня в Сочи и спокойно улетел. Чтобы не попасть впросак, умный адъюнкт привел в четверг вечером на склад к Бороде молодого, почти наголо стриженного парня и сказал, что тот будет за него торговать. Борода не возражал.　

Приведенный адъюнктом молодой парень оказался солдатом, посаженным за какое-то дело на гауптвахту. Как и положено, солдат явился в пятницу вечером, со всеми вместе набирал товар, грузил и ночью выехал.　

Он держался долго, но все же не выдержал.　

Уже перед погрузкой он пригубил водочки, потом еще в машине, потом при разгрузке уже на рынке его послали за бутылкой, и, в общем, он просто напился и упал. Обычная рыночная история. И тогда Бороде пришлось срочно искать нового продавца. И он нашел одного своего знакомого. В воскресенье вечером был отчет. И этот парень продал кассет ровно в два раза больше, чем продавал в обычные торги адъюнкт, а эти торги были не самые лучшие. И Борода взбесился. Сначала он хотел разыскать адъюнкта и поговорить с ним. Но затем, видно, успокоился, подумал и вместо этого нашел нового продавца, а адъюнкту ничего говорить не стал. В следующую пятницу вечером ничего не подозревающий адъюнкт явился на склад.　

— Ну как? Оттянулся? — спросил его Рома.　

— Оттянулся! По полной программе!　

— Ну расскажи.　

— А чего рассказывать? Всего не расскажешь. Сказка! Слетайте сами, попробуйте.　

— В море купался?　

— Февраль, ребята, какое море?　

— А как же твои стальные нервы?　

— Все равно холодно. Зато солнце, горы, все зеленое! Февраль месяц, а все зеленое! Представляете? Вот где жизнь! Вот где радость! Мы с женой решили, что летом на целый месяц отправимся.　Черт с ними, с деньгами! Не в деньгах радость! Так что летом опять я поеду, ребята!　

Из своей комнатки вышел Борода и хмуро посмотрел на адъюнкта.　

— Летом, говоришь? — спросил он адъюнкта.　

— О, привет, Борода!　

— Я тебе теперь не Борода.　

— Что это с тобой? Ребята! Что это с Бородой?　

— И куда, значит, ты летом, портупея, опять намылился?　

— В Сочи… — уже неуверенно сказал адъюнкт.　

Он понял, что произошло что-то неладное. Но еще никак не мог понять что.　

— Эй, Боря! — крикнул Борода.　

Из его комнатки вышел человек, раза в два превышавший габариты самого Бороды. Он недоуменно покосился в сторону Бороды, который взял его за руку, подвел к адъюнкту и сказал:　

— Вот, Боря, скажи спасибо этому человеку. Боря Стебельков. Рекомендую всем, кто еще не знаком. Благодаря ему, Боря, у тебя с сегодняшнего дня есть работа.　

Боря робел и, ничего не понимая, вдруг сказал, обращаясь к адъюнкту:　

— Спасибо.　

— За что — спасибо? — заметался адъюнкт. — Какая работа? Я ничего не понимаю. Объяснит мне кто-нибудь или нет?　

— Ребята, объясните ему, — сказал Борода, снова удаляясь к себе.　

— Борода, не уходи! Объясни мне!　

— А тебе вот мое последнее слово: ты — козел! И прощай на этом.　

И дверь за спиной у Бороды закрылась.　

Ребята объяснили адъюнкту, в чем дело.　

Тот схватился за голову и побежал за водкой. Борода с ним пить отказался. Ребята пили.

Расщедрившийся адъюнкт достал из своей сумки бутерброды, яблоки, термос с горячим чаем.　

Но когда начали набираться, Борода снова вышел из своей каморки, хмуро посмотрел на адъюнкта, и адъюнкт все понял.　

Больше его никто не видел.　

Однако с новичком Борей Стебельковым случилась еще более скверная история. И через две недели его тоже выгнали. Боря Стебельков оказался сумасшедшим, о чем никто вначале не догадывался. Он начал работать как все, работал хорошо, проникся делом и даже успел завоевать у товарищей некоторый успех, потому что был человеком на удивление щедрым и всех угощал.　

Вначале всем это понравилось — появился в бригаде человек, готовый платить за все: за пиво, за водку, за шашлыки, за шаурму. После первых торгов он уехал в сильном минусе и, как новичку, ему разрешили расплатиться позже. Но уже на вторых торгах после субботы, когда вся выручка оставалась у продавцов на руках, он пригласил после торгов всю бригаду в кафе. Пошли трое: Рома, Краснопевцев и Микитенко. Боря за свой счет купил выпивки и закуски, и они неплохо посидели. За За столом напившийся Стебельков всем кричал:　

— Братцы! Я когда-нибудь всех так угощу, что вы просто остолбенеете!　

— Колись, Боря! — говорил ему Рома. — Что у тебя за праздник? С чего ты такой щедрый?　

— А вы разве не поняли, ребята?! Не поняли?! Нет?

— Нет.　

— Да как же вы еще не поняли?! Да я всегда такой щедрый! Да у меня всегда такие праздники!　

В воскресенье вечером на складе, но еще до сдачи денег, словно доказывая свою щедрость, Боря Стебельков устроил настоящий пир.

Он купил четыре бутылки водки, ящик пива, красную рыбу, копченое мясо, несколько палок колбасы, пять килограммов сыра, банки с маслинами и огурцами, зачем-то вилок капусты и еще много-много всего.　

Борода ничего не видел, но, когда увидел, понял, что дело плохо.　

Дошло дело до сдачи денег.　

— Сколько кассет продал, Боря? — спрашивает Борода Стебелькова.　

— Сейчас, сейчас. У меня здесь все записано. Ребята, друзья, вы не видели моего блокнотика?　

Никто не видел.　

— Ну хорошо, неважно, — продолжал Борода. — Сколько денег сдаешь?　

— Вот, все сдаю.　

Боря вынул из кармана пачку бумажной мелочи и протянул Бороде. Борода пересчитал деньги.　

— Ты что — две кассеты продал, что ли?　

— Я-то? Почему две?　

— А сколько?　

— Восемьдесят пять или восемьдесят шесть.　

— Ну. А деньги где?　

— Деньги?　

— Деньги где?! Отвечай, Стебельков! Ты что — нездоров?! На что ты все это купил?!　

— У меня были, — неуверенно сказал Боря. — Свои… из дома…　

— А где тогда деньги за продажу?!　

— Не знаю.　

— Ты идиот, что ли?!　

— Потерял… Выпали по дороге.　

— Послушай меня, Боря! — сдерживая себя, с трудом говорил Борода. — Чтобы на следующей неделе все до копейки принес мне и рассчитался. Все до копейки! Понял?　

— Понял.

— Или к тебе самому кто-нибудь придет. И тогда разговор будет совсем другой. Понял?!　

— Понял.　

— И вот тебе мое последнее слово: пошел ты на…　

Так следом за скупым адъюнктом был изгнан и щедрый Боря Стебельков.　

Кстати, денег он так и не принес, поэтому Борода и начальник склада посылали к нему на дом гонцов. Но и там ничего не смогли получить, поскольку, оказывается, Боря Стебельков должен был всем на свете, а его жена, уставшая отвечать на вопросы кредиторов, только и могла, что показать Борину справку из психоневрологического.　

Так что виноват оказался сам Борода, пригласивший Борю.　

Зато ребята из бригады нашли потерянную Стебельковым записную книжку, в которую тот вместе с цифрами продаж заносил карандашиком цитаты из философов и поэтов, прочитанные им в метро. Рома любил потом зачитывать Бороде кое-что из древней мудрости, на что Борода только махал руками, плевался, убегал в свою каморку и крыл там матом всех на свете идиотов и мудрецов.

Глава 18

НАТАША

В последнее время он часто видел рядом с точкой своего соседа Георгия веселую стройную девушку, работавшую где-то на рынке.　

Она не была похожа на продавца, потому что всегда одевалась не так тепло и достаточно чисто. Она подходила к Георгию на несколько минут, они перекидывались несколькими фразами, смеялись, как старые знакомые, и она снова убегала.　

Он спросил как-то у Георгия, что это за девушка.　

— Что, нравится? — подмигнул Георгий. — Ее зовут Наташа.　

— Откуда она?　

— Работает в камере хранения, в клубе. Принимает на хранение сумки с вещами. Вы с вашей бригадой увозите товар на фургоне, а многие оставляют здесь, в клубе. Хочешь, познакомлю?　

— Да нет. Я просто так интересуюсь.　

— Просто так? Просто так, Никита, не бывает.　

— А зачем тебе ее со мной знакомить? Это же твоя знакомая.　

— Что ты имеешь в виду?　

— Ничего. Просто так.　

— Да, она моя знакомая, но у нас с ней чисто дружеские отношения. Да к тому же у нее еще и муж. А если у женщины муж, я никогда не связываюсь с такой.　

— Почему?　

— Принцип. Жестокая наука. Моя первая жена изменила мне. Печальный опыт. Да мне уже и наплевать на нее. Видишь, я спокойно говорю об этом. В общем, еще тогда я поклялся себе не иметь дела с замужними женщинами. Это честный принцип. Если бы все мужчины когда-нибудь объединились и подписали конвенцию о том, чтобы никогда не спать с замужними женщинами, все было бы по-другому.　

— Но тогда замужние женщины скрывали бы свое замужество.　

— А как его скроешь? — расхохотался Георгий. — Оно же на лице написано! Эх, мальчишка ты! Ничего пока не понимаешь! Ты умеешь читать по лицам?　

— Нет…　

— Ничего, время придет — научишься. Ты еще молодой. Тебе сколько лет?　

— Двадцать два.　

— А мне почти что сорок. И у меня две дочки. Рынок — хорошая штука. Она объединяет. Вот встретились бы мы с тобой на улице — никогда бы не стали говорить друг другу «ты». Ну, может быть, если бы я вот так же и был одет. Но я же так нигде, кроме рынка, не появляюсь. Я всегда при параде. В костюме, при галстуке.　

— Правда, — сказал Никита, — я видел тебя однажды издалека у кинотеатра «Художественный».　

— Ну вот, видишь… А рынок позволяет нам быть теми, кто мы есть на самом деле. Или же возьми вот эту девку. Мне сорок. Ей двадцать. Стала бы она когда-нибудь со мной так просто разговаривать?　

— Ну ведь вы, же на работе? В одном месте работаете.　

— Ты же видел ее глаза, Ник? Ты же понимаешь, что я все могу?.. Или нет? Правда, нет? Ну тогда возьми ее себе. Я ее не хочу. У тебя девушка есть?　

Никита хотел сказать, что да, но тут же вспомнил прошедшие дни и все, что было с ними связано, и ответил:　

— Нет.　

— Ну вот видишь…　

— Да зачем я ей? — не понимал Ник. — У нее же, как ты говоришь, муж. Ты его знаешь?　

— Нет, но я знаю, что он вполне устраивает ее. Приличный человек и все прочее. Но она же классная девка! Согласись.　

— Согласен.　

— Ей скучно. Хочется внимания. Женщине надо, чтобы ее любили. Она, в конце концов, еще　просто не нагулялась. Ты что, не понимаешь, какой это кайф — прямо на складе, в камере хранения, среди этой грязи и мешков, где-нибудь на полу?..　

— Нет, мне больше нравится дома, на чистых простынях.　

— И много у тебя было этих простыней, Ник, что ты так говоришь и отвергаешь самое лучшее? Ну ладно, не смотри на меня так. И не обижайся. А совет тебе мой таков: займись ею. Займешься?　

— Не знаю.　

— Ну и дурак!　

Еще раньше Ник замечал, что Наташа, подходя к Георгию, иногда словно случайно смотрит в его сторону, и каждый раз он отворачивался от ее любопытного взгляда. Она была красива, эта Наташа, она ему очень нравилась.　

И как-то в одни из торгов, когда она снова стояла рядом с Георгием, а тот расплачивался с покупателем, у него не оказалось мелочи. Он крикнул из палатки Никите:　

— Ник, разменяешь пятьдесят рублей?　

— Разменяю, Георгий.　

— Наташа, поди возьми у него.　

Она взяла у него из рук пять десятирублевых бумажек и улыбнулась. Он тоже улыбнулся ей. Ник надеялся, что после этого Георгий познакомит их, но у Георгия да и у самого Ника было в те торги много клиентов, и знакомство не удалось. Они познакомились позже, на следующей неделе. Георгий отошел куда-то и попросил его присмотреть за товаром, и в это же время появилась она и, заметив, что Георгий ушел, сразу же подошла к нему.　

— Привет, Георгий скоро придет? — спросила она.　

— Скоро, — сказал он, мечтая про себя, чтобы Георгия не было как можно дольше. — Он попросил меня присмотреть.　

Она остановилась у столика и рассматривала его кассеты. Он молча наблюдал за ней. Вот она взяла одну из них, перевернула, снова посмотрела в сторону Георгия. Нику вдруг показалось, что она сама стесняется заговорить с ним, и эта ее неуверенность ободрила его, но вступить в разговор первым он все-таки не решился.　

— А ты здесь недавно работаешь? — спросила она, беря в руки еще одну кассету.　

— Недавно, — ответил он.　

— Я вижу, — сказала она. — Раньше на твоей точке Вова работал. Он продавал индийские благовония. Я у него брала иногда. Ты любишь запах сандала?　

— Не знаю, — сказал Ник.　

— Ты никогда не покупал эти палочки, которые поджигают?　

— Нет.　

— Странно, это так модно, — сказала она. — Почему же он так долго не идет? У меня совсем нет времени. Вова говорил, что они помогают от многих болезней. Например, что от жасмина перестает болеть голова. Но затем как-то раз он признался, что они вовсе не индийские. То есть на этикетке написано, что они сделаны в Индии, но их изготавливают в Риге, какая-то полуподпольная фирма, известная на всю Европу. А тебя как зовут?　

— Меня — Никита, Ник.　

— Так Никита или Ник?　

— Кто как называет. А тебя — Наташа, я знаю.　

— Откуда?　

— Мне Георгий говорил.　

— И все-таки где же он? Слушай, Ник-Никита, если он подойдет, передай, что я подходила, его спрашивала.

— Ладно.　

— А ты с ним дружишь?　

— С Георгием? Нет, мы просто хорошие приятели, соседи.　

— Жаль, а то бы могли как-нибудь встретиться.　

— Мы бы и так могли как-нибудь встретиться, — сказал Ник.　

— И то правда, — весело рассмеялась она, но больше ничего не сказала.　

Наташа ушла, и он весь день надеялся, что она снова покажется, но она больше не показывалась ни в этот день, ни на следующие торги. Много раз, глядя в сторону точки Георгия, Ник мечтал, что она подойдет к нему, но она все не показывалась. Как-то к нему подошел сам Георгий:　

— Что-то наша красавица давно не появлялась, — сказал он. — Что-то случилось. Слушай, а может, она влюбилась в тебя?　

— С чего это ты взял?　

— Да так, — уклончиво отвечал Георгий, — да так.　

И вот наконец в следующую субботу она снова появилась на точке у Георгия. Вначале он даже не заметил ее, увлеченный аппетитом одного из покупателей, который взял сначала одну кассету, затем вторую, затем, после продолжительного разговора с Ником, еще парочку и так мог бы набрать еще штук десять. Во всяком случае, в одной сумке у него уже было кассет пятнадцать, купленных им у других продавцов.　

Только случайно Ник поднял голову и вдруг увидел ее. Она, глядевшая в его сторону, тут же опустила глаза — он заметил это. Покупатель не отходил. Видимо, ему уже надоело блуждать по рынку, на котором почти везде продавалось одно и то же, и он решил закупиться у Ника окончательно.　

Когда же наконец он выбрал последнюю кассету и стал расплачиваться, Ник, подняв глаза, увидел, что ее больше нет, огорчился и даже забыл предложить покупателю пакет.　

— Слушай, — напомнил тот сам, — у тебя пакета не будет?　

— Будет, — ответил Ник. — Давайте я вам все уложу.　

— Другу, — сказал покупатель, показывая на купленные кассеты, — на зону.　

Но Ник уже ничему не удивлялся. Выбрав время, он подошел к Георгию. Тот был занят и ответил ему неохотно:　

— Да, подходила. А тебе-то что? Слушай, не мешай мне пока. Не видишь, что ли? Посмотри, вон у тебя самого сколько покупателей. Ты сегодня торгуешь или как?　

Но ему уже было не до торговли. Все время он думал только об одном: как бы ее увидеть. И все время поглядывал в сторону Георгия.　

Но она так больше и не появилась. Вечером, когда уже начали складываться и нанятый Георгием за пятнадцать рублей мальчик из числа тех, что всегда крутились на рынке в поисках приработка, уже разбирал на части и укладывал в мешок его палатку, Ник подошел к Георгию. Георгий что-то писал на картонке, отодранной от блочка.　

— Слушай, не мешай, — сказал он. — Что тебе нужно?　

— Я хотел узнать, как мне найти эту девушку, — сказал Ник.　

— Какую девушку?　

— Наташу.　

— Наташу? Зачем тебе она? Она же замужняя　баба. У нее муж приличный. Она серьезный человек.　

— Но ты же сам, Георгий, сказал, что…　

— Э, друг! Мало ли что я тебе сказал! Ну да, сказал. А ты? Ты послушал меня? Она все время вокруг тебя и так и эдак, а ты все не замечаешь ее и не замечаешь. Какое женское сердце выдержит это? Я не знаю.　

— Я хочу найти ее, — сказал Ник.　

— Найти? И что ты ей скажешь?　

— Что скажу? Ну это уже не твое дело, Георгий.　

— Пойди в камеру хранения. Она еще там и долго еще там будет. Может, тебе удастся что-нибудь.　

Быстро сложив свои вещи и доверив их Краснопевцеву, Ник побежал в клуб. Вход в него был заставлен складными столами, коробками, мешками. Все это несли в камеру хранения. С трудом протиснувшись сквозь толпу, он пошел к камерам хранения. Их было несколько — небольших комнаток со стеллажами, куда стояли огромные очереди.　

— Чего лезешь?! — толкнули его.　

— Мне по делу, — несмело сказал он.　

— А мы тут что? Без дела, что ли? Давай вали отсюда!　

— Ребята! Я без вещей. Я ничего не хочу сдавать. Мне только посмотреть и уйти.　

— Нет, парень, ты не пройдешь. Ну пропустим мы тебя. А дальше? Дальше ты видел что творится? Посмотри на лестницу.　

И вправду, вся лестница была забита людьми, державшимися за свои столики, сумки, коробки.　

Он сдался, прошел в вестибюль и сел на скамейку перед зеркалом. Какие-то девочки школьного возраста, одетые очень нарядно, мели мусор. Откуда-то вкусно пахло. Это запахи из буфета. И чего ему надо здесь? Зачем, спрашивается, он пошел сейчас в эту камеру хранения? Правда, что он скажет ей, если увидит? Он встал и пошел в буфет.　

— Пятьдесят грамм, — сказал он.　

— Какой? — спросил буфетчик.　

— Самой дешевой.　

Ему налили. Он выпил, закусил конфеткой. Отсюда был виден вход на лестницу, ведущую к камерам хранения. Он сидел и ждал, пока толпа рассеется. Она не рассеивалась. Он снова пил. Вскоре буфет закрыли. Перед закрытием он попросил отпустить ему целую бутылку водки.　

Через час в вестибюле стали гаснуть огни. Толпа рассеялась. Наташа все не выходила. Ник встал и пошел к ней. Его сильно качало. На дне бутылки кое-что еще оставалось, но нести ее с собой было стыдно. Он поставил бутылку на пол у входа в туалет.　

— Стой! — услышал он резкий женский голос и, обернувшись, увидел уборщицу в синем халате и с веником, которым она показывала на стоявшую бутылку. — Забери, — строго сказала она.　

— Мамаша, я больше не могу, — ответил Ник, — пожалуйста.　

— Забери с собой! — повторила она.　

Он повернулся и побежал по лестнице вверх. Сзади раздавались какие-то смутные крики, но он уже не слышал их.　

У одной из дверей, показавшейся ему очень похожей на дверь камеры хранения, он остановился. Он долго стоял, представлял, что скажет, даже решил причесаться, но так как расчески у него с собой не оказалось, то причесался просто пятью пальцами. Но когда он постучал в дверь, то никто не ответил. Он тогда стал дергать ручку, но тоже бесполезно.　

Где-то в конце коридора маячил свет, Ник пошел на него. Вдоль полукруглого коридора, огибавшего　сцену клуба, стояли мягкие скамейки. Несколько раз по дороге к свету он встретил на них сидевшие и даже лежавшие парочки, не обратившие на него никакого внимания. Свет исходил из одной двери, наполовину раскрытой. Он просунулся в нее и увидел двух хмурых парней, сидевших за столом, заваленным компакт-дисками, и пивших водку.　

— А где На… Наташа? — спросил он.　

— Нанаташа? — улыбнулся один из них.　

— Да, — подтвердил Ник.　

— Никакой Нанаташи здесь нет. А что ты, собственно, ищешь?　

— Ка… камеру хранения.　

— И какамера хранения вовсе не здесь. Хочешь?　

— Что это?　

— Водка.　

— Водка? — будто удивившись, спросил он.　

— Антоша, — сказал один из парней, обращаясь к другому, — налей-ка ему еще. Он жаждет.　

Ему налили, в тот же самый классический одноразовый пластиковый стакан, который всегда дрожит в руке.　

— Ну что? За что будем пить? — спросил Антон.　

— За меня, — сказал Ник и опрокинул.　

Парни расхохотались, тоже выпили, и один из них помог Никите выйти из комнаты и дойти до ближайшей скамейки.　

Ник чувствовал себя очень неважно. Где-то над ним вверху зазвучала громовая музыка, ударили динамики. Начался концерт.　

Он брел по коридору, то и дело останавливаясь в самых темных углах. Он поднялся по лестнице еще на этаж и дошел до самого верха, ища место, откуда раздавалась музыка. Она исходила со сцены, но, как добраться до нее, Ник не знал. Возле одной из каптерок знакомые Нику порнушечники разгребали свои кассеты. Ник знал их всех в лицо, потому что кое-кто из его бригады набирал у них кассеты. Их шефа звали Лелик Камасутра.　

— Какого хрена?! — кричал он на Сережу по кличке Нежность. — Какого хрена?!　

— Мы не знали, — робко отвечал Нежность, сам при этом отчего-то улыбаясь.　

— Чего вы не знали? А где кассеты Гоши?　

— Он забрал их.　

— А где Валеры?　

— Продали.　

— Сколько продали?　

— Двенадцать.　

— А где деньги?　

— Вот.　

Камасутра увидел стоявшего внизу Ника, отчего-то смягчился и спросил:　

— Тебе чего?　

— Ничего, — сказал Ник. — Смотрю.　

— Слушай, парень, а ты бы не мог смотреть в каком-нибудь другом месте? Иди посмотри на сцену.　

— А как пройти на сцену?　

— Вон туда вниз пойдешь, и там дверь у зеркала. Нежность, проводи его.　

— Сам дойдет, — ответил Нежность.　

Он снова спустился и оказался у большой тяжелой двери, перед которой находилось огромное, во всю стену, зеркало.　

Он осторожно приоткрыл дверь. Перед ним открылась сцена, на которой шел концерт и выступала какая-то группа. Сам не зная зачем, он шагнул вперед и прикрыл за собою дверь. Зал был полон. Он стоял за кулисой и наблюдал. Но когда песня закончилась и солист подошел ближе к залу и стал выкрикивать свои дежурные шутки, Ник отчего-то　пошатнулся, невольно выскочил из своего укрытия и, зацепившись ногой за какой-то толстый шнур, рухнул на сцену. Зал грохнул.　

Солист с гитарой подошел к нему и сначала без микрофона быстро спросил его:　

— Ты кто?　

— Никто. Ник.　

— Какой еще Ник? Что тебе надо? Автограф?　

— Мне нужна На…　

— Что — на?　

— На-таша! — выговорил Ник.　

К нему, оторвавшись от своих барабанов, подошел, похлопывая палочками, ударник. Палочки были довольно увесистые.　

— Что тебе надо? — спросил он угрожающе.　

— Ищет какую-то Наташу, — сказал за него солист.　

— У нас нет в группе женщин, — сказал гитарист. — Ты что, не видишь? Ты что, козел, что ли?　

— Подожди, Дэн, — сказал ему солист, — не заводись с полоборота.　

Зал свистел: то ли от восторга, то ли от непонимания.　

Солист взял Ника под руку и подвел к краю сцены.　

— Эй, толпа! — крикнул он.　

Зал одобрительно засвистел.　

— Этот парень ищет свою девушку! — сказал он и продолжил уже, обращаясь к Никите: — Правильно я понимаю?　

— Правильно, — почти повиснув у него на руке, отвечал Ник.　

— Эй, толпа! Девочки! Поднимите руку все, кто Наташа!　

Зал засвистел, заволновался, поднялось множество рук. В первых рядах веселые бритые парни с наколотыми руками, выпившие не меньше, чем сам Никита, тоже подняли руки и стали орать: «Я — Наташа! Я — Наташа! Возьми меня, мальчик мой!»　

— Ты видишь, сколько Наташ?! — сказал солист.　

— Вижу, — уже не помня себя, отвечал Ник.　

— Выбирай любую.　

Дальше уже все для Ника терялось в тумане. Чьи-то мощные руки подхватили его и понесли. Он помнил качку, как на корабле, затем мягкое покрытие какой-то скамейки, и когда, немного отлежавшись, он стал любопытствовать, на чем он, собственно, лежит, и попытался перевернуться, то упал вниз, видимо на пол, и запомнил грязный, пыльный, твердый пол, огромную, как показалось ему, пивную бутылку, стоявшую перед его глазами, и музыку — музыки в этот вечер было хоть отбавляй.　

Через некоторое время он проснулся в маленькой комнатке. Над ним склонился худой парнишка. Ник спросил:　

— Где я?　

— У нас, — ответил парнишка.　

— А кто вы?　

— Мы кто? — Парнишка посмотрел куда-то в сторону, усмехнулся и ответил: — Сатанисты.　

— Черт! Какие еще сатанисты?　

— Обыкновенные. А ты кто?　

— Я?..　

— Да, ты. Ты хоть помнишь что-нибудь? Мы тебя в коридоре подобрали. Слушай, ну ты ужрался!　

— А что вы со мной будете делать?　

— Ничего. Мы тебя в чувство приводим. Который час, Гоша?　

Откуда-то сзади раздался голос Гоши:　

— Половина первого.

— Теперь придется на такси, — сказал парень. — Меня зовут Людвиг.　

— А меня — Ник.　

Ник полежал еще немного, а затем при помощи Людвига стал подниматься и, поднявшись, уселся в кресло. Они находились в небольшой комнатке без окна, похожей на склад.　

— А почему тебя зовут Лю… Людвиг? — спросил Ник.　

— А почему тебя зовут Ник?　

— Ник — это Никита. Для краткости.　

— А Людвиг — это Петя. Для конспирации.　

— Для конспирации? Подождите, а кто вы? Подождите… Вы сатанисты?　

— А что, страшно?　

— Нет… Мне пока ничего не страшно.　

— Да, брат. И где ты так набрался?　

— Не помню. Вы случайно не те музыканты, к которым я ходил на концерт?　

— Какой концерт?　

— Помню: сцена, люди, барабанщик… Я искал Наташу, а они сказали, что Наташи у них нет. А больше ничего не помню. Вы не те музыканты?　

— Нет. Гоша, кто сегодня в клубе играл?　

— Не помню. Какие-то левые ребята.　

— Слушайте, а что вы тут делаете, если вы сатанисты? Вы хотите все это поджечь?　

— Зачем?　

— Ну я видел по телику… Вы поджигаете церкви.　

— Да ничего мы не поджигаем, — сказал Гоша. — Мы здесь на толкучке торгуем. Не видел, что ли? Ты же тоже здесь что-то продаешь?　

— Да. Видеокассеты. А вы?　

— А мы — все. Литературу, всякие безделушки. Такие же коммерсанты, как и ты.　

— Значит, вы ничего не поджигаете?

— Нет.　

— А можно посмотреть вашу литературу?　

— Бери, — сказал парень и бросил ему тоненькую книжицу.　

— «Сатанинская Библия», — прочитал Ник. — О чем это? Ребята, вы и вправду эти… сатанисты? Чего же вы мне сразу не сказали? Я тогда пойду…　

— Да не бойся ты. Мы сами сейчас уходим. Вот только что с тобой делать…　

— Со мной — ничего. Пожалуйста, ничего со мной не делайте.　

— Ты же пьян до сих пор. Гоша, придется его положить на скамейке в коридоре. Только как бы ты не замерз. Гоша, может, дадим ему мантию магистра черной магии?　

— А если он ее утащит?　

— Не утащит. Я его помню. Он рядом с Георгием работает.　

— Да, — подтвердил Ник. — А что такое мантия магистра черной магии?　

— Да одеяло обыкновенное, чтоб ты не замерз. Бархатное. Гош, вытащи ты его. Там, на верхней полке. Там, где черепа у нас.　

— Черепа?　

— А что такого?　

— Настоящие?　

— Настоящие дороже. А что, интересуешься?　

— Да нет, так спрашиваю. А откуда вы их берете?　

— Дед один приносит. Он сторож на кладбище. Роет иногда. Вот держи. Только смотри не потеряй его. Оно у нас сто баксов стоит.　

— Сто баксов?　

— Да.　

— Вот это? Да что в нем такого?　

— Это же мантия магистра черной магии! После черной мессы в него заворачивают жертву.

— Вот черт! — закричал Ник. — Тогда я не хочу!　

— Да не бойся ты. У нас же все не по-настоящему.　

— А Библия?　

— А ты читал ее?　

— Нет.　

— И можешь не читать. Все эти книжки: и «Сатанинскую Библию», и «Записки хорального мертвеца» — все пишет нам один знакомый компьютерщик. Ты Толкиена читал?　

— Ну так…　

— Для него это что-то вроде Толкиена. Прикалывается парень.　

— Но существуют же какие-то организации, тайные общества, собрания?　

— Это нас не касается, — сказал Гоша. — Мы такие же продавцы, как ты. Кто-то торгует порнухой, кто-то дисками, а мы, сатанисты то есть, торгуем всем этим. Понял? Да, честно говоря, никаких организаций серьезных и нет. Это так все, что-то вроде «Зарницы», чепуха. Не веришь?　

— Верю.　

— Так что бери мантию и иди спать. Мы уходим.　

Все трое вышли из комнатки, Гоша запер ее своим ключом.　

— Мне же тоже домой надо, — подумав, сказал Ник. — Да, но уже поздно… А меня отсюда не выгонят?　

— Не бойся. Вот здесь скамеечка, мягкая, отлично поспишь до утра. Мантию верни.　

— Спасибо, ребята.　

— Пожалуйста. Пока.　

— Эй, ребята, не уходите. Постойте, как мне вас отблагодарить? Слушайте, с меня завтра бутылка.　

Гоша покачал головой:

— Мы такого не употребляем.　

— А что вы употребляете?　

— Травки принеси косячок-другой. Спасибо скажем.　

— Ладно. Договорились.　

Когда они ушли вниз по лестнице, Ник завалился на скамеечку, укрылся мантией магистра черной магии и заснул.　

Под утро его растолкал какой-то пожилой человек в камуфляже.　

— Кто вы? — подскочил Ник.　

— А ты кто?　

Нику, которому всю ночь снился сторож кладбища, старик, поставлявший сатанистам черепа, показалось, что перед ним именно этот старик.　

— Я вахтер, — сказал старик. — А ты что здесь делаешь?　

Поеживаясь, Ник встал, спросил, который час.　

— Половина пятого, — ответил тот.　

— Половина пятого какого? — не понял Ник и все морщился от света, хотя единственная светившая лампочка была не так ярка.　

— «Какого», «какого»? Никакого! Утро уже почти. Иди домой!　

— Домой?.. Утро… Зачем? Сейчас Горохов приедет. Сегодня воскресенье?　

— Воскресенье. Что это на тебе? Ты что, занавес со сцены снял?　

— Почему — занавес? Это мантия магистра черной магии.　

— Да, парень, хорошо ты вчера погудел.　

— Я посплю еще немного, ладно?　

— Дома-то знают, что ты тут? — спросил вахтер. — Пошел бы позвонил.　

Ник спустился с ним в вестибюль и позвонил маме, не спавшей всю ночь. Она плакала, он ее утешал, но мама не слушала его утешений и продолжала плакать.　

Они сидели вместе за столом, и вахтер чистил ножом картошку, сваренную в мундире.　

— Поешь со мной? — спросил он Ника.　

— Не-а… А пива нет?　

— Терпи уже. Пива ему, видите ли, хочется. Скоро буфет откроют. Ты здесь работаешь, что ли?　

— Работаю.　

— Давно?　

— Да уже три месяца как.　

— Да, парень, рано ты начал…　

— Что — начал?　

— Ничего, так я, к слову пришлось. Три месяца. Разных я видел. Здесь, если ты спиртное любишь, больше двух лет не продержишься. Это я тебе точно говорю. Поверь мне.　

Все воскресенье Ник провел в странном состоянии полного равнодушия ко всему.　

Он неплохо наторговал, выручил кучу денег, не стеснялся клиентов, врал в глаза не моргая, а главное, очень хотел спать и потому не воспринимал все происходящее всерьез. Несколько раз ничего не подозревавшая Наташа, спеша, пробегала мимо Георгия, но даже она теперь не вызывала у Ника никаких чувств и мыслей, кроме одного — ему хотелось спать. И Наташа здесь была ни при чем.　

После обеда он сбегал на площадь и купил полкоробка анаши, чтобы отблагодарить сатанистов. С мантией магистра черной магии и анашой он подошел к этим добрым ребятам. А они, в свою очередь, угостили его пивом. Ник не отказывался. На толкучке не принято отказываться — обидятся.　

Как-то в среду он возвращался из института поздно вечером и ехал на метро.　

Обычно уже ко вторнику рыночные впечатления начинают оскудевать и ты возвращаешься к привычной жизни и к нормальным людям. Ник думал о своем, о предстоящих зачетах, о маме, о том, что уже третью неделю ему никак не удается выспаться.　

Он стоял у окна, прислонившись к стене, и вдруг увидел в соседнем вагоне девушку с поразительно знакомым лицом. Вначале он никак не мог сообразить, кто же она. Но затем вдруг понял: Наташа. И удивился. Казалось, что толкучка должна была остаться где-то там, в выходных, в прошлых и наступающих, но никогда среди будней она не выказывала себя и не объявлялась, а тут…　

На следующей станции, а это была «Октябрьская», он перешел в ее вагон, сильно опустевший, и сел рядом.　

— Привет, — сказал Ник, не поворачивая головы.　

— Привет. — Он почувствовал, как она повернулась. — Ник, это ты?　

— Да, это я, — сказал он. — Не узнала?　

— Признаться, нет. Что ты тут делаешь?　

— Еду.　

— Да, правильно, — рассмеялась она, — ты едешь… И я тоже еду. Я так уже привыкла, что все мои рыночные знакомые остаются там, в той жизни, что иногда не узнаю многих из них, кого встречаю на улице.　

— Это правда, — сказал Ник. — У меня точно так же. Я тоже тебя не сразу узнал. Я ехал сейчас в соседнем вагоне.　

— А ты куда ехал?　

— Домой.　

— А откуда?　

— Из института.　

— Ты учишься в институте?　

— Да.

— Никогда бы не подумала. А впрочем… Почему бы и нет?　

— Разве я не похож на студента?　

— Не знаю. Я никогда об этом почему-то не думала.　

— Не могу сказать, что ты меня очень порадовала своим ответом, — сказал Ник. — Значит, ты никогда вообще обо мне не думала?　

Она покачала головой:　

— Нет, правда, все остается там, на рынке.　

— Слушай, — предложил Ник, — а давай выйдем, погуляем, пройдемся? Не хочешь?　

— Хочу, но я очень спешу. Хотя если ненадолго…　

И на следующей станции они вышли.　

Они шли по Крымскому мосту. Справа через Москву-реку виднелись аттракционы парка Горького. Слева белело здание Дома художника. Он рассказывал ей историю о том, как искал ее в тот вечер, как напился и попал на сцену. Она от души смеялась.　

— Хочешь, — предложил он, — пойдем покатаемся на аттракционах?　

— Нет, — сказала она. — Времени нет.　

— Ну может быть, в Дом художника. Там здорово. Я был там несколько раз. И главное, там не дует ветер.　

— Пускай дует, — сказала она. — Похоже на нашу толкучку.　

— На нашу толкучку? При чем здесь толкучка, Наташа? Я не понимаю.　

Она остановилась и отвернулась от него. Он подступил к ней со спины и обнял ее за плечи. Она не вырывалась. По реке плыл катер. Ветер развевал трехцветный флаг. Где-то вдалеке, в парке, грохнула музыка, откуда-то показались искры, огни. Она повернулась к нему и посмотрела в глаза дерзко, с вызовом.　

— Ты так смотришь, — сказал он.　

Она молчала, прищурив один глаз и краем губ насмешливо улыбаясь.　

— Зачем ты так смотришь? — снова спросил он.　

— Догадайся сам, — сказала она.　

Он взял ее теплые, мягкие ладони, легонько пожал их. Она продолжала смотреть на него и даже теперь смеялась.　

— Ну что ты смеешься? — смеялся он сам.　

И своим носом пытался теребить ее носик. Она отворачивалась, но не слишком.　

Он боялся еще сделать то, чего она ждала от него. Он уже понял. Но все как-то не смел. И тогда она сама, внезапно закрыв глаза, жадно впилась губами в его губы…　

Они стояли так полчаса. Наконец она оттолкнула его, отошла и сказала:　

— Все, Ник. Я пошла. Не провожай меня, пожалуйста. Не надо. Я сама прекрасно дойду. Встретимся на толкучке.　

— На толкучке? — удивился он.　

— Не раньше. Понимаешь?　

— Понимаю. Но только не понимаю почему.　

— Подрастешь — поймешь, — сказала она, снова засмеялась и побежала по мосту от него, размахивая своей сумочкой.

Все прошедшее после их первого поцелуя время Ник никак не мог встретить Наташу. Прошли одни торги, прошли еще одни, но она все не появлялась. Но вот как-то в субботу незадолго до окончания рабочего дня она подошла к нему на точку:　

— Ник, привет, ты знаешь, где камера хранения находится?

— Привет, — удивился он ее появлению. — Камера хранения? Это там, где ты работаешь?　

— Да. И куда ты так и не попал однажды.　

— Не знаю, но найду, — опустив глаза, ответил он. Он все еще боялся, что кто-нибудь может рассказать ей о том, что случилось тогда. Но похоже, она ни о чем не догадывалась.　

— Слушай, ты бы не смог мне помочь? Ты сегодня после торгов не торопишься?　

— Нет, не тороплюсь, — сказал он. — А что нужно делать?　

— Там посмотришь, — ответила она. — Приходи, я тебя жду.　

Затем она подошла к Георгию и разговаривала с ним. Ник слышал, как Георгий спросил ее: «Как муж? Как дети?» Она отвечала ему, что все в порядке.　

Дождавшись окончания работы и загрузив фургон, Ник стал прощаться со своими.　

— Ник, а ты разве с нами в бар не идешь? — спросил Краснопевцев.　

Тут только он вспомнил, что сегодня все, кроме Бороды, собирались пойти посидеть в баре через дорогу от автомобильной площадки в парке. Там был очень приличный бар, с недорогим шашлыком, с водкой и пивом.　

— Слушай, Краснопевцев, — сказал он, — вы же долго там собирались сидеть? А мне нужно ненадолго отлучиться. Я обещал. Вы подождете меня?　

— Кто это тебя будет ждать? — удивился Рома. — Мы не будем.　

— А ты когда подойдешь? — спросил Краснопевцев. — На тебя заказывать?　

— Да, скоро подойду. Заказывайте.　

И оннаправился в клуб. Сегодня, так же как и прошлый раз, все проходы были заняты желающими поскорее сдать свои столы и сумки и уйти. Он спросил одного стоявшего паренька, как бы ему добраться до дверей камеры хранения. Тот показал ему кружной путь по другой лестнице. Сначала подняться наверх, затем спуститься вниз. Ник так и поступил. Он спешил по лестнице, угадывая по кое-каким приметам маршрут своего давнего легендарного путешествия. На привычном месте у входа в каптерку Камасутра отчитывал за что-то Сережку Нежность, а тот отчаянно оправдывался. Ник спустился ниже на два этажа и оказался у входа в несколько камер хранения.　

— Куда прешь?! — снова закричали на него.　

— Я без вещей, — сказал он.　

— Ну и что, что без вещей! В очередь!　

Он, не обращая внимания на эти крики, протиснулся дальше и оказался в небольшой комнатке, где также толпились люди со столами и сумками. Все они были пьяные, все они продолжали по ходу дела с пластиковыми стаканчиками в руках доходить до кондиции, все они ругали его, но никто не пытался остановить. Где-то в конце этого коридора за стопкой сложенных и подписанных черным маркером столов он вдруг увидел ее, деловито считавшую что-то на высоком стеллаже и диктовавшую другой женщине, сидевшей за столом. Он крикнул ей. Она не услышала. Крикнул сильнее. Она обернулась. На лице у нее появилась улыбка. Он помахал ей рукой. Кто-то рядом с ним недовольно пробурчал: «Хватит махать руками, всю прическу испортишь». Наташа показала ему в ответ, куда идти.　

Он снова стал протискиваться и вскоре добрался до нее. Она тихо пожала ему руку и проводила в маленькую комнатку с вывеской «Щитовая», где стоял небольшой опрятный диванчик, несколько стульев, стол и висели ее вещи.

— Подождешь меня здесь? — спросила она.　

— Конечно.　

— У тебя есть время?　

— Да, конечно. Но когда же это все закончится?　

— Я уже скоро, меня подменят.　

И действительно, уже через пятнадцать минут она освободилась.　

Она сняла с себя синий рабочий халат и подсела к нему на диван.　

— Будешь что-нибудь пить? — спросила она.　

— Могу, — ответил он.　

«Могу»! — передразнила она. — Что значит это твое «могу»?　

— А и в самом деле?.. — растерялся Ник. — Давай, может быть, я сбегаю. Я думал, у тебя есть. Я мигом.　

— Сиди уж. Думаешь, у меня ничего нет?　

— Нет, правда, Наташа, давай. Тебе какого вина? «Монастырки», «Арбатского», «Киндзмараули»?　

— Никакого, дружок. Вина не пью. А водка у меня есть. Никогда не любила вино. У меня от него голова болит. У меня подруга работает на оптовой базе, где вина. Там тоже не пьют и не советуют пить. Потому что на дорогое вино денег не хватит, а дешевое и не вино вовсе. На подмосковных заводах спирт с виноградным соком мешают — вот и выходит вино. Вполне легально. Так что пьем лучше водку. Здоровее будем.　

Она достала из шкафчика литровую бутылку «Кремлевской», двухлитровую бутылку спрайта, два стаканчика, налила понемногу в каждый стакан и залила все спрайтом.　

«Советское шампанское» называется, — сказала она. — Не пробовал?　

— Я здесь уже все пробовал, — сказал Ник.　

— Здесь — это где?

— На рынке.　

— А до рынка что? Безоблачное детство?　

— Да, почти, — согласился он.　

— Ну, за что пьем? — спросила она. — Только, пожалуйста, не говори: за знакомство.　

— Почему?　

— Не люблю, когда говорят одно и то же.　

— Хорошо, — сказал Ник. — Тогда просто так. За встречу. Еще за одну встречу.　

— И чтобы она не была последней, — добавила она.　

Они выпили.　

— Расскажи мне что-нибудь о себе, — попросила Наташа, — беря его за руку. Ты не бойся, что там шум. Сюда никто не зайдет. И потом, скоро они все разойдутся. Люся, если что, постучится. Так что не бойся, мой глупенький.　

— А что ты хочешь, чтоб я тебе рассказал?　

— Ну все равно. Хоть что. Мы почти не знаем друг друга.　

— Да, — согласился он. — Мы почти ничего не знаем друг о друге.　

— У тебя есть девушка? — спросила она.　

— Не знаю, — сказал он. — Кажется, нет.　

— Что это значит?　

— У нас что-то не получается, — сказал он.　

— Но ты ее любишь?　

— Не знаю. Вроде да.　

— Ну не хитри, Ник. Зачем? Вот я тебе могу совершенно определенно сказать, что своего мужа я люблю. Не веришь?　

— И почему же ты со мной?　

— А разве я с тобой?　

— А с кем?　

— Я с ним. Я его люблю. Я его на ночь целую. А это все… Ну что тебе сказать? Потому что скучно же, Ник. Скучно же, когда все одно и то же! Хочется чего-то неожиданного, страстного, бешеного. Да что тебе объяснять! Разве ты сам не понимаешь? Человек — существо полигамное. Ты телевизор смотришь? Давно уже доказано, что человек — существо полигамное, то есть нуждается в любви целого мира.　

— А я думаю, — сказал Ник, — что любить можно только одного человека. Или вообще никого…　

Наташа расхохоталась. Он обиженно посмотрел на нее и отвернулся.　

— Это тебе в школе сказали? — спросила она.　

— Что?　

— Про любовь.　

— При чем здесь школа?　

— Уроки семейного воспитания. Глупый ты, глупый. Вот смотрю на тебя, слушаю — и понять не могу. То ли ты прикидываешься таким дурачком, то ли на самом деле. Нет, Ник, ты не такой. Тебя просто неправильно воспитали.　

— Почему неправильно?　

— А потому. Потому что правильное воспитание — это не когда человек святошу из себя строит, как ты, а делает все, что ему говорит сердце.　

— А если сердце говорит ему не делать того-то и того-то? Что тогда?　

— Да брось ты — сердце! Противно слушать!　

— Но ты же первая начала о сердце.　

— Но ведь ты делаешь? Ведь ты меня сейчас обнимаешь? Правильно? Значит, тебе хочется? А ты боишься.　

— Слушай, ничего я не боюсь. Я понять не могу ничего.　

— А думаешь, я что-нибудь понимаю?　

Они помолчали.　

— А почему ты выбрала именно меня?　

Она снова расхохоталась.

— А кто тебе сказал, глупый ты, что я тебя выбирала? Или что только ты у меня? Может быть, у меня двадцать таких, как ты.　

— Ну и ладно. Но почему же именно я?　

— Не знаю. Понравился ты мне. Тихий ты. Безответный. А я люблю тихих. Чтоб помалкивал. Чтоб командовать можно было. Что, удивлен? Зато правду тебе говорю. Я по характеру диктатор, и поэтому ты мне нравишься. Как зовут-то твою девушку?　

— Зачем тебе? Ольга.　

— Красивое имя. Но мне не нравится. Я вообще только свое имя люблю. Ну ладно, Ник-Никита. Прощай на сегодня. Мне еще нужно кое-какие дела доделать.　

Он встал.　

— Хочешь, я тебе помогу? — спросил он.　

— Иди-иди, — выпроваживала она его. — Помощник. Завтра встретимся. Я к тебе подойду.　

— Слушай, неужели ты после всего будешь еще что-то делать?　

— А кто же за меня это будет делать? И вообще, что ты имеешь в виду? Ладно, иди. И не болтай никому лишнего. Понял?　

Была суббота, поздний вечер. Он позвонил маме и соврал, что поедет ночевать к Георгию. Они сидели с Наташей на складе и пили пиво.　

— Не пойму, как муж так спокойно смотрит на то, что ты не приходишь домой.　

— А он у меня не ревнивый.　

— Но он же у тебя не дурак.　

— Он верит. Он знает, что я его не обману. Хорошо иметь такого мужа, правда?　

— И часто ты тут остаешься?　

— Ты о чем это? На что намекаешь?

— Ни на что.　

— Часто. Иногда одна здесь сижу. Иногда не одна. Видишь, какая я откровенная. А чего я буду от тебя скрывать. Ты же не муж мне. Правильно?　

— А одна зачем здесь сидишь?　

— Я далеко живу, в Люберцах. Так что лучше иногда остаться здесь, чем возвращаться поздно ночью на электричке.　

— Но здесь ведь тоже не так весело?　

— А что здесь? Здесь тихо. Дядя Коля, вахтер, поблизости. Иногда к нему можно забежать, чаю выпить.　

— Я его знаю.　

— Дядю Колю? Откуда?　

— Да так.　

— Однажды только случилось. Представь. Сижу я здесь одна. Уже собралась спать, матрас свой сняла с верхней полки и разложила, белье чистое достала. Вот на складе сплю — а без чистого белья не могу. И свет выключила. Вдруг в одной из коробок шорох. Что такое, думаю. Крыс у нас вообще нет. Но может быть, какая-нибудь завелась. Я ей: кыш! Вроде замолкла. Включила свет, прошлась. Раздается из тех вон коробок, самых больших. Подошла, прислушалась. Там вроде бы все затихло. Молчу. Выключила свет. Снова подошла, прислушалась. Вроде ничего. Только чувствую, что-то такое не то: что-то ворочается там в коробке. Ну, думаю, не может быть. Страшно стало. Пошла к дяде Коле. Дядь Коль, говорю, там что-то такое. Что «такое»? — спрашивает. Да, говорю, что-то ворочается. А он мне: ты со мной посиди, чаю выпьем. Это тебе после целого дня работы причудилось. Ну, думаю, может, и прав он. Сижу пью чай. А сама только о том, что ворочается, и думаю. Посидели мы, поговорили. Он у нас добрый. Накормил меня, напоил. Говорит: хочешь — оставайся здесь, в вестибюле. Я тебе одеяло дам, свет приглушу, поспишь, если там одной страшно. Я сначала согласилась. Но затем стала на себя злиться: чего я испугалась? Неужели я такая трусиха, что боюсь какого-то шороха? Нет, говорю ему, дядь Коль, я пойду. А он мне: не ходи, ладно уж. Нет, я пошла. Иду, а сама ужасно боюсь, коленки дрожат. Ну вот, подхожу. Двери я не заперла. Прислушалась: вроде ничего. Тихо открыла: тоже вроде все в порядке. Тихонько, на цыпочках, к матрасу. Легла, а сама слушаю и на себя злюсь: и чего мне бояться, ну померещилось, ну и что? Слушаю. Вдруг опять: скребется. Как будто кто-то скотч разрывает. Я опять на ноги вскочила, свет зажгла. Замолкло. «Эй! — кричу. — Кто там?» Молчат. Я же весь свой склад как свои пять пальцев знаю. Ну кто там может быть? Скрыться негде. Если только в коробку в самую большую. Но это же смех — в коробку. «Эй! — снова кричу. — Кто там? Выходи, а то стрелять буду!» А сама от страха пальцем пошевелить не могу. Вот если бы был у меня пистолет, ей-богу, ничего бы не сделала. Напала бы на меня крыса, а я бы и пальцем пошевелить не смогла. Нет, думаю, уходить отсюда нужно. Точно мне мерещится. Еще я выпила тогда маленько перед сном, ну, как всегда это, пива. Пошла к дяде Коле. «Что? — спрашивает. — Опять тебя пугают?» — «Опять, — отвечаю. — Можно я у вас посижу?» — «Можно». Сижу, самой не сидится. Дядь Коль, говорю, может, сходишь со мной, посмотрим, что там у меня. Пошли, говорит. Взял свой газовый, и мы пошли. Подходим к двери. Вроде тихо. Он осторожно открывает. Я ему показываю: нужно подождать. Стоим в темноте, ждем. Минуту ждем, две, десять. Тишина. Он мне шепчет: вот что, милая, пошли-ка ко мне. Нечего тебе здесь делать. Тут у мужика от страха галлюцинации начнутся — а девчонке вообще ужас. И вдруг — шорох. Он встрепенулся. Прислушался. Шорох пропал. Он уже идти не хочет. Тихо мне на ухо говорит: это не крыса. А кто? — спрашиваю. Я, отвечает, все крысиные повадки и звуки знаю, нет, не крыса это. Шорох опять. Он на цыпочках входит. Я молчу. Он туда, к дальнему краю, где коробки. Я вроде не одна уже, с ним, а все равно страшно, стала за стеллажом. Он тоже за другим. Ждем. Проходит какое-то время. Шорох повторяется. И уже такой сильный, что ужас. Я чуть не кричу. Но хорошо хоть не одна. Он пистолет вытащил и ждет, показывает мне знаком: тихо, мол, все в порядке. А я выглядываю и все думаю, чем же это закончится. Вот опять шорох и как будто в коробке кто-то перевернулся. Ты Гоголя читал? «Вий»? Про мертвецов в гробу помнишь?　

— Помню.　

— И я помню. И что-то стала вспоминать именно тогда. Тишина, кругом коробки да коробки. Вот опять кто-то повернулся. Вдруг треск такой! Я закрыла уши руками. Через секунду открываю. Коробка на дальней полке как будто пошевелилась. Дядя Коля молодец. Стоит, и хоть бы хны. Спокоен, молодец. Вот крышка коробки открывается и из нее показывается черная голова. Я чуть не умерла! Дядя Коля стоит молодцом. Голова обернулась, осмотрелась. Нас видно не было. Тогда появились руки. Затем и весь человек. Я думаю: кто же ее, вот эту коробку, сдавал мне? Ага, вспомнила, новенькие! Теперь отчего-то не страшно. Вылез он, осмотрелся, присел, сделал несколько шагов, размялся — не очень-то удобно, как ты понимаешь, в коробке сидеть, калачиком. Достал он нож и стал другие коробки пороть. Распорол пару — нашел что-то: переложил в соседнюю. Эту тоже его сообщники сдали. Ага, думаю, все понятно. А дядя Коля? Он почему-то молчит. Показывает мне: молчи. Я молчу. Уже ни капли отчего-то не страшно. А тот и не догадывается, что мы тут рядом. Он несколько коробок раскрыл — брал в основном что подороже, дорогие фирменные диски, магнитофона два нашел и тоже в свои коробки засунул. Из тех какое-то барахло переложил в другие. В общем, все хорошо продумано было. Сдали его, упакованного, вместе со всеми коробками, чтобы он ночью все это и проделал. А сообщники утром рано придут, все заберут, понятно. Ну, думаю, дядя Коля… Чего же он ждет? А ждал он вот чего. Парень набрал чего нужно было — и снова к себе в коробку. И слышно было, как скотчем себя с внутренней стороны заклеил. Дядя Коля на цыпочках выбрался, я тоже. «Ты вот что, — говорит мне, — запри эту дверь потише, а сама беги к телефону, в отделение позвони, там на столе под стеклом телефон дежурного. Пускай приезжают по-быстрому. А я покуда посторожу его здесь. Мало ли что». Я побежала. Вызвала. Приехали, я в клуб их впустила. Их четверо приехали — все в бронежилетах. Заходим в комнату. Менты все отчего-то улыбаются. «Эй, черт! — кричит один из них. — Вылезай из коробки. Хватит людей пугать. Слышишь? Приехали». Вытащили они его из коробки, перепуганного, отвели, допросили. А коробку поставили на место, набили каким-то барахлом и так оставили, чтоб сообщников найти. Утро. Приходят те двое, что сдавали. Забрали свои коробки, дотащили до вестибюля, а там уже их ждут. Вот так-то.　

— Да, здорово, — сказал Ник. — И после всего этого ты еще не боишься здесь оставаться?　

— А я теперь прошу, чтобы все большие коробки открывали и показывали.　

— Правда?　

— Да.　

— И они открывают? Не смеются?

— Я им говорю, что это распоряжение милиции: чтобы бомбу не закладывали. Вот так-то, Ник-Никита.　

На следующий день, в воскресенье, на складе Борода рассказывал историю о двух фальшивомонетчиках, пойманных сегодня на рынке. Это были двое интеллигентного вида молодых людей, работавших, как выяснилось, в Министерстве иностранных дел. Рядовые служащие, сразу после института, но имевшие доступ в компьютерный центр министерства, где они на очень хорошем и дорогом японском цветном принтере и наловчились изготовлять поддельные стодолларовые купюры. Нашли где-то хлопковую бумагу, все, что нужно, — и стали делать.　

— Таких долларов, как у них, — мне это менты из отделения потом рассказывали, — говорил Борода, — в Москве за последнее время ни у кого не было. Такого качества. Очень хорошее качество. Год назад через Чечню и Великобританию прибывали партии фальшивок, сделанных в Ираке. Вот эти только, может быть, и были получше. И парни сами, никого не посвящая в курс дела, изготовляли их.　

— Да, странно, — сказал Микитенко, — в Министерстве иностранных дел — и таким делом…　

— А что в министерстве? Вон адъюнкт наш — тоже здесь работает. Сколько в том министерстве люди получают?　

— У меня двоюродная сестра в Министерстве путей сообщения работает, даже какой-то пост занимает. Три тысячи рублей в месяц.　

— А льготы?　

— А льгот никаких, или почти никаких.　

— Да, — продолжал Борода, — так что особенно они ничем не рисковали. В смысле, работа у них такая, что терять ее жаль не было.　

— Ну, это кому как, — сказал Микитенко.　

— Ну и что дальше? — спросил Краснопевцев.　

— А то. Пошли они свои доллары распространять. Разумеется, не в обменники. Пошли на рынки. И когда уже стали обнаруживать, что доллары фальшивые, никто не помнил и не знал, с чего все начиналось: они уже, доллары, в третьи, в четвертые руки попадали. Так что никак вычислить не могли.　

— А так не видно?

— Так и не пытайся разглядеть — сделано превосходно. Говорю же: несколько таких принтеров на всю Москву.　

— Что ж они там, в министерстве, тоже доллары делали?　

— Не знаю, что в министерстве делали, а эти ребята доллары на них шлепали. Вот так. Просто. По тысяче в неделю, а то и больше.　

— Ну а что дальше? Да ты не тяни, Борода, нам всем еще домой успеть нужно и сдать тебе все.　

— Да я и не тяну. Пиво еще есть? Кто побежит за пивом?　

— Есть еще пиво. Держи.　

— Спасибо. Ну вот. Пришли к нам. Ну а у нас, сами знаете, рынок особый. Здесь к таким вещам ребята приученные. Сами черт знает чем занимаемся. И стали «впаривать» свое фуфло. На площади подошли к какому-то сидишнику — он взял, еще и пятьдесят долларов сдачи. На главной аллее что-то купили себе: ботинки, что ли.　

— Да, «Док Мартинс», — сказал Микитенко.　

— Ты слышал об этом?　

— Да, я знаю этих ребят.　

— Ну вот. А дальше пошли туда, где всего безопаснее. В аллею желтых палаток. Ну вроде почему　бы не сбыть там, где сами люди занимаются не очень легальными делами. Подходят к Камасутре. Знаете его?　

Все сказали: да.　

— Но Камасутра, он хитрый, как черт. Может, ничего и не заподозрил, но взять все же побоялся. Говорит: сходите в обменник. А я вас здесь подожду. Они: мы торопимся, туда-сюда, некогда нам, ну ладно, пойдем дальше. Пошли к Володе. Ну с Володей все понятно. У Володи чутье на такие дела. Он сразу же: доллары не берем. Хорошо. Пошли дальше. Видят: пьяный в доску продавец, куча денег торчит из кармана. Кто, догадываетесь?　

— Аронсон!　

— Ну да! Он самый. Возьмешь грины, отец? — спрашивают. Он: конечно. Начали кассеты набирать. Он им самый отстой «впаривает»: видит, люди не разбираются. Все самое фуфло и «впарил». Подсчитали — вышло баксов на пятьдесят. Они так приблизительно и работали: товара баксов на пятьдесят возьмут, а остальное — сдача. Иногда, если товар дельный, себе оставят. Если нет — просто выкидывают по дороге. Взяли, рассчитались. Отошли на несколько метров и в пустой ящик все кассеты разом и выкинули. А ушли они недалеко, только-только аллея заканчивалась, здесь еще всякие «жучки» стояли, что на руках торгуют теми же кассетами, ну вы все это и без меня хорошо знаете. Увидели они, что парни кассеты бросили, — и сами вдруг: раз и бросили.　

— Испугались?　

— Да! Цепная реакция! Помните, как на том шмоне? А на этих сразу посмотрели те, что подальше. И тоже из палаток вышли резко: мол, здесь ни при чем. За одну секунду торговля закончилась. А эти еще и уйти далеко не успели. Один Володя продолжает торговать. Ему: Володя, шмон! Он: не чувствую. Да посмотри кругом, что происходит. Он: никакого шмона нет. Аронсон уже свои коробки запаковал. Он кричит ему: «Миша, не у тебя ребята брали?» — «Какие ребята?» — «Что с баксами?» — «У меня». — «А ты посмотри на баксы». — «Нормальные, смотрел уже». — «Посмотри внимательней, говорят тебе». Тут один порнушник, который раньше в обменнике работал, подскакивает к Мише: а ну покажи, быстро. Он спец по валюте — сразу все видит. Смотрят. Тот кричит: «Ребята, фуфло! Какие они, помнишь, Миша? Далеко не ушли еще». Володя свою точку бросает, он же помнил их, вместе с Камасутрой, — и на главную аллею. Те уже дошли до середины. Лелик одного берет, Володя — другого, ребята помогают им. Поймали.　

— И что?　

— Ну сначала раскрутили как следует. Все рубли выгребли. Аронсону отдали рубли его и кассеты, парня на площади нашли, тоже отдали, а кого не нашли — все деньги на водку. Вызвали охрану — и в отделение их.　

— А Аронсон?　

— А Аронсон бухой был. Ему рассказывали потом, когда в палатке проспался, — не верил, думает, разыгрывают его. Ему: Миша, а проставляться кто будет? Тебе кассеты спасли и рубли возвратили. Сто баксов! Надо проставиться. А он: да выдумываете вы все, ребята. Не поверил.　

— Что, правда не поверил?　

— Правда. Теперь с ним никто и дел не хочет иметь. А сто баксов — вот, образец.　

Борода достал из кошелька стодолларовую купюру. Все бросились разглядывать ее. Борода объяснил им, чем она выдает себя.　

— Да, — говорил Краснопевцев, растягиваясь на своих коробках, — хорошо бы так: иметь аппарат — и баксы, баксы! А то пашешь здесь за копейки, как ишак небесный, — и никакой благодарности. Ну все, Борода, пора принимать, а то я на электричку опоздаю. Какой фильм будем смотреть? Микитенко, подыщи там фильмец.　

— Так, а кто за водкой побежит? — спросил Борода.　

Никто не хотел бежать. Все устали. Торги окончились. Все обязанности закончились. Оставалось лишь сдать товар и деньги, получить свое и идти домой. И целую неделю не помнить о толкучке. А затем снова она. И так от одной толкучки до другой.　

— Слушай, Борода, — спросил Ник, когда на складе уже почти никого не осталось, — вот если ты любишь одну девушку, а со второй — просто…　

— Что — просто?　

— Ну спишь.　

— И что?　

— Что тогда?　

— Не знаю, — сказал Борода. — Почему ты у меня-то спрашиваешь? Я тебе что, отец родной? Спроси у кого-нибудь другого. А я не знаю. У меня так не было. И вообще никак не было. Я своей жене ни разу не изменил.　

— А до жены?　

— Что — до жены? Что ты ко мне пристал? Какое твое дело?　

— Я просто спрашиваю.　

— Коробку лучше помоги наверх затащить. А то все умотали, а мне тут одному теперь приходится…　

Они взяли вдвоем тяжелую коробку на девяносто кассет и стали затаскивать на самый верхний стеллаж. Невысокий Борода кряхтел, и казалось, что в горле у него вот-вот что-то треснет. Затем Борода высунулся из каморки и спросил у Краснопевцева, раскладывавшего на полу промокшие кассеты, вынутые из пленки, и обложки:　

— Ты скоро?　

— Скоро, — ответил Краснопевцев, сидевший на корточках.　

— Давай кончай это гнилое дело. Мне уже домой хочется.　

— Пропадут кассеты.　

— Ну и хрен с ними! — сказал Борода. — Чтоб они все пропали.　

— А чем же ты тогда на хлеб пойдешь зарабатывать?　

— Найду.　

— Не найдешь.　

— Ладно, все, заворачивай. Вот коробка: бросай все, на хрен, и беги домой. У тебя же электричка.　

Краснопевцев пожал плечами, быстро забросал все промокшие кассеты в коробку, в другую — содранные пакеты и испорченные обложки, заглянул к Бороде, чтобы попрощаться, и вышел.　

— Будешь пиво? — спросил Борода, усаживаясь на свой диванчик. — Возьми, вон там еще бутылка есть. Открывалка на столе. Хорошо сегодня отторговали. Всегда бы так торговать. Цены бы нам не было. И денег было бы побольше. Удобный диван. Когда меня с работы выгонят — я его с собой обязательно возьму.　

— Куда?　

— Домой.　

— А я думал — на новое место работы. Зачем он тебе? Купи лучше новый.　

— Таких новых больше не делают. Этот старый, добротный, на пружинах. Смотри. — Грузный Борода попрыгал на нем. — Любую тяжесть выдерживает. И никогда не ломается. Ну там пружина иной раз выскочит, ты ее вправишь — и готово. Обшивку только сменить — отличный диван получится. Не люблю я эти цветочки. Тебе самому-то далеко добираться? Где живешь?　

— На Дмитровской.　

— Не так далеко.　

— Слушай, Борода, а правда, что нашу толкучку скоро прикроют? — спросил Ник.　

— Откуда ты, Никита, взял это?　

— По телевизору говорили.　

— Пугают.　

— Говорили, что вышло постановление правительства Москвы.　

— Ты веришь в постановления? Не прикроют. Ее с самого начала все прикрывают и прикрывают. Нет, не верь. Толкучка бессмертна, потому что приносит деньги. А у тебя что с этой девчонкой?　

— С какой?　

— С Наташей.　

— У меня? Ничего.　

— Дружишь с ней?　

— Да.　

— Значит, ты о ней говорил? И давно у вас это?　

— Нет, я не о ней говорил. Я не ее люблю.　

— Ежу понятно, что не ее любишь. Но спишь-то с ней? Не отвечай. Я знаю. Это не мое дело. Я ее мужа знаю. Правда. Он тут в фирме работает. На толкучке, правда, редко бывает. Дурак ужасный. Не его жалко — девчонку. Она вроде неплохая. Только вечно бегает, прыгает, чего-то ищет, всего ей не хватает. А что касается меня, Ник, то я до своей жены никого не знал и знать не хочу. Ну ладно об этом. Это не интересно. Ты какие фильмы любишь?　

— Фильмы?　

— Да. Любишь старые советские?　

— Да, люблю.　

— «Кавказская пленница». А?　

— Да.　

— Давай посмотрим? Тут на кассетах кое-что есть. А я давно уже не смотрел. Хочешь?　

— А домой? Успеешь?　

— Что, будешь? Да ну его к черту, домой! Позвоню, скажу, что задерживаюсь. Давай?　

— Давай, — согласился Ник.　

Борода полез в коробку и достал оттуда кассету.　

— Принеси-ка телефон. А перед этим сам позвони матери. Не будет беспокоиться?　

— Будет.　

— Успокой.　

— Ладно.　

Никита позвонил домой и сказал, что придет утром. Затем позвонил домой и Борода. Они уселись возле телевизора, поставили кассету, сначала одну, затем другую, еще и еще и так до утра смотрели старые советские фильмы. Борода хохотал, кричал, смеялся. Под утро они сходили за пивом. После склада Ник поехал сразу же в институт, и все три пары, положив руки на стол, проспал.

Они сидели у нее дома на кухне и пили чай. Ник давно уже не был у нее дома. Зашел случайный разговор о ее ученике.　

— Кажется, я его знаю, — сказал вдруг Ник.　

— И кто он?　

— Он Шамиль.　

— Да, он Шамиль, — удивилась Ольга. — Откуда ты его знаешь? Ничего не понимаю.　

— Он хозяин одной толкучки. Очень богатый человек. Слушай, Ольга, неужели ты общаешься с ним только из-за того, что…　

— Я преподаю ему английский.　

— И все?　

— Конечно, нет. Он за мной ухаживает.　

— И ты соглашаешься на его ухаживания?

— Что значит — соглашаешься? Это не мое дело.　

— А чье тогда?　

— Это его личное дело. Да, он приглашает меня иногда в рестораны. Ну и что?　

— Значит, ты ходишь с ним в рестораны?! — вскипел Ник.　

— А что я должна делать? Сидеть дома? Когда ты последний раз звонил мне в субботу или воскресенье?　

— Я звоню тебе по будням.　

— Но ты же знаешь, что по будням я занята на работе.　

— А вечером сидишь с ним в ресторане.　

— Не всегда. Хватит меня упрекать!　

— По выходным я не могу, — сказал Ник.　

— Я тебе не верю. Это твое упрямство. Ты хочешь показать мне свой характер. Из-за того что пару раз я сказала тебе, что не смогу встретиться в будни, ты решил, что не будешь видеться со мной и в выходные. Я звонила тебе в выходные. Твоя мама говорит всегда, что ушел гулять. Я спрашиваю: а где он гуляет? Я свободна и могла бы составить ему компанию. Она мнется, ничего не отвечает. В чем же дело? А? Интересно, ты можешь гулять все выходные напролет, ни разу за несколько месяцев не пригласив меня с собой, а я не могу со своим шефом пойти в ресторан. Где справедливость?　

— Оля, я не гуляю.　

— А что ты делаешь?　

— Я работаю.　

— По выходным? Когда все нормальные люди отдыхают?　

— Да, такая у меня работа. Я работаю по выходным, когда все нормальные люди отдыхают.　

— Почему же тогда твоя мама говорит, что ты пошел в парк? Она врет?

— Нет, не врет. Я не хотел бы, чтоб она когда-нибудь из-за меня врала. Я и в самом деле хожу в парк.　

— Ты ходишь в парк и там работаешь?　

— Да.　

— И кем же?　

— Неважно.　

— Вот как? Ты не хочешь мне рассказать, кем ты работаешь?　

— Если честно, то нет.　

— И почему же?　

— Погоди, не сердись. Я тебе все расскажу.　

— «Не сердись»! Да я вне себя от гнева!　

— Я правда не хотел и не хочу тебе всего рассказывать. Не знаю почему, может быть, я так воспитан. Мне не хотелось, чтобы ты когда-нибудь узнала о моем занятии. Ничего страшного в нем, конечно, нет, но, повторяю, я был воспитан совсем по-другому. Мне казалось…　

— Что тебе казалось?　

— Я работаю на толкучке.　

— Где?　

— На толкучке.　

— Ты шутишь?　

— Нет. Я работаю на толкучке продавцом. На той самой толкучке. Продаю видеокассеты. Как видишь, ничего страшного.　

— Да. Но ты бы мог мне сказать.　

— Я не хотел. Я вообще думал поработать там несколько месяцев и оставить это дело, но, признаться, меня засосало. Теперь я зарабатываю значительно больше. Скоро со своим приятелем мы откроем новую точку. В общем, пока мне везет, и я не хочу оставлять это дело. Тем более что маме и мне нужны деньги. Только теперь, поработав и подержав в руках кое-какие деньги, я понял, как их мне не хватало.　

— Послушай, Никитушка, но ведь там ужасно?　

— Там не то что в институте, но все-таки и не так плохо.　

— Мне кажется, что ты попал совсем не туда.　

— Но ты же знаешь, как у меня дома. Нужно было что-то делать. Ты не беспокойся. Там очень неплохо. Там замечательные люди. У меня с ними отличные отношения. Все прекрасно, ты только не беспокойся.

Глава 19

ПРОКЛЯТЫЙ ДЕНЬ

Однажды вечером Шамиль явился к Ольге и приказал:　

— Собирайся.　

— Зачем? — удивилась она.　

— У меня для тебя сюрприз. Собирайся, потом объясню, — настаивал он.　

— Но я не могу… Я работаю.　

— Успеешь еще написать свою диссертацию.　

В машине он рассказал ей:　

— Мы едем в «Йокогаму». Самый крутой в Москве японский ресторан. Ты умеешь есть деревянными палочками?

— Ты везешь меня в ресторан?　

— Да, — сказал он.　

— Ты везешь меня в ресторан и даже не предупредил об этом.　

— Ничего страшного. По-моему, одета ты вполне подходяще.　

— Я не об этом. Что я буду делать в ресторане? Я только что поужинала.　

— Ничего страшного. Там главное не это. Главное — попробовать. Ты когда-нибудь ела мясо змеи?

— Нет, и не собираюсь.　

— Говорят, оно очень вкусное. Надо попробовать. Вообще все в жизни, Оля, надо попробовать.　

— Нет, змею я не стану есть, — сказала она. — И вообще, я не хочу в ресторан. Мне завтра рано вставать и идти в институт.　

— Забудь хоть на минуту о своем институте.　

— Не могу. Он для меня очень важен. Знаешь, как у нас здорово?　

— И что же у вас такого?　

— Все. Особенно люди. Студенты. Они у нас такие талантливые, такие прекрасные ребята. Например, Мишка Муслин. Я тебя с ним как-нибудь познакомлю, чтобы ты понял, что мир не ограничивается только деньгами и делами.　

— А чем же он ограничивается? — улыбнулся Шамиль.　

— Думаю, что ничем.　

— Значит, этот твой Мишка такой беспредельный? И чем же он занимается?　

— Учится на искусствоведческом.　

— На искусствоведческом?　

— Да.　

— Странное занятие. И кем он выйдет?　

— Пока сам точно не знает.　

— Учиться на искусствоведческом, чтобы затем продавать мебель или обувь?　

— Зачем ты так?　

— Но это же не профессия — искусствовед. Все равно рано или поздно ему придется уйти в какую-нибудь более полезную сферу. Торговать мебелью, обувью, кассетами, чем угодно. Что такое искусствовед?　

— Знаешь, сколько хороший искусствовед получает на Западе?　

— А при чем здесь Запад? Он, наверно, страшный зануда, твой этот примитивист. Толстый, с　бородой, в очках, курит «беломор», разговаривает как профессор.　

— Он? Если бы только видел его! Он совсем другой. Без бороды, с ангельским личиком, очков не носит, хотя зрение у него, кажется, не очень. В общем, он очень интересный человек! И я давно его знаю. Такой не пойдет продавать обувь.　

— Нет, и все-таки я не верю. Куда он, по-твоему, денется?　

— Пойдет, например, в музей. Каким-нибудь научным сотрудником. Будет работать в фондах, выступать на конференциях, искать новые таланты. Или еще — вести экскурсии.　

— Ты это серьезно?　

— Вполне. Мы с ним давно уже дружим. Он человек искусства, точно тебе говорю. Поехали?　

— Куда?　

— К нему домой.　

— Брось.　

— Нет, правда?　

— Зачем?　

— Я вас познакомлю.　

— Все равно не понимаю зачем. Что я ему скажу? Сколько ему лет?　

— Двадцать четыре, кажется.　

— Он еще совсем мальчишка.　

— А говорить ничего и не нужно. Поехали, слушай! Зачем нам в этот ресторан? Ну что мы там не видели?　

— Это японский ресторан. Мне его давно рекомендовали как лучшую в Москве японскую кухню. Там настоящие повара, из Токио.　

— Ну давай в другой раз эту японскую кухню. Мне совсем не хочется теперь в ресторан. Поехали к нему. Тебе же, наверное, интересно, с кем я дружу?　

— И где он живет?

— Под Москвой, возле Мытищ.　

— Ну вот еще!　

— Это совсем близко, правда! Сразу за кольцевой, в поселке Дружба.　

— Ты хочешь сейчас туда ехать?　

— А что? Давай?　

— И что он скажет, этот твой друг, если мы припремся к нему без приглашения?　

— Почему — припремся? Мы приедем. К нему только так и нужно приезжать. Он рад любому гостю. Знаешь, у него обязательно еще кто-нибудь. С кем-нибудь познакомимся. Он только рад будет.　

— Что-то не нравится мне все это.　

— Ну поехали, Шамиль!　

— Может быть, лучше вначале позвонить?　

— Да кто же звонит? Так мы только все испортим, весь эффект от неожиданности. К тому же у него нет телефона. Поехали?　

— Ты с ума сошла. Не понимаю. Поехали, ладно. Куда ехать?　

От ВДНХ «шевроле-тахо» свернул на Ярославское шоссе, и уже минут через двадцать они были на месте. Шамиль знал этот тихий дачный поселок, примыкавший к шоссе и тянувшийся вплоть до Лосиного Острова.　

— Он не только искусствовед, — сказала Ольга, когда они подъехали к новому кирпичному дому и вышли. — Он еще и художник, и философ, и поэт.　

— О господи! — улыбнулся Шамиль. — Куда ты меня завезла!　

— Ничего, ничего! Вот увидишь. Он прекрасный человек. Только не комплексуй. У него все по-простому.　

Они зашли в один из подъездов и поднялись на последний этаж.　

— Это мансарда, — шепнула она, когда они позвонили в дверь. — Мы под самой крышей. Увидишь, какая квартира.　

Дверь открылась, и на пороге возник юноша, полностью совпавший с тем, что описывала Ольга. Правая рука его держалась за дверь, а в левой он зачем-то держал бейсбольную биту. Ни слова не говоря, он кивнул гостям, и они прошли. Квартира состояла из кухни и одной огромной комнаты под крышей, освещенной двумя покатыми окнами. Юноша церемонно протянул Шамилю руку и сказал:　

— Мишка.　

— Шамиль.　

Из дверей комнаты вышел и встал на пороге мрачноватый тип с помятым розовым лицом. Он склонил голову и стал довольно нагло рассматривать Шамиля, всем своим видом показывая, что пока не узнает его, но где-то уже видел. Оба они, и Мишка и этот тип, были, по всей видимости, изрядно пьяны.　

Непредставившийся юноша сделал два коротких шага навстречу и протянул руку.　

— Игорек, — сказал он торжественно. — Из Пензы я. Пензяк. Поэт милостью Божией.　

Шамиль покосился на Ольгу. Она с трудом сдерживала смех. Мишка Муслин с бейсбольной битой широко улыбался.　

Но сам Игорек был настроен серьезно.　

— Шамиль, — ответил ему Шамиль, подавая руку.　

Ему казалось, что над ним смеются, но на вид все было довольно серьезно.　

Игорек сходил в комнату и вернулся оттуда со стаканом, наполненным до половины прозрачной жидкостью.　

— Что это? — поморщился Шамиль.　

— Не бойся, не ряженка, — сказал Игорек.

— Водка?　

— Контрольный стакан. Выпьешь — примем как друга. Не выпьешь — обида.　

Шамиль снова посмотрел на Ольгу.　

— Выпей, выпей, — шепнула она, — а то они обидятся.　

— Но я за рулем, — сказал Шамиль.　

— А я что, по-твоему, — ответил Игорек, — без руля? Я тоже на офигительной машине.　

Шамиль снова поглядел на Ольгу. Делать было нечего. Он взял из рук Игорька стакан и опустошил его.　

Ему подали банку с огурцами.　

Шамиль попытался выловить вилкой огурец, но неосторожно пролил на серый ковролин рассол и выронил несколько веточек петрушки.　

— Ничего, ничего, — успокоил его Мишка, — не огорчайся, Шамиль. Придет Лида и все уберет.　

— Кто это — Лида?　

— Моя герл.　

Шамиль с Ольгой сняли обувь и прошли в комнату. Мишка Муслин стоял посреди комнаты, держа теперь в руках вместо биты черную африканскую маску.　

— В этом доме существуют традиции, — сказал он. — Нужно посвятить в них гостя.　

Шамиль снова покосился на Ольгу, но она беззаботно улыбалась, и он понял, что нужно расслабиться и поиграть с ребятами в их игру.　

Вначале на лицо ему надели эту черную маску. Мишка включил магнитофон и поставил какую-то чудовищную африканскую музыку.　

— Это музыка моей родины, — сказал он. — Гость должен исполнить танец.　

И Шамиля заставили станцевать под тамтам.　

Затем Игорек подставил под окно табуретку, открыл его и влез на крышу, которая была довольно крутой.　

— Смотри не свались, — крикнул ему Шамиль, заставляя себя улыбаться.　

— В этом весь и фокус, — сказал Мишка. — Это второе испытание. Ты должен идти вторым.　

— Куда?　

— За Игорьком. На крышу. Мы должны проверить твои летные качества.　

— Ребята, ну это уже совсем глупость, — сказал Шамиль. — Нет, на крышу я не полезу.　

— Не полезешь — обида, — сказал ему Игорек, высовываясь в окно.　

И Шамилю пришлось лезть вместе с Игорьком по крутой и скользкой металлической крыше.　

— Мы должны дойти до вершины, — сказал ему Игорек.　

— А что там, на вершине?　

— На вершине горная благодать.　

Как выяснилось, на самом верху рядом с трубой на маленьком импровизированном столике находилась начатая бутылка водки и два стакана. Видимо, Мишка и Игорек пили здесь. Пришлось выпить и «горной благодати».　

— Слушай, Шамиль, — спросил его Игорек, — ты Гребня уважаешь?　

— Кого?　

— Гребенщикова, Борю?　

— Не знаю, — ответил Шамиль, — мне он не нравится.　

— Почему?　

— Не уважаю, и все.　

— А что ты слушаешь?　

— Ничего.　

— Так не бывает.　

— Мне некогда. Я работаю. И вообще, почему вы здесь все время спрашиваете? Мы пойдем вниз?

— Пойдем, — сказал Игорек. — Только вот что… Подожди. Не спеши. Оглядись вокруг себя. Смотри, видишь?　

— Что это?　

— Небо.　

— Ну?　

— Хочешь, я прочту тебе свои стихи?　

Пришлось еще выслушать и стихи, которые Игорек читал очень хорошо и довольно громко. Проходившие под домом люди останавливались и тоже слушали.　

Они снова спустились вниз.　

— Слушай, а ты правда на тачке? — спросил его Мишка.　

— Да.　

— У тебя какая тачка?　

«Шевроле-тахо».　

— Классно. Ты крутой. Ты супер. Это такая большая вся, да? Навороченная?　

— Да.　

— А у меня «монобоза».　

— Что?　

«Монобоза», — повторил Мишка, — последняя модель. С передней дверцей для ног, чтобы лежать и ехать. Ну ладно, это все лирика. Пойдем, я тебе покажу кое-что покруче.　

Они прошли к его компьютеру, и Мишка стал заставлять Шамиля играть в футбол.　

— Я не люблю футбол, — открещивался Шамиль.　

— Это компьютерный футбол. ФИФА-2000. Ты за какую команду будешь? Давай я тебя за сборную Азербайджана поставлю.　

— Почему за сборную Азербайджана?　

— Но ты же Шамиль?　

— Ну и что? Я никогда не был в Азербайджане.　

— Ты Шамиль! Ты герой! Ты супер! Ты должен　всех сделать! Давай, Шамильчик, покажи себя. Прояви волевые качества. Вот эта кнопка — пас. Вот эта кнопка — подкат. Вот эта — удар. Ты с кем хочешь сыграть? С какой командой?　

— Какую-нибудь послабее. Я ни разу не играл в этот ваш футбол.　

— Хорошо, — сказал Мишка. — Вот одна из самых слабых африканских команд. Подходит?　

— Подходит.　

— Мадагаскар. Посмотрим, кто — кого.　

Игра продлилась четыре минуты, и Шамиль проиграл со счетом 0:7.　

Мишка хотел поставить Шамилю еще какую-то игру, но пришел Игорек и решительно стал требовать, чтобы выпили. Они выпили, потом еще. Когда водка в бутылке закончилась, Игорек с самым загадочным видом отозвал Шамиля в сторону и сказал:　

— Слушай, брат, тут такое дело. Водки-то больше нет.　

— Ну и что?　

— А ведь хочется?　

— Кому?　

— Да всем хочется.　

— Мне — не хочется. Мы скоро уходим.　

— Уходите? Ладно. Жаль, конечно. Но все-таки. Не одолжишь? А? Нам бы до завтра продержаться? А завтра деньги будут. Не одолжишь?　

— Сколько тебе нужно?　

— Ну на бутылку. Рублей пятьдесят.　

Шамиль достал из кармана деньги.　

— И на закуску, — добавил Игорек, заметив толщину пачки.　

Шамиль протянул ему пятисотрублевую купюру:　

— Этого хватит?　

— Думаю, что да, — сказал Игорек.

Шамиль уже собрался отойти от него, но Игорек схватил его за рукав.　

— Слушай, — сказал он, — такое дело.　

— Что еще?　

— Ты же говорил, ты на тачке.　

— И что?　

— Ну ты же понимаешь?　

— Я никуда не поеду.　

— Слушай. Ну не в падлу. Я бы сам сходил. А здесь пешком не дойти. Да и страшно. Смотайся, а? Вот пятьсот рублей. Водки и всего там, что будет, не жалей. Купи на все.　

— Ладно, — сдался Шамиль. — Я вам всего куплю, но сами мы затем уезжаем. Хорошо?　

— Хорошо, — сказал Игорек.　

— Только дороги я не знаю. Поедешь со мной.　

Они вышли и сели в машину.　

Они кружили по темным улицам поселка Дружба. При виде любого далекого фонаря Игорек кричал ему, показывая рукой:　

— Туда! Туда! Сворачивай! Там точно магазин! Я вспомнил! Мы здесь брали уже!　

Они ехали, но всякий раз ошибались, никакого магазина там не было. Приходилось снова кружить по темным дачным улицам.　

Наконец терпение Шамиля лопнуло, он выехал на Ярославку и погнал в сторону кольцевой.　

— Куда это мы? — испугался Игорек.　

— Там в одном месте круглосуточный супермаркет, — сказал Шамиль. — Там и закупимся.　

— Но там же дорого! — ужаснулся Игорек.　

— Ничего, — ответил Шамиль. — Денег хватит.　

Несколько раз по дороге звонил мобильник, который Шамиль отключил в квартире. Игорек с любопытством смотрел на Шамиля, который ругал каких-то своих подчиненных.

Вдруг он спросил у Шамиля:

— А можно мне тоже позвонить?

Обозленный Шамиль, ни слова не говоря, протянул ему телефон.

Игорек осторожно принял его из рук Шамиля, рассмотрел и снова спросил:

— А можно в Пензу?

— Можно, — сухо ответил Шамиль.

Игорек набрал номер.

— Але, папа, привет, это я! — сказал он радостно, но тут же голос его потух, и некоторое время, пока родитель за что-то распекал его, он молчал. — Послушай, папа, я не могу. Почему? Потому что я не в Пензе. Честно, я не в Пензе. Я в Москве. Ну что значит «какого черта меня туда потянуло»? Нет, я не разыгрываю тебя. Честно. Я в Москве. У Мишки. У Муслина. Ну так получилось. Ну что значит «почему не предупредил»? А как я мог? Да, пошел за картошкой. Да, на рынок. А потом свернул на вокзал. Да, вдруг поезд. Ну неужели ты не знаешь, как это бывает? Это же просто как затмение! Сел и поехал! Нет, не пью. У меня важное деловое поручение. Мы едем с Шамилем в машине. Что? Я не слышу! «В какой еще машине»? Я не помню. Он говорил мне в какой, но я забыл. Подожди, сейчас спрошу.

Игорек отложил трубку и спросил у Шамиля:

— Как называется твоя машина?

— «Шевроле-тахо».

— «Шевроле-тахо», — повторил Игорек. — Да честно тебе говорю! Огромная такая махина! Просто грузовик! Помнишь, у дяди Васи «газик» был с ручным управлением? Ну который онв озере затем утопил? Вот что-то вроде этого! Скорость бешеная! Сейчас посмотрю! Девяносто километров, папа! Можно и больше, но мы уже въехали в Москву.

Он снова отнял от уха трубку.

— Не верит, — радостно подмигнул он Шамилю. — Але, папа, ну ты извини, я не могу с тобой долго. Здесь эти компании мобильной связи дерут огромную плату. А потом, мы уже приехали. Как — куда? В супермаркет. Ну так, закупиться по мелочишке.　

Шамиль с Игорьком вошли в стеклянные двери огромного, сияющего огнями супермаркета.　

— Иди выбирай, что тебе нужно, — сказал Шамиль Игорьку.　

— А ты?　

— А я здесь пока, возле касс тебя подожду.　

— Пойдем вместе, Шамиль, — неуверенно предложил Игорек.　

— Иди-иди!　

— А что, если я что-нибудь не то куплю?　

— Покупай сам, что знаешь, — сказал ему Шамиль. — Я уже не могу. Ты меня просто достал, парень!　

Игорек взял на входе металлическую тележку на колесах и покатил ее в зал.　

Минут двадцать его не было. Шамиль ходил в проходе у касс и посматривал в ту сторону, где скрылся Игорек. Еще через десять минут в одном из проходов он увидел его.　

С большим трудом, напрягая все мышцы, с перекосившимся от напряжения лицом Игорек вез перед собой тележку, набитую до отказа.　

Быстрым шагом Шамиль подошел к нему.　

— Ты что, собираешься все это купить на пятьсот рублей?! — закричал он Игорьку.　

— Почему на пятьсот? — не понял Игорек.　

— А сколько у тебя денег?!　

— Вообще ни копейки.　

— Ты знаешь, сколько все это может стоить?!　

— Не знаю, — признался Игорек, — я не считал.

— А ты посчитай, идиот!　

— Я не считал. Я взял сначала одно, затем другое, и как-то оно само собою все наполнилось.　

— Да ты посмотри! Ты шотландского виски три бутылки сунул, каждая уже по полторы тысячи! А это что?　

— Французский коньяк, — виновато сказал Игорек. — Я хотел попробовать.　

— Ты знаешь, сколько он стоит?! — закричал на него Шамиль.　

— Дорогой? — невинным взглядом посмотрел на него Игорек.　

— А это что?! — снова кричал Шамиль. — Текила! Ты хоть знаешь, что это такое?!　

— Водка. Мексиканская. Из кактусов.　

— Какого черта она тебе нужна?! Посмотри на свою рожу! Взгляни в зеркало! Возьми себе обычной горькой, белой, русской водки!　

— Я уже взял, — признался Игорек, — показывая на несколько бутылок, припрятанных под упаковками с сыром, окороками, жареной курицей, семгой, крабами, креветками и прочими деликатесами.　

— Слушай, — сказал ему Шамиль, — ты не такой уж дурак, каким вначале прикидывался. Но больше всего на свете я не люблю одного — наглости. Иди и отнеси все это обратно.　

Игорек показал глазами на кассиршу, смотревшую на них.　

— Что ты мне показываешь?!　

Игорек снова показал глазами.　

— Что ты мне на нее показываешь?!　

— Неудобно, — тихо проговорил Игорек. — Скандал выйдет. Все-таки это супермаркет.　

— А мне какое дело?　

— Осрамимся.

К ним подошел молодой человек в фирменном синем комбинезоне супермаркета и спросил:　

— Хотите еще что-нибудь взять?　

— Нет, — резко ответил ему Шамиль. — Все, больше ничего. Хватит на сегодня. Мы уходим.　

— Вот касса, — показал молодой человек.　

— Спасибо. Но я и сам вижу, — сказал ему Шамиль.　

Девушка-кассирша долго перекладывала товар из одной корзины в другую.　

Под невинными с виду пакетами хрустящей картошки и сигаретными блоками обнаруживались все новые и новые не менее диковинные напитки.　

— Двадцать семь тысяч сто сорок пять рублей, — сказала она и пробила чек.　

Шамиль достал деньги и отсчитал нужную сумму.　

Они возвращались.　

Когда уже подъехали к дому, где жил Мишка Муслин, Игорек приободрился, заерзал на сиденье, посмотрел на Шамиля и сказал:　

— Все-таки лихо мы с тобой крутанулись. Двадцать семь тысяч! Это же почти что тысяча баксов! Отцу расскажу — не поверит.　

Было уже поздно, когда Шамиль и Ольга выходили из дома Миши Муслина. Шамиль подумал, что если бы не каприз этой девочки, то у них сегодня вышел бы прекрасный вечер в ресторане. А вместо этого пришлось общаться с этими клоунами.　

— Прости, — сказала Ольга, усаживаясь на переднее сиденье рядом с ним. — Я не думала, что они будут так веселиться.　

— Ничего, — ответил Шамиль.　

— Они еще мальчишки.　

— Хороши мальчишки! Ты видела, как они водку жрут? Особенно тот. Он мне сразу не понравился. Поэт милостью Божией. Как его? Игорек. Этот точно не новичок в своем деле. Черт побери! Как он меня раскрутил на эти деньги! Меня никто еще так не раскручивал.　

— Но все-таки, согласись, они славные ребята, — сказала Ольга.　

— Да, — сказал Шамиль. — Согласен. И даже готов поверить теперь, что этот твой Мишка Муслин пойдет работать в музей.　

Недалеко от ВДНХ их машину остановили гибэдэдэшники.　

— Черт, — сказал Шамиль. — Еще этого не хватало! Я же пьян. От меня сильно пахнет?　

— Возьми жвачку.　

— Поздно.　

Шамиль вышел из машины. Ольга видела, как он разговаривает с инспектором, как инспектор отчитывает его, как они идут к нему в машину.　

Спустя какое-то время он вернулся.　

— Ну что? — спросила Ольга.　

— «Что», «что»? Чуть права не забрал! Проклятый день!　

— И что ты ему сказал?　

— Прочитал стихи Игорька, поэта милостью Божией.

Поздно ночью, отвезя Ольгу домой, Шамиль вернулся домой. Он принял душ, переоделся в халат и вышел на балкон выкурить сигарету. В это время раздался телефонный звонок. Шамиль испугался. То ли резкий звонок так напугал его, то ли какое-то предчувствие — он не понял. Только когда он подошел к аппарату и поднял трубку, он помнил, что сердце его колотилось со страшной силой.　

— Алле, Москва? — раздался голос телефонистки, говорившей с сильным восточным акцентом.　

Она назвала его номер телефона.　

— Да, — проговорил Шамиль.　

— Ответьте. Вас вызывает Демирджи, Абхазия.　

— Какой Демирджи? — Шамиль насторожился. Телефонистка пропала. Спустя минуту возник незнакомый ему мужской голос.　

— Алле, Москва? — закричал он.　

— Да.　

— Вы Шамиль Муталибов?　

— А кто вы? Вы из Абхазии? Вы от Ахмата? Голос замолчал.　

— Алле! — кричал Шамиль. — Я вас не слышу!　

— Шамиль Муталибов, — проговорили в трубке, — кое-что случилось.　

Вдруг Шамиль задрожал:　

— Пождите… Что вы сказали? Я ничего не понимаю. Я ничего не слышал!　

— Шамиль Муталибов, вы меня хорошо слышите?　

— Да, да!　

— Шамиль Муталибов, ваш брат Ахмат… Сегодня утром.　

— Что — Ахмат?! Что с ним?! Ему плохо?　

— Шамиль Муталибов, ваш брат… сегодня утром. В селе Чортай. На мине. Сделать ничего было нельзя. Когда мы привезли его в больницу, он был уже мертв. Похороны послезавтра, в субботу.　

«В субботу… в субботу… В субботу у меня рынок, я не могу», — была первая мысль Шамиля. Он еще ничего не понял.　

Часть вторая

Глава 1

ШАМИЛЬ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

Рано утром 18 января Шамиль возвращался из Абхазии. На подлете в иллюминатор он увидел знакомые заснеженные поля, темневший лес и ослепительно белое солнце, поднимавшееся из ледяного тумана.　

И когда вдруг после плавного скольжения над землей Ту-154 осторожно коснулся посадочной полосы и, легонько подскакивая, побежал по ней, он наконец пришел в себя. И даже на миг ему показалось, что все, увиденное им за последние дни, можно представить себе одним ужасным сном. Он подумал, что вот сейчас его встретит Комов, они усядутся в знакомый серый «шевроле», а уже к вечеру, после переговоров в офисе и разных встреч и особенно после ужина в «Аминате», с сыром и легким красным вином, все точно будет казаться сном. Ему так хотелось. Он боялся, что иначе нервы его не выдержат. А единственное, что теперь может спасти его, — это нервы. Их нужно беречь.　

Брата больше нет, он убит.　

Всю дорогу, словно боясь позабыть, он твердил про себя эти слова.　

Брата нет, Ахмата нет, его убили.　

Еще сейчас он отчетливо понимает это, но к вечеру все это: сам Ахмат, похороны, тяжелые переживания последних дней — все увиденное им будет казаться далеким. Он надеялся на это. Ради памяти брата, думал он, ради памяти всех его родственников, ради того чтобы жизнь их рода продолжилась. Нужно забыть. И как можно скорее.　

Брата нет, и сейчас это еще горе. Но к вечеру он не будет уже повторять про себя как заклинание: «брата нет», «брата нет». Брата нет. Ну и что? Нет давно отца, нет матери, нет многих близких людей. Думать не надо. Брата нет. Значит, так было нужно.　

И все-таки никакие утешения не могли успокоить его. Все время, не переставая, он представлял, что единственный близкий для него человек лежит теперь далеко отсюда в промерзшей каменистой земле.　

На выходе у контроля его встретил Комов.　

Шли к машине, как показалось, неимоверно долго. Шамиль старался не смотреть по сторонам, а глядел впереди себя вниз на узенькую полоску под ногами, отделенную от всего его собственным взглядом.　

Комов осторожно поинтересовался, как дела, но Шамиль, думая о чем-то своем, неожиданно ответил: «Все прекрасно». Комов понял: Шамиля лучше не трогать.　

Выехав из Внукова, они свернули на Киевское　шоссе. С огромной скоростью проносились мимо яркие рекламные щиты.　

Долгое время Шамиль молчал, затем, будто снова очнувшись, спросил рассеянно:　

— Что ты так гонишь?　

Комов показал правой рукой на спидометр:　

— Восемьдесят километров.　

— Сбавь, — приказал Шамиль.　

Комов сбавил.　

— Еще сбавь. Ты же не хочешь меня убить? Комов повиновался.　

— Какие новости? — вяло спрашивал Шамиль.　

— Все по-прежнему, со вчерашнего дня ничего нового.　

— Плохо.　

Шамиль вспомнил, что разговаривал с Комовым по телефону еще вчера вечером, из Сухуми.　

Чтобы как-то отвлечься от дурных мыслей, Шамиль занялся магнитолой. Он перебирал рассеянно кнопки, пытаясь отыскать приятную мелодию, но все, что попадалось, было невыносимо, потому что сразу же вспоминалась толкучка, рев над ней, безумные, экзальтированные покупатели, все эти патлатые бездельники в «косухах». Он не любил тех, кто платил ему деньги. Он не любил той музыки, которую слушали эти уроды. Всякий раз, когда он появлялся на рынке и его телохранители вместе с охранниками расталкивали толпу, чтобы освободить дорогу, ему хотелось отвести их всех куда-нибудь на пойму Москвы-реки и всех разом расстрелять. Он ненавидел покупателей. Он ненавидел их музыку. Он ненавидел фильмы, которые они любили. Только одну кассету он мог просматривать бесконечное число раз. Он всегда думал, что Абхазия, в которой он никогда до того не был, чем-то похожа на Сицилию.

Но вот теперь он возвращался из этой страны, и чувства его были не самыми лучшими.　

Крикливые, шумные люди, некрасивые смуглые женщины с короткими ногами, грязный и неприютный Сухуми и почти первобытное существование большинства сел, мимо которых они проезжали.　

Их везли по узкой, извилистой горной дороге до того самого села, где, по завещанию Ахмата, его должны были похоронить. Кругом стелились недавно только покрывшиеся зеленью холмы, на которых паслись овцы и козы, а за холмами синевато-серые горы…　

И несколько раз в проемах между холмами показывались сверкавшие снегом вершины гор.　

Тело прибывало из Ткварчели утром, к одиннадцати.　

Но часа в два позвонили из какого-то села по дороге и сказали, что прибытие по каким-то причинам задерживается.　

Ему не терпелось, ему было больно, он не находил себе места и даже хотел нанять машину, чтобы выехать навстречу брату, но местные намекнули, что так не принято, надо ждать, к тому же никто точно не знает, какой дорогой они поедут, и есть неприятная возможность разминуться.　

И тогда он решил пройтись по селу.　

Он видел дома за высокими, глухими заборами с осыпающейся серой штукатуркой. Видел ленивые, сонные лица недавно проснувшихся хозяев. Многие из них стояли у своих домов и беззастенчиво глазели на него. Из ворот выезжали обшарпанные иномарки, и в них он видел людей с таким гордым видом, будто все они короли жизни, и не только здесь, но по крайней мере на тысячи километров вокруг.　

В центре села дома расступились перед площадью, на которой, окруженный цветником, стоял на высоком постаменте низенький памятник Ленину. И у Ленина был такой же важный и даже надменный вид, как у обитателей этого села.　

Он заглянул в магазинчик, поразивший его своей нищетой. Он прошелся по рынку — и здесь то же. Особенно странно было видеть продававшееся молоко в пластиковых бутылках из-под кока-колы.　

Чумазые дети в дешевых ярких спортивных костюмах бежали по улице. Несколько совсем маленьких мальчиков в строгих темных костюмах при галстуках и с ранцами на плечах направлялись к школе, пиная по ходу консервную банку.　

На горизонте тут и там виднелись серые невысокие горы, но живописны они не были. Иногда скрывшееся за высокими облаками солнце освещало то одну, то другую часть этих гор. Было довольно холодно.　

«Неужели обо всем об этом и мечтал Ахмат? — думал Шамиль. — Нет, не понимаю. Что здесь такого? Как можно здесь жить? Почему они все уже давно не уехали отсюда?»　

И он понимал: все это похоже на то, что он видел когда-то в фильме о Доне Корлеоне: горы, камни, пыль, особое, поэтичное южное убожество. Но в настоящей жизни, а не на кассете принять он этого никак не мог.　

Ему было непривычно оказаться без дела, просто гулять по селу. Шамиль не помнил уже, когда последний раз вот так бродил, хотя бы даже по Москве, не зная куда пойти дальше. Ему хотелось распорядиться, кому-нибудь позвонить, куда-нибудь срочно поехать. Он чувствовал, что словно выключен из игры, из какого-то напряженного жизненного праздника, и думал о себе как об актере, который в ожидании возобновления съемок бесцельно шатается между декорациями. Что-то было в этом во всем, внезапно окружившем его своей тишиной и глухотой, невероятно пустое и мертвенное.　

Он вернулся за час до назначенного времени к дому и узнал, что тело брата привезут лишь к пяти… Снова звонили, снова по какой-то причине вышла заминка.　

Он не стал узнавать почему и что, а спросил у женщины, рубившей дрова в сарае, как пройти на почту, и пошел по указанному адресу. Ему захотелось сделать несколько звонков домой, не прося об этом хозяев дома, у которых и без того было много хлопот. Но почта оказалась закрытой, и он не понял по какой причине — надпись на бумажке, приколотой кнопкой к двери, была по-абхазски.　

Зачем ему звонить? Кому? Можно было позвонить Ольге. Или Стелле. Или компаньонам по бизнесу, поинтересоваться, как идут дела, а то они без него наверняка почувствовали себя свободнее.　

Но Шамиль понимал, что все это вовсе не обязательно. Просто хотелось дозвониться кому-нибудь туда, в тот мир.　

Он вернулся обратно, два раза обошел дом, затем закурил, присел на каменное крыльцо, поросшее чахлой пыльной травкой.　

С крыльца хорошо была видна грунтовая дорога, поднимавшаяся зигзагом на холм, на вершине которого стояла мечеть с одним острым минаретом.　

Уже минут через десять Шамиль шел по этой дороге над селом.　

Чем выше он взбирался, тем сильнее начинал хлестать ветер, почти незаметный там, внизу.　

В двухстах метрах от вершины холма в скалистой расселине он заметил родник.　

За мечетью, которую он обошел несколько раз, начиналось кладбище. Оно было обнесено каменным забором, местами пробитым и растащенным местными жителями, и все утопало в кустах и деревьях. Он отыскал калитку, заросшую кустами, зеленевшими в этих краях даже в январе, и зашагал по дорожке мимо каменных надгробий.　

«Где-то здесь, где-то здесь», — думал он.　

К концу кладбища, ближе к обрыву, со стороны которого хлестал уже сильный холодный ветер, деревья становились все ниже, все моложе, а затем и вовсе пропали на пустынном участке, усеянном следами свежих захоронений.　

Издали он заметил три ямы.　

В одной из них по пояс был виден старый седовласый и седобородый могильщик в грязной телогрейке. Шамиль подошел ближе.　

Фигура могильщика то исчезала в яме, то снова появлялась одновременно с порцией летевшей земли. Он упорно трудился.　

Стараясь не привлекать внимания, Шамиль подошел к старику и встал у края.　

Могильщик, повернутый в другую сторону, заметил тень Шамиля и, прервав свое дело, спросил его о чем-то по-абхазски. Шамиль ответил ему по-русски. И могильщик на хорошем русском, помогая себе жестом, попросил сигарету. Шамиль достал пачку «Мальборо» и протянул.　

Могильщик засуетился, бросил лопату, стал отирать свои руки.　

— Кому? — спросил Шамиль, подавая зажигалку и указывая на вырытую яму.　

— Яма, что ли?　

— Яма.　

— А старухе одной, — ответил тот, прикуривая.　

— А вот эти?　

— Так, — сказал могильщик, — тоже старухам.　

— Почему ты так уверен, что только старухам? А где у тебя старики?　

— Старики пока живы.　

— А как ты знаешь, кто умер: старик или старуха? Тебе об этом говорят?　

— Нет.　

— По размеру могилы?　

— Нет, бывают разного роста и старики, и старухи.　

— Тогда как же?　

— За стариков платят лучше, — ответил могильщик. — Говорят, работай хорошо, чтобы все прошло как по маслу, знатный человек умер. Просят все камни выбрать и выбросить. Приходят всякие родственники, смотрят, рассказывают о том, что за человек был, сколько сыновей и дочерей, сколько внуков, какой дом построил, советы мне дают, как правильнее работать. У нас село большое. Многие друг друга не знают. А за старух почему-то не очень платят. Ну а за одиноких — так вообще гроши. Такое вот неравенство глупое.　

— Почему же глупое?　

— Потому что умер человек. Нет его. Все равно ему. А родственники еще хотят что-то показать кому-то, удивить весь мир. А человека нет уже. Все.　

— Да, невеселая у тебя работа, старик, — сказал Шамиль. — Как же ты тут один?　

— Управляюсь.　

— И сколько человек в вашем селе умирает за день?　

— Когда сколько. Бывает, что и никто. Бывает, что неделю, а то и две никто не умрет.　

— На что же ты тогда живешь?　

— У меня пенсия, две козы, овцы. Сын у меня в Тбилиси, помогает. Да, время тяжелое. Самая главная профессия — и так оплачивается.　

Шамиль прошелся вдоль могилы, подошел к краю, заглянул внутрь.

— Ты считаешь, отец, что твоя профессия самая главная? Не шутишь?　

— Не шучу, сынок, не шучу.　

— Нет, наверное, каждый так считает. Что его профессия самая главная.　

— Нет, не каждый. У тебя какая профессия, сынок?　

— Профессия? — Шамиль задумался. — Я не знаю, как это назвать. Наверное, я торговец.　

— И что же? Ты считаешь свою профессию самой главной?　

Шамиль пожал плечами:　

— Не знаю. Нет. Для меня она только способ заработать на хлеб. У меня нет времени задумываться о ее значении. Нет, не самая главная.　

— А почему?　

— Тоже не знаю.　

— Хочешь, отвечу тебе?　

— Ответь.　

— Потому что ты и другие люди без нее проживут.　

— Я? Без нее? Может быть. Но чем бы я тогда занимался?　

— Э! Разве мало других занятий на свете?! Был бы строителем.　

— Я не люблю строить.　

— Пас бы овец.　

— Я не люблю овец.　

— Шил одежду.　

— И сколько бы я нашил? Для жизни нужны деньги. И чем дальше, тем больше.　

— Чем дальше? — Старик улыбнулся. — Ну вот я старик. Стою перед тобой в могиле. Мне не нужны деньги. Зачем мне деньги? На лекарства? У меня есть свои лекарства. Если ты зайдешь ко мне домой, я покажу тебе, какие лекарства в бочках стоят у меня в подвале. Ну зачем тебе деньги? Ты такой молодой, свободный! Ты бы мог жить и без денег. Значит, твоя профессия не самая главная.　

— Я и не говорил, что она самая главная. Это ты начал. Ты говоришь, что у тебя такая профессия.　

— Да, потому что люди еще не разучились умирать, — сказал старик. — Когда будет изобретено средство и люди станут жить вечно, тогда таким, как я, нечего будет делать. Можно заняться чем-нибудь повеселее. Например, торговать. А? Чем ты торгуешь, сынок?　

— Сложно объяснить, отец. Но это еще дальше от жизни, чем ты думаешь.　

— Да? Ну может быть, может быть. Мой отец тоже копал. Только не здесь. Что это за кладбище? Смех! Посмотри кругом: горы. В горах нет теперь богатых людей. Мой отец копал в Сухуми. Вот там, я тебе скажу, есть место, чтобы копать! И люди! Какие прекрасные люди! Как много прекрасных людей! Огромный, большой некрополь, деньги там, понимаешь? Так вот, мой отец всегда говорил так. Послушай и запомни. Надеюсь, ты не осудишь меня за этот урок. Он говорил так. Что бы ни случилось, человек всегда сможет себя накормить. И во время войны, и во время чумы. Сможет. Что бы ни случилось, сможет построить себе дом. Если не в городе — в горах. Пришел, сложил камни — и живешь. Что бы ни случилось, человек всегда найдет что-нибудь, чтобы прикрыть свое тело от холода. И только одно, самое главное, нет, не может… Не было еще человека, который бы сам себя закопал. А ты спрашиваешь, почему главная.　

Старик снова взялся за свою лопату и стал ровнять стенки, из которых тут же посыпались мелкие белые камни.　

Шамиль не уходил, стоял недалеко и думал о　своем. Могильщик, видя, что Шамиль не уходит, отставил лопату и снова попросил сигарету.　

Шамиль протянул ему пачку, и старик молча закурил.　

— Завтра похороны, — сказал Шамиль, глядя в серое январское небо, точно такое же, как в Москве.　

— Может быть, я ничего не знаю. Мне говорят, где копать, и я копаю.　

— Послушай меня. Хоронят одного молодого парня. Ты знаешь об этом?　

Старик впервые слышал.　

— Он погиб два дня назад, — сказал Шамиль, присаживаясь на корточки и подбирая полы черного кашемирового пальто. — Там, в Абхазии, далеко отсюда. Слушай, отец, ведь ты живешь в селе. Ты должен знать, что завтра похороны. Разве у вас не хоронят тех, кто убит там, на войне?　

— Нет, я ничего не слышал, — сказал старик. — Молодой парень?　

— Двадцать два года.　

— Вай!　

— Двадцать два года, — снова повторил Шамиль.　

— Нет, не наш. У нас в селе никто не ходит туда. У нас все торгуют, как ты, торговое село. Ты понимаешь. Тяжело жить. Зачем воевать? Надо работать.　

— Я тоже так считаю и согласен с тобой, отец. Но кто же тогда там воюет?　

— Разные психи. Авантюристы. Мечтатели. Да сейчас там тихо. Уже почти не стреляют. Пять лет назад была война — это точно! Настоящая война. Много было выкопано земли. Сражались настоящие армии.　

— Мой брат не служил в армии, — сказал Шамиль. — Он сам… сам пошел… добровольно. Он верил в Конфедерацию.　

Старик посмотрел на него:　

— Так, значит, убили твоего брата?　

Шамиль молча кивнул.　

— Это большое горе, сынок.　

Старик отставил лопату и вылез из могилы. Шамиля поразили его черные живые глаза, вокруг которых вздрагивали и мигали глубокие тонкие морщины. Старик смотрел на него так, как будто убили его родного сына. «Неужели чужое горе может так сильно тронуть этого человека?» — не верил Шамиль.　

Они шли по дорожке к мечети. Старик вызвался проводить его до ворот и показать могилу какого-то известного в местных краях героя. На ветвях кустов весело щебетали воробьи. Старик чистил рукой лопату от комьев грязи.　

— Отец, что такое Конфедерация? — спросил Шамиль.　

— Конфедерация?　

— Да. Это какая-то старая история…　

— Зачем тебе это?　

— Мой брат боролся за нее.　

— Не знаю, что такое Конфедерация. Никакой истории нет. Это все выдумки… новые выдумки.　

— Нет, постой. Что значит — новые выдумки?　

— То и значит.　

— Разве это не правда?　

— Может быть, и правда.　

— Разве ты не слышал об идее Конфедерации?　

— Слышал, — улыбнувшись, сказал могильщик. — Ну и что?　

Шамиль надеялся, что старик скажет что-нибудь еще, но тот молчал, упорно молчал, пока они наконец не дошли до кладбищенских ворот.

У ворот, взявшись рукой за железную петлю, старик остановился.　

Шамиль, который шел чуть впереди, тоже остановился, но оборачиваться не стал. Отсюда, от кладбищенских ворот, с холма, были видны горы, широкой полосой уходившие на юг.　

— Эй, парень, — позвал старик.　

Шамиль обернулся. Его удивило такое обращение. Давно уже никто не обращался к нему так.　

— Эй, парень, не обижайся. Я честно не знаю, что такое эта идея. Я никогда не видел тех, кто верил бы в эту идею. Я много слышал об этом. Ну и что? Я не верю в слова. Человек говорил всю жизнь, а затем я его зарою, и оттуда, из-под земли, его голос уже не слышен. Люди хотят жить. Вот и все. Им надоело во что-то верить. Мы бедно живем, посмотри. У нас нет денег на что-то большое. У тебя у самого есть деньги на что-то такое? Ты богатый человек, я вижу: ты прямо держишься. И одет ты прилично. Но таких денег у тебя тоже нет, прости, конечно. Конфедерация… Горцы жили на двух морях: на Черном и на Каспийском. От Абхазии до Дагестана. Ты возьми карту и посмотри. Ну и что с того? Турки, грузины, русские… Какая разница? Человеку надо немного земли. Поверь мне, сынок. Я-то уж знаю.　

В шесть вечера Шамиль вернулся к дому и стоял теперь у открытых ворот во двор, за которыми наметилось движение.　

Собрались какие-то люди, многие из них посматривали на него, он заметил это. Два старика в черных протертых пальто и смешных старомодных шляпах с полями, подошли, пожали ему руку и стали печально что-то бормотать по-абхазски. Он понял, они выражали свое сочувствие, опустил голову, долго слушал, кивая, а затем по-русски ответил:　

— Да, да, спасибо.　

Как только старики отошли, подошел двоюродный брат отца дядя Ваша и объяснил, что эти старики — его родственники, братья дедушки, Назим и Нанык.　

— Весь наш род пошел из этого села, — сказал он. — Все родились здесь. Поэтому Ахмат и просил в случае чего похоронить его в этих местах. Ахмат любил гостить у нас. Да никто и не считал его гостем, он был для нас как родной.　

Шамиль видел потом этих стариков со стороны и наблюдал за их склоненными фигурами, за тем, как безмолвно, одними только губами, они шептались, стоя у дома в беседке, увитой голой лозой, и смотрели друг другу в глаза озабоченно и кротко. Глядя на этих стариков, он попытался представить себе, каким был его дед — он никогда не видел его, и от него не осталось ни одной фотографии, а только смутные давние рассказы отца о том, как дед воевал под Сталинградом.　

Позднее дядя Ваша подвел к нему двух женщин в черных платках и платьях и с черными от печали лицами, тоже дальних родственниц.　

Одна сказала, что Ахмат был для нее как сын. Она взяла Шамиля за руку и стала тихо пожимать ее, а сама в это время плакала и черным платком утирала слезы. Вторая, помоложе, с большими карими глазами, красавица, добавила, что Ахмат был для нее как брат.　

Было странно, что так много людей знали и любили Ахмата, а он, Шамиль, впервые видит их.　

В половине восьмого примчался дежуривший на холме мальчишка и стал кричать что-то по-абхазски.　

Он понял: едут.

На повороте к дому виднелся высокий пирамидальный тополь, половина сухих листьев которого не опала, а продолжала дрожать на легком ветерке.　

Вначале из-за тополя откуда-то снизу поднялся и распространился ввысь белый густой столб пыли, а затем показалась и вся процессия.　

В ней не было ничего, что бы могло выдавать ее скорбное предназначение. Но Шамиль понял: они.　

Поднялся ветер, столб пыли снесло в сторону, ветви тополя зашелестели, и редкие листья с него сорвались и полетели вместе с пылью.　

Шла «Волга» — фургон, а за ней старенький «еразик».　

На бугре у ямы они почти остановились, чтобы благополучно преодолеть препятствие.　

Все, кто оставался во дворе, вышли к воротам. Ворота отворили пошире. Все расступились, открывая для машин коридор. В тишине послышалось женское рыдание.　

Никто из водителей не знал Шамиля, и, когда он пошел по образовавшемуся коридору навстречу, один из них высунулся и стал резко кричать ему, махая рукой. Кто-то осторожно взял его за рукав и ввел в толпу.　

Когда машины въехали во двор и толпа медленно потянулась за ними, он отдернул руку, продолжавшую держать его, и поспешил за всеми.　

Он встал у задней двери «ЕрАЗа» и ждал. Двое молодых людей в камуфляже подошли к дверям микроавтобуса и раскрыли их.　

Они о чем-то посовещались по-абхазски, а затем один из них отошел в сторону.　

Двери были открыты, но Шамиль никак не решался заглянуть в них и увидеть…　

Наконец, собравшись духом, он сделал два нетвердых шага и подошел ближе.　

В дверях он увидел несколько досок, лежавших боком, металлические канистры, два небольших ящика и какие-то тряпки в засохшей краске. Ничего такого не было. Подошедшие из дому молодые люди, тоже в камуфляже, которых он до того не видел, стали вытаскивать эти доски и сбрасывать на землю. Все, что происходило, было странно. Шамиль ничего не понимал, обернулся, ища глазами дядю Вашу, но тут заметил, что из задней дверцы «Волги», окруженной толпой, несколько человек вынимали что-то длинное и узкое.　

Тело, завернутое в старый, протертый ковер, отнесли к беседке и, пока кто-то ходил за скамьей, держали на руках. Он стал подходить ближе. Молодые люди пронесли перед ним к кирпичному сараю доски, канистры и другое барахло. Стараясь никого не толкнуть, Шамиль протискивался все дальше и наконец остановился. Между двумя шляпами в узком пространстве виднелся ковер, в котором лежал Ахмат. Появилась скамья, четыре человека, державшие тело, отошли от него в сторону. Шляпы перед его глазами были сняты. Он увидел брата. Ахмат лежал как младенец.　

Затем тело внесли в дом и положили на обеденный стол.　

Могучий мулла с густой, непомерно черной бородой, в которой, однако, просвечивались серебряные седые нити, прошел мимо занавешенного легким ковром телевизора, зажег в полумраке свечу, закурил ладан, встал у изголовья и непомерно громким для такой тесной комнатки голосом стал читать из Корана.　

Все вышли. Остались одни родственники.　

Шамиль выбрал неприметный стул в углу и сидел, ожидая конца монотонного заунывного чтения.　

Перед ним, опустив голову, с упавшими на колени черными волосами, сидел дядя Ваша.

…Он попросил Комова отвезти его домой. Нужно было бы в офис, но Шамиль хотел домой, отоспаться и отдохнуть.　

Мысленно он попытался отвлечься от тех воспоминаний, которые преследовали его, и стал думать о предстоящей поездке в Америку, но почему-то и сама она, Америка, представлялась ему теперь какой-то горной страной, грязной и пыльной, и он понимал, что кошмары прошедших дней забудутся еще не скоро.　

Комов притормозил у подъезда. Шамиль посидел еще некоторое время, затем молча открыл дверь и вышел.　

— Я позвоню тебе сам, — сказал он Комову и пошел к подъезду.　

Он отпер дверь, очутился в квартире, где с тех пор ничего не изменилось. На кухне стояла чашка с холодным недопитым кофе, по столу были раскиданы хлебные крошки. Уезжая, он забыл положить в холодильник масло, и теперь оно, расплавленное, желтое, как человеческий мозг, заполнило до краев всю его фарфоровую немецкую масленку, подарок Стеллы. Он прошел в комнату, закрыл дверцу шкафа, которую не закрыл тогда, сел в кресло, поднял телефонную трубку, чтобы позвонить… Кому? Он еще сам не знал. Хотел Ольге, но только что он скажет этой девчонке? Нужно бы Стелле. Только Стелла теперь сможет помочь и утешить его. Но Стелла, должно быть, обижена на него. Но разве она не поймет, если он скажет, что погиб Ахмат и ему плохо, он приехал с его похорон. Но кажется, он успел позвонить Стелле и уже сказал, что Ахмат погиб. Он не помнил точно и теперь, сидя в кресле, пытался напрячь свою память. Тем более надо бы позвонить. Надо позвонить хоть куда-нибудь, надо вырваться, прорваться сквозь это странное мертвенное состояние, в котором он вернулся.　

Он поднял трубку, подумал, но тут же положил обратно. Сегодня он не будет никому звонить.　

Он вышел на балкон, закурил и долго смотрел на безрадостную Москву, такую же безрадостную, как горы вокруг того села, где лежит теперь Ахмат. Снова дымили две закоптелые фабричные трубы. Снова плыла пустая баржа по реке, слегка затянутой льдом. Снова далеко внизу ползли по белесой корке черные человеческие фигурки. Нет, ничто не изменилось.　

В комнате раздался телефонный звонок.　

Он быстро зашел, оторвал на несколько сантиметров трубку, потушил сигарету в мраморной пепельнице, подумал и опустил трубку на место. Чтобы больше никто не звонил, отключил телефон. А затем зачем-то запер его в шкафу на дальней полке. Весь день до вечера в странном оцепенении он пролежал на диване. Несколько раз он слышал, как в шкафу звонит телефон. Но как он мог звонить, если он его отключил? Вечером он встал, скинул ботинки, скинул на пол свое кашемировое пальто, выпил полстакана виски, запил стаканом минеральной и снова лег, до утра.　

Утром он, как всегда, проснулся в половине седьмого. Сделал себе кофе и сидел на кухне, ожидая звонка Комова. Не дождавшись, позвонил сам.　

— Комов, почему ты еще не на месте?　

— Шамиль, ты сказал, что позвонишь сам, и просил тебя не беспокоить.　

— Правда? Что-то не припомню. Ну ладно. Тогда давай прямо в офис. Я возьму машину и тоже приеду.　

Шамиль спустился на лифте в подземный гараж, и уже через пять минут выезжал из него на своем старом «БМВ».　

Глава 2

«ВЕСЕЛЫЙ РОДЖЕР»

Уже через несколько месяцев работы на толкучке Ник почувствовал, что для успешного продвижения дел ему необходим видеомагнитофон, на котором он смог бы просматривать хотя бы часть продаваемых фильмов. Все это время он продавал то, что спрашивали, а рекламировал исключительно по рассказам товарищей на складе, по надписям на обложках и по собственной интуиции.　

И Ник стал откладывать деньги на видеомагнитофон.　

В феврале у него наконец-то появился постоянный клиент, приезжавший откуда-то из Курска, которому он заранее готовил два блочка, значит, сразу двадцать кассет.　

В начале марта он понял, что пришло время покупать видео. Они договорились, что пойдут вместе с Георгием — Георгий, у которого было уже два магнитофона, собирался покупать третий.　

— Не понимаю, — говорил Ник, — зачем тебе еще один? Те плохо работают, что ли?　

— Эти работают прилично.　

— Тогда зачем?　

— Увидишь. Я тебе покажу.　

— Когда?　

— А вот купим, придем к тебе домой — и покажу. Согласен?　

— Согласен.　

Субботние торги еще не окончились, а Ник с Георгием, попросив каждый своих из бригады загрузить вместо них коробки, пошли за видео. Идти было недалеко. Самое дешевое видео продавалось совсем недалеко, на оптовом рынке аудио- и видеотехники прямо у метро. Ник уговаривал Георгия пойти в какой-нибудь фирменный магазин, но Георгий сказал:　

— Зачем тебе фирменный магазин? Заплатишь на сто долларов дороже, а получишь то же самое.　

— Там дадут гарантию.　

— Какую гарантию?　

— На товар. Если что-нибудь случится, можно будет обменять или бесплатно починить.　

— А ты когда-нибудь бесплатно чинил?　

— Нет.　

— А я пытался, тоже по гарантии, хорошая фирма, приличный магазин. Два месяца ходил — не готово. На третий починили — вытащили все новые детали, поставили старье. Пришлось все равно нести к мастеру. Так что лучше без гарантии. Зачем гарантия? Это раньше делали так, что ломалось через неделю. А наладили выпуск — почти ничего не ломается. Если сломается — лучше выкидывай. Так что ты как хочешь, но для себя на рынке куплю. Я тебе покажу. Там тоже не все гладко. Кое-что можно покупать, кое-что нельзя.　

Они долго ходили по рынку между рядами фургонов, забитых техникой.　

— Вот здесь мы и купим, — сказал Георгий. — Вон видишь телевизоры?　

— «Панасоник»?

— «Панас», он самый. Знаешь, чья сборка?　

— Нет.　

— Ну угадай.　

— Откуда же я знаю?　

— Эй, братишка, — обратился Георгий к продавцу. — А «Панасы» у тебя где собраны?　

— В Малайзии.　

— Это хорошо? — спросил Ник.　

— Это без разницы. Малайзия, Сингапур, Тайвань. Только они собираются не там.　

— А где?　

— Во-он! — Георгий показал рукой через ряды на видневшееся издалека здание. — Знаешь, что это такое? Телевизионный завод. Вот там все эти телевизоры и собираются. Поэтому и стоят так дешево. И брать их лучше где-нибудь в другом месте.　

— А видаки?　

— Видаки родные. Их собрать не так-то просто.　

— Но здесь они тоже дешевле?　

— Во-первых, рынок, а не магазин. А во-вторых, все они, судя по всему, не растаможены. Товар приходит в контейнере — а контейнер налогом не облагается. Дают в терминале чиновнику денежку, тысячи полторы за контейнер, и он глаза закрывает. Поэтому и без гарантии. Но все равно игра стоит свеч. Я тебя уверяю. Видак, который мы хотим, стоит здесь двести пятьдесят баксов, в магазине — сам видел — триста сорок. Разница — девяносто долларов. Понимаешь?　

— Понимаешь.　

— Вот так-то. Ну все, надо брать. Берем вот эту модель: «панас», четыре головки, я ее знаю.　

Они попросили продавца достать им два таких видеомагнитофона. Продавец залез в фургон и достал.　

— Проверять разве не будем? — шепнул Ник, пересчитывая деньги.　

— Проверим дома, — сказал Георгий. — У них здесь нет электричества. Там на выходе за двадцать рублей есть розетка и человек, который проверяет. Но зачем тратить время? Если что — завтра обменяем. Но вот увидишь — все будет в порядке.　

Они взяли такси и поехали к Нику.　

— Слушай, Георгий, — спрашивал Ник, — вот ты в технике разбираешься?　

— Немного.　

— Какая марка самая лучшая? «Панасоник» или «Сони»?

— Смотря что тебя интересует. Телевизоры лучше «Панасоник», аудио — «Сони», а видеокамеры — «Джи-ви-си».　

Дома их встречала мама.　

— Мама, — сказал Ник, — у меня сюрприз. Познакомьтесь, это Георгий, это моя мама.　

— Очень приятно, — сказала мама. — А что это у вас?　

— Покупки, покупки.　

Ник отнес свой видеомагнитофон в комнату, раскрыл, вытер его сухой тряпкой и подключил к телевизору. Он думал, что мама будет поражена, когда он вставит кассету и кадры фильма начнут мелькать на экране. Но она сказала только:　

— Ну что ж, хорошо.　

И позвала их ужинать.　

После ужина Георгий стал распечатывать и свой видеомагнитофон.　

— Зачем ты? — удивился Ник.　

— Я же тебе говорил, что, когда приедем, покажу, зачем у меня теперь три.　

— Покажи.　

Георгий подсоединил свой видак к видаку Ника, достал из сумки блочок пустых кассет и несколько кассет с записью, которые они продавали.　

— Что ты собираешься делать?　

— Сейчас увидишь.　

— Хочешь переписать?　

— Конечно. Причем на быстрой перемотке. За полтора часа все десять кассет перепишем.　

— А дальше?　

— А дальше — увидишь.　

— Тебе же не нужны все эти кассеты?　

— Правда.　

— Неужели ты их продаешь?　

— Конечно. Подожди. Сейчас блочок сделаем — тоже пойдем продавать.

— Ты шутишь?　

— Нет.　

— Куда?　

— Куда угодно. Но лучше всего в электричку.　

— Слушай, я ничего не понимаю. Какую электричку? Что ты выдумал? Я никуда не пойду. Я устал после рынка. Мне нужно отдохнуть.　

Но Георгий не слушал его. Он достал из сумки бутылку коньяка:　

— Обмоем покупку?　

Ник сходил за стаканами.　

Пока они пили и Георгий рассказывал о своей службе в армии, все десять кассет были переписаны. Георгий снова полез в свою сумку, достал оттуда десять обложек, купленных на толкучке, и всунул кассеты в обложки. Затем снова полез в сумку, в боковой карман, и достал десять голографических наклеек, которые тоже продавались на толкучке. Ник видел, что на толкучке продают и обложки, и голограммы, но как-то не придавал этому значения. Георгий наклеил голограммы на кассеты. Теперь осталось запечатать. И Георгий достал целлофан, свернутый в рулон. Они пошли на кухню, и он с помощью простого ножа, разогретого на газовой плите, запечатал все десять кассет.　

— Делаем все кустарно, потому что дома, — сказал Георгий. — Я же дома только пишу и наклейки ставлю. Запечатка тоже на толкучке, за пятьдесят копеек. Покажу тебе место.　

— Да я знаю, — сказал Ник. — И не одно.　

— Тем более. Вот теперь у нас целый блочок с десятью разными фильмами. Так, у тебя есть где-нибудь поблизости станция электрички?　

— Есть. Дмитровская.　

— Пошли?　

— Да ты что, серьезно?　

— Ник, — сказал Георгий. — Если мы сегодня же не продадим хотя бы несколько кассет, чистота эксперимента будет неполной. Давай еще по одной — и идем.　

— Да слушай! Не надоело тебе сегодня продавать?　

— Надоело. Но одно дело — продажа, другое — эксперимент.　

— Нет, ты все-таки шутишь!　

Но Георгий не шутил. Вскоре они собрались и пошли. Электричку пришлось ждать недолго. Георгий взял в руки целую стопку кассет, как это делают продавцы в электричках, и стал громко выкрикивать. За полчаса езды они продали пять кассет. Ник уговорил его покурить в тамбуре.　

— Слушай, Георгий, — говорил он, — ну все, прекращай, мы уже продали. Поехали домой.　

— Нет, Ник, нужно еще продать. Чистота эксперимента будет неполной.　

— Да какая чистота?!　

— А чего ты боишься?　

— Я ничего не боюсь. Мне просто надоело. Я устал! Я хочу домой!　

— Ты пойми, глупый. Мы сейчас продадим еще немного, где-нибудь культурно сядем.　

Ник уговаривал его, но Георгий не сдавался. Он снова пошел по вагонам, рекламируя свой товар. Когда продали восемь кассет, Георгий наконец сдался.　

Они вышли на какой-то темной станции, прошли в ближайшее кафе и заказали себе поесть и выпить. У стола было окно, в которое они видели площадь с одним горевшим фонарем, стоявший поблизости покосившийся автобус и несколько собак, бежавших друг за другом.　

— Теперь ты понял, зачем мне третий видак? — спросил Георгий.　

— Понял.

— Я хотел тебе доказать на примере. Мы же неплохо сегодня повеселились? Чем больше у меня будет видаков, тем больше я смогу писать сам. Понимаешь? А писать самому — это главное. Так делают все. Вот у тебя какая отчетка?　

— Шестьдесят.　

— А продаешь кассету по чем?　

— По восемьдесят.　

— Значит, твои личные — всего двадцать. Правильно. Из которых ты еще должен отдать за место и прочую ерунду. А теперь посчитай по-другому. Я купил сегодня чистые кассеты. Каждая обошлась примерно в двадцать пять рублей. Сечешь?　

— Да.　

— Ну еще полиграфия, наклейки и запечатка. Сечешь? Сколько получается? Тридцать. Я сам себе ставлю отчетку: тридцать рублей. И мой доход с кассеты не двадцать рублей, а пятьдесят. Есть разница? Так делают все. Все стараются писать сами. Мы с тобой, если будем писать для себя, например, по двадцать кассет на торги — потому что больше нельзя, выгонят, правда? — то получимсвой небольшой доход. Но точно так же поступают все. Даже начальники. Где-нибудь договариваются на стороне — не сами же пишут, и количество уже не то — и тоже получают свой доход, отбирая деньги у студий. Но самое интересное, что такими же делами занимаются и студии. Кстати, они же могут выдать тебе и сублицензию, — значит, официально разрешить тебе заниматься пиратством. И самый главный свой доход студии получают от того, что пишут в несколько раз больше, чем указано в договоре на права собственности, купленные у телевизионных компаний. Сечешь? Что же получается. Все у всех воруют и еще больше у тебя, Никита.　

— У меня?

— Твоя мама врач. Правильно?　

— Ну.　

— Сколько она получает? Вот так-то. И все из-за того, что кто-то указывает липовый тираж. А ведь это не копейки. Я сейчас четыреста рублей чистых заработал. Понимаешь? За сорок минут, в электричке, на восьми кассетах. А они, все эти Шамили? Это миллионы долларов. Нет, правда. Веришь?　

— Верю.　

— Так, пойду попробую еще две кассеты загнать.　

— Кому?　

— Буфетчице. Мы же с тобой пираты? Поднимай «веселого Роджера»!　

Георгий встал и пошел к стойке, где, недолго поторговавшись, продал и последние две кассеты.　

Они еще выпили и еще. Когда поднимались, их уже изрядно шатало. На станции Георгий решил спеть Нику старинную грузинскую песню. Как только он затянул, к ним подошли два мента и спросили документы. Нику тут же отдали, а паспорт Георгия старшина положил себе в карман и сказал:　

— Пошли.　

— Куда? За что?　

— За хулиганскую выходку.　

— Я пел песню!　

— К тому же ты пьян!　

Георгий полез в карманы, чтобы найти деньги и откупиться, но оказалось, что все деньги, вырученные на рынке, остались у Ника дома. Ник тоже был без денег. Они пошли за ментами.　

В отделении составили протокол. Георгий расписался. Их отпустили. Они вышли, и вдруг Георгий вспомнил, что забыл спросить номер отделения, куда нужно будет вернуться за паспортом.

— Дедовское отделение, — сказал ему дежурный.　

— А номер?　

— Какой номер?　

— Номер отделения,　

— Да говорю же тебе: Дедовское, городское. У нас в городе только одно отделение.　

— Как — в городе? Так мы еще и не в Москве?!　

Они побежали на последнюю электричку, отходившую, по словам дежурного, через пятнадцать минут. Всю дорогу домой Георгий спал. Он остался ночевать у Ника, а утром они снова пошли на толкучку. Георгий потащил с собой купленный вчера видеомагнитофон.

Глава 3

ЗАВИДОВО

Как-то во вторник Шамиль позвонил Сергееву. Сергеев болел и снова находился у себя в Завидове. Они договорились о встрече, и утром в среду Шамиль поехал к нему.　

У ворот дома его встретил не сам Сергеев, а охранник, который и проводил его к больному.　

Сергеев, укрытый пестрым, клетчатым пледом, сидел в кресле возле камина и разговаривал с пожилым человеком в строгом костюме.　

— Здравствуй, Шамиль, — сказал он. — Извини, что не встаю, трудно мне. Вот неожиданно захворал. Старость — не радость. Да ты не волнуйся, со мной все в порядке. Иду на поправку.　

Шамиль сел в кресло напротив.　

— Спасибо вам, Николай Иванович, — сказал Сергеев, обращаясь к старику, — кажется, я все понял, буду следовать вашим советам.

— Я могу остаться, — сказал Николай Иванович.　

— Нет-нет, спасибо, не стоит. Если что, я вам снова позвоню.　

Старик встал и сказал:　

— Ну что ж, кризис миновал, я уверен, что все будет в порядке. Так что не волнуйтесь и звоните, когда понадоблюсь. До свиданья.　

— До свиданья, Николай Иванович. Там Саша вас проводит и отвезет. До свиданья.　

Николай Иванович старомодно поклонился и вместе с охранником вышел.　

— Слушай, Шамиль, будь добр, — сказал Сергеев, — поднимись на минутку. Там в шкафу коробка с сигарами. Смерть как хочу покурить.　

— Это врач? — спросил Шамиль, снимая деревянную коробку с полки.　

— Да, большой педант и умница. Профессор, в кардиологическом институте работает. Вот кто знает человеческие сердца лучше всех на свете.　

— Тебе, наверное, нельзя? — сказал Шамиль подавая коробку.　

— Нельзя.　

— Как ты себя чувствуешь?　

— Сегодня получше. А позавчера думал, что все — конец.　

— Тогда бы я не советовал тебе.　

— Что? Сигару? Да она мне только на пользу. Будешь?　

— Я не привык к сигарам. Я лучше сигарету.　

— Ну как знаешь. А между прочим, сигара не так вредна, как сигарета.　

— Правда?　

— Точно тебе говорю. Научный факт. Доказано. Она Вся натуральная, в ней нет бумаги, нет краски. Смол совсем немного. Но только то, что крепка. Да ведь это никотин, а никотин как раз и не так вреден. Никотин не канцероген. Вообще еще никто точно не доказал, чем вреден никотин. Вредны смолы — это доказано. А никотин — пока точно доказано, что он успокаивает, прекрасно успокаивает, но дает привыкание.　

Они закурили.　

— Ну, Шамиль, рассказывай, чего приехал. Снова просить о милости?　

— Нет, — сказал Шамиль.　

— А что же? Не нуждаешься больше в моей милости?　

— Да брось ты так говорить.　

— Хорошо. Только давай рассказывай. Как у тебя все обошлось? Ничего? Рынок-то сохранил?　

— Да, — сказал Шамиль.　

— И каким образом?　

— Долго рассказывать. Да и не к чему. Рынок сохранен. Место мое на нем упрочилось. С деньгами теперь прибавка. Вроде бы все хорошо. И поэтому я приехал. Сергеев, я ничего у тебя сегодня просить не буду. Более того, я хочу сделать тебе одно предложение.　

— Ну валяй, — сказал Сергеев.　

— Однако меня немного смущает твое нынешнее состояние. С тобой можно сегодня говорить о делах? Я имею в виду твое самочувствие?　

— Говори, Шамиль, раз приехал. Все равно не отстанешь.　

— Можно я возьму свой кейс? Он остался там, в той комнате?　

Шамиль вышел за кейсом, вскоре вернулся. Он положил его на стол и открыл. В кейсе в аккуратных банковских упаковках лежало несколько толстых пачек стодолларовых купюр.　

— Что это? — недовольно поморщился Сергеев. — Что это ты, Шамиль, как в детективах? Что за театральные эффекты? Сначала достаешь деньги, а затем начинаешь разговор. Мы же не мальчишки. Что это? Зачем? Убери.　

Шамиль закрыл кейс и отставил его в сторону.　

— Это деньги, — сказал Шамиль. — Здесь сорок тысяч. Это, конечно, немного, но зато это верный доход. Эту сумму я могу привозить тебе каждую неделю. И мне хочется, чтобы ты принял мое предложение.　

— Я не понимаю. Какое предложение?　

— В сущности, то же самое, что и прежде. Я предлагаю тебе быть моим начальником.　

— Начальником? Смешно звучит. Ты имеешь в виду «крышу»?　

— Да.　

— Так и выражайся. Если не Магомет идет к горе, значит, гора идет к Магомету. Раньше сама «крыша» искала себе «дом», а теперь наконец, как и положено, «дом» стал искать себе «крышу». Зачем мне эти деньги?　

— Я не настаиваю, — сказал Шамиль. — В моем предложении нет ничего от просьбы или прошения. Я тебе предлагаю. На сегодняшний день от тебя ничего не требуется. Все свои проблемы я решил сам.　

— Да-да, я слышал, — сказал Сергеев.　

— Что ты слышал?　

— Мир тесен, Шамиль, и места в нем мало. Я слышал, что одного из твоих компаньонов убрали. Так же? Значит, так ты теперь решаешь свои проблемы? Знаешь, об этом странном убийстве говорили. Никто и не сомневался, что оно заказано. Только трудно представить, кто мог осмелиться выполнить его. Ну да это и не мое дело. Это, как говорится, лирика. Значит, ты, решив все свои проблемы, хочешь теперь подстраховаться и ищешь «крышу». В этом твое предложение. Но знаешь ли, Шамиль, это вовсе не выглядит как безобидное предложение. Если бы ты предложил мне съездить на рыбалку, вот это я понимаю, это предложение. А то, о чем ты только что мне сказал… Знаешь, опять похоже на просьбу. Разве не так?　

— Ладно, пускай так, — сказал Шамиль.　

— И что же?　

— Я ничего не требую от тебя. Я предлагаю тебе деньги и прошу у тебя некоторую поддержку. Совсем немного, на всякий случай. У меня все равно не будет никакой гарантии, ты сможешь отказаться от меня, когда тебе вздумается.　

— Не в моих принципах, Шамиль, отказываться от старых друзей, — сказал Сергеев.　

— Я прошу тебя ответить мне.　

— Ты торопишь больного человека.　

— Я могу подождать.　

— Сколько?　

— Сколько надо.　

— Ты стал терпелив, Шамиль. Жизнь — хорошая школа. Она учит терпению даже таких неистовых.　

— А ты стал невыносим, Сергеев. Еще совсем недавно мы разговаривали с тобой на равных, а теперь ты смотришь на меня как на низшего.　

— Тоже жизнь, Шамиль. Она нас всех, неразумных, уму-разуму учит, не тебя одного.　

— Так что же?　

— Дай подумать. Прекрасная сигара. Гаванская. На проспекте Мира, рядом с институтом Склифосовского, есть хороший табачный магазин. Не знаешь его? Там всегда и беру. И пока еще не все сумел попробовать — пропасть разных сортов. Хотел еще трубку себе купить, да что-то потом раздумал. Пижонство курить трубку, правда?　

— Никогда не думал об этом.　

— А что касается твоего предложения… Даже не знаю, что тебе ответить, Шамиль. Ты извини, что я так резко с тобой. Я люблю иногда посмеяться, есть такой недостаток. Я понял тебя. И хотя я понимаю, что ты заинтересован во мне не меньше, чем я, но все равно приятно, что ты приехал, что предложил это. Мне не хочется думать, что твой сегодняшний визит продиктован исключительно выгодой. Я даже готов рассматривать его как дружеский акт, только как дружеский, правда. Но видишь ли, в чем дело… То, о чем я тебе уже сказал сегодня. История с толкучкой стала слишком громкой. Убийство этого твоего компаньона родило немало слухов. В том числе и о тебе. Я даже собирался позвонить и предупредить. Все действительно не так просто.　

— Неужели моя скромная персона известна где-то в ваших кругах? — усмехнулся Шамиль.　

— Слухи бродят. Персона твоя, может быть, и в самом деле скромная, так что не обольщайся напрасно.　

— Спасибо.　

— Пожалуйста. Но когда дело касается живых денег, еженедельных, как ты говоришь, то здесь уж не бывает скромных персон. И повторяю, мир тесен. Не веришь? Я, например, не раз слышал от коллег какие-то безумные истории о случайных встречах где-нибудь не на Тверской или Арбате, а в Индонезии, в Европе, на островах. Представь, вот совсем недавняя история. Жена отпускает мужа в деловую командировку в Лондон, а сама от нечего делать берет путевку в Таиланд и там вдруг случайно — такое совпадение — застает его в отеле с двумя очаровательными двенадцатилетними девочками. Что, спрашивается, делает муж за несколько тысяч километров от дома и от всех деловых мероприятий? Вот такие бывают иногда, Шамиль, конгрессы по экономическому развитию. Нигде не скроешься от всевидящего ока.

Сергеев опустил голову и замолчал. Шамиль ждал ответа. В камине треснуло и полыхнуло полено. Сергеев повернулся лицом к огню, ласково посмотрел на него. Его лицо в наступивших сумерках осветилось красноватым светом.　

— Я тебя очень уважаю, Шамиль, — наконец проговорил он, — и люблю. Правда. Я даже немного завидую тебе, твоей стойкости, твоему сумасшествию. Вот я. Что я в жизни добился? Что сделал сам? Ничего.　

— Не прибедняйся.　

— Правда. Все само как-то шло в руки, а я их только пошире расставлял. Я предлагаю тебе забыть все наши с тобой недоразумения. Согласен?　

— Да, — ответил Шамиль.　

— Значит, по рукам?　

— По рукам.　

Они пожали друг другу руки.　

— Пока это забери, — сказал Сергеев, кивая в сторону кейса с деньгами. — Я хотел бы сказать тебе «да». Но пока забери. Сейчас слишком опасно. Я буду держать тебя в курсе. Если только смогу — мы начнем с тобой дело.　

— Я предлагаю начать прямо сейчас, — сказал Шамиль.　

— Нет-нет, сейчас не время. Не хочу тебя обманывать. Забери это. Деньги у меня есть. Если получится, сразу же и начну помогать тебе. А пока еще мы не определились. Давай остановимся на этом. И покончим с этим разговором. Сейчас принесут ужин. Представь, я завел кухарку или что-то вроде этого. Ты еще не видел?　

— Нет. Но наверное, молодая и симпатичная.　

— Молодая и симпатичная — да. Но для меня, как для старого, больного человека, ее молодость и красота — это как вон те дрова в печи: горят, светятся. Все в прошлом. Главное другое. Ты любишь индейку? В Европе индейку готовят на Рождество. Я уже просто не могу без нее. Как видишь, не живу, а сибаритствую.　

— А как твое хозяйство? — спросил Шамиль.　

— Хозяйство? Да никак. Все по-прежнему. Ирочка пытается навести какой-то порядок. А мне уже все равно.　

— Ты лошадь хотел завести.　

— Все-таки не забыл про лошадь? Нет, Шамиль, не завел. Как-то все руки не доходили, затем было время — поленился, а теперь уже и не знаю. Зачем мне лошадь? Я же здесь сижу — никуда особенно не выглядываю, и выглядывать нет охоты. Вот теперь собаку хочу. Как думаешь?　

— Можно.　

— А какую?

— Не знаю, я мало что понимаю в них.　

— Я тоже не большой знаток. Может, охотничью? Белую, в черных пятнах, с ушами? Или такую, большую, как во дворцах показывают? Чтобы я сидел здесь в кресле, а она возле ног лежала и грела.

Глава 4

ВЕСЕЛЫЙ ДЕНЕК

С утра работа пошла хорошо. Первый покупатель нагрянул часов в восемь. Затем подъехали несколько оптовиков. Погода тоже радовала: ясно, морозно, но не холодно. В общем, все складывалось неплохо, пока не подошел тот тип, которому неделю назад он продал кассету.　

С мобильником в руке (чтобы доказать свою солидность) он сразу, подойдя к точке, начал скандалить:　

— У тебя я брал прошлый раз эту кассету?

— Сейчас, — сказал Ник, — подождите.　

Он обслуживал другого клиента. Но тот, как это часто бывает, пошел кричать:　

— Мне некогда! Я опаздываю! Что ты мне «впарил»?! Здесь всегда такое говно продают?　

Клиент, которого обслуживал Ник, и вместе с ним еще несколько человек, покрутив кассеты в руках и ничего не взяв, отошли. Ник обозлился:　

— Что вы хотите? Что вы мне клиентов распугиваете?　

— А чего ты такое говно продаешь?　

— Что вам не нравится?　

— На кассете брак.　

— Какой?　

— Снег.　

— Вы перемотали на то место, где снег?　

— Чего это я буду перематывать? Ты и перематывай, раз тебе хочется. А мне деньги верни. Давай побыстрее, время дорого.　

— Мы деньги не возвращаем, — сказал Ник. — Пожалуйста, можем обменять.　

— Мне нужны деньги, я пойду куплю у других. И больше никогда у тебя брать не буду.　

— Нет, деньги мы не возвращаем, — повторял Ник. — Я же вам говорю.　

— А в чем дело? Продаете всякое… — Он обращался уже к подошедшим к палатке Ника новым покупателям: — Взял на неделе, а смотреть невозможно.　

— Что такое?　

— Снег на картинке.　

— Ну бывает.　

— Да у них всегда так! Еще хуже! Что ты мне «впарил»?　

Покупатели, естественно, отошли, смотреть не стали.

— Слушай, прекрати шуметь, — сказал ему Ник.　

— Кто тут у тебя начальник?　

— Я сам себе начальник, — ответил Ник.　

— Ты от какой фирмы торгуешь?　

Ник назвал.　

— И где твой главный? — шумел покупатель, размахивая мобильником.　

Так получилось, что как раз в это время неподалеку пробегал Борода, который заметил, что у Ника скандал, и подошел.　

— В чем дело? — спросил он.　

— Ты начальник?　

— Ну я, — сказал Борода.　

— Что это такое?　

— А что случилось?　

— Кассета. Смотреть невозможно. Брак.　

— Ну и что? Никита, замени ему.　

— Деньги просит.　

— Мы деньги не возвращаем.　

— Слышишь, борода, — сказал он Бороде, — ты давай мне не выступай. Я так хочу! Я заплатил свои кровные бабки, не бог весть сколько, конечно, но все-таки. Мне обидно. И теперь хочу их вернуть. Пока прошу тебя, но если выведешь из терпения — смотри.　

— Что — смотри?　

— А то!　

— Чего ты тут пальцы заламываешь? Откуда такой взялся?　

— Не твое дело.　

— Не хочешь, вали со своей кассетой! Мы тебе и менять не будем.　

— Нет, подожди, — видя твердость Бороды, смягчается клиент, — ты же понимаешь, что я покупатель, а мне здесь черт знает что «впаривают».

— Борода, отойдите лучше в сторону, — сказал Ник, — а то он всех клиентов отпугнет.　

— Давай отойдем в сторону, — предложил Борода.　

— Чего это я буду отходить? — возмутился тот. — Меня обдурили, «впарили» здесь черт знает…　

— Ты закроешь свой рот?! — резко проговорил Борода.　

Даже Ник, знавший Бороду и не раз видевший его в разных ситуациях, из которых Борода всегда выходил молодцом, удивился его смелости. А недовольный клиент, похоже, даже испугался.　

— Ну что? Меняешь или уходишь? — спросил его Борода.　

— Ладно, черт с тобой. Уболтал. А что у вас новенького?　

— Новенького много, — сказал Борода, — но у нас правило: меняем точно на такую же.　

— Ну нет! Вы что, одурели? Да они у вас все с таким браком.　

— Хочешь, пошли проверим, — предложил Борода. — А новенькое, если еще возьмешь, со скидочкой отпустим.　

— Нет, я не согласен. Я сюда ехал один раз, второй. Ты посчитай. А время? А бензин? Какая скидочка будет?　

— Никита, достань ему такую же кассету. Есть у тебя?　

— Кажется, закончились.　

— Ну вот видишь, закончились. Обменяй на другую.　

— Значит, так, Никита, мигом на точку к Назару и возьми. У него есть. Я видел.　

Никита побежал и принес кассету. Клиент недоверчиво покрутил ее в руках.　

— Все? Доволен? — спросил его Борода.

— Доволен, ладно, пойду дальше.　

— Ну и иди, — сказал Борода. — А ну-ка, Никита, дай-ка мне эту кассету.　

Ник подал ему кассету, которую клиент вернул им. Борода вынул ее из обложки.　

— Слушай, да это же не наша кассета, — сказал Борода.　

Ник прикусил губу:　

— Как — не наша?　

— Да вот смотри, на чем она записана. И здесь тоже голограмма не на том месте. Вот сволочь! У кого-то купил, а с нами скандалит. Пойти догнать его, что ли, морду набить? Ах, черт! Не продавай ему больше.　

Борода ушел. Ник облегченно вздохнул. Бороду не проведешь. Слава богу, что он пока еще у Бороды на хорошем счету и тот не догадывается, что Ник подкупает левак здесь на толкучке у одной из конкурирующих фирм по более низкой отчетке. Иначе бы Борода его просто выгнал. Такой вот левак прошлый раз ему удалось загнать в большом количестве. Сколько еще недовольных придет? «Ну и черт с ними, — думал Ник. — Буду всех посылать подальше».　

— Что, скандал? — спросил, высунувшись из своей палатки, Георгий.　

Именно он помогал Нику запасаться таким леваком.　

— Да, — ответил Ник.　

— Держись, — сказал Георгий, — я уже на скандалы просто не обращаю внимание.　

Вечером Ник не выдержал и все-таки спросил у Бороды, почему он не испугался клиента.　

— А чего его бояться? Что с мобильником и пальцы заламывает? Так я видел таких. Только покруче, настоящих. Они-то никогда мобильником не размахивают и пальцы не заламывают. Чего его　бояться? Это же колхоз чистой воды! Полминуты в кипятке, а думает, что крутой. Ничего, погоди, ты сам скоро всех этих «прикрученных» посылать подальше будешь.　

К обеду он уже неплохо заработал и стоял теперь на точке довольный, уставший, с бутылкой пива, особенно не напрягаясь. Когда к нему подходили, он лениво указывал на тот или другой фильм — и все равно брали. Он чувствовал, что время не прошло даром, что он выдержал, смог и стал наконец настоящим продавцом.　

И вот когда он так стоял, к нему подошли четверо крепких парней, отошедших только что от Георгия.　

— Слушай, — сказал один из них, — а у тебя что-нибудь есть такое? Ну чтобы посмеяться? С голыми тетками?　

— Вот, — Ник указал пальцем на несколько лицензионных кассет с эротикой, которыми торговали открыто.　

— Да нет, — сказал второй, — это все понятно. Нам бы чего-нибудь поинтереснее. Нам сказали, что у тебя есть.　

— А что вас интересует?　

— Да все. Только чтоб девочки не такие страшные были. Ну и поменьше мужиков.　

— Понятно, — сказал Ник и полез в свой блочок, лежавший в сумке.　

Там у него были еще несколько кассет, которые он брал у Аронсона. Он уже почти достал их, но что-то странное, какое-то предчувствие словно удержало его за руку. Сам не понимая почему, без всяких видимых причин, он снова закрыл сумку и сказал:　

— Ничего нет.　

— Да как? Сказали, у тебя.

— Кто сказал? Я обычно этим не торгую. У меня была одна, случайно, но теперь ничего нет.　

— А где можно взять?　

— На аллее желтых палаток.　

— А здесь где-нибудь? У кого, не подскажешь?　

Ник повернулся в сторону Георгия, который тревожно смотрел в его сторону. Они столкнулись взглядами. Ник все понял. Георгий тоже подозревал этих ребят.　

— Не знаю, братцы, — сказал Ник. — Правда не знаю.　

— Ну ладно, извини. — Разочарованные, они отходили от него.　

Ник подошел к Георгию:　

— Кто это?　

— Не знаю. Но у меня большие подозрения. Порнуху спрашивали?　

— Да.　

— У меня тоже. Я не стал им продавать. Побоялся. Сам не знаю почему.　

— Это ты им сказал, что у меня можно купить?　

— Да ты что, с ума сошел? Нет, конечно. Они сами выдумывают, на понт берут.　

— И все-таки кто они?　

— Не знаю. Смотри вон. К Юрковскому подошли.　

Ник обернулся.　

— Хочешь, пойди послушай.　

— Может, предупредить его?　

— О чем?　

— Я не знаю. Мне так кажется. У меня чувство.　

— И у меня чувство. Может, ничего особенного и нет. Пойди посмотри.　

Ник дошел по аллее к палатке Юрковского. Юрковский копался в своих коробках. Наконец он достал из-под стола несколько кассет.

— Что на этой? — спросил один из парней. — «Девочки на пляже».　

— Ну там на лучших европейских курортах, в гостиницах, на пляжах, в бассейнах…　

— Все по полной программе?　

— По полной!　

— А на этой?　

Юрковский подробно описывал. Ник стоял у них за спиной, и недоброе предчувствие было у него.　

— А детей у тебя нет, ну там лет по десять — по одиннадцать? — спросили они.　

— Детей нет, — будто извиняясь, отвечал он.　

— А где есть?　

— Я не знаю.　

— Но где-то есть?　

— Где-то есть, но не у меня.　

— Ладно. Берем вот эти три. Сколько с нас?　

— Ровно триста.　

— А может, уступишь?　

— Рад бы, да не могу, — сказал Юрковский.　

Они протянули ему три сотенные. Юрковский положил кассеты в пакетик, любезно протянул им, взял деньги, и в эту секунду один из них вытащил из кармана красную корку удостоверения и сказал уже другим, не похожим на прежний голосом:　

— Лефортовский РУОП. Сейчас на вашем месте была произведена контрольная закупка товара. Вы продали нам три порнографические кассеты. Пожалуйста, ваши документы.　

Ошарашенный, Юрковский дрожащей рукой вынул из внутреннего кармана паспорт.　

— Собирайте вещи, — сказали ему, — берите все ваши коробочки, идите за нами.　

Ник побежал к Георгию. Георгий издалека сам все видел. Юрковского провожали к автомобильной стоянке. Он сам нес четыре коробки, еще три нести ему помогали. Юрковский был удручен. Его подвело чувство. Теперь его забирали.

Глава 5

ШАМИЛЬ И ЕГО ТЕНИ

Шамиль поехал на толкучку, чтобы переговорить с Надеждиным. Надеждина не было. Он пожалел, что не позвонил ему заранее. Но делать было нечего.　

— Поехали обратно? — спросил его Комов.　

— Поехали… Только давай пройдемся.　

И они пошли по рынку. Шамиль хотел проверить, как исполняются его указания по поводу нумерования точек. Еще несколько недель назад он дал Надеждину указание пронумеровать все точки и вывесить номера. Он подозревал, что Надеждин скрывает настоящее число точек и получает весь доход непосредственно в свой карман. Он прошелся по нескольким аллеям. Нигде не было номеров. Он подошел к одному из продавцов:　

— Какой номер у этой точки?　

— Не понял? — Продавец удивленно смотрел на него.　

— Вам не присвоили номер?　

— Какой номер? Я ничего не знаю.　

Шамиль прошел дальше, поспрашивал еще нескольких продавцов. Никто ничего не слышал. Надеждин клятвенно заверял его, что у всех точек есть номера. На что он надеялся? На то, что Шамиль старается не приходить сюда? Сколько, интересно, точек он скрывает?　

На одной из точек его заметил знакомый продавец, с которым он когда-то начинал.

— Шамиль, привет, — крикнул он, высовываясь из палатки. — Ты меня узнаёшь?　

— Не узнаю, — сказал Шамиль, не поворачиваясь и проходя мимо.　

Он прошел еще одну аллею и свернул на боковую. Здесь он двигался, разглядывая товар. И вдруг как-то неожиданно заметил того парня. Он остановился. Неужели это он? Или, может быть, он теперь будет мерещиться ему везде? Но возможно ли такое совпадение?　

— Что-то случилось? — спросил его Комов.　

— Так… Ничего… Странно…　

— Что странно?　

— Тот парень.　

— Видеокассеты?　

— Да. Кажется, это он. Его я видел тогда, когда подвозил девушку, эту преподавательницу английского. Не могу понять. Неужели и он здесь? Черт! Все вокруг сошли с ума. Все теперь работают у меня на толкучке.　

Дождавшись, пока Ник рассчитается с клиентом, он подошел ближе. Точно, он узнал его голос. Ник поднял на него глаза.　

— Привет, — сказал ему Шамиль.　

— Привет, — сказал Ник, узнав его.　

— Что делаешь?　

— Работаю.　

— Пойдем отойдем.　

— Зачем?　

— Поговорим. А?　

— Я не могу.　

Ник сделал шаг назад, помогая себе рукой, незаметно приоткрыл сзади палатку, резко развернулся, чтобы бежать, но тут же перед ним выросла фигура Комова.　

— Чего ты боишься?　

— Я не боюсь.

— Пойдем со мной. Выходи.　

Ник вылез из-за стола и пошел рядом. Они прошли мимо Джабраила и направились к парку. Ник надеялся, что Георгий заметит его, но Георгий, когда те проходили мимо, был увлечен своими покупателями и ничего не видел. Комов взял его за руку и стал держать.　

— Вот что парень, — сказал ему Шамиль, — ты здесь работаешь — и работай. А Ольгу оставь в покое. Понял?　

— Это почему?　

— Я даже не хочу отвечать тебе на такой вопрос.　

— Она для тебя только преподавательница! — крикнул Ник.　

— Это не твое дело.　

— А для меня… она все!　

— Откуда ты ее знаешь?　

— Я учился вместе с ней в школе. Я ухаживал за ней с седьмого класса.　

— Вопрос времени не играет роли, — сказал Шамиль.　

— А что здесь играет роль? Вопрос денег?　

— Тем более что я здесь не собираюсь обсуждать все эти темы. Я так решил. Понял? И еще… Я хочу тебя проучить. За прошлое. Ты не забыл? И я не забыл.　

Шамиль неожиданно ударил его ногой в живот. Ник пошатнулся, но не упал. Комов отпустил его. Ник поплелся на свою точку.　

В понедельник на Ракетном бульваре после раздачи наличных Данилов попросил Шамиля остаться еще на несколько минут. Разговор, по его словам, должен состояться очень важный.　

Шамиль, спешивший на встречу с Ольгой и уже　собиравшийся уходить, недовольно остановился. Данилов заметил его недовольство и сказал:　

— Шамиль, вопрос важный, и другого времени может не быть.　

— Я очень спешу, — проговорил Шамиль, все еще не решив, остаться или выйти.　

— Все равно, присядь, пожалуйста.　

Шамиль, готовый уже выйти, развернулся, прошелся по комнате и сел в кресло. Против него на стуле сидел как всегда взволнованный Данилов. В конце комнаты в своем кожаном кресле, попивая коньяк, — Надеждин.　

— Ты, Шамиль, знаешь, — начал Данилов, — что вчера снова был шмон. Приезжали из Никулинской прокуратуры, затем еще откуда-то, — в общем, все по полной программе. И если ты уже мог заметить, интересоваться нами стали значительно чаще, чем прежде.　

— Ну конечно, — сказал Шамиль, — наша милиция нищает и одновременно все больше и больше наглеет. Кто этого не знает? Чем больше дохода будет приносить рынок, тем чаще они будут наезжать.　

— Все это верно.　

— Так в чем же дело?　

— Мэрия заинтересовалась нами.　

— Она давно уже нами интересуется. И тоже небескорыстно. Правда же?　

— Правда.　

— Кто еще интересуется нашим скромным торжищем? Государственная дума? Президент?　

— Ты почти угадал, Шамиль. Но ты должен выслушать, если тебе, как ты сам сейчас признался, очень дорого время. Теперь все сложнее. Теперь все изменилось не в нашу пользу. Никто не хочет теперь наших денег, потому что наши деньги — фуфло перед тем, какие деньги ждут впереди.

— Где это впереди? — рассмеялся Шамиль и посмотрел на Надеждина.　

Надеждин был серьезен и не выдавал никаких признаков веселости.　

— Впереди выборы, — сказал Данилов. — Мэр и его команда, участвующие в них, пообещали выгнать с рынка всех пиратов и всех порнушечников.　

— Это их единственное предвыборное обещание? — снова развеселился Шамиль и снова посмотрел на Надеждина, которому все так же было не до смеха.　

— Нет, — серьезно ответил Данилов. — И я понимаю тебя. Все это кажется смешным и наивным. Наверное, власть не должна заниматься такой чепухой. Но есть еще рядовой избиратель, крайне раздраженный, для которого все это и делается.　

— Разве рядовой избиратель не интересуется порнухой? — спросил Шамиль. — Если мы прикроем еще и лицензию, чем же тогда будем торговать?　

— Ты смотришь телевизор?　

— Редко.　

— Напрасно. Надо смотреть телевизор, надо быть ближе к народу.　

— Я не люблю телевизор, — сказал Шамиль, — я читаю книжки. — И снова захохотал.　

— Вот снова вчера мэр выступал в какой-то программе и обещал прикрыть всю незаконную торговлю.　

— Ну и что?　

— А то.　

— Я не понимаю вашей серьезности. Что вы так смотрите на меня? Эй, Надеждин, что это вы задумали? Ты-то хоть можешь мне все объяснить? Ты же среди нас единственный здравомыслящий человек, хоть и пьяница.　

— Послушай его, — сказал Надеждин.

— Я слушаю, — сказал Шамиль. — Но уже который год перед выборами и просто так они обещают закрыть всю незаконную торговлю. И что? Данилов, я не понимаю, зачем ты меня задерживаешь? Сделай то, что ты делаешь всегда. Поймай десяток каких-нибудь невинных идиотов, покажи их по телевизору и успокой общественность. Разве не так ты поступал все это время? Я-то тут при чем? У меня совсем другие задачи. Я стремлюсь расширить торговлю. Для того, между прочим, чтобы сегодняшнее наше бабло, которое мы поделили, было еще большим. А для этого, как известно, все методы хороши. А ты меня грузишь своими проблемами.　

— Мне звонили вчера из МУРа мои начальники.　

— Ну и что твои славные начальнички тебе сказали?　

— Послушай меня, Шамиль.　

— Я-то тебя слушаю, но ты говоришь, по-моему, какую-то чепуху. Твои начальники из МУРа разве ни о чем раньше не догадывались? Ты разве не делал им скромных подарков? Они же все на самых лучших иномарках разъезжают, твои начальники из МУРа, коттеджи себе строят по три-четыре этажа и, между прочим, ничего не стесняются. Им эти деньги даром достаются, а мне и всем нам, простым торгашам, кровью и потом.　

— Ну ладно тебе, Шамиль, — сказал Данилов. — Ты-то себя к простым торгашам тоже, что ли, относишь?　

— А начинал я, по-твоему, с чего? Неужели вы не знаете? Все прекрасно про меня знаете. У меня не было ни папы-дипломата, ни мамы, которая бы сразу же поставила меня на видное место. Я все сам! Понимаешь ты? Сам коробки грузил, сам выбивался в люди, сам рисковал. А когда у тебя нет ни денег, ни поддержки, когда ты сам, когда ты один, то рисковать приходится самим собой, своим здоровьем, а иногда и собственной жизнью. Да, я простой торгаш. И горжусь этим. И я знаю цену каждой копейке на этом рынке. И у меня, между прочим, если ты хочешь знать, нет ни загородного дома, ни счетов в швейцарских банках.　

Тут Надеждин улыбнулся.　

— Шамиль, насчет счетов я сомневаюсь, — сказал он. — Я даже уверен, что они где-нибудь в том же самом банке, что и у Хаджисеитова.　

— Можешь мне не верить, — сказал Шамиль. — Но я все вкладываю в дело. Все до последней копейки. И работаю без подстраховки.　

— На таком уровне работать без подстраховки очень опасно, — сказал Надеждин.　

— Что ты имеешь в виду? — вздрогнул Шамиль.　

— Я не верю, что у тебя нет счетов. Но это и не важно.　

— Да, это не важно, — согласился Шамиль. — Ну, Данилов, что они тебе нашептали, твои муровцы?　

Данилов достал из пачки сигарету и демонстративно долго прикуривал.　

— Аллея желтых палаток, — сказал он наконец Шамилю, вскинув на него глаза.　

— Что? Я не понял. Данилов, не говори загадками, ты же не Шахерезада!　

— Указание закрыть ее.　

— Ну?　

— И видимо, нужно закрыть.　

— Зачем?　

— Потому что все становится очень опасно.　

— Хорошо. Я не понимаю. Но ты вспомни, сколько раз оно уже поступало, это твое указание? Зачем мы начинаем разговор каждый раз сначала?

— Но тем не менее это уже серьезное предупреждение.　

— Серьезных, последних, окончательных и бесповоротных предупреждений — сколько их уже было?　

— Я бы не стал поднимать панику, — спокойно проговорил Данилов. — Но меня серьезно предупредили. Вчера изъяли три тысячи кассет.　

— Плохо. Но что дальше?　

— Лужков выступал по телевидению, обещал, что на толкучке никогда больше не будет продаваться порнуха. Ты же знаешь, что самое главное сегодня рейтинг. И деньги там крутятся такие, какие нам с тобой и не снились.　

— Ну и что? Ты хочешь сказать, что какой-то Лужков прикроет аллею желтых палаток?　

— Я думаю, что прикроет.　

— А я думаю, что нет.　

— Ты хочешь потягаться с нашим мэром?　

— Прикрыть аллею желтых палаток — все равно что запретить человеку заниматься сексом.　

— Эк куда хватил! — рассмеялся Надеждин.　

— Они же не запрещают телевидению по ночным каналам крутить те же самые фильмы, что продают эти несчастные торгаши на рынке? — сказал Шамиль. — Тот же самый Лужков. Третий канал, его канал. Ничего нового. Все то же самое, что и на наших кассетах.　

— Телевидение — это другое дело, Шамиль. При чем здесь телевидение? Что ты тут мораль читаешь?　

— Я ничего не читаю. Но я считаю, что ты сам должен перед своим начальством на Петровке отстаивать самого последнего торгаша, как это делаю я.　

— Отстаивать? Как, скажи?　

— Закрыть аллею желтых палаток — это не честно. Если закрыть ее, значит, нужно закрыть и все лавочки, торгующие видео на вокзалах. Пойди попробуй, на любом вокзале ты сможешь купить себе все, что угодно. Закрыть аллею желтых палаток — значит запретить все массажные салоны, значит выдворить за пределы Москвы всех девок, приносящих той же самой Петровке баснословные доходы. Как это возможно?　

— Шамиль, все это я понимаю не хуже, чем ты.　

— Ну так что же?　

— У меня есть приказ.　

— А у меня — мое дело.　

— Строгий, настоящий приказ. На следующие торги — никакой аллеи желтых палаток.　

— Да плевать я хотел на твой приказ! — Шамиль вскочил со своего места и стал расхаживать по комнате. — Плевать я хотел на твой приказ! Когда это отделение могло мешать делать дело на рынке?　

— Давай не перегибать палку. Если бы отделение и вообще органы были совсем ни при чем, то я бы здесь не сидел. Правильно?　

— Я не хочу, чтобы кто-нибудь вмешивался в дела бизнеса.　

— Никто и не вмешивается. Но поступила четкая инструкция. Меня предупредили. Следующий раз — опять шмон.　

— Когда?　

— В субботу.　

— Можно торговать до шмона и после. Можно торговать в воскресенье. И это тоже деньги.　

— И в воскресенье — тоже шмон. И вообще. При чем здесь бизнес? Есть Уголовный кодекс и статья. До двух лет за распространение порнухи. Что еще? Если кого-нибудь поймают с порнухой — все, конец. Тогда кого-нибудь обязательно посадят. Ведь, насколько я знаю, не было еще ни одного　суда? Правильно? А теперь будет. И кого-нибудь из твоих простых торгашей, которых ты так любишь, точно посадят.　

— Пускай, — сказал Шамиль. — Мне до лампочки.　

— Но самое главное, — продолжал Данилов, — что у рынка будут большие неприятности.　

— Какие неприятности могут быть у рынка?　

— Например, лицензия.　

— Лицензию никто не отберет. Я это дело знаю.　

— Ты уверен? — спросил Надеждин.　

— Да, — резко ответил Шамиль.　

— Неприятности могут быть такие крупные, что никто даже сверху не сможет помочь.　

— Я уверен, — настаивал Шамиль.　

— Хорошо, — продолжал Данилов, — но, уж точно, большие неприятности будут ожидать меня.　

— Кто с тебя будет спрашивать?　

— Они.　

— Муровцы?　

— Да.　

— Скажи, что хозяин — осел, скотина и дурак. Заупрямился и ни в какую не хочет. Переводи все стрелки на меня. Умеешь?　

— Для них это слабый аргумент. Они знают, что хозяин здесь я.　

— Где ты хозяин?　

— В районе, — сказал Данилов.　

— В своем кабинете ты хозяин, — сказал Шамиль. — А в районе хозяева те, кому принадлежат дома и магазины. Сегодня ты на своем месте, завтра — нет. Какой же ты хозяин? Менты никогда не были и не будут хозяевами.　

— Шамиль, неужели тебе плевать и на меня?　

— При чем здесь ты, Данилов?　

— При том, что первым полечу я.

— Мне плевать не на тебя, Данилов, а на твои необоснованные, глупые страхи.　

— Что тебе эта аллея? — спрашивал его полковник. — Сколько она приносит дохода? Зачем?　

— Она очень прибыльна, эта аллея, Данилов.　

— Но не настолько, чтобы рисковать всем.　

— Главное, если ее закроют, все продавцы уйдут на другой рынок. Не мне вам рассказывать. Нет, закрывать ее нельзя. На аллее сто пятьдесят точек. Место стоит пятьдесят баксов. Посчитай сам. Семь тысяч пятьсот баксов только за одну неделю. За месяц мы потеряем тридцать тысяч баксов. Тебя это устраивает. Так, что ли? Вот давай из твоей доли и вычтем эти тридцать тысяч.　

— При чем здесь моя доля?　

— Из этих денег складывается общая доля, — сказал Шамиль. — И биться за эти деньги должны мы все, сообща, в том числе и ты, Данилов. Биться со своими начальниками, где бы они ни были: на Петровке, на Лубянке или даже на небе. Вот я тебе произвел простейший подсчет. А дальше что? Представь себе, что завтра, когда мы сдадим эту позицию, нам скажут: нельзя продавать нелицензионку. Уже и сейчас так говорят. Что тогда? Опять потери, еще большие. Затем говорят: нельзя… и так далее… Нет, я не сдам аллею желтых палаток. На следующих торгах она будет как прежде.　

— На следующих торгах снова шмон.　

— Плевать.　

— Но они все равно ничего не сумеют заработать. Никто из них даже место не успеет отбить.　

— Меня это тоже не волнует. Зато они хотя бы заплатят за это место. Не все, но все-таки заплатят. Глупо уходить первым. Если есть возможность хотя бы сто рублей взять еще с продавца, который　готов заплатить за место, значит, эти сто рублей брать надо.　

— И после этого, Шамиль, ты говоришь, что ты простой торгаш? Пожалел бы этих ребят. Многие из них на следующий раз окажутся должниками.　

— Плевать. Не учи меня жить. Я знаю законы рынка значительно лучше, чем ты знаешь свой Уголовный кодекс.　

— Но я же сказал тебе, что и мы можем оказаться в довольно странной ситуации. Давай хотя бы на эти ближайшие торги запретим им выставляться. А там уже будет видно.　

— Нет, — сказал Шамиль. — Биться нужно до конца.　

— Ты подводишь прежде всего меня, — сказал Данилов.　

— Я знаю, — ответил ему Шамиль. — Но это игра, это деньги. Мы уже подсчитали. Семь тысяч пятьсот долларов. Глупо бросать на ветер такие деньги. Я еще не сошел с ума.　

— Надеждин, Андрей, — обратился Данилов к сидевшему в стороне начальнику клуба, — ну хоть ты его урезонь, объясни ему, что так не делается.　

Надеждин пожал плечами:　

— А что я могу объяснить? Шамиль, полковник говорит дело. Конечно, не нужно сразу все закрывать на веки вечные. Но все-таки нужна некоторая осмотрительность. Я понимаю, тебе трудно это втолковывать. Ты скажешь, что добился всего на свете только благодаря отсутствию этой самой осмотрительности или трусости, как ее ни назови. Шамиль, я тоже жду от тебя компромисса. Нужно прикрыть аллею на пару торгов. Всего на несколько торгов. Если потребуется — даже до выборов. Нужно, чтобы общественность была успокоена, чтобы добропорядочные мамаши и ревнивые жены спали спокойно в своих постелях, не опасаясь, что их чада и муженьки крутят в соседней комнате кассеты с непотребными фильмами. Давай отдадим эти деньги спокойствию старых дев и измотанных печалью трудолюбивых наших женщин. Шамиль, согласись на эту небольшую жертву. Пускай это даже будет как жертвоприношение. Давай это сделаем. Всего на пару торгов.　

— Пятнадцать тысяч долларов, — сказал Шамиль.　

— Ну и что?　

— И это только за двое торгов. А дальше?　

— Дальше посмотрим.　

— Дальше тридцать тысяч, шестьдесят… Посчитай, во сколько это обойдется нам за год! Триста шестьдесят тысяч долларов! Неплохо?　

— Жаль, конечно, таких денег, — сказал Надеждин. — Но ведь мы можем потерять еще больше.　

— Я не знаю! — закричал Шамиль. — Я не знаю, почему вы так всего боитесь, почему вы такие трусы! Так нельзя! Так не делают дело! Вы просто все стали постепенно притормаживать! Мы с самого начала набрали верную, очень хорошую скорость. Нас никто не мог остановить. И вот теперь, когда многие из нас получили то, что мечтали получить с детства, со школы, стали вдруг осмотрительны.　

— В этом нет ничего предосудительного, — сказал Надеждин.　

— Нельзя останавливаться. Нужно идти дальше. Вы все, достигнув определенного успеха, начинаете оставлять позади себя несгораемую сумму, подстраховку, все бежите с оглядкой, и такой бег может закончиться только одним — все когда-нибудь грохнетесь и сильно ударитесь. Это я вам говорю! Мы уже залезли в такую игру, в такие дела, набрали такую скорость, что останавливаться уже　бессмысленно. Ты, Данилов, почему ты сегодня говоришь со мной об этом?　

— А с кем я еще могу говорить?　

— Ты должен был уже давно со всеми своими деньгами ехать к своим начальникам и договариваться там, а не здесь. К чему ты меня призываешь? Чего добиваешься ты? Неужели не понятно? Остановиться, сделать шаг назад. Когда бы ты мог сам попытаться решать все дела!　

— Шамиль, ты же знаешь, что всегда, когда это только было возможно, я так и поступал.　

— Да. Но что случилось сегодня?　

— Мэр, выборы, эти чертовы приказы от самого высшего начальства.　

— Все равно нужно идти!　

— Но это же чепуха, Шамиль! Какая-то жалкая аллея, сравнительно небольшие деньги.　

— А знаешь, сколько труда нужно было вложить, чтобы пробить эту аллею? Сколько денег нужно было разослать разным идиотам? И что обидно — не всегда знаешь, куда пойдут эти деньги. Ты собираешь их по копейке, а затем раздаешь всем этим придуркам, но никогда не знаешь, нужно ли дать именно этому и сколько, можно ли обойтись без этого, и всегда суешь больше, чем онитого заслуживают.　

— Хорошо, ты должен теперь дать нам окончательный ответ.　

— «Нам»? — удивился Шамиль. — Надеждин, ты тоже чего-то боишься?　

Надеждин повернулся в своем кресле:　

— Нет, Шамиль, я ничего не боюсь, кроме сухого закона. Но мне кажется, что опасность велика. И рисковать здесь не стоит. Мы можем сильно подставить полковника. Если мы одна команда, то и действовать мы должны сообща. Я за то, чтобы прикрыть на время аллею желтых палаток. Подумай, Шамиль.　

— Мне думать нечего, — сказал Шамиль. — Я думаю только о том, чтобы мы с вами не остались без денег. И вот вам мой окончательный ответ: нет.　

— Шамиль, мы ждали от тебя другого решения.　

— Я ухожу, но еще я хотел сказать… Я был вчера на рынке. Да, я не застал тебя, Надеждин. И хочу спросить: сколько точек у нас всего? У тебя есть точная цифра?　

— Нужно посмотреть. А что?　

— Ты называл мне две недели назад количество точек. Правильно? Я попросил тебя пронумеровать их все,　

— Шамиль, я уже давно дал это распоряжение. Но ведь как бывает на рынке: никто не спешит.　

— Ты сам-то знаешь точное число точек? Может быть, тебя кто-то обманывает?　

— Что ты имеешь в виду?　

— Или, может, даже подставляет? Я говорю о том же. Число точек. Мои люди пересчитали их в воскресенье.　

— И что?　

— Пересчитай и ты их повнимательнее.　

— Я все знаю точно, и ты знаешь, Шамиль, что мне нет никакого смысла скрывать от тебя деньги.　

— Мне не нравится, — сказал Шамиль, — когда кто-либо ведет за моей спиной мелкую и глупую игру.　

— Ты чем-то обеспокоен? — спросила его Ольга.　

— Так, ничем, — ответил Шамиль.　

— У тебя грустный вид.　

Они сидели за столиком в ресторане «Аминат», любимом ресторане Шамиля. Играла тихая восточная музыка. Официанты в красных фесках сновали　мимо них с подносами, полными блюд и различных бутылок.　

— Расскажи-ка лучше, как у тебя на работе, — предложил ей Шамиль.　

— У меня на работе? — удивилась она. — Как… Никак. Все по-прежнему. Странно, почему тебя это интересует.　

— Ну, меня все интересует.　

— На работе все то же. Зарплату не платят. Студенты учиться не хотят, да и не могут, большинство где-нибудь работают. Начальство злое. Интриги, борьба за власть. Как всегда.　

— И ты продолжаешь тем не менее героически работать?　

— Почему героически? Разве у нас такая тяжелая работа? Нет. Придешь, посидишь, поговоришь, выпьешь чаю на кафедре, посплетничаешь. Не знаю, может, когда-нибудь я и брошу ее, но только не сейчас. Мне еще нужно защититься.　

— Вот тоже для меня загадка. Что тебе даст твоя диссертация?　

— Пока точно не знаю, что-нибудь ведь должна дать.　

— Знаешь, Ольга, — улыбнулся Шамиль, — глядя на тебя, трудно даже предположить, что ты брала когда-нибудь в руки книгу.　

— Не поняла.　

— Ты не обижайся. Это у меня такой комплимент. Ты слишком красива, чтобы сидеть взаперти где-то в старом здании своего института и чахнуть над книгами.　

— Я же говорю тебе: я вовсе на чахну. У нас приятная компания.　

— А диссертация?　

— Это по вечерам.　

— Все равно не понимаю.

— Ты предлагаешь мне устроиться и работать на твоем рынке?　

Шамиль рассмеялся:　

— Да, это было бы оригинально. Ты — на толкучке. У тебя своя точка.　

— А что, на толкучке так плохо? Я бы, может быть, и попробовала.　

— Ты просто не знаешь, что это такое. Там ад.　

— Правда?　

— Правда.　

— Но мне рассказывали, что…　

— Кто тебе мог рассказывать? Ты никого не слушай. Это я тебе рассказываю. Я все знаю лучше всех. Ты когда последний раз там была?　

— Вообще ни разу.　

— А кто же тебе тогда мог рассказывать?　

— Ну так… Я слышала…　

— Никого не слушай. Там ад. Эти торговцы — каторжники, прикованные к своим точкам. Я знаю это лучше всех, потому что сам прошел когда-то этот путь: от простого торговца до хозяина. Но дело не в ней, не в толкучке. Мы говорили о твоем институте.　

— Да, мы говорили о моем институте. И я могу тебе все объяснить. Почему я считаю, что нужно продолжать учиться.　

— И почему?　

— Потому что нужно думать о своем будущем. Я думаю о своем будущем. Ведь не все же время у нас будет так плохо, как теперь.　

— А разве у нас сейчас плохо? — улыбнулся Шамиль, указывая рукой на ресторан и стол, полный дорогих блюд и закусок.　

— Я не об этом, — сказала Ольга. — Я только о том, что время бухгалтеров и юристов постепенно проходит. Никому не нужны лишние и посредственные специалисты. А нужны специалисты хорошие. Кто бы ты ни был, будь первым в своем деле — и удача придет к тебе.　

— Это мне нравится, — сказал Шамиль.　

— Да. И я так думаю. Ну и что ж, что сейчас пока моя специальность никому не нужна. Значит, надо подождать. Пройдет совсем немного времени, и она снова кому-нибудь понадобится и за нее снова станут платить настоящие деньги. Ты слушаешь меня? Ты ничего не ешь. Мне кажется, ты опять о чем-то задумался.　

— Нет, я тебя слушаю… А впрочем, все, что ты говоришь, все понятно.　

Она пожала плечами и какое-то время молчала.　

— Ты повторил свои глаголы? — снова спросила она.　

— Что?.. Глаголы? Нет. Некогда.　

— Но мы уже третью неделю топчемся на одном месте. Нужно идти вперед, Шамиль.　

— Да, — глухо отозвался он.　

— Нет, все-таки у тебя какие-то неприятности. Ты можешь рассказать их мне. А можешь и не рассказывать. Ну бог с ними, с глаголами. Мы перенесем занятия на более поздний срок. Мы можем, наконец, сделать перерыв.　

— В чем? — спросил Шамиль. — В наших отношениях?　

— Я не думала, что английский приводит к таким серьезным отношениям, — беззаботно проговорила Ольга.　

— Это не английский, — сказал Шамиль, думая о своем. — Это мои неприятности. Ты должна наконец привыкнуть, что моя жизнь состоит из одних неприятностей.　

— Это неправда.　

— Правда.　

— Твоя жизнь состоит не из одних только неприятностей.

— Слушай, да что ты знаешь о моей жизни?　

— Что?　

— Да, что?　

Ольга пожала плечами.　

— Что ты о ней знаешь? — повторил Шамиль.　

— Ты сам никогда ничего не говорил мне. Я считала, что спрашивать у тебя неудобно.　

Он вспомнил в эту минуту о Стелле. Они не раз сидели вместе с ней в «Аминате». Конечно же он сделал ошибку, что пригласил сюда эту дурочку.　

Очень часто, когда они со Стеллой еще были вместе, чтобы как-то разрядиться, он заговаривал с ней о своих делах. В их разговорах не существовало ничего запретного. Он бы смог, например, сейчас рассказать ей об этой чертовой аллее желтых палаток. Она была в курсе всего. И может быть, этим они все погубили. Может быть, не нужно доверять женщине всех своих дел, чтобы не превращать ее в друга. Но именно теперь почему-то, разглядывая эту сидевшую перед ним милую девочку с чудесным, почти невинным личиком, он хотел, чтобы на ее месте оказалась другая, которая смогла бы его понять и утешить. А что он может сказать теперь этой девочке? Но в конце концов, вовсе не для этого он водит ее по ресторанам. Да, он сделал свой выбор, и отступать поздно. Он хочет когда-нибудь, когда придет время, уложить ее в постель. Он чувствовал, что может силой сделать это, однако Олина доверчивость и наивность мешали ему выполнить это. В конце концов, он хотел, чтоб этот ангел сам пришел, сам сбросил с себя все ненужное, растаял под его, Шамилевым, напором. Но пока еще до этого не дошло. В таком случае зачем же он тогда отказался от Стеллы? Вот чего он не понимал. Внутренне он метался между этой чувственной, нежной девушкой, овладеть которой он так　еще и не сумел, и Стеллой, своей старой подругой, надежной, испытанной, верной.　

Вот она смотрит на него. А ему хочется сказать: «Ну что ты смотришь?»　

Вот рассказывает глупую историю, как она сдавала на пятом курсе какой-то зачет… «Зачем ты все это рассказываешь? Разве не понимаешь, что мне скучно?»　

Шамиль подозвал официанта и велел подать счет.　

— Мы уже едем? — спросила она, удивленная таким поворотом событий. — Так неожиданно?　

— Да, — сказал он. — Я вспомнил.　

— Что ты вспомнил?　

— Что у меня дела. Пойдем, мне некогда. Я не хочу здесь больше находиться.　

— Ну что же ты ничего не сказал? Я сразу заметила, что с тобой что-то не так.　

Они вышли из ресторана и сели в автомобиль. Шамиль молчал.　

— Почему мы не едем? — спросила она наконец.　

— Я думаю.　

— О чем? Слушай, я могу тебе чем-нибудь помочь?　

— Нет. Я отвезу тебя домой.　

— Да, пожалуйста.　

Спустя полчаса они подъехали к ее дому.　

— Мне приходить завтра?　

— Куда? — не понял Шамиль.　

— У нас же завтра вторник, занятия.　

— Ах, да… Я совсем забыл. Занятия, занятия… Я не знаю.　

Она молчала.　

— Слушай, Оля, давай отложим. Ладно? Ты не против? Я еще не повторил глаголы.

— Давай, — согласилась она. — Как-нибудь в другой раз. Хорошо?　

— Конечно.　

— Ну пока, Шамиль.　

— Пока. Позвони мне, пожалуйста. Позвонишь?　

— Да.　

Как только ее легкая фигура скрылась в светившейся двери подъезда, он достал телефон и набрал номер. Трубку подняла Стелла.　

— Алло, это я, — сказал Шамиль.　

— Я узнала, — ответила она холодным голосом.　

— Привет.　

— Привет, — проговорила она после некоторой паузы.　

— Как ты? Что с тобой? Я давно тебя не слышал.　

— Правда? — рассмеялась она.　

— Не смейся, Стелла. Я должен тебе сказать. Я соскучился.　

Она еще громче рассмеялась и спросила:　

— Шамиль, неужели ты стал пить?　

— Пить? При чем здесь это? Я не пьян. Хотя нет, пьян, но не очень. Я пил вино, но не пьян.　

— А мне кажется, что пьян. Мы с тобой месяц назад расстались, ты сказал, что все кончено, что у тебя началась новая жизнь. Ты же мне все это сказал? Я не выдумываю. И теперь после долгого молчания ты снова звонишь. Как прикажешь мне воспринимать это.　

— Да, я соскучился.　

— Ну и что?　

— Я хочу приехать.　

— Ты с ума сошел! А вдруг я не одна?　

— Никогда не поверю в это.　

— Ты хочешь сказать, что у меня не может быть любовника?

— Мне плевать, есть он у тебя или нет. Я хочу сейчас только одного: встретиться с тобой, Стелла. Я могу привезти с собой все, что ты скажешь.　

— Не приезжай. Если ты приедешь, я уйду из дому. Никогда не нужно возвращаться. Ты же знаешь, Шамиль.　

Они помолчали.　

— Я приеду, — твердо сказал он.　

— Не стоит. Меня не будет дома. Я как раз собиралась уходить.　

— Куда?　

— Не твое дело, дурачок.　

— Все, жди меня, я приеду.　

— Ты приедешь напрасно, Шамиль, — сказала Стелла.　

Через полчаса он был уже у ее дома. Свет в окнах был погашен. Он поднялся на лифте на шестой этаж и позвонил в дверь. Никто не ответил. За дверью не слышалось ни единого звука. Она ушла. Она пообещала, что уйдет, и ушла. Он подошел к лифту и вызвал его. Двери лифта открылись, он постоял перед ними, и они снова закрылись. Он снова подошел к ее двери и позвонил. Позвонил еще раз.　

От соседей старушечий голос истерично закричал:　

— Перестаньте хулиганить! Я вызову милицию.　

— Не надо, — сказал Шамиль добродушно. — Я свой, я к Стелле.　

— Кто вы? Кто там?　

— Я Шамиль, — сказал он. — Вы не видели ее? Она давно вышла? Может быть, вы знаете, куда она могла пойти. Эй, бабушка!　

Но ответа не было.　

Тогда он снова стал названивать в закрытую дверь и, снова ничего не добившись, прильнул губами к замочной скважине и стал негромко говорить:　

— Стелла, открой, это я, Шамиль… Я знаю, что ты здесь, за дверью. Ты выключила свет. Ты стоишь одна в темноте. Это же глупо, Стелла, стоять одной в темноте, чего-то ждать… Стелла, это я, Шамиль… Открой мне.　

И вдруг за дверью послышалось движение. Он не поверил своим ушам. Кто-то с той стороны быстро стал отпирать замок.　

Это была она, Стелла. Он уже перестал в это верить. И этот внезапно возникший звук показался ему чудом.　

И когда она открыла, он бросился к ней и они долго и нежно целовались, как будто только что встретились.　

Они лежали вдвоем, в темноте, тесно прижавшись друг к другу, на огромной кровати, в ее пустой спальне с зеркалами. Из окна лился блеклый фонарный свет. Временами под окном проносились автомобили, и тогда белые полосы пробегали по потолку и исчезали. Где-то вдалеке тихо трезвонила автомобильная сигнализация. В коридоре тикали старинные напольные часы, купленные Стеллой в одной из комиссионок.　

Она любила необычные вещи и много времени уделяла походам по магазинам. Шамиль помнил, что, когда они только-только познакомились, его страшно раздражала эта ее привычка в свободный день рано утром, как на работу, идти по магазинам. Но как-то раз она уговорила его пойти с ней, и он не пожалел, потому что увидел и узнал ее с другой стороны. Она ходила не столько для того, чтобы приобретать, столько для того, чтобы видеть. Видеть разные вещи, говорить со старыми, умудренными продавцами, разбиравшимися в стилях мебели и гордившимися своим знанием. Она ходила в эти магазины как на отдых, как некоторые люди ходят в музей или консерваторию. И ему это нравилось.　

Вдруг в коридоре послышался приглушенный треск, и часы, сыграв короткую мелодию, четко и внятно пробили три раза.　

— Три часа, — сказала она, повернувшись в постели. — Шамиль, ты спишь?　

— Нет.　

— Почему же молчишь?　

— Я не молчу, — ответил Шамиль. — Я думаю.　

— И о чем же ты думаешь?　

— Так, ни о чем. Разное в голове. Чепуха.　

Она встала, накинула на обнаженную спину легкий халатик и, отразившись в зеркале, прошла в коридор, а оттуда на кухню и вернулась уже с бокалом и откупоренной бутылкой вина.　

— Шамиль, хочешь вина?　

— Что это? — спросил он.　

— «Шато де Лангедок», французское.　

— Выпей сама.　

— А ты?　

— Затем я. Да, очень хочется пить. И вообще, у тебя как-то душно.　

— Хочешь, открою окно?　

— Не нужно. Сколько там било? Три, что ли?　

— Да, ровно три, — ответила она, отпив глоток и давая ему попробовать. — Прекрасное вино.　

— Значит, мне пора, — сказал он.　

— Куда? — удивилась Стелла. — Я тебя никуда не отпущу, Шамиль. Куда ты собрался?　

— Домой.　

— Домой? Ну нет! Это просто неприлично — прийти, переспать с женщиной и через полчаса смыться домой.

Шамиль подумал.　

— Хочешь, поехали со мной? — предложил он.　

— А разве твоя… разве она живет не с тобой?　

— Нет.　

— Я так и думала.　

— Ты думаешь о таких вещах?　

— Да, я очень часто думала о тебе, Шамиль. И то, что мы расстались, позволило мне думать о тебе на расстоянии, как о чужом человеке. Нет, не в смысле что ты стал для меня чужим. Совсем не это. Но знаешь: на расстоянии все видится гораздо отчетливей. Я многое поняла в тебе из того, чего не понимала раньше. Но это уже другой разговор.　

— Почему, почему? Мне интересно.　

— Значит, ты хочешь домой. Это очень похоже на тебя, Шамиль.　

— Что на меня похоже?　

— Твое желание уйти. Ведь ты же всегда не переносил общества.　

— Ну и что?　

— Причем любого: женского, мужского. Ты все время хочешь быть один. Скажи, это у тебя с детства? Когда это проявилось впервые?　

Шамиль пожал плечами.　

— Есть даже такая болезнь, — продолжала Стелла, — не помню, как называется. Когда человек не выносит чужого присутствия. Думаю, что, если бы твоя работа не была такой бешеной, ты бы точно сошел с ума.　

— Ты так думаешь? — удивился Шамиль.　

— Да.　

— Действительно, мне часто хочется побыть одному, да, это так. Но чтобы это была болезнь… Да нет, ты шутишь, Стелла.　

Она села рядом с ним, налила ему полный бокал вина и сказала:　

— Конечно, Шамиль, я шучу.

Он выпил в один прием. Она осторожно погладила кончиками пальцев его лицо.　

— Когда я ехал сюда, к тебе, Стелла, мне хотелось тебе многое рассказать.　

— Ну что же. Выкладывай.　

— Теперь и не знаю, стоит ли. Наверное, нет. Нет, я ничего не скажу, только ты не должна на меня обижаться. Мне хотелось, чтобы ты дала мне совет, как быть дальше. Знаешь, я запутался в себе. Я не знаю, что со мной происходит. Я устал бороться со всеми. Раньше у меня была ты. И я знал, что хоть с одним человеком на целом свете мне не нужно хитрить и бороться. Это было полное доверие. Это был мой тыл, каждый день я ходил за линию фронта, и воевал, и, воюя, ничего не боялся, потому что знал: мой тыл никогда не предаст, никогда не оставит меня и сделает все, чтобы обеспечить мою победу.　

— Что это ты заговорил военными терминами? — улыбнулась она.　

— Было очень здорово, правда. А теперь она… Ты прости, что я говорю о ней, мне просто не с кем поговорить. С ней я тоже не могу поговорить так, как говорю с тобой. Так вот, теперь все нарушено. Я должен думать только о деле, только о деле, я так устроен. Но я все время думаю о ней. Нет, не то. Не то чтобы я так сильно любил или прочее. Дело в другом. Я стал бояться, что потеряю ее, что она обманывает меня, что она ведет какую-то игру, о которой я ничего не знаю, хотя должен, обязательно должен знать. Я не знаю, почему, собственно, я должен все знать. Пускай бы она любила или занималась любовью с кем ей заблагорассудится. Я, конечно, против. Но если я не буду знать этого… Я же не знаю, в конце концов, ее прошлого, ее мыслей, они не могут принадлежать мне одному. Так ведь? Но я чувствую, что мне хочется, хочется всего от нее, всю ее. Понимаешь, Стелла?　

— Нет, не понимаю, потому что я женщина.　

— Да, Стелла, ты женщина, и ты даже слишком женщина.　

— Это все твой проклятый рынок.　

— Может быть, может быть.　

— И конечно же ты мужчина. А цель любого мужчины — экспансия. Заполучить как можно больше денег, оплодотворить как можно больше женщин, захватить самые лучшие, плодородные земли.　

— А? — не понял Шамиль, снова погрузившийся в свои мысли. — Земли? Какие земли?　

— Это я так, для примера, — сказала она. — Но все равно, что бы ты ни говорил, я тебя никуда не отпущу.　

— Нет, мне нужно ехать. Спасибо, вино очень вкусное.　

— «Вкусное»? Шамиль, так не говорят о вине.　

— Почему?　

— Вино не компот.　

— А как говорят о нем?　

— Никак. Говорят: прекрасное или, там, чудесное, описывают его аромат, его вкус.　

— Вот видишь, ты снова учишь меня, как мальчишку. Слушай, Стелла, может, ты моя мама?　

— Может быть. Если тебе так нравится.　

Он встал, оделся и вышел в коридор. Стелла скинула халат и легла на место, где лежал Шамиль, чтобы ощутить запах его тела.　

Его фигура в черном костюме то появлялась в дверях, то исчезала.　

Она видела, как он достал сигарету, зажигалку, вспыхнул огонь, и мужественное лицо с резкими, как на картинах кубистов, чертами, почти что гранями, осветилось на секунду красноватым светом.

Он курил, ходил, топая туфлями, между кухней и комнатами. Она слышала, как он усаживается в кухне на табурет, сидит, затем резко встает, снова ходит, открывает окно, затем кран с водой и тушит под ним окурок, как он крадется к ее двери и стоит.　

Наконец он снова появился на пороге, помахал ей на прощание и тихо вышел. Она закрыла глаза и, заснув через какое-то время, проснулась утром в той же самой позе.　

Глава 6

ШМОН　

Это субботнее утро не предвещало ничего особенного. Все конечно же знали, что будет шмон, но шмон — дело обычное, вроде очередного скачка курса доллара, к нему уже давно привыкли, о нем с подачи Надеждина охранники предупредили всех продавцов, и все были готовы.　

Надеждин поставил охранника на автомобильную стоянку, чтобы тот успел предупредить о приезде омоновцев, собровцев или еще кого-нибудь из той же «нечисти», как называли здесь всех людей с автоматами. Еще один охранник с той же целью был выставлен на перекрестке. Кроме того, полковник прислал подежурить от себя на рынок пятерых офицеров в штатском, которые в случае чего могли бы как-то прикрыть или договориться со своими коллегами, а сам решил все эти дни не выезжать из города на дачу, как он это делал, услал на дачу жену с детьми и сам сидел в своем кабинете, ждал. Все также ждали крупного шмона.　

Еще в пятницу Шамилю позвонили друзья с НТВ и второго канала и предупредили, что съемочные группы командированы в этот день на толкучку, и Шамиль, всегда доверявший своим информаторам с телевидения, позвонил накануне вечером Надеждину.　

— Но в общем ты понимаешь, — сказал Надеждин, — что может потребоваться твое присутствие. В случае чего я позвоню. Тогда готовь деньги. Хуже, если деньги не понадобятся.　

— Тогда понадобятся еще более крупные деньги, — сказал Шамиль.　

— Может быть, может быть, и хорошо бы, если так.　

Торговцы были предупреждены, что едут на нелицензионку и порнушечников.　

В половине первого над толкучкой, как гром, пробежал слух: приехали.　

Все, кто знал, что может попасться, стали прятать товар. Появились точки с совершенно пустыми столами, возле которых горой стояли собранные коробки. Особо беспокойные продавцы и хозяева потащили коробки к складу. Другие, надеясь, что шмон скоро завершится, но все-таки сложившиеся из опасения быть пойманными, ждали, отойдя от своих мест всего на несколько шагов: за товаром нужно присматривать.　

Подходящие менты, видят пустую точку издалека. Сразу же определяется и продавец, но его не трогают. Стоят у пустой точки менты с автоматами, стоит продавец, смотрят друг на друга, но не подходят. По закону менты не могут без хозяина вскрывать коробки и изымать товар. Они ждут, пока хозяин обнаружит себя сам. Тогда можно будет предложить ему показать содержимое коробок. Но все же часто хозяина никто не ждет. И коробки вскрывают. Иногда, не дождавшись, пока отошедший продавец снова подойдет к своим　вещам, и получив внезапно команду уезжать, менты оставляют точку в покое.　

Может быть, и не стоило иной раз складываться, потому что пустой стол и сложенные коробки — верный признак, что торгуют чем-то недозволенным, верное признание. Но продавцы знают, что делают. Долгий опыт научил их, как нужно поступать.　

Еще быстрее сложилась аллея желтых палаток. От нее в сторону клуба побежали с коробками продавцы порно. Многие из них не успевали: омоновцы были уже рядом. Кое-кого задержали и потащили вместе с товаром на автостоянку.　

Шамилю позвонил Надеждин:　

— Шамиль, нужно срочно приезжать.　

— Что такое? — спросил Шамиль. — Деньги?　

— Да.　

— Ты где сейчас?　

— Уже на месте.　

— Откуда они приехали?　

— Пока не выяснили. Выясняем. Данилов подключил всех своих. Пока еще есть надежда, что все не так серьезно. Может быть, удастся уговорить их отвезти товар в отделение.　

— Прекрасно. Тогда мои деньги снова уйдут к Данилову.　

— Не к нему лично, а к его ребятам. Но что мы можем поделать? И вообще, почему ты думаешь, что только твои деньги уходят? А наши?　

— Телевидение подъехало?　

— Ну так, свои ребята, из «Криминального канала».　

— Хорошо. Ты им передай, чтобы лишнего не показывали. Не нужно шума. Кто режиссер?　

— Микульский.　

— Микульскому триста долларов. И хватит с него. Он еще с прошлого раза с нами не расплатился, когда мы просили его не показывать те фургоны.　

— Ты же помнишь, что он приезжал тогда с начальством, а на выход в эфир, в понедельник, внезапно заболел гриппом.　

— Ну и что, что заболел?　

— А с ассистентом у него неважные отношения.　

— Пока он наш с тобой ассистент, меня мало интересуют его отношения с каким-то другим ассистентом. Пускай тогда сам позаботится о своем благосостоянии. Или живет на свою режиссерскую зарплату. Триста долларов, не больше. Понял?　

— Ладно.　

— Пока я приеду, поговори с ним. Объясни ему, что можно снимать, чего нельзя. О чем можно говорить, о чем нет. Подробно объясни. Эти болваны на телевидении никогда ничего не понимают с первого раза.　

— Он должен подойти сейчас.　

— Вот и хорошо. Прямо сейчас все и объясни. Все, ладно, я выезжаю.　

Шамиль собрался и быстро выехал.　

Надеждина он застал в кабинете.　

— Что ты, снова пьяный, что ли? — крикнул он ему с порога.　

— Выпили с Микульским, — сказал Надеждин.　

— Теперь Микульский вообще все перепутает.　

— Не бойся. Все будет в порядке. Я его подготовил.　

— Вижу. Ну ладно. Что мы делаем? Идем?　

— Да, — сказал Надеждин. — Надо идти.　

Он вызвал нескольких своих охранников, еще раз перезвонил Данилову, с которым говорил уже не один раз, и они вышли.　

Аллея желтых палаток давно сложилась. Они сразу же направились туда. Шесть охранников сопровождали Шамиля и тучного, с трудом передвигавшегося Надеждина.　

— Да, Надеждин, — усмехнулся Шамиль. — Скоро тебе придется в инвалидном кресле ездить.　

— А ты не смейся. Болезнь у меня.　

— Да знаю я твою болезнь.　

Подошли ближе к аллее желтых палаток. Она была пуста. На пустовавшем пятачке стояли кучками отошедшие от своих точек продавцы. Мимо них, не понимая, что происходит, шныряли изумленные покупатели. Кое-кто подходил к знакомым продавцам:　

— Что случилось?　

— Шмон.　

— Вот беда! А когда закончится?　

— Только приехали.　

— Вот не повезло. А я нарочно приехал кассету поменять. Слушай, не поменяешь?　

— Что тебе?　

— Ну что-нибудь такого же плана.　

Покупатель осторожно вынимает из сумки кассету и тридцать рублей — за прокат. Продавец из своего пакета вынимает другую кассету.　

— Слушай, — говорит покупатель, — а какой-нибудь другой нет?　

— Другие все в коробке. Сейчас не могу. Бери эту.　

Они расходятся.　

Шамиль с Надеждиным прошлись по пятачку.　

— Ну и что? — спросил Шамиль. — Где твои выборы? Чего ты боялся?　

— Подожди, — сказал Надеждин.　

— По-моему, ничего серьезного. Ну, стоят они. Ждут. Опять ничего не дождутся. Все как всегда.　

— Будем надеяться.　

— И зачем только ты меня сюда привел?　

— Эх, что за жизнь! — сокрушался Надеждин. — Все своим горбом! Все своим горбом! Вот ты, Шамиль, ты же был в Америке. Там же все по-другому, скажи.　

— Не знаю, — сухо отвечал Шамиль.　

— А я видел по телевидению, рассказывали о бизнесе в Италии. Налоги пять процентов. Чиновникам платить ничего не нужно. Бандитов и всего прочего нет. Вот это жизнь!　

— Ну и что бы ты делал в Италии? Там налогов, может быть, и правда, всего только пять процентов. Но кто бы тебе позволил так развернуться, а? Или пиратскими дисками торговать?　

— Да, это правда, — сказал Надеждин. — Они хоть и лютуют, наши карабинеры, но не из принципа, а так, потому что сами голодные как собаки. Но все-таки, Шамиль… Мечта есть мечта.　

— Нет, тебе бы никто там не позволил так просто сидеть и пить свой коньяк или виски.　

— Можно подумать, у меня нет других забот.　

— Но эта забота — самая главная.　

— Эх, Шамиль, недолюбливаешь ты меня.　

— Слушай, — сказал ему Шамиль, — мне нужно отойти на несколько минут. Дашь мне из своих бойцов нескольких человек?　

— Эй, Смирнов! И ты, Гаранин. Идите с Шамилем.　

Двое охранников пошли за Шамилем.　

«Вряд ли, конечно, он остался до сих пор на своей точке, — думал Шамиль. — Неужели такой сумасшедший? Но все-таки стоит пойти посмотреть, стоит».　

Он направлялся на одну из боковых аллей, где находилась точка Ника. На повороте остановился, чтобы посмотреть, как забирают одного из сидишников.　

С приездом ментов этот сидишник, в отличие от других своих товарищей, не сложился, а продолжал торговать. При этом он попытался использовать уже известную всем хитрость: вывесил над точкой объявление: «Диски не продаются. Купившему журнал — в подарок любой диск». И разложил на столе рядом с дисками груду ненужных старых рекламных журналов, за которые якобы и должны были выкладывать деньги его клиенты. Клиенты подходили, выбирали «подарок», платили за журнал и вместе с журналом получали свой диск. Таким образом собирался он проторговать весь шмон. Но его заметили. Менты остановились, потребовали документы, накладные, в том числе и на журналы, к чему-то придрались, и вот теперь он под присмотром собирал свой товар, и его должны были уводить.　

Шамиль пошел дальше, рассматривая столики. Он помнил, что этот Ник торговал видеокассетами. Половина точек вообще пустовала.　

И вдруг издалека он увидел его.　

«Неужели это он? — не поверил Шамиль. — Неужели самое простое чувство опасности не подсказало ему, что давно уже нужно отсюда убраться?»　

Он подошел к его точке, заранее предупредив охранников.　

Ник «впаривал» какому-то клиенту очередную кассету.　

Шамиль подошел ближе и сказал:　

— Привет, Ник.　

Ник посмотрел на него. Первым его движением было выскочить за палатку в парк, но тут же он натолкнулся на одного из охранников.　

— Что, торгуешь? — спросил его Шамиль, улыбнувшись.　

— Да, — ответил Ник.　

— И как торги?　

— Ничего, — отвечал Ник.

— Собирайся, — сказал ему Шамиль. — Пойдешь со мной.　

— Куда?　

— Там увидишь.　

— Я никуда не пойду, — сказал Ник.　

Охранник, стоявший за ним, по знаку Шамиля подошел и схватил его за руку. Ника вывели из палатки и повели по аллее. Он успел посмотреть в сторону, где стоял в своей палатке Георгий. Георгий все понял, бросил дела и незаметно выскочил из своей палатки, пошел за ними.　

— Отпусти, — сказал Ник охраннику, державшему его сзади, — я никуда не убегу.　

— Вали, придурок! Куда его, Шамиль?　

— На автостоянку, — сказал Шамиль. — В мою машину. Я покажу.　

Георгий, стараясь соблюдать расстояние, шел за ними. Он ничего не смог бы сделать, но идти за Ником все же стоило. И он шел. Они шагали по парку. Ник старался идти медленнее, еще на что-то надеясь. На середине пути он сделал попытку упасть, но только повис на руке у охранника, а тот, с силой подтолкнув его и заломив руку еще сильнее, продолжал конвоировать.　

На автостоянке помимо множества автомобилей стояли также и ментовские автобусы, куда запускали вместе с товаром всех задержанных на толкучке.　

Шамиль дал знак охранникам, чтобы они прошли мимо ментов осторожнее. Те тотчас же поняли его, встали у Ника за спиной таким образом, что издали трудно было бы что-нибудь заподозрить.　

Мимо них, опережая, шли, груженные собственным товаром, несчастные задержанные продавцы.　

У одного из автобусов лаяла овчарка.　

— Вон там, видишь, «шевроле-тахо»? Туда его, — сказал Шамиль.　

Они уже почти подошли.　

— Не вздумай шутить, — предупредил его Шамиль.　

Они сделали еще несколько шагов, как вдруг Ник остановился и во весь голос, как сумасшедший, вдруг крикнул:　

— Менты — суки!　

Шамиль и оба охранника опешили.　

Ник почувствовал, что от неожиданности они ослабили хватку.　

— Менты — суки! — закричал он еще сильнее, глядя с надеждой в сторону автобусов.　

Из-за машин появилось несколько фигур с автоматами.　

— Стой! — крикнули они охранникам.　

Те повиновались. Шамиль сплюнул. Менты, человек пять разом, подошли ближе.　

— Кто кричал? — спросил низенький капитан с усами.　

— Я, — отвечал Ник.　

— Он ненормальный, — сказал Шамиль. — Поверьте мне.　

— А ты кто такой, что лезешь в разговор?　

Шамиль хотел признаться, кто он такой, но не стал этого делать.　

— Ты шутишь? — осторожно спросил капитан у Ника.　

— Нет, — сказал Ник.　

— Зачем ты это кричал?　

— Он ненормальный, — повторил Шамиль.　

— Рот закрой, черномазый! — резко оборвал его капитан.　

Шамиль чуть было не взорвался, но каким-то чудесным усилием воли ему удалось удержать себя, и он смолчал.　

— Так зачем ты кричал? — снова спросил капитан.　

— Потому что я ненавижу ментов, — сказал Ник.　

Впервые все: и охранники, и Шамиль, и сами менты слышали подобное, сказанное прямо в глаза.　

— Слушай, ну ведь ты сумасшедший? — снова спросил его капитан. — Или ты не понимаешь, что тебе грозит?　

— Я могу повторить, — радостно сказал Ник.　

— Эй, вы! А ну-ка! Отпустите-ка его! Он пойдет с нами.　

Охранники отпустили Ника. Ник радостно пошел за ментами. Перед автобусом ему дали пинка, но этот пинок показался ему самым безобидным пинком в его жизни.　

Теперь он сидел в автобусе и видел, как Шамиль с двумя своими охранниками уходит с автостоянки. И тут он заметил Георгия. Георгий подошел к открытой двери автобуса. Его и еще нескольких товарищей, тех, кого задержали, крутившихся у дверей, отогнал мент с овчаркой.　

Наконец Георгию все-таки удалось переговорить с ним. Ник попросил его сложить товар и что-нибудь соврать Бороде, а также позвонить маме.　

— Хорошо, Ник, не беспокойся, — заверил его Георгий.

Глава 7

ШВЕДСКИЙ СТОЛ В ОБЕЗЬЯННИКЕ

На автобусе их доставили прямо в отделение. Вместе с Ником ехали несколько сидишников, Лелик Камасутра, один неизвестный тип в темных очках, все время, будто в припадке, дергавший головой, и два буфетчика с площади — Паша и Гена, не имевшие ни лицензий, ни санитарных книжек.　

Все были при товаре, с поличным, и, когда их завели в небольшой обезьянник с деревянными лавками по двум сторонам, Паша раскрыл свою коробку с едой, откупорил бутылку водки и сказал:　

— Налетайте. Так и так они все заберут. Хоть не зря добро пропадет.　

Составили лавки и подсели ближе.　

Лелик Камасутра разлил по пластиковым стаканчикам водку, буфетчики раздали бутерброды. Неизвестный тип сказал, что водку не пьет, и попросил вина. Ему вынули бутылку «Киндзмараули», а всем вдобавок еще пива.　

— За что пьем? — спросил один из сидишников. — За знакомство?　

— Нет, за знакомство — это банально, — сказал Камасутра. — Давайте лучше за женщин.　

— При чем здесь женщины? — спросил Паша. — Надо выпить за то, чтобы побыстрее отсюда выбраться.　

— Отсюда мы и так выберемся, — в свою очередь сказал Гена. — Вот только с какими потерями. Нас сегодня изрядно почистят. Друзья, давайте выпьем за то, чтобы проклятые душегубы взяли с нас не так много, как они обычно берут.　

— Ну нет, — сказал тип, державший стаканчик с вином, — я не буду за ментов. Это низко.　

— Да не за ментов! Я за то, чтобы ментам поменьше сегодня от нас досталось.　

— А я думаю, что достанется именно нам. И лучше всего выпить, чтобы нас пощадили. И я предлагаю налить стаканчик тому менту, который придет первым.　

— Что? — засмеялся Паша. — Что ты говоришь такое? Откуда ты взялся? Как тебя зовут?　

— Это не важно.　

— Ты пьешь вино, а потому не имеешь права голоса.

— Пока мы еще ничего не пьем.　

— Сейчас мы выпьем, но я не буду пить с ментами.　

— И я не буду!　

— И я тоже!　

— Никто не будет пить с ментами!　

— Ребята, хотите анекдот про ментов? — спросил Лелик Камасутра.　

— Подожди, надо выпить.　

— Анекдот короткий.　

— Тем более. Надо выпить. Так за что же мы все-таки пьем? Тихо, кто-то идет!　

Все услышали, как к железной двери кто-то подошел. В двери открылась узкая щель, как в почтовом ящике, и два казенных глаза, моргая от сквозняка, посмотрели на задержанных. Все уже успели спрятать кто куда свои стаканчики.　

— Все в порядке? — спросил голос из-за двери.　

— Все в порядке, — ответили ему сразу несколько голосов.　

Глаза исчезли, щель закрылась, шаги стихли. Все снова вынули наполненные стаканчики.　

— Все-таки нужно выпить, — сказал Паша. — Можно выпить просто так, без тоста. Кто — за?　

Поднялась всего одна рука. Это была рука того типа, что пил вино. Он посмотрел на всех раздраженно и сказал:　

— Я больше не могу. Вино можно пить и без тоста, глотками.　

— Стой! — резко скомандовал Паша. — А то вообще ничего не получишь. Так нельзя. Какие есть предложения?　

— За женщин, — сказал Лелик Камасутра.　

— За знакомство, — сказал один из сидишников.　

— Нет, так нельзя! — Паша не вытерпел, поставил стаканчик на пол и стал ходить вокруг него. — Нужно что-то придумать.　

— Ребята, да вы что, с ума все посходили? Давайте пейте быстрее. Смотрите, сколько всего нам еще нужно съесть и выпить.　

Все посмотрели на два ящика водки и три ящика закуски.　

Камасутра поднял стаканчик, сказал:　

— За ваше здоровье!　

И опрокинул его. За ним, отбросив все церемонии, стали пить другие.　

— Ну вот теперь и рассказывай свой анекдот.　

— Не могу, — сказал Лелик. — Я сегодня целый день не ел.　

Рот у него был набит едой, как и у всех, кто сидел за этой трапезой. Всем хотелось наесться побольше. Все желали оставить поменьше врагу. Намеченная цель казалась очевидной. И она была благородна.　

— Эти бутерброды ты по чем продаешь? — спросил один из сидишников у Паши.　

— Эти? По пятнадцать.　

— А вон те?　

— По двадцать.　

— Дай-ка мне этих попробовать.　

— Да, ребята, — сказал Гена, — влипли мы в историю. Нечего сказать. Кто из вас раньше в этом обезьяннике уже был?　

Оказалось, что почти все. Один Ник здесь не был. Мрачный тип в очках поклялся, что однажды провел здесь целые сутки и даже выцарапал на стене под потолком свой автограф.　

— Когда это было? — спросил Паша.　

— В прошлом году. В августе.　

— Значит, должен сохраниться. А ну-ка поставь мне вот здесь, на бумажке, свой автограф.　

— Зачем это?

— Ну так. Проверим.　

— Не буду.　

— Не бойся. Чего ты дергаешь головой? Мы только проверим, правду ли ты говоришь.　

— А чего мне врать? Пожалуйста.　

Он поставил маркером на бумаге свой автограф и указал рукою место, где должен был сохраниться его прошлогодний автограф.　

Все, кроме Лелика Камасутры, встали и начали искать его.　

— А не выпить ли нам? — сказал Лелик Камасутра, наливая себя в стаканчик водочки.　

— Вот он! Вот он! — показывал тип, снимая темные очки.　

— Да где? — спрашивали у него. — Не видно.　

— Не видите, что ли?　

— Очки надень.　

— Они от солнца. Я и так вижу. Вон он.　

— Это не он, здесь написано «Козел».　

— Смотри ниже.　

— Здесь — «Финляндия».　

— А не выпить ли нам? — повторил свой вопрос Камасутра.　

Но ему никто не ответил. Тогда Камасутра, посмотрев на толпу безумцев, разыскивавших зачем-то на стене под потолком автограф этого странного человека, достал рукой из банки огурчик, посмотрел на него с живейшим чувством, как на друга, выдохнул воздух и впустил в себя стаканчик водки.　

Спустя минуту, не найдя никакого автографа и упрекая типа, снова надевшего очки, во лжи, все подсели к столику.　

— Он там есть! — клялся тип. — Ногтем процарапан.　

— Братцы! — произнес Камасутра с наполненным стаканом водки. — Братцы! А не выпить ли нам?

— Да, да, надо выпить, — засуетились все.　

— Да, выпьем, — сказал Паша. — Извини, Лелик, что заждался.　

Все снова выпили, и Лелик, уже немного насытившийся, отвалился к стеночке, достал сигарету и мечтательно закурил.　

— Ну что, Лелик, расскажи анекдот, — попросили у него.　

— Не могу, — сказал Лелик. — Процесс.　

— Какой еще процесс?　

— Пищеварения.　

Но процесс продолжался недолго, Лелик снова подсел ближе, снова налил себе водочки, вытянул огурчик, положил на хлеб ветчину.　

— В каком-то из ящиков картошка в термосе, горячая, — сказал Гена.　

— Доставай, — обрадовался Лелик. — Горячая — это хорошо. С маслом?　

— Да, где-то и масло тоже было.　

— Давай доставай. А нет ли у тебя еще таких же котлет?　

— И котлеты будут.　

— Эх, жаль, что мне вас нечем угостить. Тоже три ящика порнухи, а видео нет. Знаете анекдот про масло и девственницу? Нет? Ну я вам расскажу. Позже. Паша, и зелени, если можно. Что там у тебя еще? Все равно пропадет! Да, и морковки. Остренькая?　

Пирушка только начиналась.　

Всем снова налили по стаканчику, поднялся со своего места Гена и сказал:　

— Предлагаю тост.　

Все замолчали. Гена обвел присутствующих долгим почтительным взглядом и сказал:　

— Мы с вами здесь сейчас хорошо сидим. В тепле, в достатке. И, в сущности, у нас есть все, что необходимо для счастья. А там наши друзья до сих пор вкалывают. Вкалывают в поте лица. Предлагаю тост за отсутствующих. За то, чтобы всем было так хорошо, как нам теперь.　

— Второй тост — за родителей, — возразил Паша.　

— А разве еще только второй?　

— Я предложил тост, — обиженно сказал Гена.　

— Ур-ра! — закричал Паша.　

— Ур-ра! — закричали все и выпили.　

Раскрыли еще несколько коробок. Никто никого не стеснялся, и все откровенно искали самое вкусное. Цементный пол оказался заставленным упаковками, банками, бутылками с кетчупом, завален обертками, хлебом, овощами.　

Выяснилось, что есть еще пол-литровая банка с черной икрой, которую Паша с самого начала почему-то не достал.　

— Что, зажилил? — подмигнул ему Гена. — Для кого, спрашивается, сохранить хотел?　

— Думал, пронести удастся, — признался Паша.　

— От нас не вынесешь, — сказал Лелик Камасутра, — намажь-ка мне сюда. Да пожирнее! Люблю все добротное.　

— Лелик, ты же анекдот обещал.　

— Какой?

— Про масло и девственницу.　

— Попозже, попозже. Ты что, не видишь, что здесь происходит?　

Бутылки открывались уже без числа.　

— Слушайте, — сказал Паша. — Не только нам не удастся сегодня вынести отсюда свои коробки. Но и вам тоже. Предлагаю ченч. Обмен. Предлагаю посмотреть, что у вас в коробках.　

— А как ты собираешься выносить?　

— А у тебя что?　

— Компакты.　

— Да что я, пару компактов не вынесу?　

— Ну попробуй. Вон мои коробки стоят.　

Паша подтащил коробку с компактами поближе и ножом распорол ее.　

— Подожди, — сказал сидишник, разрешивший залезть в коробку. — Хочу показать.　

Он достал несколько дисков и указал на какой-то значок:　

— Вот с эти значком диски не брать. Вообще ни одного из всей серии.　

— Это почему еще?　

— Потому.　

— Договорились: брать что угодно.　

— А эти не трогать.　

— Да почему же, объясни.　

— Потому что это фирменные диски, — пояснил за него другой сидишник.　

— Ага, фирменные! — Все приободрились.　

И конечно же заинтересовались прежде всего фирменными.　

Диски выбирались и засовывались в куртки, под рубашки, в штаны, куда угодно, лишь бы вынести.　

— Нет ли у тебя там Бена Харпера? — спросил Паша.　

— Надо посмотреть, — говорил сидишник. — Если не продал, то есть. Вот он. Годится?　

— Годится. Нет, стоп. А почему футляр треснутый? Нет, что ли, другого?　

— Да какая тебе разница? Дарю же, не продаю.　

— Нет, я такой не возьму. Мне для подарка. Подбери с хорошим футляром.　

— Ну сними с какого-нибудь другого диска.　

— А по-моему, — сказал Гена, — значительно больше дисков поместится без футляров.　

— Слушай, правильно! — восхитился Паша. — Как же я сразу не догадался. А футляры завтра на толкучке же и купим.

Все, кроме Лелика и Ника, набрали диски и рассовали их кудамогли.　

Пришло время снова возвратиться к выпивке. Всем налили, и все опять выпили.　

— А что у тебя в коробках? — спросили у Лелика.　

— Посмотри, — равнодушно сказал Лелик, забавлявшийся пивом.　

— Нет, правда, есть что-нибудь толковое?　

— А что ты хочешь?　

— Ну там… Чтоб бабы помоложе были и поменьше парней.　

— Есть, конечно. Да ты открой коробку. Я тебе все и объясню.　

Все бросились к коробкам Лелика и стали извлекать из нее кассеты, высыпать на пол и вслух читать названия.　

Лелик, наливший себе новый стаканчик и только искоса поглядывавший на то, как свора его однокамерников глумилась над дорогим товаром, терпеливо объяснял, что на одной кассете, а что на другой:　

— На этой — костюмированный фильм эпохи императора Калигулы. Несколько негритосок. На этой — новое время. Секс в супермаркете. На этой — супергруди…　

— Слушай, здесь правда супергруди? — спросил Паша.　

— Правда, сам видел.　

— А то я прошлый раз в аллее желтых палаток брал, сказали супергруди — а там полный отстой.　

— Правда, правда. Самые настоящие супергруди. Американский силикон, впаянный с помощью нового японского насоса. Новейшие технологии: три в одной. Хотите анекдот про вымя?　

— Подожди, Лелик, не до вымени, — говорили ему. — А эта?

— А это на любителя. Пикантные съемки. Карлики, карлицы, горбуны. Оргии неистовых инвалидов. Костыли вместо фаллосов.　

— Инвалиды настоящие? — заинтересованно спросил тип в очках.　

— А как же еще? У нас все по-настоящему.　

— Ну бывает монтаж, подстава, спецэффекты.　

— Никакого монтажа. Все настоящее! Безрукие, безногие, фаллопротезы, секс на инвалидных колясках. Все по полной программе.　

— А качество?　

— С родных дисков.　

— Отлично! Беру!　

— Бери. Самая ходовая позиция. За месяц сто сорок кассет продаю.　

— Интересно, — удивлялся тип в очках, — засовывая кассету за рубашку, — где они столько инвалидов взяли? Вот я бы никогда не согласился в таких фильмах сниматься.　

— А ты что, инвалид, что ли?　

— Нет, но все равно. При чем здесь инвалид или нет? Инвалиду еще хуже. Их мало. Они все на виду. Не жизнь, а кошмар.　

— Они бедные, вот и снимаются.　

Паша вынимает из-за пазухи лишние компакты и начинает думать, что бы взять: компакты или кассеты. Он то засовывает компакты обратно, то снова вынимает их, рассматривает, засовывает кассету, снова вынимает ее, думает.　

— Бери и то и другое, — советует Гена.　

— Места уже нет. — Паша хлопает себя по всем местам.　

— Ничего, как-нибудь прорвемся.　

— Да, удивительный сегодня день! Вернусь домой — столько интересного принесу.　

— А ты вернись еще попробуй.　

— Вернусь.

— А что, водки больше нет? — спросил сонным голосом Лелик. — Я без водки засыпаю. Налейте мне полстаканчика.　

— Почему нет, Лелик? Еще целый ящик. Посмотри там, подальше.　

— Точно — водка. А почему мы не пьем? Эй, почему не пьем?　

Лелик позвал своих собутыльников, и все снова уселись, чтобы послушать, как он, высоко задрав голову, провозглашает тост за красивых женщин.　

После этого он хотел рассказать анекдот о куриных окорочках, но его перебили, и все стали спорить о силиконовых грудях.　

— Все равно не понимаю я этого, — качая головой, сокрушался Паша. — Если дал тебе Бог, дала мать-природа, значит, есть. А коли не дал — носи, какие носишь. Вот я же вот не вставил себе какие-нибудь красивые голубые глаза или римский нос. Доволен тем, что есть.　

— Тебя все равно никто снимать не станет. Даже за бешеные деньги.　

— Это почему же?　

— Потому что у тебя вид несексуальный. Ты на простого торгаша похож.　

— Можно подумать, что у них у всех ангельские лица!　

— Так поэтому они и делают себе разные операции. Чтобы лучше быть.　

— Так а я что говорю? Значит, если бы я сделал себе операцию, я тоже смог бы сниматься в кино.　

— Паша, ты должен начать с одной самой важной операции, на которую ты все равно бы никогда не решился.　

— На какую?　

— Заметь: они все бабы. И снимают их всех именно за это. И операции с грудями и лицами делают уже только бабам. Так что, согласен? Операция простая. Побочных эффектов, правда, много.　

Стали спорить об операциях смены пола.　

Лелик, уставший слушать и смотреть, как убывает его богатство, снова налил себе, хотел сказать что-то, но, махнув рукой, спокойно, по-философски выпил и только поморщился: неизвестно отчего, от водки или от этих разговоров.　

Когда прикончили коробки Лелика, дошла очередь и до мрачного типа в очках. У него была единственная коробка, которую он все как-то неловко прятал под лавку и придерживал рукой.　

— Слушай, — обратились к нему, — а что у тебя, дружок?　

— Ничего особенного, — быстро проговорил он.　

— Неужели ты не дашь нам посмотреть?　

— Как-то не хочется, — откровенно признался тот.　

Пьяный Паша поднялся со своего места, приблизился к типу в очках и попытался отобрать у него коробку. Тот зажал ее между ног, а сам наклонился так, что вытащить ее было невозможно.　

— А ну отпусти! — закричал Паша.　

— Не отпущу! — сквозь зубы говорил тот. — У меня ничего особенного нет.　

— А чего же ты так тянешь?　

— Потому что ты тянешь.　

— Отпусти, и я тянуть перестану.　

— Сначала ты отпусти.　

Все, кроме Лелика, дувшего в пустую пивную бутылку, подошли к этим двоим и заинтересованно посмотрели.　

— А ты не такой простой, как мы думали, — сказал Гена. — Что там у тебя?　

— Ничего.　

— Покажи.　

— Да что вы ко мне пристали?　

Двое буфетчиков схватили его коробку и потянули на себя. Коробка разорвалась, и из нее на пол посыпались листы с наклейками и голограммами.　

— Что?! — закричал на него Паша. — И это все?!　

— Да.　

— И с этим ты пришел сюда?!　

— Да… Я случайно… Меня перепутали… Я не хотел…　

— Ты принес только это, а сам наелся за троих! Давай отсюда! Пошел вон! Убирайся домой!　

— Куда?.. Как?..　

— Убирайся, говорю тебе! Пошел! Ты нас всех хотел обмануть! Выворачивай свои карманы и вали отсюда! Смотрите: больше всех набрал!　

Пьяного и уже ничего не соображавшего Пашу оттащили и положили на лавку. Засыпая, он еще грозился. В отличие от него, тип в очках был не так пьян и, когда буря улеглась, попросил скотч, аккуратно заклеил коробку, сложил в нее все, что было до этого и даже то, что успел набрать здесь.　

— За что же тебя, очко? — спросил Гена.　

— Говорю же, ни за что. Просто так. Ошибка.　

— Да, повезло тебе.　

— Как же — повезло! Всю коробку изорвали.　

— Ничего, заклеишь.　

— Заклею. А тебя за что?　

— Сам, что ли, не видишь? Торговали мы.　

— Но разве продуктами нельзя торговать?　

— Санитарной книжки не было.　

— Нужно было сделать.　

— А мне ее никто не даст.　

— Это почему же?　

— А у меня туберкулез, — сказал Гена.　

И когда тип в очках с опаской покосился на него и сделал движение отсесть, Гена дыхнул ему в лицо и добавил:

— В открытой форме.　

Постепенно пирушка стихала.　

— Когда же нас выпустят? — хныкал тип в очках, сидевший на своей коробке.　

— А тебе что, плохо здесь?　

— Плохо.　

— Наелся, напился, теперь еще домой хочет.　

— Я не домой хочу, я в туалет хочу. Я пойду попрошу, ладно?　

— Только попробуй! Мы тебя!　

— Но что мне делать? Я ведь не выдержу!　

— Да, брат, — грустно заметил один из сидишников, — я бы с тобой в разведку не пошел.　

Все, кто мог, улеглись на лавках. Гена подложил на цементный пол разорванные коробки и лежал теперь, мечтательно смотря в потолок. Кругом царил хаос.　

— Эх, как подумаешь, что завтра на толкучку — и выходить никуда не хочется! — сказал вдруг Гена. — Вот было бы так: сидеть всю жизнь в камере, с хорошими друзьями, с хорошей выпивкой. Что еще нужно?

Ближе к вечеру о них вспомнили. Дверь загремела, и в камеру вошел капитан.　

— Черт, что это у вас такое? — испугался он.　

Все проснулись.　

Тип в очках подскочил на своем месте и по стойке «смирно» стоял посреди камеры. Лелик Камасутра отпил из бутылки пива и посмотрел на вошедшего. Проснулся также и Паша. Он поднял голову, окинул взглядом камеру, капитана и вдруг с испугом в голосе пробормотал:　

— Где это я, а?　

Кроме капитана в камеру зашел еще один человек, в штатском. Оба осмотрели всех присутствующих, прошлись по разбитым коробкам, наконец вышли.　

Вызывали по одному и уводили.　

Сначала пошел со своей коробкой тип в очках. Он сильно боялся, трясся, оставил Лелику телефон жены, взяв с того обещание, что в случае чего Лелик обязательно сообщит жене, что с ним случилось. Сидишникам он крепко пожал руки, буфетчикам тоже, а Ника хотел даже расцеловать, но Ник от него ловко увернулся. Его вывели, он озирался. Было слышно, как он просил отвести его сначала в туалет, но его повели в другое место. Дальнейшая судьба его неизвестна.　

Затем пришли за буфетчиками. Но перед тем как вывести, им в руки дали по венику и заставили подметать камеру. Паша и Гена собрали свои коробки, попрощались и вышли.　

Через полчаса пошел Лелик Камасутра. Еще через полчаса дверь снова отперли, и Ник поднялся со своего места.　

Сидишники, чья очередь оказалась последней, молча попрощались с ним.　

На пороге вместе с дежурным оказался Лелик.　

— Я там сумку забыл, — сказал он, просовываясь обратно в камеру.　

Он успел быстро забежать и схватил сумку.　

— Ну как? — прошептал ему Ник.　

— Кассеты забрали, денег попросили. Все как всегда. Закон есть закон. Не бойся, здесь добрые люди.　

Ника повели по лестнице на второй этаж.　

Допрашивал его капитан, которому помогал участвовавший в шмоне молодой лейтенант.　

— Значит, этот по недоразумению? — спросил капитан.　

— Да, товарищ лейтенант, сам попросился.　

— Что, значит, так и попросил: возьмите с собой?

— Ну почти так.　

— Ладненько. А товар твой? Так и остался на точке?　

— Да.　

— А чем торговал?　

— Видео.　

— А зачем к нам попросился? Вместо кого-то?　

— Нет, сам.　

Ну как — сам? Так не бывает. Сам — только за большие деньги. Можешь объяснить? Может, ты внимание отвлекал, пока кто-то скроется? Кто тебя попросил? Что молчишь? Отвечай!　

— Вышло недоразумение, — проговорил Ник. — Я поспорил.　

— Поспорил?　

— Да, с одним своим другом поспорил, что попрошусь — и вы меня с собой заберете.　

— Имя друга назвать можешь? Хорошо, это не важно. Что за чушь! Поспорил! Друг! Что-то я о таком не слышал. Не верю. Так, значит, ради спора ты все это и придумал?　

— Да.　

— Что с ним делать, Иван Николаевич?　

— Не знаю, Александр Александрович.　

— Дать ему пинка под зад, чтоб летел? И отпустить на все четыре стороны? Зачем ты так шутишь с нами?　

— Не знаю, — сказал Ник. — Так вышло.　

— «Так вышло»! Ладно, отпустим мы тебя. Но больше так не шути. Понял?　

— Понял.　

— Отпускаем. Тем более что там тебя ждут.　

— Ждут? Кто?　

— Ну кто-то ждет. Кто его ждет?　

— Не черный такой? — спросил Ник, думая о Шамиле.　

— Нет, не черный, — ответили ему.　

Капитан проводил его до выхода. Недалеко от стеклянного окошка дежурного сидел на стуле Комов. Ник заметил его и остановился.　

— Кто? Он? — спросил он у провожатого.　

— Да. А что, ты боишься?　

— Я никуда не пойду, — уверенно сказал Ник.　

— А тебя никто и не спрашивает. Давай марш вперед, иди быстрее, замучил ты нас совсем.　

— Я никуда не пойду!　

Комов поднял голову, и их взгляды встретились. Он поднялся со своего места.　

— Он? — спросил у Комова дежурный.　

— Он, — ответил Комов.　

Ник вдруг развернулся и побежал по коридору, а затем по лестнице до кабинета, где сидел майор.　

— Стой! Куда?! — кричали ему.　

Он ничего не слышал. Он ворвался в кабинет майора как раз в то время, когда тот доставал из конфискованного имущества буфетчиков бутерброд с сыром.　

— Что это такое? — испугался тот.　

Бутерброд вывалился у него из рук. Тут же за Ником следом вбежал капитан с пистолетом.　

— Что такое?! Что случилось?!　

Ник повалился на стул и сказал:　

— Все, вспомнил, даю чистосердечные показания. Пишите!　

— Этого еще не хватало! — взревел майор.

Глава 8

ИЗОЛЯТОР ВРЕМЕННОГО СОДЕРЖАНИЯ

Ему не давали поесть со вчерашнего дня. Вчера была суббота, сегодня воскресенье, завтра понедельник…　

Сегодня больше суток уже, как он здесь. Возможно, что по выходным здесь вообще не кормят,　такая традиция, нужно ждать понедельника. И он ждал. Ждал и думал. Ночью думал, что принесут утром, утром мечтал: ну вот хоть пообедаю. Затем, после сирены, раздавшейся ровно в полдень по всему изолятору, после того как солнце выстояло в амбразуре положенный час и скрылось за ближней вышкой, он мечтал, чтобы поскорее наступил вечер.　

И вот вечер наступил, в камере темно, и за дверью кто-то ходит почти неслышно туда-сюда, его надзиратель.　

Каждый раз, едва шаги его начинают звучать громче, он думал: не мне ли несут что-нибудь теплое? Но о нем почему-то забыли. Надо попытаться как-то успокоиться, говорить себе, что в этом тоже есть своя надежда.　

Он находился в камере один, и это обстоятельство удивляло и настораживало его. Он слышал о переполненных тюрьмах, о сменах, ждущих своей очереди поспать, на рынке многие торговцы, особенно из числа приезжих, часто попадали в такие заведения. Мало кто любил рассказывать о них. Но кое-что все-таки говорили.　

Он поднялся с койки, на которой лежал уже часа три, всунул ноги в ботинки, послушал.　

Где-то в конце коридора кто-то кричал, может, во сне. Надзиратель прошел мимо двери, остановился у соседней. Он встал, подкрался к двери, послушал. Надзиратель зашевелился, в руках у него загремела связка ключей. Он сделал несколько медленных и больших шагов, остановился, а затем пошел быстрее, еще быстрее и шаги его пропали. Голос, раздававшийся в конце коридора, затих, и вместо него было слышно, как что-то капает, вскоре и этот звук исчез.　

«Может быть, мне это только кажется? — подумал Никита. — Очень хочется выйти и пройтись по коридору, я давно не ходил».　

Сегодня утром он пробовал ходить по камере, но долго не выдержал — закружилась голова. Он чувствовал себя волком в клетке, он видел такого волка в зоопарке, в одном маленьком городке, куда на первом курсе ездил от института на практику. Все в этом городке было маленькое, миниатюрное: вокзал, улицы, дома, зоопарк на берегу речонки — маленькой, пересохшей — и клетка, по которой, очень живо перебирая ногами и резко разворачиваясь, ходил несчастный маленький волк. Шерсть светлая, светло-серая до белизны, почти что седая, местами совершенно сверкавшая серебром. Ушки торчали, глаза были добрые и честные, совсем собачьи, смотрел он прямо и упорно, как будто что-то затеял перед тем очень важное и срочное, а сам он был худющий и, казалось, очень легкий, если поднять его на руки.　

Тогда Ник смотрел на него и не мог понять, зачем он ходит, когда можно лечь и лежать.　

А теперь понял. Он понял, что лежать целый день с открытыми глазами и думать — настоящая пытка.　

Он лежал, уставившись в потолок, и ничего не видел. Перед ним проходили шеренгами разные мысли и картинки.　

То ему виделся Борода, разбирающий коробки в своей маленькой комнатке. То вдруг мама представала прямо у его носа и плакала и он словно просыпался от какого-то сна и сам начинал тихо плакать, потому что ему было жаль свою бедную маму. Когда наступала темнота, ему казалось, что он едет в фургоне на рынок.　

Воды в чайнике оставалось глотка на три — на четыре.　

Он снова встал, подошел к столу, поднял чайник　и, приложив ухо на место крышки, которой не было, долго слушал бурю.　

Чайник был почти пуст.　

Он поднес дрожавший носик чайника ко рту и сделал один глоток.　

За ним, не удержавшись, второй.　

За дверью в глубине коридора снова послышались шаги надзирателя. Он оставил чайник и быстро-быстро подошел к двери.　

Шаги надзирателя затихли, он, видно, остановился, услышав в одной из камер, то есть в камере Ника, подозрительное движение.　

Надзиратель подошел, ближе, встал у соседней двери, открыл смотровое окошечко и что-то спросил у соседей.　

Ему что-то ответили.　

Надзиратель вынул из кармана связку ключей, поиграл ею, присвистнул и спрятал ключи обратно в карман.　

Сам не соображая, что делает, Ник начал громко колотить в дверь.　

Надзиратель подошел к двери.　

Ник почувствовал, что они стоят совсем рядом, в шаге друг от друга, и только прочная металлическая преграда — дверь — разделяет их.　

В двери со скрежетом отворилось светлое окошко и чей-то грубоватый голос брякнул:　

— Чего?　

— Поесть, — произнес он тихо.　

Его страж только усмехнулся, и окошечко, придавив собою остатки тусклого коридорного света, захлопнулось.　

Он отчаялся, однако минут через десять поесть дали.　

В миске с густой и мутной зеленоватой жидкостью плавали, нарезанные и неочищенные, несколько картофелин. К самому дну прилип разварившийся в густое пюре горох.　

Все это вместе с двумя тонкими кусками черного хлеба, просвечивающими, как пыльное стекло его амбразуры, показалось удивительно вкусным.　

Теперь, сидя на жесткой койке, он вспоминал рыночные сосиски с кетчупом, американский суп в стаканах, представлял себе мангал Джабраила и самого Джабраила, успевавшего одновременно обслуживать и обсчитывать пятерых клиентов.　

Он вспомнил, что сегодня воскресенье, — значит, на толкучке все по-прежнему, и ему снова захотелось туда, на работу.　

«Странно, но если меня сейчас отпустили бы, — подумал он, — я бы мог успеть к окончанию торгов».　

После того как баланда была окончательно уничтожена, а остатки ее, прилипшие ко дну, вычищены хлебом, он дотянулся до чайника и двумя неполными глотками покончил с водой.　

Ему вдруг страшно захотелось курить. Он попытался запретить себе даже думать о сигарете, но желание было сильнее.　

И он подошел к двери и снова стал следить за надзирателем.　

Шаги его дали знать о себе не скоро.　

Он внимательно слушал.　

До того надзиратель либо стоял на одном месте, как любил это делать, либо зашел за угол. Когда надзиратель стоял на месте, Ник пытался представить себе его, как он стоит. Как вообще можно стоять на месте десять-пятнадцать минут.　

Шаги раздавались в конце коридора, они снова приблизились.　

Ник прислушался, выждал и снова постучал.　

Спустя минуту тугое окошко поддалось и снова распахнулось.

— Ну чего? — спросил тот же голос, отчего-то, как показалось Нику, подобревший.　

Никита приободрился… но попросить сигарету в последний миг не решился.　

— Чего? — повторил надзиратель, уже не так доброжелательно.　

— Чайник… — проговорил Ник. — Вода закончилась.　

Еще через какое-то время принесли другой, до краев налитый мокрый чайник, тоже без крышки.　

Вода была свежая, студеная, только-только из-под крана, немного солоноватая и, как полагается, сильно настоянная на хлорке.　

Он пил с жадностью, и вода лилась ему изо рта на рубашку и ниже.　

Он вытер лицо краем рубашки, осторожно, чтобы не расплескать, отнес чайник на стол и даже накрыл его картонкой, валявшейся на полу, чтобы пыль не попадала внутрь, а сам, довольный, улегся на койку, задрал ноги в ботинках на стену и решил немного подремать после ужина. С закрытыми глазами он долго лежал, но уснуть не смог. Картинки исчезли, и это было хорошим признаком. Он слышал, как мимо его камеры снова вышагивает надзиратель.　

Искушение было велико. Ник улыбнулся, подскочил к двери и снова постучал.　

— Ну? — спросил знакомый голос, когда окошко снова открылось. — Чего теперь?　

— Покурить бы, — виновато ответил Ник.　

Надзиратель ничего не ответил, окошко затворилось, шаги быстро удалились.　

Весь вечер, не переставая верить, Ник ждал, когда ему принесут покурить. Он слышал разные голоса, далекие пронзительные крики, слышал, как капает вода из крана в конце коридора. По шагам своего надзирателя он следил за его движением, как будто бы сам был приставлен охранять его.　

Через какое-то время ему почудился исходящий от щелей сладчайший запах табачного дыма. С этим запахом, чувствуя его уже во сне, он и заснул.　

Курить ему не принесли, а напомнить о себе он все-таки побоялся.　

В понедельник после обеда за ним пришли. Конвоир надел на него наручники и отвел к следователю, молодому и интеллигентному, который вел себя на удивление культурно, записал его данные, задал несколько ничего не значащих вопросов, выдал паспорт и сказал ему, что он свободен.　

— Вас там ждут, — сказал он.　

— Кто? — испугался Ник. — Я никуда не пойду.　

— А чего вы так боитесь? Вас ждут. Он сказал, что ваш друг. Такой смуглый, с черными волосами.　

— Послушайте, почему вы меня выпускаете?　

— Потому что вы нас не интересуете.　

— Но я ударил его!　

— Кого?　

— Милиционера! Ударил в лицо!　

— Не знаю. Мне об этом ничего не известно. Идите, вас ждут.　

— Я никуда не пойду!　

Следователь дал знак конвоиру, и тот вывел Ника в коридор.　

Нужно было что-то делать. Нужно было снова кого-нибудь ударить, что-нибудь разбить. Он не хотел попадаться Шамилю. Он понял, что именно Шамиль теперь ждет его. Кто, как не Шамиль, смог заплатить за его освобождение? А выход отсюда, особенно после того что он сделал, стоит немалых денег. В этом он был убежден.

Руки его по-прежнему оставались в наручниках. Они шли длинным коридором к лестнице.　

— Если меня освободили, почему вы не снимете с меня наручники? — спросил Ник.　

Конвоир не отвечал.　

— Послушайте, освободите мне руки, — сказал он.　

— Доставлю, тогда освобожу.　

— Доставлю? Кому вы собираетесь меня доставить? Я никуда не пойду!　

Ник остановился на лестнице и попытался упереться ногами, но конвоир довольно легко справился с ним и потянул по лестнице.　

Ник не сдавался. Несколько раз он делал вид, что спотыкается и падает, но конвоир держал его сзади крепко, и всякий раз, когда Ник снова начинал виснуть на его руке, следовала легкая встряска и пинок ногою под зад.　

Они прошли уже три пролета. Кто-то поднимался им навстречу. Это был еще один следователь.　

— Послушайте! — закричал ему Ник. — Верните меня обратно в камеру! Я не хочу на свободу! Меня убьют! Я сделаю все, чтобы не оказаться на свободе! Хотите, я вас оскорблю?! Оскорбление должностного лица при исполнении! Вы сволочь! Вы негодяй! Проклятые менты! Менты — суки! Смерть ментам!　

Следователь спросил:　

— Куда ты его?　

— Освободили, — ответил конвоир.　

— В дурдом такого клоуна.　

— Я здоров! — кричал Ник. — Я не клоун! Я в полном рассудке! Меня хотят убить! Я хочу в камеру! Изолируйте меня! Я социально опасный!　

Конвоир довел его до первого этажа. Они остановились у железных дверей. Конвоир протянул дежурному какую-то бумагу.

Ник тревожно оглядывался, ожидая увидеть Шамиля.　

Дежурный подошел к столу, нажал кнопку, и замок на двери щелкнул.　

Конвоир достал ключ, освободил наручники и втолкнул озиравшегося и сопротивлявшегося Ника в железную дверь, на свободу. Ник очутился в небольшом коридорчике с грязными крашеными стенами, в котором никого не было.　

Дверь впереди его, ведущая на улицу, была наполовину открыта. В ней никого не было. Резкий запах свежего воздуха вскружил ему голову. Но выходить он не спешил. Он подумал, что если Шамиль и его люди схватят его здесь, то пока еще у него остается шанс оказаться за этой металлической дверью. Он заметил ручку, за которую будет держаться в случае, если его попытаются тащить. Вдруг он услышал, как по ступеням кто-то поднимается к двери, и успел отскочить в сторону, прежде чем человек в милицейской форме вошел в коридор и нажал на кнопку звонка.　

— Послушайте, — сказал ему Ник, — возьмите меня с собой! Я только что освободился! Но я не успел еще дать показания. Мне нужно снова к моему следователь. Я должен сообщить важные сведения. Я хочу рассказать о готовящемся убийстве.　

Железная дверь открылась. Вошедший в нее человек сказал дежурному:　

— Кто это там у тебя?　

— Да один псих тут нашелся.　

— Прими меры. Что ты с ним церемонишься?　

Дежурный вызвал еще одного конвоира.　

Этот был на голову выше того, что сопровождал Ника от следователя. Он вышел из железной двери и стал крыть его матом. Ник ничего не отвечал ему. Он просто испугался, забился в угол и стоял теперь　к конвоиру вполоборота, боясь, что тот нанесет удар. Конвоир схватил его за шиворот и силой вытолкнул из коридора.　

Ник полетел через дверь по лестнице и оказался на земле. Кто-то подошел к нему быстрыми шагами.　

— Здорово, Никита, — сказали ему.　

Он узнал голос и поднял голову.　

— Поднимайся давай. Что это они с тобой такое сделали?　

— Георгий? Ты? — не верил Ник.　

— А кто ты думал?　

— Георгий! Слушай! Как здорово! Значит, это ты?! А мне сказали, что меня ждет какой-то черный.　

— А я, по-твоему, что? Белый?　

— Я боялся, что будет Шамиль.　

— Да, Шамиль тебе будет сниться долго.　

Они крепко обнялись.　

— Найти тебя было нетрудно, — говорил Георгий по дороге. — Сначала рванул в отделение. Там полная неразбериха. Кучу народу задержали: коробки, вопли, просители. Но почти всех отпустили. Приезжали откуда-то из Никулинской прокуратуры. Непонятно, что они здесь делали, но, в общем, все обошлось. Ожидали большего шмона, настоящего. Вроде бы Лужков пообещал очистить рынок от порнухи и нелицензионщиков. Но на самом деле ничего такого не было. Даже странно. А мне очень помог Джабраил. Сказал, к кому подойти, кого спросить. Я так и сделал. Там мне сказали, что тебя перевели сюда. Рассказали о твоих приключениях.　

Они ехали на такси домой к Нику.　

— Как мама? — спросил Ник.　

— Я ездил к ней. Кажется, успокоил.

— Она очень переживает. Я представляю. А кстати, Георгий, ведь это ты меня освободил оттуда?　

— Ну я.　

— И конечно, за деньги?　

— Слушай, какая разница?　

— Я должен отдать тебе.　

— Я ничего не возьму.　

— Послушай, Георгий!.. Освободить отсюда — это огромные деньги. Я знаю.　

— Откуда ты знаешь?　

— Ну не знаю, но догадываюсь.　

— Все, закрыли этот вопрос, — сказал Георгий. — Это не так важно. Важно то — и это самое скверное, — что тебе нельзя теперь показываться на толкучке.　

— Конечно, — согласился Ник. — Жаль. Теперь я даже не представляю, что делать.　

— Придумаем что-нибудь.　

Это было в понедельник, но уже в пятницу он позвонил Бороде, Борода подтвердил, что его ждут на складе. Тогда он позвонил Георгию.　

— Ты с ума сошел, Ник! — сказал ему Георгий. — Нужно искать другую работу. Все, что ты говоришь, бред сумасшедшего!　

— У меня нет другой работы.　

— Ты найдешь ее.　

— Мне придется бросить институт.　

— Ну и черт с ним! Что тебе дороже — институт или жизнь? Закончишь после.　

— Мама будет очень огорчена.　

— Придумай что-нибудь. Она поймет. Ведь ты ради нее бросаешь!　

— Именно из-за этого. Если она подумает, что я бросаю институт из-за нее, ей будет еще хуже.　

— Тогда ты должен что-то придумать!

— И потом, меня сразу же загребут в армию. Что тогда?　

— Армия… Да, о ней я почему-то и не подумал. Армия… Ну есть же какой-то закон, по которому нельзя забирать единственного кормильца. А ты ведь единственный кормилец. Ведь так, Ник? Так?　

— Не знаю. Мне нельзя сейчас бросать толкучку. Это я знаю точно. Нельзя. Если брошу — все, конец, всему наступит полный конец.　

— Но ведь нельзя и оставаться на ней. Это ты понимаешь? Представь, что будет, если Шамиль увидит тебя там? Разве маме твоей будет легче, если они поймают тебя?　

— Да что он сделает?! Он пугает.　

— И ты уже не боишься?　

— Очень боюсь.　

— Или, например, завтра новый шмон? Что тогда? Тебя штрафуют и сажают за решетку. Ты все равно потеряешь работу. Рано или поздно нас всех оттуда выпрут. Мы никому не нужны.　

— Ты прав, но я продолжаю работать. Выхода у меня нет. Пока. Завтра встретимся.

Глава 9

ШАМИЛЬ СОМНЕВАЕТСЯ

После встречи с Сергеевым Шамиль стал вести себя осмотрительнее.　

Его в чем-то подозревают. Он не знал, не догадывался об этом. Но как же он мог не знать и не догадываться, когда все и так с самого начала было ясно? Убийство Шиманского выгодно только одному человеку — ему. Может, также и Надеждину, но сам Надеждин на такое бы никогда не пошел. Значит, он под подозрением. Ходят слухи, что с ним опасно иметь дело, и даже сам Сергеев, который никогда ничего не боялся, откровенно сказал ему, что нужно подождать. Но сколько тогда ждать? Полгода? Год? Сколько можно выдержать одному в этой сумасшедшей схватке? Ему никто не помогает. От него все отвернулись. Шамиль чувствовал это. Он стал для всех как будто неприкасаемым. Надеждин ясно дал понять, что ему все равно, поскольку ни на какие сверхприбыли его не купить — этому старому алкоголику нужно только одно: чтобы его не трогали и на столе всегда стояла бутылка коньяка.　

Данилов ничтожество. На него полагаться тоже не стоит. Затем неизвестно, сколько еще Данилов продержится на своем месте. Он, конечно, тонкий стратег в своем деле, Шамиль знал это. Уже много лет он служит на одном месте — начальником отделения. И сложнее всего, как догадывался Шамиль, было для Данилова удержаться, чтобы его не послали на повышение куда-нибудь на Петровку или даже в министерство. Много лет кормить начальство только с одной просьбой — не трогать, не повышать, не посылать в министерство. Потому что там таких денег не будет. Потому что там придется довольствоваться мелкими подачками таких же вот несчастных, дрожащих, но сказочно богатых полковников, отвечающих за рынки, автосалоны, магазины и прочее. И поэтому в случае чего — Шамиль понимал это — Данилов сам может сдать Шамиля. Как? Любым способом. Боится ли Данилов его? Безусловно. Но может быть, именно этот страх, как всегда любой страх, и заставит его выступить первым.　

Что тогда будет делать Шамиль? Неужели ему самому, как и Хакиму Хаджисеитову, придется бежать?　

В течение этих трех последних месяцев Шамиль много раз пытался дозвониться в Америку, в Калифорнию, их давнишнему общему другу Карену Сафарову, но у него ничего не получалось. Может, номер был старый, может быть, все уже давно разъехались. Шамиль слышал лишь одни протяжные гудки, извещавшие о том, что никто не берет трубку. Эти протяжные гудки стали его в последнее время преследовать.　

Он звонил снова и снова — и опять они, эти протяжные, унылые гудки.　

Теперь, когда он звонил кому-нибудь по Москве и слышал их, он снова вспоминал длинные одинокие вечера у себя на Краснопресненской набережной. Он вспоминал Хаджисеитова. Что с ним? Удалось ли ему как-то устроиться? Да, конечно, деньги. Они не проблема. Но все остальное? Деньги — только независимость в выборе. Чтобы сделать его, свой выбор, и зависеть уже только от судьбы.　

У него, у Шамиля, нет теперь даже Стеллы.　

И вот об этой своей потере он жалел сильнее всего. Иногда ему хотелось все бросить, вернуться к ней, но останавливал старый жизненный принцип, неизменно приносивший только победы.　

Шамиль никогда не возвращался к пройденному.　

Он знал, что, как бы заманчиво оно ни было, это только прошлое, и все. А нужно стремиться вперед и рисковать. Идти и завоевывать все новые и новые жизненные пространства.　

Но теперь, после встречи с Сергеевым, которая произвела на него удручающее впечатление, он стал остерегаться всего.　

Прежде всего он стал подозревать все свое окружение, что уже давно за ним наблюдают. Он стал бояться измены, как не боялся ее никогда, даже тогда, когда сам кого-нибудь предавал. Он уволил из офиса нескольких старых начальников отделов и менеджеров и на их место взял новых. Но уже через неделю после нового набора ему в голову пришла странная мысль, что новые как раз и могут быть подосланы людьми Данилова, Надеждина, кого угодно. И он освободился также и от них. Дела на студии замедлились. Но Шамиль не боялся этого. Студия не приносила пока таких доходов, как рынок. Главное — рынок.　

Еще совсем недавно он мечтал с помощью своей новой студии опередить ближайших конкурентов по видеозаписи, таких, как студия «Союз» или «Видеосервис», и все уволенные им люди как раз и занимались продвижением этого проекта. Он вкладывал огромные деньги в новые проекты, чтобы еще и еще продвинуть дела своей студии.　

Но теперь об этом думать было поздно. Шамиль думал лишь о собственной безопасности. Логично было бы завести еще нескольких охранников, и сделал бы так, будь он уверен, что они не подосланы кем-то из его недоброжелателей.　

Но уверенности не было. Вместо того чтобы, как это было принято давно, приезжать в понедельник на Ракетный за деньгами, а также беседовать о разных делах, он стал появляться там все реже, просил Надеждина придержать деньги до вторника, во вторник не приезжал, а присылал в среду Комова или сам непосредственно прибывал на рынок в воскресенье вечером.　

В общем, все запуталось.　

И более того, он стал побаиваться даже Комова, верой и правдой служившего своему хозяину уже многие годы.　

Он стал замечать за Комовым некоторые странности — например, то, что Комов с недавних пор слишком ревностно относится ко всем его поручениям и ни разу уже месяца два не опоздал. Конечно, и раньше Комов был безупречен, всего лишь два или три раза он опаздывал к Шамилю, говоря, что　простоял в заторе, и можно было бы успокоиться и отнести все свои подозрения на счет последних переживаний.　

Шамиль думал об этом. Он пытался убедить себя в этом. Но ничего не выходило. Все реже и реже стал пользоваться услугами своего телохранителя и шофера. Он боялся, что его могут вычислить по месту жительства, и все реже теперь ночевал в своем пентхаусе на Краснопресненской набережной, перебравшись на квартиру в Медведково.　

Об этой квартире не знал никто из его окружения. Здесь он чувствовал себя в полной безопасности.　

О ней не знала даже Стелла, потому что сюда он часто привозил какую-нибудь девку, подобранную прямо на улице. Тогда, в те спокойные времена, он обожал эти невинные забавы, вдали от офиса, от рынка, от всех своих знакомых, и всегда смеялся, наблюдая за жалким, нищенским корыстолюбием своей очередной подружки.　

Но главное, что с этой квартиры ушел тогда Ахмат. Вот только воспоминания о нем прорывались здесь значительно чаще, чем где бы то ни было. И это мешало ему.　

Здесь в шкафу, на вешалке, он обнаружил оставленный пиджак Ахмата. Он вспомнил его, этот светлый итальянский пиджак в мелкую, еле заметную клетку. Ахмат был именно в нем, когда они прощались в казино на Басманной. От этого пиджака никак нельзя было освободиться. Его нужно было выбросить, чтобы он перестал напоминать о брате, но выбросить такую вещь, последнюю память, он не смел. Да и как бы он сделал это, если боялся даже прикоснуться к этому пиджаку, представляя себе всякий раз, что тот вдруг оживет и зашевелится и рука Ахмата вылезет из рукава и пожмет ему руку.

Несколько раз он пытался привезти сюда Ольгу. Но она всегда отказывалась, когда он приглашал ее к себе.　

Может быть, он сумел бы хитростью затащить сюда эту дурочку, выдумав, например, что они едут к его приятелю на день рождения, а затем разыграть свой собственный день рождения и добиться наконец того, что он уже давно от нее хотел. Хотел… А теперь? Не потеряла ли она в его глазах свою привлекательность? Скорее всего, нет. И он должен рано или поздно сделать это. В конце концов, он потратил на нее уйму денег! На все эти бесчисленные подарки, которые она сначала брать отказывалась, но затем брала, и всякий раз с таким видом, будто принимает их на временное хранение. Но привези он ее сюда хитростью или силой, разве не было бы все это похоже на те забытые визиты уличных девок? Он не знал, он сомневался. Он боялся за нее. Английским они уже занимались редко. Он звонил ей и звал в офис на очередной урок, но, приехав, она убеждалась, что он слишком устал от всего и вместо английского хочет пойти в какой-нибудь ресторан отдохнуть.　

Несколько последних дней Шамиль ей не звонил. Были минуты, когда он уже готов был набрать ее номер, но что-то удерживало.　

Однажды в офисе состоялся разговор с Комовым. Он вызвал его к себе в кабинет.　

Комов вскоре явился.　

— Послушай, Володя, — сказал ему Шамиль, вставая из-за стола и обходя его, — я хочу, чтобы ты получал чуть больше, чем получаешь сейчас. Как ты думаешь?　

— Я готов выслушать, Шамиль, — сказал Комов.　

— У меня к тебе такое дело… Как видишь, я стал пользоваться твоими услугами меньше, чем　когда бы то ни было. На это есть свои причины. О них я не хочу распространяться. Да, мне хочется побыть одному, в последнее время я сильно пристрастился к вождению. Не знаю, бывает такое или нет?　

— Что?　

— Ну когда тебе вдруг хочется водить свою машину самому? Как будто только что научился.　

— Да, я помню, — сказал Комов, — в первые месяцы после сдачи водительских прав.　

— Вот-вот! У меня то же самое. Но это не главное. У меня к тебе предложение.　

— Да, я готов выслушать, — снова сказал Комов.　

— Не знаю, как начать. Есть одна женщина… девушка. Ее зовут Ольга. Ну ты ее хорошо знаешь. Ты подвозил нас несколько раз. Должен помнить.　

— Да, конечно, — подтвердил Комов, — я ее хорошо помню.　

— Да, ее запомнить нетрудно. Правда, красивая девушка? Так вот. Дело касается ее. Я бы хотел, чтобы с сегодняшнего дня ты охранял не меня, а ее. Понятно?　

— Понятно, — удивленно сказал Комов.　

— Ты удивлен, я вижу, Вова, но таковы обстоятельства. Так я решил. Так мне будет удобнее. Мне пока охранник не нужен. А ей нужен. Нет, ничто ее жизни пока не угрожает. Работа твоя становится еще более спокойной. Может быть, только займет чуть больше времени. Рано утром ты должен стоять у ее подъезда и ждать. Как только она выходит, вы едете в институт. Ну все равно куда. В институт, на рынок, в магазин. Там, где можно, ты ее сопровождаешь. Там, где нельзя, например в институт, ты ждешь. Она должна быть всегда под твоим контролем. Я понимаю, это похоже на слежку… Ну пусть так и будет. Кто сказал, что нельзя досматривать за хорошенькими молодыми девушками? Может быть, как раз за ними и нужно досматривать. Понял?　

— Кажется, да.　

— И еще. У нее много разных друзей, приятелей, но есть один… Ты его помнишь.　

— Да.　

— Ник. Кажется, его зовут именно так. Ник, Никита. Желательно, чтобы они никогда не виделись.　

— Это будет сделать очень сложно.　

— Я знаю, — сказал Шамиль. — И поэтому я плачу тебе деньги. Сколько ты получал у меня раньше?　

— Полторы.　

— Полторы? Разве я не повышал тебе зарплату?　

— Нет.　

— Странно… Потому что я думал об этом. Полторы тысячи долларов. Разве можно сейчас в месяц прожить на такие деньги?　

— Мне хватает, — сказал Комов.　

— Да, вот за это я тебя и ценю. За твою скромность и преданность. Хорошо. Ты будешь получать с сегодняшнего дня… Какое сегодня число?　

— Пятое.　

— С пятого ты будешь получать две с половиной тысячи. Нормально?　

— Вполне.　

— Нет, даже три тысячи. Да, три тысячи баксов. Немаленькие деньги. Но ты должен быть рядом. Ты должен вести себя нагло, глупо, настырно, как угодно, мне все равно! Прикинься тупым охранником. Скажи, что у тебя приказ. Но выполнять свою работу ты просто обязан. Понимаешь?　

— Да.　

— Иначе… Иначе мы с тобой расстанемся.　

— Это так серьезно?　

— Да, — сказал Шамиль.　

Глава 10

КОМОВ — ОХРАННИК ОЛЬГИ

Ольга позвонила сама. Полчаса назад он возвратился из института, успел только выхватить из холодильника колбасу, сделал бутерброд и собрался звонить, чтобы предупредить ее о своем приходе, — и тут ее звонок.　

— Я сейчас приеду, жди, — сказал он ей. — Сейчас доем и сразу же выхожу.

— Никита, — сказала она, — ко мне нельзя.　

— Нельзя? Почему?　

— Ко мне приставили мордоворота.　

— Кого?　

— Меня теперь охраняют.　

— Не понимаю. Ты можешь мне объяснить? Давай встретимся, и ты мне все расскажешь. Я сейчас же выезжаю.　

— Нет-нет, ни в коем случае.　

— Но почему?　

— В том-то и дело, Никитушка, что это очень трудно теперь. У меня под дверью подъезда дежурит охранник.　

— Охранник? От кого?　

— От него, — зашептала она.　

— Говори громче. От кого? У тебя что, и телефон теперь прослушивается?　

— Насчет телефона не знаю. Но охранник в машине сидит.　

— От Шамиля?　

— Да, да, — снова стала шептать Ольга.　

— И что же будет, если я приеду?　

— Не знаю.　

— Ты разговаривала с ним?　

— Да, вчера вечером мне позвонил… он. Ну и сказал, чтобы теперь я никуда без этого Вовы. Он меня в институт сегодня отвез. И ждал там же. Я даже в магазин не могу без него пойти — всюду этот Вова.　

— Но погоди. А что, если я приду к тебе? Что он сделает? Он же не под дверью у тебя сидит?　

— Нет, но, видишь ли, в чем дело. Он, кажется, знает тебя в лицо. Так он мне сказал. А его машина прямо перед подъездом стоит, у дверей. Пройти очень сложно. А потом, мне кажется, что они что-то замышляют против тебя. Ведь не от наемных же убийц они меня охраняют? Ты понимаешь?　

— Нет, ничего не понимаю. Подожди. Дай сообразить. Так, а на ночь он уезжает?　

— Пока что не знаю. Но наверно, спит же он когда-нибудь. Ты что, ночью ко мне собрался?　

— Но нужно что-нибудь делать?　

— Слушай, Ник, ночью нельзя.　

— А что делать?　

— Мама и так напугана всем этим. Не надо ее лишний раз волновать. Давай лучше что-нибудь другое придумаем. Я не знаю что, но что-то придумать мы с тобой обязательно должны.　

— А если — в окно?　

— Как? На седьмой этаж?　

— Ты мне веревку сбросишь. Нет, конечно, все это не то. Правда. Ладно. Тогда я подумаю. Не грусти. Что-нибудь сделаем.　

Несколько дней они только перезванивались, и Ольга рассказывала ему о том, что с ней происходило. Охранник приставленный к ней, не отпускал ее ни на шаг. Всюду следовал за ней, везде ждал ее на своей машине.　

Несколько раз за это время звонил Шамиль. Она пыталась поговорить с ним об охраннике, но он даже слышать об этом не желал. Он решил, что будет так, и ничего пока изменить нельзя. Она　просила у Шамиля свободы, говорила, что чувствует себя униженной, — все напрасно. Шамиль твердил свое: нет, нет и нет.　

В один из дней он позвонил и сказал, что приедет. Ольга отказала, сославшись на то, что болеет. Шамиль не настаивал на встрече, прислав от себя несколько пакетов с фруктами, подарок в коробке с ленточкой, который Ольга не открывала, ицветы.　

Ей вообще стало казаться, что Шамилю не особенно-то и хочется с ней встречаться. Зачем тогда он приставил этого Вову? Странно, странно. Она думала, но ничего не понимала. Они думали с Ником вместе, но тоже ничего сообразить не могли.　

Несколько раз, не говоря об этом Ольге, под вечер, Ник проникал в ее двор и издали наблюдал за тем, как Комов охраняет. Его «БМВ-750» цвета металлик стоял у дверей подъезда, и даже кошка не могла бы проскочить мимо незамеченной.　

И Ник не знал, что можно сделать, чтобы прорваться. Как-то он спросил ее по телефону:　

— А что, если ты убежишь от него?　

— Как? — не поняла она.　

— Тебе захочется в универмаг. Вы пойдете туда вместе. Он же не на привязи тебя водит?　

— Нет.　

— Ну вот. И ты просто убежишь. Там же много людей, легко скрыться.　

— Ник, ну я же тебе уже говорила. Сбежать от него — это еще полдела. Ты думаешь, я и раньше не могла сбежать? Ну сбегу я. А дальше?　

— Дальше мы встретимся.　

— А еще дальше? Он же сразу позвонит Шамилю. Представляешь, как тот разозлится? Я даже не знаю, что он может сделать.　

— А что он может сделать?　

— Все что угодно. Он непредсказуемый человек. И ждать от него можно всего. Так что лучше не надо. Подождем.　

— Я не хочу ждать, — сказал Ник. — Я хочу тебя видеть. Ты можешь сбежать, а потом скажешь, что вы потерялись. Сбежать на время. Представь, ему тоже не хочется, чтобы Шамиль узнал, что вы потерялись. И ты договоришься, что вы встретитесь в таком случае где-нибудь в определенном месте, например у машины.　

— Слушай, в этом что-то есть. Я сама уже ужасно соскучилась без тебя. Давай так и сделаем. Только где?　

— В каком-нибудь большом магазине. Где угодно. Подумай. А еще лучше на рынке, там, где давка. Пускай недолго, пускай всего несколько минут. Но все-таки хоть так.　

— Ладно. Договорились, — сказала Ольга.　

Первую встречу назначили на Петровско-Разумовском вещевом рынке: там всегда полно народу и легко затеряться в толпе. Ник ждал ее в одном из кафе, в неприметном углу рынка, где продавали ковры. Встреча должна была состояться в пятницу днем. Как раз в этот день Ольга была свободна от занятий в институте.　

В половине двенадцатого она была готова. Она оделась и вышла из подъезда. Комов сидел за рулем. Одним глазом он читал газету, а другим наблюдал за происходящим. Он заметил ее, отложил в сторону свое чтение и помахал ей. Она открыла дверцу и уселась рядом с ним.　

— Едем? — спросил он.　

— Обязательно.　

— Куда?　

— На рынок. Петровско-Разумовский.　

— Куда-куда?　

— На Петровско-Разумовский рынок.　

Они тронулись.　

— Чего это вы на рынок собрались? — спросил Комов.　

— А разве нельзя?　

— Ну почему же. Можно. Неужели там что-нибудь есть приличное?　

— Что вы имеете в виду?　

— Там же один ширпотреб. Все для бедных.　

— А я кто, по-вашему? Я бедная.　

Она взяла в руки газету, которую он только что читал:　

— Что пишут?　

— Да разное.　

— «В постели с генеральным прокурором», — прочитала она. — Да, веселенькая история.　

— И все-таки я не понимаю, зачем мы едем на этот рынок. Раньше вы не любили ходить по барахолкам.　

— А откуда вы знаете, любила или нет? Сколько мы с вами знакомы, мой чудесный надзиратель? Я женщина. И должна любить барахолки по определению. Любить шмотки, любить покупки, любить тратить деньги направо и налево. Кстати, не забудьте доложить сегодня своему шефу, что я посещала Петровско-Разумовский рынок. Он будет рад. Вы с ним как в таких случаях сообщаетесь? В устной или письменной форме? Доклады небось пишете? По всей форме? С изложением моего распорядка по часам?　

— Ну зачем вы так?　

— А как мне еще с вами?　

— Вы должны быть мне благодарны. Я вожу вас на машине, причем на хорошей машине.　

— А мне ваша машина не нравится.　

— Это почему же?　

— Не нравится, и все. Я люблю не на машине, а в метро.

— Да, метро — это здорово, — сказал Комов. — Я не был в метро уже несколько лет.　

— А хотите, а вам его покажу?　

— Спасибо, Оля, я еще помню, что это такое.　

Они подъехали к рынку и вышли из машины.　

— Если потеряемся, встречаемся здесь же, — сказала Ольга.　

— Потеряемся? Я не думаю, что мы потеряемся.　

— Ну на всякий случай.　

— А что вы будете смотреть? Обувь, пальто, духи, платье? Ужас, здесь же одно барахло! Даже я, простой водила, не покупаю здесь ничего.　

Они вошли на рынок, и Ольга стала искать удобное место, где можно было бы затеряться в толпе. Вдвоем они прошли джинсовый ряд, ряд, где продавали обувь, бытовую технику, и она увидела наконец место…　

У одного из грузовиков толпились люди. Она просунулась в самую гущу. Комов остался сзади. Она выждала время, обернулась на всякий случай и тихонько пролезла под распахнутой дверцей, на которой висели китайские платья и шарфики. По проходу между двумя грузовиками она вышла в соседний ряд, и пошла, оглядываясь, туда, где, как объяснил ей Ник, находился коверный угол.　

За одним из красных пластиковых столиков открытого рыночного кафе сидел Никита.　

Она подкралась к нему сзади и закрыла ладонями глаза.　

— Привет, Ольга, — сказал он и взял ее за руки.　

— Привет, Никитушка!　

Он встал из-за стола и они поцеловались.　

— Ты что будешь? Хочешь шашлык?　

— Хочу.　

Не вставая, Ник сделал знак шашлычнику, и тот кивнул ему в ответ.

— Ты его знаешь? — удивилась Ольга.　

— Нет.　

— Странно, — сказала она.　

— Что — странно?　

— Раньше я никогда не замечала, чтобы ты так свободно общался с незнакомыми тебе людьми.　

— Ну то было раньше. Раньше нам не приходилось с тобой скрываться.　

— Да, правда.　

— Ведь это не может продолжаться без конца.　

— Да, я думала об этом. Мне нужно серьезно поговорить с ним. Вернее, я уже несколько раз пыталась говорить. Но у него какие-то неприятности на работе, и он все время откладывает этот разговор. Мне кажется, все будет в порядке.　

— Ты думаешь?　

— Да.　

— А вот я не уверен.　

— Не бойся, — сказала Ольга, потрепав его по волосам, — все будет хорошо. А ты все равно изменился. Нет, правда. Даже в глазах что-то изменилось.　

— Не думаю, что в лучшую сторону. Отчего? Не говори только, что это оттого что я стал работать теперь на рынке.　

— Я и не говорю. Но отчего-то же это произошло. А как твой рынок? — спросила она.　

— Мой рынок пока еще не мой. И хозяин у него совсем другой человек.　

— Ты — завтра?　

— Да. Завтра. С утра. Вот даже захватил с собой сумку. Отсюда в одно место, а затем прямо на. склад. Домой заезжать не буду.　

— Мама не сильно беспокоится?　

— Мама, кажется, смирилась. Никак только не привыкнет к тому, что мне пить приходится много. Но без этого я не могу. Даже в понедельник пью. Смываю с себя рынок. Не могу иначе. Столько грязи за это время накапливается, что обязательно нужно смыть.　

Принесли шашлыки, и они принялись есть, запивая их красным вином.　

— Ну ладно, я пойду, — сказала Ольга минут через десять.　

— Так рано? Посиди еще немного.　

— Не могу. Надо идти к своему циклопу. А если он уедет? В общем, пока. И до встречи. Скоро увидимся.　

Они расстались, и она поспешила к выходу.　

«БМВ» цвета металлик стояла на месте, и Комов был уже в ней.　

— А вот и я, — сказала она, открыв дверцу.　

— Все-таки убежали?　

— Почему убежала?　

— Только не говорите, будто мы потерялись случайно.　

— А что же я, по-вашему, сама, что ли, убежала? Если бы убежала, то уже не вернулась. В конце концов, имею я право походить по рынку сама? Я женщина. Я хочу, чтобы мне никто не мешал. Я люблю делать покупки самостоятельно.　

— Да? И где же ваши покупки?　

— Нигде. Я ничего не подобрала.　

— И с горя решили выпить.　

— Что?!　

— От вас пахнет вином. Я шофер, пью мало и легко различаю любые запахи.　

— Слушайте, ну это вообще уже черт знает что! Может быть, вы будете следить за мной и в туалете?　

— Я буду делать то, что мне сказано. А пока я говорю то, что я вижу, предупреждаю.

…С улицы, как всегда, фургон сворачивал прямо в парк, на главную аллею. Все начинали просыпаться, просыпаться начинал и Ник. Уже давно перестал он выкладывать из ящиков место под окном и научился использовать полтора часа для сна. Ветки били по крыше, он видел сон, как будто едет в своем темном фургоне, и ветки бьют по крыше, и ему пора просыпаться, и от этой мысли он в самом деле просыпается и видит то же самое, что видел во сне: темный фургон, ворочающиеся темные тела его товарищей и слышит стук ветвей и отдаленные голоса. И, проснувшись, он еще думает, что спит. Ну вот, приехали. Фургон останавливается.　

— Что такое? — раздается в темноте чей-то голос. — Все, что ли?　

Двери распахиваются, и хмурый после ночной пьянки Борода, ни слова не говоря, разворачивается и идет в кабину — еще немного подремать рядом с Гороховым.　

По одному друг за другом, придерживаясь руками, все начинают выпрыгивать из фургона на свежий снежок. Следы расходятся кругами и снова кругами сходятся.　

Никита чувствует, что ноги за время поездки в холодном фургоне замерзли, но теперь это уже не беспокоит его. Он знает верное средство. Сейчас все равно кто-нибудь побежит за водкой.　

На рынке, в пятнадцатиградусный мороз, который с наступлением дня только усилится, водка уже не греет. Она лишь заглушает холод в ногах и во всем теле. Ник знал это по долгому наблюдению за собой. Сейчас ему еще холодно. Часа через два мороз окончательно схватит его ноги, так что и пальцами невозможно будет пошевелить, и даже чувствовать ступни перестанешь. Затем наступает время облегчения. Ноги почувствуешь уже вечером, после работы, по дороге домой или дома, засунув их в таз с теплой водой, которая будет жечь их и мучить и от которой вся выпитая водка остается в комнате густым перегаром.　

Вначале мама просила его пить поменьше, но после поняла, что водка только союзница.　

В ноябре он купил себе за сто пятьдесят долларов канадские ботинки на оленьем меху. Реклама доказывала, что эти ботинки способны хранить тепло при морозе минус тридцать в течение двух суток подряд. Если верить этой рекламе, Ник мог бы не снимать эти ботинки с пятницы до воскресенья. Но ботинки удерживали тепло с вечера пятницы только до утра субботы. Микитенко и Краснопевцев, тоже вначале купившие эти ботинки, перешли теперь на валенки. Но чтобы в валенках было тепло, нужно надевать их дома, в тепле, не на морозе. Однако набирать на складе кассеты в валенках неудобно, грузить ящики в машину, когда приходилось иногда и побегать, тоже неудобно. Валенки надевались перед самой отправкой, когда они уже успевали отсыреть. Толку в них было мало. Имелось еще одно средство против мороза — японские одноразовые химические грелки. Совсем небольшие в размере, они напоминали закручивавшийся цилиндрический школьный пенал. Их можно было сунуть себе за пазуху, и весь день они обогревали тебя. Это было хорошее средство. Ребята умудрялись засовывать их в валенки, в рукава… Но в этих грелках заключалась огромная опасность для пьющего человека. Несколько раз пьяные продавцы, разомлев от тепла, просто засыпали на точке под вечер, когда покупателей было немного.　

Так что все же надежного средства против мороза не было.　

Микитенко принес водку. Держа рукою в перчатке, он разливал ее по стаканчикам.　

— Холодная? — пошутил Краснопевцев.　

Водка была холодная, но все равно не холоднее чем воздух.　

Пластиковые стаканчики в руках трещали.　

— От мороза, — сказал Микитенко.　

Выпили по одной, затем, как положено, налили еще, закусили и снова выпили.　

Ник взял тележку и повез коробки, собранный столик и палатку в мешке к себе на точку. Георгия еще не было.　

Он обошел всех своих соседей и поздоровался за руку. Большинство из них были заняты тем, что крепили трубки металлического каркаса для своих палаток. Ник сбросил поклажу на снег, сел на одну из коробок с выведенной черным маркером надписью «Ник» и закурил. Водка, принятая утром, приятно кружила голову. Над головой в деревьях, несмотря на мороз, щебетали птицы.　

Трудно было представить, что впереди у него целый день. Каждое утро, у своих коробок, он сидел, смотрел и не мог поверить, что все это можно выдержать до вечера. Вечер казался далеким. День только начинал свое тихое движение. Часа через три он разгонится, и тогда время побежит значительно быстрее.

В два часа ночи Шамиль сидел на студии, пытаясь разобрать накопившиеся за эти недели бумажки. Бумаг было много, он переворачивал шкафы, ящики, сверял бумажные показания с тем, что показывала бухгалтерия на компьютере, и ничего не сходилось. «Мерзавцы! — ругался он про себя. — Все хотят меня надуть».　

Ему позвонил Комов, предупрежденный о том, что сегодня можно звонить допоздна.　

— Ты где? — спросил он у Комова.

— У ее дома. Кажется, вахта закончилась.　

— Все спокойно?　

— Да вроде. Я обошел дом, свет у них выключен давно. Все спят.　

— Тогда приезжай ко мне.　

— Сейчас?　

— Деньги получишь, поговорим.　

Оценивая свою затею с охраной Ольги, Шамиль признавался себе иногда, что она не очень благоразумна.　

Что будет теперь думать о нем Ольга? Что думает о нем Комов? Ну мнение Комова его, предположим, интересует мало. Шамиль давно уже собирался избавиться от него окончательно. Он чувствовал, что не может больше выносить рядом с собой присутствие Комова. Комов раздражал его, он перестал доверять ему, своему старому и самому близкому сотруднику.　

Охрана Ольги — последнее задание Комова. И Шамиль жалел, что так много платит ему за его никому не нужную и бесполезную работу. Вот теперь Комов уехал. А ночью? Ведь она прекрасно, если того захочет, может сбежать ночью. Правда, Комов, приезжает к ней очень рано, а значит, сбегать особого смысла нет: сбегать на несколько часов. Зачем? Да, Комов — прекрасный работник. Работать по восемнадцать часов в сутки без выходных — такое мог позволить себе только сам Шамиль. Шамиль восхищался Комовым, Комов — настоящий герой. Он знал, что у него есть жена и ребенок, но никогда не видел их и даже не спрашивал о них Комова, хотя знал, что тот возит с собой их фотографии. Шамиль не терпел любопытства и сам никогда не был любопытным. За это качество он также ценил скромного Володю Комова. И вот　теперь, уже очень скоро, он будет должен с ним расстаться.　

Комов приехал к Шамилю на студию. Шамиль выплатил ему деньги за полмесяца, и Комов завел разговор об Ольге. Он рассказал Шамилю обо всем, что происходило в последнее время. Шамиль молча слушал, но затем не выдержал, встал и заговорил:　

— Почему же ты сразу мне обо всем не сказал, Комов? Почему сразу не приехал?　

— Я не думал, что это будет повторяться.　

— Ты обязан докладывать мне обо всем. Понятно?　

— Хорошо.　

— Так, значит, три раза она ходила на рынок, три раза от тебя сбегала, а ты молчишь?　

— Шамиль, я думаю, ты напрасно беспокоишься. Девушке захотелось прогуляться, побыть одной.　

— Странное место для прогулок — барахолка. Хорошо, что не кладбище. Не правда ли?　

— Может быть, она выбрала его, потому что на рынке легче всего скрыться.　

— Может быть, все может быть, — сказал Шамиль. — На кладбище и правда скрыться труднее. Хотя я не знаю. Будь осторожен. Попытайся понять, куда она сбежала от тебя. Мне кажется, все это неспроста. Неужели тот сопляк? Если это он, Комов, ты должен поймать его. Понятно?　

— Да.　

— Мне он нужен. Ума не приложу, что мне с ним делать, но все равно он мне нужен. Если доставишь его, получишь приз. Понял?　

— Да, Шамиль.　

— Хороший приз. Дорогой приз. А теперь пока. Иди выспись. И завтра не опаздывай. Все мне расскажешь.

…На следующий день он поехал на студию к Надеждину. Вид студии с улицы удивил его. Вся улица под окнами была обсыпана белыми листами бумаги. Шамиль вышел из машины и поднял один из них. На нем был бухгалтерский отчет студии, по всей видимости статистика из черного нала.　

Он вошел в студию. Охранник Семен проводил его к Надеждину.　

— Что случилось? — спросил он.　

Надеждин невозмутимо восседал в своем кресле.　

— Ты о чем? О бумагах, что ли? Так, чепуха. Налоговая нагрянула, а наши не успели подготовиться. Пытались что-то сжечь срочно, что-то просто выкинули. Не бери в голову. Даже я спокоен.　

— И что они?　

— Да ничего. В четверг подарок в инспекцию пришлю — они успокоятся. Обычный рейд. Боялись большего.　

— Послушай, Надеждин, я хотел поговорить с тобой вот о чем. На рынке работает один парень.　

— Здесь много парней, и все они, заметь, работают. Даже мы с тобой. Ведь мы еще парни, не старики? Слушай, я тут на днях ездил в один массажный салон возле метро «Маяковская». Блеск! Я, старый, толстый, дряхлый, отдохнул так, что слону будет больно. Представь только: ты один приходишь, тебе дают трех девочек. Сначала они ведут тебя и моют. Все трое! Специальный кабинет, все виды душа, несколько ванн, разные температуры. Вода с разными ароматами. Представляешь? Затем начинают с легкого массажа…　

— Послушай, Андрей, я же серьезно с тобой говорю.　

— А я?　

— Ты, по-моему, нет.　

— Я рассказываю тебе о самых острых ощущениях за последние двадцать лет.　

— А я хочу поговорить об одном парне, который работает у нас на рынке.　

— Кем он там?　

— Продавцом.　

— Ну?　

— Я хотел бы, чтобы он здесь не работал.　

— Ну?　

— Ты бы мог мне это устроить?　

— Подожди. Простым продавцом? И ты просишь меня за какого-то простого продавца?　

— Да… И даже больше. Я хотел бы, чтоб как-нибудь твои охранники… Они же безбашенные ребята, твои охранники. На рынке бывает много разных непредвиденных ситуаций. Бывают случайности. Они могут перепутать его с кем-нибудь. Сломать ему ногу, например, или руку, бедро, все что угодно.　

Надеждин посмотрел на него с недоумением:　

— Шамиль, и чем же тебе не угодил простой продавец?　

— Это мое дело.　

— Но ты меня просишь о какой-то услуге. Так ведь? И может быть, мне под силу выполнить ее. Но все-таки хочется знать зачем.　

— Это мой маленький секрет.　

— Он украл у тебя деньги?　

— Это не имеет значения.　

— Или, может быть, он обидел тебя? Ты не должен обращать внимание на всякую шваль. Я тебя не узнаю, Шамиль.　

— Этот парень хочет украсть у меня самое дорогое.　

— А что у тебя самое дорогое, Шамиль?　

— Ты перестанешь издеваться надо мной, Надеждин?! Ненавижу эту твою манеру вот так сидеть и смотреть склонив голову! Зачем тебе все это?! Какое твое дело?! Не лезь мне в душу! Я прошу тебя только об одном. В долгу не останусь. Поверь.　

— И сколько ты хочешь за этого парня?　

— Без разницы. Сколько попросишь.　

— А если я попрошу очень много?　

— Я сказал уже.　

— Странно, Шамиль, странно. Ты решаешь любые дела, совершенно спокойно разбираешься с такими людьми, как Шиманский, ты просишь меня разобраться с каким-то ничтожеством. Я не понимаю.　

— Просто тебе проще. Ты ближе к народу. У тебя есть охранники. Это главное. Я же не прошу тебя убить его. Я прошу у тебя только одного — разберись с ним, выключи его на некоторое время. Он сильно мешает мне. Это ты понимаешь? И потом, мне не очень понятны твои намеки… Шиманский. При чем здесь я? Он погиб. До сих пор еще не ясно, кто убил, зачем его жизнь кому-то понадобилась.　

Надеждин налил себе рюмку коньяка.　

— Шамиль, — сказал он, — ведь всем прекрасно все известно. Кто убил Шиманского… Зачем притворяться? Ты обещал нам, что найдешь способ, и ты его нашел.　

— Ты хочешь сказать, что я убил Шиманского?!　

— Ну почему ты? Не ты.　

— А кто тогда?!　

— Твои люди.　

— Ты говоришь чепуху.　

— Нет.　

— Ты пытаешься меня шантажировать.　

— Не понял?　

— Ты понимаешь, что ты говоришь?　

— Да, Шамиль.　

— Ну да! — вдруг не выдержал и закричал Шамиль. — Ну да! Это я его убил, несчастного идиота　Шиманского! Ну и что?! Нанял своих людей, и они его сделали. Это правда! А что было делать, когда он обложил меня со всех сторон? Что?! Теперь тебе легко рассуждать на эту тему: ты сидишь в кресле, пьешь коньячок, все свои дела вы делаете чужими руками. Почему один я должен был пачкаться в его крови? А?　

— Сядь, Шамиль. Чего ты кипятишься?　

— Мы все в этом замешаны! И ты в том числе!　

— Хорошо, но мы говорили совсем о другом. А ты вдруг бросаешься на меня, кричишь. Ты становишься опасен. Это мне не нравится. Мы говорили о том твоем парне, которого ты просишь… ну, в общем, понятно.　

— Я уже ничего не прошу от тебя. Я вижу, что ты, как и все мои компаньоны, — жалкий слюнтяй и ничего не можешь. И все, что я сам зарабатываю, почему-то достается им.　

— Это кому — им?　

— Вам!　

— А ну поясни.　

— Тебе, Надеждин, Данилову.　

— Ты хочешь сказать, что мы тебе теперь не нужны? Или что мы зря едим свой хлеб.　

— Я это уже сказал и больше повторять не намерен.　

— Зря ты так… Правда зря. Но не будешь же ты с нами разбираться так же, как и с Шиманским? Бедняга, говорят, сильно мучился в последние минуты. Смерть наступила не сразу. А? Чего ты молчишь? Или тоже всех нас поодиночке? Со мной, конечно, можешь делать все, что хочешь. Но как быть с Даниловым? Все-таки полковник милиции — это тебе не фунт изюма. Предупреждаю: все твои страхи могут плохо закончиться. Если еще кто-нибудь из «акционеров» пострадает — и это ты понимаешь сам, — все подозрения падут на тебя.　Только на тебя. А что касается какого-то парнишки… Нет, Шамиль, нет. При чем здесь я? Это твои личные дела. И пожалуйста, не впутывай меня в них.　

Вечером Шамиль позвонил Сергееву.　

— Хорошо, что объявился, Шамиль, — сказал Сергеев. — Я пытался дозвониться тебе, но не получил ответа. Что с тобой случилось?　

— Ничего… Пока еще ничего.　

— Ты где-то скрываешься?　

— Нет… Немного. Так…　

— Ну слава богу, что ты жив, здоров.　

— А что со мной может случиться? Все нормально. Скажи, ты меня разыскивал… Зачем? Ты согласен?　

— Видишь ли, Шамиль… Я разыскивал тебя, чтобы сказать об одной не совсем приятной вещи. Я предупреждал тебя. Помнишь?　

— Конечно.　

— Тобой интересуются.　

— Кто?　

— Ничего страшного, все пока еще хорошо. Но только ты должен вести себя предельно осторожно. Понял? Предельно осторожно. Что касается моего участия в твоем проекте… Я не смогу. Есть причина, простая причина. Никто теперь во всей Москве не будет за тебя заступаться. Понимаешь? Это правда. Ты наследил. За тобой водится много разных грешков. И отстаивать твои интересы даже за большие деньги никто не посмеет.　

— Что же мне делать?　

— Ничего. Работай как работал. Если вдруг под тебя начнут копать, то я конечно же не останусь в стороне. Адвокаты, помощь, все что угодно. Тихо, через своих людей. По старой памяти. Я помогу　тебе. Но сам я светиться не буду. Я говорю тебе это как другу.　

— Но может, мне лучше уехать?　

— Как знаешь. Ты сам говорил, что не сможешь без дела.　

— Но если, как ты говоришь, дела так серьезны…　

— Да, это правда, дела серьезны, но панике поддаваться не стоит. Правда не стоит. Живи как жил. А там посмотришь.　

— Нет, я так не могу жить! Я лучше уеду!　

— Я не узнаю тебя, Шамиль. Всегда ты говорил: дело, дело… Ты любил рисковать. Что ж. Время меняет людей, ладно. Решай все сам. Я тебе все сказал. Да, и еще… Пока не звони мне. Только если что-то серьезное. Я сам буду узнавать о тебе подробности. Хорошо? Договорились?　

— Хорошо. Спасибо, что предупредил.

Глава 11

ОХОТА НА МАЛЬЧИКА

На следующий день Комов позвонил Шамилю.　

— Завтра Ольга едет в ГУМ, — сказал он. — Она меня предупредила.　

— Прекрасно. Что ты намерен делать?　

— Я уже все продумал. У меня есть небольшой план. Надеюсь, он мне поможет.　

— Прекрасно. Я жду твоего звонка. До завтра.　

В среду после института он повез ее в ГУМ. Она была веселой, смотрела по сторонам и много болтала.　

— Что-то ваш шеф давно не появлялся, — говорила она.　

— Шамиль, что ли?　

— А вы еще на кого-то работаете?

— Значит, у него дела.　

— Всегда поражалась, как может быть так много дел у одного человека. С самого раннего утра у него все какие-то дела: звонки, разъезды, встречи. Это же ненормально, правильно? Ответьте мне.　

— Я не знаю.　

Они доехали до Лубянки, переулками выбрались к ГУМу, и Комов припарковался на Никольской.　

Она вышла из «БМВ» и по привычке стала ждать его.　

— А вы? — спросила она, когда увидела, что он никуда не собирается.　

— А я здесь посижу, — сказал Комов.　

— Правда?　

— Правда. Вы же все равно от меня сбежите?　

— Да.　

— Так чего мне за вами гоняться? Идите. Я вас здесь подожду.　

Не веря своему счастью, Ольга пошла. Несколько раз она оглянулась в сторону, где осталась машина с Комовым. Комов по-прежнему сидел в ней, раскрыв газету. Она поднялась по лестнице на второй этаж, пробежала несколько пролетов, затем снова вернулась и из окна посмотрела на синюю «БМВ». Она по-прежнему стояла на месте, и Комов был в ней.　

Тогда она побежала в средний ряд, в самый конец, в маленькое кафе, где должен был ждать ее Ник.　

Он сидел с большим бумажным стаканом кока-колы и тянул ее из трубочки. Увидев Ольгу, Ник вскочил. Они обнялись.　

— Господи! — сказала она. — Ну как же мне это все надоело! Так хочется, чтобы все снова было просто, по-человечески.　

— Послушай, Ольга, — сказал Ник, — здесь за　углом есть одно неплохое кафе. Но главное, что там нас никто не заметит. Там есть отдельные кабинеты.　

— Ты хочешь туда?　

— Да. Мне кажется, что нам теперь небезопасно встречаться.　

— Слушай, ну кто нас увидит?　

— А твой охранник?　

— Он остался в машине.　

— Но все равно… Может быть, стоит?　

— Никитушка, давай не будем. Правда, я так устала. Черт с ними со всеми. Я никуда не хочу бежать. Я хочу сидеть где угодно, но просто сидеть, смотреть на тебя, слушать. И все. Ладно? Давай прямо здесь и сядем? Я никуда не хочу.　

— Хорошо. Может, ты и права.　

Ник взял ей апельсинового сока, чизбургеров, кофе, они уселись и стали смотреть друг на друга.　

— Что ты так смотришь? — спросил он.　

— Смотрю, — неопределенно ответила она. — А ты?　

— Я тоже.　

— Почему ты не ешь?　

— А ты?　

— Правда, я очень голодная, но как-то неловко…　

— Ешь, ешь, Оля, а я тебе что-нибудь расскажу.　

— Расскажи. Как твои дела на рынке? Ты по-прежнему там же?　

— Ну а где еще? Дела нормально. Даже очень ничего.　

— А ты не боишься?　

— Его?　

— Да.　

— Немного.　

— Может быть, тогда…

— Нет, рынок я не брошу. Я уже не могу без него. В конце концов, нужны деньги. Так ведь? Да, новость! Мне предложили поступить в аспирантуру!　

— Правда?　

— Да! И почти наверняка я туда поступлю.　

— Ну вот видишь, а ты говоришь — рынок.　

— Так именно это и важно. Как я смогу учиться в аспирантуре, если я не буду нигде работать? А самая лучшая работа — рынок. Нет, конечно, она не самая лучшая, понятно. Ничего хорошего в ней, в сущности, и нет. Только деньги. Но деньги — это уже немало!　

— Но ведь толкучка не вечна.　

— Да, не вечна.　

— Нельзя же все время зарабатывать деньги именно таким способом.　

— Пока она есть, я не хочу думать о другом. Конечно, когда-нибудь она прикроется, как все на свете. Но знаешь, именно там, на рынке, у меня появилось очень хорошее и, как мне кажется, верное чувство. Я научился жить одним днем. Понимаешь меня? Раньше я строил кучу планов, на месяц, на год, на всю жизнь. Прокручивал их, проживал, а в результате оказывалось, что я жил какой-то ненастоящей, воображаемой жизнью, потому что ничего или почти ничего из того, что проходило у меня в голове, не сбывалось. А теперь все проще — день прожит, и слава богу. Нет, нет, не улыбайся, я знаю, что ты хочешь сказать.　

— Я ничего не хочу сказать.　

— Ты скажешь мне, как всегда, что я снова что-то выдумываю, что я снова, но только по-другому немного так же серьезен, что я даже смешной…　

— Но ты точно смешной.　

— Меня теперь этим не обманешь.　

— Чем?

— Твоим смехом.　

— Глупый!　

— Я глупый?　

— Да, ты глупый. Я же смеюсь так, любя.　

— Правда?　

— Правда.　

— Ты говоришь потрясающие вещи!　

— Я говорю то, что думаю. И все.　

Она взяла его за руку, и так они сидели минут десять. Неожиданно Ник почувствовал, что рука ее дрогнула и сжала его сильней.　

— Что случилось? — спросил он.　

— Там… не оборачивайся.　

— Кто там?　

— Комов. Охранник. Он увидел нас.　

В кафе зашел Комов.　

— Привет, — сказал он Нику.　

— Здравствуйте.　

— Сидите?　

— Сидим.　

— Вы же сказали, что подождете меня в машине? — вмешалась Ольга. — Послушайте, нам нужно поговорить. Через несколько минут я вернусь. Слушайте, пожалуйста, не мешайте нам.　

— Пошли, — сказал Комов Нику.　

— Я никуда не пойду.　

— Придется.　

Незаметным движением Комов вытащил из кармана наручники, один край которых ловко нацепил на руку Нику, а второй — на свою.　

— Не бойся, парень, — сказал он. — Мне только хочется с тобой немного поговорить. Дойдем до машины, а потом я тебя отпущу.　

— Я никуда не пойду.　

— Слушай, ну не будь дураком. Неужели ты думаешь, что я смогу вести машину в таком виде. Пошли.

— Мы никуда не пойдем, — сказала Ольга. — Мы позовем милицию.　

— Милицию звать не надо, — сказал Комов. — Расплатитесь, и пойдем. Я даю вам честное слово, что мы только поговорим.　

— Тогда давайте поговорим здесь, — сказала Ольга.　

— Хорошо, мы согласны, — сказал Ник.　

Он подумал, что устраивать драку в кафе будет неловко, второй раз в ментовку не хотелось. Зато там, на улице, сбежать от Комова будет легче. Они встали и пошли.　

— Ну что, парень, ты попался, — сказал Комов, когда они сели в машину.　

— Давайте быстро поговорим — я спешу.　

— Куда ты спешишь?　

— Мне нужно домой.　

— Ты никуда не пойдешь.　

— Как это он никуда не пойдет? — сказала Ольга. — Слушайте, отпустите его, иначе будет плохо!　

— А ты молчи, тебя не спрашивают.　

— Как? Вы сказали мне «молчи»? Да вы знаете, что одного моего звонка Шамилю достаточно, чтобы вас выгнали с вашего места в одну минуту?　

— Шамиль умеет ценить своих верных людей, — сказал Комов. — Мы знакомы с ним уже пять лет. Еще никогда я не подводил его.　

— Я тоже кое-что могу! — сказала Ольга.　

— Не сомневаюсь.　

— Отпустите его!　

Комов достал из кармана мобильник:　

— Вот как раз Шамилю сейчас и позвоним, узнаем, что к чему.　

— Я запрещаю вам это делать! — закричала Ольга.　

— Тебя никто не спрашивал.　

— Как вы со мной разговариваете?!　

Комов набрал номер. Видно, Шамиль разговаривал с кем-то. Номер был занят.　

— Подождем, — сказал Комов.　

Ник дернулся, но Комов дернул его еще резче. Металл впился ему в руку. От боли Ник чуть не закричал. Что-то нужно было делать, что-то придумать. Но ему ничего не приходило в голову. Пыталась придумать что-то и Ольга. Комов снова достал телефон.　

— Послушайте, — сказала Ольга, — если вы ему позвоните, он вас убьет.　

— Что?　

— Я так сделаю, что он вас уничтожит, — твердо, с расстановкой проговорила Ольга.　

— Каким образом?　

— Отпустите Никиту!　

— Почему я должен его отпускать? Что ты придумала?　

— Я придумала вот что. Если вы нас сейчас же не отпустите, то я скажу Шамилю, что вы пытались меня изнасиловать.　

— Что?　

— Да-да, — повторила Ольга, — изнасиловать.　

Комов опустил телефон.　

— Он не поверит тебе. Ни одному твоему слову. Мы работаем с ним…　

— Да-да, уже пять лет, он хорошо знает вас, правильно. Так что же вы не звоните? Вы испугались? И правильно сделали. Шамиль — псих. Он конечно же не поверит. Но подумайте, оставит ли он вас на прежнем месте, охранять меня? Думаю, что нет.　

Комов тяжело молчал. Ольга с Ником тревожно переглядывались. Неожиданно Комов достал из кармана ключ и расстегнул наручники.　

— Ладно, свободен, — сказал он.

Ник протер запястье. Ольга достала из сумочки платок и завязала руку в том месте, где проступила кровь.　

Вечером Комов позвонил Шамилю.　

— Как — ничего? — удивленно говорил Шамиль. — Совсем ничего?　

— Совсем.　

— Что она купила?　

— Ничего.　

— Тогда зачем она ездила?　

— Не знаю.　

— Я уволю тебя, слышишь?　

— Да.　

— Я тебя уволю! Все. Пока. Продолжай свое дело.　

«Шевроле-тахо» подкатил к дому, где жила Ольга. Еще издали Шамиль заметил дежурившую у подъезда «БМВ», в которой сидел Комов. Он посигналил ему. Комов ответил приветственным гудком и вышел навстречу.　

— Ну как? — спросил Шамиль.　

— Ничего, — ответил Комов.　

— Тихо?　

— Да.　

— Больше никуда не ездила?　

— Пока что нет.　

— Ладно. Вот что, Комов. На сегодня ты свободен. Сегодня вечером я тебе позвоню. Пока.　

Шамиль вошел в подъезд, а Комов залез в машину и набрал телефонный номер Ольги.　

— Алло, Ольга, это Комов, — сказал он. — Приехал Шамиль.　

— Шамиль?　

— Да. Так что будьте поосторожнее. А главное — своего парня не нужно показывать. Ясно? Иначе Шамиль меня убьет.

— Он где?　

— Он уже в подъезде.　

— Ладно. Я все поняла.　

Ольга повесила трубку. С тех пор как она пригрозила тогда Комову, они с Никитой встречались открыто, ничего не боясь и даже пренебрегая опасностью. Сегодня Никита снова был у нее.　

— Что-то случилось? — спросил он.　

— Да, — сказала она. — Шамиль. Он здесь. Сейчас позвонит. Тебе нужно спрятаться.　

— Почему я должен прятаться?　

— Потому что я прошу тебя об этом.　

Раздался звонок в дверь. Ольга затолкала Ника в дальнюю дверь. Звонок повторился.　

— Кто там? — спросила Ольга.　

Из-за двери раздался его голос:　

— Это я.　

Ольга отперла.　

— Можно? — спросил Шамиль.　

— Можно, — сказала она. — Только я отдыхала. Ты не мог позвонить и предупредить?　

— Я хотел, чтобы это было сюрпризом для тебя.　

— Ты добился своего. Твой приезд и вправду сюрприз для меня.　

— Ты не рада?　

— А чего мне радоваться?　

— Извини, что я так долго не появлялся. Дела, дела. Куча дел, проклятая жизнь. Она меня просто достала. Я приехал, чтобы забрать тебя с собой в один ресторанчик. У меня к тебе разговор.　

— Я никуда не поеду.　

— Ты даже не представляешь, какой ресторан я нашел. Ездил по делам на телевидение. И там в парке рядом с телебашней стоит огромная свинья.　

— Что?　

— Свинья перед рестораном, метра три высотой.　

— Настоящая?　

— Да нет, конечно. Из пластика. Ресторан «Твин Пигз». Отличная европейская кухня. Так что советую. Собирайся.　

— Нет, нет, Шамиль, я никуда не поеду. Давай лучше в следующий раз. Сегодня я не могу. Сейчас придет мама, мне нужно ее дождаться.　

— Ты одна? — вдруг спросил Шамиль.　

— Да. А почему ты спрашиваешь?　

— Можно тогда я войду?　

— Нет, прошу тебя.　

— Но почему же?!　

— Пожалуйста, не трогай меня.　

— Ольга!　

— Отойди от меня! Сойди с ковра! Ты все запачкаешь! Пусти меня! Что ты делаешь?!　

Шамиль крепко обнял ее, зажал в углу и попытался поцеловать в шею. В это время из дальней комнаты кто-то вышел. Шамиль отпустил Ольгу и поднял голову. В коридоре стоял Ник.　

— Ты? — изумился Шамиль.　

— Да, — сказал Ник. — Пошел вон отсюда!　

— Что ты здесь делаешь?　

— А что ты здесь делаешь?　

— Послушай, я тебя убью! — Шамиль кинулся на Ника, но путь ему преградила Ольга.　

Шамиль попытался оттолкнуть ее, но она держалась крепко. Тогда он отошел на несколько шагов к дверям.　

— Да, вот так дела, — сказал он. — А что же Комов?　

— Твой Комов, — сказала Ольга, — порядочный мерзавец. Он приставал ко мне.　

— Что?!　

— Что слышал!　

— Когда?　

— Да всегда. Все эти его шуточки. Всегда, когда ездили на машине.

— Тогда зачем ты с ним садилась?　

— Так ты же сам сказал ему за мной следить.　

Быстрыми шагами Шамиль прошел в кухню и посмотрел в окно. Комов уже уехал. И вероятно, он больше никогда его не увидит. «Ладно, — подумал Шамиль, — они все заодно, но это еще ничего не значит».　

— Ты, парень, — обратился он к Нику, — пойдешь со мной. Прямо сейчас.　

— Никуда он не пойдет.　

— Только в подъезд. Мне нужно поговорить.　

— Я тебя никуда не пущу. — Ольга подбежала к Нику и обняла его.　

Шамиль отвернулся. Смотреть на это он не мог.　

— Ольга, — сказал Ник, — я сейчас вернусь. Я тоже хотел бы с ним кое о чем поговорить.　

— Я против! Я тебя никуда не пущу.　

— Пошли, Ник, если ты мужчина.　

— Подожди, Ольга. Не бойся за меня. Все будет в порядке.　

Ник пошел к двери. Шамиль открыл дверь, они вышли и стали спускаться по лестнице.　

— Не стой там, — сказал ей Ник. — Я сейчас приду. Ну что? Куда мы пойдем?　

— Ниже, — ответил Шамиль.　

— Еще ниже?　

— Здесь слышно.　

Они спустились на первый этаж. Шамиль вынул из кармана руку. В ней был пистолет.　

— Тихо, парень, — сказал он. — Пойдешь со мной. Не думай бежать. Застрелю мигом. Вы мне все уже надоели. Я вас всех тут, к черту, перестреляю.　

Они вышли из подъезда. Шамиль снова засунул руку в карман, но держал пистолет, направляя его в сторону Ника, шедшего впереди. Они сели в машину.

— Руки! — скомандовал Шамиль. — Вытяни вперед руки!　

Ник вытянул. Шамиль достал из кармана скотч и ловким движением, сохранившимся у него еще с тех пор, когда он сам запечатывал и грузил в фургон свои коробки, обмотал его руки скотчем, а для верности примотал его к дверной ручке.　

— Куда мы едем?　

— Увидишь.　

— Что ты будешь со мной делать?　

— Посмотришь.　

Они подъехали к его дому в Медведкове.　

— Не бойся, — сказал Шамиль. — Я хочу с тобой просто поговорить.　

— Я и не боюсь.　

«Напрасно», — подумал Шамиль.　

Все так же держа Ника на мушке, он прошел в подъезд и вызвал лифт.　

— Ты здесь живешь? — спросил его Ник.　

— Это не твое дело.　

— А я думал, что ты живешь где-нибудь в хорошем доме.　

— Заткнись.　

Они вышли из лифта. Шамиль отпер дверь и впустил Ника.　

— Теперь ты развяжешь мне руки? — спросил Ник.　

И в ту же секунду получил ногой по спине. Он упал, ударившись головой о пол, и перевернулся. Что-то сзади него с грохотом упало и зазвенело. Шамиль ударил его ногой в живот еще раз. Ник замычал. Шамиль бил его снова и снова.　

— Это и есть твой разговор, Шамиль? — после короткой передышки, данной Шамилем, спросил он.　

— Заткнись. Тебя не спрашивают.　

— А как же гостеприимство?

— Какое еще гостеприимство?　

— Мне говорили, что восточные люди гостеприимны.　

Шамиль ударил снова — носком ботинка в шею.　

— Считай, что это и есть мое гостеприимство, — сказал Шамиль.　

— Такое гостеприимство мне не нравится, — отвечал Ник.　

Шамиль прошелся по коридору, поднял разбившуюся вазу, принес из ванной веник с совком и осторожно подмел пол.　

— Чтобы ты на стекло не наступил, — сказал он.　

— Ты освободишь мне руки? Нет? Что ты хочешь со мной сделать? Ты убьешь меня?　

— Ты недостоин такой чести.　

— Если ты собираешься меня убить, так убей сразу.　

— Так говорят только герои в дешевых фильмах. Ты любишь эти фильмы?　

— Нет.　

— Не ври. Все вы их любите. «Убей меня сразу»! Это же чушь! Ни один нормальный человек так не скажет. Все хотят еще пожить, все на что-то надеются. Разве нет? Не торопи меня, придурок, в таких делах я никогда не спешу.　

Шамиль прошел на кухню, отыскал зажигалку и стал курить сигарету.　

— Ничего, что я курю? — с насмешкой спросил он у Ника.　

— Ничего. Дай и мне.　

— Тебе вредно. Лежи. Ты болен.　

— Я не хочу лежать. Ты поднимешь меня с пола? Мне неудобно.　

— Нет, лежи пока так.　

Шамиль прошел в комнату и стал поспешно собирать свои вещи в большую сумку. Ник попытался встать, но Шамиль, вышедший из комнаты, ударил его по ногам, и Ник снова рухнул.　

— Ты давно работаешь на толкучке? — спросил Шамиль.　

Ник молчал.　

— Эй, ты меня слышишь?　

— Да.　

— Сколько ты уже там?　

— Шесть месяцев.　

— Ну и как тебе?　

— Ничего. Сносно. Я хочу встать.　

— И как тебе заработки?　

— Я хочу встать.　

— Может, ты уже никогда и не встанешь.　

— Ты убьешь меня?　

— Не знаю. Не умею. Я никогда не убивал человека. Говорят, что убитые затем снятся, и кошмары могут продолжаться много лет. Это правда? Мне совсем не хочется, чтобы ты снился мне много лет. Значит, на толкучке ты недавно. А я уже на ней восемь лет. На толкучке и вокруг нее. Тебе не рассказывали? Ведь именно я ее и выдумал. Я ходил тогда на эти концерты, ну в клуб. Тогда это только начиналось. Ходил и слушал. Я был таким же, как ты приблизительно. А затем мне все надоело, и в один прекрасный момент мне в голову пришла гениальная идея. А что? Почему этот парк пропадает зря? Ведь здесь можно было бы зарабатывать деньги. Один мой приятель рассказывал, что все старые парки в Москве были когда-то кладбищами, и не советовал лезть в такое дело. Где угодно, но только не в парке, говорил он. Чудак. Но теперь мне самому все надоело. Понимаешь ты?　

— Да. Тогда уходи.　

— Не могу.　

— Почему?　

— Деньги люблю. А главное, не могу без дела.　Все надеюсь тайно: когда же меня кто-нибудь высидит. Никто не может. Я всех сильнее. Может, ты меня высидишь? Понимаешь ты это?　

Шамиль собрал все необходимые вещи, поставил сумку у двери и подошел к Нику.　

— Черт, что же с тобой делать?　

Он пнул его, но уже не так, как раньше, тихонько. Подумав, Шамиль достал скотч.　

— Что ты собираешься делать? — испуганно забормотал Ник.　

— Молчи!　

Шамиль обмотал скотчем его голову, так, чтоб он не мог кричать. Затем еще крепче обмотал руки и ноги, а затем втащил его в ванную и запер.　

Он не знал, что с ним делать. Порыв бешенства миновал, но отпустить этого парня он уже не мог. Он приехал сегодня к Ольге, чтобы проститься. Он хотел отвезти ее в ресторан и попрощаться. И этот человек помешал ему. Теперь он будет лежать в ванной, здесь, в Медведкове.

Глава 12

ШАМИЛЬ И НИК

Поздно ночью в квартире Шамиля раздался звонок. Хозяин спал, забыв отключить телефон. Он протянул руку к трубке и сказал недовольно:　

— Да!　

— Шамиль, это я…

Голос был похож на голос Надеждина.　

— Кто — я?　

— А что, не узнал меня, старый черт?　

— Нет…　

— Надеждин это.　

— Надеждин? Ты, что ли?　

— А кто ж еще?

— Пьян?　

— А разве бывает иначе? Ты же знаешь меня, Шамиль. Я не понимаю, что такое трезвое отношение к жизни. Не понимаю и не люблю.　

— А ты бы не мог позвонитьпозже? Который час? Почему ты меня будишь?　

— Не знаю. Сейчас гляну. Без пяти три. Устраивает?　

— И что? Это лучшее время, чтобы звонить по телефону? Слушай, я все понимаю, но давай завтра. Я хочу спать. Ты меня разбудил.　

— Шамиль, послушай. Я хотел бы с тобой поговорить. Вернее, не один я. И Данилов тоже. И еще разные люди.　

— Что за люди? Какого черта? Когда?　

— Откладывать нельзя. Говорить нужно завтра.　

— Завтра я не могу.　

— Дело срочное.　

— Повторяю, завтра я не могу. Ты что, не мог предупредить пораньше?　

— Как я мог бы предупредить? Тебя невозможно отыскать. На студии ты не бываешь, к нам не едешь, телефон молчит. Дело срочное и касается всего рынка и твоего места в общей доле.　

— Не могу, и все! Пошел к черту, пьяный дурак! Какого места? В какой доле? Где ты успел так набраться?　

— Шамиль, дело срочное, мне нужно увидеть тебя.　

— Я не могу.　

— Мне нужно кое-что передать тебе.　

— Что именно?　

— Кое-что.　

— Я жду от вас только денег, которые вы мне задолжали. Больше мне ничего не нужно. Надеждин, ты понял меня? Больше мне ничего от вас не нужно.

— Не спеши, Шамиль.　

— По-моему, ты спешишь, Надеждин.　

— Ты можешь приехать?　

— Завтра нет.　

— А послезавтра?　

— Я пришлю человека. В субботу. Куда, говори, прислать его.　

— Я буду на рынке. Часам к одиннадцати.　

— Ну вот и отлично. Я пришлю человека.　

— Но нужно, чтобы ты доверял этому человеку. Ты доверяешь ему?　

— Да.　

— Кто он?　

— Один мой старый приятель.　

— Как его зовут?　

Шамиль подумал. Кого он может прислать? Кто может пойти на эту странную встречу?　

— Его зовут Ник, Никита, — сказал он.　

— Шамиль, нужно, чтобы он привез тебе наш пакет сразу.　

— Что это за пакет?　

— Это сюрприз, Шамиль.　

— Нет, и все-таки что это?　

— Не беспокойся, Шамиль, я уверен, что ты останешься доволен. Но ты должен сделать так, чтобы он сразу же привез его тебе. Ты понял? Ты сам должен вскрыть его, Шамиль. Понимаешь?　

— Да. Но не понимаю зачем.　

— Это очень, ценный пакет, Шамиль.　

— Опять какая-нибудь твоя шутка?　

— Посмотришь.　

— Хорошо, я все понял, я пришлю его к тебе на рынок в субботу. Объясни теперь, как он сможет тебя найти.　

Рано утром Шамиль поехал на квартиру, где был заперт Ник.

Он вывел его из туалета, размотал заклеенный скотчем рот и даже освободил руки. Они прошли в комнату, и Шамиль предложил ему сесть в кресло.　

— Хочешь курить? — спросил он у Ника.　

— Хочу есть, — сказал тот.　

— Покури сначала, потом я дам тебе денег и ты купишь себе все, что хочешь.　

— Куплю? Сам? Ты меня отпускаешь?　

— Да.　

— И когда?　

— Сейчас же.　

— Что случилось? Где Ольга? Что с ней?　

— Не беспокойся, все в порядке. Все в полном порядке. Ольга дома, она будет ждать твоего звонка. В общем, это уже не мое дело, потому что с Ольгой… с ней у меня покончено. Все, парень, ты победил. Между нами война завершена. Я тебе обещаю. Осталось лишь подписать перемирие. Давай это сделаем. И чтобы окончательно убедиться в том, что ты не держишь на меня зла, я предлагаю тебе одно небольшое задание. Ты должен помочь мне.　

— Я?　

— Да, ты. Больше некому. Дело небольшое. Выеденного яйца не стоит. Нужно только пойти и забрать одну вещь. А дальше ты будешь свободен.　

— Какую вещь? Когда? Я ничего не понимаю.　

— Я тебе сейчас все объясню. Ты согласен?　

— Я не знаю, что нужно делать. Но наверно, выбора у меня нет…　

— Выбор… Почему же? Ты мог бы и отказаться. Хотя я лично тебе не советую. И все-таки. Я прошу тебя. Я не хочу тебя шантажировать. Помоги мне.　

— Почему я должен тебе помогать?　

— Ты ничего не должен. Тем более — помогать.　Но ты прекрасно понимаешь, что судьба Ольги во многом зависит и от меня. Согласен?　

— Да.　

Вечером этого же дня после некоторых инструкций и одной поездки по магазинам, в которой Шамиль сопровождал его, Ник возвратился домой. Мама была испугана его внешним видом, но ему удалось что-то соврать ей, и она сделала вид, что поверила. После многочисленных его приключений за полгода она уже не так беспокоилась, как раньше. Он позвонил Ольге, коротко объяснил, в чем дело, и пошел мыться. Ему хотелось теперь только одного — спать. После ночи, проведенной в той квартире, на полу, он чувствовал себя хуже некуда. После душа он лег в кровать, завел будильник на половину седьмого, но утром проснулся уже в шесть и лежал теперь с открытыми глазами, пытаясь оценить обстановку. Сегодня вечером он встретится с Ольгой. Он думал об этой встрече и мечтал, чтобы сегодняшний день прошел поскорее. День обещал быть необычным, невиданным, и чего ждать от него, он не знал. Ник хотел верить, что все обойдется и что Шамиль не обманул его.　

Кроме того, он уже заплатил ему за эту услугу пятьсот долларов, что придавало его заданию вид непростой, но важной работы.　

— Во сколько вернешься сегодня? — поинтересовалась мама, когда он одевался в коридоре.　

— Как всегда.　

— Но ты же вроде уже не ходишь на рынок? Ты говорил прошлый раз.　

— На рынок я, мама, на рынок. Вечно ты беспокоишься.　

— А как же мне не беспокоиться? Посмотри на себя в зеркало, на кого похож.　

— А что? Нормальный вид.　

— Это ты называешь нормальный?　

— Надо, надо, мама. Может быть, снова с работой что-нибудь выйдет.　

— Не нравится мне твоя работа.　

— А думаешь, мне нравится? Все, пока. Может быть, задержусь. Но тогда я позвоню от Ольги.　

— Пожалуйста, постарайся, приходи побыстрее, — попросила мама.　

— Хорошо, — сказал он.　

— Я приготовила тебе кое-что. Вот.　

Она протянула ему пакет с яблоками и бутербродами.　

— Мама, ну сколько раз я просил! Ты же знаешь. Не надо.　

— Никита, дорогой! Но хоть на этот раз возьми.　

— На этот раз как раз и не возьму, — кричал он уже с лестницы.　

Было половина восьмого. По дороге в метро он представлял себе, что делают сейчас на рынке его знакомые, совсем недавно разгрузившие фургон. Он явился на толкучку раньше назначенного срока на три часа, чтобы погулять, посмотреть и поговорить со своими товарищами. Он обошел несколько раз всю толкучку, купил себе плова с корейской морковью, позавтракал. Погода стояла хорошая, уже почти весенняя, светило солнце, несмотря на то что кое-где в парке среди деревьев лежал еще рыхлый серый снег. Настроение у него тоже было хорошее.　

— Что, Никита, правда, что ты теперь с Шамилем дружишь? — спрашивал его Рома, когда он пришел к нему на точку.　

— Нет, не правда, — ответил он.　

— А что же тебя несколько раз видели с ним?　

— Чистая случайность.　

— Ладно, кончай придуриваться, студент. В начальство выбился — и теперь нос задирает. Вон даже сотовый приобрел. Давно у тебя мобильник?　

Никита запахнул куртку, чтобы прикрыть висевший на ремне сотовый телефон.　

— Я же всегда говорил, что Никита всех нас переплюнет, — сказал подошедший с блочком кассет Борода. — Вот, Рома, возьми и запиши на себя. Охрана предупредила, сегодня снова шмон. Так что заполняйте бумажки.　

— За кем приедут? — спросил Рома.　

— Пока неизвестно. Вроде бы налоговая.　

— Налоговая — это плохо.　

— А что, Никита, — спросил Борода, — хорошо тебе Шамиль платит?　

— Хорошо, — ответил Никита, чтобы только больше не спорить с Бородой.　

— А что у тебя с лицом?　

— Так…　

— В институте подрался?　

— Да.　

— Эх, студенты, студенты! Отчаянный народ. И чего только не сделают. Ну а сейчас что пришел? Попрощаться?　

— Почему — попрощаться?　

— Ну я не знаю… Ты теперь и на толкучке, наверное, не покажешься.　

— Покажусь, Борода.　

— На твоей точке теперь один парень, новичок. Но если что — возвращайся. Я тебе место найду. Водку будешь?　

— Сегодня нет, не могу.　

— А почему сегодня? Что, сегодня особенный день? Да ты что? Ты совсем нас обидеть хочешь? Так не годится. Рома, налей ему. И между прочим, не я тебе наливать должен, а ты.　

— Это почему?　

— Телефончик обмыть.

— Дался вам мой телефончик.　

— Так когда проставляешься?　

— Обещаю, проставлюсь.　

— Смотри, Никита. Нехорошо старых друзей забывать. На-ка стаканчик, выпей, парень, а то умрешь.　

Никита взял из рук Бороды дрожащий пластиковый стакан, подумал немного.　

— За тебя, Борода, — сказал он.　

— За тебя, Никита, — сказал Борода.　

— Короче, за всех за нас, — поддержал Рома.　

Они опрокинули по стакану и закусили рыбными палочками.　

Борода отвел его в сторону и спросил:　

— Слушай, а ну колись, значит, правда, Шамиль?　

— Да.　

— Вот что, парень, хочу сказать тебе по дружбе. Никому, может быть, не сказал бы, потому что боюсь Шамиля, просто боюсь, издалека боюсь, но тебе все равно скажу. Держись от него подальше. Не верь ему, ни в чем не доверяй. Правда. Ну какие у тебя с ним могут быть дела?　

— Дел особых нет, Борода. Есть одно важное поручение. Больше я с ним никак не связан.　

— Это хорошо. А какое поручение?　

— К сожалению, я не могу тебе сказать.　

— Зря, Никитушка, зря. Ценю, конечно, твое слово, но все равно зря. Подумай, это я тебе говорю, Борода. Я на этой чертовой толкучке не то что собаку — целый собачий питомник съел. И уж знаю, что почем. Правда. Оставь это дело. Сегодня твое поручение?　

— Да.　

— И много тебе Шамиль заплатит за него?　

— Нисколько.　

— И чего же ты тогда с ним дела имеешь?

— Трудно рассказывать, Борода, я не могу, прости меня. Может, не сейчас, может когда-нибудь в следующий раз.　

— Слушай, подумай, следующего раза может и не быть.　

— Что ты имеешь в виду?　

— Я работал одно время с ним. Я знаю его. С тех пор он ничуть не изменился, а говорят, стал еще хуже. У него сейчас крупные неприятности. Это ты знаешь. А загнанный зверь опаснее во много раз. Жди от него чего хочешь. Он никого не пожалеет.　

— Я знаю это, — сказал Ник. — Спасибо тебе, Борода. Я всегда ценил твою отеческую заботу. Спасибо, еще раз спасибо. Но я закончу это дело. За меня не бойся. Я сам ничего не боюсь. А ведь это главное? Выпьем, что ли? Чего молчишь, Борода? Выпей, а то умрешь!　

Они налили по стаканчику и выпили.　

Ему стало легче, теплее, уютнее. Вспомнились вдруг первые торги на рынке, темный фургон, промозглые утренние часы.　

Он шел теперь по аллее радостный, спокойный, смотря вверх, на высокие деревья, и разглядывая палатки и собиравшихся возле них покупателей. Звучала музыка, развевались флаги, а над парком уже поднимался первый дым от мангалов и пахло уксусом и луком.　

В назначенное время, ровно в одиннадцать, он подошел к клубу и, как было условлено, встал у бокового, служебного входа, рядом с которым на подоконнике торговал своими пластинками Витюша Дуремар. Витюша еще не заработал, ему было холодно, он был трезв и невесел и переминался с ноги на ногу, поеживаясь в своем светлом осеннем пальто.

Никого не было. Его должны были узнать по описанию, подойти и спросить: «Ты кого ждешь?» Он должен был назвать свое имя и получить пакет.　

Народу здесь немного. В клубе тоже шла торговля. Мало, кто знал про этот вход. Главная аллея проходила мимо него, не поворачивая. Здесь и дальше, уже ближе к основному, собирались все меломаны и был устроен своего рода клуб по интересам.　

Беспокоиться было нечего. Особого рвения, чтобы получить наконец этот пакет, у Ника не было. Его, однако, удивляла странная интрига всего происходившего и то, с какой таинственностью все было обставлено. Ольга, впрочем, говорила ему, что Шамиль, похоже, сошел с ума или близок к этому, не понятно отчего. Но он не принимал ее слова близко к сердцу, поскольку сам разговаривал с ним и помнит дело. Получив пакет, он должен будет пройти через парк на площадку для автомобилей, где будет стоять белый «фольксваген-пассат» с номером АК 683, ключи от которого ему дали. Он сядет в машину и вскроет пакет. Что в этом пакете и зачем его вскрывать? Шамиль объяснил, что там героин, два килограмма, расфасованный в маленькие целлофановые мешочки. Как только он убедится, что это героин, а не что-либо другое, он должен будет позвонить. Но не прямо Шамилю, телефона которого он все равно не знал, а почему-то Ольге, и сообщить ей все. Если же в пакете не героин и его обманули — так объяснял Шамиль, — то он обязан позвонить еще быстрее, чтобы Шамиль успел предпринять кое-какие меры. Шамиль объяснил ему, что происходит обычная сделка, но только героин вручат в одном месте, а деньги — в другом, одновременно. Так надежнее.　

Нарочно для этих целей он отвез его в магазин　сотовой связи на Кутузовском и приобрел ему сотовый, который у него теперь с собой.　

Все было обставлено очень странно, но Ник после произошедшего уже ничему не удивлялся, и ему было все равно. Хотелось только побыстрее разделаться с этим необычным заданием, а уж после заниматься всеми остальными делами. Но вот теперь он топтался один у входа и никто к нему не подходил. А что, если никто и не подойдет? Как тогда? Об этом они с Шамилем забыли условиться. По-прежнему он один, прошло уже пятнадцать минут, и Витюша Дуремар, которому тоже надоело стоять в одиночестве, подошел к нему.　

— Купи у меня диск, — сказал он. — Я тебе задешево отдам.　

Ник молча покачал головой.　

— Не веришь? Давай посмотрим. У меня диски по десять — по пятнадцать рублей. Витюша не жадный. Я все продаю.　

— Нет, спасибо, — отказался Ник.　

— А что так?　

— Не интересуюсь.　

— Музыка, мой друг, музыка! Что может быть прекраснее музыки! Купи у Витюши диск. Тебя Бог наградит.　

— И чем же? — усмехнулся Ник.　

— А чем хочешь. Вот чего ты хочешь больше всего? Денег? Любви?　

— И того и другого, — улыбнулся Ник.　

Очень смешным и трогательным показался ему Витюша Дуремар.　

— И того и другого? Все будет! Не веришь?　

— Верю.　

— Какой тебе диск подобрать?　

— Да не нужен мне твой диск.　

— Вот посмотри. София Ротару. Конец семидесятых. Такого нигде сейчас в Москве не достанешь.　Редкость, раритет. Только у меня. Прекрасная певица. Тебе нравится?　

— Нет, не очень.　

— Или тогда вот — американский джаз тридцатых в исполнении ансамбля революционной армии Кубы. Это самый редкий диск. Фидель у себя на родине запретил его. Было признано, что это ошибка — исполнять американский джаз, даже тридцатых годов. Купи, подаришь кому-нибудь. Вон там на аллее красный флаг с Че Геварой купишь и мою пластинку. Отличный подарок!　

— Слушай, Витя, — обратился к нему Ник, — ты не видел, здесь до меня никто не стоял? Я жду одного человека. Я не знаю точно, как он выглядит, он должен меня найти. Может быть, он подходил раньше. Ты никого здесь не видел, никто не стоял?　

— Нет, дорогой, не видел.　

— И тебя не спрашивали?　

— Нет, не спрашивали.　

— Странно, странно.　

— Так берешь ансамбль революционной армии Кубы?　

— Нет.　

— А знаешь что, — не унимался Витюша, — возьми вот это.　

Он протянул ему конверт с диском итальянских теноров.　

Ник вспомнил, что Ольга любит оперное пение, и подумал: «А может, и в самом деле купить у него эту пластинку?»　

— Я возьму у тебя, — сказал он.　

— Ура! Правильно! — закричал Витя.　

— Сколько?　

— Пятнадцать. Пятнадцать рубликов. Первые мои сегодня кровные. Спасибо тебе. Вот увидишь — Бог тебя наградит за своего Витюшу.

— Да пошел ты со своим Богом! — разозлился Ник.　

Ник вынул из кармана и отсчитал ровно пятнадцать рублей.　

Он подумал, что раньше, когда у него денег не было вообще, он постыдился бы купить так дешево этот диск и обязательно бы отдал Вите не пятнадцать, а двадцать рублей, пожалел того. Но теперь все изменилось, и он не чувствовал к Витюше никакой жалости и не считал это пороком, поскольку был убежден, что исчезновение этой жалости знаменует собой только одно — полное равенство.　

Смешной Витюша попросил Ника присмотреть за его товаром, а сам побежал в буфет, чтобы, как он выразился, «стряхнуть с себя утренний сон».　

Ник оглянулся в сторону аллеи, и в этот миг кто-то за спиной у него спросил:　

— Ты кого-то ждешь?　

Он обернулся. Перед ним стоял высокий молодой человек в камуфляже. Это был один из охранников, когда-то ходивший по главной аллее, он видел его несколько раз мельком. А теперь он все время пропадал в клубе. Ник помнил его лицо. И даже знал откуда-то его лицо. Его звали Егор.　

— Да, я жду, — сказал Ник.　

— Как тебя зовут?　

— Никита. Мне должны передать пакет.　

— Пошли за мной, — скомандовал Егор и направился в клуб.　

Они прошли в двери, повернули на лестницу и поднялись на третий этаж.　

Возле двери Егор остановился и постучал. Оттуда ответили.　

— Заходи, — сказал он.　

Ник зашел в небольшую комнату, в которой на старом, обшарпанном кресле перед столиком с открытой бутылкой коньяка и шахматной доской с расставленными фигурами сидел довольно грузный человек с тяжелым лицом. Он смотрел тяжелым невидящим взглядом куда-то вниз. Ник никогда не видел его до этого.　

— Вот, Андрей Иванович, привел, — сказал охранник.　

Надеждин поднял голову, рассмотрел Никиту и указал ему на стул, на который тот сразу же сел.　

— Значит, ты и есть Никита? — спросил он, разглядывая его с любопытством.　

— Да, — сказал он.　

— В шахматы играешь?　

— Немного.　

— Как конь ходит?　

— Буквой «Г».　

— Гроссмейстер, гроссмейстер! Да, брат, не таким я тебя представлял в своих мечтах. Ты казался мне таким же решительным и сильным джигитом, как сам Шамиль. Как он, кстати, жив, здоров? Чем занимается?　

— Не знаю.　

— А меня ты знаешь?　

— Нет.　

— Если бы я был королем, то тебе отрубили бы голову. Не знать меня. Это хорошо. Слона-то я и не приметил. Я тебе верю. Если ты не знаешь меня, то скоро должен узнать. Узнать и забыть. Понял?　

— Да.　

— Как ходит слон?　

— По диагонали.　

— Правильно. Ты когда-нибудь был до этого на нашей славной толкучке?　

— Кто же на ней не был?　

— Верно сказано. Так вот, значит, дорогу обратно найдешь. А идти нужно по диагонали. И как можно быстрей, чтоб не опоздать. А что это у тебя там в руке?

— Пластинка. Оперное пение. Купил только что.　

— Зачем тебе оперное пение? Ты что, из консерватории?　

— Нет, меня послал к вам Шамиль.　

— А оперное пение?　

— В подарок.　

— Шамиль. Правильно, сынок. Шамиль… А что сам Шамиль? Как поживает? Что слушает? Может быть, он тоже любит оперное пение? Как его голосок? Не хрипит, не кашляет? Или он любит оперетту, а? А может быть, Шамилю по душе французский королевский балет? Никогда не спрашивал его об этом. Давно что-то его не видел. А увидеть бы хотелось, конечно, ай как хотелось. Почему же он сам не захотел приехать?　

— Я не знаю, — сказал Ник.　

— Не знаешь. Правильно. Это он тебе сказал — на все отвечать: не знаю? Конспиратор чертов! Значит, ты — свой человек. Правильно. А что тебе Шамиль велел сделать?　

— Получить пакет.　

— Получить — а дальше?　

— А дальше незамедлительно привезти к нему.　

— У тебя есть еще по дороге дела?　

— Нет.　

— Значит, ты прямо к нему?　

— Да.　

— Глупо, глупо.　

— Почему?　

— Он скрывается от нас, а между тем если ты едешь прямо к нему, то нам ничего не стоит узнать, где он. Правильно? Или ты будешь молчать, даже если тебя будут пытать? Нет, не будешь. Мы бы положили тебя на кровать, поставили бы погромче твое оперное пение и утюжком тебя, как рубашку… Как в фильмах про русскую мафию. Ты любишь фильмы про русскую мафию? Всегда изображают каких-то идиотов вместо людей. «Новый русский», «новый русский»! Ну и что? А я ни разу не видел того «нового русского», которого показывают в кино. Даже обидно. Придумали себе тип. И так его, и эдак, со всех сторон, как мухи, обсидели. Глумятся, бедные сочинители. Что ж, их простить можно. Они за копейки медные трудятся — можно иногда и поглумиться. Глупо, глупо…　

Надеждин налил себе еще немного коньяку. Выпил, крякнул, взял с шахматной доски черную пешку, подмигнул Нику и занюхал пешкой выпитое. А затем вдруг, спохватившись, спросил:　

— А ты что же, будешь?　

— Нет, — отказался Ник.　

— Почему? Из принципа? Или вообще не пьешь? Учти, тот, кто не пьет, всегда проигрывает.　

— Нет, пью.　

— Пей сынок, правильно, и пей побольше. Так что ж? Со мной разве не выпьешь? Ломака ты! Ну и черт с тобой! Правда глупо. Совсем как в кино все. Ну ты не бойся, ладно, как там тебя…　

— Никита.　

— Да, Никита. Модное имя. Ненавижу старину. Люблю шахматы. Не бойся нас. Все будет в порядке. Хеппи-энд и все такое. По полной программе. Как в фильмах. Ты же знаешь, что, по законам Голливуда, коммерческий фильм, ну то есть заранее запланированное говно, не может кончаться плохо? Так что не дрейфь, парень. Все будет как в сказке. Тем более что договор есть договор, дело святое. А он, как известно, дороже денег. Или чего там он дороже, Егорушка?　

— Денег, — подтвердил Егор, стоявший у двери.　

Ник видел, что Надеждин сильно пьян.

— Денег, — повторил Надеждин. — Машина где, Никита?　

— На площадке, — сказал Ник.　

— Так далеко? Надо было прямо к клубу подъехать. И по лестнице сюда! Как здорово бы, а? Сразу в дамки! А, это шахматы! А в шашки ты как? Тоже гросс?　

— Умею.　

— Умею! Что за упаднический голос, что за… Хотя, конечно, черта с два сейчас в такой толчее подъедешь. Ну ничего. Не бойся. Егор проводит тебя. Егор, будь добр, дружок, подойди к столу, возьми из ящика там сверток.　

Егор сделал все, что просили. Надеждин подал его Нику.　

— Держи крепче, парень. И сразу же к Шамилю. Понял?　

Да.　

— За пакет головой отвечаешь. Голова твоя недорого стоит, но тебе она все равно всех голов дороже. Правильно?　

— Правильно.　

— Здесь подарочек Шамилю, — напутствовал Надеждин. — Я думаю, он очень удивится, правда. Чудак твой Шамиль, большой чудак. Этакая эсхатологическая личность! Тайна мадридского двора за семью печатями. Ну да бог с ним! Все понял?　

— Да.　

— Приступай.　

Проводы охранника оказались первой неожиданностью, о которой он не был предупрежден. Видно, в пакете было и в самом деле что-то важное и дорогое, раз к нему приставили охранника, и Ник не сомневался теперь, что все в порядке и скоро он отделается от своего неприятного поручения и привезет героин Шамилю.　

Охранник подвел его к самой площадке, но не спешил уходить.　

Ник достал ключи и отпер дверь белого «фольксвагена» с номером АК 684.　

Охранник не отходил.　

— Все, — сказал ему Ник. — До свиданья.　

— Всего хорошего, — холодно ответил Егор, но не отошел.　

Вся беда заключалась в том, что Ник не умел водить автомобиль и даже понятия не имел, как тот заводится, и теперь, если охранник не отойдет — а он был нарочно приставлен толстяком для того, чтобы проследить, чтобы все прошло гладко и он уехал, — то Ник может попасть в довольно смешную ситуацию.　

Догадки Ника оказались верными. Когда он бросил пакет на переднее сиденье и недоуменно посмотрел на охранника, тот сказал, как бы оправдываясь:　

— Мне приказано дождаться отъезда. Там на углу менты. Если они остановят, то я смог бы помочь.　

— Да я и сам с ними поговорю, — сказал Ник.　

Но охранник не отходил.　

Ник достал мобильник и набрал номер Ольги.　

— Алле? — Это был ее голос.　

— Это я, — сказал он.　

— Никита, ты? Ты откуда? Что происходит? Что он хочет от тебя?　

— Кто?　

— Шамиль. Он звонил уже несколько раз. Это мое поручение связистки. Что все это значит?　

— Потом расскажу.　

— Быстрее приезжай.　

— Хорошо. А пока вот что. Передай, что пакет я только что получил.　

— Он хочет, чтобы ты участвовал в этом?　

— В чем в этом?　

— Мне кажется, здесь что-то не то, Никита.　

— Да брось ты.

— Ты уже знаешь, что там? Ты раскрывал его?　

— Нет.　

— Отдай ему так. Прошу тебя!　

— Постой. Я не могу долго говорить.　

— Отдай ему так. Ты не знаешь его. Он страшный человек! Он способен на все! Господи, ну почему я все это допустила!　

— Слушай, передай, что я все получил. Поняла? Я перезвоню тебе через некоторое время.　

Ник закончил разговор, бросил мобильник на сиденье и, высунувшись в окно, сказал Егору уверенно:　

— Все в порядке, парень. Будешь курить?　

— Нет.　

— А я покурю и поеду. Все в порядке. Передай своему шефу, что все в порядке.　

— Ладно.　

— Пока.　

— Только давай побыстрее. И спрячь его куда-нибудь подальше. Зачем на переднем сиденье?　

— О’кей. Я все понял. Ты видел «Полицейские на страже»?　

— Нет.　

— Обязательно посмотри. Фильм — полный атас. Похож ты на одного парня в том фильме.　

И охранник ушел.　

Ник дождется, когда тот скроется из виду, ключом разрезал пакет. В нем была коробка. Он осторожно стал открывать ее.

Глава 13

«КРЕСТНЫЙ ОТЕЦ»

Уже четверть часа каждые полминуты Шамиль названивал Ольге:　

— Ну как, ничего?　

— Ничего, — отвечала она.　

Она сидела перед телефоном у зеркала и смотрела на маленькие кварцевые часы, поставленные на столик.　

— Не звонил?　

— Нет, говорю.　

Ольга злилась и даже готова была наорать на Шамиля, но делала над собой усилие и с трудом сдерживалась.　

Он звонил снова и снова.　

— Ну как, ничего?　

И она ненавидела его за это хладнокровное, убийственное «ну как, ничего».　

Она чувствовала: происходит что-то важное, что-то странное и тяжелое, как для Шамиля, так и для Никиты, но что — понять не могла. Обо всем этом деле она знала совсем немного. Она должна была быть дома как связистка, только в этом заключалась ее задача. Внезапно возникшие странные отношения Никиты и Шамиля, особенно после всего, что было раньше, пугали ее. Она отговаривала Никиту участвовать во всем, что предлагал Шамиль. Во время их последнего разговора по телефону, накануне, она убеждала его, что лучше никуда не идти и просто скрыться. Она говорила, что может спрятать его у своей бабушки, которая жила в Угличе, а сама, если ничего не изменится, уедет из Москвы и будет с ним.　

Никита был неумолим. Он верил в благополучный исход так сильно, как будто сам все придумал и знал наверняка, что впереди успех.　

И вот теперь этот первый нелепый его звонок, как будто кто-то стоял рядом и слушал, после которого — молчание. Что оно может означать?　

— Что он сказал тебе?! — кричал на нее Шамиль.　

— Сказал, что все получил…　

— Он вскрыл его?..

— Кого?　

— Да не кого, а чего! Пакет! Он вскрыл его?!　

— Не знаю. Он сказал только, что получил. Нет, не вскрыл. Точно не вскрыл. Я вспомнила.　

— Вспомни еще что-нибудь!　

— Я не помню.　

— Зачем он звонил?!　

— А я откуда знаю?　

— Но я тоже ничего не знаю!　

— Шамиль, успокойся! Почему бы тебе самому не позвонить ему? Зачем в этом деле нужна еще и я?　

— Так нужно, Оля. Я знаю. Я все рассчитал. Прошло уже так много времени… Да, жаль, жаль, если это так.　

— О чем ты?　

— Ни о чем.　

— Где ты сейчас находишься?　

— В одном тихом месте.　

— Сейчас позвонит Никита.　

— Да-да, ты права, нельзя занимать телефон. Я перезвоню тебе.　

«Шевроле-тахо» стоял перед вторым терминалом аэропорта Шереметьево.　

Нельзя сказать, чтоб это было особенно тихое место. Кругом разъезжали автомобили и автобусы, в окна был слышен рев стоящих неподалеку авиалайнеров. На стоянке громко ругались таксисты. Шамиль выглядывал из окна, курил, запивая остатки дыма минеральной водой.　

Только позавчера еще в американском посольстве он получил визу и купил в агентстве билет до Лос-Анджелеса.　

Регистрация заканчивалась ровно через час. Время еще есть. Он не хотел улетать и пытался убедить себя в том, что все нормально, что всему виной его последние страхи и то отчаяние, которое стало главным его врагом после гибели брата. До того он никогда даже не подозревал о существовании этого чувства… Оно приходило внезапно, оно заставало его врасплох в самые неподходящие минуты и в самых неподходящих местах. Но не с тех пор, как его положение на толкучке снова зашаталось, а гораздо раньше, опять же после гибели брата. Что теперь делать? Он думал об этом все дни. Все перепуталось у него в голове. Он стал совершать промахи. Он не был ни в чем уверен. Что теперь делать? Он не знал. Всегда он думал, что надежно огражден от всего мира и от того холода, который веет кругом даже на самых защищенных людей. Теперь он не был ни в чем уверен.　

После похорон Ахмата все изменилось, все так резко изменилось.　

Он надеялся, он все еще надеялся… И главным образом потому, что не хотел теперь гибели этому ни в чем не повинному парню мальчишке, другу и, возможно, жениху Ольги. И получалось так, что он послал его сегодня на смерть.　

С самого начала с маниакальной уверенностью он знал, что в пакете бомба.　

Зачем ему, Шамилю, чья-то жизнь, жизнь этого хлюпика, этого молокососа, жизнь, которая не стоит и того, чтобы вытереть об нее ноги? Его, как казалось Шамилю, любит Ольга. Ну как можно любить это ничтожество?! Вчера, разговаривая с ним, он понял его, этого Ника. Десять лет назад Шамиль был точно таким же, как он, с такими же примитивными, грубыми, слабыми понятиями о жизни. И оставался таким до недавних пор, до смерти брата, до встречи с Ольгой.　

И теперь, когда он, как казалось ему, изменился, стал смотреть на мир совсем другими глазами, когда какая-то завеса только-только начала приоткрываться в нем, эта девочка, Ольга, выбирает не его, мужественного, сильного, спокойного, повидавшего жизнь, а того парня. Почему? Почему так? Может быть, она просто боится его? Может быть, он кажется ей слишком взрослым? Скорее всего, так. Что еще? Можно не любить его, Шамиля, это понятно. Но как можно любить того, кто сейчас послан им на смерть? Того, кого, может быть, нет уже в живых?　

Свое американское будущее он представлял себе с трудом. Что будет делать там, куда поедет после того, как найдет Хакима Хаджисеитова, если вообще сумеет его найти.　

Полная неизвестность. Он, привыкший обо всем думать заранее, теперь старался вовсе не думать об этом, а если какая-нибудь мысль сама собой приходила на ум и заставляла строить планы или чего-то желать, он гнал ее подальше, сжимал челюсти и слышал внутри себя какой-то тяжелый и отчаянный скрип. Будущее его было призрачно. Да, он уже имел несколько счетов в тех же банках, в которые переводил свои миллионы и Хаджисеитов. Но деньги не главное. Как он теперь будет там один? Совершенно один, и никого рядом?　

Шамиль снова подумал об этом парне. Взял телефон и набрал его номер. Номер не отвечал. Он не мог объяснить себе, зачем устроил всю эту конспиративную историю со связисткой. Для большей безопасности? Чтобы никто не мог вычислить его номер? С точки зрения безопасности подключать к делу еще одного свидетеля было безумием.　

Номер не отвечал. Шамиль волновался.　

Почему он не отвечает? Неужели?..　

Он снова стал думать о своем, и мысли опять привели его к размышлениям об Ольге. Неужели он ошибается в ней? Не все же женщины таковы, как она? Да и какая она женщина? Девчонка, дура. Была у него женщина, настоящая, терпеливая, стойкая. Где она теперь, Стелла? Наверное, дома. И может быть, ждет его. Он не звонил ей уже около месяца. Почему? А ведь вспоминал ее. И вспоминал много раз. Почему он не позвонил ей? Даже перед отлетом. Боялся риска? Боялся, что Стелла потребует последней встречи, а он не сумеет ей отказать? А она обязательно потребует. Чего, чего боялся он так все последние дни?　

Он снова набрал номер Ольги.　

Голос радостный, голос надежды отозвался оттуда. Но, услышав его, Шамиля, вопрос, совсем изменился. Изменилось все: интонация, звук, дыхание… Она ждала не его звонка.　

Он не звонил. Неизвестно, что с ним. Никто не может дать ответ на этот вопрос. Шамиль представил себе сейчас толкучку, бурную торговлю, сотни автомобилей вокруг, толпы людей и среди всего этого чуть подальше, на площадке, вдруг прогремел глухой, но внушительный взрыв, заряд, предназначенный для него.　

Он посмотрел на часы. До конца регистрации оставалось полчаса. Нужно было идти. Если он еще не позвонил, значит, все кончено.　

Он включил радио и стал слушать криминальную хронику.　

Вдруг передали: «Сегодня днем в Москве прогремел очередной взрыв…»　

Он резко выключил. Поднял глаза. Посмотрел вокруг себя. Все оставалось по-прежнему. Но случилось то, о чем он заранее знал…　

Он вышел из автомобиля, бросил на сиденье ключи и, не захлопнув дверь, направился в зал. С собой у него был всего один небольшой кейс.　

В зале у входа в таможенный коридор тянулись очереди отбывающих. Он прошел в кафе и за столиком под искусственной пальмой выпил чашечку кофе. У горевших экранов телевизоров стояли пассажиры. В зале было разрешено курить, и он выкурил сигарету. Проезжали на маленьких машинах уборщики. На табло пробегали новые строки. «Вот она, настоящая жизнь крестного отца: чашечка кофе перед отлетом в Америку». Только что теперь будет? Надо ехать. Ждать нечего. Предупреждением Сергеева нельзя пренебрегать. Все слишком серьезно. Он все равно уедет. Он зря послал туда этого парня.　

Что-то похожее на сожаление мелькнуло у него в голове, но так же быстро исчезло, уступив место чувствам более надежным и верным.

Ник осторожно стал открывать коробку, залепленную скотчем. Вокруг его «фольксвагена» никого не было, он еще раз осторожно поднял глаза и осмотрелся. Никого. Охранник давно ушел.　

Под крышкой было письмо в желтом конверте, адресованное Шамилю. Он не знал, следует ли ему читать это письмо, покрутил его в руке и отложил. Под письмом и бумагой были два свертка: один маленький, тонкий, очень похожий на книгу. Он раскрыл его и увидел обыкновенную кассету BASF на 185 минут без всякой надписи. Что на кассете — было неясно.　

В другом свертке находилось что-то тяжелое, и он отдельно был залеплен скотчем. Он развернул и его. Там оказались деньги, доллары в банковской упаковке. Ник пересчитал их по пачкам, и вышло ровно двести пятьдесят тысяч. Двести пятьдесят тысяч долларов — и никакого героина. Он ничего не понимал. То ли Шамиль разыгрывает его, то ли он сам ничего не знает о деньгах. Вся эта история с конспирацией. Шамиль чего-то боится. Шамиль едет не сам, а посылает его. Сегодняшний разговор с толстяком, который передавал этот пакет. Все было странно.　

Он набрал номер Ольги. Номер был занят — раздавались частые резкие гудки.　

Он снова набрал, но что-то удержало его…　

Ник отбросил телефон и взял в руки конверт с письмом, пытаясь разглядеть его на свету.　

Ничего особенного. В конверте лежало письмо.　

Он не знал, что делать: открыть это письмо или позвонить Ольге, чтоб она срочно передала Шамилю о его странной находке.　

Пересилило любопытство. И все усиливавшееся чувство опасности. Он чувствовал: что-то здесь не то, что-то здесь не так.　

Он раскрыл конверт и прочитал следующее письмо:　

Дорогой наш Шамиль! Еще раз даем тебе возможность убедиться в нашей честности перед тобой и наших обязательствах. Эти деньги — наш долг тебе за последние двое торгов. Заметь, мы отдаем их, а не присваиваем себе. Отдаем, чтобы ты успел потратить их самым лучшим и единственно возможным способом. Уезжай, Шамиль. Уезжай как можно быстрее и куда хочешь. Ты всем уже просто осточертел. Ты никогда не умел вести дела по-людски, и никогда никто не любил тебя. Ну может быть, только я, но это не показатель, потому что я, как ты знаешь, человек слишком добрый и люблю всех на свете. Даже согласился, как ты видишь, не просто послать тебя подальше, как принято в таких случаях, а пишу тебе это душевное, искреннее письмо. Если же ты откажешься уехать и оставить всех нас в покое, то те съемки, которые проводились скрытой камерой у меня на студии (прости мне мое коварство!), могут стать известными более широкой публике. Прости, что я так поступил с тобой. Я снимал вас всегда, но не затем, чтобы　когда-нибудь воспользоваться этим. Нет, просто я люблю иногда пошалить. Прощай! С тобой было весело.　

Твой Мыс Доброй Надежды, (Ха-ха!)

Все еще больше запуталось. Деньги, съемки, предложение уехать.　

Подумав некоторое время, Ник взял с собой все, что ему дали, и вышел из автомобиля.　

Он направлялся по одной из пустых, не занятых торговлей аллей парка к тому месту, где работал Краснопевцев.　

Он хотел посмотреть содержимое кассеты. Он обещал Шамилю, что позвонит, как только вскроет коробку, но теперь он не спешил. Что-то здесь не то, понимал он, что-то от него скрывали.　

Краснопевцев был на месте. Он находился за столиком и яростно доказывал какому-то покупателю преимущество нового американского боевика под названием «Капкан для Джерома» по сравнению со всеми другими известными боевиками. Покупатель недоверчиво крутил в руке кассету и слушал его. Возле телевизора, показывавшего кадры из этого нового боевика, как всегда, толпились зеваки.　

— Слушай, Краснопевцев, — сказал он, — одолжи видак с телевизором.　

— Легко, — ответил Краснопевцев. — Что ты хочешь смотреть?　

— Вот эту кассету.　

— Что это?　

— Сам не знаю.　

— Валяй смотри.　

— Да, — сказал Ник. — Только знаешь что… Я внесу телевизор внутрь палатки.　

— Что там у тебя такое?　

— Просто я хотел бы посмотреть ее один.

— Слушай, Ник! Это значит тянуть провод, снимать ящики.　

— Я прошу тебя. Я сделаю все сам. Это очень важно и очень срочно.　

— Делай как знаешь, — махнул на него Краснопевцев.　

Ник отключил телевизор, и толпа разошлась. Он быстро оборудовал в глубине палатки место из заполненных ящиков и установил на нем телевизор так, чтобы не было видно с аллеи. Вставил в подкассетник кассету и, усевшись на ящике, стал смотреть. Качество съемки было не самым лучшим. Показалась комната, заставленная шкафами, посреди которой он сразу же узнал того толстяка, что передавал ему полчаса назад пакет. Толстяк пил коньяк. Затем появился и Шамиль, а вслед за этим и звук. Ник перемотал пленку. «Этот парень хочет украсть у меня самое дорогое». — «А что у тебя самое дорогое, Шамиль?» — «Ты перестанешь издеваться надо мной, Надеждин?! Ненавижу эту твою манеру вот так сидеть и смотреть склонив голову! Зачем тебе все это?! Какое твое дело?! Не лезь мне в душу! Я прошу тебя только об одном. В долгу не останусь. Поверь». — «И сколько ты хочешь за этого парня?» — «Без разницы. Сколько попросишь». — «А если я попрошу очень много?» — «Я сказал уже». — «Странно, Шамиль, странно. Ты, который решаешь такие дела, который совершенно спокойно разбираешься с такими людьми, как Шиманский, ты просишь меня разобраться с каким-то ничтожеством. Я не понимаю». — «Просто тебе проще. Ты ближе к народу. У тебя есть охранники. Это главное. Я же не прошу тебя убить его. Я прошу у тебя только одно: разберись с ним, выключи его на некоторое время. Он сильно мешает мне. Это ты понимаешь? И потом, мне не очень понятны твои намеки… Шиманский.　При чем здесь он? Он погиб. До сих пор еще не ясно, кто убил его, зачем его жизнь кому-то понадобилась».　

Ник перемотал пленку.　

«Шамиль, ведь все прекрасно всем известно. Кто убил Шиманского… Зачем притворяться? Ты обещал нам, что найдешь способ, и ты его нашел». — «Ты хочешь сказать, что я убил Шиманского?!» — «Ну почему ты? Не ты». — «А кто тогда?!» — «Твои люди». — «Ты говоришь чепуху». — «Нет». — «Ты пытаешься меня шантажировать». — «Не понял?» — «Ты понимаешь, что ты говоришь?» — «Да, Шамиль…» — «Ну да! Ну да! Это я его убил, несчастного идиота Шиманского! Ну и что?! Нанял своих людей, и они его сделали. Это правда! А что мне было делать, когда он обложил меня со всех сторон? Что?! Теперь тебе легко рассуждать на эту тему: ты сидишь в кресле, пьешь коньячок, все свои дела вы делаете чужими руками. Почему один я должен был пачкаться в его крови? А?..»　

Поблагодарив Краснопевцева, Ник вылез из палатки и побежал по аллее.　

Он все понял. Пришло время действовать. Пришедшие догадки медленно оформлялись в его голове в одну стройную идею. Почему Шамиль медлил? Где он сейчас? Чего он на самом деле ждал от этой посылки? Пока еще многое было неясно, но основное уже вычерчивалось.　

Он отошел в сторонку и позвонил Ольге.　

— Алло, Ольга, — сказал он. — Со мной все в порядке. Но тут такое дело… Что с Шамилем?　

— Он звонит мне каждую минуту.　

— Отлично!　

— Мне нужно ему что-нибудь передать?　

— Нет. Ни в коем случае. Подожди маленько. Я должен раскинуть мозгами.

— Слушай, правда с тобой все хорошо?　

— Олечка, со мной все в полном порядке. И даже лучше. Мне нужно подумать. Где он сейчас?　

— Шамиль?　

— Да.　

— Он звонил из аэропорта.　

— Из какого?　

— Из этого… Из международного. Шереметьево. Да, Шереметьево-2!　

— Так. Приблизительно то же, что я и думал. Слушай, Олечка. Он позвонит тебе еще не один раз. Ты должна сказать ему, что не знаешь, что со мной, должна сказать, что я не звонил. Ты все поняла?　

— Да. Но почему?　

— Пожалуйста, не беспокойся.　

— Я очень беспокоюсь.　

— Я скоро приеду к тебе. Я все объясню. По-моему, сегодня я неплохо крутанулся.　

— Что значит? Я ничего не понимаю! Ты можешь выражаться по-другому?　

— У нас будут деньги, Оля! Много, много денег!　

— Ты с ума сошел! Будь осторожен! Я очень боюсь.　

— Только нужно выждать, немного подождать. Поэтому, повторяю, когда он позвонит — ты не знаешь, что со мной.　

— Я, кажется, поняла. Хорошо. Я жду тебя. Ты скоро?　

— Не знаю, но я поймаю сейчас тачку — и сразу к тебе. Дома все обсудим. Пока.　

Как только он окончил разговор и снова повесил мобильник на пояс, то вдруг увидел, что издали по аллее навстречу к нему приближается Наташа. Она видела его и делала знаки, чтобы он задержался, и он попытался скрыться, но не так-то просто было скрыться среди толпы.　

— Теперь не уйдешь, — сказала она, хватая его　за рукав. — А ну-ка признавайся, где ты все это время скрывался?　

— Наташа, милая, мне некогда, я тороплюсь. — Он попытался вырваться из ее рук, но ему не удалось. Она держала его крепко.　

— Вау! Ник, ты приобрел себе мобильник?　

— Это не мой мобильник. Мне его дали.　

— Так я тебе и поверила! А ну расскажи, что с тобой происходит в последнее время.　

— Ничего.　

— Не отпирайся.　

— Прошу, отпусти меня. Мне нужно срочно бежать. У меня важное дело.　

— Ни за что, — сказала она. — Я тебя наконец поймала и теперь не отпущу. Я ходила к твоим ребятам, они сказали, что сами тебя уже давно не видели, что ты у нас теперь очень важный. А ну рассказывай.　

— Я ничего не собираюсь тебе рассказывать. Я прошу тебя только об одном: отпусти или я сам вырвусь.　

— Попробуй!　

Он попробовал, дернулся, но у него ничего не получилось.　

В эту минуту он с ужасом увидел, что потой же аллее, по которой пришла к нему Наташа, идет неторопливо охранник Егор.　

— Слушай, Наташа, — сказал он тихо, — давай отойдем куда-нибудь в сторону. Здесь слишком людно. Вон туда.　

— Слушай, Ник, — сказала она, — а может быть, ты сошел с ума, а? Признавайся-ка.　

— Наташа, мне нужно… Выпусти меня! Да отпусти же руку!　

— Какой ты хитрый! Нет, никуда не отпущу.　

— Пошли, пошли, отсюда! — уже почти шептал он. — Вон видишь, охранник? Нельзя, чтобы он видел меня. Давай отойдем.　

Егор уже приблизился почти вплотную.　

— Какой охранник?! — громко рассмеялась она. — Что ты выдумываешь?　

Егор обернулся и увидел его. Наташа взглянула сначала на него, затем на Егора и, кажется, поняла, что ошиблась. Но было поздно. Теперь уже сам Егор подскочил к нему и схватил его за рукав.　

— Эй, придурок! — закричал он. — Ты где должен быть?　

— Я… я… забыл здесь. Я вернулся на минутку…　

— А ну пошли со мной!　

— Никуда он не пойдет! — заявила Наташа.　

— А ты кто такая?!　

— А кто ты такой?!　

— Послушай, дура, если тебе жизнь дорога, отпусти и иди отсюда подальше!　

— Сам ты дурак! Отпусти! Я не позволю его трогать!　

Последовал короткий удар ладонью по шее.　

Она пошатнулась и тихо, как при замедленной съемке, упала на спину. Толпа вокруг них расступилась. Егор силой потянул его за собой.　

— Хорошо, что я рядом проходил, шеф сразу же что-то не то почувствовал в тебе. Кто ты такой, а? Кто тебя послал?　

— Шамиль.　

— Шамиль не водится с такими клоунами, как ты. Где он сейчас?　

— Я не знаю.　

— Ты нам все сейчас выложишь.　

У поворота Наташа нагнала их и неумело, по-женски вцепилась охраннику в руку. Тот одним движением освободился от нее, и она снова упала.　

Ник обернулся и увидел, как она поднимается и со злобным лицом снова бежит вдогонку. Когда она очередной раз схватила охранника, Ник попытался одним рывком освободиться от его руки, но тот, справившись с нею, тут же коротким ударом пресек его попытку. Не выпуская из рук заветную коробку, Ник повалился на асфальт. Охранник стал поднимать его, хлестать по щекам, но Ник не собирался идти дальше и делал вид, что теряет сознание. Егор достал рацию и попросил кого-то о помощи. Впервые его били на рынке. Впервые он валялся здесь в грязи, как валялись в грязи только пойманные воры.　

Охранник снова стал тянуть Ника, и ему удалось протянуть его почти на несколько метров. Толпа окружала их, и все с любопытством смотрели. Но никого из знакомых не было.　

— Вставай, придурок! — орал на него охранник. — Ты встанешь или нет?!　

— Сам придурок! — кричал ему Ник в ответ.　

И тут же получал короткий пинок ногой в живот.　

— Пошли со мной! Кому сказано?! А вы чего собрались?! Все по своим местам! Чего вы все смотрите?! Валите отсюда!　

Но толпа уходить не собиралась. И неожиданно охранник разозлился на толпу, бросил лежавшего Ника и ногами стал разгонять собравшихся людей. Толпа попятилась. Где-то в последних рядах упали и стали кричать. Кто-то получил тяжелый удар ногой. Но охраннику нужен был проход, и он толкнул нескольких стоявших здесь мужчин так сильно, что они тоже упали.　

Ник поднялся. Охранник подскочил к нему, ударил его в шею, и Ник снова упал.　

Охранник наклонился над ним, и в ту же самую секунду Ник почувствовал, как охранник падает на него. Подбежавшие сзади люди, недовольные тем, как охранник обращался с ними, начали избивать его.　

— Вставай! — прошептала ему Наташа.　

Ник поднял лицо. Охранник отбивался от толпы из нескольких людей, которым уже досталось — носы у них у всех были разбиты.　

— Вставай же! — снова зашептала она и потянула его на себя.　

Ник увидел, что со стороны клуба, размахивая дубинками, подбегает целый отряд охранников, вызванных, видимо, по рации. Он поднялся на ноги, схватил коробку с деньгами, и они с Наташей выбрались из толпы.　

— Стой! — услышал он.　

Это кричал охранник.　

— Ребята, ловите того!　

— Кого?! — крикнули ему в ответ.　

— Того, с коробкой!　

— Не видим! Разойдитесь! Пошли вон, отморозки!　

Ник побежал по главной аллее. Но быстро бежать по ней было невозможно. Они с Наташей пролезли между палаток, перемахнули через ограду и побежали по парку. Ник чувствовал, что все лицо его горит.　

— Быстрее! Быстрее! — поторапливала его Наташа. — Нужно успеть. Они могли передать своим на выходе и тебя будут ждать.　

— Что же делать?　

— Беги быстрее!　

Они бежали.　

Вдруг из-за палаток выскочили двое охранников и помчались за ними. Ник оглянулся и побежал еще быстрее. Дорога была уже близко. Но охранники бежали быстрее. Когда они уже почти нагнали его, Наташа крикнула ему:　

— Беги, я сама!

Он обернулся и увидел, что она, отстав, схватила двоих из них за рукава и повисла на них. Пока они справились с ней, Ник успел перебежать улицу и скрыться в одном из дворов. Он забежал в подъезд старого пятиэтажного дома и спрятался у стены за открытой дверью, второй входной дверью в подъезд.　

Он стоял в узком пространстве между дверью и стеной. Он слышал, как приближаются их шаги, как двое заскочили в подъезд, остановились прямо рядом с ним. Он затаил дыхание. Они прислушались.　

— Ты уверен, что он забежал именно сюда? — спросил один из них.　

— Да, я видел, — сказал второй.　

— Что же тогда? Надо бежать наверх.　

— Надо. Только я не слышал его шагов.　

— А если он здесь живет?　

— Он должен быть наверху.　

— А если он уйдет на крышу?　

— Слушай, значит, так… Я побегу вверх — ты оставайся здесь. — Он еще раз прислушался. — Не слыхать.　

— Кажется, кто-то дышит?

— Надо бежать наверх. А ты здесь. Смотри, если что. Я тебе крикну.　

Первый охранник побежал наверх.　

Ник слышал, как он говорит ему, поднимаясь по лестнице:　

— Ну что ты?.. Ты же ничего не сделал такого… Иди к нам… Где ты?..　

— Ну что? — спрашивал его оставшийся охранник.　

— Сейчас найдем, — донеслось оттуда. — Здесь чердак.　

— Мне идти?　

— Нет, подожди пока. Не надо. Стой где стоишь.　

Оставшийся охранник достал рацию и передал по ней, где они находятся.　

— Сейчас они будут! — крикнул он наверх. — Эй, ты меня слышишь? Что ты там? Как у тебя? Помочь?　

Ник стоял почти рядом с ним. Сердце его колотилось отчаянно, и он боялся, что этот стук могут услышать. Внизу, у себя под ногами, он разглядел половинку кирпича. Нагнуться было сложно, но все-таки он попытался. Нужно было на всякий случай вооружиться. Если они заглянут за дверь — другого выбора у него не будет. Он нагнулся и поднял с пола пыльный щербатый кирпич, похожий на челюсть.　

Его страж снова переговорил по рации:　

— Они уже у перекрестка!　

— Отлично! — донеслось сверху. — Здесь его нет.　

— Спускаешься?　

— Подожду. Если он заскочил к кому-нибудь в квартиру или все-таки скрылся в подъезде, нужно подождать. Ты слушай, слушай. Он должен как-нибудь выдать себя.　

Перед глазами Ника была одна узкая щель. Он слышал шаги охранника, слышал, как тот, засунув рацию в нагрудный карман, подошел ближе, и вдруг посмотрел в эту щель.　

Ник резко ударил от себя дверью и попал ему прямо по голове.　

Охранник отшатнулся, и в эту секунду Ник успел выбраться из своего укрытия и для верности ударил его половинкой кирпича по голове.　

Уже за спиной, выбегая, он слышал, как тот рухнул на пол.　

Он бежал вдоль дома, чтобы охранник, оставшийся на последнем этаже, не заметил его из окна. Затем повернул в сторону и помчался уже по другому двору. Пожилые женщины, сидевшие на скамейках, провожали его удивленными и настороженными взглядами. Он чувствовал, что силы на исходе, что бежать долго не сможет, он хотел снова заскочить в какой-нибудь подъезд и передохнуть, тем более что уже далеко оторвался от своих преследователей, но страх нес его дальше, а мысли, бежавшие быстрее его самого, говорили, что останавливаться нельзя, что могут сдать нервы, что старухи на лавках могут выдать — не охранникам, так первому попавшемуся-менту, — что все равно нужно бежать и бежать.　

Коробка была при нем. Его сегодняшний заработок. Его сорванный с кона куш. Он должен донести ее.　

Ник выбежал на улицу — он не знал, что это за улица, так далеко она была от толкучки и всех известных мест рядом с ней, — и, озираясь по сторонам, пытался поймать машину. Никто не останавливался.　

Он обернулся и увидел свое отражение в витрине: грязное лицо, перепачканное кровью, измазанная одежда, эта странная поза вора — в крепкой судороге сжимавшего свою добычу: коробку с деньгами и пластинку итальянских теноров.　

Рядом было кафе. Он забежал в него и попросил одну из девушек-официанток показать ему, где туалет. Девушка поглядела на него как на сумасшедшего. В туалете перед зеркалом он увидел себя и еще больше испугался. Времени было мало. Он наскоро оттер лицо, стряхнул верхний слой пыли с одежды и снова выскочил на улицу, предварительно выглянув и осмотревшись.　

Остановилась серая обшарпанная «семерка».

— Куда? — испуганно спросил водитель, разглядывая Ника.　

— Куда угодно! — закричал Ник. — И побыстрее!　

— Я туда не еду, — крикнул водитель. — Я домой!　

Но Ник уже сидел рядом с ним.　

— Пожалуйста, побыстрее, — просил он. — Я очень тороплюсь.　

Водитель, искоса поглядывая на него, крепко держался за руль.　

— Не бойтесь меня, — сказал Ник.　

— Я и не боюсь.　

— Так получилось… За мной гнались. Хулиганы.　

— Хулиганы? — удивился водитель. — Я такого слова не слышал уже лет пять.　

— Это почему?　

— Да вот не слышал, и все. Исчезли как-то хулиганы. Теперь все о бандитах говорят, их боятся. Хорошее было время, когда боялись одних хулиганов.　

— Но я-то на бандита не похож? — спросил Ник.　

— Ты-то? — Водитель снова покосился на него. — А я не знаю.　

— Ну правда! Посмотрите!　

— Ладно, ладно, вижу, что ты не Аль Капоне. Так куда тебя все-таки?　

— Лучше всего в Сокольники.　

— А может, лучше к метро?　

— В таком виде к метро? Чтобы меня сразу задержали?　

— Это правда. Вид у тебя не самый приятный. А кстати, почему у тебя такой вид?　

— Упал.　

— Упал, хорошо. Прекрасный ответ. А деньги у тебя хоть есть?　

— Есть, — твердо сказал Ник.　

Подъехали к дому Ольги.　

— Сколько с меня? — спросил Ник.　

— Ну, если рублей восемьдесят заплатишь — хватит.　

Ник порылся в карманах и вдруг ничего не обнаружил.　

— Что такое? — насторожился водитель. — Что, нет ничего?　

— Слушайте, а долларами возьмете? — спросил Ник.　

— А рублей у тебя что, нет?　

— Пожалуйста, быстрее, я очень тороплюсь! — Ник залез в коробку, достал пачку долларов, на глазах у изумленного водителя распечатал и сунул тому в руку стодолларовую купюру.　

— Эй, подожди, куда ты?! — закричал водитель ему вслед.　

— Не бойтесь! Они не фальшивые!　

— У меня нет сдачи!　

— Не надо!　

Ник добежал до телефона-автомата.　

— Алло, Ольга, — сказал он.　

— Да, привет, Никита, где ты? Что с тобой?　

— Я в порядке, Оля. Как ты?　

— Да что со мной будет? Я тоже в полном порядке.　

— Шамиль не у тебя?　

— Нет.　

— Где он?　

— В аэропорту.　

— Так, прекрасно!　

— Он звонит каждую минуту, ждет твоего звонка.　

— Послушай, я сейчас приду к тебе.　

— А ты где сейчас?　

— У твоего дома. Рядом с аркой. Только знаешь, если он позвонит, не говори ему, что я дозвонился тебе. Ладно?　

— Ладно. А что случилось?　

— Да. Я все тебе объясню. Ты поймешь. Пока дела обстоят не так плохо, как можно было бы предположить.　

— Давай быстрее ко мне.　

Он вбежал в подъезд, она ждала его в дверях. Они обнялись.　

— Ой, а это что такое? — спросила она, показывая на пыльную коробку.　

— Это так, чепуха, покажу после, — сказал Ник. — Смотри, что я тебе купил.　

Он показал ей пластинку с итальянскими тенорами. Ольга была счастлива.　

— Алло, Ольга, — сказал Шамиль. — Это Шамиль.　

— Я узнала, — спокойно ответила она.　

Ник стоял рядом с ней и все слышал. На столе перед ним лежала коробка с письмом к Шамилю и деньгами.　

— Я уезжаю, — сказал он. — Я звоню последний раз, чтобы попрощаться.　

— Куда ты уезжаешь?　

— Далеко, Ольга. В Америку.　

— Надолго?　

— Я же говорю, навсегда.　

— Навсегда? Вот странно. А зачем?　

— Не знаю. Я ничего не знаю. Я все решил по-другому. Я уезжаю.　

— Хорошо, Шамиль, ладно. Но только что с ним? Ответь мне. Он так и не позвонил.　

— С ним ничего особенного. Это не важно. Ольга, я хочу сказать, что… что ты не должна беспокоиться. Я скоро забуду тебя. И ничего не будет. И ты тоже забудь меня. Ладно?　

Она молчала.　

— Ты молчишь?　

— Да, — ответила она.　

— Почему?　

— А что я могу сказать?　

— Скажи хоть что-нибудь.　

Она снова молчала. Он стал выходить из себя.　

— Ну скажи хоть что-нибудь! Скажи, что тебе жаль. Что ты удивлена. Что я бессердечная сволочь. Что ты не знаешь теперь, что делать. Или наоборот, что ты рада, что наконец отделалась от меня. Скажи хоть что-нибудь!　

— Я не знаю что… — несмело ответила она.　

— Ольга, прощай, — сказал Шамиль.　

— Прощай, — ответила она.　

Он отключил связь. Оставалось еще двадцать минут до конца регистрации.　

Шамиль бродил мимо маленьких магазинчиков с яркими витринами, мимо сувенирных лавок с матрешками, куклами и прочей ерундой.　

Несколько раз он останавливался посреди этого огромного зала и словно засыпал на несколько секунд, или ему только казалось, что он видит себя в собственном сне. Он прошел дальше, обменял на доллары остатки рублей, имевшихся у него. И вдруг заметил магазинчик, торговавший видеокассетами. Сам не зная зачем, будто желая причинить себе боль, он вошел в него и стал разглядывать кассеты, выставленные в витрине. Здесь было много всего, хороший выбор. Он видел обложки тех кассет, которые при его непосредственном участии, в том числе и финансовом, выпускала его студия.　

Ничего этого больше не будет. Через две недели выйдет последний фильм, в который он вложился. Американский боевик с Чаком Норрисом. И все. И даже доходы от него поделят другие люди.　

Продавец, сидевший в углу, на стуле у телевизора, поднялся с места и спросил:　

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?　

— Нет, — сказал Шамиль. — Уже ничем.　

Продавец пожал плечами, развернулся и хотел снова сесть на стул, но остановился и снова спросил:　

— Новинки? Боевики? Фильмы ужасов? Гангстерские саги? Все у нас есть. Все самое лучшее.　

— Нет, спасибо, я все знаю сам.　

— Новинки самые лучшие. Их нет еще даже на толкучке.　

Он достал и положил перед посетителем несколько кассет. Шамиль, бросив на них беглый взгляд, сухо проговорил:　

— На толкучке они уже есть.　

— Готов поспорить, что нет, — сказал продавец. — У меня много знакомых на толкучке. Я знаю.　

— Вот что, — не слушая его, сказал Шамиль. — Новинки мне не нужны. А есть ли у тебя старые фильмы?　

— Какие, например?　

— Меня интересует только один фильм. «Крестный отец». Первые две части.　

— Есть, сейчас.　

Продавец нагнулся под стеклянный стеллаж, порылся в коробке и извлек оттуда запечатанную кассету.　

— Качество хорошее?　

— Вы же видите: фирменная упаковка.　

— Я повезу ее в Америку. Мне нужна идеальная кассета.　

— Кассета идеальная, — сказал продавец.　

— Хорошо, я верю тебе. Сколько?　

— Двести пятьдесят рублей.　

— Так дорого? На толкучке она стоит восемьдесят. А впрочем, черт с тобой. Доллары возьмешь? Возьми, у меня нет рублей.　

Шамиль бросил ему на прилавок десятидолларовую купюру, положил кассету в кейс и вышел.　

До конца регистрации оставалось пятнадцать минут. Очередь у таможенного коридора была уже небольшая. Он внимательно следил за временем. Ему хотелось как-то продлить свое пребывание. Там, за коридорами, в сияющем свете реклам, была полная неизвестность.　

Регистрация заканчивалась. Он подошел к проходу. Во внутреннем кармане пиджака стал искать паспорт. Мимо проезжал на чистящей машине немолодой уже человек в форме служителя аэропорта, уборщик.　

— Эй, — крикнул ему Шамиль, — стой!　

Тот сделал круг, возвратился и притормозил.　

— Подвезешь? — спросил его вдруг Шамиль.　

— Куда?　

— Куда-нибудь. До Краснопресненской набережной?　

Служитель тупо посмотрел на него.　

— Но ты же еще здесь, в Москве? — сказал Шамиль. — Это не так трудно, как может показаться. До Краснопресненской набережной. Нет?　

Тот развел руками.　

— А тогда знаешь что… Держи!　

Шамиль протянул ему свой сотовый.　

— Держи, говорю.　

Служитель не брал.　

— Пойми, глупый, я уезжаю. Навсегда уезжаю. Туда уезжаю. Понимаешь?　

— Вам пригодится, — сказал он.　

— Где? Там?　

Шамиль захохотал.

— Держи, держи, а то не пустят меня. Заканчивается регистрация. Ты задерживаешь меня. Держи. Позвонишь жене. Это удобно.　

Он сунул в его большую шершавую ладонь мобильник, помахал ему, ошарашенному, и вошел в коридор.　

Подошла очередь. Сначала пограничник проверил паспорт, билет и визу. Затем следовал таможенный контроль.　

— У меня здесь кассета, — сказал он таможеннику. — Нужно вынуть?　

— Зачем? Что за кассета?　

— Ценная.　

— Ценная?　

— Ну не то чтобы ценная. Дорогая.　

— Дорогая? Вы заполнили декларацию? Вы указали ее ценность?　

— Да, я заполнил декларацию. Она дорога мне как память. Понимаете? И я хотел спросить. Она не засветится, когда будет проходить контроль?　

— Нет, — сказал таможенник.　

Шамиль опустил свой кейс на широкую черную ленту конвейера. Таможенник включил мотор. Кейс стал ползти по ленте, скрылся в аппарате просветки, а затем благополучно вернулся, но уже с другой стороны.　

Шамиль взял его и пошел вперед.　

В кресле «боинга» Шамиль раскрыл кейс и достал кассету. Зачем она ему нужна? Что он будет с ней делать, когда прилетит, когда окажется там? Неужели он сможет выдержать еще хотя бы один просмотр любимого фильма? Мафия, Ахмат, Абхазия, перемешанная с Сицилией. Нет, ничего этого не нужно. И тем не менее он все-таки вез ее.　

Было душно. Кругом слышалась английская речь и были видны беззаботные американские физиономии. Перед ним находился маленький экран,　встроенный в переднее кресло. Рядом на сиденье плюхнулся огромный, баскетбольного роста, негр.　

Шамиль подозвал проводницу, проходившую по салону мимо.　

— Любезная девушка, — сказал он, — поставьте это.　

— Что это? — не поняла она.　

— Кассета.　

— Зачем?　

— Хочу посмотреть, когда взлетим. Это фильм. Вы же будете показывать нам в дороге какие-нибудь фильмы?　

— Да, но у нас свой репертуар. Мы не ставим по заказу.　

— Это классический фильм. Это лучший фильм. Я знаю, он всем понравится.　

Шамиль протянул кассету.　

— «Крестный отец»? Вряд ли. Есть инструкция, чтобы демонстрировать только спокойные фильмы, без стрельбы. Вряд ли вам разрешат. Я не имею права, тем более что не я этим занимаюсь.　

— А если я вас очень попрошу?　

— Нет-нет, мы не можем.　

— Ну пожалуйста, девушка. Вы такая красивая. Поставьте ее. Попросите, чтобы поставили. Это наш любимый с братом фильм. У меня был брат, мы смотрели этот фильм, еще когда были маленькими. Этот фильм — наша мечта. Вы тоже, наверно, смотрели. Его смотрели все. Старый добрый фильм о нашей жизни. В нем нет ничего такого. Его все с удовольствием посмотрят. Помните мелодию из него? Ее все помнят. Поставите?　

Негр непонимающе пялился на него. Проводница глядела то на Шамиля, то на негра. Ей было неудобно отказывать, видно было, что она хотела что-то сделать.

— Хорошо, я пойду, — проговорила она, — я спрошу, я попробую.　

— Пойди, моя милая, попробуй, — умолял Шамиль.　

— Но вообще-то это не в наших правилах.　

— Вдруг получится.　

— Я не уверена. Вряд ли что-нибудь получится. Но я попробую.　

Стюардесса скрылась в проходе. А Шамиль, уверенный, что она не откажет ему в просьбе, распечатал упаковку и вынул кассету.　

Кассета показалась ему странной. Он внимательно рассматривал ее. На ней не было ни одной голографической наклейки. Не стояло и наклейки, которую ставили на студии. Студии писали на самых дешевых — на «Конике», но это была даже не «Коника», а неизвестная кассета без всякой маркировки.　

Типичный левак, причем самого низкого качества, самый дешевый. Шамиль рассматривал ее с удивлением. Он давно не держал в руках левых кассет. Давно уже никто так не обманывал его. И вот эта кассета, единственное, что он хотел оставить от прежней жизни. Так что же теперь осталось? Он взял ее крепко в обе ладони, сжал и разломал. На колени тихо посыпались куски пластмассы и метры скрученной магнитной пленки. Его сосед с удивлением и опаской покосился на него.　

Проводница не возвращалась. Разломанная кассета была брошена под ноги. Носком ботинка он пнул ее вперед. Сосед спереди посмотрел себе под ноги, а затем, обернувшись, что-то спросил у него по-английски. Негр ерзал на своем месте и скалился. Слева какая-то пассажирка подозрительно смотрела на него. Он вспомнил, что он еще в Москве и что его еще могут остановить.

«Сейчас начнется». — подумал он. Но ничего не начиналось.　

Ему представилась картина: в самолет входят несколько крепких парней с автоматами, подходят к нему и говорят: «Вставай. Прилетел». Снова взгляды со всех сторон. Бежит проводница, рассказывая по ходу о подозрительном пассажире, желавшем смотреть фильм. Бежит тот идиот, Никита, до сих пор еще живой, и тоже что-то кричит. «Сейчас начнется», — снова подумал он. Где-то вдалеке с твердым, тупым звуком захлопнулись двери. Еще раз пробежал по салону, придерживая правой рукой фуражку, какой-то человек в синей летной форме. Прошло минуты три-четыре. Затем еще какое-то время. Самолет плавно тронулся и покатил к взлетно-посадочной полосе. Шамиль откинулся назад, расправил плечи, закрыл глаза и медленно погрузился в сон.

Глава 14

ИНДОНЕЗИЯ

— Откуда, откуда у тебя столько денег? — не понимала Ольга.　

— Я заработал их! — гордо говорил Ник, перекладывая их из пакета в коробку и не глядя на Ольгу.　

— Столько заработать?.. Не понимаю. Слушай. А может быть, не надо?..　

— Что не надо? Смотри, какие толстые пачки! Ты когда-нибудь видела столько бабок?　

— Я говорю, может быть, не надо?　

— Чего не надо?　

— Ничего этого не надо.　

— А, глупости! Не бойся ты! Все будет в лучшем виде. Я тебе обещаю. Не бойся. Я тоже боялся.　Когда в первый раз после торгов шестьсот баксов в рублях вез — как страшно было! А чего, спрашивается, боялся? Сам теперь не пойму. Не привык. Так что не говори так, Ольга. Это же деньги! Если бы у нас с мамой раньше было столько денег — как хорошо бы мы жили.　

— Мне кажется, что и без них можно… — сказала Ольга.　

— Я же не говорю, что в деньгах счастье. Пойми ты. Конечно, можно и без них. Можно я пока сюда пустой пакет брошу?　

— Бросай.　

— Но только без них все как-то… сама понимаешь.　

— Ты уверен, что тебе ничего не будет?　

— Что ты имеешь в виду?　

— Но это же очень большие деньги?　

— Чепуха! Я теперь ничего не боюсь. Да мне и плевать на все. Вот что, Оленька. Мы должны поехать с тобой в кругосветное путешествие.　

— Куда?　

— В кругосветное путешествие. Я все придумал. У меня есть одна идея. Завтра встречаемся в ресторане. Я, правда, не знаю еще никаких ресторанов. Какой ресторан лучше?　

— Я не знаю.　

— Но вы же ходили с этим… с Шамилем?　

— Ты же не собираешься вести меня в тот же самый ресторан?　

— Да, верно. Прости, я не подумал. К тому же это, наверное, и небезопасно — ходить по тем же ресторанам. Вот возьми. Здесь сорок тысяч.　

— Сорок тысяч долларов?　

— Да, подсчитал. Это маленькая часть того, что теперь у нас есть. На всякий случай. Кое-что можешь потратить.　

— Я ничего не хочу тратить.　

— Возьми, прошу тебя, спрячь. Вечером позвоню из дома. Завтра встречаемся.　

Ник завернул деньги в несколько целлофановых пакетов, взял их и вышел от Ольги. Перед дверями подъезда он остановился и подождал. Никого. Он осторожно выглянул. Никого не было. Мимо подъезда проходили две пожилые женщины. Он подождал, пока они подойдут ближе, и пошел перед ними. «Если что, будут свидетелями. Во всяком случае, при людях меня побоятся тронуть». Он прошел арку и вышел на улицу. Вначале он хотел ехать на метро, но побоялся, что наряд может остановить его и проверить.　

В кармане была сотня рублей, занятая у Ольги. Он остановил машину и поехал домой. В киоске у своего дома он купил рекламный журнальчик и, поднимаясь по лестнице, решил, в какой ресторан они завтра пойдут.　

Это был ресторан «Три быка», в самом центре, на Малой Бронной. В рекламе сообщалось о «живой музыке», «самой лучшей европейской и азиатской кухне». Все оказалось по-другому. Из двух огромных деревянных колонок неслась старая, немодная музыка, которую на толкучке уже давно перестали продавать. Кухня была самая простая: котлеты, картофель, салаты, пиво. В темном зале за низкими столиками, низко склонив бритые розовые головы, сидела молчаливая подозрительная публика. Похоже, что это был один из многочисленных бандитских ресторанчиков, «для своих».　

Ник встретил ее у входа с огромным букетом красных роз. Их усадили за крайний, самый неудобный столик недалеко от выхода. Она положила розы на стул. Каждый раз, когда кто-нибудь из посетителей «Трех быков», какой-нибудь очередной лысый тип с бриллиантовым перстнем, проходил мимо и бросал жадный взгляд на Ольгу, Ник содрогался и ему хотелось плакать.　

— Я не знаю, как начать, — сказал Ник, — как-нибудь надо же… У меня к тебе есть деловое предложение…　

— Деловое предложение?　

— Ну нет… не так, просто дело. Даже не дело, а еще проще.　

— Любопытно. Что же ты имеешь в виду?　

— Я даже не знаю, как это сказать… В общем… выходи за меня замуж.　

— Но почему же ты говоришь это именно сейчас?　

— Потому что мы можем сыграть свадьбу. Раньше я не мог себе этого позволить.　

— Чего?　

— Сыграть свадьбу.　

— Но ты никогда не делал мне предложения.　

— Ольга, но ты же понимаешь…　

— Ты думал, я откажусь?　

— Нет… то есть да… ну в общем, я не знал, как это. А теперь я все продумал. Мы едем с тобой в кругосветное путешествие. Представляешь? Сначала самолетом в Индонезию.　

— Почему в Индонезию?　

— Это самое модное место. Я все узнал. Сто тысяч островов. Лето круглый год.　

Ник подумал, что объявление об Индонезии прочитал вчера в том же самом рекламном журнальчике, в котором узнал и об этом ресторане.　

— Там пробудем неделю. Катание на черепахах, удивительные экзотические магазины и все прочее. Дальше: самолетом в Восточную Австралию. Лучшие пляжи на всем Индийском океане. Даже лучше, чем в Кении. Но в Кению мы тоже едем, сразу же после Австралии. Понимаешь, какой маршрут? Дальше — самолетом в Бразилию. Из Рио　на круизном пароходе до Ямайки. Еще я хотел на Кубу, но мне отсоветовали. С Ямайки сразу же в Америку. Ну а потом — Европа. Париж, Венеция, Рим, Лондон, Испания, Швейцария. Хорошо все-таки, что ты у меня знаешь английский. Если б поехал сам, мне было бы очень трудно. Надо бы взять у тебя несколько уроков английского. И все это займет ровно три месяца. Я все подсчитал. Есть у тебя загранпаспорт?　

— Нет.　

— Плохо. Ну ладно. С этим мы что-нибудь придумаем. Придется доплатить сто долларов в фирму — за один день сделают.　

— Слушай, но это же ужасно дорогое путешествие, — сказала она. — Ты потратишь все свои деньги.　

— Да что ты! — сказал Ник. — Теперь я слишком хорошо знаю, как они достаются. Нет, совсем немного потратим. Правда. Я все подсчитал. Остальное буду вкладывать.　

— Вкладывать? Во что?　

— Пока что еще не решил. Ну что, ты согласна?　

— Я не знаю, нужно подумать…　

— Да ты что!　

— Нет, я так не могу, — сказала она. — Мне нужно подумать.　

— Хорошо, думай.　

Поздно вечером он проводил ее домой. Он выходил из арки, как вдруг увидел в темноте знакомую фигуру. «Шамиль… Что он здесь делает?» Он бросился обратно в подъезд. Человек, похожий на Шамиля, шел к подъезду. Он выглядывал из двери. Тот приближался. Спустя минуту он прошел мимо подъезда, и в свете фонаря Ник разглядел его. Он был так же смугл и темен, как Шамиль, но это был явно не он. Он вышел из подъезда. В комнате Ольги горело окно.　

«Проклятая толкучка, проклятый рынок! В кого я там превратился! В психа, в неврастеника, в идиота! Полгода — и такой результат! Что со мной? Неужели это навсегда? И вчера тоже — пригласил Ольгу в ресторан! Зачем? Как будто не мог просто по-человечески. Вот идиот-то, вот идиот!»　

Он вышел на дорогу, поймал машину и поехал. Это была «семерка», как тогда, когда он убегал. Внезапно он почувствовал волнение и дрожь. Ему снова казалось, что за ним гонятся.　

«Псих, неврастеник, идиот!»　

— Ты кому это? — спросил шофер.　

— Что — кому? — очнулся Ник.　

— Ну, ты только что сказал: псих, неврастеник, идиот.　

— Я? Вслух?　

— Да.　

— Черт! Я не знал, что скажу вслух. Я только подумал. Неужели я сказал вслух?　

— Да, ты сказал: псих, неврастеник, идиот.　

— Простите, это я сам себе, — проговорил Ник. — Сам себе.　

Шофер ничего не ответил. Ник боялся думать. Слова выдавали его, как преступника. Он мог бы снова проговориться. Он должен молчать. Неизвестно, что за шофер и откуда он взялся. Нельзя, чтобы он подвозил его к самому дому. Конечно, все чепуха. Но на всякий случай. Нужно попросить притормозить за квартал до дома.　

И все-таки он не мог не думать. Он думал о пакете с деньгами, спрятанном дома, под крышкой старой радиолы в его комнате, об Ольге, о Шамиле. Деньги не грели его, а жгли. За последнее время он зверски устал — ему мерещилась всякая дрянь. Нужно отдохнуть, нужно расслабиться. «Индонезия, Индонезия!» — пробежало у него в голове. Можно сойти с ума. Нет, нужно взять Ольгу и еще до свадебного путешествия куда-нибудь убежать. И тогда все будет в порядке. Все забудется. Проклятые рыночные призраки побледнеют и скроются. Никто не найдет ни его, ни Ольгу. И главное, сама толкучка, шутя за какие-то полгода слепившая из него своего верного торгаша, наконец отстанет. Никого не было, все только приснилось: Шамиль, Борода, склад, клуб, Наташа… Но только что делать с Георгием? И как объяснить себе появившиеся деньги? Нет, все равно — все будет по-прежнему, как тогда. И даже значительно лучше, спокойнее, добрее… Так он надеялся и верил.

Оглавление

Часть первая

Часть вторая