Клинки и карабины (СИ) [Дмитрий Юрьевич Манасыпов] (fb2) читать онлайн

Мэдмакс (цикл «Чистильщики пустошей»)

– Хочется жить? – Она провела черными острыми ногтями по рукаву, тут же расползшемуся длинным разрезом. – А?

– Кому же не хочется-то? – Голова оставалась тяжелой, и жутко пересохло в горле.

– А не лез бы ко мне, все осталось бы как есть. Прожил бы себе долго и счастливо… возможно. Нашел бы себе бабу, завел бы детишек. Так нет, надо таким как ты обязательно пытаться жить другим.

– Я детей не ем. Наверное, поэтому ко мне и не лезет никто.

– Ну-ну… – движения было не уловить, тонкие и острые клыки щелкнули у уха, коснулись шеи рядом с пульсирующей под кожей кровью. – Страшно тебе, ой, да как сильно то…

Страшно? Очень. Особенно, когда рядом такая, как она.

Смертельно опасная. Пахнущая чем-то сухим и резким. И кровью, въевшейся в ее кожу, язык, губы и зубы. Сдается мне, что накатывающей паники могу даже и обоссаться.

Уловить ее движение в полутьме казалось практически нереальным. Даже такому засранцу, осчастливленному природой и геномом, как я. Узкие щелочки зрачков совершенно неуловимо оказались прямо перед моим лицом. Пахнуло густой смесью из её рта, и сдержался только из нежелания показать твари свою слабость. Сблевануть, в смысле.

– Что, охотничек… – она фыркнула. – Дорога тебе твоя жизнь, а?

Жизнь…

Жизнь пошла такая, что порой и жить-то не хотелось. То ли дело совсем недавно, казалось бы, живи да радуйся. Вроде, вот-вот, наконец-то, что-то стало налаживаться, люди вздохнули, стали создавать что-то заново. Кто отстроился так, как хотел, скотину завел, семьи росли как на дрожжах. Дети по двору, шум да гам, а старики, помнящие Полночь, наконец-то отдыхали. Кто-то даже начал работать на фабриках и заводах, в мастерских, которые потихоньку полегоньку стали появляться. И вот на тебе, все поменялось в плохую сторону, чуть ли не в одночасье. И сюрпризов в ней, в этой новой жизни, тех, что похуже, стало куда как больше чем еще с десяток лет назад.

Казалось бы – как такое возможно? А возможно, хоть и сдюжили, вытянули, смогли, скрипя зубами и стиснув их в жутчайших усилиях, что-то сохранить и восстановить. Но разве может беда являться в гости одна? Да ни за что, ни в коем случае. Одно, другое, третье. Прорывы эти, как нарывы на нищеброде, вновь вылезали не пойми откуда. Банды росли, как грибы после дождя. Народ в городах еще спокоен, а вдоль трактов, в глуши, на выселках?

– Эй, землячок, куревом не богат?

Надо же, табак ему подавай.

– Нет.

– А что ты такой дерзкий, сосунок?

– Да стой ты, Леший…

– Дерзкий у тебя в штанах. А я просто уверенный.

– Леший! Это ж…

… х-р-р-р, ткань серых брюк вспухла топорщащимися нитками.

… п-ш-ш-ш, а это уже кровь.

– А-а-а!!! – а это, как не сложно догадаться, крик пострадавшего. А что, любезный, ты полагал, что все так просто? Да и друг тебя останавливал.

– На! – и товарищ, старательно мотающий рукав собственный рубашки вокруг бедра, ловко поймал золотой. Молодец.

Хозяин? Да, да, он начал ссору первым. Спасибо. Так все ж уже почти затерли, ну? Ну, и что, что кровь? Кровь… кровь не вода.

В человеческом теле около пяти литров крови. Возможно больше, возможно меньше, люди-то разные. Ну как, например, может быть одинаковое количество литров у малыша и взрослого дядьки? Но факт остается фактом, без жидкости красного цвета не жить. Ее потеря превращается в смерть, это простейшая и понятнейшая аксиома.

Кровь проходит через наш организм по венам и артериям. По первым кровь возвращается в сердце, идя не под самым высоким давлением, по вторым, наоборот, кровь идет обогащенная кислородом, и давление неизмеримо выше. При повреждении бедренной, либо плечевой артерий, смерть от кровопотери наступает в течении двух минут. Если кровеносные сосуды раскурочены в хлам, то еще быстрее. Повредить артерии и вены не так-то просто, на самом деле. Если, конечно, рядом не происходит что-то страшное, или кто-то вдруг специально не решит помочь человеку потерять как можно больше крови. Если желание присутствует, то всегда есть вариант, что тот, кто захочет ее выпустить побольше, умеет это делать. Либо обучен специально, либо умеет это делать по самой своей природе.

Экспансивная пистолетная пуля девятого калибра, входя в тело, разносит в клочья с трухой мышечную и костную ткани, не оставляя возможности врачу помочь. Попадая внутрь человека – деформируется намного страшнее, чем пуля в полной латунной или медной оболочке. Все дело в плавкости и способности к деформации самого свинца, составляющего сердечник пули. Хотя, несомненно, не только. Дело и в самой форме пули, и, так-то, в первую очередь. Но и сердечник … Любой, за исключением бронебойных или зажигательных. Но такими не стреляют по чему-либо живому, лишь в крайних случаях. Эти чудесные изделия стоят куда дороже.

Надпил в форме креста, сделанный надфилем, лишь добавляет убойного эффекта. Хотя, конечно, некоторые именно кресту животворящему придают куда больше значения. Ну, да и Яхве с ними, вместе с прочими своими коллегами и отражениями. Мы-то с вами знаем, что дело не только в форме, но и в содержании.

Проходя через ткань одежды и кожу, попадая в мышцы и остальные составляющие любого организма, такая пулька преображается еще сильнее. Надпиленная часть немедленно распускает свои лепесточки, разворачиваясь и разлетаясь в разные стороны, по совершенно непредсказуемой траектории, пролегающей через важнейшие жизненные органы, скрытые внутри грудной и брюшной полости.

При поражении конечностей она может, просто напросто, их оторвать. Суставные сумки, при прямом попадании, превращаются в крошево и смесь из мельчайших остатков костей, хрящей, соединительной ткани, разлетевшихся лохмотьев тонких здесь мышц и клочьев кожи. При попадании в голову стоит ожидать шикарного разбрызгивания мозгового вещества, крови и небольших фрагментов черепной коробки. Если забрызгает, то виноваты вы сами, стоило стоять чуть дальше.

Активные ионы жидкого коллоидного серебра убийственны для обычного человека. Но для создания Прорыва, или дитя некросферы… оказываясь внутри такого тела, активное вещество вызывает полное удаление последствий некроза и уничтожают оставшиеся живые клетки, ответственные за функциональность самого тела. Для человека серебро – слишком дорогое удовольствие в виде начинка патронов. Если вы видите человека, водящим надфилем по головкам револьверных патронов большого калибра с величайшей осторожностью, а стружка явно серебристая, это скажет только об одном.

Объект выстрелов – не живое существо. Какая взаимосвязь между тремя упомянутыми темами? Очень простая. Этот человек ищет и убивает тех, кого считают кровопийцами в самом прямом смысле. И в таком же прямом эти кровопийцы мертвы. И живы одновременно.

Кровь, сама по себе, не является питательной жидкостью, не продлевает жизнь до бесконечности и не наделяет своего потребителя, предпочитающего ее в качестве коктейля какими-то сверхъестественными способностями. Эта прекрасная и такая необходимая для любого живого организма жидкость попросту не имеет таких свойств. За некоторыми, возможно, немногочисленными исключениями из правил. И то, она лишь является связывающим звеном при передаче части дезоксирибонуклеи́новой кислоты¹*, алкающим и жаждущим ее. Но, попробуй, объясни это обывателю, способному лишь пересказывать бабушкины сказки, услышанные еще в детстве. Фольклорный персонаж вампира давненько и прочно занял в них особую нишу, прямо-таки специально отведенную для него фееричной и буйной человеческой фантазией.

Среднестатистического жителя города, деревни, поселка или, не приведи Господи, отдельно стоящего хутора, не волнуют многие вопросы, связанные именно с настоящей стороной жутких историй. Ему вовсе неинтересно знать о вампирах правду. О том, что кровососов из сказок нет. А есть бледно-серые порождения некросферы, убийцы заблудших путников, адские хищники, жрущих все, а не только пьющие кровь. И неинтересно про то, что серебро, драгоценное жидкое серебро, которое нельзя залить в патроны в кустарных мастерских, нужно именно для них. Что обычного волколака можно свалить и простым свинцом со сталью, лишь зная, куда стоит попасть. А убить кровопийцу, попав тому в голову, вряд ли.

Фермеру, работающему с утра до ночи, вовсе неинтересно знать про специфику работы по высшим мутантам, входящим в секту «Нокто», для которых кровь есть церемониальный напиток, полагаемый к выпиванию в определенные фазы луны и точно известные даты. Что зачастую после этого украденных, а чаще всего купленных, женщин оставляют внутри секты для воспроизводства. Потому что каждый из их Домов может пополняться только под чутким медицинским контролем после оплодотворения. Что для уничтожения Высшего мутанта достаточно обычной крупной дроби… если ему полностью блокируют возможности ментальной атаки.

Обывателю на это наплевать. Он знает про нападения ночью. Про обескровленные трупы и залитую алой жидкостью землю вокруг. И какая разница, что тела не просто обескровлены, это и не странно, учитывая землю вокруг, а еще и разодраны в клочья. Найденные в редких случаях девушки и женщины зачастую убиваются самими отыскавшими их, потому что между ног у найденных все разворочено и кровоточит. Как же, оспадебожетымой, дьявольское семя внутри!

Обыватель не понимает, что этот самый его вурдалак просто не сможет совершить акта насилия над жертвой. Ведь согласно их же собственных легенд вурдалак мертв. А циркуляция крови у трупов отсутствует. Какая разница, бей упырячью подстилку! Колом ее, колом, на том свете еще и спасибо скажет. Ни прокусов, так любимых в шепоте рассказчика на шее, ни порезов. Ведь кровь берется с помощью обычных шприцов. Всего-навсего. А отодрали девчушку самые обычные дикие мутанты. Хотя хрен редьки не слаще.

Горожанину, весь день отработавшему на восстановленной фабрике, плевать на это. На улице вчера ночью пропал человек, утром его нашли, вернее половину его, в сточной канаве. Страх и ужас, это дыббук, соседи, иль того хуже – вампир. Здесь! На нашей улице! Кто поможет? Кто-кто… угадайте.

Что тут у вас? Где тела? Кто похоронил? Идиоты, какие вы идиоты, зачем же известью засыпать?!! Какие укусы нашли на теле? Не было укусов… а что было? Понятно. Следы, где следы? Вот дерьмо…

Сколько у меня с собой серебряных пуль? Однако… м-да. Ладно, дождаться бы ночи в полнолуние, а там посмотрим.

Нижний зал постоялого двора Кабира, освещался только масляным фонарем. Мне, сидящему здесь, этого вполне хватало.

На выскобленных досках стола лежала разложенная кожаная укладка, снабженная множеством карманов, кармашков и узких нашитых вкладышей. Пустых среди них не было, каждый занимал металлический предмет узконаправленного назначения. Служанка, плотная и невысокая девчушка с низким тазом, туго обтянутая в талии тесноватым застиранным передником, старалась оказываться рядом с моим углом пореже. Ей не нравился я, пришлый мужчина, не обращавший внимания ни на кого вокруг, подспудно она даже боялась. Иррациональный страх возник еще вчера, после драки, начатой одним из постоянных посетителей. Оно в чем-то, с ее точки зрения, понятно.

Мужчина, сейчас чистящий свое оружие, не дрался. Он убирал с дороги помехи, три высоких, сильных и мощных помехи, решившие что-то ему доказать. Всех троих увезли на тележке старого Горбатого, привозившего продукты из молочной лавки. Свалили кучей, живой, охающей и стонущей, и увезли. Вроде как в больницу, а может и к старцам. Кто его знает? Это ее мало интересовало и беспокоило. В отличие от мужчины в углу. То есть, меня.

Не самый высокий из виденных ею за жизнь. Худющий, кожа да кости. Коротко подстриженные волосы торчали неровно отрезанными лохмами. Лицо, гладко выбритое, не казалось молодым. И одновременно не было и старым. Странным оно смотрелось, лицо, отрешенным, с сеткой мелких шрамов, незаметных. Но тут же выскакивающих наружу, если присмотреться. И откуда ей знать про мой настоящий возраст?

Сильные длинные пальцы быстро мелькали над разложенными принадлежностями, патронами и самим оружием. Он делал свое дело, иногда вовсе не глядя, точными и верными движениями. Шомполом прочищал стволы обоих больших пистолетов, смазывал что-то, иногда брался за связку маленьких инструментов, подтягивал, постукивал. Несмотря на вечер и парку-жарку-варку на кухне, здесь, в углу, совсем не пахло едой. Вместо пригоревшего жира или завонявшего к вечеру лука, нарезанного впрок, в углу пахло тремя вещами. Оружейным маслом, выделанной кожей и металлом. Со стороны так оно и выглядит, наверное. Ну, так мне кажется, во всяком случае.

Волнение девушки меня интересовало очень мало. Какая разница? Сколько их было, сколько их будет? В таких дремучих медвежьих углах все привычно, это не центральные, густонаселенные области. Каждый раз здесь одно и тоже, постоянное ощущение собственной «-инности», неприятие обычными людьми. Стоит лишь заикнуться про то, кем являюсь и все, начали сторониться и оглядываться, перешептываться. Бу-бу-бу за спиной, и старые, и не очень. Лишь ребятня всегда ведет себя, как и должна вести.

Лезут, постоянно клянчат подержать оружие, рассказывают сказки какие-то, норовят затеять рядом игру в лихих казаков-разбойников. Обязательно появляется клушка, которая начинает гнать детвору, как будто можно от меня заразиться чем-то опасным. Да, задевало, и сейчас тоже, бывает, задевает. Но что поделать? Есть указания нанимателей, не мне их подвергать сомнению до выполнения задачи. Сказали – узнать кто зверствует в Больших Зажопках, равно как и в Малых, найти и уничтожить злодея, значит уничтожим. Хотя сейчас-то, мне бы начхать на местные проблемы. Хорошо было бы начхать, только не вышло. А вышло совсем по-дурацки, глупо и непонятно. До злости на самого себя. Вот и сижу сейчас, стволы чищу, патроны проверяю. Пусть и не в Больших Зажопках.

Зато, хоть кормят здесь не в пример лучше, чем в двух последних придорожных кабаках, оставшихся на тракте. Мне не надо проверять еду с помощью хитрой аппаратуры от давного знакомца, умника Доцента²*, чтобы знать про нее все. Сколько положено мяса, а сколько синтезированного заменителя, сделанного в старой-старой ГМО-шке, что даже и не прячется в подсобке. Насколько суп с картошкой и кусочками мяса сварен из говядины, а насколько из крысятины, забитой в курятнике. И какая была коровка, из которой вышел такой навар – нормальной, или с шестью ногами. Такой вот у меня вложенный и весьма полезный талант, спасибо то ли папе, то ли маме, хорошо им отдохнуть в краю яблонь.

Сколько свернутых челюстей и носов осталось за плечами, после выловленных половником в котле хвостиков или найденных на заднем дворе остатков от синих, как васильки, коровьих шкур? И это по минимуму, не говоря про пару-тройку спаленных, и предварительно политых хозяйской кровью, совсем уж плохих гостиниц. Из тех, у которых в омшанике, на безграмотно устроенном леднике можно было найти совершенно другие деликатесы. Те, что до копчения могли разговаривать. А иногда только искать мягкими крохотными губешками мамкину титьку. Да-да, таких и сейчас не мало в Пустошах.

Девчонка, испуганно косясь на меня, шлепнула миску с горохом и двумя большими колбасками. Вместо хлеба здесь пекли тоненькие и прозрачные лепешки. Да еще и на настоящем тандыре Мягкие, пахнущие угольками и безумно вкусные. Хозяин-то из настоящих чистых кочевников, тот еще разбойник. Заметно и по роже, украшенной следами от мелких осколков, и по повадке работать ножом, хищно и уверенно.

Но мне оно без разницы. Зато порядок здесь, чистота и вкусно. Последнее без преувеличения, абсолютно честно. Ел вчера отварное, рассыпающееся в руках жирное мясо, пахнущее какой-то особой острой приправой и сразу несколькими травами, лежавшее на кусках теста, готовящихся в густом бульоне. Зуб даю, уважаемые, редко когда было так вкусно.

Как я понял, вчерашний инцидент с тремя красношеими бугаями являлся исключением из правил. Хозяин, Кабир, держал свое заведение жестко и твердо. Сдается мне, что за исчезновение особо наглых и глупых клиентов его никто и не дергал. А уж поступал он с ними решительно и жестоко. В соответствии с именем³*.

Поесть?.. Надо поесть, кто его знает, как оно сегодня ночью сложится. В таком деле наперед не загадаешь, как ни старайся. Вроде бы понятно все про тварей. Кто такие, сколько, где искать, но мало ли. Работать одному сложно. Если можно так сказать, конечно. Разбираться с некроидами в одиночку… не очень хочется. Совсем не хочется, до жути просто, и отвращения. А надо. Хотя вряд ли меня сейчас бы понял кто-то из редких коллег. Особенно зная про задачу. И светиться не стоит, и живым надо остаться. Только… А что только?

Мне не привыкать видеть разодранные и искалеченные до неузнаваемости тела, что людей, что животных. Но зацепило, ой и зацепило. Ехал куда надо, искал кого нужно. Трах-бах, попался по дороге паренек, бледный, как мукой обсыпанный, глаза по полтиннику, как не лопнули. Несется по дороге на полудохлом ишаке, и как он только так ногами перебирает. Остановил, узнал что такое, добрался до местных чигирей. Посмотрел на то, что осталось от пятерых ребят, решивших сходить по ягоды в местный лесок. Лесок-то так себе, откуда ему здесь больно взяться, до Камня еще пилить и пилить верхом. Вот там леса. Не то что здесь, где при желании не спрятаться. А детишкам хватило. И их родителям тоже. И мне, как оказалось. Потому сижу здесь столько времени, жду, чищу вот стволы и готовлюсь выйти за высокий частокол села, добраться до разоренного старого хуторка, и там на месте все и решить. До темноты, самое то.

Кто меня там ждет? Скорее всего обычные упыри, очень похожие на нас, только быстрее и сильнее большинства обычных людей. Да и упырями их больно не назовешь, жрут все, что догонят. Вероятно, тройка, плюс где-то, в подполе или в подвале, в хитром сплетении подземных ходов или даже глубоком обычном овраге, есть самка. Да, в придачу, готовая кладка, где разрослись вверх и в ширину плотные кожистые блямбы с зародышами, соединенными со своей зубастой мамкой толстыми кишками пищеводов. А рядом, жирная, безволосая, раскинувшись на куче наваленного тряпья, найденного по домам муженьками, ОНА.

И в пределах досягаемости длинных корявых и когтистых лап, практически сожранные и обглоданные до костей, с зеленоватыми от разложения остатками мышечных тканей, трупики трех ребятишек из села. Двух сожрали самцы-охотники, перед тем, как впасть в спячку. Один на двоих и один для оставшегося бодрствовать. Вот его-то, ублюдка, мне и надо прижать первым, отыскать, убить, а потом заняться остальными. Не то здесь, под боком пограничной со Степью точки Альянса, пока не особо сильной, появится Гнездо. Выжечь под корень его будет сложнее.

Вот так и оно и проходит время. Таскаюсь себе взад-вперед по пустошам и Альянсу, одинокий и неприкаянный, наводящий страх и ужас, настоящий бирюк. Ага, как есть – больной и несоциализировавшийся волчара.

– Еще что-нибудь? – деваха застыла рядом. – А?

Что ж ты, милая, так трясешься-то? Не укушу же.

– Пива. Есть же вчерашнее?

Та только закивала и пропала. Вот дела, как сажа бела.

– Присяду?

Рядом, спокойно глядя на меня, стоял Кабир.

– Да. Хозяину разве откажешь?

Он сел. Вытащил вышитый дорогими синтетическими нитками кисет, вопросительно приподнял бровь. Я кивнул, соглашаясь. Выходить мне через несколько часов, обоняние восстановится.

Хозяин положил кисет на столешницу, достал привозную упаковку папиросной бумаги. Тракт, идущий от Портов, пока работал хорошо. Перебои случались, но позволить себе делать самокрутки Кабир мог.

Сухими темными пальцами он ловко сыпанул на развернутую маскотку ровную щёпоть сухого и жесткого, спрессованного жгутами табака. Скрутил, провел языком, склеил. Вставил ровнехонькую пахитоску в мундштук, вырезанный из гладкой красивой кости и прикурил от принесенного с собой подсвечника.

Сгорающая никотиана оказалась пересушенной, потрескивала и дымила чуть горче, чем при хорошем балансе влажности. Кабир поморщился, когда попало в глаз, и рукой разогнал плотные клубы.

– Не люди здесь в основном, кизяк. Того, что порезал, сам сколько раз бил.

Я только пожал плечами. Какое мне до этого дело? Хорошие, плохие, дерьмо или золото, все едино. Есть самое главный принцип: каждый из жителей этого Задрищенска человек. А раз так, то стоит выполнять слово, данное самому себе.

– Кизяк, м-м-м… – повторился Кабир, – но и нормальных хватает. В этом и вопрос.

– В соотношении кизяка и нормальных?

Кабир усмехнулся. Шрамы на подбородке заплясали, вторя ухмылке.

– Нет. Тому, что ты собираешься сделать.

Что сказать? Взял и раскусил меня, одним словом. Пришлось воспользоваться самым лучшим ответом – пожать плечами.

Кабер снова усмехнулся, показав крупные желтые зубы. Постучал себя по правой ноге. Та ответила с отзвуком металла.

– Ты такой не первый, парень. Мне повезло, попался отряд военных с полевой медицинской мастерской и двумя умниками, сумевшими сделать мне протез.

Ну, тут он не удивил. Заметить кибернетическую конечность, когда та сделана на совесть, тяжело. Но я заметил. Пусть и не сразу. И даже удивился. А причина, как оказалось, куда как интересная.

– К чему ведешь?

– Оно тебе точно надо? – в лоб спросил Кабир. – Мы были впятером. Я был даже моложе тебя, да и остальные тоже. Но сделали всего ничего, веришь, нет? Меня вытащил Гек, вытащил, и сам погиб чуть позже, когда выблевал легкие. А я остался один, и без ноги. Ты так сильно хочешь пойти в одиночку на тварей из тьмы?

Хороший вопрос. Я отложил шомпол, уставился в его темные глаза. Хочу? Да я жажду этого. Почему?

Потому что маленьким читал затертую и растрепанную смешную книгу о мальчике и его игрушечном медведе. Потому что видел нарисованный фильм про веселого бородача и его компанию, защищавшую детские сны. Потому что видел не один пустой дом, с колыбелью, залитой кровью. Потому что хочу, чтобы сон ребенка и его жизнь, любого малыша в округе, были добрыми и теплыми. Как не оказалось у меня.

Не любят меня и моих братьев с сестрами? Да не любите, на здоровье, кушайте не подавитесь. Это никак не помешает нам бороться за мир вокруг и за ваши же блядские жизни. Даже если вы считаете, что все дело только в деньгах, что нам платят. Угу, точно, в них самих и не больше…

– А, и так понятно, и не говори ничего. – Кабир затушил самокрутку. – Ну, как знаешь. Ты, думаю, завтра с утра пойдешь на охоту?

– Да нет. Сегодня ночью пойду. Чтобы их найти.

– Ночью? – Кабир почесал переносицу. – Да ты, парень, как посмотрю, совсем на всю голову ебан…ый.

– Не хочешь компанию составить?

Он махнул рукой и пошел к себе. Ну, вот, а я надеялся… Ладно, уж себе-то врать не стоит.

– Кабир!

Он повернулся, а я замолчал. Посоветовать запереться этой ночью на все засовы? Так вряд ли он поступает по-другому. А не скрывать от местных то, в чем уверен, не стоило. Порой по-другому никак.

– Спасибо за беседу.

Он не поверил. Но явно что-то понял, если судить по разом сдвинутым бровям и потяжелевшему взгляду.

Когда я двинул к себе, то меня точно провожало немало взглядов. Только вряд ли среди них нашлась хотя бы парочка добрых. Даже обидно.

Стрекотали сверчки. Стрекотали всерьез, вдохновенно и неумолчно. С прудов, что за околицей и низким частоколом, доносилось романтичное кваканье. Где-то топили печь в бане, и явно парились, поддавая на камни квасом. Как и предполагалось, организм справился и полностью восстановил обоняние. Пастораль и идиллия, что сказать.

Пейзанскую красоту сегодняшней ночью мне довелось наблюдать с крепкого разлапистого клена. Сидеть между нескольких крепких ветвей, и терпеливо выжидать. А как еще? Да никак, что уж тут.

Чего жду? Того самого «дежурного по берлоге» упыря. Почему? Все не так уж и сложно, если это не в первый раз. У меня этот самый раз уже четвертый. Или нет, вру, пятый. Прямо круглая дата какая-то… или событие?

Оставшийся без краткосрочного летаргического сна упырь должен оголодать. Детишки пропали с неделю назад, и есть ему хочется. Несомненно, что в лесах, густо разрастающихся в округе, живности хоть одним местом ешь. И он так и поступает. Жрет себе всяких барсуков, хомяков, белок и птенчиков. Если сильно захочет, так и поросенка сможет отбить у одинокой мамашки, и сожрать. Хотя с одинокими кабанчиками обычно дело швах. Таковые сейчас не выживают. А упырь, пусть он и не особо сообразителен, все же не враг сам себе. Стадо волосатых хрюкалок и его раздерет на части, стоит только сунуться. Но дело даже не в этом.

Некоторые органы живых организмов прекрасно подходят для их длительного употребления в пищу. Некоторые совершенно противопоказаны. А есть еще и такая вещь, как дикий и неумолимый голод, живущий в созданиях тьмы. Тот самый Доцент, хитрей и пройдоха, недавно встреченный в Сороке, рассказывал про нее, про тьму. И про некросферу. Про странную сущность, лежащую рядом с нами, наполненную темнотой под завязку и долго-предолго бывшую невидимой и незаметной. И заявившей о себе, криками ужаса и боли сразу после Полуночи.

И не надо лично мне знать научное обоснование такой вот тяги не-мертвых к людям. Мне достаточно знать совсем немного. Про то, что упырь будет крутиться рядом с сельцом. Это плохо. И это хорошо.

Сверчки затрещали донельзя сильно, с прудов им вторили глубокими ритмичными уханьями. Свихнуться можно от звуков природы. И от запахов, само собой. Особенно с моим обонянием. Нет, я, очень рад его наличию, спасибо еще раз родителям и изменившемуся геному. Но порой приходится тяжеловато. Зато помогает.

Если упырь решит перебраться через частокол, то не заметить его не получится. Запах, свойственный им, выдаст с головой. А вот от меня не пахнет ничем. Кроме смеси самых обычных трав и листьев, тихонько бьющих в нос от пасты, нанесенной на тело. В Гае, разрастающемся городке в степи у Фронтира, мне попался знатный фармациус. Говорят, уже второе поколение аптекарей, живущих в доме с вывеской «Под линдвурмом». Вот у него-то и заказал эту штуку, охотно раскупаемую тамошними погранцами, трапперами и прочим небезопасным людом.

Упырь придет. Прошла неделя. Сжигающее изнутри желание отведать человечинки приведет его сюда. Это мне известно из своего же опыта. И немного из чужого. От учившего меня всему Снега, погибшего в ночь, когда он забыл про это. Раз так, то остается ждать. Терпеливо, не шевелясь и баюкая на руках пятнадцатизарядный «шершень»⁴. А как еще?

Мой враг слегка подслеповат, но зато видит в нескольких диапазонах. У него прекрасный слух и не самое лучшее обоняние. Он ловок, силен и быстр. И очень важно, чтобы бледнокожий вражина не просто не услышал меня. Самое важное, чтобы он сделал свое дело, и ушел в берлогу. И не услышал, и не почуял, как я пойду за ним. Потому что искать их убежище просто так – нелегко, да и времени у меня не хватало.

Сверчки чуть понизили и темп, и тональность. Квакушки же не сдавались. В крайнем доме к ним присоединилась какая-то парочка, оживленно постанывая и охая. Причем постанывал явно мужской голос, а вот низко охал как раз женский.

Из движения, волей-неволей, приходилось позволять себе достать из кармашка «сбруи» плотный шарик и отправить его в рот. Каждые два часа, и сон как рукой просто-напросто. Наследство старика Снега, земля ему пухом. Умер учитель, многого не передал. А пару таких катышков из оставшегося полтинника оставил Доценту. Интуитивно, доверяя ему как товарищу, которых не было. Умник сможет разобраться в смеси, а это и главное.

Сиделось удобно. Давили ремни жилета, никак руки не доходили подогнать лучше, придумать прокладки какие-то. Но жилет он везде жилет. Даже в Минусинске, наверное. Его-то нашел в совершенно случайно обнаруженном пункте радиосвязи, если судить по приборам, времен Войны. Если не заводская упаковка, вряд ли бы сохранился для носки. А так, вот, получите, весь из себя боевитый профессионал, да со средством защиты. М-да…

Лишь бы хватило патронов и удачи, это всенепременно. Не хватит одного или другого, пиши-пропало. А пропадать мне не хотелось.

Сложно любить жизнь вокруг, но не любить её – форменный идиотизм. Никто из нас, из Братства, таким не страдал. У нас не пострадаешь глупостями, цена чересчур высока. Был человек – нет человека, так вот, это даже среди обычного народа все равно беда. А когда погибает кто-то из наших, из своих… Это катастрофа. Ведь нас совсем мало, а мир вокруг огромен, лют и дик.

Листья тихо шелестели, старательно навевая сон. Катышек рассосался, оставив во рту сладковатый привкус и несколько липких нитей между зубами. Подействует скоро, а пока приходилось старательно увещевать себя самого и не спать. Тяжело… ой, тяжело.

Запах пришел с левой стороны, проник внутрь меня, закрутился спиралью, сразу заставив перестать зевать. Такой знакомый, резкий и суховатый, с примесью горечи, обильно сдобренный засохшей кровью. Дождался, угадал, и, что тут греха таить, не был этому рад.

Потому что в худшем случае упырь пройдет внутрь села и уйдет не с пустыми руками. Да и желудком, что уж тут. Ну, что у нас здесь?

Бледный крупный поганец затаился в кустах у воротной башни. Интересно. Там же всегда есть часовые, а упыри, пусть и не отличаются умом, но многое понимают. И разобраться в том, что у людей внутри сруба, оружие, явно получится. Хотя?

А, вот оно что… Интересно.

Запах козленка шел со стороны частокола давно, но не думал, что почему-то не блеющего животного оставили специально. Ошибался. Да-да, вон, мой бледный недруг уже пошел, пошел к задергавшейся бедной животине. А, никак замотали мордочку чем-то? Еще интересней, именно так. Отдариваются? Или?..

Оказалось, что «или». Упырь хватанул козленка так быстро, что мне оставалось только ускориться, пытаясь не упустить запах твари. Пойти по следу смогу, но схватиться надо сразу. К моему удивлению за упырем из-за частокола двинулся кто-то еще. Явно не взрослый, судя по юрким движениям и росту. Догнал я «или» быстро. Дать ему вспугнуть зверя мне совершенно не хотелось.

И, порадовался. Не ошибся в возрасте. На вид мальчишке было где-то четырнадцать, не больше. Что скажешь? В младшие братишки не годится, а вот в племянники, если нормальная разница с его родителями, само оно то.

– Пришел в себя? – Да, ударил, так, чтобы вырубить. Не хватало мне с ним объясняться, когда впереди, бесшумно и быстро, уходил упырь. – Орать не будешь? Точно?

Тот решительно замотал головой, мыча через тряпку.

– Просто умница. Снимаю. А ты быстро и красочно объясняй – зачем и как додумался?

Малец весь аж задергался, стараясь наврать быстро и относительно правдоподобно.

– Не ври.

Он вздохнул.

– Сестренку мою утащили, сволочи.

– Отомстить, что ли решил?

Парнишка мотнул головой. Д-а-а-а, герой, штаны с дырой. Хотя и упаковался вон, прямо воин, что и говорить.

Смех смехом, а вооружился недоросль неплохо. На поясе патронташ, за спиной вертикальная двустволка, ба, даже пистолет. В придачу юноша решил прицепить к поясу топор и немалых размеров нож. Одно слово – герой.

– Так… а как ты за ворота ушел незаметно?

Парнишка вздохнул.

– Не нужен никому, что ли?

От, дела. И как быть?

СТОП!!!

– А скажи-ка мне, дружище… – я покатал на языке вопрос, надеясь и одновременно совершенно не желая услышать нужный ответ. – Как ты увидел, что козленка твоего забрали?

Он шмыгнул носом.

– Я не увидел. Почуял.

Дела…

Мальчишка не прост. Он такой же, как и я. И это многое объясняет. Особенно то, что никому нет дела до его мести в одиночку.

– Что в патронах?

Теперь он засопел.

– Да говори, мне все равно, что и у кого ты украл.

– Медальон, мамин. Крест, его спер у священника. И несколько ложек… у старосты взял.

– Нарубил?

– Да. Выплавить не получилось.

Д-а-а-а… Вот же черт. И как теперь поступить?

– Хочешь, значит, отомстить?

Он кивнул, зыркнув совсем не детским взглядом.

– Упырь ушел вон туда. Есть там брошенные дома, мельница, пасека, еще что-то?

Мальчишка кивнул. Хорошо.

– Тогда пошли, покажешь. Но соваться за мной не стоит, рановато тебе. Это… как тебя кличут?

Он усмехнулся.

– Мастерком. Отец у меня каменщик… был. Научил работать.

– Ну, Мастерок, тогда пошли.

И мы, само собой, пошли.

Так и так мне бы пришлось сидеть, и ждать, когда упырь уйдет подальше. Запах этих тварей упустить тяжело, даже в лесу. Не говоря о том, что в лесу есть немалый поселок, со всеми вытекающими. Опыт, его не пропьешь.

Мастерок помог, выводя ровно туда, куда и было нужно. Да-да, вот оно, царство небольшого, но от того не менее мерзкого зла. Зла, питавшегося небольшой популяцией моих собратьев. Хотя, что уж тут, не только ими. Только сейчас это не играло никакой роли.

Оплотом мрака и гнездом упырей оказался давно заброшенный хутор. Стоял он на отшибе от поселка, брошенный хозяевами как бы не сразу после Полуночи. Если не раньше.

Чернели просевший корявый дом и пристройки. Забор, сколоченный из когда-то крепких досок, торчал неровными частями, похожий на зубы древнего деда. Тут кусок, там остаток. Луна выбралась из-за туч, залила изумрудной зеленью вокруг, подсветила стены. Я поморщился, глядя на прогалы окон и дверей, ведущих внутрь. Если бы не страх местных, если бы не глупая ответственность за их жизни, полез бы туда? Не знаю. Но деваться сейчас стало уже некуда. Все надо доводить до конца, если уж взялся.

– Так, Мастерок. – Парнишка, спрятавшийся за прогнившими остатками трактора, покосился на меня. – Слушай внимательно. Запоминай, мотай на не отросший ус и делай, что тебе старший говорит.

А сам тем временем достал из подсумка «ночной глаз». Спасибо тебе, мастер золотые руки по имени Доцент. Ну, да, не подарок. Плата, так сказать, за спасенную несколько месяцев назад его жизнь. И что? Отказаться стоило? Ага, нашли дурака, держите карман шире.

Плотный эластичный ремень обхватил голову, но саму хитрую конструкцию опускать не спешил. Не стоит, пока не окажусь в темноте развалин, мало ли? Мастерок смотрел, как показалось в темноте, со странной смесью недоверия и уважения. Эх, чудо-юдо, чего ж ты мне раньше не встретился, а?

– Если я не вернусь через пару минут после первых выстрелов, вали отсюда. Беги до поселка, и дождись утра. Меня упырям хватит, чтобы наесться как дураку на поминках. А ты, прямо со светла, выбирайся до тракта, и двигай в Гай. Вот ключи, возьмешь мой драндулет. Ты умеешь водить?

Надо же, Мастерок кивнул. Хороший был у него папка, что и сказать.

– В Гае, на Пятой улице, найдешь Доцента. У него там небольшая мастерская. Расскажешь все про себя, ничего не скрывая. И про меня.

– Зачем мне сидеть здесь? – Мастерок поднял ружьецо. – Не понимаю.

Эхма, не понимает он.

– Внизу ты, скорее всего, погибнешь. Здесь же, оставшись, поможешь мне выбраться. Если все пойдет не так. Если я как-то выкарабкаюсь из дома. Две минуты, не больше. Ты понял?

Мастерок снова кивнул. Мне положительно нравился паренек. Молчаливый, сообразительный, да еще и не обделенный несколькими полезными качествами. Ну, прямо вылитый я. Да, жаль, не встретил его раньше.

«Ночник» со скрипом опустился на лицо, и темнота раскрылась мне всеми оттенками своей странной и страшной глубины.

Упыри твари неприятные. Это я об их внешнем виде. Серокожие, холодные, в бляшках и странных наростах. У них лобастые головы с выпирающими челюстями. Они падальщики и живоглоты, с ярко выраженными людоедскими наклонностями. Запах тухлого мяса и крови прет от каждой особи так, что не промахнешься.

Еще каждый из них прекрасно видит в темноте, и очень здорово пользуется обонянием. В общем и целом, если вдуматься, очень серьезные противники. Доцент, очень любящий умничать, пользуясь данными неизвестного происхождения, упрямо относил их к какой-то некросфере. И обзывал странноватым прозвищем «некроиды». А как по мне, то называй их как хочешь, сути не поменяешь.

Но, вот чего у них не отнять, так это осторожности. Добраться до гнезда тихо и спокойно выйдет вряд ли. Вас интересует вопрос караульного и остальных? Почему он один, и почему ушел? Все, как водится, просто до безобразия.

Упыри легко впадают в спячку, сохраняя остатки потраченной во время большой охоты энергии. Дохлые или чем-то зараженные скоты укладываются, прям маленькие детишки, клубочком и спят. Единственный караульный тихо сидит в укромном местечке и слушает, нюхает, наблюдает. Но, как водится, ему быстрее остальных хочется снова пожрать. И именно в такой момент упырь уходит, чуть разбудив товарищей. Те, находясь в дреме, дожидаются его прихода и впадают в еще больший сон. Вот тут-то их и бери. Пусть и не голыми руками.

Да уж… давно ли слушал поучения про серокожих? Да нет, и сколько нас осталось из десятка? Я один.

Внутри резко пахло сухой пылью. Немудрено, раз уж та покрывала каждый дюйм. И хорошо, и не особо. Наступаешь в мягкий ковер, взмывающий вверх крохотными облачками совершенно бесшумно. Только вот под ним, плотным и темным, ни хрена, простите, не видно. Совершенно.

Зеленоватые блики почти полной луны позволяли рассмотреть многое. И следы моего одинокого охотника за агнцами в том числе. Как бы ты, дружище, не осторожничал. Если знаешь, что искать, так найдешь всегда. Вон она, цепочка следов, ведущая к большой дыре, темнеющей в дальнем углу. Дерьмо. Гранат бы, хотя бы немного…

Хотя, давайте честно, толку от них? Что внизу – не знаю. Обрушится ли что-то? Тоже не знаю. Остается только идти вперед. Ну, пошли.

Стрелять пришлось сразу же. Упырь охранник не подвел, услышав и дожидаясь меня. Спасло обоняние, выдав его. «Шершень» рявкнул, отбрасывая скотину, рявкнул вдогонку, размалывая картечью шишковатую голову в хлам. Знаете же, что давление крови в верхней части организма чудовищное? Ну, так это относится не только к людям.

Липкая мерзкая темная дрянь, бегущая по сосудам упырей фонтанирует ничуть не хуже крови человеческого тела. Черный взрыв, так хорошо заметный через «ночной глаз», смотрелся на мой взгляд безумно красиво. А то, как же, одним врагом меньше. Зато двумя проснувшимися больше.

Удар, нанесенный сзади, проворонил. Упыри врываются в землю как кроты. Такие большие, страхолюжные и злющие кроты. А уж наплодить ходов под заброшенным хутором… это, как водится, они запросто. Через один такой-то на меня и сиганул первый пробудившийся.

И хорошо, что решил сперва ударить, а потом прыгать. Толстый нагрудник с воротом, закрывающим мне и затылок, и лицо по самый нос, спас. Твердый изогнутые пластины в нем приняли удар на себя, не дав сломать мне позвонки. Шваркнуло на колени, приложив о трухлявые доски подпола, но это ерунда. Упырь не успел вцепиться когтями, не смог рвануть клыками плотную кожу куртки, подарив мне шанс, а себе смерть.

«Шершень», висящий поперек груди на ремне, я бы не вывернул к нему. Зато семизарядный барабанник выскочил из кобуры на бедре как собака по свисту. Вылетел, и дробно грохнул тремя подряд. Теми самыми патронами с надпиленными Священным крестом головками пуль. С серебром.

О-о-о, если бы не третий дружбан с клычищам длиной в половину моего большого пальца, не удержался бы и полюбовался на такую вот красоту. Ай, как корежило и разрывало на части серого некрасивого убийцу. Причем разрывало в прямом смысле. Куски мяса и кожи стекали по костям, отслаиваясь, отваливаясь темными влажными кусками, чавкая падающими вниз. А поделом, не хрен людей жрать. А если любишь человечинку, так не стоит удивляться живительным инъекциям в собственный организм, получаемым в качестве оплаты.

А вот плохо то, что «ночной глаз» от удара совсем расстроился. Мигнул напоследок и потух. Точно в то время, когда на меня налетел последний. Зараза…

Упырь прижал мне руку, хватанул зубами прямо рядом с носом. Пришлось толкнуть его вперед и скатиться вместе с ним в низ, в пустоту и темноту. Приземлиться мягко не вышло.

Хозяин у хуторка когда-то был хорошим. Таким… хозяйственным. Доски настелил по полу добротные, толстые. Они разве что хрустнули верхним, чуть подгнившим слоем, и радостно приняли мой правый бок. Ну и, вдобавок ко всему этому веселью, приложился головой, до звездочек в глазах, темноты и звона в ушах. Твою ж мать!

Прелая сырость и гниль погреба свивались в причудливый и знакомый запах. До печенок знакомый, что и говорить. Такой, знаете, родной, б….! А о чем говорит то, что я его ощущаю? Ни о чем хорошем, это точно. Живой? Да это беда, больше никак и не скажешь. Скоро меня станут жрать. Живьем.

Через пролом внутрь вливался зеленоватый лунный свет. И даже виднелись звезды. Неописуемая красота. Особенно если смотреть в последний раз. Так, что у нас? Руки притянуты за спину. Оружие? Если судить по весу, то ничего нет. Хреново.

Зубищи у упырей на самом деле с полпальца длиной. Как они не жрут сами себя изнутри, когда спят и скрипят зубами, непонятно. Но представить, как желтые, острые, покрытые тягучей слюной зубы впиваются в собственную твою плоть? Страшно.

Когда холодные скользкие пальцы отодвинут ворот жилета, прикоснутся к коже ослепительно ледяными червями, когда черный и склизкий язык пройдется вдоль сосудов, царапнув кожу шершавыми бугорками, когда, обдав смрадом, твоей шеи коснутся зубы, бросив по коже щекотку ожидания. Наверное, я заору. И, возможно, даже и обделаюсь. И мне совершенно не будет стыдно. Лишь бы быстрее, лишь бы это оказалось недолго.

Сбоку хрустнуло, зашелестело. Твою ж мать, чего ты тянешь?!! Ну?!!

– А я не верила…

Пахнуло густым запахом спекшейся крови, чуть перебиваемым травяным ароматом. Хорошо, что не добавился мой запах. Коты и собаки специально метят заборы и дома, доказывая свою состоятельность. А мне оно как-то кажется неприличным, описаться, да еще и при женщине. Женщине, надо же

Света стало заметно больше. Мягкого и зеленоватого. Ну, а как ещё-то? Гнилушки, воронье гнездо в качестве подсвечника и светляки, кружащие вокруг какой-то мерзко пахнущей дряни. Такие вот светильники всегда есть в их берлогах. Я повернул голову, пытаясь рассмотреть ЕЁ. Да и, чего врать, немного радуясь оставшимся секундам или, скорее, минутам, собственной жизни.

Да уж, интересно. Такого встречать еще не приходилось. На упыря она тянула с большой натяжкой. Тоненькая,никак не похожая на раздутых жаб с клыками, встреченных ранее. Это не считая того, что она со мной разговаривала. Разговаривала, надо же. И, получается. Что Доцент в чем-то прав. Если существует какая-то там некросфера, то она может обычных людей превращать в такое вот диво.

Тоненькая, невысокая, с темными, скорее всего черными волосами. Где-то до лопаток максимум. Внутри что-то напряглось. Я напрягся еще больше. Как-то странно лежать связанным в упырином логове и откровенно рассматривать… кого? Да ведь она же должна быть не живой, так? И чего ж на нее пялюсь как на самую обычную женщину.

Запах трав усилился. Горьковатый и сладкий одновременно, приторный, он душил, почему заставляя вздрагивать. Он шел из темноты за ее спиной. И там, ну точно, там тлели угли под чем-то широким и плоским.

– Почувствовал? – Она подошла ближе, села. Качнулась небольшая грудь. – В такое ты бы не поверил, не окажись здесь.

– В что?

Она резко, совершенно нечеловеческим движением, нагнулась. Пахнуло кровью, заставив вздрогнуть. Света хватало, и зрение полностью привыкло. Не «ночной глаз», но и своих способностей хватало. Да… лучше бы она не улыбалась. Улыбка ее портила. Красивая женщина, а оскал похуже волчьего.

– Я не верила в охотников вроде тебя. А ты явно не веришь и в свою жизнь сейчас и в то, что заставляю тебя думать не о смерти, а, скорее… о самом настоящем проявлении жизни.

Запах наплывал все сильнее. Хотелось отвернуться, уткнуться носом в собственную майку, втянуть пропахшее потом тело, лишь бы не падать внутрь еле заметной пелены травяного тумана, дурманящего все сильнее. Да что там, больше всего хотелось просто надеть противогаз. Ну, или хотя бы респиратор.

– А что ты хотел? – она удивилась. – Ты бы как себя повел на моем месте? К тебе, нежданно-негаданно, сваливается в гости здоровый молодой мужчина. Если бы ты еще не хотел меня укокошить, так просто радовалась бы. Ну, а так, остается наслаждаться двумя возможностями. Тем, что смогу воспользоваться тобой из-за никак не уходящей тяги к плотским удовольствиям и тем, что теперь у нас есть запас еды. На время перехода в новое место.

Ударила она быстро и незаметно. Взмах практически не уловил. Ну и когти! Лицо резко обожгло, и черные когти заметил только когда она задержала руку прямо перед лицом. Черт… ну и когтищи.

Нет худа без добра. От удара в голове чуть прояснилось. С другой стороны это же и плохо. Как-то меня не порадовали ее слова о плотских удовольствиях. Нет, правда, в голове прямо прояснилось.

Она, судя по всему, это почувствовала. Во всяком случае то, что не пялился на ее сиськи, точно. Зашипела и отошла к углям и жаровне. Захотелось взвыть от бессилия.

На небе разошлись набежавшие тучи. Свет скользнул внутрь сильнее, подсветил зеленью погреб и ее. Надо же, дамочка оказалась не из деревенских. Деревенские татуировки не приветствуют. А у этой над лопаткой какая-то непонятная крякозябра.

Запах поплыл снова. Я прикусил язык, сильно, до крови. Наплевать на возможный сепсис, мне тут грозит помереть ужасной и мерзкой смертью. С не менее отвратительным к ней вступлением. Так что лучше вывести ее из себя и заставить укокошить побыстрее.

– И давно ты так не веришь в охотников?

– Да какая разница? – Она вернулась, цепко взяла за щеки, сжала, потянула к себе. – Хотя… последние три года. С тех пор как ушла из Челябы в эту глушь. И не дошла. Но тебе оно все равно уже не нужно.

Ну да, можно и так сказать. Разве что… разве что теперь в моей патовой ситуации появились новые нюансы. Спасибо луне, спасибо удару по морде лица.

Оружие стоило убрать дальше, это во-первых. Рукоять револьвера я заметил не так и далеко. Во-вторых, после удара пришлось чуть откатиться и нащупать под спиной что-то жесткое, ребристое и явно металлическое. А руки мне скрутили какой-то трухлявой ерундой навроде вожжей. Ну, скажите, пожалуйста, сколько продержатся вожжи вне крыши и сухого воздуха?

То-то и оно. Разве что двигаться сильно и резко у меня не получится. Ну, и ладно. Этой дохлой дамочке явно хочется поговорить. Дичь какая-то… Но на руку. Женщины, как известно, любят ушами. Вот и полюблю ее уши, точно.

Чертов дурман снова раскатился по подвалу. Но насколько наглая стервь, а? До села всего ничего, а она, потеряв двух слуг, плевать на это хотела. Хотя, чего уж там, селяне сами виноваты. Трусить все горазды, а вот как дело доходит до побороться за жизнь, то… амба. И ладно бы свою, взрослую, прожитую худо-бедно, но полно. Но дети же, дети!

Она замерла, смотря на меня. Наклонилась, неожиданно оскалившись. Вот так поворот, неужто чертова сука меня расхотела? Тучи вновь заслонили луну, в подвале стало хоть глаз выколи, как темно. Упыриха, только что стоявшая у своих гнилушек, размазалась еле заметной тенью. Я втянул воздух, стараясь уловить ее движения. Чем-то чиркнуло по руке, да так аккуратно, что мясо осталось целым. Хотя, почему чем-то?

– Хочется жить? – Она провела черными острыми ногтями по рукаву, тут же расползшемуся длинным разрезом. – А?

– Кому же не хочется-то? – Голова оставалась тяжелой, и жутко пересохло в горле.

– А не лез бы ко мне, все осталось бы как есть. Прожил бы себе долго и счастливо… возможно. Нашел бы себе бабу, завел бы детишек. Так нет, надо таким как ты обязательно пытаться жить другим.

– Я детей не ем. Наверное, поэтому ко мне и не лезет никто.

– Ну-ну… – движения было не уловить, тонкие и острые клыки щелкнули у уха, коснулись шеи рядом с пульсирующей под кожей кровью. – Страшно тебе, ой, да как сильно-то…

Страшно? Очень. Особенно, когда рядом такая, как она.

Смертельно опасная. Пахнущая чем-то сухим и резким. И кровью, въевшейся в ее кожу, язык, губы и зубы. Сдается мне, что накатывающей паники могу даже и обоссаться.

Уловить ее движение в полутьме сейчас казалось практически нереальным. Даже такому засранцу, осчастливленному природой и геномом, как я. Луна чуть прорвалась сквозь тучи, дала хотя бы немного увидеть взвинченное чудовище.

Узкие щелочки зрачков совершенно неуловимо оказались прямо перед моим лицом. Пахнуло густой смесью из её рта, и сдержался только из нежелания показать твари свою слабость. Сблевануть, в смысле.

– Что, охотничек… – она фыркнула. – Дорога тебе твоя жизнь, а?

Жизнь… А ты сама-то как думаешь, а?

За ее спиной мелькнула темная тень, а упыриха развернулась на месте, крепко приложив неугомонного дурня Мастерка прямо по голове. Куда ж ты полез, дурачок деревенский, наивный сельский юноша?

Тварь поддала ему ногой в живот, выколачивая воздух из легких. Мастерок согнулся в три погибели, корчась на досках, кашляя и опустошая желудок. Она схватила его за шею, подняла, легонько, как перышко, одной рукой, приблизив свое лицо к его.

Зеленоватый свет скользнул внутрь, освобожденная луна любопытно глянула вниз. Мастерок, побелевший и пахнущий собственной мочой, тоненько заскулил, увидев оскал собственной смерти. Хрустя хрящами и щелкая связками и самой нижней челюстью, пасть твари распахнулась до неимоверных размеров. Я выдохнул, напоследок как следует проведя связанными руками по металлическому ребру за спиной. Лопнуло, и мне оставалось только попробовать успеть спасти парня. Или убить эту суку.

Нож, закрепленный на спине, чуть выше лопаток, лег в руку легко. Сталь свистнула, крутанулась в полете и звучно чмокнув вошла ей в глаз. Упыриха завопила, отшвыривая Мастерка и кинулась ко мне. А я, само собой, кинулся к своему револьверу. Вцепился в рубчатую рукоять, разворачиваясь к ней… но она успела первой. Когти ударили по многострадальной руке, совершенно уничтожая рукав куртки, наплевав на толстенную кожу специально нашитой манжеты. Больно, черт, очень больно!

Револьвер полетел в сторону, я в другую, тварь взлетела вверх и приземлилась прямо на мою спину. Ударил локтем назад, пытаясь сделать хотя бы что-то, а взамен получил добрую плюху в голову, лбом впечатавшись в пол. А она снова заорала. Только теперь явно от боли. Дуплет ружья Мастерка грохнул просто оглушающе, перебивая визги. Ее перекинуло через меня, бросив в угол к гнилушкам. К последнему маленькому тельцу, лежавшему там же.

А я схватил револьвер и начал стрелять. Все семь пуль в две точки. В голову, в голову, снова в голову и еще раз туда же. И еще три в грудь, в чертову мускулистую хрень, гоняющую ту черную дрянь, что питает чертовы организмы некроидов. Да-да. Доцент, теперь я тебе верю полностью.

Когда дым от сгоревшего пороха рассеялся, мне хватило ума и сил добраться до ребенка. Но, как и думал, все же оказалось не совсем поздно, но… Девочка спала мертвым ледяным сном. И кто проснется в ней? Этого я не знал.

Луна светила вовсю, радуясь разошедшимся тучам. Мастерок, белея повязкой на голове, старательно промывал мою руку. Ее еще жгло от уколов из ампул, купленных в Гае по рекомендации Доцента. Надо обеззаразить, да посильнее. Спирт жег рваные длинные куски мяса и кожи ничуть не меньше. Моя аптечка, не особо пострадавшая в переделке, радовала все сильнее. Часть спирта мы с этим азартным молодым человеком употребили до процедур медицинского свойства.

– Ты его как так тихо укотрупил? – кивнул на уже вонявшего все сильнее дохлого третьего упыря. – А, малец?

– Так топором же, – Мастерок виновато улыбнулся, – он вышел ничего не опасаясь. Ну, а топором же меня…

– Отец научил работать, как мог забыть, м-да. – Я довольно кивнул. – Слушай, паренек, а что ты здесь забыл после всего этого?

– Ты возьмешь меня с собой? – Ба, да он радуется, дурачок молодой. – Правда?

– Крест на сердце, ага…

– Чего?

– Возьму, говорю. Сам видел – один в поле если и воин, то когда есть огневая поддержка. Мастерок, вот ведь.

– Чего?!

– Говорю, будешь умницей, станешь Мастером.

– А тебя как звать-то?

Черт, ну как так? Он меня спас, не дал превратить в тушу, выпотрошенную, как на скотобойне, и все равно полон восторга и восхищения. Сельские нравы, простые и наивные, точно.

Треснув и полыхнув фейерверком, крыша, ее остатки, с грохотом ввалились внутрь, сложившись в странную, геометрическую фигуру. Малышка, оставленная внизу, прости меня… нас. Теперь уже нас. Нельзя позволить вернуться тебе назад в село. Пусть и населяют его одни трусливые паскуды. Никак нельзя.

– Так как?

Я посмотрел на него, неуверенно топчущегося рядом.

– Как, как… Мэдмакс меня зовут. Повторить по буквам?

Запретный лес (цикл «Охотник за головами»)

Коня ему пришлось оставить в пограничной деревеньке у Зеленой заставы. Толку от бедной животины здесь, под густыми плотными кронами и земли, повсюду вспученной корнями, заросшей густым подлеском и кустарником? Если только тихо идти сзади, по еле заметной тропке. Да и заметная-то она только из-за проводника, сморщенного ушастого грибка-старичка, нанятого за деньги, равные покупке хорошей коровы. Да даже с телком.

Дедок, даром, что в жидких седых волосах за ушами охотнику привиделась чуть ли не плесень, бойко топал вперед. Да так, что порой Освальд разве что бегом не бежал. А как раз это-то здесь следовало делать внимательно, если сноровки нет. Корней, неожиданно вылезающих из-под земли, вокруг хватало. Как и поваленных временем старых деревьев. Это ведь запретный лес Квист, из которого очень часто не возвращаются. Да и ходят в него не очень часто. Освальду выбирать не приходилось.

– Здравствуй. – Гриф рукавом дорожного кафтана желтой замши смахнул на пол крошки, не дожидаясь прихода служанки, полноватой девки с немного глуповатым лицом. – Как всегда вовремя и, как обычно, ты мрачен.

– И тебе здравствовать. – Освальд положил на стол перевязи со шпагой и даго. – Мне следовало улыбаться, получив твое приглашение? Так я и мечтал попасть не на постоялый двор где-то в глуши, а на виллу кесаря Солнца с дегустацией вин из императорского погреба и нескольких восточных невольниц, так и ждущих, чтобы меня ублажить.

– Что ты находишь в женщинах оттуда? – Гриф сурово посмотрел на наконец-то додумавшуюся подскочить служанку. Потянул носом. – Вина, только лучшего. Так, насчет еды… Моему другу мяса, а мне… а мне каплуна. С травами и орехами.

– А если я тоже хочу каплуна?

– Двух каплунов. – Шпион оказался в образе аристократа откуда-то с Нортумбера, и явно решил не жадничать по своему обыкновению, цепляя маску купца. Кафтан-то пусть и из замши, но с какой отделкой? Даже плащ, с подбоем из мягких черных шкурок на шпионе, чаще всего скромном, выглядел до неприличия дорогим. – Если тебе нужны настоящие невольницы с Востока, я готов тебе их предоставить.

– Спасибо, сам разберусь. Как самочувствие, служба?

– Не жалуюсь… – Гриф брезгливо покосился на плешивого кота, решившего потереться о его сафьяновый сапог. – Староват стал, суставы болят в непогоду. Служба служится, хотя бывают всякие в ней моменты. Некоторых приходится потом ловить по всем Вольным городам, к сожалению. А они потом еще и пытаются отмалчиваться, пакостники. Не дать ни взять – нашкодившие школяры.

– В аптеке Ниросты, той, что у красных ворот, делают хорошую мазь из барсучьего жира и змеиного яда, говорят, помогает.

– На суставы намазывать, или растопить и заливать во все отверстия для развязывания языков?

– Думаю, что сам разберешься. – Освальд подождал, пока женщина протрет у них на глазах стаканы и забрал у нее бутылку. Вино, темно-красное, с запахом терна и можжевельника, лениво скатывалось по почерневшей серебряной стенке. – Твое здоровье, Гриф.

– Твое, Освальд. – Шпион покатал вино по рту, проглотил. – Надо же, неплохое. И все равно морщусь, да?

– Это уж у каждого свое, что и сказать. В следующий раз закажи мне пива, не так потратишься, да и самому может быть вкусно. Если знать, где его покупать.

– Да? Посоветуешь что-то?

– Обязательно… – Освальд покосился в сторону трех ребят, приехавших с Грифом. Почему-то он не сомневался в том, что их куда больше. Гриф остался верным себе, окружая себя разнокалиберной дорогостоящей мразью, умеющей убивать как никто другой. – Смотрю, опять поменял себе гвардейцев?

– Да нет… – Гриф недовольно зыркнул на служанку, снова забывшую про заказ. Девки тут же и след простыл. – Часть во дворе, свита, оруженосцы и прочее. Десяток, просто так не спрячешь.

– Интересные у тебя новички. – Освальд поскреб щеки и подбородок, крепко заросшие рыжеватой щетиной. – Кайлига Ономассер, тощий ублюдок, убивший о прошлом годе барона Мелса из Бретоньера в отместку за оскорбление. Шуточное, если уж разбираться. Судом магистрата приговорен к смерти через повешение, с предварительными вырыванием ноздрей и поркой. Мастер фехтования, бывший офицер латников Доккенгарма.

Освальд перевел взгляд с щуплого и подвижного бывшего военного на крепкого и неулыбчивого парня с одним глазом и его соседа, чернявого бородача с длинным и страшным шрамом, уходящим концом в смоляную метлу, спадавшую на грудь. Отхлебнул из стакана, продолжив:

– Керт из Кременца, единственный относительно честный наемник из трех. Тоже не без греха, в прошлом году насильно забрал от паломниц девушку, только принявшую постриг и шедшую в свой монастырь. Изнасиловал ее, сейчас та работает у отца Крёгера в канцелярии Огненной палаты, как ни странно. Получив специальное благословение, да уж. Наводит страх и ужас на подозреваемых в ереси и плотских грехах, носит серый плащ с красно-золотым крестом поверх доспехов. А Керт с тех пор опасается священников и их собственной стражи. Третий…

– Черный Ормузд, полукровка, отец из гвардии Халифата, мать – одна из последних аль-шатани Востока. Кто из них кого изнасиловал неизвестно даже их ублюдку. Спасибо, Освальд, ты мне еще раз напомнил о моральном облике моих людей. Вот только я теряюсь в догадках – для чего? – Гриф поправил очки.

Освальд пожал плечами, отодвинулся, позволив служанке поставить блюдо со шкворчащей жиром птицей.

– Я и сам не лучше их.

– Разве что мне ни разу не приходилось слышать, чтобы ты кого-то насиловал. – Гриф с хрустом отломил ножку, помотал ей в воздухе. – Ты это к тому, что, несмотря на разное положение – мы с тобой равны в плане налипшей на нас грязи?

– Вроде того, – каплун оказался зажарен великолепно. – Для чего ты меня нашел?

– Надо бы заняться одним неприятным типом. – Гриф пожал плечами. – Все как обычно.

– Кто он, как зовут? И почему ты приехал сам, не передал через посыльного? Я останавливался во всех обговоренных точках в необходимое время.

– Дело тонкое, можно сказать, щепетильное. – Гриф промокнул губы оставленным служанкой полотенцем в жирных разводах. – Мне нужен этот прохвост, живым.

– Так… – Охотник откинулся на спинку стула, качнулся на ножках. – И еще вопрос, Гриф, а где он, ты говоришь, спрятался от тебя?

Шпион молча пережевывал каплуна, намеренно отхватив кусок побольше и явно растягивал разговор. Освальд нахмурился. На Грифа это никак не походило.

– Его зовут Тило Ноерми, он, э-м-мм, – шпион покрутил в воздухе остатком второй ножки. – Колдун, очень сильный. Да, возможно, что и морской, из того странного народца, жившего на севере, ну, знаешь…

– Знаю. – Освальд отставил каплуна и взялся за прожаренные свиные ребрышки. – Не народец, скорее клан, точно. Морские колдуны среди них рождались до первых походов ополчения Мученика, потом почти всех сожгли. А сами себя они почему-то потушить водой не смогли. Почему-то…

– Точно, так оно и было, запамятовал. – Гриф усмехнулся. – Хорошая у тебя память.

– Не отнять. Итак, потомок настоящих колдунов, это еще ладно. Где он?

– Квист. – Гриф последовал примеру Освальда, откинувшись назад и распустив пояс. – Ох, милая, насколько же хорошо готовит ваша кухарка. А не подскажешь…

– Обожди-ка, что ты сказал, Квист? – Освальд непонимающе посмотрел на шпиона.

– Ага… – Гриф поковырялся в ухе мизинцем. – Милая, а попроси поджарить мне еще колечко колбасы. Ты опасаешься этого леска?

– Да, – охотник пожал плечами. – Из него очень редко возвращается кто-то из обычных людей, не живущих возле него с детства. А те возвращаются через раз. Оно мне зачем надо?

– Ну… – Гриф снял очки. – Потому что ты сам решил работать тем, кем сейчас являешься. Охотиться на обычных людей тебя тянуло, но не так, как на всяких нелюдей. У меня вот тут в сумке есть копия нашего с тобой договора, показать?

Свиток из кожи, тисненной по краям золотом, казалось, сам возник в его руках. Освальд хмыкнул.

– Я слово в слово могу рассказать о том, что там. Дело в другом. И вовсе не в том, что по договору мне полагается выбивать долги из мошенников.

– В чем?

– Квист очень опасное место. Говорят, что в горах Карваш есть Хозяйка.

– Говорят. – Гриф кивнул головой. – Я не встречал.

– Мне доводилось. – Освальд почесался. – Еле живой ушел с перевала и потом отправился через море в Сеенхавен, кажется… Живой наполовину. Сколько таких, как она живет в этом лесу, не знаю. Дыма без огня не бывает, ты же знаешь.

– Понимаю. – Гриф положил на стол глухо звякнувший кошель. – Здесь только на расходы, оплата будет больше. Некого туда послать, охотник. Ушли уже три отряда, проверенные люди, солдаты Северного номеда. Не вернулись.

– Понятно. – Освальд потянулся. – Знаешь, почему я не наплюю на наш договор?

– Потому что я приехал к тебе сам, надо полагать?

– Нет. Просто что-то неспокойно в последнее время повсюду. Странное ощущение, Гриф. Еще пять лет назад бабок-травниц в деревнях прятали от приезжих, и только в нескольких Вольных городах маги жили открыто. А сейчас наоборот, да еще как. Я вот только не понимаю, тебе-то какой резон выслеживать их?

– Хм… – Гриф покосился на Кайлигу, громко спорившего о чем-то с Кертом за соседним столом. Наемник, поймав взгляд командира, неторопливо, не теряя собственного достоинства, замолчал. – Резонный вопрос.

Освальд крутил в руке стакан. За время, прошедшее со схватки с Мясником, по поручениям Грифа ему приходилось делать многое. Сколько стерлось лошадиных подков и подошв с каблуками его собственных сапог, Освальд даже не хотел вспоминать. И кое-что он понял. Например, то, что кесарь-Солнце фанатик, ненавидящий магию в любом ее проявлении.

– Когда Тило в последний раз показался на северном берегу, там случилось много интересного. – Гриф отпил вина. Темно-бордовые капли повисли на аккуратно подстриженных усах и ухоженной бородке. – Например, погибло несколько рабочих карбасов рыбаков. С людьми, сам понимаешь. Одну из деревенек пришлось сжечь… вместе с оставшимися жителями. Какая-то непонятная эпидемия, до сих пор не могу разобраться, что и к чему.

– Как могли непонятно погибнуть пусть и маленькие, но суда? – удивился Освальд. – Это же очень оживленный кусок моря.

– Выживший мальчишка рассказал про странную тварь, помесь акулы и кого-то еще. Сил Тило на большое не хватило и он ушел. В Квист, куда его зажали конные разъезды.

– Он же наверняка там и помер. – Освальд зубами потянул кусок мяса. – Квист запретный лес, там более, для малефиков.

– Не скажи, друг охотник… Квист это, в первую очередь, загадка. Громадная часть суши северо-востока, ограниченная только горами у Доккенгарма и Абиссы, и останавливаемая выжженными каждую весну и лето полосами по остальным сторонам. Ну и море, не пускающее этот кусок страшной древности. Вот именно из-за этого я им и заинтересовался. После той деревни рыбаки дрогнули, некоторые начали сниматься и уходить подальше.

– Понимаю. То есть кусок суши освободился?

– Нет, наместник Номеда не дал Квисту такого шанса. Хотя и пришлось ослабить границы.

– Очень мало знаю про этот лес, Гриф. – Освальд откупорил вторую бутылку. – Практически ничего.

– Я тоже, Освальд. Из имеющихся источников в архивах Его величества вытянуть можно не многое. Куда больше мне рассказал наш с тобой общий знакомый из Сеенхавена.

– Старик один грустит?

– Да, спивается. Квист – странный и старый лес. В него стараются не заходить даже оставшиеся ночные эльфы. Что может тебя там ожидать, не знаю. Вот здесь описание нужного тебе проводника, не смейся, когда встретишь его. Говорят, что лучше не найти. Берет прилично, в других краях за эти деньги можно нанять банду головорезов.

– Я понял. Ты хочешь, чтобы Тило оказался у тебя живым? Для чего?

– Показательно казнить его в Северном номеде, на побережье. Чтобы рыбаки знали о том, что империя их защищает.

– Благородная цель.

– Очень. Кормить войско наместника чем-то надо, и лучше уж рыбой, чем солониной и сухарями. Каждый день, когда карбасы не выходят в море, наместник тратит золото на покупку провианта про запас. Перерасход казны кесарем не приветствуется.

– Понятно. Беспокоишься о территориях империи и их жителях?

– Какая разница? – Гриф пожал плечами. – Когда отправляешься?

– Поутру, как высплюсь. Ты заметил, что хозяин смотрит на нас испуганно?

– Сразу же, как остановился, так и заметил. Скорее… настороженно. Вряд ли ты тут поспишь. Спрятать талисманы с ворот он не успел, так что, скорее всего я найду причину и спалю это место.

– Ты жесток, Гриф.

– Не больше чем сам хозяин. На тракте уже пропало несколько небольших обозов, в основном с женщинами и детьми. А запах топленого человеческого сала ни с чем не перепутаешь. Порой можно сделать что-то благородное просто так, из хорошего настроения.

– Правда? – Освальд покосился на начавшийся во дворе гомон и стук копыт вновь прибывшего отряда. Выглянул в окошко. – Что, интересно, делает здесь местный инквизитор и его люди?

– Кто знает… – Гриф кивнул наемникам за соседним столом. В воздухе свистнула сталь, пробив горло бросившемуся к выходу золотушному кухонному мальчонке. – Наверное, какой-то добропорядочный поклонник веры Мученика и восставших Отцов отправил письмо с гонцом?

– И, правда, что это я? – Освальд усмехнулся кончиком рта. – А уж подружиться с инквизитором этому поклоннику сам Мученик велел.

Гриф не ответил, вставая и поворачиваясь к порывисто вошедшему внутрь высокому худому мужчине в плаще ордена Отца Петра поверх ребристой кирасы. Звякнули наплечники, украшенные алой эмалью и крестами, в тон отозвалась цепь с серебряным жетоном и длинный узкий меч у пояса.

Следом за ним внутрь втиснулись трое в плоских стальных шлемах и нагрудниках. У одного в руках, крепко стиснутое, смотрело вперед острым широким жалом с перекладиной копье. Его товарищи держали мощные арбалеты с двумя луками на каждом, широко разошедшиеся в последнее время. Освальд не удивился, заметив на льдисто поблескивающих наконечниках вязь надписей. Сталь для инквизиторов всегда делают с серебром, против нечисти и колдунов.

– Вы отправили мне гонца? – Сухой и жесткий голос каркнул в повисшей тишине.

– Я, ваше святейшество. Адольфус Кринкермайер из Шварценхаффена, отец…

– Оставьте! – снова рубанул воздух голос инквизитора. – Обращайтесь просто – брат Фоммель. Ваши люди?

– Да, мои спутники и охрана. Возвращаюсь с паломничества, совершенного по обету. По дороге мне довелось видеть многое, и понять, что и как здесь, в вертепе зла… – Освальд в очередной раз поразился изменению, произошедшему с Грифом. С воинствующим священником сейчас говорил не особо далекий барон с западного берега, принадлежавшего одной из Магистратур. – Подлецы не успели убрать свои демонические знаки, по которым, уверен, они узнавали друг друга. Осмелился окружить постоялый двор, оставив с собой только трех людей.

– Правильно поступили, Адольфус! – глаза инквизитора блеснули одобрением. – Не сомневаюсь, что мы скоро что-то найдем.

Освальд покачал головой и встал. Нацепил назад перевязи, надел шляпу. Не обращая внимания на нахмурившегося священника, тронул Грифа за плечо.

– Мейстер Адольфус…

– Да, друг мой?

– Мне следует поторопиться, супруга ждет не дождется облатки из святого монастыря. Поеду я потихоньку.

– Ваш друг, Адольфус? – каркнул инквизитор. – Куда-то торопится?

– Супруга болеет, да, не иначе, как кто-то наслал наговор. Отпустим его, брат. Богоугодное дело его отсутствие нам не помешает совершить.

– Хорошо, – инквизитор потерял интерес к Освальду. – Так, хозяина ко мне, и разведите огонь в камине. Что у нас там, кочерга? Ее в угли.

Трактирщик, кряжистый мужик с непривычно бритым лицом сам возник в низкой двери, ведущей на кухню. Вытер руки о жирный фартук, покосился на тело мальчишки в углу и, пошаркивая плоскими босыми ступнями, двинулся к инквизитору. Трое солдат инквизитора качнулись вперед, перекрывая ему путь.

– И зачем же, милостивый отец, потребна вам моя кочерга? – пробасил хозяин. – А?

Инквизитор нахмурился, глядя на него. Откинул плащ на груди, блеснула полоса, прочерченная мечом. Хозяин шарахнулся к окну, вскинул руку, прикрываясь. Пахнуло резким звериным запахом, трактирщик зашипел через зубы, развернулся, прыгнув с места. Мелькнуло лицо, удлинившееся вниз, с безумными глазами. Щелкнула тетива одного из арбалетов, короткая стрела вошла точно под левую лопатку, разорвав темную от пота рубаху, бросая тяжелое тело вперед.

Темная, не по-человечески черная кровь неохотно начала растекаться по недавно выскобленным доскам пола. Арбалетчик шагнул вперед, опустив оружие. Предупреждение инквизитора опоздало. Длинная рука трактирщика, лежавшего мешком, дернулась, зацепив ногу за щиколотку, хрустнуло. Арбалетчик тонко взвизгнул, падая навзничь, оружие отлетело в сторону. Хозяин начал медленно подниматься. Не успел.

Плотный солдат с седоватыми усами, вооруженный копьем, уже стоял рядом и, отточенным движением, без замаха, пырнул жалом в спину. Натужно крякнул, надавливая сильнее, стараясь вогнать оружие глубже. Трактирщик задергался, заревел, когда сталь с глухим звуком прошла через мышцы и ребра, втыкаясь в доски. Инквизитор ногой отодвинул в сторону стонущего раненого. Второй арбалет дважды щелкнул, пригвоздив руки дергающегося создания.

– Ничему вас жизнь не учит, – каркнул брат Фоммель, быстро рубанув блеснувшим серебром клинком. – Все самому делать приходится.

– Хороший удар! – Гриф качнул головой. – Великолепный удар, не побоюсь этого слова, брат Фоммель.

– Только так, брат Адольфус и можно поступать со слугами демонов, и никак иначе.

Инквизитор брезгливо вытер сталь об рубаху бывшего трактирщика. Махнул рукой, осенив себя знаком Петра, быстро прошептал слова молитвы. Освальд прислушался к воплям со двора, чавкающим ударам, как будто кто-то рубил мясо. У Грифа, скорее всего, вокруг постоялого двора расположилось не меньше десятка людей. Те трое, что сидели во время разговора в зале, времени тоже не теряли. Давешняя девка пискнула за занавеской у кухни, чуть позже начала просить что-то плачущим голосом. Хотя почему что-то? Освальд прекрасно понимал – что она сейчас говорит и о чем просит.

Он сплюнул и пошел в сторону двери.

Гриф догнал охотника у выхода. Сжал локоть:

– Помоги мне, прошу тебя.

– Постараюсь, – охотник осмотрел двор. – Кур уже ловят, свиней, интересно, колоть будут, или как?

– Сожгут. – Гриф сплюнул. – Останки чаще всего кидают к ним.

– Точно, как я мог забыть… – Освальд натянул перчатки. – Гриф?

– Что?

– Мне нужно что-то от него.

– А, верно, – шпион покопался в сумке-кошеле у пояса. Протянул кожаный чехол. – Волосы, точно его, передал мой человек. И грамота, для тебя.

– Это хорошо. Есть просьба.

– Какая? – Гриф покосился на одного из солдат инквизитора, деловито тащившего к плетню кухарку.

– Оставь в живых служанку, она хоть и тупая, но вряд ли что-то делала. Узор по рубашке, с таким ходят женщины из Белозерья, там нет ни одного подобного культа.

– А если она ей просто понравилась и та сняла ее с трупа?

– Рубашка старая, кто такую снимать будет? – тень от шляпы спрятала глаза охотника. – Хозяин не из людей, да и баба его, скорее всего, тоже. Остальные… местные, и наверняка все знали и помогали, но не она. Посчитай это моей блажью. Я привезу тебе Тило и передам в обмен на эту глупую бабу.

– Ох, и дурак же ты порой, охотник.

– Бывает, – согласился Освальд, отвязывая от коновязи Серого. – Я поехал. Ничего не забыл сказать?

– Нет. – Гриф развернулся и пошел назад.

До границы Квиста путь оказался не короток. Освальд решил не переправляться через залив Кердрек, прошел по узкой полосе, заселенной имперскими рыбаками. Побережье, практически не поросшее никакой растительностью, лежало под Северными горами, стеной поднимавшимися на западе. Светлый песок, темные полосы гниющих водорослей, приземистые низкие дома из валунов, с крышами из сланца. Длинные и широкие лодки, где вытянутые на берег, где готовые уйти в море и покачивающиеся у пирса. Пепелище на месте одного из поселков Освальд проехал еще утром.

И не удивился, помня о словах Грифа. К магам, малефикам, ведьмам из урочищ с оврагами и даже колдуньям, в последнее время, относились без всяких смешков с ухмылками. Как оно бытовало еще лет пять назад, вместе с шарлатанами и фиглярами, катавшимися туда-сюда на повозках с разномастно-пестрыми тентами. Эти-то, кроме снятия и наведения порчи, гадания, приворота с наговором на падёж скотины, совершенно спокойно и магически вырезали вросшие ногти, нежелательных зародышей и куски дёсен с гнилыми зубами. Половина их пациентов умирала через пару-тройку дней от заражения крови с горячкой, половина оставалась калеками на всю оставшуюся жизнь.

В последнее время все поменялось. Тёмная Абисса, не расстающаяся со своими морскими ведьмами с самого основания, потешалась над всеми соседями, вдруг в полной мере вкусившими всех благ вернувшегося колдовства. И ему, охотнику за головами, неожиданно свалилась на голову очень странная, постоянная и опасная работа. И Освальд, сам того не ожидая, подрядился на нее.

Ему выпал шанс сменить относительно вольную жизнь на постоянный найм. Хозяин у Освальда появится такой, что не знаешь – радоваться или нет. Главный шпион Безанта в Срединных землях, один из трех людей, имеющих право давать распоряжения вездесущей Огненной палате, пусть и постоянно остающийся в тени. А работенка-то оказалась, ай-ай, не каждый возьмется. А он, подумав, взялся. Так было правильно, пусть и глупо. Для многих – просто глупо.

Что-то странное происходило в мире, что-то не очень хорошее. Сто лет назад, если Освальд правильно помнил услышанное, прочитанное и даже увиденное, пусть и в виде развалин, церковь Мученика и Безант практически стерли с лица земли большую часть имеющейся магии. И не только ее.

Любое учение, признанное ересью, любой местный божок, любая бабка, кроме лечения коров занимающаяся чем-то еще – вырубались, сжигались и забивались насмерть. Освальду уже доводилось слышать про кровавых псов, давивших инакомыслие и уничтоживших великие культуры, спаливших дотла чудесные образцы архитектуры прошлого. В основном так-то вот рассуждали зажравшиеся и богатые жители крупных городов, замков с целыми стенами и владельцы родословной длиною поколений в десять, самое малое.

Там же, где охотник за головами проводил времени куда больше, на разбитых временем и очередной войной старинных мощеных дорогах, торговых путях, проложенных тысячами колес и копыт, едва заметных тропах и тропинках, за невысокими частоколами глухих деревень, в полуразрушенных небогатых поместьях и городках, где пьяная драка становилась побоищем, думали иначе. И говорили тоже.

Здесь хорошо знали цену ночной тишины, спокойствия и страха, продирающего до костей, лишь на землю спускается темнота. Тут не вспоминали о красоте статуй в Твинн-Эйле-Блоод, земле квельдов, пропавших в одну неделю. Нет-нет, жители лощины, освобожденной от вековых зарослей черных вязов, лежащей у подножья Синих гор, до сих передавали тихим шепотом другое.

Про костры, поднимавшиеся огнями до середины деревьев, костры, наполняющие округу запахом паленой кожи и волос, сладковатым ароматом печеного человеческого мяса. Про сетку-покрывало, скрывающую, до поры до времени, темную бронзу фигуры Эйле, матери и супруги богов-близнецов. Покрывало менялось каждое солнцестояние, а надлежало его делать из волос девушек, чистых и нетронутых. Причем волосы должно было снимать вместе с кожей… и на живую.

А сам он, после тварей Волчьих оврагов, Мясника и встреченного подменыша троллей, как-то незаметно занял сторону тех самых кровавых псов. Все просто и незамысловато, на самом-то деле. Люди, пусть и не все, были охотнику за головам ближе и дороже. Вот потому Серый, старый-добрый и уже уставший его жеребец, неторопливо шел вдоль постоянно видимой серо-зеленоватой полоски моря.

В этих краях Освальд еще ни разу не работал. Хотя многое и казалось знакомым. Свежий, чуть горьковатый воздух с моря, неприятный запах от груд рыбьей требухи, гниющей у сараев для разделки и засолки. Крепкие, кряжистые люди, безусые мужчины с широкими бородами, полощущими по ветру. И женщины, широкобедрые, с сильными руками, в штанах из рыбьей кожи под теплыми шерстяными юбками. Высокие сапоги и широкополые, низко надвинутые шляпы у каждого и каждой, нож на поясе, шрамы от крючков, лопнувших сетей и ударов морских обитателей на лицах, выдубленных ветром, солью и морским солнцем.

Вдали, посередине залива, постоянно скользили взад-вперед два больших шлюпа, идущих на парусах. Весла в уключинах тоже виднелись. Ветер трепал белое полотно с красным солнцем Безанта. Гриф нисколько не обманул по поводу осторожности наместника, сейчас старающегося исправить допущенные оплошности. А народ, живущий по берегу, боялся, это бросалось в глаза на всем трехдневном пути.

Вчера Освальд остановился в большой деревушке, у которой заканчивался большой ухоженный тракт, и начиналась полоса проселка, идущего по дюнам и петляющего вдоль всего побережья.

Удивляться рыбе на первое и второе не приходилось. Тем более и готовить ее здесь умели. Пока охотник ложкой хлебал густую похлебку, в которой плавали разваренные куски какого-то местного морского чуда, к нему успел подсесть староста. Не спрашивая, налил себе и гостю крепкой, на перце и травах, водки. Освальд не отказался, махнул ее залпом, прислушиваясь к ощущениям.

– Здравствуй, мил человек. – Голос у рыбака оказался под стать крепкой массивной фигуре, густой и чуть хрипловатый. – Далеко ли путь держишь через наши края?

– И тебе здоровья, уж не знаю, как тебя зовут. А почему думаешь, что не к вам?

– Да чего такому душегубу у нас делать-то? – неподдельно удивился староста. – Кого ты тут искать можешь, позволь спросить.

Освальд улыбнулся, не удивляясь рассуждениям старосты. Если уж разбираться, то делать в этих краях ему и впрямь нечего. Рыбак из него, как из вот этого морского окуня красная рыба к столу местного дюка.

– Дальше еду, к горам.

– Дивные дела… – староста набил короткую трубочку, затянулся от тут же поднесенной хозяином лучины. – В ту сторону только что проклятый лес.

– Вот туда я и еду, – Освальд отставил свою миску. – А тебе для чего про меня что знать, уважаемый? Никого вроде не трогаю, за ужин рассчитаюсь, не переживай.

Староста пододвинул к нему плоскую тарелку с жареной в ягодах камбалой.

– Не трогаешь-то, оно, конечно, так. Да кто ж тебя знает, что дальше делать начнешь. Ты, мил-человек, не обижайся. Но к двери комнаты твоей поставим ребятишек. Ежели чего ночью чудить вздумаешь, так не обессудь, у нас такого не любят.

– А что входит в чудить? – поинтересовался Освальд, отрывая плавник с хорошим куском мяса. – А?

– Книгами всякими ненужными шелестеть, свечи палить почем зря, рисовать углем на полу и стенах всякие богопротивные вещи и прочее, ну…

– Точно, и как я не додумался сам? – Вкусной камбалы Освальду не расхотелось, но разговор со старостой стал важнее. – А вы, уважаемый, как понимаю, здесь представляете и светскую, и духовную власти?

– Чего? А, вон ты про что, мил-человек. – Староста залез пятерней в бороду. По стенке неожиданно выросло сразу несколько «ребятишек» с короткими зубатыми острогами в руках. – Ну, разве что и так.

– А не боишься, староста?

– Чевой-то мне бояться, ты уж подскажешь, может?

– Да что донесет кто-нибудь на тебя за такое самоуправство? Господа инквизиторы страх как не любят, когда кто-то сует нос в их дела, да еще и без ведома.

– Хм… твоя правда. Вот только, кто ж им донесет-то, а? Уж не ты ли?

«Ребятишки», стоявшие по стенам, разом качнулись к ним и тут же встали. Освальд паскудно улыбнулся и встал, держа в согнутой руке короткий арбалет. Граненый наконечник первого болта смотрел в сторону ближайшего любителя остроги. Барабан под стрелковой частью не пустовал, оскалившись наконечниками еще пяти стрел.

– Отойдите к стойке, рыбачки… – Освальд кивнул головой в указанную сторону. – Вот так. Он у меня небольшой, но дырок в вас понаделает. Садись, староста, поговорим.

Староста еще раз поковырялся в собственной бороде и снова присел.

– На, читай! – Охотник бросил ему грамоту, полученную от Грифа вместе с волосами Тило. Читать староста умел, и чуть успокоился. Документ свидетельствовал о принадлежности Освальда к квесторам, исполнителям судебного волеизъявления в императорских номедах. – Расскажи, что у вас тут произошло. Тот человек, что якобы выгнал в море странную скотину, какой он?

– Его ищешь, мастер квестор? – маленькие глаза впились в лицо охотника. – Чего сразу не сказал?

– А для чего? – Освальд пожал плечами. – Рассказывай. Мне все знать нужно.

– Ты это, мил-человек, не серчай. Как тебя звать-то?

– Освальд меня зовут, староста…

– Cкырк я, значит. Так это, ты не…

– А я и не серчаю, все понятно вроде как.

– Убьешь поганца этого, а? А мы тебе даже, слышь, скинемся.

– Его б найти сначала, а мне даже непонятно как он выглядит. Так сильно досадил что ли, чтобы убивать? – Освальд покосился на мигом появившийся рядом кувшин, из широкого горлышка явственно тянуло темным пивом. – Он останавливался здесь?

– Да… – Скырк снова почесался в бородище. – Досадил…Отсюдова оно все и пошло дальше. За то нас некоторые соседи теперь и не любят. А мы, что, знали чтоль, каков он человек? Пришел в бурю, мокрый, голодный, холодный. Зуб на зуб не попадался, одет в отрепье какое-то, разве что баба с ним хороша показалась, да…

– Какая баба? – Освальд отхлебнул из кружки предложенного пива.

Прислушивающиеся к разговору «ребятишки», все-таки пододвинувшиеся поближе, одобрительно зацокали языками. Видно, что спутница некроманта рыбаков впечатлила. Интересно.

– Она тоже холодная, голодная и мокрая была?

– Ну, а как еще то? – Скырк повел широченными плечами. – Насквозь вся вымокла.

– Да и ладно… – Охотник доел, наконец-то, камбалу. Облизал пальцы и вытер светлым и чистым полотном с вышивкой. Рыба оказалась безумно вкусной. – Так как он выглядел?

– Да, как сказать-то… так, не шибко крупный, хотя и высокий, да… – староста поскреб толстым желтым ногтем нос. – Волосищи длинные, жидкие, белые. Одет в какой-то костюм навроде нашего, что из кожи шьют, только старый и дырявый. Плащ, черный такой, явно дорогой был поначалу, с шитьем, да, золотым.

– Особые приметы какие-то?

– Да баба эта его, какая тут еще примета? Одета как портовая шлюха, а один наш сунулся, так она ножик выхватила откуда-то, и располосовала его. Другого, что на помощь кинулся, ногтями по шее прошлась, как кошка. Тот и помер.

– Которого ножом она пырнула? – Освальд прикинул, что встречать в телохранителях девицу ему еще не доводилось.

– То-то и оно, мил человек… – староста помялся, – Что которого ногтями полосанула, значит, тот и помер, Рагул, точно.

Освальд покачал головой. Интересные дела…

– Лекарь наш его посмотрел, когда Рагул уже и не узнавал никого. Разнесло ему шею, как бревно стала, воняла, почернела. Заражение, как бывает, если за крючок невычищенный зацепишься, а на нем кусок угря остался, пузырь там, али еще чего похуже.

– Что произошло дальше?

– Ну так, значитца, то самое, это… колдунствовал аспид морской, да.

– Сразу колдунствовал? И как же вы ничего не сделали то?

– Дык это ж, мастер квестор, не сразу и сообразили, с неделю он тут жил, не иначе.

– И?

– Ну… а как потом та страхолюдина потопила карбасы, тык мы к нему. Первым делом, значитца и сунулись.

– И?!

– А его и следпростыл. Ушли по следам пятеро наших, так как из нас, рыбарей-то, значитца, следопыты? Как в Оувесте, ну, той, что жечь пришлось, все началось сызнова, так тогда солдаты с Раруга и прибыли.

– Что началось то? – охотник ощутимо начал злиться. – Мне так никто там, дома, и не рассказал.

– Дак, мастер квестор, как с ума посходили соседи-то. Хорошо, что солдаты как раз пришли, утихомирили их. Ополоумели все, от мала до велика, кидались на всех, кто в деревню заходил. Да и чуть ли не гнили заживо-то, да. Мы ж с ребятишками туда пошли, с солдатами, значитца, на, вспомогнуть.

– Вспомогнуть? – Освальд усмехнулся. – Сколько лодок домой-то пригнали?

– Осподь Мученик с вами, мастер квестор, чтоб мне одних головастиков таскать и сельди не видеть, если вру. Ни одного ялика не взяли, отвел старина Даг…

Скырк поперхнулся, со страхом взглянув на сидевшего напротив человека с неприятной ухмылкой. Охотник только покачал головой. Как не старалась церковь и ее братья, искоренить в памяти старину Дагона здесь, мать Моуриг на западе или Триединую в Вольных городах, но получалось тяжело.

– И?

– Все спалили, мастер… – Cкырк крупно вспотел, понимая, что квестору совершенно наплевать на его промашку. – Все-все, до головешек. Детишек только жалко стало, а куда ж деваться, когда они одного из солдат чуть до смерти не довели?

– Понятно. – Освальд отставил кружку. – Я спать пойду, выезжать поутру. Ребятишек спать отпусти уже, не буду ничего плохого делать, устал.

Разговаривать со старостой было больше не о чем. Спать хотелось еще сильнее, и Освальд решил заняться отладкой своего ловчего «компаса» утром.

Сейчас он поднялся по плохой каменистой тропке, петлявшей между лесистыми взгорками, ведущей к указанной Грифом деревне. Побережье осталось внизу, уже еле видимое из-за тумана, густо севшего прямо с утра. Серый осторожно шел по скатывающимся к обочине голышам. Подковы хрустели, перемалывая мелкие камешки, Освальд для себя отметил – следует не забывать перековать коня после такого путешествия. Прямо в деревне.

Стрелка-игла колебалась в синей жидкости, алея самым кончиком, неумолимо показывающим на северо-запад. Волосы неведомого Тило, сопровождаемого какой-то женщиной с внешностью, возможно, то ли проститутки, то ли городской модницы, вели его вперед. Освальд хмыкнул, понимая мысли мужчин из деревни. В последнее время спутать шлюху с горожанкой, подражающей увлечениям аристократии в одежде, труда не составляло.

Зеленая застава появилась перед ним высоким тыном, торчащим вверх острыми краями бревен и нескольких дозорных вышек. Освальда заметили раньше, и недвусмысленно дали понять об этом. Хорошо заметная в белесой окружающей мути стрела, с горящей паклей у наконечника, воткнулась чуть впереди. Осторожные, ничего не скажешь. Охотник отпустил поводья и поднял руки вверх. Серый спокойно двинулся к деревне.

– Кто такой? – спокойно поинтересовался с надворотной площадки, украшенной рогами торчащих во все стороны обтесанных бревен, часовой. – Что надо, человече?

– А заехать нельзя? Помыться, поесть, попить, отдохнуть? – Освальду понемногу начало надоедать все непонятное и осторожное, творящееся на побережье.

– Можно, конечно, – часовой усмехнулся. – Только, путник, ты нам покажи свои руки с плечами.

– Я тебе кое-что другое покажу. – Освальд достал уже использованную грамоту и бросил ее вверх. – На вот, прочитай и запускай меня уже.

Часовой поймал тугой кожаный свиток, развернул, нахмурив густые рыжие брови. Борода топорщилась в стороны, закрывая половину кольчужного хауберка, закрывающего шею и плавно спускающегося от низкой железной шапки. Странновато, обычно на границах номедов Безанта военные стояли регулярные, экипированные немного по-другому. У этого же крепкого парня, больше всего напоминающего наемника, не было ни обычного салада, ни нагрудника. Кафтан из вываренной кожи, поверх него мягкий панцирь с нашитыми пластинками.

Хотя в хорошем воине главное не экипировка. Рядовой воин имперской когорты сейчас бы позвал начальника караула, а этот плевать хотел на все условности, самостоятельно изучая и грамоту, и путника. Поправил перевязь с мечом, махнул кому-то рукой. На стене рядом с ним простучало, скрипнуло кожей и звякнуло. Через несколько мгновений на Освальда уставилось сразу три арбалета с болтами на натянутых луках.

– Еще раз, мать твою, повторяю!!! – стражник перегнулся через тын, сплюнув и чудом не попав прямо в гриву Серого. – Кафтан с плеч долой и показывай руки, или я из тебя сейчас ежика сделаю!

Освальд спрыгнул с коня. Медленно расстегнул крючки длинных клапанов у куртки, снял. Порадовался, что не надел камзол, как собирался. С утра показалось очень свежо и он надел морской свитер, когда-то приобретенный в Доккенгарме. Стащил его через голову, стараясь не ежиться на ветру, повернулся к часовым одним боком, следом вторым.

– Красивые шрамы, – рыжий сплюнул снова, на этот раз подальше от него и коня. – Вон там на боку, часом не от бороны?

По левой стороне груди ему как-то прошлись странным подобием кистеня со звеньями. Длинные цепочки заканчивались крючками, крепко порвавшими тогда ему кожу и мышцы чуть ли не до ребер.

– Она самая… – буркнул Освальд. – Все увидел, что хотел?

– Точно так. Открывай! – часовой стукнул по доскам настила коротким копьем с зацепом почти у начала ратовища. – Не обижайтесь, господин хороший, это Зеленая застава, здесь по-другому никак. Квист рядом.

Охотник не ответил, одеваясь. Ворота заскрипели, приоткрывшись ровно настолько, чтобы прошел человек с конем.

Того самого рыжего внутри не оказалось. У небольшой коновязи, где сейчас хрустели овсом в торбах дежурные кони, стоял вихрастый долговязый подросток, сонно зевающий и одновременно умудрявшийся жевать свежий, пышущий запахом рыбный пирог.

– За мной следуйте, гофподин квефтор, – прочавкал паренек. – Старшина велел ваф к командиру отвефти.

– Ну, веди. – Освальд осмотрелся.

Зеленая застава закрывала центр не такой уж и широкой полосы земли номеда, граничащей с Квистом. От моря поднималась к восточной оконечности запретного леса Морская застава, а от гор спускалась Северная. Ни на одной из них Освальду побывать пока не доводилось. Застава оказалась немаленькой, расширяясь от ворот, а в ее дальнем конце охотник насчитал шесть башен. Дома, срубленные из толстых бревен, теснились друг к дружке, практически без огородов или небольшого сада, как привычно южнее.

Утро еще только начиналось, но людей вокруг хватало. На Освальда несколько раз обернулись женщины, выгонявшие из дворов скотину, ведомую тремя крепкими пастухами на поздние осенние пастбища. Но сильно никто не пялился, в отличие от той же самой рыбацкой деревни, оставленной позади. Кто-то колол дрова, кто-то с самого утра гремел железом за забором. Дом кузнеца, с уже открытыми воротцами, Освальд заприметил и постарался запомнить. Забывать о коне не стоило.

– Далеко еще?

– Да не, уже пришли, – провожатый справился с пирогом и облизал пальцы. – Вот он, высокий дом. Видите?

– Не проглядишь. – Освальд усмехнулся.

Не заметить жилье командира заставы оказалось бы сложным делом. Больше всего крепкий сруб в два этажа, огороженный высоченным частоколом, напоминал небольшой форт. Над крышей, двускатной, ветер лениво трепыхал белый стяг с алым солнцем. У ворот стоял караульный, с мечом у пояса, рогатиной и щитом.

– Этого господина сержант велел к командиру доставить, из самого Раруга квестор припожаловал, по важному делу! – выпалил провожатый, не дав воину даже открыть рта. – Пропускай!

– Вот грамота. – Освальд достал из чехла на поясе сильно мятый свиток, протягивая часовому. Тот зыркнул на четкие руны, нахмурил бровь и мотнул головой, пропуская вовнутрь. Этот, судя по всему, читать не умел.

– Я побежал! – Парнишка развернулся было, когда Освальд поймал его за рукав.

– Зайди к кузнецу, скажи, приду сразу к нему, коня перековать. И, на-ка вот, держи!

Монетка блеснула в воздухе, тут же пойманная довольно показавшим в улыбке дырку вместо верхнего зуба мальчишкой.

– Его все тут балуют, мастер, и вы туда же, – недовольно буркнул часовой. – Идите уже к командиру, по лестнице наверх и сразу направо. Он встал давненько, как раз на завтрак вы поспели.

– Это хорошо. – Кивнул Освальд, заходя внутрь прямоугольника из заостренных толстых бревен.

Привязывая Серого к коновязи он посматривал по сторонам. Прошел один из пограничников, судя по коротким порткам и растянутой рубахе, живущий здесь же. На плече он нес пучок дротиков, с толстыми шнурами, намотанными у самых наконечников. Освальд присмотрелся, понимая, что туго скрученные хлопковые нити, явно привезенные с юга, пропитаны чем-то горючим, маслом или воском. Ну да, что лучше всего подойдет в борьбе против леса, живущего странной жизнью, как не огонь? От коновязи наверх сразу же поднималось крыльцо. С той стороны глухо стукнула дверь, а шаги мягких сапог Освальд услышал только потому, что ждал их.

– Вы ко мне? – голос у командира заставы оказался на удивление молодым, как и он сам, впрочем. – Поднимайтесь.

Освальд не стал брать с собой поклажу, двинувшись за худощавым парнем с серьезными не по возрасту глазами. Из знаков отличия у того ничего не оказалось. Разве что выглядящий скромным большой кинжал на поясе таким только казался. Клеймо подземных оружейников Рура как всегда не бросалось в глаза, если не знать, куда смотреть.

Командир пригнулся под низкой притолокой, проходя внутрь просторной комнаты с открытым окном. Очаг в углу, огороженный кованой решеткой потрескивал наполовину сгоревшими поленьями явно для уюта. Через откинутые толстые ставни с бойницей тянуло свежестью. На столе, покрытом простой беленой холстиной стоял мед, молоко, сыр и масло в плошке. Сладкий запах, идущий из-под влажной тряпицы, выдавал свежий хлеб, щекотал ноздри.

– Меня зовут Комрад. – командир показал рукой на лавку, стоявшую рядом со столом. – Это у вас из кармана не грамота торчит?

– Да, – охотник протянул ему бедный свиток. – Я Освальд.

– Ешьте… – Комрад, приглашая, показал на стол. – Хотя, если хотите, могу для вас попросить пожарить яйца или принести кашу.

– Спасибо, молока будет достаточно.

Охотник сел, осматриваясь. Первое впечатление не обмануло. Командир заставы, как и его солдаты, оказался наемником, служащим империи за полновесные золотые. Не воин из кадровых когорт Безанта или местный уроженец, служащий в набираемых на присоединенных территориях легионах. Именно наемник, да еще, несмотря на свои, совсем небольшие года, прошедший длинный и весьма, следует сказать, удачный путь.

Оружие, висевшее по стенам, показывало этот путь во всей красе. Полный комплект безумно дорогих лат, собранных из стальных пластин в далеком Абраксасе. Медные окантовки наплечников, наручей и латной юбки говорили за это сами по себе, оружейники города славились умением соединять воедино несколько металлов. Закрытый шлем со сложным забралом, не иначе как сделанный по заказу где-то в Вольных городах. Клинки, длинный бастард, так любимый в Бретоньере, изогнутый ягр откуда-то из Хайдара или Драгоша, короткий «пробойник», скромный, без украшений, дополнительное оружие пехоты юга. А щит из тонкого, но прочного металла, окаймленный цветными шнурами, мог быть взят только на границе Халифата. Да уж, действительно хороший путь для двадцати трех – двадцати пяти лет. И сам парень не просто жив, но еще и цел.

– Я капитан Зеленой заставы. – Комрад положил грамоту рядом, но Освальду не подвинул. – Здесь ничего не сказано о деле, что привело к Квисту исполнителя судебных решений. Не поделитесь?

– Поделюсь. – Освальд поставил на стол глиняную кружку, не допив молоко. – Меня отправили сюда для поимки малефика по имени Тило Ноерми, не так давно устроившего бойню в деревнях по побережью.

– К нам, сюда, для поимки малефика? – уточнил капитан Комрад. – К границе Квиста?

– Именно так. Вас что-то настораживает?

– Несомненно. – Комрад встал, прошелся до окна. – Посмотрите вон туда.

Куда именно смотреть стало ясно сразу. Узкое окно, закрываемое толстенными ставнями с прорезью-бойницей, выходило на стену, упиравшуюся в границу Запретного леса. Малахитово-зеленая, несмотря на осень, полоса бросалась в глаза сразу. Темное живое море, даже на расстоянии казалось живым. Пятна желтого, бурого и красного, четко выделяющиеся на зеленом, постоянно двигались под ветром. А между Квистом, тянущемся в обе стороны, насколько хватало взгляда, и стеной заставы лежала выжженная земля с редкими чахлыми деревцами.

– Я знаю, о ком идет речь, – капитан дернул гладким подбородком. – Он сам, как и его спутник, прошли недалеко отсюда в бурю. У меня погибло двое патрульных, хороших ребят. Как они это сделали, никто так и не понял. Уже тогда дело казалось нечистым, да… Разъезды конных из Раруга не смогли их догнать, нас же никто даже не предупредил. К сожалению.

– С ним идет не спутник… У Тило спутница. – Освальд покосился на него.

– Это сейчас роли не играет. Хотя, конечно, обычная женщина и Квист не всегда любят друг друга. Особенно если спутник и она сама никогда не бывали в нем раньше.

– Откуда вы это знаете, капитан?

– Оттуда же, откуда вы знаете о том, что они ушли именно туда. Вы идете по следу, а я эти следы, пусть и запоздало, читаю. В грамоте указано на то, чтобы я помог вам во всем и всеми силами. Как понимаю, Освальд, вы собираетесь идти в лес?

– Правильно понимаете, Комрад.

– Каково усердие и верность у служителей имперского правосудия… – капитан отошел к столу. – Насмотрелись? Присядьте, нам с вами нужно обсудить детали этого, м-м-м, похода. Вы имеете опыт поисков человека в лесу?

– Я имею опыт в поиске и поимке людей. – Освальд сел напротив и взялся за кружку. – А вот с лесами как-то не особо дружу, хотя доводилось бывать, и в разных. Но сейчас мне нужен проводник.

– Чихъ.

– Что?

– Кто… Чихъ. – повторил капитан. – Вашего проводника, квестор, зовут Чихъ. В грамоте он упомянут немного под другим именем, но это неважно. Я найду его, хотя, как мне известно, последние несколько дней старик пьет.

– Старик?

– Это тоже неважно. Старик он здесь, а в Квисте просто Чихъ, и, Освальд, мне бы хотелось, чтобы старик вернулся на заставу живым. Что вы знаете про Запретный лес и что вас заставило идти в него за малефиком?

Освальд ответил ни сразу. Что-то, еле уловимое в голосе капитана, заставляло обдумывать каждое слово.

– Вас же что-то заставило командовать гарнизоном здесь? Каждый делает то, что умеет.

– Порой каждый делает то, что должен. – Комрад уставился на Освальда чуть раскосыми, глубокого изумрудного цвета, глазами. – Почему мне кажется, что вы, Освальд, знаете про Квист только общеизвестное?

– Наверное, капитан, по той причине, что вы здесь хозяин, а я всего лишь гость, приехавший пару часов назад?

– Возможно… – Комрад замолчал. Освальд неожиданно посмотрел на него по-другому, увидев не обычного наемника, а кого-то другого. На какой-то краткий миг из-за капитана, продающего жизни и умение своих солдат проглянул кто-то неуловимо похожий на Грифа, следующего одному ему известной цели. – Я немного расскажу вам, Освальд, про лес. Слушайте, слушайте внимательно, что-то да поможет вам, надеюсь. Вон там за окном лежит полоса выжженной земли, в полтора полета стрелы длиной. Еще месяц назад там было практически три длины. Квист, как бы странно не звучало, живой.

– Архивы бывшего княжества Туангест говорят о борьбе с лесом еще полтора века назад. Больших успехов с того времени люди так и не достигли, не считая отвоеванного куска, на котором сейчас стоят три наших заставы. Вон там мы жжем новые поросли все лето, начиная с первого сухого месяца и до поздней осени. Каждый год на побережье нападают те, кто его населяет. Мы защищаем живущих здесь людей… Защищаем, как можем, а можем-то мы немногое.

В лесу сейчас живут несколько больших племен, хотя не все из них можно назвать человеческими, если не сказать большее. Именно они, лесовики, кажутся всем, незнакомым с лесом, главной угрозой. Народ Амра, народ Вётел, Кистеухие, Вороны и Болотные. Вон в том углу висят трофеи из Квиста, из тех экспедиций, где погибло в три раза больше моих людей, чем сейчас есть на заставе и тех, что сейчас в патрулях. Вас, квестор, заставляли снимать одежду?

Освальд кивнул, еще не понимая, почему за этим вопросом так явно просматривается ответ. Он подошел в тот самый угол, запалив одну из свечей, стоящих на полке очага.

Большая шкура зверя, никогда не встреченного им раньше, скорее всего похожего на огромного кота. Кошки таких размеров водились далеко на юге, изредка привозимые для зверинцев и устраиваемых подпольных боев. Пару-тройку охотник видел и сам, но такого зверя, действительно, ни разу. Серая колючая шкура, покрытая еле схватываемыми взглядом темными пятнами. Короткая голова с огромной пастью, украшенной двумя саблями клыков, плавно загибающихся к шее. Шкура, растянутая по стене и пришпиленная деревянными колышками между бревен, впечатляла.

Вокруг зверя расположились трофеи поменьше. Голова большой змеи… когда Освальд присмотрелся, то понял, что это не змея. Стеклянными застывшими глазами на него смотрело странно похожее на человеческое лицо что-то, покрытое чешуей и не имеющее волос. Повыше, раскрыв гладкий, матово отсвечивающий клюв, чернела перьями голова огромной птицы. Охотник поднял свечу, осветив этот угол, самый темный в комнате, лучше. Да… странностей, обитающих в Запретном лесу, хватило бы на несколько лесов поменьше.

Чего стоило кабанье рыло, украшенное сразу семью клыками, из которых каждый вымахал с рог хорошего быка. Или размеры плохо сохранившейся головы зверя, похожего на росомаху, но больше подходящей медведю.

Руки он заметил не сразу. Высушенные, с прекрасно сохранившейся кожей, они висели по краям, надежно приколоченные гвоздями за кисти. И каждую, начиная от плеча и заканчивая запястьем, покрывали замысловатые петли зеленой, черной и голубоватой росписи. Татуировки, сделанные искусными мастерами, даже после смерти их владельцев, не потеряли своей красоты.

– Когда член племени становится воином, и убивает своего первого чужака, то есть одного из нас, мастер уже ждет его дома. Со своими костяными инструментами, молоточками, иглами и красками. Рисунок продолжают всю жизнь той, или того, кто убивает людей за границами Квиста. Именно по этой причине вас попросили раздеться. Жить без них – позор для лесного народа… У каждого клана свой узор, и зачастую не повторяющийся цвет, – капитан оказался рядом также бесшумно, как и при их знакомстве. – Краски эти умельцы добывают из трав и кореньев. Вот эта рука принадлежала Грому, военному вождю ветви народа Амра. Три весны назад клан вырезал подчистую три деревни у самого края гор. Мы нагнали их в самом лесу, на переправе через Льдистую. Помогло только большое расстояние между горами и Квистом. Лес не везде подходит так близко. А еще они несли с собой награбленное добро, оружие и запас мяса на зиму. Жителям тех деревушек не повезло.

– Погибнуть?

– Нет. – Комрад поправил одну из рук. – Народ Вётел не ест подобных себе, в отличие от сыновей Амры. Хуже только Болотные, эти ненавидят всех, да они и не люди, если разбираться. Вот таков Квист, квестор. На первый взгляд. Не боитесь?

– На дальнем Юге есть люди, живущие родами и постоянно роднящиеся друг с другом. Несколько лет назад там был голод, и ничего не помешало им есть друг друга.

– Интересная жизнь у квесторов… – капитан усмехнулся краешком рта. – Даже на дальний Юг приходится добираться. Ну, да ладно. Я помогу вам с Чихом только потому, что боюсь этого малефика в лесу. Он остался жив, как и его женщина, и это плохо. Квист принял его, а если то, что говорят про побережье и творение его рук правда… мало ли что он сделает здесь?

Освальд понимающе кивнул.

– Знаете, квестор, мне бы хотелось, чтобы у вас все получилось, и чтобы вы вернулись назад. Рисковать своими людьми, отправляя их с вами я не стану.

– Я и не просил вас об этом, капитан. – Освальд покосился в сторону оружия, оставленного у стола. – Мне достаточно только проводника.

– Если бы вы попросили моих людей, Освальд, или как вас там, я бы приказал посадить вас в яму. – Комрад погладил мех на большой шкуре. – Мне неизвестно, кто вас послал в Квист, но я уверен в одном…

– В чем?

– Это кто-то из серьезных и важных людей. Но даже и у них бывают промашки, квестор. Грамоту должен был подписать старший судья в самом Раруге и его помощник, ведающий правосудием в Туангесте. И если подпись старшего судьи настоящая, то вот Рольф подписывается чуть по-другому. Расскажите своему хозяину, когда вернетесь, что среди его людей есть кто-то ненадежный. Но… Освальд, мне почему-то кажется, что вы сможете сделать свое дело, и тем самым поможете мне заниматься моим.

Капитан отошел к столу, заложив руки за спину и отвернувшись от охотника.

– Там, на стенах, стоит четыре больших и старых бомбарды, привезенные мною из Ниросты. И больше у меня нет ничего с огненным боем, и даже боевое пламя, что выжигает землю вместе с детьми Квиста, делаем здесь сами. Что поделаешь, в Безанте принято считать, что мы здесь сходим с ума и пытаемся обмануть чиновников, не говоря о самом кесаре, лишь бы получать императорское золото. Хорошо, что мне платят жалование для людей, и ко мне с охотой нанимаются рекруты, взамен павших.

Освальд усмехнулся, ответил, чуть погодя:

– Бомбарды в Ниросте не делают на заказ около трех десятков лет, и столько же не продают никому, кроме армии кесаря-солнца. На каждую уходило по несколько месяцев работы и они того стоили. Сколько тебе настоящих зим, капитан? И зачем тебе оно, такая жизнь? Почему ты просто наемник, живущий у Квиста и воюющий с ним вместо какого-нибудь легата, уроженца самого Безанта, занимаешься этим?

Комрад скривился ответной ухмылкой, поворачиваясь к Освальду. Гладкие темные волосы, прижатые обручем, он отодвинул с одной стороны, показав то, что и думал увидеть охотник. Мочки у уха не оказалось, а кончик его заострялся.

– Мне около семидесяти пяти, Освальд. Я не чистый тиллвег, или, как принято говорить здесь, эльф. – Комрад поправил волосы обратно, спрятав свое отличие. – Мало кого интересует этот вопрос, полукровок хватает, хотя нас, на самом деле, не так и много. Хотя моих чистых родственников, возможно, еще меньше. Но с Квистом боролись еще те мои предки, чьих имен не знали самые старые хранители человеческой истории. И раз уж так вышло, то сейчас с ним борюсь я, выблядок и никому ненужный получеловек. Но уходить отсюда, бросать границу… мне даже не придет в голову, пока Безант не поймет, что Запретный лес всегда нужно держать в его границах. А ты, квестор, или кто ты там, передай это своему хозяину.

– У меня нет хозяина, капитан. – Освальд наконец-то допил свое молоко. – У меня есть только наниматель.

– Все равно.

– Как скажешь, – охотник поставил кружку. – Пока я не узнал ничего нового про Квист, капитан.

– Рассказывать бесполезно. – Комрад сел. – Понять хотя бы что-то про него можно, лишь побывав в самом лесу или простояв на стене заставы и уходя в патрули около года. Без этого остальное останется лишь словами, что покажутся ложью, или бабкиными сказками.

– Не хочешь попробовать? – Освальд усмехнулся. – Даже в бабкиных сказках, случается, есть доля правды.

– Возьми с собой немного боевого пламени, квестор… оно тебе может пригодиться. Лес и его жители боятся огня, за исключением того, что держат в корзинках с углями и используют для сожжения или пыток пленных. Хотя и самого леса хватит, чтобы развязать язык кому угодно. Я не такой мастер по распутыванию следов и тропок, как Чихъ… так и есть, не стоит удивляться. Полукровка всегда полукровка, именно из-за этого на моей стене висит доспех и шлем, а пушечные жерла смотрят на Квист.

– Хотя что-то подсказывает мне, что даже если Квист их и принял, то вряд ли они прошли глубоко. Смотри сюда… – Комрад открыл кожаный футляр, висевший рядом с ним, достал большую карту. – Вот отсюда, с гор, в лес уходит река Льдистая, здесь Буйная. Обе речки походят через него насквозь, и сливаются в одно устье у моря. Между ними находится большой кусок топей, дальше него прохода чужакам Квиста нет. Вы с Чихом отправитесь именно сюда.

– Большие топи? – Освальд поморщился. Болот он не любил.

– Да. Выходить вы будете ночью, так что тебе надо отдохнуть. Проводника я найду сам.

– Мне бы с ним познакомиться, – охотник встал, опередив движение хозяина заставы. – Сложная экспедиция, всему надо уделять внимание.

– Сейчас это тяжело. – Комрад снял длинный плащ. – Старика еще следует привести в себя.

– Как он сможет идти в лес, если пьет несколько дней?

Капитан удивленно посмотрел на него:

– Ногами, как же еще?

Не зная про слободу, лежавшую под стенами заставы, заметить ее было бы тяжело. Серого Освальд отвел к кузнецу, оставив поклажу в доме капитана. В сторону западных ворот, ведущих к месту, где проводник Чихъ пил несколько дней подряд, они с Комрадом пошли пешком.

Застава, охранявшая границу с Запретным лесом, открывалась перед охотником все больше. Да, люди здесь жили с постоянным ожиданием нападения или боя. Заборы сильно смахивали на крепостной тын толщиной и высотой бревен, ворота явно откатывались только с усилием. Замеченные дети, поголовно ходили с ножами у пояса, да и игры их показались Освальду занятными. Никакого тебе мяча или скачек верхом на палках. Сосредоточенные и молчаливые мальчонки с девчатами деловито швыряли биты, выбивая городки с одного броска, дрались на толстых жердях или метали собственные ножи на спор.

Проходившие мимо женщины посматривали с одобрением даже на борьбу, затеянную крепкой угловатой девчушкой с плотным и высоким не по возрасту белобрысым пареньком. Да и сама драчунья, сопя и кряхтя, поднималась с ободранных даже через плотную ткань широких штанов колен и молча шла на соперника.

– Весело у вас тут, как погляжу. – Освальд поймал взгляды нескольких серьезных детишек, внимательно рассматривающих необычные для них его собственные шпагу и даго. – Детвора вон вся при деле.

– Да… – Комрад поймал одного из них за руку, быстро осмотрел уже появившийся синяк на глазу и корку запекшейся крови. Мальчонка, семи-восьми лет даже не пикнул под сильными пальцами капитана. – Быстро к лекарю на мой двор, глаз не должен заплыть полностью. Да, Освальд, здесь у них не то детство, какое есть в городах. Даже дети рыбаков живут куда веселее.

– Почему их родители не уезжают?

– У каждого из местных жителей свои счеты с Квистом. – Комрад пожал плечами. – Да и это не самое плохое место из окрестных земель. Ты думаешь, что во время последней войны с Нессаром кто-то сунулся к нам сюда? Держи карман шире, таких дураков найти тяжело. Хотя Квист и золотая жила, но дураков не много. Слишком дорогим выходит его золото для чужаков.

– Золото?

Капитан непонимающе посмотрел на него.

– Я удивлен, нет, честно. Тебя отправили в Квист, не рассказав ни слова о том, почему здесь живут семьи, а не стоят одни только заставы с солдатами?

– И что же здесь есть?

– Хм… здравствуй, Рагнур. Да, открой нам, мне надо в слободу, – они уже дошли до ворот и те, не скрипя на огромных петлях, приоткрылись. – Большая часть трав, деревьев и кустарников, растущих в лесу, больше нигде не встречается. Равно как и грибы с ягодами, цветы, часть животных и птиц.

Ты знаешь про то, что желтая перстянка, добываемая на его южных опушках, и больше нигде, лечит сердечные болезни? Или корень златовласа, за драхму которого любой аптекарь от Абиссы до Драгоша даст два его веса золотом? Потому что богачей, что залезают на самых дорогих и красивых шлюх, и бесполезно пыхтящих на них много, а златовлас можно искать только три недели в году. И растет его в Квисте очень мало. А одной этой драхмы перетертого и залитого зеленым вином корня хватит для твердого члена такого богатея на целый бордель. Да еще и останется немного для жены.

Вон там, в слободе, живет большая часть наших сборщиков. Это они, рискуя головой, ходят в Квист. А потом сюда приезжают люди из купеческой гильдии Безанта и скупают все заготовленное за лето, весну и осень.

– Платят, надо полагать, не особо хорошо? – поинтересовался Освальд. – Или все-таки?..

– Здесь на жизнь хватает, – сплюнул Комрад. – Особенно если…

Освальд не удивился замешкавшемуся капитану.

– Особенно если большую часть они отправляют контрабандой через горы прямико в Вольные города? Морем везти явно опаснее.

– Не без того, – капитан спорить не стал. – Но можешь передать своему нанимателю, что мне на это наплевать. Я уже говорил про собственные деньги, потраченные на бомбарды?

– Мне все равно. – Освальд снова не удивился. Странно было бы, если командир заставы, знающий про все и про всех, не получает свою долю. Странно то, что он делится с ним, в первый раз увиденным человеком. Да еще и не тем, за кого себя выдает. Либо, скорее всего, Комрад не то, что не прост, нет-нет.

Капитан полукровка знал очень многое, и явно умен. Вряд ли глупый полу-тиллвег смог бы так долго быть тем, кем являлся. И, что еще более вероятно, немного догадывался о ведомстве, сделавшем поддельную грамоту Освальду. Либо просто полагал о том, что тот вряд ли вернется из Квиста и сейчас давал себе волю, выпуская все наболевшее.

– На окраинах леса растут лучшие деревья для постройки кораблей, тех, что ходят далеко за моря, – капитан остановился. – Древесина плохо поддается обработке, но и не гниет. Легкая и прочная, за нее одинаково хорошо платят и торговый союз Абиссы, и мореходы из Норгейра. Понятно, что Безант все забирает намного дешевле.

Белый воск черных пчел Квиста, Освальд, погружает в сон самых сильных больных. Их можно потрошить, кромсать на части, а они продолжат оставаться в небытие. Все это стоит безумно дорого, поэтому империя никогда не окажется от Квиста. И не спалит его полностью.

Вот только гарнизоны из регулярных частей ставить здесь бесполезно. Как и сыновья Запретного леса, представь себе, исконные обитатели этого клочка земли делятся на свои кланы и семьи. И никто из них не пойдет на сделку с воином Безанта и лучше уйдет отсюда, чем будет зарабатывать под их присмотром. С наемниками они договариваются, именно поэтому здесь последние сто лет меняются такие, как я.

– А как же, капитан, твои предки, так долго боровшиеся с Квистом?

– Мои предки делали тоже, что и я. – Комрад сплюнул. – Они не давали Квисту вырасти больше его пределов. Он страшен, но он же и необходим из-за всего, скрытого под сводом его деревьев, Освальд. Как лекарство, понимаешь?

– Отмерь одну драхму перетертого корня златовласа, и все хорошо. И даже Кхан Брасчеу, торговец специями из Пешта, за ночь заездит саму Серую Сашу. А это очень тяжело, потому как Кхан собственный член не видел уже лет… много, а Саша… это Саша. Отмерь ему три драхмы, и этого борова придется снимать с нее втроем. Мертвого… так?

– Хороший пример. – Комрад согласно кивнул. – Ты понял мою мысль.

Тем временем они уже дошли до тына слободы, если его можно было так назвать, глядя на соседа заставы. Хорошо, что хотя бы узкие ворота, в отличие от оставленных Освальдом за спиной, не стояли нараспашку.

– Нам с тобой вон туда. – Комрад показал на длинное низкое здание.

– Сложно не догадаться. – Освальд понимающе хмыкнул.

Несмотря на пусть уже и не раннее, но все-таки утро, у крыльца белели три спящих тела. Капитан обернулся в сторону часовых у ворот, когда мимо них уже пробежали несколько наемников.

– Другое дело, а то распускаются, бывает, – проворчал Комрад. – Растащите их по домам, и назад, на посты.

– Те самые сборщики?

– Да. Шальные и кровавые деньги, от них никуда не убежишь.

Спорить тут тоже не приходилось. Освальд вспомнил все свое имущество, помещающееся на спине Серого, общую сумму золота и серебра, полученного за выполненные заказы, и не стал спорить. Да, кровавые, но очень легкие… потом, по окончании самой работы.

– Так… – Комрад пригнулся, заходя внутрь трактира, очередного на пути Освальда. – Осталось найти необходимого человека, и все.

Заведение встретило вошедших потрескиванием свечных огарков, поленьев в камине и запахом сгоревшего жира. Хозяин, пожилой бывший наемник, тут же оказался рядом. Позеленевший от времени медный браслет с имперским солнцем, плотно обхвативший еще крепкое запястье, говорил о роде бывших занятий сам за себя.

– Капитан?

– Чихъ здесь?

– А куда ему деться-то? – хозяин хохотнул. – Вон там, лежит, спит.

Капитан прошел в дальний темный угол. Сел на лавку, наполовину занятую кучей тряпья. Куча, как рассмотрел Освальд, подойдя ближе, оказалась человеком. Комрад потыкал куда-то в нее рукой:

– Чихъ, просыпайся.

Уклониться от блеснувшего ножа тиллвег сумел только благодаря врожденной нечеловеческой реакции. Сточенный на треть, но очень острый клинок безошибочно разрезал воздух рядом с его горлом. Капитан только покачал головой:

– Допьешся когда-нибудь…

– Тьфу, пропасть… – прохрипело тряпье, садясь.

Освальд присмотрелся, уже разглядев в тени от лоскутного одеяла сивую бороду и крупный нос. Оттуда же на него взглянули красные воспаленные глазки:

– А это что за чудо гороховое?

– А это, Чихъ, твой наниматель. – Комрад благодарно принял от трактирщика кружку с парившим горячим мясным бульоном. – На, вот, выпей. Ты мне нужен бодро стоящим на ногах уже к ночи.

– Кхм… – из бороды на пол вылетел комок слюны. – Так к ночи же, капитан, дал бы еще поспать.

– Вставай. – Комрад встал. – Жду тебя к вечеру у себя.

– В лес пойдем? – Чихъ глубже закутался в одеяло. Его заметно била крупная дрожь. – А?

– Ну не в море же ты плыть собрался, по рыбу?

– И то верно…

Освальд еще раз посмотрел на худые ладони, с четко видимыми сосудами, держащими лоскуты, и молча пошел за Комрадом.

– И он сможет прийти в себя? – вопрос он задал только на улице. – Не верю.

– Да и не верь, – капитан на него не смотрел. – Он тебе нужен, без него не справишься.

– Хорошо. – Освальд зевнул. – Ты ж предлагал отдохнуть?

Охотник снова покосился на спину упорного деда, еще вчера вечером еле сидевшего на лавке, а сейчас топавшего без остановки с самой ночи. Шел Чихъ как заведенный, едва лишь только они вдвоем оказались под первыми деревьями Квиста. Плевал на темноту, такую, что хоть глаз выколи и отсутствие тропинок. Пёр чуть ли не напролом, да так уверенно и быстро, что Освальд за ним еле угнался поначалу.

Солнце уже начало проникать через плотный заслон ветвей, листьев и плотную паутину плюща, попадавшегося на каждом втором дереве. Чихъ катился вперед, ловко протекая под низкими толстыми нижними ветками, перекатывался через торчащие из земли корни и плевать хотел на странно густой ковер травы под ногами.

Бурая куртка с капюшоном, покрытая разноцветными пятнами, въевшимися в ткань навечно, так и мелькала перед глазами. Дед, полдня назад еле пришедший в себя после выпитого, легко загнал поначалу Освальда, привыкшего ко многому.

– Так… – неожиданно дед остановился. – Вот тут привал сделаем.

И сел на поваленный ствол, накинул на голову капюшон и замер. Освальд сбросил с плеч лямки мешка, поставил рядом арбалет и выпрямился. Чиха рядом уже не было. Заметить деда, совершенно слившегося с густым кустарником, получилось лишь несколько мгновений спустя.

– Перепужался, чтоль? – дед коротко хохотнул. – Давай уже, доставай свою штуковину и сверяйся, правильно мы идем или нет.

Освальд только покачал головой. «Искатель» он проверял несколько раз, но Чихъ в эти моменты ни разу не оглядывался. Как старик понял его назначение?

– Я смотрел недавно, вряд ли отклонились в сторону.

– Как знаешь, – пожал плечами дед. – Отдыхай, пока можно. Вам, городским, с непривычки тяжело в лесу.

Вот сейчас дед оказался совершенно прав. Пусть и приходилось Освальду не просто прогуливаться по лесу, но и жить в них, но… Квист себя показал сразу.

– Да уж… – охотник вытянул ноги, прислонив к дереву рогатину. Капитан, перед самым выходом осмотревший его снаряжение, заставил Освальда пойти за ним в оружейную. Препираться с ним было явно глупо, Комрад разбирался в том, что говорил.

В заплечном мешке сейчас, порой лениво перетекая, болтался в металлическом сосуде с замком на крышке густой состав. Боевое пламя, что делал на свой страх и риск капитан полукровка. Из своего оружия, проверенного и надежного, с охотником оказался только арбалет и длинный нож. Но кольчугу, наплевав на слова Комрада, Освальд под куртку все же одел.

Взамен оставленных шпаги, даго и меча на поясе охотника сейчас висел короткий топорик, а рогатину он взял без сомнений. Простое и добротное оружие легко подходило и в качестве посоха, на случай, если придется лезть в болото. Да и против любого зверя, что и говорить, рогатина пойдет лучше копья или меча. Широкое и длинное жало, поперечина, кованые кольца и полосы на половину древка внушали уважение к мастеру заставы.

– Это, как тебя там, Освальд… – дед прожевал сморщенный сушеный плод, которых в небольшой сумке на поясе хватало с избытком. – Говоришь, колдуна ищем?

– Да, – Охотник поднял ноги по стволу, поморщился, когда кровь побежала быстрее. Ныл старый шрам под коленом. – Очень плохого и умного колдуна.

– Это плохо. – Чихъ достал еще одну сморщенную черную жвачку.

– Да уж нехорошо.

– Нет, красавчик, ты не понимаешь, – дед покосился на него. – Если бы Квист его не принял, то он болтался бы на самом виду у заставы. На следующее же утро. Может, я его не заметил, не, не болтался?

В голосе деда, совершенно неприкрытая, проскользнула издевка. Освальд пошарил в поясной сумке, достал кусок сушеного мяса и начал жевать.

– Я не особо красавчик… и никто не болтался, – он посмотрел на Чиха. – Что означает – принял?

– Что теперь он где-то глубоко в пущах, – дед почесался. – И придется идти туда. А это очень нехорошо.

– Почему глубоко? – Освальд удивился. – Кто бы позволил ему пройти так глубоко и как он смог это сделать сам, без помощи?

– Верно спрашиваешь, красавец, – Чихъ, явно решив не терять времени даром, достал небольшой точильный камень и принялся править свой изогнутый нож. Клинок, длиной где-то с половину его собственной руки, до этого охотник не замечал. А остроту его видно и так, бриться можно. – Все вы, с городов, красавчики, расфуфыренные дурачки, все до одного. Сколько вас мне довелось водить в лес, все вышли на одно лицо. Хотя нет… трое оказались не такими. Двое умерли практически сразу, совсем глупые. Один вернулся со связкой ушей. Подарил вот этот самый нож старому Чиху.

– Мне твой рассказ очень поможет поймать Тило. – Освальд слушал лес, пытаясь привыкнуть к нему. Пока не выходило. – Так почему он глубоко?

– Глупый дурень из города, – дед хихикнул под нос. – Что у тебя на спине, кроме мешка?

– Вода. – Большую, до краев наполненную флягу с ремнями, Чихъ сунул ему в руки еще на заставе. – И что?

– Через половину следующего перехода нам попадутся первые родники. – Чихъ полюбовался волнистым узором стали ножа. – Не пей, или глаза твои станут сильно красными и лопнут, а язык станет черным и большим, вывалится изо рта, вот так.

И показал, вывалив до подбородка длинную малиновую лопату.

– Пить воду леса можно только через день пути, иногда дольше. Если бы твой колдун помер, птиц было бы видно еще с заставы. Тем более он не один, значит, стервятников слетелось бы много. Кружили бы над деревьями.

– А звери Квиста так не помирают, вблизи заставы?

– Не называй лес этим именем, – глаза деда прищурились. – Не стоит, поверь мне, красавчик. Он это не любит.

– Кто, лес?

Чихъ вздохнул.

– Да, да, глупый ты горожанин, лес. А звери… дети леса не боятся его воды, им она вреда не причинит.

– А…

Про отравленные родники Комрад ему ничего не сказал. Раньше слышать о чем-то схожем Освальду не доводилось. Квист точно не место для прогулок, надо же. В лесах у Синих гор, где ему довелось как-то воевать со странными созданиями, наполовину волками, наполовину людьми, тоже опасно. Но не так.

– Звери возле заставы практически не водятся. – Чихъ почесал подбородок, покрытый седой бороденкой. – Мелочь только, а на нее много птиц не слетится. Значит, красавчик, ушел твой колдун глубоко в лес. Сам он не смог бы этого сделать, помог кто-то.

– Местные?

– Нет, местные вон там, за стенами. А здесь только дети леса. Зачем только он им? Какой этот человек колдун? Не лесной?

– Морской, вроде как. – Освальд пожал плечами. – Я иду за ним с побережья. Наслал какой-то странный мор на рыбаков. Кто выжил – взбесились, кидались на людей. В залив призвал какую-то странную зверюгу, то ли рыбу, то ли еще кого. Без разбора убивала тех, кто вышел за уловом.

– Я понял. – Чихъ встал. – Идем дальше, засиживаться нельзя.

И они пошли.

Перелезали через поваленные стволы, мягкие, трещавшие изнутри трухлявой сердцевиной, полной жуков и личинок. Корни, свитые в тугие петли-ловушки, выпирали из-под земли, цепляли за ноги. Ветви у деревьев после окраины росли куда ниже, знай, успевай уворачиваться. Хватало кустарника, цепкого и густого. Освальд уже начал не замечать гнус, вьющийся вокруг. Под густыми кронами оказалось душно, пот ощущался всем телом, все первые часы. Потом запах притупился, отошел назад. Не сказать, что любое другое задание обходилось без него, но… даже на дальнем Юге рубашка не оказывалась такой мокрой.

Квист давил. Освальду постоянно приходилось оглядываться, ощущая бегающие по спине жадные взгляды всполохи. Но и к ним удалось привыкнуть. Чихъ пер напролом, и лес, казалось, обтекал невысокого ледащего деда. И мешал охотнику, старательно пытающемуся не отстать. Выходило, хотя и с трудом. Квист ни на минуту не давал забыть о себе.

Хотя, памятуя о странном составе, что Чихъ заставил растереть по телу, особенно подмышками, в паху и между пальцев ног, Освальд удивляться перестал. Да и запах, появившийся сразу после первых шагов, явно возник не сам по себе. Чихъ, первый раз проигнорировавший вопрос, смилостивился приего повторе:

– Люди леса ждут внутри дебрей тех, кто идет со стороны застав. – Старик харкнул себе под ноги. – Никто и никогда не заходит сюда по одному и тому же месту. Людей леса не так много, обмануть их можно. Ты пахнешь так, как пахнет лютобой, с ним мало кто захочет связываться.

– Кто это?

– Зверь. – Чихъ пожал плечами. – Очень лютый.

И, правда, как Освальд сам сразу не догадался. Лютобой, так лютобой. Вот если бы костогрыз какой, так хотя бы обидно было. А так…

Деревья росли густо и плотно, переплетаясь между собой, закрывали серую хмарь неба. Названия большинства Освальд не смог бы назвать, даже изучая ботанику в институте Сайентолль. Слишком старый лес, слишком древний и опасный. Смешные ребята, почитающие себя учеными мужами, сюда вряд ли добирались. Мало кому захочется пойти на прокорм неизвестному виду хищников или человеку, не признающему ничего кроме собственных законов. Хотя, подумалось Освальду, уж кто-то, а умники из Безанта сюда доберутся. А если не захотят, то кесарь-Солнце их явно заставит.

Изумрудно-зеленое, грязно-серое, охряно-желтое и красно-багряное море вокруг волновалось и жило само по себе, казалось, наплевав на двух странных букашек, упрямо прущих на своих двоих вперед. Чихъ вел вперед даже не тропками. Старик упорно шел в такие заросли, где пройти казалось совершенно невозможным. Но они двигались вперед с завидной скоростью. Игла в «искателе» не крутилась, твердо показывая только вперед.

Чихъ поднял руку, Освальд остановился. Старик повернулся, приложил палец к губам, присел. Пришлось следовать его примеру. Как перед ними и чуть сверху оказались несколько широченных и плотных листов какого-то местного лопуха, ростом по пояс Освальду, он и не заметил. Чихъ ткнул пальцем вперед.

Освальд потянул за ремень арбалет. Сухая и теплая ладонь старика остановила его. Он непонимающе уставился на него, впереди еле слышно хрустнуло. Освальд повернул голову к шуму, замер, заметив пошевелившийся куст. Через листья еле заметно мелькнула рыжая шерсть.

На открытую поляну выбралось странное существо, больше всего похожее на огромную крысу с маленькими ушами и без хвоста. Село, блеснув глазами, потянуло носом, внюхиваясь. Еле слышно свистнуло и переваливаясь побежало к соседней заросли. Следом, юрко покатились шесть маленьких рыженьких клубков. Второе большое животное появилось тут же, так же потешно, как и первый рыжик, покрутило пятачком, розовым и гладким, скрылось в зелени.

– М-да… протянул Освальд. – А я то…

– Большезуба ждал? – хихикнул Чихъ. – А это капи. Большой и трусливый вкусный капи. Теплый, полезный… грызун.

– Это я понял. – Охотник покачал головой. – Так ветер же от нас дует, почему не убежали, запах же?

– Какой? – Непонимающе посмотрел Чихъ.

– Лютобой.

– Ахахах… – заквохтал старик. – Ну да, ну да, красавчик, лютобой. Лютобой мясо не ест.

– Траву что ли?

– Листья, корешки, траву, ягоды. Лютобой не хищник.

– А?..

– Но дерется страшно. Не хотелось бы с ним столкнуться.

Освальд промолчал. Солнце, упорно катившееся к горизонту, пробивалось через кроны все слабее. А им еще предстояло идти и идти. Дед его удивил.

– Остановимся здесь. Капи знают, где искать путь жизни, опасности нет. Да и никого из народа – тоже.

Чихъ нырнул в заросли, вернулся через минуту, с несколькими рогатыми и длинными сушняками. Споро подставил под густой кустарник, завел несколько длинных побегов за них, плющом, стелившимся по стволам, не отрывая, перетянул. Освальд только покачал головой. Шалаш не шалаш, шатер не шатер. Но даже дождь им сейчас не помеха.

– Ты сидишь до Трех сестер. – Чихъ почесался под своей бурой мешковиной. – Они появятся в-о-о-о-н там. Запомнил?

– Да.

– Ты сходи, да отлей, а то потом лучше отсюда не вылезать.

– Почему?

Дед покачал головой. Освальд неожиданно вспомнил себя в Старой школе, ничего не знающего и не умеющего. Вроде бы и мастер Гельд, браконьер и опальный королевский стрелок, потомственный лесовик из Шварценхаффена вдолбил многое в голову, а вот, подишь ты… Хотя, вряд ли почтенный и кривой на левый глаз учитель бывал в Квисте. А здесь же, как стало ясно давно, все совершенно по-другому.

– Это гьюффель, по-нашему – ночношип, злой кустарник. Как стемнеет, вот тут развернутся шипы, и он начнет вонять. Растут вот так, один рядом с другим, и не пускают ночью к себе никого. И не выпускают, понимаешь, красавчик?

– Да. – Освальд посмотрел на прореху живой и темной крыши. – Два вопроса, ты не против?

– Все вы городские такие, только бы вопрос. Валяй, кхе-кхе.

– На кой ляд этот гьюффель сдался кому-то ночью? И если он гьюффель, то ночношип – по-каковски, по-вашему?

– Цветы, распускающиеся ночью вот здесь, внизу. Мягкие, как пух, разлетаются, тащут с собой семена ночношипа. Их собирают для лечения, а гьюффель не дает это делать. Один городский ферт говорил мудреное слово, как это… симбиоз, ага. А по нашенски-то? Гьюффель, это на имперском и побережном. А по границе говорят не так. Ты отливать-то идешь?

Смеркалось не стремительно, но лес погружался в ночь все равно быстро. Тут-там-сям, незаметно, но тени становились гуще, расползаясь просто пятнами сумерек, накрывая собой кустарник, подлесок и землю. Деревья тут пока не казались великанами, но вверх, врезаясь в небо, краснеющее последними блесками заката, уходили почти корабельными мачтами.

– Скоро небо пропадет, если нам повезет. – Чихъ, казалось дремлющий, смотрел перед собой пустым тяжелым взглядом.

– Если повезет?

– Над сердцем Леса всегда тучи. – дед совершенно не язвил, вдруг став совсем другим. – Сердце Леса не видит неба, прячется от него.

– Как такое возможно?

Чихъ зло оскалился:

– Там живет тьма, красавчик. Разбуди меня к Трем сестрам, не позже.

Накрылся своей рваниной и сразу же пропал, почти слившись с кустами. Вот такие дела.

Освальд, пока ничего не понявший, не стал дергать проводника. Пусть спит, одному думается легче. А слух подвести не должен, поможет услышать в засыпающем Квисте опасность, если что. Наверное.

Тьма? Комрад, тогда, вечером, разговорился чуть больше. Они выпили небольшой кувшин местной наливки, полукровка, явно нечасто разговаривающий с кем-то вне своего странно-страшного лесного мира, начал говорить и Освальд его не останавливал. Знание владеет миром, если оно знание. Опыт командира Зеленой заставы сомнению подвергать не получалось.

– … сердце Квиста там, ближе к морю. Оно пульсирует теплом, квестор, живым теплом из-под земли. Там нет снега даже зимой, а здесь они, зимы, порой лютые. На два дня пути во все стороны, где-то на три, лишь приходит осень, но листья даже не падают вниз. Да и нет там листьев, в самом сердце. Огромные травы, хвощи и папортник выше мужчины с Нордиге, лианы, огромные великаны, усыпанные цветами, покрытые ковром из вьюнка с плющем. Зеленое покрывало, плотное, мечом не разрубишь, затягивает там все, прячет под собой камень, стены, колонны.

– Что?

– Я видел. – Комрад покачал головой. – Видел статуи, прекрасные и ужасные, знаешь, квестор, они как живые, только отвернись, повернут головы к тебе, уставятся и будут смотреть, не моргая. На холме Огня стоит башня, увитая смертоцветом от фундамента и до остатков оплавившегося темного стекла, оно вместо кровли. Идеально ровная треть полушария, колпаком накрывающего чертову башню. Её часто видят те, кто добрался до сердца Квиста в первый раз, видят ее и остаются там, в Костяном лесу вокруг проклятого холма. Знаешь, что там самое странное, кроме подлеска, сплошь усеянного костями и черепами? Не знаешь, само собой.

Это стекло не разбилось или треснуло. Оно оплавилось, а стены там обожжены, как кости из погребального костра, земля вокруг башни трещит стеклом, почти прозрачная на длину копья, если не больше.

– Ты был там? – Освальд отхлебнул из стакана. Старого серебряного и затейливо украшенного медальонами с королем Морганом, кажущегося очень знакомым. Да, такие хоть и редки, но не те, что так запали в память после Волчьих оврагов. Эти казались даже старее.

– Был, один раз. – Комрад с ненавистью покосился на стену с трофеями. – Вон ту башку с клювом принес с собой оттуда. Доказал сам себе, что смогу, добрался туда и еле удрал, оставив пятерку лучших разведчиков из-за собственной глупости и глупой гордости. Доказал никому и ничего ненужное.

Тиллвег, неожиданно для Освальда, не так много знавшего о эльфах-альвах, пьянея на глазах. Возможно, дело было в половине человеческой крови, кто знает?

– За десять последних лет был в лесу много раз. Но быть в лесу и зайти далеко – большая разница, квестор. Лес живой, он следит за нами каждый миг, смотрит из-под кустов, травинок, с веток и самых верхушек золотых гигантов там, ближе к своему сердцу. Слушает нас тысячами ушей и готов добраться, ударить когда ничего не ждешь. Квист живой, умный, страшный… Кесарь не хочет понять этого, не видит опасности и… а-а-а.

Комрад махнул рукой, мрачнея и все больше наливаясь неизбывной злобой, бродящей внутри полукровки очень давно.

– Слышал про Максимуса Гальдеррана? Слышал, понял. Он служил Безанту как мог, он построил Северный номед, как тот есть, понимал здесь все. Гальдерран слушал мой народ… наполовину мой. Тогда тиллвег жили здесь, в предгорьях, жили по договору и к ним даже не наведывалась Огненная палата, ждущая этого полвека. Тиллвег было немного, но мое племя было сильным, просто так их никто и не взял, не разбил, не разогнал кого куда, превратив в бродяг без дома. Гальдерран бывал здесь, видел, слушал и понимал. Тогда Квист разросся до самых гор, добрался до залива Кердрек, молодая поросль леса поднялась у Поморья.

Рарог послал два легиона, оставив только заставы на границах. Я застал уже последние битвы с лесом, когда тиллвег, помогавшие людям, ушли. Огненная палата добралась до них, Зеленая застава строилась уже без помощи тех, кто воевал с Квист так давно…

Комрад налил еще. Сидел, молчал, смотрел в трещавшее пламя очага. Освальд смотрел на лицо, ставшее от мечущихся всполохов старше, старее, с сейчас заметными крохотными морщинами.

– Мы жгли лес, вырубали, засевали траву, пшеницу на пепелищах. Засеки по всей линии дубрав с рощами, а оттуда летели стрелы, копья, ножи, выбирались ночные чудовища, вырезавшие поселенцев целыми деревнями. Мы забирали себе не просто кусок земли, квестор. Гальдерран понял главное – если не запереть Квист в этих границах – лес заберет все, куда дотянется. И тогда не будет никого, кроме его детей, принявших тьму сердца Квиста.

– Двести человек, тридцать вернувшихся по личной просьбе Максимуса следопытов моей крови рядом с десятью малефиками, прячущимися за цветами Огненной палаты, десять рыцарей ордена Петра, караван с боевым огнем, много-много металлических сосудов, чтобы не пробили стрелами, камнями, копьями, не проломили палицами и топорами. Мы ушли туда, под темноту деревьев, на пять дневных переходов и дальше…

– Там ты увидел башню? – поинтересовался Освальд.

– Там я увидел тучи вдалеке. Густой серый ковер, растекающийся прямо посреди голубых прорех между деревьями, становящимися все выше. Мы три дня пили только воду, взятую с собой. Десяток человек, решивших, что им говорят чушь дикие варвары тиллвег, погибли в полтора сутках хода от заставы. Умирали, блюя и плеща кровью из всех своих дырок, после воды, набранной в лесных ручьях. Два десятка до того погибли в ямах с ползучей смертью, с кольями, с выступающей из-под земли зеленой ядовитой кровью Квиста.

Одна группа разведчиков, пять человек и два тиллвег ушли вперед и не вернулись. Мы нашли их утром, выпотрошенных, оскопленных и ослепленных заживо, повешенных на ветках в петлях из кишок товарищей. Первый раз племена напали к концу третьего дня. Меня с ними тогда уже не было, я и еще семеро остались в разбитом лагере, отравленных летучей паутиной, накрывшей часть колонны. Меня и выживших троих чуть не повесили, как дезертиров.

Комрад замолчал, ссутулившись в кресле. От него ощутимо потянуло давней лютой жутью и страхом совсем зеленого юнца, попавшего в переплет.

– Из леса вернулись пятнадцать ушедших. Вместе с нами, всего пятнадцать. Там был один старый маг, один из выбравших сторону Безанта и Церкви, надевший цвета Огненной палаты. Дед почти вытащил нас из петли, подтвердил наши слова. Так я выжил и убежал отсюда. Нанялся на корабль до Безанта, там ушел в пустынную стражу, воевал с Халифатом, с аль-шатанни, стал разведчиком, научился биться и не трусить. И всегда помнил о Квисте.

Я набрал свой первый отряд там, посреди зноя и плавящегося на солнце песка. Мы потрошили кочевые кланы, взяли две пограничные крепостцы, передав десятому восточному легиону. Нас заметили и отправили в Абраксас, усмирять мятеж аристократов и ламий, решившихся на небывалое. С тех пор моя смерть даже имеет лицо, оно в мелких чешуйках и смердит их острым ядом, выбивающимся через поры. Из тех ребят здесь не осталось никого, стыдно сказать, но иногда им даже завидую. Ламии помнят всех и всё и придут по мою душу.

– И как ты вернулся, зачем?

Комрад кивнул на окно, прочно и плотно прикрытое массивным ставнем.

– Квист позвал. Он всегда тянет к себе побывавших внутри, добравшихся поглубже, проникает, как яд, внутрь и не выходит. Тебе страшно, но ты не можешь иначе. Квист сильнее, он тянет назад, даже не скрывая твой конец, а тот всегда один. У нас здесь своей смертью никто не умирает, всем достается оттуда.

Я вернулся, только узнав о наборе отрядов на заставы, Безант схватился с Эмиратом, Халифат бурлил и рвался в ту же драку, из двух легионов осталась половина, да и те в Раруге и Туангесте. А Квист оставлять без присмотра уже не решались, помня о Гальдерране и его словах с делами. Я и вернулся.

Через три года…

Комрад встал, мягко и неслышно оказавшись у стены, постучал по твердому и блестящему огромному клюву.

– Решиться пойти глубже помог случай. Знаешь, квестор, как бывает – ничего не ждешь, и вдруг тебе на голову сваливается неожиданность? Народ Амры напал на отрядец, шедший с Северной заставы в Раруг. А в отрядце вдруг оказался сынок наместника, отправленный папочкой секретно проверить заставы и наемников на них… хренов идиот.

Народ Амра, квестор, сущие демоны. Они бьются до последнего, пока их не начнешь кромсать на куски. И, даже если отрубишь руку, тут же руби остальное, лучше сразу с головы… чтобы он не дотянулся и не выгрыз кусок ноги.

Амра не дураки, Амра даже имеют уши вдоль границы. Как и кто – мы до сих пор не знаем, понятно, люди, но никто ничего не знает, а слухи рождаются сами по себе. Птицы, звери, даже деревья служат Квисту, наблюдают, слушают и рассказывают… Да. В общем, мальчишку они утащили с собой, в самое сердце. Я и мои люди пошли за ними. Тогда я думал, чтобы спасти этого дурака. Только потом понял – это звал Квист и мой страх. Страх хотел стать больше, увидеть, разглядеть, что там – под клубами туч. Мы и пошли.

Тогда с нами не было Чиха, а мой народ ушел отсюда полностью. Только мои люди и я, дурачье, решившее, что сможет добраться куда захочет и куда не добрался целый отряд. Через четыре дня в лесу, выжившие все до единого, мы нашли то место. Кладбище. Одно из нескольких в лесу Костей. Они все сгнили там, остановившись у самого сердца Квиста навсегда. Я слышал их, слушал их голоса, крики, стоны, до сих пор слышимые таким, как я.

Они убивали их долго, они убивали их отовсюду, из-за каждого ствола, пня или куста. Сам лес добрался до людей, утаскивал под землю и дробил спины своими корнями. Рвал на куски и поливал землю красным. Там и остались мои люди. Пятеро. Трое пришли назад.

Комрад зевнул.

– Спать нужно, квестор… или как там тебя. Иди, ложись в той комнате. Оружие не убирай, тут Квист рядом.

– Почему тьма? – Освальд не злился, не услышав нужного. Расстраивался, не больше.

– Да только тьма может породить такое. Или спрятать в себе. – Комрад похлопал по клюву, погладил шкуру огромного серо-саблезубого кота. – Они же родились даже не сейчас. Они появились много веков назад, подохли повсюду, оставшись только там, в парящем мареве сердца Квиста и под его непроглядным небом. Птицы выше человека, странные звери, разбредающиеся во все стороны, змеи, знаешь, толщиной с бревно. И…

Комрад вдруг разом протрезвел.

– Что?

– На востоке, квестор, живут огромные ящерицы, чуть меньше мула высотой. Но они просто огромные ящерицы. Там, у башни, увитой смертоцветом, один из парней упал в яму. Там вязкая и мягкая земля, вода по щиколотку стояла…

– И?

– Это был след, квестор. Огромный след, такой же, как у тех ящериц, только очень огромный. Я не верю в драконов. Не верю в драконов где угодно, хотя знаю про троллей на севере или Хозяйку гор. Но здесь Квист и его темнота, а если так, то где еще выжить драконам, а?

Три сестры, а на всеобщем, скорее всего Циклоп, пока не появились. Освальд сидел на прикаченном бревне, смотрел на светлое пятно среди общей черноты поверху. Чихь, завернувшись в плащ, неожиданно оказавшийся огромным, спал. Бесшумно, не меняя позы, сливаясь с темнотой и лесом. Пахло горьковатым запахом от распустившихся и неожиданно ставших светящимися цветов, сочной и насыщенной волной от редкой травы, листвой, сладковато-прелым запахом от земли. А Квист жил своей ночной жизнью.

Звуков в лесу хватало. Сейчас, в ставшей прохладной темноте, слышалось многое, скрытое днем. Где-то недалеко, добавляя запах свежести, перекатывался по камням ручей. Растекались холодные струйки, добавляя влаги в незаметные илистые поймы. Кто-то явно большой, может и сам лютобой, через равные промежутки, жирно чавкал грязью, шумно всхрапывал, совершенно никого не боясь.

Где-то поверху, у самых макушек великанов с корой темно-орехового цвета, с шелестом и шорохом кто-то перелетал со ствола на ствол. Угрожающе пророкотал совсем рядом булькающий рев, но ничего не случилось. Даже мелкие птахи не подумали испугаться и зацвикать. Когда за кустами, ощетинившимися сотнями кривых толстых шипов, еле слышно хриплый голос отрывисто что-то сказал, Освальд замер. Приближение людей он прошляпил самым настоящим образом.

В новом арбалете стрел помещалось, как и в старом, семь. Всего семь болтов, средней длины, толстых, с гранеными наконечниками. Уходя в Квист, Освальд не стал церемониться и зашел к кузнецу. Подпилил каждый наконечник, совершенно наплевав на раны тех, в кого попадет болт. Не то место и не то время, чтобы думать о гуманности, проповедуемой крылом церкви мученика, называвшимся «мирианами». Мириан, сестра погибшего страшной смертью основоположника, якобы всем желала добра и мира. Освальд даже в чем-то с ней соглашался. Но в случаях, когда речь шла о его собственной жизни.

Осторожно, стараясь не шуметь, поднял арбалет, направив его в сторону разговора. Тот не прекращался. Хриплый голос что-то доказывал, такой же, чуть моложе, не соглашался. Если же верить слуху, то кроме говоривших вокруг зарослей ночношипа сейчас терпеливо стояло еще не меньше трех человек. И это, само собой, не внушало Освальду никакой радости. Еще меньше радовала стрельба на звук. Хотя…

На ладонь легла сухая и горячая рука старика. Чихъ, бесшумно сев рядом, покачал головой. Прижал палец к губам и провел пальцем по горлу. И три раза растопырил всю пятерню, совершенно расстроив Освальда. Пятнадцать местных жителей это, если уж на чистоту, проблема явно неразрешимая.

Выглянула луна, до поры до времени прячущаяся за низкими облаками. Свет от цветов тут же померк, Чихъ довольно кивнул. Голоса прекратили спорить, растворились в ночи, пропали. Лишь кто-то один, в самом дальнем углу кустарника неосмотрительно хрустнул чем-то, и тут же, судя по звуку, заработал удар в живот. Но не проронил ни звука. А Освальд уставился на руку Чиха, на запястье, приоткрытое сползшим рукавом. Кожа казалась черной.

– Ложись, – старик хмыкнул. – Народ Амра ушел, а вот завтра запах от нас выветрится, тогда придется хуже.

– Хорошо. – Освальд и не думал спать. Но сон пришел сам по себе.

– Что-то не так. – Чихъ остановился, присев за раскидистым и низким, с широченным стволом вязом. Или деревом, похожим на вяз, в Квисте полагаться на собственный опыт было себе дороже. – Очень не так.

Тут Освальд с ним согласился полностью. Вокруг все казалось «не таким». Вместо нормальных для северных лесов елей, сосен, дубов или даже полосатых белозерских берез, на глаза попадались только странные и незнакомые раскоряченные и перевитые узлом странности. Торчали вверх огромными павлиньими хвостами невиданные папортники и совершенно удивительные острые листья с Освальда высотой.

– Чую кого-то. – Чихъ повел морщинистой картошкой носа. – Не могу разобрать. Ты не чуешь?

– Нет. Что это? – Охотник ткнул в сторону стены светлых и высоких деревьев с листьями у самых макушек, начавшейся сразу за густыми зарослями папортников.

– Деревья, хех, не видишь?

– И много тут таких?

– Весь лес. – Чихъ почесался. – Это начинается сам Квист. А до этого, красавчик, было так… рощицы.

– Ночью, ты сказал, что это народ Амра?

– Да. – Чихъ сплюнул под ноги. – Трупоеды. Угли им под ноги.

– Они выслеживали нас?

– Если бы они выслеживали именно нас, то выследили бы. Нет, ищут кого-то другого.

– Да тут, как погляжу, так и шастают все, кому не лень.

– Эт ты верно заметил, красавчик. – Чихъ хохотнул, уже привычно, сухим кашляющим смешком. – Назад только не все выходят. А че эт ты все мне на руки пялишься?

– Да так. – Освальд пожал плечами, вытер мокрое лицо. – Показалось.

Чихъ сплюнул, задрал рукав куртки. На запястье, темнея зеленоватой полосой, удобно пристроился бронзовый браслет с затейливым узором.

– Подарок. Ладно, пошли дальше. Правильно ж идем?

Охотник покосился на «искатель». Рубиновый конец на конце иглы полностью соглашался с проводником. Шли они верно.

– И хорошо. – Чихъ снова, с явным удовольствием, харкнул под ноги, чуть не попав на ногу Освальда. Само плевание доставляло старику видимое удовольствие, равно как и постоянное «почти промахивание» по своему спутнику.

Дальше оказалось еще сложнее. Травы на земле оказалось на удивление еще больше, чем раньше. Компанию незнакомой, схожей с осокой поросли, сизо-зеленой, с черными точками крапинками, вовсю составляли светлые и темные, толстые вьюнки, хвощи с оранжевыми листьями, вспученные грядки сиреневого мха и прочие гнилушки вперемежку с яркими цветами. На глазах Освальда один из них, красный, с широкими прожилками, практически на лету ухватил стрекозу. Квист явно показывал себя лицом.

Стало еще душнее. К шее, натертой пропотевшей тканью капюшона, хотелось приложить хороший холодный снежок. Или ударить как следует, прибив разом нескольких маленьких кровопийц, яростно атакующих людей. Или только одного Освальда. Судя по всему, Чихъ казался гнусу совершенно невкусным. На долю охотника крылатых, ползающих и передвигающихся другими способами отвратных тварей выпало куда больше. Чихъ над ним только посмеивался, лишь изредка почесывая подбородок через бороденку. Порой проводник выдавал емкие и ехидные замечания.

– А вот этих можно есть! – палец, смуглый до черноты, сухой до видимых почти полностью фаланг, с желтым ногтем ткнул в сторону совершенно непотребных, жирных и белесых гусениц, сидящих с нижней части широченного бело-зеленого листа. – Даже сырыми.

– А поджарить?

– Совсем вкусные будут. Пальцы даже съесть можешь вместе с ними. – Чихъ хватанул в горсть указанное «объедение» и слопал. На ходу, не обращая внимания на покривившегося Освальда. – Вот этого берегись.

Охотник замер, глядя на острый наконечник рогатины у своего лица. Жало, хорошей стали, шевельнулось, что-то звучно и сочно чвакнуло, и на грудь охотника шлепнулась половина паука. Красный, мохнатый, с здоровенными жвалами. Вторую половину пришлось стряхивать с плеча и старательно оттирать густую слизь.

– Лес может убить сотней способов сразу. – Чихъ остановился у бьющего из-под перепутанных высоких корней родничка. – Один из них остался позади. Можешь пить и набрать во флягу.

– Всего сотней?

– В первый день. – Чихъ хохотнул. – А вот во второй или третий, если ему станет интересно играть с тобой, может убить и тысячью.

– Лес? – Освальд огляделся. Еще не так уж и давно он мог бы и не оценить слов старика. Сейчас ехидство Чиха воспринималось как хороший совет.

Квист, начав показывать самого себя, уже не казался обычным лесом. Даже немного не так. Предположения Освальда сбывались полностью. Задание, и без того не особо легкое, памятуя о деревне на взморье, грозило перерасти в убийственное. Подтверждение мысли не замедлило ждать. Оно появилось вдалеке, еле заметно мелькнув среди нескольких стволов невысоких деревцев, окружавших очередного серого гиганта, и пропало. Чихъ застыл, заставив Освальда суть не наткнуться на него.

– Ой, и неладно. – Старик сплюнул. – Кривозуб просто так днем не бегает. Ну-ка…

Освальд оглянулся, доверив проводнику принюхиваться и прислушиваться. Самому выделить что-то незнакомое или неладное казалось глупым. Воздух пах лесом, а так как лес был Квистом, то разбираться в тонкостях и нюансах стоило предоставить Чиху. Хотя кое-что уже стало знакомым.

Прель, сырость, легкая примесь сладковатой гнили из-под ковра перегноя, порой хрустящего при шаге. Идущий с недалекого круга цветов дурманящий аромат, тяжелый и кружащий голову. Вода, явственно пахнущая чем-то не особо приятным, теплая и относительно нормальная. Лиственный запах, густой и всеобъемлющий, накрывающий полностью, спускаясь от ветвей лесных гигантов. Едкая и странноватая сухость мха, щекочущая нос изнутри, поднимающаяся порой облачками желтоватых спор. Освальд даже различил резковатый запах зверя, пробившийся слева, пройдя через густую стену папортников. Ну и вонь собственного потного тела, куда же без нее. Да, и даже она уже привычно смешалось с мазью из желез лютобоя.

– Кто-то впереди в беду попал. И этот кто-то не из леса. – Чихъ недовольно покрутил головой. – Не твой колдун. А… ладно, пошли.

– Твой кривозуб пошел именно туда?

– Не знаю. Скорее всего, да. – Чихъ еще принюхался. – Точно тебе говорю, пошли стороной обойдем.

Там, где виднелся пяток деревцев, кто-то заворчал и заурчал. Громко, с вызовом, с голодной яростью. Чуть позже ворчание перешло в недовольное шипение, заклокотавшее сбегающим кипятком в чайнике.

– Молодец, – скупо похвалил Чихъ. – Пошли.

– То есть там, вон за той зеленью, человек? – на всякий случай уточнил охотник. – Так?

– Ага. Баба, хороший лесовик, сама справится. Пошли.

Освальд вздохнул. Лучше бы Чиху промолчать про женщину, действительно прошли бы себе стороной.

– Дурак ты, красавчик. – Чихъ посмотрел ему в удалявшуюся спину, сплюнул и перехватил рогатину. – У тебя ж дело, зачем нам с тобой лезть и кому-то помогать?

– Поможем и дальше займемся, – буркнул Освальд, на ходу повесив рогатину на плечо, подтянув удобный ремень. – Но поможем. Люди должны помогать друг другу… здесь, во всяком случае.

Арбалет лег к плечу удобной и знакомой ношей. Барабан он смазал перед началом похода, механизм не должен был выдать. А там посмотрим.

Старик обогнал его перед самыми деревцами. Зашел вперед, вооружившись дополнительно топориком.

– Ты уверен, красавчик?

– Конечно. – Освальд посмотрел на «искатель» – Нам один хрен в ту сторону.

– Обойти могли. А теперь драться придется. Ты это, целься ему вот сюда, между плечами и шеей. Там вроде должен стрелой пробить. Мы так охотились.

– Хорошо, – охотник выглянул из-за ствола. – Только у меня-то арбалет.

– Так мы тоже в него не пердели или плевались. – Чихъ хмыкнул, сморкнулся и харкнул. – Ай, что с тобой говорить.

Освальд присмотрелся к полю боя и сам сплюнул. М-да, поработать придется на совесть.

Почему зверя звали «кривозубом» стало ясно сразу. Клыки, непропорциональные и неровные, невозможные в своем странном расположении, торчали вкривь и вкось. Вытянутое рыло, покрытое плотной и морщинистой серой кожей, могло бы выглядеть даже смешным. Принадлежи оно хиленькой и не особо опасной пустолайке, что так любили богатейки в городах. Но длинная морда принадлежала не одному из таких недоразумений от собачьей породы.

Зверь, крепкий и широкий, кружил вокруг нескольких поваленных деревьев. Бил по земле длинным хвостом, увенчанным целой связкой торчащих в разные стороны игл. Взрыкивал, поводя темными впадинами ноздрей, но не совался к своей добыче. Из складок на шее торчали хвосты нескольких, уже сломанных, стрел. Кровь, поблескивающая на короткой грязно палевой шерсти, уже подсыхала.

Уголки прижатых ушей, колючки свалявшейся шерсти, матово желтые пластины по спине и бокам. Кривозуба не должно было быть. Но он ходил кругами вокруг кучи стволов, явно выжидая усталости своей добычи. Освальд ждать не хотел.

Сапог громко хрустнул валежиной, вовремя попавшей под ногу. Светлая труха подлетела, кривозуб зашипел, как закипающий чайник, потешно подпрыгнул на месте, тут же оказавшись мордой к охотнику. Уследить за началом рывка Освальд успел с трудом. Но выстрелил. Взвести арбалет, добавив в лоток следующую стрелу, у него уже не получилось. Десяток метров, разделявших их, зверь пролетел за пару секунд.

Освальд отскочил в сторону, арбалет, так и висящий на ремне, ударил по бедру, а фляга саданула по спине. Движение вышло кривым и нелепым, прыжок и упор на рогатину. Но зато он остался целым, разом оценив скорость и ловкость такого неуклюжего с виду хищника. Кривозуб всхрапнул, разворачиваясь на месте, затряс густой гривой. Земля, прелая листва и трава полетели в сторону. Освальд отпрыгнул дальше, перехватил древко ухватистее, нацелившись бить в складки на шее.

Зверь оказался хитрее, зашел боком, подставляя выпуклые бляхи, закрывающие плечо с поджарым втянутым брюхом. Грива, прикрывающая голову, шевелилась клубком змей, свитая из множества волосков, свалявшихся в плотный панцирь. Атаковал бы кривозуб сходу, на скорости, мог бы сам насадить себя на жало рогатины. А так…

Взмах хвоста Освальд проглядел, успел лишь подставить древко, звонко хрустнувшее и брызнувшее щепками. Его самого бросило в сторону, больно приложив флягой по спине. Освальд ругнулся, кувыркаясь и видя прыгающего кривозуба.

Мелькнуло между пастью и самим охотником, свистнуло, чавкнув попаданием в пасть. Кривозуб, рыкнув, дернулся в сторону, лапой ломая стрелу, выросшую между темной губой и торчащими клычищами. Освальд выхватил топорик, готовясь ударить, прыгнул, целясь за ухо.

Следующая стрела прошла рядом с шеей охотника, резанув раскаленной иглой, впилась в маленький темный глаз зверя, провернувшись и войдя по самое оперенье. Одновременно с ловким и быстрым ударом рогатины Чиха, неведомо как оказавшегося рядом и тут же ударившего еще раз, подрезая переднюю лапу и добивающего зверя полосующим выпадом по горлу, вздувшемуся для рыка.

Кривозуб не рявкнул, не взвыл, только обиженно каркнул-кашлянул, блеснул струей темной остро пахнущей крови, упал. Освальд, остановив удар в волоске от черена Чиховской рогатины, выдохнул, глядя на тварь. Еще вздрагивающую, но несомненно помирающую.

– Сломал оружие, остолоп? – поинтересовался дед. – Говорил тебе, пошли мимо. Все зло от баб. Далась она тебе.

Освальд не ответил, первом делом проверив искатель и немного переживая за хитрое устройство. Мастер Броккенгауз не подвел, и новое яйцо-держатель, утопленное в плотную кожу, не пострадало. Игла багровела, указывая все в ту же самую сторону, куда шли до всего этого, не дергалась, уставившись на приметное непонятное нечто, смахивающее на огромную морковную ботву… Только желто-серого цвета.

Потом занялся арбалетом, перекинув тот вперед и проверяя механизм. Упал Освальд вроде бы удачно, не считая несомненных синяков от фляги, но все же, все же. На первый взгляд все казалось целым, но казаться – вовсе не значит быть не сломанным. От сердца отлегло, дварговский механизм оказался еще более надежным, чем старый, даже не погнулся. На всякий случай пришлось проверить, взвести, перезарядить. Но все работало хорошо.

– Пойду помогу, – буркнул охотник, – посмотришь вокруг?

– Могу уйти, конечно… – Чихъ сплюнул ему под ноги. – Но Комрад обидится. Говорит, мол, врать я не умею, а придется говорить, что ты помер из-за собственной дурости. Не охота обманывать такого хорошего человека.

– Так он и не человек.

– Это как посмотреть. – Чихъ оскалил свою неполную и жутко пакостную ухмылку. – Куда человечнее многих других.

– Это наверное. – Освальд двинулся к зарослям, что атаковал кривозуб, подняв арбалет. – Так и не ври.

Дед остался что-то ворчать себе под нос. А вот Освальд шел вперед, держа арбалет наготове. Такую стрельбу ему видеть не доводилось, не считая Хорсы с его луком. Стоило осторожничать.

Зеленое, охряное и крапчатое, перекрученные пучки длинной травы и листья, проклятые вездесущие хвощи и странный вьюнок, переплетающий кусты, поломанные и раскиданные рухнувшей большой ветвью. И там, явно попав в ловушку, сейчас находится опытная баба-лесовик, стреляющая совершенно невозможным образом. А еще ее почему-то не видно.

– Стой!

Освальд замер, ища ее глазами. Зелень, темная зелень, охра, черно-красные пятна листьев вьюнка, желтеющая зелень… пробившийся редкий луч отразился от наконечника. Такого же, как у него самого, подпиленного и убойного. Теперь Освальд увидел.

Зелено-серый рукав, размазывающийся на глазах, только отведи взгляд. Темный лук и темные перчатки, неразличимые в прыгающих тенях. Складки капюшона, теряющиеся среди мелких листьев кустарника. Лицо, скрытое наполовину маской и вымазанное чем-то бурым на открытой части.

Глаза и темно-золотистые, почти медные, волосы Освальд едва разглядел.

– Зачем идешь?

– Помочь выбраться.

– Кто такой?

– Квестор, послан наместником искать малефика. Вон тот, это…

– Я знаю кто это. Это последний лис, как мне тебе верить?

– Кто?

– Он из народа Лис. Последний.

– Я все слышу. – каркнул Чихъ.

– Не знаю, из какого он народа. – Освальд сложил плечи лука, закинул арбалет на плечо и поправил ремень. – Его зовут Чихъ и его указали мне в Раруге, как проводника. Не хочешь помощи, так не надо. И благодарности за помощь тоже. Мне уйти?

Она молчала, подрагивая наложенной стрелой. Сколько можно удерживать тетиву? Освальд покачал головой, поняв – кого только что выручил из беды. Охотник развернулся.

– Стой.

Вот этот ответ Освальд ждал, вновь достав топор из петли на поясе.

Он освободил ее быстро, стараясь не притрагиваться к вьюнку, успев заметить, как женщина отводила его концами лука, стараясь не дать прикоснуться даже к одежде. Охотник успел разглядеть, как красно-черный крап листьев поблескивает от почти незаметно-прозрачной жидкости. Квист любил убивать разными способами, тут Чихъ не врал вообще.

Срубив крепкую ветку, подложил ее под упавшую, прижавшую женщину к земле и не раздавившую только из-за бедных кустов, не сломанных до конца и кое-как не давших раздавить ее немалым весом, сломав кости от колена и почти до ребер. Стрелок, чуть почувствовав свободу, откатилась в сторону, ворча и по-кошачьи шипя под маской. И встала.

Она оказалась не ниже его ростом, сильная и гибкая, похожая на свой собственный лук, совершенно не кажущийся изящной драгоценностью, порой встречаемой среди паноплий в замках. Хозяева тех композиций из оружия очень любили показывать изукрашенные узорами и финифтью луки странноватых форм. Как же, иметь такую редкость, как лук настоящего альва, как же…

У нее он оказался совсем другим, если и отличающимся от обычных, то не сильно. Чуть другие накладки из кости, чуть странноватая оплетка на кончиках плеч, ну и немного инструктации, кажущейся просто древесным узором. А как еще могло быть у оружия настоящей тиллвег?

Свободный костюм, мягкие высокие башмаки с ремнями-оплеткой, капюшон, тут же оказавшийся на голове. Стрелу тиллвег убрала в колчан у пояса. Блеснула болотно-зелеными глазами, рассматривая охотника, протянула руку:

– Я Айна.

– Освальд. А там, повторю, Чихъ.

– Я знаю. – маска согласно повторила ее кивок, тряхнув махрами внизу. – Спасибо тебе.

– Хорошо. Что ты тут делаешь?

Айна пожала плечами.

– Ищу плохого человека. Того же, что ты.

– Врет она все. – заявил Чихъ.

– Достань мои стрелы, Лис.

– А не пошла бы ты куда подальше, угли тебе под ноги?

– Достань стрелы, еще раз говорю. И не писайся от страха, старик, рядом нет твоих родичей.

– Они мне не родичи.

– А я тогда человек, надо думать.

Чихъ заворчал, но перестал смотреть вокруг и, совершенно неожиданно, начал доставать стрелы.

– Нам нужно сделать тебе древко, – Айна… улыбнулась? – И идти дальше. Пока будешь прилаживать наконечник, займусь собой. Старик покараулит.

– А не пошла бы ты, манку?

– Обязательно пойду, старик, но когда все сделаем.

– Нам нужно? – Освальд не спешил заниматься древком. – Тебе оно зачем и мне для чего твоя помощь?

– Мы тратим время. – Айна достала из незаметного подсумка пахнущую жиром ветошь, быстро промазала тетиву. – Пойдем, я займусь синяками, ты черенком, дед будет охранять.

– Ненавижу манку, – заявил Чихъ, протягивая тонкий пучок из всех выпущенных ею стрел. – Манку всегда нужно командовать и им наплевать на людей, красавчик, запомни.

– Манку? – Освальд посмотрел на нее, на него. Что-то ему это уже не очень нравилось.

– Лесной дух, – Айна покачала головой, – нас никогда не любили лесные племена.

– Интересно почему, да, красавчик? – Чихъ сплюнул, зло смотря то на нее, то на Освальда.

– Боялись. – ответила Айна. – Вот и весь ответ. Помоги ему найти новое древко и приходи меня охранять. Буду у родника.

Чихъ, ругаясь сразу двинул в одному ему известную сторону. Освальд, прежде чем догонять тиллвег, окликнул его.

– Чо? – зло бросил дед.

– Почему ты ее слушаешься?

– Она манку, я должен. Иди. – Чихъ махнул рукой и скрылся за широкими и тяжело гнущимися листьями, выше и шире его самого.

Освальд, покосившись на кривозуба, неожиданно вздрогнувшего, вздрогнул сам. Квист, старый, странный и проклятый лес, жил своей жизнью. Падальщики не ждали ухода больших двуногих, падальщики торопились на пир.

Несколько длинных и узких зверьков, смахивающих на хорьков, закованных в гибкую, как елочные чешуйки, броню, уже старательно выгрызали язык хищника. На боках, извиваясь и отдирая хорошо заметные кусочки, вились поблескивающие кольцами многоножки с кривыми жвалами. Недавно мелькавшие над головой красивые изумрудно-переливающиеся крохи-птицы с узкими клювами-шилами, успели выклевать глаза и по одной юркали в широкие ноздри, кажущиеся дышащими. Обтекая ноги Освальда, черными ручейками, решительно двигались колонны больших муравьев.

Жизнь в Квисте, умирая, очень ярко показывала свой круговорот, давая пищу другим жизням.

Дорогу к роднику Освальд вроде запомнил, но нигде не видел Айны. Покрутил головой, пытаясь понять – заблудился, либо нет?

– Я тут.

Он пошел на голос, идущий из-за разлапистого широкого дерева с торчащей половиной корней. Широкие округлые листья, серебристо-алые, уже начали опадать, давая место свежим, сверкающим свежими льдистыми остриями в раскрывающихся почках.

– У меня на поясе в широком кармане полотно и зеленое тесто. Разомни его и дай с полотном.

Освальд не стал спорить, просто нашел нужное. Тесто пахло чем-то приятным, становясь теплее и мягче, из твердого быстро став почти свечным воском у самого пламени. Освальд обошел ствол и протянул ей, стараясь не удивляться. Отворачиваться он и не подумал.

Айна стояла между корней, где родник, бурлясь, затекал в глубокую промоину, почему-то слегка паря. Стояла голышом, светлея золотистым гибким телом на фоне бугристой коры. Темнели и багровели размашистые пятна от удара ветвью, такие, что казалось странным – как тиллвег могла стоять? От крепкой небольшой груди, вспухшей двумя рубцами и до твердой даже на вид задницы – почти сплошной кровоподтек.

А еще ее волосы оказались безумно красивыми. Живой медью липли к гладкой коже, перекатывающимся мускулам, превращающим и без того чудесную женскую красоту в идеальную.

– Вот так манку всегда и завлекали дураков вроде тебя, красавчик. – сплюнул сзади Чихъ, ни разу не хрустнувший подходя. – Сводили с ума и делали своими рабами.

– Врешь ты все, Лис. – лениво ответила Айна. – И завидуешь, потому как он молод и явно красивее тебя. Освальд, я бы на твоем месте помылась. Полтора дня Квиста пахнут, с непривычки, очень сильно. И точно перебивают смрад дохлого лютобоя.

– Ничего страшного. – Освальд присел у дерева, скинув, наконец, флягу. Спина пела песню страданий и он с ней соглашался. – Потерплю.

– Дурак. – Айна достав из воды зло бьющуюся пиявку с лапами, прижала к круглому и почти черному пятну на левом бедре. Тварь тут же вцепилась, прокусив кожу и обмякнув, на глазах становясь еще темнее и плотнее. – Твое дело.

– Манку даже змеи не кусают, боятся отравиться и помереть. – фыркнул Чихъ. – А кровососки их лечат, боятся, что иначе приколет к дереву и оставит птицам.

– Племена всегда нас боялись и завидовали. Делай рогатину, Лис, хватит трепать языком. Квестор, поможешь мне с мазью?

Она подошла ближе, встала, тряхнув медью, мокро облепившей качнувшуюся упругость. Освальд, чуть не расплескав в стороны совершенно размякшее тесто, кивнул и встал.

– Чихъ из лесного народа, верно?

– Да. Он последний Лис.

– Но у него нет татуировок.

– Конечно, он же Лис, все лисы хитры и могли спокойно уходить за засеки, бродить среди людей, устраивать засады там, где их не ждали.

– Мы не воевали с людьми.

– Ты еще скажи, что не приносили жертвы своим духам, старик.

– Мы никого не убивали и никому не выпускали кровь с кишками.

Айна кивнула.

– И ведь не врет, квестор. Они просто заманивали детей к шаману, а тот направлял их в лес.

Освальд покосился на Чиха, угрюмо прилаживающего к ратовищу наконечник.

– Мы заключили договор с Безантом. – дед оценивающе осмотрел работу, спроворенную очень быстро. – Нас предал кто-то из ваших, красавчик. Выдал с головой народуАмра и народу Вётел. И Лисов не стало, кроме одного глупого мальчишки, ушедшего в ту ночь на праздник весенних костров в деревню. Старейшины нам это разрешали, нам было интересно, мы бросали жребий, уходя по одному.

– Лис не осталось. – Айна, проверив плотно накрученное Освальдом полотно, осталась довольна. – И это не очень хорошо.

– Манку жалеет о Лисах? – Чихъ сплюнул.

– Манку жалеет о помощи твоего племени, тогда нам было чуть проще. Не сильно, но проще.

Чихъ не стал сплевывать, просто встал и ушел куда-то в кусты.

– Помоги.

Айна протянула руку и поднялась, цепко ставя ноги на осклизлые корни, торчащие змеями.

– Спасибо, квестор.

– На Зеленой заставе командует…

– Комрад, полукровка. – Айна кивнула. – Думает, нас никого здесь нет. Глупый и самонадеянный, решивший, что ему нужно идти своим путем и не понимающий, с чем мы тут боремся.

– А с чем вы боретесь?

Айна впилась в него глазами. Освальд неожиданно понял странную штуку: ему стало наплевать на ее красоту. Такие глаза в обычной жизни могли быть только у давно живущей на свете и вкусившей ее полностью бабки. Спрашивать – сколько ей лет ему совершенно не хотелось, даже было немного страшно.

– Ты знаешь о Древних?

Освальд вздохнул. Знает ли он о Древних? О, да. Выродок Древних устроил кровавую бойню в городе на озере, чуть не прикончил его самого и был остановлен только северным медведем-оборотнем, погибшим вместе с чудовищем. А сейчас…

А сейчас где-то впереди идет странный колдун, выживший в Квисте. И если рядом Древние…

– Твой малефик, что ты знаешь о нем? – Айна наполовину оделась.

– Он морской колдун. Это хорошо.

– Это совсем не хорошо. Потому что он не морской колдун. – Айна натянула куртку, расправив свободные части и затягивая шнуры рукавов и талии. – Плохо, что никто в Раруге этого не понял.

– И кто же он тогда, о умная манку? – поинтересовался из-за кустов Чихъ.

– А кто пойдет к Серой роще и храму Стагга, Лис?

Чихъ оказался рядом с ними быстро, явно испуганный.

– Он идет туда? Ты уверена?

– Да, – кивнула Айна, – а потому мы должны догнать его раньше. И убить.

– Что за храм? – Освальд начал закипать от непонимания.

– Стагг повелевал мертвой плотью. – Айна устраивала колчан. – А твой малефик смердит смертью так, что вряд ли провел бы кого из магов, останься они у людей. Он некромант. А в храме спят в земле воины Скагга, самые страшные твари, бродившие в Квисте. Хотя… тогда они бродили повсюду. И он, некромант, идет прямо туда.

Некромант идет к храму Древнего. Древние и кровь как братья-близнецы, связанные навек. Эту простую истину Освальд уяснил за последние несколько лет очень хорошо. Выбор очевиден, им просто нужно успеть быстрее некроманта Тило, явно ведомого зовом Стагга. Стагга, чей храм стоит в сердце Квиста, где даже цветы горазды убивать чужаков. Отлично, больше никак не скажешь.

– Надо торопиться. – Айна, уже полностью одевшаяся, приводила в порядок экипировку. – Попробуем догнать у Серой рощи.

– Головой ударилась, манку? – ласково поинтересовался Чихъ. – Как мы с этим пройдем?

И кивнул на Освальда.

Тиллвег, закрепляя в ножнах за спиной выгнутый клинок, не смутилась:

– Молча. И очень тихо. Ты сам понесешь флягу.

– Я?!

– Ты. Я буду смотреть и слушать, ты бесшумно двигаться, а наш горожанин пытаться делать хорошо хотя бы что-то.

Освальд, подумав, решил не вступать в обсуждение предложения, фляги и собственной персоны. Здесь, внутри леса, порой раздумывать и спорить точно губительно. Тем более, когда вдруг вышло оказаться не ведущим, а ведомым. Плохого в этом охотник ничего не видел, если тиллвег, спасенная ими, решила вот таким образом отблагодарить, нужно просто порадоваться.

Даже ему, стыдно сказать, полному новичку в знании лестных законов, очевидна простая штука: Айна лучше старого Чиха, пусть тот, не совсем неожиданно, один из детей Квиста. Тиллвег лучше и она на их стороне, пока, во всяком случае. Это ли не удача? Хотя…

– Что плохого в вашей роще?

Айна пожала плечами. Чихъ сплюнул, почти под ноги именно ей, видно для разнообразия.

– В ней деревья Памяти народа Амра. Там спят вожди, шаманы и герои.

– И?

– И там всегда есть эти ублюдки. А где Амра, там смерть чужакам, долгая и очень болезненная. Меня, скорее всего, обездвижат, подрезав жилы, потом кое-где снимут кожу, сверху насыплют соли для веселья и бросят в лог. Где поглубже, посырее и потемнее.

Где водятся всякие разные жуки, и не только. Освальд, памятуя о падальщиках, начавших почти моментально объедать кривозуба, даже вздрогнул.

– Испугался? – Чихъ оскалил зубы. – Можем вернуться, пока не поздно.

– Идем дальше. – Освальд закинул флягу на спину. – Понесу, пока будет можно. Лучше крути головой вокруг. Мне хочется вернуться.

– Храбрый человек. – уважительно кивнула Айна. – Он мне нравится, Лис.

И легко скользнула вперед, тут же найдя тень от раскидистого светлого дерева-крепыша, шелестевшего крапчатыми светлыми листьями, и не думающими про осень и опадать. Лук, конечно, уже был у нее в руке, с наложенной стрелой.

Идти в лесу – целая наука. Только тут Освальду стала ясна цена его же собственным умениям. Век живи и век учись, все верно. Ему приходилось жить в лесах, укрываться в лесах и искать в них же головорезов с душегубами. Приходилось, верно, пусть и редко одному. Но любой бор, осинник и даже густые дубовые леса предгорий в магистратурах не могли бы сравниться с Квистом. Здесь учиться можно было всю жизнь, но так и не суметь стать своим. Свои тут рождались, жили и умирали. Ну, либо готовились умереть, как Чихъ, пропавший из виду и редко появляющийся по сторонам.

Айна вела Освальда, стараясь не сильно отрываться и не дать ему устать. Скользила впереди, почти незаметная в своей незаметной одёжке, сливаясь то с разлапистыми широкими листьями, росшими из земли, то с колючим давешним гьюффелем, разросшимся кое-где совершенно по-хозяйски.

Прелью пахло все сильнее, небо в просветах между золотистыми и бурыми великанами, тянущимися все выше, почти не мелькало. Серого и дымчатого, обещанного Комрадом, заметно не было, но радоваться ли этому или нет, Освальд не знал. Просто шел, прыгал, протискивался и порой опускался на четвереньки, стараясь угнаться за неутомимой рыжеволосой нелюдью, чувствовавшей себя как дома в окружающем зеленом аду.

Рубашка и поддоспешник пропитались потом несколько раз и, чуть меньше, просохли после горячего полубега между редко стоящими почти знакомыми березами, где даже встречалась голая земля, покрытая лишь остатками старой листвы и сухим валежником. Кольчуга, пусть и легкая, сделанная в мастерской Эпрона, тянула плечи вниз, из привычного веса превратившись почти во врага.

Вылезающие наружу корни норовили ухватить за ногу, трава, вылезающая совершенно неожиданно, тянула оскользнуться, а следить за сучками и торчащими из них шипами вдруг стала постоянной спутницей. Под ноги, вверх, в спину тиллвег, по сторонам, ища Чиха. Если бы не рогатина, Освальд пару раз точно мог бы ляснуться в самых небезопасных местах, открывающих рядом с ним, руку протяни, уходящие вниз склизкие бока темных и влажных овражков. Перепрыгивать через часто бегущие ручьи пришлось постоянно, и тут ратовище пригодилось еще больше.

Опереться на рогатину, прыгнуть, приземлиться, вытянуть из чавкающей земли древко и дальше. За не оглядывающейся Айной. За спешащей совершенно спокойно, не сбившей дыхания и даже не потеющей Айной. Перебирай ногами, не лесной человек, дитя городов, деревень и обжитых трактов, да смотри не помри. Это Квист, тут такое случается постоянно. Крути головой по сторонам и старайся не пропустить явную опасность и ее же, только спрятавшуюся поглубже, завернувшуюся в невесомую красоту цветов и листьев, скрытую в переплетении низко опущенных ветвей или ждущую своего часа в высоченной, лезущей все чаще, сизо-зеленой траве, росшей почти пучками.

Далеко за полдень Освальд убил рогатую рыже-красную змею, разрубив рогатиной пополам. Отлетевшую влево половину тут же поймали на лету серпы жирной белесой гадости с сотней лапок, второй кусок, вот вроде красневший в зелени, почти тут же стал черным из-за облепивших его вездесущих аскарид и прочих членистоногих.

Освальд, сплюнув, поправил флягу и, осторожно проверив рогатиной самый обычный пень, сел. Вытянул ноги и сплюнул еще раз перед тем, как прополоскать рот водой.

– Сдох? – поинтересовалась Айна, появившись на гладкой и почти безлиственной ветке, спускавшейся от пузато-колючего ствола чего-то странного и кажущегося живым.

– Скоро завоняет, – буркнул Чихъ, – слабак.

Освальду было глубоко наплевать на слова. Ему требовалось всего немного времени, просто перевести дух и идти дальше.

– Ты в железе долго бегать собрался? – поинтересовалась Айна.

– Все время.

– Не поможет, если что случится. – она кивнула своим же словам. – Надо сделать тебя легче. Может, снимешь?

Освальд мотнул головой.

– Как плечи не натер, непонятно. – Айна отхлебнула воды и покосилась на него. – Часто носить приходится?

– Спать, есть и все остальное, а не просто носить.

– Ты бы видела его куртку, манку. – Чихъ появился спереди, принюхиваясь и озабоченно двигая почти всем телом, включая уши. – Такая, знаешь, прямо городская-прегородская, воротник по самую рожу, шнурки, крючки, длинная и с разрезами, как у бабы.

Айна, свесив ноги в широких штанах, хмыкнула.

– Отдохни и поешь. – тиллвег поднялась. – Проверю путь вперед, буду когда солнце дойдет до златолиста.

И показала на что-то, больше всего напоминающее ясень, выросший раза в три-четыре больше обычного стройного красавца. Солнце? Освальд поднял голову, всматриваясь в просветы.

– Хорошо, манку, – Чихъ сплюнул, – я понял тебя. Иди.

Старик запрыгнул на ее же ветку, легко и свободно, как мальчишка. Сам Освальд сейчас, скорее всего, так бы не смог. Дед сел, привалившись к стволу, тут же выудил из коры какую-то большую светлую дрянь типа палочника и съел. Освальд достал вяленое мясо, кинул ему полоску.

– Какой вежливый красавчик, м, – промычал Чихъ, отрывая кусок, – не фалко?

– С чего бы?

– Я дикарь, лесовик и Лис.

Освальд пожал плечами.

– Ну, тогда давай еще.

Дед спорол выданную порцию поразительно быстро и, поймав следующую, явно не собирался ее смаковать.

– Манку права.

– В чем?

– Надо идти наискось, срезая путь. Твоего колдуна повели дети Амра, они идут не торопясь, значит, несут кого-то в Серую рощу.

– С чего ты взял?

– Это Лес, его надо слушать.

Освальд кивнул, вытянув ноги и прикрыв глаза. Конечно-конечно, еще одна замысловатая мудрость от великого следопыта.

– В переходе от места, где ты пялился на ее сиськи, есть кусок низкого леса. – Чихъ вздохнул. – Там гнездятся самые обычные соловьи, они прилетают сюда зимовать, здесь тепло. Соловьев никогда не трогает народ Вётел, никогда не трогали мои братья и сестры. А вот Болотные и Амра едят все, даже соловьев. А особенно их потомство.

– Чего?

– Тут тепло, красавчик, тут первые птенцы взрослеют быстрее, потому в Квисте соловушки несутся еще раз. Они же птицы, глупые, селятся в одном и том же месте. И Амра спокойно идут там и лакомятся глупыми птицами и их яйцами.

– Ты хочешь сказать, что услышал потревоженных птиц так далеко?

– Я увидел несколько бурых кошек. Одна, две, три, неважно, они никогда не ходят так вот, рядом. А тут, одна за другой, бежали в ту сторону. А перед этим слышал воронов, поднявшихся и летящих туда. Кошки бегут подбирать подранков и упавших вниз птенчиков, красавчик. И даже не станут драться из-за них. Квист говорит на своем языке, его просто надо понять.

Действительно…

– Тебе нельзя попадаться к Амра вообще. – заявил Чихъ. – Тебе будут убивать долго. Глаза разные, Амра примут тебя за оборотня и начнут приносить в жертву Йа-ахху. Это больно, даже для меня. Ты будешь висеть у священного дерева, тебе начнут отсекать палец за пальцем, снимать кожу с членов, подпаливать волосы и яички.

– Спасибо. – Освальд представил себя висящим у священного дерева с подпаленным пахом и вздрогнул. – Сколько брожу по свету, только дивлюсь на выдумку людей насчет как-бы похуже с таким же человеком обойтись.

– Да? – поразился Чихъ. – Думал, только у нас.

– Точно. – Освальд мотнул флягой, проверяя воду. Плескалось достаточно. – Ты вообще один?

– Совсем. – Дед сплюнул. – Как последний палец у вора-карманника после пятой поимки.

– Я тоже.

– Да ну? – Чихъ почесался. – И давно?

Освальд прислушался к звукам Квиста, но не услышал ничего нового. И Айны тоже.

– Не помню. Помню себя лет в восемь и уже одного. И немного помню берег, полосатый парус и сосны. И янтарь.

– Не похож ты на сивых лентяев, – Чихъ критически осмотрел его, – те длинные, костистые и волосы соломой. А ты почти чернявый, да и зеленых глаз у тех отродясь не встречали.

– А?

– Янтарное побережье.

– Нет. – Освальд мотнул головой. – Таких парусов там не встречается. Не смогу объяснить, наверное.

– Привык, живешь, – Чихъ почесался, – это правильно. Я вот скоро три десятка лет один брожу.

– Сколько?!

– Может, меньше, красавчик. А чо?

Освальд не ответил. Чихъ оказался не дедом. Такие дела, надо же.

– Медик как-то приезжал, легионный, – Чихъ сплюнул, – прощупал меня всего, неделю ходил, как кобель за сукой в течке. Говорил, мол, удивлен шибко, чо я живой до сих пор. Да-а-а, мол, ты, Чихъ, уникум, столько пить ни один организм не выдержит. Верно все, я сильный, почти вся сила Лисов ушла в меня.

Освальд сглотнул, увидев что-то странное. Странное блестело в видимом глазе старика, прожившего меньше полувека. Блестело настоящими слезами и вибрировало в треснувшем голосе.

– Почему пьешь?

Чихъ ответил не сразу.

– Курить листья оморочника мне нельзя, кашляешь, да и чуешь плохо… А водка, красавчик, если выпить больше, так можно увидеть своих. На чуть-чуть, но можно. Ты же понимаешь меня, да?

Он его не понимал, Освальду некого было вспоминать. Память хранила обрезки, вместе не склеишь, не соберешь. Как-то попросил, оказавшись в Сеенхавене, помощи у Аккадиуса. Но старый маг, полдня убивший на бесполезную затею, лишь махнул рукой. Но Освальд не мог не кивнуть.

– Мужчины всегда сентиментальны. – Айна, отлепившаяся от ствола чего-то почти хвойного, вздохнула. – Лис, ты стар, тебе пора перестать ходить в лес. Ты не почуял меня.

Чихъ кивнул. И сплюнул.

– Ты ела горевитник в конце разведки, распутала вьюн, поймавший бурую кошку, сходила в кустики за триста шагов отсюда и чуть не столкнулась с кабанами. И стояла тут ровно с времени, как я рассказывал красавчику про подпаленные яички. Не иначе, как очень давно в лесу и только и думаешь, как бы себя потешить. Потому и не попросила меня помочь с перевязкой, да?

– Наглый Лис, – протянула Айна, – старый и наглый Лис… Ты отдохнул?

Обращалась она уже к Освальду.

– Да.

– Тогда пошли. Нам еще нужно сегодня успеть к Серой роще, укрыться и дождаться Амра. Поспешим, солнце еще не зашло. Приготовься умыться потом, там будет жарко.

Освальд кивнул.

Айна прищурилась, разглядывая его.

– Люди не любят такие глаза, они кажутся вам страшными. Зеленый и серо-голубой… – тилвегг улыбнулась. – Мне кажется, что красиво.

– Так ты и не человек. – сплюнул Чихъ.

– Верно, Лис, я не человек. Пошли.

Они побежали, как могли, забыв о разговорах, печалях, горестях и обидах. Впереди была кровь, смерть и что-то хуже. Если они не успеют и не сделают правильно и до конца.

А лес вокруг жил и жил, почти не обращая внимания на трех двуногих, куда-то поспешающих по своим глупым делам. Шелестел кронами, скрипел стволами, подпевал ветру в верхушках деревьев. И игрался тенями, прыгающими внизу, все больше и больше размывающимися. Редкие прорехи между макушками зеленых исполинов уже не голубели чистым небом, становясь молочно-белыми и серыми, кучными и наливающимися влагой.

Бурая молоденькая кошка, опоздавшая вслед родичам на пир под деревьями с поющими птицами, неслась как могла. Даже не обегала, перепрыгивала поваленные трухлявые стволы, прячущие в себе ядовитых сколопендр, разноцветных змей и огромных полупрозрачных пауков. Голод терзал изнутри после двух суток, проведенных на окраинах чужих угодий и неудачи в охоте. Зов, рождавшийся внутри нее, безошибочно вел вперед, к теплой крови, к мягким после удара о землю птенцам, к лопающимся под ее зубами мягким хрупким птичьим косточкам.

Она остановилась один раз. Выгнула спину, зашипев, окаченная волной ледяного страха, накатившего на нее спереди. Черные вибриссы дрожали в такт всему телу, кончику вздыбленного хвоста и рождавшемуся внутри отчаянному вою. Кошка не боялась принимать бой даже с большими противниками, не бегала от черных и коричневых медведей, зная слабые места на подслеповатых мордах.

Год назад, почти котенком, кошка дралась за дохлую и уже вкусно пахнувшую капи с тремя волчатами-подростками. И победила.

В прошлую полную луну кошка гуляла с котом и столкнулась с пернатой смертью, вооруженной лапами с кривыми серпами когтей и огромным клювом. Кот погиб, а она смогла выжить, почти прокусив толстую кожу на шее и улетев в кусты после сильного броска.

И…

Кошка, мяукнув и прыгнув на высоту в четыре своих длины, одним рывком оказалась на дереве, впившись в кору и быстро полезла вверх, стараясь добраться до нижних ветвей и спрятаться среди листвы. С этим зверем кошка драться не могла. Страх победил все, даже страшно терзающий ее, недавно окотившуюся, мать. Сегодня она не сможет добраться до рощи и вдоволь наесться. А ее котята, спрятанные неподалеку, скорее всего умрут. Молоко у нее не появлялось уже два дня.

Вытянутая серая тень внизу бежала раньше хозяина. Или хозяйки. Чуткий нюх кошки не помогал, не рассказывал – кто бежит внизу, рыща в поисках двуногих. Но это было неважно. Кошка боялась другого.

Странный серый зверь, мелькнувший внизу темными полосами на спине, пах смертью.

Освальд выдохся ближе к вечеру. Ноги все же не выдержали постоянных перебежек, отсидок среди зелени, скольжения по склонам нескольких сырых оврагов.

– Лис! – коротко бросила Айна, кивнув на него Чиху.

– Упарился, красавчик? – дед ухмыльнулся. – А она, хоть и баба, говорила правильно. Чой ты таскаешь на себе стока железа, а? Ой, дурак-дурак… Давай, а то впрямь поломаешься и ведь не починишь, если что.

Освальд, скинув лямки с плеч, не разгибался еще долго, упершись руками в колени и хватая воздух. Немного позже также жадно принялся хлебать воду.

– Впереди будет опасно, не всегда получится набрать. Вон там, под буком.

Айна показала на самый настоящий и обычный бук, что совершенно не должен был расти здесь. Расти рядом с лианами, свисающими через толстые ветви непонятных деревьев, с остро-яркими изнутри языками папортников и обманчиво-мягкими и пушистыми колючками араукарий. А он рос, а из-под его корней, промыв дорогу, выбегал родничок.

– Роща близко. – Чихъ мотнул головой вперед. – Петлю мы заложили неплохую, могли и успеть. Но…

– Но не успели. – Айна согласилась, кивнув. – Они были ближе. Засады не получилось. Боюсь, сейчас будут гнаться за нами.

– Эт ты, манку, верно заметила, – покладисто крякнул Чихъ, – эт еще как. Эй, красавчик, ножки отдохнули?

Освальд, не ответив, уже держал в руках арбалет. И, судя по всему, сделал это правильно.

– Вон туда! – Айна ткнула в сторону желтого пятна в прорехах зелени. – Там источники, там встретим. Берегите огонь, он понадобится дальше.

Сумерки тут, наверняка, падали на землю еще быстрее. Во всяком случае так казалось из-за постоянной хмари на небе, становящейся все гуще. Но пока света хватало – стоило сделать что-то правильно.

– С некромантом что-то не так. – Айна обернулась на ходу, смотрелась в сторону резких птичьих криков. – Амра что-то сделали, что-то нехорошее, что-то…

– Да беги ты, дура! – рявкнул Чихъ. – Они уже рядом!

Дед был прав, это понимал даже Освальд. Птицы просто так не взлетают с веток стаями. А что шума нет, так на то они и дети Леса, эти Амра. Вот оно и началось… то самое, происходящее с ним постоянно. Дождался.

Завоняло тухлыми яйцами, сильно, чуть не скрутив кишки в тугую петлю, грозящую взорваться всем съеденным за день. Ключи, значит, да горячие? Правильно, такое он несколько раз видел, за такие же, в Драгоше, брали хорошую плату с богатеев, желающих поплескаться в вонючей и лечебной водице. Все правильно, куда бежать от таких же лесовиков, как Айна и Чихъ, чующих запахи врагов как звери, если не в жуткую вонь? Лишь бы не упасть.

Ключи били из-под земли, бурлящие и покрытые густой сметаной пара. Травы и цветы тут не росли, лишь желтела земля, пропитанная испарениями и самой целебной водой. Земля, ставшая жирной грязью, липнувшей к сапогам и не желавшей отпускать. Айна почти прыгала по выпирающим наружу корням приземистых и широких деревьев, как и все вокруг выглядящих незнакомо. Совсем незнакомо, до мурашек от инородности всего этого зеленого ада рядом с обычной желтой осенью.

Беги, охотник, тебя загоняют. В который уже раз? Освальд даже не ответил бы, спроси его напрямую. Не из-за плохой памяти. Из-за остатков глупой гордости, из-за постоянного желания таких моментов – встать и принять бой. Честный, лицо к лицо, клинок против клинка… или клинков. Но глупые детство и юность давно кончились, таких дуростей Освальд себе давно не позволял.

И даже понял задумку тиллвег. Оценил и согласился. Получится или нет – вопрос другой.

Их заметил дозорный, их учуял пес, или кто тут в ходу, их выдали взлетевшие все же птицы. Все равно. Важна погоня и кто выиграет этот забег с боем. А еще важно – сколько вокруг Амра, ведь они явно не дураки и попробуют зайти с нескольких сторон. А это куда хуже. Три человека, пусть из них двое не совсем обычные даже для него, видевшего немало, с парой-тройкой групп не справятся. Арбалет вряд ли окажется козырем здесь, где куда важнее ловкость и бесшумный шаг. Того, что народу Амра точно не занимать, не зря же несется, давно обогнав его, нестарый, но полностью седой дед Чихъ.

Он понял и саму задумку. Дерзкую, наглую и даже идиотскую. Но попробовать ее явно стоило. Болтов у него с собой на три полных зарядки арбалета. Хотя такого шанса, как снарядить оружие еще раз, ему вряд ли дадут. Бить стоило наверняка и точно.

Ключи, бурлившие в больших промоинах между странных деревьев, выкипали, пробивали дорогу в глинистой земле, рвались дальше. Впереди, за желто-белыми рваными облаками, Освальд услышал ожидаемое: начинавшийся отсюда бег ручья. Неглубокого, но достаточного сделать единственно верное: попытаться уйти от погони, проредив ее, насколько получится. Выйдет – смогут уйти вниз по ручью и вернутся, закончить дело.

А преследователи уже не скрывались. Народ Амра все же имел привычку заводить свору охотничьих псов. Лай нагонял быстрее, чем Освальду хотелось. Да и ладно.

– Жди нас за двадцать шагов! – Айна хлопнула Чиха по плечу. – Прикрывай!

Они вылетели из парящего смрада, развеивающегося между тянувшихся вверх совершенно дико смотрящихся дудок обычного камыша. Понимать лес Освальд отказывался напрочь, такого принять он не мог. И просто перестал думать об этом. Странно, небывало и немыслимо? Да, это Квист, запретный старый и живой Лес, здесь и не такое можно увидеть.

Айна кивнула на широко раскинувшиеся кусты чего-то, смахивающего на разросшуюся в высоту жимолость. Сама, ухватившись за лохматые и, вроде бы шевелившиеся, лианы, забралась в крону невысокого деревца, похожего на комнатные цветы, становящиеся все популярнее в городах. Высунулась, знаком показала – бьет первая, он – вторым и растворилась среди листьев.

Пот Освальд уже не замечал. Квист, наверное, все же принял его, подарив немного своей милости. Он даже не щурился, не вытирал лицо, смахивая его. Волосы, как после купания липкие и тяжелые, сами собой раскинулись надвое, облепив скулы и щеки. По ним и стекали вниз ощутимо теплые дорожки. Или это был осевший пар? Или капли, долетевшие после бега по ручью. Какая разница.

Вдохнуть, выдохнуть, глубже, успокаивая разошедшийся ток крови. Освальд сплюнул, жалея, что нельзя глотнуть воды. Но… зачерпнул ладонью из ручья, погонял по рту, сплюнул еще, собрав вместе всю оставшуюся слюну. Так лучше. Дернул на себя шпенек, удерживающий лук, потянул рычаг, отправляя в лоток первый болт. Все, пока бегать хватит.

Он не увидел и не почуял, нет. Услышал. Почти неуловимые всплески, один за другим, становящиеся все ближе. Силуэты мелькнули немного позже, четыре штуки, стремительные и смазанные. Сам Освальд, скорее всего, промазал. Но он же был не один.

Свистнуло, сливая вместе три быстрых и длинных смерти. Наконечники Айна подпиливала, как и он сам. Сейчас изуверство пригодилось, став как нельзя больше необходимым.

Троицу длинных существ, с короткой и блестящей черной шерстью, смахивающих на собак очень отдаленно, остановило сразу же. Вкручиваясь в плоть и брызгая острыми осколками, наконечники превратили их потроха в месиво, заставив тех сбить друг друга и оставив подвывать в стремительно краснеющей воде.

Освальду выстрелы тиллвег подарили миг, когда четвертая гончая, похожая на волкодава, волкодава, густо поросшего свалявшейся шерстяной броней, попыталась перепрыгнуть товарищей. Арбалет мягко щелкнул тетивой, болт попал псу в грудь, заметно скользнув по нечесаному панцирю, но зацепил лапу, прижимая к воде. Ждать, пока огромный зверь очухается, охотник не стал. Взвел тетиву, дернув рычаг и нажал на скобу под ложем, засадив вторую стрелу в голову. Зверь, не рыкнув, добавил красного в желто-мутный поток и замер.

Кусты дернулись, пропуская внутрь дротик, длиной в полтора локтя и с почти алым древком. Освальд ушел в сторону, в другую, не веря, что Амра успели так быстро. Следующее метательное копьецо, такое же ярко красное, чуть не воткнулось ему в ногу, доказывая обратное.

Откуда прилетело – Освальд заметил. И ждать не стал, выпустил болт в дрогнувшие листья, растущие из-за рассеивающегося тумана. Там завыли и тут-то все началось.

Народ Амра шел в бой яростно, воя волчьими голосами, но не безрассудно. Железо на себе – смешно? Освальду стало не до смеха. У преследователей оказались даже щиты, пусть небольшие, почти кулачные и кожаные, но щиты. Кожаные нагрудники, с темными выпуклыми бляшками, шлема из кожи и звериных черепов. Длинные копья с листами-наконечниками, палицы, топоры. И их оказалось десятеро.

Оставшиеся три стрелы арбалета он выпустил по первым, точно убрав двух и не будучи уверенным в последнем выстреле. Еще двое свалились в ручей, мелькнув выросшими из шей стрелами тиллвег. Парочка, ревущий медведем великан и невысокий крепыш, решили заняться Айной. А вот Освальду выпали трое, блестящие глазами на лицах, темных от татуировки. Два копья и палица, утыканная костяными острыми шипами.

Освальд успел подставить арбалет под еще один дротик, запущенный все же только раненым Амра. Механизм лязгнул, скрипнул и треснул, встретив сильный удар. Им же охотник отмахнулся от первого напавшего, успевшего раньше других. Просто кинул в лицо, заставив пригнуться и поднять руку с щитом.

Топорик самого Освальда нашел цель быстро. Охотник, сбив с толку ложным уходом в сторону и поднятой рогатиной, метнул его левой, почти просто надеясь на удачу. Вышло. Острое лезвие скрежетнуло, пробив лицевые кости сухого длинного Амра. Тот упал без звука, дергаясь и размахивая по сторонам руками. А охотнику осталось только танцевать с оставшимися двумя и надеяться, что раненый все же помрет.

Перья болта, торчавшего у него из паха, просто кричали об этом. Разлетевшийся наконечник рассек дикарю внутренности, нашинковав железом. Но умирать тот не спешил, все тянулся к валявшемуся поодаль последнему дротику. Освальд перехватив древко, вздохнул и начал свой первый бой в Квисте.

Биться на копьях страшно. В умелых руках нет оружия страшнее. Древко, серединой или пяткой, легко ломает кости, разбивает в лохмотья яйца с кишками, а наконечник, вот такой, похожий на широкий кинжал, рубит все на своем пути. Глазом не успеешь моргнуть, лишишься как раз его с парой пальцев. Или просто заработаешь вскрытую артерию и красивый алый фонтан собственной крови.

Биться на копьях надо уметь. Освальд умел. И красный тугой поток ударил первым не у него, а у ближнего противника. Из ляжки, после обманного финта, ухода в сторону, удара бедром в бедро соседа Амра и подлого удара, через ногу, с силой и на себя. Металл вскрыл плотные кожаные штаны, плоть и добрался до сосудов. Но все равно пришлось добавить пяткой рогатины в горло, сломав трахею и полностью выводя того из боя.

Палица упала в воду, ставшую совершенно красной и непрозрачной. Быстро закручиваясь вокруг корней и редких камней, поток растаскивал кровь, старался, как мог. Но крови оказалось много.

По боку скользнуло острое, чуть не развернув на месте. Но кольчуга спасла, заставила брошенный дротик уйти в сторону, точно оставив после себя синячище. И хорошо, если не треснуло ребро. Нужно убить целого и заняться раненым.

Освальд и последний Амра плясали в ручье, бурлящем смертью. Танцевали некрасивую и опасную партию, выискивая бреши друг у друга. Стук и скрежет, когда наконечник встречался со своим братом, скрежет и стук. Ноги двигались даже быстрее рук, выискивая правильную позицию, стараясь не оскользнуться, двигаясь ближе и ближе, пытаясь обмануть финтами. Отбить удар, добавить сбоку, отпрыгнуть, попытаться дотянуться острием хотя бы куда-то, пустить кровь, заставить ошибаться и уставать. Посреди древнего темного леса, не пропускавшего внутрь солнце, двое старались забрать друг у друга жизни.

Освальд успел перекинуть рогатину за спину, встречая неожиданный рубящий удар сверху. Древко загудело, но выдержало, не подвело. Он поднырнул под отскочившее копье, раскрутив рогатину и стараясь полоснуть по голеням Амра. Тот подпрыгнул, отлетая назад, хакнув и тут же ударив вперед, метясь охотнику в лицо.

Все правильно, он сам поступил бы также. Будь у него рядом напарник. Освальд отбил удар и шагнул вперед, одновременно прижимаясь вниз. Не ошибся. Воздух сверху разрезал свист летящего дротика. Влажно лопнуло горло Амра, не ожидавшего такой неудачи. Охотник помог ему сделать выбор, рубанул снизу, рассекая от паха и до… встретившись с нагрудником из неизвестной кожи, рогатина вдруг вязко вздрогнула, останавливаясь. Освальд плечом ударил Амра в живот, опрокидывая через себя и разворачиваясь для броска в раненого.

Не понадобилось.

Айна, шипя от удара, разрезавшего рукав и предплечье, дорезала бедолагу.

– Где Чихъ?!

Освальд, непонимающе, огляделся. И не увидел проводника.

– Ты думаешь…

Он не договорил. Дед, с головы до груди красный, вывалился из кустов дальше по ручью. Махнул рукой, зовя к себе.

– Там еще четыре руки Амра! Идут сюда! Я нашел разведчиков!

Четыре руки? Освальд нахмурился, но понял. Двадцать воинов, если верить Чиху, и уже рядом. Надо уходить.

– Тебя нужно перевязать. – Освальд повернулся к Айне. – Давай руку.

– Да, – нехотя согласилась тиллвег, – только сперва вот.

В небольшом кожаном чехле оказался какой-то порошок. Высыпанный на рану – зашипел, на глазах стягивая кожу и заставляя глубокую рану светлеть, запирая текущую кровь. Тиллвег вцепилась в плечо Освальда, зашипела сама, стиснув зубы.

– Белый мох. – Чихъ почему-то не сплюнул, стоя рядом и крутя головой. – А ты хороша, манку, если смогла его отыскать.

– Да пошел ты, Лис. – Айна шмыгнула носом, всхлипнув и не поднимая глаз. – Мотай, квестор, не трать времени. Нам повезло, эти попались молодые, хотели больше славы. Наверное, кто-то из сыновей младших вождей вел эти две руки. Заставил даже опытных воинов слушаться его.

– Точно, – согласился Чихъ, – вон тот самый, которому красавчик в яйца вогнал стрелу. Ты теперь для них будешь вообще желанным гостем. Чужак, оборотень и убийца надежды племени. Мне даже хочется на это посмотреть, чесслово. Из любопытства.

– Все Лисы болтуны. – Айна кивнула Освальду, затягивающему последний узел. – А ты, видно, вообще самый-самый.

– Эт да, – согласился Чихъ, – да и ладно.

– Понесешь арбалет с собой? – поинтересовалась тиллвег, кивнув на изуродованное оружие.

– Нет. – Освальд с сожалением покосился на такое хорошее оружие. И спихнул в ручей. Потянул оставшиеся стрелы, но Чихъ вдруг положил ладонь на его руку и замотал головой.

– Не нужно, нам еще драться. Мало ли, красавчик?

Спорить с ним Освальд не собирался. Лес вокруг одобрительно зашумел. Ну, или ему показалось.

Айна, прищурившись разглядывая его лицо, шевельнула губами. Как будто хотела что сказать, но передумала. Зашлепала по воде, так и не становящейся чище и перекатывающей на своей спине алые потеки. Чихъ, выудив из-за лохматых моховых бород, свисавших до воды, флягу, пошлепал за ней.

Освальд, чуть задержавшись, подобрал копье Амра, того самого, что так хорошо им дрался. Что-то заставило не пренебрегать чужим и незнакомым оружием. Странно, но луки у лесных убийц оказались, целых три штуки. Колчаны опустошила Айна, незаметно, но полностью. Почему не стреляли?

– Выходя на охоту на нас или даже вас, людей, – сказала Айна, оказывается, ожидавшая его, – Амра не пользуются стрелами. Считают такой бой позором для воина. Нам повезло, что тут был этот глупый мальчишка и всего две руки его людей. Но не расстраивайся, скоро тебе доведется попробовать весь вкус драки, когда их сильно больше.

Бег продолжился. По ручью, становящемуся пока не особо глубоким, не терявшем в скорости. Приходилось осторожничать, нащупывать каждую кочку и выбоину в его русле. А слева и пока не догнав, шла погоня. Теперь ее чувствовал даже Освальд. Как человек чувствует собственную боль, даже когда та еще не успела всерьез начаться.

Лес оказался живым, так? Либо дело было в чем-то другом. Или что-то случилось с самим Освальдом, случилось странное, от чего вдруг в голове сами собой начали рождаться новые мысли. Вроде бы правильные, но не пойми откуда взявшиеся.

Погоня улавливалась в воздухе. Она дотягивалась через волнения самого леса, передаваемое от дерева к дереву, от птицы к прячущимся зверям и зверькам. Ноги ощущали ее через подошвы, вибрирующую где-то за спиной своим быстрым бегом и топотом мягкой плотной кожи, мелькавшей над землей. Амра, точно знавшие о гибели братьев, не собирались отпускать беглецов. Пусть у них и не оказалось собак. Ну, или те не умели лаять.

Чихъ вдруг замер. Развернулся в ту самую сторону и побледнел. Освальд и Айна, недоуменно уставившиеся на него, поняли чуть позже. Одновременно с воплями, донесшимися до них. В криках и оре, долетевших через зеленую непроглядную стену, человеческого не слышалось, в отличие от страха и боли.

– Не нравится мне все это. – Айна втягивала воздух, вслушивалась. – Что там?

– Думаю, манку, что важнее другое. – Чихъ хмыкнул.

– Что?

– Кто это. – Дед все же сплюнул. – Кто-то, уголья ему под ноги, сейчас убивает Амра. Одного за другим. И, хучь смейтесь надо мной, но мне оно тоже не нравится.

Последний вопль, тонкий и плачущий, пришел совершенно явственно. Как будто дикаря, с ног до головы раскрашенного татуировкой, ели заживо.

– Бежим! – Айна вздрогнула и рванула с места, явно стараясь убраться подальше.

Оттуда, где сейчас умирало двадцать лесных воинов, несло ужасом. Несло так сильно, что Освальд вдруг чуть не потерял голову, чуть не бросился просто куда глаза глядят. Чихъ ухватил его за руку, свободной – вцепился в лицо, впившись пальцами как когтями. Освальд рыкнул, чувствуя убегающее багряное облако непонятного ужаса.

– Ты пил воду из ручья? – Чихъ хмурился.

– Рот сполоснул.

– Хорошо, – кивнул дед, – за мной.

И, снова, они побежали куда-то, уходя в сторону от цели. Искатель Освальд проверил мимоходом, сразу, как кончился бой. Тило ждал их там, откуда уже не доносилось ни звука убитых кем-то Амра.

Они неслись по ручью и по его левому берегу недолго, пока не опустились сумерки. В сумерках Айна решила сделать привал, и Чихъ с ней не спорил. Усталость накатывала сильнее, связывая уставшие мышцы, наливаясь тяжестью во всем теле. Второй день в Квисте оказался очень серьезным. Сколько они прошли и где срезали, чтобы достигнуть того самого непроглядного неба, как говорил Комрад, Освальд практически не понимал.

На лес вокруг опускался туман. Негустой, но липкий, опускающийся к земле и оседающий почти видимой сетью паутины, странно поблескивающей серебром. Айна, пропав ненадолго в чаще, вернулась довольная и потащила их за собой. След в след, как тиллвег и просила, прошли прямо через пока еще не ощетинившийся гьюффель. Ему-то охотник прямо обрадовался, почти как родному.

– Наше дерево. – Айна показала на прячущегося среди густых зарослей кряжистого великана, раскинувшего в двух человеческих ростах над землей сразу три толстенные ветви. – Тут остановимся. Идти опасно, выйдем с рассветом.

– Экая честь, – проворчал Чихъ, – надо же, ночное дерево манку.

– А ты и не знал, глупый старый Лис? – поинтересовалась Айна. – А-а-а, ты тут был и не понял. Аяяй…

Что сделала тиллвег? Освальд не понял. Просто сверху вдруг опустилась прочная веревка с узлами. По ней пришлось подняться наверх и оказаться на развилке дерева, превратившейся в боевой пост. Так и есть, вон там, сплетенные из какой-то коры, стоят узкие высокие сосуды с водой, вон там, прикрытые чем-то вроде плетенки из листьев, запас стрел. Айна кинула ему круглое и пряно пахнущее, так и зовущее откусить. Этим Освальд и занялся, глядя на тиллвег, занятой еще чем-то непонятным.

Вниз, повинуясь трущимся ладоням, сыпалась едва заметная пыль, рассеивающаяся по часовой стрелке. Странно… но и тиллвег не молчала, двигала губами, неслышно повторяя скороговорку на своем языке. Чихъ, глянув вниз и вытирая мокрую от пота грудь, крякнул. Было с чего.

Гьюффель, росший в полном беспорядке, тянулся к ночному дереву, сплетался, замыкая ствол в кольцо, выпускал иглы.

– Можно поспать. – Чихъ довольно оскалился. – Мне нравится в гостях у манку.

– Спи. – разрешила тиллвег. – Завтра будет очень сложно. И страшно.

– Эт верно, – согласился дед, – я спать. Красавчик, если она потянет тебя с собой, не отказывайся. Говорят, у манку не как у обычных баб, а попер…

– Язык отрежу.

Чихъ фыркнул, устроился удобнее, завернулся в свой драный плащ-невидимку и пропал, затих, растворившись в густой темноте.

– Наелся?

Точно, наелся. Освальд сам не заметил, как съел очень вкусный колобок. Вода в туесах оказалась прохладной и… вкусной.

– Пойдем со мной. – Тиллвег показала кулак куче тряпья с именем Чихъ. – Надо кое-что объяснить.

«Со мной» оказалось наблюдательным гнездом, свитым из когда-то молодых и гибких ветвей на одной из торчавших в сторону больших. Сесть Освальд смог сразу, даже не ерзая, как под него делалось.

– Мой народ не живет в Квисте, – сказала Айна, – но мы торчим тут безвылазно. Не даем ему вырасти, как бы этого не хотелось нам самим.

– Как так? – Освальд прищурился, почти не видя ее. – А-а-а, понял. Вам совсем не дают жизни, извини. Кочевые альвы мыкаются между городами, селами и замками, ищут себе место, верно. Морских почти не осталось, а что есть, ушли на дальний юг, куда никто не добрался, либо заключили союзы с северянами и вольными городами у ледяного моря. Тиллвег всегда жили в лесах, а сколько их вырубили за последние сто лет, верно?

– Да, – легко согласилась Айна, – так и есть. Только этот лес не обычный. Ты сам давно понял, особенно, когда Квист тебя принял и ты стал его чуять.

– Как такое возможно? – Освальд поежился от собственных дневных ощущений. – Я же просто человек, не лесовик, не…

– Он живой. – Айна не шевелилась, а голос, отражаясь от аккуратной плетенки веток, шел отовсюду. – И был таким очень давно. Мы, тиллвег, племя леса, мар-ши, племя моря, альвы, остатки племени равнин, не рождены первыми. Даже если такое рассказывали некоторые наши умники, это не так. Мой народ появился чуть раньше Лисов и Амра здесь, но позже Болотных. Чешуистые родились раньше. А Квист тогда уже жил много сотен лет. И был куда больше.

– Ну, хорошо. – Освальд пожал плечами. – Пусть так, это понятно. Но сейчас мы вместе идем в старом лесу за некромантом, дуром прущем к его сердцу. Почему ты это делаешь? Что там, в сердце? Кое-что понял, но услышать твою правду куда лучше.

– Всему свое время. – Айну невесело улыбнулась. – Вы, люди, пока этого не поняли. Ваше тоже закончится и на вас будут коситься другие. Мы защищаем мир, вырастивший нас, от того, что давно умерло. Здесь оно не хочет уходить, лезет к настоящей теплу жизни, желает пожрать, растворить в себе, раскинуть свои пущи повсюду. А вместе с ними вернутся те, кто почему-то так и не сгнил за тысячу лет, цепляясь за остатки былой силы. Стагг, к чьему храму идет некромант, старее некоторых кусков янтаря на побережье. Он спит под зелеными плитами из мертвого камня, оплетенными цветами, превратившимися в пыль сотни лет назад повсюду, кроме Квиста.

– Стагг был богом Болотных, когда Болотные жили как люди. Потом их разум стал как у идиотов в городских лечебницах. Знаешь, которые ходят под себя и потом играют своим же дерьмом в мяч, орут, воют и считают, например, себя волками? Болотные ушли из жизни, став просто людоедами с далеких окраин, а потом остались только в Квисте. Как и куча странной живности, что нам не встретилась.

– Странно. – Освальд хмыкнул. – Комрад показывал трофеи, рассказывал о них. Птицы, выше человека, кошки с зубами, как ножи, дракон, оставивший след. А я встретил всего ничего.

– Их не так много, это во-первых.

– А во-вторых?

– Мой клан зашел в лес с моря, так, чтобы Квист это понял.

– Оттягивают зверей и прочих на себя?

– Верно, квестор.

– Я не квестор.

– Я знаю. Видела тебя в Вольных городах, давно. Ты не помолодел с того времени.

– Вот как. – Освальд усмехнулся. – Осталось только признаться Чиху и дождаться, что скажет он.

– Ему все равно. Лис живет сам по себе.

Освальд замолчал. Айна продолжила, тоже посидев сколько-то в тишине.

– Драконов здесь нет,полукровка с заставы погорячился. Есть звери, которые видели другое солнце и небо. Но их давно никто не встречал. Возможно, что последние все же ушли… и мне немного жаль. Среди них не осталось питающихся плотью, слишком много было нужно мяса и слишком маленькая стала дичь. Остались только питающиеся листьями, побегами и плодами. Оставались.

– Что нас ждет в храме Стагга?

– Бойня. – просто ответила Айна. – Если некромант…

– Тило Ноерми.

– Если Тило добрался туда сам, без помощи Амра, а так, скорее всего, и случилось, сейчас он готовится защищаться. Единственным способом, что умеет.

Вот оно как… С мертвецами, поднятыми из небытия, Освальд пока не сталкивался. Но верил. Нельзя верить своим глазам, видевшим Древнего в озерном городе, Сестру волков, подменыша троллей с ковеном Кабала и не верить в некроманта, умеющего поднимать павших.

– Да, ты правильно думаешь, – Айна усмехнулась, судя по чуть изменившемуся голосу, – что-то пошло не так, Амра ослушались воли Стагга и Тило сейчас никому не верит. А целой падали в Квисте достаточно, даже если кажется обратное. Он сильный маг, другой не прошел бы через границу Номеда и не добрался бы в Квист. Стагг знает это, тянет к себе, оплетает своей ложью, обещает несбыточное.

– Хочет занять его место?

– Думаю, да. – Айна выглянула в темноту, появившись в едва щаметной прорехе между ветвей. – Стагг Древний, и даже самые старые из моего племени не знают, откуда он взялся. Может быть, таких как он было много, может быть, пришел откуда-то дорогами. Не известными ни нам, ни вам.

– Хорошо. Я готов. – Освальд усмехнулся. – Готов всегда. Смешно, но так и есть.

– Почему ты здесь? – Тиллвег явно улыбнулась каким-то своим мыслям.

– Больше ничего не умею. Искать, находить, убивать… Иногда привозить живыми. Тило нужен мне живой.

– Ты уверен?

– Мое задание ясное.

– Плохо. – Айна вздохнула. – Ему не место в этом мире. Магия может быть разной, от ужасной и до необходимой. Но не искусство владеть мертвым телом, заставлять его делать немыслимое по своей воле. Я бы убила.

– Я бы тоже. Но у меня есть приказ.

– Хорошо, не повторяйся, я не глупая и хорошо слышу.

Освальд кивнул, не отвечая. Хотелось верить, что потом не возникнет проблем. Если Айна захочет убить малефика и будет на расстоянии, он ничего не сможет сделать. Так стрелять… так стрелять умеют далеко не многие из лучших лучников. Да и в ближнем бою, казалось ему почему-то, будет сложно помешать. Особенно только с рогатиной, топором и большим ножом. Без шпаги и даго Освальд все еще ощущал себя голым.

– Здесь есть луки. Хочешь взять завтра?

Луки? Освальд подумал, кивнул. Понял, что в темноте это глупо и открыл рот.

– Я увидела, что ты согласился.

Вот так вот, значит. Плохо…

– Я на твоей стороне, Освальд из старой Школы, – в голосе тиллвег скользнула усмешка, – мы с тобой не должны стать врагами. Нужен тебе некромант, так забери, я помогу тебе вывести его.

– Спасибо.

– Потом скажешь, человек. Иди спи, Освальд. Нам нужно отдохнуть, а рассвет скоро.

Разбудил его Чихъ, уже цеплявший на спину флягу, совершенно безропотно и привычно. Айна, появившись сверху, протянула Освальду колчан со стрелами и лук. Не такой, как у нее, но куда лучше любого, раньше оказывавшегося в руках охотника.

Идти пришлось аккуратно, свет тут расползался очень неохотно. И когда Освальду уже не нужно было щуриться, разглядывая что-то, чуть дальше маячившей впереди тиллвег, они вышли куда и стремились.

Освальд замер, понимая, что видит перед собой. Стоял, смотрел, и старался не отводить взгляда от такого же внимательного, только застывшего и холодного. На него, вся в зеленой плесени и побегах мха, смотрела каменная женщина, красивая, обнаженная и вооруженная длинным копьем. Со странно-опасным и не совсем человеческим лицом, лицом, также не похожим на тиллвег, застывшую чуть впереди.

А впереди, на холме, горбом поднимавшимся над лесом, виднелась странная и старая башня, увитая смертоцветом от фундамента и до остатков оплавившегося темного стекла вместо кровли. Идеально ровная треть половинки шара из стекла, колпаком накрывающего темную и полированно-блестящую блоками башню. Под ней, невысокий и негустой, рос подлесок. И даже отсюда Освальд заметил белое, тут и там, у самых корней.

– Костяной лес. – Айна обернулась к нему. – Храм Стагга за ним. Ты прошел с нами быстрее, чем кто-то другой из людей с Застав, помни это. Тебя станут допрашивать, подумай, что рассказать.

– Я порадуюсь. – Освальд кивнул в ответ. – Если меня запрут в подвале Огненной палаты для допроса, значит буду живым. И порадуюсь.

Айна не ответила.

Лес, очень скромный рядом с встреченными великанами Квиста, смотрел на них. Как хищник, знающий себе цену и выбирающий – как напасть, чтобы убить быстро и наверняка. Острые уколы чьих-то взглядов казались настоящими, проникающими под одежду, кольчугу, поддоспешник с рубахой. Пока осторожно, прощупывая и пытаясь найти верную слабину. Костяной лес не просто казался живым, попирающим останки пришедших раньше, нет. Он им и был.

Опасность Освальд научился ощущать давно. Интуитивно, по незаметным мелочам, по осязанию и опыту. Вот как сейчас, когда прыгающие под деревьями тени мешали, казалось бы, всмотреться, но он уже видел нужное, чувствовал, слышал. Обманчивая тишина манила, пыталась заставить сделать первые шаги, нырнуть под спокойные и мерно качающиеся листья, пройти без опаски и не озираясь…

– Морок. – Айна сжала его руку. – Ты попался, сам того не заметив.

Освальд покосился на нее, на Костяной лес. Тот стал ближе, сократив расстояние наполовину, заставив все же его, охотника за головами, сделать такие ненужные и самоубийственные шаги к нему.

Дед, стоящий прямо за спиной Освальда, сморкнулся, вздохнул, харкнул В общем, проявил всю свою суровую натуру во всей красе. Только цвет лица у него неожиданно стал заметно бледнее.

– Как пойдем к храму, манку? – Чихъ неожиданно нервничал, на глазах становясь незнакомым и удивительным трусящим Лисом. – Лес лесом, но там все холмы в костях, все вокруг старых развалин мертое, как?

Тиллвег кивнула на башню.

– Под землей. Там ход, ведущий к храму. Башню построили мои предки, охранявшие его.

Освальд, в душе порадовавшись этому варианту, пошел за Айной. Но остановился, оглядываясь, запоминая для чего-то, хотя вряд ли он сможет оказаться здесь еще раз.

Молочно-серое небо над их головами мягко перекатывалось разбухающими и сдувающимися тучами. Сыро, влажно, пахнет далеким неместным дождем, острым и щекочущим нос. Трава под ногами, длинная, с зубчиками по кромкам, оплетала сапоги, хваталась крепко, сразу не выдерешь, старалась не пустить дальше. Ветер шумел невысокими разлапистыми деревцами Костяного леса, шуршал широкими длинными листьями.

Белое и округлое, белое и вытянутое, белое и изогнутое. Немного желтизны, чуть черного, вкрапление буро-рыжего. Сотни и тысячи разваленных скелетов, лежавших на земле, вросших в тянущуюся вверх свежую поросль, насаженных на собственные копья, рогатины и совни. Ржавое железо сгнивших доспехов, клинков, топоров, гниль и труха от щитов, когда-то обтянутых кожей, оббитых металлом, блестевших блинами умбонов посередке, красующихся эмблемами, сейчас стертых временем и непогодой.

Красное и черное, оставшееся от легионеров Номеда, бросалось в глаза в самой глубине пущи. Блеска золота значков и знамени Освальд не заметил.

– Главные трофеи Болотные приносят в храм и оставляют там. Некоторые отдают союзникам, Амра. – Айна тронула его за локоть. – Пошли, нам нужно торопиться.

– Кровь. – Чихъ кивнул на несколько широких листьев, росших сразу над травой. – Недавняя, хотя и засохла.

– Да. – кивнула тиллвег. – Ему пришлось идти через Костяной лес, раненому. Наш ход недоступен Стаггу.

Освальд, двинувшись за ней, покосился в глубину зеленой смерти. Костяной лес ответил ответным отблеском в чьих-то больших нечеловеческих глазах, мягко ушедших в тень.

– Стражи, – Айна сделала быстрый станный знак пальцами, – проклятые и охраняющие Стагга веками, сменяя друг друга. Десять существ, решивших жить вечно и не понимающих, что на самом деле получат. Стагг может обмануть кого угодно даже сейчас.

Освальд непонимающе посмотрел на нее.

– Новые Стражи из тиллвег. – Айна скривила губы, стыдясь сказанного. – Девять изгнанных воинов и один знающий. Они убили охрану башни, решив выпустить Стагга, приведя ему жертву, сосуд для духа, нашего юношу. В погоню за ними отправились все кланы, даже мар-ши, бывшие рядом. Их остановили здесь, выкупив победу шестью десятками лучших воинов и знающих. Они не смогли открыть ход, запертый новым наговорным замком, пробились через родичей и ушли в Костяной лес, прося Стагга о милости и спасении. Он подарил им жизнь. Каждой и каждому, новую, длинную, в несколько столетий, если их не уничтожат. Башню восстановить мы не смогли.

– Ох, манку, ты просто сказочница, как бабка Фафхрд на рынке заставы. – Чихъ ухмыльнулся. – Быстрее, быстрее, а сама так и чешет языком, да красиво, да надувшись индюком.

Айна махнула на него рукой и быстро побежала по ступенькам, поросшим вездесущим мхом и вьюном-путаником.

Башня оказалась разрушенной почти полностью. Обвалившаяся наблюдательная площадка и галерея рассыпались грудой битого камня. Чудом сохранились спуск вниз и пара статуй, уже больше похожих на все пропадающее искусство народа Айны. Мужчина и женщина, браслеты, парные клинки, ожерелье и нагрудники с юбками из кожаных лент. Древние настолько, что через их почти живые глаза на Освальда глянуло время.

В незаметном чужому глазу углублении Айна отыскала два факела, мохнатых и пахнущих плесенью. Тиллвег прочитала какаую-то скороговорку и те занялись зеленоватым ярким огнем, почти не дыша горячим и наполняя воздух острым незнакомым запахом.

Дверь, ведущая в высокий широкий ход, оказалась одной из нескольких каменных палей, покрытых резьбой. В вычурных линиях и незнакомых сюжетах все же угадывались соплеменники тиллвег и сам Квист. Огромных бескрылых птиц с вытянутыми клювам Освальд узнал почти сразу.

– Гьюффель, – он показал на орнамент, плавной рамкой обтекающий кажую застывшую историю, – вы его, смотрю, любите.

– Мы его вывели. – Айна поглаживала узори неуловимо быстронажимала на невидимые выступы. – Как сторожа наших домов, постов и остального. Потом нам пришлось уйти.

Панель, украшенная великаном с улыбающейся маской на лице, беззвучно треснула пополам, открываясь вовнутрь. Дохнуло вырвавшимся застоявшимся воздухом, затхлостью, змеями и далекой водой.

– Приведет она нас на погибель, точно те грю, – заявил Чихъ, – эти манку все такие, все бы им людев заманивать и убивать.

– Ты старый ворчун, Лис, безнадежный и иногда кажущийся бесполезным. Ты уже второй день обзываешь меня, придумываешь какую-то дрянь для ушей нашего друга и ворчишь.

Чихъ не стал отвечать, засопел и пошел вперед, в темноту.

Двери за их спинами закрылись сами, стоило сделать несколько шагов. Темнота, разрываемая зеленым пламенем, недовольно ворчала жучиными лапками, дальней капелью и шорохами. Густая и душная, медленно наваливалась на незваных гостей, окутывала липкостью и не хотела пускать дальше.

Айна, идущая впереди, сбросила прицепвшуюся паутину. Подняла факел, тут же лизнувший плотные завеси серо-белого кружева, мгновенно занявшегося. Зеленая вспышка побежала вперед, вспыхивая редкими сильными искрами. Паутина прогорела порохом, оставив только едкий запах и тьму, страстно хотевшую вернуться.

По стене пробежала едва уловимая светящаяся нить. Моргнула, почти погаснув, но осталась, становясь ярче. Ломаной сеткой ломаной терракоты зеленые острые узоры разбрелись по стенам и потолку, не тронув лишь пол, выложенный гладкими плитами. Плитой…

Освальд присмотрелся к стене, не веря глазам. Лавовое стекло, обсидиан, привозили северяне-мореходы, продавали для ювелирных безделушек. Здесь же, неведомой силой, оплавилась в ровный ход земля. А узоры, разбегающиеся не повторяющимися завитками, оказались корнями деревьев.

– Манку все умеют ведовать. – Чихъ уважительно цокнул. – Я о таком только слышал, сподобился зрить. Спасибо, женщина.

Айна кивнула.

Идти стало куда как легче, злая темная пустота не давила, не пыталась душить страхом. Освальд шел, стараясь не отставать от прибавившей тиллвег. Чиху, как обычно, оказалось класть на флягу, перекочевавшую на его спину совершенно естественно.

– Скоро начнутся их погосты, – шепнул дед, – смотри, красавчик, со страху не наклади в штаны.

– Зал памяти, – Айна вздохнула, – но надо быть осторожнее, Лис прав. Предки давноне видели своих, могут не захотеть пропускать. Каждый и каждая боролись с лесом и Стаггом с первых до последних дней. Только Стагг смог переждать их всех.

Зеленые факелы мягко крались светом перед идущими. И никак не желали начинать гаснуть. Просто мерцали, пульсируя и едва уловимо пахнув, и все. Айна не останавливалась, даже начав идти быстрее.

Освальд, старательно косящийся по сторонам, выискивая спрятанную подлость, такой не замечал. Либо опасность впереди, в Зале памяти, либо ловушки тиллвег чуют свою, ведущую непримиримых сто лет назад врагов. Этот мир, казавшийся и без того старым, за несколько последних дней стал древнее, опаснее и неизвестнее.

Айна подняла руку, останавливая спутников. Сама шагнула вперед, ныряя под полукруглую арку, украшенную лиственным орнаментом. Опустилась на колено, глядя в пол.

Чихъ, подобравшись, сделал несколько шагов назад. Приложил палец к губам, бешено вращая глазами с Освальда на арку. Понятно, Лис что-то чувствует, что-то, невесомое и слышимое для дитя Квиста.

Айна встала, повернувшись к ним и успокаивающе кивнув. Их пропускают?

Да. Темнота отступила совсем, отпустила постоянно шарящие по людям пальцы, скрылась в тенях зала, куда они зашли. Здесь оказалось глубоко, как-то незаметно, но Айна увела их так далеко, что над головами, сковывая проросшие огромные корни, нарастали сталактиты. Здесь оказалось холодно, чего Освальд совершенно не ожидал. И память зала была ощутимой и настоящей.

Пятеро и четверо, с обеих сторон узкой дорожки, украшенной плитками цвета малахита и лиственной зелени. Накрытые глубокими капюшонами плащей, сухие, высокие, с длиннопалыми руками, сжимавшими кто боевое копье, кто лук, кто узкий топорик на длинном древке. Покрытые блестящей пленкой капающей воды, неживые, но и не мертвые. Взгляды застывшиз вождей кланов тиллвег покалывали ледяными иголками.

– Дальше их сила заканчивается. – Айна остановилась у выхода в продолжение хода. – Тут нужно вести себя очень тихо. Даже они не могут сказать, что ждет впереди.

Темный провал впереди не освещался такими уютными узорами-корнями. Даже сами факелы чуть затухли, давали только возможность видеть на расстояние руки. Пол стал неровнее, прорванный черными вздувшимися ребрами и позвонками. Из стен, оплетенные вездесущим вьюном, выпирали выпуклые огромные черепа. Драконы или нет, но они принадлежали им.

– Стагг любит красивые вещи, всех в лесу научил, – Чихъ с уважением покосился на ближайший, украшенный четырьмя огромными рогами и бывший в длину чуть длиннее деда, – старые, память о давнем…

– Отломи на память, – Айна остановилась, прислушиваясь, наложила стрелу, – впереди река.

Освальд не удивлялся. Здесь, в безумном мире Квиста, река под землей это просто река. Почему нет?

– Раньше тут был пост-переправа, – Айна потушила факел, – а сейчас будет хорошо, если остались лодки. Лодка.

Свет им не понадобился. Свод, укрывавший тоннель и реку, еле бегущую в нем, пестрел прорехами, забитыми листьями и сучьями. Но тонкие белые лучи пробивались вниз, не заставляя всматриваться изо всех сил.

Вода, черно-зеркальная, не текла быстро, не крутила мусор в водоворотах и почти не шумела. Она умирала, затянутая ряской, ощетинившаяся острым торчащей осокой и камышом. Зеленый мшистый ковер, лениво качавшийся на засыпающей воде, на глазах вспучился, надуваясь бугром, лопнул, выпустив смердящий запах.

– Болото. – Чихъ сплюнул. – А в болотах, манку, водятся змеи и лягвы с жабами. Мы с вами в самом черном месте леса… Интересно, головастики тут пьют кровь или сразу отрывают кусками?

– Нам нужна лодка. Лис, а ты болтаешь, – Айна опустилась у нескольких резных столбиков, почти полностью скрытых нанесенным илом, – время съело даже наши веревки.

– Вот, – Освальд прошел вперед, к нескольким бурым мохнатым кочкам, вблизи оказавшимся наростами мха, – я нашел нам лодку. И даже с веслами. Только очистить нужно. И проверить состояние. Держатся – держится, но нас трое, а лодка… кожаная?

– Выдержит, – Айна подошла к нему, – лодка тиллвег выдержит и пятерых. За работу.

– Ненавижу болота, лягушек, жаб, слизней, слизнежопок и ваще… – Чихъ явно не торопился помогать. – Ты, красавчик, мне ваще должен, я флягу за тебя таскаю, вот и работай давай.

– Слизнежопки ваше придумка, – Айна раскидывала мох и не смотрела на деда, – ими только детей пугать. А вот мочевые сомики – да, тут водятся. Смотри, не упади за борт, они сразу к тебе поплывут. Ты старый, стряхивай – не стряхивай, все равно запах есть.

– Тьфу на тебя, манку, – обиделся Чихъ, – скажешь тоже.

Тиллвег блеснула зубами, продолжая. Освальд выгребал мусор и липкие, парящие водоросли из самой лодчонки. Дело спорилось, верткое и пузатое суденышко приподнялось, показывая характер. Весла оказались легкими, целиком резаными из неизвестного дерева.

А вокруг, попритихнув после их появления, начала шуметь жизнь подземного потока. Булькая, перестукиваясь, стрекоча, басовито ухая и постоянно поплескивая. Пронесшаяся над головами стрекоза, в полруки длиной, заставила Чиха вздохнуть.

–Ядовитая, страсть просто, – дед кивнул ей вслед, – яркая, такие не прячутся.

– Стрекозы не бывают ядовитыми, – поделилась Айна, – она хитрая и обманывает.

– Ну да, – буркнул Чихъ, – поверю уж, чо. Красавчик, у тебя на сапоге, часом, не пиявка?

Освальд, глянув на голенище, только покачал головой. Пиявки ползать не должны. Особенно такие большие. Когда удалось отлепить тварь ножом и раздавить, брызнуло как заколотого кабанчика.

– Интересно, – Чихъ хехекнул, – а из кого ж она кровушку-то тянула тут, такая жирненькая… Я б штук десять на тебя наловил, а потом поджарил. Вкусно, красавчик, знаешь?

Освальд не ответил. Жареных пиявок пробовать доводилось и он не находил в них ничего хорошего. Хрусткие угольки, изнутри полные густой соленой крови. Так себе.

Лодка пошла через ряску ходко, ей как не мешало плотное и едва колышащееся покрывало, закрывавшее реку почти до середины. Туда Айна с охотником и гребли, выводя суденышко на чистую воду. Змеи тут водились, дед оказался прав. Большая, переливающаяся черным узором по малахитовой чешуе, проплыла мимо, чуть приняв в сторону.

– Нам нужен каменный пирс, – Айна сдунула волосы с лица, – его нельзя пропустить, даже если его полностью затянуло. Там наша цель.

И загребла сильнее. Освальд оглянулся, на всякий случай решив проверить – не заметила ли та что-то? И присоединился, вкладывая все имеющиеся силы. Оглядываться больше не хотелось.

Чихъ почуяд неладное чуть позже, внимательно рассматривая их двоих и мелькающие руки. Кашлянул, неожиданно поерзав на лавке, обернулся.

– Коркодил, не иначе. – дед посмотрел на мокрые спины спутников, машущих веслами как птицы крыльями. – Поднажали б, чтоль, а?

Они нажимали как могли, подгоняя лодчонку вперед. Преследователь вышел на узкий просвет чистой воды, разрезал ее темными шишками на спине. И совершенно не собирался останавливаться, желая добраться до вкусной человечины.

– Быстрее! – Айна, в первый раз по-настоящему злящаяся, блестела потом. – Быстрее!

Вода летела в стороны, за лодкой белел, вскипая от ярости людей, бурун. И такой же, только чуть шире, приближался к корме, где сидел совершенно вроде бы спокойный морщинистый дед Чихъ.

– Вправо! – Айна выпустила весло, выпрямилась, вытаскивая бесполезную стрелу.

Освальд ударил веслом за двоих, послав лодку вбок, стараясь верить тиллвег и ее чутью.

Вода вскипела, выпустив блестящее вытянутое рыло на короткой сильной шее. Пасть растягивалась на глазах, по-змеиному, блестя редкими, кривыми и длинными зубами.

Зверь промахнулся, ухнув в воду и окатив Чиха. А Айна успела выстрелить. И попасть.

Ящер, подскочив снова, заревел. Раскатисто и очень злобно, обещая кары и страшную смерть. Со стрелой, ушедшей в глаз наполовину, только так и остается. Чудищу повезло, мог бы и не всплыть.

Освальд греб, не надеясь, что тварь отстанет. Жратьтут хотя все, ящерица, с него длиной, не исключение. Бой с кривозубом крутился в голове, напоминал, как тяжело, если без привычки, свалить местного зверя. И на суше, не в воде или вязком иле, ближе к берегам речушки. Разъяренное чудовище, дерущееся в своей стихии, что может быть лучше…

Айна присоединилась, стараясь не оглядываться, все сильнее нажимая со своей стороны. Лодка, как сноровистая кобыленка, даже попрыгивала, рвалась вперед, слушаясь убегающих от смерти седоков. Вода, разлетавшаяся от ударов весел, мешалась с потом, ручьем бежавшим по лицам.

– Пирс! – закричал Чихъ. – Быстрее, безрукие, быстрее!

– За ним следи! – крикнула Айна. – Снова идет!

Шел. Блестящим узким хребтом резал воду, заметно ускоряясь и догоняя. Пирс – вот он, почти руку протяни… Но и тварь близко.

– Копье дай! – заорал Чихъ. – Оно тяжелее рогатины моей! Дай копье!

Освальд мотнул головой на недавнее приобретение. С чем ему, с луком некроманта теперь принуждать сдаваться?

– К берегу! – Айна оглянулась через плечо. – Сейчас…

Тварь ушла под воду. Блеснула кончиком короткого хвоста и скрылась.

– Вот гнида… – Чихъ вздохнул, раскорячившись на кривых ногах и растерянно водя головой по сторонам. – Щас вмажет.

Лодка подлетела в воздух, подброшенная ударом снизу. Рассыпались, разлетаясь лопнувшими бусами, люди и одна тиллвег. Освальд, успев лишь выхватить топор, с головой ушел в вонючую цветущую жижу. Вынырнул, фыркая и оглядываясь.

Ряска перед ним взорвалась, выпуская огромную пасть, летевшую прямо на него. И, тут же, мелькнуло древко копья, воткнувшегося глубоко внутрь, прямо к удивительно розовой глотке. Освальд рубанул, как смог, уходя вниз, почувствовал – зацепил. Топор рвануло из руки, если бы не ремешок, закрепленный вокруг запястья, утонуло бы оружие.

Его схватили за шкирку, потянув к берегу. Ноги нащупали скользкое неровное дно, Освальд оттолкнулся, стараясь отодвинуться от ревущего и бьющегося тела. Айна вытащила его на мох, затянувший валуны у пирса. Чихъ, кашляя, уже отполз дальше. Дед не потерял ничего, ни фляги за спиной, ни собственной рогатины.

– Лучше броска не видела, – Айна, тяжело вздыхая, выплевывала воду, – жалко, что Лисов больше нет. Кроме тебя.

– Оценила меня манку, надо ж… – протянул Чихъ. – Все теперь, не зазряшно жизнь прожил, помирать можно. Язык-то теперь у тя не отсохнет, златовласка?

– Все Лисы одинаковые.

– Эт да.

Ящер рычал и бился в воде. Древко не ломалось, скорее скрипели и хрустели зубы, бесполезно пытающиеся разгрызть дерево.

– Экая мерзопакостина, – протянул Чихъ, – а еще… а-а…

Он странно хекнул. Освальд обернулся, готовый бить и выбросил вперед топор, надеясь успеть. Густой сладкий смрад гниения, наполнявший подземную каверну, спрятал в себе врага. Дал ему… ей, подкрасться.

Топор не попал в цель, но заставил ее отпрыгнуть. Ее, невысокую женщину в черном и коже, ту самую, одевающуюся как портовая шлюха спутницу Тило. Староста деревни в заливе все сказал правильно. Даже здесь, в Квисте, кожа, кружева, ремни и пряжки, обтянутые шелком ляжки, темные губы и черные веки.

И когти, самые настоящие когти, не ногти, вылезшие из обрезанных перчаток.

Айна, откатившаяся в сторону, выстрелила снизу, умудрившись натянуть лук. Стрела вошла черной в горло, пробив насквозь. И все.

Чихъ, с трудом глотающий воздух и судорожно мотающий кровящую шею оторванным куском рубахи, отползал в сторону.

– Нежить! – Айна перекатилась, когда черная с места бросилась на нее. Совершенно безмолвно и совершенно дико тряся оперением стрелы.

Малефик, поднимающий мертвых, защищается от них бабой. Освальд не успел удивиться, добавив к топору нож и стараясь убрать мертвую от тиллвег. Получилось не так просто, черная плевала на собственную смерть и двигалась как большая кошка. Танец смерти у мертвой подземной реки старого леса, прячущего в себе храм забытого Древнего. Такого с ним точно не случалось.

«Моряк умер после ударов ее когтей», – вспомнилось, заставило вовремя отшатнуться. Черные и острые, они прорезали воздух перед лицом, едва разминувшись. Он ударил ножом, тяжелым и расширяющимся к концу лезвия, настоящим тесаком. Ударил не пытаясь поразить ее, пытаясь отбить удар второй руки. Она била снизу, все также молча, спокойно глядя застывшими глазами, кусками слюды блестевшими на мучнисто-сером лице.

Освальд отсек два пальца и зацепил третий. Заработал ногой в живот и отлетел, чуть не упав в воду. Внутри полыхныло огнем, тут же сменившись застывшими крючьями, расползающимися по кишкам как трещины на льду. Он вывернулся, сумев скользнуть по владно чавкающей слизи поверх камней. Пнул в колено, заставив пошатнуться и наклониться к нему.

Перевернулся, одновременно ударив топором, скрежетнувшим костью, входя в стопу. Металл вгрызся почти на половину острия, почти отрубив ступню к бесам. Она ударила правой, раскрыв ее как убойный костяной веер, что привозили с востока. Неуловимо, быстро и не обратив внимания на искалеченную ногу.

Освальд успел вскинуться, выбросить левую руку с ножом, вошедшим в кисть, как в масло. Клинок прорубил плоть, сломал кости, вышел наружу, скрипя уже у ее запястья. Черная рванулась всем телом вниз, ударив свободной рукой. Наверняка, видя беззащитного врага.

Айна оказалась рядом, хакнув, срубила оставшиеся пальца кривым коротким мечом-кинжалом. Толкнула черную бедром, сама чуть не улетев в реку. Но та все же завалилась, неуклюже падая у самого берега.

– Рогатина! – Айна, оттаскиваемая Освальдом, мотала головй на Чиха.

Вода ярилась, раскидываемая мертвячкой в черной коже, упорно лезущей к ним. Правая рука, заливаемая вязкой темной дрянью, вытекающей вместо крови, хрустела когтями по камню, подтескивая хозяйку все ближе. Тиллвег схватила лежащий топор и рубанула по пальцам, лежавшим на выступе, как на мясницкой колоде.

Черная закричала. Страшным срывающимся клекотом, рвущимся из не желающего еще раз умирать горла. Назад ей точно не выбраться, а в реке, текущей полудохлым студнем под толщей земли, корней и редких камней, найдутся охотники до падали.

Ряска позади черной взорвалась, выпуская брата-близнеца чудовища, желавшего пообедать тремя человечками. Взорвалась и тут же успокоилась, все дело заняло считанные мгновения. Удар, хруст под сомкнутыми длинными челюстями, блеск черной кожи в наростах, удар хвоста напоследок…

– Вот мы и добрались. – Айна выдохнула. – Лис, ты там как?

– Живой, – прохрипел Чихъ, – пока еще живой.

А Освальд вспомнил, еще раз, деревню рыбаков. И про парня, умершего через пару дней после схватки с черной, сейчас раздираемой на куски хозяином воды. Шагнул к деду, потянувшись к кое-как перемотанному горлу и столкнулся с его взглядом. Умным, все понимающим и грустным.

– Помоги, красавчик, – Чихъ сплюнул, – крепко меня подрала, сука. Не добралась до главной жилы, так, мясо с кровью. Доживу, сам понимаешь, да?

– Я могу… – Айна присела рядом, замолчала, глядя на кашу под руками охотника. – Могу, наверное, попробовать. Лис, я…

– Ай, ну тебя, манку! – Чихъ оскалился в ухмылке. – Еще заплачешь тут… Не жилец я, красавчик, ты же знаешь?

Освальд кивнул. Заражение началось прямо сейчас. Дико и страшно быстро, раскинув по крови деда свою отраву. Черно-лиловые сосуды, гонящие заразу в разные стороны, уже уловимый запах начавшей умирать плоти. Чихъ оказался обречен с первого же удара и, кто знает, не лучше бы было ему истечь кровью?

– Давай снимем флягу, – Айна взялась за ремни на плечах Чиха, – сейчас мы тебя поднимем.

Чихъ отпихнул ее.

– Я еще не сдох, манку, не зли меня!

Айна помогла ему встать. Чихъ прижимая повязку, долго отхаркивался, выплевывая кровь со слюной. Поднял свою рогатину, покрутил в руках и протянул Освальду:

– Держи, красавчик. Ты сейчас лучше справишься.

Тиллвег заглянула в проход, откуда пришла черная смерть. Поманила остальных и скрылась за свисающими бородами мха с лишайниками. Первой пошла в место, куда точнотак же вел огонек на игле «искателя», сумевшего выжить в Квисте.

Темная кишка, выложенная камнями, вела вперед. Светились сине-голубым пламенем уродливые наросты, прилепившиеся к стенам, бросая блеклые тени от идущих. Здесь не осталось ветвившихся корней, храм Стагга, стоящий в самом сердце леса, был рожден создателями в черных непроницаемых глыбах. Плиты, обтесанные строителями идеально ровно, превращались под ногами в сплошную гладь.

Впереди, потихоньку приближаясь, светился проем.

– Мы пришли. – Айна остановилась, смотря на него. – Не знаю, что там ждет. Будет сложно и страшно. Я пойду внутрь, тебе, охотник, можно уйти.

– Какой охотник? – кашлянул Чихъ. – Ты мне или этому, городскому выпендрежному красавчику?

– Ему.

– Тож мне, охотник… – Чихъ покосился на Освальда. – На бабенок тамошних если только.

Освальд, поправив ножи с топором, покосился на него. Ворчащий брюзга, ехидный старикан, последний из своего клана, идущий сейчас с ними по своей причине. Ему самому вопрос – идти внутрь или нет, казался ясным, как хорошая луна. Добраться в самое сердце Квиста и остановиться в паре шагов? Несерьезно.

Айна приложила палец к губам и почти заскользила над полом, осторожно приближаясь к месту, где все кончится… Так или иначе.

Освальд зашел последним, прикрывая спину заметно слабеющего Чиха, оглянулся на всякий случай. В проходе никого не оказалось, но чувство, такое же, как у Костяного леса, никуда не делось. Чьи-то внимательные глаза все видели. И всех.

Квист прятал в себя многое. Как сейчас, например, когда перед глазами, без всяких переходов через каморки с чуланами, живущие в большей части цервквей с храмами, возник огромный зал. Высокий, с двумя рядами колонн, изрезанных переплетенными змеями, пастями, глазами, перепончатыми крыльями и кричащими лицами. Длинный, залитый дневным тусклым светом, бившим через прорехи в округлом потолке, с саркофагами, неровно разместившимися в нем и с расставленными вдоль стен пожелтевшими черепами драконов. Ну или тех, кого считали за них долгие годы. Огромные глазницы, вытянутые морды, торчащие клинки зубов и рогов.

– Дошли?

Голос родился одновременно с хрустом из-за спины. Большая плита, покрытая такой же, как на колоннах, резьбой, мягко ушла вниз. Полностью закрыв выход в ход, приведший их сюда.

Вспыхнуло голубое ревущее пламя под длинной плитой алтаря, занялись, в ответ, старые закопченные жаровни, стоящий вдоль ступеней, ведущих к нему и убегающие в темноту у входа.

– Так должно быть? – Освальд не смотрел на Айну, застывшую со стрелой на тетиве.

Та кивнула.

– Здесь храм Стагга. В нем нет места хитростям, иначе Стагг уничтожит пройдоху сразу.

– Могла бы сказать.

– Тебя обвели вокруг пальца, охотник?

Тило вышел из-за колонны. Оперся на нее, привалившись плечом.

Высокий, худой, с длинными светлыми волосами и выбритыми висками. Бледный и уставший, явно больной и сутулящийся. Совершенно не выглядящий тем, кто поднимает и повелевает мервыми. Длинная кожаная куртка висела на нем мешком, как будто тот разом похудел. Белая дорогая сорочка, видневшаяся из-под нее, давно перестала быть белой.

Покрытая разводами грязи, следами от травы и засохшей кровью, обильно пролитой не так давно.

– Кто только не хотел меня поймать. – Малефик сел, не удержавшись на ногах. – Баба-альв, старый дикарь и удачливый пограничник добрались последними, опоздав. Эй, красотка, стреляй, чего ты ждешь?

Тиллвег усмехнулась, повернулась к алтарю, где, прямо за ним, густо колыхался мрак.

– Стагг, мы пришли бросить вызов твоему воину!

Тьма загустела, набухла густым комком, разрезанным голубыми молниями. Те били плетьми во все стороны, шипя и стреляя искрами, метались, разбегаясь странной паутиной. А та сложилась в лицо. Странное и совершенно не человеческое лицо, смотревшее на всех четверых с явной насмешкой. Оно подмигнуло и рассыпалось, разлетаясь тухнущими синими углями.

Айна выстрелила. Тило наклонил голову, шевельнул пальцами, складывая в фигуру и стрела истлела, осыпавшись прахом и ржой на середине полета. Следующую ей не дал выпустить Освальд, подбив локоть. Наконечник звякнул о колонны также яростно, как тиллвег взглянула на охотника.

– Эти храбрые лесные альвы, – Тило достал из-за сины флягу и отхлебнул. – Любят пользоваться слабостью старины Стагга к кровавым зрелищам. Древний обожает выпущенные кишки и грудины, смотрящие вскрытыми ребрами и требухой. Как только он с таким отношением к жизни смог протянуть так долго…

Тяжелый хохот прокатился по храму, отражаясь от стен.

– О чем и говорил. – Тило мешкал, не вставая, тянул время. – Наверное, придется охотнику идти и убивать меня. Или брать в плен, человек сложной судьбы и работы? Я еще удивился, увидев тебя. Обычно люди добираются только до Костяного леса, а ты оказался хитрее. Я слышал о легавых, спрятанных в кармане наместника. Что случится, зовут вас, убийц. Позволю предположить – тебе приказано привести меня живым?

Освальд не тратил времени на разговоры, да и, подождав, понял – Стагг не станет вмешиваться сейчас.

– Больше не стреляй, – попросил он Айну, – ты обещала.

– Не-не-не, – Тило встал, сложив пальцы странным узлом, а Освальда, с хрустом проломив пол, ухватили несколько черных рук. – Обожди-обожди, ведь трое против одного… ай-ай, нечестно. Вы убили мою Анне, пусть та и зацепила вашего дикаря. Ты скоро помрешь, знаешь?

– Я еще тебе глотку-то перегрызу, жопотрах! – Чихъ сплюнул.

Он сидел на полу, привалившись, совсем как сам Тило, к колонне. Бледнел, потел и хрипло дышал. Рана воспалилась, мешая глотать воздух, но Чихъ не хотел сдаваться.

– Ох уж мне эти стереотипы суровых лесных мужиков о горожанах. Да я родился и вырос в таком же глухом углу, как этот. – Тило смахнул пот. – Жаль, так же плохо как ты, не смогут умереть эти ваши Амра. Пытались устроить гадание, представляете, на моих собственных кишках… идиоты. Даже успели меня немного продырявить.

Он развел полы куртки. Его сорочку раскроили под ребрами, разорвали почти до самого низа. Голубой свет погладил вспученый свежий шрам, идущий до самого паха и Освальд вздохнул. Драка обещала быть очень серьезной.

– Но они все умерли. Потому что некромантия дает больше, чем берет. – Тило свистнул. – А вот теперь подеремся, потешим Древнего, прежде, чем он отдаст мне свои секреты и силу.

Хохот прокатился по храму еще раз, полный самого настоящего сарказма. Стагг явно веселился над полумертвым малефиком, думавшим, что он сам пришел сюда. Но почему-то Освальду не верилось в глупость человека, одним щелчком пальцев освободившего его от хватки мертвых, спавших под камнями.

Кого он позвал?!

– А я-то думал, что видел в своей сраной жизни все… – Чихъ ругнулся, сглотнув и пытаясь встать. – Страх-то какой!

Рассекаемая голубым светом темнота, убегавшая ко входу, зашевелилась. Лопнула, выпуская низкое, серое и длинное, тело. Огромного кота, с клыками, торчавшими ниже челюстей, как две сабли. И мертвого, если судить по правому боку, где, желтея и хрустя, двигались ничем не прикрытые ребра.

Освальд только покачал головой. Убивать мертвых странных кошек ему еще не приходилось. И пробовать вот так, с одной рогатиной и топором, ему не хотелось. Только выбора не оставалось.

– Мой друг очень хорош, – Тило разминал пальцы, – очень. Правда, тиллвег? Ты же знаешь ночносмерть Квиста, ты встречала таких? Он любил убивать детей леса при жизни и еще больше любит в посмертии. Но одних Амра, решивших покуситься на меня! На меня! Этих ублюдков ему недостаточно, хе… Ему подавай лесную девку посерьезнее. Убей!

Зверь шел неторопливо, как хвастаясь собственной силой. Мертвой, но явно ощутимой, делавшей движения зверя жесткими, без плавности и очень опасными. Не убирая когти, костяно стукающие и скрипящие на камне, серая смерть неумолимо двигалась к ним.

– Возьми Тило, – Айна быстро запалила стрелу на голубом огне ближайшей жаровни, – подберись к нему! Сделай нужное!

Стрела, оставляя светящийся след, воткнулась коту над плечом, уйдя в дохлое мясо почти полностью. Треснули, вспыхнув, грязные волоски. Кот, почти сломав шею, повернул туда голову, мелькнул черным языком, слизывая пламя.

Айна, сглотнув, метнулась в сторону. Зверь кинулся за ней.

– Ты остался один, наемник. – Тило усмехнулся. – Твой дикарь куда-то пропал.

Чихъ ушел, растворился в темноте. Бывает, Освальду не привыкать быть один на один с врагом. Пусть и не с таким.

Тило ухмыльнулся, сжав пальцы в кулаки, видимо окутавшиеся голубоватым мерцанием. Потянул на себя, как тянут сеть с рыбой, с вздувшимися жилами на лбу и крупными каплями пота. Освальд уже понял, приметил прямоугольники на полу и в стенах, выложенные по краям светлыми камнями. Храм был погостом, где когда-то в вечный сон уходили важные покойники.

Малефик не мог заставить двигаться кости, или мог, но как только что-то руки, схватившие охотника. Отвратительно, мерзко, но не очень опасно. Останки, лишившиеся плоти, почти не могли быть опасными. Почти.

Гробницы в стенах храмах разлетались, громко хлопая разрывающимися крышками. Белые облака каменной крошки растекались вокруг некроманта, окутывая его как туман. А из них, свистя от скорости, в Освальда летели останки упокоившихся в храмме Стагга. Руки, ноги, ребра, черепа, почти целые скелеты и даже зубы, превращенные волей Тило в снаряды.

Освальду пришлось нелегко, уклоняясь, катаясь по плитам и даже отступая, он добрался до алтаря. По дикой и странно-красивой резьбе градом застучали попадания черных от старости костей, разлетаюшихся в прах, но порой скалывающих куски зеленоватого пористого камня.

– Шлюха! – вдруг заревел Тило и град прекратился.

Освальд волчком выкатился из-за жертвенника, даже спустя столетия воняющего смертью и пролитой кровью, скользнул за боковые колонны и побежал к малефику.

Зверь, глухо рокоча внутри мертвой плоти, гонялся за Айной, уже начавшей уставать. Кот утомиться не мог, но и не мог поспорить скоростью с тиллвег. Пока не мог. Айна петляла между колоннами, перепрыгивала с черепа на череп, оставляя мертвую тварь с носом. Чиха Освальд не заметил. Зато увидел, как Айна смогла перехитрить малефика, посчитавшего себя почти победителем.

Распустившись серым цветком оперения, из его ноги дрожала стрела. Тиллвег, уворачиваясь от костяного града и убегая от оживленной саблезубой кошки, смогла сделать выстрел. Проникла через свистевшие в полете останки, не дала Тило уничтожить стрелу в полете. И поплатилась.

Нога Айны соскользнула с одного из рогов драконьей головы, где та замерла на миг, целясь. Женщина упала нехорошо, боком ударившись о торчавшее сломанным зубом надгробье. Вскрикнула, откатываясь и не давая коту зацепить ее.

Освальд примерился метнуть рогатину в Тило, надеясь убить сразу двух: хозяина и зверя. Думать о доставке малефика живым… стало глупо. Он опочти сделал задуманное, когда заметил блеснувший в его сторону темный глаз некроманта. За спиной, хрустко лопнув, разлетелась очередная плита, ударив между лопаток обломков и бросив на саркофаг из жадеита, почти вросший в пол.

Прижатая к голове рука не помогла, лишь хрустнула, ломаясь. Освальд зашипел, тряся головой, где вдруг лихо отплясывали черти. Замутило, рванулось наружу все съеденное и он упал опять, лицом в собственную блевотину.

Вставай!

Освальд шарил левой рукой, пытался нащупать опору, чтобы встать, опершись и не свалившись снова.

Вставай!

Айна закричала. Испуганно, кутаясь в свой страх, как в саван.

Вставай!

Пальцы нащупали древко, схватили, подтягивая к себе. Освальд встал на колено, сломанной рукой вытер лицо. Больно? Боль проходит, жизнь проходит, дело остается. Человек, поднимающий мертвых, должен умереть сам.

Вставай!

Стагг получал свое, начавшееся так глупо и превратившееся в праздник боли, ужаса и смерти. Заваленный осколками костей храм – малая цена за такой удовольствие. Голубые жаровни моргали, дрожали, начинали выстреливать столбами жидкого пламени, разлетавшегося каплями, дрожавшего лужами на плитах с колоннами. Утробный смех перекатывался камнями, такими же тяжелыми, как надгробия, разбиваемые силой малефика.

Вставай!

Айна успела лишь закатиться внутрь черепа, скинувшего с себя наездницу-тиллвег. Желто-серая кость трещала под лапами мертвого кота. Летели стружка и крошево из-под черных когтей, пористое нутро мертвой головы открывалось все больше, поддаваясь яростному напору оживленного, рвущегося к жертве.

– Убей! – Тило, сломав стрелу, ковылял к ним. – Убей ее!

Отлетел большой кусок челюсти. Мертвый кот, рыкнув рванулся внутрь, с хрустом втянувшись на половину. Ребра, торчавшие из голого бока, сломались выгнулись наружу, не пуская дальше. Айна, подтянувшись на руках, вскрикнула, выпала наружу через глазницу. Упала, громко застонав.

Кот, тупо рвущийся за ней, влез внутрь черепа почти полностью. Серая кожа, связки, грудина, натянулись, выбрасывая куски ссохшейся плоти. Чудовищу, тупому и сильному, осталось просто выбраться и добраться до тиллвег.

Чихъ упал на череп сверху. С крохотной галерейки, прячущейся в тени второго этажа. Упал, держа в зубах запаленный трут, а в руках два болта, как-то выхваченных у Освальда. Болты проткнули твари глаза, брызнувшие слизью.

Дед откатился в сторону, стараясь не остаться внутри черепа. Скинул флягу, сковырнув печать с горла, обливая кота жидким огнем. Встал, чтобы отпрыгнуть в сторону и вытащил трут. Свистнув,ему в спину врезались несколько костей. Чавкнули, хрустнули, входя в человека. Чихъ, изумленно поворачиваясь, упал. На кота.

– Нет! – крикнул Тило.

Огонь не ответил. Занялся сразу, могуче загудев и превращая в два огненных шара мертвую тварь, поднятую малефиком и старого следопыта клана Лиса.

Освальд, шатаясь, выпрямился, перехватывая рогатину Чиха посередке. Ноги тряслись, но он встал.

Тило оказался рядом со съежившейся от боли, плюющейся кровью тиллвег. Наклонился, вытащив из-за спины черный клинок, изъеденный временем. Освальд метнул рогатину.

Она вошла точно между его лопаток, пробив насквозь, разорвав и выбросив наружу половину сердца. Тило каркнул, падая и выпустив нож. Заскреб пальцами, не собираясь умирать и пытаясь уползти подальше.

Храм затих. Ровно на удар сердца. Взревел, бурля яростью неупокоенной души хозяина, потянулся к Тило голубым пламенем, на глазах превращаюшимся в тугие полупрозрачные щупальца. Настоящий хозяин мертвых, Древний по имени Стагг, торопился вернуть жизнь в тело некроманта, не успевшего стать его вместилищем из-за собственной глупости существа, считавшего себя богом.

Айна успела первой. Крича от боли, двигаясь ломаными рывками, тиллвег дотянулась до черного клинка, схватила и ударила, наполовину отрубив голову. Ударила еще раз, хрустя ломающимися позвонками. И еще, отделив голову, бешено ворочающую глазами, от тела.

Освальд успел дохромать к ней, несколькораз упав. Взял голову за волосы и бросил в не успокаивающееся пламя, пожравшее тварь Тило и Чиха. Туда же улетело сердце некроманта. Храм вокруг завыл, задрожал, пойдя трещинами от гнева Стагга. Темнота, вдруг ставшая плотной и живой, накатила со всех сторон, охватывая душащей пеленой человека и тиллвег, прижавшихся друг к другу.

Мир почернел, съеживаясь вокруг них, стягивая тугие змеиные петли. И, звонко хрустнув лопнувшим хрусталем, разорвался.

– Мы пришли. – Айна, накинув капюшон, показала на Зеленую заставу, видневшуюсю промеж кустов. – Я иду с тобой, Освальд. Увидеть своего родственника и поговорить с ним. Потом, думаю, мы с тобой отправимся к наместнику. Руки не протухли?

Руки Тило, засыпанные крупной солью, пахнуть не хотели. Стукались деревяшками в мешке за спиной Освальда. И не воняли.

– Думаешь, тебе поверят? – он покосился на родственников тиллвег, вблизи заставы ставших совершенно незаметными. – Не стоило отправить к Комраду кого-то, ну…

– Ты же не знаешь, человек, сколько мне лет, верно?

– Не знаю.

– Я не молодая тиллвег и мое слово что-то, да значит. Думаю, Комраду-полукровке его будет достаточно, чтобы поверить. Стагг проснулся, ты это видел.

Освальд не ответил.

Он видел? Что довелось ощутить на себе, когда темнота накрыла их полностью, когда внутрь, скользко и пробираясь неземным холодом повсюду, потянулись шепчущие щупальца… Он даже не видел.

Стагг чуть не забрал его себе. Вместо некроманта Тило. И только клан Айны, пробившийся к ним через западные тропы Квиста, смогли их спасти. И похоронить в лесу Костей оставшееся от двух старейшин, пожертвовавших собой, прикрывая уходящий отряд. Наместник должен был все узнать. И Гриф тоже. Возможно, что Гриф был бы даже лучше.

Показать руки, стоя за стрелой, воткнувшейся им под ноги. Пройти через всю заставу, вдыхая запах свежего хлеба, каши, жарящегося мяса, коров, недавно проведенных к лугу. Простучать по ступеням лестницы, ведущим в дом Комрада.

Сидеть и молчать, когда тот спросит о Чихе. Все это ждало впереди.

– Его браслет.

Освальд достал черную полосу металлу, закопченную и кое-где треснувшую от огня.

Комрад смотрел на знак воинской доблести. На все, оставшееся от ворчуна-проводника.

– Ты не могла его спасти?

Весь разговор он даже не смотрел на тиллвег, а тут повернулся, уставившись тяжелым взглядом таких же, как у нее, чуть раскосых длинных глаз.

– Он спас меня. Мои ребра проткнули мои же легкие.

– Три дня назад? – уточнил капитан.

– Да. Мы сутки плавали в родниках у Золотой рощи, сутки беспамятства. Потому и смогли добраться сюда своими ногами.

Все верно. Освальд не верил себе, но для руки не требовалась даже повязка. Кости срослись, оставив только странную щекотку внутри. Сутки в горячей воде, пахнущей травяными настоями и чем-то пряным. Сутки беспорядочного стука сердца, жара и видений. Сутки, как заново родившие его.

– Сами отдадите.

Комрад встал, странно дернув лицом. Старался не смотреть на черный тусклый металл.

– Кому? – Освальд не понял.

– Пойдемте.

Идти пришлось недалеко, небольшой дом стоял сразу за тыном, окружавшим жилище Комрада. На скрип отворившейся калитки из дома выскочили две девчушки, обогнавшие невысокую и худенькую женщину. Следом, блестя на солнце рыжим золотом непослушных вихров и настороженно кося лисьми глазами, вышел подросток.

Женщина, все поняв сразу, вздохнула, желая что-то спросить, но…

– А где отец, капитан? – спросил подросток, глядя на вошедших подозрительно и знакомо.

И, еще более знакомо, сплюнул почти на сапог Освальда.

Караван

Блас…

Коршун сидел на старом, нагретом солнцем обломке скалы, притулившемся у края ущелья. Он чистил клюв, чиркая им по куску сланца, валявшегося неподалёку, иногда отрываясь и оглядываясь вокруг. Крылатый хищник был уже стар и опытен. Понимал, где можно ожидать добычи, а также то, что до времени лучше не подниматься в воздух. Люди, передвигающиеся на железных повозках, давно поняли, что и коршуны, и грифы, и другие стервятники всегда знают, где их ждут враги. И то же самое поняли воины Шадтаха, теперь постоянно их истребляющие. Поэтому он и не торопился взлетать, видя, как на горизонте появляется тёмная, относимая ветром в сторону, ленточка …

Диски тяжёлого «Сида», с лязгом проворачивали траки, толкая танк вперёд, вздымали тучи мелких камней и серой дорожной пылюги. Мерно гудел двигатель, скрытый под толстыми пластинами металлокерамической брони, и приводимый в действие золотым шаром апейрона. Ствол спаренной пушки нахмуренно рыскал по сторонам. Позади танка мерно нарастали шум и скрежет.

Широкие, с глубокими протекторами, покрышки, сделанные из натурального каучука Ост-Индии, рубили крошево дороги, самим временем вырезанной в скалах. Машины шли тяжело покачиваясь из стороны в сторону, плавно неся в себе груз и людей. Проходили вытянутые, с четырьмя ведущими мостами, бронетранспортёры «Науро» и приземистые, устойчивые грузовики «Таука», работающие на апейроне. С шумом и пыхтеньем, выпуская излишки пара, важно катили угольные старики-транспортники «Мулы». По обочине, впритирку к идущим машинам, сновали юркие трёхколёсные «Мальдонадо». Важно, ворочая по сторонам всеми своими восемью крупнокалиберными пулемётами, проплыла громада двухбашенной установки «Орильяна».

Караван армии Великой Испании, везущий груз драгоценной бериллиево-иридиевой руды, двигался по заданному маршруту, от шахт Куш, что в Лемуре, до порта Сан-Кристобаль, на границу Хинда и Му.

На броне одного из «Науро», вместе с пятёркой рядовых, сидел сержант, с нашивками командира отделения. Из-под низко надвинутого шлема выбивались светлые волосы, выдающие истинного идальго. Ведь только так можно узнать кастильцев, что смогли сохранить благородные светлые волосы и голубые глаза настоящих идальго во время гибельной волны нашествия мавров.

По боку машины, изрядно вытертая, чернела волчья голова и надпись «Los Lobos». А уж эту эмблему, печально известную в местных краях, могли догадаться намалевать только настоящие кастильцы, славившиеся бесшабашной лихостью. И их-то в составе штурмового полка хватало.

Серые запылённые машины рвали горячее марево, разрезали тяжелый воздух острыми носами. Солдаты, укутав лица тканью, уставшие, с красными глазами, крутили головами. Проводка караванов с рудой для добывания апейрона давно стала рутиной. Работой, пусть и очень опасной, страшной и кровавой, но работой. Сколько людей и машин остались здесь, на старой пыльной дороге? Точно десятки, явно сотни, и, кто знает, может и тысячи.

Империя нуждалась в энергии, и потому, снова и снова, из ворот форта Диас выходили длинные ленты машин, шедших к морю. Сто лиг, что в Европе проходятся за три дня, здесь могли растянуться на неделю. И если из вышедших в путь транспортов доходила половина, это считалось нормальной ценой. Хорошей для Лемура и Му, через земли, где им приходилось идти.

Сержант Блас де Мендоса, сидевший с бойцами своего отделения, смотрел вокруг. Сжимал опухшие веки, исхлестанные жаром местного ветра и мириадами песчинок. В последний (крайний же, крайний) его караван, куда как меньший, их зажимали три раза. Они прошли почти все. Всего один «Сид» и три транспорта остались на изгибе серпантина.

– Эй, Васкес, – Мендоса повернулся к пулемётчику, баюкавшему на сгибе руки дисковый пулемёт «Амадис», – а ну не спать, собака похотливая! Тебя кто заставлял перед самым выходом к putas бегать? А?!! Приедем – отправлю тебя к медикам в наряд, вместо отдыха. Будешь там… альтернативку служить. Сам знаешь, чего и куда таскать, да?

Штурмовики, прислушивавшиеся к распеканию сослуживца, дружно грохнули смехом. Васкес, высокий и плечистый астуриец, покраснел:

– Да ладно, сеньор сержант, что вы, в самом деле? Я ж не сплю. Так, вполглазка…

– Васкес!!!

– Молчу, сержант, молчу.

Блас покачал головой. Этого вечно сонного астурийца ему перевели с месяц назад. Единственное, что не позволяло немедленно выкинуть того к угольщикам, идущим с запасом топлива в караване, было умение Васкеса стрелять. Этого у него не отнять, стрелок от Бога.

Мендоса отвернулся от солдат, посмотрев на мерно пылящего в голове колонны «Сида». Многотонный великан с кажущейся ленивой грацией легко одолевал любые преграды, наплевав на пыль. Но вот уж кому он не стал бы завидовать, так это его экипажу.

Блас помнил, как жирно чадил такой же танк, подожжённый ифритом на переходе от Джихангира к Сан-Кристобалю. Чёртовы демоны… Да поможет каждому благочестивому католику святой Яго, покровитель конкистадоров, в их борьбе с исчадиями Князя тьмы.

Мендоса поправил подсумки, поблагодарив про себя оружейников из Толедо и Рура. И пускай сделанное в земле алеманов оружие – дело рук подземных карликов. Они-то хотя бы не являются врагами рода человеческого. Именно их патроны с серебром, снаряжённые в магазины, били его по левому бедру. В своё время его, как и всех других новобранцев, наставники заставляли доводить до автоматизма перезарядку. Как это помогло потом здесь:

Против людей – правая сторона, сталь и свинец. Патроны с красными головками.

Против демонов – левая, серебро и ртуть. Патроны с крестом на чёрных головках.

А ведь спать хотелось и ему. Неудержимо клонило в сон, наваливалась тяжёлая усталость. Блас почти не вылезал из конвоев несколько последних месяцев. Он очень устал. Но отказаться идти в составе охранения каравана? Такая мысль даже не приходила в голову. Которую, тем не менее, всё ощутимее клонило вниз. Хотелось откинуться на башню и закрыть глаза. Совсем на чуть-чуть. Сомкнуть пыльные тяжелые ресницы и забыться. Но нельзя, потому что…

…. Пикировал, заходя от солнца и сбивая прицел наводчикам уцелевшей башни «Орильяны», серый в крапинку дракон, плюющийся сгустками кислоты. Рвались шары с бурлящим зелёным содержимым, летевшие откуда-то из-за холмов, рвались и заливали всё вокруг лавиной живых, копошащихся жирных червей. А те вгрызались своими жадными ртами во всё живое, что находилось рядом. Из всех щелей на машины лился поток огня и свинца, сметая всех не успевших укрыться. И подбирались всё ближе воины Шадтаха, не жалевшие ни себя, ни врагов, в своём стремлении уничтожить их. И вот совсем рядом с Бласом, вынырнув из-за горевшего грузовика, выскочила сгорбленная длиннорукая фигура, вооружённая шестопёром и кривым горским ножом. А у него заклинило затвор «Койота»…

Мендоса очнулся от воспоминаний, тряхнув головой и положив руку на роговую рукоять любимого ножа с кривым клинком. Трофей, дааа. Ох, и не зря же он взял из дома ещё дедовскую тяжёлую шпагу, тогда в первый раз спасшую ему жизнь.

– Сеньор сержант?! – бискаец Хоанес похлопал его по плечу, прикрытому бронещитком, с изображением креста Господня поверх ало-жёлтого геральдического щитка, – Сейчас поворот на подъём будет. Приготовиться нужно, больно уж тихо идём. Не к добру.

– Хоанес, отставить! Думай, что треплешь своим болтливым помелом. – прикрикнул Блас и повернулся к бойцам – Эй, кабальерос, смотрим бодрее! Ну-ка!

Хотя, как это не было бы неприятно, но Мендоса понимал, что бискаец прав. Караван прошёл уже треть пути, но никто даже не попытался их атаковать. А это… Ну, никак не было похоже на местных. Пропустить караван – да шайтан упаси, ни за что.

Он поправил ремень своего штурмового, двадцатизарядного «Койота», и, устроившись удобнее, достал из поясной сумки желтоватый листок бумаги.

«Здраствуй дядя Блас, это тибе пишет твой племяник Игнасио. У нас всё хорошо. Вчера бабушкина кошка, Лючита, родила пять котятков. Они маленькие и полосатые. Только один чёрненький. К нам приходил старый Педро, и сказал, что этого бегимота нужно утопить, потомушта он колдофской, и придёт падре Адриан и назовёт бабушку ведьмой и анафемой. И чего это Педро кота назвал бегимотом? А потом бабушка Анита налила ему из своей бутылки, которую она прячет в шкафу и думаит что никто не знает, а папа знаит и пастаяна туда лазиет. Педро выпил и ушёл. Бабушка хотела утопить котёнка, но я заплакал и папа ей не разрешил. Потом бабушка Анита ругалась и плакала. Говорила, что еслибы не ты, дядя Блас, давнобы быть нам всем в Саламанке за то чем папа занимаеца. И ещё бабушка молилась вечером за тебя и просила святой Яго спаси и защити равно как пресвятая и непорочная девабогородица. Дядя Блас, а ты привезёшь мне такую свистульку, какую ты привёз в прошлый раз, а то…»

Сержант кастилец 7-го штурмового «волчьего» полка Блас де Мендоса, ветеран взятия Джихангира и копей Куш, моргнул, сгоняя слезу. Он уже год не был дома. Не видел семью: маму, сестру, зятя и маленького шестилетнего племянника. И всё чаще думал про них по ночам, когда смотрел в высокие и яркие звёзды, горевшие в небе Лемура.

Гарсиа, длинный и тощий солдат, бывший снайпером отделения, удивлённо покосился на командира. «Пыль, наверное, – подумалось ему, – что бы Блас да … Нет, точно показалось». Положил штуцер «Кондор» на колени и отвернулся, приглядываясь к приближающимся скалам, нависающим над серпантином дороги.

Блас, которого мерно покачивало, когда «Науро» переезжал очередную кочку, опять вспоминал, возвращаясь назад. В оставленные семь лет назад юность, семью, любовь и родину:

…Ласковое и мягкое солнце, заливающее благодатную землю Испании своим золотистым теплом. Зелёные холмы виноградников, оливковых рощ, окружающих маленькие городки с белыми домиками, утопающими в садах. Жёлтые квадраты полей, засаженных пшеницей, из которой потом выпекают самый вкусный хлеб в мире. Бирюзовый простор моря, виднеющийся на горизонте, усыпанный белыми треугольниками парусов рыбацких лодок. Звонкие трели жаворонков, кувыркающихся в потоках лёгкого южного ветра, гоняющего по голубому небосклону белые хлопья облаков.

…Аннабель, его прекрасная Аннабель. Стройная, с узенькой талией, с открытыми полосками кофейной загорелой кожи на руках и плечах. Вся в вихре иссиня-чёрной бури вьющихся волос, перехваченных алой лентой. Бегущая в лёгком белом платьице навстречу ему, когда Блас возвращался домой после перегона стад. Как тогда верилось в то, что всё будет хорошо. И Бласу казалось, что совсем ещё немного, и он уйдёт из родительского дома, и скоро у них будет свой, пускай и небольшой домик. А потом Аннабель будет качать в колыбели маленького мальчишку или девчонку, то и без разницы. Но… Отец, потомок разорившихся идальго, умер неожиданно, не расплатившись с долгами. Весь скот продали для их погашения. А ему, чтобы помочь матери в содержании дома и семьи, пришлось наняться на службу в армию.

Аннабель… Аннабель прождала его год. Потом вышла за Диего, сына управляющего маслобойней. А ещё через десять месяцев скончалась в родильной горячке, так и не сумев родить ребёнка. С тех пор Блас де Мендоса был на родине всего два раза.

Лязгнув гусеницами и подняв клубы пыли, громада «Сида» начала разворачиваться на последнем повороте перед серпантином. Колонна медленно втягивалась за ним, кренясь и поскрипывая корпусами.

– А ну варежки захлопнули, канальи!!! – Мендоса повернулся к соседнему «Науро», на котором сидели оставшиеся бойцы отделения. – По сторонам смотрим, mildiables!

Караван успел проехать не более пол-лиги, когда дрогнула земля.

Отступление в сторону – I

– Итак, сеньоры, приступим. – Высокий, черноволосый и чернобородый мужчина в прекрасно пошитом из малинового бархата длинном мундире с золотым шитьем, откинулся на спинку кресла, – Я буду краток. Вы все знаете о необходимости скорейшей отправки в метрополию ещё нескольких кораблей с рудой. Впереди война за Западные Индии. Империи требуется как можно больше апейрона. Значит, должно увеличить нормы выработки и количество караванов. Насколько мы готовы к этому?

Сидевшие за столом генерал-губернатора провинций Му и Лемур дона Кристобаля де Эспиноза-и-Вилья, приглашённые должностные лица задумались. Вопрос был далеко не прост.

– Гххм… Ваше превосходительство, нда… если вы не против… то, – пожилой мужчина с одутловатым и болезненным лицом, одетый в коричневую униформу Рудничной конторы, покашливая, начал говорить, – э-э-э… я бы мог….

– Сеньор Мехия!!! – Громыхнул губернатор, ранее командовавший пехотной дивизией, и, при случае, любивший всем напоминать про это. Всеми возможными способами. – Что вы мнётесь, как монах-цистернианец перед блудной девкой?! Говорите быстрее!

– Два парохода класса «Левиафан» уже готовы…. Бункеры забиты полностью…

– Почему не отправляем?! – Лицо дона Кристобаля начало покрываться красными гневными пятнами. – Я вас спрашиваю, Мехия!!! Не засиделись ли вы на своём месте, а?!

Санчо-Мария Мехия вжал голову в покатые плечи, напомнив сидящему напротив него капитану Эмилио де Сория, командовавшему портом Сан-Кристобаль, большую морскую черепаху. Смешное и одновременно жалкое зрелище. Но все те доходы, которые Гарсия имел через конторщика, заставляли его вступиться. Он кашлянул, призывая внимание губернатора.

– Что, сеньор Сория?

– Дон Кристобаль, сеньор Мехия не так уж и виноват. Сухогруз «Колон», прибывший в порт в первый раз, смог вместить в себя намного меньше сырья, чем предполагалось. Судовые документы оформлены неверно. Либо подделаны, что куда вероятнее. Фрахт до Сан-Кристобаля весьма выгоден, судовладельцы запросто могли пойти на подлог. А выяснилось это только утром.

– Та-а-к… – протянул губернатор, – надеюсь, капитан уже наказан? А почему про это я узнаю только сейчас, сеньоры? Напомнить кому-то про то, что из копей Куша к нам вышел караван?

– Да, ваше превосходительство, – командир гарнизона колонель Родригес кивнул головой, – конечно. Я привёл в состояние готовности все возможные резервы. Хотел просить вас о разрешении использовать «Стрекозы». По моим данным вероятность нападения на караван весьма значительна. При этом силы, брошенные на него Шадтахом, очень сильны. Я очень опасаюсь за их судьбу.

– Нет, колонель, – дон Кристобаль хрустнул суставами пальцев, – не разрешаю. Слишком дорого они нам обойдутся, в том случае, если их собьют. Приготовьте оба «Кортеса» и несколько танков. И да поможет им Бог и пресвятая Матерь Христова выполнить свой долг.

Гвидон

Когда Джавад, маг земли, ударил по скалам своим давно подготовленным заклинанием, воины Шадтаха уже заняли позиции. Они ждали только команды, чтобы кинуться на гяуров, топтавших священную землю.

«Железноголовые» кяфиры, как всегда надеялись на свои машины. Они ехали уже не так самонадеянно, как в самом Начале. Тогда потрошить их было просто удовольствием. Сейчас они всегда настороже и готовы к нападениям. Но это никогда не пугало товарищей Гвидона. Неверные должны быть изгнаны с земли Лемур любой ценой.

Гвидон ещё помнил то время, когда здесь ими и не пахло. Он, долгоживущий молох, хорошо знал, что об их появлении Старейшин предупреждали заранее. С запада приходили разведчики, бывавшие там под видом купцов, возившее всё то, что так хотелось видеть знатным испанцам: ковры, драгоценности, чеканку, экзотических рабов и рабынь.

Они предупреждали о безграничной жадности Империи, раскинувшейся на западе. О том, что Ей не хватает своих металлов, своих земель и своих рек. Купцы говорили про то, что люди испанского языка давно забыли о том, как можно жить без машин. Они палили у себя костры, на которых сжигали помнивших про Искусство. Несли впереди себя знак Распятого, которому поклонялись сами, и заставляли поклоняться всех остальных. Гвидон не хотел такой судьбы себя и своим детям. И когда в Хинде высадились первые кяфиры, он сразу пошёл им навстречу. Но те оказались сделанными не из самана.

Несколько лет войны, позора, гнева, эйфории кратких побед и мрака неумолимо длившегося отступления. Империя шла вперёд, давя непокорных также легко, как гусеницы её тяжёлых «Сидов» и монстроподобных «Кортесов» перемалывали высушенные солнцем кости храбрецов на полях битв. Она шла вперёд, настойчиво стремясь к своей цели – копям Куша.

И лишь когда там выросли башни фортов и отвалы из переработанной пустой породы, то только тогда Старейшины поняли, что ошибались. Но теперь они уже не могли послать ни мор, ни железную саранчу, ни огонь. Потому что Империя взяла некогда свободные земли Лемура и Му, где жили их же соплеменники. Тогда Старейшины удалились в горные святилища и там покончили с собой.

«Старые, выжившие из ума дурни… – единственное, что мог думать про них Гвидон, – Слабаки, бросившие всех, и выбравшие самый простой способ. Если бы не Шадтах… Шадтах, поднявший всех, кто свободен, против пришельцев»

Теперь гяуры регулярно тащились по нескольким путям, ведшим к морю, чтобы доставить такой драгоценный для них груз. Глупые люди, забывшие о многом. Ведь для того, чтобы двигаться как ветер, не обязателен какой-то камень, из которого можно получить то, что заставляет их железки бегать самостоятельно. Они сами отсекли о себе свою же память, которая могла бы подсказать, как это сделать, не ковыряясь в рудных глубинах. Ну и шайтан с ними, так-то их проще резать на этих горных высотах.

Гвидон лежал, прижавшись щекой к воронёному стволу пятизарядной старой «Инфанты». О-о-о, их оружие, жалкое, бесчестное, низкое… и прекрасное оружие гяуров. Вот то единственное, что помешало Вольным сбросить их в море, из-за которого они пришли. И то неизвестно, смогли бы испанцы делать такое прекрасное оружие, если бы не тонгоры, которые некогда пошли с ними на сделку. Но воины Шадтаха давно поняли, что оружие врага всегда можно повернуть против него, и теперь, уходя от разбитых машин кяфиров, всегда забирали с собой их снаряжение. И всё равно патронов им не хватало.

Ифриты, молохи, песчаные гульи и ваартаки, геенны и мардуки, кочевники-баадуры и горцы-тушпуны, вжавшиеся лицами в каменную крошку ждали своего часа, лёжа под палящим солнцем. Вот хвост колонны испанцев завернул на второй поворот…

Маг земли Джавад встал, раскинул руки и нараспев произнёс несколько фраз.

И тогда земля содрогнулась.

Рухнувшие скалы рассекли колонну машин на три неравные части. С бронетранспортёров горохом посыпались солдаты, понимающие, что их ждёт дальше. Скрежеща бамперами, задевая друг друга, угольные грузовики пытались развернуться на оставшемся узком пятачке горной дороги. Рывками дергались из стороны в сторону, стремясь в сторону небольшого прохода, оставшегося на дороге и ведущего вниз. Грохнули спаренные пушки переднего танка, послав две воющие смерти к обломкам скал. Часто заколотили пулемётами башни «Орильяны», разнося в пыль камни, отбрасывая назад тех, кто попал под веер их разлетающихся стальных шершней.

Абак, молодой и горячий ифрит, не выдержал первым. Увидев одного из горцев, отлетевшего в сторону и не вставшего после прямого попадания, взревел, рванувшись в сторону врагов. Прыгнув с разбега и влетев в середину колонны, ифрит подпалил одну из трёхколесных машин, пытавшихся остановить его. Потом, мгновенно развернувшись, мазнул огнём по огрызавшемуся «Науро». С него не успели спрыгнуть трое солдат спускавших крупнокалиберный «Грендель», вспыхнули орущими факелами, мгновенно полыхнув от магии Абака.

Из облака пыли и песка вынырнул острый нос следующего сухопутного броненосца, плевавшегося огнём башенного ствола. И ифрит споткнулся, удивлённо глядя на грудь, покрывшуюся сеткой маленьких кратеров, из которых медленно, но верно, вытекала его огненная кровь, смешанная с жидким серебром. Абак смог простоять ещё несколько длинных и растянутых мгновений, а потом, прижав руки к мощным пластинам груди, с по-детски растерянным и обиженным выражением на лице, тяжело рухнул на землю.

Хотя в пылу завязавшегося боя этого уже практически никто не заметил, кроме радостного завопившего в тесной башне «Науро» Хуана Наварро, скосившего огненного демона. Вот только радовался он достаточно рано и зря.

Синяя стрела, бьющая во все стороны жгутами молний, выпущенная из сделанного свободными тонгорами Востока арбалета, вошла прямо встык между броневыми пластинами машины и её башней. Броневик выгнулся горбом, застыл на несколько секунд, и, брызнув раскалённым металлом, взорвался. Огненный фонтан от разорвавшихся боеприпасов и энергии «Наконечника Ал-Ракшаса», прилетевшего со стороны скал, взметнул вверх башню вместе с Хуаном Наварро, мечтавшим привезти матери жемчужное хиндское ожерелье.

Гвидон, лежа на гребне над куском дороги, где пыталась пробиться вперёд часть колонны, ведомая «Сидом», терпеливо и спокойно стрелял из своей «Инфанты». Прицеливался, стрелял, передёргивал затвор и, прижавшись щекой к прикладу, вновь расчётливо посылал пулю за пулей. Он ещё ни разу не промахнулся, когда понял, что патроны закончились.

«Ну, что же, – пришла нечаянная мысль, – пятнадцать новых зарубок за каждого кяфира – это хорошая цена». Гвидон привстал и, наметив жертву, крепкого малого без шлема, рванул вперёд, пластаясь над землёй в отчаянных прыжках над камнями.

Большая часть отряда воинов Шадтаха, также успевшая отстрелять имевшийся боезапас, с упоением, завывая и рыча, уже летела вниз, пуская в ход своё привычное оружие:

Уже умирали, сталкиваясь в отчаянных поединках коренастые, покрытые костяными пластинам ваартаки, рубившие людей острыми наростами на предплечьях. И падали в прах и пыль штурмовики-«волки», отчаянно поливающие их от бедра из автоматов.

Размахивая зазубренным кривым мечом и истошно вопя, баадур Оойлох столкнулся со снайпером Гарсией, успевшим парировать первый удар винтовкой. Сбитый сильным ударом кочевника, каталонец успел откатиться в сторону и выхватить из ножен бритвенно острый фальчион, купленный в лавке оружейника в Джихангире.

Выпад! Отход! Нырок в сторону! Удар! И вот, схватившись руками за набухающий пурпуром длинный и глубокий разрез на животе, юный наездник заваливается в сторону, глядя перед собой остекленевшими глазами. Не видя ничего, кроме моря степного ковыля, в которое его несёт верный четвероногий соловый друг.

Гарсия, вытерев со вспотевшего лица карминного цвета капли, уже шёл вперед, перешагнув через тело умирающего дикаря. Вперёд, и только вперёд, туда, где мелькала светловолосая голова Бласа, и слышалась его отборная брань, густо осыпаемая на врагов. Но снайпер не успел заметить мелькнувшую в дыму тень, и упал, щедро полив жестокую землю брызгающими алыми струйками из того, что осталось от горла, порванного чёрными серпами когтей гульи, подкравшейся сзади. Старый солдат летел в глубокую темноту, мягко убаюкивающую его песнями бабушки, когда-то давно качавшей его в колыбели.

Молох Грелон, взметнувшись на длинный нос «Тауки» восторженно заревел, потрясая чёрным копьём с полуметровым гранёным наконечником, украшенным тремя головами, прикрепленными к оскепищу за волосы. Громада, в полтора человеческих роста, обтянутая ячеистой сетью двойной кольчуги, быстро и неуловимо метнулась в схватку, заставив тяжёлый грузовик жалобно скрипнуть, прогибаясь под её весом. Грелон, спрыгнув вниз, с размаха воткнул копьё в грудь всхлипнувшего испанца, и, откинув лохматую голову назад, издал торжествующий вой.

Тяжелый трубный голос молоха прокатился над караваном. Заставил одних заорать, заулюлюкать, кинувшись в бой еще сильнее, стараясь убивать и убивать ненавистных людей. Заставил других, вжимая головы в плечи, бороться за свою жизнь еще сильнее, стараясь не дать некрещенным ублюдкам забрать их души в Ад. Люди против созданий Дьявола, жители Древнего мира против порождений когда-то не тронутой слабой цивилизации. На огрызке земли, оставшейся от мрачной и великой истории планеты.

Его прервал Блас, всадивший в него оставшийся магазин из левого подсумка. Мендоса знал, как тяжело расставались с жизнью эти великаны, цепляясь за неё любыми способами. Громады, казавшиеся такими неповоротливыми и самые быстрые из всех, кого он знал. И именно поэтому Блас не пожалел последних патронов, помеченных крестом. Молох, взревев, упал, разжав громадную кисть. Со стуком покатилось копьё, окуная в пыль головы каких-то ребят, когда-то не сумевших уйти от своей судьбы. Грелон лежал, тихо всхрипывая, и, пуская кровавые, лопающиеся пузыри пены на чёрных губах. Он не видел, как Мендоса подошёл к нему, и, одним ударом шпаги отсёк большую, с копной смоляных волос, голову. Его ждала впереди Магра, та, что ушла в бою, когда первые испанцы только высаживались в Хинде.

Бой уже давно перерос в ту стадию, когда ясно: весь караван не прорвется. Гвидон, заскочив на громадный валун, сброшенный магом, внимательно оглядывался. Он пытался понять, сколько машин и людей удалось задержать.

Впереди, в просвет между сброшенных скал, уходила голова колонны. «Сид», так и не подбитый двумя оставшимися ифритами, стальной грудью пробил дорогу себе и ещё пятёрке машин. Стальной великан ревел, расчищая дорогу и раскидывая в сторону камни с землей. Танк уходил вперед, прорываясь и давай уйти другим, стремившимся выжить не меньше своего экипажа.

Авангард каравана, торопливо пятился вниз, пытаясь скатиться как можно дальше, огрызаясь пулемётами оставшейся башни «Орильяны». Юркие «Мальдонадо», уже успевшие отвезти вниз, на равнину, первую партию раненых, торопливо возвращались, треща пулемётами, закреплёнными в люльках.

«Хороший счёт, – молох поводил по сторонам ушастой головой, оценивая горевшие машины, – не меньше десятка грузовиков. А сколько гяуров, хех».

И тут его настиг голос собрата, павшего на землю. Гвидон резко выпрямился, всматриваясь в дым. Он увидел, сквозь пыль и дым, и ясную боль утраты, и накатившую яростную злобу. Гвидон увидел блеск клинка, стальным росчерком лишившего его одного из последних братьев. Молох заревел, чувствуя, как вновь уходит из мира его неотделимая часть, его живое и молодое пламя, впитанное памятью молохов, древних сыновей этого несчастного мира, умирающего под свист стали со свинцом, в вони сгоравшего пороха и льющейся крови.

Блас торопливо отходил, увлекая за собой оставшихся бойцов, спотыкавшихся о валяющиеся под ногами тела. Васкес, заменивший свой, давно перегревшийся «Амадис» на такой же, кем-то брошенный, прикрывал группу, умело отсекая наступавших демонов. Мендоса понимал: единственный шанс прорваться только в том, чтобы добраться до прорвавшегося авангарда каравана. И этот шанс они должны использовать. В какой-то момент ему уже показалось, что они выбрались, когда сзади, проминая капот «Тауки», взметнулся вверх расплывшийся в прыжке силуэт молоха.

Васкес коротко хрюкнул, заваливаясь набок и зажимая разрубленное до позвоночника горло. А перед Бласом выросла махина разъярённого Гвидона, крутившего в правой руке молнию своего ятагана.

Они сошлись в клубах чёрного дыма. Испанец, боровшийся за то, чтобы его земляки могли плыть за океан, и, молох, коренной житель Лемура, бившийся за свободу родины.

Клинки заскрежетали, столкнувшись, когда рядом, рванув землю, разорвалось рубчатое яйцо гранаты.

Отступление в сторону – II

Яркое полуденное солнце настойчиво стучалось в сверкающие стёкла больших дворцовых окон. Пыталось попасть туда, за задвинутые, тяжёлые портьеры, но у него это не получалось. Но оно не обиделось, а отправилось дальше гулять по Мадриду, щедро осыпая брусчатые улицы имперской столицы золотом своих лучей.

Резиденция величайших из всех земных монархов была лабиринтом коридоров и переходов. В их путанице прятался небольшой, затенённый и прохладный кабинет. В нём сейчас находились четверо мужчин, сидевших вокруг небольшого деревянного стола, покрытого алой, с золотым шитьём, тканью. Слышалось тихое тиканье напольных часов, стоящих в углу. Изредка лениво колыхался от небольшого сквозняка флаг «Grande Espanol», висящий за спиной мужчины в мундире арагонских мушкетёров.

Его величества императора Филиппа VI Бурбона, а также короля Галльского, маркграфа Алеманского, герцога Неаполитанского, Сицилийского, Корсиканского и прочая, и прочая…

Дон Филипп изволил гневаться. Сидевшие с ним за одним столом верховный канцлер Мигель де Буйоль, главный инквизитор империи Франсиско де Ла Круз и генералиссимус Хуан Карлос де Эскобар – изволили напряжённо молчать, дабы не раздражать самодержца ещё больше. Планы операции «Морской Змей» летели к чертям собачьим, и никому не хотелось брать на себя ответственность перед монархом. Теперь все пережидали полёт молний, разбрасываемых самодержцем во все стороны:

– И каким образом идёт подготовка к экспедиции в Западные Индии, сеньоры умники? Почему до сих пор не готовы транспорты для перевозки дополнительных сил инфантерии? Хуан, я вас спрашиваю! – Император раздражённо потрепал себя за холёную, благоухающую ароматными маслами бородку. – На карту поставлено много, господа мои хорошие! Если не получится сейчас, то следующей попытки может и не быть. Понимаете? Ну, есть что сказать в своё оправдание?!!

– Экселенс, позвольте мне, – Канцлер раскрыл толстую папку в переплёте из жёлтого сафьяна, лежавшую перед ним, достал несколько листов тонкой веленевой бумаги, – На сегодняшний день большинство судов готовы к отправке. Проблема заключается только в поставке дополнительных запасов апейрона. Без них нам придётся отправлять в Индии не три полноценные танковые дивизии, а только две. Правильно я понимаю, сеньор Эскобар?

– Так точно, сеньор канцлер. – Военный попытался встать. Остановленный движением руки императора, он сел, поведя мишурой эполетов, и продолжил. – Если мы не дождёмся судов из Хинда и начнём отправку сейчас, то вместо трёхсот «Сидов» туда отправятся лишь двести. Потому как апейрона не хватает.

– Да, экселенс, – канцлер утверждающе кивнул головой,– к сожалению, дон Хуан прав. Без создания нескольких баз с соответствующими складами, операция гарантированно потерпит крах. Конечно, мы можем отправить и старые, угольные машины, но…. Из них только «Росинанты» смогут представить из себя серьёзную угрозу для инсургентов Боливара. Тем более что районы, в которых угли соответствуют стандартам необходимым для топок машин, также находятся под их контролем.

Император пальцами пробарабанил по столу марш гвардейского полка тяжелой кавалерии. Подвинул поставец с серебряным столовым прибором и небольшой батареей бутылок. Налил себе красного, терпко пахнущего андалузского, и жестом предложил угоститься присутствующим. Все трое сидевших, незаметно переглянулись и мысленно перекрестились, шепнув кто молитву Святому Яго, кто что-то ещё. Военный торопливо набулькал себе полный стакан и осушил его разом, смахнув капли с воинственно топорщащихся, напомаженных стрелок густых усов.

Буря успокоилась. Казнь отсрочилась. Дон Филипп решил, пусть и пока, не наказывать никого из них, включая формально не подчиняющегося ему инквизитора. Совет продолжался. Инквизитор, тихим и вкрадчивым иезуитским шепотком, продолжил слова канцлера:

– Ваше христианнейшее величество, кроме плохих новостей, так или иначе связанных с Индиями, есть и хорошие, – он улыбнулся одними краешками тонких губ, – и весьма.

– Ваше преосвященство, – император, шевеля крыльями породистого носа, терпеливо уставился в острые глаза монаха, – не тяните, o Dios! К чему такие театральные эффекты?! Говорите экстрактно и по делу. Наверняка у вас есть что-то, что не докладывают даже в мой генеральный штаб? А?!

– Вы как всегда правы и проницательны, экселенс. У нас, смиренных служителей матери нашей Церкви, – иезуит молитвенно сложил ладони, – есть свои пути, недоступные вашим воякам. Но естественно, что мы всегда будем полностью делиться тем, что на них собирают наши братья с вами, помазанником Божиим на грешной земле. И не надувайтесь так, дон Хуан, а то лопнете. От гордыни, а ведь она есть смертный грех. Вы же не еретик?

– Падре, – дон Филипп откинулся на спинку кресла и отрывисто хохотнул, – да говорите вы уже, право слово! Хватит кота тянуть за…э-э-э…за хвост.

– Как скажете, ваше величество. Итак, мой собрат, смиренный отец Карвахаль, призванный служить глазами и ушами Святой Церкви в землях Западных Индий сообщает о хорошей находке. Там, в одной из пустынь, где сейчас потомки взбунтовавшихся некогда саксов пытаются создать плодородные края, найдены залежи земляного масла. Образцы, которые храбрый служитель Христа смог передать нам, доказывают, что октановые числа, получаемые в результате его перегонки, могут дать нам топливо. И таковое, при грамотном использовании, сможет заменить, конечно, не полностью, а частично, энергию апейрона. При этом затраты, которые будут уходить на это – несравненно меньше переработки руды. И это не так опасно.

– Хорошая новость… – Император довольно улыбнулся, – нет бы, взять, и сразу начать с этого. Итак, сеньоры, через какое время мы будем готовы?

– Полтора месяца, ваше величество, – канцлер внимательно пробежался по строкам отчёта, лежавшего перед ним на столе, – и при этом мы вполне спокойно отправляем эскадры через Великую Атлантику. Последние суда из Хинда, должны будут прибыть как раз за две недели до планируемого выхода нашего флота. По полученной телеграфом «молнии» из Сан-Кристобаля – корабли вышли.

– Чудесно. Кстати, как там, в Лемуре, сеньор Эскобар?

Генералиссимус нахмурил кустистые брови:

– Ваше императорское величество, по ошибке портового руководства был сделан запрос на дополнительную партию руды с копей, – Эскобар, сглотнув слюну, продолжил. – Караван, шедший в порт, попал в грамотно организованную засаду. Около половины груза и почти треть личного состава погибли. По имеющимся данным, около пятидесяти человек попали в плен к шадтаххитам. Большая часть – «Кастильские волки». Экселенс, нельзя ли, из спецфондов….

– Нет! – Императорский кулак грохнул о столешницу, – Мы не выкупаем наших пленных, сеньор Эскобар, вы разве этого не помните?! Попали в плен, не покончили с собой – значит….

Дон Филипп некоторое время просидел, смотря прямо перед собой и не замечая собеседников. Потом, дёрнув шеей в тугом воротнике мундира, продолжил:

– Виновных наказать. Часть – в самом Сан-Кристобале. Прилюдно, на площади. Желательно, чтобы это были кто-то из тех, кто занимал серьёзные посты. Если солдаты будут возвращаться из плена…. Сначала пропустите через «доильню», пока не вытянете всё. И не возмущайся, Хуан! – Монарх, вскочив с кресла, навис над военным – Да, я знаю, что они все герои. Но можешь ли ты гарантировать, что вместо простого кастильца, бискайца, каталонца, арагонца, астурийца или баска, да кого угодно, домой не вернётся оборотень из Лемура?! Мы все знаем, на что способны эти дьяволы, до которых мы ещё не дотянулись и не взяли за глотку!

– Да, ваше величество, слушаюсь.

Хуан Карлос де Эскобар, некогда командовавший войсками Империи, первыми высадившимися на белые пески пляжей Хинда, и прошедший со своими парнями по пескам до самого сердца Лемура, уставился на флаг, висевший за его императором, и замолчал, шепча про себя слова самой простой молитвы, известной каждому солдату:

«Отец небесный, дай мне и братьям моим сил и твёрдости для того, чтобы умереть достойно и мужественно…»

Блас

Рывками, продираясь через пульсирующие тоннели накатывающей боли, Блас медленно приходил в себя. Через сомкнутые веки толкался яркий красный свет. По какой-то причине его качало вверх-вниз, как будто он плыл в лодке. Поняв в какой-то момент, что нужно открыть глаза, каталонец наконец-то заставил себя это сделать.

Над ним плыла синяя опрокинутая гигантская чаша небосклона. Ни облачка. Только недостижимая лазурная глубина. Прекрасная и завораживающая. И лишь большой коршун, кругами летевший на небольшой высоте, нарушал её безупречную гармоничность.

Коршун?!!

Блас рванулся вперёд. Вспышка боли и яркие круги в глазах. Стук затылка о дерево под головой. И снова темнота, в которую он нырнул от острых зубов, вцепившихся в левое колено.

Когда в следующий раз Блас пришёл в себя, уже смеркалось. Косматое лемурийское солнце лениво скатывалось за горизонт. Впереди наплывали незнакомые, голубеющие в закатном свете вершины гор.

Осторожно опираясь на руки и помня о боли в прошлый раз, Блас попытался приподняться. Не получилось. Кастилец упрямо сжал зубы и попробовал ещё….

С третьего раза у него получилось. Сбегающие по лицу капельки пота и краснота в глазах ясно дали понять, что с ним что-то очень нехорошее. Блас увидел какую-то мешковатую рванину, прикрывающую его ниже пояса и откинул её в сторону….

Несколько минут он тупо смотрел на своё колено, чувствуя, как внутри всё холодеет и сжимается. Такого не должно было случиться, ни за что, никогда преникогда. Он должен был умереть ещё там, во взрыве, который смутно помнил. Или потом, от потери крови и болевого шока. Но уж точно Блас не должен был сейчас сидеть и рассматривать те лохмотья, в которые превратилось левое колено и часть бедра. Такого просто не могло быть!!!

Не могло, но было. Блас де Мендоса, обедневший идальго из такой далёкой сейчас Испании, сидел на какой-то странной телеге, под небом Лемура и понимал только одно:

Он – калека. На. Всю. Оставшуюся. Жизнь. И жить не хотелось.

Возница, явно из каких-то местных, никак не отозвался на все вопросы Мендосы, то ли не понимая его, то ли притворяясь, что не понимает. Блас, сумев подтянуться к высокому борту, увидел сзади много таких же, сработанных из всего подряд рыдванов. И повсюду – лемурийцы, лемурийцы, лемурийцы, как с оружием, так и без него. Очередное потрясение воспринялось уже спокойнее, погружаясь в необъяснимую бездну безразличия. Плен….

Справа заворочалась какая-то непонятная куча тряпья. Заворочалась и заворчала.

Когда из неё вынырнула взъерошенная, ушастая и заросшая буйной растительностью голова одного из местных демонов, Блас только спокойно покосился на него.

Бородач, которого должно было называть молохом, покосился на него жёлтым, с узким зрачком, глазом и что-то прохрипел.

– Чего? – Мендоса скорчил непонимающую рожу. – А?

– Ты убил моего брата, – на испанском, вполне понятном Бласу, буркнул демон, – одного из последних. Понимаешь, кяфир?

– А ты убил моего солдата, демон. И что?

Молох заворочался, шипя сквозь зубы…

«Э, да он также как я ранен, причём серьёзно, – понял кастилец, – Ведь граната, или что там было, разорвалась рядом и с ним…».

И протянул молоху руку, помогая тому приподняться.

Демон, ворча, вырос над ним всей своей громадой. Сейчас стало заметно – взрыв не пожалел и его. Вся правая сторона тела и часть лица были покрыты запёкшейся коркой крови.

– Есть вода? – Молох вопросительно посмотрел на Бласа, – Так…. Сейчас исправим.

Медина вздрогнул, когда молох что-то проревел, обращаясь к вознице. Но этот рёв произвёл на того мгновенное действие. Через несколько секунд Блас уже наслаждался тепловатой водой из тугого бурдюка, протянутого лемурийцем. Только сейчас он понял – как же ему хотелось пить. Madre de Dio, как же рвало глотку сухими резкими крючьями, как пересохло не просто горло, нет-нет. Но слава святому Яго, ощущение впившихся рёбер напильника, что так чётко почувствовалось недавно, пропало.

Блас передал бурдюк демону, немедленно опрокинувшему его горло куда-то в густые заросли на лице. Или всё-таки на морде?!

Напившись, и смахнув остатки воды со своей роскошной бороды, молох опять повернулся к Мендосе:

– Откуда ты, гяур?

– Я каталонец, демон.

Молох оскалился, показав Бласу великолепные клыки цвета старой слоновьей кости:

– Почему ты называешь демоном, кяфир?!

– А из-за чего ты называешь меня неверным, молох?

Демон хрюкнул, удивлённо посмотрев на Мендосу:

– Как ещё мне называть того, кто забыл истинную веру, а, испанец?

– Что? О чём ты говоришь? О какой вере ты говоришь?!

– Действительно, – молох немного помолчал, пялясь на Бласа своими жёлтыми буркалами, – И о чём сейчас с тобой говорить? Ладно, испанец, меня зовут Гвидон.

Блас пожал плечами:

– Я Блас де Мендоса, сержант «Кастильских волков». Говорит о чём-нибудь, Гвидон?

– Говорит, – молох ещё раз сверкнул клычищами, – ещё как говорит… Тебе не страшно, волчонок? Ты не боишься того, что ждёт тебя впереди?

– А чего мне бояться? Чего-то страшнее того, что есть сейчас? Не смейся надо мной, Гвидон. И без того тошно.

– Ну-ну…. Посмотрим, что ты скажешь позже…. И мы ещё поговорим о вере. О твоей и о моей. Но потом. А пока готовься каталонец. Впереди тебя ждёт боль….

Горы впереди приближались, становясь всё больше. Блас откинулся назад, ощущая спиной неровно сбитые доски, и постарался не думать ни о чём, не загадывая и не ожидая от судьбы большего, чем она на самом деле сможет дать.

– Ну что, Блас, как твоя нога? – Незаметно подошедший к каталонцу сзади хирург-шаграт Вирго неторопливо вытирал свои сильные руки куском полотна, – Как новенькая, а?!

Блас покосился на довольно улыбавшегося демона (а впрочем, демона ли) и ничего не сказал. Вместо этого – просто подошёл к привязанному к коновязи жеребцу прискакавшего в обед Гвидона. И одним прыжком оказался в седле.

– Мендоса! – со стороны госпиталя раздался негодующий крик рыжеволосой ведьмы-целительницы, – Ты что там творишь?! У тебя сосуды ещё не готовы к таким нагрузкам!!!

Возмущённая Ормалин недоумённо покосилась на громко захохотавшего шаграта, который, размахивая зажатой в правой руке дымящейся трубкой и помахивая полотенцем в левой, торопливо зашагал куда-нибудь подальше от неё.

Негодование рыжей колдуньи по поводу «плохого» поведения выздоравливающих, давно ставшей притчей во языцех, могло отпугнуть не только обычно невозмутимого Вирго.

Но Блас его не боялся. Он понимал: Ормалин переживает за каждого из них, вытащенных «с того света» с помощью давно забытой повсюду магии. Боится увидеть неудачу и потерять веру в себя. Поэтому, немедленно после её появления, он спрыгнул с коня и, виновато улыбаясь, пошёл к ней навстречу. Нога действительно была как новенькая. Блас остановился перед ведьмой:

– Спасибо, Ормалин. Не знаю, как мне теперь жить со всем этим. И я больше не вернусь в Лемур. Слишком много довелось узнать… Правда, совсем не знаю, что делать дальше.

Рыжеволосая колдунья внимательно посмотрела на него своими изумрудными глазами:

– Живи, Блас, просто живи….

Отступление в сторону – III

На одной из кривых улочек портового Кадиса стоял дом, старый, помнящий ещё времена мавров и Реконкисты, сонно глядящий зашторенным глазами окон второго этажа.

Улочка тоже была старой, доживающей свой век в полном развале. Большая часть домов, когда-то красивых, где нужно – выкрашенных в яркие цвета, а где полагается – выложенных камнем, давно обветшала. Старики, коротающие свой век там, где когда-то они весело гуляли на своих свадьбах, отмечали рождение детей и внуков, теперь мало интересовались происходящим на их улице.

Увеселительных заведений на ней не было. Магазинов и лавок – тоже. Ну, если не считать бакалейную лавку Маурисьо. Матросня с кораблей забредала сюда редко, также как и стражи правопорядка. Скучная была улочка.

Большой рыжий кот, сидевший на заборе возле дома и выкусывающий блох, дёрнул ушами, поднимая голову. К дому кто-то шёл. Кто-то, от чьего приближения кошачья шерсть встала дыбом. Усатый разбойник напрягся и зашипел, увидев три приближающихся фигуры. Одна, та, что посередине, сгорбившаяся и пришаркивающая, полностью скрытая свободным плащом, заставляла кота злиться. Когда они подошли совсем близко – кот одним прыжком перескочил на ствол яблони и дёрнул в глубину заброшенного сада.

Скрипнула добротная, ещё не пришедшая в негодность, дубовая дверь, оббитая железом. На улице не было ни души, и никто не слышал этого тонкого, пронзительного скрипа.

Внутри дом оказался ещё хуже, чем снаружи. Растрескавшийся паркет на полах, засохшие прутики цветов в глиняных кадках, протертые ступени лестницы, стен, давно ставшие непонятного цвета, и пыль.

Пыль лежала повсюду. Цепочка из трёх следов, пересекая большую гостиную, протянулась к задним комнатам, где из-под одной из дверей выбивалась полоска света.

Вошедших уже ждали: двое монахов-доминиканцев в рясах, выдававших в них старших братьев и военный в форме адмирала королевского морского флота.

Плащ небрежно лег на спинку стула. Казавшаяся низкой и сутулой тень, отбрасываемая на стену, выгнулась, на глазах становясь всё выше и прямее.

– Ну, здравствуйте, уважаемые, – высокий и тонкий силуэт опустился в кресло, услужливо подставленное одним из его спутников, – вот и свиделись. Да живёт дело Шадтаха. Или как?

– А вот это мы ещё посмотрим. – Пророкотал один из монахов, оглядывая жадным взглядом лицо сидящего перед ним создания. Посмотреть было на что.

Тёмно-жёлтая кожа туго обтягивала высокие скулы и гладкий, без морщин лоб. Вытянутые к краешкам, острые, миндалевидные глаза светились изнутри непонятными переливами голубоватых искр. Светло-пепельные волосы, заплетённые во множество косичек, спадали на узкие плечи. Тонкие губы изгибались в усмешке, которую доминиканца так и тянуло назвать дьявольской. Альпов в континентальной Европе не видели уже очень давно, и даже доминиканец, служивший Инквизиции, столкнулся с ним в первый раз.

– Ну да, – Альп усмехнулся, показав мелкие, нечеловеческие зубы, – посмотрим. Ну, как идут наши дела? В последнее время Инквизиция чересчур взялась за наши анклавы в Алемании, Хунгарешти и княжестве Романском. И это взамен на всё содействие, что я и мои братья оказываем вам? Падре Игнасио, вы лично обещали Стратегу всестороннюю помощь и поддержку. Так из-за чего тогда вновь возобновились преследования?

– Мы то, обещали, сеньор… э-э-э…

– Юронимус, падре, просто Юронимус, без сеньоривания.

– Так вот, – Доминиканец кашлянул в кулак, – Юронимус, мы обещали. Но в обмен на твёрдые гарантии того, что ересь из Лемура не будет проникать дальше фронтира. Совет кардиналов Святой Церкви понимает – это тяжело, ведь зараза не поддаётся полному уничтожению. Но, тем не менее…. Ведь онапоявляется даже здесь, в самом центре империи, в Испании. И как нам это понимать? Император сам контролирует деятельность Sancto Officium, и с этим мы ничего не можем поделать.

Альп придвинулся ближе, сложив пальцы рук домиком и водрузив на них точёный подбородок. Ехидно усмехнулся и ответил Игнасио:

– Шадтах хитёр, падре. Зараза, про которую вы говорите, заноситься с вашими же солдатами, возвращающимися из Лемура. Стратег постоянно пытается добиться полного уничтожения всех тех, кого взяли в плен шадтахиты…. Но это не всегда удаётся. А те, кто выживает…

Их определяют Его люди, и только им дают прикоснуться к зёрнам истины, которые вы от них скрываете. Про магию, доступную не только нам, кого ваша церковь называет демонами и исчадиями ада. Про тех из богов, которых вы записали в прислужники вашего же Люцифера. И ведь те, кто это понимает – возвращается назад. И никогда не забывают увиденного, услышанного и узнанного. Ваш император не глуп, он давно это понял. Единственное, что мешает ему сразу избавляться от тех, кто несёт ересь в империю – отсутствие методов. А они есть у вас, церковников. Только вы не спешите передать их дону Филлипу, потому что сами пытаетесь создать подобных нам существ здесь, под его боком. Ведь я прав, экселенс Франциско де Луна, глава Инквизиции?

Второй из монахов, худощавый мужчина лет сорока откинулся на спинку кресла и щёлкнул сандаловыми чётками:

– Да, сеньор Юронимус из дома Морн, второй по значимости в разведке Шадтаха. Вы правы, и я рад тому, что вы так близко сидите к нему и умудряетесь водить этого живого бога Лемурии за нос. Поговорим?..

Эпилог

В опрокинутой голубой чаше неба кружил коршун. Птица, широко раскинув крылья, ловила воздушные потоки и планировала на них, плавно скользя в жарком мареве.

Блас стоял на тихой улице маленького городка, откуда ушёл так много лет назад. Слушал рёв стада, идущего по твёрдокаменной земле к домам. Ловил на себе взгляды заинтересовавшихся его персоной молоденьких девчонок, собравшихся у колодца в середине улочки.

Он шёл весь день, решив отказаться от дилижанса, шедшего через его дом, и задумав пропылить весь этот свой самый долгий путь. Подошвы крепких, воловьей кожи, высоких и шнурованных ботинок надёжно топали по грунту, неся его домой.

И вот сейчас, опустив в пыль дорожный мешок, Блас стоял в тени старой оливы, посаженной кем-то из соседей его деда. Смотрел на невысокий каменный забор, на небольшой сад. На маму, помешивающую ложкой варенье в большом медном тазу. На сестру, устало снимавшую с верёвок высохшее бельё. На её мужа, как обычно ковырявшегося в каком-то механизме. На племянника, игравшего с большим чёрным и пушистым котом с белым пятном на мордочке.

Блас де Мендоса, кастильский идальго, вернувшийся с войны, которой могло и не быть, смахнул слезу, и улыбнулся. Расстегнул боковой карман мешка и достал маленькую, вырезанную из кости свистульку в виде птицы Сирин, привезённую в Лемур откуда-то с дальнего скифского Севера.

Коршун, с высоты своего полёта услышавший внизу переливчатый свист, чуть изменил начинавшийся круг, высматривая неизвестную пока добычу. Но умная старая птица быстро поняла, что обманулась, и, взмахнув сильными крыльями, ушла в сторону заката.

«Валхалла-Зеро» (цикл «Родина – за нами»)

Макар стоял на улице, с удовольствием вдыхая свежий, морозный воздух. Падающие снежинки лениво кружились в воздухе, медленно оседая на цигейковом воротнике и еще твердых, не разношенных, плечах нового тёплого драпового пальто.

Он покрутил по сторонам головой, наслаждаясь тем, что видел. Неширокая улочка, с низкими, в три окна домами и невысокими, выкрашенными в зелёный или голубой цвет, заборами. Вдали виднелись дымящие заводские трубы, где-то слышался звук моторов грузовиков, едущих в сторону восстанавливаемой Москвы. Их водители торопились попасть туда до того, как улицы заполонят её жители, спешащие на работу.

Да, здесь не было и малого куска той красоты, которую он видел в Польше, Венгрии, Румынии или Германии. И даже его родная станица, стоящая на берегу Абинки там, на далёкой Кубани, была куда как красивее. Но он понимал, что всё равно эта рабочая окраина Москвы прекрасна.

Чудесна той красотой, которую создала сейчас зима, мягкая и добрая зима нового, одна тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. И этого, её, нетронутого великолепия больше не нарушат никакие, кроме фабричных, дымы: ни непроглядно-тёмные и ядовито воняющие от жирно чадящей техники, ни деловито-серые и грустно-кислые от горящих хат и несколько этажных домов, ни густо-чёрные и смердящие тлеющими остатками тел…

Макар достал из кармана трофейный серебряный портсигар, постучал папиросиной о его крышку с хищным орлом, щёлкнул колёсиком самодельной зажигалки-патрона и вкусно затянулся, выпустив сизые кольца. Помахал рукой соседу Ивану Силантьичу и, поскрипывая новенькими, начищенными до глянцевого блеска, американскими ботинками, пошёл в сторону железнодорожной платформы.

– Здорово, пластун! – шедший с дежурства милиционер Егоров, живший через два дома, устало улыбнулся. – Ты в Москву никак?

– Здорово. – Макар пожал ему руку. – Как дежурство?

– Спокойно вроде. – Несмотря на усталость, Егорова явно тянуло потрепаться с соседом-фронтовиком, которого он крепко уважал. – Хотя автоматы так и не сдаём. Всё этих ловим, которые с «Чёрного пса». Совсем распоясались паскуды, что хотят, то и творят. Эх, говорят, что вот в Одессе это дело провернули быстро.

– Гхм… – Макар кашлянул.

Одесса… Лабиринты её узких брусчатых улиц, которые тогда были густо политы тёмно-багровой кровью. Вспышки пистолетных выстрелов и отблески фонарей на лезвиях хищных финок.

– Ты чего?! – Лицо Егорова вытянулось.

– Хороший ты мужик, милиционер. – Макар бросил окурок в невысокий сугроб. – Только болтай поменьше, а? Не было ничего в Одессе, ты разве не знаешь?

– Ну да. – До Егорова медленно и верно стал доходить весь смысл того, что он только что ляпнул незнакомому, в сущности, человеку. – Ты это, кубанец…

– Да всё нормально. – Макар похлопал его по плечу. – Не переживай, и не вздумай чего придумать. Я там был, в Одессе… Ты лучше скажи, здесь то, в Перловке, этих ваших псов точно не было? А то мне сегодня, возможно, задержаться в городе придётся, а за Машу я переживаю. Одна баба останется, а от её Мухтара толку-то против ножа…

– Да нет. – Егоров облегчённо вздохнул. – Крутилась правда какая-то «эмка» вроде бы вечером. Но вообще тихо было. Да ты не переживай, я ж охотник, автомат-то сдал, а ружьё есть дома. В случае чего присмотрю, не переживай.

– Ладно. – Макар усмехнулся. – Хозяйке своей скажи, чтобы с утра приходила. Я для них с Машей торт прихвачу. Ну, бывай, служба.

Макар быстро шёл в сторону железнодорожной ветки, спеша на ближайшую электричку. Разговор с соседом задержал его вроде бы и ненадолго, а время поджимало. Стрелки часов уверенно ползли к тому времени, из-за которого он мог и не успеть дойти до платформы. Сидеть ещё час в станционном буфете ему не хотелось, домой возвращаться – смысла тоже не было. Так что приходилось поторапливаться.

Небольшой пятачок, находившийся перед жёлтым зданием станции, заставленный железными прилавками с козырьками, уже занятыми местными торговками, виднелся в конце очередной небольшой улицы. Макар ускорил шаг, и неожиданно почувствовал уже ставшую забываться дрожь от предчувствия опасности.

На перекрёстке, который остался позади тихо зафырчал мотор машины. Быстро глянув через плечо, он увидел тёмную «эмку», неторопливо перегородившую улицу. А со стороны привокзального рынка, уверенно идя в его сторону, двигались двое в коротких куртках и низко надвинутых кепках. Сзади тихо хлопнула закрывающаяся дверь, и послышался чёткий хруст приближающихся шагов.

Макар остановился. Не спеша, видя, как руки двух, шедших навстречу, сразу метнулись в карманы, достал папиросу и закурил.

«ПАМЯТКА КОМАНДИРАМ СПЕЦИАЛЬНЫХ РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНО-ДИВЕРСИОННЫХ ГРУПП (РДГ) РККА И НКГБ. МОСКВА, ТИПОГРФИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА НАРОДНОГО КОМИССАРИАТА ОБОРОНЫ СССР, 1956 ГОД. ТИРАЖ 1 000 ЭКЗЕМПЛЯРОВ. СЕКРЕТНО.

РАЗДЕЛ ПЕРВЫЙ:

ЧТО ДОЛЖЕН УМЕТЬ РАЗВЕДЧИК

Разведчик должен уметь:

– совершать прыжки с парашютом, десантироваться по канату с борта судна, управлять аэропланом, катамараном, моторной лодкой;

– в совершенстве знать военную топографию, уметь ориентироваться на любой местности по компасу и карте, по местным предметам, быстро и правильно засекать нужные объекты, указывать координаты разведанного объекта по радио;

– определять по внешнему виду любое оружие вероятного противника, знать его тактико-технические данные, уметь своевременно определять подготовку противника к применению ОМП;

– определять принадлежность личного состава противника по форме одежды и знакам различия, а техники – по опознавательным знакам и внешнему виду, по звукам определять местонахождение, численность и характер действий противника;

– знать тактику действий подразделений вероятного противника, уметь пользоваться его оружием и техникой;

– отлично владеть техникой маскировки и способами бесшумного передвижения на любой местности;

– владеть всеми способами ведения разведки: наблюдением, подслушиванием, засадами, налетами, разведкой боем, умело действовать в дозоре и в охранении;

– скрытно и бесшумно преодолевать инженерные заграждения полевого и городского типа, вброд или на подручных средствах преодолевать водные преграды, хорошо плавать;

– совершать длительные марш-броски пешим порядком и на лыжах, метко стрелять, далеко и точно метать гранату и нож, искусно действовать прикладом и ножом;

– знать военную терминологию на языке противника, иметь навыки перевода документов, допроса военнопленных;

– в совершенстве владеть и применять навыки и приёмы систем рукопашного боя, обеспечивая тем самым максимальный урон противнику.

– знать, и умело применять ВВ и СВ, штатные мины и заряды, находящиеся на вооружении как своих войск, так и противника, уметь изготавливать ВВ из подручных материалов;

– знать, и умело применять приборы оптической, радиолокационной, инженерной и химической разведки;

– владеть "военной альпинистикой";

– владеть умениями и навыками обеспечения жизнедеятельности и выживания в естественно-природных условиях;

– уметь работать на переносной радиостанции в телефонном и в телеграфном режиме;

– уметь водить колесную и гусеничную технику как свою, так и противника;

– уметь наводить авиацию на стационарные и движущие объекты противника, устанавливать радиомаяки;

– знать систему охраны и обороны объектов противника, контрразведывательные меры, применяемые противником, способы обмана противника для сохранения боеспособности…

Это лишь основные знания, умения и навыки. На практике перечисленные знания, умения и навыки распределяются между всеми бойцами РДГ, но в идеале ими должен владеть каждый боец, независимо от того, кто он по своей штатной специальности: подрывник, снайпер и т.п.»

– Герои, мать вашу. – Протянул крепко сложенный, похожий на медведя, мужчина, обтянутый сукном оливкового френча полувоенного покроя, сидевший под портретом совсем постаревшего, но еще твердо держащего руль страны в прокуренных пальцах Вождя. – Решили, значит, всё-таки по-своему поступить. Я вам говорил, что никакого силового варианта не нужно? Говорил ведь вам, обалдуям… Как оно так вышло, а?

– Товарищ пол…

– Что товарищ полковник? – Кулак оливкового глухо бухнул по крышке стола, обтянутого зелёным бархатом, заставив подпрыгнуть настольную лампу и ручку в письменном приборе. – Ну и сколько ваших людей выбыло из строя, а, товарищ лейтенант госбезопасности?!

– Двое надолго. – Вытянувшийся в струнку худощавый офицер виновато смотрел на говорившего командира. – У Петрова двойной открытый перелом руки. Васечкину он выбил коленную чашечку. Третьему, Баранкину, свернул переносицу и сотворил сотрясение мозга…

– Отстранить тебя лейтенант, что ли? – Оливковый задумчиво почесал подбородок. – И ведь сами дураки виноваты! Ну, как можно было не только проигнорировать мой приказ, и нацепить на человека наручники? А потом тащить его сюда и так расслабиться, а?!! Это как в отчётах ты напишешь, лейтенант: сотрудники НКГБ получили травмы при соприкосновении с дверной коробкой при конвоировании задержанного, при этом допустив грубое нарушение инструкций, полученных от старшего по званию? Чего молчишь? Переведу ведь. В КунгурЛАГ отправлю, на должность «кума»… Ладно, иди пока. Немальцева ко мне доставить, немедленно.

Лейтенант развернулся и, уставно печатая шаг, напряжённо отправился в коридор. Мужчина во френче неодобрительно посмотрел ему вслед, дёрнул шеей, и сел в кресло, скрипнувшее под его весом.

– Вот с такими кадрами работать приходится, представляешь? – Он обратился в сторону тёмного угла комнаты, где, плотно втиснувшись между боковинами немалой тахты, сидел кто-то, чуть отблёскивающий голой кожей головы в приглушаемом абажуром свете лампы.

– Представляю. – Глухой голос, заставив хозяина кабинета поёжиться, заполнил кабинет. – Вполне понимаю. У меня после войны тоже нехватка грамотных людей. Эх, война-война… Таких ребят лишился. А разведчик-то молодец, молодец. Как ты там сказал, от столкновения с дверной коробкой?!! Учиться твоим олухам и учиться ещё. А к нему и не придерёшься.

Разговор прервал громкий стук в дверь. Дождавшись разрешения, тот, кто находился в коридоре, открыл её, и пропустил перед собой Макара.

– Свободен. – Оливковый с интересом взглянул на вошедшего. – Проходите, Немальцев, присаживайтесь. Чаю пока не предлагаю, и неизвестно, предложу его вам вообще, или нет…

Он помолчал, внимательно разглядывая Макара. Тот спокойно сидел на стуле, смотря на хозяина кабинета своими спокойными серыми глазами.

А что можно в нём, Макаре Дмитриевиче Немальцеве, высмотреть-то? Ну, двадцати семи лет, так это так сразу и не разглядишь. Русые, кудрявые волосы, успевшие отрасти и зачёсанные «под-политику». Обычное славянское, благодаря приобретённой в армии привычке, каждодневно гладко выбритое лицо. Небольшой, рваный шрам на левой скуле. Ну, мало ли у кого какие шрамы. Это Макару известно, что он от осколка мины, выпущенной из «восемьдесятдвойки» каким-то наводчиком Гансом в сторону наших позиций под Ржевом. А у некоторых такие же от полученного в пьяной драке удара «розочкой» от водочной бутылки. Да и какая разница хозяину кабинета до внешности бывшего войскового разведчика, оказавшегося у него в качестве задержанного?!

Намного больше Макара занимала причина, по которой он оказался здесь и то, что за человек сидит в дальнем углу. То, что он находится в немалом звании – было очень ясно. Но зачем тогда он здесь и какое дело ему до капитана Немальцева? Ведь если предположить, что хозяин кабинета как минимум, а так оно наверняка и есть, полковник, то в каком звании та громада, что высится в углу?

– Так, гражданин Немальцев… – Оливковый раскрыл картонный скоросшиватель, лежавший перед ним на столе. – В связи с чем, вы оказывали сопротивление сотрудникам госбезопасности?

Макар ухмыльнулся и честно округлил глаза:

– Это где и как, товарищ…?

– Полковник, товарищ капитан. Полковник госбезопасности Хорунжин. А как же они себе руки-ноги попереломали, а?

– Не знаю. В Москве бандитизм процветает, товарищ Хорунжин. Всякие там черные кошки, да псы хозяйничают. Что я должен был думать, когда на меня посреди бела дня три архаровца накидываются? Они ведь даже и не попытались представиться, сразу хватать начали, и вязать…

– Ну а вы, конечно, не стерпели?

– Как это не стерпел? А если они у вас двигаться с задерженным грамотно не обучены… Так то, ведь не моя вина. Если бы не тот, который мне «тэтэшку» в затылок ткнул, то ведь просто ушёл бы.

Хорунжин засопел, сверля Макара маленькими глазами из-под кустистых бровей.

– А сейчас вам в голову не приходит, по какой причине вас задержали?

Макар покачал головой, понимая, что это не окажет никакого действия. Ведь если этот полковник захочет, то из того самого скоросшивателя сейчас на свет может появиться всё, что угодно.

– Ну, хорошо… – Полковник перевернул несколько листов в папке. – Посмотрим, для начала, что указано в вашей характеристике, товарищ капитан. И так… Немальцев Макар Дмитриевич, одна тысяча девятьсот тридцать девятого года рождения. Появился на свет в станице Ахтырской, что находится под Краснодаром. Православный, из семьи бывших потомственных кулаков-казаков. Дед, как ни странно, поддержал Советское правительство, красный командир, героически пал в неравном бою с бандой, ага… Отец погиб смертью храбрых при обороне города-героя Москвы в одна тысяча сорок… так. В пятьдесят шестом году зачислен в общевойсковое училище младших командиров РККА в Красноярске. В шестидесятом году выпущен с отличием, и присвоением звания младшего лейтенанта. Командир разведвзвода с апреля шестьдесят первого, Самарская стрелковая дивизия имени товарища Гая. Окончил войну под Бухарестом в июне шестьдесят пятого. Принимал участие в операции по ликвидации бандитского подполья в Одессе, так… Три Красных звезды, орден Красного знамени, медали за… Ранения… Награждён именным пистолетом системы «Люгер» командующим Вторым Украинским фронтом маршалом… А что же вы, товарищ капитан, оружие-то не применили против наших сотрудников-то?

Сердце глухо бухнуло, когда он представил, что случилось бы с чекистами, если бы «ствол» был бы с ним и то, что могло бы ожидать Машу:

– Дома оставил, товарищ полковник. Говорю же, бандитов много, а у меня Маша одна дома.

Хорунжин посмотрел на него, шевельнув крыльями давно переломанного носа, и перелистнул страницу. Провёл пальцем по строкам, остановился:

– Баландина Мария Никитична, одна тысяча сорок четвёртого года рождения. Врач поселковой больницы, проживает в Подмосковье. Познакомилась с вами в госпитале в шестьдесят третьем, состоит в гражданском браке с вами же. Понятно… Любовь, значит, а, капитан?

Макар не стал отвечать, просто кивнув. Он уже понял, что его привезли сюда, то ли в еще пахнувшее немецкими сигаретами и уцелевшее здание на Лубянке, то ли нет, не зря, а сам его неудавшийся захват был, судя по всему, ошибкой исполнителей. Вот только зачем?

– Зачем я вам, товарищ полковник? – Макар решил не тянуть кота за хвост, задав так волновавший его вопрос. Вряд ли сейчас за это он получит в зубы пресс-папье, стоявшим на широком полковничьем столе. А ясности хотелось.

– Зачем? – Хорунжин внимательно посмотрел на Макара. Открыл дверцу тумбы, находившейся справа от стола, достал пачку сигарет. Подвинул к Макару вместе с большой, стеклянной пепельницей, полной окурков из-под «Герцоговины», и посмотрел в дальний угол.

– Я вам скажу зачем, капитан. – Глухо раздалось из угла кабинета. Макар повернул голову в его сторону. Говоривший всё также спокойно сидел, развалившись на тахте, и скрываясь в густой, чернильной тени.

– Только скажите мне для начала… – Он наклонился вперёд, уставившись на Немальцева внимательными чёрными глазами. – Когда и как, по вашему мнению, закончилась война?

Раньше…

Объект «Биврест», Верхняя Силезия, 196…-ый год

Дитрих Нольке, старший инженер-техник мехроты бывшей дивизии специального назначения «Бранденбург», внимательно посмотрел на датчик закачки кислорода. Стрелка показывала сто процентов заполнения третьей бортовой камеры.

– Хорошо, парни. Давайте заканчивайте с левым бортом и переходите к запасным хранилищам.

Его подчинённые козырнули, и, развернувшись, отправились к платформе с кислородными баллонами, стоящей на рельсах посередине ангара.

Техник отошёл в курилку, оборудованную в его дальнем углу, достал пачку настоящих, не эрзац, сигарет. Сейчас это было редкостью, элементом роскоши. Той роскоши, что была недоступна обычным жителям Германии, уже давно с утра мажущим на хлеб мармелад из кормовой свеклы. И это в лучшем случае. Неожиданно воскресшие из небытия войска союзников уже грозили перейти границы его родины. Всё чаще становились ночные бомбардировки, уносящие жизни немцев и превращающие в руины их прекрасные города. Время, когда орёл гордо расправлял крылья над миром, заканчивалось. Новая империя великой арийской расы уподобилась древнему змею Уроборосу, пожирающему себя с хвоста. Как и пятьдесят лет назад, наступило время расплаты за то, что не смогли стиснуть зубы тогда, когда это было нужно. Снова, снова… Дитрих помотал головой, отгоняя грустные мысли и закурил, любуясь плавными обводами корабля, высившегося перед ним.

Он обожал свою работу. А то, что, имея диплом гражданского инженера, ему приходилось носить «фельдграу», Дитриха ни капли не смущало. Какая разница? Служа в рядах подчинённых адмирала Канариса, он получил доступ к такому, о чём даже и не мечтал, обучаясь в Нюрнбергском университете. Да уж, тогда ему и в голову не приходило, что в Германии есть то, с чем сейчас ему приходилось сталкиваться постоянно. Дитрих и сам не заметил, как «заболел» механизмами, которые обслуживал.

Ракетами всех поколений, дисками «Врилов» и «Ханебю», и тем, что высилось над металлической сигарой «Фау»… «Андромедой». Вершина человеческого гения, принадлежащая тысячелетнему Рейху. Дитрих посмотрел в сторону двух металлических гигантов, лежащих на направляющих и смотрящих плавными носами в сторону громадных ворот на роликах, через которые их будут вывозить туда же, откуда уже стартовали ранее их предшественники.

Если бы машины могли читать и понимать человеческие мысли, то межпланетная ракета-носитель «Фау-Зет», лежащая посередине громады ангара, некогда принадлежавшего графу Цеппелину, была бы очень довольна такой любовью к ней.

– Скоро в путь, моя прелестная фрёйляйн. – Нольке улыбнулся олицетворению гения инженеров Великой Арийской расы. – Надеюсь, что я тоже окажусь на твоём борту.

Старт назначен на следующий вторник, вспомнилось ему, через пять дней. Всего ничего, и окутанная языками пламени, ракета отправится в путь. Туда, где уже давно отправились её сестры. Пронзая пространство, рассекая воздух атмосферы и холодную пустоту космоса.

В противоположном углу ангара послышались громкие голоса. Нольке обернулся в ту сторону, и невольно поморщился. Дитрих очень не любил тех, кто сейчас направлялся в сторону его «девочки».

Все основные работы, а также охрану проекта «Ковчег», осуществляли, как ни странно, ребята Скорцени. Пусть «Бранденбург» уже давно не был той специальной дивизией, которой являлся изначально. И командовал ветеранами не Канарис, а Отто, а основная часть солдат была отправлена в пехоту, но… серьёзнее, чем его нынешние однополчане, бойцов в Германии не было.

Но люди бывшего ведомства Гиммлера постоянно крутились вокруг. Парни, затянутые в длинные кожаные плащи, чёрные мундиры с серебряными вставками и красно-белыми повязками на рукавах, старались всё контролировать своими стальными взорами. Как будто война не была проиграна, а их время не катилось к своему завершению. Нет, даже наоборот, совсем наоборот.

Вот и сейчас, целая группа офицеров СС, сопровождаемые людьми из роты охраны, двигались в сторону Дитриха и ракеты. Охрана тщательно окружала три длинных электрокара, которыми, при перевозке тяжестей, обычно пользовались техники и рабочие.

Нольке тщательно затушил окурок, придавив его пальцами в обрезанной железной бочке, почти до краёв наполненной песком. Если эсэсовцы везут какой-то груз для ракеты, то его непосредственная обязанность проверить наличие взрывоопасных веществ, как обычно вступает в силу.

– Хайль! – Дитрих, первым оказавшись у наклонного трапа, ведущего в грузовой отсек, вскинул руку в приветствии.

– Зиг хайль! – Высокий оберштурмбанфюрер, бывший, судя по уверенному поведению, командиром группы, ответил с не меньшим, чем у Дитриха, энтузиазмом. И, конечно, умудрился при этом вложить в само приветствие максимум сарказма и издёвки, всегда отличавших отношение ребят Гиммлера ко всем остальным. Включая военных.

– Старший инженер группы подготовки проекта «Ковчег» Дитрих Нольке. Согласно директив, полученных от моего командования, прошу вас показать мне груз и предъявить документы, указывающие на его характер и разрешение о доставке на борт «Фау».

– Оберштурмбанфюрер Отто фон Нойстиц. Документы в порядке, герр Нольке. Отойдём на минуту?

Дитрих пожал плечами, и отошёл в сторону. Нойстиц запустил руку во внутренний карман плаща, достав несколько бланков с красными полосами грифа секретности и печатями обоих ведомств, отвечавших за проект. Протянул их Нольке и, достав из кармана портсигар и не предложив сигарету Дитриху, закурил.

Дитрих, хмыкнув, протянул руку, вырвал сигарету у того изо рта и растоптал её ботинком. А потом, не дав начинающему багроветь эсэсману, даже открыть рта, сказал:

– Правила техники безопасности нужно изучать, герр Нойстиц. Документы у вас в порядке, но мне ещё нужно осмотреть груз. Я думаю, что это не вызовет у нас каких-либо несогласий?

– Нет. – Буркнул тот. – Единственное требование – осматриваете только вы. Приказ командования.

– Я уже понял, герр оберштурмбанфюрер. Закатывайте кары в ракету. По одному.

Дитрих неторопливо поднялся на борт «Фау». За ним, позвякивая, в ребристое отверстие распахнутого люка въехал первый кар. Фон Нойстиц, немедленно оказавшийся рядом, сам откинул брезент.

Левый глаз Дитриха чуть заметно дёрнулся. Такое груз ему уже доводилось видеть… когда со спецопераций привозили лучших ребят «Бранденбурга», и их тела было возможно перевезти только таким образом. Но зачем тут?

Он чуть медленнее, чем делал обычно при осмотре заносимых оборудования и грузов, подошёл к массивному металлическому ящику с врезанным в верхнюю крышку стеклянным оконцем и подведённой туда же переплётённой паутине трубок и шлангов, идущих от сложной на вид установки в голове.

Намётанным глазом Нольке определил баллоны с кислородом и водородом, большую ёмкость с содержимым явно медицинским назначения. Самый нижний, небольшой баллон зеленоватого цвета с вязью непонятных значков, показался ему абсолютно незнакомым. Дитрих наклонился над окошком, подсветив его лучом фонарика, извлечённого из поясной сумки. Вгляделся… и резко отшатнулся:

– О, мой бог!!! Что это за дерьмо?!!

Фон Нойстиц растянул узкие губы в улыбке:

– А какая вам разница, герр Нольке? Считайте, что это всего лишь один из пассажиров нашего ковчега.

Макар сидел на мягком диване с высокой, деревянной, обитой ситцем спинкой. На столе перед ним поднимался пар от крепчайшего чая с лимоном, налитого в стеклянный стакан в подстаканнике с гербом СССР. Открытая пачка «Дуката» была уже наполовину пуста, а в пепельнице окурки превратились в маленький, живописный Эверест.

Он смотрел прямо перед собой, в который раз вспоминая то, что сказал ему тот лысый, чьего имени он так и не узнал. Макар прикрыл глаза, возвращаясь в недавно состоявшийся разговор, результатом которого стало временное оцепенение рассудка.

Сейчас, уже придя в себя, Немальцев постепенно переваривал и осмысливал то, что ему довелось узнать.

Ему было ясно как дважды два, что путей у него теперь всего два: соглашаться на то, что ему предложил в конце разговора полковник, либо умереть через некоторое время. Во всяком случае, в то, что ему спокойно дадут жить дальше, зная известное очень узкому кругу людей, Макару не верилось. А как хорошо начиналось утро…

… – Только скажите мне для начала… – Лысый наклонился вперёд, уставившись на Немальцева внимательными чёрными глазами. – Когда и как, по вашему мнению, закончилась война?

Макар внимательно смотрел на него, не отвечая, и ожидая продолжение вопроса. А тот откинулся назад, чуть помедлил и снова заговорил:

– Начать, товарищ капитан нужно не с того момента, когда никому, до этого момента, неизвестные сержанты подняли красное знамя над Рейхстагом, а намного, намного ранее…

Исходя из курса по истории развития артиллерии, который читают во всех военных училищах, вы должны знать про исследования калужского учёного Циолковского. О его теории по реактивной тяге ракет, во время войны блестяще воплотившуюся в гвардейские реактивные миномёты БМ-13.

Так вот… Его исследования ещё до первой мировой войны привлекали взгляды различных разведывательных служб. И, в частности, внимание генерального штаба армии Германской империи. После того, как к власти в этом государстве пришли нацисты, исследования, начатые ещё при дряхлеющем Бисмарке, продолжились. В особенности после того, как Гитлер и его свора начали чистку в самой Германии, уничтожая унтерменшей, помеченных ими звездой Давида. Тогда в копилку рейха полились всё увеличивающиеся изо дня в день золотые ручейки. Ну а дальше – больше.

Результаты исследований применялись, например, в штатных гранатомётах. Напоминать про первые фаустпатроны? Появились они именно благодаря той же научной лаборатории, где изучали вопросы ракет.

В одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году, в день рождения Гитлера, были проведены секретные испытания первой ракеты «Фау». Целью послужило старое судно, выведенное на фарватере недалеко от Кёнигсберга. Проведённый запуск не дал положительного результата. Ракета, выпущенная с направляющих, ушла вверх, за пределы стратосферы. Её остатки обнаружены не были…

А вот теперь, капитан, мы добираемся до самого интересного. Профессор Рольф Аншютц, руководивший проектом «Фау» по программе «Оружие спасения» и который должен был быть наказан за столь вопиющий просчёт, не был даже смещён со своего поста. Наоборот, он был повышен в должности, получив в полное руководство объект «Биврёст», находившийся в районе Рура. И с этого момента он практически пропал из поля зрения нашей агентуры в Германии. Но, тем не менее, практически… Но не полностью.

Именно усилия коллектива учёных, подчинявшихся Аншютцу, привели к тому, что вы сейчас находитесь здесь. Да будет вам известно, товарищ капитан Немальцев, что война, которую, напрягая все силы, физические и моральные, наша страна вела долгие годы – не закончена. Так как основные её разжигатели – живы, и находятся, пока находятся, вне наших возможностей.

Макар прикурил и отхлебнул остывшего чая. Потом аккуратно поставил стакан, тяжёлый из-за массивного подстаканника, на стол:

– Как же так? Как они могут быть живы, и находится где-то, если, к примеру, Гитлер покончил с собой самоубийством? Или… ложный след? Но смысл?!!

Полковник Хорунжин, всё это время молчавший, со стуком выбил трубку, извлечённую им из ящика стола, и принялся набивать её табаком. Раскурил, окутавшись плотными клубами, и после этого прервал молчание в кабинете:

– Да вот так, капитан. Смысл, говорите? А как обычно – реванш. Это так в духе немцев, реваншировать. Франция поплатилась за Седан тем, что была занята полностью. И теперь самый важный вопрос – как не дать возможность фашистам опять взять реванш. Как достать их и уничтожить до конца. Понимаете?

– Так точно, товарищ полковник. – Макар затушил папиросу. – А вот только – зачем вы мне всё это рассказываете, а?

– А вот это, капитан, очень важно… – Лысый, за время разговора так и не сменивший позы, в которой сидел, рукой отогнал от себя дым. – Вы, полагаю, не будете против, если я продолжу и объясню вам, почему и для чего мы тратим на вас своё время? Нет? Отлично, тогда внимательно слушайте дальше.

Не только мы здесь, сразу заподозрили что-то неладное. Из-за войны, конечно, наша агентура по миру работает не так хорошо, как до неё. Но, тем не менее…

То, что экспедиция одного из флотов Соединённых Штатов Северной Америки в Антарктиду будет осуществлена сразу по подписании акта о полной и безоговорочной капитуляции фашистской Германии, мы знали заранее. О её результатах нам также стало известно очень быстро. Несколько потопленных летательными аппаратами неизвестного типа американских военных судов. Первая неудавшаяся попытка высадки десанта, за которой последовала вторая. Куда как более удачная.

Были захвачены и полностью уничтожены две базы нацистов. Американцам удалось получить в своё пользование те самые аппараты, которые настолько успешно атаковали их суда. Но – это не главное.

Всё то, что янки обнаружили в Антарктике – не является новостью для нашего руководства. И сами дисколёты фирмы Фокке-Вульфа, и их проекты имеются в Советском Союзе давно. А американцы не поняли, что им скормили заранее подготовленную фальшивку. Сейчас, пыжась от ощущения собственной важности, они пытаются вытрясти из найденного оборудования максимум, не зная, что наши инженерные «шараги» уже давно это сделали.

Руководство нацистов, большая часть золотого запаса Германии, лучшие умы и научные кадры –спрятаны так надёжно, что союзники ещё долго не догадаются об этом. И мы должны сделать так, что если они и догадаются, то не смогут никак этим воспользоваться. И самоеглавное – используя то, что знаем мы, нужно сделать так, чтобы фашисты никогда не смогли вернуться. Чтобы нанести неожиданный и подготовленный удар…

Лысый опять замолчал. Макар сидел, старательно переваривая в голове всё, что услышал, всё более и более понимая – мирная жизнь для него закончилась.

– Когда вы, капитан, ещё и не родились, в Петрограде, тогда ещё Петрограде, кое-что произошло. Гениальный русский инженер, один из учеников великого Циолковского, смог создать летательный аппарат, позволивший ему с напарником, естественно человеком из ВЧК, совершить одну экспедицию.

Пока повторить его успех у нас не получается. Во время возвращения он слегка повредился рассудком, умудрившись уничтожить свои записи. Учёный-идеалист, не понимающий всего великого смысла своей работы. Чекисту удалось спасти часть документов, но, к сожалению, ценой жизни этого гениального человека.

Для того чтобы данная история не стала открытой для всех, правительством РСФСР была произведена колоссальная работа. В свет даже вышла книга-сказка, в которой «наш» писатель, из бывших аристократов, рассказал о том, как двое наших с вами сограждан предприняли попытку революции на одной, отдельно взятой планете Солнечной системы. Понимаете, Немальцев?

Макар, внимательно слушающий лысого, согласно кивнул:

– Извините, товарищ, не знаю вашего звания и должности, я прекрасно понял, о какой книге вы говорите. Вот только – не верится мне. И сижу я вроде в очень серьёзном учреждении, в компании целого полковника госбезопасности, но тем не менее… Ещё раз спрошу о том, какое я имею к этому, если это правда, отношение? И где мне придётся работать, раз уж придётся?..

Хорунжин, судя по всему, наконец-то решивший тоже заговорить, повернулся к нему:

– Работать вам, Немальцев, придётся. Почему? Хм… Помните анализы, которые у вас брали во время последнего медицинского осмотра? Да, да. Именно из-за них. У нас нет того времени, которое было у немцев на подготовку к той экспедиции, в которой именно вы, товарищ капитан, будете командовать десантной группой. У нас с вами будет всего несколько месяцев, и тут нам потребуются те свойства вашего организма, о которых вы сами не имеете пока никакого понятия.

А где именно вам придётся работать? Вы мне не поверите, сначала естественно, но потом свыкнетесь с этим. Работать вам, Макар, придётся не где-нибудь, а именно на Луне… Именно там.

Раньше…

– Говори, живо!!! – Удар по левой щеке привёл Дитриха в себя. Он сплюнул красной слюной на пол, пытаясь понять, кто же перед ним.

Высокий офицер СС. Худощавое, чуть вытянутое лицо с породистым, украшенным небольшой горбинкой, носом. Тот самый, так нелюбимый Дитрихом Нольке, чёрный мундир. Внимательные, серые глаза. Но где он, и как здесь оказался?

Гудевшая голова медленно разворачивала замедленную кинохронику: вот он, Дитрих, сменившись с дежурства, спускается на свой уровень бункера. Открывает дверь, ведущую в «предбанник» между техническим этажом и секциями инженерного состава. И всё… Темнота.

– Будешь молчать? – Эсэсовец внимательно посмотрел на Дитриха. – Ты меня слышишь?

– Слышу, герр штурмбанфюрер. – Нольке узнал «чёрного». Он был с тем задавакой-аристократишкой, фон-как-его-там, который вчера поднял на борт его «девочки» три контейнера с той гадостью… – Почему я здесь? Что сделал?!! Где мой командир?

Штурмбанфюрер резко прикрыл рот начавшему поднимать голос инженеру, и спокойно ткнул того в район левой стороны груди двумя пальцами. Дитриха согнуло пополам от нахлынувшей боли.

– Будешь так громко говорить – сверну шею. – Спокойно проинформировал эсэсман. – Ответишь на вопросы, и полностью свободен. Всё понял?

– Да, господи, да!!! – Дитрих поднял на него глаза, блестящие навернувшимися после удара слезами. – Но зачем бить?!! Что мне вам сказать?

– Когда старт ракеты? Кто основные пассажиры? И что было в качестве груза, который был доставлен фон Нойстицем? – Офицер чуть наклонил голову в сторону, внимательно наблюдая за Дитрихом. – И лучше не ври.

– Старт в… – Дитрих замолчал, наконец-то поняв, где он находится.

Один из переходов между ярусами второго технического этажа. Низкий бетонный потолок. Капли конденсата, бегущие по стенам от труб. Пучки толстых кабелей в изоляционной оплётке. Место, в которое дежурный техник заходит всего два раза за сутки, так как здесь просто не может произойти ничего случайного. Но почему эсэсовец затащил его сюда? А может?! Дитрих уставился на «чёрного»:

– Кто вы?

– Догадался? – Эсэсовец хмыкнул. – Ну да, шпион. И мне нужны данные, которые есть только у тебя. Извини, но к командиру базы и его заместителю я добраться не смогу. Так что у меня есть только ты. Советую ответить. Сам понимаешь – время у меня есть. И ты можешь умереть быстро и безболезненно, а можешь достаточно долго. И страшно.

Дитрих молчал. Он уже понял, что живым ему отсюда не выбраться. Кто такой сидевший перед ним офицер, ему было уже без разницы. Это не какая-то очередная проверка СД, так как Нольке прошёл все степени посвящения в государственный секрет, связанный с проектом «Ковчег». И сейчас ему самому выбирать, что его ждёт впереди. Но…

– Меня будут искать. И выбраться вам отсюда не удас…

– Ты уверен, Дитрих? – «Штурмбанфюрер» улыбнулся. – Ты ведь оставил своему сменщику записку о том, что тебе просто необходимо выспаться. И ближайшие часов шесть никто к тебе в комнату не сунется. Ведь у тебя, лучшего инженера здесь, всё работает как часы, без сбоев и отставаний. К чему тебя кому-то будить? А по поводу того, чтобы выбраться… Я попробую. И тебя это волновать точно не должно. Будешь говорить? Нет? Ну, как хочешь.

Дитриху, лежащему на полу, и связанному порукам и ногам, было не видно, что тот делает. Что-то звякнуло. Потом раздался хруст, как от ломающейся ампулы. В спёртом воздухе помещения разнёсся резкий медицинский запах.

Через штанину Дитриха что-то укололо. Через минуту в висках резко застучало, и он с ужасом понял, что «эсэсовец» начинает двоиться, и его голосу, который колоколом раздавался в голове Нольке, нет никакой возможности сопротивляться. Дитрих услышал вопрос, почувствовал, как шевельнулись его собственные, разом пересохшие губы и язык, и он начал говорить…

Внедрённый советский агент, только что свернувший шею бывшему старшему технику полка «Бранденбург», бежал по одному из коридоров. Нужно было добраться до канализационного коллектора, находившегося впереди. Нужно было успеть… Экономично вдыхая и выдыхая, он стремился вперёд, понимая, что не сможет справиться с теми, кто его преследовал.

Далеко позади, высекая бетонную крошку с полов, вслед ему неслись массивные, с красными огоньками глаз, смазанные тени в длинных плащах, с громоздкими, крупнокалиберными автоматами в руках. Специальные дыхательные маски на лицах, с гофрированными хоботами шлангов, тянувшимися откуда-то из-за плеч, не выпускали наружу ни звука. Лишь изредка приоткрывался резиновый клапан, выпуская наружу свистящий клубок зеленоватого газа.

– Ну что, какая готовность? – Полковник Хорунжин торопливо влетел в кабинет главного конструктора. Обычная невозмутимость была отброшена им в сторону.

– Стопроцентная, товарищ полковник. – Конструктор неторопливо откусил бутерброд с сырокопчёной колбасой, наслаждаясь забытым вкусом, что так не хватало в лагере. Он мог себе позволить такое поведение в присутствии этого чекиста, ведь готовность действительно была стопроцентной.

– Головой отвечаете, товарищ главный конструктор, помните? – Хорунжин присел в продавленное кресло, обтянутое беспечным цветастым сатином. – САМ будет на запуске, понимаете?

– Понимаю… – Конструктор отхлебнул чая, настоящего цейлонского, с тем ароматом, что будет непонятен тем, кто у кого он есть постоянно. Зажмурился, наслаждаясь его сладостью. Боже ты мой, Боже ты мой, как же оно до сих пор ощущается… просто вкус жизни, с каждым глотком вот этого чаю, со свежим хлебом, чью корку вновь поставленные коронки спокойно разгрызают и когда не боишься каждый день. И ведь всего семь месяцев (нет-нет, ЦЕЛЫХ семь месяцев) прошло с того момента, когда он, отупевший, свернувшийся в клубок на диване вагона СВ поезда «Иркутск-Москва», не верил в происходящее.

В то, что больше не будет побудки и подъёма. Не будет пронизывающего насквозь ледяного ветра на лесоповале. В то, что он не услышит разрывающий лёгкие кашель соседа по нарам. Не придётся курить на троих окурок, брошенный конвоиром, подобранный и наколотый на щепочку. Есть то, что он постеснялся бы дать свиньям у брата в деревне.

Всё позади, а за прошедшие семь месяцев он сделал то, что до него удалось в СССР только одному человеку. Он, главный конструктор, смог восстановить его записи, повторить и улучшить всё, достигнутое в двадцатые гением никому сейчас неизвестного инженера. И всё это, всего лишь в какие-то двести десять дней.

Результат работы сейчас высился в степи в пределах видимости. Остроносая и пузатая ракета, гордо стояла на направляющих, устремляясь вверх. Даже отсюда были видны громадные серп и молот, нанесённые на её борт.

Конструктор не боялся, что она упадёт на территории сопредельных и недружественных государств. Расчёты доказывали – она пройдёт через тысячи километров и достигнет цели. Он был уверен в успехе. И ему было наплевать на ожидаемого к пуску Таранкана, отправившего сотни таких, как он, инженеров, в ГУЛАГ. Ракета полетит, он знал это.

– А состояние тех, кто полетит? – Хорунжин перебил его довольные мысли.

– Вроде бы неплохо. Я же за это не отвечаю, товарищ полковник. Сами у меня забрали полномочия за отслеживанием их состояния. Забыли разве?

– Ну да… – Смутить Хорунжина этим явно не удалось. – А проявить инициативу? Если что не так, то смотрите мне, товарищ главный конструктор. Наплачетесь тогда у меня.

– Как скажете. Может быть, тогда пройдём в их корпус и посмотрим?

Пройдя до лифта, и предъявив двум строгим парням в синих галифе и красных погонах пропуска, они поехали вниз. Спустившись до уровня шестого бункерного этажа, лифт остановился.

Отъехавшая в сторону решётка открыла стальную дверь с глазком. Их внимательно изучили через танковый триплекс, после чего – естественно пропустили.

Длинный коридор с белым кафелем на полу и полированными мраморными досками стенах. Двери по его боковинам, установленные в шахматном порядке. Мягкий свет матовых светильников. Прохладный воздух, прогоняемый системой вентиляции. Охранники в «фельдграу» и с автоматами «Манлихер-штюрмер». Красные флаги с чёрной свастикой и орлом. В угловой нише – портрет Гитлера в полный рост.

Этот блок, также, как и ещё несколько других, полностью копировал извлеченное разведчиками ещё в годы войны. Всё, что касалось базы «Вальхалла-зеро» на Луне.

Именно здесь сотрудники специальной группы капитана Немальцева проходили курс тренировок, входящий в программу подготовки к экспедиции.

Хорунжин довольно осмотрел собственное хозяйство, оставшись им полностью доволен. Наверняка САМ захочет спуститься сюда, и это лишний раз докажет Усачу – полковник Хорунжин щи лаптем не хлебает. И без всякого Института, пусть и под контролем лысого здоровяка. И тогда… Полковник внутренне улыбнулся.

Кремлёвский хозяин не любит показуху. Ему подавай результат. Но здесь, в ведомстве Хорунжина, результат непосредственно связан с тем, что нужно выставлять напоказ. А уж показать Усатому – будет чего…

Пройдя через большую, звуконепроницаемую дверь, полковник с конструктором оказались в большом и высоком зале, с собранными прямо в нём полноразмерными макетами укреплений, странно выглядевших небольших зданий и боевой техники. Тут грохотали выстрелы.

Группа из двадцати пяти – тридцати мужчин, увешанные оружием, в защитной экипировке, похожей на штурмовую, тренировались в стрельбе.

В глаза Хорунжину бросился громадный, на две головы выше своих далеко немаленьких коллег, белоголовый детина. Уверенно держа в руках новый, неизвестный ещё в войсках пулемёт с коробом, присоединяющимся снизу, он поливал из него очередями, водя стволом так, как будто в руках у него был всего-навсего пистолет. «Хороша форма у ребят, – мелькнула мысль, – таких бы тогда, в войну, эх…»

В стороне, за пуленепробиваемым экраном стояли двое: Макар Немальцев и худощавый мужчина, лет так за пятьдесят, в белом халате и с аккуратными седыми усами.

– Здравствуйте, Макар. Добрый день, Юрий Сергеевич. – Поприветствовал их, подходя ближе, Хорунжин.

– Здравствуйте, батенька. – Белохалатный, не отводя глаз от стрелков, кивнул и стал что-то чиркать в большой тетради, удерживаемой на весу.

– Здравия желаю, товарищ полковник. – Буркнул Макар, не глядя на подошедших к ним гостей.

Хорунжин улыбнулся, заговорщицки подмигнул нахмурившемуся конструктору, запустил руку в большой кожаный портфель, пристёгнутый к его левому запястью наручниками, и извлёк оттуда простенький почтовый конверт:

– Танцевать будешь, вечно недовольный капитан? – И протянул письмо разом повеселевшему Макару. – Как успехи в подготовке?

Немальцев ткнул пальцем в сторону мужчины в пенсне и стал чуть отходить в сторону. Но, передумав, остановился. Из стопки стальных касок, аккуратно стоявшей у стены, достал одну, бросил на пол. Не глядя – поднял ногу и резко опустил вниз. С громким скрежетом металл разом согнулся, превратившись из боевого шлема в лепёшку. Хорунжин удовлетворительно кивнул головой, поворачиваясь к пишущему в тетради бородатому обладателю пенсне.

– Что скажете, профессор? Какова форма наших ребят?

– Гхм… – Тот кашлянул в кулак, и повернулся, наконец, к полковнику. – Успехи физиологические-то замечательные. Вон он, результат формы и… э-э-э… лишнего хвастовства и мальчишества, лежит у вас под ногами. Макар, что вас заставляет так уродовать инвентарь, а?

Капитан ничего не ответил, полностью занятый чтением.

– Ясно… – Хорунжин нахмурился. – Выкладывайте, профессор, что тут у вас не так?

– Как вам сказать, голубчик. – Профессор закурил. – Беспокоит меня их морально-нравственная сторона. Ведь уровень адреналина у наших…коллег на чрезвычайно высоком уровне. Если изволите, то все результаты по последним данным у меня в лаборатории. И я вам могу абсолютно ясно продемонстрировать, что уровень агрессии у них…э-э-э… повыше, чем у стандартного военного. И, как следствие этого, возможен выплеск этой самой агрессии. Абсолютно неконтролируемый, полностью повторящий уже изученные нами материалы по исследованиям нацистов.

– Да полноте вам, Юрий Сергеевич. – Хорунжин умоляющим жестом свёл вместе ладони. – Ну что вы, право слово… Это на самом деле настолько серьёзно?

– Ну, по правде сказать, это может и не произойти. Жаль, что результаты опытов и исследований, проводимых группой профессора Венцлав, все же погибли. А набрать людей, подобных тем, что были задействованы под Куйбышевым, м-да… – Профессор покрутил в руке толстый карандаш. – На данный момент я регулярно ввожу каждому из них сыворотку, которая подавляет излишний уровень адреналина в крови. Но в даль…

– И в дальнейшем всё будет также хорошо, профессор! – Хорунжин нахмурил густые, сросшиеся брови. – Я могу вам напомнить, что регулирование всех необходимых физических параметров этих бойцов, есть основная цель, поставленная перед вами лично товарищем Сталиным. Вы понимаете?!!

– Да, да, да…но… – Профессор явно ощущал себя неуверенно, но, тем не менее, продолжал отстаивать свою точку зрения.

– Никаких «но»! – Хорунжин повысил голос. – Как идёт подготовка по программе полётов у бойцов и ваших сотрудников?

– Хорошо идёт. – Конструктор, всё это время стоявший в стороне, решил вмешаться. – За данной частью подготовки я всё-таки стараюсь наблюдать сам. Юрий Сергеевичу хватает его медицины. Вся подобранная группа прекрасно соответствует выдвинутым требованиям, товарищ Хорунжин.

– Да? Ну и замечательно. – Полковник улыбнулся. – Макар, дочитал?

– Да.

– Отлично. Полёт назначен на это воскресенье. Так что – готовь ребят.

– Есть готовить, товарищ полковник госбезопасности…

Раньше…

В небе над Берлином постоянно грохотало. Небо было задёрнуто густыми облаками, созданными дымом и пылью, вперемежку с битой крошкой от зданий.

Медленно, но верно, силой ломаяпоследние рубежи обороны, входили в столицу советские войска.

Аккуратно вкатывались на некогда чистенькие берлинские улочки танки с красными звёздами на башнях, настороженно поводя по сторонам хоботами орудий. Важно и неторопливо, переступая конечностями ходовой части, подходили артиллерийские платформы. Вжимаясь в стены, укрываясь за поваленными деревьями и телефонными будками, чёрными остовами автомобилей и бронетехники, шла штурмовая пехота.

Армия, прошедшая ногами полмира, разбитая и поднявшаяся с колен, нёсшая в сердцах слёзы и злость, занимала город, который когда-то уже брали их далёкие предки, надававшие пинков под зад заносчивому пруссаку Фридриху, прозванному Великим.

Они шли вперёд, с боями прорываясь к сердцу германской столицы, двигаясь туда, где как обложенные в берлогах медведи, их ждали те, кто принёс огонь на земли их родины.

Но в рейхсканцелярии уже не было того старика, чей профиль знал каждый советский солдат. И там не было высокого, с тремя подбородками пузана в белом мундире. Но солдаты не знали этого, они просто шли вперёд, надеясь как можно скорее завершить эту проклятую, до колик в животе осточертевшую суку-войну

И лишь в Екатеринбурге, за высокими стенами нового здания Правительства в беззвучной злобе рисовал на бумаге чёртиков уже почти проживший всю свою долгую жизнь седой невысокий человек с густыми, прокуренными усами. Он знал всё то, что было недоступно командирам, бросавшим своих людей на штурм.

Знал, и ничего сейчас не мог сделать.

И именно тогда, когда в наконец-то очистившемся небе над Берлином, ветер рвал красный флаг, Он поднял трубку телефона экстренной правительственной связи:

– Вызвать ко мне …

Багровое солнце наплывало на иллюминатор. Макар, последним заходивший в камеру, в которой он должен был проспать до самого окончания полёта, смотрел на него, стараясь не щуриться.

Было тихо, сказочно тихо. Давно ушла назад голубая точка Земли. Осталась далеко позади родная планета, оказавшаяся такой красивой. Где-то там, впереди, белела, округляясь все больше, Луна, бывшая конечной точкой их маршрута. И шепнул себе под нос, забираясь в камеру

– До свидания, Маша.

Мрак наступает (цикл «Дохлокрай»)

Удар должен быть быстрым и резким. Никаких ненужных замахов, никакого позирования даже если объект, как кажется вам, движется подобно Мохаммеду Али после вступившего в силу синдрома Паркинсона. Не позвольте себе ошибиться и поддаться ложному чувству превосходства, никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах. И помните: главное – удар, если под рукой нет ничего огнестрельного, или просто нельзя садануть от души картечью, так вот, удар должен быть резким. И точным, это непременно. И сильным, само собой. Отжимайтесь от пола на кулаках, мальчики. Да и девочки тоже. Всякое же возможно.

Все твари разные. Но каждая из них одинакова. Дохлая по своей природе или от чего-то другого. Едкий запах формальдегида, сладковатая трупная вонь, металлический оттенок свежей крови, засохшие остатки пота, гниль крошащихся, забитых протухшим мясом зубов. А уж различия у них, на самом-то деле, не такие и большие.

Рост, вес, количество относительно уцелевшей плоти. Бывшее социальное положение, чаще всего переставшее быть на столе прозектора. Тут уж, если можно так сказать, кому из них как повезет… или повезло. То не так и важно, если вдуматься. Куда важнее другое, куда важнее не их состояние, а ваше. Пусть пока их не так и много, странных, страшных, невероятных созданий, восставших из мертвых и живущих подобием жизни. Если это можно так назвать, конечно. Почему ваше? Все очень просто.

При росте в метр с небольшим и весе в двадцать пять-тридцать килограмм самого безобидного, казалось бы, зомби, справиться с подобным экземпляром сможет далеко не каждый. Не подходите к такому объекту с точки зрения обычного человека в самой обычной драке. Как мне кажется, вряд ли кто из вас, находясь в трезвой памяти и здравом уме, станет драться с мальчонкой в майке с Джеком Воробьем и тридцать вторым размером обуви. Только тут же вовсе не такой случай.

Допустите одну ошибку, и это существо прогрызет дырку прямо через ваш драгоценнейший пупок и доберется до внутренностей. И даже если после этого кто-то, кто не должен был тупить в самом начале, что-то да сделает, то… последствия вам не понравятся. Мало того, что слепить воедино и заштопать рваную кожу, лохмотья измочаленных мускулов и куски жира могут и не успеть, на этом сюрпризы не закончатся. Абсцесс, крючки боли, подобно шрапнели разрывающейся в разодранных кишках, долор, тремор и прочие симптомы быстрого приближения отправки к бывшему рыбаку, ставшему привратником и носящему краткое и емкое имя – Петр. О, нет, и на этом ничего не заканчивается. Так как мягкая и ровная дорога туда, в благословенные райские кущи, уж кому-кому, а вам не светит. Ни за что не светит.

Ибо весьма острые зубки дьяволенка вгонят внутрь вас бесово семя, чье время распуститься буйным цветом придет сразу после последнего слабенького щелчка вашего собственного пульса. И демон, еще недавно носивший шкуру студента, дорожного рабочего, стилиста, секретаря, дорогой проститутки, кем бы вы ни были, пойдет дальше. Сея смерть и продолжая род. Хочется ли кому такого будущего? Вряд ли… а раз так, помните о том, что…

…Удар должен быть резким, сильным и точным. И не думайте, просто бейте. Да, именно вот так, умница, девочка. А вот теперь, на-ка, возьми платок и водичку. Ну… поблевать можешь вон там, за колонной. И вы, ребятки, тоже, если захотите. Но в порядке очереди.

У каждого дела запах особый, кто-то там пахнет кремом и сдобой. Так было написано в тонкой книжке, что в детстве меня заставляли читать. На, натурально, родном языке автора. Да-да, на мягкой обложке с ядовитой абстракцией красовалось имя этого макаронника в самом настоящем, мать его, итальянском оригинале. Какого черта, хотелось бы спросить у родителей, оно мне было нужно? Да и черт с ним, на самом-то деле.

Как по мне, так сейчас даже кондитер пахнет искусственными заменителями аромата, а вовсе не натуральными корицей, ванилью или даже сливочным маслом для крема. Многие сейчас даже не могут представить, как это: торт, в котором все настоящее. Время, когда «Пепси» любили из-за большего содержания сахара, никогда не вернуть. Забудьте, натуральный сахар слишком дорог, чтобы добавлять его в жидкую порцию коричневого дерьма для торчков поколения «next». Или «hexed»? Им достаточно заменителя самого дешевого сахара, в самый раз. К чему все это я? Да все просто – запах у каждого свой.

Девушка на сиденье, все еще порывающаяся вскочить, работает в одном из дешевых съемных офисов. Такие серые бетонные коробки, полные кабинок с картонными перегородками. На конечной станции линии таких понатыкано много, даже слишком. От нее пахнет утренним кофе из светлого стаканчика с большой буквой «m» и пластиковой крышкой. И каким-то сэндвичем с яйцом и ломтиком поджаренного бекона. Или плоской котлеткой из свинины/курицы/теленка, в зависимости от добавленного заменителя. Уверен, что сэндвич ей кинули из лотка, на котором стоит значок «десять». Завтрак клерка, затяжка сухой сигаретой «пэлл-мэлла», гастрит, одиночество, следы на ежедневке, лежащей в дешевых трусиках из недельного комплекта, купленного в универсальном магазине на распродаже. И тонкий, еле уловимый, запах заразы, подхваченной на прошлой неделе из-за отсутствия нормальной личной жизни. И уж наверняка, зуд в самых интересных местах.

Парочка, мужчина и женщина, со смуглой кожей, черными жесткими волосами, в шуршащих поддельными лейблами спортивных костюмах. Чесночная колбаса на завтрак и настоящий чай, колбаса из ларька, чай с родины. Дешевое, но от того не ставшее хуже, чем «с добавлением натурального крема», туалетное цветочное мыло. Эти тоже, как обычно, по утреннему маршруту, на орущий и галдящий рынок, забитый под завязку такими, как они, узкоглазыми, жадными, наглыми. Новые люди великой страны, ничего для нее не сделавшие, но решившие здесь жить.

Зато они пахнут своим утренним счастьем, наполнившим острой перечной страстью крохотную квартирку среди панельных сот, населенных их земляками. Счастьем, сотворенным наспех, в скрипучей и просевшей кровати, застеленной протертыми и вспотевшими простынями. А вот нагреть воды на двух конфорках узкой плитки и помыться они не успели. Потому запах счастья так ощутим.

Еще не старый мужчина, одетый в костюм из натуральной шерсти. Ему явно жарко, но он терпит, потеет и преет в своей шерстяной броне. Он весит на добрый десяток, если не больше, лишних единиц по шкале соотношения веса и массы тела. Ему бы что-то полегче, и пройти расстояние между своими станциями, а их всего три от первой до последней, пешком. Нет, отставить, никак невозможно, у него не в меру дорогой костюм, лучше покрываться испариной и темными дорожками на сорочке под пиджаком. Но даже запах его прокисшего пота, лосьона после бритья «Burberry», вчерашнего крепкого алкоголя и начищенных утром туфель не перебьет внутреннего ambre, отдающего сладостью только-только начинающегося разложения. Его пока не почует даже специалист. А я да, на свою беду.

Он обречен, но не хочет признаваться в этом даже самому себе. Или пока не знает, все возможно. Рак, цирроз печени, грозящий скоро перейти в стадию некроза, или еще что-то, не менее плохое. Но он лишь вытирает полнокровное лицо платком, и потеет дальше. С кишечником тоже не все в порядке. Он думает, что никто не понимает, когда портится воздух. Ошибается… и добавляет немного в общий букет.

Здесь, в замкнутой коробке вагона, мне сейчас очень легко уловить и еще несколько нот, легко вплетающихся в запашистую метро-симфонию. Тревожных, жужжащих дрелью, вгрызающейся алым диссонансом в сонное спокойствие вагона. Липнущих серым клеем рваной синкопы, замешанной на формалине пополам с трупным ядом, и остро звенящих желтыми звонкими маячками опасности.

И они, эти ноты, легко перебивают не только запахи, но и сами звуки. Перелистываемых страниц, быстрых, еле слышных кликов клавиатур, эха от мелодий в наушниках плееров, почесывания, еле сдерживаемой отрыжки или икоты, поскрипывания сиденья под чьим-то нервно дергающимся задом. Да-да, все это могу слышать и ощущать. И не завидуйте, не стоит. Я слеп как крот. Ничего не вижу, но все слышу и ощущаю своим сильно обострившимся обонянием. Думаете, рад этому? Нет, совсем нет.

И все они: и милая в чем-то девушка-клерк, хотевшая уступить мне место, и краснолицый толстяк с пока отсроченной смертью – все, наверняка, постоянно смотрят на меня с жалостью и тут же отводят глаза. Взгляды чувствуешь, чувствуешь всей кожей, самим собой, тонкой прослойкой меня недавнего, и новорожденной и нарастающей броней меня настоящего. Они цепляются за тебя, хватают, прилипают, отдираются со звуком раздавленной подошвой плоской жирной мокрицы. Отдергиваются, когда широкие полосы бинтов под непроницаемо черными овалами очков поворачиваются к ним. Прячутся, уставившись в одну точку и немедленно возводя вокруг себя крепостную стену из «нет-нет, не хочу, это не я, но помог/помогла бы, бедный-бедный-бедный, но ведь недавно, как же???».

Да вот так, и не надо смотреть на меня с жалостью. Я еще не умер, черт вас подери, а очки? И что? Да, на моих глазах толстый слой пахнущей умирающей стерильностью ткани. Но это я, живой и теплый человек, несколько месяцев, после переезда в район третьей станции линии, катавшийся с вами в это время в последнем вагоне. Так что не надо, вот так. Паутина из трех перекрещивающихся липких нитей лопается со звуком бьющегося стакана. Помните меня другим? Я очень рад.

Сколько? Два месяца, полторы недели и треть дня полной темноты, насыщенной только слуховой волной и запахами. Уже привык. Уже научился. Даже стараюсь не быть как один из постоянных попутчиков, который не ходит в очках и пользуется палкой, похожей на мою. Нет, нет, ни за что. Никогда не мог понять этого человека, который вылетал из вагона подземки со скоростью биатлониста на старте, размахивая своей этой клюшкой. Пару раз при мне больно задевал ею по детям, родители не ругались, объясняя детишкам про слепоту. А мне почему-то не верится. Из-за врожденного цинизма? Из-за наушников, в которых громко орет тяжелый металл? Говорю же – слышишь и ощущаешь все совершенно по-другому. Плюс ли это?

Не знаю, тяжело сказать. Лето начинается, тепло с мая, три месяца назад представлял себе, как могу скоро начать любоваться девушками. Не вышло, как сами понимаете. Не вопрос, женскую красоту можно ощутить и по запаху, и по касаниям. Опыт уже есть, врать не стоит. Но одно дело видеть женскую спину, бедра, грудь, задницу, в конце концов, другое – только ощущать ладонями. А с другой стороны? Не видеть дешевый шелушащийся лак на не обстриженных ногтях без признаков педикюра? Да я только за! Слишком обтягивающую блузку, грозящую треснуть по швам, когда владелица намеренно сексуально, как она думает, встает, выгибаясь лишними килограммами? Великолепно! Наверное, что великолепно. Мне сейчас покажется Венерой любая, если уж честно.

Минусы? Есть, как им не быть. Когда ты знаешь недоступное, пока недоступное большинству, когда ты сталкивался с ним… оказаться без зрения не просто плохо. Это смертельно опасно, учитывая тех, кто пока является врагом, волей-неволей играющим роль добычи. Добычи, считающей себя охотником. Хотя, вряд ли кадавр может что-либо считать. Но, опять же, мне не дано знать этого. Разбираться в работе субстанции, находящейся в их черепных коробках – это не ко мне.

Мне вполне хватает знать о надвигающейся на нас беде, справиться или остановить которую невозможно. Разве что спалить весь мир, вместе с обитателями, не больше и не меньше. Можете считать подобный взгляд проявлением любого расстройства психики. Будет ли мне дело до этого в момент, когда чьи-то зубы вгрызутся в ваше горло? Почему еще? Хм, дайте подумать. Просто у Зла разные лица. Порой они очень красивы и запоминаются на всю жизнь.

1/1: necroticism.

Я сглотнул, прогоняя по пересохшему горлу вязкую слюну. Прижался вспотевшим лбом к ржавой балке перекрытия, чувствуя, как горит кожа. Дышать нужно тихо-тихо, стараться не сопеть и двигаться как можно тише. И ещё нужно постараться не чихнуть, хотя это очень сложно. Вокруг много пыли и паутины, и засохших мышиных катышков, перьев и светлых потеков, оставшихся от когда-то и кем-то построенной голубятни. Пахло здесь, под самой крышей, отвратительно: и кисло, и едко, и как-то ещё. Может, дряхлостью здания? Да какая разница, ведь сейчас запах, поднимающийся снизу, перебивал все. Густой, тяжелый и сладковатый, дурманящий голову, заставляющий сердце стучать быстрее, хватать воздух широко открытым ртом. Хотя и не только он. Там, внизу…

Старые, с облупившейся краской, синей и красной, доски пола спортзала исчерчены мелом, взятым, наверное, в комнате вожатых. Извивающиеся червяки непонятных надписей, напоминающие арабески из красивой книжки «Тысяча и одна ночь», которую совсем ещё недавно брал в детской библиотеке. Книгу давали не всем, но библиотекарь Валентина Петровна меня всегда любила и подсовывала самые интересные новые поступления. Только там они казались красивыми, а здесь, в трухлявом здании спортзала, – нет. Все надписи шли по самой границе двойного круга, под снятым баскетбольным щитом.

В центре красовалась звезда из соединяющихся прямых линий, один в один как те, что рисовал на «хвостах» бумажных самолётиков, пускаемых в детсаду. По ее краям темнели взятые из столовой лагеря старые эмалированные миски, в которых тихо тлело что-то, из-за чего сюда, под крышу, поднимался этот самый тяжелый и дурманящий запах. И еще вокруг блестело огоньками много свечей. Коротких и длинных, толстых и тонких, совсем почти оплавившихся стеариновых огрызков и новеньких, ароматических, глупо-красивых, разных. Мерцали, горя ровно и ярко, давая достаточно света и рисункам на полу, и разложенным матам.

Пять человек, лежащих навзничь. Пять вершин звезды. Трое парней и две девушки, вожатые старших отрядов, студенты: Кирилл, Роман, Сева, Лида и Татьяна Вячеславовна. Странно, но даже сейчас не смог бы назвать ее Таней, не говоря про Таньку. Именно Татьяна Вячеславовна, по имени и отчеству, только так.

Как хохотали пацаны с отряда, как глупо хихикали девчонки, когда вот так обращался к ней. Пунцовый, взволнованный и немного заикающийся… Всегда старался не смотреть в холодные голубые глаза, не останавливаться взглядом на строгих, вытянутых в ниточку, тонких губах без следов помады. Ей она была без надобности. Губы, пусть и тонкие, но очень красивые, розовые, нежные и наверняка очень мягкие. Хуже другое.

Сам того нехотя, но я не смотрел ей в лицо, нет-нет. Всегда старался опускать глаза вниз и постоянно натыкался на выпуклости белой ткани блузки, туго натянутой на её груди. От этого становилось еще хуже, и багровели даже кончики ушей. А рядом всегда тихо заходились хохотом отрядовцы, давно вопившие за спиной: «влюбился, влюбился!!!» А сейчас… Что это?! …мама…!

Захлопнуть дверь! Провернуть ключ в замочной скважине! И к несгораемому шкафу, стоящему у двери, и навалиться на него! Тяжело?! Ногти выдрало на двух пальцах? Хочется крикнуть от боли в спине, от нее же, тянущей в ногах, от этой мерзавки, разрывающейся в плече? Покричи, хуже не станет. Потому как уже некуда…

В коридоре, только-только пустом, раздались мягкие шлепки босых ступней. Тварь не скрывалась. Тварь шла вперед, очень желая добраться до меня. Ее жажда, горячая, обжигающая, переливающаяся всеми оттенками красного, успела коснуться многих и почти догнала меня. Но этого ей казалось мало.

Впереди существа, идущего к двери кабинета начальника лагеря, мощно и неотвратимо катилась волна страха. Колючая и осязаемая, давящая, сжимающая в своих тисках. Волна душила смрадом, проникающим через щель под дверью. От неё скручивало в холодную, острую и леденящую спираль внутренности. Сердце рвалось наружу, майку с Ван Даммом хоть выжимай от ледяного пота. Мускулы, и так не особо развитые, пытались прикинуться пластилином, растекшимся от жаркой боли. Шкаф не поддавался, кто-то всхлипнул, чувствуя, как шаги становятся всё ближе. Кто? Это же я…

Еле слышно скрипнул пол. По двери, с треском, сверху вниз, провели твёрдым и острым. Шкаф гулко ухнул, едва не расплющив пальцы на ноге. Мои собственные зубы вцепились в ладонь, сильно, до крови. По двери, скыр-скыр, настойчиво, с издевкой, еще раз прошлись острым. Теперь сразу в нескольких местах. Скыр-р-р… треснула плотная крашеная древесина, плюнула наружу щепками. Внутрь не ничего не полетело, остроты не хватило. Или прочности, или еще чего.

Я не знаю, чего именно. Зато знаю другое. Сюда, за мной, пришла именно она… Татьяна Вячеславовна. Потому что видел…

…Как неожиданно задёргались, неимоверно скручиваемые и выгибаемые судорогами, тела на матах. Как Лида, вожатая соседнего отряда, бледная до синеватой белизны, быстро бежит в сторону входной двери. Как двое парней кидаются следом за ней, низко стелясь над полом, прыжками, принюхиваясь и подвывая. Как третий, Сева чуть останавливается, поводя ноздрями, жадно втягивает воздух. Но уходит.

И, пятясь спиной к держащейся на «честном слове» вентиляционной решётке, через которую и пролез в спортзал, успеваю увидеть, что ОНА не ушла вместе с остальными. Стоит, выпрямившись, посередине двойного круга, жадно прогоняя воздух, улавливая в нем мой запах. Запах моего страха, моего пота, моих промокших джинсов. Стоит и смотрит в сторону балок под крышей глазами, что потеряли свой голубой цвет.

У НЕЁ вместо них теперь багрово рдеющие угли в угольной черноте. И сейчас они (да-да, знаю это, знаю!!!) видят только меня. И спиной вываливаюсь отсюда, падаю, успевая ухватиться за толстые ветви старого клёна, по которому всего час назад карабкался под крышу. Приземлился… да нет, ляснулся мешком, набитым картошкой, до хруста, до вспыхнувших белым кругов в глазах… но целый. Ударившись всем телом о землю, выбив дыхание, засучил ногами, пытаясь встать. Со звоном и треском, блеснув в лунном свете россыпью осколков, разлетелось одно из высоких окон под напором вытянувшегося в прыжке существа с пустыми и жадными глазами уже мертвого лица. И вскочил, и ринулся к основным корпусам, и побежал. А за спиной, мелькая в редких лучах фонарей, мягко и неумолимо догоняла бывшая вожатая.

2: human puzzle.

Запах Зла везде и всегда одинаков. Он может прятаться за кем или чем угодно, и легко обманывает. И вопрос лично для каждого один: успеешь ли распознать его или нет?

Я так и не ответил на вопрос: что делать в вагоне подземки, идущем по линии, ведущей к той станции, где выходил раньше, человеку с бинтами на глазах? Отвечу – привыкание с помощью привычного маршрута. За половину года ноги сами запоминают многое, но понимаешь это тогда, как окажешься в моем положении. Вначале может показаться, что такое невозможно, но именно показаться. Понимая, что это мне надо, начал свои прогулки. Первые две… да-а-а.

На третьей прогулке дошел до поворота к спуску, ведущему к станции. На пятой споткнулся об выступающий бортик канализационного люка и отбил все пальцы в легких мокасинах. На шестой в мои колени ткнулся умной мордой Улисс, лохматый черный ньюфаундленд, обычно прогуливающийся с утра. Пса я знал, пусть и не очень хорошо, как и его хозяина, моего ровесника. От предложения помочь – отказался. На девятой прогулке дошел до автобусной остановки, купив пачку жевательной резинки и наткнувшись на пьяного бродягу. Тогда случилось две вещи. Первая – я понял, что запах немытого тела, дешевого алкоголя и сигарет почувствовал заранее, но не придал значения и принял решение бросить курить. Вторая – заворчавшего бездомного нежно и твердо взяли за предплечье клыки Улисса. И таким образом стала ясна причина легкого цоканья сзади, шедшего за мной последние три утра. Когти своей собаке хозяин Улисса не стриг.

Слишком многое, к чему привык, выходило неуклюже. На одиннадцатой прогулке под подошвами моих новых, приобретенных в результате звонка в ТВ-шоп «Reebook» оказались скользкие от дождя ступени входа в метрополитен. Спуститься на платформу оказалось легким делом… после нескольких ежеутренних попыток быть самостоятельным. Судя по разговору, в котором требовали надеть намордник, Улисс и его хозяин шли за мной. Оказывается, легкий дождь скрывает звуки от когтей.

В поезде было интереснее. Времени на попадание в свой вагон выделил с запасом и оказался в нем в обычное время. Паутина взглядов в первый раз накрыла меня с головы до ног, не забыв зацепить даже порванный, как оказалось, на пятке левый носок. Понятно, что дырку никто не увидел, это так, к слову. И до сих пор эти клейкие нити продолжают постоянно касаться, щекоча кожу, везде, проникая в первую очередь за стекло очков. Нет, не стекло. Пластик, противоударный. По громкой связи объявили мою станцию. Встаем, делаем три шага по диагонали, трость чуть вперед. Стук, дверь, на месте.

Вышел на платформу, быстро сделал два широких шага вперед. Задели, толкнув в плечо, не страшно. Теперь, подождав, пока схлынет волна знакомых запахов, поворачиваем налево и вперед. Так, это что такое? Какие же тонкие и горячие у нее пальцы, которые легли на кожу моего левого локтя. Втянем незаметно воздух. Ах, вот как, это вы, моя скромная мышка-клерк, здравствуйте-здравствуйте. Черт, зачем же уловил тот запах? Хотя… посмотрим.

– Здравствуйте.

– Добрый день. Разрешите, я вам помогу.

– Не стоит, справлюсь. Уже привык. И я просто гуляю. А вы опоздаете?

– Ну… не страшно. Так можно, я вот так с вами пройдусь?

– Ну, если хотите. Разрешите вопрос?

– Да, конечно. Хотите спросить, почему решила помочь?

– Нет, с этим все понятно. Какого цвета у вас сейчас волосы?

– Каштанов… но, почему?

– Надо же… – на самом деле, учитывая ее светлые волосы три месяца назад, это неудивительно. Вот если бы была брюнеткой… – Скажите, вы так сильно любите «Kenzo» из-за его хорошей повседневности? А линзы вы сменили с неестественно зеленых на другие?

Она смеется. Смеется хорошо, открыто, без кокетства. Что знаю про нее, вернее, про внешность? Блонд…, нет, простите, рыженькая, это снова модно. Средний рост, длинные ногти с неброским лаком, не свои, из геля. Четвертый, если не пятый, размер груди. Грудь своя, если присмотреться. Раньше присмотреться. Линзы неестественно зеленые, помадой не пользовалась. Ну что… неплохой вариант…

– А как вас зовут?..

Неплохой вариант для Мрака. Ах, как жаль, ах, как же мне жаль. При отсутствующем зрении и развивающемся в верную сторону обонянии хватает плюсов. Но хватает и минусов. А ведь совсем недавно ставил вовсе не на нее. Полагал, что тот самый толстяк. В нем минусов чуть больше. Но все лучше, чем кто-то из работяг. Их физическая форма получше, чем и у него, и у нее.

Кто бы не запустил механизм одновременного отсчета нашего времени назад и приближения неизбежного, ненавижу его. Или ее, какая разница. Почему и с чего мир вокруг сдвинулся настолько, что скрыть это невозможно? Почему сквозь не самый дорогой парфюм, сладковатую пудру и лак для волос так четко и недвусмысленно продирается легкая и страшная гниль? И почему именно с ней? Твою же мать, ну что ж такое…

– Так вы не против?

Может, ты все-таки не согласишься, а?

– Конечно-конечно, вам надо помочь… давайте возьму вас под руку.

Э, нет, крошка, именно это делать не стоит. Совершенно… м-да.

– Вот так, ой, я сделала больно?

Ничего ты не сделала, кроме как взяла меня под руку. И вздрогнул рефлекторно, вполне четко осознавая присутствие рядом врага. Того самого, что не так давно потихоньку, черной полоской муравьев-разведчиков, начал вливаться сюда, в обычную, сытую, мирную и зажиревшую жизнь.

– Не слишком быстро иду?

Нет, милая крошка, не слишком. Так, волосы на предплечье вроде бы и не торчат вверх, даже пот, выступивший на затылке, чуть ли не спрятался назад. Успею понять и уловить момент ее обращения?

– Ступеньки… осторожно. Ой, прости…

Да уж, прощу. Девочке захотелось есть, да-да. И хорошо, что пока она не поняла, что именно ей надо. Внутри нее, в очаровательном, чуть выпуклом и, наверняка, ближе к паху с легким пушком, животике гулко заурчало. То ли еще будет, детка, то ли еще может случиться. Такого голода, как просыпающийся, с тобой пока не случалось.

– Направо или налево?

А-а-а… а, пожалуй, что налево. Если с правой руки у нас грохочут и лязгают трамваи, то вот с левой… С левой очень даже удобный старый и почти заброшенный сквер. И ведь именно туда, пусть и опаздывает, меня потихоньку начала тянуть неожиданно ставшая очень сильной рука. Да, милая, сейчас тобой движет уже и не твоя недавняя сущность. Демон просыпается.

Да, аккуратно, не выпуская из крепкой хватки наливающихся сталью пальцев, меня потянули направо. Снизу гулко булькнуло еще раз. Да, дружище, ты попал.

Вспоминай, вспоминай все, что по левую руку. Даже если она сейчас готова завершить цикл, разорвать кокон и из куколки стать куда более мерзким созданием… пока все равно будет осторожничать. Лишь напав в первый раз, каждая тварь становится настоящим ходячим трупом, жрущим без разбора.

Справа от платформы, мм-м… трамвайные пути и остановка. Вернее, даже кольцо, отсюда красно-белые и вытянутые, раскаленные уже палящим солнцем металлические собаки стартуют на новые витки своей бесконечной беготни. Утро, но здесь всегда много людей. Креозот, много табачного дыма, дешевая парфюмерия, ну, знаете, вроде «Hugo Boss» или еще какой-то псевдо «Kenzo», пот из-под костюмов из полиэстера. Треп о политике и мобильниках, о женских целлюлитных задницах и мужских небритых подмышках с промежностями, перевирание лжи, прочитанной в «Яндексе» вместо утренней зарядки. Нормальная жизнь нормального города. Думаете, кто-то обратит внимание на пару, спустившуюся в другую сторону от метрополитена и двинувшуюся в сторону густых кустов? Если да, то вы ошибаетесь.

От моей нежной и ласковой новой знакомой разило жаждой. И голодом. Или и тем, и другим вместе. Да какая разница. Я слеп. Она хочет жрать. Много ли вариантов?

Если знаешь про этот и тот мир одинаково, пусть и совсем немного, можно подготовиться. Особенно если вдруг оказался очень легкой мишенью. Уравняем шансы. Или хотя бы попробуем это сделать. И не стоит говорить о моральных принципах, расстройствах психики или о чем-то в том же ключе. Мрак, стоит ощутить его раз, всегда окажется рядом и дальше. А уж сейчас-то осязать его очень просто. И никакой «J’Adore» его не перешибет.

Тьма пахнет страхом. Его острой уксусной жутью, перемешанной с прелой землей и оттенком забродившего варенья от обильно пролитой крови. Темнота густо оплетена паутиной тления обычных человеческих чувств, пропадающих после первой же дегустации homo sapiens. Беспроглядная чернота захватывает в себя тех, кто любил, страдал, боялся, учился, стрелял, пил или курил, сажал петунии или раскрашивал модели «Звезды». Мрак переваривает внутри себя всех, наплевав на недавние различия. И если уж он проник в кого-то, то не стоит ожидать свежего запаха жимолости или нежного аромата ландышей.

Странновато рассуждать о чем-то подобном именно сейчас. Но кто сказал, что нельзя? Наш с вами мозг работает, пускай и порой совершенно не подчиняясь какой-то там логике.

Мрак и зло, прячущееся в нем, не могут быть чем-то другим. Никакой романтики. Никакой красоты. Никакого тайного скрытого смысла. И, ясное дело, никакой любви.

2\2: no love lost.

Я пролетел, не останавливаясь, мимо корпуса самых младших отрядов. Подбегая, заметил мелькнувшую у двери раскоряченную бледную фигуру, шмыгнувшую внутрь. Уже за углом услышал первые тонкие крики. Понял и чуть не заревел, вспомнив назойливых и нахальных мелких, постоянно путавшихся под ногами и мешающихся. Теперь навсегда так и оставшихся мелкими.

Тогда в голове разом мог выключиться один из необходимых тумблеров. Или сгореть нужный предохранитель. И все, стал бы овощем, ничего не понимавшим и тупо ждавшим первого из ночных гурманов. Мне повезло, внутренние цепи, подаренные папой и мамой, выдержали. Но пришлось тяжело. В смысле – потом, спустя уже много времени. Да что там… даже сейчас. Знаете, в чем прелесть ерша? Не, ни рыбы, а когда пиво с водкой? Хотя для себя, прикинувшись врачом, создал другой рецепт.

Бутылка, триста миллиграмм чистого медицинского и полторашка разливного. Смешать, не взбалтывать, принимать на ночь. Чтобы заснуть относительно спокойно. Но это сейчас. А тогда… бежал, с выпученными глазами и режущей болью в горящих легких…

Споткнулся, полетев кубарем вперед, рассадив локоть о крашеный кирпич газонного бордюра. Тонко завизжал, увидев, за что зацепился ногой. За кого. За вздрагивающего и хватающегося руками за горло Сансаныча, начальника лагеря. Глаза у него закатились, между плотно сжатых пальцев с хрипом и бульканьем струйками брызгала тёмная кровь.

Оглянувшись, увидел метрах в ста высокий и стройный силуэт. Глаза не алели, чернели на молочно-белом лице. Заорав, нащупал что-то под руками, непроизвольно сжал руку и снова побежал. Пронёсся мимо своего собственного корпуса, слыша, как там дико орут и воют. Наконец-то взглянул на то, что врезалось в ладонь, и резко повернул влево. Потому что в ладони, тоже став мокрыми от пота, лежали три ключа на металлическом кольце.

А в кабинете Сансаныча надежная дверь и решетки. Решетки на окнах!!! Впереди показался фонарь административного корпуса, постоянно включенный до самого утра. До которого бы еще дожить. Пулей пролетел коридор, начал подбирать ключ. Повезло на втором, замок мягко щелкнул как раз в тот момент, когда длинная тень скользнула в коридор, мягко касаясь пола босыми ступнями.

Чуть позже (скыр-скыр) дверь заходила ходуном.

Металлическая громада шкафа подалась, когда в дверь с той стороны навалились всем телом. Стальная махина с грохотом повалилась, ударилась о широкую тумбу, на которой стояли два горшка с цветами, сбила со стены портрет улыбающегося Бориса Николаевича и уперлась в кирпич стены, надежно заклинив дверь. Я сполз по стенке, вжался в угол и сел, обхватив разбитые и покрытые засохшей уже кровью колени. Уткнулся носом в обоссанные джинсы и заплакал. Глубоко, навзрыд и тоскливо. Ведь остался живым, пока остался.

Так и просидел в углу около часа. Зажимал руками уши, когда с улицы доносились… крики. Внутренняя проводка шипела, плевалась искрами безумия, едко пахла выгорающим рассудком, но держалась. Для себя решил, что на улице только крики, и все. Не рык, не чавканье, не булькающие звуки и стоны, нет. Только крики – и точка. Потому что если назвать их так, как нужно назвать, то можно свихнуться. Проводка вспыхнет яркой дугой и все, совсем все, бесповоротно все.

А потом, громко треснув, на стол Сансаныча посыпались осколки стекла. И в свете фонаря на него легла длинная и вытянутая тень.

Твари же все-таки порой появляются не такими, как большинство из них же. Некоторые не просто хотят откусить и схавать кусок человеческого мяса. Некоторым подавай эмоции, выкладывай на столовый фарфор душу, вытаскивай из головы все воспоминания. Не всем. И это хорошо. Но тогда мне это было совершенно неизвестно.

Тогда на полу и столешнице мягко изгибалась тень. И это оказалось самым плохим.

Тень не молчала. Тень говорила. Тень звала. И мне страшно. И тогда, и сейчас. Сейчас даже страшнее. Потому что стал намного старше и этот голос… ох уж этот голос…

– Вадим… Вади-и-им… – тихий шелестящий голос вплывал в кабинет. – Подойди к окну, Вадик. Подойди. Посмотри на меня, ну же. Я здесь, стою и жду тебя. Там, на колечке, есть ключ от замка решетки. Открой и впусти меня, мальчик. Я же знаю, что ты так этого хочешь. Ничего не было, тебе просто приснился плохой сон. Но никто тебя не будет наказывать. Даже наоборот. Я сейчас одна. Подойди, посмотри на меня, малыш. На мне ничего нет, никакой одежды. Я же знаю, что ты меня любишь. Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…

3: blind bleeding.

В бою с более сильным противником важна каждая мелочь. Сможет ли победить младшего Кличко Костя Цзю? Я не знаю. Теоретически, не попав под удар его кувалды, вымотав этого здоровяка, навтыкав огромное количество внешне не самых сильных ударов – да. Будет ли стараться Костя Цзю уравнять свои шансы в бою с младшим Кличко, если правила вдруг поменяются? Или, что неожиданно, их нет, а ставка – жизнь? Наверняка.

Моя противница до вхождения во Мрак не старалась заниматься спортом регулярно. Это запомнилось хорошо. Фитнесс, наверняка с не самыми лучшими инструкторами, не более. Лишний вес за зиму, как не старалась, так и не убрала. Это и плохо, и хорошо одновременно. Чем лучше состояние тела до перехода в темную сущность, тем опаснее сама тварь. Потому как Мрак дает своим новоиспеченным детишкам много бонусов. И физические параметры – в первую очередь. Как же уравнять шансы? Ослепить. Так мои шансы немного, но увеличатся.

В кармане куртки баллончик с перцовым концентратом. Но толку от него немного. И линзы только сделают толк меньше. Что остается?

Из плюсов при контакте с рядовыми тварями есть один очень большой. Они тупеют в тот момент, когда важнейшим остается желание закусить вами. Интеллект отключается, уходит, растворяется в наступающей темноте с пурпурными прожилками голода. Единицы, становящиеся настоящими бессмертными, не в счет. Эта девушка не из них… во всяком случае именно так мне хочется верить. Потому я и иду вместе с ней туда, где кроме кустов и безлюдья больше ничего и никого. И ей уже невдомек то, что это форменная глупость со стороны неизвестного слепого.

Вновь пахнуло креозотом. А, да, слева высокий забор из плит, депо, ремонтные мастерские. Шпалы, еще что-то необходимое. Упорная девочка и глупая. Так и тащит, так и тащит. Ну-ну, что тут скажешь, голод не тетка. Иду-иду, милая. Чуть озабоченно головой по сторонам, несколько раз дернуть носом, и даже чуть испугаться. Внешне? Внутренне?

Ну, а как вы думаете?

В фильмах и компьютерных играх всякого рода погань, как правило, страшна и ужасна. Выскакивает из-за углов и из темных мест, с ходу начинает рычать, махать конечностями и пытаться сожрать игрока. Все верно, так и есть. Различаются разные мертвяки разных режиссеров и разработчиков минимумом. Внешним видом и скоростью. И частенько у многих выходит на самом деле… страшно. Так вот и думайте, испугаюсь ли я, когда меня ведет под руку скотина, желающая в ближайшее время вгрызться в меня и оттяпать как можно больше кусков? Несомненно.

И в первый раз, и во второй, и в десятый, и в сто тридцать пятый, да какая разница? Твари вгоняют в ужас, твари, даже не тронув вас, навечно поселятся внутри головы, заставляя помнить о них всегда. И их не выгонишь, не привыкнешь, не станешь равнодушным. Нет-нет, никак не получится.

Идя по подземному переходу или коридору гипермаркета, освещенным бледным светом люминесцентных ламп, легко вздрогнуть от темной фигуры, качнувшейся вдалеке или отразившейся в зеркале. Потому что память неназойливо, так это мягонько, уже подсовывает кадр за кадром.

Как медленно, подрагивая шеей, хрустя и не переставая жевать, лицо с закатившимися бледными буркалами поворачивается к тебе. Никаких эмоций или выражения, ничего. Между синих губ мелькают зубы, уже почерневшие, покрытые коричневой коркой. Запаха гнили, вроде бы и обязательного, нет. Зато, если вы подарите возможность ему оказаться рядом с вами, он отблагодарит чуть другим. Густым и липким ароматом совершенно перебродившего сюрстремминга из пасти. Окатит, совершенно не дыша, просто оказавшись рядом. После первого близкого контакта с мертвяком хочется до колик смеяться над «Сумерками». Каково Белле облизываться с мертвяком, сотни лет жрущим только кровь?

Так что мне страшно. Даже очень.

Она становится все горячее. Смешно, учитывая ожидающую, очень скоро, да-да-да, температуру тела. До полного обращения в первой стадии совсем чуть-чуть, и следует уложиться в него. Отрезок крошечный, сжимающийся до: бабушка, а почему у тебя такие больш… ААА!!!… кххх… … … К-х-х, к слову, это когда шипит остаток кислорода, смешиваясь с брызгами крови и слюны в разодранной трахее.

Удар должен быть быстрым, сильным и точным. И даже если ничего не видишь, он обязан оказаться именно таким. Думай, думай голова садовая! Ты ж нужна не только для того, чтобы в тебя есть.

Предпочтительнее, если вдуматься, так вогнать трость ей между ног, чтобы упала лицом вперед. Самому успеть оказаться сзади и сверху, и… И это заранее проигрышно. Да.

Пока у меня есть фора в неожиданности и относительном физическом преимуществе, следовало поторопиться. Ударил ногой под колено, и левым локтем в грудь. Хотелось надеяться, что в грудь. Получилось, хотя и сам все-таки упал. Но именно это и нужно, пока есть время.

Реечный ключ есть не что иное, как жуткий пережиток очень далекого прошлого. Открыть двери с такими замками, для уважающего себя домушника, дело не плевое, но и не сложное. Пару-минутное, если можно так выразиться. Но у моего реечного ключа есть положительное свойство. Он длинный, острый на конце и его нарезка тоже с гранями. Само то, чтобы уравнять шансы, пусть и немного.

Сложнее оказалось локтем навалиться на горло, задрав вверх ее подбородок. Ударить… это прошло проще. Металлу наплевать на состояние владельца глаз, хоть мертвый, хоть живой, хоть посередине. Чвакнуло, ощутимо плеснуло, а потом, без единого звука, меня отбросило в сторону, ощутимо приложив крестцом об землю. Ну, милая, я тебя понимаю.

Успел отмахнуться тростью, прежде чем та улетела куда-то в сторону. Тварь двигалась быстро, полная сил и жажды. Вялыми они становятся намного позже. Откатился в сторону, содрав кожу на ладони, проехался боком прямо по асфальту. Ее голод, пульсирующий в воздухе, ощущался по разлетающимся в сторону каплям крови, хрусту камешков и палочек от мороженого, волне ярости и запаху обращения. Его ни с каким другим не перепутаешь, не-не. И это хорошо… ведь пока еще я цел и могу уклониться. Но ненадолго, развязка очень близка. И вот сейчас страх стал намного сильнее. В разы.

Тварь чуть остановилась, втягивая воздух. Пока еще она может это делать, пока еще работают рецепторы обоняния, и это опасно. Хлюп… вдох… хлюп… выдох. Сукровица и остатки глазной жидкости попали в носоглотку, вместе с алыми ручейками. Еще один плюс в бою, если проводить его незряче, это звуки врага. Легкий шелест, треск ломающейся шпильки на туфле, воздух резко разрывается прямо перед лицом, вспарываемый уже не ногтями с аккуратным «френчем». А, да, совсем забыл. У меня же для тебя, очаровашка, есть и сюрприз. Небольшой, аккуратный, металлический и практически бесшумный.

Она ударила еще раз, стараясь схватить, сгрести одежду сильными цепкими пальцами, чтобы подтянуть к себе, чтобы рвануть очень острыми зубами хотя бы за что-то. Пришлось уходить в сторону, перекатываясь и матерясь. Услышать в таком состоянии щелканье кастаньет, такой нужный, стало сложно. Но короткий и резкий стук повторился. Ждать не стоило.

ПСС оружие по-настоящему специальное. Применяют его немногие и не очень часто. Но для меня и именно сейчас – самое то. Пара «кхеканий» выстрелов, корректировка по услышанным мягким чмоканиям попаданий, контрольный звонок. Именно контроль, тот самый, в голову. Всё?!! Ну?.. Всё. Вот теперь успокоиться, выдохнуть, сесть.

– Красавец. – Семеныч присел рядом. – Чисто-то как отработал, любо-дорого посмотреть. Даже и не подумаешь, что не тренировка, а настоящий бой. Эй, курсанты, все и всё видели? А? Вам такое делать придется? Нет, пока еще не придется. Почему не «пора»? Как станет пора, Андрейченко, ты самый первый узнаешь. И ты, Удалова, тоже. Все, расходимся, нечего привлекать внимание.

Не стоит удивляться. Риск-то был, да еще какой. Хотя страховать меня страховали. Время, когда думалось про проблемы с собственной головой и галлюцинации с лютой дичью о мертвецах и тварях, давно позади. Да, проще не стало. Но теперь я знаю, а это главное. Знаю, что увиденное в детстве мне не померещилось. И не было никакого психического расстройства. И самое главное – я не один.

– А ты ведь чуть не сорвался. Совсем немного – и все, пришлось бы мне самому упокоить и ее, и тебя.

– Зацепила разве?

– Нет, я и говорю, красавец. Молодежь в восхищении, я в восхищении, все в восхищении.

– М-да… – Тело начало ныть. Молчун Рикер уже упаковал мою недавнюю попутчицу, если судить по запаху химии от него самого и мешка, в дохлопереноску. Затем запахло еще ядренее, зашипел реагент, разливаемый нашим хмурым и неразговорчивым уборщиком. Следом, войдя в контакт с лютейшим раствором, шибануло совершенно немыслимой вонью от аннигилирующих кусков зараженной мертвой плоти. Все верно, следы мы пока заметаем. По возможности, конечно.

– Семеныч?

– Да, Вадик?

– У нас получится?

Семеныч помолчал, покопался в карманах куртки. Карманов много, Семеныч у нас предпочитает рядиться в «милитари».

– В правом верхнем внутреннем.

– Хех… хм… – Бензином тянуло намного сильнее, чем самой едкой из химий Рикера. Зажигалка щелкнула, дохнуло сгоревшими парами. Семеныч предпочитал табачок россыпью, мудрил красиво завернутые козьи ножки. Сладковато пахнул, сухо затлев, швейцарский «Drum». – Рентген у тебя там, ну-ну. Неужто так настропалился носом вертеть?

– Куда деваться с такой работой?

– И не говори. Служба наша и опасна, как гритца, и противна.

– Семеныч?

– Чей-то, милок?

– Не заговаривай зубы. Получится? Вы заметили его?

Семеныч дымил, снова замолчав.

– Семеныч?

– Получится. О, смотри-ка, милиционер вон нарисовался, явил себя, тык-скыть.

– Полицейский.

– Да какая разница то? Давай, вставай. Помогу до метро добраться, заодно и расскажу кое-чего. Придешь, выспись. Вечером должен быть отдохнувшим.

Вот так. Если вечером надо превратиться в свежачок, то… Они его нашли. Ту гниду, что превращает людей в тварей, в ходячих мертвецов-каннибалов, в нежить в ее самом мерзком проявлении. Нашли тебя, голубчик.

3\3: all hope is gone.

Нет ничего хуже, чем ребенок без семьи.

Несомненно, обязательно и естественно, в мире вокруг нас хватает merde. Разного, и голубого, и красного. И порой даже красно-коричневого, черного, желтого, розового и любого другого оттенка.

Кто-то из нас дарит своей любимой женщине цветы, а в соседнем подъезде кто-то другой бьет мать собственных детей. Кто-то горбатится на паре-тройке работ одновременно, не умея и не имея другой возможности. А потом может обнаружить у себя сифилис, ни разу не изменив. Кто-то выходит ночью в темноту переулков, старательно ища себе жертву.

В окружающем нас с вами мире горько судачат о потерях в Великой войне, о подвиге народа, о жертвенности, о разрушенных жизнях, о сожженных судьбах, о… да вы и сами знаете. И терпеливо, как падальщики, ждут срока оставшихся в живых победителей, напоследок швыряя милостыню уже сотням, а не тысячам, и уж точно не миллионам из них. Старики, прошедшие половину Европы, умирают, не получив ничего. Единицы из них до сих пор прячут подмышкой татуировку с группой крови.

Рядом с каждым из нас, постоянно, изо дня в день, долдонят о падении нравственности, о гомосеках и педофилии, о танцующих дурах и пьяных священниках, о том, как Собчак отвратительно кривляется на экране, а Мартиросян снимает на мобильник высших лиц государства на отдыхе. И молчат о нормальном пособии для матерей, об отсутствии детских садов, о пивных ларьках на каждом шагу. И ни слова не говорят о найденной на холодной осенней земле страшной икебаны из пропавшего у супермаркета грудничка.

Кто-то ищет красивые запонки или редкое издание второго «Ведьмака», или нож Боуи, или последний выпуск журнала «Корабль военного флота ее Величества «Баунти», или бутылку настоящего кальвадоса для своего мужчины. А кто-то стоит в несуществующих пробках, корректирует откорректированные ногти, забирает из детского сада забранного несколько часов назад мамой ребенка, и громко говорит об этом в мобильный. А потом возвращается к подругам и мартини, к прерванному минету или ритуальному закланию черного барана.

На планете ежедневно убивают тысячи людей во имя торжества неведомого зверя демократии и радостно захватывают нефтяные скважины. Ежечасно сильные бьют слабых, а честные пресмыкаются перед хитрыми. Это наша с вами жизнь, и дерьмеца в ней с избытком. Но нет ничего хуже одинокого ребенка. Даже если ребенок совсем недавно уже вовсю пялился на сиськи собственной вожатой.

– К сожалению, травма оказалась слишком серьезной. Да-да, наложило отпечаток и происшествие в ДОЛе. Нет-нет, картина чрезвычайно прозрачная и следует говорить о серьезном лечении. Ну, поймите правильно, о каких живых покойниках можно говорить серьезно? Сами виноваты, гос-по-да родители, сами. Видеомагнитофон не стоило покупать, и кассеты бы проверяли. Что? Я психиатр с опытом работы… да что вы? Товарищ прапорщик, проводите граждан. Все необходимые документы вам выдадут там, где и положено. Да хоть Черномордину пишите…

Если бы семья у нас была бы неблагополучной, шансов стало бы чуть больше. Но в итоге все равно пришлось бы оказаться в Институте. Мальчишке двенадцати лет сбежать от них? Не смешите мой пупок. Неделей раньше или позже, но все равно. Попадешься. Мне бегать не пришлось…

– Лежать!!! Руки показал! За голову, лицо поднять! Не лезь, Юрченко! Пасть оскалил! Оскалил, сука, я сказал, до коренных чтоб мне все показал!.. Да, взяли, живой. Да хер знает, лет тринадцать максимум. Паковать? Пакуем. Все, пацаны, вяжите щенка. Вертушка на подлете? Хорошо. Да, все сжечь, Юрченко, ничего не оставлять. Да, штук десять, помладше. И.. ту вожатую, или кто она там. Сиськи кл-е-ее-вые…

Твою мать! Отставить огонь!!! …мать… в рот те… на-а… Юрченко, дебилоид, я ж тебе говорил. Автомат на землю, боец, стреляю сразу! И не ори, скотина, думать надо было, как к таким подходить. Спеленали? Идет вертушка?

Шприцы пакистанские захватили? Труповозка где? Хорошо, укладывайте обезьян вот здесь. Да, попытка захвата заложников и прочее. Демьянов, ты помалкивай, это не твое дело, думать. Твое дело стрелять и кости ломать, охуярок. Все, пришла вертушка? Грузить обоих. Телевизионщики едут? И правильно. Крови добавьте, не жалейте, лейте и все тут. И так хватает? Ага… Демьянов, раз ты такой умный, говно вон там счисти. А то не очень живописно смотрится. Сколько еще живых осталось?

Помните, рассказывал про свой страх? Так вот… в Институте мне сразу стало страшно. Через две недели стало очень страшно. Через месяц ужас окутал меня с ног до головы.

Зачем я был им нужен? Не знаю.

Зачем надо было устраивать происходящее? Тем более.

Думать о холодном расчете и наблюдениях за мной, как за крысой, мне не хотелось. Да тогда и в голову бы не пришло.

Она пришла к двери моей клетушки ночью. Коридора я ни разу не видел, запертый в крохотной конуре с одним окошком под потолком и стеклом в самой двери. Толстенная, стальная, герметичная. Голос проходил через прорези под окошечком для наблюдения. Для чего их сделали?

– Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…

Я плакал. Просил не скрестись в дверь. Смотрел на ручку и ключ, издевательски блестевший в отсветах фонарей. Звал дежурных. Звал маму. Смотрел на ключ, слушал ее голос. Звал папу. Звал Господа Бога. Никто из них так и не пришел. Она просила впустить, ключ притягательно отражал блики. На третью ночь пытки в гости заявился Семеныч. Деньги открывают любые двери. Сталь и свинец порой лучше. Вместе с подкупом санитара и пристреленными охранниками, они просто-напросто сила.

Коридор оказался таким же, как в любой больнице. Стену у моей двери украшали темные потеки. От лица моей прекрасной первой влюбленности ничего не осталось. Семеныч, дымя самокруткой, подмигнул, заряжая дробовик патронами жакана. Тогда он еще был молод, и левый глаз пока хитро смотрел из-под прищуренной брови. Он увел меня в новую жизнь.

Не стоит считать нас земным воплощением воинства архангела и архистратига Михаила, воюющим с армией Преисподней. Мы не ангелы, мы не мстители, мы не госструктура. Наши одежды не сияют белизной, наши души не чисты, а поступки подчас страшны и некрасивы. Догадываюсь о поддержке кого-то очень важного, и даже лелею мечту об этом. Когда в очередной раз заметаю следы после чего-то серьезного. Делать это приходится регулярно. К сожалению.

Институт знает про нас. Мы знаем про него. Они презирают и опасаются нас, мы ненавидим и боимся их. Институт таит в себе очень плотный и угольно-черный Мрак, пропитанный кровью от фундамента до кровельных перекрытий. Иногда мы убиваем друг друга. Иногда они просто охотятся на нас так же, как одновременно охотятся на тварей.

Нас немного. Каждый в свое время найден кем-то из десяти комиссаров, вытащен из нормальной жизни и не знает другого мира. Через одного – единственные выжившие среди безумных мясорубок, возникающих все чаще. Через одну – прошедшие через жертвенный алтарь и после него тут же, как можно быстрее, самостоятельно теряющие девственность. Все, от ребенка до старика, осознающие странную и страшную правду о мире вокруг. О том, что порой жизнь намного страшнее самого ужасного фильма ужасов.

Любой из моих товарищей легко отыщет в толпе неофита. Глаза и движения, говорящие сами за себя. Страх, боль, неверие, сомнения в собственной нормальности, замешанные в ядреный коктейль, выдают потенциального кандидата с головой. И не только нам. Проводники тоже наблюдательны.

Кто они? Люди, сознательно ведущие в наш с вами мир Мрак. Желающие стать аристократами среди стада плебса. Даже если плебс имеет привычку закусывать человечиной. Или еще по каким-то причинам. Тут уж кому как.

Двадцать четыре года назад, сразу с развалом огромной красной империи, началась невидимая война. Здесь и у нас. Хаос, разруха и прочие милые составляющие, давшие первым росткам тьмы возможность вырасти. А Мрак никогда не упустит такой возможности. Я не знаю, что происходит за границей. Скажу больше, оно мне неинтересно. Точно известно одно: с каждым годом тех, кто ждет ночи и свежей плоти, на улицах все больше. Но войну мы пока не проиграли. Пока еще – не проиграли.

Outro: blood harvest

Когда Проводник не хочет умирать, то достать его непросто. Хотя, несомненно, желание жить нормально для любого человека. Профессия накладывает отпечаток. Проводники запускают в наш мир мрак. Именно они дают ему разрастись в людях. И эти скоты лепят царство смерти среди живых. А сами при этом, экий казус, жутко боятся за свои жизни.

Сейчас, вспоминая прошлое, многое расставляю на свои места. Тогда, в старом спортзале, мне довелось попасть на самый настоящий ритуал открытия прохода для Тьмы. И Институт интересовало несколько вещей.

Стал ли я одной из тварей?

Есть ли у меня скрытый механизм защиты от Мрака?

И когда наконец-то мой растущий и развивающийся юный мозг соизволит вспомнить лицо Проводника, проведшего тогда ритуал.

Не стал.

Механизм есть. Мрак может лишь убить меня и ненадолго воскресить.

Не вспомнил.

Дорога же цена за ответы на три вопроса. Вся жизнь. Но речь не об этом. Впереди ждал скорый выход из квартирки и встреча с моей главной целью. Именно эту тварь мы все ловили уже несколько месяцев. Ловили на живца, на меня любимого. Вчера Проводник занервничал и выдал себя. Сегодня пришла очередь платить за ошибки. И, напомню, что мы не ангелы.

Хозяин Улисса позвонил, как и обещал, в обед. Сказал, что может зайти и пообщаться. Был ли я рад этому? Был, не сомневайтесь. Общение сближает, вы же знаете. Поговорив с ним, не стал вешать трубку. Хотя это и невозможно, если телефон у тебя переносной.

Набрал Семеныча. В это время раздался вызов домофона. Гость в дом – счастье в дом.

Каждый третий собаковод скажет, что ньюфаунленд – собака хорошая, но бестолковая. Большая, хотя есть много собак и больше. Красивая, хотя кому как, умная (спорно, право слово) и добрая. Добрая так, что порой до отупения. Одно слово – ньюф.

Улисс сидел напротив. Скалил клыки, каждый больше чем у меня мизинец. Смердел злобой темноты, смотрел провалами глаз с алыми углями на самом дне. Как же я ничего не почувствовал?

Голова болела. Глаз заплыл. Вставать не хотелось. Надо мной стоял стул. На стуле сидел Проводник, хозяин Улисса.

– Очнулся? – голос такой заботливый, такой ласковый, аж приторно. – Очнулся…

А, да, совсем забыл. Видеть и пса, и его человека, мог лишь по одной причине – я не ослеп не самом деле. Назовем это тренировкой. Очень полезной тренировкой. И приманкой. За время, прошедшее для меня в качестве слепого, мы упокоили немало тварей.

– На что вы надеетесь? – Проводник нажал каблуком на мою ладонь. – А? Копошитесь, что-то пытаетесь придумать, лезете, как муравьи повсюду. Не проще принять нашу веру, стать рядом с нами?

Говорить не хотелось. А голос казался знакомым. Именно сейчас в нем появились какие-то очень запомнившиеся нотки. Что за хрень?

– Да ты меня никак не узнал, Вадик? – Проводник хихикнул. – Ай-ай, а как же профессионально развитая память? Показать, ведь сам не догадаешься, не?

Мне хотелось отвернуться. Зажать уши, закрыть глаза, пока еще слезящиеся от света. Но не вышло.

«Лицо» он оторвал быстро, с хлюпаньем и треском рвущейся кожи. Содрал как маску после карнавала, наплевав на несколько серьезных разрывов, сразу засочившихся красным. Личина шлепнулась мне на грудь, следом упали контактные линзы. Я сглотнул, вспоминая и смотря на него. Тот нагнулся, подмигнул желтоватым глазом. Надо же…

Он работал в лагере сторожем. Незаметный молодой мужик, такой же, как тысячи его ровесников. Мои вожатые, торопящиеся насытиться плотью воспитанников, оттеснили его на задний план. А сейчас вот, надо же, вспомнил. Именно он был там, в спортзале, проводя ритуал. Черт, бывают же такие совпадения.

– Вечер памяти окончен. – Проводник ухмыльнулся. – А мне пора накормить собаку и причаститься самому, сам понимаешь. Как еще продлевать жизнь, если не с помощью таких, как ты?

Нож, старый, из бронзы, без украшений, сам выпорхнул из сумочки на поясе. Я вздохнул и плюнул ему в лицо. Не достал. Звякнуло, чуть позже сочно чвакнуло. Проводник покосился на своего пса, оставшегося без головы. А как еще, если калибр ВСС девять миллиметров? И да, мы все предпочитаем делать тихо, поэтому и оружие у Рикера, нашего штатного убивца, чаще всего практически бесшумное. А стреляет он прекрасно. Особенно с балкона соседнего дома.

Ах, да. Пусть и временный, но дом все же мой. И все в нем тоже мое. Я повернул нижние части ножек, Проводник завопил. Трехгранные клинки, выпущенные пружинами, пробили ему бедра. Ловушка захлопнулась, пришло время платить за ошибки. И его заносчивость нам лишь в помощь. Он упал вместе со стулом ровно в момент появления спокойного и хмурого Семеныча.

А трубку, перед самым приходом Проводника, я положил не сразу. Набрал номер коммунальной службы, сделав заявку на обслуживание слесарем по газу. Да-да, каркнула в динамике дежурная, но только завтра, на сегодня заявки не принимаются. Да-да, подтвердил я, хорошо, но у меня ощущается, изредка, запах газа, возможно утечка. Аварийка? Нет, все заняты? Да-да, открыл окна, все, да… Ну, хорошо, подожду до завтра, спасибо. Именно в это время раздался вызов домофона. Вы же помните: гость в дом – счастье в дом.

Квартира горела недолго, пожарные все-таки работают хорошо. Проводник орал долго, но заткнулся перед самым приездом красных машин.

Каждый из нас не ангел. Да и не демон. Куда попадут наши души после смерти? Я не знаю.

P.S:

Я воскрес спустя довольно много времени. С новым лицом, с новыми документами, с новой жизнью. Ненастоящей новой жизнью.

Да, у нас есть покровители. Только из-за этого «Перехваты», «Бредни» и прочие планы с названиями хитрых охотничье-рыболовецких снастей пока не так часты. Нам дают уйти, спрятаться, отлежаться в берлогах. И снова вернуться. В разные города, поселки, села и деревни. Хотя, в основном, в города.

Мы возвращаемся и начинаем восстанавливать баланс между количеством тварей на каждую тысячу человек населения. Каждый раз тварей все больше. Это говорит об одном: война только разгорается. А пока… А пока полиция, и не только, продолжают ловить ОПГ из психов, убивающих на улицах без причин и следствий. Хотя очень часто не находится ничего, кроме нескольких лохмотьев мяса и луж с подозрительным запахом химиката.

Наши враги становятся все хитрее. Тот Проводник, что сам того не желая, привел меня в этот мир. Он прятался долго и упорно, но мы искали. Потеряли несколько ребят, чуть не попались Институту. Из-за него пришлось столько времени проходить под маской слепого. Из-за него пришлось уничтожать тварей так нагло, среди бела дня, заставляя его нервничать и проявлять себя. Но и в этом нашелся свой плюс. Теперь есть чему дополнительно обучать наших новых бойцов.

Пришлось заметать следы, пусть и по-идиотски. Обгоревший человеческий костяк в квартире с утечкой газа. Все сделано тяп-ляп и скреплено хлебным мякишем вместо «Супер-момента». Но что оставалось?

То-то и оно. Война идет, война не думает заканчиваться. Война за завтрашний день.

А раз так…

Отдохнули? Умылись? В туалет не забыли сходить? Продолжаем.

Удар должен быть сильным. Так что, мальчики и девочки, упор лежа, на кулаках, принять.

«Дикий Кот» (из цикла «Порох и соль»)

Зелено-стальные волны бьют по каменным клыкам в узких проливах-шхерах с самого сотворения тверди. Ведь море было раньше земли, да-да, каждый знает.

Серое, тянущееся вдоль Оловянных островов и Западного номеда империи Безант. Стальное, зеркалом блестящее бликами низкого северного солнца, омывающее Норгейр, Нордиге, магистратуры и вольные города Стреендам с Бурке. Снежное, усыпанное ледяной накипью-шугой и белоснежно-алмазными плавающими горами, где хозяев два – Доккенгарм и Абисса. Три северных моря суровы и не прощают ошибок. Холодная вода хлещет черные камни фьордов и шхер, выбрасывает измочаленную древесину. И твердые замерзшие останки моряков. А дальше… А дальше они плотно упираются во Льды и суровое Темное.

…Волынка тоскливо и гордо выводила песню. Волынщик, рыжий как пламя, старый Хо-Бард, старался. Сидя на своей высокой тачке, безногий и одноглазый, как всегда в клетке килта и пледа, выводил свои странные мелодии. Он уважал того, кого ему выпало провожать в последний путь, да и ноги с глазом потерял на его корабле. Там Хо-Бард тоже играл, еще совсем молодой, двадцать лет назад. И его кожаный мешок с трубками, снятая козья шкура и обточенные дудки из рыбьей кости, сейчас пел над зелено-серыми волнами, провожая в последний путь старого друга.

Звук резал слух непривыкших женщин, привезших с юга, в деревянном ящике, деда. Хайни Хорне знал стоимость красных досок, покрытых темными вьющимися полосами, крепких как железо и легких как пух. Мальчишка плевать хотел на мысли странных теток в бело-черных хламидах, изумленно смотрящих на него. На внука, переложившего высохшее тело деда на златотканное покрывало, бывшее в дедовских вещах и тут же сгрузившего гроб в тачку. Мертвым не все равно, да, Хайни знал это. Вот только у него никого не осталось. И почти ничего.

Сестры ордена святой Виргинии привезли в Стреендам не кости, утонувшие в коже и сукне старой одежды шкипера, нет. Они привезли с собой мертвое будущее Хайни.

Гробину худой носатый подросток с бешеными серыми глазами загнал столяру. Но не просто столяру, а басу Хервину, мастеру с золотыми руками и такими же заказчиками. Загнал не продешевив, торговался как проклятый, выручив десяток полновесных серебряных "кораблей". Хватило на проводы с пивом и мясом, осталось на волынщика с Норгейра, так уважаемого дедом. Калека не должен играть бесплатно, как бы того ему не хотелось. Ведь он провожал не просто моряка.

Старый хрыч, Хоссте Хорне Кишки-Вон, наконец упокоился на дне родного Стального моря. Лег в воду, жадно лизнувшую полотно паруса, обшитого дратвой. Да-а-а, тетки в черно-белом смотрели на внука, не уважавшего деда, как на сумасшедшего.

Но Хайни дураком себя не считал и златотканное покрывало загнал за пяток "кораблей" старьевщице с Крысиного переулка. Старый парус нашелся в сарае, карбас у семьи Хорне еще водился, за весла сели старики и калеки дедовской команды. Вот только его внуку надо что-то есть, а хлеб и репа сами по себе не заведутся в рундуке на камбузе. Хайни знал, что дед, смотря как зашивают его бренные останки в парусину, лишь крепче затянется трубкой и захохочет… мол, смотрите, какого смекалистого чертенка вырастил, а?!

А Хайни смог даже прикупить пойла этим строгим теткам, проделавшим длинный путь и привезшим домой его деда. И немножко осталось, совсем чуть-чуть.

Женщины-плакальщицы из обители святой Виргинии сидели в дальнем закутке зала дома Хорне, отдыхали от пол-тыщи лиг, проделанных пешком, морем и на повозках. Хайни отыскал им дорогущее вино, а они старались не притрагиваться лишний раз. Лишь изредка отпивали, опасливо косясь на подошедшего и ревущего над ними человека. Лишь когда кто-то из краснороже-обветренных мареманнов, морских людей, одноногих или безухих, ходивших со стариной Хорне в схватки и на абордаж, оказывался рядом. Поднимал полную кружку, рог или чашу, обливая себя и их пивом, ревел, плюясь щербатым ртом… лишь тогда они пили красное сладкое пойло.

– За Хорне, соленого пса, грабившего острова и города! Ху!

Хайни чуть вздрагивал, зло косясь на крикунов и сестер Вирго, косился и молчал. Даже когда:

– Ху!!! Ху-у-у!!! Хорне! Хорне!

Он даже понимал сестер в бело-черном. Ведь чаще кричали другое.

– Кишки-Вон! Ху!!

Вот теперь Хайни полностью остался один. И из всей семьи с ним лишь дедов тесак, тяжелый, как дедов характер, черный, как его душа и кривой, как выпавшая морская дорога.  Ху, соленый пёс, ху, Кишки-Вон, ху, дед…

Хайни знатно набрался вечером, травил несколько раз, выходя и почти падая за порог. Последний, вроде бы, случился прямо в зале. Под скамью. И запомнилось только черно-белое, окружившее со всех сторон и громко прогонявшее совсем хмельных бандитов-калек.

Вспоминать это спросонья оказалось тяжелее чего-либо прочего. Неужели не почудились мягкие руки, укладывающие спать, до этого умывшие, стащившие испачканную одежду? Охох…

– Эй, малыш, ты проснулся?

Неужели сестры Вирго все здесь? Да ну…

Ого…

– Какой прыткий щеночек… Какой наглый кобелек, а? Еле-еле в себя пришел после вечера, где накидался как паршивый забулдыга, а все туда же… Взрослым теткам пялиться в вырез сорочки. Нахал, что и говорить…

Подросток Хайни подумал-подумал и спрятался внутрь. Выпустил наружу кого сейчас надо, чертова, мать его морскую цыганку, Хайнриха Хорне Кишки-Вон. Пусть и последнего, да еще и совсем зеленого. Наплевать!

– Я тебя приглашал?!

Улыбка заставила покраснеть. Такая улыбка на таких красных губах, полных и манящих, может обещать многое. Ему же она просто сказала: наглец ты и есть наглец. И никто больше. Пока.

– Нет. Но у меня есть две вещи, нужные тебе… шкипер Хорне.

– Я пока еще не шкипер.

– Пока. Так и будешь сидеть в кровати, кутаясь в одеялко? Замерз, бежняжка? Ты же мареманн, как твои предки.

Мар-хунд тебя задери, женщина!

Хайни сел. Босые ноги обжег ледяной камень. Брр-р, ладно… И встал, как был, в одном нательном белье ниже пояса. Развязавшемся белье.

– Мм-м, – проворковала красногубая, – а щеночку есть чем похвастаться, как посмотрю. Оденься, юный прелестник, а то похоть начинает одолевать. А нельзя, сам понимаешь.

– Поч-ч-чему-у? – поинтересовался разом продрогший Хайни.

– Мой горячий язычник, на дворе осень, неделя Страдания. Верующим стоит проводить время в мыслях о спасении от мук преисподних. А не в глупых греховных фата-морганах. Тем более ты чересчур юн. Я бы сказала, даже зелен. Хотя…

Хайни завязал тесемки брюк. Натянул теплые чулки, заботливо лежавшие у платья на колченогом табурете. Накинул тюленью безрукавку мехом внутрь. И повернулся к ней.

Вырез? Вырез, да. Но и кроме него… очень красиво.

Закинув на стол длинные, стройные ноги в высоких, сшитых явно на заказ сапожках для верховой езды, в большом отцовском кресле сидела темноволосая и высокая молодая женщина.

Девушка, лет на шесть старше Хайни, обозванного юным и зеленым.

Темно-красный и расшитый золотом кафтанчик, расстегнутый на все пуговицы, кипельно белую сорочку в кружевах, туго натянутую на груди. Большие, ярко-синие глаза внимательно разглядывали Хайни. Улыбка на пухлых и ярко красных от помады губах. Еще бы…Хайни выругался про себя. Нечего пялиться, точно.

Она вздохнула. Медленно и чуть подавшись вперед. Вырезом… мар-хунд ей в… Вырезом в проклятущих белых воздушных кружевах. Прямо в декольте, где, в такт дыханию, мерно поднимались две великолепных смуглых выпуклости с тонкой, на вид прямо бархатной, кожей. Левая украшена кокетливой мушкой в виде кораблика. – Меня зовут Флоренс, шкипер.

– Угу…

Строгий Хайнрих Хорне неожиданно испарился. Остался Хайни.  Что-то вдруг растерявшийся. Динь-динь-динь… Снова дождь барабанит по водосточной трубе. Старый Хорне всю жизнь хотел жить как в столицах Номедов. Черепица, канализация, даже отдельная терма… Чего не решился просто уехать? Хех, он же был Хорне Кишки-Вон, переедешь тут. Раз, и болтаешься в петле.

– Что ты хотела… – он покатал на языке странно звучащее имя. –  Флоренс?

– Правильный вопрос, малыш. Но, для начала, следовало предложить гостье хотя бы вина. И не беспокойся, дурочки в балахонах с радостью поделились со мной вином. Ну или похожей по цвету и запаху дрянью. Ты же не против?

Хайни сел на стул. Тррр… сказал тот, треснув еще больше, пришлось встать и убрать его подальше. А красивая незванная Флоренс спокойно наливала дорогущее красное в серебряную, с цветной эмалью, кружку с крышечкой. Да, посуды в доме еще хватало. Надолго ли?

– Хм… на вкус даже ничего. Бери лиможанское молодое в следующий раз.

– Спасибо. Мар-хунд тебя задери, что тебе надо?

– Золото за работу и все остальное как приз, все, что найдешь.

– Не понял.

– Золото для тебя, дурачок. Пятьсот доккенгармских львов тебе и по пятьдесят остальным в команде. А взамен ты просто возьмешь торгаша, через неделю отходящего с севера. Заберешь груз, чтобы передать мне и все, что останется целым. Может, сможешь увести судно. Только продавать его стоит в Норгейр, не иначе.

– Почему я?

Красивая Флоренс красиво улыбнулась. И потянулась, не менее красиво.

– Кто станет грабить купца возле самого дома? Только тот, кому нужны деньги. Как тебе, малыш Хорне. Или ты решил разводить овечек? Бе-е-е, такие мягонькие милые бяшки, ни риска, ни чего другого.

Хайни прикусил губу. Ведьма права. Дает деньги и просит отработать.

– Где?

– Золотые мели.

Два дня на всех парусах оставшегося судна, "Дикого Кота". Хм…

– Почему купец пойдет там?

– Ну-у-у, малыш, подумай. Ты же не просто ешь в свою милую головку, ты же ей еще думаешь. Дед или отец точно сообразили бы быстрее…

Купец боится. Значит, шкипер неопытный и хозяин тоже. Опасаются норгов с их вытянутыми весельными "змеями" и опасаются лихих ребят Стреендама. Не понимают, что лучше было бы прийти сюда и нанять легкую флекку в попутчики. Им же хуже.

– А…

В дверь забарабанили. По-хозяйски, громко и не стесняясь. Так стучать может только…

– Откроешь? – Флоренс вопросительно изогнула смоляную бровь.

Хайни открыл, внутренне готовясь к неприятностям. Так и вышло.

Ньют зашла решительно и с вызовом. Втянула носом воздух, показушно морщясь. Да, гостья пахла смородиной и чем-то незнакомым, сейчас мешавшимся с духовитым виноградным вином. В Стреендаме предпочитали пиво, эль и бренди Хотя Ньют ничего такого не предпочитала совсем, и потому пахла только собой и утренней жидкой кашей с маслом.

Карие глаза Флоренс встретились с совершенно холодными серыми льдышками Ньют. Лучший друг и самая красивая, тут без вариантов, девчонка Стреендама лихо сдунула золотую прядь, упавшую на лицо. Поправила пояс с матросским ножом, заложила за него большие пальцы и, покачиваясь на стоптанных каблуках, зыркнула на Хайни. И, тут же, вернувшись к Флоренс и самым противным из своих голосов, заявила:

– Эт кто и чё она тут делает?!

Ох, Ньют, Ньют, как же тебе теперь все объяснить? Женщина, сколько б ей не стукнуло, хоть пятнадцать, хоть двадцать, хоть бабушкин срок, женщиной остается всегда.

Хайни вздохнул, косясь на свою лучшую подругу и на нанимательницу. И, устав быть просто Хайни, выпустил последнего Хорне Кишки-Вон:

– Чё она тут делает – расскажу. Спустись, пожалуйста, вниз, посмотри – не осталось ли чего поесть. Я сейчас, провожу нашу гостью и сразу к тебе.

Флоренс одобрительно улыбнулась.

– У меня сестренка есть, ей годиков пять ли, шесть… говорят, похожа на меня как две капли воды. Гедвигой назвали.

– И чё? – Поинтересовалась Ньют, лихо сплюнув через зубы и тут же растерев подошвой.

– Она также себя ведет, дорогуша, когда видит красного петушка на палочке, если с родителями забредает на ярмарку.

Ньют опасно прищурилась и вроде бы двинулась к двери. Охо-хох… Хорне успел. Успел оказаться рядом раньше, чем нож, изъеденный временем, но острый, хоть брейся, оказался на свободе.

– Я тебе, сучка, сейчас улыбку поперек рожи-то нарисую! – пыхтела Ньют, зажатая Хайни. – А, ну! Пусти, я сказала!

– Да отпусти ты ее, – Флоренс, судя по звуку, мягко и влажно улыбнулась, потягиваясь, – иногда котятам нужно нащелкать по носику.

– Чё ты сказала?!

Хайни вытолкал ее в коридор, не смотря в бешеные глазища. Ньют он любил и считал самой лучшей, давно зная, что женится именно на ней, когда станет настоящем капером. И характер, обжигающе-взрывной, как ханьский огонь, ценил. Особенно, когда в подворотнях города им приходилось сшибаться с Оле из Лукового переулка или с семьей Гафф из доков. Там-то бурлящая внутри Ньют ярость, отцовский старый нож и переданное перед смертью умение им орудовать, были к месту.

Но не сейчас и не здесь.

– Ньют… Ньют! – зашипел Хорне прямо в ее ухо, красное, как и она сама. – Пожалуйста! Дело, Ньют, наше первое дело!

Серые льдинки уставились в его глаза. Моргнули, разгоняя бешенство, кипящее в них, обычно таких спокойных. Ньют выдохнула, моргнула еще раз, вдруг став напакостившим ребенком. Фу-у-у, все, закончилось. Только бы извиняться не начала…

– Я поняла, Хайни, – шепнула Ньют, – все сделаю. Договаривайся.

И пошла вниз, на кухню.

Флоренс, попивая свое красное, ждала его.

– Успокоил свою фурию?

Хорне не ответил. Сел напротив, подтянув колченогий табурет, куда обычно складывал платье. Уставился в глаза, жестко и зло, не обращая внимания на все ее едва уловимые вздымания в вырезе.

– Еще раз, с самого начала. Через неделю на Золотых мелях, доккенгармский купец, пятьсот мне и по пятьдесят команде. Товар – тебе, корабль мне. Верно?

– Все так, шкипер. – Флоренс, явно уловив новые правила, кивнула без насмешки. – Команда не больше десяти человек, должны справиться. На купце будет чуть больше матросов, с самим купцом пара приказчиков и пара своих людишек, смотреть и таскать груз. А на твоем «Коте» еще остались орудия?

Хорне кивнул. Да, орудия остались, это точно…

– Что за товар?

Флоренс чуть помедлила.

– Почти ничего необычного, сам увидишь. Трюм набит плотно, а хозяин жаловаться не побежит.

Хорне не удивился. Ясный взгляд и чистое лицо красотки скрывали за собой темные мысли и грязные дела, в таких жаловаться не принято. Флоренс птица высокого полета, только полет ее, чаще всего, ночной, чтобы никто не увидел. Она не из Стреендама, Хорне бы ее знал и помнил. А уж разбираться в хитросплетениях дел, творящихся у «ночных господ» с материка, воров, убийц, контрабандистов и прочей братии, у него пока не выходило. Годами и опытом не вышел.

А раз эта опасная вертихвостка в курсе нечистоплотности купца, значит, впрямь, никто не обратится ни к мар-ярлу, ни в Морскую палату, ни в совет капитанов. Риск – дело благородное, но и опасное.

– Какой корабль у купца?

– Малый когт, на носу – девка с сиськами. «Синяя русалка», не пропустишь.

Хорне кивнул, соглашаясь. Прикинул, что к чему, и, не дав ей уйти, сказал прямо:

– Задаток – двести кругляшей, невозвратно. Где встречаемся?

Спорить Флоренс не стала. Кинула на стол два тяжелых кисета, до поры-до времени прячущихся в кафтанчике. Стрельнула глазами, как спрашивая – будет ли пересчитывать? Хорне не отказался, на слово ей верить было не с чего и пересчитал. Все двести тонких, но полновесных «львов» оказались на месте, блестя выпуклой чеканкой и грея душу.

– Зеленая бухта, через девять дней, к полночи.

Зеленая бухта? Хорошо. В сказки о маргейстах, живых утопленниках, обитавших в ней, Хорне не верил.

– Не подведи меня, шкипер. – Улыбнулась Флоренс. – И не таскай с собой свою подружку.

– Ньют сама выбирает, куда ей идти и с кем.

– Она-то пусть выбирает, дорогой. – Флоренс встала, оказавшись на своих каблуках даже чуть выше самого Хайни. – Ее место на берегу, в хорошеньком беленом домике, где гуси пасутся на зеленой травке, две коровы дают молока на масло со сметаной, качать зыбку и гулить розовому пузанчику в ней. И ждать тебя, посматривая за вышитые занавески. Точно тебе говорю, шкипер. Не пускай, хотя это твое дело.

Уже уходя она обернулась:

– Винцо паршивое. Найди кого-то, кто поможет тебе в нем разобраться и запомни про молодое лиможанское. Это порой полезно.

Ньют нажарила салаки, откуда-то притащила плошку со сметаной. Сестер Вирго она проводила ровно, как Хорне спустился вниз. Сел за стол, отщипнув корку вчерашнего хлеба, подвинул кувшин с пивом. То за ночь, вне бочонка, выдохлось полностью, горечью перекатывалось на языке. Хорне макал салаку в остатки оливкового масла с мелко рубленым чесноком и жевал, глядя перед собой.

Ньют, пальцем поддевая сметану, мешала в ней ягоды. Она вообще любила сладкое и торговцы медом ее обожали. А как еще, если хранишь дома не только мед, но еще воск, соты, что-то там остальное, выходившее от пчел? Город – это город, и в нем всегда есть грызуны, а тех хлебом не корми, дай добраться до жратвы. А Ньют…

У себя, в десяти домах между Луковым и Жестяным переулками, Ньют лучше всех устраивала крысиные ловушки и мышеловки. Потому многие торговцы с Нижнего рынка ее привечали и порой вкуснятина доставалась бесплатно.

– Что за дело, Хайни? – наконец не выдержала подруга.

– Настоящее, с призовым кораблем и оплатой. – Хорне положил на стол три кругляша. – Возьми, сейчас пойдем к кораблям, купишь по дороге новую куртку. Пойдешь домой – купи братишкам чего-нибудь.

Отец Ньют остался калекой, без одной ноги и глаза. Его взяли в рыбачью артель и он вместе с ней, остался на Зеенсмарке, утопленный молодыми серпентами. Мать Ньют умерла, разрешаясь самым младшим из ее братишек. Всего у Ньют их было трое, близняшки и мелкий, а следила за ними отцовская старшая и бездетная сестра-приживалка. Ньют с братьями ее любили и звали бабушкой Улле.

Хорне, пока семья была почти полной и сильной, помогал им как мог. Дружбу с ней, сероглазой и златовласой, ехидной и доброй, вздорной и мудрой, Хорне ценил высоко. Когда он остался полностью один, кроме нее никого и не было рядом. Ну, может Молдо, что сейчас стоило найти. Был еще Блэкбард, но его Хорне опасался. Оба ветерана моря, ходившие с дедом и отцом, хотя бы появлялись просто так, узнать – как там оставшийся Кишки-Вон, пока старого хрыча Хоссте нелегкая таскала по воде в последнем походе.

– Много? – спросила Ньют, кивнув на золото.

– Пятьсот мне. Матросам по пятьдесят.

– Я пойду без денег, просто с тобой. Возьму половину положенного с призовых, Хайни…

«Ее место на берегу, в хорошеньком беленом домике…»

Угу, хорошо ей так думать и говорить. Поди не дай Ньют отправиться туда, где ей хочется быть? Она уже три года росла сама, сама кормила братьев, сама делала все для своих. Хорне иногда даже пугался, считая, что рядом с ней просто мальчишка-несмышленыш. Ньют, умница и добрячка, легко угадывала такие моменты и, как специально, начинала расспрашивать о лоциях, такелаже, кораблях, астрономии и остальном, вбиваемом в упорную голову Хайни уже умершими старшими.

– Я подумаю, – проворчал он, глядя перед собой и набив рот.

Ньют не спорила, придвинулась ближе и уставилась, подперев щеку рукой.

– Чего? – испугался Хорне.

– Ничего.

Он съел еще одну рыбку, покосился на нее:

– Ну, чего?

– Кот там как?

Хорне отхлебнул пива, поморщился и цапанул остатки вина. Попробовал…

– Кислятина, не вино. Ты попробуй!

– Я такого не говорила, это та твоя пава такое ляпнула! – неожиданно взбурлила Ньют.

– Ай, Ньют, брось! Флоренс платит и…

– Ой, а она теперь уже Флоренс, да?!

Хорне уставился в стол, липкий и весь в разводах. Стол отец приволок откуда-то с востока, из Драгоша. Весь покрытый разноцветными, белыми, серыми, желтыми и светло-рыжими треугольничками наборного дерева, он всегда нравился Хорне. И сейчас ему даже стало стыдно за грязь на нем.

Но не так, как почему-то краснелось от слов Ньют. Да что ж такое, а?!

– Ньют!

– Чё сразу Ньют?! Она тебе все зенки своими сиськами закрутила, то так сядет, то эдак выпятит, сучка крашеная!

– Почему крашеная? – оторопел Хорне.

– Потому! – рявкнула Ньют. – Ты ее ресницы видел? Они у нее сивые, как у свиньи! Красится, чтобы не узнали! И чтобы таких как ты, идиотов, за нос водить… сиськами, задницей и всем остальным! Наняла она его на дело, ишь, обезьяна лысая! Да ваще – может у нее это парик! Такие даже у нас уже появились!

Хорне начал злиться. Вот чего она прицепилась, как морской ерш, не отдерешь?!

– Извини, – буркнула Ньют, – не выспалась, наверное. Мелкий там сопливит и кашляет. Так что с Котом?

А с Котом, что «Дикий Кот», двухмачтовый сторожевик, выкупленный дедом у города много лет назад, все хорошо. Вернее, правильно было бы сказать – полуторамачтовый, ведь грот ставили только в самом крайнем случае, поднимая в наклон к носу, но двухмачтовый звучало солиднее. И с кораблем все вполне хорошо, о чем, о чем, а о нем Хорне не забывал.

«Кот» ждал своего часа в гавани, заведенный к пирсу. Недавно его даже доковали, чистили киль, оббивали медью по ватерлинии, смолили и меняли топенант с тросами. Бухты пеньки, скрученной в разномастные канаты, обошлись Хорне в последний из кошелей, оставленных дедом, так, да. Но Хайнрих Хорне Кишки-Вон, оставшись последним из Кишки-Вон, помнил дедову науку.

А его наука была простой: сам жри, что хошь, главно не помри с голодухи, пропей куртку, шляпу-зюйдвестку, шитый камзол с перевязью, браслеты с перстнями, даже новомодные пистоли, если имеешь такие, но никогда не пропивай и не теряй нескольких вещей.

Самой головы, хотя бы половины зубов, боевого пояса с тесаком, штормовых сапог и корабля. И корабль, вообще-то, у Хоссте Хорне стоял на первом месте, затем следовала голова и остальное. Вот такие вот дела.

– Команду набрать надо и за аренду в гавани расплатиться. А свой док я выкуплю назад… когда все сделаем.

– Хорошо, – согласилась Ньют, – очень странно, Хайни, но нам с тобой нужно идти набирать команду. Даже смешно… помнишь, как играли в «абордаж» с парнями, пока Оле не стал полным говнюком?

Хорне помнил и даже улыбнулся. Невесело, но все же. Верно, им сейчас идти набирать настоящую команду на настоящее дело.

– Надень отцовский пояс с перевязью, – посоветовала Ньют и… передумала. – Нет, не надо. Пошли, как обычно ходишь. А то посмеются еще, а зачем оно нам с тобой нужно, правильно?

Вот всегда с ней так, всегда права, когда подумает…

– Блэкбард всегда сидит в «Слоне», – подсказал Ньют, – всегда-всегда, Хайни.

Блэкбард, Блэкбард…

Невысокий и почти такой же в ширину, совсем белый от седины, с бородкой, от виска до виска и без усов, в кожаном колпаке, когда-то купленном на Юге, почти у самых первых пляжей Черного берега, там, где лежали жаркие и злые земли Халифата. Всегда в чистом синем камзоле, синей рубахе и синих бриджах, заправленных в чулки. Блэкбард носил башмаки на толстой нескользящей подошве. Как и все редкие канониры, жившие на берегу.

Церковь Мученика билась с пушками уже пару десятков лет, и всю эту пару десятков лет их, канониров, особенно пиратских, вешали сразу. А порой, бывало и такое, привязывали к стволам орудий и выстреливали порохом, прожигая дырищу в человеке. Канониров боялись, не любили, но ценили. А редкие выжившие, приходившие домой окончательно, обратно в море не выходили. Им платили так, что хватало даже внукам, если такие появлялись.

Блэкбарда Хайни, стыдно признаться, побаивался. Старик, суровый как дед, смотрел на него как на гуано и только поплевывал, если младший Хорне пытался к нему обращаться.

– Это он собрал всех проводить твоего деда. – Ньют улыбнулась, как-то робко. – Не Молдо.

А вот Молдо не любила она. Не любила сильно и не объясняла – почему?

Хорне запер дом, дал отставному солдату, снимавшему комнату в таверне напротив, серебрянку, чтобы присмотрел. И они отправились в порт.

Мачты торчали вверх, лениво покачиваясь. Порт Стреендама – большая бухта, куда не заходят шторма. Первые, строящие город, оценили ее, закрытую двумя каменными мысами, высоко. И не прогадали, со временем подняв стены и добившись вольностей, сделав Стреендам Вольным городом, одним из двух на всем западном побережье.

Гости шли сюда со всех концов, наполняя Стреендам товарами, звонко звенящими пошлинами, привозными деликатесами и редкостями. Соседи из магистратур, Шварценхаффен и Тотемонд, лишь скрипели зубами от зависти и, порой, пытались лезть и захватить гордых моряков. Но им не обламывалось, воевать за свои свободы стреендамцы умели, упираясь и сражаясь до последнего. Если на подмогу приходили легионеры Западного номеда империи Безант, враги откатывались разбитыми в пух и прах.

Мачты качались впереди, знакомые и ни разу не виданные Хорне и Ньют. Хорошо жить у моря, дышать волей и солью, видеть самых удивительных людей со всего мира. Даже отсюда, с узости Сельдяной улицы, убегавшей в порт и закрывавшей порт ломами, виднелись самые разные флаги с вымпелами. И хвосты племенных кобылиц, отрастающие до шести-восьми футов, выкрашенные красным и золотым. Это зашли ночью с моря бродяги-торговцы из Халифата. Салем-бей, хозяин трех длинных коракков, ходивших под парусами и на веслах, в Стреендаме был почетным гостем.

Мачты качались, опутанные паутинами снастей, с подвязанными парусами. Порт давно проснулся, но здесь моряков не донимали ежечасной работой кроме необходимой. На вантах с реями почти не виднелось черных точек вахты, занимавшейся такелажем. Ни к чему. Порт жил своей спокойной обыденностью, уже долетавшей с ветром.

Сельдяной рынок, последний на этом спуске к бухте, перебил портовые ароматы, но ненадолго. Хотя и несло с него, привычно и даже как-то по родному, сильно. Ньют и Хорне родились здесь. Их жизнь пахла так, как вонял сам рынок, все его несколько рядов крытых лавок: чешуей, рыбьей кожей, кишками, кровью, солью и дегтем со смолой. Смола с дегтем въедались в рыбаков накрепко, не выведешь пока живой и таскаешь улов из моря-кормильца.

– Тетка Илли, можно яблок? – Ньют остановилась у трех торговок не рыбой.

Полная и улыбающаяся, сама как печеное яблоко, Илли отсыпала им шесть штук. Ньют поделила поровну: Хорне с червяками, себе целые, с налитыми нетронутыми боками. Хайни не спорил, Ньют от одного вида червей могла начать злиться. Давно, в тяжелый голодный год, её семье пришлось несколько месяцев кормиться старыми сухарями, опуская те в кипяток, выгоняя мелких красных червячков.

Мачты качались, становясь все ближе. Пара поворотов и они оказались на месте, выйдя из тесной кишки Сельдяной, с ее узкими высокими домами, сжимавшимися над головой, стоками, еще не чищенными и совсем задушившими морской воздух. Смывать требуху и нечистоты станут после рыночного дня, когда никто не выплеснет рыбьих кишок, смешав их с хвостами да головами, оставшимися от господской дорогой рыбешки, разделываемой прямо тут.

– Хочу в море. – Хорне встал, рассматривая последний спуск и бухту.

– Там не воняет?! – усмехнулась Ньют.

– Еще как воняет, но там ветер.

– Скоро пойдем, – она сдунула выбившийся локон. – Точно тебе говорю.

Хорне кивнул, двинулся дальше. Ньют пойдет с ним и это плохо. Чем ближе становились таверны с кораблями, тем страшнее становилось Хайни. Настолько, что не понимал – за себя или за нее?

Когда только собираешься сделать что-то серьезное, оно кажется далеким. И вот первый шаг, а с ним и понимание: это не мечты с игрушками. Это самое начало его, Хорне-младшего, собственной водной дороги. И ему совершенно не хотелось начинать ее с плохого. За Ньют Хорне почему-то начал бояться все сильнее.

Море густо солило причал, старые камни, огораживающие людей от воды. Серые валуны поблескивали, принимая шлепки волн, грелись на редком солнце и тут же по ним стекала холодная вода. Внизу, на кромке, мочалило желто-зеленые водоросли, плавник, щепу, мусор с кораблей и чей-то одиноко плавающий башмак.

Хорне втянул в себя соленую резь ветра, бьющего с горловины бухты. Смешал со смолеными боками сотни кораблей, стоящих в гавани, острым перечным запахом пряностей, сгружаемых с южных судов. И понял главное: не бывать ему без моря. Совсем.

– Пошли в «Слона», – тянула за рукав Ньют, дергала и ныла в ухо, – пойдем!

Блэкбард? Хорне как стянуло зубы от холода, до того не хотелось идти к нему. Он повернулся к цепочке широких и невысоких лавок, таверн, Морской конторы, кузниц и канатных мастерских, пакгаузов-складов и видневшихся дальше доков. И улыбнулся.

Молдо, в своем красном колпаке, смолил трубочку у «Соленого Зайца», гостиницы и забегаловки, где любили собираться пройдохи, шпана и все веселое отребье порта. Молдо, ходивший на квартердеке у деда, был там своим в доску. А если кто сомневался, так широкий норгский нож-сакс, висящий на поясе, подсказывал правильную точку зрения. Хоп, чик, концы в воду, Молдо со спорщиками не мялся. Колкими обидными словами доводил до выхваченной стали, неуловимо цапал роговую рукояти ножа и все, Морской король принял нового поданного, с разваленным горлом и без воды в легких. От Молдо недорезанные под пирс не уходили, живодером тот никогда не был.

Улыбчивый и обманчиво добро-пузатый здоровяк с остатками седой пакли вкруг лысины, спрятанной под колпаком, махнул Хорне, подзывая к себе. Ньют, отвернувшись, нахмурилась, прижала старый сапог Хорне ногой:

– Не болтай о деньгах, Хайни, говори о призе с груза. Я за Блэкбардом!

– Зачем? – Хорне, тяжело закипая, начал злиться.

– Блэкбард не обещает, чего не может, а твой Молдо мед в уши льет!

– Молдо дед верил.

Ньют тихонько вздохнула:

– Но ты не дед, Хайни. Пока еще не дед.

Ньют была права. Как и частенько, в любых вопросах.

– Хорошо. Я тебя жду.

Молдо улыбался, темнея дырками с правой стороны, под шрамом, змеившимся от глаза и до подбородка, кувалдой торчавшего из бакенбард. Почесал седую шерсть, буйно лезущую через зеленую ткань рубахи, поправил теплый живот на пуху. Кивнул вслед устрекотавшей Ньют:

– Куда твоя малахольная дернула, младшой?

Хорне не любил, когда младшим называл кто-то, кроме отца с дедом. Но куда тут денешься, верно?

– Знакомых хочет поискать.

– Голова не трещит? – вчера Молдо не пил, ушел сразу, как деда спустили с баркаса к Морскому королю.

– Нет, все хорошо. Дело есть, Молдо.

Молдо приподнял густую, козырьком нависающую, бровь. Сплюнул, затер:

– Прямо-таки дело? А я младшой, уж хотел к тебе, «Котом» попытать, не собираешься ль по дешевке скинуть посудинку… А ты, эвон как, дело!

– Там есть где присесть, без лишних ушей? – Хорне кивнул на «Соленого Зайца».

Молдо пожал плечами, опять усмехнулся:

– Ради такого – отыщется, младшой, блоддеров хвост.

Молдо вроде бы не насмехался, но что-то тонко дергало изнутри. Хорне вида не показывал, шел за ним, понимая – либо подозрительный из-за Ньют и ее подозрительности, либо ему самому не нравится все эти «младшой» и скинуть посудину». Продавать «Кота»? Ему? Ну-ну…

Народа к обеду в порту – не протолкнуться. Кого только нет, почти всех цветов кожи, разодетые в шелка с бархатом, в отрепье и рыбью кожу, в перьям с костями, даже иногда попадались дикари с далеких западных островов, носящие деревянные крашеные маски на лицах. Стреендам бурлил жизнью, слонявшейся вдоль пирса туда и сюда, обратно и снова, попивая эль, пиво, вино, бренди и сидр, щелкая орехи, грызя засахаренные фрукты и чавкая свежей жареной корюшкой.

Черные лоснящиеся матросы с каравана, идущего от Черного берега единым строем и рассыпающийся судами-бусинами, как только справа показывался пролив, ведущий в Длинное море. В Стреендаме этим, ночью не разглядишь, зато зубы как алебастр, никто и не дивился. Чего у них не видели-то, особенно портовые девки? Черныши, пристав к пирсу иногда бежали в бордели даже раньше полной выгрузки. Особенно тянули их рыжие, с конопушками на сметанно-белой коже, полногрудые милашки с Оловянных островов.

Строгие, светлые и ржаво-желтые почти соседи из Доккенгарма, скупо перекатывающие слова на своем гавкающем языке, ходили всегда по трое. В синих камзолах с желтым кантом, серых полотняных рубахах со штанами, заправленными в сапоги, в шапочках пирожком. Пироги-то доккенгармцы ценили сильнее прочего. Хлеба на их скалистых берегах росло мало, а Стреендам, перевалочный порт, принимавший и отгружавший зерно, славился пирогами, пышками и всяким разным печением.

Совсем ближние гости, из магистратур, все как один, вне возраста, тощие. Совсем как сам Хорне, все тянувшийся в дедовские шесть футов и худой, как угорь. Серое и черное, строгое, без украшений, стрижены под горшок, похожи ровно горошины с одного стручка. Эти, знай себе, хлестали в порту пиво, наливаясь из жестяных кружек до полного одурения и драк с портовыми матросами да рыбаками.

Ну и всех остальных до кучи, от постоянно обретающейся в Стреендаме целой улицы варваров с Нордиге, черноволосых, смуглых, вечно ждущих – где бы размять тяжеленные кулаки и литые мышцы до совсем уж редких низкорослых дварагов, старых Иных, отправляющихся с материка на Оловянные острова, где, говорили, под присмотром имперского архонта восстанавливалась их старая родина.

И, конечно, крутились вокруг всей этой публики те, кому честная жизнь не мила. Ворье, шулеры, фигляры с труверами, фокусники и мошенники, врачи-зубодеры и врачи, пользующие страждущих от дурных болезней. Известно же: где матросня, там и шлюхи, а где последние, там жди триппера.

Молдо, рассекающий снующую толпу как айсберг воду, шел себе и поплевывал. Ему-то никто не попробует дорогу перейти, надуть или кошель вытащить. Хорне шел в кильватере, пристроившись за широкой спиной и разглядывая над его плечом стену «Соленого Зайца». В рост Хайни пошел хорошо, а все чувствовал себя мальчишкой рядом со старым дедовским абордажником.

Соленым Заяц стал не просто так. В осаду Абиссой, лет так десяток назад, местный трактирщик продавал соль втридорога, если не дороже. Когда выяснилось, после пришедших на выручку варваров и легионеров, что Заяц еще торговал и секретами, отправляя к «черным» собственных сыновей темными ночами… все ему и припомнили. И сварили в соляном растворе.

– Что за щенок? – поинтересовался у Молдо хмурый невысокий тип, подпиравший косяк на входе таверны. – Сейчас лишних нет.

– Со мной.

– Ньют придет, – сказал Хорне, – искать меня станет.

– Обождет, – отрезал Молдо, сплюнув и затерев, – невелика птица, погреется на солнышке, блоддеров хвост.

Спорить Хорне не стал, видя, как ожидает его слов хмуро-невысокий. Что-то внутри, то ли какое предчувствие, то ли дедова наука, подсказывало – не сцепляйся, пока не по зубам он тебе… щенок.

Оружие на типе висело, но немного, в порту особо не разгуляешься с абордажками или топориком. Нож на поясе, цепная дубинка с деревянным шаром через плечо, засапожник из-за голенища. Только дед всегда учил смотреть внимательнее и видеть спрятанное. Вот прямо как сейчас, когда складка на боку камзола так и кричала о потайном кармане, баюкающем литой кастет. А чуть приподнявшаяся сзади ткань торчала не просто так, пряча за собой, скорее всего, что-то серьезнее обычного матросского ножа.

Да и руки у хмурого оказались серьезными. Жесткие, сухие, с темными костяшками, с застарелыми шрамами на них же. Этот умел бить чем угодно, хоть сталью, хоть руками-ногами. Целый нос, ни разу не свернутый, говорил о мастерстве. Хмурый не молод, лет тридцати, раз никто не свернул горбатый клюв набок, значит, дрался как проклятый.

– Эй, младшой, не теряй ход! – Молдо обернулся, уже стоя внутри. – Ты чего там якорь бросил?

Хорне боком прошел мимо хмурого, явно ждущего хотя бы какой-то причины, постарался не сильно задеть курткой за косяк. Тот недавно поставили новый, обстругав тяп-ляп, а куртка у него была одна. Своя, вернее, ведь платья в большом сундуке хватало, но пока не на него. «Соленый Заяц» держала не морская семья, это Хорне понял сразу, хотя ни разу здесь не был. В тавернах, где хозяйничали бывшие мареманны, люди моря, светили фонари. Кованые, с стеклами, чтобы ветром не задувало, въевшиеся в жизнь моряка как винная порция перед обедом. Даже под потолок, чтобы светить ярче, заказывали на Жестяной огромные копии кормовых, крепили на цепях, заливали масло.

Здесь, под черными балками, низко давящими на сидящих, висели тележные колеса, заставленные дешевыми сальными свечами. Скисшие огарки капали вниз, мазались под ногами, мешали прогорклую вонь с подгоревшей рыбой из кухни. Именно с кухни, на камбуз открытый очаг и дровяная печь не тянули, порядка не наблюдалось. Да и рыба была самая дешевая, а вместо мяса шкворчали, чернея, куски свиного сала. Дерьмовое место «Соленый Заяц», ровно как его публика. Это Хорне понял сразу, садясь за круглый стол, сбитый из колоды и нечистых досок.

В хорошей морской таверне столы скоблили, не допускали липкой пленки стекавшего месяцами жира, приставших к ним мусора и крошеной недожеванной еды.

Он бы даже ушел, но Молдо уже смотрел пристально, наливая себе сидра из пузатого кувшина, а с ним сидели еще двое из тех, кто пил вчера в его, Хорне, доме. Теперь уже полностью его доме.

– Садись, Хорне! – крякнул Сизый, рыжеватый зубоскал-горлодер, давным-давно родившийся где-то на востоке и прижившийся у моря. – Садись и говори, чего надумал. А то мы, грешным делом, подумали – все, закончились Хорне, как Кишки-Вон проводили. А вот, глядишь-ты, вроде, как и ошибались. Верно, братцы?

Сизый, со своей половиной лица в родимом пятне, густого винного цвета, кривил блестящие губищи в непонятной ухмылке. У Хорне чесались кулаки и злость была готова выкипеть наружу.

«Драться надо спокойно» – проворчал в голове дедовский голос и Хорне просто сел. Не время. Жаль, мечты на самом деле оказываются такой вот грязью. Ловцы удачи, морские псы, соленые волки, да уж… Настоящее отребье, как-то выживающее после ухода от Хорне.

У Сизого на левой руке почти нет пальцев, торчат пеньки после удара доккенгармского топора. У второго, Глифа, нет глаза, нет ушей, говорят, в штанах тоже небольшая нехватка, мол, Глиф очень уж любил три вещи: резать глотки в абордаже, копить золотишко и драть баб без оплаты. Вот вроде с того ему и прилетело как-то ножиком. Кто знает, может и врут, а может, и нет.

Один Молдо в их компании смотрится настоящим мареманном, соленым псом, прячущим клыки и могущим порвать пару-тройку таких юнцов, как младший Хорне. Двоих с ним Хайни, чтоб ему с места не сойти, уделал бы в сечку быстро.

«Драться нужно спокойно… и думать» – недовольно отозвалась память дедовскими словами.

Он сел. Пить и есть ему тут не хотелось, но отказывать Молдо было глупостью. Сейчас он с ними наравне, не до выкаблучивания. Сидр резко сшибал в нос, отдавал на языке яблочной гнилью.

– Трави помалу, младшой. – Молдо оглянулся, кивнул, показывая – никого вокруг неожиданно не оказалось.

– Купец, из Доккенгарма. – Хорне отхлебнул. – Идет с чем-то запрещенным, будет через неделю на Золотых мелях. С ним и с командой – голов пятнадцать. Берем судно, за приз нам заплатят через сутки.

– Ну прямо настоящий шкипер, ишь! – восхитился Сизый. – Прям, о как, идем и берем?

– Да. – Хорне поставил кружку, но из руки не выпускал, прикинув ее вес и понимая – удобнее будет огреть молчаливого тощего Глифа, прячущего руки под столом.

– Хочешь выкатить «Кота» и позвать нас? – Молдо постучал пальцами по столу. – Дело, дело…

– Дело? – усмехнулся Сизый. – Молдо, зачем нам щенок?

– Я Хорне… – Хайни уставился на него. – А ты Сизый. И не тебе меня щенком называть.

– Почему? – скрипнул Глиф, а Молдо бросил на того осторожный взгляд. – Почему я не могу назвать тебя щенком, младшой? У тебя кораблик? А если ты его нам подаришь?

Хорне сжал кружку. На плечо легла рука. Вернее, что-то, похожее на руку. Он покосился наверх, хотя уже по запаху понял, что сзади Крокодил, еще один бывший абордажник. Высокий, на голову выше самого Хайни, весь когда-то сотканный из мускулов, а сейчас ставший настоящим боровом, кастрированным жирным боровом, все также вонявшим кислым потом и совсем уже сгнившими зубами.

Глиф кивнул, выложил на стол руку, щелкнул ножом-складнем и отодвинулся от Молдо.

– Так лучше, меньше трепыхаться станешь.

– Я корабль не отдам.

– Отдашь, даже если Молдо будет мешать. Только Молдо, пока мы с тобой будем говорить не здесь, постоит в сторонке. – Глиф наклонился вперед, уставился единственным глазом на Хорне. – И там ты не просто отдашь мне корабль, но еще и расскажешь про заказчика и все приметы, в рот тебе вымбовку, купца. И кто же нам с тобой помешает все это сделать, а?

Хорне, напрягшись, вдруг не ощутил веса Крокодила. И только сейчас сообразил – кто-то шел к ним, чьи-то каблуки так стучали по полу. А кто носит башмаки, крепко подбитые гвоздями?

– Убери ковырялку, Глиф. – сухо каркнул Блэкбард и сел. Откуда успел появиться стул – Хорне не заметил. – Убери, не то клешню сломаю.

Глиф фыркнул, но послушался. На плечо Хорне, вместе с ее запахом, легла рука Ньют.

– Молдо, смотрю, у тебя в голове не мозги, а гальюн? – поинтересовался Блэкбард, выпустив дым из кривой и короткой трубки-носогрейки. – Или тебя на суше укачивает сильнее, чем в море, от того в теле потрясение и голова поменялась местами с жопой?

– Не зарывайся, Бард, – Молдо сплюнул и затер, – мы с тобой еще не сходились.

– Правильно, сукин ты кот, – Блэкбард чуть наклонился, выставив вперед черную и жесткую бородку, – иначе у крабов был бы знатный ужин после ночных фонарей. Они, говорят, любят лысых.

Хорне оглянулся, стараясь сделать это незаметно. Блэкбард, старый свихнувшийся дурень, видно пришел с Ньют один. А этих уже четверо, проклятых ублюдков, забывших деда сразу после похорон…

Сизый зло косился на канонира, Молдо зло косился на него же, Глиф единственным глазом буравил всех троих. Куда запропал Крокодил, Хорне не понял, но больше не воняло. Кровь внутри бурлила, поневоле заставляя дрожать пальцы. Да чего врать? Хорне, стараясь держаться, трясся полностью. Было с чего.

Это вам не драка с парнями с Жестяной, пусть там выбивали зубы и ломали кости свинчатками и короткими дубинками. Это, совсем как раздувшийся нарыв, тронь и лопнет, почти схватка насмерть. И с его, Хорне, стороны, он сам, с коротким ножом за голенищем, Ньют, девчонка с отцовским старым клинком и Блэкбард. Трое против четырех головорезов, пусть и таких же старых, как канонир, но умеющих пустить кровь и отправить к рыбам уже лет тридцать-сорок, не меньше. Затрясешься здесь…

Но Блэкбард явно не боялся. Сидел себе, дымил, даже забрал пустую кружку Сизого и налил себе. Выпил, поморщился и сплюнул, не вытирая.

– Глиф, не верти во мне дырку. Я не планширь, она мне ни к чему. Иди-ка лучше отсюда, дружище, и прихвати Сизого. Иначе, чтобы меня мар-хунд схарчил, тебя отсюда вынесут.

Вот так вот, значит… Хорне нащепал медную оковку рукоятки, потянул нож наружу.

Глиф, снова фыркнув, встал и, не дожидаясь Сизого, ушел. Товарищ его задержался, по собачьи преданно и жалко глянул в лицо Блэкбарда:

– Бард, я так-то и не думал…

Не думал он, блоддеров хвост! Хорне, сам не заметив, как прицепился чертов блоддер Молдо, убрал нож.

– Ты, Сизый, вообще думать не очень обучен. У тебя не голова, а курсовой фонарь, что туда зальют, тем и жарит, хоть маслом, хоть ворванью, хоть топленым салом. Иди, будешь нужен, позову.

Сизый, кивнув, ушел. Хорне подивился покорности старого разбойника. Если бы ему сказали, что у него голова фонарь, куда заливают масло, сало или топленый китовий жир, то…

– Молдо, – Блэкбард вытрусил пепел в кружку и убрал трубку в карман, – кто, кроме Крокодила еще годится?

Толстяк пожал плечищами, чуть не заставив рубашку треснуть:

– Ротгар, Сенти, Михель, может, Хайнц… И еще Роб. Помнишь, из новеньких, Хоссте отправил его на берег, тогда, после…

– Помню. – Блэкбард кивнул. – Он сейчас вон, у двери стоит-сторожит, все также отовсюду сталь с железом. Ты сможешь его держать, чтобы не напортачил?

Напортачил? Хорне смотрел на канонира, все ждал, когда уже хотя бы кто-то обратит на него внимание. Блэкбард и обратил:

– У парня не голова, а клюз носовой. Ну, в смысле, даже когда якорь поднят, то эта чертова дырка полностью не закрыта. И в нее вода хлещет на хорошей волне. Вот и у него также, если в бой пошел, то ему кровь все мозги заливает, рвется резать да рубить.

– Понятно. – Хорне успокоился, осмотрелся и понял, что Блэкбард пришел не один. Потому и казался непрошибаемым, плевал на Глифа и остальных. Четверо крепких ребят, помоложе стариков дет на десять, не меньше, сидели за двумя разными столами. Двое в компании Крокодила, двое наблюдая за остальным залом, никого не подпуская к их углу.

– Десять, получается?

Блэкбард хмыкнул:

– А паренек не глуп, уже все понял. Да, шкипер, десять. И осталось найти еще двух.

– Зачем? – вступила молчавшая Ньют.

– А тебе не все равно, кроха? – поинтересовался Молдо.

– Не все.

– Нам нужно отыскать Каспара и найти лоцмана-молчуна, – поделился Блэкбард. – Шкипер, при всем уважении, у колеса не встанет, и мели там хоть и Золотые, но мели. Так что, красотка, хороший рулевой, а Каспар был лучшим, пока не начал пить, нам нужен. Ну, а лоцмана нам найдет Молдо, верно, братишка?

– Найду, – Молдо снял колпак и почесал лысину. – Мне это как грот-мачту на Коте поставить. И давно было, и руки помнят. Эх, помнят ручки, как узлы вязать и реи брасопить, как…

– Ты главно помни, как кошки закидывать и абордажкой махать, – посоветовал Блэкбард, – это нам тоже важно будет, браток.

Хорне вздохнул, тихонько, чтобы не заметили. Грот-мачту, переднюю и косую, он как-то помогал ставить. И видел, как реи поворачивают, ловя ветер в паруса, а уж якоря-кошки, чтобы борт к борту притянуться…

«Научись булинь сперва вязать правильно, Хайни» – фыркнул в голове дедовский голос.

Научился, дед, все лето учился вязать, тебя удивить, что дался мне хитрый узел, все как нужно сплел. Эх!

– Хорошо, Молдо. – Блэкбард кивнул улыбающемуся своей жутковатой рожей толстяку. – Шкипер, нам бы еще поговорить, абордажный мастер нам не нужен?

Хорне согласно кивнул. Да, Молдо сейчас не нужен и хорошо, если его совсем не будет. Жаль, конечно, этой глупой детской мечты, но деваться некуда. Брать купца без абордажников никак не выйдет.

Молдо не попрощался, встал и ушел.

В таверне гомонили все сильнее и теперь стало ясно – почему все же «Соленый Заяц» так нужен «ночному братству». Сюда со стороны никто не сунется, а если и сунется, то быстро свалит, или его, тихонько и не торопясь, выкинут с заднего хода.

А уж вести здесь не самые мирные переговоры, это все равно как поймать зюйд-вест, подходя к горлу Узкого моря, когда возвращаешься домой. Также спокойно и уверенно, как судно летит, держа в парусах юго-западный ветер.

– Слышал, – Блэкбард снова начал набивать трубку, – ты потратился на Кота?

– Да. – Хорнэ под столом пожал руку присевшей Ньют. – Спасибо, выручил.

– Глиф дурак. – Блэкбард раскурил трубку. – Да и деда твоего не особо жаловал, ничего не поделаешь. А я хочу все правильно, если уж ты решил снова спустить Кота на воду и дать ему пройтись под парусами. Сложная дорога, паренек, справишься?

– Ты же поможешь?

Блэкбард усмехнулся:

– Я готов помочь тебе сейчас, в память о Хоссте, о том, как мы рвали купцов на рейде Эрраля, спалив форт, выстроенный темнокожими. Как уходили на закат, ища путь на потерянные острова Хэй-Бразиль. Как перехватывали ветер у трех «змеев» в Длинном море. Это, паренек, не забудешь, твой дед тогда сам стоял на мостике «Мариона».

– Сестры Вирго ничего не говорили о корабле. – Хорне скрипнул зубами. – Может, ничего и не знали.

«Марион», дедовский флейкк, двухмачтовый, в две палубы и потайным трюмом, с бизанью, устанавливаемой не всегда, по пять пушек на борт, по две вертлюжных на корме с носом. Быстрый, неуловимый, с высокими бортами… Дед ушел на нем в свой последний поход. И больше о «Марионе» Хорне ничего не знал. И это плохо, ведь флейкк не просто судно, нет.

Блэкбард не ответил. Моряки, даже старые и не выходящие в море, такие вот просоленные псы, знали многое. Если бы канонир знал о корабле, точно рассказал бы.

– Сейчас мы можем осмотреть Кота? – спросил Блэкбард.

– Да. – Хорне встал. – Док закрыт лишь на ночь, сейчас еще даже не обед.

– Вот и разомнемся, заодно нагуляем желания поесть. Поешь со мной, сынок?

Хорне кивнул. И пожал протянутую ему широкую и жесткую ладонь. В его жизни опять появился кто-то, кому он мог доверять.

С моря пахло штормом. Осень входила в свои права все сильнее, от Бурке, города корабелов, стоящего на острове в двадцати милях на норд-вест, северо-запад, несло непогоду. Тучи, еще утром редкие и просто серые, копились у горизонта, чернея широкой полосой.

– Качка будет знатная, – Блэкбард сплюнул на доски, не обращая внимания на осоловело-пьяного рыбака, оставшегося в порту с утра, – если с Зеенсмарки не вернулись, потреплет их знатно.

В бухте трепало не так сильно, если не наваливался настоящий шквал, поднимающий волны до самых корзин-марсов на макушках мачт. Скалы, закрывающие город, спасали. Хорне, глядя на ворочавшееся вдалеке чудовище, радовался. Глупо, по-детски, но радовался. Выходить в море было счастьем, а шторма? Куда же мареманну, морскому человеку, без них?

Непогода – непогодой, но порт как бурлил жизнью, так и бурлил. Мимо только что провели стайку темных красоток, привезенных в дорогие бордели. Стреендам вольный город, все верно, но как эти милашки оказывались тут и почему работали – Хорне не интересовался.

– Такие чернушки на юге идут по две на серебряк. – Блэкбард затянулся, провожая глазами двух последних, плавно колыхающих объемными задками под пестро-золотистыми юбками. – А здесь богатые господа из Мар-ханз, арматоры и приезжие аристократы готовы платить за одну по пятерке желтяков за полночи, брашпиль им в глотки.

– Дед не возил людей. – Хорне смотрел на трех смуглых здоровяков с хлыстами и широкими мечами-хийрами у поясов. – Считал такое зазорным.

– Ха! – громыхнул Блэкбард. – Знаешь, как Глиф потерял глаз и квартирмейстерство?

– Он был квартирмейстером?

Хорне помнил, как в детстве перепутал квартирмейстера с квартердек-мастером, квотер-басом, если по-стреендамски. Немудрено, половина мар-ланг, морского языка, пришло с Оловянных островов. И обычного ключаря-кладовщика мальчишке легко было спутать с мастером абордажа. Дед смеялся, хохотал отец, а Хайни Хорне смотрел вниз и молчал. Потому как в наказание ему снова выпало вязать булинь, а клятый узел не давался.

Но Глиф и имущество корабля, деньги матросов и офицеров в руках этого склизкого, как морской таракан, одноглазого?

– Да, Хоссе ему еще доверял тогда, а Глиф старался держаться в кильватере твоего деда, ступая прямо по его следу во всем. Но тогда…

Блэкбард кивнул на коракк Селим-бея, желтевший досками планширя, надстроенного над бортами не по-местному высоко.

– Мы взяли вот такой же, загнали его в одном из Шрамов.

Шрамы Хорне помнил.

«Пять заливов сразу за Красным мысом, между ним и Черным Югом», проворчал в голове дед. Да-да, дед, Хайни помнил науку.

– И там, в такой клетушке, в корме, держали десять смуглых красоток. Одну, как сейчас, помню… Никогда не видел таких красивых бедер у женщины, сынок. А, вперехлест ее, жизнь просоленную, через форпик!

– Глиф предложил деду ихпродать?

Блэкбард хохотнул:

– Не просто предложил. Мы ложились на курс к Робалле, на Зеленый архипелаг, откуда их и привезли. Дикие были, с Жемчужин, это…

– Самые восточные острова архипелага, там Робалла ловит рабов.

– Молодец, – похвалил Блэкбард, – вижу, душа у тебя уже соленая.

– Он много знает! – загордилась Ньют. – Его и дед и отец учили.

– Кишки-Вон часто о нем вспоминал, сразу, как родился. – канонир прикусил чубук и улыбнулся. – Даже диковины всякие собирал на потеху.

Костяные шары, выточенные один в одном царства Сунь. Маски из разного дерева и кожи, оклеенные разноцветными волосами и перьями, мелкими ракушками и клыками с Черного Юга. Вырезанные из рыбьего зуба крепость, ладья и лучники Беловодья. Да, дед привозил всякие диковинные штуки.

– Глиф поклялся, что отпустил девок в порту перед Робаллой, нашел им судно и посадил, заплатив капитану. А потом продал смугляшек ночью, в Подземном рынке. На его беду Кишки-Вон в тот вечер желал развлечься и отправился на бои морских котов. И увидел это дело.

– Дед лишил его глаза?

– Глиф решил помахать сабелькой, а Хоссе страх как не любил сталь у собственного носа. Глиф не помер, Кишки-Вон желал повесить его на рее в море, но оказалось, что в его записях было много интересного. Потому и дожил до дома, где собрал все, украденное у команды.

– Почему его оставили в живых?

Блэкбард хмыкнул и выбил трубку:

– Доплатил всем и каждому. Это случилось, когда твой отец не вернулся и Кишки-Вон решил подарить ему жизнь. Только уши отрезал. Легкая плата за воровство и невыполнение приказа своего шкипера. А мы ведь пришли, сынок, так?

Хорне кивнул и отправился к сторожке охраны доков. За док-басом, мастером над кораблями и хозяином здешних богатств.

Ждать пришлось недолго. Внутри дока оказалось темновато и пришлось разжечь фонари по задней стенке. Блэкбард подошел к носу, глядящему вперед оскалившейся острой морде мар-кат, хищника с ластами, умевшего забираться на скалы, скрываясь от людей-охотников и нырявшего обратно в море, разорявшего птичьи гнезда, умело загоняющего стаей, если нужно, косяки и смело боровшегося с небольшими акулами.

«Дикий Кот» был первым кораблем Херда, отца Хайни и среднего Хорне Кишки-Вон и стал первым для Хорне-младшего. И многие дедовские моряки, на проверку для будущего, сперва ходили именно на нем.

– Старый добрый Кот… – Блэкбард втянул запах корабля. – Я даже соскучился, блоддеров хвост.

– Скоро вспомнишь. – Хорне смотрел на судно с гордостью. – Мы…

– Подойди, сынок. – Канонир отошел от всех и встал почти у самого водохода, выпускавшего корабль в бухту. – Ты ведь взял задаток со своего заказчика, так?

– Почему ты так думаешь?

– Потому как ты еще все же молод, хотя и Хорне. Все слухи собираются в порту, а я не слышал о каком-то там купце, идущем к Золотым мелям. И никто не слышал. Значит, сынок, нас хорошенько так наняли.

«Меня, – поправил Хайни в голове, – Меня, блоддера тебе в глотку, старик».

– Давай будем честными. – Блэкбард смотрел на качавшуюся на водорезе полоску водорослей. – Это Молдо и остальным ты мог налить в уши о призовых деньгах и проданном товаре. А я думаю, что ты уже точно знаешь – каков пай на одну голову. И предлагаю тебе поделить твой поровну.

– С чего? – Хорне решил не отпираться, не стоило.

– У меня есть кое-что, с чем нам придется куда проще.

– Скажи, что и я подумаю о трети.

– Ты смотри, рубит правду как галсы под полными парусами, весь в деда… – протянул Блэкбард. – Треть? Хорошо. Одна носовая вертлюжная и две малых каронады, по одной на борт. Возьмем купца за жабры на испуг, а, сынок? Вгоним ему ядро под киль, тут-то и встанет. Меньше придется махать сталью, меньше придется выплачивать премию, если кто из ребят погибнет. Что скажешь?

Хорне оглянулся, неожиданно пожалев об отсутствующей Ньют. Та топталась вместе с ребятами канонира. И во все глаза смотрела на них двоих. Эх…

– Ну?

Хайни Хорне, снова начать дрожать, решил спрятаться. А Хайнрих Хорне Кишки-Вон плюнул на ладонь и протянул ее старому канониру и маре-манну Блэкбарду:

– По рукам!

– Почему купец пойдет сегодня, если ты травил, что через неделю? – Молдо смотрел на Хорне, обложившегося картами с лоциями, циркулем, линейкой, таблицами миль вдоль побережья, копией портового журнала Стреендама, купленного за пяток золотых и собственными записями. В них-то Хайни и чиркал свинцовым штурманским карандашом.

Хорне зыркнул на него и вернулся к своему занятию. Тощий и нескладный, кажущийся еще чуть подросшим, в куртке, высоких сапогах и уже полностью затянутом абордажном жилете вареной кожи, Хайни смотрелся немного смешно. Нос, торчащий румпелем, казался чересчур большим для худого и еще почти детского лица. Волосы торчали ежиком, переливаясь едва заметной рыжиной, доставшейся от матери.

Хорне считал. Сводил вместе увиденное, услышанное, прочитанное о скорости течения, идущего к Золотым мелям, о когте «Синяя русалка» и считал.

– А он не глуп, – Блэкбард затянулся, – ты, красотка, уже поняла – какое сокровище ходит у тебя в женишках?

– Купец вышел раньше. – Хорне встал, потянулся. – Заказчик это не понимал, мы понимаем.

Моряки молчали, почти соглашаясь и дожидаясь уточнений. Хоссте Кишки-Вон ничего бы им не объяснял, но Хайни пока не он.

«Дикий Кот» стоял на якорях с вечера, прятался за липким туманом, накрывшим все на мили вокруг. Тут, на Золотых мелях, стоять всегда лучше, чем идти. Здесь баркасы по весне брали нерестовую рыбу, а большие суда заходили редко, только с хорошими лоцманами, подбирая тех на островках неподалеку. Десяток семей, живших там, тем и кормились, ну и… ну и севшими на мель, говаривали и такое.

«Дикий Кот», проведенный Каспаром и лоцманом из местных, кутался в сизый туман как бабка в пуховый платок. Низкий корабль размазывался в темноте, не зажигая фонарей, ожидая добычу. Над мелями разошелся почти полный штиль и лишь сейчас повеяло свежим восточным. Туман начал волноваться, потихоньку пополз белесыми кусками в сторону.

– Купец вышел раньше из-за погоды и зимы за порогом. – Хорне усмехнулся, совсем как дед. – С севера идут шторма, один-два дня задержки и придется выходить ближе к берегу, тут не пройдешь. А позавчера с Доккенгарма пришел «Ястреб», и у него на корме не осталось стекол. Заледенели и их вышибло в пути. Наш купец не дурак, он вышел сразу за ним, чтобы пройти наверняка.

– Резонно, – бросил Блэкбард, – надеюсь, ты прав, паренек. Почему здесь? Мы еле пролезли между песками и стоим опасно. Большой воды тут не так много.

– У него малый когт, осадка небольшая, именно здесь ему хорошо ускользнуть от кого угодно. – Хорне постучал по выцветшей карте. – Норги сейчас уже вытащили «драконов» на берег и не выйдут в море, кроме сторожей, шастающих до Бурке. Их купец боится не меньше, чем наших, включая таможенников. А те как раз ждут контрабандистов там, откуда мы пришли. И наши пересели на флейкки, уже года два. «Дикий Кот» стоит в доке столько же, о нем никто не помнит, и только он смог пройти сюда. Но купец же этого не знает, верно?

– А дед-то и впрямь молодец, – Блэкбард кивнул, – натаскал тебя, не хуже борзой на зверя. Шторма с севера, низкая осадка и срущийся со страху купец-пройдоха. Все сходится… значит, ждем.

Они ждали. Стоя на палубе, на мостике, шкафуте и баке. На юте, с кормы, торчали два наблюдателя. Туман осаживался холодной моросью, и даже без ветра всех равно студило через куртки и накинутые плащи.

Ньют пожала ему руку, не убрала ладонь и так осталась стоять рядом, где и место капитана – на мостике, у штурвала.

Все молчали, помня о звуках, разлетающихся над водой. Хорне надеялся, что купца, как раз, звуки и выдадут. Сам он, вспоминая дедову и отцовскую науку, пошел бы на веслах. На малых когтах те были, по шесть пар с каждого борта. Как раз поставить на них почти всю команду и собственную обслугу. Когт, разогнавшись на парусах, скорость сбросит не сразу, и веслами можно ее поддерживать. Тяжело, если по человеку на длиннющую балку весла, но возможно. Купец-то не дурак и доплатит за такую тяжелую работу, а жадность побеждает все.

Хорне слушал ночь, пока звучащую только шелестом и щлепками волн, разбивающихся о борта. Втягивал холодный воздух, соленый и чуть подгнивший из-за водорослей, выбрасываемых на постоянно поднимающиеся макушки песчаных мелей-банок. Он вышел на свое первое дело, настоящее и даже под заказ. Страх, копившийся внутри последние пять дней, пока команда проверяла снасти, паруса и корпус, затаскивала внутрь необходимые припасы и, ночью, орудия с боезапасом, потихоньку отпускал.

Он не ушел, но растворялся в происходящем. В совершенно спокойном Блэкбарде, расставлявшем орудия уже в море, дававшем указания по отвеске пороха в нужные меры, по установке ящиков с тяжелыми ядрами, и сейчас прячущегося с правой стороны на носу, у пушки и грызущего трубку. Дымить никому не разрешалось, мало ли, как ветер разнесет запах крепкого матросского табака?

Дедовский тесак на поясе, старый отцовский жилет, его же сапоги, куртка и остальное, кожа и шерсть, ничего лишнего. Шляпу Хорне оставил в каюте, почему-то под ней волосы потели сильнее, чем в жару.

Абордажная команда, пока занимавшаяся обычными морскими делами, ждала указаний. По двое у клюзов, с вымбовками наготове и только ждущие команды снять с якоря. Остальные стояли у вант, чтобы вовремя сделать маневр, поймав нужный ветер и выйти наперерез купцу.

Ньют стояла рядом с ним и Каспаром, угловатым тощим рулевым, густо пахнущим невыветривающимся перегаром бренди. Хорне стояли слушал море вокруг, надеясь на две вещи: что не ошибся в своих расчетах и что все же выйдет луна, вместе с ветром, начавшим растаскивать туман и небольшие тучи.

Так и вышло. Одновременно с тихим плеском, идущим с правого борта и ютовым, заметившим проблеск фонаря.

– Ньют.

– Да?

– Пусть снимаются с якоря и ставят паруса, какие – знают. Быстро.

Ньют тихонько сбежала вниз, остановилась посередке, на шкафуте, сразу же по вантам поползли черные тени, а она побежала дальше. Тихо скрипнули вымбовки, входя в кабестаны и якоря осторожно поползли верх. Все было рассчитано еще на берегу, а в море, прямо с утра, команда скакала по снастям обезьянами, оттачивая приемы. И все оказалось нужным, все сработало на их удачу.

Лоцман, знающий пески как свои пять пальцев, уже стоял у Каспара. И «Дикий Кот» пошел вперед не опасаясь сесть на киль и не выбраться. Хорне улыбнулся, разглядев вдалеке крохотный мерцающий огонек. Купец шел с носовым фонарем, помогая своему знатоку Золотых мелей, но не такому хорошему, как стоящий у штурвала. В этом и крылась его ошибка.

Луна выбралась наружу одновременно с поворотом «Кота», уже выходящего из тумана на чистую глубокую воду. Луна залила зеленоватым серебром море, пробежалась по пузатому низкому когту, облив светом носовую фигуру, ту самую русалку, блестящую сиськами. А Хорне уже видел главное: им не придется догонять когт, они вышли ровно наперерез и теперь прятаться глупо.

– Блэкбард! – голос, все еще ломающийся, не подвел, не скакнул вверх по-петушиному. – Носовым, под скулу, огонь!

Канонир, наконец-то закуривший, краснел пробойником у орудия, наводил с помощью кого-то из своих. На купце засуетились, забегали, бросив весла.

Пушка гулко грохнула и Хорне смог разглядеть белый всплеск, вылетевший прямо по курсу когта. Может, это перелет, но намерения они показали серьезно. Может, именно этот выстрел сейчас не даст сойтись в жесткой рубке на палубе. Ему совершенно не хотелось рисковать жизнью Ньют и дедовских ветеранов. Даже если те и относились к этому с презрением, поплевывая на костлявую, снова стоящую за плечом.

– На Русалке! – рявкнул Хорне, подняв жестяной рупор. – Весла сушить! Якорь вниз!

Купец, а кто кроме него мог что-то там голосить, решил сразу не сдаваться. На когте даже блеснула сталь и занялись, один за другим, фонари палубы.

– В корму с вертлюги! – Хорне фыркнул, уловив грозу и кровь, сгущавшиеся вокруг.

Блэкбард, пока правое заново заряжали, уже стоял на баке, наведя мелкую вертлюжную пушчонку. Та жахнула смешно, как уличная собачонка тявкнула, но куснула как большая. Кормовая надстройка треснула, разбрасывая щепу с угла, уронила разбитые доски.

– Следующий залп по палубе, картечью, вперехлест вас и в три погибели! – рыкнул Хорне, неожиданно разозлясь. – Весла сушить! Паруса вязать! Якорь сбросить!

– Сейчас! – донеслось оттуда. – Не стреляй!

Характер команды оказался так себе, пустой да трусливый. «Дикий Кот», подойдя бортом, свистнул перекинутыми тросами с кошками, притянул «Русалку» к себе. Перекинули сходню, Молдо с ребятами, поскрипывая кожей, посыпались туда. Купец и остальные не сопротивлялись, косясь на вертлюги, наведенные на них и на поднятый порт с правого борта, откуда смотрела жадная морда каронады.

Хорне перешел на «Русалку», когда экипаж повязали. Встал, смотря на людей, стреноженных, как лошади. Отыскал купца, выделявшегося хорошим костюмом, мотнул на него Крокодилу, поигрывавшему топором. Купец оказался рядом с ним моментально, как всегда Хорне раздавал команды.

– Имя?

Тот, трясясь бритым лицом, сжирал почти мальчишку, взявшего корабль, взглядом.

– Имя!

– Магни Арне из Доккенгарма, коносамент подписан капитаном порта. А ты кто такой? Разбоем занимаешься?!

– Ты о себе думай, – посоветовал Хорне, – а то мой разбой кому-то за благо покажется. В трюме что?

– Шерсть, кожи, железо в слитках.

– Точно? – усмехнулся Хорне. – Сдается мне, братец, травишь ты мне понапрасну ерундовину, желая обвести за нос. Так?

Купец-шкипер Магни фыркнул, не отвечая. И покосился на Молдо, вынырнувшего из трюма, довольно ухмыляющегося и торопящегося к Хорне.

Хайни смотрел на толстяка, переваливающегося в его сторону и ликовал. Ликовал от случившегося, от самого себя, сумевшего справиться и верно рассчитать поправки по времени и курсу «Синей Русалки». От Молдо, всем своим лицом так и кричащего: мы нашли, нашли настоящий груз! Окажись на когте только шерсть с железом, быть Хорне осужденным Морской палатой, стать банкротом и бродягой, не иначе. Разбой у самого Стреендама и оказался бы разбоем, а за него мар-ярл судил безжалостно. Но все выгорело, все получилось!

– Восемь медных пушек, – шепнул Молдо, – клейм нет, но, чтоб мне доли не видать, отливали в Абиссе. А за такое нигде по головке не погладят, шкипер!

Хорне кивнул ему, наклонился к пленному:

– Предлагаю перейти ко мне и обсудить условия выкупа.

– Какого выкупа? – изумился купец.

– Твоего корабля, дурень, блоддер тебя задери, твоего, Магни! Чертов ты контрабандист.

И Хорне, довольный повернулся к Молдо:

– Русалку берем с собой. Половину команды – на Кота, половина твоих абордажников останется здесь. Груз перенести к нам полностью.

– Да, шкипер, – кивнул толстяк и подмигнул.

Хорне пошел к сходне. Он победил, он, мать его, победил в своем первом рейде, взял призовое судно и груз. Жаль, пушки придется отдать Флоренс, но по рукам они с ней ударили, слово нарушать нельзя. Ничего, вырученного за груз и судно хватит, чтобы закупить орудия и весной выйти на «Диком Коте» в море. Две трети от пятиста «львов» подарят ему полную команду, наберет ее лично, после сегодняшнего мареманны пойдут к нему сами. Пустить слух в порту не сложно, а там, как снежным ком, он разгонится сам по себе.

Роб и кто-то из абордажников спускались по сходне на «Русалку». Роб, все также нехорошо скалившийся, уступил Хорне не сразу, глянув волком. Его Хорне брать больше не собирался, хватит.

Ньют, оставшаяся на борту, улыбнулась.

– Выгорело, Хайни?

– Выгорело, Ньют, блоддеров хвост.

– Ты молодец, – она сдунула волосы, выбившиеся из-под повязки. – Всегда знала. Это капитан или купец?

– Он самый, и то и то.

Доккенгармец сплюнул, из уважения – за борт. Магни Арне уже понял свою ошибку, рассмотрев две единственные каронады и почти полное отсутствие людей. И узнал корабль.

– Хорне отправились кормить рыб, парень. Ты кто такой?

Хайни обернулся, снова разозлившись:

– Хайнрих Хорне Кишки-Вон, вот кто я.

Магни пожал плечами:

– А ты их хоть раз выпускал, кишки-то?

– Хочешь, чтобы тебе выпустил?

– Сможешь?

Они уставились глаза в глаза. Купец отвел свои первым, не выдержав лютой ярости в глазах щенка, стоявшего напротив, нескладного, слишком юношески худого, но отвел.

– Я смог взять твое судно и твой груз, Магни Арде. Это главное.

Каюта шкипера на «Коте», после дедовской, как куриный чулан: срезана под угол самой надстройкой, с двумя стеклами-фонарями. Посреди круглый стол, три шкафа-рундука, закрепленных намертво, узкая койка да пять привинченных табуретов, все.

Хорне кивнул на один, приказал Магни сесть. Блэкбард, сам оказавшись внутри, занял соседний. Ньют осталась на палубе, руководить погрузкой-выгрузкой.

– «Русалку» сможешь выкупить. – Хорне налил всем троим бренди, поставил, как хозяин. – Точную сумму назову в порту. Пойдете с нами, кормежка наша, перебедуете. Груз мой, сам знаешь, чем кончится, если напишешь жалобу.

Купец кивнул, глядя в столешницу. Деваться ему некуда, полный штиль. Эдиктом империи Безант и Церкви, поддержанным всем побережьем и даже магистратурами, торговля оружием с Абиссой была запрещена. Так же, как и литье новых орудий в любом из городов. Эдикты обходили, суда вооружались, а вот пойманных контрабандистов отдавали имперским архонтам и Огненной палате. Магни Арде, наверняка видевший публичные казни, такого себе не желал. Восемь тяжелых стволов, найденных молодцами Молдо в трюме «Русалки» тянули его ко дну сильнее пробоин у кильватера.

– Коносамент вспоминать больше не станешь? – не удержался и подколол его Хорне, все еще радостный после удачи.

– Нет.

– Тебе выделят койку среди матросов, питаться будешь вместе со всем. Попробуешь удрать до Стреендама – сломаю ноги. И сдам.

– Ага, а пушки, думаю, скинешь за борт и все тебе поверят?

Хорне не ответил. Пусть терпит, купец знал, на что шел.

– Эй, кто на вахте?

Внутрь, как ни странно, заглянул Крокодил.

– Отведи его на нос и принайтови к планширю, чтобы не удрал. И позови Ньют.

Крокодил кивнул, сгреб купца за плечо и скрылся.

– Молодец, сынок. – Блэкбард качнул трубкой, окутался дымом. – Чести Хоссте не уронил, сделал как по писанному.

Хорне пил бренди, пил мелкими глотками, обжигая горло. На весь захват потратили две меры пороху и два снаряда, все. Ни рубки, ни сопротивления, а дорога открывалась широкая, настоящая, ведущая к детским мечтам.

– Кому думаешь продать «Русалку»? – поинтересовался Блэкбард.

– Найду. Главное теперь – груз сдать заказчику, получить расчет и встать на зиму, набрать команду.

– Все уже рассчитал? – Блэкбард прищурился.

– Да. Пойдешь со мной на «Коте» по весне?

Блэкбард затянулся. В каюте нависала удушливая духота и мерзковато-сладко воняло табачной смесью канонира. Хайни подошел к фонарю, распахнул, втягивая свежесть. Прислушался.

С «Русалки» несло непонятным шумом, кто-то громко голосил в голос. Позади скрипнуло, пропуская кого-то внутрь. Хорне, лапнув тесак, глянул через плечо. Уперся взглядом в дикие глаза Ньют, нож-складень, прижатый к ее шее и в Глифа, смотревшего в ответ единственным глазом.

Следом втиснулись Молдо и Сизый, прикрывший дверь.

– Крокодил дело сделал? – поинтересовался Блэкбард.

– В чистом виде, – хмыкнул Молдо, обходя стол с абордажкой наголо. – Концы в воду, а остальных Роб доканчивает.

– Выблядки. – скрипнул Хорне, не отводя глаз от стали, щекочущей Ньют. – Псы помойные.

– Но-но! – хрипнул Глиф, весь в пыли и пахнущий трюмом, где его прятали. – Ты еще нам потрави, щенок поганый.

– Я тебе кишки выпущу, паскуда одноглазая.

– А давай попробуй, – согласился Блэкбард, – сперва, конечно, с Молдо схлестнуться попробуй, а потом режь Глифа. Ты нам порубленный хорошо пригодишься, Стреендам, думаю, похоронит за счет казны. Как же, последний из сраных Хорне окочурился, флаги спустить, шлюхам рыдать и сморкаться в насисьники. Давай, щенок, иди уже.

– Корабль нужен? – поинтересовался Хорне. – Давай отдам. Золото еще отдам, все, что заплатят. Ньют отпусти и бери Кота.

– А тебя не отпустить? – улыбнулся канонир.

– Ты же не отпустишь, – Хорне качнул тесаком. – Я не глупый, ты знаешь.

– Не отпущу.

– Золото, Блэкбард, тысяча золотых за ее жизнь. Приведу корабль с грузом куда надо, отдам и тогда посмотрим – кто кому кишки выпустит. Ее отпусти.

– Вот заладил, отпусти да отпусти, – фыркнул Глиф, – прикипел к сучке, все готов отдать.

– Тихо! – Блэкбард ухмыльнулся. – Тихо… нам тут договор предлагают, помойным псам, а мы не слушаем. Золото, говоришь?

– Золото. На месте отдам грузи Ньют, получу плату, верну тебе. Два корабля, тысяча «львов», не дешево за девчонку с Жестяного переулка?

– Дешево. – Блэкбард сплюнул. И не затер. – За восемь абисских пушек – дешево, щенок. За сто мер пороха, что нам отсыплют за то корыто – дешево. По сто кругляков на нос, конечно, хорошо. Но, щенок, скажи, сколько мы возьмем с десятью стволами по весне, а? То-то. Так что, если хочешь выпустить кишки Глифу, не стоит тянуть кота за яйца, начинай. Молдо ждет.

– Дед вам верил.

Блэкбард пожал плечами:

– Да и хер с ним, с твоим дедом. Он подох, туда ему и дорога. А мы живы.

Ньют ударила Глифа, вмазала ему каблуком в голень, откинула голову, впечатав затылок в лицо, рванула нож вместо отобранной сабли-абордажки. В воздухе свистнуло, мягко и влажно чмокнуло, оставив в ее горле деревянный цветок – рукоять ножа, брошенного Блэкбардом.

Ньют всхлипнула, булькнула кровью изо рта и упала, прямо на воющего матом Глифа. А Хорне…

А Хорне вылетел наружу, выбив стекло. Плеснуло ударом об воду. Блэкбард выдал руладу, вскочил, бросившись к дырке, выглянул.

– Фонарь сюда!

На палубе поднялся крик, сверху, на юте, застучали кабулки. Пару раз свистнуло выпущенными арбалетными стрелами, но без толку. Вода плескалась о борта, вода шелестала вокруг, холодная осенняя вода Стального моря.

– Где поганец, мать вашу! – сорвался Блэкбард. – Почему, тюлени ленивые, найти ен можете?!

Они искали, спустив шлюпки и обходя «Кота», мели и даже начавшую заниматься с кормы «Русалку». Хорне-младший отыскиваться не спешил. Всплывший сапог, вот и все, что попало в руки бывшему канониру.

В каюте никто не остался, даже не затыкал выбитое стекло. Ньют сбросили вслед за купцом, «Русалку» сожгли. Тыкаясь в рассветной промозглой мгле, «Дикий Кот» побежал в сторону проливов между материком и Оловянными островами. Зимовать Блэкбард решил там и вышел в море, только взяв запас воды и провианта в Бурке.

Хорне, висевший два дня в углублении под кормовой надстройкой, выбрался в гавани Бурке уже ночью, когда ютовый вахтенный все же захрапел. Выбрался на пирс, прячась за рыбацкими сетями, в самом дальнем углу. Проводил глазами шлюпку с «Кота», подобравшую последних подгулявших на берегу. Отжал одежду, но первым делом, отыскав какую-то ветошь и горшок с гусиным жиром, насухо вытер дедовский тесак, смазал и только тогда убрал в ножны.

«Дикий Кот» снялся в темноте, Блэкбард спешил добраться до Оловянных островов, пощипать перышки последним южным корытам, ходящим под веслами и забиравших металл с копей. Медь, железо, чугун, этот товар везде шел хорошо. Как и люди, сидящие на веслах, отлично продавались на Черном Юге.

Хорне смотрел на темные паруса, убегающие за мыс. И считал про себя всех, чьи кишки стоило выпустить при случае.

Заброшка

Обычная плесень на позавчерашнем батоне неприятно пахнет. Сырой подвал с блекло-черными пятнами противно воняет. Лабиринт под закрытой онкологией, густо заросший трупно-зеленоватым мхом, смердит хуже старой свалки.

Свет постоянно моргает, пропадая-появляясь. Блики скачут по грязной плитке, ослепляя вспышками, пуская скачущие тени.

Тут постоянно капает, звенит холодной водой из дряхлых отопительных труб, мягко подтекает грязным снегом через растрескавшийся потолок, вязко чавкает сгнившими кишками дохлой кошки, ползущими через ржавую решетку вентиляции. Шелестят жуки-тараканы, пробираясь за отходящей штукатуркой. Шуршат мыши и крысы, снующие в коробах воздуховодов.

Шатает от усталости и боли, грызущей левую лодыжку. Подвернулась давно… или недавно… на такой же, как под ногами, замызганной половой плитке. Под ногтями – грустно-бирюзовая советская краска, содранная со стен когда падал. Ухватиться за скрипящую дряхлую каталку, чтобы не упасть снова. На когда-то блестящих ручках – грязь, ржа и вмятины. Как будто металл сжимала дико-звериная сила, согнув сталь.

Взгляд из темноты какой-то каморки. Сестринской, кладовки или даже сортира. Все равно, все они здесь полностью налиты темнотой. Девчонка смотрит с жалостью, грустные глаза блестят, наливаясь слезами. Ей-то, уж наверняка, все известно и совсем не страшно. Мертвым не стоит бояться идущего по следам живых. Вот как сейчас.

Скрипит дверь за спиной. Она, женщина, метрах в пятидесяти. Далеко и очень близко. Бежать, нестись, задыхаясь в бесполезности и глупом желании выбраться. Выбраться? Тут не выйдет просто скрыться и отсрочить чертово свидание с ней.

Боль радостно просыпается под нелепой повязкой из разорванной майки. Вцепляется, рвет раскаленными крючками, полосует ледяной ножовкой. Сжать зубы, ковылять, кроша краску стен под рукой. Почти прыгать на одной ноге, кричать, не боясь быть услышанным. В почти сплошной, прыгнувшей отовсюду темноте, скакать к светлому пятну впереди.

Босая ступня наступает в гладко-предательски-холодное, натекшее из рыжей, в наростах, трубы. Свет отражается на битых стеклянных пробирках, искрящихся по полу. Воздух вылетает от удара об пол, на миг боль отодвигает все, на крохотный миг, сгорающий от вспыхнувшего огня. Лицо, руки, босая нога, разрезанная ткань и кожа, грудь с животом, все горит, а внизу, под желающим встать телом, хрустят осколки, ставшими совсем крохотными.

Остается ползти. Удар выбил все оставшиеся силы, вытекающие через сотню порезов красным тягучим следом. Ползти, ползти на свет.

Свет снова моргает, мечется по рвано вспыхивающим и давно мертвым лампам.

За спиной, тихо и не торопясь, хрустит смерть.

Голливуд сделал бы ее тонкой, с длиннющими ногами, смертельно-притягательную, с плачуще-потекшей подводкой глаз, безумно блестящих над маской. Халатик прикрывал бы только задницу, да и то едва-едва, а в низком вырезе блестела бы идеальная грудь. Но это западные ужасы, а не наше родное дерьмо.

Зеленоватая, как проклятые стены, брючная форма. Мягкая невысокая шапочка, одноразовая маска, смешная, с заметными даже с пола, цветочками. Тапочки на мягкой толстой подошве, не стекло и содранная краска, шла бы бесшумно. Самые обычные, ничем не подведенные, глаза.

Она в паре шагов. Смотрит, поднимая правую руку и, автоматически-совершенно, поправляет перчатку. Лохмотья перчатки. Лохмотья жутко грязной перчатки из кожи. На кончиках пальцев этой кожи, сшитой грубыми стежками, нет в помине.

Есть толстые длинные иглы. Такими ставят эпидуральный наркоз в позвоночник, загоняя обезболивающее на десяток сантиметров в пучок костной ткани, нервов и спинного мозга. Трубки-шланги, выпирающие бурыми гладкими червями, прячутся за подвернутым рукавом, врастая в плоть.

Она наклоняется. Смотрит застывшими глазами в пока живые, безумные, просящие.

Никто не успевает увидеть удара игл. Никогда. Оставшиеся в живых и затерявшиеся в коридорах – слышат его. Слышат через дикий, невообразимый и обрывающийся крик.

Свет мечется по вспыхивающим лампам, тянется к еще дышащим. Тень в круглой низкой шапочке скользит по старым стенам. Дальше.

Сашка торопился домой со школы. Класснуха прицепилась: ты должен участвовать в спектакле. Каком спектакле, чего за бред? Отчим ему за спектакль быстро пропишет, типа, дурачок что ль? Не хочешь в бокс, так пойдешь в дзюдо, театрал хренов. Вот Сашка и свинтил, удрав с физры. Ничо, лучше отхватить в школе за прогул, чем за самодеятельность дома.

Удрал через дырку в сетке, огораживающей школу. Сбежал вниз, по чавкающей сырой траве, за хоккейную умершую коробку и в прореху. Тут бывшая онкология, повсюду остатки зданий, потеряться легко. Кто-то ему вроде кричал, когда Сашка вышел на крыльцо, но он чесанул, не догнали.

Что попал, понял сразу, как увидел Жанку, выходящую из ближайших развалин больнички. Рыжий, Воля и Тайсон, все с девятого «В», обнаружились дальше, сидя на бетонных блоках.

– Опа! – обрадовался Рыжий. – Кто у нас тут? Сюда иди.

– Да я это…

– Подошел, – грохотнул Тайсон, боксер. – Быро.

Сашка смотрел на кроссовки и идти не хотел. Ноги ватные, внутри все трясется. По щиколотке, сзади, пинком прошлась Жанка. Жанка гоняла свою, девятую и Сашкину, восьмую, параллели, жила с матерью-алкашкой и ее боялись все.

– Телефон дай. – Рыжий протянул руку.

Сашка вздохнул и отдал новенький смарт. Крандец, чо отчим сделает теперь.

– Послушный. – деланно протянул Воля, считавший себя клевым ютюбером, снимавшим ролики об унижении малолеток в школьных сортирах-коридорах, а по делу – клоун гоп-компании.

– У него батя крутой. – Жанка лопнула пузырь жвачки.

– Новый купит, чо, – хмыкнул Рыжий. – Не обеднеет.

– Слышь? – Жанка закурила. – Я сказала, что он богатый, или что крутой?

– А в чем разница? – Рыжий сплюнул, начав злиться из-за дурака, каким Жанка считала его давно.

– Он ему навставляет, а тебе потом телефон в жопу плашмя засунет, – поделилась соображениями Жанка. – Вот те и разница.

Рыжий засопел и начал медленно думать. Дерьма и умения раздать по щам ему хватало чтобы держать средние классы, а вот на большее не тянул. Сашка даже начал надеяться, что обойдется.

– Давайте прикол замутим? – предложил Воля. – Прям ништяк придумал.

– Ну? – буркнул Рыжий, не смотря на Жанку.

– Слышь, лошара? – Воля корчил из себя типа серьезного парня. – Телефон нужен?

Сашка кивнул. Конечно, нужен. Лучше бы в школе остался, блин.

– Типа, это, пройди через морг. Выйдешь вон там! – Воля ткнул на двухэтажную хреновину, торчавшую почти у дороги. – Я тебя там ждать буду. Пройдешь, отдадим.

Сашка вздохнул. Через морг?

Мелкие пацаны тут крутились постоянно. Он сам, с Лехой, как-то решился забраться внутрь и пройтись. Ну и чо? Кабинеты какие-то, плитка битая, каталка одна. Когда коридор пошел вниз, в тоннель, ведущий к основному зданию, оба зассали и выбрались. Неглубоко под землей? Сами пройдитесь…

– Че мнешься, сынок? – Рыжий ухмыльнулся. – Сикаешься со страху?

Сашка не сикался. Ну, если только чуть-чуть. Морг же, пусть и закрытый. Говорили…

– Ты, кароч, то ли дурачок, то ли короткий стручок, – хохотнул Воля. – Я те фонарик дам, дебил. На вот, если телефон нужен.

Фонарь оказался так себе, китайский. У Сашки есть клевый, отчим подарил.

– Твоя Киталия хоть работает? – лениво протянула Жанка.

– Сама ты Киталия, ты чо?! – закипятился весельчак и заткнулся, получив по ноге.

– Идешь? – Жанка лопнула жевку.

Жанка где-то доставала жвачку, надувающуюся в пузыри, как в девяностых. Мама про такие рассказывала. Сашка сколько не пробовал, у него так не получалось. Жанка, вообще, красивая, только Сашка никогда бы никому не признался, что постоянно пялится на нее, когда никто не видит. А тут, когда та смотрит как на говно, и стоишь лох лохом, задумаешься.

– Да. – вдруг неожиданно для себя сказал Сашка, глядя на Жанку. И покраснел.

– Оба-на, – удивился Рыжий, – ничо се заявка. Сынок, ты попутал чтоль?

У Рыжего брат старше лет на десять и постоянно сидит. Вот у него тот и нахватался присказок и словечек, совсем древних. Гопота потомственная, короче.

– На, – Воля кинул фонарик, а Сашка поймал. – Вали давай, я тя встречаю.

Ждать добра с чудом тут не приходилось. Остается идти, раз сказал. Да и Жанка… Сашка вздохнул, чувствуя себя дураком, и пошел. Прямо в темный прямоугольник за спиной Рыжего.

Прохладно. Хорошо, хоть надел куртку, пусть осень только начиналась. Еще метров десять и Сашке стало холодно. Как будто работали холодильники. Фонарик включил сразу, только войдя, наплевав на гогочущих полудурков за спиной. Сами-то ходили сюда далеко?

Больничку закрыли года как три, после открывшегося в центре огромного онкоцентра. И понеслась… Район вокруг большущий, детей-подростков много, все и полезли. Ломали ноги, руки, даже головы. Полиция закрывала, как могла, территорию и ставила патрули. Хватило всех усилий на год, потом все повторилось. Все же знали – от морга и к зданию ведет подземный ход-коридор и от него несколько кишок поменьше. Вот по одной, ни разу не хоженой, Сашке и нужно добраться до конца, делов-то.

Сашка оглянулся. Вздрогнул. Стена, закрывшая проход, еле белела в неожиданной темноте. Та ползла как живая, набухая упругой чернотой и затягивая дорогу назад. Сашка хотел крикнуть, но не смог, вдруг застыдившись глупой мысли. Показалось же?

Да, просто тень из-за хмурого неба, фу-у-у…

Штукатурка, лупящаяся от плитки и до потолка, налилась кирпичной рыжиной, поплывшей в стороны от нескольких пятен, проступивших мгновенно. В середине, начавшей густо краснеть, мелькнул блик от фонаря. Сашка выдохнул, вдруг сообразив – что может так блестеть.

Шагнуть к выходу он не успел. Темнота, обманувшая его, больше не ленилась, разбежалась чернильной кляксой, затягивая уличный свет. Задрожала тугой мембраной, переливаясь под лучом фонаря желваками, набухающими изнутри. Те округлялись, вытягивались, становясь слепо смотрящими лицами, застывшими в немом крике. За них зазвучали стены, вязко выдавливая кровь, наплевавшую на законы физики и растекавшуюся во все стороны. Блестящие нитки ползли и ползли, затягивая стену переливами красного. Капли срывались, разлетались алыми снежинками и, истончаясь, падали вниз уже ржаво-коричневыми ломкими хлопьями.

Сашка, наконец-то закричав, побежал в единственную открытую сторону. В коридор, в подземный ход, в вязкий холод тьмы.

– Не, а чо? – Воля пожал плечами. – Нормальный же прикол, засниму, как он вылезет, обоссавшийся, лайков соберу.

– Так-то да, – Рыжий сморкнулся, – развели лошка. А смарт ему хрен отдам.

– Мне отдашь?

Жанка, стоявшая спиной к голосу, сместилась вперед. Ловким кошачьим движением, поближе к замеченной бутылке «миллера» на асфальте.

Тайсон рванул первым, поднимая руки в стойку. И не сумел. Чернявый верткий хрен, лет восемнадцати, бил жестко, быстро и сильно. Тайсон ушел в нокдаун, поплыл и не отсвечивал. Еще двое, появившиеся сзади, улыбались очень знакомо для всех присутствующих. Прямо как они сами минут десять назад, отправляя пацана в морг.

– А! – охнул Рыжий, когда пальцы чернявого с хрустом воткнулись в его ноздри. И, сам не зная почему, торопливо протянул тому телефон.

– Рот завали. – посоветовал один из стоящих сзади. – Поломаю, упырь.

Жанка, смотря на него, кубического и невысокого, как-то сразу поверила – этот поломает.

– Брат где? – поинтересовался у нее чернявый, вытягивая вверх руку и, следом за ней, Рыжего, совершенно белого и кровящего носопыркой.

– В морге. – Жанка лопнула жвачку. – Сходить позвать?

– Сходи, позови. – Чернявый дернул верхней губой. – Сашка дурачок, мне не родной, но я старший. Сходи, а то по жопке схлопочешь, красавица.

– Любишь девочек бить? – Жанка закурила. – В ответку не прилетало? Воля, сгоняй, найди мальчика.

– Дерзкая?

– Самостоятельная.

Чернявый выдернул пальцы, как окунувшиеся в вишневое варенье, и троечкой уработал Рыжего, присоединив к Тайсону. Прислушался к воплям Воли, звавшим незадачливого братца. Подмигнул Жанке:

– Ты прям ничего, в кино пойдем потом?

Воля вышел, отряхиваясь и весь странно перекошенный. Чернявый обернулся к нему:

– Брат где?

– Не знаю. Там темно, я звал, а он молчит, я с мобильника подсветил, пыль и это…

Воля растерянно моргнул.

– Чо это?

– Следы пропали.

Чернявый вздохнул, рассматривая Волю на предмет – куда засадить. Но не стал.

– Вы его на хера туда отправили, дебилы?

– Пройдет через коридор, выйдет вон там. – Жанка показала. – Отдали бы смарт, мы не звери. Так… поприкалывались. Сам ничего не мутил никогда, что ли?

Чернявый смотрел на нее с заметным уважением. Двое за спиной Жанки гыгыкнули, но заткнулись, глядя на товарища.

– Пойдем искать, чо, – чернявый сплюнул. – Э, вставайте, дебилушки. Тебя как звать?

– Жанка.

– Вадим. Знаешь, Жанка, почему не стремно идти с вашим стадом?

Пистолет-травма оказался у него в руке быстро. Он вообще был быстрым, четким и дерзким. Не парень, а мечта, если верить задумчивому Жанкиному взгляду.

– Бро, вы покараульте пока. Один тут, второй там. А я прогуляюсь с идиотами, братишку поищу. А то мне батя, если чо не так, вставит просто жесть.

– Да не вопрос. – пробурчал кубический и отправился к дороге.

– Э, боксер, очухался? – Вадим подмигнул Тайсону. – Доставай мобильный, включай фонарь и вперед. Дернешься – в яйца выстрелю.

– Может, подождем? – оставшийся товарищ Вадима пожал плечами. – Выйдет, этот так орал, я даже здесь слышал.

– Уже вышел бы. – Вадим неожиданно стал серьезным. – Там, сука, стена на голову упадет, не заметишь, ори-не ори, фиолетово, хрена услышишь. Карауль. А мы пошли.

– МЧС, менты? – предложил не сдающийся приятель.

Вадим отмахнулся. А Жанка поняла – батя у него реально крутой. Как сам Вадим.

Свет растворялся в тенях уже у самого входа. Солнце закрыли тучи, фонарики мобильных оказались так себе. Пыли было много, пыли и грязи, веток, листвы и собачьего дерьма. Жанка, стараясь не морщиться от брезгливости и держать лицо, шла медленно, стараясь не вляпаться. Рыжий с пацанами оказались быстрее, не заморачиваясь насчет обуви. Или всерьез опасались ствола Вадима, не убранного и смотревшего им вслед. Сам чернявый, где-то в метре за Жанкой, двигался кот котом, мягко и почти бесшумно.

«Предбанник» прошли быстро, оказавшись в первом зале. Невысокий прямоугольник посередке, обложенный кафелем, Воля сдуру не заметил, ляснувшись ногой. Зашипел, подпрыгивая.

– Какое неуважение к покойникам. – Вадим усмехнулся.

– Чо?!

– Сюда гробы ставили, потом грузили в них мертвых, когда родственникам выдавали. Бате помогал как-то его тетку забирать.

Воля шарахнулся в сторону. Жанка хмыкнула, в какой раз дивясь дурости этого урода… да и остальных тоже.

– Где следы? – Вадим рассматривал пол и ничего не видел.

– Здесь были. – Воля по стеночке прошел к следующей двери. – Вот.

Да, недавние, наверно, что Сашки. Жанка, отойдя в сторону, всматривалась в темноту впереди. Окна у здания заросли грязью, осеннего солнца не хватало. Едко и щекотно воняло какой-то дрянью.

– Сашка! – крикнул Вадим, махнул всем, мол, заткнулись и не дергайтесь. – Сашка!

Жанка вслушалась. Ничего, потрескивает только, как всегда в старых домах, да шуршит мышь, наверное. В ответ никто не крикнул и не шагнул навстречу. Звякнуло капелью, все дрогнули. Вчера ливень был, снаружи-то, с остатков тепла все высохло, а тут, с крыши просочившись, протекает.

– Пошли дальше. – Вадим мотнул стволом в проход, уходящий в шелест темноты.

Он не казался, был по-настоящему злым, готовым сорваться и выстрелить в первого вякнувшего против. Жанка ощутила сразу, остальные тоже поняли, послушно двинулись куда сказано.

Длинный и широкий коридор, совсем больничный, старый, затянутый по краске и штукатурке стен лениво обвисшими тряпками паутины, сплошь покрытых пылью. Листвы тут стало меньше, предбанник ее явно фильтровал, зато прибавилось собачьих сюрпризов. Четыре двери с обеих сторон, закрытые досками, по несколько штук на каждую.

Фонарики едва разгоняли липкую темень, зашелестевшую и завонявшую сильнее. Вчерашняя непогода пару раз отозвалась настоящей грязью, Рыжий даже уперся в стену, чтобы не упасть. Следов пацана, отправленного гоп-компанией внутрь, видно не было.

– Может, давай назад? – поинтересовался заметно испуганный Воля.

– Давайте без давайте, – буркнул Вадим явно услышанное где-то раньше. – А все остальное – разрешите. Топай, сука, гангста сраный.

Жанке он нравился. Было в нем что-то, что-то мужское, суровое и лихое одновременно. Ни один из дворовых и даже знакомых с «пятнашки» близко не стоял. Такой брат у такого лоха, как этот, как его? Сашка, да.

– Еп! – Тайсон, идущий первым, стал как вкопанный. Остальные притормозили чуть позже, когда увидели, что впереди. Столы, металлические и длинные.

Жанка знала такие. Отца забирала как-то, опознавала, пока мать, растекшись в коридорчике, пьяно икала и тряслась. Ей тогда даже пришлось помочь уставшему и не выспавшемуся санитару. Тупо переложить отца на каталку. Отца, лежавшего на столе голышом, с темным сморщенным членом набок, с разрезом от груди до паха, сизо-бледного, с темно-желтыми пятками. Ее тогда повело, в глазах даже потемнело. А чо? Ей было-то четырнадцать, мамка лежит там, в сопли уделавшись и больше никого нет.

Жанка справилась, попросила закурить и помогла. Она еще занималась спортом, а папка тогда стал совсем худой, он же болел, когда развод случился. Взялась за дрябло-куриные холодные щиколотки, напряглась и они перекинули отца на каталку. Говно.

– Ребят… – Воля шмыгнул. – Мож, пойдем, а?

Треснуло. Воля пискнул. Жанка уставилась на длинную лампу, висевшую на соплях и начавшую разгораться. Дневной свет? Ни фига, бледный, мертвячий.

– Ого! – Воля, с разгорающимися глазами, вдруг шагнул и нагнулся, протягивая руку. – Ничо се!

Длинный блестящий нож. Сразу видно, таким не картоху чистить, а если мясо пластать, то не говядину. Заточка – бриться можно. Вадим даже знал название, типа ланцет. А увидел этот кусок дауна, что за невезуха? Вон, руку протянул. Руку, к чему?!

Воля взялся за нож. Нахмурился, пытаясь поднять, потянул на себя. И заорал.

Лампа и пара ее соседок, потрескивая, ожили совсем. Залили прозекторскую серо-голубым и неживым серебром, освещая потрескавшиеся стены, рыжие потеки воды, пятна плесени, затертуюплитку на полу. И дымку, закрывшую ланцет, на глазах обретавшую плоть, растущую дальше, становящуюся телом в медицинском костюме, взявшимся из-ниоткуда.

Жанка сглотнула, отступив. Воля, вылупив глаза, смотрел на желтую лысину в метре от себя. Бледная мохнатая рука шевельнулась, вцепилась в нож, тело дернулось, хрустя шеей. Рывком подняло голову, уставившись на испуганного весельчака, севшего на пол. Блеснуло сталью, Воля хрюкнул и схватился за горло. Хлестануло алым.

Кровь била фонтаном, не окрашивая плитку, впитывавшую ее, как губка. Красными стали стены, влажно вскрывающиеся изнутри багровой паутиной. Темнота бежала от нее, бежала, сгущаясь и отступая назад, за спины четырех оторопевших живых. Жанка поняла первой, оглянулась и…

Темнота, переплетаясь с кровью, затягивала проход наружу. Густела, растягивалась непроницаемой завесой, рвущейся изнутри желваками-лицами, беззвучно кричащими и пытающимися вырваться.

Вадим выстрелил в лысого, тянущегося к начавшей успокаиваться крови, уже просто бежавшей из Воли, завалившегося набок и молча, по-рыбьи, открывающего рот. Грохнуло сильно, оглушая в замкнутости ожившей прозекторской. Хрустнуло, чуть вмялась лысина… и все.

– Бегите!

Девчонка, грязная, в рванине, кричала из проема, не заходя внутрь.

– Сюда!

Только Вадим и оглянулся на кренделя в синем, застывшего перед умершим Волей. На Волю смотреть было глупо, он не помешает. Лысый, с темнеющей вмятиной на башке, переливал из ладони в ладонь красное. И радовался, слюняво хихикая.

– Быстрее!

Девка-бомжиха, или кто она такая, махала рукой. Все бежали, торопились удрать дальше от подрагивающей мембраны, кричащей без звука, от мертвого Воли, от лысого урода, от света оживших ламп, от разбегавшейся все дальше крови, не кончавшейся и вдруг полетевшей ржавыми хлопьями.

Серо-зеленоватые стены убегали глубже под землю, освещенные потрескивающими и разгорающимися светильниками. Маячила стальная перегородка с дверью, открытой и поплывшей, как сыр на сковороде.

Они влетели внутрь. Тайсон, не спрашивая, потянул дверь на себя, но та только взвизгнула петлями и не сдвинулась. Несколько старых шкафов, металлические этажерки, пыльные и с высохшей крысой. Стулья, разломанные и сложенные посередке. Два выхода. Тайсон вцепился в дверь и приготовился дергать.

– Не трогай. Шуметь надо меньше. – Девчонка шумно дышала. – Вас как сюда занесло, взрослые же?

– Пацана не видела? Четырнадцать ему, невысокий такой. – Вадим отодвинулся от троицы, отправившей брата сюда, ствол не убирал. – Рюкзак рыже-черный.

– Желто-черный. – Жанка потянула из кармана сигареты. – Лошок лошком, Сашкой звать.

– Видела. – согласилась девчонка. – Он глубоко забежал.

– Глубоко? – Вадим, зло глядя на Жанку, старался не сбиться с мысли. – Это как?

– Надо идти. – Глаза у нее смотрели очень грустно, так, что становилось еще страшнее. Как будто странная замарашка знала их будущее. – Нельзя стоять, только идти. И я отведу туда.

– А ты кто? – поинтересовалась Жанка, оглядываясь. Тоже мне, эта, как ее… Мать-Тереза нашлась. Помогает она им, как кто просил такую помогайку. Надо выбираться, значит, надо головой думать.

Жанка, когда нужно, становилась очень простой. Оказалась со старшаками на вписке, все бухие и лезут? Если точно не отмахаешься, лучше проследить за надетыми гондонами и отыскать смазку, чтобы потом к гинекологу не бегать зашиваться да за анализами. Нашла лопатник в ТЦ, так пни, чтобы прокатился, только незаметно, еще пару раз ногой, в толпу, потом хватай и вали. В старой больничке творится херня? Ищи выход и спасайся.

– Я попробую помочь, – девчонка смотрела жалко, только жалела не себя, а их. – Надо попробовать.

– Ты кто сама? – Вадим прищурился, не понимая.

Не складывалась девчонка в целое. Волосы грязные, а все равно волнистые, не висят сосульками. Одежда драная, собранная из всего подряд: олимпийка, каких лет двадцать не продают, джинсы с остатками страз у карманов, футболка с вежливыми людьми и кеды, как у отчима на детских фотографиях. Чушь какая-то.

– Никто. Не помню имени, не помню откуда. Живу здесь… давно живу.

– Чо за хрень? – Рыжий сморкнулся. – Бред.

Девчонка виновато улыбнулась, смотрела грустно-грустно.

– Валить надо. – Рыжий смотрел на две двери, темнеющие стеклами, сплошь в паутине. – Левая – куда нам надо, то здание у самого угла, рядом с перекрестком. Правая в подземный ход, к главному корпусу, чо не ясно? Нам сюда, точно вам говорю.

И шагнул к левой.

Стенка этажерки звонко лопнула, разорвав полку и выстрелив ею в ногу Рыжего. Влажно хрустнуло, тот взвыл, оседая и матерясь. Через разорванную штанину белела кость, прорвавшая кожу.

– Дерьмо. – Жанка выбросила сигарету. – Рыж…

Топот услышали все. Быстрый и вкрадчивый, дотянулся из оставленного коридора, моргающего лампами, не дающими ничего рассмотреть.

– Бежим! – девчонка быстро оказалась у дверей. – Быстрее!

– Эй, вы чо?! – Рыжий попробовал встать и осел. Протянул руку к Тайсону. Тот шагнул, и остановился, придержанный Жанкой. Та посмотрела на все сильнее топочущую темноту и потянула Тайсона к дверям.

– Стойте! – Рыжий пополз, размахивая рукой, стараясь дотянуться до своих.

Вадим, косясь в странно шумящую черноту за спиной, замер, глядя на свежий след, отпечатавшийся в пыли у правой двери. Лев в треугольнике на подошве, кеды, купленные мелкому в поездке из Финки в Швецию. Сука!

– Я сюда. – Он толкнул дверь и шагнул в моргающую лампами темноту. Следы уходили куда-то вглубь. Девчонка с грустными глазами, задержавшись, кивнула Рыжему и ушла за Вадимом. Жанки с Тайсоном уже не было, они бежали к свободе по левому коридору.

Рыжий, сумев встать и прыгая, вцепился в ручку двери, хлопнувшей за друзьями-предателями. Взвизгнул от обжигающего холода, резанувшего по пальцам и заткнулся, поперхнувшись смрадом, поползшим из-за нее. Кожа прилипла намертво и, шарахнувшись назад, Рыжий оставил ее вместе с мясом. Глянул на обнажившиеся фаланги, блестящие крохотными алыми разводами и заплакал. Топота сзади уже не слышалось, сменившись частым дыханьем и шепотами.

Он так и не сумел оглянуться, начав кричать сразу, как обломанные гнилые зубы впились в шею, плечи с руками, спину. Кричал долго, ровно все время, пока кровь не перестала хлестать во все стороны. И даже дождался одного из слепошарых, как кроты, уродов в больничных пижамах, желтыми ногтями разорвавшего брюхо и вгрызшегося в потроха.

Вадим с девчонкой спустились к новой перегородке. Здесь оказалось не так свободно. Каталки, матрацы, распотрошенные и даже целые, тюки с больничным бельем, стальные боксы с еще виднеющимися красными буквами, подставки для систем, похожие на офисные вешалки на колесиках.

Дверь их не пропустила. Держалась мертво, поблескивая по краям и щелям самым настоящим льдом. Холод стал сильнее, пришлось дуть на руки, растирая и даже приседать. Вадим, чуть вспотев, смотрел назад и вверх. Такие звуки могли быть только в киношных ужасах. А он слышал наяву.

– Дверь откроется. – Грустноглазая потянула рукав олимпийки, блеснув старенькими часами. – Еще минуты две.

– Почему? – Вадим, растирая руки, старался не клацать зубами.

– Это же игра, ты не понял?

– Чего?!

– Игра. – Грустноглазая говорила четко, как маленькому, но Вадим не обижался. Обидишься тут, ага.

Девчонка, притоптывая на месте, продолжила:

– Тут все живое, просто прячется, спит до времени. И не сразу и не на всех включается, даже если зайдут. На взрослых лабиринт реагирует нечасто, просто сейчас проголодался.

– Кто?

– Что, не кто. Не, не так… Что и кто.

Там, наверху, под солнцем, рядом с развалинами, прячущими в себе пыль, дерьмо и бомжей, Вадим точно подумал бы – баба-то крейзи и все. Тут, глядя на грязный лед, покрывающий дверь и не спешивший таять, слушая хрипы, влажный треск и чавканье сверху, он пытался ее услышать.

– Ты не понял? – Грустноглазая улыбнулась. Улыбка у нее оказалась красивой, с ямочками. Да и лет, на самом деле, не пятнадцать-шестнадцать, больше, года на два, девушка уже. – Это не несколько проходов под бывшей онкологической больницей. Это дом, вернее, съемное жилье, только жилец стал хозяином.

– И кто жилец?

– Демон. – Она пожала плечами, мол, ты сразу не понял, что ли? – А его дом – это лабиринт, где коридоров больше, чем когда-то было, почти до бесконечности, здесь даже не один уровень. И люди, играющие в эту игру, дают ему жизнь.

– Да ты гонишь.

Она вздохнула, оттянула воротник олимпийки, показав длинный шрам, проходящий от шеи до ключицы и убегающий вниз. Расстегнула молнию и подняла футболку. Здесь шрам не пропадал, спускался до задорно торчащей грудки, почти разрезав ее пополам, извивался на ребрах и уходил вниз, лишь чуть не коснувшись пупка.

– Мне дали выжить. Срастили… почти все. И выпустили сюда. Я видела таких, как ты с братом, много. Я здесь давно, так уж вышло. Почти ничего не помню.

– Почти?

Она робко улыбнулась.

– Те, с тобой, очень злые и испуганные. Жестокие… особенно девушка. Не стала все говорить, зачем? Я приехала к бабушке. Мы с ней жили в деревне, она заболела, пришлось везти сюда, самой назад. Школа, экзамены впереди, я же на медаль шла.

– Какие экзамены?

– Выпускные, ну… В школе, когда билеты, по ним отвечать, писать сочинение. Ты чего, не учился?

Вадим охренел. Натурально, просто взял и охренел. Вокруг такое дерьмо, а она про школу.

– ЕГЭ у нас. Без сочинений и все такое.

Дверь не отмерзала, рыканье и чавканье влажно лились вниз, а непонятная дурочка смотрела с почти открытым ртом.

– Ну… Ладно. В общем, мне сказали идти в морг, объяснили, куда и как, спустилась на лифте и вышла уже сюда. Вот… не живу и не умираю. Нас таких несколько.

– А кто вот это сделал? – Вадим кивнул на шрам.

– Бабушка.

Он сглотнул. И начал сдвигать каталки, системы и всю халабуду вокруг завалом, типа баррикады. Не нравилось ему, что наверху притихли.

Может, не врет, может, живет и помогает. Вадим ужасами не интересовался, ему вообще нравилась фантастика типа «Звездных войн» или «Стражей» с их енотом. Не любил и не верил, только хруст и порыкивание сверху заставляли думать иначе.

Не врет, наверное… Часы такие, «Монтана», батя с детства сохранил, говорит, в девяностых самые понтовые были у пацанов. И олимпийку помнил, Юэсей чемпион, на даче мачеха носила такую же, от мамы оставшуюся. Кеды? Ну, а чо, батя говорил – в девяностых, в начале, все донашивали, на новое денег не было. А эта вообще с бабкой жила и в деревне. Красивая. Вадим вспомнил офигенные сиськи и думать забыл про шрам. И живот хорош…

– Эти не страшные. – Грустноглазая кивнула наверх. – Так, жрут, если могут, как крысы здесь живут.

– Тебя как звать?

– Не помню. Бояться надо других. Если мы найдем твоего братишку, то другие будут рядом. У хозяина лабиринта их целая коллекция.

– Откуда ты все знаешь?

Она снова красиво и грустно улыбнулась.

– Меня не просто залечили, а держали в клетке, заставляли смотреть и слушать. Вот это все питается болью, страхом, кровью и душами. Здесь много людей умерло, страдали, боялись, мучились, кто-то с собой кончал. Вот дверь и открылась, оттуда, снизу. И теперь этому всему нужно питаться.

Вадим понимающе мотнул головой. Ну да, все как в кино. Только на самом деле, сука. И этот, поперся сюда, с уроков удрал, он же ему кричал, только не понял, куда Санек поперся. Дебил, все из-за него.

– А еще вы что-то натворили всякого за последнее время.

– Чо?

– Ты думаешь, вот это просто само по себе случилось? – Она показала вокруг. – Вы же там не хотите жить по-хорошему. Вот и…

– Где там? – Вадим немного устал от ее нудятины, если честно.

– Снаружи. – Грустноглазая замолчала, закрывшись от него.

Снаружи… Демоны. Лабиринт, питающийся душами и кровью. Бред какой-то.

Сверху, со спуска, хрустнуло. Затопало, как совсем недавно. Вадим замер, мягко лапнув ствол из-за пояса. Толку – ноль, но хотя бы что-то.

Темные и низкие, стучащие сразу ногами и руками, как обезьяны. В полосатых грязных остатках пижам, быстро-быстро двигающиеся сюда. Вадим сжал ствол, прицелился.

– Дверь! – прямо в ухо прошипела грустноглазая. – Помоги!

Вадим вцепился в ручку, наплевав на боль, когда ледяной металл впился в них, дернул на себя. Топот ускорился, скрипнула откаченная каталка, загремело падающим металлом.

– В сторону, дурак! – грустноглазая, перехватив ручку поверх, дергала вправо.

Точно! Вадим рванул сильнее, до хруста в плечах со спиной. Топот мешался с повизгиванием и шумно-клокочущим бормотанием.

Ролики, приставшие к заледеневшей направляющей, подались. Дверь скользнула неожиданно легко, они влетели внутрь, почти запутавшись друг в друге. Грустноглазая пахла остро, сладко и тяжело. Вадим, охнув от стрельнувшего колена, встал, смахнув кровь с разбитой брови. Заорал, видя бледное вытянутое лицо с тремя темными пятнами – глаза и пасть, становящейся шире, тянущиеся к нему длинные толстые пальцы с желто-грязными ногтями. Рванул дверь назад, рванул как смог сильнее.

Запястье хрустнуло, когда толстая сталь, неожиданно разогнавшись, рубанула по мертвой плоти. Хруст вышел липким, брызнуло почти черным, кисть, растопырившись пауком, улетела в сторону. В ушко для замка, лязгнув, грустноглазая вогнала арматуру, выхватив ее из пучка на полу. За дверью бормотали, визгливо плакались и стучались сюда.

– Кровь. – Она кивнула на лицо Вадима, провела ладонью по-своему, забрызганному алым, размазывая еще больше. Дрогнула губами, машинально облизнув ладонь и отвернулась. – Есть чем перевязать?

Перевязать? В больничке нет бинтов?! Вадим, сползая по старым козлам для ремонта, сел на пол. Ногой оттолкнул таз с навеки засохшим раствором к арматуре. Хохотнул, глядя на ладонь, с пальцами без кожи, содранной стылым железом и кровью, капающей вниз. Бред-то какой, сука!

– Нам нужно идти. Здесь нельзя задерживаться.

Она присела рядом, смотрела, как Вадим, оторвав рукав толстовки, неловко мотает сам себя. Не помогала, смотрела в сторону, с какой-то странной тоской в своих зелено-желтых глазах.

Крик пришел из одного из трех отростков, ведущих вглубь проклятого муравейника, выросшего вместо пары больничных проходов. Дикий, рвущийся из кого-то, испуганного насмерть, загнанного в угол. Знакомый голос.

– Сука! – Вадим подхватил арматурину, длинную и острую на конце. – Сашка!

Шкафы, столы, матрасные сетки, дужки, сами койки, прогнившие от ржавчины, разлетающейся октябрьской листвой. Лопнувшие стены, блестящие тараканы, мокрицы и многоножки, вздувшиеся рыжие пятна, выпячивающие штукатурку, крошащуюся и облетающую хлопьями. Стекающую краску труб отопления, изъеденных коррозией и переливающихся катящимся конденсатом.

Здесь вдруг накинулась душащая влажная жара, оседавшая мелкими каплями повсюду, превращая коридор в длинную скользкую кишку.

– Прачечная! – грустноглазая ткнула на провисшее полотно двери, разодранное в клочья, дырявое и исписанное засохшим бурым. – Там!

Орущий Сашка доказал правоту. Вадим, пинком сорвав створку, ввалился в густо-мокрую прель и стелящийся пар. Густо пахло варящейся говядиной.

– Сашка!

Тот крикнул из-за белесой завесы, зачавкал подошвами, почему-то убегая от них. Следом прошлепало тяжелое, промелькнувшее через лопнувшую завесу. Вадим прищурился, пытаясь что-то разглядеть или хотя бы расслышать.

– Там! – грустноглазая метнулась в водяную пыль и ленивый туман. Вадим бросился за ней, сумев поймать скрежет и гулкий удар.

Сашка хрипел, болтая ногами в полуметре над полом. Трепыхался в жесткой хватке, брызгал соплями и слюной, молотил руками по одной единственной, спокойно удерживающей пацана в воздухе.

Спина в складках обвисшей кожи длинного тела. Черные змеи вен сбегали от выпирающих позвонков над копчиком ниже, к вислой заднице, раздувшимся ляжкам и слоновьим ногам с невообразимо большими ступнями.

Завязки клеенчатого фартука трещали на дряблых боках, лямка впивалась в морщинистую шею с индюшачьими подбородками трясущегося безглазо-гладкого лица. Широкие вывернутые ноздри шумно выдыхали капли. Кудряшки, липкие и короткие, как-то держали красную ленту, вплетенную вокруг головы-груши.

Сбоку, исходя кипятком, бурлил огромный чан для стирки. Ржавея болтами, смотрела вверх острыми кромками длиннющая доска-терка. Чудовищная мразь разворачивалась к ней, таща Сашку к въевшимся кровяным потекам на мездровальне. В белой пузырящейся воде сновали ошметки предыдущих гостей прачечной.

Вадим завопил, совершенно по-детски, рванул вперед, вгоняя арматуру под ребра. Прачка низко охнула, выдохнула красные капли, заплакала в голос, уцепилась в чан и бросив Сашку. Освободившейся рукой хватанула натянутый фартук, выпирающий из-за ребристой стали, проломившей ребра и разодравшей качавшуюся плоскую грудь.

– А-а-а! – Сашка, отплевавшись и сумев встать, качнулся к Вадиму, перехватил арматуру, навалился своим тощим телом.

– Дави! – Вадим, скользя кроссовками по хлюпающе-склизкому полу, толкал падлу к чану. – Давай!

Прачка, уцепившись уже обеими руками, пыталась освободиться, рвалась в сторону.

– Помоги! Слышишь! – Вадим вертел головой, не видя грустноглазую. – Сука!

Тварь махнула рукой и влепила Сашке в голову, отбросив того в густой пар. Вадим, взвыв, навалился как мог. Спина рвалась, отдаваясь в ноги, но он давил и давил, видя, как чудовищная скотина выигрывает, отталкиваясь от чана и выпуская из себя почти треть железяки.

Сашка, качаясь, встал на четвереньки, шаря в прогнившей обувной тумбе. Поднялся с чем-то круглым… с большим эмалированным тазом. Подскочил к прачке, размахнулся и ударил справа в голову.

Глухо хрустнуло, лопаясь. Тварь вдруг отяжелела, явно осев. Сашка подпрыгнул и ударил еще, попав выше. Прачка почти шлепнулась на колени, скрежетнув железом по чану, повисла на выступающем конце арматуры. Плеснула кипятком, уронив туда руку и даже не дернувшись. Сашка ударил снова, странно сместив ее макушку вбок. Лента, соскользнув, упала в воду.

– Возьми! – Вадим передал брату железку. – Поднимай вверх!

Нагнулся, чуть не блеванув, когда взялся за щиколотки, с трудом заведя руки под ножищи. Под пальцами мягко ворочалось, оставаясь холодным даже в парилке сраной прачечной.

– Давай!

И рванул вверх тяжеленную тушу, почти крича от боли в сорванной спине. Она очнулась, когда чудовищно раздолбанные пятки уже смотрели в потолок. Вадим и Сашка еле успели отбежать, закрывая головы руками. Кипяток взорвался от ее рывков, вопли рвали воздух циркулярной пилой.

– Вадим! – Сашка оказался рядом, вцепился в него. – Я не знал, я тут… а тут…

– Тихо!

Вадим отлепил его, скинул руки. От влаги кровь снова побежала, теплая и мерзкая. Этот еще орет, да если бы не…

Сука, какой же он сам даун! Вадим смотрел на трясущегося сводного брата, желая ударить. То ли его, то ли себя, убиться головой об стену. Эх и дурак.

– Иди сюда.

Сашка смотрел недоверчиво. Вадим, елозя мокрыми джинсами по воде, подвинулся, обхватил рукой, уткнулся в грязные волосы, пахнущие потом и пылью. Выдохнул, чувствуя, как задрожали плечи ни в чем не виноватого пацана.

– Все хорошо, Санек, выберемся. Эта еще где…

– Вадим!

Грустноглазая вылетела из оседающего пара. Левая сторона лица разодрана, олимпийка в клочья.

– Там Склизкий. – Она моргнула. – Я не смогла задержать. Надо бежать, а как?

Вадим задрал голову. Твою мать, как в любимых батиных тупых боевиках, как… через вентиляционный короб. Ему бы только пролезть в него.

Они смогли сломать едва держащуюся решетку. Вадим закинул Сашку, помог девчонке и подпрыгнул сам, чувствуя, как ее тонкие и сильные пальцы вцепились в него сильно, не разжать, потянули наверх.

Оставшаяся створка влетела внутрь. Мелькнул сутулый и узкий, странно изломанный и с чем-то явно лишним. Но рассмотреть не вышло. Вадим едва успел втянуться в воняющую кислым жестянку, как на бортике от решетки появились шевелящиеся в разные стороны паучьи пальцы. Двадцать штук.

Вытянутая лобастая башка появилась следом, цокая чересчур выдающимися зубам. Чок-чок-чок, как щелкают пальцы танцора фламенко, чок-чок-чок, как трясется пластиковый череп игрового автомата «Старое кладбище».

Сашка, лезущий первым, сдирал всю ржавчину с паутиной, но оставшаяся мягко лезла в глаза, нос со ртом, по волосам, щекотно и скользко, пробежалась какая-то насекомая дрянь. Еще одна скользнула за воротник, остро и колко рванув дальше.

Сзади, мягко и… склизко, цепляясь всеми своими руками в швы и выступы, молча и лишь изредка блестя головой от прорывающегося света, к нему торопился Склизкий.

Чок-чок-чок.

Когда Сашка застрял, упершись в сломанный, сложившийся гармошкой, кусок, Вадим зашарил, ища ствол. Замер, покалываемый мурашками от страха, что потерял. Но металл нашелся, съехав набок.

Выбраться они бы не смогли. Решетка, смотрящая вниз, оказалась между ним и девчонкой. Да и держалась крепко, болты виднелись кончиками, даже не ржавые. Не выбьешь локтем или рукой.

Стрелять в жестяном коробе глупо. Но деваться было некуда, Вадим выбрал спуск, надеясь на что-то. Звук шарахнул по перепонкам, грустноглазая вскрикнула, сам Вадим зашипел, мотнул головой. Шарахнул подряд, выпуская все оставшееся. Слышал, по-настоящему, как пластик ударяет в вязкое и сочно чпокает. Надеялся, ждал, как дым разбежится и…

Чок-чок-чок… хе-хе…

Лошадиный оскал из торчащих вперед сантиметровых гнилых зубов. Блестящая от слизи морда, где человеческого только глаза. Лоб, утекающий вверх и назад, как у Чужого. Черные синячищи от попадания, растекающиеся и пропадающие.

Чок-чок-чок…

Жесть лопнула, пробитая снизу, Склизкий, раззявив пасть, заорал. А из него, проткнув подмышку, грудь и шею, выскочив и войдя наполовину в короб, торчал пожарный багор.

Тварь вопила и брызгалась черно-блестящим. Грустноглазая шумно дышала, а Сашка молчал.

– От решетки! – крикнула снизу Жанка.

И начала рубить ее топором. Господи благослови Совок и его правила по пожарной безопасности.

Они вывалились по одному, крутя головами и не веря. Жанка, прислонившаяся к стене, глядела на них очень зло. Красный, как новенький, пожарный щит смотрелся на серо-грязно-зеленом просто ужасно.

– О, нашелся. Поздравляю, чо. – Жанка шарила в карманах, сопела и смотрела уже волком. – Погуляли в заброшке, блядь.

– На. – Вадим отыскал две целых сигареты в пачке. Сам не курил, но таскал, понтовался порой. – Жига есть?

– Угу. – Жанка достала «крикет» и они закурили. Вадим даже не кашлял.

– Это что? – он кивнул на редкостную хрень, виднеющуюся за углом, поблескивающим планом пожарного выхода.

– Типа сюда твой братишка должен был дойти. – Жанка скурила сигу в несколько жадных затяжек и взялась за сломанные, отыскав в пачке подлиннее. – Лифты и лестница наверх. Выход, блядь.

– И что не так?

– А ты глянь.

Сашка уже смотрел. Держался за стенку и застыл, как врос в ее крошащуюся кромку. Вадим, слушая ноющую коленку, гудящую голову, трещащую спину и вообще, подошел к нему.

Лифты закрывали кованые чугунные копья, оплетенные бронзовой лозой. Вместо винограда там поблескивали кричащие лица с черепами. Но это ладно… Вадим только сейчас понял, как сильно ему хочется попасть в церковь. Похрен, какую, лишь бы оказаться там и перекреститься, заходя. Все же просто.

Демоны есть. Раз так, то есть и Господь Бог. Все очень просто.

Лестницы не было. Вместо нее, упруго подрагивая, от потолка и до пола, поблескивая тягучими нитями, медленно лопающимися и рассыпающимися на плавные капли, стекающие по кораллово-коричневым лепесткам, в глубине светлеющим розовым нераскрывшимся бутоном, набухала проступающими сосудами…

– Да ну меня нахер! – Вадим сглотнул. – Чего за бред?!

– Хорошо, хоть не вагина дентата, а обычная. – буркнула Жанка, – А то вообще…

– Чего?

– Ну… – Жанка сплюнула. – Первое понятно, надеюсь? Дентата – это про зубы. Прочитала как-то в хорошей книжке. Вот вам и выход. Дурость какая-то сумасшедшая.

– Это символ. – Грустноглазая, смахнув грязь, отыскала стул и села, развернув тот задом-наперед и положив руки на спинку. – Как второе рождение, только наоборот.

Вадим посмотрел на нее, глянул на подрагивающее розово-коричнево-красное, снова обернулся к девчонке.

– У тебя олимпийка заросла.

– Да? – Та покрутила недавно разодранный рукав. – Это хорошо?

– Наверняка. – Вадим повернулся полностью, прикрыв Сашку. – А щека разошлась.

– Да ну? – удивилась грустноглазая и пощупала щеку. – Верно, вот незадача.

Жанка скрипнула зубами, разгрызая фильтр сигареты и вжалась в пожарный щит.

Грустноглазая ногтями, на глазах темнеющими и растущими, подцепила длинную трещину, рванула, хлюпая липко отдирающейся кожей и сняла лицо. Не вставая со стула, потекла, меняясь.

Острые вытянутые глаза. Птичий тонкий нос. Черные брови вразлет. Красная и гладкая, как латекс, кожа, ничего не скрывающая, длинные ноги, отрастившие когтистые трехпалые лапы. Вороная блестящая грива, разметавшаяся по плечам и полной груди. Белые гладкие рога.

– Было интересно. – сказала хозяйка бывшего больничного подземелья. – Не скучно. Заводно. Вадим, у тебя встал, как посмотрю?

– Сука-а-а… – протянула Жанка. – Ты ж…

Хозяйка приложила палец к губам.

– Тс-с-с, тут же почти ребенок. А еще думаете потом, как да за что на нас такое? Хорошо… А, да! Ваше время почти вышло, но вы еще не в курсе.

Щелкнула пальцами.

– Главный выход!

Стены набухли багровыми пузырями. Блестящие нитки поползли от них затягивая серо-грязно-зеленое переливами красного. Капли, срывающиеся вниз, разлетались алыми снежинками и, истончаясь, падали вниз ржаво-коричневыми ломкими хлопьями.

Где-то вдалеке, услышанные всеми, мягко зашуршали приближающиеся шаги.

– Выбор простой. – Хозяйка улыбнулась, проведя раздвоенным языком по мелким острым зубам. – Вон туда, в твою вагину без дентаты, может залезть кто-то один. Вы, мясо, нужны моему лабиринту, ваша плоть, кости и кровь. Кровь в особенности, и сейчас ее у вас станут забирать. Думайте.

Жанка не думала. Выхватила из кармана где-то подобранную отвертку, целясь Вадима в горло. Тот успел подставить руку, скрежетнуло, Вадим ударил правой в ответ. Жанка ушла вбок, перехватила отвертку и всадила куда смогла – в печень.

Вадим охнул, но дотянулся, зацепил в голову, бросив Жанку в стену. Та приложилась больно, до кругов в глазах, а крутой чернявый парняга, так глянувшийся ей недавно, оказался совсем рядом. Влепил колено в живот, выбивая дух, добавил еще, заставив сложиться и упасть. А потом его руки легли на макушку и подбородок. Жанка услышала, как трещит ее шея.

И умерла.

– Какой благородный мужчина. – хмыкнула хозяйка. – Давай, вали теперь братца, один черт не родной. Никто и не вспомнит.

Сашка отступал назад, смотрел на Вадима белыми глазами. А тот хромал к нему, держась за бок. Кровь лилась, не останавливаясь, оставляя блестящий след. В коридоре, совсем рядом, мягко шорхали шаги.

– Саш, – он остановился, побледнев. – Не бойся.

– Вадь, ты… Вадь!

– Балбес, – Вадим улыбнулся. – Она меня так проткнула, помру скоро. Давай подсажу, дурак. Ты по мне службу закажи, в церкви.

– И верно, – протянула хозяйка, – это, пожалуй, самое сейчас нужное. Торопитесь, родственники, моя солистка уже близко.

Невысокая фигурка в зеленом медицинском костюме, одноразовой маске в цветочек и поблескивающая иглами, не останавливалась.

– Давай, Сашка, меня даже мотает.

Вадим сложил руки, подставляя под его ногу.

– Ну!

Сашка заплакал. И полез, подкинутый сводным братом вверх, уцепился за скользкие края выхода, подтянулся. Забрался, глотая слезы и смотря на медсестру, почти добравшуюся до Вадима.

– Блин. – тот вдруг усмехнулся. – Лови.

Мобильник Вадим бросил точно, прямо ему в руки. И обернулся, глядя в глаза поверх маски. Блеск игл он не заметил, не успел. Только хрипнул, оседая и начиная кричать от жгучей боли, прошивающей тело. Кровь засасывало со звуком пылесоса, и, с ним же, та разлеталась из спины медсестры, тут же впитываясь в стены довольно рокочущего подземелья.

– Мужчины-мужчины… – хозяйка поморщилась. – Предсказуемые, благородные и легковерные.

Щелкнула пальцами, заставив дрожащий вход, ритмично дергающийся из-за карабкающегося через него Сашки, завибрировать сильнее, густо выпуская кривые костяные шипы и начав сворачиваться внутрь. Крик она все же дождалась.

– Начали, наконец-то.

Две молоденькие мамки с цветастыми колясками стояли напротив бывшей онкологии.

Там грохотала техника, фырчали бульдозеры и самосвалы. Важно лязгая деталями, вытягивалась жирафья шея стотонного крана «Либхерр».

– Квартал по европейскому проекту, представляешь?

– Это как?

– Подземный паркинг. Прачечная, автоматическая, в каждом корпусе, в подвале. И детсад построят, новый. Вон в том углу. Там, правда, был морг, но они же все засыплют, дезинфекция, и все такое. И ведь долевка, мы еще на нулевом этапе купили.

– Везёт же…

При создании обложки использованы:

Бесплатный фон, элементы и шрифты ресурса «Канва»:

https://www.canva.com/design/DAEBA5Mrs4g/pSXrIe4rfJtqPkPxfZxDoA/edit?category=tACZChfZug8

Иллюстрации Сергея Балятинского (безвозмездно, разрешение на использование указано в комментариях к каждой работе):

https://vk.com/photo-118271943_456239060

https://vk.com/photo-118271943_456239063

https://vk.com/photo-118271943_456239064

Примечания

1

^* Дезоксирибонуклеи́новая кислота́ (ДНК) – один из двух типов нуклеиновых кислот, обеспечивающих сохранность, передачу из поколения в поколение и реализацию генетически заложенных программ живых организмов для их последующего развития и функционирования. Вмешательство в геном приводит к различным последствиям, в том числе и весьма печальным. Так любимые многими «мутанты», если рассматривать их серьезно, не являются именно спорадическими мутантами, тем более, способными к продолжению рода. Но ведь фантастика, а в ней возможно многое, включая выживших в эпицентре ядерного взрыва свиней, расплодившихся в геометрической прогрессии в метро. Прим. автора.

(обратно)

2

^* Доцент – один из основателей всей структуры отрядов чистильщиков. Ученый – самородок, воспользовавшийся результатами секретных исследований и опытов, проводимых в различных НИИ Его Императорского Величества (далее ЕИВ), для создания основы научного потенциала Базы. Немалую роль в последнем сыграли два похода «первых» в бывшую Столицу. Наряду с Мастером и Генералом (оставшимися в живых «первыми»), являлся главой Совета. Прим. автора.

(обратно)

3

^* Кабир – могила (тюрк.) Имена, фигурирующее в тексте есть ничто иное как публичные определения-«погонялы». Настоящее имя, даваемое при рождении или инициации, известно лишь нескольким людям. Изжиток и суеверие времени, пришедшегося на пару-тройку десятков лет после Полуночной войны. Прим. автора.

(обратно)

4

«Шершень» – многозарядный автоматический дробовик, созданный для нужд специальных подразделений Корпуса жандармов. Использовался в городских операциях при штурме зданий. Широко разошелся после Полуночи в связи с великолепными ТТХ и качеством изготовления, позволившим пережить годы упадка с минимальными усилиями по восстановлению и уходу. Прим. автора.

(обратно)

Оглавление

Мэдмакс (цикл «Чистильщики пустошей»)

Запретный лес (цикл «Охотник за головами»)

Караван

«Валхалла-Зеро» (цикл «Родина – за нами»)

Мрак наступает (цикл «Дохлокрай»)

«Дикий Кот» (из цикла «Порох и соль»)

Заброшка

*** Примечания ***