Тихий шепот любви [Виктория Роа] (fb2) читать онлайн

Возрастное ограничение: 18+

ВНИМАНИЕ!

Эта страница может содержать материалы для людей старше 18 лет. Чтобы продолжить, подтвердите, что вам уже исполнилось 18 лет! В противном случае закройте эту страницу!

Да, мне есть 18 лет

Нет, мне нет 18 лет


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Тихий шепот любви

Глава 1

Все потухло. Потухший город. Серость неба, что раньше было чистым, голубым, сейчас напоминает больше небо прокаженного курильщика, что заснул со своей самодельной сигаретой во рту и пустил дыма так, что большинство людей просто погибло при пожаре, задохнулись удушающим дымом, что так любят называть воздухом. Серое, тоскливое небо, заполненное тяжелыми тучами, из которых вот-вот, и польет проливной дождь, а ты снова окажешься на улице без зонта, и лишь задрав воротник своего пальто, будешь укрываться от этих жестких капель, от этого небесного плача. Дождю все равно на тебя, и на то, что случится после. Ему все равно на твой кашель, на твой давно не излечимый бронхит, и хрипы. Он просто льет. Те, кому посчастливилось вовремя раскрыть свой зонт, смогут с особым упоением познать разочарование. Порыв ветра, и вот ажурный зонтик маленькой девочки уносит далеко в небо, но, когда он упадет на землю в хороводе с грязными листьями, хозяйка будет уже далеко. Слишком далеко, чтобы забрать его. И останется этот грязный, детский, ажурный зонт в дождевой луже, и только редкий ветер будет его двигать из стороны в сторону. Город в дождь вымирает. Потухшие люди.

Военный конфликт берет свое. Жить в этом городе в злосчастные сороковые — добровольная каторга. Эшафот, на который ты идешь сам, и при этом, совсем не боишься того, что ждет тебя завтра. Можно сбежать. Можно скрыться. Можно просто забыться. Можно смешаться с потухшими вокруг людьми, и превратиться в серую массу, чтобы стать просто незаметным для власти, для ночных охотников, что ведут свою войну с теми, кто против нее. Жить здесь в это время — отсутствие силы воли, возможности, чтобы почувствовать новый воздух. Почему я так говорю? Потому что, сама хотела бы сбежать прочь, но только есть причины, что держат меня здесь. Держат меня в этом городе моих разбитых мечтаний, разбитой семьи, разбитой любви, разбитой жизни. Я хотела бы вернуть время, чтобы просто понять, когда началось безумие, но все что мне сейчас дано — смотреть на фотографию, где люди, что были мне, как семья — еще улыбаются. Мальчишки шестнадцати лет просто ушли на поле войны, а девочки…я не знаю. Это было давно. Детский дом опустил давно. Я осталась из всех одна. Огромное здание, где по ночам еще слышится эхо детского смеха.

Кто захочет жить в этом городе добровольно? Кто захочет смотреть на тех, кто отрывает голову от липкого стола, чтобы заказать себе очередную бутылку гадкого пойла, и снова впасть в пьяную спячку до следующего пробуждения. Кто захочет показывать детям то, что творится вокруг, когда если шанс сбежать? Я не понимаю этого. Они соглашаются на бесплатный сыр в мышеловке, что дают им, как еду солдаты, а спустя сутки умирают от отравления. Других это ничему не учит, и так постепенно, город становится мертвым. Он пустеет с каждым днем, а немецкие солдаты собирают тела, чтобы в дальнейшем нажиться на них. Помимо этого, вокруг, как бы это странно не звучало, но опошлено все. Разврат, блуд, легкодоступные, малолетние девицы готовы продаться тебе за кусок хлеба, или за пачку сигарет для своего хозяина, ибо тот знает, куда пристроить потом свою королеву ночного наслаждения.

Кстати, о королевах, вон она, малышка лет четырнадцати стоит у здания бывшего кинотеатра, и предлагает этим хромым, вонючим, пьяным забулдыгам себя за копейки, чтобы просто купить у немцев кусок хлеба. Дурочка, как же оно так получилось? Вот он, ее кавалер, небритый, старый, видно, что грязный. Подошел к пташке, и что-то сказав, потащил внутрь здания, чтобы просто пощупать женское, пряное тело. Куда вот ты лезешь, дед шестидесяти лет? Зачем ты кромсаешь душу девочке? Ужас. Не могу на это смотреть. Если присмотреться, то вокруг, таких малышек очень много, и как бы я не осуждала тех, кто ломает судьбы этим девушкам, но я сама не брезгую их телом. Только различие между мной и этими животным очевидное. Женщины его видят сразу. Для жестких людей характерна нежность.

Куда держу свой путь я? Место, где всем уже давно наплевать на других, и есть только животные потребности, какие люди еще не научились приручать. Я направляюсь в место, которое окрестила местная шпана «Дом девичьих слез». Это бывший бар, куда теперь скидывают людской шлак, где можно повстречать хорошеньких девочек, и откровенно, потрёпанных жизнью женщин, что так любят напрашиваться на дешевое пойло, под которое будет трепать языком о нелегкой жизни, и о том, что им приходится зарабатывать телом для какого-то местного офицера, что поставил задачу своего золочения, как императора, вождя, предводителя, и отца. И эта дамочка, что вальяжно станет прикуривать несвежую сигарету, серьезно думает, что есть такие люди, которых жизнь еще не потрепала.

«Дом девичьих слез» взял под свое крыло бывший военный, которого выперли из армии за бесноватый интерес к пленницам разного возраста, расы. Возомнив себя сутенером, он умудрился переманить тех пленниц, которые не смогли войти в элитный, военный притон для ублажать особо важных солдат. Их наглость меня всегда возмущала, но безропотное положение девушек больше. Продавать тело представительницы женского пола, как когда-то кусок мяса от свежей, выпотрошенной туши. Чем моложе девушка, тем более высокая на нее цена, и более широкий спектр интимных услуг, которые она предоставляет. Если так подумать, видимо, это грязное дело приносит свою прибыль в карман этому юнцу, если здесь все еще отшиваются отвратительные типы. Может быть, я отношусь к этому предвзято, но все это больше напоминает сточную канаву, а не бордель. С другой стороны, когда это рабыни тела уважались в обществе за свое ремесло?

Запах обреченности и самокруток, дешевых сигарет и разбавленного водой пива. Все это бросалось моментально в глаза, как и потрескавшаяся светло-коричневая краска на стенах, разводы этого пойла по столикам, и не протёртые, скрипучие стулья, что держатся на честном слове. В общем, здесь обитают те, кто любят называть себя «пиратами», что отказались болтаться на рее, и предпочли пить вино и ром, чтобы после дышать перегаром на этих побитых, словно собачонки, девиц. Мне их, если честно, то безумно жаль. В подвальном помещении есть две комнаты, что считаются за спальни для плотских утех, этот мини бар, и грязный туалет, куда нормальный человек просто не войдет. К чему это все, если с таким же успехом можно справить нужду и за этим домом. Пошатывающиеся пьяницы (бывшие военные) считают, что если выпью по бутылке другой, то абордаж будет неизбежным, а если их сладкая девочка против, то придется брать силой под вопли, крики, и ее слезы. Это, конечно, ужас. Так же ужасно это все, что самого секса может не получится, и хорошо, если пьянчужек не стошнит на жриц наемной любви. Тогда будет совсем ужасно.

Эти разные женские масти. Они совершенны. Каждая по-своему прекрасная, как картинка из энциклопедии моды. Увы, но этот вариант подходит больше ханжам. Я же предпочитаю называть их «Девочки винтажных снимков». Почему нет? Этот жанр эротической фотографии собирают словно коллекцию знатного рода мужчины, и женщины, что так любят шлепать кнутом своих прислуг по обнаженным ягодицам заставляя нежно-розовую кожу румяно краснеть. Я сама была той прислугой, что когда-то поднимала подол платья, чтобы властная хозяйка нахлестала за нежелание покориться. Так, о чем я? Ах, разносортные девочки. Дочери знатного рода, чьи родители не захотели пойти на тропу смерти, решили, что будет проще, если они отдадут своих детей тем, кто пришел забрать «приглянувшееся своё». Конечно, таких родителей расстреливали с особым удовольствием, ибо даже у солдат-головорезов есть свои принципы, и предательство им чуждо. Впрочем, как после этого они заставляли кричать добычу, вопрос третий, но распределяя опробованных красоток по пунктам телесного наслаждения, они считал, что, действительно, делают благое дело. Конечно, контингент для выбора больше состоял из бывших военнопленных, сироток (что, кстати, тоже считается неким лакомым кусочком. Особенно у офицеров.) Хочу рассказать немного о сиротах, раз я была одной из них, то видела многое.

В шестнадцать лет, мне довелось увидеть, как родители делятся на три категории. Первая, родители пали на поле кровавой войны. Тут объяснять ничего не нужно, да и я сама была тем ребенком, который попал сначала в детский дом, а после в прислуги к одной женщине, но сейчас не об этом. Такие родители были у меня. Вторая, это тоже отдельная тема предательства. Те, кто бросил своих дочерей, просто поняв, что не смогут их прокормить. Оставляли ребенка посреди шумной улицы, и затерявшись в толпе, оставляли чадо на произвол судьбы, и на самого себя. Если выжил — молодец, а если нет, то это не проблемы твои родителей. Третья, моя любимая категория. Их я называю «любимчиков опора». Это те родители, которые отпустили сына на фронт, а он погиб, и тогда происходит следующая картина. Оставляя оставшихся детей (это, как правило дочери), родители шли и просто вешались, ибо любимый ребенок больше не вернется домой, а это значит, что жизнь теряет всякий смысл, и плевать, сколько дочерей у тебя осталось.

Так отодвинув более менее подходящий для сидения стул, я аккуратно села за столик, поверх него накрыла салфетку, чтобы не контактировать с внешними микробами от которых меня просто тошнило. Облокотившись спиной об спинку стула, я достала из кармана жилетки сигарету, подвинула пепельницу ближе, и щелчком пальцев подозвала к себе Отто. Парень закусил губу, и попытался улыбнутся. Стремительно направившись в мою сторону, он заставил меня заметить, как при ходьбе развиваются его пепельно-грязные волосы. В целом-то, если бы не его крысиная внешность с той же натурой, то он мог бы стать нормальным человеком. Ростом он, как типичный мужчина нашей местности, а именно метр сто семьдесят восемь сантиметров, худощавый. У него шрам на правой щеке, и про это он любит рассказывать байку о том, как бедняге Отто пришлось отбиваться, когда его выгнали из армии. Молодой человек очень часто скалится, и, видимо, считает, что это делает его обольстительным мерзавцем, но увы, он остается просто мерзавцем. Приподнятые брови, тонкие, неприятные губы, и темно-желтые глаза с легким прищуром. Его Отто оправдывает своей любовью смотреть на солнце. Еще одна его характерная деталь внешность — толстые пальцы с широкими ногтями и вечной грязью под ними.

— Мне кажется, — я выдохнула в сторону дым. — или у тебя стало больше женщин?

— Ох, Лора. — улыбаясь, Отто поправил воротник своей пожелтевшей рубашки. — ты должна понимать, как тяжело приходится девочкам.

— Так тяжело, что они предпочитают попасть в твой выставочный двор? — стряхнув пепел спросила. — парадоксально. В ситуации, где можно выбрать смерть от удушья петли, они выбирают медленные муки в твоем притоне. Признавайся, — я затянулась. — откуда новенькие?

— Прекрати выставлять меня каким-то извергом. Я никого не похищаю. — Отто улыбнулся. — все, кого ты видишь, нашли свое пристанище под моим крылом заботливого хоз…отца.

Я обратила внимание на некое подобие сцены, где стоят два дивана на которых изгаляются новые женщины. Те женщины, что были постарше, медленно раздевались для привлечения клиентов оголяя свое потрепанное тело, а те, что младше наоборот, старались прикрыть все свои девичьи местечки, чтобы грязный взгляд не проник в них. К тому же, этот скунс Отто не придумал ничего лучше, как выставить их совершенно голыми. Идиот. Сыро. Они быстро заболеют. Взрослые торговки телом, раскрепощённо раздвигали ноги, демонстрируя посетителям свои лохматые промежности, поглаживая ладонями бедра, они довольно запрокидывали головы, чтобы показать готовность к сексу, но только эти звери, что хотели попробовать на вкус женщину, больше отдавали предпочтения молоденьким девочкам, что так стеснительно прикрывались своими ладонями. Да, они хотели животного соития с молоденькой девчонкой, что, краснея старается не смотреть в глаза. Я заметила одну любопытную деталь, так или иначе, но каждая из этих взрослых женщин, постоянно поглядывали на Отто, как на любящего отца, который должен дать добро на первый секс. Как же это отвратительно.

— Неужели все так прибыльно? — докурив сигарету, я затушила окурок в пепельнице. — кто-то позарится на этот второй сорт?

— М? Знаешь, есть в этом небольшая ирония. — Отто подставил стул, и обхватив ладонями спинку, сел рядом со мной. — те, кто постарше, хотят, чтобы я относился к ним, как верный супруг, что гладит по голове и шлепает по ягодицам свою королеву, а потом…

— А потом сдает местному забулдыги за несколько монет. Отличный ты муж. — я вздохнула.

— А те, кто младше нуждаются в отце, что так хочет их защитить, и как видишь, я справляюсь с обеими ролями отлично. Если честно, то работать с теми, кто младше — удобнее. Они покорные, и хотят выполнять любой каприз клиента, а вот мои взрослые малышки уже с характером.

— Отто, не смеши меня, черт. — я достала вторую сигарету. — они боятся тебя, вот и все. Давай честно, сколько раз ты умудрялся ненароком ударить их ногой по лицу? — затянувшись спросила я. — допустим, эта молоденькая любовница плохо поработала губами, и ты тут как тут, на защите желаний клиента даешь проститутке хлесткую пощечину разбивая что-то на милом личике в кровь?

— Лора, как ты могла обо мне такое подумать, гарпия ты несчастная? — Отто возмущенно выдохнул. — разве я хотя бы раз поднимал на женщину руку? Что ты такое говоришь?

— Тогда почему вон та невинная девочка, что сидит в ногах у выжившей из ума бабы, с таким ужасом смотрит на тебя, и да, синяк на ее прелестной щеке, конечно же, не твоя работа. — я выдохнула дым тремя колечками. — не пытайся мне врать, твои повадки я прекрасно знаю, щенок.

— Это был наглый, но очень богатый клиент. Ты знаешь, таким я все прощаю. Он раскрыл бутон ее шикарного цветка, и теперь пчелки так и хотят собрать ее нектар. — Отто почесал щеку. — летят, как мухи на мед.

— Угу, именно на мед. — я сделала очередную затяжку.

Из-за кулис вывели еще одну обнаженную девушку, и тут прищурилась я. Меня заинтересовала ее необычная внешность. Она вроде такая милая, и молоденькая, но этот ее совершенно не детский взгляд. Этот взгляд убитой жизнью женщины, что видела так много, что ей уже самой от этого страшно. Может быть, я слишком сентиментальна, но таких зеленых глаз я никогда в жизни не видела. Ее каштановые, вьющиеся в мелкую кудряшку длинные волосы, закрывают лопатки, мягко спадают на плечи, и лишь кончики касаются груди. Она хмурится. Круглолицая девушка робко смотрит на присутствующих в зале людей. Откровенно говоря, она толстенькая. Невысокий рост, и это ее созревшее телосложение очень необычно смотрится на фоне ее сверстниц. Женщина отвела ее в сторону, где сидят четырнадцатилетние девочки. Животик с выцветшими растяжками, полная, налитая грудь и складки, что явно отчерчивают линии груди, живота, плавно переходящие по животу разделяя ярко две половики вверх и аппетитного низ. Тяжелые бедра, и округлые ягодицы. Кожа ее тела еще розовая. Она никогда не чувствовала, как грубость доводит до безумия, и ты начинаешь кричать, извиваться от агонии удовольствия, до которой доводит именно боль. Девушка смущенно прикрывала предплечьем крупные ореолы сосков, и облизывая сухие губы, она снова посмотрела на этот сброд в баре, после чего покраснела словно незрелая помидорка. У толстушки морщинка на лбу, и полные губки бантиком цвета ее ореолов. Это заставило меня ухмыльнутся, но одна деталь ее личика все же заставила меня задуматься. Крупный нос. Нетипичный носик для русской девушки, и тем более остальных наций. Это меня зацепило.

— Кто она? — спросила я у Отто кивая в сторону новенькой.

— Что тебе интересно узнать, милая? — наглец обнял ладонями спинку стула на котором сижу я.

— Имя, возраст, откуда она и вообще история ее жизни. — я улыбнулась. — или ты слишком хорошенький папенька, который не интересовался подобными вещами?

— Прекрати меня обижать, милая. — Отто облизнулся. — зовут Никой. Ей четырнадцать лет и, между нами говоря, кричит она так, что заслушаешься. — он заурчал. — любимица наших офицеров. Им нравится ее покорная кровь. Очень нравится. Они зовут ее «Танцующая во тьме». Ника не сопротивляется, как другие, и выполняет любой каприз мужчины. Любой. Чувствительна к боли, любит ласку, и когда сдавливают горлышко, чтобы она не могла дышать.

— Хм. — я затушила сигарету. — так откуда она?

— Не могу точно сказать, но знаю, что она пыталась сбежать из плена, и ее отдали мне на воспитание новой бабочки. — Отто облизнулся. — простая история, верно?

— Чушь все это, Отто. — ухмыльнувшись ответила я.

Опешив он развел руки в сторону.

— Хочешь сказать, что я вру? — он облокотился ладонью о стол.

— Да, я хочу сказать, что тебе нужно меньше трепаться! — ответила с ухмылкой я.

— Зато мои девочки меня любят. — Отто провел своей ладонью по щетине на лице.

— Твои девочки будут возвращаться к тому, кто над ними верховодит. Оставь свои позывы любви в сторону. Здесь ее нет.

— Ты чокнулась, да? — Отто заметно взбудоражился. — я сказал тебе, мои девочки любят меня, как отца, а я их, как дочерей. — он направился в сторону, но вдруг резко обернулся, и снова подошел ко мне. — как дочерей своих кровных!

— Отто, заткнись, и прекрати резать мне слух своей ересью, пустобрех несчастный. — спокойно ответила я, ибо была права.

— Хочешь сказать, что любая из моих дочерей будет скулить по тому, кто ей внушает страх? — он встал в позу «руки в боки».

— Угу, и вернется она к тому, кто поставит ее перед фактом, что у ее душонки теперь новый хозяин. Ты глупый, Отто, и просто не понимаешь, что их рядом с тобой держит страх, а не тот фарс, что ты называешь любовью.

— Вранье!!! — завопил Отто.

— Так давай тогда поспорим. — я достала из кармана жилетки кошелек. — я покупаю твою Нику, и доказываю, что такая шавка, как она, вернется к моим ногам, если я отпущу поводок.

— А, давай! — молодой человек разулыбался. — а если я окажусь прав, то ты вернешь мне ее цену вдвойне.

— Договорились, — я достала несколько крупных купюр. — но если я окажусь права, то я вернусь сюда, сломаю тебе нос и рухнет твой авторитет, папочка.

Мы ударили по рукам, и как только деньги оказались в его руках, то весь боевой настрой Отто испарился, как и желание, чтобы Ника возвращалась к нему. Я знала, что он любит пускать пустые слова, за которыми ничего не стоит, и это дело с продажей женщин скоро просто выйдет ему боком, но только сейчас его карман греет хозяину душу.

Глава 2

Я хотела бы чувствовать к ней нечто больше чем жалость, но только при одном взгляде на Нику, мне казалось, что она само воплощение вселенского унижение, грязи, слез. Мне хотелось бы сжать ее тело в своих руках, и просто водить ладонями по этой нежной коже, но как это возможно? Я, наверное, сошла с ума, если хочу видеть ее другой. Быть свободным и любить — табу нашего современного общества. У меня просто нет возможности обнимать другую женщину, как это делают мужчины за роскошную талию, и прикасаться губами по шее, чтобы ветер обдувал мокрую полоску слюны. Это только мечта. Это только одержимость. Жизнь летит, хочется любить того, при ком дрожит сердце, но пока нужно быть сильным, пока нужно все взять в свои руки, пока нужно терпеть.

Отто отвел меня в одну из спален для клиентов. Пошарпанные стены, обклеенные старыми газетами, уже пожелтели со временем, и этого нескончаемого дождя. Подтеки, что стекали по хилым стенам, оставляли грязный след, а с ней и сырость, что чувствовалась сразу, как только переступаешь порог комнаты, где скрипят половицы. Кое где на стенах выступила плесень, что в сочетании с кислым запахом спермы создавала удушающую зловонию. Посреди комнаты вплотную к стене стоит широкая кровать. На всякий случай, я посмотрела под нее, чтобы исключить вероятность обнаружить мертвое тело, или что-нибудь более гадкое. Персиковые постели все в разводах от женских выделений, и в некоторых уголках одеяла, ткань остается влажной. Скорее всего, просто впитывать все это уже невозможно. Приподняв одеяло, я посмотрела простыни, в надежде не обнаружить тараканов, клопов и прочей живности. Чисто. Старая тумбочка с высокой лампой. Если включить ночник, то можно увидеть рисунок паутины и нескольких пауков. Вот и живность. На второй тумбочке стоит патефон, а под ним несколько пластинок.

Мне нужно наладить зрительный контакт с Никой, чтобы, когда я поведу ее домой, она была мне покорной. Забавно, но я совершенно не желаю ей зла, как этой тупица Отто. Мне не нужно знать, что она меня обожает, как женщину, да и зачем внушать ей чувство страха? Это будет глупо, ибо в конце концов, я хочу пусть пыль в глаза только этому ненормальному, а девочке спасти жизнь. Эти издевательства, каким подвергают ее военные, может хватит ненадолго, и в итоге, их животная натура будет требовать все больше и больше выходя за рамки нормального, что в любом случае приведет к смерти молодой прелестницы. Я не хочу для нее такого. Я не хочу для нее такой судьбы.

Я аккуратно села на край кровати, и перекинув ногу на ногу, ожидала ее прихода. Фантазия рисовала мне картину какого-нибудь средневекового сценария, когда отцы силком выдавали своих дочерей за выгодных мужчин, за выгодные партии. Отто крепко сжимал плечи Ники. Грубо толкнув девочку в комнату, он захлопнул за собой дверь. Опираясь локтем о колено, я склонила голову на бок, и просто рассматривала ее тело, как вырезку на рынке самого свежего мяса. Одетая в какие-то лохмотья, она поджала под себя ноги, и начала потирать свезенные локти. Вдруг, она подняла на меня свои великолепные глаза. Я подумала, что гладить ее по волосам в моменты глубоких проникновений — удовольствие на грани мазохизма. Жалость в одном флаконе с похотью, и чем ниже ты будешь скользить ладонью по телу, тем сильнее будет чувствоваться жар. Это было уже интересным.

— Разденься, и сядь передо мной на колени. — произнесла я доставая из кармана жилетки сигарету.

Ника медленно поднялась с пола и замерла. В этом щенячьем взгляде была просьба о спасении, но сейчас, я не должна так резко выдергивать ее из естественной среды, где она провела так много времени. Это будем ошибка моей добродетели. Девочка медленно начала задирать не себе ткань потускневшего, бесформенного платья, оголяя покрасневшие колени, бедра с рубцами, мягкий, немного дрожащий при движении живот, и вот наконец, когда ткань задралась на груди, то заставила две мясистые дыни шлепнуться о тело. Ссадины на этой безупречной фигуре, следы укусов и страстных засосов на ореолах заставили меня фантазировать о сюжете их появления. Ника словно проверяла меня на терпение, ибо после раздевания, она просто прижала ткань к телу, что закрывало мне обзор. Я посмотрела на нее, и выдохнула дым. Я спокойна, ибо для нее я нечто вроде нового надзирателя, а не клиента. Она встала передо мной на колени, и опустила голову, что не давало мне видеть ее глаза.

— Посмотри на меня. — прохрипела свои спокойным голосом я.

Ника коснулась своими ладонями собственные колени, и подняла голову. Кудрявые волосы рассыпались по плечам, и я выдохнула колечко дыма ей в лицо. Она зажмурилась, и вдохнув дыма, начала кашлять. Девочка хотела было согнуться, чтобы прокашляться, но я аккуратно уперлась носиком сапог ей в щеку, чем заставила замереть, а спустя секунду шатнуться назад, и сесть на ягодицы. Она плотно сжимала ножки, чем не давала видеть ее ниже пояса. Мне нравилось то, что Ника еще пытается трепыхаться за себя. Потенциал остается жить, а значит, все еще не потеряно. Она молодец.

— Ты не можешь мне возразить, и в этом твое очарование, милая. — я выдохнула в сторону дым. — говорить со мной — запрет для тебя, ибо ты должна отработать это. — вынув из рукава свернутые три купюры в трубочку, я просунула их ей за ухо, и аккуратно прикрыла мягкими волосами ее покрасневшую щеку. — но только долго ли ты сможешь так существовать?

Она молчала. Я видела, как дрожит ее голое тело, да и понимала, как сквозняк заставляет мурашки блуждать по ее нежной коже. Сжавшись вся от холода, и этого давления, она снова опустила голову и ее кудряшки, словно кулисы закрывали личико покрасневшее личико. Капли крупных слез падали на тусклый ковер оставляя свои мокрые следы. Всхлипы, вздохи, начинающаяся истерика. Кажется, с этим пора заканчивать.

— Тебе не нравится такое обращение, — я как можно аккуратнее провела носиком сапог по ее щеке, — тебе не нравится, что я сравниваю тебя с грязью, и тебе обидно, но ты не можешь ничего мне возразить. — нежно задрав ее подбородок ногой, я увидела зареванные глаза. — ты просто не понимаешь, что я твой проводник в этом жестоком мире, твой маяк, твоя опора, что подставит плечо.

Сжав колени вместе, я плавно развела их в сторону, и нежно скользя ладонью по шее, и доходя до бедра, и пальцем подозвала свою Нику ближе. Девушка встала на четвереньки, и, словно дикая, но робкая кошка, подползла ко мне, положив свои раскрытые ладони на внутренние стороны бедер. Слезы не прекращали капать с ее длинных ресниц, и я ненавидела себя за то, что позволила ей плакать. Натура Ники — воин, что еще не оперился, что еще не смог освободиться от сдавливающего панциря. Я знаю это, ибо сама была такой же, как оно. Сама была такой, но моя хозяйка смогла вовремя дать мне совершить свой первый полет, и я сделала шаг в бездну распрямив крылья, ибо тогда открывается жизнь, где тропы воздуха просто не знаю границ. Что я знаю о Нике? Ничего, кроме того, что здесь она ходовой товар.

Я прикоснулась своей холодной ладонью ее горящей огнем щеке, губам. Превосходная кожа. Бархат в моих руках. Шлепнув нежно ее личико, я услышала нотки робкого стона. Я резко схватила ее за скулы, и она застонала в полный голос, но уже от боли. Посмотрев в ее покрасневшие глаза, я прижалась лбом к ее лбу, и прошептала….

— А самое отвратительное для тебя то, что я купила тебя. — мои ладони лихорадочно гладили ее щеки. — тебе лучше научиться меня понимать без слов. — грубо толкнув ее, я встала с кровати, и перешагнув Нику, направилась к выходу. — одевайся, ненавижу ждать. — кремень дал огонь для очередной сигареты. — не заставляй меня ждать.

И если мне суждено гореть в огне ада, то я готова, но только эта малышка не сгниет в руках разврата, и пошлости жизни.

***

Четыре часа спустя.

Ника жался ко мне, словно пищащий котенок, что попал в дождь на улицу, и теперь мокнет. Мы вернулись домой, где на пороге за ними закрыла дверь Агне. Девушка повесила мое пальто на крючок, и прижалась теплой щекой к моей. Я почувствовала, как от холодного прикосновения она чуть вздрогнула, но продолжала обнимать, как сестру. Может быть, для нее я и была сестрой, ведь наша первая встреча состоялась очень давно. Впрочем, в моем понятие давно — полгода назад. Так, о чем я? А, Агне. О ней позже. Спрятав за спину охотничий нож, она села на корточки, и посмотрела на Нику. Тонкие кисти Агне аккуратно сняли с головы новенькой мокрой капюшон, и Ника крепко сжала мою руку. Она не должна никого здесь бояться. Это теперь ее новый дом.

Мы прошли в гостиную, где из большого комода Агне достала чистые, сухие вещи. Мы давно отказались от женских лохмотьев, и если у нас случались вылазки в опустевшие дома, то в наше гнездо тащили исключительно мужские одежды. Это удобно. После, я отвела Нику в ванную, где заставила смыть с себя всю грязь того мерзкого притона. Каждое движение девочки было медленным, робким, но это не заставляло меня нервничать, а скорее наоборот, мне стало просто любопытно наблюдать за ней. Это словно взять дикого котенка, что боится людей, и наблюдать, как зверь будет привыкать. Тоже самое и с Никой. Мне хотелось ей помочь, но для этого мне нужно взаимное желание. Взаимное стремление. Это должно быть доверие.

Пар от горячий воды запотевал стекла. Как это все же забавно, когда человек не может разобраться, как пользоваться тем или иным предметом. Я закатала рукава своей рубашки по локоть, а окунула кусок мыла в воду, чтобы то раскисло, и я смогла вымыть волосы Ники. Поначалу она все резко поворачивалась, все наблюдала за тем, что я делаю, но быстро расслабилась, как только поняла, что я всего-то намыливаю ей мягкие волосы, от которых дурно пахло. Обращаться с лезвием в целях бритья я ей не дам, велика вероятность, что она поймет, как оно опасно, и хорошо, если ранит, а не убьет себя. Поэтому, нет. Мягкий, детский пушок никак не помешает ей жить. Водные процедуры окончены. Она встала на ноги, а я, обмотав ее полотенцами, помогла вылезти из ванной на мягкий коврик, а после вывела обратно в гостиную, где ею занялась Агне.

Я села в кресло, перекинула ногу на ногу, и закурила, наблюдая, как девушка обрабатывает ей ссадины, ранки. Ника не хотела оголяться, но стоило мне недовольно кашлянуть, как мой котенок снова стал покорным, и отпустил края полотенца. Агне аккуратно закладывала в некоторых местах мази, бинты, а после помогла одеться, и причесаться. Из того грязного котенка вышел очень даже приличный зверек. Она чувствовала себя несколько некомфортно в мужских одеждах, и на животе ее стесняли штаны, но после нескольких часов их ношения, они растянулись, и Ника даже успокоилась. Агне накормила котенка, а я пришла поцеловать ее в лоб, когда Ника уже начала посапывать. Укрыв одеялом спящего котенка, я закрыла в спальню дверь и вернулась в гостиную, где Агне складывала в комод постиранное белье. Я закрыла глаза, и наслаждаясь вкусом разъедающего никотина, просто вспомнила…

*Из воспоминаний Лоры.

Поезд издал несколько оглушительных гудков, и матери обнимая своих детей, умывались слезами бессилия, страха, и робкой надежды на лучшее для своих детей. Женщины старались укрыть от вражеских войск свои кровинки, и среди них была Агне. Отрешенная девушка нежно поглаживала короткие волосы годовалой дочери, ласково прижимаясь своей теплой щекой к нежной детской. Она напоминала Мадонну, что трепетно обнимает свое дитя. Агне молчала, и лишь редкие слезы смахивал грубый ветер обжигая своим холодом. Малышка охватила ладошками материнскую шею, отчего у девушки выступали на коже мурашки. Поезд снова издал сигнал о посадке, и глотая нарастающие комки слез, на передает ребенка няне, что будет с детьми всю дорогу. Сердце сжалось в груди, когда ее малышка начала громко плакать, и поезд тронулся с места. Матери бежали ему вслед, стараясь еще раз коснуться рук своих детей, и только Агне осталась стоять на месте провожая тоскливым взглядом состав. С неба срывались первые снежинки…

***

По своей натуре Агне человек доброжелательный, хотя скованный, и многословный. Ростом сто шестьдесят сантиметром, стройная фигура без лишних форм. Короткие, светло-русые волосы на которых всегда закреплена заколка, что осталась от дочери, как воспоминание о том, когда они были счастливы. Светло-голубые глаза выдавали в ней славянские корни, и только огрубевшие временем черты лица помогали слиться со всеми остальными, что встречаются практически каждый день в этом затерянным месте. Познакомившись со мной, Агне получила крышку над головой, еду и заботу. Я предлагала ей перевезти дочь сюда, но она отказалась. И ее можно понять.

Затушив сигарету в пепельнице, я выпрямилась, и заметила, как Агне смотрит в окно. Медленно, бесшумно подойдя ближе, я пыталась понять на что она так пристально смотрит, и только после того, как она откликнулась с третьего раза на мой голос, стало понятно, что она смотрела куда-то в свои воспоминания, а не на беззвёздную ночь. В нашем доме тихо, а на улице тем более. Складывалось впечатление, словно мы уже вымерли, город вымер, сгорел дотла погружая людей в заслуженный ими ад.

— Думаешь, моя девочка знает, что мама ее не бросила? — спросила хриплым голос Агне продолжая смотреть в никуда.

— Ничего не слышно? — я облокотилась спиной о холодную стену. — или ты не получаешь ответы?

— Нет. Я только отправляю письма в которых пишу, как тоскую по ней, обещаю, что мама скоро ее заберет домой, но, Лора, у нас даже дома уже нет.

— Я предлагала уже, и продолжаю предлагать, — нежно сжав ладонь Агне своими пальцами продолжила я. — ты можешь забрать ее сюда.

— А если меня завтра убьют, что будет с ней? — девушка одернула ладонь. — или ты думаешь, что я уже об этом не думала? Конечно, я хотела забрать ее сюда, но откуда мне знать, сколько я еще смогу держаться? Скольких людей мне предстоит еще убрать, чтобы заполучить право на жизнь? Нет, Лора, все это мечты, фантазии, которым не суждено сбыться, — она направилась в сторону спальни. — а самое паршивое, что я понятия не имею, доходят мои письма или нет.

— Не сомневайся. — я попыталась улыбнуться. — твоя девочка знает, что мама ее не бросит.

— Хотелось бы верить, кстати, почему ты решила взять эту девчонку? — спросила меня Агне остановившись у кресла. — если я все правильно понимаю, то ты вырвала ее из лап Отто?

— Да. Знаешь, я вижу в ее глазах смышлёность. — улыбнувшись, я села в кресло. — она пытается сопротивляться, хотя и кажется робкой, покорно. Словно, понимает, что именно это от нее ждут, именно это хотят получить клиенты, я. Поэтому, она так превосходно отыгрывает роль наивной, безропотной овечки, хотя сама прекрасно понимает, что при удобном случае — сбежит. Если я ее не приручу, то она действительно сбежит. — я достала сигарету, но на секунду, во рту стало ужасно горько от этого никотина, что желание закурить отпало само. — когда я пришла в притон Отто, то знаешь, почти плакала.

— Плакала? — Агне села на ручку кресла. — странно, конечно, слышать такое от тебя, но все же, если не секрет, то почему?

— С каждым разом, жизнь в глазах тех девушек, что работают телом, просто угасает. Знаешь, они словно не в себе. Может быть, Отто что-то дает им, чтобы те были зависимыми от него, от клиентов и все такое, но, когда я увидела Нику, то она не пыталась показать себя изнутри, не святила промежностью, а наоборот, стыдливо прикрывала грудь.

— Пф. — Агне вздохнула. — и только исходя из этого ты сделала вывод, якобы твоя Ника еще пригодна для жизни?

— Тебе этого мало? — я удивленно скривилась. — а ты ожидала, что я расскажу историю, как она слезно умоляла меня забрать ее? Или что?

— Она могла отыгрывать роль заданную Отто, а ты просто решила, что ей нужна помощь. К тому же, ты видела, что она не была такой грязной, как остальные девицы, какие обитают в его притоне, да и издевательствам она явно не принуждалась. — Агне вздохнула. — а вдруг это диверсантка?

— В таком случае, — я сломала сигарету от нарастающей злости. — время покажет.

— Нет, Лора! — она крепко сжала мой локоть. — у меня дочь, а из-за твоей добродетели она может остаться сиротой! Выйди из своего положения доброй мамочки. Многие прогнивают на улицах, но это не означает, что ты должна подбирать каждого, кто смотрел на тебя щенячьим взглядом!

— Не смей тыкать мне своей дочерью при каждом удобном случае! — произнесла я спокойным голосом. — это первое. Второе, не смей мне указывать, когда мне быть доброй мамочкой. В-третьих, закрой свой рот пока ты в моем доме!

— Если пошли такие разговоры, то это не твой дом. — Агне вся сжалась. — он такой же мой, как и твой!

— Если этот дом такой же твой, то почему ты отправила свою дочь подальше к черту? — не выдержала я.

Агне сделала шаг назад, и замерла. На ее глазах выступили слезы, и я понимала, что с моей стороны это было, как минимум низко, но в схватке, в споре за справедливость, можно ухватываться за ниточки самого больного.

— А я и не знала, что ты жестокая, Лора. — прошептала Агне медленно направившись в свою комнату.

Я не жалею о содеянном. В конце концов, почему я должна оправдываться за свои поступки?

Глава 3

Ника…

День 15. «То, что спрятано в рукавах…»

Это кажется чем-то безумным, невероятным. Я открываю глаза. Скоро рассвет. Мне нужно чувствовать воздух, чтобы дышать, и значит, что я живу. Продолжаю жить. Пока вдыхаю воздух, чтобы жить. Стрелка старинных, настенных часов приближается к числу пять, а это значит, что кукушка в часах, что висят на первом этаже скоро напомнят о себе. Открыв глаза, я чувствую, как тонкие пальцы Лоры проникают в волосы, разделяя их на прядки. Боль. Резкая, что сковывает мышцы. Мне кажется, что я, словно раненная собака должна сама зализывать свои раны, чтобы выжить в черед непонятных мне событий, но, наверное, об этом позже.

Утро начинается с рассвета, а вернее со света, что виднеется с улицы от высокого фонаря. Солнце здесь встает редко, и приходится довольствоваться тем, что есть. Фонарь. Его теплым светом, что теперь заменяет мне солнце. На стене, куда попадают редкие блики, сейчас играет свет от изумруда на кольце Лоры. Переливы от цвета весенней травы до самого настоящего болото. Стоит ей наклонить руку по-другому, как это сияние меняется в своем рисунке, и я снова проваливаюсь в сон, где мне было шесть лет, и я сижу у берега речки, где однажды, я чуть не утонула. Капли выступающего пота, и я резко поднимаю торс с постели, в нервных судорогах сжимая края тонкого одеяла, и тяжело дышу.

Это продолжается уже несколько ночей подряд. Не могу понять, что заставляет бояться. Не понимаю, почему мне так и кажется, что смерть дышит мне в затылок. Мне неподдельно страшно, но Лора всегда рядом. Она старается вовремя прижать меня к груди, и от ее медленных поглаживаний по голове я все же успокаиваюсь. Это похоже на лихорадку, но только душевную. Три дня назад я узнала, что, то пристанище, куда приходили немецкие офицеры, чтобы получить мое тело, было сожжено. Мне жаль Отто. Ведь после того, как осведомленные его деятельностью солдаты, нанесли ему побои, он больше не сможет встать на ноги, а, следовательно, станет кому-то очень тяжелой обузой. Ношей, которую согласятся нести на себе лишь единицы, но не это важно. Я услышала из разговоров Лоры, что девушки, которые работали у Отто пали смертью, как и клиенты, что находились в притоне. Да и опять же, не это важно, а то, что их никто не узнал бы из-за нанесенного уродства.

А еще, я боюсь. Чувства, которые мне были раньше неизвестны, сейчас становятся человечными. Если бы Лора тогда меня не купила, то сейчас я давно отправилась бы на тот свет, где меня ждала бы настоящая неизвестность, а сейчас? Мне нужно целовать пятки той, что однажды за меня вступилась, или чувства проститутки все же могут иметь какую-то ценность? Ах, я тут уже пятнадцатый день. Кто-то подумает, что мой образ жизни сейчас комфортный, но только он стал таким лишь спустя две недели…

*Из воспоминаний Ники

День первый.

*Утро.

Я открываю глаза и не понимаю, где нахожусь. Это не похоже на нашу с девочками общую спальню, да и на лагерь офицеров тоже. Прижимая простынь к груди, я медленно приподымаюсь с постели, но понимаю, что мешают лишние ткани. Так…одетая. Что происходит? Где я? Что было вчера? «Лора»-раздался где-то снизу женский голос.

— Лора… — повторила снова я. — Лора…

Лора, и по щеке бежит слеза. Я вспоминаю ее грубое прикосновение, и самый нежный взгляд, что когда-либо касался меня. Я вспоминаю, как она за несколько часов до оценивала меня, словно самый мерзкий торговец, а через несколько часов после помогала справится с обычным мытье волос. Это, как кнут и пряник. Словно строгий воспитатель, словно нежный надзиратель. «Лора»-послышался снова женский голос, и аккуратно приоткрыв дверь, я робко выглянула в коридор, где своим вальяжным шагом, как я уже говорила «Надзиратель» из стороны в сторону расхаживала Лора. Скрип старой двери привлек ее внимание, и она повернулась ко мне. Шуганье. Я резко закрыла за собой дверь, и сердце в моей груди готово было выпрыгнуть. Как-то мне не по себе. Что я здесь делаю? «ЛОРА, быстрее сюда!»-кричал детский голосок, и только тогда женщина быстрым шагом направилась вниз, а я смогла побороть нотки страха, и выйти из спальни.

Спускаясь по лестнице, я ожидала увидеть некое подобие того места, где я была, когда работала у Отто, и почти поверила, что так оно и есть. В большой гостиной происходила потасовка между двумя взрослыми женщинами, и я подумала, что это проститутки, которые не поделили клиентов, или что-то такое. Лора медленно выкуривала сигарету, а с левой стороны ее обнимала низкорослая девчонка моих лет, которая плакала, просила остановиться двух дерущихся женщин, но те словно ничего не слышали. В одной из дерущихся я приметила Агне. Странно, почему я запомнила ее имя? Разбивая свои руки в кровь, она плакала, но не могла остановится, и только тогда, когда ее партнерша по бою достала небольшой нож, Лора несколько встрепенулась, но выдохнув в сторону дым, лишь хрипло произнесла.

— Мелиса, убери нож. — проговорила спокойно Лора. — Мелиса, положи свой нож на стол, и отойди.

— Почему, Лора, я должна уступить? Агне давно пора отрезать ее жало! — женщина фыркнула, но нож спокойно передала Лоре. — я тебя не понимаю, за что ты терпишь ее присутствие здесь?

— Это мое дело, и все, что я прошу от вас всех — сохранить спокойствие, здравый смысл и постараться не перегрызть друг другу глотки, как стая подлых шакалов, но глядя на все происходящее, финал у вас неутешительный. Если не наши противники отправят нас на тот свет, то вы обе с удовольствием сделаете это сами.

— Но… — Агне нахмурилась, и была перебита.

— А ты, — Лора сделала вторую затяжку. — вообще закрой свой рот. После вчерашнего, я вообще видеть тебя не хочу.

— Вот и дрессируй свою новую собачонку, — Агне посмотрела на меня. — да только меня ты больше не увидишь! — девушка вышла из комнаты, а спустя десять минут хлопнула входной дверью.

— Полагаю, теперь все могут заняться своими делами. — Лора облизнулась, — а ты, — она посмотрела на меня. — пойдешь со мной. Мелиса, приготовь, пожалуйста, свой фирменный завтрак.

— Лора, а я? А что делать мне? — затараторила низкорослая девчонка.

— Ора, — Лора нежно коснулась щеки собеседницы. — девочка моя, накрой на стол.

*Время Водных процедур.

По щелчку ее пальцев я подготовила ванную полную горячей воды, и должна была сесть в нее. Какой это труд, преодолеть себя, раздеться. Лора никуда не торопилась, но за время, пока я обнажалась перед ней вода остыла, и пришлось снова набирать горячую, но только ждать совершенно голой пока эта ладья наполниться вновь, оказалось ужасно трудно. Лора разделась, и вошла первой в воду, а затем, приказала мне сесть за ее спиной. Что меня ждет? Я даже догадаться не могла. Горячая вода сковала всю меня по икрам, и мелкая россыпь мурашек пробиралось от ног к горлу, заставляя всю сжиматься от огненного ощущения, словно горишь на костре. Медленно, но я все же смогла сесть за спиной Лоры, после чего получилауказание натереть ей спину, но не руками, а своим телом. Грудью. Взяв в руки мыло, я несколько секунд держала его в воде, а после, обмазала им грудь. Робко прижимаясь к ее гладкой спине, я почувствовала странное покалывание ореолов. Это так странно. Чем дольше я терлась своей нежной кожей по спине Лоры, тем тверже становились соски. Это очень странно. Сбилось дыхание. Становится робким, дрожащим, частым. Со мной такое уже было, когда один офицер двигал членом между моей груди, чтобы выплеснуть липкое семя на шею, подбородок. Тогда моя грудь среагировала так же. Горячие струйки воды смывали мыльные разводы с тел, но, когда Лора решила, что хватит, она резко включила ледяной, водный шквал, и я подпрыгнула на месте.

— Закаляет характер. — улыбнулась она вытирая длинные ноги мягким полотенцем.

Огнем горит ее взгляд, но этот пожар словно что-то постоянно тушит. Лора надела брюки, и заправив белую майку, она просто села на стул, продолжая наблюдать, как я смываю пену. Стараясь не смотреть на нее, мне все же удалось разглядеть, как сквозь плотную ткань выпирают крупные соски на ее плоской груди. Меня затрясло от смущения. Это так странно. Почему меня заставляет это смущаться? Я выключила воду, и Лора встала со стула, одним резким движением, она подвинула ногой стул к ванной, и взяв чистое полотенце, Лора протянула мне руку. Сердцем понимаю, что она мне не враг, но почему тогда так щемит в груди от страха?

Обхватив мягким полотенцем щиколотки, поднимаясь выше к коленям, бедрам, она собирала капли воды тканью, и посмотрев на меня, Лора плавно развела мои бедра чуть в сторону, и я почувствовала промежностью ощущение скользящих движений. Медленно вверх, грубо, проникновенно вниз раздвигая лепестки бутона. Я старалась не показывать, что во мне эти движения пробуждают странные чувства. Живот, бока, и вот ее ладони на уровне груди. Сжимая ладонью с полотенцем налитые формы, она как-то своеобразно облизнулась. Всем нутром ощущая, как все чувственно отзывается на ее прикосновения, я хотела плакать от этой унижающей меня ситуации. Сама не своя, что со мной происходит? Лора склонилась к отвердевшим соскам, и ее острый язык обвел мокрым кругом его формы, а губы сжали в сладком поцелуе, заставив меня крепко сжать ее плечи, и выгнуть спину, словно от языка пламени, какие ласкали в средневековье ведьм.

*Время одеваться.

Лора привела меня в свою спальню, где на кровати лежало платье горничной, чулки, и белый чепчик. В ее комнате стоит ваза с невинно-белоснежными цветами. Это было так символично. Несколько почерневших лепестков лежали на тумбочке, и только один из пяти цветов совсем недавно расцвел. Она аккуратно подвела меня к кровати, и приказала сесть. Я не могла представить, что будет дальше, но, как только Лора опустилась на колени, меня затрясло. Ее нежные ладони развели мои ноги в стороны, а после, она аккуратно взяла своими руками мою левую ступню, и поставила на свое колено. Нейлоновый чулки закатав на своих пальцах до формы пальчиков ног, она плавно надела их чуть выше колен, а дальше… а дальше заставила меня испытывать стыд. Губами натягивая прилипающую к коже ткань, Лора хищно прищуривалась, но, как только чулки плотно были надеты мне на ноги, она не успокоилась. Я встала. Лора выдвинула нижний ящик своего комода, где лежали огромного количество нижнего белья. Она достала прозрачные, черные трусики с кружевной оборкой, и помогла мне их надеть. Дальше становилось дурно мне. Поддерживающий поясок, которые Лора так нежно закрепляла на мне, заставляя чувствовать свое низкое положение. Я слышала про таких женщин, какой сейчас она пытается из меня сделать. О таких ходило много слухов, сплетен, но почему в эту роль попала я? Мне так страшно.

Когда мы закончили с моим одеванием, Лора переоделась. Вместо белой майки, она надела белую обтягивающую рубашку, вставила ремень в брюки, и сняла с вешалки свою черную жилетку из кармана которой торчал портсигар. Мы вышли в коридор, где я столкнулась с точно так же одетой той низкорослой девчонкой, а Мелиса (что так хотела пырнуть Агне) нежно обнимала своими длинными пальцами ее тонкую шею. Кажется, это место от моего притона мало чем отличается. Здесь вроде тоже самое.

*Время завтрака.

Лора ест немного, но досыта старается накормить меня. Молочная каша, куриный суп, шоколадное суфле на десерт, но сама Лора предпочла выпить чашку кофе, и съесть несколько кусочков темного шоколада. Она дождалась, когда поем я, и только после этого приказала взять губами дольку и передать ей. Это было очень странно. Всю меня сжало в лихорадочной судороге, но обхватив дольку губами, я аккуратно преподнесла ее Лоре. Она прикрыла глаза, склонила голову на бок, и я почувствовала, как ее острый язык слизал талый шоколад с уголков моих губ. Я не могла сдержать эмоций, частое дыхание словно стало моим естественным, и мне хотелось большего что ли. Не понимаю, почему она дразнит, но не берет свое. Если она купила меня, то разве не должна воплощать в жизнь свои грязные потребности, фантазии. Ведь теперь я, что-то вроде вещи. Только личной.

Ора поила молоком Мелису. Женщина собирала капли белого напитка упавшие на подбородок девочки своими губами, языком, и Ора млела от удовольствия, что доставляла ей взрослая женщина. Я не могу понять к какой национальности относится Ора, но у нее очень милое лицо. Ростом чуть ниже меня. В ней сто пятьдесят сантиметров. Упитанная. Для своего роста, можно сказать, полновата. Крупные бедра, выпирающие, округлые ягодицы и небольшая грудь. Тонкие запястья, на правом болтается красная веревка с серебряным кулоном в форме месяца. Ее волосы вьются в мелкую кудряшку, и, когда они распущены, то длиной ниже ягодиц, но сейчас они собраны в две баранки по обе стороны головы. В эти два круга заплетенных маленьких косичек вплетены живые цветы по своему виду напоминающие ромашки, что росли у меня дома.

*День.

*Время дообеденного чтение.

Лора читала нам (Мне, Оре и Мелисе) книгу с историями. Я сижу в ногах у Лоры, пока женщина рассказывает историю о цыганке, что желала выйти замуж за цыгана, но у пары не получалось зачать ребенка, и тогда цыганка решила просить дитя у жалостливой луны, что послала им сына, но только не похожего на цыган. Мать цыганка поплатилась за колдовские просьбы. И я внимала каждому слову, что произносили губы Лоры. Ее ладонь ласково блуждает от моей шейки до спины, и обратно. Это доводило меня до мурашек. Это было очень странно. Чувство, что оседало глубокого внутри живота постепенно опускалось вниз, схватывало и болело. Но только боль была эта сладкой, требующей, ноющей. Мне хотелось вести себя, как мартовская кошка, но только сознание всячески одергивало меня от проявления каких-либо чувств по отношению к Лоре. Это было бы неправильно. Это было бы запретно. Агне так и не вернулась.

*Время обеда.

На обед Мелиса подала варенный рис, варенную куриную грудку, крепкий чай и кофе для Лоры. Единственный каприз, который я от нее услышала, звучал словно просьба. Я сидела у нее на коленях, а Лора, словно мать, кормила меня с ложки, мягкой салфеткой вытирала губы, и только чай я пила сама. Она не обедала едой, а только выпила две чашки кофе. Еще одна деталь, которая не давала мне покоя — посуду после трапезы, после обеда мыла Лора. Я хотела помочь ей, но она грубо шлепнула меня по рукам кнутом, что болтался по левую сторону ремня. Меня это не остановило, и я попыталась снова. Шлепок. Тогда мне пришла в голову мысль принести грязную посуду со стола, чтобы Лора хотя бы не ходила несколько раз из комнаты в комнату. Как только я поставила грязные тарелки на столик рядом с мойкой, Лора устало вздохнула.

— Долго будешь провоцировать меня? — женщина вздохнула. — или ты так хочешь, чтобы я тебя отшлепала? — кончик кнута задрал на мне юбку оголяя ягодицы, и грубый шлепок заставил меня вздрогнуть. — если нет, то иди, занимайся своими делами.

— Я хочу помочь Вам. — прошептала я стараясь не натирать место жгучего послевкусия на коже. — разве это плохо?

— Мне не нужна твоя помощь. — Лора облизнулась. — не зли меня, пожалуйста, это будет лучше для тебя.

— Может быть, тогда не будете злиться? — спросила не подумав я, и Лора рассмеялась. — что смешного?

— Ничего, дуреха. — женщина вытерла полотенцем чистые тарелки. — принеси сахарницу со стола.

— Но это ведь Ваша работа мыть посуду после обеда. — иронично подметила я.

— НИКА! — Лора повысила голос. — если ты напросилась, то будь добра, исполняй свои обязанности.

— Слушаюсь. — кивнула я.

*Вечер

*Время подготовки ко сну

Мы снова принимаем ванную, но на этот раз дольше. Мне кажется, что я не могу совладать с собой, и от этого становится страшно. Внутри меня словно бабочки. Они совершают свою последний полет, и чем больше их умирает внутри, чем тяжелее становится мне. Мыло запаха сирени заставляет меня вспоминать весну, и как прекрасно было встречать май под сиреневое дуновение. Я прижимаюсь сильнее грудью к ее спине, и Лора выгибается так, как это делала я, пока ее ладонь скользила во время чтения по коже. Неужели ей это нравится? Что-то случилось со мной, и не замечая, что делаю, я коснулась своими ладонями ее плоского живота, склонилась губами к шее, и поднимаясь по мокрой коже выше, коснулась твердой груди. Робкие сжатия, ее хриплый, приглушенный стон, и это взволнованное дыхание, что заставляет пламя свечи непокорно танцевать, и в итоге потухнуть.

*Время вечернего чтения

…и она расчесывает мои непослушные волосы, пока я пытаюсь читать без запинки, нарушая все законы интонации. Мне так нравится чувствовать запах ее яблочного парфюма, чувствовать прикосновение ее нежных рук, запущенных длинных пальцев в волосы. Лора водит щеткой по моим кудряшкам, и они потихоньку начали выпрямляться. Кукушка на первом этаже издала свой звук два раза. Уже два часа ночи, и я смотрю на себя в зеркало, словно открывая новую меня. Лора смогла распутать мои кудряшки.

— Лора… — неконтролируемо прошептали мои губы.

Глава 4

Ника…

День двадцатый.

Вы когда-нибудь боялись чувств, какие испытываете глядя на того или иного человека? Я да. Глядя на Лору, мне казалось, что она моя сестра, с которой нас просто однажды разлучили, но как такое возможно? Очевидно, все это ненормальная ересь. Сегодня утром, когда я заваривала чай, на кухню пришла Ора, и мы впервые поговорили с ней лично. Что я поняла? Она не предаст Мелису, она благодарна Лоре и до безумия любит этот дом, хотя и живет здесь чуть больше трех месяцев. Забавно было слышать ее отказы на мое предложение сбежать из этого места. Ора побледнела от одной только мысли, что можно взять и просто уйти из места временного убежища. Я же говорила ей, убеждала, что за стенами этого пристанища будет жизнь, какую мы заслуживаем, а не какую нам дают. Ора отказалась, и перестала со мной разговаривать, а я, весь день думала о том, что хочу вырваться из оков Лоры, ее дома и оказаться среди своих людей, а не этого.

Конечно, многие сказали бы, что я должна быть благодарна, но я благодарна за свое спасение, а сейчас просто хочу наконец-то стать свободной. Знаете, словно живешь не по своей судьбе, а по воле Лоры, которая и диктует правила моей сейчашней жизни. Это ненормально, да и к тому же, все чаще я ловлю себя на мысли, что Лора просто хочет меня воспитать под себя, как воспитала Баше. Это ее первая прислуга или товарищ, что любит играть в роль прислуги. Я не знаю, но так я не хочу.

А что представляла я за стенами этого дома? Какую жизнь? Совсем иную. Жизнь, где смешивались краски всего: любви, мужских объятий, поцелуи ниже шеи, и игра в страсть между мной и как-нибудь мужчиной, чья улыбка хищна, и больше напоминает волчий оскал, который раскроется, и ты уже попала в капкан его властной любви. Почему так? Просто я верю, что любовь сильнее войны. Если так подумать, то меня могла бы любить и Лора, но только быть с женщиной — словно целовать сестру, а я не готова бросить вызов жизни, злить Бога этой мимолетной страстью. Зачем все это если я могла бы обнимать сильного мужчину? Нет. Все это не мое, и истома женщины мне не по вкусу. Это равносильно, если бы русский мужчина полюбил женщину чужих кровей. Так же неправильно, верно?

Это был тоскливый вечер. Я стояла у окна, и просто наблюдала за тем, как на улице тихо и спокойно. В деревне, откуда я родом, любили устраивать вечерние, дворовые посиделки за баяном у костра, где самая голосистая девушка пела национальные песни, и все влюбленно смотрели за тем, как она владеет своим голосом, а иногда, но редко, телом. Была у нас одна певичка, которая медленно раскачивалась в такт музыке, и многие буквально принимали ее песни, как колыбельные, а в особенности старики. Для детей от двенадцати она была эталоном женственности, красоты и красивого голоса, но только не для меня.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, я мечтала, бредила Францией. Очень часто по радио вещали прямые эфиры с одной певицей, которая заставляла меня мечтать о романтических улочках, где вокруг одни влюбленные, дорогие магазины, вкусная еда и люди, что живут любовью, красотой, роскошью, которой у меня никогда не было. Всегда представляла себя взрослой в зеленом, бархатном платье под руку с романтичным кавалером, что дарит мне алую розу, а после, кружа в такт вальсу мы сливаемся с толпой таких же безумных влюбленных, а после целуемся, но только всему эту не суждено было сбыться. Только сейчас я мечтаю о голубом небе, и о том, чтобы война наконец-то прекратилась, да только желанию одной девушки не сбыться, к тому же, я не одна такая с такой просьбою готова встать на колени перед Богом, но только будет ли в этом толк?

С самого утра в доме воцарилась атмосфера настоящего напряжения, и откровенно говоря, страшно видеть беспокойство в глазах лидера. Лора не подавала вида, но не выпускала из рук оружие, была готова. Она сидела в кресле в зале, где рядом с ней находились все женщины, кроме Агне. Девушка так и не вернулась после той ссоры. Надеюсь, с ней все в порядке. Очень надеюсь. Я на всякий случай, тоже была готова. Хотя бы оделась, чтобы в случае бегства не оказаться голой, как в первый день своего пребывания в притоне Отто. Накинув на плечи куртку, я аккуратно спустилась по лестнице вниз, где меня встретила взглядом Лора, и улыбнулась, но улыбка ее была несколько сдержанной, обреченной. Двери распахнулись, и встрепенувшись, Лора схватилась за автомат, но я заметила, как вдруг она резко выдохнула.

Баше медленно прошла в комнату держа в руках пулемет, и сев в кресло, она посмотрела своей госпоже в глаза, а после, подмигнула и Лора устало кивнула в ответ. Мелиса закрыла за Баше дверь, и села недалеко от входа. Кстати, Баше это верная помощница Лоры. Если верить истории, то ее спасли из газовой камеры, где произошла облава диверсантов среди которых была как раз Лора. Баше чистая еврейка, с носиком-клювом, смугловатая кожа, черные, непослушные волосы собраны в тугую косу, и она постоянно поправляет косую челку. Среднего роста, крепкого телосложения. Именно крепкого, а не толстого, как я. Кареглазая девушка старалась держаться достойно, хотя точно так же она держалась и когда надевала свой белый фартук, чтобы принести чай своей госпоже.

Лора нервничала. Это было заметно по нервному тику. Когда ее особо что-то бесило, то ее левый глаз начинал заметно дергаться, и остановить это было весьма сложно. Один раз, она мучилась больше пяти часов, прежде, чем успокоилась и прекратила трястись. Мелиса постоянно выглядывала в окно, но делала это очень аккуратно. Если честно, то я почувствовала себя очень гадко, ведь каждая из живущих здесь девушек были готовы к бою, а я нет, да и зачем? Разве нельзя просто договориться? Вон, если взять Ору, то девушка расположилась между лестничными проемами со снайперской винтовкой. Разве это не прямая помощь среди пакостной, ужасной ситуации? Спокойствие дома нарушено, и не заметить это было бы сложно только в том случае, если ты слепой.

— Что есть у них? — спросила Лора наполнив высокий стакан холодной водой.

— Оружие, сила и воля. — Баше вздохнула потирая оружие.

— А что есть у нас? — капля воды медленно скользнула от подбородка к шее, и Лора сморщилась.

— Масло. — Баше грустно засмеялась. — и женское очарование. Не слишком много, правда?

— Проблема-то в чем? — спросила робко я выглядывая из-за арки ведущей на лестницу.

— В том, что если они ворвутся сюда, то нам не отстреляться. — Лора громко поставила стакан на стол. — думаешь, этого мало?

— Плохо. — Мелиса вздохнула. — разве ничего нельзя сделать?

— Можно. Бежать. — предложила Баше.

— Бежать? Мы разве крысы? — Лора скривилась в недоумении.

— Просто, когда это больное на голову войско явиться сюда, то будет рвать, и метать, а я что-то не хочу этого. — Баше прикусила губу и вздохнула. — я думаю, что нужно подымать еще наших, и тогда уже что-то решать. Лора, четыре человека ничего не смогут сделать. Хорошо, даже если нас четверо, и при хорошем раскладе мы сможем противостоять, допустим, солдатам пятидесяти, но ведь уже многие знают, где наше логово.

— Я была в пятницу на совете, и знаешь, очень здорово было слушать то, что в нашу деятельность уже давно никто не верит, и большинство военачальников, офицеров, и вышестоящих считают нас теми, кого стоит уже стереть с лица земли, и как ты думаешь, Баше, последнее, что я сейчас действительно хочу — сбежать, как крыса с тонущего корабля, давая пищу стервятникам? — Лора вздохнула. — все меньше людей хотят слушать нас, но все больше хотят пустить пулю в лоб. Баше, я боюсь, что гитлеровцы окажутся еще теми зверьми, и если на этом совете их будет больше обычного, то нам можно будет сдавать добровольно сапоги. — Лора ухмыльнулась, и достав сигарету села за стол. — все это ужасно.

— Да, но что мы можем? — прошептала Баше.

— Кроме, как нервно курить? Думаю, что ничего. — и Лора закурила.

На пятый день пребывания в этом доме, я узнала, что Лора в прошлом политик, общественный деятель, и просто хороший человек, который протягивает руку помощи всем, кто в ней нуждается, но случается так, что эту руку умудряются даже кусать. Для меня это было загадкой, и возможно, именно поэтому я старалась быть послушной с ней, ибо понимание того, что именно ТЕБЕ делают хорошо, наступает не сразу, и хорошо если наступает. До ночи пятого дня, я была убеждена, что Лора такая же, как и Отто. Все эти ухаживания за мной были для того, чтобы начать снова зарабатывать на мне грязные деньги, но все было иначе, и с какой-то минуты, я просто поняла, как все обстоит на самом деле.

*Воспоминание Ники.

*Вечер пятого дня…

— И что же тебе сказали? — спросила Мелиса поставив поднос с чаем на стол. — есть хорошие новости?

— Нет. — Лора вздохнула. — а что ты хочешь услышать? Что нас снова воспринимают всерьез, и хотят видеть, как часть зачистки? Нет, Лис, нет. — Лора закурила. — нас считают соратницами Отто, да и плевать. — она улыбнулась. — если эта девчонка оправдает себя, и встанет наконец-то на ноги, то моя миссия будет выполнена. В конце концов, помнишь, я ставила себе целью помогать тем, кто под натиском военной боли еще может трепыхаться, показывая в теле душу? Так вот, поиски увенчались успехом, да и к тому же, в нашем городе всех кого можно было вытащить на берег я вытащила. Не думаю, что здесь еще остались заблудшие души.

— Агне ушла именно из-за Ники? — уточнила Мелиса. — я просто спрашиваю. Не подумай, что я осуждаю. Ты же знаешь, я не имею привычки осуждать.

— Агне ушла по своей глупости.

* За двенадцать минут до событий двадцатого дня.

Стемнело рано. Проливной дождь заполнил серые улицы вытесняя редких людей с главной площади, вид ее со второго этажа просто невероятный. Высокие деревья, в кронах которых можно спрятать все, что угодно. В дома нависла достаточно мрачная атмосфера. Я понимала это по женскому настроение, которое буквально заполнило душу каждой из живущих здесь женщин. Мелиса сидела в гостиной и все время косилась на окно, а иногда вздрагивала, когда под раскат грома и сверкания молнии ей казался чей-то силуэт в окне. Баше нервно расхаживала из стороны в сторону длинного коридора изредка вытирая капли пота со лба. Из всех живущих здесь более-менее спокойной была я. Может быть, потому что мало чего понимала, или же не умела бояться. Не застав внизу Лору, я поднялась на второй этаж. Так и есть. Дверь в спальню приоткрыта, и я робко постучалась. «Входи»-произнес хриплый голос Лоры, и я вошла закрывая за собой дверь.

Внешность Лоры напоминала мне внешность королевы Червей из сказки про Алису, и хотя это была лишь моя личная ассоциация, но все же мне казалось именно так. Высокий рост. Примерно сто семьдесят пять сантиметров. Худощавого телосложения, и, хотя, когда касаешься руками ее живота чувствуешь твердую сталь, ее ключицы беззащитно виднеются сквозь плотные ткани. Ее волосы коротко подстрижены, и зачесаны строго назад. Рыжеволосая. Ее скуластое лицо делает ее похожей на мужчину, как и ее тонкие, длинные губы, что, расплываясь в улыбке достигает ушей. У Лоры плоский вверх, и такой же аккуратный низ. Тонкий силуэт напоминает мне тень призрака, что появился в комнате случайно, и вот сейчас, она стоит у окна, и выдыхает в сторону колечками дым. Ажурные чулки плотно облегают ее бедра, а спадающая на ягодицы большая, белая рубаха делает ее схожей с брошенной любовницей. Я подошла ближе, и увидела в ее серых глазах отражение беспощадного дождя.

— Лора… — шепотом произнесла я.

— Что, Ник? — ответила мне девушка своей будоражащей хрипотцой.

— Ты так странно молчишь… — я заметила на кровати брюки и жилетку. — ты куда-то собираешься?

— Угу. Собираюсь, но только есть ли смысл? — Лора выдохнула очередное колечко дыма. — гитлеровские твари могут проникнуть в наше пристанище в любую секунду, и покинуть дом для меня станет самой глупой ошибкой. Они пустят мне пулю в лоб, как только я покину это место. Снайперы их хитры, и это досадно для нас, но такой огромный плюс для них. Смешно чувствоваться себя крысой в мышеловке, которую ты сама же и поставила. — она следила взглядом за спадающими с небам каплями. — безжалостные твари. — прошептала Лора.

— Но разве ты не за них? — удивленно спросила я. — мне казалось, раз ты чистокровная немка, то вы все одного котла ингредиенты.

— Знаешь, если бы я была за них, то стала бы очень богатым человеком продавая выгодно твои зубы, кости и при этом, не испытывала стыда за то, что ты можешь сегодня погибнуть. — Лора затушила сигарету, и выдохнула последнюю волну дыма. — конечно же, я против фюрерской политики, Ника. Как я могу верить человеку, который решил занять место Бога устроив настоящий хаос на земле? Я слишком верю в силу Всевышнего, чтобы следовать за этим вожаком слабоумных.

— Почему ты так говоришь?

— Когда тебя имели в этом грязном притоне такие же грязные немецкие офицеры с заветной эмблемой на плече, что ты чувствовала? — ухмыльнулась Лора. — только не ври мне, милая.

— Я не хочу об этом говорить. — сделав шаг назад, прошептала я. — не хочу это вспоминать.

— Вспомни их оскалы, их безжалостность к такой пташке, как ты. Тебе нравились их самодовольные улыбке возвышающиеся над тобой?

Мое тело охватила дрожь от воспоминаний, какие я пыталась забыть все это время, но закрывая глаза, я видела лица тех, кто оценивающе рассматривал меня, лица тех, кто прикасался больно к нежной коже, и не стесняясь в выражениях хотел видеть в моем взгляд ту покорность, какую, как они считали, заслуживают. И я давала им ее. Становилась на колени, терпела все издевательства, и выполняла каждый приказ. Любой приказ, какой они говорили я выполняла и странно то, что в отличии от остальных девочек я и не думала сопротивляться. Почему? Может быть, потому что один из них мне симпатизировал, а я этого не понимала? Я зажмурилась, и слезы буквально прыснули с глаз от той обиды, что я наконец-то смогла осознать. В комнате началась суматоха, и я услышала голос Лоры.

— У нас не больше десяти минут. — прошептала Лора. — Баше, — женщина выпорхнула из спальни держась ладонями за косяки. — готовь оружие, быстрее, они уже здесь.

— Да, Лора! — громко и уверенно ответила ей Баше.

— Так ты мне не ответила, Ник. — повторила свой вопрос Лора застегивая манжеты рубашки.

— Мне было больно. — прошептала сквозь слезы я.

— Дальше. — женщина продолжала одеваться.

— Обидно. — слезы капали на мои колени, и я просто не могла успокоиться. — страшно. Лора, мне было безумно страшно. — срывалась на крик я.

— Не повтори этих ошибок! — она покинула спальню.

*День двадцать первый.

*воспоминания за три минуты до вторжения солдат фюрера в дом Лоры.

Я стояла на лестнице, когда ко мне подбежала Лора и всунула в ладонь свернутые двадцать купюр разных номиналов. Не понимая, что она делает, я протянула ладонь, чтобы вернуть их, но женщина резко сжала мою руку своей, и прижала к груди ближе к сердцу.

— Я не могу их взять! — выкрикнула я услышав, как в двери кто-то громко ударяют чем-то тяжелыми, чтобы их высадить. — Лора, пожалуйста, я не могу.

— Не попади снова в их руки, забери деньги и постарайся просто скрыться. Здесь совсем не безопасно. — Лора сжала в руках автомат. — если ты останешься здесь, то в случае моей смерти тебя заберут в такой же притон, либо пустят на удобрения.

— Лора, быстрее. — кричала Мелиса прячась за стеной коридора. — они почти ее выломали.

— Я готова. — Лора кивнула напарнице. — Баше, все готово? Ора, все на месте?

— Быстро все наверх, я нашла гранаты. — кричала восторженно Ора. — мы можем выиграть время.

— Уходи через подвал. Там они тебя не достанут. — прошептала Лора прижимая меня к себе. — пожалуйста, будь осторожна.

*спустя четыре часа после вторжения солдат.

Решив двигаться всю ночь и не создавать шума, я все же дошла до какой-то границы, но она была огорожена колючей проволокой, какими-то пустыми банками, и я решила просто идти вдоль ее. Ведь она где-то кончается? Тяжелые ветви деревьев от дождя опускались на меня, стоило их приподнять, как они скидывали холодные капли мне за шиворот, на волосы. Рассвет. Он мне не на руку. Как только первые лучи солнца осветили мне все вокруг, я увидела скошенное поле с явным окопом. Так спустив вниз, я обнаружила брошенный шалаш внутри которого нашла мягкое одеяло, пресную воду. Этого достаточно, чтобы умыться, утолить жажду, и выспаться перед следующим ночным походом. Под собранной из веток и поленьев я нашла рабочий фонарик. Думаю, этого точно достаточно.

Звериная тоска сковала мое сердце с такой силой, что я невольно ловила себя на мысли, как волнуюсь за Лору. Вдруг ее убили? Нет. Назад дороги нет, и я должна двигаться дальше. Пока чувствую свежий воздух, пока вижу чистое небо над головой, я должна сделать шаг навстречу лучшей жизни. Если сейчас струшу, то что-то менять будет просто поздно. Я сделаю это. Наступила снова ночь, и я вернулась к отгороженной территории, чтобы продолжить поиски ее конца. Конечно, было бы проще пролезть под ней, но боюсь, что зацеплюсь и наделаю шуму.

Чем ближе я подходила к концу ограды, тем отчетливее слышала незнакомый говор, и как кто-то совсем рядом топчет листья. Это заставляло меня вздрагивать, и прятаться за первым же попавшимся деревом. Я слышала, как стучит мое сердце, но упрямство должно быть сильнее страха. Пот нервно выступал на лбу, и я так себе все и представляла, но только не кончину. Только не ее.

Кажется, вдали загорелся яркий свет огня. Я хочу узнать, что там.

Глава 5

Ника.

Унять бы свой животный страх, но только как? Мне хотелось бы верить, что уже все кончилось. Боже, как болит моя голова. Это просто ужас какой-то. Беспощадно давит виски и это заставляет изгибаться внутри от колкой боли, что сковывает по швам. Так, что было последим? Кажется, я дошла до конца ограды, в испуге подорвалась на какой-то мине, кажется, но успела вовремя отпрянуть. Наделала шум, привлекла к себе внимание, но последнее, что я помню это размытые женские силуэты перед глазами, их шепот, а после полный провал. Словно, ничего и не было, только черная пустота в воспоминаниях, или же мне просто память уже отшибло, но это маловероятно. Ведь если бы так и было, то я забыла бы то, что было со мой в доме Лоры, но я это помню слишком отчётливо. Может быть, это я не благодарная, но если честно, то я рада своей свободе. Рада, что могу вдыхать свежий воздух, запах мокрой земли и, если попаду под шальную пулю, или же меня примут за врага это будет естественно, а не вот эти все игры в служанку-хозяйку, и прочая чушь. Нет. Сейчас все так, как должно быть.

*Воспоминание Ники.

День четвертый. Спальня Лоры. Ночь.

— Пожалуйста, — кричу срывая голос я. — пожалуйста, не надо! Прекрати! Лора, нет, прекрати!!! — слезы крупными гроздьями стекают по моим щекам скатываясь по подбородку вниз к шее.

— Замолчи, и чувствуй. — прорычала она.

Кубик холодного льда медленно тает внутри моего лоно, и я вся извиваюсь от ощущения, как капли воды касаются лепестков бутона, его сердцевины и выходят на постель. Связанная в запястьях я лежу на спине, а подо мной три высоких подушек, которые подымают мою нижнюю часть так, чтобы Лора могла наблюдать за этим грязным действием. Когда ей кажется, что кубик льда может выскользнуть из меня, она пускает струю горького дыма в сторону словно дракон, и резко проникает двумя длинными пальцами внутрь моего бутона проталкивая ледышку глубже. Тогда меня начинает трясти, и она, довольно улыбаясь, продолжает наблюдать, как капли, словно тающий воск, медленно вытекают из моего бутона. Словно нектар, что так любят опасные пчелы.

Мелиса склонилась над моим лицом, и ее тонкие пальцы коснулись моих щек, очертание подбородка размазывая соленые слезы по коже. С каждым новым кубиком льда, я чувствовала, как внутри меня все немеет, замерзает. Лора снова выдохнула в сторону дым, и вынув из моего бутона один кусочек, она передала его Мелисе, чтобы та засунула мне его в рот. После второй попытки выплюнуть его, я получила хлесткую пощечину от Лоры, грубо сжатие щек, и этот ее надменный взгляд. Пальцы Мелисы проталкивали кубик глубже в мое горло, и я, боясь, что это может завершиться моей смертью, просто подчинилась. Сделала все то, что они хотели. Выполняла их желания. Повернув голову к двери, я увидела Ору. Девочка сжалась в страхе, или жалости ко мне, и я увидела, как она заплакала.

***

Тихий шепот резко сменялся громким воплем командиров, и это помогло мне прийти в себя, но не так плавно, как хотелось бы. Темно, но тепло, что не может не радовать. Я хотела приподняться, но легкая боль в плече заставила меня снова лечь. Коснувшись ладонью своего тела, я обнаружила на себе чистую одежду, ведь, когда мина подорвалась, я упала в мокрую грязь и вся испачкалась. В этом доме пахнет яблоками, горячим воском и сигаретами. Темно. Мне пришлось долгое время прищуриваться, чтобы хотя бы что-то начало проявляться. Так постепенно, начали проявляться очертания стола, какого-то комода, на стене висела карта. Резкое пламя свечи и я вижу, как мужчина прикуривает от тусклого огонька. Так, кажется, самое время паниковать.

— Надеюсь, тебе не нужно объяснять мое недоверие. — произнес мужчина своим низким, басистым голосом. Такой голос может принадлежать человеку, который никогда не повторяет дважды.

— Если честно, — я попыталась приподняться на правый локоть. — было бы неплохо узнать, чем я так заслужила недоверие.

— Хм. — мужчина зажег фитиль еще одной свечи, и в комнате стало лучше видно его, и все вокруг. Подставив стул к кровати, он сел на него так, что его руки обняли спинку. — ты считаешь, что я глуп?

— Вовсе нет. — я начала кашлять. Не могу долго терпеть дым.

— Тогда скажи мне, девочка, — его ладонь коснулась моего лица. — как с такой диковиной внешностью ты умудрилась выжить в Германии, и невредимой добраться сюда. Это заговор? Разведка? Диверсия?

— Внешность у меня обычная, да и вообще-то, я полячка. — снова кашель. — к тому же, к немцам я попала силой, а бежала от них по собственной воли.

— Я так не люблю обман. — мужчина выдохнул в сторону дым.

— Но здесь нет никакого обмана, и я честна перед тобой. — возмущенно ответила я. — хватит курить рядом со мной! — срываясь на крик произнесла я, чувствуя, что начинаю задыхаться.

Сейчас мне достаточно света, чтобы разглядеть этого мужчину. Очень красивый. Именно красивый. Русые волосы, ярко выраженные скулы, такое трапециевидное лицо. Крупный нос с узкими ноздрями, тонкие, длинные губы, которые извиваются в ухмылке так часто, что иной раз принимаешь ее за своеобразную улыбку. Мужчина протянул свою тяжелую ладонь, и грубо сжал мое лицо своими толстыми пальцами. Я видела эту власть в зеленых глазах, и готова была растаять, но только здесь мне не притон, и я не проститутка. Шанс стать собой. Я должна ему доказать, что не диверсантка!

— Я не повторяю дважды, если ты еще не поняла это. — мужчина нахмурился так, что его длинные брови изогнулись в идеальной диагональной линии. — вопрос тот же.

— Ответ тот же. Я не вру тебе, а говорю правду.

— Девочка, — он нежно погладил мою щеку. — милая мордашка, прекрати проверять меня на прочность. Хочешь, чтобы я снова спросил у тебя кто ты и откуда? — мужчина вздохнул. — хватит шуток. Отвечай!

— Да что тут отвечать!!! — подскочил до визга мой голос. — я сказала, что полячка. Что не ясно? Мне четырнадцать лет, и я бежала с немецкого борделя. Что тебе еще не ясно?

— Дрянная лгунья! — он резко шлепнул меня по щеке.

Мне стало обидно. Мне стало обидно настолько, что с моих глаз прыснули слезы. Сев в кровати, я закрыла лицо ладонями и заплакала. Мужчина потер затылок, и я почувствовала, как его грубая ладонь сжимает мои мокрые от слез пальцы. Посмотрев ему в глаза своими покрасневшими бездонными озерами, я увидела, как специфично приподнялась его левая бровь. Он не скрывал своего превосходства надо мной, и откровенно говоря, меня это бесило.

— Хочешь заставить меня гадать? — он улыбнулся. — думаешь, что я хочу причинять тебе боль? Нет. Я беспокоюсь о своем лагере, и было бы очень нехорошо, если бы я совершил такую оплошность поверив твоим невинным глазам. Вопрос остается тот же. — мужчина вздохнул. — ладно, не плачь. Давай начнем с самого начала. — он подтянул ткань своих штанов с колен, и положив ладонь на одеяло, коснулся моих ног. — как тебя зовут, откуда ты родом, откуда бежала, сколько тебе лет и как ты нашла наш лагерь?

— Меня зовут Ника. — прошептала я. — мне четырнадцать лет. Я родилась в Польше, но нашу деревню разрушали немцы, когда мне было двенадцать. Тогда один военнокомандующий решил забрать меня с собой, и… — я заплакала.

*Воспоминания Ники.

*День первый. За двенадцать часов до приезда в элитный бордель офицеров СС.

Я сижу на заднем сидении автомобиля этого молодого мужчины, и слушаю, как он обсуждает будущее со своим водителем. Слушая мое дыхание, он иногда поворачивался ко мне, и мы сталкиваемся взглядами, но вместо страха, который должен бы сковывать мою душу, я, как девочка, не знающая ласки мужчины, но чувствующая нутром его интерес, робко краснею отводя взгляд в окно. Леса. Мы проехали уже так много, а этот хвойный лес кажется нескончаемым. Тихо. И тишина эта умеет пугать. Вдруг, резкий раскат грома заставил меня испугаться. Я вцепилась от страха в сидение на котором сидел молодой офицер, и почему-то мне показалось, что он улыбнулся. Капли дождя упали с небам на лобовое стекло, и водитель засмеялся.

— Вот и встанут наши танки на той дурацкой горе, офицер. — мужчина остановился.

— Почему мы остановились? — спросил у него молодой офицер. — на открытой дороге, где нам даже не свернуть в лес. Ты в своем уме?

— Буквально минуту. — водитель вынул какой-то инструмент похожий на ключи и вышел из машины.

Офицер повернулся ко мне, и молча улыбнулся, наблюдая, как мои губы все же начинают расплываться в девчачьей улыбке. Наверное, это странно, что я как-то хочу больше говорить с ним, чем убегать. Хочу послушать его, а не молить об освобождении. Наверное, меня не поймут многие, но я не чувствую опасности от этого человека. Мужчина вынул из-за пазухи желтую упаковку с надписью «Schokolade». Не раздумывая, я взяла ее, и лишь спустя несколько секунд спустя подумала, что это неприлично с моей стороны. Робко протягивая ее обратно, я заставила молодого офицера рассмеяться.

— Нет. — он выставил раскрытые ладони вперед аккуратно отталкивая плитку. — это тебе. Попробуй. Сладкий.

Я сморщилась в удивлении, и тут ему стало ясно, что я его не понимаю.

— Шоколад! — восторженно произнес мужчина, и раскрыв упаковку отломил дольку. — шоколад. Ам, и в рот. — он поднес коричневый, треугольный кусочек к губам, и почмокал ими. — ммм. Попробуй, шоколад!.-мужчина поднес его к моему рту. — сделай так «А-а-а».

И я открыла рот. Коричневый, тающий в моем рту незнакомый мне вкус разлился по языку, и я, не понимая его начинки, смаковала сладкое послевкусия с привкусом каких-то фруктов. Возможно яблока или чего-то похожего. Молодой офицер вышел из автомобиля, и склонился над колесом, с которым возился водитель. Он о чем-то спросил у водителя, и тот улыбаясь что-то ответил. Если бы они говорили на моем языке, то я смогла бы прочесть по губам. Оба мужчины вернулись спустя несколько минут, и машина тронулась с места.

Мы ехали так долго, что когда наступила кромешная тьма, машина заехала на какой-то пост, где дверь автомобиля раскрыл какой-то мужчина, и кивнув другом сторожевому, разрешил проехать дальше. Водитель попросил молодого офицера дать ему десять минут на технический осмотр, и тогда, мужчина сел ко мне на заднее сидение. Как только дверь за ним закрылась, он сжал вместе ноги, и кивнул мне на них. Я не понимаю, что он от меня хочет, но вдруг, мужчина запустил ладонь в мои растрепанные волосы, и ласково начал укладывать меня на свои ноги головой. Видимо, он понял, что я уже засыпаю. Поглаживая лицо, проникая в волосы, и водя ими нежно рукою, он напевал какую-то колыбельную. Мне так казалось, что это колыбельная. Урчащий голос способствовал засыпанию. Почему-то я подумала, что у него есть младшая сестра. Если нет, то как объяснить его странное отношение ко мне?

Веселый водитель смеясь залез обратно в машину, но услышав, как этот офицер поет мне колыбельную, он сразу же замолчал, и на секунду мне показалось, что даже машину он завел тише. Мужчина пел долго, но только сон словно рукой сняло, и мне хотелось просто слушать его приятный, хрипловатый голос. Все это время, его ладонь поглаживала мое плечо, бок, и в такт своей песни он немного раскачивался из стороны в сторону. Когда он остановился в своем пении, то я почувствовала, его взгляд на себе, и сразу же зажмурилась, делая вид, будто сплю. Он аккуратно снял с себя пиджак и укрыл меня им. Почему я хочу плакать?

*День второй. Приезд в элитный бордель офицеров СС.

Высокий, подтянутый мужчина привел меня в небольшой внешне дом в котором, как оказалось было больше шести комнат. Вокруг никого, но вдруг из комнаты вышла женщина лет сорока. Полностью обнаженная, но поверх ее тела был надет полупрозрачный халат в нежные, розовые цветы. Она облокотилась обеими ладонями о дверной косяк, и улыбнулась мужчине. Он сел в кресло, а женщина принесла ему высокий стакан, наполненный холодной водой с лимоном. Я осталась стоять в самом центре комнаты на круглом, вишневом ковре, пока офицер медленно пил, женщина обхаживала меня со всех сторон, вальяжно курила и все искала какие-то изъяны. Подойдя ближе, она запустила ладонь в мои волосы, и вдохнула их запах.

— Полячка? — удивленно спросила женщина, и офицер кивнул. — ты ведь прекрасно знаешь, что ее нельзя взять для удовлетворения офицеров. Она испортит чистую кровь, а смешивание приведет тебя к концлагерю, как предателя. Смешивание кровей, Боже, Генрих, о чем ты думал?

— А что я должен был сделать? — мужчина допил воду, и аккуратно поставил стакан на стол. — она еще ребенок, и если бы я не вмешался, то она могла погибнуть.

— Брось свое благородство к черту подальше. — женщина толкнула меня плечом. — она загонит нас в могилу, если кто-то узнает, и все это будет из-за тебя.

— Никто не узнает какой она национальности, если ты не будешь трепать своим ласковым язычком. — Генрих нежно посмотрел на меня, а его тонкие губы исказила приторная улыбка. — тем более, она выглядит очень зрелой.

— Хорошо. Будь по твоему, но, если она нарушит хотя бы одно правило, я спихну ее на плечи Отто. — женщина ушла в комнату.

— Только через мой труп, Грета! — грубо произнес Генрих. — если Отто тронет ее хотя бы пальцем, клянусь Богом, Грета, клянусь самим Богом, но я убью его.

— Тише, мальчик. — Грета коснулась его ладонью из-за дверной рамы. — тише, мой милый. Ты слишком эмоционально реагируешь на каждое слово касательно Отто. Что за личные счеты, ласковый мой?

— Не называй меня так. — прошипел Генрих. — не имей этой дурацкой привычки трогать меня, называть своими грязными словечками меня. Я, в конце концов, не спал с тобой!

— Так, Генрих, дорогой, не слишком ли ты нагло себя ведешь? Тебе нужна моя помощь в сокрытии твое девчонки, и я иду тебе на встречу, а вместо благодарности, ты смеешь повышать на меня голос. Милый, так дела не делаются. — улыбаясь ответила Грета. — совсем не делают.

— Грета, не начинай. — Генрих резко облокотился ладонью о косяк. — одно мое слово, и тебя опустят на три позиции вниз. Забыла, как обслуживала по сто человек солдат за неделю? Или ты хочешь обратно?

— Не смей меня тыкать в это. — Грета обиженно хмыкнула и захлопнула перед лицом Генриха дверь.

*18:49. Разгар клиентов Греты.

Я стояла у окна заплетая волосы в тугие косы, и просто наблюдала за тем, как солнце постепенно скрывается за горизонт. Это было очень красиво. Последние лучи уходящего солнца заставили заблестеть стекло подъезжающей машины, и я увидела его. Молодой офицер вышел из машины, кивнул водителю, и я заметила, как он поправляет на себе форму, резко подтянувшись, он направился своей военной, уверенно походкой к дому.

Пока в гости к Грете наведывались мужчины, которых она радушно встречала, угощала чаем и всякие сладостями, а после садилась на колени к одному из них, выкуривая сигарету и рассказывая смешные истории, ко мне в комнату молча направился Генрих. Я продолжала стоять у окна, когда почувствовала холодок открывающейся двери. Повернувшись, я заставила офицера снова собраться, и он три раза постучал по уже открытой двери. Я кивнула, и только после этого он зашел. Сняв с головы свою фуражку, он положил ее на прикроватную тумбочку, и я увидела его густые, светло-рыжие волосы. Грета (женщина, что встретила меня утром) выдала мнетонкую, кружевную ночную рубашку нежно-голубого цвета, которая была приятна к коже и такой же шелковый халат. Офицер сел на край кровати, и засуну руку в свой пиджак, вынул из кармана темно-синий футляр.

— У меня для тебя подарок. — улыбаясь произнес Генрих, и похлопал три раза ладонью по месту рядом с собой, слово зовет котенка. — сядь, пожалуйста, ко мне.

Я снова нахмурилась, и тогда, Генрих вытянул руку вперед, а после медленно стал поджимать их к себе, и так три раза. Поняв, что он хочет, я отложила расческу в сторону, и забыв, что не закрепила волосы, почувствовала, как косы нежно рассыпались распущенными волнами по спине, и подойдя ближе к нему, почему-то решила протянуть ладони к его рукам, и Генрих, коснулся грубыми губами их. Это было так странно, но переполняющее эмоционально. Подвинувшись, он снова похлопал место на кровати, и я села перед ним, но Генрих показал мне пальцем круговой жест, и я поняла, он хочет, чтобы я повернулась спиной.

Боже. Его руки касаются моей спины, шеи и я чувствую, как мурашки россыпью непоседливых колючек заставляют испытывать не только смущение, но и расцветание почек начинающихся моих чувств. Тонкая, золотая цепочка с кулоном в форме капельки с темно-синим камнем нежно коснулась кожи, и мне стало неловко получить этот дар из рук взрослого мужчины. Это было неестественно для нас, и почему он так нежен ко мне, если я могу сыграть злую шутку с его жизнью? Его дрожащее дыхание нельзя было не чувствовать. Оно касалась моей кожи, а я не могла пошевелиться. Слезы. Почему я плачу? Почему я не хочу, чтобы он видел моих слез? Что с нами происходит?

Ночь. Она подруга моих слез. Она скроет их, чтобы он не видел.

Глава 6

Ника.

*День 394. Утро.

Раннее солнце пробуждается после сна, и я открываю глаза с первыми лучами. В комнате тихо, и только сонное похрапывание Генриха прерывает эту тишину. Приподнявшись, я аккуратно повернулась на левый бок, чтобы просто посмотреть, какой он, когда спит. Запуская пальцы в его рыжие волосы, я вижу, как ликует на стене солнечные лучи. Он открывает глаза, и я нежно улыбаюсь. Генрих недолго зевает, вытягивая ладони вверх заставляет хрустеть спину, и я, прильнув к гладкой коже, соединяю созвездия из его родинок губами в одно счастливое созвездие. Спустя столько дней моего пребывание здесь, я стала понимать, что он мне говорит, и могла отвечать ему, и это меня без сомнения радовало.

— Доброе утро, Генрих. — прошептала я, и он ласково улыбнувшись, нежно поцеловал тыльную сторону моей кисти. — что тебе снилось этой ночью?

— Доброе утро. — он зевнул прикрывая ладонью рот. — ночь сегодня была неспокойная, и ты не могла долго уснуть. — Генрих встал с постели. — ты ворочалась из стороны в сторону почти с двух часов и до шести утра, но ничего. — он надел свою белую майку. — после того, как я прижал тебя ближе к себе, ты быстро заснула, но представляешь, началась снова кукситься, стоило мне убрать с тебя руку.

— Правда? — удивилась я надевая халат. — не подумала бы. Мне казалось, что я, как уснула так и до первых лучей солнца. — подойдя к Генриху, я коснулась ладонями его запястий, и он улыбнулся. — тебе обязательно сегодня уходить?

— Увы, ты же знаешь, что я не могу не явится. К тому же, без меня штаб не сможет долго, а у нас сегодня первый за год крупный совет. Возможно, смогу встретить фюрера, а не просто слышать о нем, как обычно.

— И сдался тебе фюрер… — прошептала я посмотрев в окно. — зачем тебе все это?

— Ника, девочка моя, ты ведь знаешь, что мой долг это…

— Не начинай про это. — зыкнула я. — ты знаешь, прекрасно знаешь, что твоя жизнь в твоих руках, но ты словно привык слышать не меня, не себя, а своего самопровозглашенного Бога. Генрих, это прямая дорога в пропасть, где руку тебе никто не подаст.

— Прости, — он поцеловал меня в лоб. — но это мой долг. Не хочешь подумать о своем?

О каком моем долге говорил Генрих, я не знала, но только за все это время моего пребывание в борделе, меня никто не трогал, и Генрих, как бы я к нему не ластилась, никогда не смотрел на меня, как на женщину. Никогда. Так одевшись, он своим строгим шагом покинул моею спальню, я осталась стоять у окна, и просто смотреть, как его статная фигура удаляется от дома все дальше и дальше. Это становилось невыносимым. Чувства двоякости заставляли меня постепенно сходить с ума. С одной стороны, дикое желание больше похожее на ожог крапивы на губах, что было моим естественным позывом при виде Генриха, когда он только появляется на пороге комнаты. Это поцелуй. Я хотела целовать его губы долго, закрыв глаза и наслаждаясь каждым прикосновением. А с другой стороны, я хотела кричать. Кричать на него из-за того, что Генрих просто не хочет слышать меня. Это доводило до нервных мурашек, которые проходя по телу просто прикасались к нервным луковицам заставляя меня чувствовать настоящую истерику.

*День 400 в элитном борделе.

Его не было почти неделю. Каждое мое утро я начинаю с того, что, не открывая глаз просто вожу ладонью по второй части кровати, чтобы почувствовать его присутствие рядом, но увы. Холодная постель так и остается холодной, и меня бросает в тоскливую дрожь от этого. Я хочу обнять Генриха, но все что мне остается — фантом. Та часть него, что обычно лежала на левом боку всю ночь, и лишь изредка поворачивалась ко мне. Возможно, я просто схожу с ума, и мне кажется это, но иногда я ловлю себя на том, что чувствую по-прежнему запах его горячего тела, а иногда ночью, когда становится тоскливо до такой степени, что хочется выть, я вдруг ощущаю прикосновение его пальцев, и резко оборачиваюсь, но понимаю, что все это дым моих воспоминаний. Дым моих ярких воспоминаний, а не он. Мне больно это осознавать. Тогда, я снова ложусь на подушку и могу всю ночь просто лежать, смотреть в приоткрытое окно, чувствовать касание ветра и плакать. Горячие струйки слез скатываются на подушку, и я зажмуриваюсь, чтобы снова вспомнить, как он улыбается мне стоит лишь произнести неправильно какое-то немецкое слово.

День сменяется днем, и с каждым днем становится все тоскливее и больнее. Словно верный щенок, я целыми днями стою у окна, чтобы быть первой кто увидит его машину, кто увидит его, но так можно простоять до поздней ночи, встретить рассвет, но только не встретить его. Генрих, что с тобой могло случится? Куда же ты исчез? Грета не получала писем, а это значит, что и мне ничего от него не приходило. Это заставляет меня разрываться на куски, заставляется метаться из стороны в сторону словно я загнанный в клетку хищник, что должен подчиниться, но у меня не получается. Завтра будет месяц, как Генрих пропал. Целый месяц. Месяц длинною во всю мою жизнь. Наверное, это и есть любовь? Или моя детская привязанность.

Я открываю глаза. Вижу серый потолок, громыхание грома за окном и холодный ветер. Закрыв двери, я тепло оделась, и снова подошла к окну. Спустя час ко мне в комнату постучалась Грета. Девушка рассказывала о каком-то Отто, и что он обосновал бордель в новом месте, и говорила о своих страхах попасть в это место распутство и греха, но только я не могла совладать со своими слезами и, женщина все поняла. Она нежно обняла мое тело, и ее грубая кисть коснулась волос, и если от прикосновений Генриха я успокаивалась, то от тяжелой руки Греты становилось только тяжелее. Я сорвалась, и слезы волнения сильнее прыснули с глаз. Грета говорит, что это нормально для человека его статуса, но я все равно волнуюсь. Что-то случилось. Я чувствую это всем своим нутром. Его соратники молчат, но каждый скрывает взгляд.

*День 529 в элитно борделе.

Я боялась этого дня. Сегодня пришла телеграмма. Генрих умер. Я била руками стены, кричала в пустоту, но все было бесполезно. Грета, старалась меня успокоить, как и грязные офицеры хотели утешить в своих объятьях, но только мне это было не интересно. Я хотела только одного, чтобы Генрих был жив. Представляла сквозь слезы этот момент, как он своей легкой походкой проходит в спальню, и склонившись надо мной улыбается, а после спрашивает «Почему ты плачешь?». А я бы вытерла слезы, и крепко обняли бы его, чтобы просто почувствовать запах того, кто вдохнул в меня новую жизнь, шанс на будущее, желание жить. Генрих… — шептали мои пересохшие губы. Ген-рих — язык отделял слог, и я слово одержимая в бреду звала его к себе. Генрих — и слезы вновь стекают по лицу.

***

Я рассказала ему все это, но только легче мне не стало. Словно насыпали соли в старую рану, где еще не совсем зажило мясо. Мне было больно вспоминать все это. Сердце резало ножом этих воспоминаний, острое лезвие проходило сквозь плотные ткани, и разрывали мою душу. Кто-то скажет, что я была маленькая для того, чтобы любить мужчину, который годился мне в отцы, но я любила Генриха, как мужчину. Наверное, это звучит странно, но я представляла свою жизнь с этим человеком. Обещала ему ждать. Обещала хранить любовь в сердце, и что в итоге? Остались о нем отголоски любви, да этот золотой кулон. Я рассказала этому русскому мужчине все, кроме Лоры. Это словно унижало меня.

— Так. — он облизал пересохшие губы. — видимо, всевышний любит тебя, раз ты смогла выжить после всего этого. Хочешь сказать, что у тебя не осталось семьи?

— Что же тут удивительного? Отец повесился, когда узнал о позоре, что свалился на его семью, а мать ушла вслед за ним. У меня были сестры и братья, но я не знаю, что стало с ними. Вот и все.

— Ты сказала, что твою деревню сожгли немцы. — нахмурился мужчина. — или ты мне врешь?

— Генрих сжалился над ними, когда я попросила его помочь им. Тогда он вернул их в разрушенную деревню, и они могли там основаться заново, но нет. — я посмотрела в окно. — где я?

— В моем лагере. — мужчина улыбнулся. — в безопасности. Все равно не пойму, где ты была еще один год. После элитного борделя.

— В притоне мерзавца Отто. — прошептала я.

— И как же ты сбежала?

— Вы беспощадны ко мне, но если мои воспоминания что-то значат, я расскажу…

*Из воспоминаний Ники.

*День первый. Бордель Отто.

Меня связали двое высоких мужчин, и под унизительные возгласы других солдат, меня словно грешницу вели на эшафот. Почему все так? Мужчины провели меня по длинному коридору, и каждая попытка вырваться была поводом для очередного подзатыльника, но только я поняла, что вырываться уже бессмысленно, и единственное, что я могу — встретиться со своим страхом лично. Сорванная ночная рубашка из тонкого льна была оставлена в спальне после того, как эти двоя буквально набросились на меня, и хотели уже воплотить свои грязные желания, но Грета приказала им выметаться из ее борделя прочь.

Оставшийся на моем теле халат распахнут, и мужчины могут видеть мое голое тело, дрожащую грудь, живот и промежность, что обвита кудрявыми волосами. Меня, словно позорную ведьму ведут сквозь толпу этих зевак. После того, как мы вышли из этого элитного борделя, эти двоя мужчин приказали мне сесть в машину, и шлепнув грубыми ладонями меня по ягодицам, они заставили их гореть огнем. Закутавшись плотнее в халат, я села рядом с одним из этих грязных офицеров. Он заметил, что я вся дрожу и рассмеялся.

— Отто это понравится. — он облизнулся. — ты что такая скромная? Вынь их. — мужчина грубо распахнул верхнюю часть халата, оголяя налитую, молочную грудь, а после, сжал своей рукой правую сторону, прижал второй ладонью меня за плечи к себе и хищно оскалился. — вот это мне определенно нравится. — он склонился к отвердевшему соску и грубо укусил его. — я буду твоим первым, милая. Ты узнаешь, как любят мужчины. — после этого офицер смачно облизал сосок, обвел кончиком языка ореол, и поставил крупный засос.

Мы приехали довольно быстро. Это было одноэтажное здание с подвалом. Здесь темно, пахнет сыростью, и плесенью. Офицеры продолжали держать меня за руки, и если я сопротивлялась, выворачивали мне локти, и я, срываясь на крик умоляла их прекратить, но только казалось, что это им нравилось больше, чем мое безропотное подчинение. Вот и Отто вышел из своей обители, чтобы рассмотреть «новый» товар. Низкорослый мужчина снял с меня халат, и я быстро прикрыла ладонями оголившееся места. Отто резко шлепнул меня по рукам, и я должна была пересилить стыд, чтобы показать всю себя. Его ладони грубо лапали меня за грудь, приподымали ягодицы, и в какой-то момент, когда я почти потеряла силы к жизни, он схватил меня за лобок, и недовольно покачал головой.

— Шерстка жесткая. Клиенты такое не любят. — Отто хмыкнул. — грудь висит, да и живот дряблый. — мужчина обошел меня со спины. — а вот если делать так, — он грубо схватил меня за ягодицы, и раздвинул их. — такой вид смотрится неплохо. Ладно, дадим ей шанс.

— Я что-то не понял… — встрепенулся офицер. — а ты не хочешь предложить ее нам?

— А ты что ли хочешь с ней покувыркаться? — Отто засмеялся. — если да, то плати, а если просто почесать языком, то проваливай.

И меня оцени в три сотни рейхсмарок. Мне стало не по себе, и на секунду, мне стало казаться, что я просто теряю сознание. Вокруг темно, но как только Ансельм (тот самый грубый мужчина) привел меня в темную комнату, он зажег несколько свечей, от чего становилось только жутко. Я надеялась, что он не станет делать то, что задумал, но Ансельм начал раздеваться. Голый лег на середину кровати, и обхватив ладонью мужское достоинство, он несколько раз кивнул на него, и я, должна была принести ему удовольствие. Скинув с плеч свой грязно-голубой халат, я залезла на кровать, и склонилась к отвердевшему органу.

— Оближи его. — грубо прорычал Ансельм. — не заставляй меня ждать.

И я высунула язык, коснулась головки и сморщилась. Кисло-соленый вкус моментально заполнил мой рот. Вдруг, он резко пустил ладонь в мои волосы, и грубо сжав их, начал быстро двигать бедрами проникая членом в мое горло, и слыша, как я задыхаюсь, он возбуждался еще сильнее. На секунду остановившись, он проник своим твердым органом на всю его длину, и замер. С глаз моих прыснули слезы, и я чувствовала, как мне не хватает воздуха. Ансельм медленно вынул из меня свои жезл наслаждаясь не столько ощущениями, сколько зрелищем. Струйки слюней соединяли его член с моим ртом, коим я жадно хватала воздух. Набухшая грудь терлась друг об дружку, чем вызывала во мне шквал незнакомых мурашек. Грубо уложив меня на живот Ансельм держал ладонь на моей пояснице, а сам устроившись между моих ног, уткнулся мокрым органом в мое лоно. Я понимала, что сейчас произойдет, и единственно, что я могла сделать — позволить ему надругаться над собой. Проникновение, и я пытаюсь выпрямиться, но он грубо давит на спину, чем заставляешь опуститься ниже, а я не могу. Боль. Мне больно. Выйдя полностью из меня, мужчина смазал своими слюнями мою промежность, и попробовал снова. Более глубокое проникновение отзывается во мне только более режущей болью.

Оказавшись полностью во мне, Ансельм утробно зарычал. Его движения становились более грубыми, глубокими, хлёсткими, и он, не стесняясь в выражениях, все шептал обо мне какие-то свои грязные словечки, и рычал. На секунду я отключилась, чтобы не чувствовать боли. Запах крови я почувствовала сразу, и это пробудило во мне что-то животное. Заметив торчащий тонкий кинжал из его рубахи, я подумала, что это мой шанс. Ансельм с удовольствием согласился сменить позицию, и я оказалась сверху. Несколько моих грубых насаживании сквозь стиснутые зубы, и я падаю грудью на его торс, вытягиваю руку, вынимаю из кармана нож и со всей силы ударяю им в горло Ансельма.

Отто услышал дикий мужской крик, и прибежав на него, застал меня сидящей сверху на клиенте, умытой его кровью и довольной собой. Если меня после это ждет смерть, значит так тому и быть…

Глава 7

Ника.

*День второй. Бордель Отто.

Меня пробрало до дрожи, но я это сделала. Что стоит человеческая жизнь? За сколько рейхсмарок тебя купит очередной ублюдок, когда захочет ощутить власть над пугливым созданием, вроде меня? Я стояла посреди комнаты полностью обнаженной, чувствуя, как по подбородку к шее скатывается капля густой крови этого немецкого офицера, и в меня словно вдохнули новую жизнь. Почему? Потому что я могу бороться. Когда говорят «бей» — я бью, когда говорят «защищайся» — я защищаюсь. Обдуваемая сквозняком, я стояла и просто смотрела, как этот самодовольный урод становится мертвым. Захлебнулся собственной кровью. Чувствуя себя хищной кошкой, я готова была разодрать ему глотку своими пальцами, вцепиться зубами в плоть, чтобы он почувствовал всю боль, что чувствовала я, и если бы мне нужно было с ним драться, то я дралась бы.

Ансельм лежал на старой кровати и постепенно все грязные простыни окрашивались кроваво-алым цветом собирая в себя его «чистейшую» кровь. Отто протянул мне майку это офицера, теплую шинель, и сапоги, а после приказал одеться и ждать его здесь. Сделав каждое требование этого Отто, я дождалась и его самого. Мужчина вернулся с лопатой и двумя пододеяльниками в которых были большие дырки. После того, как дверь за ним закрылась, он приказал мне помочь ему засунуть тело Ансельма в один из пододеяльников, после мы завернули его в еще один, а сверху обернули в тот, который он пропитал своей кровью. Ближе к ночи, когда в борделе стало тихо, мы вышли через задний вход. Я держала лопату, а Отто тащил по полу тело этого офицера. Мы шли долго, и оба вспотели. Дул прохладный ветер, и мои голые ноги покрылись мурашками от холода. Как только мы дошли до середины леса, Отто взял лопату и принялся копать яму. Я стояла в сторонке, и словно бы не при чем.

— Как тебя зовут? — спросил Отто вытирая рукавом шинели пот. — эй, девочка, ты понимаешь меня?

— Угу. — я повернулась. — Ника. Меня зовут Ника. — гордо произнесла свое имя я.

— Ника… — повторил он. — красивое имя. У нас такие имена красивыми не бывают. Ника. — снова повторил Отто. — ты знаешь, а я должен убить тебя.

— Убить? — растерянно произнесла я шагнув назад. — но за что?

— Успокойся, делать этого..-Отто застонал схватившись за спину. — черт, спина. Продуло, черт. — мужчина вошел лопатой в землю. — я не стану лишать тебя жизни. Во всяком случае, вот это, — Отто начал тащить тело к яме. — делаю это в первый и последний раз! Ты смелая девочка, скажу я тебе, но секрет выживания в таком месте, как бордель — покорность. Если ты покорна, то тебя защищаю я.

— Но я могу защитить себя сама. — прошептала я и холодной пар рисовал в воздухе свои узоры. — зачем тогда все это?

— Можешь сама? — засмеялся Отто, и резко вынул пистолет из кармана. — хочешь попробовать выжить со мной? Я не люблю играть в такие игры.

— Он меня изнасиловал! — возмущенно ответила я. — почему мне нужно оправдываться за это?

— Я не властен в твоей судьбе, и приказывать не могу, но если ты будешь брыкаться, то на каждую строптивицу найдется свой душитель! Ты обречена на погибель, если хочешь драться. В сердце Ансельма теперь холод, а твои руки по локоть в крови.

— Почему ты говоришь так, как будто в твоей душе погасли звезды? — спросила я посмотрев на небо.

— Я знаю твою историю, Ника. — Отто облокотился о лопату. — ты должна простить Генриха. Увы, но офицеры фюрера всегда ходят по тонкому лезвию. Проблема не в том, что они не верные, не преданные. — мужчина выдохнул холодный воздух. — думаешь, что другие важные приближенные фюрера не заинтересованы в том, чтобы доказать свою верность? Ведь, чем меньше этих остальных будет, тем выгоднее смотрятся они. А Генрих, — Отто согнулся от режущей боли. — был обречен на смерть, как только связался с тобой.

— Со мной? — опешила я. — разве я как-то могла повлиять?

— Конечно, кровосмешение страшнее любого преступления. — мужчина вытер рот. — ты, как сладкий нектар для пчел, но такой ядовитый для мужчин. Вот и все. Порочный союз нельзя скрывать вечно, и..

— И мы никогда не занимались любовью. — ответила стыдясь этого я. Мои щеки покраснели от холода, и того странного смущения, что одолело меня. — я знала только запах его горячей кожи, расположение родинок, словно отпечатков чьих-то поцелуев, но я не знала его, как мужчину.

— Серьезно? — Отто приобнял меня за плечи. — прости, тогда я не прав.

— Да что это меняет? — я почувствовала, как слезы наворачиваются на моих глазах. — это все равно не вернет мне Генриха.

— Будут тебе еще Генрихи. — мужчина вздохнул. — сейчас главное, чтобы эта история залегла куда-нибудь глубоко, как и сам Ансельм. Если кто-то спохватится его, и вскроется правда, то я подохну из-за тебя.

— Что за чертовщина? — я остановилась. — почему все гибнут из-за меня? — мне стало обидно. — что со мной не так?

— Глупая, однажды ты поймешь свою главную ошибку. — Отто сильнее закутался в шинель.

***

— Притон сожгли, и я одна из немногих кто сумел сбежать. — посмотрев в глаза этому человеку, я старалась быть убедительной, и казалось, у меня это получается.

— Ты ничего не слышала о группировке «Белая лилия»? — спросил меня мужчина, но я покачала отрицательно головой. — группа диверсанток, что под видом санитарок и бедных беженок втираются в доверия военным, а после вырезают целые батальоны. Кажется, их верховодку зовут Лорейн.

— Лорейн? — удивленно переспросила я.

— Есть на слуху? — мужчина улыбнулся. — или знаешь, где можно найти?

В нарастающей тревожной атмосфере росло чувство моего страха. В какой-то момент, я просто утонула в глазах этого русского мужчины. Погружаясь в них, словно в глубокую реку, я не могла понять, что заставляет меня внимать каждому его слову, отвечать ему, словно именно от него зависит моя жизнь. Пламя свечи танцует от легкого сквозняка, что так подло проникает в эту коморку. Мужчина склонил голову на бок, и я чуть подалась вперед. В свете свечи он казался мне Генрихом, и я хотела осуществить мечту, что могла остаться лишь мечтой. Смешно сказать, но меня насиловали, мною пользовались, как человеком, что продает свое тело, но мои губы все еще были невинны. Я на знала, что такое поцелуй, и не смотря на все разы, кои заставляли меня обжечься, мое сердце хотело любить. Хотело любить по-настоящему. Наверное, это может показаться странным, но все же…

Двери резко распахнулись, и свеча погасла. Внутрь коморки влетела какая-то встревоженная девушка, которая явно меня не заметила. Держа в руках оружие, ее ладони дрожали. Небольшая грудь быстро опускалась и поднималась от тяжелого дыхание, что прерывало точную речь.

— Андрей, — тяжело дыша произнесла девушка. — немцы на западной границе.

— Для тебя Андрей Александрович. — чуть оскалился мужчина. — что тебе от меня нужно? Или вам нужна нянька?

— Но разве ты нам не поможешь? — девушка от удивления шатнулась назад, и лента из патронов громыхнула на ее плече. — но как же мы будем?

— Шурочка, а на кой нам ты? — Андрей вздохнул. — кто из нас командир батальона?

— Особист проклятый! — резко развернувшись Шура захлопнула дверь.

***

Лора.

В этом доме царит гробовая тишина. Группа разведки «Белая Лилия» покинула прошлое пристанище, и сейчас скрывается в доме одного умершего офицера, что оставил свои хоромы несколько месяцев назад уйдя с головой в загробный мир. Здесь четыре комнаты, две ванные комнаты, кухня, соединенная с обеденной и приличных размеров гостиная. После схватки с пяти десятью пятью солдатами, женщины смогли дать отпор сильному полу, и выжившие участницы группировки собрали все необходимое, и пока горит огонь раздора они смогли скрыться прочь. Ночь в этом доме холодная, хотя и кажется, что ветер воет свою печальную песню, но по факту это просто ветер.

Лора села в высокое кресло, и заполняя горьким никотином легкие, она откинулась в неге земного наслаждения. Открытое окно впускает в ее спальню тленный воздух, и девушка, устремив свой взгляд в утопию ночного города, выгибается словно ласковая кошка, и раздвинув широко ноги, опускает раскрытую кисть на промежность, чтобы именно на бутоне собрать ладонь в лодочку. Это состояние она всегда называла «собственное безумие», и тонула в этом безумие, словно в бездне запредельного удовольствия. Тонешь в пучине ревности, и безумных, неоправданных надежд. Все, что остается ей — наслаждаться единением с собой, как с чем-то нечто прекрасным, но не реальным. Совершенно нереальным.

Лора, как никто другой знает, что война убивает невинных, но только это смутное время можно назвать «время смерти влюбленных». Мужья, которые никогда не вернутся оставляют своих женщин на роковой путь безумия, и мстительных иллюзий. Ушедшие в небо мужчины уже никогда не смогут узнать, как сквозь временное горе их возлюбленные оберегает желание тоскливо припасть щекой к любимому, небритому лицу. Ставшие вдовами женщины уже никогда не смогут поцеловать руки своих мужей и сквозь слезы радость шептать в губы слова «Мой герой», и единственная их участь глотать обжигающие душу слезы ненависти. Они смирились с одиночеством ночи. Вдовы — падшие от боли земные ангелы. Лора не могла смотреть на них, и понимание того, что сильные снаружи, но такие слабые внутри обжигало ее сердце обидой за каждую. Они видят свои сны, где касаются любимых губ в последний раз…

Лора не понаслышке знакома с ними. Будучи одной из главных в антигитлеровской группировке, она была знакома с женщинами, чьи руки оказались в крови не из-за приказа, а из-за самой настоящей мести. Благодаря им Лора знала, что война носит чисто женское лицо. У Войны женские, скорбящие глаза. В группе разведки нет определенной нации, ибо здесь все едины.

В спальню Лоры вошла Мелиса. Женщина протянула напарнице чашечку с крепким, горьким кофе, и на лице француженки появилась безмятежная улыбка. Лора не понимала, как эта женщина может жить. Когда произошли первые немецкие наступления, муж Лоры принял политику фюрера, и откровенно заболел фанатизмом. Он видел в каждом слове своего вождя правдивые истины, способ жить, решение ото всех проблем. Мелиса считала себя одной из самых счастливых женщин. Работала дизайнером для одного местного бутика, где шила одежду ее сестра, воспитывала троих сыновей, и готовилась к появлению дочери, но весь мираж «счастливой» семьи разрушился, когда в один из дней ее супруг отдал честь, и дал клятву верности фюреру путем утопления детей, а после сдачей жены в бордель для обычных солдат, где, как надзиратель находился больше полугода. Мелиса родила мертвую девочку, и тем сильнее ее душу заполняла боль, ненависть, злость. Бежала из борделя, убила своего мужа, его напарника лейтенанта, и ранила шестерых солдат во время побега. В группировке «Белая Лилия» прославилась спокойным нравом, и, хотя ночами она воет от тоски по детям, она продолжает приклонять в верности колено перед Лорой.

— Нужно ли говорить, что атмосфера становится тревожной? — Лора медленно отпила глоток кофе.

— Война не должна съедать нас. — Мелиса села на край кровати и медленно легла на спину, разведя руки словно звезда. — мы должны быть сильными, Лори. Сама знаешь, что она хуже голодной собаки. — женщина раскрыла серебряный кулон, где на фотографии трое ее сыновей позируют с букетом полевых цветов для мамы. Мелиса сглотнула нарастающий ком. — знаешь, иногда мне снится, будто бы я открываю двери, выхожу на улицу, а вокруг ничего. Катаклизм. Просто серое небо, не видно землю, и нет войны. Люди не знают, что такое боль.

— Неужели ты винишь себя? — Лора поставила на пол блюдце с чашечкой.

— Нет, но с другой стороны, иногда мне кажется, что я просто не до любила Жака. Может быть, если бы чаще говорила, что люблю, что хочу с ним чего-то больше чем простой жизни, то он не присягнул перед этими свиньями.

— Все виной игра тех кто выше. — Лора выдохнула дым. — всегда будут страдать те, кто невинны из-за игры в «правых» этих уродов. И, кстати, об уродах… — женщина вынула небольшую фотографию. — вот этого хмыря следует уничтожить.

— А кто это? — спросила Мелиса посмотрев на изображение.

— Предатель Андрей. — Лора окунула окурок в недопитый осадок кофе, — он расположил свой лагерь на хуторе, но на счет этого, я не переживаю. Только эта разведка требует предельной осторожности. Тобой я не могу жертвовать.

Спустя час Лора вернулась в спальню Баше. Женщина читала библию, и заметив напарницу на пороге, отложила чтение в сторону. Она всегда замечала, когда Лору душило тоскливое чувство печали, что обвивало кольцами, словно удав. В такие моменты, ее прекрасное, бледное, аристократичное лицо сливалось с дымом сигарет, и даже глаза становились тусклее. Да только сейчас этот взгляд поистине тоскливым, щенячьем. Растворяясь в собственном забвении, Лора аккуратно села на край кровати еврейской «сестры». Нежные пальцы Баше коснулись спины, и Лора выгнулась, чувствуя, как мурашки словно тоскливые кошки рассыпаются по телу.

— Знаешь, закрыв глаза не уйдешь от проблем, Лори. — Баше вздохнула. — и самое паршивое, что я не могу тебе ничем помочь.

— Разве я что-то просила? — Лора открыла глаза, и повернулась к оппонентке. — Баше, ты и так единственная, кто меня по-настоящему понимает. Мелиса, да… — женщина снова закурила, и речь ее больше напоминала оправдание. — она словно сестра мне по крови, а ты, словно любовница, что никогда не должна встретиться с женой, но ты ближе сердцу. Ты чувствуешь меня здесь…Лора поднесла раскрытую ладонь девушки и приложила ее к сердцу. — ты словно считаешь каждый стук. Читаешь библию? — удивленно спросила женщина. — неужели у тебя еще осталась вера?

— Если хочешь знать, то солнце продолжает вставать над землей, а значит, Бог еще не отвернулся от нас. — Баше улыбнулась. — что тревожит тебя? Я вижу, как ты волнуешь, но мне не прочесть в твоих глазах причину.

— Я переживаю за Нику. — Лора выдохнула колечком дым. — не представляю, где она сейчас может быть.

— Ты надругалась над ней, как один из этих грязных уродов в бордели, и еще удивляешься, что девочка хотела сбежать от тебя? — Баше ухмыльнулась. — ты слишком далеко зашла в своем желание воспитать «идеальную» девушку, служанку, рабыню или кого ты там пыталась создать. Она личность, и весьма себе неслабая. Я поняла это, когда после ваших с Мелисой домогательств, она столкнулась со мной в коридоре. Знаешь, было любопытно видеть ее ненависть к тебе, желание убить возможно, но таковое было. В любом случае, она не пропадет. Девчонка с подвешенным языком, с инстинктами хищника. Такие держаться на плаву до последнего.

— Все, что ты любила превратилось в пепел. К чему все идет?

— Ну, то что в пепел это точно. — Баше снова раскрыла библию. — в конце концов, никто мне не обещал, что я спасена от геноцида, и никто кроме Бога не может знать, когда придет моя кончина, где в роли палачей окажутся эти…

— Если кто-то захочет отнять тебя у меня, то я буду сражаться с тобой спина к спине до последнего вдоха. — прошептала Лора. — никто не смеет отнимать у меня то, что принадлежит мне. Понимаешь? Мне!!!

— Твоя благодетель ведет тебя на пути к безумию. Лори, ты уже людей оцениваешь, как вещи…

Лора могла существовать только днем. Ночью ее тысячи безумных лис вырывались наружу, разламывая ребра, вырывая куски души заставляя скулить, запутываться в простынях, теряться в иллюзиях и реальности не понимая, где и с кем она сейчас.

Глава 8

Ника.

*Лагерь Андрея.

*Четыре месяца спустя.

И я шепчу его имя словно одержимая мыслью, что сейчас он войдет, и заберет меня вновь. Я хочу почувствовать вновь, как его грубые ладони прикасаются к коже. Мне остается только кричать от той разрывающей мое сердце дикой боли, и слушать тихий шепот любви губ того, кто больше не сможет любить. Я словно прирученная птица желаю свободы. Словно приручённая пантера, что ластится в руках, но сердцем живет не здесь. Сколько ты еще будешь мне снится? Сколько еще я должна выплакать своих слез, чтобы ты смог ими умыться? Разожми же свои руки, дай свободу, позволь мне лететь.

Выть волком становится привычкой от которой следовало бы избавляться, хотя я и могла пасть перед очарованием этого самого Андрея, но все же, мое сердце больше не способно любить мужчин. Странно? Нет. Каждую ночь засыпая, я подолгу смотрю в окно, через которое можно сосчитать звезды, и мои плечи вздрагивают от прикосновений, но стоит обернуться, как я понимаю, что никто меня не дотрагивается, а ощущения лишь фантом того, что называют «воспоминания», что звалось когда-то счастьем. Мне не хватает Генриха, и, хотя я понимаю, что наши отношения больше напоминали брат/сестра, но все же, мое сердце болит по нему, а заменять этого мужчину остальными я просто не стану. Зачем мне другой мужчина, если, закрывая глаза при поцелуях с Андреем я вижу Генриха, но как только этот поцелуй прекращается, то я вижу не рыжие локоны того, кто подал мне руку, а его…другого…чужого.

Была причиной моих страданий и Лора. Я каждый день просыпаюсь с мыслью о ней, с переживаниями и порывами броситься прочь из этого русского лагеря, чтобы дойти до дома той, кто научила выживать в ситуациях дикой опасности, постучаться в двери той, кто смотрит свысока своим строгим взглядом, одновременно гладит щеку и бьет кнутом, но все же остается преданной тебе, остается на твоей стороне. Я хотела открыть глаза и увидеть пепелище вокруг, но только бы в этом пепелище меня обнимала Лора. Странно все это, и, хотя я не была сторонницей женской любви, женских связей, но какая-то привязанность была. Она соединяет нас словно пуповина, и иногда мне кажется, что мое тело горит огнем, пламенем, трясётся словно в одержимости, когда на том конце в агонии собственного безумства утопает Лора.

Я сижу на высоком булыжнике, что стоит возле спокойной, небольшой речки. Поджав колени к груди, и обнимая руками чашечки, я наблюдаю за Шурой и Марией. Шура командир полка, и просто прекрасная женщина, чьи голубые глаза так и напоминают мне воду этой реки. Такая же чистая, непорочная, нежная. Среднего роста, такого же телосложения. Ей двадцать восемь лет, и при своем возрасте, она выглядит, как подросток, которому просто пришлось повзрослеть. Ее длинные русые волосы собраны в тугую косу, которую при мне она распускала всего два раза. Шура сторонница строгих нравов, дисциплины и послушания в рядах своего полка. Вечная виновница несостоявшихся домогательств Андрея. Словно чувствуя своим нутром, она постоянно вваливается в коморку мужчины, когда тот распускает своим длинные руки слишком перегибая палку. Порой мне кажется, что между ними существует барьер, который каждый пытается нарушить, сломать, чтобы просто дать друг другу пощечину, но нужно признать, что с Шурой Андрей ведет себя колко, но все-таки сдержанно. Со мной Шура особо не общается, ибо считает, что именно я виновница торжества для Андрея, и именно из-за меня он распетушился сильнее прежнего, а я стараюсь просто не обращать на нее внимания, ибо мне и без нее есть, о чем думать.

В отличии от Шурочки, наша санитарка Мария — это полнейшая противоположность командирки. Сдобная, пышнотелая женщина с самой красивой улыбкой, какую только могла сотворить природа. Румяные щеки, курносый носик и эти ее хитрые, кошачьи, блестящие глазки чистого, насыщенного зеленого цвета. Ее волосы длиною чуть ниже плеч, и спрятаны под белой косынкой, но все же непослушные прядки выбиваются сквозь ткань, и Андрей, что так любит женщин, останавливается каждый раз, когда непокорные пряди нужно убрать за ухо. Низкорослая женщина тридцати девяти лет с золотыми руками и сердцем. Как я поняла, Мария родилась на Украине, и именно поэтому в разговоре часто пользуется двумя языками сразу, но солдаты, Андрей и Шурочка понимают все, о чем толкует санитарка. Мария любит помогать, и при чем делает это от чистого сердца. Так, например, она постоянно защищает меня от нападок Шуры, и в случае несправедливости, всегда ходит и просит за солдат перед Андреем. Он, конечно, тает от одного того, что Мария к нему обращается, и всегда дает добро на ее просьбы.

Так пока санитарка стирала свои бинты, тряпки в реке, я наблюдала за жизнью лагеря. Андрей вышел из своей коморки, и облокотившись плечом о дверной косяк, посмотрел на меня, и его хищная улыбка растянулась на все лицо. Это так странно, но, когда я увидела его впервые, то он казался мне красивым, да и чего скрывать греха, я и сейчас считаю его красивым, но только это лишь внешне. Внутри этого человека собрались демоны, которые не дают ему быть справедливым, добрым, да и к тому же, я прекрасно понимаю, что он хочет от меня. Дальше поцелуев не доходило, да и те он применяет лишь тогда, когда я не могу справится с истерикой. Тогда она нежно целует меня, гладить плечо и щеку, старается успокоить и помочь, но только вся его помощь обычно сводится к неприятным для меня домогательствам. В этом весь Андрей. От мыслей меня отвлекла Шурочка. Спрятав руки за спиной, она подошла к нам с Марией своим строгим шагом, и склонив голову на бок, посмотрела мне пристально в глаза. Какого черта ей опять нужно? Покосившись в сторону Андрея, она оскалилась, хмыкнула и снова посмотрел на меня.

— Долго собираешься прохлаждаться? — спросила Шура своим басистым голосом. — знаешь, кормить тебя это не проблема, но ты могла бы помочь на кухне солдатам. Почистила бы картошку или еще чего-нибудь. Не, ты, конечно, молодец и нужно это признать, — Шура выдохнула. — хорошо устроилась под крылом особиста, да только это мой лагерь, и я хотела бы, чтобы ты подчинялась правилам.

— А вот просто сказать ты мне этого не могла. — ответила я, и собиралась было направиться на кухню, но вдруг к нам повернулась Мария, и всучив мне таз с мокрыми тряпками улыбнулась.

— Що ти пристала к дiвчине, Шурочка? — женщина вытерла пот со лба. — Ника допомагає мені с бинтами, и к тому же, я сама позвала ее с себе, мила.

*Что ты пристал к девушке, Шурочка? Ника помогает мне с бинтами, и к тому же, я сама позвала ее к себе, милая.

— Я понимаю, что ты сейчас просто за нее заступаешься, но почему она ничего не делает в лагере? — Шура нахмурилась. — солдаты уже устали выполнять эту женскую работу, а у нас в лагере женщин-то всего пять. Ты, я, певичка будь она неладна, твоя медсестра и вот эта. — женщина кивнула в мою сторону. — поэтому, я хочу, чтобы она сейчас же направилась на кухню и я не принимаю отказов. В конце концов, командую батальоном, а какая-то неизвестного происхождения девчонка решила, что может рассчитывать на привилегии только потому что приглянулась этому уроду! Знаешь, Ника, а не пойти ли тебе туда откуда ты рухнула сюда?

— Шура! Що за розмови такі? Що ти таке говориш? — Мария бросила мокрую тряпку на землю. — досить розпускати свою погану мову! Я не дозволю тобі ображати дівчину. Тільки тому що знаю на що ти здатна. Якщо не хочеш проблем, то будь так добра, припини скрізь доводити свій авторитет. Скільки разів я повинна ще повторити тобі, що зараз ми єдині?

*Шура! Что за разговоры такие? Что ты такое говоришь? Достаточно распускать свой поганый язык! Я не позволю тебе обижать девочку. Только потому что знаю на что ты способна. Если не хочешь проблем, то будь так добра, прекрати везде доказывать свой авторитет. Сколько раз я еще должна повторить тебе, что сейчас мы едины?

— Именно вот эта твоя позиция и погубит тебя! — Шура скрестила руку на груди. — только я не понимаю, почему ты всегда на стороне других? Почему ты веришь этой диверсантке, а не мне?

— Тому що ця диверсантка, як ти її називаєш, дівчинка Лори. — Мария улыбнулась, и посмотрев на меня, подмигнула.

*Потому что эта диверсантка, как ты ее называешь, девочка Лоры.

— Откуда такие новости? — Шура вдруг утихла.

— Сьогоднi прийшло це. — санитарка вынула из кармана своего белого халата свернутый в шесть раз листок бумаги. — теперь тобi зрозумiло?

*Сегодня пришло это. Теперь тебе понятно?

Если честно, то я не понимала и половины из того, что говорила Мария, но вот «Лори» не распознать было бы трудно. Получается, все это время она про меня помнила, и каким-то образом она узнала, что я здесь. Вот только как? Если она знает, то есть ли вероятность, что она рядом? Но если она рядом, то нужно бежать и искать ее, чтобы предупредить об опасности. Вчера я слышала, как Андрей говорил про группировку «Белая Лилия» одному из своих командиров, и кажется, он хочет ее найти. Если все так, как я думаю, то в моей голове уже возник наглый, смелый, и одновременно противоречивый план.

В лагере поднялась суматоха. Солдаты поймали вражескую разведчицу.

— Джун… — прошептала Мария.

***

*час спустя.

Грациозная разведчица японских кровей Джун Тао была поймана из-за собственной неосторожности. Колючая проволока слишком плотно обвила женские щиколотки, и выбраться у нее просто не было шанса. Двое крепких солдат схватили миниатюрную девушку по обе стороны, и словно прокаженную вели на допрос к Андрею, который уже поджидал непрошенную гостью в своей коморке. Прикуривая от танцующего пламени свечи, мужчина встал возле своего стола облокотившись на столешницу левым бедром, и просто ждал, когда двери распахнуться и он столкнется лицом к лицу с непокорной девушкой, чье сердце хотело совершить храбрый для ее группы поступок. Как только азиатку привели силком в его обитель, Андрей приказал солдатам исчезнуть.

Мужчина обошел свою пленницу со всех сторон. Выдыхая горький дым ей в лицо, он все гладил черные, бархатные волосы. Пальцами проникая сквозь пряди, он наматывали длинные локоны на свою грубую ладонь. Резким движением руки он дернул назад ее шелковистые прядки заставив хрупкую женщину выгнуться идеальным крючком, и замычать сквозь засунутую в рот тряпку. Склонившись над ее открытым аккуратным ухом, Андрей прорычал.

— Скажи мне, дитя солнца, а ты хочешь выжить? — прошептал своим хриплым голосом особист, и девушка нервно закивала головой. — ты совершила очень плохой поступок. — его ладонь наклоняла голову девушки все ниже назад не отпуская перетянутых волос. — такой некрасивый поступок для такой нежной женщины. — Андрей уткнулся носом в ее шею, и скользя им ниже к груди просто вдыхал запах женского, соленого от пота тела.

Джун кричала во весь голос, когда мужчина вынул своего рода кляп, и раздел до гола ребенка солнца. Аккуратная, миниатюрная фигурка азиатки нравилась Андрею ровно настолько, насколько он любил чувствовать власть над такими хрупкими девушками. Маленькие плечики, плоская грудь с изящной талией, и небольшим пупком на втянутом животе. Черные, вьющиеся в мелкую кудряшку лобковые волосы, образовывали треугольник на заветном месте, и стоило мужчине опустить ладонь на мягкие волосы, как девушка замерла в его руках словно испуганный котенок. Слезы сами скатывались по ее щекам, и на все приказы прекратить плачь, она начинала срываться на страдальческие рыдания. Небольшие бедра вели вниз к хрупким щиколоткам, и миниатюрной ступне. Андрею нравиласьбледная кожа этой девушки, и тем серее она казалась на фоне яркого, танцующего пламени огня.

Уложив девушку на стол, он сковал ее запястья тугой веревкой. Андрей развел в стороны ее аккуратные бедра оголяя беззащитную промежность от взглядов, от прикосновений. Повесив на обе ножки по тяжелой гирьке, он заставил ее ноги просто свисать со столешницы, что давало ему полнейшую власть над этой фарфоровой статуэткой, что должна была бы крутиться под лебединое озеро в какой-нибудь шкатулке, а не совершать разведку. Пытки воском только возбуждали воспалённые желания особиста. Так склонив одну из зажжённых свечек над телом Джун, он наблюдал, как горячий воск врезается в ее изящное тело растекаясь по груди, и застывая в ту же секунду. Капля воска ударилась о напряженный сосок, и девушка хотела было выгнуться словно кошка, но Андрей грубо сжал ее горло своей рукой не давая вдыхать воздуха, не давая ей права на жизнь. Как только Джун закатывала глаза и практически теряла сознание, он убирал руку, и несколько шлепков по щеке приводили в чувство испуганную разведчицу.

— Как твое имя? — спросил Андрей снова закурив.

— Джу…Джун… — прошептала девушка.

— Джун. — мужчина выдохнул в сторону дым. — красивое имя. Будет очень обидно, если это имя перестанет тебе принадлежать. — он положил ладонью на дрожащий женский живот. — поэтому, будь хорошей девочкой, и расскажи мне, кто тебя послал сюда, какие цели и все, что ты знаешь.

Остаться при чести или же наплевать на принципы и сдать со всеми потрохами Лору? Эти вопросы затуманивали сознание напуганной девушки. Она не знала, как правильно ей поступить, ибо сомнения окутали ее вуалью, что не позволяло думать ясно. Быть ли ей сейчас убитой этим садистом или же наплевать на достоинство, предать верность? Андрей же любовался, как азиатская разведчица извивается, как кобра в его руках от прикосновения горячего воска. Пытку таким способом он за пытку не считал, а скорее наоборот, первый шаг к удовольствию, первый шаг к познанию того, на что способно твое тело в моменты адской агонии в руках земного Дьявола.

— Джун, — Андрей снова выдохнул. — я жду.

— Если я скажу, то Вы отпустите меня? — прошептала сквозь частое дыхание девушка.

— Конечно. — мужчина облизнулся. — неужели ты думаешь, что я свое слово не держу?

— Меня послала сюда Лора. — шептали в страхе тонкие, женские губы. — она сказала, что ты работаешь на гитлеровской стороне, и докладываешь его солдатам о русских поселениях и солдатских лагерях.

На несколько секунд в комнате воцарилась тишина, и хищная улыбка Андрея только распыляло встревоженный рассудок девушки. Докурив сигарету, мужчина воткнул бычок в женский пупок оставляя ожог. Джун кричала во весь голос срывая его, а Андрей просто наблюдал за тем, как змея боится огня.

— Малышка моя, ты не только разведчица, — Андрей облизнулся. — ты еще и жалкая предательница…

***

*Спустя два с половиной часа после взятия Джун Тао.

*Ника.

Мы обернулись, когда двери коморки особиста раскрылись, и он, грубо сжимая рукой волосы девушки, швырнул обнаженную азиатку на грязную землю с приказом «Расстрелять предательницу». Солдаты не могли ослушаться. Бегло оглядывая незнакомых людей в последний раз, Джун увидела Шуру, и ее зрачки расширились размером с круглую монету. Тонкие молочно-розовые губы шептали о помощи, но было поздно. Один из солдат, что так хотел угодить Андрею выпустил в бедную девушку полную обойму патронов, не оставляя на ней и живого места. Особист молча выкуривал очередную сигарету, и стоя у высокого дерева просто наблюдал за происходящим. Довольный собой, своей работой, он упивался властью своего положения. Как только душа покинула хрупкое тело Джун, он бросил окурок в сторону реки, и выдохнув носом шквал горького дыма, направился обратно в свою коморку, но на пути к ней его перехватила Шура.

— Я ненавижу тебя. — кричала девушка. — какого черта здесь приказы отдаешь ты? Почему находясь в моем лагере, ты смеешь раскрывать свой рот и отдавать приказы?

— Александра Семеновна, простите, что мое положение стоит выше Вашего, и будь другая ситуация, то я, конечно же, как покорный слуга, склонился бы Вашим приказам, — мужчина грубо сжал ее локоть. — здесь ты мышь, а я ночная, хищная птица, что сожрет тебя и не подавится. Смирись с этой участью, или отправишься за этой гадкой предательницей, что сдает со всеми потрохами своих людей.

— Да только ты не лучше ее. — закричала Шура толкнув в сторону особиста. — сгоришь в аду, жестокая скотина!

Чтобы сгладить нарастающий ком хаоса в лагере, к Андрею медленно подошла Мария. Игриво водя лепестками крупной ромашки по своей румяной щеке, она нежно припала ею на крепкое, мужское плечо, и Андрей по привычке обнял ее.

— Андрей, не звертай на Шурочку увагу. Дівчинка явно загралася, але не сірчай, пройде час, і жіноча ніжність ту годину ж повернеться до неї.-проурчала своим нежным голосом санитарка.

*Андрей, не обращай на Шурочку внимание. Девочка явно заигралась, но не серчай, пройдет время, и женская нежность тотчас же вернется к ней.

Андрей ничего не ответил Марии, а лишь повернулся ко мне, что заставило жилки вздрогнуть.

Глава 9

Ника.

*Лагерь Андрея.

*С момента смерти Джун прошел месяц.

И если мне дали еще один шанс обнять Генриха, то не раздумывая, я бы крепко обнимала его тело, и знаю, что была бы не в силах ослабить свои руки, чтобы позволить ему уйти снова в свой последний путь. Что со мной происходит? Почему с каждым днем я тоскую по нему все сильнее? Разве это чувство моей влюбленности уже не должно было просто выветриться? Или…может быть, я ощущаю взгляд Андрея и мне просто хочется видеть вместо него Генриха? Я позволила себе смотреть на особиста, как на мужчину, чем вызывала настоящий протест в обществе Шурочки и его солдат. Они откровенно смеялись надо мной, подшучивали (весьма пошло, нужно признать), и все время шептались. Я была готова начать ругаться со всеми, но каждый раз меня останавливала Мария. Она возникала из ниоткуда, резко, и смело. Если честно, то я восхищалась ее смелостью.

— Я дивлюся вам всім так весело. Дивіться, не надірвіть животи, тварини. — говорила уверенно Мария, и стоило кому-то возразить ей, как она резко разворачивалась, и ее белый халат развеивался на ветру чуть задираясь на ее округлых ягодицах. — Якби я була вашою мамою, то давно б померла з сорому, що хтось із вас мій син.

*Я смотрю вам всем так весело. Смотрите, не надорвите животы, животные. *Если бы я была вашей мамой, то давно бы умерла со стыда, что кто-то из вас мой сын.

Это был один из тех вечеров, когда я, словно предательница гонимая, прошла мимо насмехающихся надо мной людей к озеру, где Мария собирала ярко-желтые цветы, что так любят воду, чтобы сплести венок. Она вообще любит плести разные вещи: цветочные венки, браслетики-однодневки, и видно, что это приносит ей удовольствие. Я села все на тот же высокий булыжник, поджала колени к локтям, и санитарка, повернувшись ко мне, нежно надела мне на волосы венок из этих пахучих летом цветов.

— Дя… — я задумалась, но быстро вспомнила слово, что обычно произносит санитарка, когда Андрей снимает сухое белье с веревки, и приносит ей. — дякую. — я залилась стеснительным румянцем, ибо говорить что-то человеку на его языке, когда слова ты знаешь не полностью, как-то волнительно.

— Бычу ти потихоньку начинаешь мене понимать. — улыбнулась санитарка, ласково погладив мои мягкие волосы.

*Вижу ты.

— Маша, можно вопрос? — я подняла на нее глаза, и увидела поистине материнскую улыбку, что полна добра и заботы.

— Звісно. — Мария поджала под себя юбку, и аккуратно села с краю на камень рядом со мной.

*Конечно.

— Тебя ждет дома кто-нибудь? — спросила я, и заметила, как на глазах Марии выступили слезы.

— У меня с мамою дома остались две дочки, и знаешь, я чувствую, как девочки скучают по мне, по Олеже. Муж мой летчик, Ника, он так любит небо, что я боюсь однажды понять, — она облизнулась. — понять, что Олежа совершил свой последний в жизни полет, и я с этим ничего не смогу поделать. Ты не представляешь, как я за ним скучаю. Безумно скучаю. — Маша вздохнула. — я жду, когда война кончится, чтобы наконец-то обнять семью. Это мое единственное желание, мила моя. — санитарка.

Я не могла сдержаться, и рассказала Марии все, как было у меня. Наверное, это была ошибка с моей стороны, но держать в себе все это становится просто невыносимо. Мне скоро шестнадцать, а я не могу разобраться, что со мной происходит. Почему детская любовь, что переполняла меня к Генриху сейчас больше напоминает дикую, сжигающую изнутри страсть к Андрею, и как объяснить то, что, когда он говорит с Шурочкой меня охватывает настоящая ревность. Как объяснить то, что я мозгами понимаю абсолютно все: для Андрея я всего лишь глупая, влюбленная в некий идеальный образ девчонка, но, как тогда я могу объяснить себя? Я беспомощно тону в собственных чувствах, и сделать с этим ничего не могу. Тяжело. Мне очень тяжело.

— Быть может, твоя сердце просто не может отпустить Генриха, в то время, как повзрослевшее тело, — ее нежная ладонь приобняла меня за талию. — осознанно желает Андрея, маленька моя?

— Повзрослевшее тело? — удивленно переспросила я. — что это значит?

— Каждая женщина проходит этот странный период в свого життя. — Мария улыбнулась. — тело начинает реагировать на другое тело совершенно иначе. Если, когда тi была в борделе, то приходилось просто это делать, то сейчас, — санитарка пыталась подобрать слова, но почему-то стеснялась что-ли.

*своей жизни

— Я понимаю о чем ты говоришь. — я вздохнула. — хочешь сказать, что это совершенно нормально?

— Зовсім. — Мария ласково погладила мои волосы.

*Совершенно.

Если все так, как говорит санитарка, то это многое объясняет. Все это какой-то минутный позыв, минутное требование, а не постоянное желание. Нужно ли с этим бороться? Что если я смогу подыграть Андрею, чтобы мой план все же осуществился? С другой стороны, я постоянно слышу, как Шура рассказывает Маше о том, как хочет убить особиста, и тогда я начинаю волноваться за Андрея, но вспоминая то, как жестоко он обошелся с азиаткой, я начинаю разделять чувства Шуры. Опять же, мое желание полюбить его или же убить всегда оставляют весы в равновесии, что меня, если честно, то пугает.

С каждым днем выбирать становится все тяжелее и тяжелее. Я словно хожу по краю, и в лицах солдат, Шуры вижу то равнодушие, каким награждают исключительно предателей. Не приходится ждать ответа, ибо на все мои вопросы они всегда молчат, не говорят ничего, и как-то раз, когда я возвращалась в коморку Андрея, один из солдат выставил ногу вперед так, чтобы я полетела через него, но тут вовремя поспела Маша. Она не дает другим обижать меня, и, хотя мне абсолютно все равно, я все чаще думала о побеге. Да, словно загнанный щенок желает всем своим сердцем вернуться к ногам хозяйки, так и мне тесно в этом лагере. Словно все вокруг сдавливает меня, сжимает по рукам и ногам, и самое противное, что от меня ровным счетом ничего здесь не зависит.

Каждую ночь я впадаю в безумие. Тело непослушно мне, и я, как его раба, не могу совладать с той страстью, что оно испытывает с заходом солнца. Голос садиться от поскуливаний, а мои руки стараются незаметно касаться шеи, груди, живота, и жар, что обжигает мои руки становится только сильнее. От похоти женской страсти не существует лекарства, и даже всевышний бессилен при одном только взгляде на женщину. Но я стараюсь не терять головы, хотя речи становятся тише, грубее. Это схоже с ломкой по любви, наркотическому опьянению, желанию забыться. Андрей знает…он все знает, что со мной, но только не говорит. Еще недавний план по его соблазнению во имя справедливой мести, сейчас мне кажется настоящим спасением.

Ночь. Она моя молчаливая сестра, что не выдает тайн, и умеет хранить секреты. Я не боюсь ничего вокруг, чем очень сильно раздражаю Шуру. Так, сорвав тонкий колосок, я направилась в сторону бывшей деревни, где стоят высокие копна собранного сена. Здесь прохладно, и, хотя сейчас разгар июля. Так коснувшись ладонью шеи, я почувствовала, как капля пота скатилась по ней и сползла на спину оставляя свой влажный отпечаток. Нежно-прохладный ветерок ласкал мое влажное тело, и я, резко наклонившись вперед, собрала непослушные волосы в высокий хвост, затянув его тугой лентой. Вдруг, резкий мужской кашель привлек мое внимание, и я из-за чистого любопытства направилась на звук, что раздавался за одним из высоких массивов сена. Аккуратно коснувшись выпирающих колосьев сена, я посмотрела за массив, и увидела Андрея. Он прислонился спиной к колючему сену, и медленно курил свою горькую сигарету подняв голову на ночное небо.

— Еще одна наша неожиданная встреча, и я подумаю, что ты следишь за мной. — я робко улыбнулась. — Андрей, что ты тут делаешь?

— Если честно, милая, то думаю. — Андрей облизнулся. — я, в отличии от тебя, здесь бываю часто, и откуда мне знать, а вдруг это ты за мной следишь?

— Если бы все так и было, то Шурочка выдрала бы последние волосы на своей голове от бешенства, и мне пришлось бы вытирать пену у ее рта. Мне кажется, что она ревнует тебя ко мне. — я аккуратно села рядом с Андрее облокотившись макушкой о его плечо. — ты здесь желаемый всеми мужчина, наверное, это здорово?

— Прям всеми? — Андрей затушил сигарету, и приобнял меня левой рукой.

— Угу. Санитарка от тебя точно без ума, как и повариха, а Шурочка задевает тебя не просто так. Специфика таких, как она простая, и скорее всего, это ее способ обратить твое внимание. Шурочка привыкла быть командиром, а не женщиной, поэтому и с тобой желает подчинения.

— Забавно, ты так открыто говоришь про всех в моем лагере, но совсем забываешь про себя. — особист улыбнулся. — что же на счет тебя?

— А что я? Я не стану переходить дорогу Шуре.

— Да плевать на Шуру. — прохрипел своим тихим голосом Андрей. — я хочу, чтобы ты ответила мне. — его ладонь сжала мою кисть пальцы в пальцы. — желаемый ли я тобою?

Его руки это что-то невообразимое. Аккуратные, тонкие запястья, тонкие, длинные пальцы от прикосновений которых чувствуешь себя беззащитной овечкой, что так робко подставляет мордочку, чтобы хозяин коснулся кудрявой шерстки. Андрей водил раскрытой ладонью своей правой руки по моему лицу, и я видела, как звезды блестели в его нежных глазах. Пальцы касались щеки, скользили к губам и большим пальцем он провел по моим чуть влажным губам, задевая нижнюю губу, а после спустился к подбородку, но не успокоился, и как только его сильные, хоть и тонкие пальцы сжали мои скулы, я заскулила от нарастающего кома неизвестного моему телу чувств.

Что же со мной происходит? Почему я позволяю ему целовать меня так влажно, так сладко, но не напиваюсь этим? Почему же с каждой секундой я хочу только больше? Аккуратно сев на его пах, я склонилась к мужскому лицу, и впилась губам, словно вампир в его. Длинный, мокрый язык проник в мой рот, и я чувствовала, как от каждого прикосновения к моему язычку, я становлюсь горячее. Он остановился, а я жадно хватала воздух, и извивалась словно змея, от щекочущих шею ощущений, но извилистые движения Андрея сменились на грубые, долгие поцелуи. Я ощущал нежной кожей ту оставленную влагу от губ Андрея, ибо ветерок холодно обдувал эти следы.

Расстегнув на своем теле тонкую гимнастерку, я оголила набухшую грудь. Словно молнии пронзили мое дрожащее от каждого прикосновения тело, как только я почувствовала, грубые, наглые сжатия рук на нежной коже молочного достоинства, ощущения поцелуев, что резко сменялись укусами и сосанием твердевших сосков. Почему я не могу остановиться? Елозя промежность по мужскому паху, я отчетливо ощущала, что точно хочу сейчас. Неподалеку от нас раздавались голоса солдат, их смех. Они рассказывали друг другу про Шурочку, про Марию и…про меня. Отзывались обо мне, как о женщине легкого поведения, что пользуется привилегиями особитса путем грязного занятия любовью. Это отвлекло меня от нарастающего удовольствия, я выпрямилась сидя на Андрее. Каждый из этих уродов пересказывал обо мне одну и туже историю, как я работала на немцев, как ублажала их, и была посмешищем. Впрочем, они решили, что им я и осталась, раз считаю, что смогу отмыться от вражеской спермы и стать своей.

Все это заставляло меня трястись от злости, но вдруг, я почувствовала, как ладони Андрея проникли под юбку, и я вернулась в нашу с ним игру тел. Пока солдаты переговаривались между собой, что-то шутили и не прекращая смеялись над очередной шуткой, я почувствовала, как твердый мужской орган упирается в мою промежность. Прикусив губу, я плавно опустилась по этой жерди вниз, извиваясь от одного чувства, как он проникает глубже и глубже. Как только я полностью опустилась вниз, мне стало дурно. В глазах закружилось, на секунду потемнело, и я боялась сорваться на громкий стон. Андрей приподнялся, и придерживая левой рукой мою поясницу, правой он зажал мне рот продолжая проникать в мой сочащийся бутон сильнее и сильнее. Я видела, как он задерживает дыхание, а после жадно хватает воздух стараясь не шуметь. Солдаты словно не собирались никуда уходить, и от этого по телу стекал горячий, нервный пот.

Вдруг Андрей остановился, и покосившись в сторону доносящихся голосов, прошептал мне — «Нужно остановится, нас может быть слышно». Это заставило мой прежний энтузиазм пробудиться вновь. Я сняла с себя все вещи, и это сработало на него, как красная тряпка на быка. На снятых вещах оказалось гораздо мягче, и я встала на четвереньки, чтобы дать ему возможность грубо овладеть мною сзади, что он, собственно и сделал, но продолжал зажимать мне ладонью рот. Как бы это странно не было, но такая небольшая деталь придавала неповторимой пикантности в этот запретный акт. Мы не знали сколько прошло времени с начала, но, мы оставались за этой горой сена до тех пор, пока солдаты не разошлись по своим постам. За это время Андрей зарычал ровно три раза, и столько же раз опылил мой бутон, словно не устающая пчелка. Мне стало гораздо, гораздо легче. В его обитель мы вернулись с первыми лучами солнца, с первым пением птиц.

На утро меня позвала к себе Мария, где помогла помыться, подстригла мне волосы до плеч (чему я была невероятно рада), а Андрей устал настолько, что не вышел на завтрак, обед, и проснулся ближе к вечеру. Я не смогла уснуть, и все смаковала тот заряд энергии, что я получила этой ночью. Санитарка выдала мне чистую одежду: галифе (хотя оно дозволено здесь только мужчинам), и чистую, легкую гимнастерку. Оставшись сидеть на скамье у дверей в обитель особиста, я достала зеленое яблоко, и нарезая дольками, отправляла в рот мякоть, как вдруг увидела Шуру, что так стремительно направлялась в мою сторону. «Какого черта ей опять нужно?»-подумала я.

— Ника, — ее голос груб. — в лагере было принято решение, что ты должна исчезнуть. Мы выгоняем тебя, и даем тебе час, чтобы ты убралась. — уверенно произнесла девушка.

— Больше ты ничего не хочешь? — спросила я, отставив в сторону нож и яблоко. — а? Шура, кто это мы? Ты и твоя свора шакалов? Отстань от меня, и займись уже наконец-то своим делом.

— Как ты их назвала? — девушка прищурилась, и грубо схватила меня за локоть. — повтори, дрянь.

— Еще раз назовешь меня дрянью, — я грубо отпихнула Шуру. — я выпотрошу тебя, как рыбу и оставлю подыхать. Тронешь меня еще раз хотя бы пальцем, не обижайся! — прошипела я.

— Так, Шура, Ника, что происходит? — Андрей облокотился ладонями о дверной косяк, и мы обе обернулись.

Шура крепко сжала мой локоть и замерла. Я самодовольно улыбнулась, и Андрей, старался сохранять невозмутимость, силой сдерживая желание мне подмигнуть, улыбнуться, позвать в свои объятья. Я слышала нервное дыхание девушки, и это было неудивительно. Андрей стоял в одних только галифе, а его торс обнаженный, мужественный, так и напрашивался на женскую ласку, на поцелуи, что от груди спускались бы к паху и ниже. Он вышел из тени своего пристанище, и коснувшись ладонями своих боков, посмотрел на Шуру.

— Отпусти ее. — грубо произнес Андрей, но Шура только сильнее сжала меня.

— Андрей, я давно должна была тебе сказать… — прошептала Шурочка, и вдруг с ее глаз упали несколько капель слез. — она диверсантка Лоры. — выкрикнула девушка, и тут не выдержала я.

— Ах ты тварь! — выкрикнула я вцепившись в ее волосы.

Никогда в жизни не дралась, но сейчас просто не могу успокоиться. Эта негодяйка Шура задела не только меня, но и Лору. Как она только посмела. Никто из солдат не осмелился разнять нас, да и это было бы лишним. Я била ее с такой злостью, что из ее носа стекала тонкая струйка крови. Удар за ударом, и я словно в тумане. Не понимая, что творю, с какой силой бью ее, но я хотела, чтобы эта тварь поняла, что на меня свой рот она раскрывать не имеет права. Сознание вернулось ко мне, когда я явно ощутила твердо удерживающую мою грудь женскую, нежную кисть. Между нами стояла Маша. Женщина посмотрела своим недовольным взглядом на меня, а после разочарованно на Шуру.

— Шура, ти зовсім з розуму зійшла? Що ти робиш? Ганьба. Влаштувала бійку з дівчиськом. — женщина вся сжалась от недовольства. — я не потерплю такого в таборі майбутніх переможців.

*Шура, ты совсем с ума сошла? Что ты делаешь? Позор. Устроила драку с девчонкой. Я не потерплю такого в лагере будущих победителей.

— Она начала это первая! — выкрикнула Шура. — почему опять виновата я?

— Та тому що ти командир батальйону!!! — Мария топнула своей изящной ногой. — коли ти нарешті зрозумієш, що тут ти не просто головна, а приклад, що повинна подавати свої підлеглим?

*Да потому что ты командир батальона! Когда ты наконец-то поймешь, что здесь ты не просто главная, а пример, что должна подавать свои подчиненным?

— Ты всегда считаешь правыми всех, кроме меня. — с глаз Шуры прыснули слезы. — да почему все должно лежать на моих плечах!!!!

— Тому що це вибрала ти. Навчися нести відповідальність за свої вчинки. Ти доросла жінка, а істерики, як у моєї молодшої дочки!

*Потому что это выбрала ты. Научись нести ответственность за свои поступки. Ты взрослая женщина, а истерики, как у моей младшей дочери!

Шура ушла в сторону реки громко рыдая от произошедшего. Как только ее силуэт скрылся в тени деревьев, Маша повернулась снова ко мне.

— Ніка, так не можна. Я розумію все, але ти вчинила недобре. Будь Так добра, йди і подумай над своєю поведінкою. Ти прекрасно знаєш, що я люблю тебе, як сестру, але і Шура мені не чужа. — женщина кивнула в сторону пристанища Андрея, и я не стала возражать.

*Ника, так нельзя. Я понимаю все, но ты поступила нехорошо. Будь так добра, иди и подумай над своим поведением. Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, как сестру, но и Шура мне не чужая.

Из окна я видела, как Маша подошла к Андрею, и он приобнял ее за плечи, а она, коснулась ладонью его торса так, словно уже это делала. Так. Я чувствую нарастающий ком ревности. Двуличная дрянь. Строит мне свои невинные глаза, выставляет себя святой, но сама поступает, как….

Глава 10

*Ника.

*День третий.

Это мое проклятье. Проклятье чувств, проклятье желаний. Мое проклятье любви, что несу в своём пронзенным сердцем. Огненная стрела, что торчит из моего тела, и я не в силах вынуть ее. За что и обязана нести крест этих чувств до конца, я беспомощная. Словно демон шепчет мне, что я раба своей верности, что проклята всеми за любовь, и кроме, как ронять кровавые слезы меня может ждать только сожжение, но я знаю, что меня хранитель мой спасет, направит на верный путь. Я в жертву принесу себя, стану той, кто сумеет пережить предательство, смогу вынуть ту горящую огнем стрелу, и уйти. Словно обвитая колючей розой, я готова идти сквозь шипы, ради спасения. Проклятая, но хранитель мой не даст мне сгинуть в этом безумии собственных мыслей. Я чувствую тебя…ты здесь…

***

*За день до прибытия в немецкий городок.

Раскаты грома, и я вся сжимаюсь от дикого страха, что сковывает меня каждый раз, когда небеса недовольно громыхают надо мной. Вдруг, резкий ливень коснулся волос, моих плеч заставляя одежду плотно облегать мое тело. Смывая тропу, по которой я шла тогда, заставляя меня блуждать по лесу. Остановившись возле высокой ели, я заплакала. Вокруг тишина, но если прислушаться, то можно услышать говор немцев, и тихий смех идущий по пятам моей смерти. Нет. Я не умру! Не сейчас, не здесь. Отдышавшись, я побежала дальше. Земля постепенно образовывала грязь, и я катилась по ней несколько раз, дважды упав, я снова поднималась, и продолжала бежать. Дождь становился сильнее, и ко всему прочему, в негодование погоды присоединился холодный ветер. Пронизывающий до самых костей хлесткий ветер. Добежав до окопа, где ранее я уже останавливалась, я скатилась по мокрой земле вниз, и забежала под ветхий навес, который пропускал тяжелые капли дождя.

Зачем…зачем все это? Может быть, стоит просто остаться здесь, замерзнуть и умереть? Даже если я смогу добежать до Лоры, то что будет дальше? Какова вероятность, что она еще жива и помнит меня? Прошло два года, и я, словно слабая умом, хочу вернуть время назад, но что ощущаю я? Слабость. Может, если я стану сильнее, то станет проще? Но зачем? Мне страшно. Вдалеке послышался звук выстрелов, чей-то громкий крик, и воронье. Если бы можно было остановить время…если бы можно было повернуть время назад…Я сжалась от холода, пронизывающего страха, и боли. Боже, как же я боюсь. Слезы срываются с глаз, и не в силах взять себя в руки, я застонала, закричала пытаясь открыть глаза, чтобы просто проснуться. Проснуться в мире, какой был до этого всего. Очутиться в мире, когда еще любила. Сев на трухлявый пень, что служил когда-то давно стулом, я поджала колени к груди, уткнулась лицом в них, и просто рыдала. Солдаты услышали мой рев, и я поняла, моя смерть уже дышит в затылок.

— Спаси меня… — шепчу в пустоту я, чувствуя, как дрожат мои ладони. — хранитель мой, пожалуйста, спаси меня. Молю тебя, спаси.

— Ника, вставай. Не время плакать. — рука Генриха коснулась моего плеча, и я открыла заплаканные глаза. — Ника, пожалуйста, вставай.

— Что??? — я вжимаюсь в дерево спиной от жуткого страха. — ты же умер…

— Сейчас это неважно. Быстрее, за мной. — его рыжие брови нахмурились в волнении. — вставай, быстрее, побежали.

Я послушалась, и мы побежали по вырытому окопу вперед. Сверху скатывались грязные капли воды в вперемешку с землей, и на резком повороте, я села на корточки увидев, как обрыв земли срывается с края. Закрывая меня своим телом, Генрих все время вслушивался в тишину, которую нарушало только мое часто дыхание, и стук капель дождя о лужи, и листву. Мы побежали дальше, и тут окоп кончился. Он помог мне выбраться, и я очутились на высоком склоне, с которого я увидела свои метки на деревьях, кои оставляла, когда бежала из дома Лоры тогда. Ливень прекратился, и я, достав из кармана белый платок, вытерла пот со лба, и шеи.

Я повернулась к Генриху, и увидела, как его тонкие губы исказила та самая добродушная улыбка, которую я видела, когда…

*Из воспоминаний Ники.

Офицер повернулся ко мне, и молча улыбнулся, наблюдая, как мои губы все же начинают расплываться в девчачьей улыбке. Наверное, это странно, что я как-то хочу больше говорить с ним, чем убегать. Хочу послушать его, а не молить об освобождении. Наверное, меня не поймут многие, но я не чувствую опасности от этого человека. Мужчина вынул из-за пазухи желтую упаковку с надписью «Schokolade». Не раздумывая, я взяла ее, и лишь спустя несколько секунд спустя подумала, что это неприлично с моей стороны. Робко протягивая ее обратно, я заставила молодого офицера рассмеяться.

— Нет. — он выставил раскрытые ладони вперед аккуратно отталкивая плитку. — это тебе. Попробуй. Сладкий.

Я сморщилась в удивлении, и тут ему стало ясно, что я его не понимаю.

— Шоколад! — восторженно произнес мужчина, и раскрыв упаковку отломил дольку. — шоколад. Ам, и в рот. — он поднес коричневый, треугольный кусочек к губам, и почмокал ими. — ммм. Попробуй, шоколад!.-мужчина поднес его к моему рту.

***

Я ждала выстрела в сердце, чтобы разбиться на куски, и освободиться душою только для того, чтобы выиграть войну под названием «Моя любовь». Медленным шагом, он подошел ко мне, и я протянула свои ладони, но Генрих лишь тяжко вздохнул. Я видела это по его приподнявшемуся торсу. Почему так?

— Ты ведь теперь должен уйти, да? — спросила шепотом я, словно боясь спугнуть его. — почему так?

— Твое место здесь, а я просто должен уйти. — Генрих улыбнулся. — ты молодец, Ника.

— Молодец… — повторила отвернувшись я. — к чему все это, если ты не со мной? Почему я должна бороться, если каждую ночь плачу от боли, что ты больше не со мной? Сколько я буду еще любить тебя, если ты даже не позволяешь мне себя коснуться? Если бы ты знал, как я устала. Генрих, забери меня.

— Если спустишься по этой горе вниз, то сможешь с легкостью увидеть дом, где сможешь отдохнуть. — он кивнул мне в сторону склона.

— А дальше? — я подошла ближе к краю, и посмотрела вниз. — а что дальше? — обернувшись, я увидела удаляющуюся фигуру Генриха, что спустя секунду просто растворилась в воздухе.

*За пять дней до ухода из русского лагеря.

***

Андрей вернулся в свое пристанище молча, в чем-то расстроенно, но в каждом его движении чувствовалось разочарование. Он закрыл за собой дверь, и оделся, но продолжил расхаживать из стороны в сторону. Словно не обращая на меня никакого внимания, Андрей о чем-то думал, что-то размышлял, но со мной не делился. Странно, но на секунду я даже подумала, что это совершенно не тот человек, что был со мной ночью. Какой-то чужой, отстранённый…неродной. Вдруг он остановился, и посмотрел на меня. Что чувствовала я? Только то, что сейчас меня ждет очередной допрос, который он так любит проводить со всеми женщинами. Вообще, манера его общения со слабым полом — стиль допроса с пытками, и его упоение властью над нами, но только мне безразлично его разочарование во мне, его желание расправиться со мной и всякого такого рода мысли. Сейчас, это последнее, о чем я хочу забивать голову. Лора…вот главная мысль моей души.

— Я давно догадывался, что ты все же одна из группировки Лоры, но я надеялся до последнего, что ты просто счастливая девушка, чья жизнь была испорчена, но что-то волшебное спасало тебя. Увы, я ошибался. — Андрей сел напротив меня. — расскажи мне, пожалуйста, только будь со мной честной, как ты бежала с борделя? Ты ведь понимаешь, что я не поверю твоим россказням о поджоге притона? Если бы все так и было, то в мой лагерь ты попала бы не такой холеной, одетой.

— Ты прав. Я соврала тебе, ибо бордель сгорел намного позже. — я вздохнула. — да только мой побег никак не связан с группировкой, а скорее наоборот, была облава, и немцы, что охотились на эту группировку напали на дом Лоры, где она всучила мне деньги, и велела убраться прочь. Тогда я послушалась, и покинула место военных действий. Андрей, я шла два дня сквозь лес, пока не нашла заброшенный окоп, и какой-то шалаш, где была фляга с водой и какие-то тряпки. Тогда я впервые сделала перевал, но после продолжила свой путь. Тогда-то я и уперлась в ограждение, где, дойдя до ее конца подорвалась на мине. Это ты помнишь, но прежде, чем я попала в дом Лоры, она выкупила меня в борделе. Она купила меня, обогрела, и отпустила, как повзрослевшего птенца на дорогу судьбы, или на кости умершей фортуны. Во всяком случае, судьба бы меня никогда с тобой не свела, если бы Лора тогда не прогнала меня. Я никогда не была диверсанткой «Белой Лилии», и в моих планах не было покушения и убийства тебя. — прошептала я.

— Я думаю, ты примешь это легче, если об этом скажу я. Твоя Лора разведчица гитлеровской группы. Она хотела использовать тебя, как пушечное мясо, и в конечном итоге, использовать тебя, как приманку. — Андрей потер затылок. — все твои фантазии, все твои мечты, и то, что ты видела — вуаль лжи, которую Лора накинула на твои глаза.

— Андрей, быть такого не может. — ответила уверенно я. — она не относилась ко мне, как к пушечному мясу. Никогда такого не было, а если она и проявляла какие-то признаки властной женщины, то чисто по каким-то своим соображения.

— Ника, глупышка моя, пойми, это время, когда таким, как Лора доверять просто нельзя.

— Нет! — увереннее произнесла я, слыша со стороны, как грубеет мой голос. — это время, когда таким, как Шура доверять нельзя.

Я приняла решение, которое могло погубить меня в туже минуту, но все, что мне оставалось, собрать небольшой запас еды, воды, медикаментов, и просто топать обратно к Лоре. Я стала собирать рюкзак, и к своему удивлению поняла, что Андрей даже и не думает меня останавливать. Вот тогда-то с глаз и слетела пелена влюбленностей, любви и привязанностей. Это ведь понятно всем, что свою порцию любви он получает от санитарки, и этот любовный треугольник, назовем его ШАМ (Шура, Андрей, Мария) существует достаточно давно, чтобы начать считаться просто больными отношениями. Сейчас я понимаю, что Андрея я никогда не любила, и о какой-то нежности говорило лишь мое тело, что хотело просто чувствовать в себе мужскую любовь. Сейчас я это понимаю.

— Спасибо, что не останавливаешь. — улыбнулась я подойдя к двери. — спасибо за все, что ты сделал для меня за эти два года, Андрей.

— Ник, прости, но я не могу позволить тебе остаться. Ты понимаешь, что будет со мной, если вышестоящие узнают о том, что я пригрел на груди сообщницу врага? — мужчина нервно выдохнул дым. — прости.

— А тебя никто не просит трепать языком обо мне. — ответила я. — неужели ты думаешь, что кому-то интересно сдавать нас с тобой?

— Ты просто не понимаешь…

— Да ничего, я привыкла, что улыбкой режут счастье и это нормально. Только одно, Андрей, прежде чем ты возгордишься своим поступком, и побежишь утешать Шурочку, подумай, откуда она вкусе того, что я диверсантка Лоры.

И я ушла…

*После прибытия в немецкий город.

Пепел и густой туман, что запутал в своих сетях город, делая его совершенно незнакомым, и хотя я узнавала знакомые улочки, и даже увидела вдалеке сгоревший притон Отто, я не могла понять, живет здесь кто-то или нет. Все померкло, выцвело, сгорело. Мне становилось не по себе от того, что сердце билось сильнее с каждым моим шагом вперед. Вдруг, резкое покалывание заставило его биться быстрее, и я испугалась, но спустя несколько секунд его отпустило. Сняв с плеч рюкзак, я взяла с собой фонарик, и флягу с водой, а мокрый балласт просто бросила посреди улицы. Спустя полчаса моей ходьбы в поисках живых людей, я дошла до полуразрушенного дома, где раньше обитала Лора и девочки.

Внутри никого не было, и складывалось ощущение, что давно никто здесь не живет, но я все же хотела переодеться. Поднявшись по ветхой лестнице на второй этаж, я видела кости, одежду, гадко-сладкий запах мертвых тел выкурил из помещения чистый воздух, и я, оторвав от своей гимнастерки кусок ткани, зажала нос. Повсюду разбросаны патроны, в некоторых местах остались следы крови, и это заставляло меня думать только о том, что Лора уже мертва. Толкнув аккуратно дверь в спальню, где состоялся наш последний разговор, я дернулась назад, когда напротив моего лица я увидела дуло пистолета.

— Ни-ника? — прошептал тихий женский голос, и я подняла свой взгляд на хозяина оружие. — это правда ты?

— Мелиса? — удивленно спросила я, и женщина крепко обняла меня.

*День первый.

*Прошло пять часов с момента прихода в новое пристанище Лоры.

Она по-прежнему курит свои горькие сигареты, и смотря в окно, разочарованно мотает головой, а после выдыхает вверх дым своего яда. Она по-прежнему прекрасна в своем естестве. Белая майка плотно облегает ее худое, изящное тело, как у самой грациозной кошки, что способа выгнуться так сильно, чтобы твоя ладонь не коснулась ее спины. Чулки светло-бежевого цвета по ее ноге мягко касаются нежной кожи, и Лора запускает ладонь в свои короткие, рыжие волосы, словно касаясь волос того, кто способен ублажить ее самые извращенные желания. Она обернулась ко мне, и тонкие губы расплылись в довольной, кошачьей улыбке, что была свойственна ей в моменты дикого удовольствия.

— Ты либо дочь Люцифера, либо очень везучая. — Лора выдохнула в сторону резкий дым. — беженка Польши, что смогла выжить в нашествии немецких солдат, выбраться из борделя Отто, вытерпеть мое испытание на верность, добежать до лагеря мерзавки Шуры, обвести вокруг пальца предателя-особиста, и вернуться обратно целой и невредимой. Ника, мои поздравления, и низкий поклон, везучая моя. Кстати, — женщина аккуратно села на край свой кровати, и перекинув ногу на ногу, она облизнулась. — по моим прикидкам, ты должна была попасть под крылом Шурочки, но, как оказалось, она всего лишь глупая девчонка, что сдала моих девочек с потрохами, предала меня, а после, была разбита теми под кого плясала все это время. Удивительная штука — жизнь.

— Так она была предательницей все это время? — удивилась я. — знаешь, она возненавидела меня с самого первого дня. Только я не понимала, что такого сделала, раз попала в немилость.

— Просто она трусливая дрянь, но теперь Шура поплатилась за свой язык, за поступки и за то, что обижала такую девочку, как ты. — Лора облизнулась. — признаться, — она подозвала меня к себе. — я волновалась за тебя все это время, а тем более, когда узнала, что Джун пала от рук этого сукина сына, то и не надеялась больше увидеть тебя.

— Знаешь, это словно в тебя стреляли и промахнулись, считай, что это, действительно, везение, и если я смогу пережить войну до конца, то это будет нечто. — я улыбнулась. — если честно, то я боялась за тебя не меньше.

Я знала, что это был не конец, а начало чего-то настоящего…настоящего.

Эпилог

Запах свежей выпечки, что доносится до меня из местной булочной, всегда делает утро волшебным. Сладкий запах горячего, только что испеченного хлеба, ванильных булочек, маковых улиток, рогаликов со сгущенкой. Сладкие запахи, что так сильно любит моя девочка Лаура. Вместе с Лорой они выходят ранним утром на свою пешею прогулку, приносят домой бумажный пакет с разной сдобой, а к обеду мы ждем в гости Мелису и ее офицера, героя союза, что переехал в Германию после встречи с этой французской женщиной, которая так сильно смогла очаровать этого зрелого мужчину.

Я открываю глаза, и вижу, как играет солнце на стене, давая ветвям высоких деревьев рисовать узоры теней своими листьями, цветами, и вырисовывая пальцами тень, я ловлю рукою чуть дернувшееся отражение. Вдруг, на решетку окна села птица. Люблю птиц за высоту полета, за свободу, за то, что именно они знают, как безграничны тропы воздуха их пути. Птичка спустилась к подоконнику, и найдя на нем тарелку с печеньем, принялась клевать его с таким аппетитом, что я сразу вспомнила о завтраке. Сколько сейчас время? Почти десять утра.

Вытянув руки вверх, я подошла к окну, и подумала, что сейчас птица испугается и улетит, но вместо того, чтобы раскрыть крылья, и уйти, она посмотрела на меня с секунду, и вернулась к печенью. Я посмотрела на жизнь внизу, где люди покупают свежую выпечку, овощи и фрукты, влюбленные парочки романтично обнимая друг друга, идут по тротуару вперед, резвые школьники, сняв пиджаки бежали по улочкам догоняя одноклассников и громко смеясь, продолжали бег. Мамы крепко держа руки своих деток медленно прогуливались по аллеям собирая букеты весенних цветов. Вдруг, я услышала смех солнышко-девчонки, что, окунаясь носом в ярко-желтые цветы, подкидывает их в воздух, и лепестки развеивает теплый ветерок.

А сегодня ночь мне снился он…я перестала произносит его имя вслух, ибо так боль становится тише, тупее, но, когда губы беззвучно произносят его имя, то слезы…слезы они всегда льют с глаз от той горечи, что не в силах отпустит сердце, не в силах отпустит память, и я хотела бы забыть его вовсе, но запах всегда напоминает о нем. Я чувствую его резко, несколько секунд горячего тела, что появляется неизвестно откуда, и исчезает так же резко. На подоконнике в горшке растет цветов, что я назвала его именем. От этого легче. От этого проще. Так он всегда со мной, и, хотя один росток я уже посадила на могилу этого мужчины, я знаю, он всегда рядом. Слезы. Я снова плачу.

— Мама, мама, смотри, что мы собрали. — в спальню забежала Лаура. — эти цветы мы собрали с Лорой, когда покупали хлеб. А почему ты плачешь? Мама, тебе не нравится?

— Нравится, милая, очень нравится. — я взяла букет, и нежно поцеловала дочь в лоб. — они таки же красивые, как и ты.

— Лаура, милая, можешь помочь Баше приготовить завтрак? — спросила Лора улыбнувшись девчонке. — пусть она поставит цветы в вазу.

— Хо-ро-шо. — Лаура склонила голову на бок, и задорно засмеялась. — только вазу выберу я сама.

— Конечно, конечно. — Лора аккуратно прикрыл за девочкой дверь. — Мелиса сегодня не придет.

— Почему? — удивилась я. — что-то случилось?

— Они обустраивают детскую, и да, ее мужчина наконец-то познакомил своих детей с будущей матерью. — Лора застелила постель. — оказывает, у него трое сыновей, и, к сожалению, они потеряли мать перед началом войны, а сейчас, Мелиса в положении, и голубки ждут девочку. — женщина посмотрела на меня.

Это светлое небо, этот запах свежего хлеба, эти лица счастливых людей…


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Эпилог