Статьи и проповеди. Часть 3 (02.11.2010 – 16.05.2011) [Андрей Юрьевич Ткачев] (fb2) читать онлайн

Приготовление к смерти (2 ноября 2010г.)

Что такое смерть? Верующий человек думает о ней не как об исчезновении, а как о новой жизни. Нужно только правильно приготовиться к этому важнейшему событию в земном странствии. Об этом размышляет протоиерей Андрей Ткачев, настоятель храма прп. Агапита Печерского (г. Киев), постоянный автор Интернет-журналов «Отрока» и «Православие».

Протоиерей Андрей Ткачев Приготовление к смерти. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2010. — 16 с. — (Серия «Таинства и обряды»)

Приводим отрывок из книги.

Приготовление к смерти

О ней, казалось бы, и думать-то не хочется, а тут — готовиться. Если сравнить ее с выпускным экзаменом, то вся жизнь — это долгий учебный процесс, стремящийся к ней, и никуда более. Кто хорошо учился весь год, тот экзаменов не боится. Напротив, лодыри и прогульщики пытаются учиться в последние три дня, да и то лишь в процессе изготовления шпаргалок. Со смертью этот номер не проходит. Вернее, проходит, но в виде крайнего исключения. Есть примеры глубокого и спасительного предсмертного покаяния, самый яркий из которых — благоразумный разбойник, висевший на кресте справа от Господа Иисуса. Надеяться на повторение подобного чуда в своей жизни — дерзость. Такие чудеса не планируются. Каяться нужно сегодня. Сегодня нужно и о смерти думать.

Верующий человек думает о ней не как об исчезновении, а как о радикальном изменении способа бытия. Если смерть ассоциируется с исчезновением, то придется согласиться с мыслями некоторых греков, говоривших, что пока мы есть, смерти нет, а когда смерть есть, нас уже нет. Это — довольно изящное словесное коленце, откинутое на манер софистов. Но оно не греет и в глубине своей содержит ложь. Мы близко знакомы со смертью на всем протяжении временной жизни.

Наш праотец услышал от Бога, что «смертью умрет», если съест от запрещенного дерева. Он съел и тотчас умер. Физически он умер спустя девятьсот шестьдесят лет, но вкус смерти ощутил тут же. У него открылись очи, и он узнал свою наготу, а вместе с нею и стыд. Он потерял благодать, испугался Бога, ощутил жуткую пустоту внутри. Он пережил еще множество болезненных состояний, которые перешли в потомство и там многократно умножились. Вся история человечества с тех пор — это совокупный опыт умирания, опыт сопротивления смерти, опыт проигрыша в борьбе с ней. В этой борьбе человека согревало ожидание того, что Бог со временем вмешается в историю и победит смерть и грех. И даже когда надежда на это выветрилась из большинства душ, когда первоевангелие было забыто, людей все равно продолжало согревать ощущение личного бессмертия.

Везде, где есть человек, есть погребальный обряд. И везде, где есть погребальный обряд, центральной мыслью в нем является мысль о продолжении жизни за гробом. Иногда есть и вторая мысль, более важная, а именно — мысль о будущем воскресении. Она могла выражаться очень просто. Например, через укладывание усопшего в позу младенца, в то свернутое состояние, в котором мы проводим внутриутробный период и в котором некоторые любят спать. Это положение тела, сообщенное покойнику, проводит параллель между материнским лоном, из которого родился человек, и землей, этой общей для всех утробой, из которой предстоит воскреснуть.

Кроме этой предельной простоты, вера в загробную жизнь может обрастать массой обрядов, положим, египетских, с мумификацией, сложно разработанными ритуалами, жертвами и проч. Мы не найдем ни одного народа, который не знал бы погребального ритуала и не верил в продолжение жизни за гробом. Этому вопросу посвящено огромное количество литературы, но нам сейчас важно уяснить лишь одну мысль. А именно: в общечеловеческом опыте смерть есть не что иное, как изменение способа существования, а не его прекращение вообще.

Общее дело (4 ноября 2010г.)

Понять литургию как общее дело, совершить переход из области филологии в область практической церковной жизни — это ли не та точка, которую искал Архимед? Литургия ведь в переводе и означает «общее дело», но на практике она есть дело частное и личное для всякого, кто в ней участвует.

Дело, во-первых, в том, что на литургию многие ходят под настроение, в режиме «хочу-не хочу».

Но дело также и в том, что, приходя в храмы на службу, люди заняты собой, мыслями о своих проблемах или, в лучшем случае, «индивидуальными духовными переживаниями».

Подобный подход к самой важной службе находится в резком контрасте со смыслом литургии как «общего служения» и литургии как Евхаристии, то есть «благодарения», соборно приносимого Богу.

Суть литургии такова, что, участвуя в ней, необходимо выходить за рамки ограниченного личного бытия, переживать свою жизнь как жизнь, включенную в тело Церкви, приобретать опыт соборности. Андрей Рублев писал «Троицу», чтобы «воззрением на Нее побеждалась ненавистная рознь мира сего». Литургия служится для тех же целей. Троица в литургии воспевается ради победы над эгоизмом и его последствием — рознью мира сего.

Начальный возглас литургии внушает нам благословить и прославить нераздельное Царство Отца и Сына и Святого Духа. Этим возгласом и задается тон всему последующему служению. Это служение хвалебно-благодарственное.

В нем, конечно, есть место нашим нуждам. «Дочь развелась с зятем», «сын пьет», «нужно искать работу», «сложности с жильем», «кто-то из родных болен» — этим и подобным нуждам нет числа. Все они приносятся пред Лице Божие на усиленном молении — так называемой сугубой ектении.

Христос в евангельском рассказе часто предстает пред нами окруженным толпами людей. В большинстве своем это страждущие люди. Это родители больных детей или хозяева больных слуг. Это люди, страдающие кровотечением, проказой, беснованием. Это кающиеся блудницы и сборщики податей. Они теснят Христа, стараются прикоснуться к краю Его одежды, засыпают просьбами, кричат о помощи. Именно такой предстает и Церковь перед Богом в своих усиленных молениях. В своих многократных просьбах Церковь пытается поймать край ризы Христовой, чтобы почувствовать «силу, изшедшую из Него».

Стоит сказать, что все мы обязываемся усиленно молиться о больных, даже если у нас никто в семье не болен; обязываемся молиться о путешествующих, даже если все наши родственники находятся дома. Это та часть службы, где земная боль и земные тревоги ищут утоления и разрешения в общем молитвенном усилии. Ты сегодня молишься о больном. Завтра кто-то иной будет молиться о тебе заболевшем, и наступит для тебя время надеяться не столько на силу своих просьб, сколько на чужую силу любви и молитвы. Церковь учит нас переживать о чужих нуждах и много раз повторяет: «Рцем вси, от всея души и от всего помышления нашего рцем».

Без сомнения, число молящихся в храме в это время многократно умножается числом поминаемых на службе. И даже при самом скромном числе богомольцев число людей, вовлеченных в движение к грядущему Царству, на много превосходит число стоящих в храме. Литургия фактически преодолевает время и расстояние.

Итак, молитва о различных нуждах людских есть деятельное проявление любви и одновременно старание эту любовь усилить и умножить. Но эти прошения еще не делают литургию тем, что она есть. Ведь подобные прошения о живых и усопших приносятся также во время различных молебнов и панихид. Делом большей любви является оставить землю со всеми ее заботами и думать не о ней, а о Боге. Призыв к подобному внутреннему подвигу мы слышим в Херувимской песне. «Всякое ныне житейское отложим попечение», — слышим мы в этой песне.

Бог думает обо всех, но особо о тех, кто думает только о Нем. Парадоксально, но именно тогда, когда мы ради Бога, ради мыслей о Нем внутренним усилием веры отсекаем от себя все земное, мы становимся способными воспринять Божии дары. Наши просьбы исполнятся, узлы развяжутся, недоумения рассеются не тогда, когда мы только ими и будем занимать ум, а тогда, когда найдем в себе силы, «припевая Трисвятую песнь, всякое житейское отложить попечение».

Повторим: начиная с Херувимской песни, мы, участники Божественной литургии, уже не имеем права думать о чем-то «своем», но обязаны сосредоточиться на службе, на молитве, на Боге. Сразу после пения или чтения Символа веры эта мысль еще раз будет повторена словами: «Горе имеем сердца».

Литургия благодарственна. Она — Евхаристия. Со слов «Благодарим Господа» служба стремится к своей молитвенной вершине, к максимально интенсивному переживанию встречи с Господом. Благодарить Бога можно непрестанно, и поводов к благодарности множество. Но, собирая малые ручьи в большие реки, Церковь благодарит Бога за два главных дела — Творение и Искупление. Он все создал, в чем проявилась глубина премудрости и силы. И Он искупил падший мир, в чем проявилась Любовь, которую не с чем сравнить. Пока пастырь приносит благодарение, читая установленные молитвы, люди соединяют свой ум со словами, которые поет хор: «Достойно и праведно поклоняться Отцу и Сыну и Святому Духу». Начальный возглас литургии, в котором Царство Троицы благословляется, здесь актуализируется. Поскольку поклоняться Троице в духе и истине означает уже в известной степени приобщиться благословенному Царству Троицы.

Затем мы слышим Ангельскую песнь: «Свят, свят, свят Господь Саваоф». Эту песню слышал и передал Церкви пророк Исаия. Она есть один из вариантов тех песен, которыми воспевается Триединый Бог. Если вспомнить о Трисвятой песне перед чтением Писания, о Херувимской песне с ее «припеванием», то получится, что литургия похожа на ангельскую службу, с небес снесенную людям. То и дело люди в службе соединяются с ангельскими хорами и на земле поют Богу то, что на небе Ему поют бесплотные.

У ангелов нет телесных забот, нет тревоги о жилье и еде. У них есть любовь к Богу. Но тем-то и велик бывает человек, что, нуждаясь во многом, он отлагает от себя мысль о заботах и стремится воспевать Бога так же чисто и горячо, как ангелы!

Служба — это не только хвала и пение. Это еще и пир, трапеза, возможность насладиться «манны сокровенной». Литургия совершается ради принесения Бескровной Жертвы и причащения. И здесь стоит сказать несколько слов о священстве.

Без наличия священника литургия невозможна. Пусть в храме соберется сотня самых святых мирян, сотня людей, одушевленных верой и закаленных в подвижничестве. Без иерея они смогут читать часы и петь акафисты, смогут изучать Писание и упражняться в Иисусовой молитве. Но литургию они не отслужат. Им, сильным и горячим, нужен будет священник, пусть самый слабый и не очень горячий. Иначе таинства Тела и Крови не будет.

Но и священнику нужны люди. Без паствы священник не имеет права служить литургию. Священник без паствы — это генерал без армии, а люди без священника — это овцы, не имущие пастыря. Для полноты церковной жизни нужен союз паствы и духовенства, союз молитвы и жизни.

Что касается литургии, то священнику очень нужна усиленная молитва верующих во время самых важных моментов службы. Задумаемся над следующим.

Молитва — это не магия, а живое общение. Магизм предполагает произнесение формул и заклинаний, неизбежно приводящих к нужному результату. Молитва предполагает просьбу и смиренное предстояние. «И просим, и молим, и мили ся деем (то есть умиляемся, сокрушаемся)». Маги, произнося заклинания, спокойны. Все будет как надо. Молящийся, то есть просящий, молится в страхе. Ведь он просит, а раз просит, то может и не получить. Ведь дар зависит не только и не столько от просящего, сколько от Дающего.

Мы должны молиться Живому Богу со страхом, со смешанным чувством благодарности и ощущения собственного недостоинства. Можно сказать, что та молитва стремиться стать настоящей, которая приносится словно впервые и словно в последний раз. Именно так: в первый и последний раз! И так должна молиться вся Церковь.

Очень важно воспитать приход таким образом, чтобы все прихожане после услышанных ими слов Христа: «Сие есть Тело Мое. Сия есть Кровь Моя», — начали усердно молиться Богу о ниспослании Духа Святого на предлежащие Дары. Священнику очень нужна эта сознательная молитвенная помощь, и людям очень нужно это сознательное участие в таинстве. Люди могут просто внимать пению: «Тебе поем, Тебе благословим…» Они могут читать стихиру Святому Духу «Царю Небесный». Они могут в тайне сердца своими словами просить Владыку, чтобы Он не отвернул от нас Своего лица, чтоб не отнял благодати, чтобы «не прогневался на ны зело». Слова могут быть различными, но понимание у всех должно быть одним: это пик службы, для этого момента мы собрались в храм, «благословен грядый во имя Господне».

Когда мы выйдем из храма после службы на улицу, мир будет иным. Мир реально меняется после молитв, и человек реально меняется в результате Богообщения. Но все это совершается не безусловно. Условием максимальной действенности таинств являются любовь к Богу и понимание происходящего на службе. При правильном подходе к Евхаристии мы имеем шанс стать великими богачами. И не только богачами, но и мудрецами, и людьми, исцелившимися от многих недугов, и наследниками будущего Царства, наконец. Причем такими наследниками, которые еще здесь, в условиях странствия, способны предчувствовать и предвкушать блаженство, приготовленное для избранных.

Современный протестант (8 ноября 2010г.)

Современный протестант «из наших» иногда не так уж и далёк от Православия. В первые два-три года очень далёк. Всё в Православии для него — либо фольклор, либо язычество.

Но жизнь берёт своё…

Родная община, научившая верить, уже не кажется такой идеальной, как вначале. Становятся заметными недостатки братьев и сестёр; личные грехи, несмотря на уверенность в спасённости, выйдя в дверь, заходят в окна. Взамен «чистой евангельской веры» и простоты всё чаще о себе заявляют доктринальные разногласия. Человек успокаивается, то есть прощается с прежней горячностью. Становится понятным то, о чём постоянно твердит Церковь. А именно — что спасение требует трудов, что жизнь проходит между страхом и надеждой, что «Царствие Небесное силой берётся». В подсознании крепнет голос генетической памяти.

Большинство протестантов у нас ведь люди крещёные. Можно отрицать пользу крещения в детстве, можно считать себя гражданином вселенной и стопроцентным сыном грядущего Царства. Но крещение действует, благодать живёт и требует воцерковления. Некоторые из наших протестантов кажутся полумонахами или старообрядцами для своих иностранных братьев. И женщины у них на служении в платках, и под гитару молиться не любят, и молятся долго, к тому же, стоя. Думайте что хотите, но часто это — истинно крещённые в детстве люди, и вести себя они стремятся в соответствии с просвещённой совестью.

Их сердце разгоняет по венам вместе с кровью генетическую память. Это память о Православии.

«Как вы молитесь? — спросил я у одного протестантского проповедника. — У вас есть оформленный чин, или вы всякий раз руководствуетесь эмоциями?» — «Конечно, есть чин, — умно и грустно ответил собеседник. — На эмоциях и духовном подъёме долгую работу не построишь». Затем он рассказал, что начинают они с пения псалмов, потом просят о различных нуждах, проповедуют. Заканчивают молитву общим чтением «Отче наш». Я заметил, что если не брать во внимание анафору, епиклезу, то есть сердцевину Евхаристии, то по структуре очень похоже на литургию Златоуста. Он согласился. «Генетическая память?» — спросил я. — «Возможно», — прозвучал ответ.

Через какое-то время, может, через считанные годы, наши приходы пополнятся вернувшимися в Православие братьями и сёстрами, прошедшими в протестантстве школу катехизации. Это будет истинное торжество Православия, но нам нужно к этому подготовиться. Во-первых, они — люди Книги. Им нужно читать и объяснять Писание не пять минут в неделю, а гораздо больше. Большинство из них только потому и наполняют арендованные концертные залы, что в родных церквах, под куполом, на котором возвышается крест, они проповедей не слышали. Честно скажем, не очень-то и искали. Но если бы поискали, то, снова честно скажем, вернулись бы в арендованные залы. Нам нужно проповедовать, причём качественно и постоянно. Вера отцов, вера, «однажды переданная святым», в нашем случае часто похожа на сундук с сокровищами. Сокровища реальны, но мы сами не часто в сундук заглядываем.

От привычной брезгливости к протестантам следует перейти к радостному и дерзновенному благовестию. Вы чтите субботу? А знаете ли вы, что и мы субботу чтим? Не по-еврейски, бездействием, но непременной молитвой в храме. Мы помним, что это — седьмой и благословенный день. Только чтим его менее воскресенья, поскольку суббота — день благодарной памяти о творении мира и благословении, а воскресенье — благодарность Богу за искупление. Искупление требует большей любви, чем творение.

Вы чтите имя Господа, открытое Моисею при купине? А вы знаете, что мы на каждой службе со страхом его произносим? Мы благословляем Сущего, то есть Яхве, говоря по-славянски «Сый благословен Христос Бог наш». Ведь Сын во всём равен Отцу. Он тоже — Яхве, как Отец и Дух. По-гречески это имя мы пишем на иконах Спасителя. Это имя произносится в таинстве Крещения.

Если угодно, то мы — пятидесятники в правильном смысле этого слова. В Пятидесятницу родилась наша Церковь, и всё, что совершается в ней, совершается действием Господа Святого Духа. Если хотите знать, то мы не меньше квакеров учимся трепетать перед Богом в молчании. Многие из нас не менее некоторых самых активных методистов всю жизнь изучают Писание. Всё, на чём отдельные группы и секты пытаются построить своё общинное или индивидуальное бытие, у нас есть. Причём оно не вчера появилось. Всё это у нас есть от начала и существует в истинном смысле, стоит только поискать. Ну а что до грехов и слабостей — то у кого их нет? Разница лишь в том, что наши грехи на виду, и мы, вслед за апостолом Павлом, не боимся хвалиться немощами, «да вселится в нас сила Христова».

Это дерзновенная цель, но она реальна. Следует вернуться к серьёзному погружению в догматику. Всем известно, что протестантов, словно красные флажки, раздражают иконы. Мы пытаемся объяснять им догмат Седьмого Собора, но, кажется, говорим на разных языках. Дело в том, что начинать надо с Собора Первого. Сначала стоит говорить о Божестве Иисуса, о Его природном равенстве Отцу. Потом, если понимание достигнуто, следует говорить о Соборе Втором, затем Третьем. Божество Святого Духа, равенство Ипостасей, различие между Личностью и природой будут нашими темами. Сложности, возможно, начнутся с Собора Четвёртого, иногда раньше. Соотношение природы и воли, вопрос о Деве Марии — Кого Она родила и как Её правильно называть? Тут расхождения станут очевидными. Это значит, что вопрос иконопочитания, вопрос, поднятый и решённый на Соборе Седьмом, невозможно решить, перескакивая через несколько столетий напряжённой догматической мысли.

Христос — Бог воплотившийся, Бог, ставший видимым. В силу Воплощения к Нему не относятся слова Ветхого Завета, подчёркивающего запрет на изображения тем, что «только голос вы слышали, а образа никакого не видели». Христос — не «бог чужой», чьи образы соблазняли Израиль. Он — Бог Истинный, Чья Личность при земной жизни была доступна зрению и осязанию, а ныне доступна иконному письму. Но чтобы к этому прийти, нужно многое пройденное оставить за собой. Нужен упорный труд, вначале по образованию собственному, затем — по непростому общению с братьями, лишёнными общения с Церковью. Это труд титанический, силам людей не подвластный, труд, требующий благодати. Бог благодать даст, даст много, «с избытком» и независтно. Нужен лишь наш труд. В этом всё дело.

Нужно видеть глаза людей, не расстающихся с Библией, когда они впервые слышат об отцах Египта! Кто любил Писание больше отцов? Многие из них носили в памяти всю (!) Псалтирь, помнили дословно огромные куски Евангелий, целые послания Павла. «Вы думаете, что любите и знаете святые книги? Я расскажу вам об Арсении Великом и об Антонии». Нужно видеть глаза людей, привыкших получать духовную пищу в виде тоненьких брошюр с глянцевой обложкой, когда авва Аммон и авва Макарий впервые встают перед их мысленным взором.

«Но где эти люди сегодня? — спросят у нас рано или поздно. — Не является ли большинство православных прихожан людьми простыми и от глубин далёкими?» — «Не смущайтесь», — будет ответ. В те времена, когда пустыни заселились людьми, знавшими каждую букву в Моисеевых книгах, рядом с ними жили люди, не знавшие ничего, кроме имени Спасителя. «Я ничего не запоминаю и ничего не понимаю», — жаловался молодой монах наставнику. — «А как зовут Спасителя?» — спрашивал старец. — «Иисус Христос», — отвечал молодой монах. — «Возрадуйся, чадо. Ты знаешь самое главное». Так и в нашей жизни. Есть немногие, знающие много, но рядом с ними в той же благодати, а часто и в большей, пребывают многие, знающие чуть-чуть, но самое главное.

Я совершенно серьёзно утверждаю и не на шутку уверен в том, что очень скоро наши храмы наполнятся теми, кто сегодня относит себя к протестантам. Их не отпугнут ни ворчливые бабушки, ни дисциплинарная строгость, ни непривычный язык.

Они, напитавшись текстами, возжаждут благодати, которая породила тексты. Любители Писания узна'ют в Церкви смиренную Мать Писания и придут покаяться в том, что долго этого не замечали. Из людей слова они станут людьми Чаши. Вернее, они станут людьми слова, которое поётся, читается и благовествуется над Чашей.

Лишь бы только мы были к этому готовы.

Вместе или отдельно (10 ноября 2010г.)

Современная практика совершения таинств крещения и венчания в пределах нашей Церкви почти повсеместно предполагает объединение оглашения с крещением и обручения с венчанием. Это уже столь привычно, что спорить с подобной практикой все равно что спорить с Преданием. Но есть «предания» и есть Предание. Это понятия разные. Не мы подобную практику изобрели. Мы получили ее в наследие, поскольку в привычку она вошла уже очень давно. А вот насколько эта практика оправдывает себя, насколько она соответствует задачам воцерковления паствы и укреплению общин — это большой вопрос.

Там, где священник совершает оглашение и обручение отдельно от крещения и венчания, можно без труда заметить немало плюсов. Начнем с самого простого, самого, казалось бы, поверхностного и непринципиального. Имеется в виду временная протяженность последований. Ведь что лучше и что плодотворней — молиться беспрерывно в течение 40 минут или совершить в разное время два последования по 20 минут каждое? Если не совершать побег в сторону «ложной» духовности и не прятаться за высокой фразой, то придется признаться, что несравненно лучше помолиться с людьми и за людей дважды кратко, чем один раз длинно. И людям, и священникам нужно учиться молиться. Лучше часто, но кратко, чем однажды длинно и торжественно. Так советовали молиться многие отцы. Святитель Димитрий Ростовский, например.

Человек устает от того, чего не понимает. Чин венчания, насыщенный богословскими идеями и напоминанием о событиях священной истории, человек не может понять и усвоить без долгого предварительного обучения и подготовки. Насколько трудно усвоить смысл поминаемых в венчании событий, видно хотя бы из того, что многие священники, обвенчавшие не один десяток, а то и сотню молодых, с трудом понимают, при чем здесь Исаак и Ревекка, кто такая Асенефа и зачем вспоминается Елена, «обретшая честный Крест». Что же говорить о простых прихожанах? Разделяя таинство на две естественные и довольно самостоятельные части, мы облегчаем усвоение смысла читаемых молитв и поминаемых событий. Подобному облегчению должно способствовать неизменное произнесение проповеди в обоих случаях. Проповедь необходима везде и всегда. Апостол Павел так и говорит: «Вовремя и не вовремя». Хорошо бы и предварительно беседовать с молодыми, объясняя смысл священнодействий и поминаемых имен. Но даже если предварительного обучения не было, в случае раздельного совершения обручения и венчания у нас есть возможность донести до молодоженов в два раза больше святых мыслей.

Все, что касается брачной жизни, напрямую соотносится с Христом и Церковью, как об этом говорит святой Павел в том самом Послании к эфесянам, что читается на совершении брака. В этом смысле наша здешняя временная жизнь еще не есть брак с Агнцем. Или, по крайней мере, это такой брак, с которого человека могут выбросить вон, связавши ему руки и ноги, если найдут его одетым не в брачную одежду.

Нынешняя жизнь более полно соответствует состоянию обрученности с Христом, а само время жизни подобно испытательному сроку, то есть времени, отведенному для испытания верности. Мы уже любим Христа, но еще не доказали свою верность Ему. И жених любит невесту, но ни он ей, ни она ему верности еще не доказали. Уже исходя из этого следовало бы развести во времени обручение и венчание, поскольку земная реальность отображает и копирует реальность высшего порядка.

Девы ждут Жениха, держа в руках светильники с маслом. Готовые девы войдут на брак не ранее, чем раздастся голос: «Жених грядет!» До тех пор нужно бороться со сном и оберегать огонь в лампаде. Два человека сказали друг другу: «Я буду любить тебя вечно!» Теперь полезно дождаться полноты отношений, потомиться в ожидании, чтобы наступивший брак наиболее полно отразил сущность союза Христа и Церкви.

В порядке земной жизни людям бывает крайне полезно испытать и закалить свои отношения. Вот люди нашли друг друга в бескрайнем человеческом море; люди встретились взглядами и поняли, что далее жить согласны только вместе. Они взялись за руки и пришли в Церковь за молитвой и благословением. И теперь Церковь помолится о них и оденет им на руки кольца, благословит их и приведет им в пример имена и истории жизни ранее живших праведников, но удержится от последних благословений (в случае раздельного совершения чинопоследований). Кольца надеты, но ложе еще не разделено. Нужно хотя бы малый срок теперь провести в ожидании полноты брачных отношений, уже принадлежа друг другу, уже ни о ком другом не мысля и никого глазами не ища.

Именно так совершаются браки во многих местах вселенной. Даже поверхностное знакомство с практикой совершения венчаний в разных точках христианского мира может нам это доказать. Это кажется нам непривычным, и это, несомненно, кажется нам тяжелым. Последнее слово обличает нашу невоздержность и эгоизм. «Познакомились недавно. Узнали друг друга в первую ночь. Хотим венчаться завтра». Стоит добавить, что во множестве подобных случаев придется дописать: «Захотим развестись через год с небольшим».

Люди сегодняшние не хотят ничего терпеть, не хотят ждать, не хотят испытывать глубину своих чувств и намерений. Они хотят получать все сразу, все полностью, по первой просьбе, часто по первому капризу. Стоит ли им в этом помогать? Думайте сами.

Как это часто бывает, подобная практика венчаний возможна только в отношении людей, уже воцерковленных, зрелых, неслучайных. На их плечи ложится задача возврата к подлинной церковной практике и превращения исключений обратно в правило. Даже если мы со всем усердием возьмемся за благородное усложнение собственной жизни и совершение двух чинопоследований там, где столетиями привыкли совершать одно, все равно мы будем обречены на долгий период использования двоякой практики. Те, кого священник хорошо знает, кто живет жизнью прихода, будут вначале обручаться, а затем, через неделю или месяц или два, венчаться. А те, кто сегодня пришел, завтра хочет венчаться, а послезавтра исчезнет навсегда, будут просить, чтобы мы «сделали все в один день и по-быстрому». А священнику, исходя из ситуации, придется выбирать правильную модель поведения, чтобы никого не оттолкнуть, никого не обидеть, но и никого не развратить, не разбаловать легкостью требоисполнения.

Конечно, подобная практика требует от священника повышения ответственности и умножения трудов. Из «магазина по продаже религиозных услуг» многим придется превращать свои приходы в реальные общины. Как тяжел этот труд! Как он благороден! Но сколько злости родят эти слова в душах тех, кому и так хорошо!

Вне настоящей общины здоровая, правильная литургическая практика вряд ли вообще возможна. И то, что сказано о венчании, в полной мере касается так же и крещения — этого единственного таинства, упомянутого в Символе веры. Оглашение тоже можно, а часто и нужно, совершать отдельно от самого крещения.

О том, что крещение не есть частное дело и отдельная треба, но что это есть событие всей общины, событие, к которому нужно долго и тщательно готовить человека, сказано и написано немало. Вряд ли на данном этапе церковной жизни нам удастся повсеместно восстановить институт оглашения и наладить катехизацию. Вряд ли вскоре мы насладимся зрением того, как вся община принимает в свои недра новокрещенного человека и с радостью молится на крещении, словно присутствует при родах. Но это вовсе не значит, что главными вопросами для желающего креститься должны остаться такие: «Когда прийти?», «Что с собой взять?» и «Сколько это стоит?»

С пришедшим и просящим крещения человеком нужно говорить, объясняя смысл таинства, разбирать смысл Символа веры и (почему бы и нет?!) оглашать отдельно от крещения. Пусть этот человек выучит молитву Господню, пусть постоит хоть раз на литургии и выйдет после слов: «Оглашенные, изыдите!» Пусть сам прочтет Символ на своем крещении. Это нужно ему в первую очередь. Но это нужно и настоятелю, если он заинтересован в увеличении среди своей паствы числа вдумчивых, основательных и серьезно относящихся к вере прихожан.

Уже доказано опытом, что там, где человека готовят к крещению, а не крестят наспех, плоды крещения приближаются к идеалу и святая древность воскресает на наших глазах. Кроме того, всякое таинство совершается над одним человеком, но неизбежно касается многих. Заставьте крестных перед крещением их крестника причаститься; заставьте их выучить Символ веры. Заставьте их в ответ на ваше «Мир всем!» ответить «И духови твоему». Потребуйте со властью, данной вам Богом, вскоре после крещения принести ребенка на первое причастие. Сделайте хоть что-то из этого или все вместе, добавьте к перечню то, что не названо, и вы со временем увидите свой приход иным. Он будет изменен в лучшую сторону. Сам Бог изменит его, но не без вас, конечно.

У нас всегда хватало людей, которые любое заблуждение готовы спутать со Священным Преданием на основании того, что заблуждение укоренилось и обросло мхом от древности. У нас всегда было немало людей, боящихся перемен и во всякой перемене усматривающих несуществующий след антихриста. Духовная лень, плохое образование, самолюбие и нервная взвинченность тому виной. Но это не значит, что нужно капитулировать перед невежественной ленью с одной стороны и кликушеством с другой. Обновляться и отвечать на вызовы времени все равно придется. И нет в деле обновления ничего более верного, как возвращение к незаслуженно забытому старому. Состарилась ли Церковь Христова за две тысячи лет? Что вы! Она так же молода, как во дни своего рождения, во время Пятидесятницы! Она, конечно, старица, но старица с юным лицом и свежими силами. Такою видел ее в видении апостол Ерм, и нужно нам научиться различать в ней то, что относится к ее вечной юности, от того, что касается следов прожитой жизни, исторического опыта. Этот опыт был не всегда верен, и в Богочеловеческом организме Церкви «человек» часто стремился подчинить своему «человеческому» то, что не его, то, что есть Божественное. Смелость нужна, смелость и честность, рожденные верой, чтобы разобраться во всем этом.

Практика раздельного совершения оглашения и крещения, обручения и венчания — это именно старая практика, по грехам нашим и с нашего молчаливого согласия сошедшая к нулю. Возрождение этой практики назрело. Само время заставляет искать «забытое старое», чтобы не то что развиваться, а хотя бы выжить. Тема требует обсуждения. Тема родит споры, и местами весьма жаркие. Но пока одни спорят, а другие ругаются, третьи будут потихоньку воскрешать забытую практику, и состояние их приходов лучше всяких слов докажет правильность и необходимость возвращения к древним литургическим нормам.

«Куда» читать Евангелие (11 ноября 2010г.)

Любой математик вам скажет, что если условия задачи или вопрос сформулирован неверно, то правильного ответа не найти.

Вот и я, хоть и не математик, с большим удивлением то и дело встречаю в церковной среде дискуссии об обрядах и практике совершения Таинств, но не радуюсь возникшему удивлению. Оно, удивление, есть мать философии. Правда, жаль, не всегда.

Удивляться пополам с грустью приходится оттого, что вопросы поднимаются периферийные, а спорят о них, как о Символе веры. И главное, дело обставляют таким образом, что «или — или», дескать «наш ли еси или от супостат наших?».

Вот, например, захотелось людям жарко заспорить по вопросу «куда читать Евангелие?» — «к людям» или «на Восток». Братья и сестры, отцы и матери, владыки и духовники, да ведь вопрос неверно поставлен. При такой постановке правильный ответ невозможен в принципе! Вопрос ведь должен звучать как-то иначе. Например: «Зачем читать Евангелие? Можно ли его просто читать, не объясняя? Должны ли люди в храме слышать и понимать прочитанное? Может ли священник, готовясь к службе, отдать большую часть сил приготовлению проповеди в ущерб канонам?» Ракурсов у проблемы много и вопросы можно ставить больно и по существу. Ну, так давайте ставить эти вопросы. Ведь все остальное, все, что не по существу, это ведь технические частности, меняющиеся от местных обычаев, от ситуации, от размеров храма и возраста священника включительно.

Вот стоит в огромном храме на будничной ранней службе у Престола иерей. (Видел подобное сам, и не раз, потому не фантазирую, но рисую с натуры). Богомольцев не густо. Иконостас массивен. Предположим, батюшка стар или схож с Моисеем не столько силой веры, сколько невнятностью произношения, «гугнивостью», по-славянски. И читает он рядовое зачало в положенное время на Престоле, спиной к людям. И проповедь, допустим, после чтения не скажет. Так кому эта практика нужна и что в ней священного и неприкосновенного? Ведь если смысл чтения Слова лишь в том, чтобы оно было прочитано священником в «нужную сторону», а не в уши людям, так он тогда его про себя или шепотом читать может.

Неужели стоит оканчивать Академию, чтобы понять простейшую мысль: «куда» б вы Евангелие ни читали, оно должно читаться так, чтобы люди его слышали и поняли. А кроме того, зачало дневное или воскресное должно быть объяснено. Во-первых, потому, что отцы сказали: «Писание есть не то, что лишь читается, но то, что понимается». Во-вторых, потому, что как не пережеванная пища усваивается несравнимо хуже пережеванной, так и словесная еда требует уяснения, толкования, размышления и запоминания. Об этом бы поговорить. Не напитаем людей словесной пищей мы, так напитают их другие, «перелазящие инуде», а мы останемся с горьким сетованием на времена и нравы.

Вот на Афоне диакон в иных монастырях чуть ли не до порога притвора доходит, чтобы читать Евангелие лицом к алтарю на Литургии. В других местах как Апостол, так и Евангелие читаются дьяконами перед центральной иконой посереди храма. А где-то в алтаре лицом на Восток. А где-то в дверях алтаря лицом к людям. А на Пасху я был свидетелем и участником службы, в которой Евангелие на десятках языков читали целых полчаса и среди храма, и на балконах, и на солее. Так стоит ли об этом спорить? Ведь важнее всего то, где бы и как бы не читалось Евангелие, самым главным остается вопрос, заданный эфиопскому евнуху апостолом Филиппом: «разумеешь ли, что читаешь?» (Деян. 8:30) Ответ евнуха есть ответ миллионов людей в подобной ситуации: «как могу разуметь, если кто не наставит меня?»

Вот мы увещаем людей читать толкования святых отцов, и правильно делаем. Многие читают в домах дневные отрывки Священных текстов, а некоторые делают это и перед службой. И тоже правильно делают, ибо есть немало мест, где, не зная наперед, что читается, на службе ни слова не разберешь. Народ, не посвященный в тонкости обряда и литургические хитросплетения, выслушает Слово и жадно впитает поучение, лишь бы оно произносилось искренно и словами веры, которые «солью осолены». Остальное, право, недостойно быть предметом спора, тем более жаркого.

Когда Слово звучит, мы стоим на Суде Слова. И все в нашем богослужении, по части чтения Писаний, должно быть подчинено единой главной цели: ясному слышанию и четкому пониманию Божиих слов. Этому должны служить и акустика храма, и четкая, правильная речь в устах служителей, и проповеднические труды тех, кто на это поставлен. Словом, все.

Так отчего же споры? Оттого, что мы враждебны ко всему, к чему не привыкли. Это не всегда осторожность и не всегда признак ума. Такое бывает и от самовлюбленности, и от ограниченности. Златоуста вот народ перерывал от восторга аплодисментами во время проповеди. Да и произносил он их с кафедры, каковых в нашей практике нет уже давно. Боюсь, худо бы пришлось и ему, и его пастве, попадись они нам «на зубок». Уж больно непривычно ведут себя. Не от еретиков ли научились?

Обряды могут быть многоразличны. Для того, чтоб это понять, можно историю литургики подробно изучать, а можно и по миру поездить. Можно и не изучать, и не ездить, а только сесть, да подумать крепко, да помолиться. Многие ложные страхи исчезнут оттуда, «идеже не бе страх». Но только надо подумать да помолиться! Если же думать некогда, а «молимся мы, дескать, и так часто», тогда возникает соблазн «канонизации» местной и привычной практики с угрозой объявить еретиками всех, чья практика отлична от нашей. Это очень похоже на квасной католицизм, который долгими столетиями считал, что только его обряды и только его практика единственно спасительны и возможны. Позиция очень близорукая и губительная для своих адептов. Католицизму пришлось больно расплатиться за свои попытки уложить весь христианский мир в прокрустово ложе собственных представлений о жизни.

Но, что нам католики. Ну их, не правда ли? Поговорим лучше о нашем, о старообрядчестве.

Старообрядцы новшеств не любили. Тень антихриста грезилась им выглядывающей из-за спины любого непривычного явления. И во многом они были интуитивно правы. Перемены накатывались девятым валом, и как тут было сидеть спокойно. Государство гайки закручивает, паспорта, эти мертвые бумаги с мертвыми буквами, раздает, бороды насильно бреет. В храмах стали петь многоголосно, как в опере у еретиков. Иконное письмо изменили на «фряжское». Обряд порушили и в перстосложении, и пении «Аллилуйя», и в хождении вокруг храма на крестный ход. Надо понять и прочувствовать драматизм той эпохи и непосредственную реакцию боголюбивых душ на поток заимствованных новшеств. Все было бы хорошо, если бы не одно «но». Старообрядцы главное от второстепенного не отличали! Вождь раскола — протопоп Аввакум, к примеру, отличался, наряду с мученическим терпением и ревностью о старине, невежеством в области главных сторон церковного учения. Считал, что Святые Дары освящаются на Проскомидии (!), то есть вовсе не понимал Литургии. А о Святой Троице говорил и писал такое, что его и еретиком-то назвать трудно, а можно назвать разве что невеждой. Получается, что ревность была о мелочах, а в главном были пробелы и провалы.

Я говорю об этом для того, чтоб мы сегодня не давали никому повода говорить об исторической «карме» нашего народа. Дескать, мы вечно о мелочах спорим, в трех соснах блуждаем и после посещения Кунсткамеры говорим «слона-то я и не заметил». Враг послушает нас и смеясь скажет, что у русских это в крови — друг друга грызть по вопросам второго эшелона. Я говорю это для того, чтобы мы, начиная споры о благочестии, различали в предмете спора то, что относится к существу веры, от того, что относится к явлениям временным, условным, исторически сложившимся и не имеющим достоинства догмата. Эти условные явления имеют право меняться и горе, если консервируют на веки вечные.

Там, где благочестивый предок кричал, что царь ненастоящий, что антихрист воцарился, что благодать от мира забрана, мы его слова повторять сегодня не имеем права. Неужели даром мы учимся и мучимся, даром вглядываемся в опыт веков, чтобы потом ломать копья о вопросы второстепенные и молча проходить мимо вопросов принципиально важных?!

Нам нужна проповедь, нужна катехизация, нужна миссия. Нужен некий период собирания народной души вокруг Литургии и воскрешения, возрождения незаслуженно забытых сокровищ литургической практики Церкви. Все остальное, по суду отеческого слова, должно рассматриваться, как область вопросов второстепенных, где нам дозволено и благословлено разнообразие.

Вот об этом я думаю, слыша жаркие споры братьев и сестер, отцов и владык. Но, ставши в храме на место верующего простолюдина, я бы так сказал отцам и владыкам: «Вы, возлюбленные, читайте Евангелие в какую хотите сторону, только так, чтобы я его расслышал и понял. А потом, не сочтите за труд, объясните мне, грешному, живые слова Живого Бога, а я, напитавшись Духом, всю жизнь за вас благодарить и молить Бога буду».

Лютеров догмат (17 ноября 2010г.)

Лютеров догмат — «Только Писание» — слышал всякий, кто общался с протестантами. Любят они цитировать одно из последних предложений в Апокалипсисе, где говорится об угрозах тем, кто приложит или отнимет нечто от слов пророчества книги сей (См. Откр. 22, 18-19). Слова эти остры, и правильное понимание их даёт человеку оружие, неправильное угрожает самому неосторожному пользователю. Таковы все Писания.

Апокалипсис завершает Новозаветное Откровение, но не завершает историю. История продолжается, а значит, продолжается действие в ней Духа Божия и Промысла Божия. Единственная историческая книга Нового Завета — книга Деяний апостольских — не заканчивается словом «аминь». Это ни в коей мере не случайность. Слово «аминь» — не просто завершение текста и запечатление его, но и имя Христово: Так говорит Аминь, свидетель верный и истинный (Откр. 3, 14). Апостол Лука, поставивший «аминь» в конце своего Евангелия, смеемполагать, не просто забыл дописать его в конце книги Деяний. Правильно будет думать, что Сам Бог, двигавший пишущей рукой апостола, в нужное время эту руку удерживал. Книга Деяний не окончена в том смысле, что начавшаяся история Церкви непрестанно продолжается, и лишь в последние мгновения человеческой истории, перед Страшным Судом, книга эта будет вполне завершена и, вместе со свернувшимися небесами, свёрнута.

За обретением правильной точки зрения на соотношение Предания и Писания обратимся к опыту ветхозаветному. Запрет на убавление и отнятие находится в Библии гораздо раньше, чем он появляется в Апокалипсисе. В книге Второзакония читаем: Всё, что я заповедую вам, старайтесь исполнить; не прибавляй к тому и не убавляй (Втор. 12, 32). Если отнестись к этим словам с современной протестантской категоричностью, то следует ограничить священные книги только Пятикнижием, отказав в священном достоинстве книгам историческим, учительным и пророческим. Такой соблазн действительно был. Саддукеи, например, говорили, что нет ни воскресения, ни ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое (Деян. 23, 8). Формальная правда на стороне саддукеев, поскольку о воскресении и духовном мире молчит Закон. Но правильное понимание на стороне фарисеев. Они понимали священную историю не только как хранение однажды данного, но и как продвижение вперёд и накопление опыта. К синагогальному чтению Торы были добавлены чтения пророков. К основным праздникам, установленным в Пятикнижии (это Пасха, Пятидесятница и Кущи) добавились праздники, возникшие позже. Самые известные из них — Пурим и Ханука. Был накоплен огромный опыт внехрамового благочестия, заключавшийся в изучении и толковании Писаний, молитве и скрупулёзном выстраивании жизни в соответствии с Откровением. Если мы сегодня пользуемся всеми сокровищами Ветхозаветных Писаний и знаем, что все они «свидетельствуют о Христе», так это благодаря не только сбережению однажды данного на Синае, но и благодаря исторической открытости Ветхозаветной Церкви. Благодаря внимательности к словам и действиям Бога и чуткому вслушиванию в пульс священной истории.

Конечно, подобная жизнь трудна и рождает соблазны. Сколько, например, нужно было внутреннего труда и небесной помощи, чтобы включить в канон Песнь песней! Гораздо легче было спрятаться за Тору и назвать Песнь песней книгой соблазнительной. Но в том-то и подвиг Церкви, что она должна отделить правду от лжи, и не дай Бог одно с другим перепутать!

Совершенно понятен страх запутаться в преданиях человеческих и отыскать скалу, на которую можно безбоязненно опереться. Протестанты так и делают. «Вот Писание», — говорят они, не давая себе труда понять, что это не Книга, в готовом виде упавшая с Неба, но книга, долгими столетиями писавшаяся Церковью, вначале Ветхозаветной, а затем Новозаветной. Мусульмане верят в то, что Коран существует на небе и был однажды и навсегда дан Мухаммеду. Мы так о Библии не думаем. Мы знаем, к примеру, что само Откровение Иоанново, в котором есть угроза добавляющим и отнимающим, не было сразу включено в новозаветный канон. До него и вместо него могли читаться в собраниях другие книги, ныне не включённые в канон. Бог дал такое право Церкви и, мало того, возложил на неё обязанность выделять из потока Предания некую фиксированную и переданную на письме часть. И эта записанная часть Предания может быть понята и усвоена лишь в более широком контексте Предания. Таков закон: вначале Бог и Церковь, затем — Книга, Богом данная Церкви. Само слово «Библия», столь любимое протестантами, отсутствует в Писании. Златоуст назвал этим греческим словом собрание священных писаний, и всякий протестант, говорящий, что любит Библию, пользуется при этом термином из Предания Церкви.

Никто не спорит сегодня о дополнении и расширении книг библейского канона. Канон сформирован вот уже в течение более чем полутора тысяч лет. Споры могут вестись и ведутся лишь о правильном понимании Божиих слов, о методах раскрытия их смысла и, что несравненно сложнее и важнее, о приближении к Автору Библии и общении с Ним. Бог первичнее Писания, и общение с Ним было возможно без посредства книг во времена от Адама до Моисея. Церковь и ныне не выводит догматы из Писания, но подтверждает догматы Писанием, поскольку догматы веры Церковь получила от устной проповеди апостолов, сказавших несомненно более, чем написано. Иной обряд, такой как земной поклон перед освящёнными евхаристическими Дарами, говорит об отношениях человека и Бога больше, чем многие страницы текста. Протестант же, напротив, отвергает историческую Церковь, хранящую Откровение, и силится воссоздать её на основании текстов, полученных от Церкви, и в соответствии со своим частным пониманием текста. Если есть Церковь, то есть и Писание и правильное понимание последнего. Если же есть только Книга, а человек отставлен на произвол вольных интерпретаций, то Истина неизбежно будет страдать от служения смертоносным буквам (2 Кор. 3, 7), что мы и наблюдаем наглядно на примере Реформации, не имеющей своего законченного лица.

Нам, конечно же, предстоит и делом, и словом доказывать родовую, органическую связь Церкви и Писания, Писания и Евхаристии. Нам предстоит выстраивать мост, приводящий людей, полюбивших Иисуса Христа через Книгу, к Церкви, Главой Которой Иисус является. Труд этот не прост, но священ и многоплоден. Книга Деяний продолжает писаться, и слово «аминь» в конце её ещё не поставлено. Дух Божий живёт в Апостольской Церкви и продолжает действовать тихо, но удивительно. «Протестанты всех стран, воцерковляйтесь», — можно сказать без всякой тени иронии. Только чуть больше внимания к истории, чуть больше знания её, и путь от Книги до вхождения в благодатное лоно, родившее Книгу, заметно сократится.

Мы — люди и Книги, и Чаши. Беседа (19 ноября 2010г.)

Когда в назначенное для интервью время я пришел в храм во имя преподобного Агапита Печерского, настоятель протоиерей Андрей Ткачев как раз наставлял только что принявшую крещение девушку. Из того, что и сколько он ей рассказал, можно было, наверное, составить краткое пособие по катехизации…

…В кабинете отца настоятеля кроме книг по христианскому богословию и миссионерству я заметил на письменном столе русско-персидский словарь. Очевидно, что хозяин кабинета — личность неординарная. Ведущий телепередач «На сон грядущим», «Сад божественных песен» (КРТ), он является одним из самых ярких миссионеров Украинской Православной Церкви.

Любящий Слово Божье, искренний, иногда очень пылкий, по миссионерскому запалу отец Андрей чем-то напоминает святого апостола Павла. Главный украинский православный миссионер достаточно критично оценивает состояние миссии в Украине. Но в этой оценке — вся боль и, можно сказать, крик души. А вместе с тем, и вера в то, что Господь Свою Церковь не оставит, с Его помощью все может и должно измениться к лучшему.

О состояние миссии в Украине, группах по изучению Священного Писания в храмах, отношении к мусульманам и проблеме православных «ультрасов» рассказал в интервью «Православию в Украине» протоиерей Андрей Ткачев.

«Отвечать на соблазны сегодняшнего дня нужно сегодняшними ответами, а не вчерашними»

— Отец Андрей, как Вы оцениваете состояние христианской православной миссии в Украине?

— Мне кажется, что миссия у нас, у славян, не присутствует в культурном коде. У нас нет миссионерского запала в принципе. Если мы что-нибудь имеем хорошее, то имеем его для себя.

А миссия — это когда ты хочешь поделиться тем хорошим, что у тебя есть. Это может быть культурная миссия, а может быть миссия исключительно христианская. В конце концов, экспансия импортных товаров — это тоже в некотором роде миссия.

Я не вижу, честно говоря, масштабной миссии в Украинской Православной Церкви. В этих словах нет никакого эпатажа или желания обидеть кого бы то ни было, просто констатация факта. И эта констатация рождает вопросы. Потому что если миссии нет, то нет смысла говорить о поместности. Миссионерство ведь — это компонент церковной полноты. Если Церковь живет полнотой церковного бытия, свидетельства, она неизбежно миссионерствует, а если миссии нет, то нет и церковной полноты.

Кроме того, необходимо помнить, что есть две миссии — внутренняя и внешняя. Но у нас нет толком ни той, ни другой. На внешней — молчание, на внутренней — требоисполнение. Поэтому стоит этот вопрос заострить, поднять и произнести как диагноз. Может быть, эти слова и есть, собственно, диагнозом. Поэтому у меня нет оптимизма по части будущего украинской православной миссии.

У меня есть некая надежда, что внутри русской православной миссии украинская православная миссия найдет свое место и включится в общую работу. Но с другой стороны нет оптимизма даже по поводу русской православной миссии, потому что по количеству задач, которые стоят перед Православной Церковью, русская православная миссия тоже очень мало делает. Украинская вообще ничего не делает. А русская делает очень мало, там какие-то, может, 5-6% КПД, как у старого паровоза. Такая вот ситуация.

— Что нужно сделать, для того, чтобы ситуацию изменить?

— Ситуация изменяется, мне кажется, только исходя из активности на местах. Например, у нас есть отдел благотворительности, и предполагается, что всякая благотворительность протекает через его всевидящее око. На самом деле, конечно, нет. Все контролировать невозможно. И отдел контролирует только 5-15% всего того, что называется благотворительностью. Есть поток различных дел и начинаний, который можно назвать благотворительностью, но который не фиксируется, не анализируется Синодальным отделом.

Точно также и в миссии: отдел миссионерства не может контролировать миссию, он может только анализировать опыт и тиражировать его. Здесь нужна низовая активность.

Каждый регион имеет свои специфические задачи. В Крыму — одни задачи, условно говоря, на Буковине — другие. Нужно ограждать, защищать, исходя из ситуации, и нужно внутреннюю миссию совершать на языке, понятном пастве.

Эти вещи дробятся ровно на столько сегментов, сколько есть у нас активных приходов. Каждый активный приход должен по-своему решать задачу миссионерства. И без активности снизу невозможно выстроить ничего сверху. Тем, кто «сверху», нужно лишь только не мешать тем, кто трудится снизу. Или/и вовремя пресекать те формы миссионерства, которые выпадают из рамок церковности. То есть, административные функции на владыках остаются, а вся активность перекладывается на простого священника, на местные приходы.

Если внутренней, местной низовой активности не будет, то не будет вообще ничего. Такова структура нашей Церкви, такова ее природа, что у нас по приказу ничего не делается, всё только снизу, по активности, по желанию, по любви. А потом уже опыт анализируется и формируется, после чего его можно использовать. Только так у нас все происходит в Церкви, не иначе.

— Чем отличается миссия по рассказу неверующим людям о Христе от миссии по воцерковлению?

— Мы должны признаться в том, что упустили паству, и множество крещеных людей узнают о Христе не из наших уст. Мы упустили многомиллионные массы людей. Поэтому незачем здесь уже бороться за первенство — мы его утратили. О том, что Бог есть, что Христос жил, что Он был распят за наши грехи, что Он воскрес — обо всем этом рассказывают людям протестанты. Это позор наш, это позор всем носящим священный сан, позор всем катехизаторам, всем преподавателям академий. Это оскорбительный вызов всей полноте церковной, что впервые о Христе воскресшем, Христе живущем, Христе, имеющем нас судить, вообще о Христе как таковом, как центре мировой истории, миллионы крещеных нами людей узнали не от нас.

— Получается, в миссии мы идем за протестантами?

— К сожалению, да. Это факт и я не вижу никаких посылок к тому, чтобы мы обогнали протестантов по количеству миссионеров и по количеству проповедников.

— Это связанно с «советским пленением» Церкви?

— Нет, это гораздо более глубокие проблемы.

— Дело в церковном формализме?

— Да. Но здесь искать корни придется поглубже, чем на начало XX века. Вспомним Ключевского, известного российского историка, воспитанника духовной семинарии, сына священника. Он говорил такую горькую фразу: «Верует ли духовенство в Бога? Оно не понимает этого вопроса, потому что оно Богу служит». И еще он говорил, (а он знал, что говорит), что духовенство до революции не учило людей познавать Бога и служить Богу, и с Богом соединяться, и в Боге находить разрешение своих проблем. Другие приоритеты были. Лень ума, неумение адекватно определить вызовы времени. Ведь каждое время рождает свои соблазны. И нужно отвечать на соблазны сегодняшнего дня сегодняшними ответами, а не вчерашними.

Отсутствие гибкости и адекватности, отсутствие любви к образованию — наш национальный грех. Ненависть к образованию, презрение к культуре, нелюбовь к мышлению, некий страх думать — это всё рождает потом катастрофические последствия. И сегодня мы расхлебываем плоды многосотлетних накопленных ошибок.

Поэтому нам не нужны просто требоисполнители в духовенстве. Ведь мы же не хотим реставрировать то заплесневелое прошлое, которое породило революцию.

Дореволюционный быт он ведь родил и революцию. Он был насквозь больной, из его недр и родилась эта буря протеста. Поэтому, если мы хотим это реставрировать, то горе нам, и мы просто ума не имеем.

Здесь вопрос касается глубокого обновления жизни без поспешности. Понимаете, нужно сочетать почти несочетаемое — обновляться не спеша. Тот, кто спешит обновляться, скорее всего, грешит. Потому что ему хочется поменять все сразу и махом, и уже само желание это греховно. Оно говорит о том, что человек этот ложно духовен. Он не понимает сути дела.

Но те, кто стремится к быстрым переменам, — лишь одна сторона медали. Есть другая сторона — консерваторы, которым и так хорошо. Вот все хорошо, и слава Богу, и не троньте, и не лезьте! Как старообрядцы: лежало сто лет, пусть лежит дальше еще сто лет. Это плохо, это ложно, это просто нечестно.

Во-первых, нужно понимать глубину проблемы, во-вторых, нужно понимать сложность задачи, в-третьих, нужно понимать, что делается все шаг за шагом поступательно, и в-четвертых нужно иметь сильную волю для того, чтобы двигаться по направлению к исправлению церковности. Шаг за шагом, год за годом, если угодно — столетие за столетием. Консерваторы могут быть слепы и наивны от самолюбия, а обновленцы могут быть разрушительно активны и самонадеянны. Тут уж иначе не скажешь. Тот, кто говорит, что все и так хорошо — тот просто не очень хороший человек. А тот, кто говорит, что сейчас поменяем все быстро, на русский язык переведем, на украинский язык переведем, сократим, умножим, продлим, продолжим и быстренько за полгода все сделаем — тот глупец и разрушитель.

«Сегодняшние люди в духовном отношении страшно голодны. И ты не приходишь к ним с колбасой, овощами, салатами — ты приходишь к ним просто с хлебом и водой…»

— Недавно Святейший Патриарх Кирилл призвал открывать при каждом приходе группы по изучению Библии. Как Вы относитесь к такой инициативе?

— Я только «за». Думаю, что мы — люди и Книги, и Чаши. Протестанты — это просто люди Книги, а православные — часто просто люди Чаши. Да еще и без Чаши — раз в год, скажем так, на Великом посту причащаемся.

А нужно быть полноценным человеком Книги, полноценным человеком Чаши. Поэтому я обеими руками голосую за то, к чему призвал Святейший Патриарх Кирилл, ведь если этого не будет, не будет ничего. Уже через пятьдесят лет распад и деградация примут такие масштабы, что придется уезжать куда-нибудь подальше из тех мест, которые раньше назывались «Святой Русью».

Непременно нужно изучать Писание с молитвой и смирением.

— Как добиться того, чтобы таких групп открывалось больше?

— Есть несколько вариантов. Например, у нас на приходе есть люди, вернувшиеся или же обратившиеся в православие из протестантизма. Вот у этих людей есть любовь к Слову, любовь к благодати Божьей, явленной в Слове, в Книге. И вот они чаще всего способны к тому, чтобы по благословению священника собирать вокруг себя некие небольшие группы — от 5 до 15 человек — и заниматься с ними изучением Писания. Это приносит величайшую пользу, потому что наши верующие очень часто не знают Писания. А Писание — это и хлеб, и воздух, и меч, и лекарство. Поэтому я хотел бы сказать, пользуясь случаем: нужно обратить хотя бы одного из протестантов в православие. Обратить и серьезным образом воцерковлять в течение нескольких лет. И потом он поможет тебе на приходе организовать служение слова.

— Выходит, что есть промысел Божий в том, что в Украине появились протестанты?

— Просто природа не терпит пустоты. Дело в том, что мы упустили то, что делают они. Если мы людям не объясняем Писание, должен появиться кто-то, кто будет это делать.

— Свято место пусто не бывает…

— Совершенно верно. Поэтому православный священник должен понимать, что наличие протестантов — это личный упрек ему. Раз ты не объясняешь людям Писание, появится кто-то, кто им его объяснит.

— Как Вы оцениваете сегодняшний уровень молодежного служения в церквях?

— Молодежь — это очень благодарная паства. Она ждет Слова, ибо у нее много энергии, и нет знания и опыта. Молодые души в полной мере сухи; сухи так, что если вылить ведро воды на квадратный метр этой сухой земли, оно уйдет в секунду, и не заметишь.

При этом, когда они грешат, знают, что грешат: у них не умерла совесть. Они живут по модели, навязанной обществом, и знают, что это нехорошо. Им плохо от свободы нравов, и у них великая жажда истины. Если ты придешь к ним и скажешь какое-нибудь простое слово — обязательно простое и обязательно без лукавства, без ложной святости — они отплатят тебе благодарностью, будут плакать, не стесняясь слез.

Наши православные лентяи и самохвалы, те, кто хвалятся «православием вообще», то есть, чужими заслугами, думают, что люди сами должны к ним приходить. Так вот они должны понять, что если не пойдут туда, где их ждут (а нас на самом деле ждут), то завтра, вполне возможно, нас снова будут вешать на фонарях, или распинать на Царских вратах, или расстреливать в упор прямо за воротами церквей, или топить в ямах с помоями, как поступали большевики. И, к сожалению, виноваты в этом будем мы сами.

История имеет свойство повторяться. И мы не должны быть спокойными, что вот, столько лет назад большевики истерзали и измучили сотни тысяч православных христиан, но больше такое не повторится. Может повториться.

Еще раз подчеркиваю: сегодняшние люди в духовном отношении страшно голодны. И ты не приходишь к ним с колбасой, овощами, салатами — приходишь к ним просто с хлебом и водой. Говоришь о дружбе, о том, что, например, читать книги хорошие нужно, о том, что нельзя завидовать, нельзя радоваться чужому несчастью — прописные истины говоришь. А они слушают благодарно и восторженно, как будто это высшая математика.

Ну а кто еще им скажет, как не священник? Священнику нужно быть всего лишь честным и открытым, и тогда обязательно через месяц, два, три к нему придет директор школы и скажет: «Батюшка, пожалуйста, придите к нам на внеклассный час, поговорите со старшеклассниками об опасности абортов и наркотиков, о любви, об ответственности, об уважении к старикам». Обязательно придет кто-нибудь из педагогов и попросит его: «Батюшка, придите, пожалуйста, поговорите с ними», и если он не придет, то это будет смертный грех. А если придет, то сам узнает, насколько он нужен.

Бог терпит нас и продлевает нам благие времена милости. А вдруг все закончится? Вдруг наступит тот «концлагерь антихриста», о котором мы так много и без толку говорим? Когда начнут нас за волосы брать, загонять в бараки, ломать кости и штамповать печатями. Да кто ж вытерпит все это, если мы сейчас так нерадиво живем?!

Евангелизация общества нужна. Чьими устами? — Священническими. А иначе зачем ты брал себе на плечи священство?

Помню, когда я был еще совсем молодой попик — от хиротонии года два-три, один старый священник зашел в канцелярию и спросил: «Вы поп?» — Говорю: «Да». — «А как давно Вы взяли на себя священство?» Запомнилось само это выражение.

— Как будто взяли на себя крест…

— Вот именно. «Как давно Вы эту тяжесть на себя взвалили?..»

Если священник не хочет взять на себя эту тяжесть, то его нужно гнать палкой от священства. Всем преподавателям семинарий и академий, всем ректорам, инспекторам, всем архиереям придется отвечать за тех бездарей и лентяев, которых они воспитали и рукоположили. Сказано ведь: рук ни на кого не возлагай напрасно.

И мир нам кричит: дайте нам проповедников, дайте нам учителей, дайте нам людей, которые расскажут, что делать! Мы же с ума сходим. Мы же ходим по психологам и с ними общаемся, излагая свои фобии, потому что не исповедуемся, потому что кроме психологов нас никто не слушает. Нужно деньги заплатить, сесть в кресло и выговориться — вот и вся психология.

Так а зачем священник нужен? Разве он не для этого нужен, чтобы сесть с тобой без всяких денег и послушать тебя? Если не хотим заниматься этим с паствой, то чем нам хвалиться? Куда вообще мы хотим идти дальше? Неужели нам не страшно будущего суда, огня гееннского? Гоморра и Содом покаялись бы, если б знали такие чудеса, какие известны нам.

«Кто реально свят, тот не спорит об истине, тот ее носит в себе»

— Что Вы думаете об уличной проповеди в православии? Нужна ли она?

— Думаю, если бы в наших храмах проповедовалось бы Евангелие, и проповедь бы не умолкала всегда, когда храм открыт, то тогда не было бы нужды в любых других формах миссионерства. Уличная проповедь — это явление, рожденное молчанием в наших храмах. Потому что в храмах проповедь — это до сих пор редкость. А хорошая проповедь — редкость вдвойне.

Но людям нужно слово, и они ищут его, поэтому лучший способ прекратить уличные проповеди — это проповедовать на каждой службе и качественно. Вот и все. Хочет батюшка, чтобы у него был храм полон народу, и чтобы по улице никто не ходил, листовки не раздавал, пусть благовествует на Вечерне, на Утрене, на акафисте, на молебне, на панихиде, на Всенощной обязательно, на Литургии после Евангелия, перед целованием креста. Пусть проповедь звучит всегда качественно и насыщенно. Если это будет, все остальное станет ненужным. Подобные формы экстравагантной проповеди рождены проповеднической сухостью наших храмов.

— Каково должно быть отношение православных христиан к инославным христианам, то есть, к католикам и протестантам?

— Кто реально свят, тот не спорит об истине, тот ее носит в себе. Наша задача — быть святыми. Если мы хвалимся апостольской верой, то должны максимально стремиться к святости, потому что одна лишь святость снимает проблемы. Там, где есть неподражаемая, реальная, очевидная святость, там нет сомнений ни у лютеран, ни у кальвинистов, ни у баптистов, ни у католиков. Там, где мы произносим правильные формулы и спорим о словах, но не являем в жизни святость, там возникают конфессиональные проблемы. Потому я бы советовал всем нам, православным христианам, стремиться к святости, чтобы снять противоречия. Явить святость Бога, в Которого мы верим, наше практическое Его исповедание.

Давайте спорить, например, кто кормит больше больных — это будет полезный спор. Давайте спорить, кто, накрывая стол, несет часть пищи тем старикам, которые ничего себе не сварили; давайте спорить о том, кто чаще ходит в больницу к больным и приносит им лекарство. Покажи веру, если ты веришь абсолютной чистой верой, ведь нельзя верить такой верой и не проявлять ее в практических делах. Мы должны доказать веру, Святую Веру святостью поведения. Если мы докажем ее, проблемы снимутся. Будет это — все остальное отпадет.

«Святые отцы бывали гораздо резче»

— Недавно в интернете вызвали бурные обсуждения Ваши высказывания относительно женщин, которые пытаются сделать из мужчин подкаблучников. Могли ли бы Вы прокомментировать ситуацию?

— Когда мы говорим что-то друг другу, то видим, кому говорим. Любая речь подразумевает адресата — интервьюера, или аудиторию, или класс, или паству. Если же кто-нибудь записывает это на носители и потом дает слушать тем, к кому это не обращалось, то у того, кто не был там, где это говорилось, возникают вопросы.

Здесь проблема в том, что чужие уши слушают то, что ты говорил не этим ушам. Спросите меня, например: можете ли Вы сказать что-нибудь для всех христиан? Конечно, могу. Я же не буду говорить: «Бейте жен».

А здесь был задан конкретный вопрос, на который последовал конкретный ответ. А то, что размножили этот пассаж по всему Интернету, — это уже недобросовестность тех, кто слил его во всемирную сеть. Думаю, что святителя Иоанна Златоуста осудили бы на изгнание намного раньше, если бы тогда были пишущие устройства, если бы проповеди святого записывали не только скорописцы, но и диктофоны. Его сослали бы раньше лет на пять, а то и на десять. Его, может быть, еще и казнили бы даже.

Сегодняшние средства массовой информации позволяют вырывать фразы из контекста. А у людей всегда есть много злобы к тем, кто говорит им «против шерсти». Поэтому, конечно, драгоценный подарок — найти цитату из речей того, кого ты не любишь, вырвать из контекста, как будто он тебе ее лично сказал, обставить толкованиями, слить в общее пользование и создать, таким образом, человеку негативный имидж.

— Точно также, можно сказать, поступили и с отцом Андреем Кураевым относительно его призывов к семинаристам жениться на неверующих девушках…

— В принципе да. Я понимаю отца Андрея и сочувствую ему, исходя из того, что и сам переживаю подобные вещи.

Кто не работал на такие большие аудитории, кто не имел опыта общения с большим количеством слушателей, тот не понимает, о чем идет речь. Люди имеют некие иллюзорные представления о правильном поведении священника. Но на самом деле святые отцы бывали гораздо резче. Например, Иероним блаженный или святитель Григорий Богослов. У них есть такие «перлы», такая нетерпимость к греху или невежеству, такая сочная сатира, резкая, закрашенная эмоциональностью речь, что неготового читателя оторопь берет.

Люди, не имеющие образования и широты кругозора, на самом деле обижаются на самих себя. Если бы было сто Андреев Кураевых, так «первый» Андрей Кураев потерялся бы в этом количестве. Но нет же их! Вот покритиковать-то любителей хватает, а займи-ка ты его позицию, возьми на плечи то бревнышко, которое он несет.

— Также определенную полемику вызвали Ваши заявления, которые были интерпретированы как положительные высказывания об исламе — религии, чье крайнее крыло — ваххабизм — сегодня поставляет миру наибольшее число террористов. Могли бы вы уточнить Ваше отношение к исламу?

— Это очень важный вопрос и я хотел бы дать на него комплексный ответ. Дело в том, что мусульмане, по моему мнению, намного лучше атеистов. Мусульмане знают, что есть Единый Бог. Они служат Богу так, как знают, как умеют. Через пост, молитву и милостыню — опорные вещи, которые присутствуют в авраамических религиях. Они постятся, молятся и милосердием пытаются загладить свои грехи. У них есть классический набор всех самых необходимых качеств верующего человека. Они не дьяволопоклонники. Они поклоняются и служат Живому Единому Богу. Это некий нонсенс, в том смысле, что они возникли позже возникновения христианства. Хотя, по сути, являются ветхозаветной религией. Ислам, в принципе, есть ветхозаветная религия. У них очень близка позиция с иудеями, в плане богопочитания и богопоклонения.

Поэтому, я уверен, что мусульмане лучше атеистов. Мы так свободно терпим атеистов и их так много у нас, что в этом смысле мне непонятна ненависть к мусульманам.

— Но ведь атеисты не устраивают террористические акты…

— Устраивают. Вся новая и новейшая история той же России и Украины построена на террористических актах. Все одержимые террористы-бомбисты были атеистами и убийцами невинных.

— Это бесспорно. Но с точки зрения сегодняшнего дня?

— А сегодняшний день — это очень эфемерное понятие. Наша государственность, наш период советской истории вырос на бомбизме, терроризме, на стрельбе, поджогах, на взрывах, устроенных атеистами. Атеисты кровавы не менее мусульман.

В исламе кровавы сектанты. Ислам — это все-таки серьезная религия. Любой любитель поэзии, астрономии, математики найдет для себя в исламе огромное количество людей, достойных подражания. Поэтому я влюблен в их культуру, очень уважаю персидских поэтов и астрономов, и арабских поэтов и математиков. Ислам — это не шутка, это религия, сформировавшая могучую цивилизацию. Она формирует мировоззрение значительной части населения Земли. Очень серьезная вещь. И там, где мы живем вдалеке от ислама, можно на них ругаться, презирать, пренебрегать ими. Но там, где соприкасаемся с ними по-настоящему, нам приходится узнавать их, интересоваться ими и знать их.

Приведу примеры. Святой Николай Сербский. У него много об исламе написано, и хорошего, и плохого. Допустим, митрополит Ташкентский и Среднеазиатский Владимир, ныне здравствующий — у него есть много похвальных слов об исламе. Он цитирует Пятую суру, где говорится, что ближе всего к верующим (по Корану) — христиане. Так вот там, где люди живут в соприкосновении с исламом, они осторожны. Хамская смелость присутствует лишь у тех, кто живет далеко. Но в Антиохийском патриархате — в Сирии, в смешанной стране, в Египте, в Палестине, в Греции, в Сербии, на Балканах, в Средней Азии — там, где христиане живут бок обок с мусульманами, нужно приобретать себе друзей, а не врагов. Албанский Архиепископ Анастасиос даже ввел изучение ислама в семинарский курс. Жизнь заставила.

Еще скажу, что ислам предлагает некие вызовы современному миру потребления. Он имеет смелость назвать современную цивилизацию «цивилизацией дьявола». Мы не имеем такой смелости. Мы растворены в цивилизации современного потребления, шоубизнеса, добавочной стоимости. Мы не говорим о том, что все это дьявольское — нам страшно самих себя осудить. А они смело говорят, что эта цивилизация — это «цивилизация дьявола».

И они правы на самом деле. Насколько мы к этой цивилизации принадлежим, это вопрос: если полностью в ней растворены, то будем воевать с исламом. А если не полностью, то будем понимать ислам, потому что мусульмане реагируют на неправду современной западной цивилизации. У них сохранилось все в голове классически: муж—жена—дети. На Западе все смешалось.

В конце концов, что такое ислам в простом понимании? «О, верующие, верьте в Бога и в Судный День». То есть, верьте, что Бог Един и что будет Судный День. А кто будет судить? Христос! Иса аль Масих. Иисус Христос будет судить верующих, когда они воскреснут. Они в это верят. Они верят, что Христос в Судный День будет судить от имени Аллаха всех воскресших из мертвых. Они гораздо ближе к нам на самом деле, чем западные либералы. А поскольку люди не знают своей веры собственной, не знают ее глубин и сокровищ, то получается так, что я опознаю в гораздо большей степени верующего человека в мусульманине, нежели в брате с белой кожей, живущем в западной стране.

«Ты веришь, что Суд будет?» — А он не верит. «Ты веришь, что Христос будет нас судить?» — «Не верю». — А вот он верит. «Ты веришь, что будет вечная жизнь?» — Не верю. — «А вот он верит». «Ты веришь, что Иисус от Девы родился?» — «Не верю!» — А он верит, они же Деву Марию чтут! Называют Христа — Иса ибн Марьям.

Поэтому здесь нужно разобраться: вообще, о чем мы спорим. С кем мы говорим. Если я говорю с христианином православным, то, конечно, здесь нет вопросов — у нас одна вера. Для нас мусульманин, это, в принципе, — еретик. Он может быть близок по духу нам и, тем не менее, догматически нам чужд.

Но если мы говорим с человеком, который вообще ни во что не верит, так простите, мусульманин выше его на сто голов. У него есть понятие о том, что будет смерть и страшный суд. Поэтому наша жизнь заставляет нас говорить об этом, потому что мы живем сегодня в стране, в которой многие люди не верят ни во что. Это повышает религиозную чуткость. Я против того, чтобы смешивать ислам и христианство. Но я против того, чтобы огульно осуждать людей из-за того, что они не верят так, как верим мы.

Кстати, есть много мусульман, которые стали христианами. В истории много примеров.

— Но, в то же время, обратить кого-то из ислама очень сложно. Сложнее, например, чем язычника…

— Сложно потому, что мусульмане молодцы. Потому, что они свою веру вшивают как культурный код во всю свою жизнь, и у них нет ни одной области, которая была бы выдворена из мусульманства. Еда, питье, интимные отношения с женщиной, воздержание, милостыня, работа, вражда, любовь, дружба — все пронизано идеями веры.

— Иными словами, наша проблема в том, что мы-то вырваны из контекста?

— И наша проблема в том, что мы потеряли свою глубокую идентичность, а они сохранили. Они тоже теряют, потому что западный мир пытается развратить их своей культурой. Первое, что появилось в Багдаде после уничтожения режима Саддама Хусейна, это были кинотеатры «для взрослых». Сразу же появились порно-кинотеатры, только мужчин старше 18-ти в очереди туда, как в мавзолей. Западная культура понимает, что сила ее — в развращении. Развратить и управлять.

Не облагородить, поднять и научить об Иисусе Христе, а развратить и управлять.

Ислам — не такая глупая цивилизация, чтобы не понимать, что их развращают, чтобы ими управлять. Поэтому они активно сознательно сопротивляются этому, и я лично не могу не признать за этим нравственной ценности. Я говорю, что нас развращают, чтобы нами управлять. Они понимают, а мы нет. Вот в этом смысле я их хвалю.

«Дайте нам сто Андреев Кураевых, двести Олегов Стеняевых и они каждый будет соревноваться друг с другом и станут лучше»

— Сколько книг Вы уже написали? Как появляется замысел очередного текста?

— Я написал где-то пять или шесть книг. Ну, никогда не думал, что буду писать книги, честно говоря. Просто старался делать то, что должен. Я говорил, речь записывали, потом это сохранилось, ее расшифровали, отредактировали и сделали книгой. Есть вещи, которые я писал уже как текст. Вот последняя книга о семье — «Первое чудо», это книга текстов, не проповедей. Но мне очень приятно, что очень востребованной оказалась книга проповедей, потому что в ней пульсирует живое слово.

— Какие Ваши дальнейшие творческие планы?

— Ничего не собираюсь делать специально. Все совершенно спонтанно происходит.

— Как Вы оцениваете миссионерскую деятельность своих российских коллег — отца Андрея Кураева и отца Олега Стеняева?

— Они оба молодцы. И кашу маслом не испортишь. Поэтому, если бы их умножить на десять, то было бы еще мало. К отцу Андрею Кураеву особенно хорошо отношусь, несмотря на то, что его часто упрекают. Согласен с упрекающими в том, что где-то ему можно чуть сдержаться. Но кроме этого он большой молодчина. Делает то, чего не делает никто. Хотя много же умниц, много талантливых, говорливых, энергичных, образованных, неравнодушных. Но вот чтобы свести все в одно — и неравнодушность, и образованность, и начитанность, и миссионерскую активность — почему-то не получается. Большая странность. Потому мне жалко, что на него все шишки сыпятся.

И отец Олег Стеняев молодец. Они все молодцы вообще. Вот один человек мне пишет: крестился в православии, ушел в протестантизм, вернулся в православие через лекции профессора Осипова. И профессор Осипов молодец, хоть там и сыпят на него всякое. Молодцы все, кто служит Христу чистым сердцем.

Мы не без греха, мы заблуждаемся, ошибаемся. Но мы не хотим ошибаться, мы не хотим канонизировать свои ошибки. Мы, если ошиблись — то говорим, простите меня. Вы умнее меня. Но я хочу, чтобы Господь прославился, чтобы люди узнали Бога.

К тому же мы живем в очень скудное время, которое вознаградило нас средствами массовой информации. По идее, хорошо было бы, чтобы в каждой церкви был свой отец Олег Стеняев, в каждой епархии — свой отец Андрей Кураев, в каждой митрополии — свой митрополит Антоний (Блум). Но нет же их!

— Почему?

— Не знаю, почему их нет. Ну что, такие все глупые что ли? Нет. Ленивые? Да, ленивые. Корыстные? Да, корыстные. Своекорыстие, лень, бытовая усталость, славянский пофигизм — всё вместе, может быть, еще можно что-то добавить. Логика такая: «А, ну ладно, пусть болтает там Андрей Кураев. Нужно будет, с него шкуру снимут, он сам будет виноват. А я помолчу». Легче всего живется тем, кто ничего не делает. Поэтому тех, кто делает что-то, мало. Они хорошие. Будет их больше, будет лучше. Дайте нам сто Андреев Кураевых, двести Олегов Стеняевых и они каждый будет соревноваться друг с другом и будут лучше. Но если он один, и тот один, ну что ты от них хочешь? Он один, он монополист и он будет делать то, что хочет, и будет востребован.

— Каково Ваше отношение к идее обязательной катехизации перед крещением?

— Вы знаете, нужно обязательно учить людей. Не уча, крестить нельзя. Учите, крестите, потом опять учите.

Но есть такие случаи, когда нужно просто крестить и все. Раньше делали как: крестили всех подряд. Сейчас же мы можем сказать — научить, потом крестить и никак иначе. Но мы тоже можем ошибиться. Я чувствую по совести, что мы можем тоже наломать дров с этим вопросом. Здесь нужно иметь некую чуткость. Потому что приходит человек — «хочу креститься!» Он ничего не понимает, но искренне хочет принять крещение, и я не уверен, что он доживет до завтрашнего утра. А он так хочет, как будто ему завтра умирать. Вот так сильно хочет. Ты должен это чувствовать.

— То есть, универсальных рецептов нет?

— Нет. Человек хочет, ну как я его отгоню от Крещения? Говорит: «Батюшка, вот мне завтра в Америку лететь, завтра с утра у меня самолет. Я очень хочу креститься». Ну что мне его катехизировать? Ну как же не крестить!?

Если введем непременную катехизацию, то сделаем нового идола. Раньше у нас другой идол был — это безответственность и требоисполнительство: «Плевать, что ты хочешь, — плати в кассу, иди, крестись». Это, конечно, безобразие. Но если мы сейчас поставим вопрос так, что только катехизация, только Символ Веры наизусть, то, мне кажется, можем тоже наломать таких дров, что на Страшном Суде всего не расхлебаем.

— Точно так же и с венчанием?

— Тоже самое. Нужно узнавать, спрашивать, думать, разговаривать. Мне кажется, очень важно сначала обручать людей, не венчая. Обручать, потом перерыв, каждое воскресенье — в храм, к Причастию, к молитве. А потом прошло от четырех до шести недель — тогда уже венчать. Мне кажется, что обручение отдельно от венчания — это очень важная вещь, назревшая. Нужно доказать свою верность, доказать степень своего желания.

Но, вообще все от пастырства зависит. Некоторым священникам не нужно никаких циркуляров специальных. Я, например, и так всех оглашаю без приказа.

— Необходим ли современный перевод Библии? Не устарел ли синодальный?

— Мне кажется, синодальный «филаретовский» не устарел совершенно. Хотя пытливому уму меры нету, он может изучать разные языки, читать разные переводы, делать разные сопоставления. Нужно понимать, что есть Полнота Церкви, а есть некий слой интеллектуалов, которым хочется больше, точнее и рафинированнее. Они могут учить греческий язык и глубже изучать Библию — это только приветствуется.

«Бескультурье рождает страшные ереси: примитивные по сути и страшные по силе»

— Как Вы относитесь к проблеме раскола в Церкви, когда правые силы, вроде епископа Диомида и тому подобных “ультрасов” пытаются нападать на деятельность нынешнего Патриарха (доходит до того что называют его и митрополита Иллариона (Алфеева) еретиками) и, по-сути, стремятся отколоться от церковного единства?

— Мне глубоко неприятна деятельность и Диомида, и «ультрасов». В псалме 90-м написано: «Падет от страны твоея тысяча и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится». Если брать по-русски, с левой стороны упадет тысяча врагов, а десять тысяч врагов с правой стороны (тьма одесную тебе). Врагов справа больше в десять раз, чем врагов слева. Враги слева — это украсть, сблудить, напиться, объесться. А враги справа — это припудренные такие враги, «благочестивые» потуги изобразить из себя святость. Их больше, этих врагов. Поэтому эта припудренная гордыня, это на самом деле стопроцентное бескультурье.

Я всегда говорю, что православный человек XXI века обязан быть культурным не в смысле образования академического, но разбираться в истории мира. В истории философии. Нужно читать, думать, интересоваться музыкой, живописью. Все, что родила мысль, нужно любить и в этом разбираться. А иначе каждый день будет антихрист грезиться и возникать жалостливое недоумение, что он еще почему-то не пришел.

Бескультурье рождает страшные ереси: примитивные по сути и страшные по силе. Впрочем, Диомид — это даже не еретик. Он слишком примитивен, чтобы быть еретиком. Это такой донатист, ревностный персонаж, который якобы свят, а все остальные грешные. Эта ревность прямо пропорциональна отсутствию культуры и исторического чутья. Безвременье и фантазерство. Я бы вывел правило: чем меньше прочитано книг, тем больше этой «ревности». Чем меньше вообще знания жизни, тем больше подобной «ревности».

— Но у «ультрасов» бытует мысль, что многие ереси именно от многого знания. Дескать, будь проще и все будет очень хорошо…

— Ненависть к культуре — это наша национальная болезнь. Пренебрежение к знанию, попытка спастись в простоте, это такая ахиллесова пята старообрядчества и многих других духовноскопческих течений. Не получится скрыться от мира, пользуясь компьютером, разговаривая по телефону мобильному, читая книжки с офсетной печатью, летая в самолете, передвигаясь на автомобиле. Придется инкультурироваться. Или ты обогатишься культурой и поумнеешь, либо ты оскопишь себя бескультурьем и ошалеешь. Идругих всех заставишь ошалеть, которые тебя послушают.

Вообще ультроортодоксия — это великий духовный блуд. Война с культурой и ненависть к просвещению, и попытка уйти в пещеру с мобильным телефоном, на персональном автомобиле, с компьютером еще переносным. Это страшный блуд, это хуже всякого полового извращения. Это страшное недомыслие, попытка изобразить из себя девственницу перед Богом, далеко девственницей не будучи.

— Как можно изменить ситуацию?

— Диомид находится в прелести, и здесь пусть молится тот, кто рукополагал его. Кто-то же на него руку возлагал, кто-то же его учил, он ведь не сразу впал в прелесть. Наверное, дорос до прелести постепенно, а яйца эти змеиные были отложены уже давно. Поэтому нужно быть очень осторожным, почему и пишется в Писании, что «рук ни на кого не возлагай напрасно». Вот так рукоположи одного такого не в меру ревностного, а он с ума сойдет сам и всех с ума сведет вокруг себя.

Есть заповедь святоотеческая: пойми время. Если человек не понимает времени, в котором живет, не понимает того хорошего и плохого, что есть в этом времени, то он — пень пнем. Он бесполезен или, что хуже — опасен.

Скажем, эпоха наша рождает плюсы в легкости обменом информацией. Да сядь ты за компьютер, да расскажи всем добрым людям то доброе, что ты знаешь. Ну проповедуй, не сходя с места, вот сиди и проповедуй. Это ж плюс. Не перемещайся никуда, не ходи босыми ногами по миру. Рассказывай. А есть минусы, конечно, — информационная перегруженность, греховная насыщенность, увеличивающиеся соблазны, размытые моральные критерии. И человеку нужно понять, что хорошего в этой эпохе, что плохого. И каждая эпоха состоит из баланса хорошего и плохого. Нужно оценить по достоинству хорошее — это Божий подарок. И плохое — это вызов для борьбы.

Есть такой русский синдром — «града Китежа», когда все хорошее уже было, впереди хорошего не жди. Нужно, дескать, возвращаться к тому, что было раньше, а не вперед идти поступательно. Там, впереди, только антихрист, только бес хвостом метет. Ну, это, извините, прелесть. Прелесть, рожденная либо невежеством, либо добровольным безумием. Потому что если мы почитаем о том, как творчески относились к цивилизации, к образованию, к философии, ко всем внешним вызовам святые отцы, то мы поразимся. Они на высшем уровне пользовались высшими достижениями цивилизации. Причем глобальной цивилизации, тоталитарной цивилизации, потому что римская цивилизация — это правовое, тоталитарное, глобальное государство. И они жили внутри глобального правового тоталитарного государства и пользовались всем набором лучших достижений. Если мы этого не хотим знать, то зачем с нами тогда вообще разговаривать?

Диомид — это как раз тот человек, который этого либо не знает, либо знать не хочет. Если не знает, пусть узнает. А раз знать не хочет, тогда он просто недобросовестный невежда. Он же не из землянки вылез, закончил же какую-то академию. Соответственно, либо плохо учился, либо учил только то, что нравилось. Либо просто нечестный человек. Потому что вся история Церкви нас убеждает пользоваться всеми достижениями современного развития мира в области информационной, коммуникативной, политической, общественной, философской, научной. Мы должны пользоваться этим и да будет анафема всякому зауженному, зашоренному пигмею, который всех нас хочет сделать пигмеями и отрезать нас от знаний, от силы и мудрости, и возможностей благовествовать Евангелие Христово. А возле Диомида я вижу тех самых пигмеев, которые хотят нас всех закопать в окопы, да еще и покрыть сверху большим слоем грунта. Он сам погибает и хочет всех погубить. Если у нас не будет культуры богословской, бытовой, мировой, у нас не будет и благочестия.

— И последний вопрос, несколько личный. Вам не страшно служить Литургию?

— Я очень радуюсь, что служу Литургию. Очень боюсь одновременно с тем, что радуюсь. И я очень благодарен Богу, что Он терпит меня, служащего Литургию. И я не знаю ничего выше служения Литургии.

Беседовал Дмитрий Марченко

Диалоги с недоброжелателями (20 ноября 2010г.)

Одним из лучших доказательств Божественности Личности Иисуса Христа являются Его чудные диалоги с недоброжелателями, с теми, кто пытался уловить Спасителя в слове. Когда Христу предлагались вопросы, на которые требовались ответы типа «да» или «нет», когда при любом ответе Он должен был попасть в уже готовую ловушку, Христос поистине Божественно, как птица, в Своих ответах взмывал вверх и оставался неуязвленным.

«Позволено ли давать кесарю подать?», — вопрос поистине убийственный. Ведь если сказать «да», то получится, что Иисус признает ненавистную власть язычников, что Он — соглашатель, коллаборационист. Полицаев, янычар, изменников презирают всегда гораздо больше, чем природных врагов. Тогда безудержная ярость зилотов справедливо должна обрушиться на Христа. О том, какова эта ярость, говорит история убиения Стефана, да и характер Павла до его обращения.

Но если сказать «нет», то опасность не исчезнет. Она даже может усугубиться. Когда Пилат склонялся к тому, чтобы отпустить Христа, чаша его сомнений была перевешена криком: «Всякий, противящийся кесарю — враг кесарев». Формально Господа перед лицом Пилата осудили в присвоении царского достоинства, а царь тогда был один — император Рима. Поэтому сказать «не давайте кесарю подать» означает выставить себя бунтовщиком, противником царской власти. Хитрые враги Иисусовы не преминули бы этим воспользоваться.

Что делать? Как спастись от столь искусно расставленных сетей? Человеку это невозможно, но не Богу. Христос берет у вопрошавших монету и спрашивает, чей на монете образ и написание. Дальнейшее известно даже тем, кто редко читает Библию. Услышав ответ — «кесарев», Господь повелевает отдавать кесарево — кесарю, а Божие — Богу. У врагов нет причин хвататься за камни, и нет причин спешить к римлянам с доносом. Жало вырвано так искусно, как великий хирург делает сложнейшую операцию. Такие ответы на такие вопросы, это дело не человеческое. Это, с одной стороны, поистине бесовская злоба и коварство, а с другой — Божественная премудрость.

Или случай с женщиной, пойманной в прелюбодеянии. Моисей повелел побивать таких камнями. Но Христос везде и всегда говорил о прощении, о снисхождении. Что Он скажет в этот раз? Будет ли Он верен духу Своего учения, или согласится со строгостью Закона? Скажет «бейте», и тогда умолкнет проповедь о любви. Скажет «пощадите», и тогда воздух огласится криками: «Он враг Закона!», «Он против Моисеевых заповедей!».

Христос склоняется к земле и пишет перстом по песку. Он ничего не писал — Сын Божий. Книг, написанных Его рукой нет, да и те слова на песке развеял ветер. Но ветер не развеял слова, которые Он произнес: кто из вас без греха, первый брось на нее камень.(Ин. 8, 7) Затем происходит нечто удивительное. В Писании впервые появляется привычное для нас, и вовсе неизвестное древним евреям слово — совесть. Обличаемые совестью, люди уходят, начиная с самых старших. Совесть — это термин, возникший в среде стоиков. Она была и у иудеев, ведь не может не иметь совести народ, вслед за Давидом повторявший: беззакония мои я сознаю, и грех всегда предо мною.(Пс. 50, 5) Не было специального слова. И вот оно появилось. Мы без него уже не мыслим свою жизнь. Это значит, что за пределами богоизбранного народа не начиналась бездуховная пустыня. Язычники тоже совершали, как могли, свой внутренний труд, познавали себя и искали Бога. Это опять таки значит, что Господь не дает иногда ответы категорично. Из системы координат «вправо-влево» Он показывает путь наверх и учит нас туда обращать свой взор.

Мы часто взываем к чужой совести и редко бываем услышаны. Иногда даже думаем, а есть ли она -совесть, у тех, кто нас не слышит. Но вот Христос спрашивает далеко не самых совестливых представителей израильского народа, и ответ не замедляет явиться. Видно мы не так спрашиваем, да у самих нас с совестью есть проблемы…

Эти Божественные ответы на бесовское коварство (не будем сомневаться, что диавол шептал эти козни на ухо людям ) подтверждают добровольность Христового страдания. Не поймали бы ни за что, не схватили бы никогда, если бы Сам, Премудрый и Многомилостивый, не отдал им себя в руки. Он и ученикам говорил не готовиться заранее и не переживать, как или что говорить на различных судилищах перед лицом гонителей. «Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить».(Лук. 12, 12)

Все чудеса Христовы тихи и человеколюбивы. Ничего напоказ, ничего для славы человеческой.

А эти кроткие ответы, как лезвие рассекавшие разброшенные сети, быть может, являются чудом из чудес, и, для имеющих глаза, чтобы видеть, лучшим доказательством Божественности Иисуса Христа.

Христос без Креста (22 ноября 2010г.)

Продолжение дискуссии

Как-то так случилось, без усилий с моей стороны, что многие мои статьи вызывают шквал эмоций и бурные обсуждения. Часто это касается тех работ, где прямо или косвенно затрагивается протестантизм. Меньше всего в жизни я люблю спорить. Но раз молчать нельзя, а споры возникают сами, то придётся продолжать тему. К тому же, я хорошо знаю, что самая бурная негативная реакция возникает у тех, кого «зацепило», кто чувствует правду сказанного, но не готов согласиться. Отсюда пафос сопротивления и ломка копий о чужой щит. Кто молча прочёл и молча забыл, тот, скорее всего, долго останется без перемен. А кто возмущён и молчать не может, тот, того и гляди, через годик напишет: «Вы были правы. Спасибо».

В качестве продолжения духовного пиршества я хочу предложить вам изысканное блюдо, которым насладился много лет назад и вкус которого забыть не могу. Это ёмкая фраза, состоящая из немногих слов, описывающая современный протестантизм. Автор слов — протоиерей Фома Хопко, клирик Американской Православной Церкви. Он пишет: «Что такое современный протестантизм?

Это вера в то, что некий Бог (без гнева) спасает некоего человека (без греха) и вводит его в некий рай (без суда) при помощи некоего Христа (без Креста)». Прежде чем читать дальше, перечитайте эту фразу ещё разок-другой и помолчите.

А теперь можем продолжать. Можем постараться «разжевать» смысл этой ёмкой и для многих обидной фразы. Бога не хотят бояться. Его сразу хотят любить. Хотя второе без первого невозможно. «Сначала я боялся Бога. Теперь я люблю Его». Это слова Антония Великого. Это голос Православия. Протестантизм же (современный, подчеркнём) начинает строить дом с крыши.

Самому Богу протестантизм отказывает в гневе, делая вид, что это не Он навёл на мир воды потопа и не Он сжёг Содом и Гоморру. Сказать, что был другой Бог, мстительный Бог Ветхого Завета, означает попасть в гностики, то есть в ересь. Сочетать любовь и наказание трудно. Иногда и Апокалипсис с описанием казней трудно читать. Поэтому будем говорить только о любви, попросту, нальём молоко в миску из-под дёгтя. Будем делать вид, что живём любовью, хотя сердце для любви не очищено. Тут смиренный голос Православия устами святых отцов скажет нам, что жить нужно между страхом и надеждой, что уныние врачуется мыслями о любви Бога, а грех умирает от страха Божия. Но всё это нужно кающемуся. Гордящемуся это неинтересно.

Гордящемуся интереснее иной тезис. Бог без гнева спасает человека без греха.

Православный человек всегда скажет, что грешен. Протестант же может сказать, что он «был грешен». Грех считается побеждённым, коль скоро человек не пьет и не курит. Не ругается матом и не изменяет жене. Всё это вещи очень хорошие, но никак не являющиеся святостью. Святость — это иное. Богословие протестантизма, как ни странно, похоже в этой части на богословие ислама. Ислам считает человека хорошим, для ислама грех человека не испортил. И протестантизм, сдувая пыль с поверхности, считает, что человек уже хорош. Православие глубже, а значит, драматичнее. Истина в том, что человек именно испорчен, глубоко испорчен грехом, и, как говорил Гоголь, «не видно добра в добре». Тщеславие и самохвальство так тесно сплетены со всяким добрым делом, что истинные мудрецы те, кто оплакивает свои добродетели наравне с грехами.

Протестантизм юридичен. Была вина — простили. Был долг — он заплачен. Была пропасть — её засыпали. Остаётся только радоваться. И великое дело, в самом деле, о Воскресшем Господе порадоваться. Но неужели совесть не шепчет, что внутри души грех не побеждён, что голова змея мною не растоптана, что, по Павлу, я «имею начаток Духа», но всё ещё «бедный я человек»? Генеза протестантизма совпадает с генезой капитализма. А капитализм — это выход вовне, опьянение от внешних побед, захват пространства и утрата внутренней целостности. Чистая рубашка, белая улыбка, Библия в портфеле, нет вредных привычек, вот тебе и новый тип святости. И Бог — Любовь, и я без греха.

Верующий на Суд не приходит. Это вам всякий протестант скажет и приведёт главу и стих из Евангелия. Рай приобретает черты неизбежной реальности, некоего Богом проплаченного счёта в швейцарском банке. Без слёз, без взлётов и падений, без болезненного снимания старой кожи, без преображения. Только по факту уверования. А ведь вроде ту же Библию читаем, но как-то по-разному читаем. Мы читаем, что «Царство Божие силою берётся», что «многими скорбями надлежит в него войти», что многие пророчествовавшие и творившие чудеса в оный День услышат: «Отойдите от Меня». А они прочли, что «на суд не приходит» — и всё, можно успокоиться. Но ведь там же дальше написано, что таковой «перешёл от смерти в жизнь». Неужели можно, находясь в здравом уме и правой вере, сказать, что ты уже совершил переход. Что в тебе нет ничего мёртвого, то есть греховного и ветхого, но всё, что в тебе, — это жизнь, то есть Бог! Не говорит такого Православие. Оно тихо говорит нам, что в раю нет не распятых. Оно утешает скорбящих, устрашает беспечных, смиряет разгордившихся. Оно предлагает нам для ободрения и укрепления жизненные примеры великих святых и их святые мощи. Оно говорит нам: вот те, кто стал храмом Бога живого. Те, кто не жалел себя ради Господа. Оно говорит нам: «Отдай кровь и прими Дух». Но это духовная пища для имеющих уши. Но те, кто злоупотребляет словом «любовь» и убеждён в личном безгрешии, уверен также в неминуемом вхождении в рай без всяких судебных процедур.

Ну и последняя, четвёртая часть. Та, что о Христе без Креста. Павел писал коринфянам, что пришёл к ним как бы не зная ничего, «кроме Иисуса Христа, и притом распятого» (1 Кор. 2, 2) И апостольская вера такова, что крестом знаменуются, Кресту поклоняются и крест свой жизненный несут. Причём, до конца и не сбрасывая. А когда крест несут, то тут ни до гордости, ни до наслаждения собственной святостью. Чтобы совершить быстрый прыжок в воображаемое царство благодати, нужно изменить отношение к крестоношению или даже вовсе от Креста отказаться, как это сделали лжесвидетели из «Сторожевой башни». Иисус протестантских брошюр добр и весел, аккуратно подстрижен и расположен к дружеской беседе. Но мы, зная, что могут «проповедовать другого Иисуса, которого апостолы не проповедовали» (см. 2 Кор. 11, 4), чтобы не ошибиться, будем, подобно Фоме, искать на Его теле «раны от гвоздей». Придёт ведь однажды обманщик, который захочет быть вместо Иисуса и захочет всемирной славы, только распинаться не будет.

Теперь ещё раз перечитаем слова отца Фомы Хопко полностью. Они сказаны о современном протестантизме. Классический протестантизм — это англиканство и лютеранство, и они другие. Они серьёзнее и глубже, поскольку их связь с Апостольской Церковью не порвана так решительно и навсегда. Лютеранство, к примеру, родило Баха, а англиканство Льюиса, а это многого стоит. Речь идёт о бесчисленных конфессиях, появившихся в результате того распада, который продолжается и будет продолжаться в протестантизме. Есть протестанты, молящиеся долго и тихо, склоняющиеся перед Крестом, читающие отцов, понимающие сложность борьбы с грехами. Есть протестанты, стремящиеся к тому типу благочестия, которое можно назвать неосознанным Православием. Это — наши люди и завтрашние братья наши. Их много. Я их люблю. Но есть другие. Шумные, гордые, не могущие проповедовать, стоя на одном месте, но скачущие по сцене туда и сюда. Половина их проповедей о десятине и о земном преуспеянии. Мир для них уже во зле не лежит. Мир расстилается перед ними, как арена наслаждений и поле реализации амбиций. Они хорошие шоумены и хитрые бизнесмены, лукавые пиарщики и прирождённые менеджеры по работе с персоналом. Их влияние в мире сравнимо с действием оружия массового поражения. Многие «наши» протестанты на эти слова скажут «аминь».

Я опять повторю то, что говорил уже неоднократно. «Наши» протестанты, «интуитивно православные» протестанты, это люди, с которыми можно и нужно общаться, можно вместе трудиться, можно говорить о Господе. Они ведь протестанты только потому, что никто не потрудился раскрыть перед ними двери в Церковь. Теперь они взрослые, и когда созревают, открывают её сами. В Православной Церкви, в которой их научили видеть золушку и замарашку, они постепенно узнают Принцессу, которую любит Небесный Принц. Эта статья не должна их ранить, поскольку она не о них. Ну а кого ранило, стоит призадуматься.

Купи меч… (22 ноября 2010г.)

Среди слов, сказанных Спасителем незадолго перед страданием, были и такие: «Когда Я посылал вас без мешка и без сумы и без обуви, имели ли вы в чем недостаток?» «Они отвечали: ни в чем. Тогда Он сказал им: но теперь, кто имеет мешок, тот возьми его, а также и суму; а у кого нет, продай одежду свою и купи меч… Они сказали: Господи! Вот, здесь два меча. Он сказал им: довольно» (Лк. 22: 35-36, 38).

Удивляет слово «довольно», сказанное вслед за тем, как апостолы указали на два имеющихся меча. Создается впечатление, что Христос говорил о чем-то ином, а не о холодном оружии. Подобных случаев непонимания в Евангелии достаточно. Например, Христос говорит ученикам беречься закваски фарисейской и саддукейской, а они думают, что Господь говорит о простом хлебе, тогда как они никакой еды с собой не имеют. «Хлеб» и «меч» есть не только обычные хлеб и меч, но также и имена таких родовых, общих понятий, как «пища» и «оружие». Достаточно сказать, что, принося благодарение перед едой, еврею достаточно произнести благодарение только над хлебом. В этом случае вся пища, сколько бы ее ни было на столе, будет благословлена. Хлеб в полном смысле слова — всему голова, не просто один из видов пищи, а пища вообще.

А что же меч?

Христос, очевидно, повелевает апостолам вооружиться, используя это слово. Но они, видимо, не понимают Его слова глубоко и полностью, относя сказанное к обычному оружию. То, что Христос не имеет в виду воинские доспехи, становится понятно по Его реакции: «Довольно», — что похоже на слова: «Хватит об этом». Этими мечами, которых «довольно», Он запретил пользоваться в Гефсимании, что еще более заставляет искать духовный смысл слов об оружии.

Во-первых, все сказанное на тайной вечери, выходит далеко за рамки слов, обращенных только к конкретным участникам прощальной беседы. Христос видит перед Собой будущий ход истории, он знает, что Его ждет, что ждет Его учеников. Он обращается к ним, но знает, что слово Его не затихнет в веках, а будет звучать столетиями в сознании миллионов верующих. Некоторые из слов, прозвучавших на тайной вечери, такие как «Приимите, ядите. Сие есть Тело Мое», звучат на каждой литургии. Покуда совершается Евхаристия, эти слова более чем историчны. Они всеисторичны. На слова о мече можно смотреть под таким же углом зрения.

Меч — это слово Божие. Об этом говорит неоднократно апостол язычников — Павел. «И шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие» (Еф. 6: 17). И еще: «Слово Божие живо и действенно и острее всякого меча обоюдоострого» (Евр. 4: 12).

Если мы согласимся с тем, что Господь смотрел на апостолов и говорил с ними, а видел всех нас и обращался к нам тоже; если мы примем ту мысль, что под мечом понимается слово, то выводы придут сами собой.

Это, собственно, один единственный вывод, который звучит примерно так: не жалея сил и средств, вооружайтесь правильным пониманием Писаний. И это занятие должно занимать нас тем более, чем большее сходство с Гефсиманской ночью мы усматриваем в нашей земной реальности. Ведь эти слова Господь сказал накануне страданий. Не только ночь тогда чернела за окнами, но сам воздух истории потемнел в предчувствии немыслимого злодеяния — убийства Праведника.

Слова «продай одежду свою и купи меч» могут означать то, что приобретение духовных знаний сопряжено с издержками и сложностями. Их не стоит бояться, даже если речь идет о продаже верхней одежды! Вновь высота евангельских требований ужасает и зовет в гору.

Давид в псалмах неоднократно воспевал закон Господень. Слова Бога он называл более сладкими, чем мед, и более драгоценными, чем золото и отборные драгоценные камни. Стремиться к подобной любви предстоит и нам. Если слова Господа для человека не дороги, то вряд ли он сможет снять с себя рубаху ради постижения их смысла. Он именно должен ощущать себя человеком, приобретающим посредством Писаний нечто более дорогое, чем рубины или сапфиры.

Но вернемся к «мечу». Слово Божие сладко и драгоценно, как мед и золото. Но оно же и остро и убийственно для врагов и опасно для тех, кто не умеет им пользоваться. Оно, то есть, характеризуется всем тем, что можно сказать об оружии. Поскольку Христос есть не только Новый Законодатель, но и единственный совершенный Исполнитель Закона, то Он и показывает нам, как пользоваться мечом слова.

Во время искушения в пустыне сатана предложил Иисусу Христу три искушения. В этих трех искушениях заключался весь яд, имеющийся в арсенале соблазнителя. Это были три выпада, три удара отравленной шпагой, при которых любая царапина несла смерть. Христос отразил все три удара и отразил их мечом слова Божия. Искушения хлебом, властью и чудом Господь отразил тремя изречениями из книги Второзакония, тремя точными и к месту произнесенными цитатами.

«Не хлебом единым будет жить человек», «не искушай Господа Бога Твоего» и «Господу Богу Твоему покланяйся и Ему одному служи» — все это точные и, главное, к месту сказанные слова Писаний, в устах Иисусовых ставшие оружием. Невольно вспоминается образ Апокалипсиса, где Иисус восседает на коне белом, «и воинства небесные следовали за Ним на конях белых. Из уст же Его исходит острый меч, чтобы им поражать народы» (Откр. 19: 14-15).

То, что Христос делает с естественной легкостью, для нас может стать возможным лишь после долгих упражнений. Владение оружием есть занятие опасное для самого вооруженного. Если человек не умеет пользоваться оружием, ему лучше не брать его в руки без подготовки. Сказанное касается и слова Божия. Способное язвить врага, оно может искалечить и неумелого пользователя. Поэтому надо, с одной стороны, вооружаться, а с другой — учиться пользоваться острейшим лезвием, «проникающим до разделения души и духа, составов и мозгов» (Евр. 4: 12).

Итак, Сын Божий не творил волю Свою. Он «шел по писанному», исполнял предсказанное о Нем, поступал по воле Отца. Будучи Словом Божиим, Он знал Его не просто из книг, как Человек, но и как Господь, как Творец Писаний. По Своему безгрешному Человечеству Христос жил словом и поэтому пользовался им безошибочно, спасительно, точно и чудотворно. Приближаться насколько возможно к овладению и постижению смысла Писаний Он зовет и нас. Это единственный вид оружия, подсчет единиц которого не заставит Христа сказать: «Довольно».

Полюбить Писание и открыть в нем для себя источник силы и смысла предстоит нам. И эта жажда живой воды должна быть столь сильна, что даже продажа одежды ради достижения цели не должна выглядеть непреодолимым препятствием.

Толстой (22 ноября 2010г.)

Если кратко сказать об этом «тяжеловесе» мировой литературы и заблудившемся гении, то придется произнести нечто вроде: «Анну Каренину» читать надо. Анафему снимать нельзя»

Он гениален, Лев Николаевич, кто ж спорит? Но гений, как лекарство. Его нужно правильно применить. Иначе то, что создано для врачевания, будет убивать и калечить. Быть бы ему до смерти романистом, экспериментировать бы в области социальных идей не дальше Ясной Поляны и не превращаться бы из титана-литератора в пигмея-проповедника, поминалось бы имя его на молитве до скончания века. Так нет. Чужая слава манит. Хочется влезть в область несвойственную. И подтверждаются слова Сковороды о том, что все зло мира рождается людьми, занимающимися не теми делами, для каких они созданы.

Вот Лев Николаевич отказал Христу в Божественности и чудотворстве. Сказал: «Не надо чудес! Не было чудес! Чудеса придумали!» А В. В. Розанов в недоумении спрашивает: «Неужели Толстой не чувствует, что его проза это — чудо?» Я, говорит, сколько ни пытался, ни одной художественной строчки написать не мог. А у этого — музыка. Как не стыдно отвергать чудеса и хулить Источник чудес тому, кто сам получил чудо в подарок и пользуется им как собственными пятью пальцами!

С писателя спрос особый. Как пишет Крылов в басне «Сочинитель и разбойник», в аду спрашивают строже с писателей. Что до злодея, то «он вреден был, пока лишь жил». Что же до сочинителя, то увитая змеями и вооруженная окровавленным бичом Мегера говорит ему так: «Твоих творений яд нисколько не слабеет/ Но, разливаяся, век от веку лютеет» Вообще басня эта настолько важна, сильна и отрезвительна, что ее стоит вывесить в вестибюлях всех журфаков, подобно тому, как вывешивают клятву Гиппократа на первых этажах медицинских ВУЗов. Всем же желающим связать свою жизнь с магией текста, тайной алфавита и клавиатурой компьютера ее вообще наизусть выучить бы недурно. Не удержусь, чтоб не продлить цитату:

Кто, осмеяв, как детские мечты,

Супружество, начальства, власти

Им причитал в вину людские все напасти

И связи общества рвался расторгнуть? — ты.

Не ты ли величал безверье просвещеньем?

Не ты ль в приманчивый, прелестный вид облек

И страсти и порок?

И вон, опоена твоим ученьем,

Там целая страна

Полна

Убийствами и грабежами Раздорами и мятежами И до погибели доведена тобой!

Толстой узнается в несчастном сочинителе, хотя басня написана тогда, когда Лев еще был львенком и в лучшем случае ходил пешком под стол. Но в своей публицистике и философском морализаторстве Толстой действительно все напасти рода людского приписывал наличию властей и начальства. Он «рвался связи общества расторгнуть». Толстой сильнее других долгие годы расшатывал трон, так что когда трон рухнул и «целая страна» наполнилась «убийствами и грабежами, раздорами и мятежами», одним из главных виновных был он.

Что ж, такова сила слова, умноженная печатным станком, закрашенная пафосом личной убежденности всемирно известного писателя. В известной степени Толстой был жертвой. Собственно и басня Крылова бичует тех, кто книгами своими «через годы, через расстоянья» соблазнит Лёвушку. Французы, салонные остряки и чердачные фантазеры, которых только по недоразумению можно было назвать «энциклопедистами». Руссо — один из них. Портрет этого человека в юности Толстой повесил на шею вместо (!) крестика.

Не только с груди Толстого под воздействием идей Руссо исчез Крест. Кресты спиливали, рушили и разбивали на территории целой Франции в годы Революции. Одной из идейных основ революционной вакханалии были работы Руссо. Уверовав в то, что человек по природе добр, а портится только от воздействия на него цивилизации, следовало ожидать дальнейших призывов к возврату в природное лоно с одной стороны и к слому существующего порядка с другой. На то, чтобы додуматься, что и первое , и второе ведет не к счастью, а к одичанию, ума не хватило.

Не хватило ума и у нашего яснополянского гения. Это какое-то проклятие. Вначале кто-то, как Некрасов, мечтает в кабаке о народном счастье. Другой, невинный и беззащитный (разумею Чернышевского), строит теорию о Хрустальном городе будущего. Третий (Толстой), умученный совестью, направляет силу ума в ложное русло. А уже потом, когда первый, второй и третий лежат в могилах, приходят практики, вооруженные их теориями и «пошла, засвистела машина…» Летят головы, воцаряется хаос, приходят к власти негодяи, и у адвокатов покойных гениев нет аргументов защиты, кроме беззубого «они ж зла не хотели»

Думать надо заранее. Не только думать, но и додумывать до конца. Сжигать беспощадно надо иные свои творения, как делал блаженной памяти Николай Васильевич, вместо того, чтобы влюбляться в каждую свою мысль и выбрасывать этих уродцев, этих мысленных выкидышей и недоносков в мир живых людей. Так что анафему снимать нельзя. Мегера у Крылова так и говорит:

А сколько впереди еще родится

От книг твоих на свете зол!

Терпи ж; здесь по делам тебе и казни мера! -

Сказала гневная Мегера

И крышкою захлопнула котел.

Но «Анну Каренину» читать надо. И «Севастопольские рассказы», и «Войну и мир», и «Смерть Ивана Ильича». И еще многое другое, потому что анафематствованный покойник обладал Божественным даром. Этот дар он воплощал и реализовывал в правильном направлении долгие годы. Одни лишь эти могучие, правдивые, масштабные или малые, но красивые и искренние полотна могут лечь на вторую чашу весов в День Суда.

Пушкин это «наше все». Достоевский это наш пророк всемирного масштаба. А Толстой это наша трагедия. Это большое дерево, росшее на вершине горы и долго дарившее тень и защиту многим. Но потом рухнувшее и поломавшее по пути вниз сотни и тысячи маленьких деревьев.

Маленькому человеку Бог нужен, чтобы не отчаяться. Большому человеку Бог нужен, чтобы не осатанеть. Маленький человек кланяется не только Богу. Он привычно кланяется всем, кто выше и значительнее его. Бог для него — Утешитель в мире скорбей. А вот большой человек, человек никому не кланяющийся в мире людей, должен непременно Богу поклониться. Иначе омрачится, как диавол, и заразит многих дыханием своих соблазнительных идей. Ни на ком из наших писателей эта мысль так не очевидна, как на писателе, одетом в косоворотку, отказавшемся от мяса и, вместе с мясом зачем-то отказавшемся от Христа и Его Евангелия.

Иоанн: русский святой Греческой земли (25 ноября 2010г.)

Есть на Руси святой, к имени которого добавлено слово «грек». Это Максим, образованный монах, приехавший на Русь заниматься переводом священных книг. Неласково поступила с ним новая родина. Оклеветали, осудили и, по сути, сгноили в тюрьме. Максим всё перетерпел, смирился и с молитвой на устах покинул скорбную землю. На стене темницы оставил надпись «Благословен смиривший мя».

И есть в Греции святой, к имени которого добавлено слово «русский». Это — Иоанн Русский, исповедник. Греки не были к нему так суровы, как русские к Максиму. Когда Иоанн жил на земле, греки сами стонали под гнётом турок и насущный хлеб смачивали слезами.

Иоанн родился там, где речь украинская ближе всего к себе самой, — на Полтавщине. Как солдат в войске царя Петра Иоанн участвовал в Русско-турецкой войне и оказался в плену. Насколько сладко крещёному человеку в турецкой неволе, представить нетрудно. Худшим народом из всех исповедующих ислам называл турок святитель Николай Сербский. И раньше были, и сейчас есть много благородных, милостивых, великодушных мусульман. Но те, в чьи руки попал Иоанн, были не таковы.

За отказ принять ислам Иоанна жестоко били, сожгли волосы на голове, морили голодом. С готовностью умереть, но от Христа не отказаться, страдалец перетерпел всё. Работать и жить его отправили в конюшню.

На чужой стороне солнце иначе светит. Самый вкусный хлеб жуётся как вата. Но вкусного хлеба у Иоанна не было. Были однообразные, медленно тянущиеся дни, тяжёлый труд и повелительные окрики на непонятном языке. Хорошо, если у человека, попавшего в такую беду, есть вера и молитва. Иначе можно зачахнуть от печали, сойти с ума, сломаться и принять чужую веру. У нашего Иоанна было то, о чём говорит его тёзка, преподобный Иоанн Лествичник. «Сжатая вода поднимается вверх, а скорбящая душа возводит очи к Богу». Конюшню он орошал по ночам слезами и превращал её молитвой в благоуханный храм. Животные полюбили его и с нежностью тянулись к нему бархатными губами, ластились, как когда-то в раю — к Адаму.

Турецкое селение имело греческое название — Прокопион. И храм там был в честь великомученика Георгия. На паперти этого храма Иоанн провёл множество ночей, стоя на коленях, по памяти читая молитвы из всенощной службы. Насколько можно часто принимал пленник в этом храме святое Причастие.

Людям дано распознавать святость. Пусть не всегда, пусть не сразу, пусть не без ошибок, но сердца человеческие смягчаются, ощущая благодать. Если святой одет в шёлк и бархат, святость затмит красоту его одежд. Если святой беден, святость сделает бедность незаметной. Турки почувствовали в своём рабе неземную силу и красоту. Они стали предлагать ему поменять место жительства на обычный дом, удобный и чистый. Иоанн отказался. Кто почувствовал пользу болезни, тот не хочет выздоравливать.

Однажды, когда хозяин, по закону своей веры, отправился в Мекку, в дом собрались гости. Все блюда были вкусны, но вкуснее всего был плов. Кто-то сказал: «Жаль, что хозяин не ест с нами этот чудесный плов». Кто-то с улыбкой ответил: «Скажи этому русскому, пусть отнесёт». Смеясь, позвали из конюшни Иоанна, дали блюдо и велели отнести в Мекку. Взяв блюдо и поклонившись, святой удалился. А вскоре вернулся с пустыми руками и сказал, что повеление исполнено. Веселью гостьей не было предела. «Какой хитрый русский! Ай да святой! Съел плов так быстро».

До чего же пришлось всем удивиться, когда хозяин вернулся из хаджа и с собой принёс блюдо. Когда он увидел его в своём шатре, плов был горяч так, как будто только что приготовлен.

Век земной Иоанна был недолог, и слава не успела его испортить. Не старше сорока лет он покинул землю. Перед смертью причастился. Священник, боясь с Причастием идти в дом мусульман, прислал Святые Тайны внутри яблока. А через три года этому же священнику во сне явился святой и сказал, что тело его Бог сохранил нетленным, и желает Бог тело его открыть и прославить.

Люди всех вер и всех национальностей стали почитать Иоанна. «Святой человек, не лишай нас твоей милости», — молились они ему.

В 20-х годах прошлого столетия малоазийские греки воевали с турками. Эти события вошли в историю под именем Малоазийской катастрофы. Многие греки бежали и, убегая, уносили с собой святыни. Так тело Иоанна попало в Грецию. В 1925 году оно нашло покой в селении Новый Прокопион. Это селение на острове Эвбея знают сегодня все греки.

Тело Иоанна сохранилось чудесно. Глядя на его мощи, трудно поверить, что прошло без малого триста лет со дня его преставления. Когда преклонишь колени у его гроба, сразу захочешь плакать спокойными и радостными слезами. А в небольшой часовне возле храма можно надеть на голову шапочку и на тело — пояс. Эти предметы освящены на мощах святого. Шапочку — чтобы мысли просветлели, а пояс — чтобы плоть от страстей не бесилась.

И в это время ты очень точно понимаешь, что самое необходимое для человека — это светлость ума и победа над страстями.

Запад и русский мир (2 декабря 2010г.)

Отношения России и Запада вполне мифологичны. Для нас Запад это «страна святых чудес», с той поправкой, что «святого» на Западе мы уже не ищем, как во времена Достоевского. С одной стороны, по причине критического уменьшения святости, с другой — по причине потери интереса и вкуса к последней. Но чудеса, пусть и не святые, остались и они манят. Это и ковры-самолеты, и скатерти-самобранки, и хрустальные замки, выросшие за одну ночь. Запад вожделен для остального мира, как некогда Рим для варваров. Даже грабя и опустошая его, перед ним преклонялись.

Россию же по-прежнему боятся. Не понимают и боятся. Презирают и боятся. Восхищаются, но бояться не перестают. У нее по-прежнему нет друзей, кроме армии и флота. Она, как чудовище из сказки, замерла над аленьким цветочком, и юной девушке нужно поцеловать чудовище, чтобы увидеть перед собой не монстра, но принца, того, краше которого в мире нет. Поцелует ли Запад Россию? Не возгнушается ли Россия поцелуем современного Запада? That is the question.

Говорить за Запад дело бесполезное. Им самим решать, что в нас их больше всего интересует. Географические просторы, природные богатства, наша, как говорил Томас Манн, «святая литература» или загадочность души. Люди разные, и для всех немыслимо разнообразных категорий людей в Русском мире найдется нечто привлекательное. Вопрос в том, нам-то как к Западу относиться? На что обращать внимание?

Два ответа нужно сразу отвергнуть как незрелые и ошибочные. Первый — плюнуть и отвернуться. Второй — нырнуть и раствориться. У обоих ответов есть много сторонников. Это те самые «западники» и «славянофилы», сменившие через полтора столетия сюртуки на свитера и извозчиков на городской транспорт. Они толком не выбирали свое. Они действуют в рамках интуиций, и у каждой стороны есть своя аргументация. Но оба подхода — отвернуться и раствориться — совершенно нежизненны. В глобальном мире никто ни от кого не отвернется. И раствориться России нигде не удастся, уж таков у нее внутренний и внешний масштаб. Придется общаться, да не как попало, а осознанно. Отсюда и вопрос: к чему присматриваться, что отвергать, чему учиться?

Можно сказать (конечно, с неизбежными оговорками), что Западный мир это бывший христианский мир, ныне почти до конца уже исчерпавший энергетический заряд, давший этому миру движение. Именно с точки зрения христианства Запад нас и интересует. Сами ошибки Запада неразрывны от христианства. Потому как, что есть колонизаторство, как не жуткое извращение миссионерства? И что есть безвыходный научный труд в тишине лаборатории, как не дальний помок монашеских бдений в тишине кельи? И что есть французский лозунг «Свобода, равенство и братство», как не кража у Евангелия опорных понятий, с наполнением их приземленным социальным смыслом? Но есть ведь не только ошибки. Есть переводы Библии на все языки мира. Есть первые госпитали и лазареты. Есть первые воскресные школы. Есть столько всего, в том числе и явлений ставших неотъемлемыми и повседневными, что бежать некуда. Приходится поправить на носу очки, тяжко вздохнуть перед нелегкой работой и начать со всем этим разбираться.

Русскому человеку в самый раз воспитать в себе голод к учебе. И поскольку организм у русского человека все еще здоров, здоров остаточным состоянием прежде богатырского здоровья, то и аппетит к знаниям может быть раблезианским. В девятнадцатом веке у нас был Ренессанс. Вернее, приставку ре- можно смело отнимать, поскольку это было не Воз-рождение, самое настоящее Рождение. Рождение новой, глубокой и огромной культуры европейского типа со своим особенным колоритом и жаждой к всеохватности. Русские художники, покопировав сколько нужно немцев и англичан, вдруг стали писать по-своему, живо и узнаваемо. В музыке, после каких-нибудь ста пятидесяти — двухсот лет появились мировые имена под стать западным мастерам, хотя на Западе музыка развивалась раза в три дольше как минимум. В литературе и поэзии, в прикладных и теоретических науках, в балете и театре произошло то же самое. Русский человек оказался отзывчив на все искреннее и серьезное, что произвел на свет западный гений. В своих собственных трудах он быстро преодолел эпигонство и копирование и смог заговорить собственным голосом. Русская душа оказалась способна на то, что потом в знаменитой Пушкинской речи Достоевский назовет «всемирной отзывчивостью». Потом все сломала Революция. Теперь, когда в свою очередь сломался ее «вперед летящий паровоз», когда наступило время собирания души, сшивания разодранного и обретения себя самих, не настало ли время опять вслушаться в Западные вопросы, чтобы дать свои русские ответы?

Запад ведь умеет задавать вопросы. В девятнадцатом веке Запад спрашивал о возможности справедливого общества, об отношениях труда и капитала, о происхождении человека. В двадцатом он спрашивал, есть ли жизнь за пределами Земли, может ли наука подарить бессмертие, какая общественная система более живуча? С некоторого времени, правда, он уже не ждет ответов и не верит в их возможность. Есть большой интерес к сексу и не менее большой страх перед метафизикой. Есть чувство бессмыслицы, есть страх потерять комфорт плюс многими ощутима та «Тошнота», которую написал Сартр и которую не многие читали. Прошли времена мощных социальных преобразований, и времена веры в торжество науки и разума тоже прошли. Настали скучные времена апатии, когда мозг изнасилован рекламой, тело не высыпается за ночь и жить, кажется, не за чем. Запад устал. Это не видно только слепому. Вместе с ним его усталость впитали все, кто Западу покорился, доверился и решился вслед за ним идти по жизни, по готовому следу. Он сомневается нынче во всех ценностях разом и всерьез создает культуру смерти с многоразличными способами легализованных убийств и самоубийств. Вопрос Запада теперь звучит так: «Истинных ценностей нет. Все ценности относительны. Так зачем же мы, собственно, живем? Стоит ли жизнь того, чтобы ее прожить?»

Может быть, наша задача в этих условиях — спасти все доброе, что на Западе осталось, и не идти по проторенному ими пути, но сам Запад позвать на другой путь. У нас уже не раз получалось указывать пути для премудрых и разумных. По части всеобщей грамотности и запрета на детский труд мы, тогда краснозвездные лапотники, были для всего мира примером. В южных штатах США негры еще долго ходили не по тротуару, а по проезжей части, и в автобусы заходили только через задние двери, когда половина Африки присылала к нам своих детей за высшим образованием. Прибедняться не надо. Мы ведь не всегда ученики. Иногда и учителя, да еще и не плохие. Со стен консерваторских и университетских коридоров на нас смотрят портреты наших великих: Мусоргские, Поповы, Менделеевы, Королевы, Рахманиновы, и прочие математики, художники, переводчики, химики… Кто дерзнет сказать, что Западу они неизвестны? И ктооткажет им в «русскости»? У нас (то есть у них) получалось отвечать новаторски на вопрос «как?». Теперь уже от нас востребован новаторский ответ на вопрос «зачем?».

Нам кажется, что это Запад обязан помогать нам, что «заграница нам поможет» экспортом демократических процедур и технологических изобретений. А то, что мы им можем помочь, не много — не мало, сохранением христианской цивилизации и нашей общей генетической памяти, не кажется ли это куда более значимой инвестицией? Пусть они научат нас класть асфальт и бороться с перхотью. Ладно. Сдаемся. У нас это хуже получается. Но мы должны помочь им вспомнить, зачем живет человек, где корни величия европейской культуры и какое у нас общее имя. Что важнее судите сами.

Россия сама такова, что с Запада она виднее. Не западному взгляду, а своему, русскому. Многим нашим, вечно плюющимся на свою действительность, нужно покинуть Россию, чтобы ее полюбить. Под этими словами подпишутся многие; те, кто вопреки всякой рациональности ощутил обволакивающие объятия тоски и смерти вдали от Родины, кто только благодаря этому опыту ощутил свою иррациональную глубину и понял, что родина не там, где лишь тепло и вкусно.

Гоголь писал «Мертвые души» в Риме не случайно. Россия издали становится еще громаднее, но не по территории, а по замыслу и по призванию. Внутри России европейски образованный человек то устает, то раздражается. На расстоянии от России он начинает созерцать и изумляться, тревожиться и вдумываться. Он молиться начинает на церковно-славянском языке вдали от дома, тогда как дома был склонен слушать мессу по латыни. Уж на что западный человек — Тургенев, по словам писателя Генри Джеймса и в Париже, и в Лондоне только и говорил, что о России, о ее проблемах, о ее будущем. В трактире русские мальчики спорят, пожалуй, о бессмертии души и вечной правде. Зато вдали от Родины ни о чем другом, как только о ней и ее историческом предназначении говорить не могут. Нет мира заманчивей для русского, чем мир европейский, в который хочется окунуться, убегая от Родины. И нет ничего красивее Родины, которую «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя», в которую возвращаешься из чужих красот, грозящих удушьем.

Нас помирит вера. Помирит все то, что нисходит сверху и все, что готовит нас для Царства Небесного. Оно, это Царство, для таких, как дети. А дети наши давно в Евросоюзе. Даже задолго до его основания. Шарль Перро — француз, Астрид Линдгрен — шведка, Гофман — немец, Андерсен -датчанин. Но Красная Шапочка, Карлсон, Щелкунчик, Дюймовочка не имеют национальностей, и наши дети на их образах вот уже много поколений воспитываются. Святое и простое свободно пересекает границы и становится всемирным достоянием. Все, что свято, не желает пребывать в частной собственности у одного народа, которому оно обязано своим происхождением. Пусть другие тоже возрадуются и насладятся. Если сказанное верно, то нам предстоит поделиться тем святым, что у нас есть. Что это? Церковь. Православная Церковь, окрепшая и расправившая крылья для полета, лишенная предрассудков и подозрительности, ясноокая, умеющая любить и трудиться. Она должна, содержа оружие правды в правой и левой руке, стать не только известной Западу, но живущей и действующей среди западных людей. Это все уже есть, но лишь частично, лишь чуть-чуть. Нужно больше и лучше. Полнее, сильнее, чище, в большем соответствии с Апостольской свежестью и новизной.

В генах западного человека есть ведь память о чистой вере. Если западный человек много веков прожил, воюя с Церковью или ведя под нее подкопы, так это оттого, что совесть его не могла согласиться назвать истиной многие отступления от нее. Если же, как говорит опыт, человек западный ищет истину во Христе и встречает веру простую и честную, свежую и древнюю одновременно, такой человек ощущает себя пришедшим домой. Если мы сможем принести Православие на Запад, мы не принесем новую веру. Мы принесем веру, которую долгие годы там знали и исповедовали, а потом забыли, потому что заилились источники и пересохли ручейки. Если мы принесем Православие на Запад.

Не гордыню свою принесем. Не знамя победы с надписью «Гляньте на нас, хороших». Принесем веру преподобного Сергия и Серафима, веру новомучеников и исповедников. И другой Серафим, Вырицкий, предсказывал, что на рейдах в наших портах еще будут стоять корабли не с туристами, но с паломниками, которые приедут не на экскурсии и не для шопинга, а помолиться и причаститься. По всему видно, что так оно и будет. Только не сразу. Потому что Западу нужно еще сильнее ощутить пустоту и почувствовать жажду. А нам нужно источники и колодцы очищать с твердым пониманием, что многие придут и пить захотят. Нужно будет научиться видеть в западном человеке никого иного, как жаждущего брата, и для этого нужно уже сегодня распрощаться как с ленью, так и со спесивостью.

Во многих областях наша близость очевидна. Наши ученые решают одни и те же научные задачи. Музыканты играют у них и у нас бессмертные произведения тех же авторов. Спортсмены, режиссеры, писатели знают друг друга, общаются соревнуются, взаимно обогащаются. В культурной жизни очень много общего, понятного, взаимно родного и драгоценного. А раз есть много общего в культуре, значит много общего в культе. Культ первичен. Религия — всегда фундамент. Из Страстной Пятницы, из Пасхальной заутрени, из притч Евангельских корни и у них, и у нас. Но они, повторяю, в силу набранного разгона и по законам исторической инерции, будут от своих корней самоубийственно отдаляться, продолжать, то есть, отдаление. А мы, по причинам внутренней необходимости в самоидентификации и исцеления от недавних ран, будем эти самые корни укреплять, окапывать, наращивать и оберегать. Должны, по крайней мере, заниматься именно этим. И на каком-то этапе созреет конфликт. Они скажут: «Вы слишком классичны, старомодны, патриархальны. Вы не эпатажны. Вы не идете в ногу со временем» В это время нам нужно будет собрать волю в кулак и продолжать свой путь. «Мы с вами», — ответим мы. «Мы с лучшими из вас. С Клоделем, с Метерлинком, с Мориаком» Тут мы приведем им список драгоценных западных имен, многие из которых уже будут изрядно подзабыты у них, но любимы нами. Потом их насмешливый голос повторится еще и еще. Но мы должны будем продолжить путь, и разрыв увеличится. Но потом за нашей спиной раздастся отчаянный голос: «Стойте!»

«Стойте! Мы погибаем. Мы больше так не можем. Спасите нас от нас самих! Верните нам нас самих, потому что у вас сохранилось то, что исчезло у нас. В Церкви, в семье, в литературе, в быту у вас есть то, что мы давно уже высмеяли и выбросили. Мы душу свою высмеяли и выбросили. Верните нам нас самих. Пожалуйста»

Так скажут нам наши западные братья, и мы спасем их ради Христовой любви и по совести. Вот когда мы встретимся и объятия этой будущей встречи будут сильнее, чем объятия на Эльбе.

Это не футурология и не фантазия на тему. Это прогноз одного из вариантов развития всемирных процессов. Для того, чтобы он стал фактом, нам нужно продолжать укрепляться в вере и раскрывать заложенные в нас таланты, а западным братьям — продолжать сходить с ума, в силу набранного разгона, называемого усталостью от веры или всемирной апостасией.

Храм (2 декабря 2010г.)

Писание — Книга историческая. Она начинается рассказом Моисея о сотворении неба и земли, а заканчивается словами Иоанна: «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали» (Откр. 21: 1). Потерянный рай — это сад. Грядущее Царство — это город, «сходящий от Бога с неба» (Откр. 21: 2). Человек потерял сад, но должен заселиться в город, и вся история человека — это история движения от земли к небу, от ветхого к новому.

Велика разница между утраченным блаженством и грядущим Царством. Первое — это невинность, а второе — святость. Первое — это неопытность и, значит, опасность. А второе — закаленность, испытанность и, как плод, безмятежие. Но есть одна общая черта у утраченного рая и грядущего Царства. Там и там нет храма.

Рай не нуждался в храме, поскольку весь мир был храмом. Все звезды были лампадами, все цветы -кадильницами, а человек должен был посреди безгрешной красоты священствовать, приносить Богу хвалы и песни духовные, собирая вокруг себя все живое. Так было в начале истории. И в конце ее храма не будет. Иоанн говорит: «Храма же я не видел в нем (Иерусалиме Небесном. — прот. А. Т.), ибо Господь Бог Вседержитель — храм его и Агнец» (Откр. 21: 22).

Итак, храм Божий, столь привычный и столь необходимый, возник не вместе с человеком и не перенесется с земли на небо, но на земле останется. Но было бы непростительным легкомыслием усомниться в необходимости храма сейчас, в этой продолжающейся земной реальности, на пути к Отчему Дому. Храм не строится для того, чтобы стенами обнять Бога, заключив Его внутри. Это было понятно и при строительстве первого в мире храма Истинному Богу. Соломон тогда сказал: «Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил имени Твоему». Но «да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь», — сказал далее Соломон, перечисляя многие народные нужды, в которых требуется особенная помощь (см.: 3 Цар. 8: 27-53). Бог остается неохватным, и храм не вмещает Его, но «имя Божие пребывает и живет в храме», и «очи Господни открыты на это место день и ночь», и, таким образом, для связи Бога и человека устанавливается особое место, именно для этой связи посвященное. Только для нее одной.

Храм был сердцем религиозной жизни. Его разрушение было катастрофой. И после возвращения из плена храм был первым, что нужно было восстановить. Так продолжалось столетиями.

Слова Спасителя, сказанные самарянке у колодца Иакова, о том, что не в Иерусалиме и не в Самарии нужно поклоняться Отцу, но совершать поклонение в духе и истине, можно воспринимать как ниспровержение храмового благочестия. На самом деле это пророчество о том, что слава Иерусалимского храма, этого единственного святилища в древнем мире, должна перейти на всякое место, где будут поклоняться Богу Живому. А там, где это поклонение будет происходить в «духе и истине», там со временем возникнут новые святилища, новые храмы, многочисленные и столь же славные, как древний Иерусалимский.

Апостолы почитали Иерусалимский храм до тех пор, пока жили на земле и пока сам храм стоял. То, что «Всевышний не в рукотворенных храмах живет» (Деян. 7: 48), нужно было в первую очередь говорить язычникам. Ведь мир весь был густо усеян большими и малыми храмами в честь ложных богов. Сам же Иерусалимский храм продолжал оставаться святыней в глазах и уверовавших, и не уверовавших иудеев. И это несмотря на то, что завеса при страдании Христовом разорвалась сверху донизу, указывая на уходящую благодать. Несмотря на то, что кровь Сына Божия сделала бесполезной прообразовательную кровь животных, проливаемую при жертвоприношениях. Все равно отказаться от храма было невозможно, пока сам Бог руками римлян в очередной раз не разрушил его. А до тех пор «Петр и Иоанн шли вместе в храм в час молитвы девятый» (Деян. 3: 1), и Павел, соблюдая обряды очищения, входил в храм для приношения (см.: Деян. 21: 26).

Храм вскоре был разрушен. Разрушен в тот же день, что и первый храм. Причем у евреев может быть только один храм и только на одном — Богом указанном — месте. И весь закон привязан к храмовым обрядам. Без жертв и богослужений закон в принципе неисполним. Происходит нечто таинственное. А именно: Бог дает одному народу закон и привязывает исполнение этого закона к единственно возможному храму в указанном месте. Затем Господь позволяет разрушить этот храм и увести народ в плен, чтобы там они научились помнить Бога, каяться и молиться без законных обрядов. Исполнив тяжелую епитимью, народ возвращается, отстраивает храм, строя вместе с ним теперь уже и множество синагог, этих заменителей храма в земле изгнания. Затем и второй храм разрушается. Теперь уже не на 70 лет, а до самых финальных актов человеческой истории.

Народ рассеян, храм разрушен, закон неисполним, другой храм в другом месте строить запрещено. Что это, как не Божие указание на то, что времена закона прошли, наступило время всем народам войти в семью Божию, покаявшись и уверовав в Евангелие. Та слава, которая была в древности только у евреев, переходит независтно теперь ко всем уверовавшим от всего сердца в Бога и Сына Его Иисуса Христа. К иным племенам переходит духовная зрячесть, нравственная чистота, пророческое вдохновение, молитвенный подвиг, сокровища духовных книг. Слава древнего единственного храма переходит тоже к тысячам новых святилищ, в которых воспевается распятый и воскресший Мессия.

Прежде бывший сердцем избранного народа единственный храм теперь, после разрушения последнего, дробится и тысячекратно умножается, становясь сердцем каждого христианского села и каждого христианского города. В этих храмах проповедуется новое учение, согласно которому сам человек должен быть храмом. «Разве не знаете, что вы храм Божий, и Дух Божий живет в вас? Если кто разорит храм Божий, того покарает Бог: ибо храм Божий свят; а этот храм — вы» (1 Кор. 3: 1617). Откуда эта новизна? Откуда этот неожиданный взгляд на человека, который должен стать богоносцем и живым храмом? Ведь небеса, как прежде, бессильны вместить Бога, и храм не претендует на это. Откуда у человека возникла претензия на то, что недоступно космосу и рукотворным святилищам?

Христос дал это новое учение. Во время земной жизни, ведя Себя со властью в Доме Отца, он сказал: «Разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его» (Ин. 2: 19). Иудеи не могли понять Его, и в этих словах им слышалась насмешка или дерзкий вызов. «А Он говорил о храме тела Своего» (Ин. 2: 21).

Истинный храм — это тело Христово, разрушенное страданиями и распятием, восставшее из мертвых в третий день. Христос не просто обрадовал учеников Своим воскресением. Он дал им есть и пить Свои тело и кровь, говоря: «Ядущий Меня жить будет Мною» (Ин. 6: 57). Вот откуда это новое учение. Христос воскрес, и тело Его есть восстановленный истинный храм. Христос дает верующим причаститься Себя в Евхаристии, и причастники в свою очередь тоже становятся храмами. А те каменные и деревянные, богато украшенные и смиренные храмы, которые во множестве воздвигли христиане, главным образом служат для принесения Евхаристии — для таинства тела и крови.

Наши храмы — это не синагоги, то есть не места собраний, в которых читается закон, поются псалмы и произносятся проповеди. Наши храмы — это, в первую очередь, места для единения с Христом через причастие. И в этом качестве они будут необходимы до второго пришествия, поскольку сама литургия будет совершаться, «доколе Он придет» (1 Кор. 11: 26).

Там, где нет евхаристического понимания природы Церкви, там, где месту собраний усваивается тот же смысл, что и синагоге: петь, читать и проповедовать, — там подбираются цитаты для отказа от храма. Там спешат изобразить дело так, будто Царство уже наступило, смерти нет, все слезы вытерты, и ворота в наши города сделаны из цельных жемчужин. Но это лживая поспешность, плод намеренной экзальтации. На самом деле странствие продолжается, и цель еще не достигнута. Мы все еще спасены в надежде и «ходим верою, а не видением» (2 Кор. 5: 7).

В тех культурах, где места христианского поклонения строятся так, как концертные залы, «собака зарыта» не в эстетических предпочтениях и не в архитектурном вкусе. Это видимые проявления евхаристического кризиса и отступления от благодати в область религиозных фантазий. И легализация телесного растления, то есть толерантное отношение к разорению храма Божия -тела человеческого (см.: 1 Кор. 3: 17), возникло там, где храмы приняли вид концертных залов.

Напротив, трогательно узнавать, что нашим православным общинам в западных странах часто для богослужений великодушно предлагают опустевшие католические святилища. Это не концертные залы. Это именно древние и новые храмы, построенные ради совершения таинств. В некоторых из них прихожан немного, а в некоторых совсем нет. И вот они с любовью предоставляются для совершения Евхаристии людям, чьи деды разрушили храмы у себя на родине и кто теперь приехал зарабатывать копейку в «прекрасное далеко». Эти нищие эмигранты, оказывается, тоже могут обогатить кое-чем страны своего временного пребывания. Они могут внести дух древней апостольской веры и евхаристическую воскресную радость под своды опустевших и оттого грустных храмов. Удивительно! Эти храмы потеряли прихожан не от гонений, но от теплохладности и от ядовитого духа мирских соблазнов. Кто мог подумать, что из страны недавнего воинствующего атеизма сюда приедут люди, чтобы по воскресеньям зажигать лампадки?

Странствие продолжается. Народ по-прежнему питается манной. И именно ради пропитания, ради небесного хлеба, нам нужны храмы, реставрированные старые и новопостроенные. В них, благодаря причащению, покаянию и молитве, люди должны сами превращаться в живые храмы, по словам Павла. Или, как вторит ему Петр, в живые камни, «священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу Иисусом Христом» (1 Пет. 2: 5).

Индустрия спасения от тоски (14 декабря 2010г.)

«Мы научим вас жить и продиктуем рецепты!» Красота и здоровье, богатство и деловой успех, веселье, комфорт, путешествия. Разве не это вам нужно?! Разве не в этом цель?!

Спасибо вам, энергичные зазывалы на праздник жизни, зазывалы, прячущие печаль в морщинах и уголках рта. Уставшему вьючному животному вы щедро подкладываете в кормушку свое безвкусное месиво. Других товаров у вас нет.

Я хочу найти имена для того, что вижу. Быть человеком означает уметь давать имена.

Индустрия спасения от тоски — вот что такое наша с вами современная цивилизация. Как можно успешно бороться с наркоманией, если вся цивилизация сама по себе есть наркотик? Она взвинчивает нервы, зовет развлекаться, запрещает сидеть на месте. Стоит замереть, и тоска без стука входит в любую дверь, заставляет из угла в угол ходить по комнате, задавать самому себе тяжелые вопросы.

А мы не будем бояться тоски и рожденных ею вопросов. Мы благословим тоску и с нею обнимемся. Пусть она сдавит нам грудь, потому что она сильнее. Пусть она заставит нас помолиться. В армии некогда тосковать. Там чуть что — «упал — отжался». На гражданке тоже не надо киснуть. Здесь чуть что — «упал — поклонился Богу — поднялся». Это ли не красота?!

Вот Непорочная Дева смотрит с иконы в самое сердце и видит его до дна.

Радуйся, Адамово воззвание. Радуйся, слез Евиных избавление. Радуйся, из Нея же родися будущей жизни наслаждение!

Зашептали уста, зашевелилась мысль, быстрее забилось благодарное сердце. Будущее и прошлое, словно края свернувшегося свитка, соприкоснулись.

Был на нашей печальной земле Сладчайший Иисус. Не только в Палестине был. Смелость беру на себя мечтать и фантазировать. А что, если за те 40 дней, что прошли от Воскресения до Вознесения, Господь Иисус Христос весь мир обошел, все места посетил. В особенности те, о которых Он заранее знал, что там Его имя прославится. В Радонежских лесах был, Саровские пустыни обошел, греческие острова благословил, жаркий воздух Египта освятил Своим дыханием. Смотрел прозорливым и чудным взглядом туда, где еще не было человеческих селений, туда, где скоро должна была закипеть жизнь святая. И там, где жизнь уже была, тяжелая, несносная, запутанная, тоже смотрел вокруг. Странником и пришельцем обходил села, из которых со временем выйдут Антонии и Пахомии.

Разве трудно Ему было бы это сделать? Ведь Он входил к апостолам через закрытые двери, появлялся внезапно, уходил, не предупреждая. Быстродвижен, легок, всесилен, благоуханен. Все 40 дней ученики провели, как воины на страже, в непрестанном радостном ожидании. Придет, утешит, укрепит, откроет тайны и вновь оставит их одних. Пусть поют, молятся, исполняются Духа. А Сам куда? Никто не знает. Но я мечтаю и дерзаю фантазировать. И радостно мне думать, что мог Он, воскресший, все горькие источники этой бедной Земли превращать в те дни в источники сладкие, как когда-то во время сорокалетнего странствования.

Вот я тоскую. Тоскую часто и тяжело, а Он смотрит на меня. Рядом стоит и смотрит.

— Любишь ли Меня?

— Господи, Ты все знаешь. Ты знаешь, что я люблю Тебя!

— Паси овец Моих!

— Когда увижу Тебя? Грустно мне, даже до смерти грустно смотреть на витрины, рекламы и лица попутчиков в метро. Долго ли еще буду странствовать? Что еще пережить придется? Ты слышишь меня? Ты меня не забудешь, не бросишь? Ведь Ты же меня создал.

Молчит.

А в сердце ответы сами рождаются, закипают, набегают один за другим, словно волны на берег. «Скоро увидишь. Скоро. Все сны заканчиваются. И эта странная жизнь, эта каша, сваренная из сладостей и тревог, как сон, пройдет. Увидишь Его. Даже не сомневайся. А пока голос Его слушай. Всякий раз, когда Евангелие читают, замри и слушай. Это Он говорит! На образ Его смотри, как на живого и здесь стоящего. К чаше иди. Хватайся за ризы, как кровоточивая. Умывай Его ноги слезами, как кающаяся распутница. Только иди, не стой. Даже когда на месте сидишь, умом к Нему иди».

Люди ходят вокруг, а умом многие завязли и сидят на месте. Ум человеческий так легко увязает и так безнадежно. Надо всем рассказать, что Он вернется. Что тот день, в который многие так слабо верят, обязательно наступит. Надо ходить на кладбища, туда, где воскреснут мертвые. Надо ходить туда, где сладко и тихо, где колокол звонит, где перед образом — лампадка.

Воздух покраснеет в тот час. Среди белого дня вдруг засияют звезды. И засияют тревожно, заморгают, как глаза, готовые заплакать. Монахи во всех обителях почувствуют, что дождались. «Наконец-то», — скажут и усилят последнюю молитву. Спящие пробудятся, словно от приснившегося кошмара, и вдруг застыдятся своей наготы и неготовности. Женская красота покажется отвратительной. В клубах и ресторанах внезапно увянет веселье, и всем вдруг захочется выбежать на воздух. А воздух вдруг станет плотным, густым, так что захочешь бежать и не сможешь. То, что слушал, как сказку, станет реальностью, грозной и неизбежной. И никто не оправдается тем, что не слышал, не знал, не отнесся серьезно.

«Горы, падите на нас! Холмы, покройте нас! Куда нам бежать от Сидящего на Престоле?!»

Земля, уставшая поедать мертвецов, пресыщенная костями и мертвой плотью, зашевелится, задрожит, начнет открывать уста. По-прежнему спит Везувий, но весь мир превратился в Помпеи. И нет уже ни у кого сомнений, что это — Последний День.

Я вижу это. Пью воду и вижу. Ем хлеб и вижу. Стою с утра перед зеркалом, а вижу не себя в отражении, а то, что будет.

Так что же ты тоскуешь, душа моя, словно ты ребенок, которого не забрали из садика? Что ты мечешься, как животное в клетке? Радуйся. Ободрись. Если любишь Судью, то на суд ведь идти не страшно. Знание будущего подарил тебе Вездесущий. Память о прошлом у тебя от Него же. Так что же ты мучишь себя беспричинной дрожью, как одна из неразумных?

Да я и не тоскую уже. Была тоска, но ушла. Испарилась, как дождь на горячем асфальте. Высохла, как детские слезы. Я вспомнил о Нем, и тоска ушла, словно ее и не было. Ведь я люблю Его, и Он меня не забудет.

Торопиться не надо (16 декабря 2010г.)

Давайте поговорим о чем-то святом, только по-быстрому. То есть, о чем-то возвышенном, но на бегу. Кратко. Например, столкнувшись лбами в переходе метро. «А, жив, курилка? Ну, как там? Говори, пока поезд не подъехал»

Длинные разговоры нам — против шерсти. Устали от слов. Нет, мы способны на раздумье. Не сомневайтесь. Просто сейчас не досуг. А может, телевизор нас портит. Стоит зазвучать серьезным ноткам, как тут же: «У нас осталось очень мало времени. Последний вопрос»

Режиссеры любят зрителя. Страшно боятся, что он перед ящиком уснет. «Меняйте план! Давайте новостную нарезку! Не томите зрителя»

Убили, взорвали, подписали. Рухнуло, выпало, договорились. Подорожало, лопнуло, ожидается. Иллюзия информированности.

«А у тебя что? Ну, брат. Это же метафизика. Скука. Пипл не хавает. Говори, конечно, но не утомляй. Чехова помнишь? Краткость — сестра таланта. Краткость. Не забыл? И если винтовка в начале висит, то в конце стреляет. А еще в человеке все должно быть красиво, в том числе — одежда, то есть и пиджак, и запонки»

«Мы так долго жили вместе, а, кажется, ни разу по душам не поговорили» Ой, как много людей эту фразу произносят в семьях тогда, когда то, что осталось в прошлом уже без сомнения превышает то, что ждет впереди.

«Симочка, я давно хотел вам сказать», — говорил благообразный старичок соседке по коммунальной квартире в старом фильме «Будни и праздники Серафимы Глюкиной» Та покупала соседу кефир, он расплачивался, и всякий раз интеллигентно пытался напроситься на разговор. Но Симочка убегала, извиняясь на ходу. Они так и не поговорили, пока дедушка не умер. Но поскольку то, что он хотел рассказать, было очень важно, он явился соседке после смерти. «Симочка, я давно хотел вам сказать», — сказал он и Симочка наконец его выслушала.

Темп ускоряется. Многих одноклассников уже нет в живых. Жуткий факт. Некоторые из тех, кто с чернильными пятнами на руках сидел рядом с тобой за партой, уже лежат в земле. По ним уже прозвонил колокол. Тот утес, о котором говорил Донн, продолжает крошиться. Камни падают в море и все это нас напрямую касается.

Нужно убрать зеркала. Нужно внести законопроект, разрешающий смотреть в зеркало не чаще, чем раз в пол года. Тогда изменения, происходящие с нами, станут очевидны для нас самих, а не только для окружающих. Ничего, что мы поначалу будем падать в обморок. Ничего, что добавим работы «Скорой». Потом мы поумнеем. Пошлость ежедневного рассматривания своих собственных черт сменится стоическим мужеством. К зеркалу мы будем, в соответствии с законом, подходить, напевая песню, для исполнения которой не нужен ни слух, ни голос. Я имею в виду шедевр Кикабидзе «Мои года — мое богатство»

Почему на Руси так много было юродивых? Тех самых, что ходили нагими, бесчинствовали, обличая грех, скрывали молитву за вонью немытости и слюной, текущей по бороде? Да именно потому, что иначе до народа было не достучаться. Культуры дискуссий нет. К любителям умно поговорить присматриваются с недоверием. «Не еретик ли?» Проповедь звучит редко. Обрядом спасаемся.

Чтобы такой народ всколыхнуть и до совести добраться, нужна всенародная беда. Слезы все смоют, огонь все вычистит. А ежели миром наслаждаемся, тогда нужны юродивые. Других не поймут и не послушают. Юрода тоже поначалу за чуб потаскают, но потом полюбят и будут слушать его краткие слова, как волю Божию.

Давно все это было. Изменилось многое. Юродивых настоящих, Христа ради, мало до крайности. Почти нет. Зато просто сумасшедшими забиты клиники. Многие необследованные ночуют дома.

В самый раз бы нам полюбить неспешный разговор о вещах серьезных. Серьезный разговор имеет свойство доходить до тем крайних и последних. Конец мыслей мирских и честных — смерть-матушка. Край размышлений духовных — Господь Иисус Христос. «Желаний краю, верных утверждение, единый Человеколюбче», — так в одном ирмосе Церковь ко Христу обращается. «Желаний краю» А до края дойти надо. В данном случае, умом, а не ногами.

Самое время, говорю, полюбить беседу о «едином на потребу», о том, что «не отнимется». Но тут суета одолела и всех расслабила.

Слово «философ» стало ругательным. «Тоже мне», — говорят брезгливо, как о таракане, -«философ»

Наспех и без рассуждения ничего хорошего не сделаешь. Когда доктор-нарколог обещала через пару дней привести пьяного Шурика в норму, товарищ Саахов сказал: «Торопиться не надо. Мы должны вернуть обществу полноценного члена, так сказать»

Мне тоже кажется, что торопиться не надо.

Марфа хлопочет об угощениях. Ее труды священны, хотя Господь и не лакомка. Она служит Ему, как может. Но ей кажется, что все должны метаться по дому и суетиться, как она. Любой хлопотун хочет, чтобы весь мир с ним вместе хлопотал. А это не так. Кому-то нужно сесть у Господних ног молча. Нужно слушать и никуда не спешить.

Их так мало, этих людей, которые способны не спешить, сесть и слушать. Во всем Евангелии — пару человек. Никодим приходил ночью. Самарянка у колодца не спеша беседовала, да вот — Мария, Марфина сестра, сидела у ног, впитывала Слово, как земля — воду, и не могла насытиться.

Мало людей порадовало Христа внимательным и неспешным разговором. А ведь телевизоров не было! Суета была, а телевизоров не было.

Делаю вывод, что это мы телевизор испортили, а не он нас. Но он ли, мы ли, суть не меняется. «Мы должны вернуть обществу полноценного члена, так сказать. Торопиться не надо».

Крест, который нельзя бросить (16 декабря 2010г.)

Могут ли слова иметь вес, вкус, запах? Слово «жизнь», как мне кажется, имеет запах и вкус, но не имеет веса. А вот слово «талант» тяжёлое. Может быть, оттого, что одним из его значений является древняя денежная единица. Килограммы драгоценного металла слиты в слово «талант», и ради этого металла люди способны на предательство, воровство и убийство.

Денежные знаки нынче не оттягивают наш карман. В бумажный век и деньги легковесны. А потому не будем отвлекаться на омоним, а будем говорить о таланте как об уникальной способности.

Талант не облегчает жизнь. По мне, он больше крест, чем утешение. Вернее, он — утешение другим, но обладателю он — крест, который нельзя бросить. Крест, с которого снимают.

Мелкая душа мечтает побыть на день царём, на час — халифом. И это для того, чтоб нарядиться в «царское», покрутиться перед зеркалом и «сфоткаться». Ещё — отдать пару взбалмошных, бессмысленных приказов. Конечно, поесть на золоте, попить из серебра. А потом надо быстрее сматываться. Пока не рассекретили и не натолкали в шею. Или пока груз ответственности и реальное бремя власти не стали пригибать к земле.

Иначе думают те, кто родился на царстве. «Не хочу быть царём», — плакал наедине с воспитателем маленький Александр Второй. Жуковский, штудировавший с наследником всемирную историю, языки, литературу, понимал ребёнка. Понимал, но поднимал его ни свет ни заря и продолжал занятия. Положение обязывает. Царствовать — титанический труд.

Точно так же обязывает талант. Он ведь не изобретён. Он дан, и за его использование спросят.

Прожить легче и лучше с ремеслом. С тем, что не рвёт тебя в небо, но помогает устроиться на земле и быть полезным. Ремесленник понятен. Талант — далеко не всегда. Ремесленник согласен со вкусом и требованиями заказчика. Талант неуживчив. С Тарковским, например, было трудно работать. Никто не понимал, что у него в голове, почему одну сцену снимали по сорок дублей. Ради какой-то коряги или сухого дерева ассистент мог провести в поисках неделю. Кстати, Андрей Арсеньевич один из тех, кто не проповедовал «радость от занятия любимым делом». Для него работа была тяжёлой и обязательной. Как будто он, как генерал на фронте, получил из ставки главнокомандующего одному ему известный приказ и молча несёт на себе груз ответственности за его выполнение.

Талант отчасти напоминает святость. Любого человека можно научить неплохо рисовать или рифмовать слова. Но никого не сделаешь вторым Репиным или Мандельштамом.

Всем нужно стремиться к праведности. Но святость выше праведности. Она всегда неожиданна и неподражаема. К тому же, вблизи истинного таланта так же трудно долго находиться, как возле раскалённой печи. Здесь тоже со святостью скрыта схожесть.

Архимандрит Софроний в книге о старце Силуане говорит, что со святыми рядом тяжело. Святой живёт перед лицом Христа, а ты это чувствуешь, но далеко не всегда можешь это понести. К святому хорошо ходить за благословением или исцелением, но, получив просимое, нужно возвращаться. И Николай Сербский пишет, что льющийся к нам и всё оживляющий солнечный свет на самом Солнце представляет собой жуткие взрывы энергии, всплески и вихри огня. Таковы и сердца святых. Они льют нам тепло, но прячут от нас свою боль и борьбу.

Истинный талант в этом отношении сродни святости. Он непонятен, и мы видим только его фасад. Можно замереть в картинной галерее. Можно бежать с работы, как на свидание, к недочитанной книге. Можно, непонятно почему, плакать от звуков флейты или скрипки. Но мы так и не поймём, чего всё это стоило автору. А главное, как это тяжело — под земной шляпой носить небесные мысли.

Без твёрдой нравственной основы талантливый человек похож на воина в ночной сорочке. Ни одного доспеха. Ни один жизненно важный орган не защищён. Оттого они сгорают рано и гибнут пачками. Мистиков, прочно стоящих на земле подобно Баху, мало. Очень мало.

Талант делает обладателя отшельником поневоле. Если он интроверт и меланхолик, тогда всё в порядке. А если нет, то одиночество будет ещё одним звеном на кандалах избранности. Оттого гений бывает так чувствителен к простому человеку. Он, отделённый от обычной жизни, способен по временам смотреть на повседневность глазами Ангела — с жалостью и милостью. Отсюда, от бессонных ночей с пожарами мыслей, пастернаковское:

Мне к людям хочется, в толпу В их утреннее оживленье.

Потому и Моцарт, говорят, любил подолгу играть для простых людей. Даром. Просто так.

Есть, правда, гении, зелёные от злобы, любители противопоставить себя «толпе» и жёлчно рассуждать о «её» низости. Но это — другой куплет и из другой песни. Этих я в гении не записываю.

опять хочу вернуться к повседневной жизни. Кто-то сказал, что «красота — это талант». Согласившись с этой мыслью, не умолчим о том, что красивые люди редко бывают счастливы. Красивой женщине трудно прожить свою жизнь правильно. Слишком многие жадно смотрят на её красоту. Слишком велик соблазн превратить красоту в капитал и пустить в оборот с целью получения прибыли. К тому моменту, когда зеркало просигнализирует о приближении неумолимой старости, совесть вчерашней красавицы нередко похожа на портрет Дориана Грея. В отношении всех остальных талантов эта схема тоже может работать.

Лучше поэтому не лезть ни в чужой огород, ни в чужие сани. Шапка Мономаха действительно тяжела. Середнячок без особых дарований — это Божий любимчик, человек, счастливо избавленный от множества опасностей и искушений. Хорошие отец и мать должны научить детей трудиться, должны закалить их и воспитать на твёрдых нравственных основаниях. И они же должны часто молить Бога о том, чтобы никаких чрезвычайных дарований Господь их детям не давал. Иначе вся жизнь становится под знак вопроса, и счастье детей, а вместе с ними и родителей, становится эфемерным.

Конечно, истинный гений пробьёт себе дорогу. Бороться с ним так же невозможно, как невозможно полёту мысли преградить дорогу шлагбаумом. Но, Боже милостивый, как всё это опасно и неоднозначно. И как глупы те, кто лезет в гении настырно, гением не будучи. О таких можно сказать словами Ионеско: «Один петух притворился собакой. Но ему не повезло — его узнали».

Для «бескрылых», правда, есть одно серьёзное утешение. Узнать гения, почувствовать его талант — это тоже талант. Не только сам Рахманинов, но и ценители Рахманинова гениальны. Между ними есть связь. Вероятно, он без них и невозможен. Как для одного летящего в небе самолёта нужна масса наземных служб, техников, диспетчеров, так и для одного гения нужна особая культурная среда, нужны друзья и братья по крови. Нужны те, кто поймёт с полуслова, поддержит, ободрит. Мало кто говорит и пишет о гениальности такого рода.

Наденем на нос очки с прагматическими линзами. Прищуримся и ещё раз присмотримся к предмету рассуждения. Талант покажется нам бесполезным. Даже вредным. Не зря Платон, проектируя «идеальное государство», предлагал выгнать всех людей искусства. Не зря и Ленин укомплектовал и отправил за границу целый философский пароход. Во всём этом есть неумолимая внутренняя логика. Строительство идеального общества не может примириться с яркой индивидуальностью, какой всегда является талант. Верховенский в «Бесах» очень логично планирует душить Шекспиров и вешать Коперников.

Пока одни дикари привязывают к древку кремнёвый наконечник, а другие сшивают шкуры, какой-то лентяй и мечтатель рисует на стене пещеры быков. Зачем ему это? Не лучше ли поддерживать огонь или идти на охоту? Но вот протекли столетия и тысячелетия, и мы знаем о тех далёких людях, что они умели рисовать. Они, конечно, что-то ели и как-то одевались. Но не это главное. Главное, что делает их людьми в наших глазах, — это чудесно нарисованные животные на стене одной из труднодоступных пещер.

Жизнь совершенно невозможна без некоторых вещей, которые нельзя ни съесть, ни примерить. Например, без молитвы и музыки. Но как рождается в душе то и другое, непостижимо. Как число п, природа гениальности убегает от нас в бесконечность.

Николай Чудотворец (17 декабря 2010г.)

Святость скрыться не может. Она — свеча, поставленная на подсвечник, и город, стоящий на верху горы. В первом случае она освещает пространство вокруг себя. Во втором — видна издалека, с какой бы стороны к ней ни приближаться.

Святость преодолевает расстояния между людьми и эпохами. Разная языковая среда, разный культурный фон не мешают людям спустя столетия безошибочно распознать святость и поклониться ей.

Таков Николай Чудотворец.

Если бы между святыми было место зависти или соревнованию в людском почитании, многие бы смотрели на Николая исподлобья. Еще бы! Таким массовым почитанием на всех континентах не каждый похвалится. Но зависти между святыми, конечно, нет. Среди них царствует молитва и искренняя любовь. А вот у нас, странников и пришельцев, совершающих свой земной путь, есть серьезная тема для размышлений.

Причина массового и многовекового почитания Николая Чудотворца — в его внутреннем богатстве. Причем он так искусно скрыл тайну своей внутренней жизни от внешних глаз, что мы почти ничего не знаем о фактах его биографии. Слава нашла Николая после оставления земли и вхождения в небесный покой, то есть тогда, когда угрозы со стороны гордости и тщеславия (этих неизбежных спутников славы и похвалы) миновали.

Мы почитаем святого Николая и как минимум дважды в год, а нередко и каждую неделю по четвергам совершаем службы и обращаем к нему свои молитвы. В предновогоднее время к этому почитанию подмешивается изрядная доля клоунады, раздражающая тех, кто действительно любит святого. Стоит поднять вопрос о таких формах и способах почитания Николая, которые бы действительно прославили угодника Божия и принесли нам реальную пользу.

«Подражайте мне, как я — Христу», — сказал в одном из своих посланий апостол Павел. Это не просто частный призыв, обращенный к конкретной аудитории. Это духовный закон. Согласно этому закону, человек приобретает полезные навыки, учится и растет, подражая тем, кто лучше его, тем, кто ушел дальше и зовет нас за собой. Важно отметить и то, что Павел не говорит «подражайте Христу», но — «подражайте мне, как я — Христу».

Это значит, что высота подражания Господу не осиливается всеми сразу, но вначале необходимо учиться у тех, кто близок к Богу.

Теперь опять переведем мысленный взгляд на Николая Чудотворца. В чем мы можем ему подражать и через подражание максимально почтить этого святого? Например, тайным творением добрых дел. Это не очень приятное занятие для разъеденного тайными недугами человека, желающего похвалы и жаждущего славы. Но это именно то, чем прославился Николай, анонимно помогавший людям, попавшим в беду.

Не секрет, что святые оживляют для нас Евангелие Господа Иисуса Христа, воплощая его в своем поведении. Так, слово Божие говорит нам об «Отце, Который в тайне», «Который видит тайное и воздает явно», и призывает молитву, милостыню и пост совершать не напоказ, но для Господа. Однако привычно частое прочтение этих слов далеко не всегда приводит к их исполнению на деле, и мы продолжаем творить добро, втайне желая признания и похвалы. Нам нужны примеры. Нужны живые люди, которые слово и мысль превратили в дело и которые руководствовались заповедями не от случая к случаю, а постоянно.

Таков Николай. Он хорошо знал сердцем то, что сказал один из отцов Египта, а именно: самое твердое и правильное добро то, которое творят втайне. Николай и из мира хотел уйти, чтобы в монашеском одиночестве, ни на что не отвлекаясь, служить Богу постом и молитвой. Но Бог, знающий человека лучше, чем сам человек знает себя, указал Николаю на иной путь. Этот путь заключался в попечении о пастве и жизни среди волнуемого страстями многолюдства. Так подвижник лишился внешнего уединения и был вынужден искать уединения внутреннего. В этом тоже можно ему подражать.

Мы уже сказали кратко о том, что человек редко понимает красоту и ценность тайного доброделания. Свое и без того мелкое добро он склонен до конца губить и лишать себя будущей награды из-за саморекламы и того «трубления перед собою», которое Христос осуждал в лицемерах. Образ Николая в этом смысле не только льет на нас свой теплый свет, но и учит менять свою жизнь в соответствии с евангельской новизной.

Второй же его урок нам заключается в необходимости оберегать и воспитывать своего внутреннего человека. К монашескому образу жизни склонны очень немногие. Но совершать временное бегство от суеты, находить время для молчания и молитвы обязан каждый, кто не весь вывернут наизнанку и живет только внешним, кто хранит и оберегает свой внутренний мир.

Источник силы для человека — это его один на один предстояние перед Господом. И тот, кто совершил много евангельски великого и полезного, должен лишь одной стороной быть обращенным к миру и людям. Вторая половина его жизни по необходимости должна быть сокрыта в Боге, в общении с Ним.

Открытки, подарки, красные бутафорские носы, мешки за плечами, детский смех, ватные бороды. Праздник Николая — это, конечно, еще и детский праздник. Но и в эту веселую возню с ожиданием сюрпризов было бы хорошо внести евангельскую закваску. Дело в том, что дети в этот (да и не только в этот) праздник ориентированы на получение различных благ: внимания, ласки, подарков. А ведь они сами с некоторого возраста могут быть не только потребителями благ, но и творцами всякого добра.

«Ты любишь Николая Чудотворца? А ты знаешь, где секрет его известности и любви к нему? Секрет в том, что он помнил и исполнял словаПисания: “Блаженнее более давать, нежели принимать”. Ты почтишь Николая Чудотворца, если будешь ему в этом подражать. Помоги родителям по дому. Помоги отстающему товарищу усвоить предмет, который ты знаешь и понимаешь лучше, чем он. Сегодня и всегда поделись на перемене бутербродом с соседом по парте. Думай о других, а не только о себе. Отдавать ведь не значит только передавать из рук в руки деньги или вещи.

Отдавать можно время, силы, знания, заботу, молитву. Этим должны заниматься все, в том числе и дети».

Подобное почитание святого очень востребовано, и оно, к сожалению, пока не является главным и общепринятым способом выразить Николаю свою любовь.

И еще очень важный момент. Николай ныне — житель Небесного Царствия. Разговор о нем -прекрасный способ повести речь о бессмертии души, о духовном мире, о неистребимости добра, сделанного во имя Божие. Если с детьми часто трудно или невозможно говорить о мучениках по причине страшных издевательств, которые они вынесли, то о таком святом, как Николай, можно говорить всегда. Только бы не «зацелофанить» и не «законфетить» образ святого. Только бы не свести все к дедушке с мешком, к детским письмам с просьбами о подарках, в которых видно, что аппетит подрастающего поколения разгорается не на шутку. Им уже не до шоколадок. Детки все чаще просят игровые приставки и новые модели мобильных телефонов. А родители, эти «датели» и «винители», эти частые эгоисты и тайные атеисты, умильно хохочут над письмами и просьбами своих деток.

Хорошо, если святой многого мелкого и ничтожного в наших праздниках, посвященных ему, не заметит. А если заметит и прогневается? Предание ведь сообщает нам о пощечине, которую от руки Николая получил Арий. И это значит, что святой не приставлен к бесконечному разносу подарков или попечению о плавающих по водам. Он ревнует о Истине. Нужно чтить его так, чтобы его ладонь на своей щеке не почувствовать.

Стоит вообще подумать о почитании святых. Чтобы чтить не только службой и застольем. Ведь можно найти и другие законные и благочестивые способы выразить святым свою любовь. В день памяти любого из евангелистов можно организовать в храме чтение соответствующего Евангелия. Да и любого из святых, чьи книги вошли в Библию, можно чтить таким образом. В день памяти Иоанна Милостивого или Филарета Милостивого сам Бог велел подражать святым делами любви. В день памяти Симеона Столпника, конечно, на столп не залезешь, но выключить мобильник, телевизор и компьютер и посидеть часа три в тишине можно попробовать.

Творчество нужно и свежий взгляд. Поскольку и сами святые — это не законники и формалисты, а в высшей степени интересные и глубокие люди.

Итак, зима, предчувствие Рождества, ощущение тайны в морозном воздухе и очередная память святого Николая. Как будем праздновать?

Праздник светлой грусти (30 декабря 2010г.)

Новогодняя полночь всегда наполнена радостным шумом, звоном бокалов, добрыми пожеланиями. Но звучит в праздничном бое часов и нота грусти — о невозможном, об утраченном, о неотвратимом беге времени. Не потому ли с такой надеждой говорят люди о новом счастье, что «старому» всегда чего-то недостаёт?

Недавно прочёл такую сентенцию: «Людям грубым подарена радость. Людям тонким подарена грусть».

Назвать себя человеком тонким не совсем прилично. Это всё равно что рассказывать о своей гениальности. Но грусть мне действительно подарена. Я часто грущу, тихо и без надрыва, грущу, не впадая в уныние. В это время буйная радость кажется мне родной сестрой кощунства. Я наслаждаюсь грустью, и может, это вовсе не грусть, а что-то иное, и лишь бедный язык человеческий лепит свои ярлыки на совершенно разные понятия.

Грустить хорошо в Новый год. Он никакой не новый, потому что всё старое и грязное тщательно перетаскивается из одного года в другой, и качество жизни не меняется автоматически. Но всё равно это трогательное время, когда будущее кажется волшебным, а прошлое оформляется и приобретает законченный вид.

Советская власть проклевала дырку в голове рядового гражданина своими идеологическими праздниками и политинформациями. Потому 8 Марта и Новый год так были близки уставшему от общественной деятельности человеку. Но 8 Марта я всё же не люблю. Мимозы, шампанское и грубая лесть — вот и весь праздник. Куда лучше мороз, запах хвои, мандарины, бессонная ночь и глупое ожидание счастья.

Это ведь немножко похоже на смерть — состояние, когда прошлое уже закончилось, а будущее ещё не началось. Так в фильме «Влюблён по собственному желанию» мужчина и женщина познали друг друга, а за окнами на электрическом табло зажглись четыре нуля. Ноль часов и ноль минут. Лучший образ для начала новой жизни трудно сыскать.

Смерть и жизнь. Умирание старого и зарождение нового. Это и есть Новый год. Философы (например, Хантингтон) считают, что всё многообразие жизни, всё вдумчивое, всё благоговейное, всё неспешное и нежное, что есть в культуре, вырастает из отношения к смерти. Новый год — это праздник, делающий взрослых детьми, заставляющий почти физически ощутить прожитые годы и безгрешно погрустить.

Кто-то скажет, что это праздник не церковный, глупый и бессмысленный. Так оно и есть. Но ведь и человек именно таков. Самый церковный человек ведь не на сто процентов церковен. Он продолжает состоять из слабостей и глупостей, и высшим проявлением последних была бы уверенность в том, что человек уже и умён, и силён. Не умён и не силён, я вас уверяю. Всё ещё взрослый ребёнок, верящий в чудо и ждущий милости, — вот каков человек. И это прекрасно! Так пусть он не натягивает на лицо строгую маску, пусть не выбрасывает из жизни всё невинное и сентиментальное. Пусть в простоте сердца ставит в доме ёлку и дышит несколько дней запахом хвои, пусть молится в полночь и освящает именем Божиим новый виток Земли вокруг Солнца.

Лично я не хочу быть сильным. Я хочу быть слабым, как ребёнок, потому что таковых есть Царство Небесное. И уже не пугает меня то, что Новый год приходится на пост. Мне и без водки и мяса праздник хорош. И неестественность жизни, при которой Новый год опережает Рождество, меня уже не мучит. Я привык к смеси двух календарей. Открою бутылку вина, обниму жену, поцелую детей. Включу телевизор. Быстро устану от глупых шуток. Выключу телевизор. Буду глядеть в окно. Дай Бог, чтобы там медленно опускались с небес на землю снежинки. Гирлянды на ёлке будут мигать, и на душе будет сладко и тихо.

Чего вам ещё от жизни надо? Может, вам войны надо, или голода? Может, вы беженцем стать хотите? Может, давно не болели? Некоторые люди ведь столь грубы и духовно бесчувственны, что совершенно не могут и не умеют наслаждаться простыми радостями, пока серьёзная беда в двери не постучит. А мне контрастов не нужно. Я и без беды буду радоваться. И радость моя будет странной, тихой и смешанной с грустью.

Хотя, может, это и не грусть вообще. Просто бедный человеческий язык клеит бирку с одним и тем же словом на совершенно разные состояния.

Старость, смерть и иллюзии (30 декабря 2010г.)

Кто знает, чего бы не натворил человек, не награди его Всеблагой Господь слабостью. Человек устает, исчерпывается, иссякает, заканчивается. И все это ни в коей мере не противоречит учению о вечности человека. Учение о том, что человек будет жить вечно, нужно различать от мыслей о том, что человек будет «жить всегда».

«Жить всегда», так можно назвать представление о вечной жизни, похожей на ту, что мы проживаем в нынешнем состоянии. В этом случае мы совершаем мысленное усилие и продлеваем до размеров «дурной бесконечности» ту жизнь, которую влачим сейчас. Это истинное проклятие, а вовсе не благословение, как бы странно это не звучало для кого-то.

Жизнь вечная это не та же самая жизнь, что известна нам по земному опыту, лишь умноженная не бесконечность. Это — иная жизнь. А «эта, нынешняя жизнь» к счастью конечна, исчерпаема. И конечным, исчерпаемым в рамках этой жизни является главный герой земной драмы — человек.

Старик может быть жив полноценной осмысленной жизнью. Но для молодежи он почти что мертв. Мертв потому, что не смеется над шутками молодых и не пляшет под их свирели. Отказаться от шуток и плясок для молодых то же самое, что лечь в гроб. Иной способ жизни им пока не доступен. Тот, кто не разделяет их взгляда на жизнь, для них — мертвец. Но, повторяю, разве старик мертв только оттого, что не вскидывает колени под музыку и не хохочет, надрывая связки?

Блажен старик, который не пляшет оттого, что повзрослел для пляски. Горе старику, который рад бы плясать, но радикулит — помеха. Тогда он действительно мертв и в своих глазах, и в глазах молодежи.

Он должен исчерпаться для одних занятий, но должен созреть для других. Если это произошло, то пусть кто-то считает его живым трупом. Найдутся и те, кто посчитает его кладезем мудрости. Думаю, тот же порядок мыслей справедлив для смерти вообще.

Человек исчерпался, иссяк, ослабел для земных дел. Но вместе с этой слабостью должна вызреть в нем внутренняя бодрость для иных дел и иной активности. «Я дерусь молча», — говорил в одном из последних интервью А. Ф. Лосев, имея в виду, возможно, молитву.

Он, старик, не совсем мертв. Скорее полумертв для земли с ее делами, но уже есть в нем нечто и для иной жизни. К биению этого зародыша в сердце он может прислушиваться с той же степенью трепетности, с какой молодая мать слушает робкие движения внутри своего чрева.

Чтобы разобраться в перипетиях свежих политических событий, у него хватает ума. Но не хватает желания этим заниматься. И времени не хватает, поскольку есть дела поважнее. Назовите его «мертвым гражданином», и это будет значить, что одну из мыслей блаженного Августина вы подчеркнете красной линией. «Для града земного человек омертвел. Для Града Небесного он созревает»

Писатель писал, писал и вдруг замолк. Публика, раздразнившая вкус, требует продолжения банкета, а он молчит. Композитор, находясь на вершине признания, вдруг перестает сочинять музыку и морщится, слыша речи о своем таланте. Не встречали ли мы подобных случаев в истории? Еще сколько встречали. Россини, к примеру, на вершине славы вдруг перестал писать, как пот со лба вытер. Дескать, хватит. И прожил еще очень долго без угрызений совести о закопанном таланте. Один американский писатель сказал, что пятьдесят лет ему понадобилось, чтобы понять, что у него нет писательского таланта. К сожалению, добавляет он, я уже был известным писателем.

Значит ли это, что талант иссякал, то есть исчезал, и на место оазиса творческих вдохновений пустыня бесплодия насыпала свои пески? Иногда — да, но иногда и нет. Иногда человек перерастал ту стадию творческой деятельности, которую распознали и полюбили в нем, и выходил на высшую степень, которую ни понять, ни полюбить большинству не удавалось.

Наш Гоголь не стоит ли особняком от всей пишущей братии именно благодаря беспощадности к своим творениям и таинственной молчаливости? Надо думать, что то, о чем он молчал, было значительнее того, о чем он писал. Слова и звуки вообще рождаются из молчания, как и все краски мира появляются из белого цвета при разложении. И кто-то уже счел Гоголя мертвым, раз он перестал писать, а он, быть может, только жить начал. Вернее, перешел на иную ступень жизни. Ведь жизнь это лестница вверх, это лестница Якова. Гоголь и молился в предсмертном бреду к Богоматери словами из акафиста: «Радуйся, Лествице Небесная, Ею же сниде Бог». Не по памяти читал слова, а из глубины души, самой душой при сумеречном сознании молился!

Я думал когда-то, что святые все сплошь и рядом были дерзкими и радостными перед лицом разложенных костров, наточенных топоров и пил. О том, что многие бледнели и слабели вплоть до бессилия взойти на помост казни, как-то не думалось. Сплошные сентенции крутились в голове вроде «помолился, и идолы, упав, сокрушились»; или «внезапно пролившийся дождь потушил костер, и олово вдруг остыло». Это не моя глупость виновата. Это виноват восторженный житийный стиль, позаимствованный у католиков в барокковые времена. Если бы таковы были все страдания, то страдать не только не страшно, а даже хочется. Куда как страшнее проза жизни с лампочкой без абажура, следователем напротив и истязуемым священником, у которого выбиты зубы, сломан нос и расстреляны все родственники. А на столе у следователя — протокол с фантастическими признаниями. И не факт, что доведенный до грани отчаяния священник или епископ его не подпишет, хотя бы ради скорейшего расстрела.

Точно так же и о старости думалось. Вот, мол, жил себе святой человек, не чувствуя тяжести прожитых лет. Жил и только о Господе радовался. Потом безболезненно и непостыдно с молитвой ушел из этого мира в тот. Казалось, ни старость, ни болезни не должны действовать на святого человека. Потом с большим удивлением дочитался до того, что к старости у многих слабела память, оскудевали силы. Потом на место удивления пришло благодарное спокойствие. А разве может быть иначе? Вот и любимый ученик Господа, доживши до глубокой старости, не от лени ведь говорил одну краткую фразу: Дети, любите друг друга. От старости и слабости он повторял ее одну, поскольку, если бы был крепок, то говорил бы так же ярко и богато, как писал в Евангелии.

Иллюзии уходят. Пропади они пропадом, но только постепенно. Сразу от всех иллюзий освободиться нельзя. Или можно, но очень опасно. Так и Господь обещал евреям прогнать всех врагов от Обетованной земли, но не сразу, а постепенно. Почему постепенно? Чтоб не умножились дикие звери на опустошенных землях. Так вот! Избавь слабого человека от всех иллюзий одним махом, он и веру потеряет, поскольку вера его на добрую половину из иллюзий состоит. Звери тогда умножатся. Дикие и умные звери. И пожрут человека.

Человек устал. Народ устал. Человечество устало.

Все это явления закономерные и неизбежные. Вечный марш энтузиастов звучит кощунственно и омерзительно над землей, в которую зарыто столько мертвых тел, многих даже без отпевания. Посему не надо бояться усталости. Ну устал, ну исчерпался, ну выработался. Что такого? В одной шахте породу выработали — другую роют. В одном месторождении запасы нефти истощились -другие скважины бурить пора. Не заливать же пустую скважину слезами от тоски, что нефть в ней кончилась.

Оскудевают таланты, исчерпываются силы, истекают дни. Святые, и те устают. Праведники тоже болеют. И все о смерти думают с содроганием. Шакалу только — радость. Можно громко крикнуть, что Акела промахнулся. А мудрому — наука, чтоб еще мудрей был. Великое унизится, стройное согнется, красивое поблекнет. Сладкоречивый умолкнет и храбрый не пойдет на бой. Рано или поздно, в той или иной мере, всем нам придется с этим повстречаться. Так попробуем поумнеть заранее, чтобы не осквернять в последствии воздух глупыми словами, родившимися в глупом сердце.

Вот человек озирает медленным взглядом дом, в котором он жил. Сейчас он уйдет навсегда, и нужно забрать самое важное. Он не может унести шкаф, кровать, комод. Там, куда он идет, ему не пригодятся ни занавески, ни горшки с цветами. По всему, что лежит на полу и висит на стенах, человек скользит прощальным взглядом. Все, что он может взять, это лишь заплечный мешок с деньгами, хлебом и документами. Вот он крестится, надевает шапку и хлопает дверью. Теперь дом останется только в памяти, да и то ненадолго.

Так будет уходить из этого мира в иной мир всякий человек. Не всякий человек перед дорогой перекрестится, но, что совершенно точно, всякий не возьмет с собой в дорогу ни кухонный шкаф, ни прикроватную тумбочку. Отчужденным взглядом посмотрит человек на многое, что окружало его при жизни. И только документы, деньги и хлеб нужно будет взять человеку. То есть надо будет понести на душе знаки того, что она веровала в Господа, и добрые дела можно будет понести, как свидетельство, и причаститься Небесным Хлебом нужно будет перед дорогой. Вот и все! Хотя сказанного ужасно много.

И тот отчужденный взгляд, которым окидывает уходящий человек свое место закончившейся жизни, непонятен тем, кто под жизнью понимает только «эту» жизнь. А тот, кто уходит, уже не захочет вернуться, даже если бы ему предложили. Здесь он иссяк и исчерпался. Пора начинать жизнь в другом месте и в другом качестве. Все это совершается ежедневно, но продолжает оставаться непостижимым и удивительным.

Человек по имени Иисус (6 января 2011г.)

Господь наш Иисус Христос есть, несомненно, сущий над всеми Бог. Его Божественная природа достаточно проявила Себя в делах, которые никто, кроме Него, не творил: воскрешение мёртвых, изгнание бесов, власть над веществом сотворённого мира. Но ведь и человеком Иисус был реально, а не призрачно.

Каким же был Он человеком?

Иисусу была свойственна та открытость и ранимость, та незащищённость души, которую мы можем замечать (в несравненно меньшей, конечно, степени) в людях более-менее чистых или стремящихся к чистоте. Господь смел без дерзости. Он щедр без бахвальства и сострадателен без сентиментальности. В Нём созерцается та нравственная мера и то «золотое сечение», которого взыскуют все ищущие беспримесной добродетели. Но Он — человек. Не только идеальный Человек, но и «просто» человек. Физически Ему близка и понятна усталость, голод, боль, а также насыщение, радость мышечной активности, сладость отдыха. Психологически ему тоже известно всё, что может быть названо человеческим, кроме греха.

Эта добавка «кроме греха» заставляет нас напрячь ум и переворошить внутренний опыт. Грех так сросся с человеком, что мы, без всякого страха ошибиться, можем сказать, что не знаем, что значит «без греха». Вся человеческая деятельность отравлена грехом, и сто раз прав незабвенный Гоголь, говоривший о себе, что печалится, не видя «добра в добре».

Встреча с безгрешностью возможна только во Христе. Мы лечимся Христом и питаемся Им, как бы утилитарно и грубо это ни звучало. Да так и должно быть. Христом нельзя восхищаться издалека, признавать Его историчность и «вклад в учения о нравственности». Это восхищение издалека или признание заслуг есть подлинная ерунда и шелуха под видом «духовности». Христом именно нужно питаться, ибо Он есть Хлеб, сошедший с Небес. Им нужно лечиться, ибо Он — единственный действенный и лечебный пластырь для язв, покрывающих наши души.

Но я всё же хочу говорить, хотя бы отчасти, о том, что чувствовал Человек Иисус, живя на земле, что тревожило Его, что окружало Его и воздействовало на Его безгрешную душу.

Он был одинок; Его преследовали и оплетали сетями козней; Он был Жертвой задолго до смерти; Ему была известна боль — и всем этим Он очень близок нам и очень нам нужен. Ведь мы окружены густым облаком непонимания, нам страшно, нам больно, мы умрём.

С тех пор, как Он стал учить и проповедовать, Его постоянно хотели убить. Этими словами — «искали убить Его» — пестрит весь евангельский рассказ. «И ещё более искали убить Его»; «и искали схватить Его»; «Тут опять иудеи схватили каменья, чтобы побить Его»; «За что ищете убить Меня?». Эти и подобные выражения передают характер тех незабываемых событий. А характер их заключался в травле Безгрешного и поиске случая, чтобы пролить Его кровь.

Три коротких года, проведённых в путешествиях и проповеди, — и, вместе с тем, три долгих года ожидания смерти. Это были годы не видимой обычному глазу травли, годы погони за Богочеловеком. При звуке Его слов мёртвые воскресают и демоны убегают, но живые люди то и дело хватаются за камни, а книжники спешно удаляются, чтобы совещаться об удобном способе устранения «этого Человека». Не ужас ли это? Чувствуем ли мы этот ужас? Замечаем ли его продолжение в истории, ведь что такое история, как не борьба греха и святости и не попытка погасить пламя праведности до конца?

Он отдаст Себя людям Сам. Собственно, уже отдал, воплотившись. Ведь вочеловечение Сына Божия — это вечное людей с Богом соединение. Но мало людям стать родственниками Богу. Они привыкли издеваться над родственниками, и этого нового Родственника им надо убить.

Он знает это. Даже в Гефсимании Он покажет власть, сказав Это Я и заставив пасть на землю вооружённую толпу. То есть Его взятие под стражу, последующие издевательства и смерть были с Его стороны добровольными. Им бы не бывать, не захоти Он этого. Но для этого Он и пришёл. Здесь опять вспомним, что Он — не просто Всемогущий Бог в человеческом облике, но и настоящий человек, «просто человек». Значит, Он жил три года в обстановке непрестанной опасности, в атмосфере неизбежной тревоги, которую рождает опасность. Был ли Он всегда царственно спокоен, или нервы Его знали напряжение в предчувствии опасности?

Мы, забитые до верха телевизионным мусором, так часто смотрим фильмы, где кого-то хотят убить, и этот кто-то убегает, скрывается, ищет помощи у разных людей. Мы щекочем свои нервы чужим наигранным страхом, сидя в удобных креслах, и наблюдаем за тем, как удастся герою обмануть врагов и остаться в живых. А нам бы стоило думать хоть иногда о том, как томился Господь в ожидании неизбежных страданий, ради которых Он и пришёл в этот мир. Он так и говорил: Крещением должен Я креститься; и как Я томлюсь, пока сие совершится! (Лк. 12, 50).

Среди частых угроз, то убегая от врагов, то догоняя их, жил на земле царь Давид. Даже притворяться безумным приходилось ему, пуская по бороде слюни и ища пристанища у соседних царей. Ничего такого не делает Иисус, называемый сыном Давида. Он не бегает от врагов, а просто пешком обходит города Израиля. Но Его так часто встречают враждебностью и окружают заговорами, что и Его переходы из города в город временами похожи на бегство.

Иоанн Предтеча, родившийся на полгода раньше Иисуса Христа, должен был и умереть несколько раньше. Его смерть в глазах Иисусовых должна была стать знаком приближения и Его смерти. Вот почему Он, услышав (о смерти Иоанна), удалился оттуда на лодке в пустынное место один (Мф. 14, 12). Ему нужно было часто быть одному. И не только потому, что Он думал о грядущем страдании и разговаривал в молитве с Отцом. Эти частые удаления от всех, эти ночи, проведённые в молитве, — это ведь не только подвижничество, но и способ выживания. Иначе, не удаляясь на время от людей, среди людей не выживешь. И закон этот тем строже действует, чем более праведного человека касается. Тем более, когда речь идёт о святых святейшем Слове.

Ему, наверное, было тяжело даже просто жить среди людей, не то что учить их и готовиться к смерти за них. Ведь Он по сути — единственный здоровый Человек, вынужденный жить среди озлобленных и больных грешников. Кровоточивые, бесноватые, парализованные составляют густой фон, на котором так отчётливо вырисовывается фигура обречённого на смерть молодого, безгрешного и совершенного Иисуса.

Он не просто исцеляет людей. Он видит помышления их (Мф. 9, 4)! Непроницаемое для обычного глаза покрывало, под которым шевелится хаос и ужас человеческого сердца, для Иисусовых глаз отброшено. И это тоже источник страданий. Страданий, совершенно не понятных для нас; страданий, которые невыносимы, если ты не любишь тех, чьи тайны тебе открыты.

Итак, Он очень одинок, Человек по имени Иисус. Он уничижил Себя Самого, приняв образ раба, сделавшись подобным человекам (Флп. 2, 7). Он стал во всём, кроме греха, как мы, но пока Он не окончит служения, пока не вернётся туда, откуда пришёл, Он очень одинок на земле. Из Его рук едят; прикасаясь к Его одеждам, исцеляются больные, но Он всё равно одинок среди многолюдства, и это — тоже мучение.

Редкие души, подобно Лазарю, утешают Господа своей простотой и искренностью. Они даже, как Лазарь, могут получить, словно титул, имя друга Иисуса. У них дома, среди любящих и доброжелательных людей Христос находит редкий и драгоценный отдых. Марфа, Мария, Лазарь. Казалось бы, ближе всех к Нему те, кого Он избрал, апостолы. Но они так ужасающе далеки от Его образа мыслей, от понимания Его миссии, что Он однажды вынужден сказать Петру: Отойди от Меня, сатана. Ты думаешь не о том, что Божие, а о том, что человеческое. А ведь это было сразу после знаменитого Петрова исповедания!

Они восходят с Ним в Иерусалим и спорят при этом, кто из них должен быть больший. Он идёт распинаться, а они спорят о славе. Образ мыслей Его и их разделены пропастью, и не об этом ли говорил Исаия? Как небо отстоит от земли, так мысли Мои отстоят от мыслей ваших.

Он вошёл в наше сознание и память как любящий нас. И вот мы готовы вообразить Его улыбающимся и весёлым. Протестантские открытки и буклеты так и представляют Его нам — улыбающимся другом, хорошим знакомым с распростёртыми объятиями. Но это совершенно исторически неверно. Любящий, если речь идёт об Иисусе, — значит распятый. «Любящий» в отношении Христа не означает «весело улыбающийся», но означает «окровавленный и обессиленный, склонивший голову на Кресте». Евангельский рассказ ни разу не говорит о Нём как об улыбающемся. Зато много раз говорит о Его гневе. Он с гневом смотрит на фарисеев, скорбя об окаменении сердец их. Он с гневом запрещает апостолам препятствовать приходу к Нему детей. Ревность о доме Божием рождает в Нём гнев дважды, и Он выгоняет из храма торговцев.

Приводить примеры можно продолжить.

Гнев есть обратная сторона любви, вернее, одна из форм действия любви. Не умеющий любить не умеет и гневаться. Он умеет раздражаться, когда его самолюбие ущемлено, но гневаться он не умет. Он толерантен — безразличен, то есть. Иисус в высшей степени нетолерантен.

Это действительно самый удивительный Человек. И вся история, которую мы называем христианской, в лучшей своей части наполнена усилиями, направленными на подлинное и глубокое познание Его. Он ищет нас, а мы забываем о Нём. Когда нам весело, мы зачастую в Нём не нуждаемся. Но зато когда нам страшно, тягостно, одиноко, мы становимся способными к встрече с Ним. И это потому, что Сам Он не имел на земле где главу приклонить, был преследуем, был не понят, был многократно оболган и оклеветан, жил под угрозой смерти и, наконец, сделал то, ради чего пришёл, — умер за наши грехи и воскрес.

Ты пришел! (12 января 2011г.)

Я Тебе честно скажу, без Тебя очень плохо. Есть хлеб на столе, есть друг, пришедший в гости, есть свежесваренное пиво. Трещит в камине сухое полено, младшая дочка играет на полу и сыновья рисуют акварелью парусные корабли. Идет за окнами снег, и, ёлки зеленые, чего еще может не хватать человеку для счастья?! Но я Тебе честно скажу: без Тебя так грустно!

Ты видел глаза домашнего пса? Сытого, чистого, любимого всеми пса? Конечно, видел. Ты же все видел. Какие это грустные глаза! Очень умные и очень грустные. Такие же глаза у сытого и умного человека, которого все любят, но которые не чувствует рядом Тебя.

Я всегда знал, что Ты есть. Это даже не вера. Это убежденность, это некое знание. Разве может Тебя не быть?! Но мне мало знать, что Ты есть. Я хочу чувствовать себя у Тебя за пазухой, как в теплом овчинном тулупе, хочу слышать Твой голос, вдыхать Твой запах.

Много раз я выходил за окраину города (Ты помнишь) и кричал, и звал, и молился. Я просил Тебя прийти, приблизиться, сделаться ощутимым и близким. Ты молчал. Ты ведь так умеешь молчать, как никто иной.

И я возвращался домой, оглушенный собственным криком, усталый и насыщенный воплями. И вот, когда ничто не предвещало исполнение моих просьб, странные вести, одна за другой, стали тормошить и тревожить мою уснувшую и уставшую душу.

Сначала, в один из обычных зимних дней, мимо наших окон проехали трое всадников непривычного вида. На них были высокие шапки странного фасона. В замерзших пальцах каждый из них держал небольшой сундучок. Заиндевевшие морды их коней говорили о том, что животные привыкли к более теплой погоде. Я открыл окно и один из всадников повернул ко мне свое спрятанное в густую бороду лицо и тихо, но внятно сказал на фарси: «У омад» — «Он пришел».

Они проехали мимо, и снежный ветер долго хлестал меня по лицу, пока я смотрел им вслед. Кто пришел? О ком сказали эти странные люди? Откуда они знают, что я чуть-чуть понимаю фарси?

На каждый день хватает своей заботы. И я не забыл о трех всадниках, чьи следы на снегу быстро замела вьюга. Я просто отодвинул мысль о них на задворки памяти и занялся домашней работой. Так прошло несколько дней. Но снова удивление ворвалось в мой дом, теперь уже высказанное на родном, а не чужом наречии.

Пастухи, старые, добрые пастухи, веселые пересмешники, которые всегда готовы посмеяться над собой, когда мы смеемся над ними, принесли в мой дом новую волну удивления. Мы часто смеемся над их бедностью и смешной одеждой, над их стадами, которые они любят больше чем своих жен.

А они платят нам той же монетой, называя нас домоседами и клопами, спрятавшимися за печкой. Они говорят, что ни на какие деликатесы мира не променяют свой кусок сыра и глоток вина. А некоторые из них даже дерзают предсказывать, что эта пастушеская пища — сухари с сыром и вином — со временем станет украшением стола богатых.

Но в этот раз они были перепуганы. Их обветренные лица выражали детский испуг и искреннее удивление.

— Мы помним, что один из пастухов стал царем Израиля. Мы знаем, что его любил Бог и охраняли Ангелы. Но, честное слово честного пастуха, мы никогда не думали, что Ангелы явятся нам самим!

— Говорите конкретней, что случилось? — при этих словах я налил им по полной чашке грога.

И они рассказали, что пасли стада, как обычно; что Ангелы вдруг запели над ними, и они чуть не умерли от страха; что главная мысль Ангельских слов заключалась в рождении Кого-то, Кто принесет на землю мир и в людские души — стремление к добру.

Мы выпили с ними еще по стакану крепкого и горячего напитка, и я попросил их рассказать поподробнее о том, что они видели и слышали. Но пастухи! О, эти пастухи! Вы когда-нибудь разговаривали с пастухами? Вы пили с ними грог? Размякшие от вина, они быстро забыли тему нашего разговора и стали клевать носами. Те, кто работает на воздухе, быстро засыпают в тепле.

Они уснули, а я вышел из дома. Я знал, где они пасут свои стада, и где могло произойти то, о чем говорили люди с обветренными лицами. Снег, сухой и твердый снег, хрупал под моими ногами, пока я шел к обычному месту выпаса овец. И вдруг свет, необычайный, мягкий и теплый свет согрел мою щеку. Он не ослепил глаза, а именно согрел щеку. Видит Бог, Которому я так много молился раньше, что не пойти на этот свет было выше сил человеческих. Я пошел, и снег подо мною был утоптан, так что было ясно — по этой дороге иду я не первым.

Не помню точно и врать не буду, кто был там, кроме меня. Старики ли это были, или молодежь. Но я прошел сквозь небольшую толпу, никого не заметив и не узнав в лицо. Дверь скрипнула, и глаз мой непроизвольно зажмурился. Не от яркого света, нет. Свет в домике был более чем скуден. Я зажмурился от сияния, окружавшего головку Младенца, мирно сопевшего на руках у Матери. Он выглядел простым, обычным ребенком. Таким, которые плачут от газиков в желудке, жадно ищут сосок и краснеют от долгого плача. Но я ведь не простак, не так ли? Я же понимаю, что никакой вол не будет дышать на младенца ноздрями, если это не особый младенец. И никакие чужестранцы не возьмут на плечи тяжесть долгого пути, если речь идет об обычном ребенке. И никакой пастух, сколько бы он ни выпил вина, не станет придумывать невозможное, приплетая к своим фантазиям Самого Господа Бога. Да и само сияние от Его темечка, оно, не говорит ли лучше всяких слов о том, Кто пришел и Кто родился!?

Я замер в углу комнаты на скрипучем полу. Замер, боясь пошевелиться и заскрипеть половицами. Мои глаза устремились в теплую и мягко сияющую глубину колыбели, а мысли заскакали, как сошедшие с ума.

«Неужели это — Ты? — думал я. — Неужели, Ты пришел? Вот так странно и неожиданно пришел?! Пришел беспомощным и слабым, нежным и беззащитным? Я думал, что изнемог, когда просил Тебя явиться. А теперь Ты явился, и я изнемог еще больше, потому что Ты пришел неожиданно, без всякого величия.

Я стоял и смотрел. А слова сплетались в цепочки и нити, а затем расплетались, оставляя мысль пустой и беспомощной. Я ждал одного, но получил другое. Я встретил то, о чем не мечтал. Самое время прекратить думать. Колени мои сами собой подогнулись, и я опустился на них, склонившись лбом до самого пола. «Ты правильно сделал», — услышал я через минуту над правым ухом. «Не надо размышлять. Надо преклониться».

Я повернул лицо и увидел сияющий взор. Только взор и только на секунду. Видимо это был один из тех Ангелов, что возвестили пастухам рождение Господа от Девы. Как хорошо они говорят! Как кратко и точно говорят Ангелы! Не надо размышлять. Надо преклониться!

Я преклонился. А теперь распрямился и стал на ноги. Младенчик все так же спал. Мать склонялась над Ним, напевая что-то тихо и нежно. Не поворачиваясь к Ним спиной, пятясь, я вышел на улицу, унося в груди такую сладкую и густую смесь ощущений, что тысячи людей могли бы напитаться ею и устать от сладости.

Снег хрупал под ногами. Сухой и твердый снег. Снег опускался на мои ресницы, облеплял усы и бороду, таял на теплой коже шеи. «Он пришел», — думал я и захлебывался слезами. «Он пришел, но не так, как я просил, а по-своему, смиренно и невообразимо. Какой же Он удивительный. Какой же Он.»

Когда я вернулся домой, пастухи только что стали просыпаться. «Ну что, — спросили они, — ты был там?»

Я молчал. Снег на ресницах растаял, но пастухи умели отличить растаявший снег от слез, стоявших в глазах. И слезы благоговения они тоже умели отличить от слез боли или обиды.

«Давайте выпьем!» — сказал один из них. И этот голос был истинным спасеньем от нависшей тишины. Мы долго пили и пели, мы радовались до самого рассвета. Мы боялись произнести лишние слова, что бы не оскорбить грубыми звуками человеческой речи ту Тай-ну, к Которой мы все прикоснулись.

Он таки пришел! Как интересно потечет теперь жизнь человеческая! Как сложно и хитро, как странно и счастливо теперь заживет человек!

Я был весел не в меру. Но изобилие горячего вина и шумная пастушеская компания не мешали мне всякую секунду этого спонтанного праздника твердить про себя: «Ты пришел! Ты пришел! Благодарю Тебя!»

Имя Христа (13 января 2011г.)

В день Рождества мы читаем в храме отрывок из Послания к галатам о том, что, «когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего Единородного, Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных» (Гал. 4: 4-5).

Подчинение закону у младенца в еврейском народе ощутимо происходит уже на восьмой день. Тогда младенца обрезывают. Христос претерпел эту болезненную процедуру. Можно представить себе детский плач и пляску взрослых вокруг кричащего младенца. Можно подсмотреть, как это делают евреи сейчас. В сущностных чертах это одно и то же действие.

Думая же о Христе, мы кланяемся Ему в сей день особо, поскольку в сей день к телу Его прикоснулось железо и Богомладенец впервые пролил кровь.

Но у этого дня есть еще одна глубочайшая особенность. А именно: в день обрезания ребенку нарекали имя.

Сына Божия нельзя было назвать каким угодно именем. Еще в день Благовещения Гавриил сказал Марии: «Ты обрела благодать у Бога; и вот, зачнешь во чреве, и родишь Сына, и наречешь Ему имя: Иисус» (Лк. 1: 30-31).

Так же и сомневающегося Иосифа Ангел утешает и наставляет, говоря: «Родившееся в Ней (Марии) есть от Духа Святаго; родит же Сына, и наречешь Ему имя Иисус» (Мф. 1: 20-21).

Итак.

Чудесная семья, состоящая из Девы-Матери и старца-служителя, не сомневалась ни одного дня по поводу того, как назвать явившегося в мир Спасителя. Не было ни советов, ни споров. Были только восемь дней ожидания, а «по прошествии восьми дней, когда надлежало обрезать Младенца, дали Ему имя Иисус, нареченное Ангелом прежде зачатия Его во чреве» (Лк. 2: 21).

Имя, предназначенное воплотившемуся Сыну, хранилось в тайниках Премудрости Божией, а в день Обрезания пролилось на землю, как дождь на руно. Пока закрыта в сосуде ароматная масть или миро, то не слышно запаха. Стоит же открыть сосуд или тем более пролить миро, как «храмина наполнится масти вони благовонныя». Поэтому и слово тайное из самой тайной книги говорит:

«Имя твое — как разлитое миро» (Песн. 1: 2).

Имя Христа благоуханно, имя Его драгоценно. И «да убоится сердце мое боятися имени Его». Христос «верующим во имя Его дал власть быть чадами Божиими» (Ин. 1: 12). Сама вечная жизнь есть не просто вечное существование, но «Жизнь во имя Его» (Ин. 20: 31).

В имени Спасителя великая сила.

«Во имя Иисуса Христа Назорея встань и ходи», — сказал Петр хромому человеку, сидевшему у храмовых ворот, называемых Красными (см.: Деян. 3: 6). И когда за это чудо, а наипаче за проповедь о Христе воскресшем Петра с Иоанном поставили перед синедрионом, Петр сказал, что «именем Иисуса Христа Назорея, Которого вы распяли, Которого Бог воскресил от мертвых, Им поставлен он (бывший хромой) перед вами здрав». И даже больше сказал Петр, а именно: «Нет ни в ком ином спасения, ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы спастись» (Деян. 4: 10, 12).

Нет другого имени под небом, которым бы надлежало спастись. Как изысканную восточную сладость можно носить в устах эти слова и повторять: «Иисусе, Иисусе, Иисусе, Сыне Божий, помилуй меня». «Коль сладка гортани моему словеса Твоя, паче меда устом моим». И еще: «Что яблоня между лесными деревьями, то возлюбленный мой между юношами. В тени ее люблю я сидеть, и плоды ее сладки для гортани моей» (Песн. 2: 3).

А как много в Писаниях тайн, связанных с именем Спасителя! Как много в этом роскошном замке комнат, в которые мы еще ни разу не входили!

Вот Иоанн говорит, что «закон дан через Моисея; благодать же и истина произошли через Иисуса Христа» (Ин. 1: 17). Образ этих слов дан в истории овладения землей обетованной.

Моисей довел людей до границ земли, но в саму землю не ввел, и сам не вошел. Это потому, что закон никого не доводит до совершенства, и Моисей этот закон символизирует. Кто же вводит народ в землю? Иисус! Человек с именем Иисус довершает дело Моисея. И это пророчество о том, что закон передаст эстафету Евангелию. Да и сам Моисей говорит: «Пророка воздвигнет вам Господь Бог ваш из братьев ваших, как меня; Его слушайте» (Деян. 7: 37).

Того Иисуса, который продолжил историческое дело Моисея, звали Иисус Навин. Мысль, что эти события были живым пророчеством, явствует из того, что Иисуса Навина звали сначала Осия. Чтобы взять на плечи тяжесть Моисеевой миссии, ему нужно было сменить имя с Осии на Иисуса. И Моисей, зная, что делает и зачем, совершает это переименование! Моисей умирает, издалека увидев обещанную землю, а Иисус доводит народ до цели. Но чудеса и знамения на этом не оканчиваются.

Для русского уха быть Осией, а стать Иисусом — это все равно что быть Осипом, а стать Ильей. Слишком уж непохожи по звучанию имена. Но в еврейском языке Осия был Гошуа. Переименовывая его, Моисей называет его Егошуа. Это близкие по звучанию слова. И при помощи какой, думаете, буквы переименовывает? При помощи маленькой йоты! Добавленная к имени Гошуа, йота превращает его в Егошуа, то есть в Иисуса!

Так вот почему сказано, что «ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все» (Мф. 5: 18).

Долго мучили меня эти слова. Поскольку неясно, как могут сохранить свою значимость крючочки и черточки в законе, когда сказано: «Если законом оправдание, то Христос напрасно умер» (Гал. 2: 21). Но теперь ясно, что Ветхий Завет раскрыт в Новом, облит светом, ясен и виден. А Новый Завет скрыт в Ветхом, да так скрыт, что все новозаветные события уже прошли по земле, как тени и пророчества, и имеющий глаза, чтобы видеть, способен это замечать.

В истинную землю покоя, в землю, текущую молоком и медом, в истинное субботство вводит нас Иисус Христос. Христос вошел «в самое небо, чтобы предстать ныне за нас пред лице Божие» (Евр. 9: 24); туда, в самое небо, вслед за Ним войдут и все полюбившие Его.

Нам подарено Его имя и через имя подарена возможность обретать благодать. Мы можем назвать день Обрезания днем Молитвы Иисусовой, и это будет истинный Новый год, если с призыванием имени Христа будет умирать в нас ветхое, будет усиливаться в нас новое.

Вооружимся же именем Иисусовым, братья, ибо воистину «имя Господа — крепкая башня: убегает в нее праведник — и безопасен» (Притч. 18: 11).

Русский вдали от Родины (19 января 2011г.)

Бог нужен всем, но не все одинаково это чувствуют. Бывает, что человеку нужно утратить всякую опору, всякие ориентиры и ощутить себя беспомощным и одиноким, для того чтобы Бог стал первой и главной реальностью, а душа обратилась к Нему, не отвлекаясь ни на что и по сторонам не оглядываясь.

Так бывает не только у обычных людей. Из общего закона не изъяты и такие «любимцы» Господни, как апостолы. Павлу Христос сказал: «Сила Моя в немощи совершается». И сам Павел затем говорил «Когда я немощен, тогда силен». В этих словах скупо, но очевидно проявляет себя закон Господень, согласно которому человеку необходимо терпеть смиряющие неприятные обстоятельства. Иначе он, как необрезанная лоза, будет неспособен к плодоношению.

Что смиряет человека? Список пространен. Это болезни, старость, житейские нужды, злоба человеческая, обжигающая везде: и на работе, и по соседству, и дома. Это беды, случающиеся с теми, кого ты любишь. И это, конечно, разлуки и расставанья. Одной из видов разлук является беженство, изгнанничество, вынужденное прощание с Родиной. Войны, бедность и болезни вкупе с частными и личными причинами не перестают вырывать людей из привычного быта и переносить на большие расстояния в поисках хлеба, счастья, безопасности. Беде этой не видно конца, хотя человечество и стало терпимее, милосерднее, гуманнее. Так, по крайней мере, само человечество о себе думает. Видимо, есть в странничестве какой-то высший смысл, раз нравы смягчаются и комфорт увеличивается, а скитания по миру огромных масс людей не прекращаются.

Странником и беглецом на этой печальной Земле был во дни Своего младенчества Господь Иисус Христос. Злоба Ирода согнала с места Его Мать и старца Иосифа и повела их в Египет.

Долго не имел на земле пристанища Авраам. Ни к чему не привязанный, свободный, как небесные тучи в стихотворении М. Ю. Лермонтова, этот праведник жил Богом и ходил перед Богом, будучи вечным странником.

Странникунужен Бог. Странник не пускает в почву корни и не обрастает мхом, как лежащий на месте камень, но, как звезда, он находится в движении и тоскует по той тишине и покою, какие дарятся Духом Святым.

Вот и наша Родина, спустя уже скоро столетие после революционного 1917 года, не устает выталкивать за свои пределы волну за волной своих детей — эмигрантов первого, второго, третьего, четвертого поколений. Одних выгнали озверевшие строители всемирного счастья, других — голод и разруха, третьих — страх репрессий, четвертых — вынужденный плен. Потом пришла пора диссидентства, а вскоре за ней — развал страны и полное смятение в миллионах голов. Эта последняя волна эмиграции самая горькая. Она без всякой войны и идеологических преследований разрушила множество семей и рассеяла по миру тысячи, десятки тысяч наших людей, поехавших кто куда в поисках счастья, денег, куска хлеба, смысла жизни.

Может ли быть в этом печальном явлении хоть какая-нибудь польза? Может!

Люди, теряя все, становятся способными обрести Бога. А обретя Бога, становятся способными вновь обрести все: смысл жизни, радость, друзей, Родину. Так Иов, потерявший все, был испытан и получил обратно то, что ранее утратил. Так и наш соотечественник, оказавшись под жарким солнцем другого континента или под яркими звездами другого полушария, начинает по-новому или даже впервые любить свою землю, интересоваться ее историей, вникать в ее веру.

Рассеяние — не только русская беда. Костлявая рука истории сеяла по ветру не один народ. Но всякий раз это были разные посевы. По степени человеческого горя они похожи или одинаковы. Но по степени влияния на жизнь мира — различны. Если рассеянный народ хранит в своей душе нечто далеко превосходящее этнографический материал, если в душе народа есть нечто всемирноценное, то его рассеяние несет миру благо посреди самих несчастий.

Если русские чем и богаты, то только Православием. До революции Православие могло казаться культурным придатком народной души, опорой царизма и привычной стихией. После революции вынужденные эмигранты первой волны ощутили в странах изгнания, что они обладают великой силой и огромным богатством. По-разному религиозные «во время оно», эти беженцы стали организовывать приходы везде, куда ни забросила их судьба. А вместе с приходами — газеты, фонды взаимопомощи, пастырские курсы и прочее. Они не спились, не деградировали, не растворились в иноязычном море, владея многими языками. Они сохранили Русь в изгнании и познакомили мир с Православием.

Уже было сказано, что нынешние, последние волны эмиграции самые печальные. Печальны они также и потому, что, покидая Родину, нынешние эмигранты никакой особой культуры и традиции с собой не уносят. Только тоску и боль, смущение и смятение уносят они. Все остальное приходится открывать и приобретать в новой земле и под чужим небом.

Великая тоска (вечный спутник любого мигранта) заставляет наших людей искать Бога. Так получается, что вдали от Родины, среди пальм, а не березок, нынешний искатель счастья находит молитву, Евангелие, икону Богоматери и воскресную службу в одном из бедных и зарождающихся приходов. И эта находка, быть может, и есть то самое, для чего человек покинул Родину. Живи он там, Церковь была бы для него облеплена ярлыками расхожих предрассудков и отгорожена забором привычности. Родную Мать в Церкви легче узнать среди скорбей и вдалеке от привычного быта.

И еще одну пользу усматривает око в положении изгнанника. Изгнанник вольный или невольный учится во всех людях видеть братьев. Дома мы ослеплены национальной гордыней или просто бытовой спесью. Мы дома ограниченны. По крайней мере, так бывает часто. За рубежом мы в людях узнаем людей. Мы пользуемся гостеприимством туземцев, принимаем их любовь и участие в нашей судьбе. Мы видим вблизи их жизнь со своей спецификой и неизбежными тяжестями. Общечеловеческая драма, одетая в местные одежды, бросается нам в глаза. Наша мысль и чувство вырастают до всечеловечности. И если кто-то при нас со временем унизит человека другого цвета кожи, другой культуры, мы восстанем против этой узости и мелкой спеси, потому что мы уже разглядели брата в бывшем чужаке. Это наша беда так нас смирила и научила уму-разуму.

В наши храмы за пределами Родины ходят жители всех стран, среди которых живут наши люди. Это естественная и ненавязчивая форма миссии. Ф. М. Достоевский говорил, что «русский человек без Православия — дрянь». Он имел право на такие слова. Зато с Православием русский человек если и не сразу Серафим Саровский, то хотя бы келейник его. Русский человек в святоотеческом Православии мягок и глубок, задумчив и отзывчив. Его нельзя не полюбить, и веру его не полюбить нельзя. Поэтому приходят и будут больше приходить, если мы будем самими собой, в наши зарубежные храмы гостеприимные туземцы на всех континентах. И мы будем вставлять ради них в службы молитвы и чтения на местных языках. Мы будем проповедовать им, крестить и венчать их, будем причащать их. Мы сможем принести свежее дыхание апостольской веры в новые земли, туда, куда еще сотни лет не добрались бы наши миссионеры. Это уже есть, и это уже чудо!

Поэтому за каждой частной бедой и отдельной историей нам предлагается ныне увидеть Божий Промысл, неусыпно и неустанно действующий в мире. Одна из граней этого Промысла заключается в том, что русский человек, живущий вдали от Родины, призван к тому, чтобы открыть для себя впервые или заново сокровище веры, хранимое святой соборной и апостольской Церковью. Открыв это сокровище, он не удержит его в себе, но, в силу широты и простоты душевной, поделится этим сокровищем со всеми нуждающимися, и это будет похоже на огонь малой свечи, от которой зажгутся миллионы новых лампадок.

Путешествие внутрь себя (24 января 2011г.)

У каждого есть опыт потерь и разлук.

Каждый из нас время от времени спит.

Все мы однажды болезненно попрощались с детством или, если детство ушло незаметно, с юностью.

Каждый человек богат мистическим опытом. Этот опыт у каждого свой, но вместе с тем он — общечеловеческий, поскольку сон, потери и память о детстве присущи всем. Этих бриллиантовых мелочей хватает для того, чтобы по временам сидеть молча, перебирать в уме свои сокровища и желать только одного — чтобы никто не подсел к тебе с разговорами.

Разлука — это вокзал. Конечно, не только вокзал. Да и сам вокзал — это не только разлука, но и спешка, и отрицание ухоженного быта, и одиночество среди многолюдства. Но стоит поискать глазами на вокзале большого города, и найдёшь непременно пару, над которой реет скорбный Ангел и на фоне которой прочие люди — ожившие экспонаты из музея мадам Тюссо. Он не уезжает на войну, а всего лишь на учёбу или в очень короткую и недалёкую командировку. Но зачем вам война, если боль мира и без неё очевидна? Вот Мария Магдалина у Пастернака говорит Господу:

…когда я на глазах у всех С Тобой, как с деревом побег,

Срослась в своей тоске безмерной.

Если есть она и он, и если он уезжает, а она остаётся, то всегда есть безмерная тоска, и разделить их обоих так же больно, как побег и дерево. И муж для жены — это господь после Господа, и он для неё оправдание жизни. Но острый и беспощадный, как нож садовника, и такой же металлический и безучастный голос женщины, объявляющий отправление и прибытие поездов, отделит их и разомкнёт объятия.

Мужчину всегда ждёт впереди что-то помимо семьи, что-то историческое, или псевдо-высокое, или вовсе обманчивое. И он, повинуясь обстоятельствам, ежедневно оставляет её и ныряет в двери вагона. А она остаётся умирать, хотя никто не увидит трупа и не вызовет «скорую». Если бы она была Дидоной, то на вокзале запылал бы погребальный костёр, огонь которого жёг бы слабее, чем огонь разлуки.

Вокзальные стены впитали этот запах незаметных страданий, как свитер или рубаха впитывают в себя запах владельца. И разве нужна ещё какая-нибудь мистика, чтобы ум удивился, а сердце заныло жалостью?

Совсем по-иному обстоят дела на маленьких провинциальных вокзалах. Там холодные и полупустые залы ожидания. Там скудно меню в буфете. Там кресла тверды и неудобны. На этих вокзалах тоже разыгрываются страсти, но эту игру тяжелее представить и ещё тяжелее заметить. Если случится ждать поезда в подобном месте, то лучше всего, обняв дорожную сумку, спать.

Сон. Что это? Где гуляет моя душа, какие ветры ерошат ей волосы, когда тело беспомощно распласталось или, наоборот, скрутилось в позе зародыша? Был бы сон простым явлением из области физиологии, разве Бог являлся бы столь часто великим людям во сне?

Вот Иаков спит, положив камень под голову, и видит Лестницу, достигающую неба.

Вот Иосиф видит множество снов, из-за которых братья решаются его убить. И снова, в земле изгнания, он видит судьбы сокамерников во сне, и эти сны сбываются с точностью. Вот, выйдя из темницы, он спасает Египет от голода, толкуя фараоновы сны о семи тучных и семи скудных годах.

А вот тёзка его, живший много лет спустя и оберегавший Пречистую Деву, принимает многократно вразумление во сне от Ангела. Не бойся принять Марию, жену твою. Встань, возьми Младенца и Матерь Его и беги в Египет.

Только начни перечислять случаи чудесного вразумления во сне, и пальцев не хватит.

Значит ли это, что надо читать сонники, ждать ночных посещений, засыпать с желанием что-то увидеть? Да, конечно, при условии, что ты — неисправимый глупец, и грош цена твоему примитивному любопытству.

Нужно просто ложиться спать, а уж если будешь целомудрен, как Иосиф Прекрасный, или смирен, как Иосиф Обручник, то Владыка неба и земли скажет тебе что-то на ухо, или покажет, чему надлежит быть вскоре. А может, и не покажет. Это Его дело. Он — Господь. Ты же, главное, спи, спи. Без сна нельзя. Без сна можно с ума сойти. А сном можно спасаться от уныния, от душевных перегрузок. Во сне можно летать, можно повидаться с интересным человеком, вернуться в детство и походить по залитым солнцем улицам, на которых обычные дома высоки, словно небоскрёбы.

Воздух свеж и мир огромен в той стране, из которой мы вышли, — в детстве. Все хотели быстрей повзрослеть. Все мальчики именно поэтому пробовали курить и бриться раньше появления первого пушка на щеках. Все девочки именно поэтому надевали мамины туфли и портили помаду, делая нелепый, несвоевременный макияж. Но потом все повзрослели, и мало кто этому сильно обрадовался. Когда детство улетает, когда его уход неумолим, как бегство Амура из объятий Психеи, тогда люди плачут. Они плачут на выпускном вечере и потом при встрече восхода. Или они плачут после. Но всякий раз, плача, они сами не знают, почему из глаз течёт солёная вода, а грудь сжимается до боли.

Разве это не подобие смерти? То есть не подобие ли это некоего перехода из одного качества в другое? Разве можно не плакать девушке, когда расплетают ей косы перед первой брачной ночью?

И жених любим, и сей день желанен, но плачет, бедная, и не может ни слёз своих понять, ни остановиться.

Хорошо тому, кто знает, о чём речь. Плохо тому, кто скакал в постель так смело, как скачут в воду с вышки спортсмены. Причём до всякого брака, без мысли о браке, презирая брак по существу.

Память о прошлом, переход из возраста в возраст, разлуки и встречи возможны только при наличии времени. Время, невидимое, как радиация, пронизывает всё, и дозиметр для его отсчёта виден почти у всех на руках. Водонепроницаемые, кварцевые, противоударные, дорогие и дешёвые часы обхватывают сотни тысяч запястий. Стрелки часов дрожат в торговых залах, электронные цифры мигают в поездах и переходах. Но однажды Ангел, подняв руку, поклянется Богом, что времени больше не будет. Это нельзя представить. Это будет начало нового мира, и само начало будет невообразимым.

Я представляю себе Ангелов, носящих на руках часы, у которых нет стрелок. Часы без стрелок — это такой меткий образ прекратившегося времени и начавшейся вечности. Он есть у Бергмана в «Земляничной поляне».

И я однажды заснул в пономарке. Недолго спал. Проснулся и почувствовал, что воздух другой, пространство другое. Вышел через алтарь на улицу и вдруг с ужасом понял, что времени больше нет. Покаяться нельзя, измениться невозможно. Стрелок на часах нет, и ничего не тикает. А вокруг так пусто, тихо и безвоздушно, что рот сам собою раскрылся в ужасе и закричал без звука. Тут я проснулся, крича. Это был сон, гоголевский многослойный сон, при котором много раз просыпаешься, но оказывается, что продолжаешь спать, потому что просыпаешься внутри сна.

Я во сне чувствовал, что такое «времени нет». Я не из книжек знаю, что человек многомерен и таинственен. Он не может «просто» жить. Всё, что он делает, не «просто». И сам он не прост, но похож на Ихтиандра, который должен был постоянно переходить из воды на воздух и обратно. У него для этого были и лёгкие, и жабры. А у человека кроме костей и кожи есть совесть и память, есть погребальный обряд и надежда на будущее. Он сам для себя загадка и может силой ума и воображения смотреть на себя со стороны то с удивлением, то с ужасом, то со стыдом.

Любая из теорий, умалчивающая о Боге, не в силах объяснить, откуда человек взялся, как должен жить и что с ним будет. Только чудесная весть о загадочном и непостижимом Боге способна положить на весы с вопросами о человеке уравновешивающие ответы. В той стороне, где живёт Таинственный Бог, нужно искать ответы, потому что сам человек чудесен. Небольшое путешествие внутрь себя в любое время даст ему возможность в этом убедиться.

Псалом 50 (24 января 2011г.)

Жил на свете один человек, который больше всего в мире и больше самой жизни своей любил Бога и Его слова. Не так сладок лакомке мед, не так желанны горсти сияющих камней любителю драгоценностей, как сладки и желанны были этому человеку молитвы. Молясь, он пел, ибо любил Бога, а влюбленным свойственно петь. Часто хотелось ему, чтобы весь мир пел вместе с ним, и тогда человек этот звал на молитву всю вселенную. «Молитесь со мной горы и холмы, — восклицал человек, — молитесь птицы, звери, солнечный свет и дождевые капли, раскаты грома и мерцающие звезды!» «Всякое дыхание да хвалит Господа!»

В это время сердце молящегося человека было горячо. Как к котлу, стоящему на огне, не подлетают близко нечистые мухи, так далека от сердца молящегося человека была всякая нечистая и скверная мысль. Но иногда прекращает молитву даже самый горячий молитвенник. Прекратил молитву, стал беспечен однажды и тот, о ком идет наш рассказ. Давид звали его. Он был царь, носящий в груди пророческий огонь.

Этот огонь не горит всегда с одинаковой силой. Однажды вечером, когда пророческий дух не волновал сердце царя, а молитва не согревала его изнутри, Давид «прогуливался на кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину; а та женщина была очень красива» (2 Цар. 11: 2).

Народ говорит, что мужчина любит глазами, а женщина — ушами. В этих словах много правды. Нашу праматерь в раю змей обольстил льстивым шепотом, а царя Давида сверг с высоты святости через око. Давид ввел женщину в свои покои, спал с нею, и она сделалась беременна. А поскольку женщина не была свободна, и муж был у нее, Давид приказал взять этого мужа в самое опасное место шедших тогда боев, чтобы убили его там наверняка. Так углубил царь свое падение и рабство, к цепи блуда добавив цепь убийства.

У евреев не было слова «совесть». Совесть была, а слова не было. Его заменяло выражение «страх Божий» и «память Божия». Если эта память уходила, человек становился бессовестным. Ничто внутри не шептало ему о нравственном законе и об ответственности. Ничто не напоминало, что Бог здесь, и Он все видит. Для уснувшей совести становился необходимым пробуждающий голос извне. Такой голос донесся до царя из уст пророка Нафана. Пророк не обличил царя прямо, но описал ему ситуацию, в которой бессердечный богач, владелец множества овец, повелевает забрать единственную овцу у бедняка, чтобы приготовить угощение для гостя. Эта словесная картина была так отвратительна, что царь разгневался и сказал: «Достоин смерти человек, сделавший это» (2 Цар. 12: 5).

О, горе! Горе нам, людям, потому что даже лучшие из нас замечают мелкие детали чужих грехов и остаются слепы к своим собственным злодействам. Оцеживают комаров люди и проглатывают верблюдов, по слову Иисуса Христа.

Когда гнев царя был излит в словах угрозы, Нафан сказал: «Ты — этот человек». И еще много угроз произнес пророк, которые со временем исполнились в точности. А Давид сказал: «Согрешил я перед Господом».

И хотя Нафан утешил царя словами о прощении, раненное грехами сердце Давида стало слезить так, как слезит засоренное пылью око. Покаянный псалом излился из Давидовой души, псалом, который вот уже много столетий читают все, в ком совесть нечиста.

Мессия в начале Евангелия от Матфея назван «Сыном Давида, Сыном Авраама». Авраам жил раньше Давида, но в этом родословии Давид поставлен первым. Это потому, что именно кающиеся люди, плачущие о грехах, подобно Давиду, приходят в чудный мир веры. Покаяние — главное условие примирения с Богом. Все остальное придет потом и приложится. Пойдем же, пойдем вслед за согрешившим пророком, чтобы в кратких словах и буквах его плача найти себя самих, свою душу и свою надежду!

Если бы суд земной судил царя, то судил бы он его за грех против Урии и его жены. Первого он убил, а вторую обесчестил. Земной суд требовал бы извинения перед вдовой и материальной компенсации. Вместо этого Давид чувствует себя виновным перед Единым Богом. Его забыл царь и поэтому согрешил. «Тебе, Тебе единому согрешил я и лукавое пред очами Твоими сделал», -говорит царь. Мы тоже грешим не почему иному, как потому, что забываем о Боге. Не исполняем краткую по словам и тяжкую по трудам заповедь, данную Аврааму: «Ходи предо Мною и будь непорочным». Кого бы ни обидел человек, что бы ни сделал, всегда он виновен — кроме людей и больше, чем перед людьми, — перед Богом, взвесившим наше дыхание.

Давид пробует оправдаться тем, что рожден он в грехе и зачат в беззаконии. От Адама течет в наших жилах зараза греха. Умножается эта зараза со временем, нет сил остановить ее, и «кто родится чистым от нечистого? Ни один» (Иов 14: 4). Но сердце пророка быстро останавливает течение мыслей самооправдывающихся. Не надо оправдывать себя самого. «Не дай уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел греховных» (Пс. 140: 4).

Далее молитва царя льется, как один поток покаяния и смиренного сознания своей неправды.

«Окропи меня иссопом, и буду чист.»

«Отврати лице Твое от грехов моих.»

«Сердце чистое сотвори во мне, Боже.»

«Не отвергни меня от лица Твоего и Духа Твоего Святаго не отними от меня».

«Возврати мне радость спасения Твоего.»

Все это слишком хорошо нам известно. Все это может стать для нас преступно-привычным, таким, что ни слез, ни вздохов не родит душа, хотя знакомые слова читаются часто.

Заметим хотя бы контраст, который должен сопровождать покаяние. «Радость спасения» просит тот, кто ощутил «печаль и горечь погибели». Духа Святого просит не отнимать тот, кто ощутил великую потерю — утрату благодати. Кости сокрушились, уста слиплись и запеклись, сердце почернело и загрязнилось. Лишь потому, что это ярко переживает и чувствует пророк, он просит: «не отними», «возврати», «исцели», «очисти».

Но далее нас ждут находки удивительные. Ободритесь, грешники! Давид говорит: «Научу беззаконных путям Твоим, и нечестивые к Тебе обратятся».

Что ты говоришь, Давид?! Тебе ли, прелюбодею и заказчику убийства, обращать нечестивых? Есть ли еще кто-нибудь беззаконнее тебя? Кого называешь нечестивым и беззаконным ты, сам нарушивший главные заповеди?!

«Не судите меня, — говорит Давид. — Успокойтесь. Я не дерзнул бы это произнести, если бы Дух Святой не двигал моими устами. Я сказал то, на что никогда бы не дерзнул сам, без содействующей моему покаянию благодати».

Вот он, закон! Если согрешит человек, то пусть кается, а не отчаивается. И если покается, то сможет привести и других к покаянию! Покаявшийся грешник — лучший проповедник. Лучший потому, что не гордится, не унижает беззаконника внутри своей души. Лучший потому, что знает душу грешника и знает адское томление внутри ее. Здесь ветхозаветная история достигает высот грядущего Евангелия. Потому что именно отрекшемуся, но покаявшемуся Петру даны ключи рая. Потому что бывший гонитель — Павел — покаялся и больше всех потрудился в проповеди Христова Евангелия.

Увидишь грешника — удержись судить его до времени. Если обратится он, то приведет ко Христу намного больше душ, чем приведут мнимые праведники, склонные к заносчивости и высокомерию.

И еще в одной яркой черте история Давида предвосхищает Новый Завет. В Законе есть жертвы за грех, жертвы повинности и много других жертв. Но царь не ими хочет оправдаться. Сотни овец и волов он принес бы. Лучший фимиам возжег бы. В лучшие трубы повелел бы трубить самым искусным левитам. Вместо этого Давид ищет оправдания в сокрушении перед Богом, в смирении перед Ним: «Жертвы Ты не желаешь. Жертва Богу — дух сокрушенный; сердца сокрушенного и смиренного Ты не презришь, Боже».

Еще первый каменный Храм не построен, а уже звучит слово о том, что не жертвой, а смирением оправдывается человек. Неужели бесполезен будущий Соломонов труд? Нет, не бесполезен. Храм нужен, и он будет построен. Но жертвы Храма — жертвы прообразовательные. Они лишь — тени и образы. На Христа они указывают, но поверит в Христа не тот, кто усерден к жертвоприношению, а тот, кто носит в себе смиренный помысел и осознает себя грешником, нуждающимся в помиловании.

Псалом этот важен чрезвычайно. Его стихи вошли во святое святых литургии — в Евхаристический канон. Этот псалом читается в домашних молитвах, в чине утрени, в последовании третьего часа, в чине исповеди, в панихиде и всевозможных молебных пениях. Особенно в Великий пост слышны часто в церкви от лица молящихся произносимые слова: «Яко Давид вопию Ти: помилуй мя, Боже, во велицей милости Твоей!» Но главное — им, псалмом покаянным, утешают свою душу и укрепляют ослабевший и унывающий дух все, кто согрешил, кому тошно от содеянного; все, чье сердце измучено тайными недугами.

Покаянием своим Давид ведет нас к вере в Того, Кто пророчески назван Сыном Давидовым — к Господу Христу. Эта спасительная вера не бывает жива и действенна у тех, кто не кается, кто не прислушивается к тому, к чему призвал нас начавший проповедь Господь: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное».

Любовь и ответственность (27 января 2011г.)

Помню, смотрел пару лет назад одно ток-шоу. Их у нас так много, так что название забыть не составит труда. Там обговаривались темы верности, измен, блуда. Были, как водится, психологи, депутаты, артисты. Был там и известный клоун, дрессировщик кошек, Юрий Куклачев. От него я лично ничего серьезного услышать не ожидал. Клоун все-таки. Но получилось иначе и то, что получилось, было знаменательно.

Обидную чушь и набор банальностей несли все, кроме него, психологи, звезды и депутаты. А вот клоун взял да и рассказал историю из цирковой практики. В истории речь шла об одном артисте, который женился на женщине из труппы, которая была старше его лет на десять — пятнадцать. Ему еще не было тридцати, кажется, хотя за цифры я не отвечаю. Друзья отговаривали его от подобного брака. Дескать, ты через десять лет будешь еще «ого», а она, мягко выражаясь, уже совсем «не ого». Но они поженились и те десять лет, о которых говорили друзья, со временам про шли.

Он, действительно, как мужчина был еще «ого», и она стала такой, как предсказывали. Но чудо заключалось в том, что он любил ее, не думал бросать и к нежности отношений подмешалась необидная жалость и бережность. Доброжелатели советовали разводиться или ходить налево по причине очевидной разницы в возрасте, а наш герой, по словам Куклачева, был верен своей подруге и отвечал почти гоголевской фразой: «Она же человек». Так Акакий Акакиевич в ответ на насмешки говорил: «Я же брат ваш». Такая вот история о победе совести над гормонами, прозвучавшая из уст клоуна, за что я перед ним снимаю шляпу. И еще он сказал, этот мудрый клоун, который улыбается на сцене и, наверное, грустит за кулисами, что слово «блуд» указывает на блуждание, то есть неприкаянность. Не нашел себя человек, вот и блудит из стороны в сторону, из постели в постель, от эмоции к эмоции. А человеку ведь нужно найти себя и успокоиться, потому что броуновское движение неприкаянного искателя счастья только ранит всех вокруг и его самого в придачу.

«Удивительно мы живем», — подумал я тогда. «Князья злодействуют и лекари калечат. От священника иной раз слова не услышишь, а на правую дорожку тебя скоморох наставит. Русская непредсказуемость. Картина маслом»

И еще одну историю я вспоминаю, коль скоро разговор зашел об «ответственности за тех, кого мы приручили». Это я уже видел не на экране, а перед носом без помощи технических средств. Жила-была молодая и успешная в мирском смысле супружеская пара. Были деньги, был статус, были силы. Ребенок был, один (потому как лучше одному все дать, чем голытьбу плодить, так ведь?). И вдруг хрустальный замок превращается в груду осколков по причине автокатастрофы. Мужа парализует после аварии. Сначала отнимаются ноги, потом болезнь поднимается вверх, угрожая полной беспомощностью. Жизнь превращается в кошмар. Поиск врачей, нехватка денег, массирование пролежней, утки, сиделки. Врагу не пожелаешь. И молодая жена вскоре говорит парализованному мужу несколько емких фраз: «Я еще молодая. Я жить хочу» Потом хлопок дверью и — до свиданья.

Я соборовал и причащал этого мужчину, и лишь из этических соображений не называю его имя и отчество. У него на момент нашего знакомства уже была вторая жена. Это была брошенная своим первым мужем хорошая женщина, хлебнувшая горя и связавшая свою жизнь с жизнью калеки. Они были нежны друг с другом и веселы на людях. И только морщины вокруг глаз молча указывали на то, чего им стоило это веселье. А что же первая? Та, что хотела жить и жалела пролетающую молодость? Она очень скоро тоже попала в автокатастрофу. В той аварии она разбилась насмерть.

Теперь самое время помолчать и подумать. Самое время перебрать в уме кубики с надписями «случайность», «возмездие», «нравственный закон», «какой ужас!», «так и надо!». И дело в том, что жизнь, уперто желающая быть похожей на глянец, кишмя кишит подобными примерами. Именно подробные примеры и есть лицо жизни без макияжа. Об этом надо говорить и думать. Тогда шансы остаться человеком хоть чуть-чуть, но увеличатся. У нас нет в православии венчальной клятвы, как у католиков. Да и не надо. Но смысл имеющейся у них клятвы стоит знать. Брачующиеся перед Лицом Бога обещают быть друг с другом вместе всегда: в болезни и здоровье, в молодости и старости, в бедности и богатстве. Мы этого вслух не произносим, но, несомненно, подразумеваем. Крепость нашего союза должна быть безусловной и вечной. Этого требуют и вера, и совесть. Это и есть настоящая жизнь, а не игры в погоне за миражами.

Вот пишу и вижу в памяти эпизод из «Иронии судьбы». Главный герой возвращается домой из Ленинграда, устало прислонившись в стеклу вагона, а за кадром звучат стихи. Это хорошие стихи. Там есть такие финальные строчки:

С любимыми не расставайтесь

Всем сердцем прорастайте в них

И каждый раз навек прощайтесь

Когда уходите на миг

У меня есть проблема (4 февраля 2011г.)

У меня есть проблема — на кого свалить свои грехи? Где найти крайнего или группу крайних, на которых можно положить эту тяжесть?

Начну с родителей. Виноваты, еще бы! Не воспитали толком, не научили ничему, не молились за меня. Перелили в меня, как из сосуда в сосуд, все свои склонности, навыки и болячки. Передали мне весь накопленный багаж внутренних проблем, чтоб я его умножил и, в умноженном виде дальше передал. Если этот ход размышлений правильный, то каждому новому поколению людей все сложнее и сложнее с грехом бороться, потому что это не только личный грех, но и умножившийся о б щечел о веческий грех.

Вот сказал, чтобы с себя ответственность снять. Полегчать должно было, но не полегчало. Еще, пожалуй, нарушил заповедь о почтении к отцу и матери. Самооправдание ведь такая беда, как болото. Чем больше барахтаешься, тем глубже увязаешь. Но все равно, я один свои грехи волочь на себе не желаю, и отвечать один за них не желаю. Мне сообщники нужны и подельники. Телевизор шепчет, что можно звезды и планеты в сообщники взять.

Звезды и планеты на нас влияют. Не могут не влиять, потому что все вообще на всех влияют. Звезды влияют на меня, а я влияю на звезды. Они меня притягивают своей массой и колют пучками своего света, а о них думаю. Масса моя невелика и света я не издаю, но зато я думаю, а они — нет. Кто на кого сильнее влияет, это еще вопрос.

Свалю на них свои проблемы. Скажу, мол, родился под знаком того-то, в год такой-то. Силою сложившейся на небе ситуации склонен к таким-то грехам и ничего с собой поделать не могу. Гороскоп прилагается. Обвинение прошу аннулировать.

Но что, если эту логику в земных судах всерьез начнут рассматривать? Например, возьмут и отпустят серийного убийцу на свободу по той причине, что на него могущественно влияют звезды под которыми он родился. Они, дескать, влекут его к злодейству, а он не может сопротивляться. Полный бред, но это лишь логическое следствие из веры во всемогущество звезд. Если звезды правы и сильны, то прощай юриспруденция, прощай правовое государство и здравствуй хаос, оправданный гороскопами.

Придержу этот аргумент для себя, но вслух его высказывать пока не буду.

На меня мир современный негативно влияет. Точно! Я бы другим был, если бы в другом мире жил. Разве можно в этом мире без греха прожить? Спешка, суета, жадность, жестокость, подозрительность. Огни большого города, манекены в витринах, реклама лезет в глаза и уши. Разврат, распад, пир во время чумы, похоть, глупость, ненависть к тишине, смерть задолго до смерти. Где здесь место душевному здоровью? Это он меня испортил, мир. Он меня осквернил. «Не любите мира, ни того, что в мире» Свалю свою вину на этого врага. Собственно и не свалю даже, а просто укажу на истинного виновника.

(Хотя совесть мне шепчет, что где бы я ни жил, мои проблемы со мной останутся. Пусть шепчет.

Все равно, это никак проверить нельзя)

Итак, звезды, родители, мир. Уже немало. Давно полегчать должно. Родители, прародители. Деды, прадеды, прапрадеды. Отмотаем-ка ниточку до самого начала. Адам и Ева. Вот, кто виноват во всем!

Они! Они первые согрешили. Как-то даже не справедливо за вину одних всех остальных наказывать. Она плод запретный съела? Он из ее рук плод взял? Пусть они оба и отвечают. Я родился в земле изгнания, Рая не видел в глаза, на меня воздействуют соблазны мира, у меня испорченная генетика, на мне цепей больше, чем на руках пальцев. За что судить меня? И еще, главное! Чуть не забыл! Змей, сатана, лукавый. Это он виноват. С него все началось. Адам и Ева, простите. Вас обманули.

Вы — жертвы. (Хотя все равно вы больше меня виноваты. Но это так, к слову)

Вот он, пакет оправдательных документов. Вот они, аргументы для защитной речи на Суде, если Суд будет хоть чуть-чуть похож на торжество американского правосудия из голливудского кинофильма.

«Граждане судьи, гляньте на эту жертву несправедливости! На него ополчились все, кто мог ополчиться, и все требуют от него ответа. Между тем, кто перед нами? Несчастный червяк и сын несчастного червяка. Его родители были отравлены слабостями, грехами и преступными склонностями. Эту смесь они предали моему подзащитному. В свою очередь эту смесь, в несколько уменьшенном виде, они получили в наследство от своих родителей, а те — от своих. Если мы проявим терпение и размотаем клубочек, то придем к Адаму и Еве. Да, господа! Эта, всем известная пара, несет на себе полноту ответственности за все наши грехи, а значит и за грехи моего подзащитного. Добавим сюда диавола с его злобой и хитростью, с его не знающим сна и отдыха коварством и спросим себя: может ли глина (а человек сделан из глины, господа) сопротивляться нападению падшего ангела? Не утруждайте себя поиском ответов. Не может!»

И так далее, так далее, так далее. Вот и мир расписан зловещими красками, вот упомянуты и звезды. Впрочем, упомянуты как бы вскользь и случайно. Вот невиновность моя почти доказана. Но странно. На душе у меня легче не стало. Сердцебиение участилось, и щеки раскраснелись, но легче на душе не стало.

Как-то все петляли между космосом, Адамом, родителями и сатаной, а про Христа не вспомнили.

Не вспомнили про Того, Кто жаждет моего оправдания больше, чем я — своего самооправдания. Я, чтобы самооправдаться, сочиняю аргументы. А Он, чтобы меня оправдать, распять Себя позволил и воскрес. Звезды, которые на меня якобы влияют, волхвов к Его Рождественским яслям привели. Адама и Еву, с которых все началось, Он первыми из ада вывел. Диавола, который ложь родил и, как яд, в людей ее впрыснул, Он ввергнет в «озеро огненное и серное», чтобы тот мучился во веки веков. (См. Откр. 20:10)

Согласно Евангелию я, конечно, виноват, но я свободен. На меня все влияют, но я все равно свободен. На глубине сердца я недоступен влияниям и ответственен сам за все свои поступки. Меня нельзя заставить грешить. Можно только убедить и соблазнить, но последнее слово за мной и мне за все отвечать. Такова прозрачная тяжесть Евангелия.

Наступит Великий пост, и на Преждеосвященной Литургии будут петь: Не уклони сердце мое в словеса лукавствия, непщевати вины о гресех. Это значит «не позволяй мне придумывать оправдания», «не дай сердцу моему уклониться в поиск самооправданий». Мало того, нужно будет также молиться о даровании видения своих грехов. «Даруй мне зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего»!

Нужно будет увидеть свои грехи и оплакать их, отказавшись от желания оправдываться. Буду судить себя сам, и Бог меня не осудит. Боюсь, что если уклонюсь в «словеса лукавствия» и придумаю себе оправдания, Бог станет припоминать мои вины и выводить их на свет. И тогда даже Солнцу придется краснеть за меня и стыдиться.

Признаю свою вину. Признаю и то, что не все про себя знаю, и неведомые мои грехи превосходят ведомые. Признаюсь в этом и голову склоню, но не буду отчаиваться. Иисусом Христом утешусь.

Как Андрей Критский в каноне говорит: «В Тебе, Спасе мой, оправдаюся».

Вот только это произнес, и полегчало. Мысли улеглись, сердце потеплело и успокоилось. А сердце ведь не голова. Его не обманешь.

Дом твоей души (7 февраля 2011г.)

Построить дом, посадить дерево, вырастить сына — вот «три кита», на которых зиждется уверенность человека в том, что жизнь прожита не напрасно. При этом не принято упоминать о главной «стройке» нашей жизни — о строительстве дома духовного.

Довольно часто в Писании встречаются духовные поучения, в которых в качестве аналогии используется образ построения дома. Этим образом оканчивается Нагорная проповедь Спасителя. Всякого, кто слушает Христа и исполняет слова Его, Господь уподобляет мужу благоразумному, который построил дом свой на камне. Такому дому не будут страшны дожди, разливы рек и сильные ветры, непременно имеющие устремиться на здание. Напротив, человек, слушающий, но не исполняющий слова Христа, подобен человеку безрассудному, построившему дом на песке. Этот дом от напора стихий упадёт, и его разрушение будет великое. (См. Мф. 7, 24-27.)

Подобным образом говорит и апостол Павел. Он называет себя тем, кто положил основание веры, а человек уверовавший затем обязан возводить здание из благородного вещества: золота, серебра, драгоценных камней (1 Кор. 3, 10-15). Тому, кто строит из дерева, сена и соломы, апостол угрожает уроном, поскольку огонь испытает дело каждого. Под огнём разумеем великий день всеобщего воскресения и последнего Суда.

Призыв апостола строить из драгоценных материалов напоминает о видении Иоанном Богословом Небесного Иерусалима, где основания стены города украшены всякими драгоценными камнями. А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин: каждые ворота были из одной жемчужины. Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло (Откр. 21, 19-21).

Это, кроме прочего, означает то, что будущее блаженство не равно утраченному раю, но больше его. Больше и сложнее настолько, насколько город сложнее девственного леса. Согрешив, люди были изгнаны из цветущего сада. А в будущем им предстоит наследовать город. Об этом прямо сказано в Писании: они (праведники древности) стремились к лучшему, то есть к небесному; посему и Бог не стыдится их, называя Себя их Богом: ибо Он приготовил им город (Евр. 11, 16).

Таким образом, строительство, зодчество вписано в божественные планы, и при помощи его можно объяснять и уяснять духовные тайны точно так, как это можно делать, всматриваясь в растущий колос, в невод, полный рыбы, в подрастающую квашню, во всё то, чем изобилуют притчи.

Честертон в «Вечном человеке» даёт себе труд остановиться на образе ключей, данных Петру. Ключ, говорит Честертон, есть вещь замысловатая, хитрая. Это не камень и не дубина, но произведение ремесла и художества. Поборники радикальной простоты должны на этих словах призадуматься. Кроме того, ключ должен подходить к замку. Если ключ красив и крепок, но дверь не открывает, то что пользы в нём? Итак, ключи от Царства Небесного должны быть именно ключами от этого Царства, а не просто ключами. И без сомнения, ключ есть плод труда, доступного не всяко му.

Взглянём теперь на строительство духовного дома с того же ракурса. Что является одинаково необходимым в духовных трудах и созидании дома?

И то, и другое есть процессы длительные и требующие специальных знаний. Размешивать раствор и носить кирпич может каждый, у кого достаточно здоровья. Но ровно поднимать стены и связывать углы, угадывать не заметные для непосвящённого глаза нюансы может лишь тот, кто имеет опыт. Это — первое.

Второе подобие кажется мне ещё более важным. Дом строится постепенно, этап за этапом, и ни одним из промежуточных этапов нельзя пренебречь, ничто нельзя отбросить, забыть, ни от чего нельзя отмахнуться. Нельзя, чтобы крепость фундамента не соответствовала запланированной тяжести стен. Нельзя, чтобы кривизна превысила допустимый предел отклонения. Нельзя экономить на материалах, заменяя нужное количество цемента песком. Нельзя строить дом, начиная с крыши, словно ты рисуешь его на мониторе компьютера, но нужно зарываться в землю и затем подниматься вверх, в строгом соответствии с направлением роста дерева. Ибо искусство всегда подражает природе и не имеет права пренебрегать её законами. Собственно, цивилизационные навыки человека и есть некая «вторая природа», в которой живёт человек.

Наш духовный дом строится так трудно и так медленно; его стены так часто обрушиваются, незавершённое строение столь некрасиво и завершению работ не видно конца именно потому, что мы строим абы как и сикось-накось. Строим по принципу «и так сойдёт», словно строим не для себя, а работаем в стройбате и сооружаем казарму для чужого подразделения. Мы допускаем грубейшие ошибки в планировании, не соблюдаем технологии. И души наши, возможно, похожи на недостроенный дачный городок, где куплена земля и начаты работы, но ни один домик не доведён до ума. Там нет крыши и отсырели стены. А вот там ночуют бомжи и выбиты стёкла. Ну а здесь из фундамента выросло дерево и стены подняты лишь на локоть. Спасение не такое простое дело, и глубоко неправы протестанты, в своём благодушии убеждённые, что сам факт прихода ко Христу через веру делает их раз и навсегда спасёнными.

Образ строящегося дома присутствует не только в Писании, но и в святоотеческих творениях. Авва Дорофей, к примеру, подробно останавливается на этом образе. Он говорит о полагании фундамента, каковым является беспримесная апостольская вера. Затем наступает черёд возведения стен. Стены складываются из кирпичей. Кирпичи — добрые дела, совершённые ради Господа, исполнение заповедей. Простил обиду — положил кирпич. Сдержал гнев и не дал развязаться зачесавшемуся на зло языку — положил ещё кирпич. Помолился внимательно и от сердца — ещё кирпич. Чтобы кирпичи держались друг друга, нужен цемент. Цемент — это смирение. Гордо совершённые добродетели рано или поздно рухнут, словно кирпичи, не держащиеся один за другой. Такое строительство продолжается долго. И, наконец, когда стены возведены и не падают, можно покрывать дом крышей. Крыша — это любовь, она же — венец всех добродетелей.

Очень важно отметить, что любовь как самостоятельная добродетель отсутствует. Её, любовь, невозможно возделывать и взращивать отдельно от всех остальных добродетелей. Наоборот, нужно воспитывать в себе терпение, сострадание, умеренность, воздержность, молитву, отзывчивость. И лишь когда эти труды продолжаются упорно и начинают приносить плод, есть надежда, что Бог увенчает их подарком. Бог подарит любовь, и она явится сама, как небесный дар, как венец всех ранее понесённых трудов. У нас нет любви. Это надо признать. Но в наших силах делать дела любви без самой любви. А в Божией власти подарить нам любовь, когда Ему будет угодно.

Сентиментальные рассуждения о любви не имеют никакого смысла, если параллельно не воспитываются все предшествующие любви добродетели. Это — закон. Так Ной долго строил ковчег, чтобы войти в него с семьёй и животными. А когда вошёл, затворил Господь Бог за ним ковчег (Быт. 7, 16). То есть Ной строил, а когда закончил, последнее дело осталось за Богом. За Богом всегда остаётся последнее дело, и Он Сам венчает наши труды. Это — тоже закон.

Подобное положение вещей видим и при служении Литургии. Перед её началом священник говорит: «Время сотворити Господеви», — то есть «настало время Господу действовать». Мы служим, и просим, и молимся, а Он совершает, творит. Так что о любви лишний раз говорить не стоит, но стоит трудиться ради получения любви в подарок. В противном случае мы рискуем раздражать Бога неуместными словами и нарушением строгой последовательности духовных действий.

Трудно сказать, на какой стадии готовности находится наш бесценно важный строительный объект. У кого-товыросли стены. У кого-то только положен фундамент. Но с крышей точно проблемы у всех. А у некоторых проблемы, быть может, даже с основанием. Гордиться нечем, а труды всех ожидают немалые. Посему стоит подумать об убегающем времени и о душе, стремящейся на встречу с Воскресшим Господом. Он будет принимать работу. И не только принимать работу, но и поселиться захочет в сооружённом жилище, поскольку сказано: Се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Стыдно будет предоставить Господу недостроенное и неукрашенное жилище без крыши, не могущее укрыть путника ни от дождя, ни от зноя.

Кажется, сказано довольно. Пора и за работу приниматься.

Всего одна притча (9 февраля 2011г.)

В пользу божественного происхождения Евангелия говорит то неповторимое сочетание глубины и краткости, которое характерно для слова Божия. Слова Иисуса Христа, переданные евангелистами, кратки. Сократ, в передаче Платона, оставил нам больше слов. Больше текстов, записанных собственной рукой, оставил читающему миру Цицерон. Число людей, сказавших и написавших больше, чем Иисус из Назарета, огромно. Многие из этих людей почитаются великими. И именно на их фоне божественность Иисуса становится очевидной.Он сотворил больше, чем сказал, «но если бы писать о том подробно, то, думаю, и самому миру не вместить бы написанных книг» (Ин. 21: 25). Сказал же Он сравнительно немного. Причем говорил Он, не готовясь заранее, не обдумывая, не составляя тезисы и конспекты. Он говорил спонтанно, по случаю. Тайны иного мира, законы вечной жизни преподавались Им посреди житейской сутолоки, при взгляде на трудящихся рыбаков, на цветущие лилии, на людей, опускающих пожертвования в храмовую сокровищницу. И всякий раз «благодать изливалась из уст Его» (см.: Пс. 44: 3).

Словно солнце, льющее свет естественно и непрестанно, уста Иисусовы источали сладость, превосходящую вкусом сотовый мед и драгоценную более золота и отборных камней. Никакой вельможа не записывал за Иисусом Христом Его слова тростью книжника-скорописца. Христос так просто делился Божественной мудростью, как никто из земных мудрецов не ведет себя со своими лучшими мыслями. Действительно, Он — Солнце, льющее свет независтно, Он — «Солнце правды, и исцеление в лучах Его» (Мал. 4: 2).

Слова Иисусовы бездонно глубоки и одновременно божественно кратки. Никто из писателей, стремившихся малыми словами передать большую премудрость, не может сравниться с Господом. Кратко говорил Эзоп, а вслед за ним все лафонтены и крыловы. Но их аллегории не бездонны. У них всего лишь есть двойное дно, и смысл их похож на ядро ореха, скрываемое скорлупой. Кратки пословицы, притчи людские и крылатые выражения мудрецов. Но в них всегда лишь по одной мысли, тогда как в кратких словах Иисусовых всегда содержатся целые россыпи драгоценных мыслей и целая радуга смысловых оттенков. Тысячу раз прав святитель Николай Сербский, сказавший, что все говорят: «Читай Библию», — а я говорю: «Прочти Библию, а потом несколько лет не читай Библию. Читай любую литературу: историческую, художественную, научную. Затем вновь возьми и перечитай Библию, и ты поймешь, что такое Библия». Если наши «сложные» глаза не узнают Бога в простоте Иисусовой, нам нужно рассматривать Его простоту на фоне «мудрой» человеческой сложности. Тогда становится очевидным, что Его простота — простота божественная.

Мне хочется взять для примера одну из любимых притч — притчу о богаче и Лазаре, чтобы на ее примере попытаться показать бездонность Евангелия и насладиться скрытыми в нем мыслями.

«Некоторый человек был богат». Так начинается притча. Признаки богатства очерчены кратко: он одевается в порфиру и виссон и ежедневно совершает блистательные пиры. Первая одежда -порфира. Это царское одеяние. Порфирородными, то есть родившимися от царских кровей, называли в древности царских наследников. Богач из притчи вовсе не царь. Но он одет в одежду чужого достоинства и, возможно, хочет быть похожим на царя. Людям так часто хочется быть похожими на великих, но вовсе не масштабом деяний, а хотя бы пышностью стола, или богатством интерьеров, или количеством прислуги. «Мещанин во дворянстве» — это очень распространенный тип. «Чем я хуже царя?» — говорит человек сам себе, примеряя у зеркала внешние атрибуты роскоши. Возможно, таков и этот богач. Евангелие описывает его, идя от поверхности в глубину. Верхняя его одежда — порфира, а под ней — виссон. Так называлась тонкотканая, легкая и одновременно прочная одежда. Пара перчаток из виссона помещалась в ореховую скорлупу (!), и римляне не зря платили за виссонные ткани равным весом золота. Итак, человек одет в самое лучшее одеяние и непрестанно пирует. Но весел ли он? Может быть, да. Но, скорее всего, нет. Скорее всего, непрестанные пиры — это попытка прогнать или заглушить глубокую внутреннюю тоску. Не богаче ли всех был Соломон, не было ли в его царстве серебро по цене простого камня? Однако горький приговор миру произнесли именно соломоновы уста. «Все труды человека для рта его, а душа остается голодной». Великие люди не создают новый мир. Они лишь точно высказывают то, что без них было бы менее понятно.

Можно даже думать, что веселье богача было сознательным, намеренным. То есть он заставлял себя веселиться как бы через силу, даже тогда, когда хотелось простой тишины и покоя. Веселиться «непрестанно» невозможно иначе, как только однажды обдуманно и намеренно избрав себе подобный образ жизни. Те же Соломоновы книги могли помочь богачу в сочинении своего особого символа веры и образа жизни. Вот одна из цитат: «Вот еще, что нашел я доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих. И если какому человеку Бог дал богатство и имущество, и дал ему власть пользоваться от них и брать свою долю и наслаждаться от трудов своих, то это — дар Божий» (Еккл. 5: 17-18). Эти слова богач мог бы вывесить на фасаде своего дома, и он мог бы указывать на них всем хотящим упрекнуть его в чрезмерной роскоши. Дескать, «это в Писании сказано. То, чем я пользуюсь, — дар Божий».

Человек вообще не может жить без мировоззрения. Мировоззрение может быть недодуманным, примитивным, сырым, но оно должно быть. Объяснить себе мир и себя в мире хоть как-то обязан каждый человек. Скорее всего, человек откажется жить в мире, который совершенно необъясним, враждебен и непредсказуем.

У блаженного Августина есть мысль о том, что не то удивительно, что добрый делает добро ради благой цели; удивительно, что злой делает зло тоже ради благой, как ему кажется, цели. Свой набор оправданий есть и у блудницы, и у вора, и у диктатора. Они скажут, что так делают все, что иначе не проживешь, что есть многие, поступающие еще хуже, и т.д. Наверняка свое мировоззрение и свой набор оправданий был и у богача из притчи. Спроси мы у него, почему он живет так, а не иначе, мы непременно услышали бы внятный ответ очень неглупого человека. Насколько же совпадала его правота в глазах его с его оценкой в очах Божиих, мы увидим позже. А сейчас взглянем на второе действующее лицо из этого евангельского отрывка.

Его звали Лазарь. В отличие от богача, у него в притче есть имя. Эта поименованность Лазаря означает, что Бог знает его лично. Бог, как Существо всеведущее, знает вообще все. Но с человеком у Него особые отношения. Он не просто знает нас исчерпывающе, вплоть до количества вздохов и числа волос. Он хочет общаться с нами как Личность с личностью. А личностное общение непременно предполагает обращение по имени. Свои имена Бог открывает Сам, и люди затем призывают эти имена, надеясь быть Богом услышанными. И Господь, в Свою очередь, как добрый Пастырь, «зовет овец своих по имени и выводит их» (Ин. 10: 3). То, что Христос называет имя бедного страдальца — Лазарь — и умалчивает об имени богача, означает, что первый человек — от овец Божиего стада, а второй – нет.

Лазарь спасен не за бедность. Это было бы опасным упрощением жизненных проблем и ложью на истину. Есть бедные люди, которые ужаснули бы мир, будь они на месте богача. Есть люди, для которых бедность — естественное следствие лени, или мотовства, или запойного пьянства. Ничего такого о Лазаре мы не можем сказать, но мы не имеем права говорить также и то, что райское утешение в будущей жизни — это непременная награда за одно лишь земное злострадание. Лазарь не просто несчастен. Он незлобив и терпелив.

Мы можем сделать этот неожиданный вывод из того факта, что после смерти ангелы несли Лазаря на Авраамово лоно. Подобное тянется к подобному, и упоминание об ангелах показывает родство Лазаревой души с чистыми бесплотными духами. О богаче сказано короче и жестче: «Умер и богач, и похоронили его». У богача, конечно, было имя, но оно не называется в притче, так как хозяин имени не укоренен в вечности. У богача были, конечно, пышные похороны, но притча игнорирует пышность и произносит только два тяжелых, как могильная плита, слова: «Похоронили его». Так внезапно меняется картина, и тот, кто питался роскошно, стал пищей огня, а тот, чьи гнойные раны служили пищей бродячим псам, оказался в месте покоя и вознаграждения.

Но вернемся к словам о том, что Лазарь помилован и утешен не за одну бедность. Подключим для этого, хоть и не без робости, воображение. Тогда как притча говорит об одном характере сложившихся отношений между богачом и Лазарем, мы дерзнем представить себе еще три оставшихся ситуации из четырех возможных.

Ситуация первая. Лазарь, как и есть, несчастен, но богач внимателен и милостив. Он не проходит мимо несчастного, но регулярно велит приносить ему те крохи от роскошного стола, о которых Лазарь и не мечтает. Время от времени богач дает слугам указание помыть Лазаря и дать ему новую одежду. В таком случае Лазарь не просто терпит нужду и молчит. Он молится за благодетеля. Древняя пословица: «Нищий милостыней питается, богатый молитвой нищего спасается», — оправдывается буквально. В таком случае богач не оказался бы в аду, и они с Лазарем нашли бы общий покой в одном и том же месте блаженства.

Ситуация вторая. Лазарь зол. Он отравлен ненавистью ко всем богатым. Он посылает в небо хулы и зовет тысячи проклятий на голову богача. «Мир несправедлив, — говорит он, — и следует водворить справедливость, хотя бы и силой оружия». Такой Лазарь никогда не был бы унесен ангелами на лоно Авраамово! Если бы Лазарь был таков, а богач был бы таким, как мы его знаем, то оба они были бы в аду. Там, в аду, они проклинали бы друг друга и винили бы один другого и во временных бедах, и в общей вечной трагедии.

Третья ситуация заключается в том, что богач, в случае его доброты и милосердия, был бы в раю, а злой бедняк — в аду. Таких богачей немного, но они всегда были и, надеюсь, всегда будут.

В таком случае, возможно, было бы названо имя богача и умолчано — имя Лазаря. Все это я дерзаю писать только в развитие одной мысли: не за одну бедность спасен Лазарь. Одной бедности всегда мало. Нужно иметь внутри души некое сокровище, некую добродетель: кротость, незлобие, неосуждение, отсутствие зависти, -чтобы по смерти ангелы взяли душу твою и препроводили ее в места светлые и злачные, откуда отбежали болезнь, печаль и воздыхание.

Интересно, что социальная несправедливость как бы фиксируется Писанием, и никаких призывов к переменам здесь не дано. Решение житейских коллизий перенесено туда. Это вызов всей современной истории Европы. Ведь лозунг Французской революции: «Мир хижинам. Война дворцам», — наверняка бы понравился злому Лазарю (если бы, конечно, он был зол). «Лазари всех стран, соединяйтесь!» — прекрасный клич для того, чтобы руками бедных зажечь дома богатых, пропитать землю кровушкой и затем вновь закабалить бедняков в интересах новой революционной бюрократии. Наша история говорит о многом; в частности, она говорит о невнимательном чтении Евангелия нашими предками в конце XIX — начале XX веков. Бедность и богатство — лишь удобные способы спастись: кому терпением, а кому добрыми делами. Изнутри, нравственным подвигом врачуются язвы мира. Иные способы лечения убивают пациента.

Земная жизнь двух главных персонажей притчи изображена красками яркими, но при этом сдержанными. Тот же Соломон говорил о своем бесполезном для души богатстве пространно: «Я предпринял большие дела: построил себе домы, посадил себе виноградники, устроил себе сады. сделал себе водоемы. приобрел себе слуг и служанок. собрал себе серебра и золота. завел у себя певцов и певиц. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья.» (Еккл. 2: 4-10).

Куда меньше сказано о богаче из притчи. Он и Лазарь — это лишь «порфира и виссон» да «гной и псы, лижущие струпья». Но затем Господь продолжает речь. Он сдергивает завесу, отгораживающую будущую жизнь от настоящей, и посвящает нас в тайны воздаяния.

Будущая жизнь предстает именно как таинство воздаяния. Но прежде, чем говорить об этом, нужно говорить о том, что будущая жизнь есть.

Со смертью тела человек не распадается на элементы мира, на стихии. Атеисты извели тонны бумаги, чтобы донести до людей свое убийственное мировоззрение. Это мировоззрение сводится к тому, что человек произошел от животных и, окончив жизнь, продолжит свое присутствие в мире лишь в виде лопуха, выросшего на могиле. Это жуткое мировоззрение, и нужно не слишком вдумываться в него даже тем, кто в это верит, чтобы не вскрыть себе вены. Шутка ли? — сын обезьяны и будущий лопух. То, что не все атеисты — сплошь самоубийцы, говорит лишь о том, что люди способны верить в одно, а делать другое.

На другом полюсе мыслей о вечности расположены те, кто слагает сказки о перерождениях. Там, где не верят в Единого Бога, не верят и в вечную жизнь. Но там, где верят во многих богов, верят во множественность земных жизней, в реинкарнацию, то есть в перевоплощение, в смену телесных оболочек. Евангельская истина находится ровно посредине этих двух идей. Итак, одни говорят: «Исчезнешь», другие говорят: «Перевоплотишься». Евангелие говорит: «Продолжишь жить и получишь награду либо — возмездие».

Участь богача — это возмездие. О том, кто пышно одевался при жизни, говорится далее намного больше, чем о том, чьи язвы облизывали псы. Да и вообще в Евангелии ад описывается большим числом слов, нежели рай. Кто не слыхал о «вечном огне», о «неусыпающем черве», о «скрежете зубовном», о «мраке»?! Все это — атрибуты наказания. О рае же сказано лишь: «Не видел того глаз, не слыхало ухо, и на сердце человеку не всходило то, что Бог приготовил любящим Его».

После грехопадения падшие духи стали близки к человеку. И об аде мы знаем больше, чем о рае, поскольку по состоянию сердца ближе находимся к местам страданий, нежели к местам покоя. Тоска и печаль, уныние и отчаяние, зависть и вспыльчивость, похоть и злопамятство вкупе с сотней иных греховных состояний знакомы всем. Или почти всем. Одновременно с тем незлобие, кротость, долготерпение, сострадание, целомудрие известны большинству лишь по имени. За этими именами для многих людей ничего не стоит, никакого внутреннего опыта. А, учитывая стремительные языковые перемены, скоро и по имени эти добродетели будут неизвестны очень и очень многим. Вот и получается, что у человека, даже без особых усилий с его стороны, есть опыт бесовской жизни. (Повторю, что уныние, злоба, нераскаянность есть именно бесовские состояния.) Но у него может вовсе не быть опыта ангельской жизни. Вот почему нельзя мечтать о рае. Начни мечтать, и тут же придумаешь нечто греховное, то, что тебе ближе, но вовсе не то, с чем связано истинное блаженство. Вот почему и в слове Божием рай не описан в деталях. Рай небесный, тот, о котором Господь на Кресте сказал разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23: 43), неизобразим и непредставим для нашего падшего воображения. Вот почему выше было сказано о том, что для того, чтобы быть несомым ангелами в места покоя, нужно быть хоть как-то сродным ангелам. У Лазаря было это сродство.

Бедные редко приковывают наш взор. Нас больше интересуют богатые. Что они едят, во что одеваются, куда ездят отдыхать, как сколотили первый миллион… Все это — предмет заинтересованности для тех многих, кто «пока не царь, но при случае не прочь одеться в порфиру». Так вот, Господь, привязав наш любопытный взгляд к человеку, живущему в роскоши, по смерти последнего стремительно помещает его в пламя. И наш привязанный к персоне богача взор тоже невольно оказывается смотрящим на огонь, который не угаснет.

Оттуда, из огня, богач взывает о милосердии к Аврааму и. к Лазарю. Он теперь заметил и узнал этого нищего, вечно лежавшего у порога. Последние стали первыми и — наоборот. Если Лазаря богач видел почти ежедневно, то Авраама никогда дотоле в глаза не видал. Нужно ли повторять, что не только фотографии не было тогда, но и портретной живописи не было у евреев? Откуда же у богача это безошибочное узнавание?

В будущем мире мы станем насильно прозорливы. Или, что точнее, естественно прозорливы. Не длинным путем логических рассуждений, не путем прочих мысленных операций будет познавать душа все вокруг, но через простой взгляд. И взгляд уже будет не просто взглядом, но созерцанием и проникновением в суть созерцаемого. Так до грехопадения Адам смотрел на животных и давал им имена. Так Петр на горе Преображения безошибочно узнал Моисея и Илию, хотя был апостол тогда в благодатном исступлении и произносил невнятные речи. Все узнают всех. Если это касается узнавания дальних и ближних родственников, знакомства с авторами книг и музыки, которыми зачитывался и заслушивался, то это будет радость. Если же это будет обретение кошмарноправдивого знания о себе и о мнимых «великих», если это знание станет разоблачением и ниспровержением, то тогда это и есть Страшный суд.

Некто из монахов Афона сказал, что трем вещам удивится, если попадет в рай. Первое — то, что он — в раю. Второе — то, что нет там тех, о ком он был уверен, что они там. А третье — то, что там есть те, кого он никак там не ожидал увидеть.

По крайней мере, дважды удивился богач. Во-первых, он — в аду. Ну а во-вторых, в раю — Лазарь. И какая теперь разница, что ты ел, что пил, на каком ложе ворочался, объевшись. Если ты не верил в вечную жизнь и никак к ней не приготовился, то ее и недостоин. Именно об этом говорит Авраам: «Чадо! Вспомни, что ты получил уже доброе в жизни твоей». Но разве можно сравнить съеденную пищу, которая афедроном выходит вон, с вечным пламенем мучения? Нет ли издевательства в этом Авраамовом «вспомни»? Даже если я сижу в зубоврачебном кресле, никакая память о прежних удовольствиях не утешит меня в эти минуты. Тем более никакое воспоминание о прошедших благах не утешит человека в аду. Оно скорее раздражит и разозлит, заставит заскрипеть зубами в бессильной злобе на самого себя. Этот «скрежет зубовный», возможно, и есть скрежет отчаяния и запоздалого сожаления о прожитом. В случае богача ни Авраам, ни Лазарь не виновны в его печальном положении. Он сам совершил выбор в пользу земли и только земли. В землю он закопал «талант» — богатство, которым мог бы послужить Богу и ближним. Теперь бывший богач покинул землю, а на небе его не знают и не ждут. Т ам даже имя его неизвестно. Но самое ужасное то, что ад — это личный выбор, и не зря на Востоке говорят: «Богатым рай не нужен».

Богач выиграл битву, но проиграл сражение. Он вдоволь вкушал временные удовольствия, но потерял вечную жизнь. Проигрыш плачевный. Смеяться над богачом нельзя, злорадствовать грешно, тем более что не до конца он плох, и кое в чем можно и у него поучиться.

Он, к примеру, переживает о своих братьях, оставшихся на земле. То, что святые, движимые любовью и состраданием, переживают о грешных жителях земли, не вызывает сомнений. Но чтобы грешник, оказавшийся в аду, переживал о родственниках и хотел, чтобы они избегли его участи, это уже удивительно. По нынешним временам братья и сестры сплошь и рядом ведут себя по отношению друг ко другу так, что на их фоне богач может показаться праведником.

Но это любовь к своим. Это та любовь, которая может родить логику Каиафы. Каиафа был архиереем, и был прозорлив без святости. Он предсказал, что «лучше» умереть одному Иисусу, «нежели чтобы весь народ погиб» (см.: Ин. 11: 49-51).

Многие способны на любовь, вызванную чувством крови. Эта любовь имеет цену, она важна, но она не ведет на небо. Евангелие Христово вообще совершает радикальный переворот в области человеческих мыслей. И даже не то удивительно, что Евангелие бичует человеческие пороки. Удивительно, что оно меняет наше представление о добродетели. Любить надо всех, а не только своих. Любить своих — это любить себя в них. А любить чужих — это распять себя. Сострадательная любовь, не различающая чужих и своих, является, например, одной из главных тем притчи о милосердном самарянине. Стоило и богачу расширить свое сердце, чтобы в нем поместились не только родные братья, но и хотя бы кто-то из неродных нищих. В очередной раз стоит со страхом повторить: богач не злодей. Он просто невнимателен к жизни духа и жизни будущей.

Эта же мысль содержится в словах Иисуса Христа о втором пришествии — из Евангелия от Матфея. Там страшные слова: «Отойдите от Меня, проклятые в огонь вечный», — Господь говорит не тем, кто раздевал ближних, калечил их или отнимал хлеб. Он говорит это тем, кто «всего лишь» не кормил, не одевал, не посещал больных и заключенных. Не наличие активно совершенного зла, а отсутствие добрых дел будет причиной уйти в сторону, противоположную пути праведных.

Эти евангельские идеи вырывают с мясом и кровью из наших уст бесчисленные самооправдания, вроде «я не делал того», «я не делал этого». Для того чтобы оказаться в самом жутком месте, иногда и нужно-то только одно — ничего не делать.

Богач просит праотца посодействовать спасению братьев — послать кого-либо со свидетельством, чтобы и им не попасть в это жестокое место.

Авраам отказывается посылать кого-либо к братьям богача со свидетельством, мотивируя это тем, что у них есть «Моисей и пророки» (Лк. 16: 29). Иными словами, у них есть Святое Писание. Если они не верят ему, то они не поверят даже воскресшему мертвецу!

Редко где можно найти в Писании еще одну такую высокую похвалу Книге Завета. Оказывается, человек, имеющий Писание и изучающий его, не нуждается в вестниках из иного мира. Все, что они могли бы сказать, он уже знает! А если они придут, то самих пришельцев и их слова можно судить на основании Писания! Это должно родить смелость в душе верующего человека, смелость, подобную Павловой, когда он велит анафематствовать «Ангелов с неба», если они принесут чуждое благовествование (см.: Гал. 1: 8).

Но эти же слова повелевают проверить отношение к Писанию. Его нужно внимательно изучать на протяжении всей жизни. Дважды мы, православные, говорим о Ветхом Завете в Символе веры. Христос воскрес в третий день «по Писанием», и Дух Святой «глаголал пророки». Нужно изучать все, что Дух сказал через пророков, и все, что имеет отношение к пророчествам о Спасителе. Любовь к Писанию — это опосредованная любовь к Самому Господу, это наша сладчайшая обязанность и труд всей жизни.

В идеале наша вера должна быть такова, что не только заезжий проповедник, или мусор телевизионных страшилок, или бытовые слухи и пересуды не должны колебать нашу веру. Даже явившийся ангел или восставший мертвец не должны привлекать наше внимание так, как живые слова Живого Бога.

Притча — это не история. Она и в церкви предваряется словами: «Рече Господь притчу сию». Тогда как реальная история начинается со слов «во время оно». Притча — это специально написанная картина, посредством которой Христос открывает нам нечто бесценно важное. Но притча о богаче и Лазаре имела и в истории свое воплощение. В истории был человек, который воскрес из мертвых, которого тоже звали Лазарь. Он воскрес по слову Христа, но его воскресение никого из неверующих не убедило в Божественности Иисуса. Более того, начальники иудейского народа согласились и Лазаря убить вместе с Иисусом, так как Лазарь был не чем иным, как живой проповедью о Мессии. Слова: «Если и мертвец воскреснет, не поверят», — исполнились буквально.

Такова упертая сила неверия. Ее мы тоже можем увидеть в притче наряду с похвалой великой силе Писания, наряду с тайным внутренним богатством Лазаря и внутренней нищетой богача.

Несколько пространных слов произнес Златоуст на тему этой короткой притчи. И это были воистину золотые слова. В десятки, а то и в сотни раз превышают его слова своим объемом слова Господа. Превышают, но не исчерпывают. Тем более не исчерпывают их глубины и эти одновременно и длинные, и малые строки. Не исчерпывают, да и не пытаются. Поскольку слова Господа Иисуса Христа удивительно кратки и божественно глубоки.

Об одной цитате из Достоевского (9 февраля 2011г.)

130-летию со дня смерти писателя посвящается…

Мне жаль великих. Их так легко разобрать на запчасти и использовать не по назначению. Впервые чувство, связанное с этой мыслью, я ощутил много лет назад, а поводом послужила надпись над входом в кафе. «Дон Кихот» называлось кафе, и оформление надписи было соответствующим.

Рыцарь Печального Образа, как и подобает, был изображен с глазами, полными возвышенной скорби. Голову его украшал «шлем Мамбрина», переделанный из старого таза, как повествует Сервантес. Двери под вывеской то и дело растворялись и затворялись, впуская и выпуская посетителей. Заходившие были голодными и трезвыми, и в карманах у них были деньги. Карманы выходивших, надо полагать, были значительно облегчены, зато их владельцы были сыты и веселы. То есть процесс обмена денег на еду, питье и попутные услуги совершался внутри заведения в полном соответствии с экономической теорией.

Все посетители были взрослыми людьми, то есть все в школе проходили Сервантеса. Все, по крайней мере, слышали это имя за партой. Но вряд ли кто-то из них перечитывал книгу о Дон Кихоте во взрослом возрасте, и, думаю, от этого изображение над входом было особенно печальным. А ведь роман Сервантеса считается одним из самых значимых литературных произведений Второго тысячелетия. «Есть эпохи, превращающие тазы в рыцарские шлемы, и есть эпохи, пользующиеся рыцарским шлемом, как тазом», — подумалось тогда. Может, это подумалось и не тогда, а позже, но вскоре меня опять кольнула жалость к великим — великим авторам и великим произведениям. Жалость вновь была связана с наружной рекламой над торговым заведением.

Теперь это уже был магазин сантехники, и назывался он «Кармен». Гордая испанка была изображена на витрине в танцевальном изгибе. Только три цвета использовал художник — красный, черный и белый, и очень хорошо у него получилось при минимуме выразительных средств передать в скупых и быстрых линиях и огонь страстей, и неизбежность гибели тех мотыльков, что летят на пламя. Я тогда ехал в троллейбусе и смотрел в окно. «Кто читал Мериме или смотрел хорошую экранизацию, — думал я, — теперь может до самой конечной остановки вспоминать произведение и размышлять о нем. А кто не читал?» Троллейбус шуршал по асфальту, пассажиры на остановках входили и выходили. «А кто не читал, — мелькнула мысль, — для того было бы лучше изобразить испанку сидящей на унитазе (все таки магазин продает сантехнику), и тогда не важно, как ее зовут:

Изабелла, или Долорес, или все-таки Кармен»

И опять стало немного не по себе от того, что один человек страдал, думал, боролся, книги писал, а другой человек лет через двести назвал его именем, к примеру, крем от прыщей.

Дон Кихот. Кармен. Испания.

Я не был там. Там «воздух лавром и лимоном пахнет». Там происходит действие «Легенды о Великом инквизиторе» Достоевского. Федор Михайлович-то мне и нужен. Я к нему подбираюсь. Он тоже страдалец. Его, вопреки всей сложности и пронзительности, тоже пристроили под карманный цитатник. Под буквой «Ш» в цитатнике — Шекспир. Напротив Шекспира — «Молилась ли ты на ночь, Дездемона?» Напротив Достоевского — «Красота спасет мир»

Эти слова звучат так часто и так не кстати, что скоро нужно будет облагать денежным штрафом всех, кто их произносит, не зная произведения, из которого они взяты и смыслового контекста. Поскольку слова «красиво» и «красота» универсальны и могут относиться и к забитому голу, и к пейзажу из окна элитной новостройки, и к дефиле по подиуму, то слова Достоевского о красоте пришпиливаются с легкостью к сотням несоответствующих явлений. Я сам во время оно слышал эти слова в рекламе мужской демисезонной обуви.

А реклама — это вам не шутки. Это гвозди, забиваемые в сознание. И нигде ты не найдешь и не купишь клещи, чтобы потом эти гвозди вытягивать. Такие инструменты как раз не рекламируются.

Достоевский неоднократно говорил о том, что в красоте есть тайна. Вслед за Гоголем он также говорил, что человеческая красота двусмысленна. У нас нет ни сомнений, ни смущений при виде того, как на рассвете «купается Солнце». У нас восторгом перехватывает дыхание, когда мы поднимаемся в горы или, стоя на берегу, ощущаем дыхание океана. Эта и подобная красота, красота природы — указующий перст на Великого Бога. Но красота человеческая действительно двусмысленна. Она способна действовать магически, а значит, подчинять, давать власть. В соединении с пороком красота способна превращаться в оружие разрушения и даже массового поражения. Все это Достоевский прочувствовал на глубинах, требующих максимального погружения. «Смазливая мордашка» и «красота» в его системе координат — это не просто разные планеты, но даже планеты разных Солнечных систем.

Для того, чтобы красота начала спасать нас, нам нужно сначала потрудиться ради спасения красоты. Ее, красоту, действительно саму надо спасать, пока не поздно. А может уже и поздно. Ведь уже давно живут своей жизнью и мир пошлой антиэстетики, и мир открытого поклонения безобразному, и просто мир, нарочито отказавшийся отличать прекрасное от уродливого и хорошее от плохого.

Красота не должна рассматриваться изолированно, сама по себе. Свой истинный смысл она обретает только в связке с Добром и Истиной. Словно Три Ангела на рублевской Троице, эти три понятия — Истина, Добро и Красота — должны образовывать живое и динамическое нерасторжимое единство. Изолированные же, они вначале слабеют, а потом испаряются.

Мы справедливо возмущаемся, если нам проповедуют Истину, но не подтверждают ее добром, а ставят под сомнение злодейством.

Мы не верим в прочность того добра, которое творится ради выгоды, ради похвалы, ради далеко идущих корыстных целей. Мы (христиане) научены признавать лишь то добро настоящим, которое сделано ради Истины, то есть Бога.

Точно так же и красота, не служащая Истине и не творящая Добра, есть лишь маска и бесовский обман. Она не являет Лик и не имеет лица, но имя ей — личина.

Снежная Королева, несомненно, красива, но она не добра, и поэтому ее красота — лишь убийственная приманка.

Музыка Моцарта, быть может, более всего попадает под определение «прекрасного». Но вот кадры Второй Мировой, где комендант концлагеря — эстет, и узники идут длинными колоннами и исчезают в газовых камерах под музыку. Квартет заключенных играет Моцарта.

Наше нравственное чувство бунтует. Душа не просто отвращается от ужаса, сопровождающего убийство. Душу выворачивает от неестественного сочетания эстетства и жестокости. Так изолированное «прекрасное» способно подчиняться злу и превращаться в нечто запредельно отвратительное.

Мысль о триединстве Истины, этики и эстетики развивал и доказывал Владимир Соловьев. Упоминание об этой проблематике есть у него и в речах памяти Достоевского. На лицо некая духовная эстафета: Гоголь — Достоевский — Соловьев.

Всех троих мучила внутренняя рассеченность человека, при которой он способен мыслить одно, говорить другое, а делать третье. Мучило Гоголя то, что «в добре нет добра». Достоевского — что есть «своя красота» в Содоме, и многие не в силах этому соблазну воспротивиться. Соловьев же пытался эту проблематику осмыслить и выразить не художественными образами, а чеканным и ясным языком философских понятий. Все трое видели цель жизни как преодоление разделенности и достижение целостности в Боге и в служении.

Эта оставленная ими перепаханная мысленная нива — не ученые упражнения кабинетного ума. Это очень жизненные вопросы, встающие перед отдельными людьми, целыми народами и поколениями. При несерьезном отношении к жизни люди обречены терять последние остатки стремления к Добру и чувства Прекрасного. Люди обречены тогда терять и наконец совсем потерять Бога. Инфернальные пары пропитают тогда земную реальность, и в этом угаре уже невозможно будет увидеть лицо человеческое. Все, что увидит человек, будет помесью звериной морды и бесовской рожи.

Так что, пока есть время, давайте еще поцитируем классиков, только к месту; и поговорим о спасающей силе красоты, только на полном серьезе.

Размышления об ответственности (10 февраля 2011г.)

«Ответственность». Вслушаемся в слово, чтобы понять смысл.

«Ответ» слышится, как корень, в слове «ответственность». А ответы даются после заданных вопросов.

Кто и о чем спрашивает человека? На какие вопросы нужно давать ответ?

Спрашивают человека Бог, люди и совесть.

Бог спросит однажды всех, кто как жил, о чем думал и к чему стремился? Бог спросит, исполняли ли мы Его заповеди. Не все люди верят в Бога, но всем придется выслушать Его вопросы.

Люди, общество непрестанно засыпают человека вопросами. Ты ходил на выборы? Ты заплатил налоги? Это вы не убрали за собой после пикника? Почему ваши дети так плохо себя ведут?

Общество имеет право спрашивать с отдельного человека, потому что самый плохой порядок лучше, чем хаос. Потому что, живя среди людей, нельзя не соотносить с ними свое поведение.

Совесть спрашивает человека: доколе ты будешь жить, не исправляясь? Не устал ли ты стыдиться собственной тени и носить на себе ярмо ошибок?

Под перекрестным огнем вопросов живет человек. С трех сторон его спрашивают, и он должен давать ответы, должен быть ответственным. Это трудно. Страшно идти на урок, не зная урока. Страшно услышать «предъявите документы», если у тебя проблемы с законом.

А значит очень соблазнительно придумать себе теорию, согласно которой ты никому ничего не должен, и никто не смеет что-либо требовать от тебя.

«Не лезьте ко мне и не учите меня. Я сам все знаю. Кому какое дело, как я себя веду? За собой смотрите» Эти последние речи звучат в мире все громче, но хорошо ли будет нам жить, если звук подобных речей заглушит все остальные звуки?

Античный мир не знал величия личности и ее достоинства. Человека этот мир растворял в социуме, в государстве, роде или племени. Интересы отдельного человека целиком подчинялись интересам общественного целого.

Христианство освободило личность. Христианство возвестило, что личность уникальна, не сводима на общность, ответственна перед Богом напрямую и лично Богом любима. Эта прививка личного самосознания — становой хребет нашего самоуважения и мыслей о человеческом достоинстве. Добрый Пастырь Своих овец зовет по имени.

Но высокие речи о достоинстве человека работают там, где есть страх перед Великим Богом и неумолкающий голос совести. Если вера исчезает, если исчезает понятие религиозного долга, а понятие о личном достоинстве сохраняется и искусственно раздувается, это грозит катастрофой.

Если человек уверен, что никому не подотчетен, что он вправе делать что хочет, и даже Бог ему не Судья, то все остальные виды ответственности умрут неизбежно.

Умрет ответственность перед семьей и семья рухнет. Ее заменят разные формы временного сожительства вплоть до самых противоестественных. И ничего не возразишь. Ведь «я так хочу, и мне не надо никому отчитываться». Умрет ответственность перед Отечеством и в силу войдет принцип «где хорошо, там и родина». Солдат убежит с войны и судья будет судить только за взятки. Мысленные горизонты сузятся, все будет измеряться личной выгодой. Это — нравственная смерть.

Основа здорового общества — баланс между правами и обязанностями. Основа здоровой души — чуткая совесть, вера в Бога и уплаченные долги всем, кому ты должен.

Мы опять приходим к мыслям о воспитании, потому что животное все нужное для жизни берет с момента рождения, а человек приобретает необходимые навыки долго в процессе обучения. И уже лошаденок, родившийся только вчера, на слабых ногах бежит за матерью. А человека ожидают долгие годы обучения и воспитания, пока он сможет самостоятельно жить и ответственно действовать.

Народ дал отстояться своему коллективному опыту и поместил его в пословицы и поговорки. «Не дал слово — крепись, а дал слово — держись». Это значит, что нельзя разбрасываться обещаниями, но если уж пообещал — сделай. Это — ответственность. Сказал: «Приду в пять», так приди в пять, а не в пол шестого.

«Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Это — ответственность. Постоянство и верность нужны человеку во всяком серьезном деле. И это не приходит само, но воспитывается, иногда со слезами и болью. Это нужно и для спасения, для угождения Богу. Ведь сказано, что «положивший руку на плуг и озирающийся вспять, не благонадежен для Царства Небесного».

Долг выше выгоды. Если выгода выше долга, тогда прощай мораль и здравствуй грядущее антихристово царство. Царство кратковременное и проклятое, слепленное из миллионов маленьких «хочу — не хочу» и «буду — не буду»; состоящее из победы сиюминутного интереса над вечными ценностями.

Тяжело быть человеком. Тяжело и страшно. Хочется временами отступить в область бессознательного и раствориться в природе, стать неразличимым с нею. Такое отступление нево змо жно .

Можно даже сказать, что человеком нельзя «просто быть». Человеком нужно долго становиться, чтобы наконец стать им. И то, насколько ты им стал, есть ответ трем непрестанно вопрошающим голосам.

Чтобы доктор лечил, милиционер защищал, а священник молился нужно сохранить нерастраченным некий неприкосновенный запас нравственности. Всякий человек будет хорошо делать свое дело и не погубит своего имени, если от вопросов Бога, совести и окружающих людей он не закроет свои уши и не отвернет лица.

Хоть и сто раз прав Экзюпери, мы в ответе не только перед теми, кого приручили. Мы в ответе и перед Тем, Кого нельзя приручить; и перед Его голосом в нашей душе; и перед множеством людей, большинство из которых мы не знаем по имени.

Работать ли священнику на светской работе, чтобы не зависеть от прихода? (10 февраля 2011г.)

На телеканале КРТ в передаче «На сон грядущий» выступил протоиерей Андрей Ткачев с рассуждениями о заработке духовенства. По мнению священника, пастыри не должны зарабатывать на Церкви, а для пропитания должны иметь светскую специальность.

Со взглядом отца Андрея выразили несогласие некоторые супруги священников.

Портал «Православие и мир» публикует полемику.

Милостыня — не для священника

Протоиерей Андрей Ткачев

Сегодня мы поднимем с вами довольно серьёзную тему. Она касается имущества, денег и всего, что с ними связано. Эта тема болезнена, тяжела и опасна. Сыпани-ка человеку, который при деньгах, а платить тебе не хочет: вон, глядишь, тебя и в асфальте найдут.

Там, где деньги, там опасность. Это касается и Церкви. Как человек Церкви я об этом говорю смело и не постыжусь этого сказать ни перед кем, даже перед Патриархом.

Будем говорить об этом с точки зрения апостола Павла, который коринфянам пишет о том, что он их ничем не отягощал. Апостол Павел подтверждает ту мысль, которую Господь сказал, посылая апостолов на проповедь: «В какой дом войдёте, ешьте всё без исследования предлагаемое вам». Т.е. проповедующий Евангелие питается, живёт от Евангелия. Об этом апостол и пишет в 9-ой главе: «Господь повелел проповедующим Евангелие жить от благовествования, и служащие жертвеннику берут долю от жертвенника». Это нормально, правильно и хорошо.

Но Павел так не делал. Апостол Павел хотел никак не полагать препятствия и препоны для проповеди Евангелия. Это евреи знали, что священнику нужно платить, что десятину нужно отделять на священников, так как Закон говорил, что священники, колено левитов, своей земли в Земле Обетованной не имели. Все имели: Ассир, Завулон, Неффалим, Гад, Ассир, Рувим и прочие, а левиты не имели. «Я — ваше колено, — говорил Господь, — Я — ваша земля». И потому все кормили священников.

Язычники этого не знали. Для того, чтобы не показаться в глазах людей, которые принимали от Павла проповедь, стяжателем, Павел у них ничего не брал. И говорил потом, что «нуждам моим и тех, которые со мною, послужили руки мои сии». Он был делатель палаток, скинотворец.

Здесь нужно похвалить еврейское воспитание. Евреи считали,что ребенок, изучающий Закон Божий, обязан изучать ремесла. Раввины говорили: «Не делай из слов Закона Божия для себя ни лопаты, ни царского венца». То есть не хвались тем, что знаешь Закон, и не превращай его в способ зарабатывания денег, проповедуй Слово Живого Бога ради Самого Живого Бога, а не ради славы своей и не ради наживы. Молодцы! Нам бы сие уразуметь!

Примерно так же понимали нравственный закон и язычники. Например, закон Солона говорит: «Если отец не научил сына ремеслу, в старости этот отец не имеет права просить у сына хлеба». То есть, если ты, отец, меня не воспитал, ничему меня не научил: ни шить сапоги, ни копать землю, ни быть садовником, — и вообще, где ты был — не знаю, бросил маму одну со мной, сбег к другой бабе, а теперь приперся на старости, — ты у меня не проси ни копейки, не имеешь права.

Так язычники понимали в древности. Тоже молодцы. Мы хуже язычников сегодня. Павел прекрасно понимал, что нужно жить от своих трудов. Он мог брать деньги от людей, мог брать от них и хлеб, и одежду, и продукты, и что угодно, но не хотел этого делать. И вот он говорит коринфянам, что он ничем от них не пользовался: «Я не пользовался ничем таковым и написал это не для того, чтобы так было для меня». «Лучше умереть для меня,- говорит, — чем не иметь награды. Если я благовествую вам Евангелие и получаю за это мзду, то награды мне нету. А если я проповедую, а мзды не беру, а сам себя питаю — будет награда».

И вот к чему я это все говорю. Наступило время (оно давно наступило), когдасвященник должен быть максимально независим от подаяний паствы. Паства наша — всякая: есть добрые и боголюбивые, и последний плащ желающие отдать, и последнюю сережку снять из ушей на украшение киота или на золочение куполов. А есть люди — вчерашние неверы, сегодняшние «веры» но с уточнением: такие хамские «веры», которые смотрят, кто на какой машине ездит, у кого сколько коронок золотых на зубах. Все высматривают и «носят» тебя на языке. У них нельзя брать денег, даже если дают.

А чтобы быть свободным от людей и в карман им не глядеть да в руку не заглядывать, чтобы не ждать ничего ни от кого, от богатых не брать, от бедных не ждать — нужно работать. И сегодня очень важно, чтобы священник параллельно с духовным имел образование светское -юридическое, педагогическое, медицинское, или служа в своем селе имел бы пасеку, сад вишневый или яблочный, разводил бы рыб. Чтобы он трудился от рук своих или от ума своего и в карман к пастве не заглядывал. Чтобы он служил ради Христа Иисуса, а не ради хлеба куса, как это говорилось у свДимитрия Ростовского. Вот тогда будет прекрасно.

С другой стороны, люди должны знать, что они обязаны содержать Церковь, люди обязаны быть кормильцами и поильцами служащих жертвеннику.

Люди, как говорил ученик преподобного Силуана Афонского архимандрит Софроний (Сахаров), относятся к священнику так же хамски, как к Богу. Многие люди про Бога не помнят десятилетиями, а некоторые всю жизнь живут без мысли о Нем. А если им вдруг вспомнится слово «Господь», они думают: «вот, ну помоги же мне, ну Ты же добрый, Ты же должен помогать».

Бог помогает. И так же хамски люди относятся к священнику. Они могут всю жизнь осуждать священников или не знать про них ничего и знать не хотеть. Но вот понадобилось что-то от батюшки — разговор, требы, таинства — и бежит: а подать мне сюда батюшку, мне нужно. А что это такое? А ты больной? А что это, ты болеешь еще, оказывается? Или ты устал? А что это ты устал, ты не должен уставать, ты священник!

Вот такое хамство, что к пастырю, что к Богу у людей встречается очень часто. Они очень требовательны к нам, священникам, хотя зачастую со своей стороны по отношению к Богу ничего исполнять не хотят.

Неправильно это. Мы им угождать не обязаны. Церковь — это не комбинат религиозных услуг. Бог-то человека любит. Но и человек должен быть боголюбив. А если он Бога не любит, а только требует — вот подайте мне, вот я хочу это — мы не обязаны все это исполнять.

У людей и мысли нет: как ты живешь, на что ты живешь, есть ли у тебя деньги, например, на то, чтобы пополнить счет на мобильном телефоне, или чтобы за детей в школу заплатить, или за квартиру. А ведь они обязаны содержать Церковь. Это святая и важнейшая обязанность. Вы наши кормильцы и поильцы. Знаете вы это или не знаете, хотите вы этого или не хотите, крещёные люди обязаны поддерживать Церковь своими руками и своей трудовой копейкой.

Мы можем это не брать. И мы обязаны как можно меньше брать от вас для себя. Мы обязаны работать, чтобы служить и проповедовать, и питать вас Таинствами, мы, как Павел, обязаны работать, и быть от вас независимыми. Но вы обязаны давать нам часть заработанного, чтобы мы могли это разделить вдовам и сиротам, старушкам и старичкам, которые потеряли детей и внуков и живут одни, или больным, которые не могут купить себе лекарства или оплатить операцию. Вот в этом союзе нашего от вас независимого состояния и вашего нам добровольного подаяния Церковь будет сильна.

Иначе будет ерунда, которая есть сегодня. Когда давать не хочу, копейку дам, потом буду целый год говорить «я дал, а он на Мерседесе поехал».

Не нужны такие подаяния. Я этого брать не хочу, а вы этого не давайте. Давай с любовью и знай, что истратят правильно.

А священник обязан по образу апостола Павла трудиться кроме жертвенника, кроме благовествования еще как-то. Пусть делает что хочет и что не противоречит закону Божьему. Любой труд полезен.

У нас на приходе сегодня строится храм, и у нас крановщик — священник. Нет на приходе людей, приход вымирает, некому молиться, прокормить свою семью он не может. Он уехал из далекого городка к нам в столицу и на кране между небом и землей висит пять дней в неделю. И там молится и поднимает раствор, кирпич и так далее. А в субботу и воскресенье служит с нами. Независимый от паствы, ну хотя бы потому, что паства такая бедная сегодня стала и малочисленная, поселок-то вымирающий…

Поэтому девятая глава апостола Павла к Коринфяном заставляет нас думать о том, чтобы мы были независимы от вас, а вы обязаны давать часть того, что заработали, на Церковь, иначе вы не христиане.

Дай Бог это запомнить, понять. А дальше будем жить и смотреть, что получится.

«Семья священника — тоже люди!»

Анна Неверова

У некоторых людей вызывает удивление, а порой и возмущение, что священникам выплачивается жалование из пожертвований верующих на храм. Видимо, борцам за чужое нестяжание в голову едва приходит, что священник и его семья — это тоже люди, нуждающиеся в некоторых материальных благах: пище, одежде, крыше над головой, получаемых в обмен лишь на денежные знаки.

Но вот что непонятно совершенно — это подобные высказывания со стороны священнослужителей. Собственно, данная статья и родилась, как горький ответ реальных священнических семей на рассуждения о.Андрея Ткачёва.

К сожалению, с библейской аргументацией уважаемого и любимого многими отца Андрея Ткачёва, цитирующего апостола Павла в вышеупомянутой передаче, решительно невозможно согласиться.

Действительно, апостол Павел неоднократно подчёркивал свою полную материальную независимость от общины, пока в ней жил, учил и проповедовал. Однако он с благодарностью принимал от этой же общины любые дары и пожертвования после своего ухода. Например, трудясь в Фессалониках, и подчёркивая свою независимость от пожертвований фессалоникийской общины, Павел в то же время с благодарностью принимает пожертвования христиан из Филипп, где он трудился несколько раньше: «вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду» (Фил.4:15-17). Точно так, трудясь в Коринфе, и отказываясь принять помощь от коринфян, Павел принимает приношения от Македонских и других церквей: «Другим церквам я причинял издержки, получая [от них] содержание для служения вам; и, будучи у вас, хотя терпел недостаток, никому не докучал, ибо недостаток мой восполнили братия, пришедшие из Македонии» (2Кор.11:8,9).

Причина такой политики Апостола ясна и вполне оправдана: пока Павел находился в каком-либо месте, он отстаивал свою абсолютную независимость, не будучи обязанным никому. Ведь крайне трудно принять дар от кого-либо, а потом обличить его или проповедовать против него. Пока Павел находился среди филиппийского братства, он не мог быть обязанным кому-либо. Но после его ухода условия изменились. Тогда он мог принять любой дар, доказывавший любовь филиппийцев к нему, ибо тогда он не был обязан кому-либо в Филиппах. Столь же невозможным было для Павла принять материальную поддержку от коринфян, пока он находился у них, и сохранять необходимую независимость. Он не был непоследовательным, а лишь поступал мудро (комментарий Баркли).

При этом не нужно забывать тот факт, что белое, т.е. женатое духовенство не может следовать примеру апостола Павла просто потому, что Павел не имел семьи и детей. Священнику нужно не только печься о собственном пропитании, но и о том, чем кормить семью, и это в условиях постсоветской церковной разрухи, когда большинство приходов требуют максимального внимания и сил священнослужителя.

Нередка следующая картина, которую застаёт среднестатистический батюшка, приехав на свой приход: храм, требующий ремонта (варианты: храм полуразрушен/ разрушен/храма нет совсем — его священник сам должен будет построить); весьма малочисленные прихожане, чьи познания в Православии сводятся к набору псевдоцерковных примет и суеверий; отсутствие людей, знающих устав и способных петь-читать на клиросе; засилие сект или откровенного язычества и т.д.

Если священник в таких условиях будет «плести палатки», чтобы прокормить семью, кто будет заниматься миссионерством? Кто будет искать благодетелей для строительства разрушенных храмов и восстанавливать эти храмы? Кто будет посещать людей на дому? Кто будет вырывать заблудших из рук сектантов, наводнивших наши города и сёла?

Св.Писание неоднократно подчёркивает право благовествователей питаться от пожертвований. «Трудящийся достоин награды за труды», — говорит Спаситель, посылая апостолов на проповедь (Лук.10:7). «Я весьма возрадовался в Господе, что вы уже вновь начали заботиться о мне», — пишет ап.Павел филиппийским христианам, присылающим ему пожертвования для продолжения его миссионерских трудов (Фил.4:10).

Сам Апостол, не имевший жены и детей, и возможно именно по этой причине не всегда пользовавшийся своим правом «питаться от святилища» (1 Кор.9:13), в отличие от оАндрея, отстаивает это право для других священнослужителей. «Достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении. Ибо Писание говорит: не заграждай рта у вола молотящего; и: трудящийся достоин награды своей» — даёт ап.Павел последние наставления Тимофею незадолго до своей казни (1Тим.5:17,18). Он призывает Тимофея, не смущаясь, принимать материальную помощь общины (комментарий Брюссельской Библии на 2 Тим.2:4-6).

Причина этого вполне ясна: священство — это не ремесло, а служение, подобное службе военного. Чтобы в нём совершенствоваться, человек в идеале не должен распыляться на заботу о пропитании. В первом официальном собрании законов Римской империи — Кодексе Феодосия -сказано: «Мы запрещаем людям, занятым на военной службе, заниматься гражданскими профессиями». Говоря о священстве в контексте материального обеспечения священнослужителя, ап.Павел сравнивает его именно с военной службой: «Какой воин служит когда-либо на своем содержании?» (1Кор.9:7), «Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику» (2Тим.2:4). Солдат — это только солдат, также и священник — это только священник, который должен сконцентрировать все свое время, все свои силы, и, что особенно немаловажно, все свои помыслы на служении. Если все офицеры большую часть времени начнут заниматься частным извозом или разгрузкой вагонов — армии конец. Если все священники большую часть времени начнут тратить на зарабатывание денег — конец Церкви.

Об этом же говорит и Устав Православной Церкви: об обязанности, а не добровольности, прихожан содержать своего священника. Хорошо, когда священнику удается совмещать свою пастырскую работу со светской, но практика показывает, что это далеко не всегда возможно без ущерба для священнического служения. Для того, чтобы приход жил, священник должен жить приходом, а не посторонней работой и мыслями о заработке на хлеб насущный, что нам и предлагает оАндрей. «Нехорошо, оставив слово Божие, пещись о столах» (Деян.6:2). Именно поэтому, чтобы забота о его собственном столе не заменяла священнику заботы о проповеди Слова Божия, в некоторых поместных Православных Церквях, например, Кипрской, священнослужителям вообще не разрешаются никакие подработки на стороне.

Того же мнения придерживается и нынешний Патриарх Московский Кирилл: приходской священник не должен быть «обременен постоянными поисками средств на содержание себя и своей семьи», он не должен искать подработки на светских должностях, но должен полностью сконцентрироваться на своём служении (из доклада Патриарха на епархиальном собрании, Москва, декабрь 2009 г)

Вопрос о том, на какие средства должен жить священник и его семья гораздо глубже, чем кажется на первый взгляд. Дело здесь в том, как мы на самом деле относимся к священнику и его служению. Считаем ли мы, что священство — это не более, чем хобби, которым достаточно заниматься пару раз в неделю в перерывах между основной работой (крановщиком, юристом или учителем), причём священник сам же должен это «хобби» оплачивать? Или же мы признаём, что священство — это самоотверженное служение, которое должно занимать все силы и время служителя? В той клятве, которую даёт любой священник перед рукоположением, есть такие слова, что отныне он полностью посвящает себя служению Алтарю и приходу.

Совершенно непонятно стремление оАндрея превратить всех священников в светских работников, изредка исполняющих своё служение в нерабочее время. Ненормальна ситуация, когда священник вынужден пренебрегать своими обязанностями пастыря и искать другой способ поддержать материальное состояние своей семьи и своего храма. Такой человек просто будет не в состоянии часто служить, проповедовать, миссионерствовать, восстанавливать храмы, посещать школы, больницы, тюрьмы, ездить в отдаленные села и деревни, в которых нет собственных храмов, заниматься самообразованием, т.е. исполнять свои прямые священнические обязанности.

Почему получать деньги от служения — это «стяжательство», а всю неделю, вместо заботы о храме и пастве, пахать на свой карман — это не стяжательство, не обворовывание собственных прихожан? Священник обязан работать и как можно меньше брать от прихожан?

Встает вопрос: а кто тогда обязан служить, если священник большую часть своего времени будет занят зарабатыванием денег для себя? Кто обязан в любой момент все бросить и поехать за несколько десятков километров напутствовать умирающего в глухом селе? Кто обязан в любое время по телефонному звонку, даже ночью окормить пасомого? Кто обязан искать спонсоров для строительства храма, а затем и строить сам храм, беря на себя функции администратора, прораба и завхоза в одном лице? Кто кроме священника обязан остановить самоубийцу, заниматься с молодежью, доказывать администрации, что жизнь района надо улучшать, и брать на себя конкретные шаги по улучшению? Нет, оказывается, 5 дней в неделю он должен быть крановщиком, и лишь иногда, в свободное от этой работы время ещё и священником. Двум господам работать.

Мы хотим, чтоб священник был «без страха и упрека», умел катехизировать, вести полемику с иноверцами, посоветовать в жизненной ситуации, был молитвенником и эрудитом хотя бы в своей области. А для священника желательно наличие еще и светского образования. Тогда он должен заниматься только своим делом, как хирург, как учитель. Если мы говорим хирургу, чтоб он оперировал за бесплатно, а по ночам подъезды мыл, то сами будем виноваты, когда попадем на операцию к человеку, засыпающему в оперблоке и потерявшему квалификацию.

Пример, который привел отец Андрей в конце беседы, вообще не следовало бы озвучивать зрителям, тем более в положительном ключе. Ситуация священника, бросившего нищий приход и семью, ради работы на стройке в столице — это позор и развал нашей Церкви, который нам предлагается поддержать! Это должно стать болью каждого православного: и мирянина, и священника, и архипастыря. Если к настоятелю большого прихода приходит его бедствующий собрат, то предложить ему работу на кране — это не помощь, но следующий шаг, подталкивающий священника ещё дальше в мір, отдаляющий его ещё больше от паствы и Престола.

Бедному батюшке можно было бы помочь по-другому. Можно на своем приходе организовывать регулярный целевой сбор средств для бедствующего прихода. Можно заглянуть в свою ризницу — а вдруг там есть комплект облачения, который может еще быть использован по назначению, а не пылиться в ненужности и забвении в закромах. Так же можно поступить и с книгами, и с церковной утварью. В любом случае помощь и внимание дадут силы бедному священнику, поддержку и ощущение того, что он не брошен, что он не один, ведь уныние идет под руку с бедностью.

Стоит упомянуть и еще один момент: строительные специальности имеют повышенный риск травматизма. Сможет ли продолжать служение священник, в случае, если, не дай Бог, с ним произойдет несчастный случай?

Если верить Руссо, французская королева Мария-Антуанетта, будучи оповещенной о голоде среди французских крестьян, ответила буквально следующее: «Если у них нет хлеба, то пусть едят пирожные!». Один из Российских губернаторов, комментируя журналистам ситуацию с пробками на Ленинградском шоссе, предложил автолюбителям пересаживаться на вертолеты: «Я летаю на вертолете. Вам тоже надо покупать вертолеты вместо машин». Не менее легкомысленным выглядит призыв столичного настоятеля отказываться от священнических зарплат и искать средства для жизни подработками на стороне.

Неужели жизнь отца Андрея совершенно оторвана от той реальности, в которой живёт абсолютное большинство его собратьев-священников? Многие рядовые священники имеют максимум 1-2 выходных в неделю, служат годами без отпусков и при этом вынуждены содержать семьи, часто многодетные, на весьма скромную священническую зарплату. Как в таких условиях возможно содержать семью на какие-то иные доходы? Какому работодателю нужен такой работник, у которого постоянно то службы среди недели, то отпевания, то венчания, то Крещения?

Слова отца Андрея вызвали недоумение и несогласие среди жен православных священнослужителей: среди тех женщин, которые изо дня в день видят все тяготы священнического служения и являются зачастую первыми помощницами своих мужей. Эта статья, собственно, и родилась в результате дискуссии между супругами священников Православной Церкви.

Новомученики (13 февраля 2011г.)

Говорят, блаженная Ксения, проведшая многие дни своей жизни на Смоленском кладбище, часто ходила среди могил, повторяя странную фразу: «Кровь! Сколько крови!» Теперь нам понятен смысл этих слов. России предстояло умыться кровью, напиться крови, захлебнуться кровью в ходе революционного эксперимента, проведенного с планетарным размахом. Обычно о чем-то страшном, что пришлось пережить, люди говорят: «Это не должно повториться». Всматриваться в трагедии тяжело, разбираться в причинах и следствиях страшно. Лучше вот так, в порыве секундного ужаса, отвернуться от темы, тряхнуть головой, словно отгоняя страшное сновидение, и сказать: «Это не должно повториться».

Должно или не должно, это не нам решать. Если у исторического явления есть глубокие причины и если причины эти не то что не устранены, но даже не осознаны, то явление просто обречено на повторение. Вернее, люди обречены на повторное переживание однажды разразившейся беды. Вывод простой: хочется или не хочется, нравится или не нравится, но всматриваться в собственные трагедии и анализировать их придется.

Если в XVIII столетии святой человек предвидел потоки крови, имевшие пролиться в столетии XX-м, то дело ведь не только в прозорливости святого человека. Дело также и в тех исторических ошибках, которые, наслаиваясь и накапливаясь, готовы со временем слепиться в ком и, сорвавшись с горы, расплющить все, что на пути попадется. Мы не видим цельной картины мира. Наш взгляд выхватывает дробные его части, и сердце питается не ощущением целого, а осколками бытия. Поэтому в повседневности мы не способны ни на прозорливость, ни на глубокое предчувствие. Те же люди, которые вникали в глубинную суть процессов, почти в один голос предупреждали о грозовых тучах, собирающихся над Отечеством. Итак, урок номер один. История — не фатальный, заранее предсказанный процесс. Это живая ткань, образованная сцеплением свободно действующих воль. На историю можно и нужно влиять. А там, где она «вдруг» являет свой звериный облик и начинает пожирать ничего плохого не ждавших обывателей, — там обыватели виновны. Не потрудились, значит, распознать признаки времени, не потрудились и усилия приложить в нужном направлении.

Из всех виновных в революции, а как следствие — братоубийственной войне, репрессиях, гонении на Церковь, пока что названо только одно действующее лицо — интеллигенция. Она сама облегчила поиск виновных, поскольку слова осуждения прозвучали именно из уст ее лучших, прозревших посреди несчастий представителей. Интеллигенции ставится в вину ее безбытность, оторванность от народной жизни, филантропическая мечтательность. «Русскими быть перестали, западными людьми так и не сделались. Жар сердца истратили на влюбленность в чужую социальную мечту». Подобные «филиппики» в адрес профессуры, писателей и ученых можно продолжать и продолжать. Слова эти справедливы.

Революция стала плодом мысленного заблуждения, плодом уверования в ложь. А в любом народе функция переработки идей, различения добра и зла в области ума принадлежит не всем вообще, но представителям интеллигенции в первую очередь. Но справедливым будет заметить, что не на одной интеллигенции лежит тяжесть исторической ответственности.

Церковь Русская, то есть люди, ее составлявшие и наполнявшие, так ли уж свободны от ответственности? Неужели мы вправду думаем, что дело все в масонском заговоре, кознях германской контрразведки, пломбированном вагоне и прочем? Я лично так не думаю. Сама церковная жизнь наша в общих чертах несколько долгих столетий повторяла ошибки, свойственные интеллигенции. Вот слова человека, которого нельзя обвинить в нелюбви к Родине и в незнании ее истории: «Богословская наука была принесена в Россию с Запада. Слишком долго она оставалась в России чужестранкой. Она оставалась каким-то инославным включением в церковно-органическую ткань. Превращалась в предмет преподавания, переставала быть разысканием истины или исповеданием веры. Богословская мысль отвыкла прислушиваться к биению церковного сердца. И у многих верующих создавалась опасная привычка обходиться без всякого богословия вообще, заменяя его кто чем: Книгою правил, или Типиконом, или преданием старины, бытовым обрядом или лирикой души. Душа вовлекается в игру мнимостей и настроений» (Флоровский Г. Пути русского богословия). Если уж церковное сознание отвлечено от трезвого пути отцов в сторону «мнимостей и игры настроений», то кто способен будет противостать мысленным соблазнам и разукрашенной лжи?!

Церковь боролась за истину и противостояла лжи, видела надвигающуюся беду и предупреждала верных чад. Но делалось это не в стройном порядке и не единым фронтом. Борцы были похожи, скорее, на одиноких защитников Брестской крепости, воевавших до конца, и умирали за истину. Иногда их встревоженный голос и их подчеркнутое одиночество были до неразличимости подобны близкому к отчаянию одиночеству ветхозаветных пророков. Те кричали во весь голос и приходили в ужас от того, что их не понимали. Было подобное и в нашей истории.

Ну, а потом пришла беда. Пришла вначале так, что всем казалось: стоит завтра проснуться, и все будет по-старому. Но просыпались — а лучше не становилось. Становилось хуже, и уже боялись ложиться спать, а, уснувши, не хотели просыпаться.

Смерть стала привычной, голод стал обыденным, в человеке уже трудно было признать существо, сотворенное «по образу и подобию Бога». И полилась кровь. Мы далеки от мысли, что все убиенные и замученные святы. Голгофа убеждает нас в этом. Два злодея, одинаково наказанных за одинаковые злодеяния, висят по обеим сторонам от Безгрешного Иисуса. Оба рядом с Мессией, оба в муках заканчивают жизнь. Казалось бы, их загробная участь должна быть одинакова. Но вместо этого одному обещано в сей же день быть со Христом в раю, а другой вынужден разрешиться от тела и продолжить муку, теперь уже только душевную.

Само по себе страдание не спасает. И «если кто подвизается, не увенчивается, если незаконно будет подвизаться» (2 Тим. 2: 5). За Христа страдали не все. Кто-то страдал за свои грехи, кто-то платил за свои ошибки, многим пришлось платить за чужие ошибки и за чужие, столетиями накопившиеся грехи. Разобраться в этом хитросплетении судеб нам не дано — не под силу. Бог один знает все. Мы же, не зная все о всех, знаем многие имена людей, действительно умерших за Господа: тех, кто перед расстрелом молился; кто терпеливо переносил ссылки и тюрьмы; кто не озлобился; кто и по смерти жив и совершает чудеса. Это великая княгиня Елисавета, до последнего вздоха перевязывавшая раны тем, кто вместе с ней был сброшен в шахту под Алапаевском. Это Киевский митрополит Владимир, благословивший убийц пред своим расстрелом. Это архиепископ Фаддей, утопленный палачами (!) в выгребной яме. Это еще многие сотни и тысячи священников, монашествующих и мирян, с чьими жизнеописаниями стоит знакомиться, ибо они — мученики Господни, и знакомиться долгие годы, ибо много их.

Им во многом было тяжелее, чем мученикам древности. Те часто жили в ожидании гонений, внутренне готовились к ним, как к вполне реальному, а то и неизбежному исходу земной жизни.

Наши же страдальцы в большинстве случаев и представить не могли, что их православное Отечество станет одним большим концлагерем, а некоторые еще вчера верующие соседи -палачами и предателями.

В войне немалую роль играет фактор внезапности. Обескуражить противника, напасть неожиданно почти всегда означает смять его ряды, обратить его в бегство. В духовной войне законы те же. Лукавый долго готовился и внезапно напал. Но смял и обратил в бегство далеко не всех. Даже те, кто не верил в катастрофу, не был к ней приготовлен, быстро избавились от иллюзий, поправили фитили в светильниках и приготовились к смерти.

«Вот ты попал в руки врага, — писал Сенека Луцилию, — и он приказал вести тебя на смерть. Но ведь и так идешь ты к этой цели!»

Красивая мысль, с которой трудно спорить. К смерти нужно готовиться всю жизнь. Только вот есть у красивых мыслей свойство улетучиваться при приближении настоящей боли, реальной угрозы, подлинного страдания. Да и народ наш, прошедший через огненное испытание, вовсе не принадлежал к школе стоиков, равно как и к любой другой философской школе. У терпения и мужества нашего народа иные корни — евангельские. Отсюда же та неистребимость народной жизни, которая неизменно возрождалась после жестоких испытаний до сих пор и обещает надежду на полнокровное бытие в будущем. Именно память о новомучениках и молитвенное общение с ними способны сообщить Русской Церкви особенную глубину и мудрость, необходимые для творческого решения проблем, стоящих перед лицом современности.

Мы представляем себе их лица на пожелтевших фотографиях, когда читаем в Писании о тех, что «замучены были, не приняв освобождения, дабы получить лучшее воскресение; другие испытали поругания и побои, а также узы и темницу; были побиваемы камнями, перепиливаемы, подвергаемы пытке, умирали от меча» (Евр. 11: 35-37).

В отношении новомучеников можно совершить две страшные ошибки. Первая именуется преступным забвением, при котором никто особо не помнит о трагическом прошлом и живет так, словно ничего не случилось. Вторая ошибка более опасна, поскольку более похожа на истину. Назовем ее так: превозношение чужими заслугами. Это когда мы недрожащим голосом гордо заявляем, что, дескать, велика наша вера и Церковь наша велика (между строк подразумевается, что и сами мы велики), раз такие испытания пережили и перетерпели.

Почитание новомучеников не должно мешать оставаться вопросу: да как же это все могло произойти в православной стране?!

Это почитание должно совершаться с содроганием при мысли о величине страданий и масштабе гонений.

И еще один вопрос должен звучать коли не вслух, так в совести: а мы сегодня все ли правильно делаем? Не ждет ли и нас очередное огненное испытание? Ошибки наши не придется ли омывать своей кровью тем, кто придет после нас?

И лишь после того, как вопросы эти прозвучали, мнится мне, можно порадоваться. Ибо мы «приступили к горе Сиону и ко граду Бога живого, к небесному Иерусалиму и тьмам Ангелов, к торжествующему собору и церкви первенцев, написанных на небесах, и к Судии всех — Богу, и к духам праведников, достигших совершенства» (Евр. 12: 22-23).

Видеста очи мои… (15 февраля 2011г.)

Один из самых известных псалмов — 90-й: «Живый в помощи Вышняго». У нас он читается в чине шестого часа, на панихидах и погребении. Его мы также читаем, желая оградить себя Божественной помощью в сложных или даже опасных обстоятельствах. Подобным образом он использовался и в иудейской традиции. Его читали на погребениях, в утренних молитвах и в молитвах субботы. Это, кроме прочего, значило и то, что псалом был хорошо известен всем сынам Израиля. Псалом составлен так, что речь в нем ведется от лица наставника, перечисляющего наставляемому различные блага, проистекающие из надежды на Бога. А заканчивается псалом тремя стихами, произнесенными уже от лица Самого Бога. Последний стих звучит так: «Долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое».

Вчитываясь в рассказ евангелиста Луки о событии, называемом Сретение, можно заметить, что Божественное обещание 90-го псалма исполнилось на старце Симеоне. Этот «праведный и благочестивый» (Лк. 2: 25) муж был стар и «насыщен днями» (Пс. 90). И было ему обещано Духом Святым, что он не умрет ранее, нежели увидит собственными глазами Христа Господня.

А ведь это и было заветным чаянием всех древних праведников. Они хотели жить как можно дольше не для того, чтобы наслаждаться благами этой грустной земли, а для того, чтобы дождаться Искупителя и увидеть Его собственными глазами. Поколение сменялось поколением, праведники с печалью закрывали глаза и с верой уходили в смертную тьму. Свои надежды они препоручали своему потомству. И именно поэтому бездетность ощущалась как проклятие. Ведь в этом случае не только ты не дожил до пришествия Христа, но и семя твое не укоренилось на земле и не стало причастным радости.

Шли столетия. Вера оскудевала и засорялась земными мечтами о могущественном царе, который должен дать Израилю политическую свободу и земную славу. Только некий «священный остаток», слишком малый числом, чтобы его заметить, жил чистой надеждой и терпеливой молитвой.

Первым среди этого остатка был Симеон. До него многие праведники «умерли в вере, не получив обетований, а только издали видели оные, и радовались» (Евр. 11: 13). А рядом с ним, в одно и то же время, жило множество нечестивых и суетных людей, которые, хотя и дожили до пришествия Мессии, не ощутили дня посещения из-за черствости души. И это — урок для всех. Мало жить во времена Праведника. Мало находиться вблизи Праведника. Все это не будет на пользу, если не будет веры, которую подает Дух Святой.

О Симеоне сказано, что «Дух Святой был на нем» (Лк. 2: 25). Сей Дух предсказал старцу о будущей встрече с Мессией. И Сей же Дух повел Симеона в храм, когда Мать Иисусова с Сыном на руках пришла для исполнения законного обряда. Храм Иерусалимский никогда не был пуст. Это было одно единственное святилище, кроме которого нигде и никем не мог быть создан иной Храм. Весь многолюдный народ Израиля исполнял свои обеты и приносил жертвы в этом Храме. Для этого туда со всех сел и городов ежедневно, не говоря уже о праздничном многолюдстве, стекались людские толпы для принесения жертв: жертв повинности, жертв благодарственных, жертв по обету. И в этом многолюдстве Симеон, ведомый Духом, без труда различил Тех, Кого он так долг ждал -Мать и Дитя. Он подошел к Матери, взял Младенца-Христа на руки и произнес ту молитву, с которой теперь мы заканчиваем прожитый день и надеемся закончить жизнь.

В этой молитве он исповедал, что обещанное ему исполнилось. «Видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов». Исполнились и слова 90-го псалма: «Явлю ему спасение Мое».

Симеон видел прозорливым внутренним взором будущую Голгофскую Жертву. Того, Кто лежал у него на руках, он видел уже распятым за грехи мира. Поскольку именно Крест с распятым на нем Праведником — это и есть «спасение, которое Бог уготовал».

То, что Симеон предчувствовал тайну Креста, видно и из слов старца к Марии. «Тебе Самой, -сказал он, — оружие пройдет душу, да откроются помышления многих сердец». Эти странные слова исполнились, когда Мать-Дева стояла под Крестом, терзаясь сердцем о страдании Своего Сына. Так очи, слепнущие от старости, приобретают орлиную зоркость в вещах духовных, если сердце человека очищено верой и терпеливым ожиданием.

Мало сказал Симеон, но вся будущая история мира нашла отображение в его словах. Он предсказал, что Христос просветит язычников; что в Израиле, для которого Он — слава, Ему предстоит стать «предметом пререкания». Из-за Него многие падут и многие поднимутся. Слова эти вряд ли можно было понять заранее, но последующая история оправдала их полностью.

Увидев все, чего так долго дожидался, и сказав все необходимое тем, кто продолжал земное странствование, Симеон покинул землю. Покинул без страха и сожаления. Он видел Мессию! Он шел теперь в темноту шеола, чтобы рассказать Давиду и Соломону, Исаие и Иеремии о том, что обетование исполнилось и время всеобщего освобождения близко. Мария с Иисусом на руках осталась за его спиной. Старец медленно и твердо шел к черте, отделяющей этот мир от мира иного. И об этих его шагах нельзя сказать лучше, чем уже сказано:

Он слышал, что время утратило звук.

И образ Младенца с сияньем вокруг пушистого темени смертной тропою душа Симеона несла пред собою, как некий светильник, в ту черную тьму, в которой дотоле еще никому дорогу себе озарять не случалось.

Светильник светил, и тропа расширялась.

(И. Бродский. Сретение)

Внутренняя тюрьма (17 февраля 2011г.)

Приближаясь к этой группе строений начинаешь ощущать тревогу. Серые, невысокие дома блочного типа. Высокий забор, скрывающий еще одно или несколько ограждений. Кольца колючей проволоки, решетки на окнах. Это тюрьма. Это место, где сконцентрированы поломанные, пережеванные и выплюнутые судьбы, место, где ежедневно доламывается то, что не успела доломать воля.

В этих скорбных местах тоже нужен священник. Он нужен там потому, что Господь сказал: «Я был в темнице и вы посетили Меня» Пусть для охраны и начальства эти стены и эта контрольнопропускная система удерживают преступников, отбывающих законное наказание. Пусть для родственников и «корешей» за этими стенами томятся «несправедливо осужденные» родные души. Для священника там — Христос.

Нужно совершить над собой особое усилие, вернее, нужно постоянно совершать над собой никому незримые внутренние усилия, чтобы увидеть Христа в тюрьме. В тюрьме Он не иконописеню Зэки — народ угрюмый и недоверчивый. Они хранят в душе столько затаенной злобы и обиды, что прорвись она вдруг наружу, мало не покажется. Их лица серы, их зубы желты от табака и расшатаны от недоедания, их одежды однообразны и серы, как и их лица. Зэки хотят одного и того же. Хотят еды, которую можно долго хранить: сала, молочного порошка, сухарей, чеснока, чая. Хотят письменных принадлежностей. Хотят теплых вещей, нижнего белья, сигарет. Но самое главное из того, что они хотят, это любовь и внимание. И только Бог знает, кроме тех, кто сталкивался с этой проблемой, как тяжело любить этих замученных и озлобленных людей. И как быстро заканчиваются душевные силы у тех, кто однажды решился отдавать тепло своей души страдающим в заключении людям! Как сами эти люди, терпящие заключение, часто ждут тепла и любви по отношению к себе, но сами никому и ничего дать не готовы.

Молодой священник уже скоро год, как посещал одну из тюрем своего города. Там, в «зоне» уже сложилась небольшая община, изредка служилась Литургия, каждое воскресенье проходили молебны и беседы. Был даже один человек, принявший Крещение. Но главное событие было впереди. Один из заключенных, пожалуй, один из самых активных прихожан этой тюремной общины готовился выйти на волю. Его звали Сергей. Отсидел он много. За это время жизнь на свободе успела сильно измениться. Многие зэки, ожидавшие освобождения, боялись этой новой реальности, как огня. Шутка ли сесть при недостроенном коммунизме, а выйдя, окунуться в настоящий дикий капитализм.

Сергею было лучше многих других. У него на свободе осталась мать. А значит осталась прописка, жилье. Его квартиру никто из родственников не продал, ему не угрожало быстрое превращение в бомжа и деградация. Старушка, напротив, часто посещала сына, слала посылки, с нетерпением ждала возвращения. Со священником, посещавшим тюрьму, где сидел ее сын, она тоже познакомилась и подружилась.

В тот день, когда Сергея отпускали на волю, мама и священник ждали его вместе. Они уже несколько часов топтались по жаркому асфальту у дверей КПП. Все разговоры были переговорены и все рисунки на стенах, образованные трещинами в штукатурке, были изучены. Рядом со священником и старушкой было много другого народа. В основном это были женщины: матери с посылками в морщинистых руках, жены, приехавшие на очередное длительное свидание и еще несколько категорий дам, о которых стоит либо говорить подробно, либо вовсе умолчать.

Наконец лязгнула щеколда тяжелых входных дверей и на улицу вышел, вначале заместитель начальника тюрьмы, а затем и Сергей. Сияющий, не верящий своему счастью, пытающийся сдерживать порывы радости, он подошел к матери и они обнялись.

Дом их был не близок, в другом городе. Поэтому «план мероприятий» заранее был придуман таким образом, чтобы сначала поехать в храм, где служил батюшка, отслужить там благодарственный молебен, пообедать и лишь потом отправить на вокзал маму с сыном, снабдив их на дорогу небольшой суммой денег и подарками. Вся эта любвеобильная суета была запланирована не случайно. Как- никак первый подопечный выходит на волю! Причем, из лучших прихожан тюремной общины. Прям, как в лозунге: «На свободу с чистой совестью!»

Запланированное было исполнено. Был отслужен молебен, был накрыт стол, были произнесены и поздравления, и пожелания. Уже близился вечер, когда один из прихожан на своем автомобиле отвез мать и сына на вокзал. Блаженная и благодарная усталость овладела душой молодого священника. Ведь трудиться бесплодно, трудиться, не видя плода, это почти адское наказание. Не зря греки населили преисподнюю душами, которые заняты бессмысленным трудом: закатыванием на гору срывающегося вниз камня, наполнением бездонной бочки. Напротив, видеть плоды своих трудов, это ли не подлинное счастье! Есть овощи со своего огорода, наслаждаться на старости заботой правильно воспитанных детей, жить в собственными руками построенном доме. Все это — образы подлинного счастья, и молодой священник чувствовал себя так, словно он заселился в им построенный дом, в котором его окружают правильно воспитанные дети.

Жизнь течет. Реки на картах сохраняют старые названия, но люди, заходящие в реки, заходят всякий раз в новую воду. Каждый день приносит свои заботы, а печали и радости, как Бобчинский с Добчинским, стоят у дверей жизни, любезно пропуская вперед друг друга. Наш батюшка продолжал служить, хоронить, крестить, освящать жилища. Тюрьму конечно тоже не забывал. Все так же служились по воскресеньям молебны. Изредка совершалась Литургия, и люди, из которых многие пролили человеческую кровь, причащались Христовой Крови.

В одно из таких посещений читал священник акафист Сладчайшему Иисусу. Когда начал читать, людей в молельной комнате было совсем чуть-чуть. Но постепенно народ собирался и к концу акафиста священник чувствовал, что за спиной у него уже до полсотни народа. Акафист прочитан, пропет прокимен Евангельского чтения. «Премудрость! Прости! Услышим святаго Евангелия!» Батюшка развернулся к пастве лицом, чтобы сказать «мир всем» и поперхнулся. Среди молящихся заключенных стоял Сергей, самый активный прихожанин, встреченный на воле благодарственным молебном и напутствованный дюжиной лучших пожеланий.

Когда-то один из стариков-священиков рассказывал бывальщину из дореволюционной жизни. Служил в карпатском селе поп всенощную в период сенокоса. И вдруг полил дождь. Сильнейший. Люди бросились из храма спасать сено. Повернулся священник, чтобы сказать «мир всем». Видит, в церкви пусто, за дверями на улице все плывет. И сказал батюшка вместо «мир всем» «пропало моє сіно». Нечто подобное испытал и наш священник. Молебен был дослужен и проповедь сказана, но в груди у батюшки что-то опустилось и «сено пропало»

В каждой тюрьме есть карцер. Есть холодные каменные мешки, в которых усмиряют особо непокорных. Это как бы тюрьма для тех, кто и так сидит в тюрьме. Внутренняя тюрьма. Она убивает одиночеством и быстро съедает оставшееся здоровье. Но есть и другая внутренняя тюрьма. Это тюрьма нашей внутренней порчи, которая никуда не исчезает с переменой внешних обстоятельств. Выйти на свободу телом, оказывается, еще ничего не значит. Нужно вместе с телесным исходом выйти на свободу духом. Так и евреи, выведенные из Египта, легли костями в пустыне, а в Землю Обещанную вошли только их дети.

Все это так, тысячу раз так. И не одного Сергея это касается, но всякого из нас, поскольку поваляться в грязи сразу после купания и вернуться, как пес, на свою блевотину умеет каждый.

Жизнь, само собой, продолжилась. Обида съелась, горечь подсластилась. Чтобы не рвать душу себе и не сыпать соль на рану Сергею, батюшка даже не узнавал причину новой «ходки». Сергей ведь рецидивист. Его и за украденную бутылку минеральной воды теперь никуда кроме строгого режима не посадят. Но урок был получен.

Отпраздновали взятие Бастилии, а потом с ужасом обнаружили, что у каждого внутри своя «Бастилия» и взятие ее — задача гораздо более трудная.

Куда более, чем тюрьма видимая и понятная, страшна тюрьма внутренняя, невидимая и непонятная. Из-за того, что ты из нее не вышел, ты в любую другую тюрьму попасть можешь. В любое время. Не приведи Господь.

Камень, ножницы, бумага (18 февраля 2011г.)

1.

Эта игра многим известна. Сжатый кулак, раскрытая ладонь, «растопырка» из среднего и указательного пальцев выбрасываются на «раз-два-три». Ножницы режут бумагу, но ломаются о камень. Бумага покрывает камень. Каждый из трех вариантов слаб против одного из двух оставшихся противников и силен против другого.

Среди этих трех предметов — камня, ножниц и бумаги — один принадлежит миру природы (камень), а остальные два — миру культуры, или «второй природы». Это — бумага и ножницы. Бумага и ножницы суть рукотворные вещи.

Меня больше всего интересует бумага. Будучи белой и чистой, она похожа на деву, ждущую мужа. Нетронутостьземли нарушает плуг. А нетронутость бумаги — скрипящее перо или авторучка. Письменные принадлежности, конечно, только инструменты. Действует ими даже не рука пишущего человека, а его ум. Ум, как семена в землю, бросает на бумагу знаки своего труда — мысли, ставшие словами. Исписанный лист, бумага, наполненная мыслью, это — сила.

Внутри игры «камень — ножницы — бумага», лист бумаги (я мыслю его именно как лист, покрытый письменами) сильнее грубой природы, символизируемой камнем. Это действительно так. Ум человека побеждает природу. Любой переброшенный через реку мост, это не торжество бетона и металлоконструкций над водной стихией. Это торжество исписанного формулами листа, торжество инженерного решения. Сам же мост есть воплощение расчетов и рисунков, то есть осуществившаяся идея.

Исписанный лист бумаги сильнее силы земного тяготения, если он исписан формулами создания космического аппарата. Лист бумаги сильнее смерти, если на нем начертано воскресное Евангельское зачало.

Но не все, что сделал человек, торжествует победу над природой. Стоит Земле кашлянуть от простуды или задрожать от страсти, как возникшее землетрясение сносит с земной поверхности рукотворные игрушечные города. Мосты смеются над реками, но лишь до той поры, когда реки не выйдут из берегов и не посмеются в свою очередь над разрушенным делом рук человеческих. Пусть люди научились ускоряться и делать гигантские прыжки, преодолевая пространство. Время не поддается приручению. Ржавчиной и плесенью, гниением и песчаными заносами, всем арсеналом средств медленного уничтожения, время разрушает дела человеческие. Прочность этих дел относительна. Ножницы ломаются о камень.

Нам осталась третья пара отношений. «Ножницы режут бумагу». Один вид человеческой деятельности уничтожает другой. Мир механизмов, мир техники наступает на мир идей, на мир поэзии, фантазии и любовной переписки. Это самоубийственное наступление, поскольку мир техники невозможен без мира идей. Ножницы невозможны без своего чертежа.

Александрийскую библиотеку сжигает не молния. Это было бы Божиим делом. Ее сжигает рукотворный пожар. Человеческие руки убивают дело человеческого ума. Наполеон сжигает Москву, американские «летающие крепости» ровняют с землей Дрезден… Все, что ум и сердце по крупицам собирали столетиями, бессердечная техника, управляемая не молящимся умом, уничтожает за кротчайшие промежутки времени.

2.

Нет такого семени, которое нельзя бы было превратить в цветущую сложность развитого организма. И нет такого сложного организма, который бы не сводился к начальной простоте, к точке, к капле, к паре хромосом.

Нужно учиться мысленно упрощать сложное до самой краткой формулы. Иначе сложное явление будет пугать своей громадностью и убегать от постижения. И надо так же учиться предчувствовать цветение сложности там, где сегодня видна первоначальная простота. Без этих двух умений человек не сможет ориентироваться в мире «второй природы», то есть культуры. Этот мир станет для человека джунглями, в которых он заблудится.

В мире культуры нужен проводник. Дерсу-Узала культурной тайги, это — гид, переводчик, экскурсовод.

Вот вы пришли в музей изобразительного искусства. Не знаю, с какой радости вы оторвались от телевизора и встали с продавленного дивана; не знаю чего ради ваши ноги переступили порог картинной галереи, но вы там оказались. Непривычно медленным шагом, скрипя половицами паркета, вы идете из зала в зал. С умным видом останавливаетесь перед полотнами, отходите назад в поисках нужного расстояния для обзора, делаете умное лицо и сами себе удивляетесь внутри души. Уж слишком вы не похожи сами на себя в это время. Что-то запомнится, что-то врежется в память. В графу «культурная жизнь» будет поставлена жирная галочка. Но как все это не похоже на возможное пиршество ума и эстетического чувства!

Стоит вам примазаться к небольшой группе посетителей, ведомых экскурсоводом, или самому оплатить услуги специалиста, как гулянье по музейному паркету и остановки перед полотнами превратятся в нечто совершенное иное по качеству!

Экскурсовод обратит ваше внимание на нюансы, которым бы вы никогда в жизни не придали значения. Специалист расскажет вам нечто о жизни автора и о его эпохе; о том, какие знаки эпохи можно прочесть на полотне. И благодарная картина оживет. Она зазвучит, как партитура в руках искусного музыканта.

Вы с удивлением вдруг узнаете, что, например, яблоко на подоконнике нарисовано не случайно. Яблоко для жителей тех времен это — символ искушения; и то, что оно надрезано, означает, что персонаж картины искушению поддался.

Вы узнаете, что камзол на молодом мужчине вовсе не случайно застегнут только на две, а не на все пуговицы. Узнаете, почему книга, лежащая на столе, открыта, и что это за книга. Вам станет ясно, почему на одних натюрмортах рыба выпотрошена, а на других — жива. Почему буря на море у одних художников отмечена полным мраком непроницаемых небес, а у других — небо на картине имеет просветы.

Возле некоторых картин, вроде полотен Босха или Брейгеля, придется стоять долго, до боли в глазах всматриваясь в хитросплетение символов, пытаясь разгадать их.

Одним словом, погружение в искусство состоится. Состоится путешествие в иные эпохи, в иные миры с иной системой символов и знаков, с иным мировоззрением. Выход на привычную улицу из музея будет равнозначен прилету домой из инопланетного путешествия. Теперь вам захочется поделиться радостью открытия и повести в музей кого-то из близких людей. Теперь вам захочется самому побыть гидом и экскурсоводом, побыть человеком, открывающим тайны.

Если у человека не было подобного знакомства с миром живописи, музыки, литературы, истории, то он будет похож на варвара, поселившегося в Риме после падения последнего. Вокруг форумы и арки, мрамор и мозаика. Вокруг также следы недавних пожарищ и уличных боев. Дикарь скользит безучастным взглядом по статуям. Если они что-то и говорят, то не ему. Варвар не знает языка этих символов. Листами, вырванными из уцелевших рукописей, он разжигает огонь в домашнем очаге.

3.

В основе культуры лежит текст.

Сначала определенный текст, затем — прочные формы развитой культуры.

Египетские пирамиды это, возможно, каменный вариант почтения Книги мертвых. И сначала нужна Книга мертвых, а уж потом становятся возможными пирамиды.

Готический собор это зримое воплощение Евангелия, нараспев читаемого по-латыни под аккомпанемент органа.

Русский средневековый однокупольный храм это — воплощенный кондак Акафиста «Взбранной воеводе» и молитва Ефрема Сирина.

Американский Капитолий это — архитектурная вариация на тему Декларации прав человека и Кодекса Римского права.

Можно ошибиться в точном названии текстов. Но, бесспорно, свои тексты стоят за сталинскими небоскребами МИДа и МГУ. Свои тексты лежат в фундаменте штаб-квартир ООН и Евросоюза. Протестантские «Залы Царства», и модернистские костелы, и эклектичные по форме соборы это всегда плод специфически прочитанного Евангелия с добавкой еще каких-то текстов. Каких?

Хотите докопаться до смысла эпохи, понять суть времени и не дать себя обмануть, ищите текстовую малозаметную подкладку под кирпичной кладкой видимых культурных форм.

Мы заблудились не только в страстях и грехах. Не только из этих деревьев состоит тот лес, в чью тень мы погрузились, «земную жизнь зайдя за половину». Мы также запутались в культурном многообразии, доставшемся нам от прошлого. И от этого нам хочется совершить побег в плоское будущее культурной одинаковости.

На самом деле нужно разобраться с этой сложностью и, по возможности, мысленно загнать многоцветный спектр обратно в призму, чтобы на выходе получить белый цвет. Получить первичную простоту, то есть. Не для того, чтобы отменить цветущую сложность. Нет. А для того, чтобы не пугаться сложности и замечать на дне ее элементарные основы.

Так ведь и в основе многообразных соков плодов, цветов и деревьев находится простая, бесцветная и безвкусная вода.

Мир может быть простым, как детская игра, как «камень — ножницы — бумага». И мы лишь играем в сложность, высокоумно бродя в этих трех соснах, заменяющих нам во второй половине жизни «сумрачный лес».

Опорные столпы (23 февраля 2011г.)

Пророк Исаия, предсказывая грядущее наказание Иерусалиму, так говорит о нем: «Вот, Господь, Господь Саваоф, отнимет у Иерусалима и у Иуды… храброго вождя и воина, судью и пророка, и прозорливца и старца, пятидесятника и вельможу и советника, и мудрого художника и искусного в слове» (Ис. 3: 1-3).

Если Бог решает наказать человека, то лишает его разума, а если некий народ созрел для гневного посещения, то, как видим, у него будут отняты самые важные категории людей, без которых гражданская жизнь станет невозможной. Это своеобразное отнятие опорных столпов, без которых общественная и государственная жизнь неминуемо обрушивается, погребая под своими обломками все живое. И в перечне отнимаемых столпов первое место занимают «храбрый вождь и воин».

Даже «пророки, прозорливцы и старцы» следуют в этом списке после людей военных. Нами, православными, эта особенность пророческой речи не должна быть пропущена. Мы традиционно сетуем на оскудение духовных руководителей, старцев и наставников. Но вряд ли при этом мы связываем это духовное оскудение с такими общегосударственными проблемами, как проблемы армии. А вот пророк Исаия мыслит иначе.

Храбрость вождя и воина — это не просто личностная, но гражданская добродетель. Лично храбрым может быть и бандит, идущий «на дело», и скалолаз, ползущий в гору, и любой представитель экстремального спорта. Но их презрение к опасности носит совершенно иной характер. Человек в их случае рискует здоровьем и жизнью, готов даже пожертвовать собой. Но эта жертва собой приносится самому себе. Это не «Твоя от Твоих», а «мое для меня».

Храбрость отнюдь не всегда полезна, так же как и презрение к деньгам не равно милостыне. Замечено, что многие персонажи, способные прокутить за ночь баснословные суммы, бывают до крайности прижимисты или даже скупы не то что на милостыню, но даже на чаевые. И механизм понятен: швыряю деньги «для себя», а давать-то надо другому. Вот именно отношение к «другому» или «другим» и превращает храбрость, вкупе с прочими добродетелями, из личной характеристики в общественно-полезное явление.

Воин храбр для «других». «Другие» для него — это его страна с ее народом или народами, с ее историей и культурой, с ее святынями. У страны должны быть святыни, и у этих святынь должны быть защитники. Выбросьте любое из звеньев этой короткой цепи — и на месте страны вы в скором времени увидите пустырь, или пепелище, или «кем-то освоенную территорию».

Поэтому на армию и на наличие у нее боевого и патриотического духа нужно смотреть как на главный показатель здоровья страны и ее жизнеспособности.

Воин не работает. Он служит. Разница не только филологическая.

Служение связано с жертвой. Терпение, стойкость, готовность к опасности проистекают отсюда. Армейская среда остается, по сути, единственной средой, в которой понятия чести и долга особенно живучи и упорно не хотят превращаться в анахронизмы. Именно поэтому армию всегда считали у нас становым хребтом государства. Общество, потерявшее понятие о долге, чести и совести, — это организм с больным, надломленным позвоночником.

До революции на Афоне в русском Пантелеимоне изрядную долю монахов составляли отставные военные. Это были солдаты, участвовавшие в боях и походах; это были и офицеры, отдавшие армейской службе свои молодые и зрелые годы. Причем эти бывшие военные представляли из себя далеко не худшую часть монашествующих. В своем большинстве они были трудолюбивы, терпеливы, послушны. Военное прошлое было для них периодом формирования многих качеств, не потерявших своей ценности и на службе Богу. До высоких чинов дослуживались в свое время старец Варсонофий Оптинский и священномученик Серафим (Чичагов). Эти примеры можно умножать почти до бесконечности.

То тепло во взаимоотношениях Церкви и армии, которое бросается в глаза всякому человеку, имеющему «глаза, чтобы видеть», как раз и коренится в духовном сродстве. Церковь всегда любила солдата не потому, что отрабатывала госзаказ, а потому, что всегда угадывала черты подвига духовного в подвиге армейском. И не только светлые лики воинов-мучеников, как то Георгия, Димитрия, Феодора, тому причиной. Тому причиной та закалка и тот здравый взгляд на жизнь и смерть, которые воспитывает армия в человеке и которые совпадают зачастую с тем, что Церковь хочет в человеке воспитать.

Жизнь свою современный человек хочет сплести, как паутину, из тысяч тоненьких «хочу — не хочу» и «буду — не буду». Нет в повседневности нашей ничего более противоположного этому эгоистическому безумию, чем армейская жизнь.

Самые простые и бесценные вещи перестал ценить человек, среди которых — хлеб и время. А законы духовные действуют так, что непременно потеряет человек то дорогое, что ценить перестал. Уж чему-чему, а бережному отношению к каждому часу личного времени и к каждому куску хлеба, даже без масла или сахара, армия человека научит. Это и есть то элементарное воспитание, которого так мало в семьях и школах и без которого человек обречен на жизнь, в конце концов бездарную и несчастную.

А чувство локтя? А необходимость делиться? А требование приноравливаться к чужим немощам и исправлять свои? Где вы все это будете воспитывать в будущем отце и муже?

Трудна жизнь служивая? Трудна, кто ж спорит. Но жизнь вообще трудна, и в процессе убегания от сложностей она легче не становится. Как раз наоборот, есть смысл привыкнуть к режиму дня, дисциплине, простой пище и физическим нагрузкам вкупе с нагрузками нравственными. Глядишь, и дальнейшая жизнь без лишних соплей пройдет.

Начиная со «ста дней до приказа», а может и раньше, на нас обрушиваются тонны информации об армейском негативе. Все эти непорядки имеют место и требуют исправления. Но исправления требует и самая главная проблемная область, а именно — отношение общества к армии. Церковь должна помочь сформировать обществу правильный, высокий взгляд на армейскую службу как на один из основных видов служения. Первая учительница, люди в белых халатах и люди в погонах -это не просто представители некоторых профессий в ряду всех прочих. Это представители «святых профессий». Они не столько работают, сколько служат, и яркий показатель здоровья нации — это их отношение к своему служению, с одной стороны, и отношение к ним народа — с другой.

Поэтому закончим тем, с чего начали: перечтем цитату из пророка Исаии и сделаем из нее соответствующие выводы.

Лоскутное одеяло № 6 (24 февраля 2011г.)

Когда смотришь в пятый, шестой раз знакомый фильм, то замечаешь самые тонкие повороты сюжета, не уловимые при первом просмотре фразы и интонации. Очевидно, что в работах гениев нет мелочей и что смотреть их нужно не раз и не два. Великие работы надо изучать вначале в целом, а затем в деталях. Конец известен, диалоги выучены, и только затем открываются новые слои. А что же тут библейское?

А то, что мир в деталях так тонок, отчётлив, так ювелирно прописан именно потому, что Художник мира — Бог, уже додумал его до конца. В мыслях Бога этот фильм уже снят, эта картина дописана. Оттого вокруг и нет мелочей, и всё важно, всё вписано в общий замысел. Пространство Писания озирается свободно с высоты Апокалипсиса.

Лазарь, четыре дня пролежавший во гробе, Лазарь, настолько тронутый тленом, что запах смертной гнили был слышен уже из гроба, этот библейский Лазарь ничего не рассказывал о своём загробном опыте. Вероятно, «тамошняя» реальность не вмещается в слова. Что может рассказать о тюремной жизни маленькому сыну человек, отмотавший срок?

И Афанасий Печерский, умерший и вернувшийся к жизни, после этого долгие годы молился со слезами и никому ничего не рассказывал.

Какой контраст эти реальные истории представляют в сравнении с вымышленным путешествием Данте Алигьери по Раю, Аду и Чистилищу. Без сомнения, великий флорентинец потерял бы не только красноречие, но и сам дар речи, если бы его опыт был реальностью, а не полётом творческого воображения.

О делах Божиих нужно помнить. Забвение наползает на сознание так, как песок наползает на оазис, или так, как море постепенно размывает береговую линию. С песком и водой непрестанно борются и на Востоке, и в Голландии. Нужно бороться и с забвением. Великие дела Божии, чудеса Его тускнеют в сознании людей не столько по причине их временного удаления. Большей опасностью является разрыв в преемственности благодатного опыта. Чудеса, описанные в Библии, и чудеса, бывшие со святыми, рискуют для многих превратиться в сказку не оттого, что происходили давно, а оттого, что сердца слушающих необрезаны.

Человек, в XX веке изучающий древнюю икону, должен иметь некоторую меру тождества своего внутреннего опыта с опытом человека XII века, написавшего эту икону. Иначе всё без толку.

Так и нам нужно внутренне ощущать ужас Потопа, драматизм сорокалетнего странствия и многое другое, чтобы верить Писанию сердцем, а не только читать его вслух.

Превращение посеянного зерна в колос — это ежегодное чудо умножения хлебов. Оно совершается регулярно, и именно по этой причине не воспринимается как чудо. Но это — дело Великого Чудотворца. Жизнь зерна, его прорастание, превращение одного зёрнышка в колос с десятками подобных зёрен — это ли не чудо?!

Стоит ли удивляться насыщению многих тысяч людей малым числом хлебов? Тот, Кто ежегодно каждое зёрнышко умножает многократно, может без труда в Своих руках умножить уже готовый хлеб.

Воистину, Иисус Христос есть Бог Всемогущий, и Он сотворил мир. «Имже вся быша».

Братья, продавшие Иосифа в рабство, не узнали его в Египте. Так евреи, отвергшие и распявшие Христа, не узнают родившегося от них по плоти Господа, Который уже прославился в мире и превознёсся. Страдальческой судьбой, целомудрием, прозрением будущего Иосиф проображает грядущего Господа. Не менее он изображает Христа и удивительным незлобием. Он едва удерживается от слёз при виде братьев; затем он плачет во внутренней комнате (Быт. 43, 30); он громко рыдает, открываясь им (Быт. 45, 2). Такова любовь. Таков и Христос, до сих пор не узнаваемый евреями. Если не узнают Его до Страшного Суда, придётся им возопить и заплакать, узнав Его с опозданием.

Они воззрят на Него, Которого пронзили, и будут рыдать о Нём, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце (Зах. 12, 10). О том же говорит и первая глава Апокалипсиса.

Чудеса Христовы многослойны. На первый взгляд может показаться, что всё ясно — воскресил, исцелил, накормил. Но стоит присматриваться. Стоит перетирать, по слову Златоуста, лепестки розы между пальцами, чтобы извлечь большее благоухание.

Так, исцеление слепорождённого таит в себе, по крайней мере, три чуда. Во-первых, это само дарование зрения человеку, родившемуся слепым. Второе чудо в том, что Господь сделал человека способным видеть сразу. Науке известно, как постепенно привыкает к окружающему миру младенец, как он незряч в свои первые дни после рождения. Известно, как постепенно снимаются повязки с тех, кто перенёс операцию на глазах. Сорвать с них повязки резко означает ослепить их повторно уже навсегда. Человек, никогда не видавший ничего, в порядке естественного процесса, должен был бы постепенно привыкать к образам никогда не виденного мира, к расстояниям между предметами, к цветовой гамме. Увидеть вдруг всё означает сойти с ума и вновь ослепнуть. Мир, всей своей огромностью, должен хлынуть в видящие глаза, и это должно быть непереносимо.

Но человек посмотрел на мир так, как будто он его уже видел и знает. Это — второе чудо.

А третье то, что увидел он перед собой воплотившегося Бога. Многие пророки и праведники хотели видеть и не видели. А слепорождённый, прозрев, тут же посмотрел в глаза Иисуса Христа. Глаза в глаза — только что исцелённый и Источник исцелений, Богочеловек, Спаситель стояли малое время, глядя друг на друга.

У пяти дев, ожидавших Жениха, в лампадах закончилось масло. Произошла естественная убыль. Если не подливать в лампаду масла, если, другими словами, не возрастать в вере, то угасание светильника неизбежно. Чего стоит доктор, который после окончания медицинского вуза не читает специальной литературы, не продолжает своё практическое и теоретическое обучение? Чего стоит священник, после семинарии и пусть даже — Академии, прекративший своё внутреннее образование? Разве доктору и пастырю хватит той начальной базы знаний и опыта на всю жизнь? Разве эта порция елея не истощится вскорости?

Кроме того, огонь лампады мягок и нежен. Его может задуть даже ребёнок. Это не факел и не бикфордов шнур, способный гореть даже под водой. Огонь лампады нужно беречь.

Нравственные выводы очевидны.

Когда человек окутан воздухом благодати, когда он попадает в атмосферу реального чуда, человек удивляется. «Неужели это я? — спрашивает себя человек. — Неужели всё это происходит со мной?»

И когда человеку совесть напоминает о прежних ошибках и беззакониях, падениях и безобразиях, он говорит себе: «Неужели это был я? Неужели это произошло со мной?»

Выходит, что на пиках нравственных состояний, в благодати и в падениях, человек не узнаёт себя, изумляется тому, что с ним происходит.

Где же тогда сам человек и что он такое, если ни в благодати, ни в безблагодатности не чувствует он себя естественно? Истинно, мы — витязь на распутье; более потенция, чем факт; всё ещё возможность, а не реальность.

Один человек говорит: Господи, помоги мне исправиться. Другой человек говорит: Господи, исправь меня Сам, как знаешь, я на всё согласен.

Второй выше первого. Первый просит у Бога помощи на то, чего хочет сам. Второй не верит себе и отдаёт себя в руки Божии и в благую неизвестность.

Второй выше первого, хотя я его ни разу не видал. Да и где ты увидишь второго, если и первый попадается один на тысячу.

Священник — это Луна, а его жена-матушка должна быть космонавтом. Луна смотрит на Землю всегда лишь одной своей стороной. И священник дома не священствует так, как священствует в церкви. Дома он — муж и отец, любимый человек и хозяин. Для того чтобы видеть в нём священника, его жена должна иногда забывать, что он делит с ней кров, стол и ложе. Она должна совершать космический полёт на «ту сторону Луны». Туда, где её муж, подобно Неопалимой Купине, объят священным огнём и, стоя перед лицом Божиим, священнодействует Тайны Тела и Крови Христа. Как минимум раз в неделю это чудо происходит с ним, а значит, и с ней, той, что привычно делит с ним кров, стол и ложе.

Из обычных земных женщин матушка — самая удивительная женщина в мире.

После братьев Люмьер человеческая жизнь кажется невозможной без картинок, бегавших когда то по белой простыне, а теперь мелькающих на экранах и мониторах. Воздух больших городов загазован до предела, и точно так же до предела визуализировано сознание современного человека. Он мыслит картинками и живёт так, будто играет в кино. Пусть кино нам поможет понять кое-что.

Сравним нашу жизнь с огромным количеством отснятой плёнки. Это ещё не готовое кино, но рабочий материал. Потом придёт смерть и, как говорил Пазолини, смонтирует всё, что отснято, в готовую ленту. Только в конце, когда на экране появится слово the end, можно будет правильно оценить фильм целиком и каждый эпизод в отдельности. То есть только после смерти, после окончания работы безмолвного инженера монтажа.

Первый показ фильма о твоей жизни будет закрытым. На нём будут присутствовать только Бог и ты. Ты будешь отворачиваться от экрана, краснеть, морщиться, стыдиться. Никакой ад не покажется тебе страшнее этого первого показа. «Смотри сюда, сынок, — может быть, скажет Он, — ведь ты и это сделал. И ещё это, и это. И в этом ты виноват. А теперь смотри сюда, сейчас будет самое важное».

«Не надо! Я не могу! Перестаньте, пожалуйста! Я прошу вас, не надо!» — ты будешь метаться из стороны в сторону, и весь вспотеешь от страха, и захочешь проснуться, но это будет не сон.

Если это хоть немножко похоже на правду, то Страшный Суд будет похож на один кошмарный кинофестиваль. Ни призов, ни фуршетов. Вместо этого — для многих и очень многих проход по алой дорожке в одну сторону. Проход с опущенными лицами, поскольку тайное стало явным, его увидели все, и нет в этом тайном ничего, чем можно было бы похвалиться.

Если в семье несколько детей, то можно услышать такие слова: «Вырасту и женюсь на сестричке» или «Выйду замуж за братика». Возможно, это — живое напоминание о том, что было в начале мира, когда человечество плодилось внутри одного семейства — среди детей Адама и Евы.

Когда грешит человек, то не весь он грешит. Это грех живёт в человеке и действует. Сам грех грешит и вовлекает в поле своего действия человека. Грех хочет, чтобы весь человек грешил, но редко ему это удаётся. Остаётся в большинстве людей что-то не поддавшееся греху, некие святые точки, не вовлечённые в круговерть войны с Богом. Точки эти живут в сердце, как звёзды в небе.

И когда человек молится — не весь он молится. Какая-то часть человека стремится к Богу, но всё остальное повисает балластом, не даёт лететь и само не хочет молиться. Молитва хочет распространиться пожаром и охватить всю человеческую природу. А грех хочет пролиться дождём и погасить человека, сделать его до нитки мокрым и тяжёлым, не способным сиять и светить, но только коптить. Борьба эта изнурительна.

Во Христе нет ни одного греха и даже тени греха. Вместе с тем Он знает всё. Казалось бы, Ему проще простого презирать человека, опозоренного и испорченного беззакониями. Он же, напротив, нежен с человеком, как кормилица, долготерпелив и многомилостив. Как не похожи на Христа обычные люди-грешники. Если кто-то хоть чем-то лучше ближнего, сколько сразу высокомерия и осуждения! Если кто-то знает о чужих грехах, сколько тайной радости о чужом позоре, сколько злого и презрительного шёпота об этом.

Грешники и грешницы! Удивимся и прославим Единого Безгрешного. Он свят, но не гордится. Он знает о нас всё, но не гнушается нами.

Грехи и болезни (24 февраля 2011г.)

Прочная связь между болезнями и грехами утверждается в Евангелии почти на каждой странице. Достаточно вспомнить слово, сказанное при Овчей купели: Иди и больше не греши, чтобы не случилось с тобой чего хуже. Или исцеление расслабленного, которое Христос совершает не раньше, чем простив человеку грехи (См. Лук. 5, 23). Евангельская логика проста, как все, исходящее от Бога: будь мы безгрешны, мы были бы и бессмертны; будь мы бессмертны, мы бы и не болели.

Творец мира, одевшись в человеческую плоть, являл Свое доброе всемогущество, прощая грехи, исцеляя болезни, воскрешая мертвецов. Все эти три вида мессианской деятельности неразрывно связаны и равно необходимы, поскольку человечество именно грешно, смертно и болезненно.

Если бы Христос не делал хотя бы что-то одно, стройность Его дел была бы под угрозой, Божественность Его посланничества была бы под сомнением. Если бы Он только исцелял, не воскрешая, смерть сохраняла бы свою молчаливую тиранию, и всякий умеющий думать отказался бы признать в исцелении истинное благо, раз смерть по-прежнему сильна. Еще хуже было бы, если бы Христос исцелял, ни слова не говоря о грехах. Он весьма польстил бы испорченному человечеству, которое и по сей день готово сказать: «верните мне здоровье, но не спрашивайте меня о грехах». Христос не сделал этого. Его любовь не соскользнула к вседозволенности. Он научил нас на боль физическую и на нравственную грязь смотреть сразу, одним взглядом охватывая то и другое.

Человека нельзя избавить от страданий, не изменив его при этом так, чтобы он стал бессмертным. А бессмертие возможно только для безгрешного существа. Потому и отогнал Господь согрешившего человека от Древа Жизни, чтобы не стал человек злом бессмертным. Как ни странно это звучит, но для грешника смерть — объективное благо. Бог не хочет увековечить человека в его оскверненной данности, но хочет прежде исправить и очистить его, а уж затем даровать бессмертие.

Теперь окунемся в действительность, покинув высоту умозрений. Мы болеем и будем болеть, пока не отдадим рано или поздно с последним выдохом душу в руки Создателя. Болея, мы бываем раздражительны, нетерпеливы и малодушны. Весь мир тогда сжимается для нас до размеров пульсирующего зуба, раскалывающейся головы, ноющей печени. И мы ищем избавления от страданий.

Как хорошо, что в регистратуре или в приемном покое нам не напоминают о связи между грехами и болезнями. Как хорошо, что из окошечка не высовывается лицо регистратора и не обращается к нам с хитрым прищуром: «Что, милый, допрыгался?» Наша медицина лечит болезни, не рассуждая об их нравственных первопричинах. И это хорошо. Хорошо, что доктор — обычный грешник, и ему в голову не приходит вгонять пациента в краску, устраивать исповедь или читать мораль. Духовные вопросы остры. Неумелое обращение сними способно более навредить, чем помочь. Поэтому и хорошо, что логика поликлиники не совпадает с логикой Литургии и прочитанного Евангелия.

Эта шизофрения двойных стандартов грозит превратиться (а может, уже превратилась) в приобретенное уродство, в родимое пятно нашей жизни. Узнавая правду и не умея воплотить ее в жизнь, не умножаем ли мы тем самым и без того до краев налитую чашу внутренних страданий? Стоит ли узнавать правду, причем, правду вечную, чтобы остаться при своей обычной лжи? Может об этом сказал Соломон: «кто умножает познания, умножает скорбь»? (Еккл. 1, 18)

Я остаюсь при той мысли, что автономность медицины от Евангелия имеет свои плюсы. Но христианскую логику я сам должен внести в историю своей болезни и своего выздоровления. Пусть доктор говорит, что «еще поживем»; пусть сестра по дороге на операцию повторяет ободрительные мантры. Я то сам прекрасно знаю, что в выздоровлении и продолжении жизни смысл есть только тогда, когда есть намерение жить лучше и стать чище. Многое зависит от врачебного искусства и качественных лекарств. Но Хозяин жизни будет решать судьбу больного еще и с той точки зрения, захочет или не захочет больной сделать из болезни нравственные выводы. «Я буду жить?», — спрашивает пациент. «Жить то будешь, но как и для чего?», — спрашивает в ответ, как мне кажется, Хозяин жизни. «Если, как прежде, или даже хуже, то зачем?»

Связь между болезнями и смертью кажется очевидной. Связь между грехом и смертью следует осознать, благодаря Евангелию и первым главам книги Бытия. Когда первые две связки станут понятны, останется выяснить теперь уже неизбежную связь между болезнями и грехом. Ну и, наконец, самое главное. Победителя этого триединого, сплетшегося до нерасторжимости змеиного клубка зовут — Господь Иисус Христос.

Поговорим о масленице (28 февраля 2011г.)

Сейчас повсюду проходят масличные гуляния.

С одной стороны, это праздник наступающей весны, хорошее время, чтобы сходить в гости, встретится с друзьями и родными, повеселиться… Правда, этот праздник приводит порой к гастрономическим излишествам, нередко приобретает элементы языческого разгула, а кому-то дает повод просто хорошенько напиться.

С другой стороны, масленица — это подготовительная неделя к Великому посту, да уже и сами полупостные дни, когда из рациона исключаются мясные продукты, когда в среду и пятницу не совершается Божественная литургия и читается покаянная молитва прп. Ефрема Сирина.

Мы попросили пастырей высказать свое мнение по поводу масленицы, ответить на вопрос: как нужно относится к этому парадоксу, к этой антиномии праздника и предначинания постнического делания? Как христианину правильно провести эти дни?

Архимандрит Тихон (Шевкунов), наместник московского Сретенского монастыря:

— Для меня масленица всегда воспринималась как долгожданное и очень радостное время. А то, что люди в эти дни встречаются, устраивают застолья — не вижу в этом особой беды и греха.

Застолье, блины — это ведь тоже неспроста! Смысл масленицы, конечно, не в разгульных гуляниях и бесчинствах. Это — очевидно, и для христианина не требует ни объяснений, ни скучных обличений. Особый смысл масленицы в совсем еще недавние времена, когда не было ни телефонов, ни электронной почты, был в том, чтобы люди в течение недели, предшествующей Прощеному воскресенью и Великому посту, успели съездить и сходить к своим близким и дальним знакомым и родным, попросить друг у друга прощения. А примирившись, испросив прощения, как не сесть за пир? Ведь совсем недавно все слышали в храме евангельское чтение о Закхее, который, покаявшись, от всей души устроил угощение для Спасителя и для своих друзей. Или притчу о блудном сыне, о счастье примирения и прощения: «… приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться» (Лк. 15: 23). Только вместо теленка у нас на мясопустной неделе — блины.

Все это настолько живо, понятно всякому человеку, настолько естественно, что, честно говоря, всегда немного удивляет излишнее морализирование по поводу масленицы в наши дни. Уверен, что для большинства православных христиан вся эта предстоящая неделя, которая будет включать в себя и службы по великопостному чину в среду и в пятницу, и дружеское общение, и прощение обид, и гостеприимные застолья, — все явит особый, неповторимый и радостный праздник предвкушения, подготовки к Великому посту.

Игумен Петр (Еремеев) (ректор Российского православного университета; настоятель Иоанно-Богословского храма — Патриаршего подворья в Китай-городе):

— Церковное празднование масленицы имеет колоссальный миссионерский и просветительский потенциал.

80 лет воинствующего материализма в нашей стране ударили одномоментно и по православной духовности, и по народной культуре, при всей условности этого разделения. И если во времена дореволюционные мы действительно наблюдали, как отдельные церковные праздники в быту переплетались с порой дикими народными традициями, имевшими связь с языческим прошлым славянских племен, то сейчас об этом говорить не приходится. Безусловно, плохо то, что у наших соотечественников практически стерта историческая память, совершенно утеряна традиция. Но именно это позволяет нам сегодня воцерковить реконструируемые практически на голом месте народные традиции и обычаи, используя огромный культурный потенциал Православия.

Масленица — это замечательная неделя. Каждый христианин должен сам для себя решить, насколько он может участвовать в масленичных увеселениях, насколько они актуальны в данный момент для его духовной жизни. Общение с родственниками и друзьями за праздничным столом никому не повредит: есть возможность встретиться, постараться понять другого, с кем-то примириться, чтобы вступить в пост с чистой душой и чистой совестью. Масленица предоставляет родителям замечательную возможность подарить детям радость праздника. Праздник на улице -это вообще прекрасная возможность выйти из своих квартир, познакомиться, наконец, со своими соседями, ощутить себя членом большой человеческой семьи.

Я убежден, что сейчас мы, священники, должны сделать все для того, чтобы центром празднования масленицы стал храм, соборная площадь. Сегодня во многих городах уже так и происходит. Несколько лет назад меня поразил опыт Биробиджанской епархии, возглавившей подготовку и проведение масленицы в кафедральном городе и справившейся с этой ролью блестяще. Сегодня, по большому счету, кроме Церкви и некому организовать народный праздник так, чтобы он получился не вульгарным, не примитивным.

Если мы этого не сделаем, если Церковь в лице духовенства и активных мирян не начнет заниматься тематикой народных обычаев и традиций, то это сделают какие-нибудь неоязычники или другие проповедники-пустозвоны. Мы живем в эпоху невероятных возможностей и большой ответственности. Сегодня мы можем сделать празднование масленицы действительно христианским или, наоборот, окончательно потерять возможность сделать это.

Иеромонах Макарий (Маркиш) (Иваново-Вознесенская епархия; преподаватель Иваново-Вознесенской духовной семинарии):

— Надо на масленицу посмотреть в более широкой перспективе — и тогда все встает на свои места.

Да, разумеется, колоссальное количество всяких злоупотреблений, глупостей, прямого безумия, нечестия и безверия. Но разве это специфические черты масленицы? Нет, это просто свойства нынешней околоцерковной, псевдоцерковной, суеверной и бессмысленной жизни (впрочем, отнюдь не только нынешней!). Свойства очень скверные. Но ветерок оптимизма несет надежду: чем чаще люди слышат о масленице и связанных с нею предметах, тем в большем числе и с большей вероятностью обратят они внимание и не дальнейшее. Обратив же внимание — задумаются. Задумавшись — поймут или почувствуют нечто. И приступят к делу.

Иеромонах Симеон (Томачинский) (насельник московского Сретенского монастыря, руководитель издательства Сретенского монастыря):

— К сожалению, при всем обилии гражданских и церковных «красных дней календаря» мы часто не умеем ни праздновать, ни веселиться. Это целое искусство, которому стоило бы поучиться. Но, к примеру, человек, который не соблюдает поста, никогда не поймет и не оценит таких событий, как заговенье и разговенье, — не только в гастрономическом смысле, а вообще как состояние души. Ведь именно пост придает связанным с ним праздникам особую цену и неповторимый аромат.

Один известный московский священник как-то сказал, что на масленицу надо съесть столько блинов, чтобы потом уже сам вид блина вызывал отвращение. Это, наверное, что-то вроде «умерщвления плоти», о котором много написано в аскетической литературе.

Но ведь это и хороший повод навестить родственников или друзей, с которыми в суете обычной жизни не удается спокойно посидеть-поговорить. Это и последняя разминка перед великопостным марафоном. Возможность собраться с мыслями, с силами, с духом.

«Покургузка, люли, покургузка» — так оплакивают народные песни краткость масленичных дней, после которых «станет гузко», то бишь грустно. Однако на самом деле здорово, что «не всё коту масленица». Потому что «время всякой вещи под солнцем. время плакать и время смеяться; время сетовать и время плясать» (Еккл. 3, 1-4).

Игумен Игнатий (Душеин) (благочинный VIII округа Калужской епархии, председатель Миссионерской комиссии Калужской епархии):

— Христиане, как известно, в наше время бывают разные. Есть так называемые «крещеные». Это те, которые так сами себя характеризуют, если спросить их о вере. Таких сейчас подавляющее большинство. Для них Пасха — время куличей, Великий пост — в лучшем случае время неядения чего-то, в худшем — он просто ими игнорируется. Для таковых масленица — это время, когда блины пекут.

А если говорить о людях церковных, которые всерьез озабочены вопросом своего спасения, то для них масленицы вообще нет, а есть Сырная седмица, в конце которой — Прощеное воскресенье и начало Великого поста.

В воспоминаниях Шмелева, теперь известных всем православным читателям, масленица описывается как разгульное торжество, некий пир накануне поста. Но даже за этим разгулом угадывается радостное ожидание обновления. Великий пост — вот действительно радостное время для православного человека. Это радость, которую мир сей со всеми его удовольствиями и разгулами дать не может.

Великий пост — время обновления, время покаяния. Особое время, когда даже воздух пахнет иначе, когда по-другому думаешь, говоришь, живешь. И последняя неделя перед постом имеет свой житейский колорит. Это время подготовки к посту. Не гастрономического «отрыва», а именно мобилизации душевных сил, «закругления» дел. Это как канун большого праздника.

Протоиерей Димитрий Моисеев (кандидат богословия, преподаватель Калужской духовной семинарии):

— На самом деле это не парадокс. Дело в том, что для христианина богослужебная жизнь — это основной элемент подготовки к Великому посту. Соответственно, православный христианин, конечно, должен посещать в эти дни богослужения. Тем более, что они носят особый характер. В то же время, перед Великим постом христианину дается послабление, что касается пищи, то есть утешение на трапезе. При этом масленица — не повод объесться до предела, так, чтобы до Пасхи потом не хотелось. Так все равно не получится. Устав трапезы на масленицу — это утешение для тех, кто молится, посещает богослужения и серьезно готовится к Великому посту.

Сжигание чучела масленицы, залезание на столб — это чисто языческие пережитки. На эти народные гулянья лучше не ходить православному человеку. Они к христианству никакого отношения не имеют.

Другой вопрос, что далеко не каждый способен сразу взять и перейти полностью на христианский образ жизни. И если такой человек собирается Великим постом попоститься, то есть серьезнее обратить внимание на свою душу, то, конечно, можно проявить к нему снисхождение и не ругать за то, что он масленицу празднует.

Опять же, празднование должно быть разумным: не в пьянстве нужно проводить время, не в объедении, а в каких-то достаточно безобидных развлечениях и увеселениях, потому что Великим постом все это будет вообще неприемлемо. Думаю, что по мере духовного роста каждый христианин будет постепенно отказываться от подобных чисто мирских, светских увеселений на масленицу и все более понимать духовный смысл этой подготовительной недели. Все-таки Сырная седмица (масленица) проходит между неделями (воскресеньями) о Страшном суде и воспоминанием Адамова изгнания. То есть два воскресенья, обрамляющие масленицу, говорят нам о достаточно серьезных событиях в истории человечества, не особо располагающих к веселью.

Здесь невозможно подойти с одной меркой к каждому человеку, но вектор движения должен быть понятен. Стремиться нужно к тому, чтобы увеселения занимали все меньше и меньше вниманиячеловека, а богослужения и серьезное отношение к молитве, к посту — все больше и больше.

На Сырной седмице, конечно, можно проводить культурные мероприятия, творческие вечера православного содержания, если речь идет о том, чтобы уйти от грубых развлечений и увеселений и постепенно через душевное прийти к духовному.

Протоиерей Артемий Владимиров (настоятель московского храма в честь Всех святых б. Алексеевского монастыря, что в Красном Селе):

Масленицей, или Сырной седмицей, называется последняя неделя пред Великим постом. Готовясь к нему, христиане уже не употребляют на масленице мясной пищи, зато вкушают молочное (в том числе, в среду и пятницу).

Многие находят затруднительным совмещение веселых хлебосольных застолий масленицы с пронизывающей церковное богослужение этих дней мыслью о Страшном суде Господнем. Иным видятся в русской традиции печь блины чуть ли не рудименты языческого самосознания. Спешим развеять это мнимое противоречие. Дело в том, что готовиться к встрече с Человеколюбцем Христом нужно, свершая шесть дел евангельского милосердия: жаждущего напоить, голодного накормить, странника ввести в дом, нагого одеть, посетить больного и навестить томящегося в темнице.

Масленица с ее русским гостеприимством и дает нам возможность потрудиться в деятельном милосердии. Общая трапеза имеет свойство смягчать и примирять сердца. А ведь не случайно последнее воскресенье перед Великим постом именуется прощеным! Будем готовиться к нему, взаимно прощая и утешая всех ближних и дальних во славу Божию!

Протоиерей Димитрий Мерцев (председатель жюри Кубанского православного кинофестиваля «Вечевой колокол»):

— Несмотря на то, что в наше время масленица — уже больше этнография, народная традиция, не имеющая языческого ритуального значения, тем не менее к христианству она никого отношения не имеет.

Проводить масленичную (а, вернее, Сырную, или мясопустную) неделю надо в динамике настроя на покаяние, и эта динамика как раз дается церковным уставом. Церковь уже загодя готовит нас к Великому посту евангельскими притчами о мытаре и фарисее, о блудном сыне и, наконец, напоминанием о Страшном суде. И хотя на неделе о мытаре и фарисее мы еще вкушаем скоромное, Церковь нам уже напоминает, что надо настраиваться на такую молитву, как у мытаря, чтобы она была принята Богом. В этом смысле и масленица не исключает умеренного веселья, и в то же время она уже озарена приближением Великого поста. В этот период православным можно, к примеру, провести литературно-музыкальный вечер: почитать стихи христианского содержания, послушать духовные песнопения с настроем на покаяние (допустим, балладу о Кудеяре — о двенадцати разбойниках). Такого рода развлечения перед Великим постом вполне уместны.

Отношение нецерковных людей к этому празднику известно: «Скоро масленицы звонкой закипит веселый пир. ». Однако верующим на масленицу недопустимо участвовать во всеобщем разгуле, объедении и пьянстве. Святитель Тихон Задонский говорил: «Стыд лицо мое покрывает, когда говорю о том, как православные христиане празднуют масленицу».

В эту неделю, последнюю перед Великим постом, хорошо бы помнить совет преподобного Сергия Радонежского: «Воздержания держитесь». Начало поста немыслимо без подготовки телесной, которую предлагает нам Православная Церковь. Понедельник 1-й седмицы Великого поста называется Чистым понедельником: чистая совесть, чистая душа — потому что было Прощеное воскресенье. Также надо быть чистым и в телесном составе, если человек — Божий, поэтому должно быть воздержание. По слову святых отцов, Великий пост — это весна духа, ведь когда мы себя ограничиваем телесно, расцветает наш дух. Кто вкусил эту радость Великого поста, тот уже дорожит этими днями, ждет их. Только невоздержанная душа, человек, ублажающий свою плоть, воспринимает пост как нечто тягостное. Когда человек держится церковного устава, проникается духом богослужения, готовит себя ко вступлению в Четыредесятницу, тогда и те ограничения, которые связаны с великопостным периодом, воспринимаются им органично.

Церковь по отношению к своим чадам имеет характер материнский. Это и ласковость, и строгость педагогики, чтобы довести нас до Христа. Церковь всегда во всем дает нам постепенность. В то время, как уже начинается постепенное введение в покаянные образы церковным богослужением («Покаяния отверзи мне двери.», молитва преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего.»), еще дается возможность подкреплять себя скоромной пищей, и только потом наступает уже Великий пост.

Есть люди, которые имеют навык поста: им легко, они с радостью вступают в Великий пост. А есть те, кто только начинает воцерковляться: им трудно, и Церковь их очень ласково и нежно ведет. Как сказал преподобный Серафим Саровский, «не может человек вступить в подвиг, пока не очистит чувства», поэтому и нам нельзя воспринимать Великий пост как только ограничения, запреты. Это, с одной стороны, аскеза, ограничивающая нашу телесность, а с другой — особый характер богослужения, которое возвышает душу. И одно дополняет другое.

Так действует любящая мать по отношению к чаду: она и приласкает, и пожурит, даст уже видимое какое-то задание и следит за тем, чтобы чадо послушалось. Так же нас ведет и Церковь. Думаю, что та антиномия, которая существует и ярко выражается в масленичные дни, объясняется этим характером.

Священник Алексий Зайцев (клирик Свято-Троицкого храма г. Челябинска, член Союза писателей России, член Международного клуба православных литераторов «Омилия»):

— История празднования масленицы в жизни русского народа насчитывает уже несколько столетий. Говоря о масленице (точнее, Сырной неделе), мы должны помнить: изначально существовали две принципиально разные традиции провождения этого особого времени года, которые условно можно обозначить так: «чисто церковная» и «чисто светская».

Тот, кто следовал церковной традиции, воспринимал последнюю неделю перед Великим постом как самую важную ступень подготовки к нему. Верующие понимали: если провести эти дни в излишних наслаждениях и увеселениях — Великий пост для них будет сорван. В лоне святой Церкви сложилась богослужебная практика подготовки к Сырной неделе в молитве и покаянии.

Мы помним из отечественной истории, что великопостные дни накладывали отпечаток на образ жизни всех граждан государства Российского, включая и тех людей, кто не имел глубокого религиозного чувства и даже вообще не принадлежал к Православию. Поэтому светская традиция видела в масленице те дни, когда можно было выпустить «последние пары», повеселиться вдоволь перед наступлением Великого поста. Именно эта традиция легла в основу масленичных гуляний в дореволюционной России с их кулачными боями (где могли и убить ради потехи), пьянством, чревоугодием и развратом. Церковь и государственная власть пытались противостоять разгульной составляющей предпостных дней, но это не всегда удавалось. С оскудением веры в русском народе масленичные гуляния приобретали все более безнравственный характер и в них стали все явственнее проступать элементы язычества. Если человеку не нужен Великий пост, то и в масленице он будет искать отраду только для плоти.

Стоит отметить, что для каждого христианина масленица — это время, когда следует уладить свои мирские дела, провести необходимые светские встречи для того, чтобы дни Великого поста посвятить исключительно заботе об исцелении своей души. Повторюсь, разумнее решить свои мирские проблемы до начала Великого поста, нежели обращаться к ним в самые первые и важные его дни. Однако я уверен: истинный православный христианин найдет в себе духовные силы и мудрость, чтобы не увлечься чрезмерно мирскими заботами и не лишить себя бесценного для духовного возрастания времени Великого поста.

Священник Глеб Грозовский (священник Софийского собора Царского села, координатор социально-молодежных проектов и духовно-просветительских программ Царскосельского благочиния) :

— Как нужно относится к этому парадоксу, к этой антиномии праздника и предначинания постнического делания? Как христианину правильно провести эти дни?

Праздник масленицы, хотя и имеет языческое прошлое, все же глубоко укоренился в сознании наших граждан, как будто имеющий прямое отношение к Православию. Но это далеко не так. Не будем углубляться в историю. Но, несомненно, этот праздник считается добрым, побуждающим к милосердию и прощению. Понятно, что если праздник атеистический или языческий, это вовсе не значит, что в нем нет ничего хорошего. Обильная милостыня и молитва за усопших — вот далеко не все положительные черты традиционного праздника масленицы. Ведь можно преобразовать капище в храм, а языческий праздник — в добрую, церковную традицию.

Вот, например, сжигают масленицу. Отголоски язычества? Да. Но некоторые ухитряются, записав свои грехи на бумажку и вставив их в определенное место, сжечь вместе с чучелом. Оригинально. Вот сжечь бы страсти свои постом и молитвой! Но это как-то сложнее, не всегда получается. Вот и ищет человек легких путей. Сжег, забыл — и порядок. Это касается, в основном, крещенных людей. Это, наверное, их первый шаг к осознанному Православию.

Но воцерковленные православные христиане знают, что масленица или, как ее еще называют, Сырная седмица, вступающая в свои права с понедельника, это, по сути, подготовительный путь к Великому посту: еще разрешены в употребление молоко и яйца, но уже нельзя вкушать разнообразнейшие мясные изделия. На Сырной седмице в храмах проходят службы, на которых мы подготавливаемся к самому длительному посту с назидательной и душеспасительной молитвой святого Ефрема Сирина, в которой просим Бога ограничить нас от праздности, уныния, желания властвовать и празднословить, просим дать нам дух целомудрия, смиренномудрия, терпения, любви, возможность видеть свои недостатки (грехи) и не осуждать других.

.А тем временем за стенами храма крещеный люд веселится напропалую, будто стремясь наесться, напиться, нагуляться перед Великим постом. Из-за этого искаженного понимания масленицы в конце XVII века патриарх Адриан сократил ее празднование с четырнадцати до семи дней.

В середине седмицы (в среду и пятницу) в храмах не служат литургию. Последний день масленицы -Прощеное воскресенье. В церкви в этот день вспоминают изгнание Адама из рая, а «в народе» -прощаются с зимой. Гаснут масленичные костры. Люди навещают могилы предков и спешат к вечерней службе, чтобы по ее окончании попросить друг у друга прощения, дабы вступить в Великий пост с мирными сердцами. Батюшки, включая и настоятеля храма, выходят на амвон и кланяются земным поклоном, прося друг у друга и у прихожан прощения за все обиды, вольные или невольные, за невнимание, за грехи. А прихожане в свою очередь подходят к священникам, целуют Евангелие и произносят главную просьбу этого дня: «Простите меня, грешного», а в ответ слышат: «Бог простит, и я прощаю». Для некоторых это непривычно, но у всех после этого на душе делается легко-легко. А потом начинается Великий пост — время покаяния, воздержания, самоограничения, усиленной молитвы, доброделания своим ближним и постоянных испытаний. Главное, чтобы наше правильное отношение к масленичной седмице способствовало нашему духовному росту.

Священник Павел Гумеров:

— У многих языческих народов переход от зимнего времени к весне, сопровождался определенными религиозными ритуалами и празднованиями. Так было и на Руси. Переход от зимней спячки к весеннему возрождению знаменовался праздником, который назывался комоедица или масленица.

Церковь далеко не всегда полностью упраздняла народные языческие традиции и праздники, понимая, что просто запретительные меры малоэффективны, но часто замещала языческие праздники христианскими и как бы воцерковляла народные обычаи, придавая им совсем иной смысл. Так было и с радоницей, и с обычаем колядования, и с той же масленицей. Церковь приурочила масленицу к Сырной подготовительной недели перед Великим постом, убрав языческий смысл и заменив его новым христианским содержанием.

Для православных Сырная седмица, масленица — неделя плавного перехода к посту. И даже трапеза, уже лишенная мясных снедей, напоминает нам об этом. Она посвящена воспоминанию о Страшном суде. Во вторник этой седмицы за вечерним богослужением в храмах уже читается молитва преподобного Ефрема Сирина «Господи и Владыко живота моего.», и, конечно, разгул и пьяное веселье абсолютно не совместимы с тем смыслом, который Церковь вкладывает в эту подготовительную неделю. Мы, разумеется, не отрицаем разумное, умеренное веселье на масленицу. Ходим друг к другу в гости, едим блины и копим силы перед постом.

Но, к сожалению, приходится наблюдать, что не все соблюдают меру, а многие проводят Сырную неделю вполне по-язычески. Я не говорю о тех людях, которые не соблюдают пост — для них не существует и понятия подготовки к посту. Они могут сжечь чучело масленицы, а потом с таким же интересом сходить на пасхальный крестный ход. И то и другое, по их мнению, хорошо. Нет, я имею в виду православных церковных людей, которые подчас не задумываются над тем, что на масленую неделю недопустимо буйное веселье, обжорство и пьянство (все эти «излишества нехорошие» недопустимы, впрочем, и в любые другие дни года). К несчастью, очень свойственна нам эта формула: либо все — либо ничего. И, кстати, не только в современной расцерковленной России, но так было и до революции. Не все знали меру и удержа в масленичной гульбе. Как говорил Достоевский, «широк русский человек, я бы сузил». Можно также вспомнить про еще одного персонажа Федора Михайловича — Митю Карамазова, про которого было сказано, что он мог созерцать как бы две бездны: порока и добродетели.

Святитель Тихон Задонский говорил: «Кто проводит масленицу в бесчинствах, тот становится явным ослушником Церкви и показывает себя недостойным самого имени христианина».

Пост — это школа воздержания и умеренности во всем. Мы должны за время Четыредесятницы и других постов научится подчинять стремления своей плоти духу, контролировать свои желания и хотения, чтобы, освоив эту науку, соблюдать разумную меру и воздержание от греха и в повседневной жизни. А если мы после поста даем себе полную свободу, отпускаем вожжи -разговляемся без меры, а потом также неумеренно заговляемся перед новым постом, значит мы так ничему и не научились за время пощения.

Вспоминается один мой знакомый, который очень усердно постился, почти ничего не ел во время первой и Страстной седмиц Великого поста, зато потом мог после Пасхи уйти в запой. И опять получается, что не мы хозяева наших инстинктов и устремлений, а они подчиняют нас себе.

Дай Бог, чтобы грядущий пост хоть немного научил нас воздержанию и послужил пользе духовной и телесной.

Протоиерей Андрей Ткачев (настоятель храма преподобного Агапита Печерского в Киеве):

— Человек — существо падшее. Если хочется ему вторгнуться, ворваться в мир духовный, то приведут эти «души прекрасные порывы» вначале не к чистой духовности, а к миру подмен и перевертышей, к подделкам под святость, к миру подкрашенной лжи.

Эта мысль проходит красной нитью через все творения святителя Игнатия (Брянчанинова). Ее он завещал, как одно из настоящих сокровищ, векам грядущим с их умножающейся нищетой и множащимися иллюзиями.

Язычество никогда не умирало «до конца». В мире, где плоть и дух противостоят друг другу, где плоть еще не преображена, язычеству тепло и уютно прятаться в той части жизни, где плоть -безраздельная хозяйка. Ни бедность, ни богатство, ни грубость быта, ни тонкости просвещения язычеству не помеха. Человек с двумя высшими образованиями точно так же способен бежать к «бабке» за магической помощью, как и малообразованный крестьянин. Сумеречное, магическое сознание способно все истолковывать и переиначивать под себя, способно добавлять свою ложку дегтя в любое количества меда, уничтожая ценность последнего.

Это, как мне кажется, касается и масленицы. Праздновать ее в смысле проводов зимы и встречи долгожданного весеннего тепла было не зазорно и в годы государственно-атеистической идеологии. Там речь не шла о подготовке к Великому посту и постепенному отказу от скоромной пищи. Смысл евангельских чтений о блудном сыне, о Страшном суде и Адамовом изгнании не разъяснялся гуляющим массам. Вместо этого как «наше», «родное» преподносились горячие блины и водка, особенно вкусные на морозе, сжигание чучела, звуки гармошки, катанье с горок, женский визг, коньки, бубенцы далекой тройки. — одним словом, все то, что вкладывается в понятие «а-ля рюс» и михалковскую стилистику «Сибирского цирюльника». Да оно и ладно.

Есть в жизни место и время для здорового смеха, шутки и вкусной еды. Только называть это надо своими именами, а не «духовным возрождением» или «возвратом традиций».

Тут и язычество не спит, но проявляет дивную резвость в эпоху информационных технологий. Оно всем желающим предлагает свое видение смысла масленицы с символикой увеличивающегося дня, блинами, по форме напоминающими солнце и проч.

Церковь столетия потратила на воцерковление языческого календаря и народной обрядовости. До конца, как уже было сказано, язычество так и не умерло. Оно теперь в любой момент будет готово, украсив голову в зависимости от сезона то русалочьим венком, то скоморошьей шапкой, явиться на народное гулянье и предложить свой вариант понимания мира. Отражение языческих нападок на историческую Церковь теперь будет одним из если и не самых тяжелых, то самых постоянных занятий церковных апологетов.

Так что над масленицей умничать нечего.

Это недельный период времени, когда мясо уже не естся, а на молочную пищу отменяется пост в среду и пятницу. Это время, когда в среду и пятницу службы в храме совершаются по постовому чину, а литургия не служится. Может в прежние времена для тяжко трудящегося крестьянина это и было время редкого веселья, смешанного с буйством, еды и питья от пуза и кулачного мордобоя. Может в этом и заключалась некая народная терапия для полутемной души уставшего человека. Но сейчас иное время и иные задачи.

Перед смертью не надышишься и перед постом не наешься. Современность и без масленицы шумна. Она, современность, полагает смысл жизни в бегстве от действительности и в непрестанной перемене впечатлений.

Для нас же это должно быть время собирания мыслей вокруг предстоящего поста. А сам пост должен восприниматься как время умной войны за личное бессмертие во Христе, как время воздержания в хлебе и обильного питания «всяким глаголом, исходящим из уст Божиих».

Насколько Церковь зависит от спонсоров? Ответы священнослужителей (1 марта 2011г.)

Тема о деньгах — наверное, самая скользкая. Именно ей чаще и проще всего удается поколебать, а то и нарушить мир в любом коллективе: от ячейки общества и малой Церкви — семьи, до церковного организма в целом.

Несмотря на заезженность снова и снова с завидной регулярностью встает в СМИ вопрос о «попах на мерседесах». Братья и сестры во Христе слишком увлекаются его обсуждением, часто не то чтобы переходя на личности, но и доходя до крайностей и непристойностей в адрес друг друга.

Не настолько избита, но так же остро звучит тема возведения изысканных соборов и их внутренней отделки. Многим хочется, чтобы Церковь «была скромнее». Но при этом зайти в храм они, во всяком случае, в ближайшее время, не планируют.

И, наконец, одно из актуальных для сегодняшнего дня утверждение — принимая пожертвования от состоятельных людей, Церковь теряет свою свободу: как в случае чего обличить того, кто тебе щедро жертвует на храм?

Ко всему прочему бытует уверенность, что Церковь — боящаяся публичности структура, в которой избегают разговоров на любые острые темы. Что здесь нельзя прямо задать вопрос и получить на него прямой ответ, потому что всё по Чехову: «как бы чего не вышло.»

В преддверии Великого поста, когда хочется, чтобы ничто мирское и суетное не отвлекало от долгожданного «Господи, даруй ми зрети моя прегрешения», мы предлагаем вниманию читателей ответы на блиц-опрос информационного портала «Православие в Украине», посвященный спонсорам и спонсорству в Церкви. Пребывая в твердой уверенности, что подобные вопросы не стоят такого количества времени и внимания, мы решили всё-таки задать их тем людям, которым в этом отношении есть, что сказать. Мудрые, взвешенные слова, надеемся, помогут развеять сомнения и недоумения у многих из нас, позволят разрешить для себя спорные моменты, расставить, по возможности, акценты.

Известным церковным иерархам и священнослужителям, за плечами у которых — возведение или возрождение из руин прославленных украинских святынь, были поставлены четыре вопроса:

1. Церковь, и в частности священнослужителей, часто упрекают в том, что они принимают пожертвования от состоятельных людей, чей образ жизни, мягко говоря, далек от благочестия. Как Вы считаете, если человек хочет пожертвовать на храм, предлагает какую-либо помощь, в том числе большую, нужно ли его спрашивать об источнике его доходов?

2. Случалось ли Вам наблюдать случаи, когда человек, будучи далек от Церкви и веры, жертвовал на храм формально, из соображений не меценатских, но потом, со временем, воцерковился и стал прихожанином?

3. Насколько широко распространены случаи, когда благотворитель жертвует на храм немалые суммы и постоянно, а потом на этом основании считает себя в праве давать «настоятельные рекоммендации» священнослужителям в тех или иных вопросах, в том числе, вероучительных?

4. Может ли являться большая милостыня со стороны состоятельного человека основанием для особенного отношения к нему среди клириков и настоятеля храма?

В опросе приняли участие:

архиепископ Вышгородский Павел, наместник Святой Успенской Киево-Печерской Лавры, викарий Митрополита Киевского и всея Украины;

епископ Броварской Феодосий (Снигирёв), викарий Киевской Митрополии, благочинный Киевской епархии по делам монастырей;

Архимандрит Иона (Черепанов), наместник Киевского Свято-Троицкого Ионинского монастыря, наместник Спасо-Преображенского монастыря (с. Нещеров Обуховского р-на Киевской обл.);

Архимандрит Варсонофий (Столяр), казначей Святой Успенской Киево-Печерской Лавры; Архимандрит Гедеон (Харон), наместник Рождества Пресвятой Богородицы Десятинного мужского монастыря (г. Киев);

Протоиерей Александр Авдюгин, настоятель «шахтерского» храма во имя праведных Богоотец Иоакима и Анны (г. Ровеньки Луганской области);

Протоиерей Андрей Ткачев, настоятель храма во имя преподобного Агапита Печерского (г. Киев);

Протоиерей Николай Несправа, настоятель храмового комплекса в честь иконы Божьей Матери «Иверская» (ж/м Северный, г. Днепропетровск);

Священник Анатолий Слынько, клирик Свято-Воскресенского храма (с. Зазимье Киевской области).

«Нужно учиться видеть за внешней оболочкой событий незримую руку Божию, управляющую миром»

Церковь, и в частности священнослужителей, часто упрекают в том, что они принимают пожертвования от состоятельных людей, чей образ жизни, мягко говоря, далек от благочестия. Как Вы считаете, если человек хочет пожертвовать на храм, предлагает какую-либо помощь, в том числе большую, нужно ли его спрашивать об источнике его доходов?

Епископ Броварской Феодосий: Думаю, что каждый раз выяснять, откуда человек взял деньги для пожертвования, не следует. Тем более, что любой жертвователь может просто опустить их анонимно в церковную кружку.

Тем не менее, если священнослужителю станет известным, что деньги «нечистые», или это будет очевидным, то надо найти в себе силы отказаться от такого пожертвования на храм, даже если оно будет значительным. Ведь церковные правила запрещают принимать такие средства на святое дело. Мне кажется, тут можно действовать по аналогии с заповедью апостола Павла в отношении идоложертвенного: «Если кто из неверных позовет вас, и вы захотите пойти, то все, предлагаемое вам, ешьте без всякого исследования, для спокойствия совести. Но если кто скажет вам: это идоложертвенное, то не ешьте ради того, кто объявил вам, и ради совести. Ибо Господня земля, и что наполняет ее» (1 Кор. 10; 27, 28).

Архимандрит Иона (Черепанов): Обычно желающие пожертвовать редко приходят «с улицы», и священник хоть косвенно, но знает источник доходов потенциального благотворителя.

Решая, стоит ли принимать помощь, я руководствуюсь советом, который мне дал архимандрит Григорий, игумен монастыря Дохиар на Афоне. На подобный вопрос он, пристально посмотрев на меня, спросил, знаю ли я, что значат слова из Псалтири: «Елей же грешного да не намастит главы моея». Думаю, ответ очевиден.

Архимандрит Варсонофий (Столяр): Я думаю, що це буде неетично. Людина прийшла до мене і подарувала ікону на Києво-Печерську Лавру. Ми ж не спитаємо: «А де ви взяли цю ікону? Почекайте, можна я зараз викличу міліцію, СБУ — перевіримо, щоб вона була не крадена.» Це ж неетично. Ми оцінюємо людей, так би мовити, за зовнішніми вчинками. Тільки Господь-Серцеведець, тільки Він може знати, з якими думками, з якими помислами людина приносить ці гроші.

Але це не наша місія — оцінювати вчинки людей. Наша місія, якщо жертвують на храм, — прийняти. Ми віримо, що людина з чистим серцем жертвує і жертвує во славу Божу. Господь вчить нас, щоб ми жертвували так, щоб не знала ліва рука, що робить права рука. Якщо ми почнемо з’ясовувати -звідки? де? чому? — це буде не зовсім гарно.

Зрозуміло, неправильно, якщо ми знаємо, що людина, яка жертвує, краде, а ми будемо просити в неї про допомогу. Тим самим, сприятимемо злочину, гріху. Якщо ми не знаємо людини, а вона принесла, то це інша річ.

Архимандрит Гедеон (Харон): Во-первых, Церковь — не налоговая служба и, конечно же, не спрашивает об источнике доходов. Каждый христианин сам решает, помогать ли храму. Есть Законы Божьи, есть заповеди Господни, которые нужно соблюдать. Одна из заповедей говорит: который человек знает Евангелие, жертвует на Церковь десятину своего дохода. Многие люди так и делают. Это было еще в Ветхозаветной Церкви, есть и сейчас, уже в христианстве. Люди, которые веруют в Господа нашего Иисуса Христа, Сына Божия, и Святую Троицу, жертвуют и участвуют в жизни Церкви.

Церковь — это православное пространство, а не только здание. Храм требует много забот: его надо украшать, благоустраивать. И слова «спонсор», «инвестор», «меценат» не подходят Православной Церкви. Все, что касается Церкви, — это благоукрасители, жертводатели, попечители святых Церквей.

Поэтому у Православной Церкви нет такой практики спрашивать у каждого человека об источнике доходов. Это у сектантов все более скрупулезно: они спрашивают у человека, какую он получает зарплату, чтобы часть из этой суммы обязательно приносил в храм. У православных — «весь живот наш Христу Богу предадим», а не просто деньги. И у верующего человека, который уважает и веру, и культуру другого, не возникает вопроса: а почему это кто-то столько жертвует?

Протоиерей Андрей Ткачев: Желание пожертвовать на храм, как и любое другое желание человека, лежит в той сфере внутренней свободы, куда не проникает с легкостью человеческий взгляд. Сам жертвующий человек не всегда может дать ясный ответ, почему он хочет пожертвовать ту или иную сумму, и почему одному храму, а не другому. Нужно учиться видеть за внешней оболочкой событий незримую руку Божию, управляющую миром.

Хотя в истории не редки случаи отказа святых от некоторых пожертвований, если Богом было открыто, что источник их нечист. Повторяю, информация не была получена в результате расспросов или расследований, а открыта Господом. Очевидно, для этого требуется святость принимающего жертву. К святости нужно и стремиться, а все остальные формы контроля за качеством пожертвованием сомнительны.

Протоиерей Александр Авдюгин: А в душу этого жертвователя те, кто упрекает, смотрели? С чего это у человека, которого все знали как «далекого от благочестия», вдруг возникает желания совершить крупное пожертвование на храм? Любое дело — греховное или благочестивое — имеет свои причины, свой прилог. Может быть, прошлой ночью у жертвователя-толстосума был сон, где его мать покойная потребовала молитвы церковной или он в ужасе проснулся от осознания своей непотребности и низости? Не надо забывать, что у нас, особенно в крестьянской среде, издревле деньги считались чем-то «поганым» и «нечистым». Осознание «неправедным богачом» грязности своих денег и попытка пожертвованием хоть как-то загладить свои грехи — это тоже путь к покаянию.

Раскаявшийся атаман Кудияр или разбойник Опта (основатель Оптиной пустыни) — примеры в церковной проповеди.

Единственно, у кого не надо брать пожертвования, так это у политиков, которые всегда в преддверии очередных выборов усиленно «одухотворяются» в поисках электората. Тут все четко и понятно: грязные деньги на грязное дело.

Священник Анатолий Слынько: Ну, спрашивать о доходах в церковной ограде это плохой тон. Греховность этого вопроса должна освещаться на исповеди. Вот как вы узнаете: конкретное пожертвование человек заработал честно или обманом? Священник — не следователь, а исповедник и врач души. Везде в Евангелии Христос, имея дело с мытарями, богачами неправедными не упрекал их в том, что они жертвуют деньги, в том числе и на храм. Хотя все знали, что они зарабатывают нечестно, обирая своих соплеменников. Господь на душу смотрел. Яркий пример Закхей, начальник мытарей, после встречи со Христом половину имения решил раздать и обидимым возвратить вчетверо. Заметьте, Закхей сам та решил. Это было движением его души, которое без дела не могло остаться.

Если сказать жертвователю: «Нам твои грязные деньги не нужны, иди, кайся грешник!..» Неужели мы «приобретем брата» таким поведением? Лучше принять пожертвование, но не делать акцента на этом пожертвовании, а сосредоточиться на самом человеке. Потому что на самом деле важно приобрести для Бога душу этого человека. Может, это не удастся, но усилия в этом направлении делать необходимо.

«Просто так» — не жертвуют»

Случалось ли Вам наблюдать случаи, когда человек, будучи далек от Церкви и веры, жертвовал на храм формально, из соображений не меценатских, но потом, со временем, воцерковился и стал прихожанином?

Архиепископ Вышгородский Павел: Всегда были и, слава Богу, есть люди, которые творят дела милосердия. Случается, что некоторые из них далеки от веры. Как правило, эти люди хоть и невоцерковлены, но добры сердцем, и эта доброта побуждает их творить милостыню и жертвовать не только на больницы, нищим, но и на храмы. Очень часто, приобщившись к благому делу, они впоследствии приходят к вере.

Епископ Броварской Феодосий: В моей практике таких случаев не было, хотя я думаю, они вполне могут иметь место.

Архимандрит Иона (Черепанов): Если человек решил пожертвовать на церковные нужды какую-то часть своих доходов, это значит, что он уже мыслит в правильном русле, сознает себя частью Церкви, которой и старается посильно помочь.

Конечно, степень воцерковленности бывает разной, но о формальном подходе, мне кажется, говорить нельзя, ведь благотворительность в нашей стране не дает никаких льгот, и меркантильными соображениями жертвователь руководствоваться не может.

Обычно постоянные благотворители храмов и монастырей являются их прихожанами и жертвуют на какие-либо конкретные проекты.

Архимандрит Варсонофий (Столяр): У кожної людини свій шлях до Бога. У когось віруючі дідусь, бабуся, когось приводять знайомі чи друзі до храму, хтось, вивчаючи науки, починає розуміти, що світ не може бути створений випадково тощо. Коли людина допомагає, зустрічається зі священиками, з парафіянами, які сіють слово Боже, і воно проростає в серці цієї людини, то таким чином вона поступово воцерковлюється. Тому таких випадків чимало.

Архимандрит Гедеон (Харон): В наше время это очень актуально. Иногда человек приходит и жертвует на храм, потому что нынче модно помогать храму, например, в политических или «пиарных» целях. И часто бывает, что с этого человек и начинает свой путь к Богу. Бог видит его жертву, вразумляет и приводит его к покаянию, к вере.

Могу утверждать, что за последнее время, когда началось возрождение Церкви после советской богоборческой власти, очень много людей именно через пожертвования и пришло в Церковь.

Я видел много примеров — служил от Сибири до Америки — вначале человек просто помог, потом на богослужении постоял, затем и в строительстве храма поучаствовал. И потихоньку-потихоньку он шел к Богу, а потом смотришь: уже стал членом Церкви Христовой.

Так же у нас и с Великим постом часто происходит. Люди вначале соблюдают пост ради здоровья, а в результате приходят к мысли, что раз соблюдаю пост, значит, нужно и молиться, и каяться, и исповедоваться, и причащаться. И так вот шаг за шагом становятся православными людьми.

Протоиерей Андрей Ткачев: Дела не умирают. Они продолжают жить и действовать, оказывая влияние на человека. Это касается и злых дел, и добрых. Грешник запутывается в сетях своих ранее соделанных грехов, а о добре сказано: отпускай хлеб по водам. По прошествии времени опять найдешь его (Екклесиаст).

Помните, в сказках часто главному герою помогают в сложных ситуациях животные (утка, муравей, щука и т.д.), спасенные им прежде. Это верная философская идея: тебя найдет в нужное время благословение за сделанное добро. Об этом же говорит и Евангелие: приобретайте друзей богатством неправедным (Лук. 16).

Протоиерей Александр Авдюгин: «Просто так» — не жертвуют. Всегда есть цель. В моей пастырской практике был лишь единственный случай, когда деньги в храм богатый господин принес «просто так», но и здесь довольно скоро была выяснена причина этого поступка. Оказывается, конкурент по бизнесу нашего жертвователя хвастался в своих «деловых кругах», что он жертвует на храмы Божьи. Вот так «нравственная конкуренция» (если есть такая) и сподвигла на поступок.

В Церкви неверующие жертвователи видят, прежде всего, социальную составляющую общества. Тех, кто заботится о падших, нищих, больных и убогих. Видя, что данные ими средства расходуются именно по назначению (часто это оговаривается), и к вере приходят.

Священник Анатолий Слынько: Мне трудно судить из-за своей маленькой священнической практики. Но вот приходится наблюдать другое. Люди постепенно воцерковляются и параллельно помогают храму, видя нужды храма как бы изнутри. А это бывает, когда в общине есть подлинно церковная жизнь: молитва, общение, любовь.

«Священник обязан делать все для просвещения и спасения жертводателя. В том числе, назидать, утешать, а если надо, то и обличать»

Насколько широко распространены случаи, когда благотворитель жертвует на храм немалые суммы и постоянно, а потом на этом основании считает себя в праве давать «настоятельные рекоммендации» священнослужителям в тех или иных вопросах, в том числе, вероучительных?

Архиепископ Вышгородский Павел:Действительно, бывали случаи, когда человек пожертвует на храм какую-то пусть и небольшую сумму, а потом в той или иной церкви или монастыре считает себя хозяином. Это искаженное представление о благотворительной деятельности, когда человек не Церковь, упорядочивающую человеческую жизнь, видит в себе, а себя в Церкви. К сожалению, есть такие примеры.

Но истинные благотворители, которые строят храмы и существенно помогают монастырям, рассуждают следующим образом: «Я делаю лишь то, что должен делать и благодарю Бога за дарованную мне возможность это совершить». Такой подход к делу благотворительности характеризует этих людей как благочестивых, умных, глубоко осознающих свой христианский долг, который они исполняют в меру своих сил и возможностей. Не стоит также забывать того, что народная мудрость гласит: «Дай Бог подать, не дай Бог просить».

Епископ Броварской Феодосий: К сожалению, такое бывает очень часто. Причина этому — низкий уровень церковного и культурного сознания состоятельного жертвователя, как правило, вырвавшегося «из грязи в князи» и еще не научившегося правильному отношению к большим деньгам.

Совсем по-другому вели себя меценаты в былые времена, до большевистской революции 1917 года. Большинство из них были воспитаны в богатых и благочестивых семьях, поэтому не имели повода кичиться приобретенным, умели по-евангельски относиться к своему состоянию. В то время считалось честью для семьи вложить в дело Божие часть своих средств. О желании требовать от Церкви что-либо взамен не могло быть и речи, ведь правая рука не должна знать, что делает левая.

Как же быть современному священнослужителю с неразумными благотворителями, о которых Вы спрашиваете? Изначально не давать им повода думать, что жертвуемые средства дают право хозяйничать в Церкви. Не следует человекоугодничать за деньги. Мягко, в индивидуальном общении надо подвигать благотворителей к мысли о том, что деньги на храм — это хорошо, но спасение невозможно без личного подвига покаяния, исправления, приобщения Христу в этой земной жизни.

А самому священнику надо помнить, что принимая от людей деньги на храм, он перед Богом возлагает на себя обязанность молиться о жертвователях, делать все для их просвещения и спасения. В том числе, назидать, утешать, а если надо, то и обличать. Думаю, что поступая так, священнослужитель значительно реже будет сталкиваться с той проблемой, о которой мы говорим.

Архимандрит Иона (Черепанов): К счастью, мне подобная ситуация незнакома, друзья нашего монастыря — люди воцерковленные и благоговейные, знающие, что Господь, давший им средства, в судный день спросит, как они ими распорядились, и хорошо понимающие, что «сапоги должен тачать сапожник, а пироги печь — пирожник».

Но о печальных ситуациях, когда жертвователь поступает по принципу «кто платит деньги, тот и заказывает музыку», я тоже слыхал. Думаю, что благотворитель может давать рекомендации (если за ними обращаются) только в той области, в которой батюшка не особо компетентен, например, в строительстве, юриспруденции и т.п., и делать это не в диктаторской форме, а в виде доброжелательного совета.

Архимандрит Варсонофий (Столяр): Ми знаємо, що живемо у світі гріховному, і кожна людина -грішна. Головний гріх — це гордість. Тому, перш за все, гріх і підштовхує людину виділитися. Людина немічна і хоче якоїсь уваги до себе, особливо, коли вважає, що зробила добру справу — допомогла храму. Такі випадки є, але якраз завдання священика — підказати, що якщо ти зробив добру справу, то це во славу Божу, а не у свою славу. Бо тоді добра справа не зараховується Господом Богом, а ти восхваляєш тільки своє ім’я.

Архимандрит Гедеон (Харон): Так было издревле. Еще до революции считалось правилом хорошего тона дворянам приходить после «Отче наш», то есть сразу к Таинству Причастия. Такая была мода. Конечно, это плохо, неправильно, грешно, но такое было. Человеческий фактор везде есть, и мы знаем множество таких случаев из истории. Один Бог нелицеприятен, как говорит апостол Павел, но мы все лицеприятны. И только Бог рассудит.

Протоиерей Андрей Ткачев: Такое не исключено, и если это есть, то это очень печально. И давать, и принимать нужно смиренно, поскольку мы не хозяева в Церкви, а служители. И добрые дела превращаются в отборное золото по мере забвения о них. А по мере пользования их плодами и превращения их в повод покомандовать они, напротив, обесцениваются. Так что здесь может быть как в анекдоте: богач гневается, что его отправляют в ад и напоминает, что жертвовал на храмы много, а ему отвечают: деньги мы вам вернем.

Протоиерей Александр Авдюгин: Слышал о подобных случаях, но непосредственно с ними не сталкивался. Мне как-то трудно это представить, и могу однозначно сказать, что вина в таких прецедентах целиком и полностью лежит на настоятелях тех храмов, где подобное происходит.

Священник Анатолий Слынько: Человек, достигший высокого и материального положения, считает себя власть имущим. По-церковному это называется просто «гордость». Часто можно наблюдать, когда спонсоры очень быстро со священником переходят на «ты», спешат назвать его другом, приглашают на застолья и любят хвастаться перед друзьями: «Вот, мол, посмотрите, у меня какой священник есть». Такой себе «карманный батюшка» получается. Но это только так может показаться с первого взгляда. На самом деле, внутренний климат на приходе всё равно задает настоятель и прихожане.

Священнику часто приходится иногда даже жертвовать собой ради Церкви и храма. Но ни в коем случае не верой. Есть один рассказ в древнем патерике об авве Пафнутии. Он не любил вина. Однажды в дороге, встретившись с шайкой разбойников, увидел он, что разбойники пьют вино. Атаман разбойников знал старца, знал также, что он не пьет вина. Но, видя Пафнутия в великом утомлении, наполнил чашу вином и, взяв в руку меч, сказал старцу: «Если не выпьешь, убью тебя». Старец, поняв, что разбойник хочет исполнить заповедь Божию, и желая обратить его на путь спасения, принял чашу и выпил. Тогда атаман раскаялся перед старцем и сказал: «Прости мне, авва! Оскорбил я тебя». Старец ответил: «Уповаю, что Бог за эту чашу сотворит с тобой милость и в этом веке, и в будущем». — «И я надеюсь на Бога, — сказал атаман, — и с этого времени никому не сделаю зла». Таким образом, старец, отказавшись от своей воли для Господа, обратил на путь спасения всю шайку разбойников.

Подобным образом приходится сегодня многим настоятелям «обращать» спонсоров к храму — путем отказа от своей воли, здоровья, порой даже с потерей авторитета среди некоторых прихожан. Христа также в свое время упрекали фарисеи: «Почему это Он ест и пьет с грешниками?» А с другой стороны, как приятно молиться в уютном, красивом, теплом храме с замечательным росписью, действующим благозвучным хором. Но какой ценой все это было добыто, мало кто задается.

«Имеет место не человекоугодие, а вполне объяснимоечувство признательности, которое знакомо всякому человеку, получившему помощь или поддержку»

Может ли являться большая милостыня со стороны состоятельного человека основанием для особенного отношения к нему среди клириков и настоятеля храма?

Архиепископ Вышгородский Павел: Люди, которые имеют возможность жертвовать, сами не имеют ни в чем нужды — у них достаточно денег и всего того, что каждый человек в силу своих представлений подразумевает под богатством. Для них важнее внимание. Причем это внимание выражается не в том, чтобы благотворителям кланялись, чтобы их восхваляли. Куда важнее побеседовать с человеком, ответить на вопросы, которые существенны для его жизни и спасения души.

За семнадцать лет наместничества, которое я исполняю Божией милостию и терпением Блаженнейшего Митрополита Владимира, я познакомился со многими прекрасными людьми, жертвующими на святую обитель. Очень часто, когда я слышал из их уст мудрые рассуждения о том, чем они руководствуются, совершая пожертвования, мое сердце радовалось. Благодаря Бога за возможность быть благотворителями и благоукрасит елями храмов, они делают это не ради того, чтобы им воздавали славу, но чтобы люди, приходя в монастырь или храм, видели свидетельство Божиего милосердия и Божией любви ко всему человечеству. Многие из тех, кто были жертводателями, и кого я знал лично, уже ушли из этой временной жизни. Но они соорудили себе нерукотворный памятник — храм или монастырь, к которому никогда не зарастет народная тропа.

Сегодня мы в ожидании чемпионата по футболу «Евро-2012», который будет проходить в нашей стране. Мне пришлось слышать такое мнение: «Люди не придут смотреть на ваши храмы, они придут на стадионы, в гостиницы.» Но хочется напомнить, что стадионы и гостиницы — это временное, а в храмы люди ходили, ходят и будут ходить всегда, потому что душа человека стремится к Богу, а не к футболу.

В Украине, России и во всем мире много богатых людей, но не у всех есть желание совершить пожертвование. К сожалению, часто приходится наблюдать: начинают собирать деньги на строительство больницы, вроде бы строят, а проходит время — ни денег, ни больницы — ничего. Поступающим так будет стыдно предстать перед Богом. А люди, которые помогают ближним, строят храмы здесь, на земле, уже сейчас возводят себе обители в Царстве Небесном. Пусть во всех благих делах помощником им будет Господь!

Епископ Броварской Феодосий: Основанием к внимательному отношению, возможно, даже к частому личному общению — да. Человек, имеющий желание и возможность финансово поддерживать тот или иной приход или монастырь, не должен уйти обиженным из-за невнимания к нему священнослужителя. Вспомните, что у преподобных Оптинских старцев был даже отдельный вход в келью для именитых и сановных посетителей. Это, с одной стороны, снисхождение к слабости человеческой, с другой стороны, возможность для жертвователя лучше знать нужды прихода или монастыря, активней подвигаться к благотворению.

Но честь, оказываемая спонсору, не должна быть человекоугодливой. Иначе возникнут проблемы, о которых мы говорили выше, и принесут вред, как Церкви, так и личному спасению благотворителя.

Архимандрит Иона (Черепанов): Мне кажется, что на фоне преобладающего среди прихожан равнодушия к проблемам содержания храма каждый, решивший в той или иной форме помочь ему, вызывает ответное движение со стороны духовенства. В данном случае имеет место не человекоугодие, а вполне объяснимое чувство признательности, которое знакомо всякому человеку, получившему помощь или поддержку.

Архимандрит Варсонофий (Столяр): Ставитись тільки через це до спонсорів по-панібратськи — неправильно. В історії існує така традиція відмічати нагородами людей за труди на славу Церкви.

Звичайно, відносини можуть бути дружніми. Головне, щоб не на шкоду церковним правилам і канонам.

Архимандрит Гедеон (Харон): Священнослужитель вправе делать так, как считает нужным. Осуждать священника — с огнем играть. Апостол Павел говорил, что Христос любил Иоанна Богослова больше, чем других. Но ведь Он вправе делать, что хочет. А как относится священник к прихожанам, попечителям — это уже ему в Царствие Небесном перед Богом отвечать. Но не люди будут указывать священнику, как говорить, кого слушать и как себя вести.

Протоиерей Андрей Ткачев: Может. Ведь никто не заставлял его делать добрые дела. Он мог купать девочек в шампанском, купить еще одну яхту, унитаз сапфирами инкрустировать и проч. У богатых много вариантов для безумств, связанных с тратой огромных денег. Большинство так и поступает, будучи не подотчетными ни совести, ни законам, ни страху Божию. Но если человек делает что-то значимое для людей, для конкретного прихода, тратит реальные деньги, а не просто сумму дневного бизнес-ланча, то почему бы нам не быть ему благодарными за это?

У богатых есть много шансов обезуметь от гордости и разврата. Но и у бедных есть не меньше шансов обезуметь от злобы и зависти. Между богатыми и бедными разница не так велика, как может показаться.

Будем помнить все, что мы ничего не внесли в этот мир, и ничего не вынесем из него. Потому, как говорит св. Павел, имея одежду и дневное пропитание, будем довольны.

Протоиерей Александр Авдюгин: Может. И должно быть особое отношение! Мы ведь даже на Великом входе «жертвователей, благотворителей и попечителей» вспоминаем.

Священник Анатолий Слынько: Благодарным нужно быть всегда и всем, и не может это быть связано с большим пожертвованием. Благодарить и принимать благодарность — это нормальные человеческие отношения. Никакого лицемерия и человекоугодничества. Обязательно должна присутствовать молитвенная благодарность Богу за этого человека. Молимся же «о благотворителях, благоукрасителех и создателях святаго храма сего». Человек должен чувствовать, что за него молятся.

Священник нередко уделяет спонсору немало времени, это тоже естественно. Он ведь тоже чадо Божие, нуждающееся в проповеди. Есть потребности души, вопросы. Священник использует любую возможность проповеди, и поэтому он должен проявлять пастырскую мудрость и заботиться о подлинности и искренности отношений на приходе со всеми прихожанами. Прихожане, которые видят проблемы храма, понимают, поддерживают настоятеля подходят и лично благодарят спонсора.

P.S. Итак, насколько Церковь зависит от спонсоров?

Священник Анатолий Слынько: Думаю, что не зависит. В большей мере спонсорская помощь касается внешнего благолепия Церкви. Внутреннее содержание и климат в общине создают сами настоятель и многолетние прихожане. Спонсор, как правило, не вникает в суть жизни прихода. Он приходит откуда-то, со своей может даже греховной целью: поддержка на выборах, «замолить грехи», тщеславие и т.д. Но если вспомнить, мы также все пришли с корыстными побуждениями в храм первый раз: у кого-то в жизни не получается, здоровья нет, нет своего жилья, работы и прочее. Задача прихода — показать состоятельному человеку, что Церковь это воплощение Тела Христова в мире. Если пришел в храм, значит, к Богу потянуло. Нужно смотреть не на то, что человек может пожертвовать, а чем мы, как представители Христа, ему можем помочь. Если жертвуется большая сумма, то это большое искушение. Но если в приходе правильно расставлены приоритеты, на первом месте, конечно же, Христос, то духовный климат в приходе не будет нарушен. Ведь Христос искушение богатством и властью переборол в пустыне. Мы же Его ученики.

Протоиерей Андрей Ткачев: Церковь зависит от Бога и только от Бога. Если кто-то в Церкви чувствует себя зависимым от кого-то кроме Бога, то это печальный диагноз. Не стоит менять сладкую покорность Небесному Жениху на тысячи зависимостей от человеческих страстей и бесовской хитрости.

Протоиерей Николай Несправа: Ответ на этот вопрос неоднозначен. Отвечая на него, я постараюсь передать свой небольшой жизненный опыт, озаглавив его «Огонь, вода и медные трубы».

На сегодняшний день храмовый ансамбль в честь иконы Божией Матери «Иверская» известен по всей Украине, и даже за ее пределами. Он вызывает не только восхищение, но и вопрос: «Откуда деньги? Кто спонсор?»

Начиналось все с чистого листа, с верой и энтузиазмом. Мы были уверены, что строительство православного храма заинтересует многих, но все оказалось не так просто. Многие месяцы были потрачены на поиск меценатов. Бесконечное хождение по кабинетам, равнодушие в глазах, закрытые двери. Но все безрезультатно. Однажды нас «услышали». Фирма с многомиллиардным капиталом перечислила 50 грн. на наш счет. Это было время «огненного» испытания веры.

Мы избрали другую стратегию. Построен малый храм, обустроена территория. О нас услышали и нами заинтересовались. Спонсоры стали приходить сами, предлагая помощь. Но не бескорыстно. Политики появлялись регулярно с массой пустых обещаний. Люди бизнеса пытались использовать имя храма в своих имиджевых проектах. Наконец собралась группа так называемого попечительского совета, которая взяла на себя обязательства по финансированию жизнеобеспечения прихода. Началось самое интересное.

Со временем «попечительский совет» пытался активно влиять на стратегию развития прихода (у них было свое собственное мнение), взаимоотношения в приходе (появилась «избранность» и «элитарность»). Пришло время «слезного» испытания.

Вся жизнь прихода стала зависеть от волеизъявления меценатов и их финансирования. Фокус внимания сосредоточился только на них. Главная ценность прихода — люди — стала расплывчатой. Это было испытание «медные трубы». Терялось ощущение реальности, появились ноты всемогущества. На этом фоне встретились слова из Священного Писания: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия.»

Конечно же, встречались искренние, честные, милосердные ревнители Веры Христовой, которым не нужны награды, дивиденды, дифирамбы. В их сердцах прописана фраза царя Псалмопевца: «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему».

Как мне кажется, церковь должна выработать максимально эффективный инструмент независимости от «спонсорства» и сформировать благородный институт меценатства. Как? Это уже другой вопрос.

Материал подготовили Юлия Коминко, Ирина Опатерная, Ольга Мамона, Татьяна Пилипчук, Алевтина Ильина

На реках вавилонских (3 марта 2011г.)

Печаль и надежда — вечные спутники истинного покаяния. Евангелие открывает бездну нашего падения, как луч света — пропасть, разверзшуюся под ногами. Но также Евангелие открывает бесконечное, как Вселенная, Божественное милосердие. Увидеть ад в своей душе — это и будет началом покаяния. Этому чувству должна сопутствовать память о всепрощении Господнем. Как сказал Силуан Афонский, «держи ум свой во аде и не отчаивайся».

Пост уменьшает количество пищи на столе, и он же увеличивает количество молитв в богослужении, количество «псалмов, и пений, и песен духовных». Иначе и быть не должно, поскольку нужно пожертвовать чувственным удовольствием, чтобы насладиться от умной трапезы. Она вкусна, эта умная трапеза, она обильна и таит сладость в каждом отдельном куске. Но не для того, увы, кто встаёт из-за сытного обеда. Перед таким не стоит метать жемчуг. Такой не поймёт красоты в драгоценных горошинах и наступит гордо на них ногой.

Ещё до начала поста Церковь как любящая мать подкладывает нам на тарелку один за другим сладкие кусочки. Это те сладости, о которых Давид сказал: Как сладки гортани моей слова Твои! лучше мёда устам моим (Пс. 118, 103). В числе этих духовных сладостей псалом 136 й. Он написан евреями, находившимися в вавилонском плену и тосковавшими по родине. Но поскольку Церковь — это не просто музей истории, поскольку всё происходящее в ней, все звучащие слова молитв касаются нас непосредственно, спросим себя: что в этом псалме касается нас с вами?

У всех людей, приносящих покаяние и чающих жизни будущего века, должен быть тождественный внутренний опыт, а именно — ощущение того, что ты не дома. Ты на чужбине, ты далеко, и не важно, кто увёл тебя из родного края: внешняя сила, как в истории с евреями, уведёнными в плен, или твоя злая воля, как в случае с блудным сыном, ушедшим «на страну далече» проматывать отцовское наследство. Ты не дома!

Домой ещё предстоит вернуться, а покаяние — это и есть внутреннее движение в сторону Отчих объятий. Оно, покаяние, — это «трепет души перед воротами рая», как сказал один из святых.

Но прежде чем вернуться, надо вдоволь насытиться тоской, вдоволь насмотреться на чужое небо, вдоволь наплакаться. Это нужно для того, чтобы, случись возможность бежать, душа не оборачивалась вспять, как Лотова жена, и не роптала, как евреи, вспоминавшие о египетских котлах с мясом, о чесноке и луке. Поэтому блудный сын в притче, прежде чем вернуться, доходит до крайнего унижения и питается вместе со свиньями. А евреи в Вавилоне долго пьют воду, смешанную с горечью плена, и долго едят хлеб, смоченный слезами печали.

Самих себя мы должны опознать в этих ёмких и кратких словах. И когда грустно нам, мы не должны из кожи лезть, чтоб изобразить веселье. Нужно лечь на лицо своё и насытиться вздохами. Пусть некто неуместно процитирует Писание и скажет: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь». Мы то знаем, что мы грешники и что «скорбь и теснота всякому делающему злое». Мы не в раю, но всё ещё на пути к нему. Вот и евреям, смеясь, говорили: «Пропойте нам из песней сионских». Они же в ответ спрашивали: «Как нам петь песнь Господню на земле чужой?»

Есть время плакать и время смеяться, время обнимать и время уклоняться от объятий. Мы вступили в покаянные дни. Это время плакать, это время уклоняться от объятий. Нам понятна печаль детей Сиона, оказавшихся в Вавилоне.

Наибольшего внимания стоят последние стихи псалма, те самые, где слышен нечеловеческий призыв к мести и уничтожению вавилонских младенцев. «Дочь Вавилона, опустошительница! Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень».

Это ещё что за ненасытная кровожадность?! Что это за жестокость, и зачем она нам?

Так выглядит дело, если смотреть на плоть, то есть на букву Писания. Если смотреть на букву, душа смутится, ибо помышления плотские суть смерть, а помышления духовные — жизнь и мир (Рим. 8, 6).

Начнём с того, что «камень» — это одно из имён Спасителя. Вот, Я полагаю в Сионе камень краеугольный, избранный, драгоценный; и верующий в Него не постыдится (1 Пет. 2, 6). Это Пётр цитирует пророков, говоря о Христе.

Камень, который отвергли строители, соделался главою угла: это — от Господа, и есть дивно в очах наших (Пс. 117, 22-23). Этот псалом пророчествует о Христе, и пророчество это многократно повторяется в Евангелии.

Итак, отцы наши пили питие духовное из духовного последующего камня, камень же был Христос (1 Кор. 10, 4). А согласившись с тем, что камень — Христос, поищем объяснения для вавилонских младенцев.

Один монах, опытом постигший, что значит бороться с грехом, просил учеников вырывать из земли растения, на которые он им укажет. Молодые иноки без труда вырывали траву и молодой кустарник. Но было тяжелее с юными деревцами, и, наконец, совсем невозможно было вырвать из земли деревья укоренившиеся и окрепшие. Это было уроком относительно того, как нельзя позволять греху укореняться в душе. Нужно вырывать ростки — чем раньше, тем лучше. Потом будет всё тяжелей, а со временем и вряд ли возможно. Слабые ростки греха — это и есть вавилонские младенцы. Так проникаем в смысл Писания мы, если только Дух Божий живёт в нас (Рим. 8, 9).

Говорят, талантливый писатель всегда умнее самого себя. Перо в его руках нет-нет да и напишет то, что далеко превосходит его личный замысел, то, что будет актуально на долгие грядущие века. Так же было и в священной истории. События, претерпеваемые евреями, имели отношение не только к ним самим, но и ко всему последующему миру. Поэтому кроме личных чувств, кроме собственной горечи или радости язык евреев проговаривал слова пророческие, нас с вами касающиеся напрямую. В своей тоске они изобразили наше томление от грехов, а в своей жажде мести указали нам на врага и сказали, как бороться с ним.

Наш враг — грех, точнее, греховный помысл, начало греховного движения в душе, угроза пленения ума. Наше оружие — имя Христа. Это Камень, о Который надо бить вавилонских младенцев, пока они не выросли, пока не стали исполинами, пока не уничтожили нас.

Воевать именем Иисусовым означает творить Иисусову молитву. Господи Иисусе Христе, помилуй меня.

Пять слов в этой молитве, и не те ли это пять камней, с которыми Давид пошёл на Голиафа? Выбрал пять гладких камней из ручья, и положил их в пастушескую сумку, которая была с ним (1 Цар. 17, 40). Не те ли это пять слов, которые Павел хотел произнести умом, предпочитая их тысячам слов, просто слетающих с языка? В церкви хочу лучше пять слов сказать умом моим, нежели тьму слов на незнакомом наречии (1 Кор. 14, 19).

Господи Иисусе Христе, помилуй меня.

Вот наше оружие. Вот камни, летящие в Голиафа. Вонзился камень в лоб его, и он упал лицом на землю (1 Цар. 17, 49)

Итак, к духовной трапезе на входе в Великий пост добавляет нам Церковь поначалу всего один псалом, притом короткий. Главное слово в нём последнее — «камень». Это тот Камень, на Который если кто упадёт, разобьётся, а на кого он упадёт, того раздавит (Мф. 21, 44). Это — Христос.

Его именем нам предстоит побеждать вавилонских младенцев — злые похоти, вырастающие из земли нашего сердца. Разбивать их о камень нужно без жалости, поскольку нас они не пожалеют, если мы позволим им вырасти. В победе над этими «младенцами» и заключается залог возвращения домой, в объятия Отца, на землю свободы, на духовную Родину.

Весь пост есть роскошная богословская трапеза. Ощутит её вкус тот, кто подсушит чрево, напряжёт ум и сожмёт сердце печалью о содеянных грехах. Поспешим же на этот пир, братья, пока двери не заперты, пока глашатаи на распутьях продолжают звать, пока трапеза наполняется возлежащими.

Культурный слой (3 марта 2011г.)

Тонкий культурный слой — это неспособность и невозможность, а главное — нежелание пускать корни. Не в том, конечно, бытовом смысле, как это часто понимается: пристраивание дома к дому, обрастание связями, поиск влиятельных друзей и проч. В этом смысле человек без корней очень энергичен и часто успешен. Но эта деятельность есть именно то, о чем поется во втором антифоне Литургии, то есть в псалме 145-м. «Изыдет дух его, и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его»

Непоседливая активность требует не памяти о прошлом и не тревоги о будущем (что и есть культура). Она требует жадного внюхивания в воздух момента. По сути, требует звериного чутья и метафизического безразличия ко всему, что не нельзя намазать на хлеб. Я говорю не о ней.

Человек глубокий похож на море. Человек неспешный и основательный похож на большое дерево. В море живут рыбы, а в ветвях дерева укрываются птицы.

Человек тонкий; тонкий, как тесто в хорошей пицце, похож на мох. Птицы в нем от непогоды не спрячутся. Его или олень съест, или человек соскоблит ногтем от нечего делать. Его и жалко, но и помнить о нем долго не получается. «Изыдет дух его, и возвратится в землю свою.»

Если человек лично глубок, или если он принадлежит к культуре серьезной и основательной, то совершенно невозможно предугадать те ходы и те слова, с которыми надо с ним начинать разговор о Христе. Зацепить такого человека могут слова, которые нам хорошо известны, но нас лично никак не трогают. Так, знакомый рассказывал о друге-мусульманине, уверовавшем во Христа после прочтения длинного родословия в первой главе Евангелия от Матфея. Что он там нашел? Чему поразился? У нас дьякона и священники как наказание читают этот длинный перечень накануне Рождества. А он, воспитанный на уважении к отцу и отцу своего отца, понял, что в Евангелии все очень серьезно и очень не случайно. Имена говорят о том, что эта история долго отслеживалась, записывалась, осмысливалась. Она долго приуготовлялась. Ей можно доверять!

Конечно, родословие — это Ветхий Завет в лицах. За каждым именем — личность, а за каждой личностью — драма греха и покаяния, борьбы и усталости, драма ожидания Мессии. Но даже на уровне начального знакомства ей, оказывается, можно удивиться.

Теперь фразу эту произнесем иначе: удивиться можно, но не каждому. Нужно иметь за душой нечто, чтобы приходить в веру там, где другие просто проходят мимо. Хотя есть и другие пути. Не зря же произнесено святым Павлом предупреждение против родословий и басней бесконечных.

Или вот новелла из «Декамерона», которую цитировал покойный Митрополит Антоний (Блюм). Это же гимн нестандартному мышлению! Там дружат еврей и христианин. Последний склоняет еврея к вере, а тот говорит, что не иначе примет решение, как только посетив Рим. Но тогдашний Рим утопал в том разврате и той роскоши, в ответ на которые пришла Реформация. Христианин, соответственно, друга от поездки отговаривал. Еврей все же поехал. А вернувшись, объявил о желании креститься. Удивлению и радости друга не было предела. Но потом начались расспросы: почему? Как додумался? Еврей честно рассказал, что слышал и видел многое. Многому поразился. Представители духовенства ведут себя часто так, словно они — враги веры. А на главного врага веры похож его величество Папа. «Так почему же ты хочешь креститься?!» — был недоуменный вопрос. «А потому, что если бы с вами не было Бога, то при таких начальниках вы бы давно исчезли. А вы не только не исчезаете, но даже и умножаетесь. Ваша вера не человеческая. Она от Бога». Таков был ответ.

Это ответ человека, для которого прошлое — не пустой звук, а будущее — не синоним густого и непроглядного тумана. Мастера дзен-буддизма после именно таких диалогов достигали своих прозрений и озарений. Они бы не постыдились тому еврею из книги Боккаччо ноги помыть, потому что он мыслил вопреки мелкой логике, сверхлогично. Говорю это нарочно, потому, что к евреям у нас отношение известное, а мудрецов Востока уважают даже очень. При этом дзен-буддисты проходят сложные практики, чтобы расширить сознание и вырваться из мертвой хватки бытовой логики. А этот мелкий торговец никаких практик не проходил. Ему Сверхлогичность досталась в наследство в виде генетической памяти о Непредсказуемом Боге и неисчерпаемости бытия.

Кто будет верить, если море обмелеет, а деревья рухнут, поваленные ветрами? Кто будет верить, если останется только мох, который некому есть, поскольку и олени вымерли, а люди не скребут по камням ногтем от нечего делать?

Достоевскому было достаточно из всего Евангелия одного рассказа о трех искушениях в пустыне, чтобы глубоко прочувствовать: есть Бог, есть сатана, есть между ними борьба за человека и все в Библии — правда.

Но кто такой Достоевский? Он дерево или море? Нет. Он — лихой бандит из эпохи 90-х или белогвардеец из фильма про Чапаева. Вам об этом любой школьник скажет.

Хотя нет. Какие могут быть белогвардейцы, если Бетховен это — собака, а Моцарт пишет рингтоны для мобилок? Достоевский — это имя одного из ураганов, которым раньше давали только женские имена. Теперь женские имена кончились, ураганы от глобального потепления умножились и одному из них дали имя Достоевского. Я так говорю, потому что один мой друг от этого урагана пострадал. Ему крышу снесло. Пришел ко мне (или я — к нему) с главой «Русский инок» и плачет. «Это что», — говорит, — «здесь все — правда?» Спать перестал, только читает и плачет. Полное несогласие с духом мира, который на всех языках, включая медицинский и матерный, запрещает серьезно относиться к серьезной литературе. Но где он теперь? Я не знаю. Наши пути разошлись. И чего ждать от будущего, если даже его, человека тонкого и глубокого, со временем закрутил и куда-то унес другой ураган. Наверное, с женским именем.

Чтобы пицца была тонкая, ее надо вертеть в руках, как клоун делает в цирке, вертя тарелку на кончике пальца. Человека тоже нужно вертеть и крутить, утончая уровень душевной вместимости до такой степени, чтобы события десятилетней давности казались седой древностью.

В каком-то фильме тетя, всего лишь на пятнадцать лет старше племянницы, уговаривает ту не связываться с молодым мужчиной, который тоже старше племянницы примерно на столько.

Тетя говорит: Вы из разных эпох. Когда он был маленький, ему нужно было встать с дивана, чтобы переключить программу по телевизору.

Племянница делает круглые глаза и спрашивает: Зачем?

Тетя с видом человека, нашедшего в пустыне пресную воду, выпаливает: Пультов не было! Племянница продолжает потухшим голосом: Ты откуда знаешь?

Тетя, победным голосом: Мы с ним одного возраста.

Вот так. Была эпоха мученичества и эпоха Вселенских соборов. Были эпохи кругосветных путешествий и фундаментальных научных открытий. Были эпохи крушения колониальной системы и освоения космоса. Были.

Теперь остались эпохи мобильной связи, телевизионных пультов и зубных щеток на батарейках. И весь трагический фарс этого обмельчания, в том, что все эти ничтожные отрезки времени действительно воспринимаются как эпохи.

Иной раз подумаешь: Вот жили люди и было их мало. Но были они сильны и умны, тверды и могучи, как скалы. Потом они плодились и множились, жили и грешили, и бывшие скалы со временем превратились в горы щебня. Раздробились, изменились в качестве. А теперь каждому камушку щебня предстоит превратиться в каменную крошку, ну а затем в пыль. И уже бывший щебень кажется осколком скалы, настолько много вокруг мелкой крошки. Скоро и крошка покажется камнем, настолько много станет пыли. Но в конце концов пыль заменит собою все, только она останется. Ветер развеет ее. Это и есть конец.

Скалу можно взрывать или крушить кайлом. Щебень можно трамбовать и насыпать куда надо. Но что делать с пылью? Она вездесуща. Она набивается в нос при ходьбе и оседает на плечах одежды. Ее можно стряхивать и пылесосить, ничего более. Крайнее измельчание — признак полной бесполезности.

О волах ли печется Бог? Пылью ли мы интересуемся? Человек в поле нашего интереса. И есть у Церкви сегодня особенная задача, особенная миссия, отличающаяся от прямого свидетельства. Это культурная миссия, призванная не дать человеку обмельчать. Не дать ему обмельчать до такого критического состояния, что с ним невозможно будет говорить на темы серьезные, вечные.

И тема эта трудна, почти неподъемна. Особенно, если толком не знаешь что делать, а только ставишь диагнозы эпохе. Вот так, удобно севши напротив окна и, кстати, в пиццерии. Тесто здесь делают тонкое. Оттого и пицца хороша. Она всегда хороша тем более, чем тоньше тесто. А человек — наоборот, в отношении культурного слоя, соответственно.

Возраст зрелости (3 марта 2011г.)

«Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати», — говорит евангелист Лука (Лк. 3: 23). 30 лет — это возраст Солнца в зените. Это уже не восход созревающей юности и не начавшийся закат, где в зрелости уже угадывается грядущая старость.

Старость Христу не угрожала. Старик Христос невозможен. Он — Агнец, приносимый в жертву, а Агнец по определению не должен быть ни стар, ни хром, ни болен. Поэтому Он молод, совершенен, красив и безгрешен.

«Ты прекраснее сынов человеческих; благодать излилась из уст Твоих» (Пс. 44: 3).

Но младенчество, детство, отрочество и юность в свой черед были прожиты Иисусом Христом. А раз прожиты, то и освящены были эти возрасты человеческой жизни жизнью Богочеловека. До Христа мудростью хвалилась в основном седина и многоопытная старость. Детство казалось невинным, но бесполезным. Юность была шумна, дерзка и похотлива. Зрелость склонялась к житейскому прагматизму. Она говорила, что закон Господень хорош, однако шепотом добавляла: «Мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются целы» (Мал. 3: 15).

Мы до сих пор болеем всеми этими болезнями, потому что не хотим лечиться во Христе и Христом. Врач пришел, и кто хочет, может идти за исцелением. А у кого огрубело сердце, кто ушами с трудом слышит и очи свои сомкнул, те, говорит Господь, «не уразумеют сердцем и не обратятся, чтобы Я исцелил их» (Ис. 6: 10).

Детству свойственна немощь ума, неведение. В отношении предметов Божественных человек может оставаться совершенным ребенком даже до глубокой старости. Но при правильном развитии детство должно перейти в отрочество, и у этого отрочества в руках должна быть Книга.

В 13 лет по иудейской традиции мальчик становится «сыном завета». В присутствии взрослых и -обязательно — родителей он читает отрывок из Книги закона. С этого момента он считается взрослым и обязанным исполнять все заповеди. Детство — и вместе с ним неведение — кончились.

Мы как раз и видим отрока Иисуса в Иерусалимском храме в возрасте 12 лет, то есть меньше чем за год до совершеннолетия. Еще Господь ничего не проповедует, потому что по возрасту не имеет на это права. Но Он «сидит посреди учителей, слушающий их и спрашивающий их» (Лк. 2: 46). Он — Слово, пришедшее в мир для избавления нас от бессловесия. Пока плотский возраст Его требует молчания, Он молчит. Но Он и молча врачует человеческую природу. Иисус был младенцем, значит, возможна младенческая святость. Он был отроком, значит, стала возможной святость отроческая, а вслед за ней и юношеская, и зрелая.

Юность горяча и страстна. «Юношеских похотей убегай», — говорит Павел Тимофею (2 Тим. 2: 22). Юношеские похоти — это все то, что рождает избыток силы в цветущей плоти. Избыток силы при жизненной неопытности.

Во Христе похоти нет. И не потому, что Он обуздал плоть воздержанием, а потому, что Его безгрешие коренится в Его Божественной природе. Он для того и стал нашим Братом и усыновил нас Своему Отцу, чтобы свойства Свои: мудрость, кротость, непорочность — сообщились через веру и благодать нам — Его многочисленным родственникам.

Христос жил в маленьком и незначительном Назарете, слыша о котором, люди посвистывали: «Из Назарета может ли быть что доброе?» Это был тот самый маленький населенный пункт, называемый «городом», но более похожий на село, где все всех знали. В селах стены домов прозрачны. Люди живут друг у друга на глазах. И никто не мог сказать об Иисусе Христе хоть что-либо предосудительное. Весь мир молчал, как немой, когда Христос спрашивал: «Кто из вас обличит Меня в грехе?» На этот вопрос всегда будет звучать молчание, потому что «Он не сделал никакого греха, и не было лести в устах Его» (1 Пет. 2: 22).

После детства с его неразумием и юности с ее ошибками поджидает человека взрослая жизнь со своими заботами и проблемами. В притче о сеятеле это называется «заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания» (Мк. 4: 19). Они, входя в сердце, «заглушают слово».

Человек в этом возрасте теоретически знает, что «не хлебом единым будет жив», но «глаголы, исходящие из уст Божиих», он отодвигает на потом, а сам хлопочет вокруг хлеба и того, что к хлебу. Начинается то, что И. А. Гончаров в литературе изобразил под названием «Обыкновенной истории». Это — прощание с идеалами и превращение человека в скептика и материалиста, а иногда — в циника, считающего себя знатоком жизни и человеком опытным. В зрелые годы таковых большинство.

Христос и здесь врачует наши души. Он показывает человеку перспективу иной — вечной — жизни, в свете которой теряет свою ценность любое богатство. Именно эта перспектива иной реальности рождала в христианской истории добровольную бедность подвижников и щедрую милостыню благочестивых богачей. Одним Он говорит: «Раздай все и иди за Мной». Другим (фарисеям): «Давайте милостыню из того, что есть». Он смотрит на богатство иными глазами, в которых две лепты вдовицы стоят дороже богатых пожертвований. Он приносит нам истинную свободу от чванства, зависти и тщеславных предрассудков. Теперь в Нем и с Ним можно по-настоящему обогатиться без тех внешних атрибутов богатства, что давят к земле и раздражают чужую зависть.

От трех болезней: неразумия, похоти, стяжательства — нужно лечиться всю жизнь. Они не проходят с возрастом, как детские болезни или мечты юности. Хотя каждой из них свой возраст соответствует. И Христос, вполне здоровый и душой, и телом, неразлучный от Отца и свободный от всякого греха, именно пришел, чтобы сообщить нам, больным, Свое здоровье. И на Крест Он идет не ранее, чем пройдя все человеческие возрасты, предшествующие зрелости.

Он играл в детстве и трудился в юности; Он пил воду и вдыхал воздух; Он чувствовал голод и мышечную усталость. Он вобрал в Себя всю человеческую жизнь и прожил ее, не совершив ничего того, что прогневляет Отца и разлучает с Ним, то есть без греха.

Ему не надо дожидаться старости, да и она в отношении Его вряд ли возможна. По Божеству — Он совечен Отцу и «ветхий днями». А по человечеству — «Иисус, начиная Свое служение, был лет тридцати».

Первая неделя Великого поста: советы пастырей (4 марта 2011г.)

Первая неделя Великого поста — время особой молитвы и строгого воздержания. В первые четыре дня — с понедельника по четверг — практически во всех храмах будет читаться Покаянный канон преподобного Андрея Критского.

Большинство нынешних активных христиан живут в городах. Мегаполис налагает свою печать и на нашу духовную жизнь. Горожане погружены во множество житейских забот: работают, учатся, все время куда-то спешат… Кто-то под влиянием различных обстоятельств не находит сил и возможностей принять участие во всех великопостных богослужениях. Портал «Православие.ру» попросил пастырей сказать несколько слов о том главном, что, на их взгляд, должно наполнить жизнь христианина в дни Великого поста, подсказать что-то из личного опыта, помочь охваченным заботами христианам определить духовную программу — максимум и минимум — в эти дни.

Игумен Нектарий (Морозов), настоятель храма в честь иконы Божией Матери «Утоли моя печали» г. Саратова:

— Наша жизнь похожа на сон. Мир затягивает, усыпляет нас — мы проживаем день за днем, не замечая, что происходит в нашей душе, куда движемся мы, насколько здоров, а точнее — насколько болен наш «внутренний человек». Усыпляет нас и враг: стоит нам встрепенуться, забеспокоиться, как он начинает вкрадчиво успокаивать нас: «Да, надо что-то изменить, исправить, и ты обязательно это сделаешь, но только не сейчас, а потом, потом.».

И часто из этого усыпления, из этого состояния ложного успокоения нас выводит лишь какое-то серьезное испытание — болезнь, скорбь, к которым мы оказываемся не готовы. А для кого-то таким пробуждением становится смерть.

Великий пост — это то время, когда мы можем стряхнуть с себя оковы сна, время, когда мы можем духовно воспрять, услышав снова кондак Великого канона: «Душе моя, восстании, что спиши, конец приближается.». Это время, когда мы можем заставить себя остановиться, прервать бесконечный, ежедневный бег, вглядеться в свое собственное сердце, понять, насколько далеки мы от Бога, от того идеала, к которому Он, не умолкая, зовет нас.

Это время, когда небо открывается для нас, время когда боль покаяния сильней всего может уязвить нашу душу и понудить ее вновь искать той свободы от греха и от страстей, которая может эту боль исцелить. И Господь в эти дни так близок каждому кающемуся.

И так мало нужно от нас! Просто вырваться, прийти вечером в храм и позволить своей душе, словно жаждущей земле — дождь, впитывать в себя слова критского пастыря. И решиться делать то, чего она — пробуждающаяся и оживающая душа — будет все настойчивей и настойчивей требовать от нас.

Протоирей Игорь Шестаков, руководитель молодежного отдела Челябинской епархии, настоятель Свято-Троицкого храма г. Челябинска, член Общественной палаты Челябинской области, руководитель военно-патриотического клуба «Воин»:

— В первые дни поста как-то особенно себя чувствуешь, окрыляешься, забываешь о суете, умиротворяешься, согреваешься сердцем. Я вспоминаю свой первый «великопостный опыт», неофитский и сумбурный, как у всех, кто приходит в Церковь, наверное. Я ощутил стройность и строгость великопостного богослужения именно в первую седмицу, сам читая на клиросе кафизмы, молясь каждый вечер за чтением Великого покаянного канона, за литургией Преждеосвященных даров. О существовании этих богослужений, проходив в храм несколько месяцев, я и не подозревал, но «познакомившись» с ними, я навсегда утвердился во мнении, что это самые торжественные и великолепные службы всего годового круга.

Сейчас, уже два десятка лет прослужив алтарю Господню, великопостных напевов, канона святого Андрея Критского, трипеснцев и молитвы преподобного Ефрема Сирина ожидаю с нетерпением. Кто-то скажет: «А что еще священнику делать?» А кто-то возопит: «Нам некогда молиться и поститься, нам трудно и малопонятно все это продолжительное чтение и пение, мы живем проблемами сегодняшнего дня, мы устаем и раздражаемся, и оставьте нас с вашим постом, нам и так есть нечего!» Что ответить? Скатиться в риторику менторства, мало воспринимаемого даже воцерковленной аудиторией? Или напомнить народу о том, что он «невежда в законе»?

Беда наша в том, что мы не смотрим в самую суть поста как деяния свободной воли и любви к Богу. Мы вообще очень мало говорим о свободе воли, свободе в истине и любви, неоправданно мало! Мы должны почувствовать необходимость поста, должны захотеть поститься в покаянии, смирении и воздержании, не пеняя тем, кто в эти святые дни ведет себя иначе. Тогда вдруг понятными станут слова песнопений и молитв, обращаемых к нам. Почувствовать себя человеком духовным можно, ополчаясь и воинствуя против праздности, уныния, любоначалия и празднословия. Против лености и вялости души. Против дебелости и расслабленности духа. Это пассионарное действие, и на него решаются только те, кто хочет не по имени, а по делам быть христианином. Тут нам нужно все наше христианское мужество и наша воля. И если это не так, то, значит, мы миримся с нашим порабощением привычками, наклонностями и страстями и не осмеливаемся бросить им вызов.

Пост сегодня — это открытый вызов гедонистической морали, потребленчеству, духовному индифферентизму, эгоизму. Это брань, борьба, испытание крепости нашей веры, твердости нашего упования, силы нашей любви. Кто из нас хочет быть борцом и добрым воином Христовым? Входите в эти открытые церковные двери и становитесь среди тех, чей дух бодрствует и радуется живительной святой четыредесятнице!

Протоиерей Василий Мазур, настоятель Сергиевского храма при областной больнице г. Херсона, доцент кафедры экологии и географии Херсонского государственного университета:

— Великий пост — это великий дар Божий для спасения наших душ. Первая его неделя — сеяние добродетелей, весь пост — терпеливое и бережное их взращивание. Последняя неделя — собирание плодов, а праздник Пасхи Христовой — время вкушения плодов от телесных и духовных трудов, понесенных в пост.

Нельзя стать совершенным за один пост, но можно и нужно приближаться к совершенству хотя бы на один шаг во время каждого поста. Пост в пище по силам каждому христианину, но мера строгости его бывает различной. Одна мера для монахов и духовенства, другая — для мирян. Умение поститься приходит со временем от поста к посту.

Пост не должен стать источником ссор в семье, когда один из супругов не пришел еще к необходимости поститься, а другой искренне этого желает. Пост должен принести радость, а не печаль. Молитва во время поста, соединенная с кротостью и терпением, может поднять супружеские отношения на качественно новый уровень.

Посещение великопостных богослужений, столь трогательных и умилительных, является не столько долгом, сколько потребностью кающейся души. Но, конечно же, не должно быть из-за этого никаких конфликтов ни на работе, ни дома.

Протоиерей Андрей Ткачев, настоятель храма преподобного Агапита Печерского в Киеве:

— Все верующие люди, сколько их ни есть, не могут поститься совершенно одинаково — в силу их различий в возрасте, здоровье, образе жизни, степени воцерковленности. И эпохи, сменяющие одна другую, накладывают на духовную жизнь свою характерную печать, превращая один и тот же духовный труд не в повторение того, что было раньше, а в нечто совершенно уникальное и особенное.

В чем современные особенности постного подвига?

Первое, что бросается в глаза, это время, которое сегодня тратит обычный человек на перемещения. Чтобы попасть на работу, а после работы прийти в церковь и затем вернуться домой, человеку приходится не просто перейти улицу или пройти пару сот метров, а совершать привычные и длительные путешествия. Это изматывающее времяпрепровождение в городском транспорте, это ежедневная трата сил и карманных денег. В самом лучшем случае на работу — час, с работы в храм — час, со службы домой — час. Итого три часа тяжелой и специфической «работы», вытягивающей из человека остатки физических и психических сил.

Между тем Устав церковный на такие перемещения не рассчитан. Он рассчитан на монастырь, где от кельи до места полслушания — рукой подать, а от места послушания до храма — пять минут ходьбы. Отсюда и возможность иметь несколько часов времени и запас сил для длинной молитвенной работы в храме. Сельская жизнь тоже предполагает близость дома, храма и места работы. Вот поле, вот дом, а вот и звук близкого колокола, зовущий на службу. Кроме того, общежительный быт монастыря предполагает, что вернувшийся со службы человек найдет в трапезной готовую еду, пусть самую скромную ради поста, но все же готовую. А мирской богомолец (чаще — женщина) вынужден будет, приехав домой, становиться к плите и кормить домочадцев. Как видим, подвиг удваивается и даже утраивается.

Мы не можем менять условия жизни радикальным способом. Но можем менять к ним отношение. В данном случае от духовников требуется чуткость и сострадание «маленькому прихожанину», который борется за жизнь, изнемогает от вязкого быта и пробует служить Богу. Он не все вычитывает, не все выстаивает, не все выслушивает. А из того, что выслушивает и вычитывает, не все понимает. Нужны терпение и снисхождение. Недопустимы завышение планки требований и хмурый вид знатока, поучающего невежду. Нужнопонимать, что врагом молитвы утренней является спешка, а молитвы вечерней — усталость. И человеку приходится, быть может, учить наизусть молитвы и псалмы, чтобы, в вагоне метро прислонившись к окну, помолиться по памяти. Упрекать его за такой способ молитвы нельзя, скорее, наоборот, стоит подбодрить и утешить.

Еще одно необходимое замечание касательно эпохи с ее особенностями — это смещение акцентов с пищи на информацию. Человек прежних эпох был здоровей и выносливей нашего современника. Пустой желудок был нужен ему для снижения биологической активности. Нужно было реально ослабеть, чтобы сдержать свою буйную страстность. Современный же человек — это сплошь и рядом дохляк и сущая немощь. Он не страдает от избытка физических сил и горы не переворачивает. Он, напротив, просыпается уставшим и еле ноги передвигает в течение дня. Зато он перекормлен, напичкан информацией, которая льется ему в глаза и уши тропическим дождем, отчего многие похожи на пациентов психиатрической клиники, почему-то ночующих дома. Выключить телевизор и не включать его хотя бы на первой, Крестопоклонной и Страстной неделях будет намного полезней, чем исследовать этикетки на продуктах: дескать, нет ли там сухого молока или еще чего-нибудь не постного. Музыка, сплетни и праздная болтовня, телепередачи, «зависание» на любимых сайтах — это вещи более опасные, чем стакан молока, и требующие более строгого или даже беспощадного к себе отношения.

Конечно, я не за то, чтобы человек вступил в «информационный пост» и продолжал есть, что хочет. Телесное воздержание, как сказали отцы, есть действительно «мать всего доброго». Нужно подсушить чрево и раздать милостыню, нужно поупражняться в чтении Святых Писаний и в коленопреклонениях. Но нужно понимать особенности мира, в котором мы живем, и не пытаться, как говорил святитель Филарет Московский, превратить Москву в Фиваиду, а век девятнадцатый — в век пятый. И современник Филарета, не менее чудный в житии и в разуме, святитель Игнатий повторял, как заповедь, слова: «Пойми время».

Нетрезвое, лишенное рассуждения отношение к жизни плодит на каждом шагу ошибки и

дискредитирует саму возможность проводить «тихое и безмолвное житие во всяком благочестии и чистоте».

Итак, нельзя набрасывать на всех один аршин, но разбираться с каждым человеком как с «отдельным случаем». Нельзя не учитывать фактическую суетность городов с их расстояниями, перемещением, усталостью. И нельзя не помнить, что пост и молитва есть умный труд внутреннего человека, а значит, врагом этого труда избыток информации является даже в большей степени, чем избыток пищевых килокалорий.

Дальнейшее же подскажет опыт, ибо дорогу осиливает идущий, а не изучающий карту маршрута.

Иеромонах Макарий (Маркиш), руководитель службы коммуникации Иваново-Вознесенской епархии:

— Что должно стать главным в дни поста? Ответ, по опыту — церковному и своему, должен быть в «относительных» терминах, а не в абсолютных. Не требовать от человека: ешьте то-то, читайте такие-то молитвы, ходите в церковь тогда-то, но предложить следующее:

— всей семьей (если таковая имеется) определить порядок питания для детей и взрослых на все время поста (например, сладости только по субботам и воскресеньям и т.п.) и попросить священника благословить соблюдение этого порядка;

— также определить порядок просмотра телевизора (от ограничения до полного выключения);

— увеличить продолжительность личных (общесемейных) молитв;

— назначить время для личного или общесемейного чтения православной литературы, _подходящей для всех;

— назначить время для прихода в храм в будни, подготовиться к участию в великопостных богослужениях (найти тексты Покаянного канона, повечерия, литургии Преждеосвященных даров, служб Страстной седмицы);

— помогать друг другу (тактично, ненавязчиво) более внимательно и серьезно готовиться к исповеди, исповедаться несколько раз за время поста и по возможности причащаться святых таин;

— также, с помощью близких или самостоятельно, поставить и решить какие-либо конкретные нравственные задачи (избавиться от той или иной привычки, например курения, навестить кого-то, кто нуждается в вашей помощи, внести ощутимые пожертвования на какое-либо дело и т.п.).

Чего делать не надо: давать зароков «на пост» о воздержании от какого-то греха, вредной привычки: если это грех, то от него надо избавляться навсегда. Так, например, если у вас «проблемы» с алкоголем и вы дадите зарок не пить в пост, это значит, что вы будете семь недель предвкушать выпивку и встретите святую Пасху как свинья.

Протоиерей Сергий Вишняков, благочинный Обнинского округа Калужской епархии, директор духовно-просветительского центра «Вера, надежда, любовь»:

— Самое главное для христианина во время поста — провести эти дни очень внимательно. Это период усиленной работы над своим внутренним состоянием. И воздержание в пище, и молитва -только условия, при которых наша цель — очищение души — достигается. Если есть возможность, нужно прийти в храм помолиться. Особенно хорошо послушать канон преподобного Андрея Критского, который глубиной покаянных мыслей очень сильно воздействует на сердце и на разум. Если такой возможности нет, то отчаиваться не надо.

Хорошо избегать внешнего проявления своего подвига, не делать понурого лица во время поста и т.п. Будьте приветливыми и спокойными. Одновременно постарайтесь быть кроткими, чтобы от вас никакого негатива не исходило. Один из признаков неправильного поста — это раздражительность, гневливость. И она часто проявляется, особенно когда идет борьба ветхого и нового человека. Поэтому внимание (трезвение) — это тот стержень, вокруг которого строится вся жизнь духовного человека. А постом уж обязательно пристально наблюдать за собой: что говорим, слушаем, куда смотрим, о чем наши сердечные помышления. Это самое главное. Необходимо понять, что Великий пост — не просто какой-то отрезок нашего жизненного пути, а образ всей нашей жизни — так учили святые отцы.

Во время работы над собой надо разобраться: что больше мучает совесть, что мешает жить, от чего хотим избавиться. И стараться приложить максимальные усилия, чтобы этого достигнуть через пост, покаяние и молитву.

С другой стороны, безусловно, пост по продолжительности напоминает своего рода десятину года, которую мы отдаем Богу, то есть это жертва Богу. Вот и нужно жертвовать. Допустим, человек имеет невинную на первый взгляд привязанность: любит щелкать семечки. Вполне постная пища, но хорошо бы попробовать научиться воздержанию в малом, ведь, по слову апостола Павла, «ничто не должно обладать мною» (1 Кор. 6: 12). Или, например, постараться воздержаться постом от сладкого. Не говорю уже о том, что необходимо воздержаться от телевизора, излишнего общения, телефонных разговоров, общений на интернет-форумах и прочих действий, способствующих рассеянию.

И в мегаполисе человек вполне способен сохранять трезвение. В первом томе сочинений святителя Игнатия (Брянчанинова) есть даже глава «Чин внимающего себе, живущего посреди мира» — о том, как спасаться в большом городе, с какими мыслями вставать, с какими ложиться, как вести себя днем. Христианин — это не тот, кто обособлен. Если монах, то это другое дело, но мыто живем в миру. Православные миряне должны отличаться от других людей своей духовной жизнью. Мы молимся: «Господи, да святится имя Твое». Святится имя не только там, на небесах, а в нас, чтобы люди, глядя на нас, прославляли Отца нашего Небесного и захотели жить так, как учит Церковь. Вот что значит любить Бога. Мы не все одинаково должны жить, но каждый — в меру своей веры, сообразуясь с условиями своей жизни.

Что касается воздержания от еды, то все индивидуально: как можете, так и поститесь, но понуждая себя к воздержанию. Одному будет достаточно воздерживаться от мяса, второму — построже попоститься, а третьему необходимо вообще воздержаться от пищи. Простой принцип: «все мне позволительно, но не все полезно» (1 Кор. 6: 12).

У гордости две крайности: либо все — либо ничего. А средним путем гордый не может идти. Все должно быть в меру, чтобы наше тело не мешало нашему уму молиться. Это главный принцип. Возвращаемся к первому нашему положению — ко вниманию.

Сверх сил в эту — первую — неделю брать на себя подвигов не надо. Послабляется пост больным, учащимся, беременным. Чрезмерное утомление тела постом является таким же вредительством, как и переедание. Как тебе молиться, если уже падаешь, ноги подкашиваются на молитве от истощения? Опыт церковной истории: уже древние подвижники осознали, что, оказывается, поститься легче, чем бороться с помыслами, проще спать на земле, чем прощать. И уже с тех времен изменилось отношение к аскетизму, к работе над собой.

Если же женщина дома сидит с детьми и не может прийти в храм на канон преподобного Андрея Критского, то этот канон она может и дома прочесть (сейчас книжек хватает), даже ночью, как делали наши благочестивые бабушки.

И самое главное во время поста — не в себе замкнуться, а постараться себя исправить. Не стоит заниматься самоедством. Мы далеки от совершенства, в себе можем такое рассмотреть, от чего «крыша поедет», поэтому от того, что в себе увидел, надо поскорее избавиться через исповедь. А иначе отчаяние и уныние захлестнет, если только рассматривать свои грехи. Внешне мы должны быть радушными и приветливыми. Помнить, что мы — чада Отца нашего Небесного.

Священник Павел Гумеров, клирик храма святителя Николая на Рогожском кладбище г. Москвы:

— Когда я учился в семинарии, в нашей бурсацкой среде были очень популярны песни иеромонаха Романа (Матюшина). Сейчас вспоминается строчка из одной его песни: «Пост с молитвой душу отогреют, / Над землею колокольный звон.»

Во время первой и Страстной седмиц поста в семинарии прекращаются занятия, чтобы все учащиеся могли каждый день утром и вечером молиться за великопостным богослужением, погрузившись в духовную жизнь. Нельзя сказать, чтобы это было очень легко: службы поста весьма продолжительны, да и от трудовых послушаний во время первой седмицы не освобождают, но воспоминания у меня об этом времени остались самые светлые. Ведь даже приходской священник обычно не служит всю первую неделю утром и вечером каждый день.

Конечно, далеко не у всякого мирянина есть такая уникальная возможность — проводить полностью это благодатное время в молитве: у всех работы, заботы, неотложные дела и учеба. Но всем православным нужно во время поста замедлить сумасшедший бег повседневной жизни, освободить время для души.

Ведь «пост и молитва душу отогреют», зябко ей, бедной, в современном холодном мире, грустно и одиноко в нем. А в храме на службе мы отогреваемся, как бы распрямляемся. Еще пост называют «весной души», и неслучайно самый главный пост всегда весной. Природа освобождается от снега и холода, расцветает. И душа наша должна цвести постом. Так что пост — время не унылое, а радостное, конечно, если мы правильно постимся и должным образом настроены на пост. Великий учитель поста преподобный Ефрем Сирин говорит: «Чревоугодник называет пост временем плача, а воздержанный и в посте не смотрит уныло». Какую радость и пользу можно получить, слушая в храме канон преподобного Андрея Критского, молясь за вечерним богослужением!

Очень помогла мне понять смысл этого великого произведения книжка с параллельным переводом на русский язык и с комментариями. Думаю, что подобную брошюру легко приобрести в церковных лавках. Ее можно брать с собой прямо на службу. Великий канон — это вообще кладезь духовной мудрости, и просто внимательно читая его, можно повторить и вспомнить всю Библию.

Почти во всех храмах Великий канон начинается обычно в 18:00, чтобы люди успели после работы в церковь. Но бывают ситуации, когда нет никакой возможности все вечера быть в храме. Например, мешают неподходящий график работы или попечения о грудных детях. Тогда очень полезно и хорошо будет читать канон дома. Когда дети были очень маленькие, моя супруга не всегда могла ходить на канон и читала его с детьми сама.

Как правильно проводить пост? Не ограничиваться только телесным постом. Совершенно пустое дело не есть колбасу и сосиски и при этом не ограничивать себя в привычных утешениях (телевизоре, компьютере, газетах, журналах и тому подобном). Получается лицемерие — внешняя форма без содержания. Не только тело, но душа должна поститься. Сейчас у меня нет телевизора, но раньше, когда он был, я постом прекращал его смотреть и просто поражался тому, сколько свободного времени высвобождалось. К примеру, за посты обычно удается прочитать больше книг, чем за весь год, и переделать кучу дел.

Особенно внимательно нужно отнестись к первой седмице. Она, как камертон, задает тон всему посту. Первая неделя своей строгостью помогает войти в ритм поста, взять правильный старт. Так, начиная долгий заплыв или забег, необходимо правильно взять дыхание. Тогда нетрудно будет пройти всю дистанцию.

Дай Господь, чтобы грядущий пост был благоприятен для нас, помог нам заглянуть в глубь себя, стать лучше, справиться с нашими грехами. Будем поститься «постом приятным»!

Игумен Игнатий (Душеин), благочинный восьмого округа Калужской епархии, председатель миссионерской комиссии Калужской епархии:

— Думаю, первое, что нужно, — правильно настроиться на пост. Недаром Церковь нас загодя готовит к его приходу.

Мытарь и фарисей, блудный сын, Страшный суд, Адамово изгнание — все это должно нас настроить на особый лад.

Как смиренный мытарь, как раскаявшийся блудный сын, как павший Адам, как грешник перед лицом суда Божия, человек должен вступить в труд поста, помня, что, возможно, это последний Великий пост в его жизни. А может, это и последняя возможность покаяния и исправления, последний призыв милостивого Господа.

Второе: мир с ближними. Это доступно каждому, даже самому занятому человеку. Без этого наиважнейшего момента весь труд поста становится бессмысленным. Не случайно в Великий пост мы вступаем через Прощеное воскресенье.

Обязательным условием правильного поста является воздержание чувств. Нужно беречься от праздных разговоров, от различной «развлекаловки» и суеты. Думаю, что в наше время отказ от телевизора — для многих подвиг намного более актуальный, чем воздержание от скоромной пищи. Часто бывает, что, воздерживаясь от излишней пищи телесной, мы совершенно не заботимся о составе пищи нашего ума и сердца.

Нужно, чтобы воздержание от некоторых продуктов не превратилось в самоцель и не стало главным мерилом Великого поста. Это труд, лишь сопутствующий душевному труду, но никоим образом его не заменяющий. Именно про такой пост сказал Господь: «Когда поститесь, не будьте унылы, как лицемеры», — никто пусть лучше не знает и не видит, что мы едим или не едим в пост. Если это мы делаем во славу Божию, то пусть один Господь и знает это. Не дай Бог поститься напоказ или рассказывать друг другу о том, что мы не съели в эти дни. Воздержание в пище подразумевает не только отказ от скоромных продуктов. Съедать за раз полведра картошки без масла тоже не из разряда аскетических подвигов.

Далее: молитва. Для нас это слово часто тождественно молитве церковной. Но правильнее было бы назвать то, что мы совершаем в храме, псалмопением. Молитвой же лучше назвать то, что должно совершаться в нашем уме и сердце на всякое время. Так вот такая посильная, внимательная и благоговейная молитва (молитва Иисусова) также доступна каждому. И Великим постом нужно, как никогда, стараться не пренебрегать этим наиважнейшим деланием.

Ничто не заменит особой атмосферы церковного богослужения первых дней Великого поста. Нужно постараться найти время для этого. Великое повечерие с Покаянным каноном преподобного Андрея Критского читается по вечерам, вполне можно успеть после рабочего дня. Но если уж совсем не получается посетить его, то в наше время доступны все богослужебные книги. Если нет таковых или дорого покупать — все есть в интернете. Так что можно в свободное время прочитать не спеша и со вниманием хотя бы некоторые службы Великого поста.

Все зависит от желания и усердия человека. Если это есть — все остальное приложится милостью Божией.

Иерей Димитрий Шишкин, клирик храма Трех святителей г. Симферополя:

— Пост — это время сознательных усилий, которые помогают нам приобрести иное видение мира -то, что Господь называет Царствием Божиим внутри нас. Известно, что греческое слово «метанойя» — «покаяние», буквально означает «изменение сознания». Человек призван к преображению собственной жизни, не случайно евангельская проповедь Иисуса Христа начинается словами: «Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное» (Мф. 4: 17). Но мы порой не вполне понимаем, что такое покаяние. Нам кажется, что это краткое событие внутренней жизни, момент сокрушения о грехах, за которым тянутся дни обыденности и привычной рутины. Конечно, и такое «внезапное» покаяние — это дар Божий, и оно способно перевернуть строй души человека. Но можно еще понимать покаяние как путь постепенного, терпеливого преображения жизни. И этот путь невозможен без поста.

Вот что важно понять: пост — это не только и даже не столько воздержание от скоромной пищи. Есть люди, которые мясо не едят вовсе, есть те, кто воздерживается от пищи ради телесной красоты, а есть и такие, кто питается скудно по скудости средств. Последние обычно так и говорят: «О, у меня вся жизнь — сплошной пост!» Но вот ведь в чем дело: пост — это добровольное воздержание от всего, что мешает человеку приблизиться к Богу, а это не мясо, конечно, а наши страсти, лишь одна из которых — чревоугодие. Нас пленяют вещи, на которые мы зачастую просто не обращаем внимания. Для кого-то выключить на пару месяцев телевизор, перестать играть в компьютерные игры или слушать музыку — это подвиг ничуть не меньший, а может и больший, чем отказ от мяса. И у каждого есть свои слабости и пристрастия, которые не просто расслабляют душу, а привязывают ее к земле. Душа теряет вкус духовной жизни и становится, если можно так выразиться, «плотской». Она привыкает к множеству уютных сластей и в этих сластях теряет память о себе и о своем небесном призвании.

Обычно в начале поста люди несут на исповедь длинные «свитки» грехов, выписанных из покаянных книг. Но кроме такой пространной исповеди, хорошо бы каждому определить несколько основных своих грехов — то, что особенно мешает приблизиться к Богу. Это может быть гневливость или склонность к осуждению, пустословие. У каждого свое. Отметив эти грехи, обратив на них особенное внимание, можно с Божией помощью начать и борьбу с ними.

Любая борьба с грехом начинается с внимания к себе, к своей внутренней жизни. Когда Господь призывает нас «бодрствовать» (Мк. 13: 37), речь идет именно об этом сердечном внимании. Сатана проявляет себя в человеке через греховные движения в душе, называемые прилогами. Если человек внимателен к себе и знает, с чем он намерен бороться, то эти моменты вспышек в душе греховных мыслей и чувств он не пропустит. А дальше начинается самая настоящая война. Нужно эти прилоги решительно отвергать, не соглашаться с ними, говорить в душе: это не я так думаю, а ты, сатана; отойди от меня! Причем чем сильнее «нападение» греховных мыслей и чувств, тем внимательнее и усерднее должна быть молитва. В таких сильных страстях, как гнев, блуд, гордость, все происходит очень быстро, в долю секунды воспламеняется душа греховным чувством. Святой праведный Иоанн Кронштадтский советует: «Быстроте вражеского нападения противопоставляй быстроту умственного и сердечного воззрения к Богу, ни на мгновение не позволяй себе увлекаться его обманом, но зри выну ко Господу». В такие моменты нет места рассуждению, надо просто молиться, и лучше всего подходит молитва краткая, например «Господи, помилуй!», которую можно повторять много раз. Вообще при воспламенении души греховным чувством или при буре греховных помыслов нужно всецело предавать себя в руки Божии.

Часто от нападения греховных мыслей и чувств человек впадает в уныние. Но нужно знать, что в самом появлении в душе прилогов, какими бы безумными и мерзкими они ни были, греха еще нет.

Так действует на душу сатана. И если человек решительно отвергает эту мерзость — греха нет, как бы долго это насилие над душой ни продолжалось и каким бы свирепым оно ни было. Эта внутренняя брань необходима для очищения души, для утверждения в вере и доступна человеку везде, где бы он ни находился: дома ли, на работе или на улице.

Удивительно, но и неудачи, поражения в этой борьбе доставляют человеку несомненную пользу, а именно: позволяют ему опытно познать свою немощь, прийти в сокрушенное и смиренное состояние духа, когда человек понимает, что без Бога он воистину не может творить ничего.

Так постепенно в душе вырабатывается навык деятельной борьбы с грехом. Эта борьба трудна, но

без нее теряется смысл поста: преображение души, стяжание благодати, достижение единства с Богом.

Священник Георгий Казанцев, секретарь миссионерской комиссии Калужской епархии, духовник Калужского православного миссионерского общества, администратор добровольческой службы «Милосердие»:

— Смысл любого поста — самоограничение, то есть добровольный отказ от того, что составляет заметную часть нашей земной чувственной жизни. И в этом смысле первая седмица не отличается от остальных. Важность ее в том, что она является временем перехода — привыкания — к режиму поста, поэтому можно ее провести строже всего поста, чтобы потом поститься было легче. Но меру строгости, посоветовавшись с духовником, каждый должен определить себе сам. Ревность о подвиге поста должна сочетаться со смиренным рассуждением о мере наших возможностей. В сочетании ревности и рассуждения должна родиться наша собственная мера. Нельзя здесь ориентироваться на моду или советы соседей. Естественно, мы должны ориентироваться на требования устава и не позволять себе легкомысленно расслабляться, самовольно послабляя пост якобы по причине невыполнимости уставных требований. Сейчас модно давать себе послабления и рассуждать о невозможности для наших слабых сил полноценного поста. Если априори воспринимать пост с такой установкой, то ничего не получится. Если же просить у Бога помощи, чтобы Он дал пройти поприще поста успешно с рассуждением, то все получится. Найти свою меру воздержания — одна из важнейших духовных задач Великого поста.

Актуально во время поста ограничить информационные воздействия (телевизор, интернет). Часто такое воздержание становится более трудным, чем ограничение в пище. Что касается наших забот, то часто мы их умножаем для себя сами. О некоторых из них на время поста можно благополучно забыть.

А самое главное, как я считаю, на время поста поставить себе задачу — изжить какой-либо конкретный, хотя бы маленький, грех. Без этого пост пройдет вхолостую. Можно поставить себе программу чтения на Великий пост. Например, прочитать какую-то часть Священного Писания, какую-то книгу из аскетических творений святых отцов, например преподобного аввы Дорофея, святителя Игнатия (Брянчанинова) или святителя Феофана Затворника. Пост должен быть временем приобщения к чтению святоотеческой литературы.

Священник Глеб Грозовский, клирик Софийского собора в Царском селе, координатор социально-молодежных проектов и духовно-просветительских программ Царскосельского благочиния Санкт-Петербургской и Ладожской епархии:

— Жизнь каждого христианина в дни начала любого поста должна наполняться радостной жаждой богообщения и воз-дер-жа-ни-я! Псаломопевец Давид каждого из нас призывает: «Удерживай язык свой от зла и уста свои от коварных слов. Уклоняйся от зла и делай добро; ищи мира и следуй за ним». А теперь представим себе постящегося, в котором отсутствует радость богообщения плюс бурлит невоздержание от желания получения наслаждений и увеселений, к чему так успела пристраститься многогрешная душа. Где милостыня, кротость, уступчивость? Куда спрятались отзывчивость, приветливость, сдержанность? Куда пропали украшающие человека трудолюбие, умение молчать, быть благодарным?

Понятно, что если ты работаешь с 9 до 21 часа, то в храм для богообщения (при всем желании) не попадешь. Но найти время для личной молитвы или постоянного молитвенного состояния — это же вполне осуществимо. Только нужно, поставив себе задачу совершенствования, просить Бога о помощи в этом благом деле!

Постараемся не надевать на себя «кислую» маску постящегося. И тогда слова священника Ездры будут применимы к каждому православному христианину: «Светлее звезд воссияют лица тех, которые имели воздержание».

Священник Владимир Войтов, клирик храма Рождества Христова г. Обнинска:

— С каким внутренним настроем мы начинаем любое дело, с таким его и продолжим. Так же и с постом: с каким настроением вошел в пост, с таким, скорее всего, его и проведешь, в том же духе. А значит, к первой неделе поста надо отнестись особо ответственно. Типикон предписывает в первые два дня Великого поста совершенное неядение. Однако наш Типикон вышел из древнего монастыря преподобного Саввы Освященного, имевшего строжайший устав, поэтому считаю, что для мирян такое жесткое правило неприемлемо. Как-то у старообрядцев спросил: «Сколько дней вы не едите на первой седмице Великого поста?» «Один день», — ответили. Они и то сократили это правило, хотя строго соблюдают букву устава. Кстати, знаю нескольких православных, которые в дни первой седмицы вообще ничего не едят до субботы. Всю неделю «подвижники» ходят «зеленые», психика у них, можно сказать, «на нуле». Под конец пятницы их уже ветром шатает от истощения. Я против такой практики. По предсказанию древних отцов и по общему мнению святых отцов последнего времени, крайние аскетические подвиги от нас, современных православных, отняты по причине нашей зараженности гордостью. Такие «экстремальные» подвиги не пойдут нам в пользу, а будут питать только гордость: «Я не как все!.. » Очень трудно от этого чувства избавиться.

Какие правила надо взять? Первое, с чего надо начать, это категорически отказаться от телевидения и интернета (кроме как по работе) на весь пост, до Пасхи. Разрешается только православный канал «Союз» — для этого он и создан.

Второе: необходимо отказаться от посещения гостей — принципиально, на весь пост, потому что искушения в гостях обязательно будут: не только пищевые, но и в виде смеха, шуток. Моя позиция такая: надо не мяться, а сказать приглашающим откровенно, что сейчас время Великого поста, самого печального из всех четырех постов, потому что он посвящен напрямую страданиям Христа, Крестной Жертве, для которой Бог воплотился в мире; ради страданий Христовых мы и постимся, воздерживая себя; весь православный мир постится, и мы вместе с ним, так что в гости не пойдем.

А вообще мы, русские люди, склонны впадать в крайности. Как некоторые ничего не едят седмицу, так другие, на вид крепкие, нормальные прихожане с первого же дня поста подходят и, жалуясь на гастрит, говорят: «Разрешите послабление поста». — «Что вы хотите?» — «Мясо есть или молоко». Знаю нескольких человек с язвами желудка, соблюдающих Великий пост. И они говорят, что их здоровью это нисколько не вредит, а самочувствие даже становится лучше.

Беременным, кормящим матерям, детям, старикам и больным пост ослабляется, вплоть до нулевого уровня. Для того, кто выполняет тяжелую физическую работу, тоже должны быть послабления. Человек должен чувствовать: если идет изнурение, издевательство над своим телом, то надо, посоветовавшись со священником, пересмотреть свой постный рацион.

Пост не должен приводить в состояние уныния, печали. «Постимся постом приятным», — в стихирах поется. Приятным не в смысле пищи, а в смысле благотворного влияния на душу, а если это не так, значит, надо свой пост изменять.

Пост — это упражнение в воздержании, маленький аскетический подвиг, который мы можем нести. Упражнение в воздержании воспитывает трезвение, то есть внимание к себе, способность сдерживать себя, управлять своими эмоциями и чувствами.

Очень полезно в пост ежедневно читать святоотеческую литературу (лучше всего творения святителя Игнатия (Брянчанинова). Определить себе какую-то норму: одна страничка или 10 страниц. Это чтение освежает душу.

Молитвенная программа-максимум на первую седмицу — ходить на все службы утром и вечером.

А вообще мирянину необходимо, учитывая его обстоятельства жизни, ходить на службы по своему личному усмотрению. У каждого своя мера упражнения в воздержании, поэтому необходимо принимать во внимание возраст, болезненность, тяжесть своей работы. Хорошо взять на Великий пост или хотя бы на первую его седмицу маленькое отдельное дополнительное правило в середине дня, например 30 молитв Иисусовых и пять земных поклонов, но совершать это правило именно так, как учат святые отцы: неспешно, внимательно и с благоговением. Почему именно в середине дня? Потому что утром и вечером мы всегда помолимся дома или в храме, а вот в середине дня нас больше всего захватывает суета. Ее и надо разбить обращением к Богу:

потратить всего несколько минут и спокойно помолиться этой краткой молитвой Иисусовой. Это воспоминание Бога, восстановление связи с Ним, покаяние пред Ним обязательно даст мир Христов нашей душе. Кто пробовал так делать, тот знает, какую пользу это приносит.

Игумен Нектарий (Морозов), игумен Игнатий (Душеин), протоиерей Андрей Ткачев, протоиерей Сергий Вишняков, протоирей Игорь Шестаков, протоиерей Василий Мазур, иеромонах Макарий (Маркиш), священник Павел Гумеров, священник Дмитрий Шишкин, иерей Глеб Грозовский, священник Георгий Казанцев, священник Владимир Войтов.

Церковь, вступившая в подвиг поста (8 марта 2011г.)

Отношение к посту — один из критериев оценки веры.

Правда, конечно, что человек сам себе не судья. Справедливую оценку мы ни себе, ни ближнему вынести не можем. Потому и глубокий, истинный суд над нами принадлежит только Богу, а нам сказано: не суди. Но отношение к посту — это все равно критерий. Любишь Церковь как мать или не любишь, имеешь ли собственный опыт пользы от воздержания или нет, раболепствуешь ли мирским обычаям или ценишь свою внутреннюю свободу — все это проявляется в отношении к посту.

Еще поезд, в одном из вагонов которого едет издалека к любимому парню девушка, не пришел на вокзал, а молодой человек уже ходит по перрону, глядя на часы, и сердце его то замирает, то вдруг сильно-сильно забьется в груди. Юноша ждет. Томлением, ожиданием и предвкушением счастья называется его состояние. С таким же замиранием сердца нужно встречать и приближающийся пост.

Весна души, очистительный труд, взятый на себя ради достойной встречи Пасхи, — вот что такое пост. Самораспятие, добровольное умерщвление своего гордого и лукавого обычая ради приобщения к Воскресению Христову — это пост. И «те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5: 24).

Приближаться к посту с чувством возрастающей внутренней радости — это значит ощущать благоухание пасхального возгласа «Христос воскресе!» и сознательно стремиться в тот мысленный рай, откуда этот запах изливается. «От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро» (Песн. 1: 2).

Цивилизация, выросшая из христианства и прирастившая к своему корню приставку «пост-» — это цивилизация, разъедаемая индивидуализмом. Отношение ко всему на свете определяется «личным выбором» и «частным мнением». «Мне так хочется» и «я так думаю», — говорят люди по любому поводу. Как ни странно, именно в таких условиях у людей остается все меньше способностей выносить личные продуманные суждения. Думают они все чаще одно и то же, поскольку информацию черпают из одних и тех же телеэфиров. Торжество индивидуализма на деле приводит к торжеству бесцветности и невыразительности. В отношении к религии эта серая бесформенность прячется за общие фразы вроде «не лезьте мне в душу», «вера — это личное дело каждого» и проч.

Говоря о посте, зачем мы касаемся этих предметов? Затем, что Истина объективно существует, и раз это так, то Ей надо служить. Верующий человек как раз и стремится служить воплотившейся Истине — Христу, а человеку при этом со всех сторон поют, хоть и на разные мелодии, одну и ту же возрожденческую песенку: дескать, Истины нет; религия — дело частное; на вкус и цвет товарищей нет и так далее. За этими песнями кроется единственный мотив — «гуляй, душа!», и одна бесовская молитва — «да будет воля моя». В таких условиях верующий человек самой жизнью и фактом исповедания веры вызывается на бой. Забрало опущено, его имя названо, барабаны забили и трибуны замерли.

Стоит ли напоминать при этом, что, хотя все мы позваны на бой, далеко не все из нас в душе — воины? Где же искать выход и разрешение конфликта? В чувстве соборности!

Надо возгревать и воспитывать в собственной душе чувство принадлежности к Вселенской Церкви. Как бы ни было мало постящихся и молящихся людей в зоне нашего непосредственного наблюдения, тем не менее мы постимся вместе и одновременно с миллионами верующих людей. Символ веры, который я исповедую, не есть мною сочиненное личное «кредо». Это вера Апостольской Церкви, вера, в которой спаслись уже миллионы душ и еще миллионы спасаются. Праздники, которые мы празднуем, охватывают не тех лишь, кто виден нам в храме по соседству, а еще несметное количество людей, на разных языках в это же время воспевающих Господа. Это же относится и к посту. Ты постишься не ради личной прихоти, а ради Христа. Постишься не тогда, когда захочешь, а когда Церковь благословила. Постишься не один, а вместе с множеством братьев и сестер, чей невидимый труд укрепляет твою слабую в одиночестве душу.

Чувство соборности — это ощущение связи с Церковью, рассеянной по Земле, и с «торжествующим собором и церковью первенцев, написанных на небесах» (Евр. 12: 23). А раз так, то все гораздо легче и радостнее, чем кажется на первый взгляд при усмотрении пошлости в повседневности.

Можно молиться: «Господи Иисусе Христе, молитвами всех кающихся пред Тобою прими и мое покаяние»; «Молитвами всех искренне постящихся и смиряющих пред Тобою сердца свои научи и меня поститься».

Так мы вступим в область духовного общения не просто с теми, кого привычно называем «братья и сестры», а с настоящими братьями и сестрами по духу молитвы и покаяния, с реальными родственниками большой церковной семьи.

Можно и нужно не только молиться о милости для себя по молитвам их, но просить также: «Господи, прими всех обращающих сердца к Тебе. Выслушай людские мольбы и просьбы. Прости грехи всем, кто плачет о своих грехах». В силу того что молитва веры не бывает бесполезной, хоть одну душу и хоть на секунду мы таким образом поддержим.

Подобные молитвы есть истинная соборность и настоящая победа над мелким эгоизмом и заплесневелым индивидуализмом, засевшим в мозги нашего современника, как неотвязная мелодия пошлого шлягера. Это подобие тех молитв, которые приносятся в субботу накануне Прощеного воскресенья. В этот день Церковь совершает память всех мужей и жен, которые достигли подлинной святости в посте и молитве. Это преподобные и юродивые. Их молитвенной помощью стремится заручиться Церковь, чтобы те, кто оружием поста посрамил диавола, помогли и нам в подобной борьбе.

Итак, никто из нас не является воином-одиночкой. Каждый из нас, напротив, должен занять свое место в общем строю. Дисциплинированное войско, послушное командиру (даже если каждый в отдельности воин далеко не «универсальный солдат»), всегда разгромит врага, в рядах которого каждый боец — храбрец и герой, но общая дисциплина и единство отсутствуют.

Чувство духовного локтя и ощущение принадлежности к великому войску, возглавляемому воскресшим из мертвых Иисусом Христом, способно будет превратить нашу личную слабость в соборную силу. И то, что до поста и без поста годами не удавалось изменить в своей бедной душе, поддастся изменению силою благодати, даруемой от Бога постящейся Церкви.

Так что вперед, Христовы воины, навстречу Воскресшему! Се бо прииде Крестом радость всему миру! Вперед, укрепляя и ободряя друг друга, и спин врагу не показывать! Добавим мысленно на время поста три слова в Символ веры: «Верую во едину Святую Соборную, вступившую в подвиг поста, Апостольскую Церковь!»

Не будьте, как лицемеры (14 марта 2011г.)

Человек сложен. То, что в человеке доступно взгляду со стороны и прочим телесным чувствам, не есть весь человек. Существует еще человек сокровенный, внутренний. О нем чаще всего упоминает в своих посланиях апостол Павел.

«По внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием»

(Рим. 7: 22)

«Если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется»

(2 Кор. 4: 16)

«Да даст вам, по богатству славы Своей, крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке»

(Еф. 3: 16)

По-разному ведут себя эти два человека — внешний и внутренний. По-разному относится к ним душа и господствующий ум. Если один из этих «людей» для души, для ума и воли — сынок, то другой — пасынок.

Можно всю жизнь заниматься внешним человеком: мыть, лечить, украшать, питать и ублажать его. При этом совершенно небречь о сокровенном человеке. Можно поступать наоборот, но таких людей до крайности мало. Возможно, мы ни разу их не встречали, но лишь читали в тех книгах, где говорится о богатырях духа — настоящих подвижниках.

А может быть, возможно совместить оба служения и ублажить и внешнего человека, и внутреннего? Может, и возможно. Но, скорее всего, слова Иисуса Христа, сказанные об отношении к богатству, касаются и этого вопроса: «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть» (Мф. 6: 24).

Все труды, рождаемые верой, труды, на которые зовет нас Евангелие, обращены к пользе внутреннего человека. Пост, молитва и милостыня. Они дарят свободу, окрыляют и облагораживают внутреннего человека. Но ценность их сохраняется лишь тогда, когда они совершаются для Бога, перед лицом Божиим, а не для человеческих глаз и похвал. Поститься и молиться нужно «пред Отцом твоим, Который втайне». Иначе добродетель превращается в свою противоположность. Люди видят ее обманчивую внешность, хвалят мнимого подвижника, и тот, получая в Евангелии имя «лицемера», лишает себя всякой награды.

Что касается поста, то есть воздержания от различных сластей житейских и телесных приятностей, то лицемерие здесь, согласно слову Божиему, проявляется в напускной унылости и «принятии на себя мрачного лица, чтобы показаться людям постящимся».

Вместо этого Христос Господь советует помазать главу и умыть лицо, а пост и сетование сохранить в тайне души. Слова об умовении лица и помазании головы нужно понимать, исходя из священной истории и древних обычаев.

Древние люди не знали внутренней скорби, которая не вырывалась бы наружу. То же можно сказать и о радости. Все, что было у человека внутри, он выплескивал вовне. Так и до сих пор живут на Востоке, шумно радуясь и громко плача. Поэтому в период поста — а пост был приурочен к скорбным датам и связан с покаянием — человек разрывал на себе одежду, отказывался от умывания. Вместо ухода за внешним видом, посыпал голову пеплом или прахом земным, размазывал по лицу слезы. Весь его внешний вид должен был говорить о внутренней скорби. И, конечно, со временем получилась ситуация, при которой человек привлекал к себе внимание наружностью, а сердце его при этом могло не плакать и не скорбеть, но искусно лицемерить. От этого и предостерегает нас Господь.

Поэтому нам голову ничем особенным мазать не надо. Это сказано для тогдашних людей с их обычаем помазывания головы маслом в радостные дни. Нам же не стоит увлекаться внешними знаками воздержания, как то: особыми одеждами и уже упомянутым «мрачным лицом». Внешний вид наш всегда должен быть невызывающ, скромен и аккуратен. И по части внешнего вида Великий пост не предъявляет к нам никаких особых требований. Напротив, мы должны ощутить время поста как время душевной весны и время чистой внутренней радости. Облегчение тела от избытка пищи и от лишнего веса, упражнение в чтении слова Божия и молитве способны дать душе ощущение внутренней свежести и — как следствие — радости. Тогда абсурдной покажется внешняя угрюмость и действительно захочется «умыть лицо и помазать главу».

Но даже если пост дастся тяжело, если враг смутит помыслами и нападениями, если вместо внутренней легкости будет сухость и скорбь, то и тогда не надо всему окружающему миру слать сигналы о том, что творится у тебя внутри. Скорби пред Отцом, Который втайне, и Отец твой утешит тебя явно.

Можно быть обычным грешником, ничего особенного из себя не представлять, но ничего особенного из себя и не строить. Это далеко не идеал. Но это лучше, чем попасть в категорию людей, о которых сказано: «Имеющие вид благочестия, силы же его отрекшиеся» (2 Тим. 3: 5). О таких далее апостол говорит: «Таковых удаляйся».

Усилимся посему убежать от лицемерия и показушничества, но послужить постом истинным Богу Живому, чтобы «крепко утвердиться Духом Его во внутреннем человеке» (Еф. 3: 16).

Потери и находки (15 марта 2011г.)

Опыт потерь. Всем должно быть известно, что это. Хрупкость — синоним ценности. Все в жизни хрупко, все можно потерять, оттого и красота земная, русская особенно, смешана с грустью, грустью пронизана.

Здоровье ценим ли, пока не начнем терять? Человека, рядом находящегося, может быть, самого главного, ценим ли, пока не потеряем или не почувствуем, что вот-вот потеряем? Нет, не ценим. Если ценим, то это как исключение, а не как правило. Опыт потерь и опыт угрозы потерь уцеломудривает душу, дает разум.

Что имеем, не храним.

Потерявши — плачем.

Народы тоже могут с легкостью относиться к своим сокровищам, считать их неотъемлемыми, декорироватьими интерьер, как мебелью, пока не заберет Господь сокровище у недостойного обладателя. И тогда — плач, вой, вырванные от скорби волосы, пепел на головах. Тогда «аще забуду тебе, Иерусалиме.» Это только в плену, далеко от дома может родиться.

Народ русский в 20-м веке чуть не потерял Церковь. Столетиями относился к ней как к детали пейзажа. Вот рощица, вот пруд, а вот — церквушка старенькая. Вот извозчик бичом свистнул, вот мальчишка горланит — свежий номер газеты зовет купить, а вот колокол зазвонил — на вечерню зовет.

Церковь казалась и вездесущей, и неотъемлемой. Мало кто чувствовал Ее пользу и цену. Многим Она казалась милой и бесполезной, как череда слоников на крышке пианино. Но почти все (кроме Верховенского-младшего и подобных «бесов») считали Ее всегдашним атрибутом русской действительности. И вдруг чуть не потеряли Ее навсегда!

Историю гонений, расстрелов, репрессий, издевательств и насмешек в печати, допросов, лагерей, расколов, параллельных юрисдикций и прочих кошмаров нельзя читать без чувства ужаса. Всю предыдущую историю, с обер-прокурорами, шатанием умов, утратой смысла, народной тьмой и предчувствием катастрофы, тоже нельзя читать без ужаса. Это мистический ужас запоздалой прозорливости. Он сродни тому крику ребенка в кинотеатре, обращенному к главному герою: «Обернись! Бандиты сзади!»

Вернуться бы, кажется, в век 19-й, да крикнуть во все горло о тех ужасах, которые должны наступить!

Но, нет. Так нельзя. Да и бестолку. Потому, что кричали многие, кричали сильно, да не понял их почти никто, или не расслышал даже.

В 20-м веке русский народ чуть не потерял Церковь. Это не «красное словцо», сказанное для выжимания слезы или исторгания вздоха. Это правда.

Зато теперь русский народ обязан полюбить Церковь больше всех народов земли. Опыт пережитого страха, опыт почти неминуемой потери должен вернуть Церкви в русских глазах Ее истинную Ценность, и здешнюю — цивилизационную, и неотмирную — вечную.

Есть и еще одна потеря, на сей раз грозящая охватить оба полушария и все континенты. Это потеря семьи. Против семьи ведется война, потому что она — от Бога. Война ведется проповедью и практикой крайнего индивидуализма, всяческими извращениями, как смыслов, так и моделей поведения.

Суррогатные матери (!), доноры спермы (!), гомосексуальные семьи (!). Скажешь и вздрогнешь. Прямо чувствуешь, как Ангел заплакал, а бес захохотал. А лексика какая, лексика! «Четвертый муж», «бывшая жена». Прямо, как «четвертое ухо», «бывшая мать». Вот он, сон Татьяны.

Один в рогах с собачьей мордой,

Другой с петушьей головой,

Здесь ведьма с козьей бородой,

Тут остов чопорный и гордый Там карла с хвостиком, а вот Полужуравль и полукот.

И ходим же при всем этом по землице, топчем ее, воздухом дышим, Кока-колу пьем. А небо, между тем, уже хочет свернуться, как свиток. А земля, между тем, уже хочет разверзнуться.

Раньше можно было сказать: человек родился в мир. Неужели скоро так нельзя будет сказать? Как тогда скажем? Вот как: «таракан попал в стакан, полный мухоедства».

«Ужели слово найдено?»

Семья и Церковь связаны и похожи. Семья создает среду для того, чтобы человек сначала стал человеком, а потом продолжал им быть. Церковь ведет человека на Небо и даже выше Небес. Но ведет человека, а не антропоморфное животное. Без семьи (Церковь — тоже Семья) человек — антропоморфное животное.

Семью можно не ценить, пока она есть по факту и ее «много». Тогда ее, как и Церковь во «времена оны», можно ругать и критиковать. Тогда она — обуза, суета, куча обязанностей при скудных правах и т.д. Тогда в ней «унижают личность», чего-то требуют, дерутся, даже. Тогда все, кто — в монахи, кто — в разврат.

Но когда она исчезнет или реально начнет исчезать, как некие вымирающие виды флоры и фауны, тогда лавина нежданных проблем обрушится на подлое человечество, не оценившее свое сокровище, на человечество ставшее зверинцем, и раздавит в один кровавый блин эту нечисть, некогда рождавшую Достоевских и Серафимов Саровских.

Семья и Церковь. Церковь — Семья, семья — малая Церковь. Не будет одного, не будет и другого. Кого ни ударь — обоим больно. Бороться нужно за обоих вместе.

Русский народ, обязанный любить многострадальную Истину больше других народов, видимо, обязан вернуть семье истинный смысл. Обязан понять ее внутреннюю красоту и защищать ее. Иначе, зачем ты нужен, русский народ?! Иначе, куда тебя бить еще, и чем бить, и как долго бить, чтобы ты самое главное понял?!

Мы ничего еще не потеряли до конца, бесповоротно. Но самое дорогое уже несколько раз почти что ускользнуло из наших рук. Опыт холодного страха с мыслью «Все! Конец!» у нас есть. Он под кожей. Раскопайте его. Раскопайте его, потому что висение на волоске не может длиться долго. Нужно либо оборваться и рухнуть вниз, либо выбраться и стать на твердую почву.

Мы для того и стоим в стороне от Чаадаевым воспетой «школы исторического воспитания народов», от этой семьи «цивилизованных» стран, чтобы сохранить сокровища, погибающие безвозвратно в процессе «исторического воспитания». Это — семья и Церковь. Или — Церковь и семья. В данном случае перемена мест утрату смыслов не приносит.

Пошалил русский мужик, нечего сказать. Все пропил, все по ветру развеял. С кем дрался вчера, кто его бил, ничего не помнит. Только волосы от крови слиплись, и взгляд мутный, а в душе больно, совестно.

Ничего, брат. Добро — дело наживное, заработаешь еще. Главное, что сам жив. Голова цела, руки тоже. Иди, брат, холодной водой умойся, попроси прощения у честного народа и за работу берись. Ты, брат, нынче нужен очень. Храм восстановить, родительские могилки поправить, перед женой и детьми вину загладить, в доме порядок навести. И земля без тебя бурьяном заросла, рук твоих ждет. И книжки хорошие ждут, что прочтешь ты их.

В общем, давай, брат, начинай трудиться. Основательно и не спеша, как ты умеешь. Бог благословит. Ведь может статься, что кроме тебя больше уже и некому.

Нет отдельных грехов и отдельных добродетелей (21 марта 2011г.)

Нет отдельных грехов, и нет отдельных добродетелей. Всякое доброе дело влечет за собой другие добрые дела, стоит только начать. За что бы ни взялся, начнешь движение и не сразу остановишься.

Молитва побудит к примирению с обидчиками и к милостыне. Пост поможет ощутить силу Писания и тайный яд, скрытый в пустых удовольствиях. Чувства, закрытые для праздных звуков и зрелищ, помогут помыслам собраться воедино, как лучам — в линзе, и согреют сердце и родят внимательную молитву. Любое святое дело, как цепь, потянет за собой другое, и этой цепью корабль души поднимет якорь и медленно тронется в путь, постепенно набирая скорость.

Так же дело обстоит и с грехами. Бесы не ходят в одиночку, но влекут за собою «семь злейших себя». И влекут до тех пор, пока не будет имя им «легион».

Поэтому никто на суде не будет осужден за один лишь грех. Нет такого грешника, который совершил бы только одно прегрешение. Если было одно согрешение заметное, значит, были десятки грехов тайных, незримых, накапливающихся, подводящих мало-помалу к явным отступлениям. Были и потом бесчисленные последствия, как круги на воде, расходящиеся в разные стороны от согрешившего человека.

Внимательное отношение к греху и ответственности заставило Ф. М. Достоевского сказать, что «всяк перед всеми виноват». Это совершенно истинные, Евангелием рожденные слова, а кто ощутил их, тот начал вырываться из невидимого плена, в котором находится нераскаянное человечество. «Если бы я был лучше, лучше было бы не только мне, но и всем, кто рядом, и даже всем вообще, — так может думать всякий человек. — И от внутренних страданий не исцелится человечество, пока я не начну возделывать тот небольшой кусочек Вселенной, который отдан под мою опеку».

Этот «кусочек Вселенной» есть душа человеческая и ее внутренний мир, который дороже и больше всего остального мира. Несмотря на то, что Земля — песчинка в немыслимо огромных пространствах космоса, несмотря на то, что человек — песчинка на поверхности Земли, внутренний мир человека шире и глубже, а главное — дороже в глазах Божиих, чем весь огромный мир. Никакой галактике и никакому огромному скоплению звезд не сказал Господь: «Я буду жить у тебя, и ты удержишь Меня». А людям Бог сказал: «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14: 23).

И может показаться, что мы проповедуем эгоизм и индивидуальность, раз подчеркиваем такое достоинство отдельной души. Но это лишь «может показаться», как «показалось» и привиделось христианам на Западе противоречие между верой и знанием, между оправданием от дел и от веры.

На самом деле все, что происходит в Церкви, и все, ради чего существует Церковь, направлено на отдельную душу таким образом, что благое воздействие неизбежно выйдет за рамки одной души и коснется многих и продолжит действие в ускользающих от взора далях даже до Страшного суда.

Вот в некоторой семье родилось дитя, и родители собрались его крестить. Выбрали крестных и получили их согласие стать для младенца восприемниками. Вот священник, к которому обратились будущие крестные, не отнесся формально к своим обязанностям и удержал будущих крестных для беседы. Он рассказал им о смысле таинства и особенно подробно об искупительном страдании Богочеловека и о Его Воскресении. Он, по сути, своими словами пересказал то, что будет читаться в апостольском чтении крещения, но что неизбежно ускользнет от сознания, если подробно не растолковать человеку смысл прочитанного.

«Неужели не знаете, что все мы, крестившиеся во Христа Иисуса, в смерть Его крестились? Итак мы погреблись с Ним крещением в смерть, дабы, как Христос воскрес из мертвых славою Отца, так и нам ходить в обновленной жизни» (Рим. 6: 3-4).

Эти слова объяснил священник и умилил сердца собеседников. Они думали, что услышат, сколько взять денег, какой купить крестик и когда прийти, а они услышали простые слова, западающие в самую глубину сердца и рождающие слезы.

И вот смотрите, братья. Еще ничего доброго или злого не сделал ребенок. Еще он только родился, а мы лишь только приготовились его крестить. Но уже будущее крещение младенца родило проповедь о Христе, и уже умягчились сердца взрослых, и уже в ком-то окрепла, а в ком-то и родилась вера! Ребенок фактом рождения и будущего крещения приводит к вере взрослых людей, имеющих его крестить! Не чудо ли это?!

А разве не то же ли происходит во всяком таинстве и во всяком молитвословии? Смерть одного человека не заставляет ли молиться многих? Не набрасывает ли смерть одного на многих узду воздержания и страха, узду отвращения от суеты и глубокого раздумья? Набрасывает. Даже посреди своей немощи и беспомощности один спасает многих. Таков закон. И там, где не видно рати, выстроенной на битву, дело не в том, что «не видно рати». Дело в том, что не нашлось там кого-то одного, вокруг которого сплотилось бы войско.

Всегда сначала нужен кто-то один. Именно потому нужен один, что он никогда одним не останется. Придет со временем и второй, и третий. К Антонию Печерскому придет Феодосий. К Кузьме Минину присоединится князь Пожарский. Андрей Первозванный позовет своего старшего брата.

Слабость, если Бог благословит, сумеет превратиться в силу, и наоборот: рыбаки посрамят философов, имена царей сотрутся из памяти.

Важно только знать, что всякий труд и всякое — кажущееся незаметным — усилие очень важны.

Важно победить лень и встать рано, чтобы не опоздать на службу. Важно заметить приближение греха и не тогда начать борьбу, когда он уже сел тебе на плечи, а раньше, на стадии льстивого и вкрадчивого шепота. Есть тысячи важных вещей, которые по отдельности столь малы, что мы склонны не придавать им значения. Но собранные вместе, они приобретают ту же силу, которой отличается прочный канат, сплетенный из слабых по отдельности волос.

Если мы пренебрежем этими простыми истинами, враг победит нас, поскольку он этими истинами не пренебрегает. Он прекрасно знает, что человек не станет творить большое зло, пока не оплетется по рукам и ногам мелкой ложью и «повседневными» грехами. Он также знает, что на дно одинаково потащит человека и один большой камень, и мешок песка. Поэтому он без устали подсыпает в нашу рабскую ношу мелкий песок «небольших грехов», напевая при этом песенку о том, что «это не страшно».

Нам в посту предстоит прозреть. Обязательно нужно прозреть прежде, чем вступить в борьбу. Слепой борец будет лишь бить воздух и быстро выбьется из сил. Поэтому и Бог говорит нам: «Глазною мазью помажь глаза твои, чтобы видеть» (Откр. 3: 18).

Покаянная слеза — вот имя «глазной мази», от которой приобретается духовное зрение. Это тот подарок, который надо у Бога смирено выпрашивать. Если этот подарок придет, он не останется один, но приведет с собой и другие, не менее ценные подарки. Ведь мы сказали вначале, что нет отдельных грехов и отдельных добродетелей.

Бытовая апология поста (23 марта 2011г.)

Влюбленный человек по определению религиозен. Он способен покланяться и даже жаждет поклониться, тому, кого любит и считает выше себя. «Я хочу целовать песок, по которому ты ходила», — пел кто-то когда-то, и даже в этом подвывании звучит неистребимая религиозность человека.

Мы вступили в Великий пост, и это святое время тоже нуждается в целовании. «Облобызай», -сказано Андреем Критским, — «покаяние». То, что может показаться поэзией и только поэзией, на самом деле, не только цветистое словесное выражение переполняющих душу чувств. Один человек мне рассказывал, как он уверовал, став зрителем трогательной сцены в Иерусалимском храме. Приехал он туда туристом (блуждающий взгляд, фотоаппарат на груди, поиск впечатлений), а уехал потрясенным до глубины души и изумленным человеком. Виновник — некий христианин восточного вида, может — местный араб, может — сириец, горько плакавший, стоя на коленях у камня помазания, что близ Голгофы. Этот камень он выцеловывал по сантиметру, чуть не вылизывал, не переставая плакать. Он плакал так, как плакала блудница у ног Христа, и было понятно, что слез иногда бывает так много, что ими можно мыться.

Так что ни «откуда начну плакати», ни «облобызай, душе, покаяние» не являются «красным словцом», а скорее призывом к конкретным действиям.

Если любишь, то не только готов целовать следы предмета любви, но и тот, кого любишь, видится всюду, кажется. Кажется — от слова «показать», «показывается». Другим не кажется, а тебе -показывается. Это потому, что любовь помогает нам творить настоящие чудеса.

Я хочу хвалить пост, хочу, чтобы число людей, постящихся «Отцу, Который втайне», умножилось. И примеры для похвалы буду брать отовсюду, поскольку вижу их везде.

Недавно был праздник защитника Отечества. По радио крутили песни Советской поры, и я умилился от одной песенки Шаинского. Сам под нее на прогулках перед вечерней поверкой шагал, а тут, вслушался и умилился.

А солдат попьет кваску, купит эскимо

Никуда не торопясь, выйдет из кино

Карусель его помчит, музыкой звеня

И в запасе у него останется полдня, останется полдня.

Идет солдат по городу, и так далее.

Что здесь умилительного? А то, что нам приведен нехитрый перечень безгрешных удовольствий, от которых солдат получает истинное удовольствие, плохо вообразимое и вряд ли возможное на гражданке. «Квас», «карусель», «кино» и «эскимо» такие простые и доступные в обычной жизни, для солдата превращаются в подлинное сокровище и дают почувствовать вкус жизни. Особенно важны «оставшиеся полдня». Кто бы их считал, кто бы их ценил, если бы не режим и не плотный график. Так жесткость внешних рамок дает возможность насладиться вещами простыми и доступными, пренебрегаемыми повсеместно именно из-за доступности. А счастье, господа, это умение пользоваться простыми вещами и ценить их, а отнюдь не обладание чем -то излишним.

Теперь скажем, при чем здесь пост. Пост при том, что он заставляет почувствовать вкус простых продуктов, заставляет ощутить голод, являющийся, по пословице, лучшей приправой. Пост способен возвратить жизни хоть часть некую той простоты и непритязательности, которые одновременно и закаляют, и облагораживают душу. И если какой-нибудь народ, развратив вкус, начнет фыркать на хлеб, а питаться одними конфетами и пирожными, то не исключено, что в виде лекарства этому народу Богом будет прописан голод.

Ума не приложу, как не застревают в горле, но проходят дальше в пищевод и попадают в желудок пасхальные крашенки у тех, кто весь пост себе в яичнице не отказывал. И что за интерес жить, не ощущая никакой разницы между буднями и праздником, между мыслями святыми и мыслями обыденными, но удовлетворять свои прихоти, не сверяясь ни с календарем, ни с совестью, ни с Евангелием? Как по мне, то это и не жизнь вообще. Так, что-то. в высшей степени пресное, сродни яичному белку, о чем говорил Иов.

Но дело не в этом, не только в этом. Конечно, пост раскрашивает жизнь, открывает глаза, сжигает лишний вес, обостряет память, зовет молиться. Но приносит он с собой и много иного, подчас, нежданного. Вот А. Ф. Лосев в «Диалектике мифа» критикует некоторые особенности мировоззрения Розанова, и говорит:

«Он не простаивал ночей в Великом Посту за богослужением, не встречал в храме, после многих часов ночного молитвенного подвига, восходящее солнце и не ощутил чудных и дивных знаний, которые дает многодневное неядение и сухоядение.»

Во, как. Оказывается, есть путь постижения «чудных и дивных знаний» посредством «многодневного неядения и сухоядения» И в другом месте той же книги Лосев опять «как бы» отходит от темы, чтобы о выговориться о «едином на потребу», о том, что составляет его главный, уже не только научный, но и жизненный интерес. Он хвалит монашество, говоря, что в сравнении с ним «все -бездарно и всякий подвиг — мещанство». И еще: «Может ли кто-нибудь увидеть историю, подлинную, настоящую историю духа, со своими революциями и войнами, неведомыми миру, — в блаженном безмолвии тела и души, в тонком ощущении воздействия помыслов на кровообращение, в просветлении мыслей во время поста,. в сладости воздержания.?»

Алексей Федорович слишком масштабен и удивителен, чтобы делать ему рекламу. И не в этом дело. Дело в том, что хочется представить, как изменилось бы лицо нашей науки, качество преподавания в ВУЗах и степень влияния школы на жизнь, если бы профессорам и академикам в результате поста стало доступно, «тонкое ощущение воздействия помыслов на кровообращение, сладость воздержания.» Среди таких мечтаний Пушкин вспомнится поневоле: «Над вымыслом слезами обольюсь»

Пост нужен всем, так мне кажется. И произнося эту банальность, я всякий раз горд ощущением новизны. Наше время, это время, когда банальности звучат, как откровение. Самые простые, самые прописные истины нужно повторять и отстаивать. Ничего не дается даром. Всем вроде бы понятно, что вечерню нужно служить с вечера, а утреню — утром. Но попробуйте довести это знание до практики, узнаете каково сочетание теории и повседневной жизни. Впрочем, об этом потом. К посту вернемся.

Для существа разумного и свободного пост необходим. Есть, правда, два разряда существ, которым он не нужен. Первые, это те, кто не ощущает сердцем разницы между грехом и святостью. Бездна вверх и бездна вниз, между которыми на волоске висит человек, для их глаз закрыта. Жизнь их удобно укладывается в термин «существование». Какой уж подвиг? Какое воздержание?

Вторые, это те, что чувствуют разницу между грехом и святостью, но сознательно выбрали грех и напрочь отказались от молитвы. Смею вас успокоить, это — не о людях сказано. Но спокойствие относительное, поскольку на людей эти существа невидимо влияют, и многие люди на этих существ становятся все более похожи.

Надо поститься, надо. Раз ты записался в войско Христово, значит подчинись дисциплине и думай, как «угодить военачальнику» (2 Тим.2:4)

В посту не только из кухни не должно пахнуть котлетами, но и в воздухе должно стать немножечко тише. Тише станет, если телевизоры и радио будут молчать. Пусть не всегда и не у всех, но все же будут молчать. В этом смысле символ поста — большой баннер с изображенными на нем телевизором и радио. Рядом грустный «смайлик» с уголками рта опущенными вниз, и подпись «Нас не смотрят».

Все это, конечно, только средства, только попытки создать условия для памяти Божией. Цель заключается в поиске Бога: «Куда пошел возлюбленный твой, прекраснейшая из женщин? Куда обратился возлюбленный твой? Мы поищем его с тобою» (Песн. Песн.6:1)

«Взыщите Бога, и жива будет душа ваша»

Все остальное — лишь насаждение виноградника, в тени которого встретятся влюбленные. И это, как ясный день, должно быть понятно всякому человеку, поскольку речь идет не о диетах и гастрономических тонкостях, а о любви. Не в этом ли слове помещаются все вообще тайны?

«Я хочу целовать песок.», — поется в шлягере.

«Встану же и пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, кого любит душа моя», – говорит Суламита.

Кто кому помогает? (24 марта 2011г.)

То, что пост помогает молиться, произносится почти как общее место. И тому, кто не постится, теоретически ясно, что на полный желудок приятнее перед телевизором лечь, а не поклоны класть. И ложится он поэтому, уже совершенно практически, перед телевизором с приятным чувством сытой тяжести, довольный обладанием теоретических знаний.

Нужно, однако, испытать на себе, как именно неядение или сухоядение помогает молиться. Нужно испытать, как поднимается наконец откуда-то из сердца слеза и выкатывается, принося утешение. Испытать и запомнить нужно, как мешает этому зарождению и появлению слез тяжесть объедения или послевкусие лакомства.

Теоретическое знание и не греет, и сдувается, как пыль. Человек, голым умом помнящий о том, что Христос больных исцелял, в случае болезни способен тут же побежать к «бабке». Нужен опыт, тот самый, о котором Пушкин сказал: «Сын ошибок трудных».

Один мой знакомый священник в день памяти 40 мучеников Севастийских утром ледяной душ принимал, чтоб ломоту в костях ощутить. И это для того, чтобы затем, рассказывая в проповеди о том, как они на льду замерзали, выбирать выражения менее восторженные, но более прочувствованные.

Молитва должна быть «молитвой веры» (Иак. 5: 15), и пост помогает молиться потому, что помогает верить в Бога Истинного. Совсем без поста, всегда без поста человек приближается к такому состоянию, о котором апостол сказал: «Их конец — погибель, их бог — чрево, и слава их — в сраме, они мыслят о земном» (Флп. 3: 19).

Кто кланяется хоть бы и ложному богу, сознает себя ниже того, кому кланяется. Филарет Московский восклицает: «Как же низок должен быть человек, для которого бог — чрево!»

Человек тогда и распознать свое рабство не может, поскольку целиком в него погружен. Мы, люди, в полном составе работаем чреву, этому лукавому и ближайшему господину, как называет его Лествичник. Но узнать свое рабство и потеснить идола в правах — уже немало. Чрево может быть «богом» с маленькой буквы, а двум господам служить нельзя. Нужно исполнять заповедь: «Богу твоему поклоняйся и Ему одному служи» (Мф. 4: 10).

Так что поклонение Богу «в духе и истине» (Ин. 4: 24) с логической неумолимостью предполагает хоть какое-то упражнение в посте, хоть по временам.

А молитва помогает посту? Еще бы! Без молитвы пост вообще не нужен. Бес не ест, не спит, но и не молится, не поклоняется Господу неба и земли. Неровен час, постящийся, но не молящийся человек вместо очищения души и тела добьется лишь умножения злобы и углубления лукавства. Углубит такой человек состояние падения и еще больше запутается вместо того, чтобы выйти на свободу.

Пост, таким образом, молитве помогает, а молитва пост оправдывает.

Если они вместе — пост и молитва, то они, сплетаясь, будут поддерживать друг друга постоянно. Молясь, к примеру, человек не так остро чувствует остроту воздержания. Горение молящегося духа заставляет забыть о телесных нуждах. Так и люди, уходившие за Иисусом в пустые места, готовы были часами и днями сидеть у Его ног, обо всем забыв. Телесные нужды меркли вблизи Христа. Так и Мария не помогала Марфе греметь кастрюлями, и целые толпы, замерев, слушали Его. Но когда Он умокал, телесная нужда заявляла о себе. Почему и Христос говорит: «Жаль Мне народа, что уже три дня находятся при Мне, и нечего им есть. Если неевшими отпущу их в домы их, ослабеют в дороге» (Мк. 8: 2-3).

Вот как. Ослабеют, потому что «неевшие». Но ослабеют только «в дороге». Близ Христа не ослабеют — благодать не даст. Так близость к Богу и общение с Богом (а молитва это и есть общение с Богом) и оправдывает пост, и облегчает прохождение поста.

Слава Тебе, Господи!

Что же милостыня? Она ведь в Евангелии поминается в ряду поста и молитвы как одна из добродетелей, творимых в тайне. Отец, сказано, видящий тайное, воздаст за эти труды и подвиги явно.

Милостыня тоже нужна. Она тоже крепко связана с постом и молитвой. Отношения между ними таковы, что милостыня помогает молитве, а пост помогает милостыне. Поясню кратко.

Доброе дело рождает дерзновение. «Ты отдал серебро, а приобрел дерзновение перед Всемогущим Богом», — говорит Златоуст. То есть ты, через руки нищих, дал Самому Христу помощь. Теперь проси у Христа, чего ты хочешь. Он выслушает тебя. Это касается не только денег, поскольку милостыня шире подаяния.

Например, ты посетил больного в больнице. Купил лекарств, потратил день, посидел у кровати. Ты у Христа был! Теперь проси, молись! И сам почувствуешь, сколько радости и силы принесет тебе молитва, совершаемая после дел милосердия. Так милостыня разогревает и усиливает молитву веры.

А пост учит обходиться малым. По крайней мере, обходиться меньшим учит пост. Раз было что-то, а теперь стало «меньше», то должен появиться и «остаток». Остаток отдай ближнему. Так пост поможет милостыне!

В древности был обычай: строго постившийся человек откладывал цену дневного пропитания. Со временем эти деньги накапливались, и из них можно было удобно творить милость, от себя, по сути, уже ничего не отнимая.

Вообще человек тем охотнее думает о других, помогает другим, чем меньше он «зациклен» на себе. Пост как раз призван смирить себя, поменьше о себе думать и на себя тратить — денег, времени, мыслей. Значит, излишек, избыток можно отдавать. Эгоист не хочет ни поститься, ни милосердовать.

Мы обнаружили тройную связь поста, молитвы и милостыни. Мы соединили эти добродетели вместе, как пальцы при троеперстии, чтобы освятиться знамением Креста. Мы пропели им похвалу, чтобы с их помощью прославить Святую Троицу — Отца и Сына и Святого Духа — и укрепиться в вере, надежде и любви!

Скажем еще в завершение, что человеку предстоит всю жизнь учиться любить Бога, миловать ближних и исправлять себя. Для этого нужен человеку союз молитвы, милостыни и поста.

Пусть будут они неразлучны, потому что сказано: «И нитка, втрое скрученная, нескоро порвется» (Еккл. 4: 12).

Святитель Димитрий: портрет в стиле барокко (28 марта 2011г.)

Он известен нам и любим нами благодаря главному труду всей своей жизни — «Житиям святых». Труд этот, даже при беглом знакомстве, представляет собой такую глыбу, что поднять её под силу только титану духа.

Слово «подвиг» проще всего и чаще всего ассоциируется с героизмом на войне. Воцерковлённым людям известно и другое значение этого слова. Значение, связанное с корнем «двиг-». Совершает подвиг тот, кто сдвигает себя с мёртвой точки, тот, кто движется в нужном направлении, преодолевая страх, лень и усталость. Жизнь по заповедям Евангелия, жизнь в молитве и воздержании требует непрестанного усилия, то есть подвига. Но и в этом случае «подвиг» ограничен представлениями о монашестве, юродстве, столпничестве, странничестве. То, что существует подвиг умный, думают нечасто, а ведь именно его совершил Ростовский митрополит Димитрий. Чтобы понять глубже эту мысль, возьмём примеры из областей близких, но всё же иных.

Поэт Николай Гнедич, много лет проведя в трудах, перевёл с греческого «Илиаду» и «Одиссею». Современники сочли его труд интеллектуальным подвигом во славу родной словесности и мировой культуры. И это правда. О людях, всю жизнь занимающихся переводами Данте, Шекспира, Вергилия, нужно говорить шёпотом и с уважением. Это почтовые лошадки цивилизации, перевозящие с континента на континент и из эпохи в эпоху драгоценный груз лучших человеческих мыслей. Они часто бывают не приспособленными к жизни, одинокими и лично несчастными. Они могут годами не покидать свои кабинеты, подобно Канту, жившему у моря и ни разу не видавшего его собственными глазами. Физик, химик, философ, писатель — разве это не рыцари, честно служащие своему возвышенному идеалу? Их труд требует жертв, лишений, аскетизма, и они на это готовы. Не зря говорят на Востоке, что чернила учёного подобны крови мученика.

Димитрий Ростовский во всём был похож на учёных затворников. Только его труд выше. Он трудился ради Христа и Церкви. Кроме необходимой усидчивости, терпения, многолетнего напряжения всех душевных сил нужна была горячая вера и большая любовь.

Димитрий был человеком Церкви до последнего ноготка. Он был полностью погружён в Писание и Предание, жил богослужением и дышал ещё на земле воздухом Небесного Царства. Вот записи из его дневника, приоткрывающие его внутренний, глубоко церковный мир. «В лето от воплощения Бога Слова 1705-е, месяца февруария, в 9-й день, на память мученика Никифора, сказуемого Победоносца, в отдание праздника Сретения Господня, изрекшу Симеону свое моление: ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, в день страданий Господних пятничный, в который на Кресте рече Господь: совершишася, — перед субботою поминовения усопших и пред неделею страшного суда, помощью Божиею и Пречистыя Богоматере, и всех святых молитвами, месяц август написася. Аминь».

Это слова человека, живущего в Церкви так, как рыба живёт в воде. А вот слова святого отца, написанные на смерть матери: «В самый великий пяток спасительныя страсти, мать моя преставися в девятый час дня, точно в тот час, когда Спаситель наш на Кресте страждущий за спасение наше, дух Свой Богу Отцу в руце предал… А и то за добрый знак ея спасения имею, что того же дни и того же часа, когда Христос Господь разбойнику, во время вольныя страсти, рай отверзал, тогда и ея душе от тела разлучитися повелел». Весь внутренний мир, как видим, словно закваскою, заквашен событиями литургического года и ежедневного богослужебного круга.

На «Жития» святого Димитрия сегодня слышится немало нареканий. Диалоги кажутся длинными и пафосными, манера письма — однообразной. Христовы страдальцы первых веков изображены непобедимыми героями, в сравнении с которыми гонители — не более чем злобные и слепые в своём неверии карлики. Человеку, знающему, какой кровью умылась Церковь в ХХ веке, знающему, как не похожи недавние страдания бесчисленных мучеников и исповедников на те, которые описаны у Димитрия, читать его «Жития» бывает тяжело. В чём здесь дело? Дело в духе тогдашнего времени и в образовании, которое получил святой.

«Жития святых» — это словесная икона. Димитрий Ростовский писал свои иконы в барочном стиле. Так он был воспитан. Вся образованность, из киевских школ распространявшаяся по Руси, была полуеретична. Это были те страстные восторги, которые пришли на Русь с Запада. Страстность и восторженность вошла в проповедь — с тех пор она криклива, безжизненна и искусственна. Страстность вошла в архитектуру, и храмы стали снаружи щёгольскими, а внутри полными резьбы, от которой рябит в глазах, дешёвой позолоты и пузатых ангелочков — копий античных амуров. Страстным стало пение, многоголосое, оперное, итальянское. Не хватало только органа или скрипичного концерта посреди службы. И лики на иконах покрылись румянцем то ли стыда, то ли отменного здоровья. Благословляющие персты стали пухлыми, обратная перспектива исчезла, уступая место технике портрета. Это было великое и незаметное (!) отпадение от Православия. Незаметное потому, что Таинства продолжали совершаться, и Символ веры пели в храмах без еретических добавок. Но западное пленение совершилось. Некритично впитав в себя католическую мистику и эстетику, народ через сто лет начнёт некритично впитывать вольтерьянство. А затем — социалистические идеи. А затем.

Димитрий жил в этой атмосфере. На его искреннюю любовь ко Христу и благодатный церковный опыт наложились и католический пиетет, и барочная эстетика. Святость была возможна лишь в случае победы внутреннего опыта над внешним воспитанием. И Димитрий не был одинок. Та же борьба предстояла всем таким, как он. Иоанн Тобольский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский и другие были людьми, которые изнутри преодолевали внешнее западное давление — и церковное, и государственное.

Новые агиографы напишут проще и точнее. Они уйдут от «плетения словес» и стилистических завитушек. Как Павел, в простоте слова, чтобы не упразднить Крест Христов, они напишут о далёком и близком прошлом Матери Церкви. Но им, как и Димитрию, нужно будет жить в Церкви, и жить Церковью, а не просто «оказывать ей услуги извне». Чтобы написать о святом, нужно войти в общение со святым, и нужно, чтобы святой твоему труду не воспротивился. Труду Димитрия святые не только не противились, но и помогали ему.

Так, 10 августа 1685 года между звоном к заутрене и чтением кафизм явилась святому великомученица Варвара. Димитрий взмолился Варваре о том, чтобы она умолила Бога о грехах его, на что услышал: «Не ведаю, умолю ли, ибо молишься по-римски». Эти слова святитель истолковал в том духе, что к молитве он ленив и молится кратко, как у римлян принято. На слова Варвары он опечалился, но услышал от неё «не бойся» и другие утешительные слова. Вскоре проснулся он с радостью в сердце и надеждой на Варварину помощь. Так же в иное время, после целонощного труда, под утро задремав, увидел Димитрий мученика Ореста, о котором только что писал. Мученик показал ему раны, полученные за Христа, которые у Димитрия остались неописанными.

Так что ответ на труды был ещё при жизни, и ответ не от читателей только, но и от героев святых повествований. Сегодня Димитрий с теми, о которых писал при жизни. Больше других знавший о святых, Димитрий видит сегодня их лица. Любивший при жизни земной воспевать Иисусово имя, он сегодня присоединил свой голос к небесному хору.

Димитрий умел петь и любил пение. «Взирай с прилежанием», «Иисусе прекрасный», «О горе мне, грешнику сущу» — эти и многие другие канты, написанные святителем, поются до сих пор. Незадолго до смерти, почувствовав себя худо, святитель позвал к себе в келью певчих. Он попросил их спеть те песнопения, которые написал в юности. Потом долго рассказывал о том, как молился в молодости, как горел желанием угодить возлюбленному Господу. Затем отпустил певчих, а любимому келейнику поклонился до земли. Эту ночь он провёл в молитве. В положении молящегося человека, на коленях, перед образом, его и нашли утром. Дно гроба, по предсмертной просьбе Димитрия, выстлали черновиками его сочинений.

Не только жития описывают кончину святителя. В скудные и тяжёлые годы изгнания, в конце 20 х годов в Париже писал об этом Иван Бунин. Один из его коротких рассказов так и называется: «Святитель». Автор вспоминает обстоятельства смерти святого и ещё вспоминает одного знакомого мужика из «прошлой», дореволюционной жизни. У этого мужика была икона, изображавшая Димитрия, молитвенно стоящего на коленях. Хозяин иконы имел к святому глубокую любовь, доходящую до нежности. Он часто обращался с молитвой к святому, говоря при этом: «Митюшка, милый!»

«Только один Господь, — заканчивает рассказ Бунин, — ведает меру неизреченной красоты русской души».

Умная война (29 марта 2011г.)

Есть понятие «умной войны», и мы находимся в гуще военных действий уже не одно десятилетие.

Война всегда «умна», поскольку она есть не просто столкновение государственных систем, вооруженных народов, борьба новых видов вооружения с новейшими и проч. Война всегда -столкновение воль и умов.

Специфика сегодняшнего дня заключается в том, что прежние войны требовали от воюющих сторон напряжения ума параллельно с собственно военными усилиями, а нынешние войны могут проходить без пушечной канонады и информационных сводок с фронта.

Нет, мир не стал добрее. Слабого и сейчас, в эпоху неотъемлемых прав человека, всегда побьют, или даже убьют, а иногда даже разберут на запчасти с целью пересадки его почек и сердца богатому пациенту. Но если противник силен, его постараются обмануть, облапошить, оккупировать (в случае, если это страна) без единого выстрела. Вот такая война с нами и ведется.

Никто не объявлял мобилизации, никто не пел «Вставай, страна огромная», потому что свойство самой жестокой войны — ее незаметность. Пуля, пролетая мимо, свистит. Радиация не свистит, но убивает не менее эффективно.

Так же эффективно и молча убивают человека болезнетворные микробы и вирусы, а также греховная информация.

Греховная информация это истинное оружие массового поражения. Никакая отравленная стрела вроде бы не впилась в тело человека, а между тем человек гниет, и, как свойственно гниющему, смердит, и сам себя ненавидит, и ничто в окружающем мире ему не мило. А если таких гниющих людей будет много, очень много, то страна, населенная ими, будет неким подобием лепрозория. Гитлер таких неисцельно больных приказывал расстреливать без сожаления. Смею со страхом догадываться, что внуки англосаксов, судивших Гитлера в Нюрнберге, не намного гуманнее к жертвам собственной пропагандистской отравы.

Раньше, говорят, когда пушки говорили, Музы молчали. Сегодня Музы перекрикивают пушки, а иногда их с успехом заменяют. И зачем вам тратиться на классические виды вооружения, вроде банальных и дорогостоящих снарядов, если головы вашего противника забиты вашим идеологическим продуктом?

Если вы внушили врагу, что он свинья и живет в грязи, а вы — бог и обитаете в раю, то ваш враг либо повесится от тоски, либо станет перебежчиком.

Если вы внушили врагу, что жизнь — бессмысленная случайность, он тоже с собой что-то сделает, оставляя на ваше усмотрение жену, дом и приусадебный участок.

Если вы научили противника слушать сутками на максимальной громкости вами проданную музыку, то он вскоре непременно оглохнет, и, значит, можно будет брать его голыми руками, а жена, дом и приусадебный участок так-таки останутся на ваше усмотрение.

Все это происходит и совершается, золотые мои. Совершается даже ежечасно и ежеминутно. Поэтому «Вставай, страна огромная» петь придется.

Если бы речь шла о честной борьбе, где рвутся мышцы и трещат кости, то причин для тревоги было бы меньше. Наш человек хоть и не богатырь давно, но все еще силен и смел. Его боятся и для этого страха есть основания.

Но та борьба, которая ему навязана, а вернее, против него развязана, ему плохо понятна. Он и не подозревает даже, что когда ему без перерыва поют песни по радио, его хотят уничтожить. Именно по тому самому, что с нами ведут войну сознательно, а мы самой войны не замечаем, мы и проигрываем постоянно. А это не просто битва за нефть. Это битва за жизнь.

Стоит добавить, что война, о которой мы заговорили, чрезвычайно хитра, беспринципна и абсолютно бессовестна. Такой степени бессовестности нет у рядовых и всюду встречающихся Джонов или Брюсов. Для человека вообще такая бессовестность — редкость. (Сорос, правда, как-то сказал, что он был человеком, пока не стал бизнесменом)

Войну ведет умный дух, презрительный ко всему святому и ненавидящий благодать, а люди у него, что рыбки у Бабки на посылках. Эту войну он ведет не только с нами. С Брюсами и Джонами он ее тоже ведет, и нет никакой радости быть использованным в качестве стенобитного тарана или начинки для Троянского коня. Но с нами все равно разговор особый, потому как есть и огромные природные ресурсы, и ядерное оружие, и умение дать в зубы, и в придачу почему-то не исчезнувшее, но несколько укрепившееся Православие. Так что не хуже Бабы-Яги, чуявшей, где «русский дух и Русью пахнет» режиссерский коллектив глобальных мировых процессов знает, кто в мировом строю идет не в ногу.

Умная война, сопровождаемая товарным переизбытком и культурной экспансией, идет вовсю. Ты чистишь унитаз Domestos-ом, куришь Marlboro и предел твоих мечтаний — пятидверная Honda. Это тоже признаки продолжения войны, хотя и не самые главные. Твои дети слушают MTV и знают тексты рэповых песен, но воротят нос от Гоголя. Ты и сам ничего серьезного не читал годами, а по телевизору смотришь только юмористические передачи и новости. Это уже намного серьезнее, поскольку говаривал доктор Геббельс, что покоренным народам должно быть разрешено только развлекательное искусство. Тебя сожрут, возлюбленный, очнись. А что еще хуже, в тебя могут влезть и окончательно завладеть твоим внутренним миром, и тогда тебя самого принудят пожирать других. Это, действительно, еще хуже.

Раньше такое понятие, как «умная война», было известно только монахам. Но во-первых, не всем монахам, а только честно монашествующим. А во-вторых, звучало это словосочетание архаически: «невидимая брань», как чеховское «аще убо». Ласкает слух, но смысл непонятен.

И вот, что называется, дожили. Теперь основы невидимой брани, или ведения умной войны, или основы внутреннего духовного сопротивления, (как хотите называйте) должны быть известны самым широким слоям крещенного люда. Элементарный курс аскетики должен преподаваться хотя бы так, как раньше на курсах гражданской обороны гражданам рассказывали о ядерном взрыве, химической атаке и пользовании противогазом. Польза непременно будет.

Конечно, специальные курсы это фантазия. Полезные знания и навыки духовной самозащиты должны быть передаваемы дедовским, вернее, святоотеческим способом — от священника пастве, от родителей детям, от учителя ученикам. И еще нужно активизироваться на информационном поле. Это поле и есть поле битвы. То, о чем мечтал Маяковский, произошло уже очень давно: к штыкуприравняли перо. Радиоточку приравняли, соответственно, к эскадрилье истребителей, умную критику и публицистику — к пограничной заставе, качественное периодическое издание — к армейскому соединению.

Лично я не сдаюсь. Вообще не сдаюсь, тем более — без боя. Мне больно видеть Гулливера на службе у хитрых лилипутов. Больно наблюдать настоящее, зная прошлое и предчувствуя будущее. Поэтому я пою «Вставай, страна огромная». Пою тихо, а не во весь голос. Во-первых, потому, что имеющий уши услышит. А во-вторых, потому что война наша — умная. Нам орать ни к чему.

Молитва святого Ефрема (30 марта 2011г.)

Ее читают и в храмах, и в домах на протяжении всего поста. И объяснена эта молитва, казалось бы, глубоко и подробно. Но суть святых вещей, суть слов, рожденных Святым Духом, такова, что от умноженных усилий по изучению и истолкованию открываются новые оттенки и грани смысла. Этот труд не несет усталости, наоборот, укрепляет труженика, радует и указывает дальнейший путь.

Обратим внимание на то, что в этой молитве речь идет о духовной борьбе, то есть о такой борьбе, где один дух противостоит другому. Дух «целомудрия, смиренномудрия, терпения, любви» дай мне (просит человек словами святого Ефрема), а «дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия» не давай. На языке Библии «не давай» может означать «не допусти». Так и в молитве Господней «не введи во искушение» означает «не допусти впасть в искушение»

Это может показаться назойливым напоминанием, но скажем еще раз о том, что пост — это духовная борьба, а не гастрономическое явление. Один дух, то есть один духовный настрой и образ мыслей, противостоит здесь другому духу. И тот и другой дух ведут борьбу за право поселиться в духе человека, о котором сказано: «И ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фес. 5: 23).

Итак, целостный человек — это единство духа, души и тела, сохраняемое без порока. Подобная целостность у святого Ефрема называется «целомудрием» и поставлена в начало всех благих прошений. Это не только удаление от блуда во всех его разновидностях, но цельность человека, единого в делах, словах и мыслях. Молитвенная просьба, таким образом, заключается в том, чтобы дух человеческий воспринял в себя дух добродетелей и оградился от духа греховного.

Есть короткая притча Христа о закваске, которую женщина вложила в три меры муки, доколе не вскисло все. Три меры муки это и есть дух, душа и тело, которые должны соединиться под действием «закваски» Святого Духа.

А что же «иной дух»? Он стремится влезть в человека, чтобы родить свою модель поведения и мышления. Человек — существо умное, и, следовательно, грехи у него гнездятся в умной сфере, а не в телесной. Через телесную сферу грехи лишь только проявляются. Есть, к примеру, блуд, но есть и «дух блуда». Вот читаем у Осии: «Дела их не допускают их обратиться к Богу своему, ибо дух блуда внутри них, и Господа они не познали» (Ос. 5: 4) И еще у того же пророка: «Дух блуда ввел их в заблуждение, и, блудодействуя, они отступили от Бога своего».

Так же можно мыслить обо всех грехах. Есть чревоугодие, а есть дух чревоугодия — обжорства и лакомства. Есть хорошо известный по нынешним временам дух стяжательства, зависти, несытости. Этот дух представляет уму деньги в качестве высшей ценности и посягает на то, чтобы всему назначить цену, даже вещам бесценным по определению. По душам целых поколений сей дух пронесся с разрушительной силой урагана, и именно духовное противостояние способно ему сопротивляться. Все остальное не действует: с ветром, как известно, шашкой не повоюешь.

Человеку, положим, ничего не надо, все для жизни у него есть. Но зашел человек в супермаркет, хлынули на него призывы рекламных акций, вид товарного изобилия, втянул человек носом сладкий воздух, пропитанный ладаном маммоны, и вот ему уже все надо, всего хочется. Что это? Это пример вторжения в сознание особого духа и пример победы этого духа над человеком.

Так что святой Ефрем отрывает нас от плоти и уводит в более тонкие сферы, где совершаются самые важные события жизни, самые катастрофические поражения и самые героические победы.

Отметим также, что в этой молитве упоминаются грехи не самые явные, не самые бросающиеся в глаза. Казалось бы, подумаешь — празднословие. Что такого особенного? Или — праздность. В этом перечне нет ни пьянства, ни обжорства, ни гнева с раздражительностью, ни парения ума на молитве. Нет многого, в чем регулярно каются православные люди. Очевидно, преподобный -человек опытный, и свою молитву он преподносит нам как плод этого подвижнического опыта.

Подвижнический опыт заключается вначале в отсекании грубых и явных грехов. «Не пью, не курю, матом не ругаюсь». На этой стадии может родиться квази-протестантское благодушие и уверенность в собственной святости. Но это — у людей глуповатых и поверхностных. Подвижнический же опыт влечет человека дальше, и там, куда он человека влечет, грех открывается взору, как тончайшие сети, разбросанные повсюду. Шагу нельзя ступить, не зацепив одну из нитей, а эта нить тянет другую, а та — третью, и… коготок увяз — всей птичке пропасть. Становятся заметны и связи между грехами и страстями, так что уже нечто казавшееся ранее маловажным теперь видится как начало пути, ведущего в пропасть.

Первое, что названо святым Ефремом, это «праздность», вернее «дух праздности». Для подвижника праздность — это сон на посту. Подвижник должен непрестанно чередовать полезные труды — молитву, труд, чтение, чтобы всегда быть подобным котлу, стоящему на огне. На горячий котел, по слову Пимена Великого, мухи не садятся. И тогда оку духовного труженика открывается, что «дух праздности» есть один из господствующих духов современности. Не трудиться и не учиться хочет «усредненный» современный человек, но отдыхать (от чего?), накапливать впечатления, расслабляться. На сленге это называется «отрываться», «зажигать», «балдеть». Не будь этой самой идеи праздности и стремления к ней, как к подлинному счастью, грех не маршировал бы так победно по улицам городов «цивилизованного» мира.

Но наш мир есть не только мир «расслабляющийся». Он же есть и мир унывающий. Само веселье нынешнее зачастую свидетельствует о глубоком надрыве в душе человека. Это не народные гулянья после сбора урожая. Это попытка забыться или раствориться в шуме. Депрессии, нежелание жить, потемки сознания, от которых спасаются наркотиками и алкоголем, то есть еще большими потемками, это же болезни века. Действительно: «Не плоть, а дух растлился в наши дни, И человек отчаянно тоскует.»

Уныние есть язва лютая, быть может, лютейшая. Серафим Саровский говорил об этой страсти как о самой тяжелой. Куда бы ни бежал, принесешь ее с собою. Чем больше будешь стремиться к веселью и легкости, тем на более тяжкие приступы уныния себя обречешь. Оно не уйдет, вспугнутое твоим смехом. Оно терпеливо постоит за спиной, подождет, а когда устанешь смеяться, снова возьмет за горло. Воистину, мы вступили в эпоху, когда молитва святого Ефрема стала нужна всем без исключения.

Любоначалие же, это, просто говоря, желание начальствовать, властвовать, управлять. На каждой руке по пять пальцев и все — указательные. Пушкин не зря назвал эту страсть «змеей сокрытой». Есть ведь многие, кому командовать некем. Но дайте им в подчинение на один только день пару человек — и вы удивитесь рвению и административному восторгу! А домашний деспотизм не отсюда ли растет, когда маленький человечек тиранит домочадцев, реализуя свои наполеоновские комплексы? На работе он — паинька и почти ангел, а дома — лев, выбежавший из клетки. Говорят, хочешь узнать человека — дай ему власть. А я бы сказал, что не надо так испытывать человека. Это опасный эксперимент. Пусть лучше молится человек молитвой Ефрема Сирина. Она его на сто процентов касается.

И еще одна грань становится заметна. Простые профессии нынче не в чести. Деток двигают в юристы, в менеджеры, в банковскую сферу. То есть туда, где «рулят процессом», а не гвозди забивают. Скоро десять банкиров выстроятся в очередь к одному электрику, потому что банкиров будет больше, чем электриков или столяров. А корень все там же — в любоначалии, в страсти к белым рубашкам, кожаным портфелям, служебному транспорту и высоким мыслям о личной значимости. Отче Ефреме, моли Бога о нас!

Все три духа, упомянутые выше, и поведенческие модели, этими духами созданные, открыто бросаются в глаза. Можно ожидать, что и четвертый дух не стоит особняком, но встроен в систему. Так оно и есть! Дух празднословия завершает перечень, и он же, как смог, накрывший большие города, плотным облаком покрывает нашу жизнь.

Празднословие — это свобода слова помноженная на рабство мысли или на ее отсутствие. В нынешнем мире нам разрешено говорить все или почти все. Но велено говорить громко и всем сразу, так, чтобы никто никого не слушал, но все просто выговаривались. Это в эпоху цензуры слова были и оружием, и драгоценностью. В эпоху болтовни самые важные и емкие речи рискуют утонуть в тоннах макулатуры, рискуют затеряться в толпе слов, сказанных без надобности, праздно.

Культура слова связана с культурой молчания. Кому не о чем молча думать, тому и говорить не о чем. Говорить «просто так» нельзя. Это все равно, что есть, не чувствуя голода, и этим разрушать здоровье. Слово — это семя. Оно оплодотворяет, если оно живо. И совсем не зря существует такое понятие, как «словоблудие», потому что говорение ни о чем есть разновидность духовного излития семени на землю (ср.: Быт. 38: 9). Чуть далее об этом говорится, что это было «зло пред очами Господа». Празднословие — враг молитвы, враг тишины, враг серьезных мыслей. Его одного хватит, чтобы оказаться в аду, поскольку «за всякое слово праздное дадут ответ люди в день судный».

Мы, сами того заранее не желая, увидели, что в четырех страстях, названных святым Ефремом, пред нами предстали не просто четыре греховных духа. Предстал перед нами некий один дух, впитавший в себя все другие. и дух этот — дух мира сего. Это дух мира праздного, тоскливого, болтливого, высокомерного и, как ни странно, уверенного в себе. В этом противоречивом и больном мире мы живем, дух этого мира смешивается с воздухом, которым мы дышим, и травит нас постоянно. Так как же нам не бежать со всех ног в храмы Божии? Как же нам оставаться в бездействии?

Слава Богу, введшему нас «во пречестные дни сии».

Приступим в святые дни поста к Богу с верой и дерзновением. Будем часто приносить Владыке жизни нашей прошения об исцелении нашего сокровенного внутреннего человека. Молитвы собственные сочинять не будем. По большей части, все нужное уже сказано. Нужно лишь потрудиться понять и усвоить смысл церковных молитвословий. Как в орехе, нужно разгрызать твердую скорлупу привычных слов, чтобы добраться до ядра духовного смысла и ощутить его вкус.

Таких орешков в золотых скорлупках у нас еще немало.

Благая тяжесть: истинная обязанность крёстного (4 апреля 2011г.)

Стать крёстным родителем — вовсе не почётная формальность, но серьёзное обязательство, измеряемое отнюдь не количеством предстоящих подарков и застолий. Крёстным необходимо быть «всего лишь» хорошими христианами.

В крёстные матери и отцы часто приглашают кого-то из родственников или близких друзей. Но люди, избранные на эту роль и с нею согласившиеся, к вытекающим обязанностям относятся по-разному, более того, не все их знают.

Церковь не творит чудес безотносительно к вере человека, все таинства Церкви предполагают веру тех, кто к Церкви обращается. Ребёнок, которого крестят, не способен по возрасту ни к вере, ни к греху, ни к покаянию. Чтобы соединить его с Господом, нам нужно действовать по вере поручителей — крёстных. Им важно понимать суть таинства и участвовать в нём сознательно. От воды и Духа в руках священника ребёнку предстоит родиться свыше. А вслед за этим на свои руки его примут крёстные родители, потому их ещё и называют восприемниками. Ощутив на руках благую тяжесть новокрещёного человечка, они должны будут отныне молиться о нём — это вторая их задача.

В крёстные стоит выбирать людей молящихся или, по крайней мере, желающих научиться молитве. Жизнь духовная такова, что если кто о себе не молится, то о других молиться подавно не будет. Кто сам без ног, тот другого ходить не научит, тем более на себе не понесёт. Кто тонет сам, тот утопающего из воды не вытащит.

Крёстные могли быть далеки от молитвы до сих пор, могли быть «формальными» христианами, но если, узнав о своей новой обязанности, они обрадуются и согласятся, это знак доброй души, которая постарается исполнить положенное: всю жизнь молиться о крестниках.

Сильно поможет им исповедь и причащение перед крещением. Часто это бывает первая исповедь за долгие годы, а то и первая в жизни. Получается, что младенец неосознанно влияет на мир, понуждает взрослых крёстных к исправлению. Это тоже закон. В Церкви ничего не совершается для отдельного человека, но всё совершаемое таинственно влияет на многих.

Готовясь к крещению, крёстным нужно выучить Символ веры, поскольку им предстоит исповедовать веру вместо младенца. Как минимум, его нужно понять, вчитавшись, чтобы осознанно прочесть его на крещении с листа.

Если мы причастим крёстных перед крещением ребёнка, настроим их на молитву о крестнике, поможем усвоить исповедание апостольской веры, то заложим фундамент правильных отношений между новокрещёным дитём и взрослыми восприемниками. Поможем и взрослым сделать несколько решительных шагов на пути своего личного воцерковления. А дальше пускай жизнь движется по одному Богу известным планам. У младенца будут поручители и ходатаи перед Богом. Где бы ни жили крёстные, хоть на другом континенте, в случае молитвенной связи с крестником они будут полезнее и важнее для младенца, чем живущие рядом, но не молящиеся люди.

Любовь предполагает память, и чем сильнее любовь, тем неотвязнее и крепче память. Апостол Павел часто писал тем, кого научил и наставил в вере: «помню о вас», «непрестанно поминаю вас в молитвах моих», «болезную о вас». Крёстным тоже предстоит болезновать сердцем о крестнике, помнить о нём, поминать его в молитвах. Пусть это будет неким духовным хлебом, а всё остальное — сладости, подарки, поздравления с праздниками — десертом, но не главным блюдом.

Без молитвы погибает мир. Без молитвы попадает человек в хитро расставленные бесовские сети, балансируя на грани отчаяния. Так пусть критерием выбора крёстных для младенцев в христианских семьях будет царица добродетелей — молитва, которой украшены избранные родителями восприемники.

Даруй ми… (6 апреля 2011г.)

На протяжении жизни человек считает врагами многих. В категорию врагов могут попадать отдельные люди или целые нации, политические партии и тайные общества; враги могут быть безличностны, как безличностна бедность или болезнь. И только после смерти в полной мере осознает человек, что вредная теща и глупый начальник, сосед, за стеной работающий дрелью после 11 вечера, и бывший друг, пустивший клевету, совсем даже и не страшны на фоне главного врага, проявившего себя в полной мере.

Наш главный враг это — грех. Это он не пустит нас в рай, когда мысль о теще, начальнике и соседе отлетит, подобно дыму. «Рада бы душа в рай, да грехи не пускают», — чеканно-кратко и чеканноточно говорит об этом народ.

О, если бы не грех! Как красив, силен, талантлив и благороден был бы человек! Сколько добродетелей расцвело бы в наших душах, если бы грех не высушивал ум, не застилал взор, не очерствлял сердце, не делал бы человека трупом еще при жизни! «Ржа точит железо, а лжа -человека», — говорит один из чеховских персонажей. Начавшись с дьявольского обмана, ядом впрыснутого в уши доверчивой жене, грех отравил человеческий род и подверг его мучительному умиранию. Если только почувствовать эту горечь нравственных утрат, нанесенных грехом, станут понятны слова одной из молитв святителя Димитрия Ростовского: «Возврати мне добродетели, через грех погибшие».

После грехопадения мир двоится. Многое рискует стать — и по временам становится -двусмысленным. Двусмыслен и сам грех. С одной стороны, он известен, а с другой — утаен. То, что грех известен, высказано Давидом в покаянном псалме: «Беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною» (Пс. 50: 5). А о том, что грех утаивается, тоже говорит Давид, только в ином псалме: «Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня» (Пс. 18: 13).

Эту двойственность греха мы исповедуем часто, когда каемся в грехах «вольных и невольных, ведомых и неведомых».

Какие же из грехов более опасны? Первые или вторые?

Опаснее тот грех, который способен рождать из себя прочие грехи и через это умножаться и распространяться. Лукавый творцом не является. Он всего лишь — мастер искусных подделок. И если в отношении Бога и Его творения сказано, что «из невидимого произошло видимое» (Евр. 11: 3), то и в отношении грехов можно сказать то же. Из невидимых грехов, из принятых и усвоенных бесовских мыслей, из ложных намерений происходят все прочие виды грехов, заметных глазу, слышимых, ощущаемых.

Очень ошибочно думать, что свои собственные грехи я знаю в точности. Что-то я, конечно, знаю, почему и повторяю часто: «Грех мой всегда предо мною». Но очень многого я не знаю, поскольку «кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня».

Знание, хотя бы даже и теоретическое, того, что всеми грехами может согрешить всякий человек, способно действенно смирить нашу душу. Вот кто-нибудь горделиво рассуждает: дескать, как это земля носит и этих вот злодеев, и тех вот грешников? Я, говорит человек, конечно, способен сделать и такой грех, и вот такой грех. Но чтобы я делал это (тут упоминается нечто очень безобразное по мысли оратора)?! Да ни за что и никогда!

Вы, наверно, слыхали подобные разговоры. Возможно, и сами произносили подобные монологи. А не угодно ли знать, что слышали эти монологи не только люди, но и Сам Господь? И Он, Господь, знающий внутреннюю гнилость человека, имеет право взвешивать и испытывать сынов человеческих. Многие, будучи испытанными, очень вскоре после гордых речей делали именно то, о чем говорили: «Я? — Никогда». «Ты взвешен на весах и найден очень легким», — было написано таинственной рукой на стене во время Валтасарова пира (См.: Дан. 5: 27). «Очень легким» может быть найден всякий, кто не знает о состоянии своего грешного нутра и по этой причине произносящий «надутое пустословие» (2 Пет. 2: 18).

Мы подошли вплотную к мудрейшей просьбе, которую учит нас произносить святой Ефрем: «Ей, Господи Царю! Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего».

В этой просьбе — защита от совершения новых грехов.

Тот, кто не чувствует своих грехов и не видит их многообразия, чтобы прийти в разум, будет принужден грешить явно и ощутимо еще и еще и будет оскверняться вновь и вновь, чтобы наконец посреди мучений совести прозреть и исповедовать: «Верно и всякого приятия достойно слово, что

Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый» (1 Тим. 1: 15).

А тот, кому известно его больное и грешное нутро, смиряется и без прибавления греха к греху, от одного только смиренного сознания своей немощи.

Кроме того, знание своих недугов отбивает всякую охоту разбираться в чужих ошибках и слабостях. Это знание закрывает слух для сплетен, связывает язык для осуждения, убивает злорадство, прогоняет зависть. Где суета? Где погоня за беззаботностью и удовольствиями? Разве плачущий о собственном мертвеце способен интересоваться новостями шоу-бизнеса?

Соблазнительный мир на наших глазах смывает с себя грим и снимает фальшивую бижутерию, превращаясь из красавицы в увядшую потаскуху, если хотя бы несколько слез о своих грехах промыли наше зрение.

Мир блекнет в наших глазах по мере покаяния, зато ближний вырастает! В идеале для кающегося человека окружающие люди видны, как живые иконы. Сквозь дорожную пыль и греховную мглу кающееся око видит в человеке образ Божий.

Кто человеконенавистник? — Самодовольный гордец.

Кто человеколюбец? — Смиренный богомолец.

Люди прекрасны в Духе Святом. Святыми видит людей кающийся человек, а грешником — одного себя. И это, пожалуй, пред-райское состояние.

Вот два пса, захлебываясь от злости, лают друг на друга. О чем они лают? «Я — хороший. Ты -плохой!» — лает один. «Я — хороший. Ты — плохой!» — без тени оригинальности отвечает ему другой. Бьюсь об заклад, вы слышали подобные диалоги.

Но вот Зосима, склоняясь до земли, просит в пустыне Марию: «Благослови меня, мать». А она, склоняясь еще ниже, отвечает: «Благослови меня ты, ибо ты — священник». И долго никто из них не решается произнести первым благословения, но только слышно с обеих сторон: «Благослови меня ты». — «Нет, ты благослови меня».

Не будь Великого поста, не будь Матери-Церкви с ее открытыми для всех, но не всеми востребованными богатствами, мы давно бы уже залились лаем и встали на четвереньки. Но, слава Богу, Церковь есть, и читается на пятой седмице житие Марии Египетской, и продолжает звучать молитва святого Ефрема.

«Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь!»

Благовещение (7 апреля 2011г.)

Архангел падший, приняв образ змея, разговаривает с девой, обрученной мужу, и обманывает ее. Это — грехопадение.

У жены в Раю еще нет имени. Лишь после изгнания из Рая Адам даст ей имя Хава, или Ева, что значит «жизнь». Первое звено греха в человеческом роде, а вместе с ним и косвенная причина смерти — женщина — называется «жизнью», но не в насмешку, а ради пророчества.

Жизнью должна стать Евина Дочка, к Которой тоже придет Архангел, только не падший, а славный. Он придет и скажет: «Радуйся, Благодатная. Господь с Тобою». Слов таких никогда не говорили ангелы людям. Ни Моисею, ни Илии, как бы ни были велики эти оба, ни кому-то еще.

Моисей, проживший 40 лет во дворце фараона, еще 40 – в горах среди овец и наконец еще 40 – в пустыне, предводительствуя евреям, описал в кратких словах историю грехопадения.

Лука, «врач возлюбленный», спутник Павла и один из 70 апостолов, описал Благовещение.

Эти рассказы зафиксированы не только в разные времена, но и на разных языках. Моисей — на иврите, Лука — на греческом. Но приложенные друг к дружке, эти рассказы образуют подобие зеркального отражения. Все главные черты в них тождественны друг другу, и только знак «минус» моисеевого рассказа меняется на знак «плюс» в Евангелии.

Если Господу было угодно родиться от Жены, то почему Он не родился сразу от Евы? Зачем нужна была эта длинная, кровавая и запутанная трагедия, называемая «историей»? Неужели наш мир для Него — подобие театра? Конечно, нет.

Дело в том, что нельзя, невозможно родиться Богу от любой жены. Любой куст может стать Неопалимой купиной, если Бог того захочет. Но не всякий человек может быть вместилищем наивысшей благодати. В большинстве случаев куст сгорит в пламени Божества, а, говоря евангельски, и «мехи прорвутся, и вино прольется».

Во всех женщинах — одна природа и органы пола приспособлены к вынашиванию и рождению. Но не во всех женщинах одни мысли, одна чистота, одна молитва, одно желание служить только Единому и больше никому. Господь воплотился и стал человеком, как только нашел Ту, от Которой стало возможно Боговоплощение.

Вся история мира до Рождества, говорит Иоанн Дамаскин, двигалась в сторону рождения человечеством лучшего цветка — Богородицы. И в слове «Богородица», говорит Дамаскин, помещается весь Промысл Божий о ветхозаветном мире.

Ради этого — избрание одного человека — Авраама. Ради этого — дарование Аврааму потомства и превращение этого потомства в многочисленный народ. Ради этого — дарование народу Закона. (Нужно было отделить и оградить этот народ от всех прочих, чтобы в недрах его вырастить Деву, достойную стать Матерью Мессии.)

И вот Она родилась.

Уже прошли, незаметные для посторонних глаз, годы жизни при Храме — годы, овеянные тайной, пронизанные благодатью; годы, прожитые под недремлющим взором Всевидящего Ока.

Уже девочка стала девушкой, и в Храме больше оставаться было нельзя. Уже обручили Ее вдовцу из Ее же колена, который должен был хранить и оберегать врученное ему сокровище.

Она никогда не была праздной. За годы жизни в Храме Она привыкла чередовать молитву с работой, а работу с чтением и богомыслием. И тогда Она тоже была занята делом, когда, не раскрывая дверей, в Ее доме появился Архангел.

Есть иконы, на которых Дева прядет. Это, скорее, символ, чем факт, поскольку в Ее чреве и от Ее кровей для Бесплотного соткалась Плоть. Прядение указывает на это. И есть иконы, где Она читает. Читает, конечно же, Писание и, быть может, те самые слова, где говорится: «Се Дева во чреве примет и родит Сына».

Так или иначе, Книга подходит больше. Ее многочисленные буквы, точки и крючочки так похожи на обилие ветвей и листвы на дереве. Дева Мария ведь исправила Евину ошибку, загладила прежнее непослушание. В листве райского дерева тогда спрятался змей, а в буквах этой Книги таится небесный смысл. Там, у дерева, праматерь была в высшей степени нерассудительна, доверчива, поспешна в решениях. Здесь Мария проявляет сдержанность и мудрость. Она проявляет наличие у Нее духовного опыта, редкого, почти невозможного для Ее отроческих лет.

Совсем недавно тот же Архангел, «Гавриил, предстоящий пред Богом» (Лк. 1: 19), явился в Храме священнику Захарии и возвестил о будущем зачатии Предтечи. Тогда старый священник «смутился, и страх напал на него» (Лк. 1: 12).

Когда же Дева Мария увидела небесного гостя, Она «смутилась и размышляла, что бы это было за приветствие» (Лк. 1: 29).

Разница очевидна: священник боится, Дева размышляет. Она смотрит на гостя молча, так, словно Она привычна к посещениям сверху. Она молчит и рассуждает в себе. Это проявление дисциплины ума высшей пробы; это аскетическая зрелость высшего порядка.

Никакой мистический экстаз не овладевает Ею, помимо Ее воли. Она предельно собранна. Она вслушивается в слова Гавриила, а тот объясняет Деве, что пророчества исполняются. На языке понятий, доступных только уму и сердцу истинных израильтян, чающих утехи Израилевой, Гавриил говорит о рождении Сына, Которому будет дан престол Давида, Который воцарится над домом Иакова и Царству Которого не будет конца.

Дева слушает.

Надо думать, что Она не просто слушает, но слушает и молится, силясь почувствовать, обман ли это, подобный шепоту змея в Раю, или правда Божия. Один раз Она позволяет Себе вопрос: «Как будет это, когда Я мужа не знаю?»

В ответ Гавриил говорит о Духе Святом и о Силе Всевышнего, Которые имеют найти на Нее и осенить Ее. Дух Святой — это Утешитель, а Сила Всевышнего — это Слово Божие и Сын. Он здесь, Он смотрит на Ту, Которая будет Его земной Матерью. Он ждет Ее согласия.

Ведь еще не произошло зачатие. Еще только идет диалог Ангела и Девушки. Вся история мира истончилась до слабости нити. Испугайся Дева, скажи: «Я боюсь! Отойди от Меня», — и Ангел отойдет, а история продолжится. Продолжится поиск земной Матери для Безлетного Сына.

Мария не должна отказываться ни из чувства недостоинства, ни из чувства страха. Она должна быть выше Моисея, который, слыша повеление идти в Египет и уводить народ, то ссылается на дефект речи, то спрашивает, что именно ему говорить израильтянам.

Дева отвечает: «Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему».

Все!

Двери души Марии раскрыты воле Божией и замыслу о Ней, а через Нее — о всех нас. Человечество в Ее лице сказало Богу: «Да!» Человечество сказало: «Приходи! Приходи тем чудным и неожиданным способом, которым Ты решил прийти».

Бог, уважающий свободу человека, получает человеческое разрешение на то чтобы творить в тайне от праздных взглядов Свои великие дела, открытые и понятные одним только смиренным душам. Об этом скоро Сама Мария пропоет, встретившись с матерью будущего Предтечи.

«Низложил сильных с престолов, и вознес смиренных;

Алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем»

(Лк. 1: 52-53)

Наши молитвы в большой части своей повторяют однажды сказанные ангелами слова. Мы поем, вслед за серафимами, на литургии: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф».

Мы читаем и поем Трисвятое.

Мы начинаем утреню ангельскими словами: «Слава в вышних Богу, и на земле — мир, в человецех благоволение».

К Божией Матери мы тоже обращаемся ангельскими словами.

«Радуйся, Благодатная. Господь с Тобою», — говорим мы Ей вслед за Гавриилом. Эти слова повторяются часто, далеко выходя за рамки праздника Благовещения. Вплотную к ним примыкают длинные похвалы великолепного Акафиста Благовещению, каждая строчка которого слаще рахат-лукума.

Радуйся, Лествице, Ею же сниде Бог!

Радуйся, мосте, приводяй сущих от земли на Небо!

Радуйся, столпе огненный, наставляй сущия во тьме!

Радуйся, покрове миру, ширший облака…

Все эти похвалы рождены архангеловым голосом и радостью об исполнившихся пророчествах.

А что же сам Гавриил?

Исполнив то, что было велено ему, и услыхав слова согласия от Девы, он видел, как зачинается в Ее чреве и принимает плотский образ Господь, и с благоговейным страхом покинул скромный Назаретский дом.

«И отошел от Нее Ангел»

(Лк. 1: 38)

Писание «by heart» (7 апреля 2011г.)

В деле образования внутреннего человека важную роль играет заучивание текстов наизусть. Это важно как для религиозной жизни, так и для общего образования. Вот молодой человек, поступая в семинарию, учит Десять Заповедей, Символ веры, тропари праздников. Зачем он это делает? Для того ли, чтобы рассказать требуемое на экзамене и затем отложить знания в дальний угол памяти, словно это — лыжи, стоящие все лето в кладовой? Разумеется, нет. Он учит их, в идеале, для того, чтобы часто вспоминать, чтобы находить тонкие смысловые связи между Заповедями, чтобы побуждать сердце к памяти Божией и к исполнению знаемого на деле.

Первый псалом ублажает человека, который в «Законе Господнем поучается день и ночь». Это совершенно невозможно с точки зрения непрестанного чтения книги, но возможно с точки зрения размышления о том, что хранит память. Память вообще помнит то, что любит сердце. Она -служебный орган любящего сердца, и если человек любит Бога и Его заповеди, то будет стремиться к непрестанному поучению в словах Божиих. Весь псалом 118-й, то есть вся 17-я кафизма, есть ни что иное, как длинная песнь любви к Господним заповедям, оправданиям, заветам и повелениям.

Итак, память позволяет поучаться в словах Истины тогда, когда, казалось бы, ни книг под руками, ни времени свободного нет. Отсюда вывод — надо расширять возможности памяти и улучшать качество хранимого в ней. Псалтирь так уж точно за жизнь нужно выучить, если и не в полном объеме, то в значительной мере. Иначе ни богослужение не поймешь, ни голос Христа, Давидом пророчествованный, не расслышишь, ни молиться толком не научишься.

Многие тексты Евангелия читаются столь часто, что иные священники произносят их на службе с закрытыми глазами. Это первое воскресное зачало, оно же — Евангелие на Крещении, то самое, где Господь велит идти и учить народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Такое же известное чтение «преподобническое» — «Вся Мне предана суть Отцем Моим»

В силу любви к Божией Матери и по причине обилия служб в честь ее, и Евангелие Богородичное, и Апостол из послания к Филиппийцам тоже могут стать достоянием памяти сотен тысяч внимательных к службе прихожан. (О священниках молчу, ибо это неумолимо подразумевается)

Добавьте сюда же Песнь Богородицы «Величит душа Моя Господа», взятую целиком из Луки, и мы уже получим немалый объем священных текстов, позволяющих нам услаждать сердце и оттачивать ум богомыслием вне зависимости от внешних обстоятельств.

Дело, о котором мы говорим, не есть дело одной лишь памяти. Мозги это вообще, сдается мне, суть подобие телефонной станции. Какие только разговоры не проходят через ее аппаратуру. А вот уже сознательный отбор информации, отвержение одного и любовное удерживание другого, принадлежит сердцу. Само выражение «наизусть» на английском языке звучит, как «by heart», то есть «сердцем». Наивно думать, что некто знает все марки автомобилей мира и их особенности, но абсолютно глух к поэзии по причине особого устройства мозгов. Вопрос, что ты хорошо запоминаешь, решается ответом на вопрос, что ты сильно любишь. Дальнейшее — дело техники и многократных упражнений.

Раз уж мы мимоходом коснулись поэзии, не обойдем вниманием и ее. Общеизвестен факт изучения в недалеком прошлом многими студентами-филологами или просто любителями словесности «Евгения Онегина» наизусть. Далеко не у всех это получилось, но «во время оно» пробовали многие. Это очень интересный феномен. Журчащая плавность пушкинского стиха и чеканная точность его мысли здесь лишь второстепенный повод. Главные повод заключается в том, что в период оторванности от Священных текстов люди дерзали привить к собственной душе нечто такое, что выше тебя. Пушкин подходил для этой роли идеально.

Этот механизм и сегодня остается рабочим. Спроси меня, что читать и что заучивать молодому человеку с целью осторожного выстраивания и гармонизации внутреннего мира, я б, не сомневаясь, сказал: «Учите наизусть басни Крылова». В гомеопатических дозах все они содержат в себе триединство Добра, Красоты и Истины. А большие дозы современному человеку на первых порах вряд ли полезны.

Это вообще — универсальный закон, действующий всюду, где культурные корни глубоки или стремятся стать таковыми. Вот, у японцев, к примеру, есть такая карточная (!) игра. В нее играют лишь в канун Нового года. На картах числом сто написаны первые строчки ста стихотворений. Человек получает карту, прочитывает начальные слова, и должен по памяти окончить стихотворение. Причем антология стихотворений, помещенных на карты, уходит в далекий 13-й век. Так через карточную (sic) игру люди получают живой урок непрерывающейся культурной традиции, углубляют опыт эстетических переживаний, память тренируют, на худой конец. Спросите меня, зачем нам, дескать, японцы с их картами. Я вам отвечу.

Известно, что Равноапостольный Николай Японский с большим вниманием относился к культуре этого островного народа. Его интересовало все: чайная церемония, речевой этикет, искусство фехтования, рисование тушью… Вряд ли его миссия была бы успешна, если бы святитель позволил себе спесивое и высокомерное отношение к туземцам, столь обычное у белых «цивилизованных» людей к разнообразным «варварам».

Но нас интересует сейчас не миссия внешняя, а миссия внутренняя. Нам бы не то, что иные племена просветить, а своим бы соплеменникам не дать стремительно деградировать. Иустин Попович говорил в одной из книг, что человеку свойственно хвалиться тем, что выше его. Поэтому еврей хвалится Торой, индус — Ведами, а мусульманин — Кораном. И только новейший дикарь европейского образца (это уже я добавляю, а не Иустин говорил) хвалится хорошим стулом и отменной потенцией. И это при том, что сей дикарь крещен!

Но независимо от Крещения, в культурной борьбе и скрытом противостоянии ему придется проиграть или же позвать на помощь авианосцы. Менее глубокое в культурном отношении общество всегда будет поглощено более культурным, даже если последнее потерпело военное по ражение.

Человека нельзя одухотворять, не окультуривая. Иногда оба занятия сливаются до неразличимости. Иногда же оба присутствуют, и оба заметны. Нам нужен нынче второй вариант. Не знаю с точностью, как было раньше, но сегодня одухотворять, не окультуривая, означает плодить чудовищ.

Концертные залы и залы публичных библиотек, лектории и музеи, это наши нежданные помощники в борьбе за человека. Ну и без всякого сомнения нужно помогать человеку настраивать свой внутренний мир по камертону хорошей поэзии. Следующим уже шагом будет изучение и запоминание Священных текстов, как молился Великий Макарий: Даруй ми словесем Твоим поучитися и уныние бесовское отжени от мене.

Цель наша прозрачна. Пусть сердце человеческое будет не музыкальной шарманкой с текстами шансонов, а шкатулкой с драгоценностями. Драгоценности эти стоят «паче злата и топазия». Наслаждаться ими можно во всякое время. Ну и немаловажно — в кораблекрушениях эти сокровища не т о нут .

Твердый фундамент: подготовка к браку (11 апреля 2011г.)

Приготовление к браку — это, конечно, растраты, покупки, беготня и нервотрёпка. Наряды, кольца, услуги фотографа, банкетный зал. Что ещё?

Есть ещё пункты, не связанные с расходами, но напрямую связанные с приготовлением к свадьбе. Это знакомство с теми текстами Писания, которые будут читаться на венчании. Покупать ничего не надо, спешить тоже — наоборот, нужно сесть поудобней, открыть Книгу и посвятить полчаса вдумчивому чтению.

Зачем это нужно? Затем, чтобы не превращать венчание в фотосессию и не стоять под пристальными взглядами родственников и друзей, подобно фарфоровому болванчику, ничего не понимая, держа в руках свечу, думая про себя: «Когда же всё это закончится?»

«Всё это» только начинается, и церковную службу нужно не отбыть, а впитать, чтобы положить семейной жизни твёрдое основание.

Из послания апостола Павла к Ефесянам на венчании будет прочтён отрывок, состоящий из тринадцати стихов. Пятая глава, с двадцатого стиха и до конца. Это — новозаветное учение об отношениях в браке.

Начинается оно с обращения к женщинам. Жёны, повинуйтесь своим мужьям, как Господу. Можно прочесть эти слова не один, но два, три и больше раз, чтобы поглубже напечатлеть их в уме. В этих словах есть вызов всему образу современной жизни. Женщина всё меньше хочет повиноваться мужу, да и мужья всё меньше достойны подчинения. Поэтому мы читаем не слова только, но впитываем силу и идём на конфликт с привычно-греховным порядком вещей. Ведь мы хотим жить не «как все», а «как Бог велел».

Итак: Жёны, повинуйтесь своим мужьям, как Господу (и тут же поясняется, почему это надо делать), потому что муж есть глава жены, как и Христос глава Церкви, и Он же спаситель тела. Но как Церковь повинуется Христу, так и жёны своим мужьям во всём.

Честно говоря, в размышлениях о браке мысль наша никогда в такие заоблачные высоты не залетела. Оказывается, смысл брака тесно связан с Христом и Церковью, и, ничего не зная об этом, мы обречены вращаться в сфере сентиментальности и личных чувств, подобных не столько твёрдому фундаменту, сколько жидкому киселю. Можно прочесть эти слова ещё раз, дать им зазвучать в сознании мощным аккордом и прислушаться к этому звуку.

Пойдём дальше. Женщины скажут: «Почему с нас всё начинается?

И так вся тяжесть быта — на наших плечах. Ещё и ответственность на нас. А о мужьях что-то говорится?» Говорится. Слушайте. Мужья, любите своих жён, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за неё. Церкви (а значит, жене) вменяется повиновение. Ну а Христос (а значит, и муж) идёт на самопожертвование. Мы прикасаемся к важнейшей истине. Любовь, оказывается, связана с жертвой. Христос унизился, став человеком, и умер на Кресте, чтобы мы жили вечно. А муж должен подражать Христу. Он должен жертвовать собою — временем, деньгами, силами, кровью, жизнью, наконец, — ради жены. Нет жертвы, нет готовности пойти на неё — значит, нет и любви. Мы действительно так высоко не взлетали, и нам придётся усвоить этот новый образ мысли и действия.

Впрочем, чтобы душа не утомилась созерцанием, Писание понижает планку и переходит к предметам более понятным. Апостол переводит речь с Церкви и Христа на человека и его тело. Так должны мужья любить своих жён, как свои тела: любящий свою жену любит самого себя.

Жена — это не отдельный от мужа человек. Она — часть нового человека, состоящего из двух. И относиться к ней нужно как к себе самому. Нет на земле боле тесного союза, чем союз мужа и жены. Между ними — нулевая степень родства. Между матерью и ребёнком — первая степень родства.

Они очень близки, но не так, как муж и жена. Поэтому мужа следует слушаться больше, чем собственную мать. Жену следует любить больше, чем собственных родителей. От непонимания этой истины, от бесчувствия к ней рождаются многие семейные конфликты. Мамы лезут в жизнь молодожёнов с благими советами.

Молодые жалуются друг на друга родителям. Чтобы избегнуть этих и других ошибок в будущем, мы с корнем вырываем расхожее заблуждение и насаждаем закон Божий.

Вот что было сказано еще в раю: Оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут двое одна плоть. Это говорится в рассказе о сотворении человека. Любящий свою жену любит самого себя. Так говорит апостол Павел.

Мы будем видеть мужа и жену как двух отдельных людей. Но это касается телесных очей. Глазами веры мы отныне должны будем видеть их одним человеком. Взгляд веры нередко противоречит кажущейся очевидности. Сегодня никто не сомневается в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Хотя очевидная картина мира противоположна. В этом случае научное знание подправляет очевидность. А в случае с семьёй не наука, но то, что больше и твёрже науки, — вера — заставляет нас смотреть на двух людей как на одну плоть перед Господом.

Такой взгляд нужен всем: родителям, друзьям, знакомым. Но более всего он нужен самим молодожёнам. Им предстоит ощутить своё глубокое единство, ощутить его так, чтобы отдельное существование их отныне стало невозможным.

Всё это красиво. Более того — прекрасно. Это и есть та мысленная красота, которая называется истиной.

Но для воплощения её в жизнь нужны труды. Супружеская жизнь, собственно, и является совместным трудом по воплощению христианского идеала.

Красота и истина неисследимы, поскольку таинственны. И Павел говорит: Тайна сия велика. Он заканчивает слова о браке так: Каждый из вас да любит свою жену, как самого себя, а жена да боится своего мужа. Последние слова на службе читаются с повышением голоса, а потому врезаются впамять больше других. Многим даже кажется, что всё учение Церкви о браке как раз и заключается в неравноправии мужчин и женщин и в большом количестве бытовых запретов. Но мы с вами уже знаем, что это не так. В учении Церкви о браке есть глубина и высота. В глазах Церкви брак — это не сожительство по контракту ради взаимного удовольствия. Это тайна, причём великая.

В словаре Эллочки-Людоедки была такая фраза: «Не учите меня жить, лучше помогите материально». Не спешите на меня обижаться, если скажу вам, что мировоззрение большинства людей от Эллочкиного ушло не далеко. Многие думают о жизни именно так, только формулируют иначе. «Мы, мол, жить и так умеем, не дураки. Только вот денег не хватает». На самом деле, именно жить-то мы и не умеем, и наличие любых сумм денег нас не спасёт и не сделает мудрее, пока жизнь свою мы строим на песке, а не на камне.

Готовиться к супружеской жизни — значит не только выбирать наряды и планировать свадебное путешествие. Это значит приобретать правильные мысли и твёрдую мотивацию. Нет ничего твёрже и основательнее того драгоценного и краеугольного Камня, Который есть Христос. Потрудимся Его положить в основание нашего семейного дома, чтобы можно было поднимать стены, не страшась обрушения.

Мария Египетская (14 апреля 2011г.)

Ее имя вспоминается Великим постом часто. С ее именем связано чтение Великого канона — так называемое «Мариино стояние». Ее именем названа пятая неделя Великого поста. Да и память Марии Египетской, празднуемая 1/14 апреля, как правило, попадает на время поста. Так что говорить об этой святой можно часто.

Уроки ее жития не составляют геометрически правильного рисунка, но рассыпаны щедро и часто, как зерна в землю или как звезды по небу.

Начнем, к примеру, с того, что некий монах Зосима помыслил о себе, что он преуспел в монашестве более других подвижников. Эта совершенно неоригинальная мысль подстерегает всякого человека, без лени много потрудившегося ради Бога. Свои труды в его глазах вдруг вырастают в размерах, а окружающий мир кажется бесплодной пустыней. «Есть ли еще такие, как я?» — думает человек, оказываясь в это самое время на краю опаснейшей пропасти.

«Есть. Конечно, есть», — говорит ему Бог. Вот Илия думал, что он один, а Бог тем временем сохранил Себе семь тысяч мужей, не поклонившихся Ваалу. Ради того, чтобы смириться, из жарких пустынь в Александрию приходили Великий Антоний и Великий Макарий. Один — чтобы увидеть смиренного сапожника, другой — чтобы побеседовать с двумя замужними женщинами. И тот, и другой — для того, чтобы узнать об угодниках Божиих, живущих посреди мира, а узнав, не думать о себе самих высоко.

Смириться нужно было и Зосиме. Но для этого он должен был пойти не в Александрию, а вглубь пустыни. Там встречи с ним ждала женщина, когда-то жившая в этой самой Александрии и покинувшая ее навсегда. Знакомство с этой женщиной должно было и смирить, и возвеселить Зосиму, а вместе с ним и всю Церковь Христову.

Итак, первый урок: не гордись, но бойся. Всегда найдется у Бога некто, на чьем фоне мнимое золото твоих одежд поблекнет, и ты со стыдом опустишь голову.

Что касается второго урока, то есть соблазн сформулировать его просто. Скажем: величие святости, явленной через покаяние великой грешницы. Или так: глубина падения не затворяет нам путь к небесным высотам. Подобных выражений можно насочинять немало. Все они требуют «высокого штиля» и произносятся часто. Но мне кажется, что время требует иного «штиля» и иных акцентов. Я бы сформулировал это так: всепоглощающая сила блуда на примере Марии Египетской. Или: разврат как смысл жизни древнего и современного человека. Или: блуд как опьянительное самоубийство.

Нам на финальной красоте святости фокусировать взгляд не пристало. Блудим-то все, кто не плотью, так — умом. А большинство и тем, и этим — всецело, то есть. А вот по водам пойти или на локоть от земли подняться при молитве, так это едва ли у кого-то даже перед смертью получится. Да и не в этом дело. Не в том дело, что можно в Духе Святом мысли читать, знать Писание, не учившись, бесов опалять знамением Креста. Для начала дело в том, что блуд может быть так силен и сладок, что человек способен 17 лет без всякой сытости искать разнообразия в разврате без всяких укоров совести и попыток к покаянию.

Тут можно сделать остановку ради исторической справки.

Продвижение евреев из Египта в Землю Обетования есть живой образ путешествия — как всей Церкви, так и отдельных верующих душ — в Царство Небесное. Это уже описанная в самых главных чертах история путешествия, которое мы все еще совершаем, но на которое можем взирать как на окончившееся. Путешествие это не было прогулкой. Оно было похоже, скорее, на военное наступление. Окрестные народы то добивают отставших и раненых, то нападают с оружием в руках. Евреи же, водимые Богом, идут и воюют; воюют и идут; побеждают и ропщут; терпят наказание и смиряются. Все, как у нас.

Видя непобедимый характер продвижения евреев, враги понимают, что одно оружие тут бессильно. Становятся востребованными духовные средства борьбы. Зовут волхва Валаама, чтобы проклясть Израиль. Ищут и другие формы противодействия. Находят. А именно: замечают, что когда Израиль не грешит, он непобедим и Бог сражается за него. Когда же он грешит, то Сам Бог становится ему врагом и лучше всякого противника казнит израильтян. Вывод — ввести Израиль в блуд, и тогда бери его голыми руками, пока Бог Сам его не уничтожил. Далее идет история о палатках мадиамских, о девицах, столь же прекрасных, сколь и развратных, перед зазываниями которых оказались бессильны мужи Израиля. Все это можно прочитать самостоятельно. Мы же поспешим произнести вывод: там, где нельзя победить, надо развратить. Развратил = победил.

Ведь что есть блуд в плодах своих? Энергия растрачена впустую, взгляд потух, сердце исчахло. Жизнь проходит, стыд, как тайная гниль, съедает кости. Что хотел сделать, что мог сделать хорошего, не сделал. Вместо этого искал, как свинья, грязь, находил, вываливался в ней и опять стыдился.

Влекомый на блуд — это пленник. Он похож на идущего на смерть. Говорит ему сладкий и бесстыдный помысел, женским голосом говорящая мысль: «Коврами я убрала постель мою, разноцветными тканями египетскими… Зайди, будем упиваться нежностями до утра» (Притч. 7: 16, 18). Он слушает, а потом:

«Множеством ласковых слов она увлекла его, мягкостью уст своих овладела им. Тотчас он пошел за нею, как вол идет на убой и как олень — на выстрел» (Притч. 7: 21-22). Идешь на сласть -находишь смерть. «Мир, — говорит святитель Димитрий Ростовский, — сулит злато, а дарит блато».

Но для того чтобы миллионы людей стыдились, но грешили; умирали от стыда, но грешить не переставали, нужны такие люди, которые грешат не стыдясь, то есть такие бесстыдницы, как Мария до покаяния.

Второй урок не хочет заканчиваться.

Блуд силен. Мучительно, почти болезненно услаждая тело, он помутняет разум и ослабляет волю. Он делает человека игрушкой в когтистых лапах существ, которые тонко услаждаются блудом, хотя сами блудить не могут (у них нет плоти).

Для этих последних блуд есть умное и тонкое наслаждение. И еще они — непрестанные богохульники. Того, кто уловлен ими, они тоже пытаются сделать соучастником своего богохульства. А зачем, вы думали, они толкнули Марию на корабль, отплывающий в Иерусалим? А зачем она соблазняла паломников и творила на корабле такое, о чем через полстолетия говорила: «Не знаю, как море не поглотило меня тогда»?

Откуда вообще в истории нет-нет, да и всплывут обрывки сведений о «черных мессах», о ритуальных извращениях, исполнители которых норовят под покровом ночи проникнуть в алтари храмов или другие святыни? На некоторых этапах блуднику мало просто блудить. Своим блудом он должен совершать кощунство и надругательство над святыней. Так хочет невидимый «хозяин». То, что Бог вмешивается в эти черные игры, подобно разрушению Им недостроенной Вавилонской башни.

Бог вмешался, и Мария не могла войти в храм. В него свободно входили паломники, блудившие с ней, и паломники, ни с кем не блудившие. А ее мера была уже наполнена и переполнена. Ей пришла пора каяться, но не так, чтоб потом вернуться к прежнему, а так, чтобы либо измениться, либо умереть.

Пересказывать житие не будем. Читавший знает, а не читавший должен потрудиться. Поищем еще уроков.

Одежда истлела. Есть нечего. Ночью она коченеет, а днем сжигается солнцем. Спрятаться некуда.

Голод, тоска, одиночество. Но самая большая борьба — внутри. Это нутро, отравленное ядом, только теперь обнаружило себя. Горят желания, распаляется полумертвая от лишений плоть. Оживают воспоминания, становятся перед глазами и не хотят уйти картины ничем не сдерживаемого разврата. Бесы-режиссеры и бесы-художники монтажа устраивают Марии закрытый просмотр картин, снятых по мотивам ее многолетней похотливой деятельности. В пустыне, где кроме Марии нет ни людей, ни животных, в ее голове звучит музыка, шутки, хохот, звучат непристойные предложения. Она бьет себя в грудь, падает на землю, кричит всегда одни и те же слова: «Пресвятая Богородица, помоги мне!»

Все это длилось не день и не два. Это длилось 17 лет. За это время в наши дни человек успевает родиться, вырасти и закончить школу. Мария успела победить и найти настоящий покой. Устали те, кто мучил ее. Отогнанные благодатью, они, скрежеща зубами, отошли и стали издали. Даже через 47 лет после ухода в пустыню в разговоре с Зосимой Мария сказала, что боится подробно вспоминать свои грехи. Боится, чтобы через подробный рассказ не родилось сочувствие прошлому и не вернулась брань, терпеть которую обычному человеку невозможно. Может, она видела кого-то, стоявшего вдалеке?

Умная брань. О ней нет зеленого понятия у большинства из нас, а между тем многие томятся на медленном огне блудных мечтаний и фантазий, на медленном огне грез, рождающих то рукоблудие, то прыжки «налево», то всевозможные загулы. Лукавый продолжает действовать сам, но уже многие люди ему помогают, распространяя содомо-гоморрские идеи через глобальную сеть и прочие средства передачи информации. Среди этой подлинной беды житие Марии Египетской звучит, как шум долгожданного дождя среди засухи. И впору всем вместе «единым сердцем и едиными усты» воззвать: «Преподобная мати Марие, моли Бога о нас!»

В ее житии, конечно, важно не только то, что она спаслась, но и то, что она стала причастницей славы еще во плоти. В той самой плоти, которая была прежде порабощена всякой нечистоте. Хотя, повторюсь, эта важность — второй степени.

Важность первой степени — это та насущность опыта святой Марии, та востребованность ее победы, которая рождается от нашего медленного всемирного погружения в блуд. Мы ведь видели многих циников и насмешников. Мы слышали много дерзких слов, сказанных против веры и Начальника веры и Совершителя — Иисуса. Эти терния не на пустом месте растут.

Невозможно бесстыдно насмехаться над верой, не покорившись в тайне разврату. Крайний цинизм, стремление все и вся обсмеять и освистать — это тоже плоды на дереве тайных пороков. Это противно, но еще не смертельно. Цинизм и насмешки многих — это борьба с собственной совестью, попытка заглушить ее голос. Гораздо хуже, когда тайное становится явным и то, что раньше скрывали, объявляется нормой, водружается на знамя. Мы уже и до этого дожили. Впору не полениться и еще раз воззвать: «Преподобная мати Марие, моли Бога о нас!»

Но есть и еще один урок, редко упоминаемый.

Зосима менял монастыри и уходил на Великий пост в пустыню, чтобы покаянный опыт Марии стал известен церковному народу. Но он также ходил, чтобы причастить ее!

Только раз (!) причастилась Мария, уходя прочь от мира, и не хотела, не должна была покинуть землю без еще одного причащения. Вот ради этого причастия и ходил также Зосима в пустыню. Он шел, чтобы повидать сокровище — великую святую, а она ждала, что он придет с великим сокровищем — Святыми Тайнами. Стоит и нам с большей степенью благодарности, с большим трепетом относиться к этому сокровищу, которое свободно преподается нам, лишь бы мы приступали «со страхом Божиим и верою».

Воззовем же и в третий раз к преподобной матери и к Богу, освятившему ее: «Избави, Господи, от сетей блуда всех, кто в них запутался! Сохрани, Господи, от падения в блудную пропасть всякую душу христиан православных! И нас покрой, и нас спаси, Владыко, теплым ходатайством дивной Твоей святой, славной и удивительной, Марии Египетской! Аминь».

Мир можно перевернуть! (19 апреля 2011г.)

Мир можно перевернуть. Только для этого нужна точка опоры.

«Перевернуть» не значит «вертеть», «подбрасывать», играть, как мячиком.

Мир нужно однажды перевернуть и поставить на ноги, потому что у большинства он стоит в неестественной позе — на голове. Произнося «мир», я имею в виду внутренний мир, а не планету или Галактику.

Внутренний мир нужно перевернуть, так, чтобы главное стало главным, а второстепенное — второстепенным. Перевернуть, чтобы расставить правильно акценты и определить главные цели. Иначе всю жизнь придется заниматься вещами, чья стоимость определяется в странных единицах -«выеденное яйцо».

Точка опоры — Бог.

Розанов говорил, что вся его жизнь сужалась, как воронка, стремилась к одной точке, которая — Бог. А потом из этой точки жизнь опять расширялась и росла, но уже в другом качестве. Как в Евангелии: Христос — Дверь. Ты идешь к Нему, приближаешься, сужаешь перспективу, а потом: «и войдешь, и выйдешь, и пажить найдешь»

Пройдя сквозь Дверь, находишь новый мир, который шире того, что остался за спиной.

Точка входа — Бог. Он же — точка опоры для внутреннего переворота. И не просто Бог, а Бог во Христе. «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Ин. 1:18)

И не знает Отца «никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11:27)

Сын стал Человеком, то есть Сын Божий стал Сыном Человеческим. Он проповедовал и исцелял, но это — важные вещи второго порядка. В символе веры говорится о том, что Он вочеловечился, и сразу вслед за этим говорится, что Его распяли при Понтийском Пилате. Значит самое важное то, что Он стал Человеком, а люди Его убили.

Можно сказать более жестко: Он стал, как мы, а мы Его убили. А потом Он воскрес. Это и есть точка опоры в ее предельной математической неуловимости. У точки, как известно, нет определения, но сама она есть, и на ней все стоит.

Родился. Убили. Воскрес.

Это абсурдно, но это факт. Это непостижимо, но это Истина.

Кто хочет ругаться и хулить, ругайтесь осторожно. Он слышит и прощает хулу на Себя, но не прощает хулу на Духа.

Кто просит доказательств, просите громче. А еще — стучите и ищите. Просящему дадут, и стучащему откроют. Но кто хочет пройти мимо, делая вид, что его это не касается — не получится. Придется остановиться и определиться в отношении к названному факту. Пусть не сию минуту, но рано или поздно, обязательно.

Но пусть одни ищут мудрости, а другие просят чудес. Так должно быть, и иначе быть не может. Главное внимание должно быть приковано не к ним, а к тем, кто исповедует Христа, Божию Премудрость и Силу.

К нам, смерть Господню возвещающим и воскресение Его исповедующим, отношение особое, поскольку у Христианства нет проблем, кроме одной. И имя ей — христиане.

«Ваш Христос чист, как слеза», — говорил один буддист христианскому миссионеру, — «только после вашего появления мы стали запирать двери на замок и опасаться за своих жен и дочерей. С вами вместе к нам пришло пьянство, разврат и кражи. Разве этому учил ваш Христос?»

Эти слова на разные лады могут повторить представители многих культур и народов, добавляя в них множество деталей и частностей. То, что раньше касалось одних только евреев, сегодня касается многих народов, в том числе и нас. Я имею в виду горький упрек пророков: «Ибо ради вас, как написано, имя Божие хулится у язычников» (Рим. 2:24)

Это не в последнюю очередь так оттого, что мы хотим царствовать, не распинаясь. Мы хотим пользоваться плодами Христовой победы, не ощущая ее драматизма, не понимая ее великой цены.

А ведь надо распяться, прежде чем прославиться. И в Раю, по словам одного из святых, нет нераспятых. Само творение мира шло таким образом, что дню и свету предшествовал мрак. «Был вечер, было утро: день един». Так мы и считаем сутки в отношении Богослужений: сначала вечер, затем день. Этот закон нужно соблюсти и в отношении аскетизма, в отношении опыта веры.

Страстная неделя, предваряющая Пасху Христову, это не седьмая неделя поста. Это — Пасха Страстей. За эти малые дни человеку предстоит сердечно прилепиться ко Христу в те самые Его земные дни, когда Он был особенно одинок. Мы словно пробуем исправить то, что уже было. Тогда даже апостолы думали о земном, о приобщении к славе и просили у Спасителя разрешения сесть по правую и левую Его руки. Тогда люди резали ветви и снимали одежды, чтобы постлать их под ноги осленку. Но Он-то знал цену этим хвалебным восклицаниям! Он же видел, как далеко отстоят сердца даже учеников от грозно приближающегося исполнения пророчеств.

Так что же мы? Неужели мы и сегодня будем в полдуши и в полверы петь лицемерные Осанны, думая только о себе и о своем, а не о Нем? Как это сказано в одной меткой стихотворной строчке:

Сердце мое ищет Тебя, благо свое жадно любя.

В дни Страстей нужно стремиться к тому, чтобы думать только о Нем, помнить о Нем и забывать о себе. Как бы ни получилось, пробовать и стремиться надо. Для этого чтение Евангелия и Псалтири, но самое лучшее, если возможно, ежедневное посещение всех служб.

И каждая служба посредством чтений скажет сердцу о том, что ты не имеешь права отделять себя от виновников и участников Самой Великой Трагедии мира. Ты тоже там — в толпе людей, наполняющих внутреннее пространство Великого Понедельника, Великого Вторника, Великой Среды…

В Понедельник прочли об Иосифе, и ты в очередной раз понял и почувствовал, как опасна зависть и как велико целомудрие.

Во Вторник Христос обличит книжников, а вместе с ними и тебя, потому что ты тоже втайне гордишься знанием и опытом, и считаешь себя лучших всего прочего мира.

В Среду Иуда спросит: «Что мне хотите дать, и я вам предам Его?». А в это время блудница, не боясь неоправданных трат, выльет на Тело Христа большой сосуд мира. И ты ужаснешься этой связи Священной истории с деньгами. Бесценный продается за стоимость простого раба, а куча денег тратится непрактично, из одной любви, и это угодно Богу. Ты ужаснешься, потому что «корень всех зол — сребролюбие», и кто дерзнет сказать, что этот корень не растет и в его душе?

Поэтому в Четверг, когда апостолы, в ответ на Христово «один из вас предаст Меня», спрашивали в страхе: «Не я ли, Господи?», ты тоже спросишь, дрожа: «Не я ли?»

Верить себе нельзя, и ты причастишься, по-особому чувствуя слова: «ни лобзания Тебе дам, яко Иуда»

В Пятницу ты будешь плакать. И на Часах, и на выносе Плащаницы, и на Чине Погребения. Самая лучшая проповедь в этот день — «Плачьте, люди! Сегодня Он умер за нас!»

В Субботу будет тихо-тихо. Потому, что Он — во Гробе. Но душа Его в это время в аду сокрушает замки и запоры. Суббота — день выхода душ из плена и ада. Это уже Пасха, хоть и не все об этом знают.

А в Воскресенье ночью ты поймешь смысл жизни. Да-да, ни больше, ни меньше. У Жизни есть смысл и есть имя. Имя Жизни — Иисус Христос. Он жив, Он рядом, и если ты любишь Его, то слова заканчиваются.

Только потом эту ошеломительную радость нужно будет спрятать на донышко бездонной души, как главное сокровище, и выстраивать свою жизнь в соответствии с полученным опытом. Ты вкусил и видел, яко благ Господь. Теперь не пропускай воскресные дни без молитвы в храме, исполняй заповеди, молись искренно, замечай Его следы на пыльных путях повседневности.

Это точка опоры. Не упустить бы шанс. Кто выплакал душу на Страстной седмице, и наполнился силой и пением на Светлой, тот на вопросы о смысле жизни улыбается теплой улыбкой, а глаза у него в это время искрятся.

Литургия Преждеосвященных даров (19 апреля 2011г.)

Субботы и воскресенья Великого поста постными днями не считают. И не потому, что позволяется в эти дни есть что-то скоромное. (Скоромное для здоровых телесно людей запрещено до самой Пасхи.) А потому, что в субботние и воскресные дни служится полная, настоящая литургия. Так литургия помещается Церковью во главу угла, и от ее наличия или отсутствия дни становятся праздничными или скорбными соответственно.

Если ходить во все время Великого поста только на воскресные службы, то пост не почувствуешь, несмотря на воздержание в пище. Нужно посещать также и особые службы поста, чтобы ощутить контраст этих святых дней с прочими днями года, чтобы глубоко вдохнуть в себя целительный воздух Четыредесятницы. Главная из числа особых служб — это литургия Преждеосвященных даров.

Она отличается от традиционной литургии тем, что на ней не приносится Богу Бескровная Жертва. Жертва принесена заранее, дары освящены, и ими можно причаститься. Вся служба — это приготовление к причастию заранее заготовленными дарами.

Главная мысль, которая должна родиться от внимания к поднятой теме, — это тоска по причащению, скорбь разлуки. Это нежелание оставаться даже в течение одной седмицы без святых таин. Пусть нельзя торжествовать, а надо смиряться и плакать. Но все равно не причащаться нельзя, и, значит, надо причаститься хотя бы заранее приготовленными дарами.

Невозможно понять литургию Преждеосвященных даров, ее чин, ее происхождение, необходимость в ней без любви к таинствам и практики частого причащения. Что хотите, говорите, и, что хотите, думайте, но если бы в Древней Церкви была традиция причащаться пять-шесть раз в год, то литургия Преждеосвященных даров никогда не возникла бы. Не возникла бы сама нужда в ней. А нужда эта называется: не могу без Христа и причастия. «Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение».

Если причащаться редко, то и литургию служить надо редко, заполняя остальные дни чтением обедницы, псалмопением, акафистами, поучениями и проповедями. Но это — честный путь в никуда, что и незрячему должно быть понятно. Литургию оставлять нельзя. Она — наше единственное богатство. Нужно, напротив, так крепко полюбить литургию, чтобы через нее понять церковную жизнь вообще. А. С. Хомяков совершенно справедливо говорил, что «христианство понимает лишь тот, кто понимает литургию».

Мария Египетская не иначе ушла в пустыню на долгие годы, как причастившись. Еще не очищенная от страстей, она словно в залог на будущее получила причащение и благодать, чтобы там, в пустыне, иметь Божественную помощь.

Вот и мы, по слову Андрея Критского, должны вселиться «в пустыню страстей покаянием».

Во время поста страсти обнаруживают себя, просыпаются, томят и тревожат душу. Временами не просто тревожат, но жгут и опаляют. Нужда в Божественной помощи становится более востребованной, более ощутимой. Для таких благопостящихся тружеников, ощутивших особо остро свою немощь, и создана литургия Преждеосвященных даров.

По своему чину она соединяется с вечерней, и служить ее хорошо бы вечером. (Не спешите возражать — дайте договорить.)

Собственно сложность вечернего служения только одна — долгий евхаристический пост. Все остальное — технические детали. Отговорка, что, мол, так уже давно не делали, не работает. У нас много чего хорошего не делали, а ко многому плохому привыкли. Что ж нам, все ошибки маркировать значком «не тронь», а от всего забытого наследия отмахиваться?

Непривычно длинный евхаристический пост — единственное серьезное вопрошание на пути к вечерней литургии Преждеосвященных даров. Но разве не для этого и существует пост, чтобы ощутить голод и жажду, некую тонкую слабость в теле и легкую сухость во чреве? Разве мы совсем уже отказались от трудов, усилий, воздержания и годны только на то, чтобы ублажать свои немощи? Стоит только попробовать, и людей, готовых к борьбе и молитве, окажется больше, чем мы думали. Дети на этой службе не причащаются. Для них есть суббота и воскресенье. Скажут: мол, старики не могут долго без лекарств и еды. Но и для них есть суббота и воскресенье. А те, кто может не есть и не пить до вечера, кто силен и крепок, кого по молодости и по избытку сил тревожат плотские страсти, пусть терпят и борются с собой. Скажу вам больше: на поверку оказывается, что старики готовы не есть и молиться в ожидании причащения нередко чаще молодых. Да и молодые люди жаждут подвига чаще, чем нам кажется.

Больше сложностей нет. Дальше одни наслаждения.

Стоит однажды в жизни отслужить эту службу вечером, хотя бы ради опыта и ощущения контраста. Стоит пропеть: «Пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний», — не в 8:30, а в 18:00, когда солнце действительно пришло на запад. Стоит ощутить, насколько лучше сочетать свой ум со словами псалма: «Воздеяние руку моею — жертва вечерняя», — во мраке храма, освещенного лишь лампадами, а не при ярком солнечном свете. И «Исполним вечернюю молитву нашу Господеви» несравненно лучше и естественнее произносить поздним вечером, а не до полудня. Стоит телом понять, насколько лучше молиться на совершенно пустой желудок, чтобы потом избрать путь древний и лучший, хотя и более трудный.

Все пения, каждения, коленопреклонения, все хождения со свечами и фимиамом вокруг Евхаристического Агнца, все молитвы святого Ефрема предназначены здесь для вечерней поры. Эта служба таинственна и по-особому интимна. Она чуждается прямых солнечных лучей и электрического света, поскольку на ней причащаются Христу люди, решившиеся на усиленный подвиг, люди, стеснившие себя ради широты Небесного Царствия.

Литургия вообще не для чужих глаз. Сущая болезнь и истинное наказание — это наши всегда открытые на службе двери и случайный народ, покупающий свечи и торгующийся у столов с записками в любой момент службы. Читается ли Евангелие, поют ли Херувимскую, всегда кто-то будет блуждающим взглядом искать места на подсвечнике для своей свечи. Дал бы Бог, чтоб мы повзрослели, стали серьезнее и когда-нибудь на возгласе «Двери, двери!» действительно закрывали входные двери, чтоб никто уже до конца службы не вошел и не вышел.

Так на обычной литургии.

Но на литургии Преждеосвященных даров это еще серьезнее. Тут совсем не место случайным людям, забредшим на огонек, «не могущим молиться с нами». Их сразу видно. Они не преклоняют со всеми колен, они пялятся на священника при возгласе «Свет Христов просвещает всех!» и, что еще хуже, при входе с дарами. Их точно нельзя причащать.

Она, литургия Преждеосвященных даров, поднимает планку требований к духовенству. Нужно многое объяснить, рассказать. Нужно научиться толковать тексты Бытия и Притчей, читаемые на этих службах. Нужно успокоить и тех, кто во всем непривычном видит след обновленчества.

Обновленчество — это понижение церковной дисциплины ради угождения духу времени. А возврат к традиции — это противоположное движение: от расслабленности — к собранности, от потворства себе — к борьбе с собою. Это движение от простого вычитывания текстов к постижению духа текстов. Вот, например, на литургии Преждеосвященных даров положены частые молитвы об оглашенных и о «иже ко святому просвещению готовящихся». Это след древней эпохи, когда люди долго готовились к крещению и проходили оглашение. Мы сегодня, чтобы не выпускать эти молитвы за ненадобностью и не читать ради простого вычитывания, должны найти им применение. У многих ведь есть родственники, друзья и знакомые, слышавшие о Христе, но не принявшие крещения. Многие почти согласны, но еще колеблются. Так, может, нам принимать записки с именами тех, кто стоит на пороге крещения, кому нужен Божественный толчок? Особенно если это родственники наших постоянных прихожан. А если нет таких, то можно было бы молиться о просвещением светом Христовой веры многих народов, доныне пребывающих во тьме язычества.

Не везде все это получится. По крайней мере, не везде получится сразу. Это и хорошо. Потому что все люди разные, и не надо нам революций, коренных реформ и моментального единообразия. Но нужна любовь к Церкви и горячее желание, чтобы все было правильно, а не так, «как мы привыкли». Если же все «как мы привыкли», то это — всего лишь любовь к себе и страх всколыхнуть привычную среду, а не ратование за истину.

Великий пост пролетает быстро. А пролетев, часто оставляет по себе осадок неудовлетворенности. Дескать, опять постное время миновало, а я не успел ни потрудиться, ни измениться. Пасха близится, а я чувствую, что пролукавил всю Четыредесятницу, жалел себя, постился в полсилы. И вроде знаю, что «Царство силою берется», что «узок путь и тесны врата», но повторяю по привычке, что «времена не те», что сил нет. Сам расслабляюсь, других расслабленных успокаиваю.

Оттого и Пасха Красная вечной жизнью нас не наполняет до краев, что за время поста мы нутро вычистить не успеваем. Не наливает нам Господь «вино молодое в мехи ветхие». И виноват не Господь, но мы, удобно усевшиеся за частоколом из различных отговорок.

Не хорошо это. Некрасиво. Нечестно.

Планеты кружат свой хоровод вокруг Солнца.

Наше Солнце — Христос. «Для вас, благоговеющие перед именем Моим, взойдет солнце правды и исцеление в лучах его», — говорит пророк Малахия (Мал. 4: 2).

Так на литургии Преждеосвященных даров мы со страхом прикасаемся к Агнцу и звоним в колокольчик, чтоб преклонили колени люди; и кладем поклоны: и много поем покаянных и хвалебных песен. И небесные силы служат Царю Славы с нами вместе невидимо. И все это дает в результате такое молитвенное ощущение и настрой, такую жажду к предстоянию перед Христом, что этого надолго должно хватить.

И пост пройдет, а благоговение останется. И вслед за Пасхой наступят другие праздники, а желание молиться со слезами, класть поклоны и поститься не уйдет из души. Поэтому нужно вдыхать полной грудью скорбный и целебный воздух Великого поста, чтобы целомудрие и строгость, в этом воздухе растворенные, глубоко проникли в каждую клеточку нашего духовного организма.

Машина времени (21 апреля 2011г.)

Если бы во времени можно было путешествовать…

Если бы можно было съездить, слетать, перенестись в любую эпоху с той легкостью, с какой едет в кресле пригородного автобуса на дачу городской житель.

Об этом мечтали многие. Об этом писали книги.

В действительности, будь это возможно, подобные путешествия произвели бы самый неожиданный эффект. Во-первых, самой лучшей эпохой большинство путешественников признало бы то время, в котором они живут. «Я уехал из Лондона, чтобы увидеть Лондон», — говорил Г. Честертон. Этот мастер парадоксов был прав. Нужно покинуть привычное место и вернуться затем обратно, чтобы по достоинству оценить его. Иначе «свое родство и скучное соседство мы презирать заведомо вольны» (О. Мандельштам).

Мы бы истосковались безмерно по привычным пейзажам и знакомой речи за считанные часы. Мы больше, чем тюремного заключения, боялись бы даже мысли остаться навеки там, куда приехали на день, как туристы. Поломка машины времени для большинства была бы поводом к самоубийству или инфаркту.

Но и это не все. Сложности бы начались на этапе выбора маршрута. Ни буйства фантазии, ни знаний по истории не хватило бы для оригинального выбора маршрута.

Что ты хочешь увидеть? Гибель Помпеи? Осаду Коринфа? Триумф Цезаря после покорения галлов?

Что ты хочешь подслушать? Первое авторское чтение «Мертвых душ»? Перебранку Платона с Диогеном? Беседу Гете и Наполеона?

Согласитесь, голова пойдет кругом от распахнувшихся перспектив, и изумленная душа скорее откажется от самого путешествия во времени, чем остановит взгляд на чем-нибудь одном.

Конфуций, путешествующий по стране от княжества к княжеству; Геринг, раскусывающий в одиночной камере ампулу с ядом; оглохший Бетховен, работающий в кабинете при свечах; Жанна, слышащая небесные голоса.

Все это увлекательно по отдельности, но собранное вместе и предложенное как возможное зрелище способно раздавить потенциального туриста.

Но все же есть одно место на земле и есть один небольшой временной отрезок, куда можно было бы слетать, перенестись, съездить, если бы это было возможно.

Оказавшийся в этом месте и в это время человек сразу ощутил бы тревогу. Эта тревога была разлита в воздухе в тот день, и ее невозможно было не заметить.

В городе намного больше народа, чем в обычные дни. Это ради праздника съехались люди, кажется, отовсюду. И все они, местные и приезжие, спорят и кричат, злобно шутят и произносят проклятия, шепчут молитвы и тайком утирают слезы из-за одного Человека.

Вот Он, согнувшийся и уставший, выходит из городских ворот, влача за Собою на плече тяжелый крест. Его сопровождают солдаты и большая толпа народа. Он странно одет — в какое-то тряпье, успевшее пропитаться кровью. И на голове у Него — колючий венок из твердого терновника, на который даже смотреть страшно. В воздухе слышен свист бичей. Время от времени бич обрывает свой зловещий свист, опустившись на спину Человека с тяжелым крестом на плече.

Можно подойти поближе и рассмотреть черты Его лица. Оно обезображено. И, видимо, именно кровь Его, которой уже пролилось немало, распаляет и солдат, и окружающую их толпу. Люди кричат, а солдаты бьют Человека. И те, и другие вошли во вкус и не успокоятся, пока Он не умрет.

И случайному зрителю этой сцены тоже надо определиться. Сам воздух происходящего требует стать на чью-то сторону, а не просто наблюдать со стороны. Нужно либо повторять гортанные ругательства на непонятном языке и постепенно распаляться невесть откуда взявшейся кровожадностью, либо сделать что-то другое. Но что? Вступиться за Него? Молиться Ему? Зарыдать о Нем и отойти в сторону, наблюдая, как неумолимо идет к финалу эта трагедия?

Можно помочь Ему нести крест. Он уже падал не раз под его тяжестью, и солдатам придется заставить кого-то помогать, чтобы Осужденный дошел до места казни, а не умер по дороге.

«Я много раз слышал об этом, но не думал, чтобы это было так страшно», — пронесется в голове случайного зрителя. Этот случайный зритель захочет быстрее уехать, вернуться в машину времени и исчезнуть отсюда. И потом дома, в привычной обстановке, он будет клясть себя за этот каприз, за это путешествие. Он постарается забыть то, что видел, потому что душа его ощутит, что жить по-старому после увиденного невозможно. Он захочет, по крайней мере, отвернуть лицо и бежать куда попало. Но, видно, таково свойство этого зрелища — оно делает свинцовыми ноги всех, кто его увидит, и не позволяет убегать, пока все не окончится.

Он так и будет стоять, а процессия с Осужденным будет медленно к нему приближаться. Когда всего несколько шагов будут отделять случайного зрителя от Того Человека, Приговоренный к смерти поднимет лицо и их взгляды встретятся. Кровь, заливающая лицо, не помешает Тому Человеку посмотреть в глаза случайного зрителя пристально и увидеть душу его до самого дна.

У них будет очень мало времени для этого диалога глазами. Скоро бич солдат, свистнув, опустится на избитую спину, и Человек продолжит движение. Но за эти несколько секунд произойдет все то, что должно произойти; все, ради чего нужны были бы такие путешествия, будь они возможны.

«Тебя избили так безжалостно, Господи», — скажет человеческое сердце, и Господь прочтет эти слова в глубине человеческих глаз. Это будут именно слова сердца, а не ума. Ум умолкнет, знания отлетят, опыт испарится. И только одно лишь сердце способно будет выговаривать то, что скрывалось в нем до этого часа.

«Тебе словно отомстили за то, что Ты исцелял, кормил и миловал. Если бы Ты был злым, Тебя бы били меньше. Таковы люди.

Но кто согрешил так тяжко, что Ты, невинный и праведный, должен так пострадать? Кто виноват в этом кошмаре? Как зовут его?»

Тут бич еще раз хлестнет Человека, и Он, поправив на плече тяжеленный крест, двинется дальше. До места распятия останется уже немного. И только еще одну фразу Он произнесет, проходя мимо замершего на месте зрителя: «Я иду умирать за тебя».

Эту фразу Он скажет немцу — по-немецки, японцу — по-японски и русскому — по-русски. А тысячи других слов, оставшись несказанными, сами зазвучат в голове очевидца.

Разве так тяжел грех мой? — Да.

Разве нельзя иначе спасти человека, не такой дорогой и ужасной ценой? — Нельзя.

Что же мне делать дальше? Я спасен или раздавлен? Скажи мне еще что-нибудь, Господи. Только не уходи молча!

И еще одна фраза прозвучит как ответ от Него, хотя Он продолжит путь, не оборачиваясь. «Дождись Моего Воскресения».

Человек сидел на застекленной веранде своего дома и смотрел через окно на улицу. Но ничего из того, что происходило там, на улице, не интересовало человека. Зарытая книга «Машина времени» лежала перед ним на подоконнике. А сам он был настолько погружен в себя, что казалось: лежала перед ним не просто закрытая книга, а самое важное в мире письмо, которого он ждал всю жизнь.

Голос жены вернул человека к действительности.

— Я пойду сегодня вечером на Страстные Евангелия в церковь. Ты пойдешь со мной?

Она задала этот вопрос ради приличия, даже не ожидая ответа, но заранее зная его. Ее муж был «воспитанным агностиком», как сам себя называл. Он позволял жене ходить в храм, но сам не переступал его порога. Как же велико было удивление жены, когда муж ее неожиданно ответил:

— Я пойду с тобой.

— Я пойду с тобой обязательно! — через секунду добавил он, и в голосе его она услыхала столько непривычной решимости, что повернулась к нему всем телом и пристально посмотрела ему в лицо.

Что-то несомненно новое и хорошее было в этом лице, и женщина на мгновенье замешкалась, не зная, радоваться ей или не показывать вида.

Небо и земля (22 апреля 2011г.)

Две недели жизни вмещают в себя небо, и землю, и преисподнюю. Эти две недели — Страстная и Светлая. И обе они полны крестных ходов. Что такое крестный ход? Это поступательное движение с духовными песнями и молитвой. Он может быть радостным, как на Пасху. Но он может быть и скорбным, как на Страстной, при чине погребения Спасителя.

А что такое жизнь? Это непрестанное поступательное движение. Это движение вперёд, не прекращающееся даже тогда, когда человек спит или отдыхает, сидя на месте. Ведь мы ещё не субботствуем, то есть не наслаждаемся подлинным покоем даже среди отдыха. Мы всё ещё трудимся и движемся по направлению к покою истинному.

Если человек осолит свою жизнь, это постоянное движение, молитвой, если молитва станет от жизни не отделимой, то и вся жизнь превратится в крестный ход, временами — скорбный, временами — радостный, но непрестанный. Возможно, это внутреннее сходство всей жизни с крестным ходом делает последний таким любимым среди христиан.

Что такое шествие евреев сквозь пустыню, как не один сплошной крестный ход? Ещё не была на голгофском Кресте принесена Великая Жертва, но уже была она прообразована. Указывал на неё медный змей, для исцеления от змеиных укусов воздвигнутый Моисеем по повелению Божию (Числ. 21, 8-9). А это было не что иное, как зримое пророчество о распятии Христа ради исцеления человека от диавольского яда (См. Ин. 3, 14).

Значит, нас, ныне движущихся вокруг храмов под сенью креста, можно сравнить с евреями, шедшими по пустыне под сень пророчества о Кресте.

Евреи не просто ходили, но двигались к цели. И Сам Бог шёл перед ними в столпе облачном днём и в столпе огненном — ночью. Движемся и мы в Обетованную землю, в Царство Божие, в эту истинную землю живых, где нет болезни, печали и воздыхания. Движемся к Богу, предводимые Богом и с именем Бога на поющих устах.

Страстная и Светлая. В эти дни вся природа готова молиться с человеком или, по крайней мере, внимать человеческим молитвам.

Деревья не могут двигаться. Подари им Господь такую возможность, они пошли бы с нами вокруг храма на Страстной. Но, оставаясь бездвижными, они скорбно клонят долу ветви, сопровождая крестный ход.

И взгляд их ужасом объят.

Понятна их тревога.

Сады выходят из оград Колеблется земли уклад:

Они хоронят Бога.

И видят свет у Царских врат И чёрный плат, и свечек ряд,

Заплаканные лица —

И вдруг навстречу крестный ход Выходит с плащаницей

И две берёзы у ворот Должны посторониться.

(Б. Пастернак. «На Страстной»)

Кто из христиан, встречавших в храме рассвет и выходивших в серый и свежий воздух раннего праздничного утра, не чувствовал эту молитвенность природы? Кто не чувствовал молчаливую скорбь неба и земли в Великую Пятницу? А субботний покой, готовый взорваться радостью Первого дня?

И пенье длится до зари И, нарыдавшись вдосталь,

Доходят тише изнутри На пустыри под фонари Псалтирь или Апостол.

Без этой тишины, смешанной с усталостью оттого, что «нарыдался вдосталь», невозможно ощутить пасхальный восторг. А его необходимо ощутить, иначе жизнь не обретёт ни глубины, ни смысла.

Возможно, самый чудный из крестных ходов — тот, которым предваряется пасхальная утреня. Храм уже украшен и готов для службы, но всем нужно из него выйти. И двери нужно закрыть. Теперь в нашем сознании храм — это Живоносный Гроб Спасителя. А сами мы идём к нему, как некогда жёны-мироносицы. Идём и говорим друг другу: Кто отвалит нам камень от дверей гроба? (Мк. 16, 3).

В полночь, после двенадцатого удара колокола, когда предстоятель громким голосом, едва позволяя душе вместе с голосом не вырваться из груди, скажет: «Слава Святей и Единосущней и Животворящей и Нераздельней Троице», — мы войдём в храм и наполним его светлую тишину ликованием. Через двери открытого и опустевшего Христового гроба мы входим в царство света и в радость его. Сам Царь, оставаясь до времени не видимым земному зрению, говорит входящим: «Добре, рабе благий и верный. Вниди в радость Господа Твоего».

Когда освящается храм, уже должно быть понятно, что он есть земное небо. Архиерей, неся в руках святые мощи, подходит в день освящения к закрытым вратам церкви, говоря: «Поднимитесь, двери вечные, и войдёт Царь славы!» Служители через закрытыеврата спрашивают: «Кто сей Царь славы?», — на что слышат ответ святителя: «Господь сил, Он — Царь славы» (Пс. 23, 7-10). Затем двери открываются, и святитель входит внутрь, чтобы молитвой, и помазанием мира, и последующим богослужением превратить земное сооружение в жилище Того, Кого не вмещает небо и небеса небес. Но то совершается раз в жизни. Пасха же радует человеческую душу ежегодно, давая вхождением в храм после крестного хода предощутить будущее вхождение в самое Небо.

Крестному ходу Великой Пятницы сопутствуют слёзы. Они скупы, и люди прячут их, опуская лица и отворачиваясь от чужих взглядов. Крестный ход пасхальной ночи даёт слезам обильно течь, а людям — не стыдиться их течения. Это — радостная жизнь души, это солёная влага, очищающая душу от всякой грязи. Это — радостотворная купель, и тот не знает радости, кто в Пасху не лил слёз, а в дни Страстей не сдерживал рыданий.

И Светлая неделя вся в движении, вся в пении, вся в радовании, которое невозможно сдержать, да и нельзя сдерживать.

И Евхаристия, как вечный полдень, длится —

Все причащаются, играют и поют,

И на виду у всех божественный сосуд

Неисчерпаемым веселием струится.

(О. Мандельштам. «Вот дароносица, как солнце золотое»)

И каждый день после службы нужно выходить на улицу, высоко подняв кресты и хоругви, чтобы с победным пением, под колокольный трезвон всколыхнуть пасхальным каноном Иоанна Дамаскина весенний воздух и окропить святой водой сияющие лица прихожан.

Церковь любезна Христу, как невеста. Ей говорит Он: Прекрасна ты, возлюбленная Моя… любезна, как Иерусалим, грозна, как полки со знамёнами (См. Песн. 6, 4).

Церковь красива и нежна, и глаза твои голубиные под кудрями (Песн. 4, 1), но она же и ведёт войну. Поэтому красота взора и меч в руках соединяются в её образе так, как соединяются красота и меч на картинах, изображающих Иудифь с головой Олоферна.

В отношении Церкви это не земной меч. Оружия воинствования нашего не плотские, но сильные Богом на разрушение твердынь: ими ниспровергаем замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия (2 Кор. 10, 4-5).

Церковь живёт. Она живёт и движется. Она движется с молитвой, пугая своих врагов. Вот слова, которые пел Моисей во время победного шествия; слова, которые и мы поём, вкладывая в них новый, евангельский смысл: Ты ведёшь милостью Твоею народ сей, который Ты избавил, — сопровождаешь силою Твоею в жилище святыни Твоей. Услышали народы и трепещут: ужас объял жителей Филистимских. Да нападёт на них страх и ужас; от величия мышцы Твоей да онемеют они, как камень, доколе проходит народ Твой, Господи, доколе проходит сей народ, который Ты приобрёл (Исх. 15, 14-16).

Воскресение Христово видевше… (23 апреля 2011г.)

Хлеб Адама оплачен потом (Быт. 3, 17), радость Пасхи предваряется тяжестью поста. Но человек хочет есть хлеб, не потея, и хочет войти в радость Господа своего, не умывшись и не перео д евшись.

Чтобы пасхальное приветствие, эти два великих слова, вырвалось из груди, как птицы из клетки, а не сорвалось с безжизненных губ по привычке, нужно вначале пережить Страстную неделю. Таков порядок. Вначале «Слава, Господи, Кресту Твоему Честному», а затем — «и Воскресению».

Умри со Спасителем, и тогда оживёшь в Нём. По крайней мере, содрогнись, услышав о Его страдании, и дай душе выплакаться в Великую Пятницу, и тогда ликуй на рассвете Восьмого дня!

«Господи, помилуй нас», — говорим мы привычно. «Господи, помилуй Себя», — сказал однажды Пётр и услышал в ответ: Отойди от Меня, сатана (Мф. 16, 22-23).

Для всех у Тебя, Иисусе, нашлось достаточно жалости. Даже Иуду в Гефсимании Ты назвал другом. Но жалость к Себе не была согласной с волей Отца, и Ты покорился этому. Своей покорностью Ты превратил добровольное страдание в неизбежное.

Если слово «Крест» синонимично слову «страдание», то был «крест» до Креста. Были тяжёлые и частые удары солдат в претории, было битьё «скорпионами», при котором плоть отделяется от костей. Из Тебя хотели сделать посмешище, переодевали, говорили: «Радуйся, Царь Иудейский», — преклоняли колени, водили от Пилата к Ироду и обратно.

Ребёнок может умереть от одного удара, предназначенного взрослому. И Безгрешный мог бы умереть от ничем не заслуженных издевательств, предназначенных самым гнусным злодеям. Но нельзя было умирать раньше Креста. Зажёгши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме (Мф. 5, 15). Крест стал тем «подсвечником», зажёгшись на котором, Христос до скончания века зовёт к Себе всех заблудившихся в ночи греха.

И было там, на Голгофе, воплощение Давидовых песен. 21-й псалом ожил так, словно был написан кем-то из стоявших под Крестом. Там — предсмертный крик «для чего Ты Меня оставил?» В этом крике — все слёзы земли, вся агония боли и все ужасы одиночества.

Там — насмешки тех, кто столпился под Крестом: «уповал на Господа; пусть избавит Его».

Там — слова о гвоздях и о разделённой солдатами одежде: «Пронзили руки Мои и ноги Мои. Можно было бы перечесть все кости Мои; а они смотрят и делают из Меня зрелище; делят ризы Мои между собою и об одежде Моей бросают жребий».

Когда всё уже совершилось, Господь попросил пить (см. Ин. 19, 28), и псалом 21-й передал эстафету 68-му. «В жажде Моей напоили Меня уксусом».

И вместо раздробления голеней был глубокий удар копья между рёбер. «Кость не сокрушилась» у пасхального Агнца, но два источника — крови и воды — истекли из тела Нового Адама. Ведь Еве нужно родиться из Адамовых рёбер. Отныне Церковь будет умываться в этой воде, как голуби при потоке, и будет питаться этой Кровью как питием бессмертия.

Вскоре наступила суббота. Был странен покой того великого дня. Мессия — в гробу!

Кажется, жизнь потеряла смысл и продолжается лишь по инерции.

В мире стало тихо. Продлись эта тишина ещё хотя бы на день, мир сошёл бы с ума.

Ученики перепуганы, буквально раздавлены происшедшим. Они возвращаются к прежним занятиям. Вы слышите, сколько грусти в словах Петра «иду рыбу ловить»?

Их глаза потухли, их души пусты. Но слава Богу! Потому, что пустой может наполниться, а у полного нет свободного места.

Кто-то из внимательных людей сказал, что и чаша, и кувшин полезны своей пустотой. Стены сосуда ограничивают ту «полезную пустоту», которая может быть наполнена водой, зерном, маслом…

На рассвете Восьмого дня весь мир был обрадован благословенной, ни с чем не сравнимой пустотой Господнего гроба. Гроб Иисуса пуст, а погребальные одежды аккуратно сложены. Не стыдно ли вам, слепые вожди слепцов, до сего дня (Мф. 28, 15) лгать, что ученики, придя ночью, украли Его? «Кто крадёт мертвеца, да ещё и нагого? — говорится в одной из воскресных служб. — Или Мёртвого отдайте, или Живому поклонитесь».

Пуст, пуст гроб Иисусов! Потому полны, полны радостью и благодатью души тех, кто любит Спасителя!

Для того чтобы твёрдым было всякое слово, нужно иметь двух или трёх свидетелей. Так говорит Закон. Но Воскресший Христос явился не двум и не трём. Он являл Себя в продолжение сорока дней со многими верными доказательствами (см. Деян. 1, 3). Его видели десять апостолов без Фомы; те же, но уже с Фомою; семь апостолов на озере Генисаретском; жёны мироносицы вместе и отдельно Мария Магдалина. Однажды Господь явился пятистам братий в одно время (1 Кор. 15, 6). И после Своего Вознесения Он не переставал являться отдельным людям, из которых наиболее известен апостол Павел.

Великие мученики, терпя страдания за Христа и изливая за Него кровь, иногда до последней капли, часто бывали утешены Его явлением.

Преподобные отцы и матери, бескровно страдая ради Христа в борьбе с грехом, также нередко видели Славу Воскресшего Господа.

Да и вся Вселенская Церковь, собираясь на воскресное богослужение и исповедуя общий опыт апостольской веры, поёт: «Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу».

Ради пасхального света, ради теплоты и полноты благодатной веры надо было за время поста опустошиться, вымыться и очиститься от всего второстепенного.

Но и те, кто не успел, или те, у кого не получилось, пусть не скорбят и не унывают. Явилось общее Царство. От пасхальной трапезы да насладятся все!

А постов в Православии хватает.

Прощание и встреча (3 мая 2011г.)

Темы бесед и проповедей на отпеваниях и панихидах

Эта работа — не собрание проповедей в «чистом и готовом виде», а собрание мыслей, соединенных одной большой, можно сказать, самой важной темой — смертью. И это не просто размышления о смерти в духе элегий или надгробных рыданий. Это мысли, предназначенные для произнесения вслух при молитвенном собрании или духовном общении.

Мысли эти сгруппированы в виде отдельных статей, иногда напоминающих живое обращение к слушателям. Но это часто более художественная, то есть боле сложная и раскрашенная речь, чем речь прямого обращения. Не нужно думать, однако, что данные тексты надуманы в «кабинетной тиши» и никакого отношения к действительности не имеют. Не нужно думать, что «так никто не говорит», что «люди не поймут» и проч. Автор имеет незаслуженное счастье в течение не одного уже года быть священником, и все мысли, встречающиеся в данной работе, были многократно произнесены перед живыми слушателями. И не только, но и в присутствии немых свидетелей, перед лицом которых ни лгать, ни актерствовать нормальному человеку не захочется. Я имею в виду усопших христиан, провожаемых молитвой, на погребениях которых эти мысли высказывались и проповедовались. Так что все, что можно прочесть в данной брошюре, есть, во-первых, попытка поделиться опытом проповеди и свидетельства с собратьями священниками и, во-вторых, попытка заговорить с людьми серьезными о вещах серьезных, независимо от того, в сане эти люди или нет.

Особую пользу подобных бесед и размышлений можно видеть и в том, что бытовой и блуждающий взгляд нашего современника часто усматривает в Церкви лишь филиал погребальной конторы. Разрушению подобного стереотипа и уловлению хитрецов в сети ими же расставленных хитростей тоже может послужить попытка говорить глубоко там, где от нас — христиан -ничего глубокого не ожидали.

Это не законченный труд, но всего лишь крик в ночи. Кто услышит в нотах этого голоса братское тепло, тот, без сомнения, продолжит сладкий и опасный труд свидетельства и благовествования. Христос же, обещавший быть посреди двух или трех, собранных во имя Его, силен умножить малые труды и довести их до великой пользы. Умения превращать малое в великое, равно как и великое — в малое, в Всехитреца Слова не отнять. Ему слава со Отцем и Духом!

Прощание и встреча

В смерти есть прощание, и есть встреча.

Кто и с кем прощается? Прощается человек со всем, что окружало его: с домом и вещами в нем, с ближними и родственниками, с местом, где родился и местом, где окончил жизнь. Прощается с ремеслом, которым был занят, и одеждой, которую носил. Недочитанной останется раскрытая книга и недопитым останется остывший чай. «Ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы» (Еккл. 12:5)

О «тесных вратах и узком пути», ведущих в жизнь (Мф. 7: 14), говорит Христос. Врата эти, действительно, так узки, что тело придется на время отложить и оставить. Только душа входит в загробную жизнь, и такой порядок сохранится до Второго пришествия Христова и воскресения мертвых. А после воскресения участницей вечной жизни станет и воскресшая плоть. «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе» (Ис. 26:19)

Но сегодня, как на снятую одежду, оставшуюся без движения, придется смотреть человеку, покидающему мир. Воистину, со всем, что знал и видел во временной жизни, должен будет проститься человек.

Но есть в смерти и встреча.

С кем встретится душа, покинувшая один мир и пришедшая в иной? С Христом Иисусом, умершим за наши грехи и воскресшим для нашего оправдания.

Это будет великая встреча! Не всякая душа смело поднимет взгляд на Спасителя, но лишь та, которой любовь ко Христу придаст смелости и дерзновения. Многим же захочется исчезнуть куда-то, скрыться, лишь бы не смотреть на Того, Кто любит тебя, Кто столько сделал для тебя, к Кому ты так преступно был неблагодарен. И не даром Откровение говорит, что в день гнева Агнца люди будут говорить «горам и камням: падите на нас и сокройте нас от лица Сидящего на престоле и от гнева Агнца» (Откр. 6:16)

Встреча с Христом лицом к лицу это и есть Страшный Суд для отдельного человека. Не нужны адвокаты, свидетели и обвинители. Книга совести раскрывает тайны, человек оказывается в Царстве света, и одни души этот свет начинает жечь, а другие — омывать и радовать.

«Царство света». Вслушаемся в это чудное словосочетание. Переведем взор на свечи, горящие в наших руках. Вот оно — простое и зримое указание на нашу веру. Это указание на то, что «Бог есть свет и нет в Нем никакой тьмы» (1 Ин. 1:5) Это также указание на то, что слаба и нежна, как пламя свечи, жизнь человеческая, что должна она неизбежно погаснуть здесь, но не исчезнуть, а зажечься там, в том Царстве света и на той «новой земле, на которой обитает правда» (2 Пет. 3:13)

Так, в обрядах Матери-Церкви нет ничего случайного или произвольного, но все рождено верой и все способно назидать.

Мы собираемся на молитву за усопшего для того, чтобы просить Христа о милости к усопшему человеку. Тайна отношений между душой и Богом для нас закрыта. А именно от этой тайны зависит вечность человека. Но не отнята у нас любовь и вера, молитва и сострадание. Мы дерзаем просить Страдавшего за нас, чтобы Он умножил милость и не вспоминал грехов и беззаконий новопреставленного раба Своего.

Если Господь захочет наказывать, то накажет всех, и будет, за что. Пророк говорит, что «не оправдается пред Тобой ни один из живущих» (Пс. 142)

Но если Господь помилует, то помилованы будем. И в евангельской истории ободряют нас те примеры, где Христос исцеляет бесноватую дочь по молитве матери, расслабленного человека -по вере тех, кто принес его пред очи Христовы. Одни молятся, другие получают милость. Вот, что ободряет нас и заставляет просить: Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего.

Мудрость одного из христианских народов сложила поговорку. И говорится в ней, что, когда человек рождается, то он плачет, а все радуются и говорят: здравствуй, дорогой. Когда же умирает человек, то он должен радоваться, а все вокруг — плакать и говорить: до свиданья, дорогой. До свиданья, потому, что «всем мы предстанем на суд Христов» (Рим. 14:10) Все друг друга увидим во свете Его лица. Со сладостью веры, поэтому, смешаем горечь разлуки и умножим молитвы о том, чтобы встреча души с Праведным Судьей была для души началом нескончаемой радости.

Золото Церкви (9 мая 2011г.)

Есть люди, о которых говорят: «У него золотые руки». Гораздо меньше людей (но всё-таки они, слава Богу, есть), о которых говорят: «У него (неё) золотое сердце». И есть только один человек, к которому случайно сказанное в порыве восторга слово привязалось навеки, и слово это было: «У него золотые уста». Это архиепископ Константинополя, Иоанн Хризостом, или по-нашему — Златоуст.

Не знаю, были ли золотыми руки у Иоанна. Наверное, нет. Он, воспитанный в житейском довольстве, избирая образом жизни монашество, боялся, как бы не пришлось ему носить тяжести, или рубить дрова, или изнуряться подобной физической работой. Видимо, руки его не были золотыми в том смысле, в каком мы говорим о руках искусного столяра или каменщика. Но сердце он должен был иметь тоже золотое.

Должен был — говорю потому, что «златоустами» не были названы ни Демосфен, ни Цицерон. Никто не откажет этим витиям древности в гражданской доблести и в остроте ума. Но никто и не скажет, что сердце их было столь же ярко горящим, как и их речи. А вот Златоуст должен был превратить уста в золотые не раньше, чем озолотится сердце. Ведь сказано Спасителем, что «от избытка сердца говорят уста», а псалом говорит: «Уста моя возглаголют Премудрость, и поучение сердца моего — разум». Уста и сердце, таким образом, связаны нерушимо. И глуп тот проповедник, который учит приёмы риторики, не молясь; ищет внешних средств красноречия, не плача в тайне о себе самом и о пастве; надеется на слог, а не на Дух, освящающий букву. Златоуст был златосердечен и остался бы таким, если бы был немым. Но, к счастью, он разговаривал, и богатство сердца облеклось в плоть произнесённых слов, а вынесенные из золотой сокровищницы сердца слова освятили произнёсшие их уста. Так владелец уст получил имя Хризостома.

Откуда мне начать хвалить святого? От материнской ли утробы, родившей одного сына, но какого!? От ночей ли, просиженных над книгами, и монашеских подвигов, навсегда подорвавших и без того хрупкое здоровье? Но зачем вообще хвалить святых? Разве хуже нас похвалил их уже и ещё похвалит Господь? Лучше постараться приблизить к себе образ великого человека, чтобы стать со своей тьмой на суд лучей его сияния. Ведь «святые будут судить мир». Так пусть судят они его уже сейчас. Судят до Суда, чтобы стыдом предварительного суда мы спаслись от испепеляющего Суда последнего.

Простите меня все те, кто любит Константинопольского архипастыря; все те, кто часто служит литургию, носящую его имя. Простите меня, потому что я хочу сказать: если бы Златоуст жил в наши дни, то его низложили бы и изгнали точно так же, как это сделали много столетий назад. Мы сами низложили бы и изгнали его, — хочу я добавить.

Он был не примирим ко всякой неправде, горяч, принципиален, бесстрашен. А таких лучше любить на расстоянии столетий. Вблизи их легче ненавидеть. Так и снежным горным пейзажем приятно наслаждаться из окна в тёплой комнате отеля. Наслаждаться снежными горами вблизи значит подвергать себя риску сорваться в пропасть, обморозиться, потерять дорогу.

Златоуст изложил своё понимание священства, свой взгляд на это служение в шести словах. Когда сами священники с этим учением познакомились, они вдруг почувствовали, что одно из двух: либо в столице нет священников, либо Златоуст не прав. То были времена монархии. Но в вопросах нравственности, как всегда, царила демократия. Демократия в вопросах нравственности — это ситуация, когда прав не тот, кто прав по сути, а те, кого больше. Златоуст, хоть и был патриархом, был в меньшинстве. Обиженное же большинство затаило злобу.

Он не болел излишней чувствительностью к вопросам корпоративной этики. Сам вкушавший гороховый суп и почти ничего более, он и сановным гостям предлагал эту еду — и ничего более. Любящий молчание и чтение более суетных удовольствий, он оскорбил образом своей жизни весь двор и почти всё столичное духовенство. Вопрос его изгнания был с самого начала вопросом всего лишь времени.

Знал ли он сам об этом? Вероятно, знал. Поэтому спешил исполнить дело своего служения и на каждый новый день трудов взирал с благодарностью. Бог дал ему слово, огненное, глубокое, очищающее. Это не была плата за усердное изучение риторических приёмов. Бог дал Иоанну слово потому, что Иоанн отдал Богу сердце. На словесное служение он смотрел как на единственную силу Церкви. «Чем привлечём мы невежд и еретиков? — спрашивал Иоанн. — Чудесами? Но их давно нет. Знаменьями? Но их сила давно отнята. Так чем же? Словом!»

Ну, разве не судит он нас сегодняшних уже одним этим речением? И разве мы, ищущие чудес и ленящиеся проповедовать, простили бы ему подобные речи?

Деньги — бедным. Сердце — Богу. Физические силы, таланты, саму жизнь — служению. Стоит появиться такому человеку, и вот уже на фоне его поблёкли многие; поблёкли, говорю, и стали подобны восковым куклам. Если бы они просто были куклами! Они живы, и они шепчутся, сплетают сети; как змей из книги Бытия, «блюдут пяту» праведника. Благо, он сам беспечен. Он не хитрит, не молчит, не скрывается. Он словно лезет на рожон, совершает ошибки, рвёт последние связи с теми, кто мог бы его защитить. Дадим место исторической правде. Иоанн нарушал правила. Он позволял себе рукополагать диаконов на вечерне, а не на литургии. Он вторгался с властными полномочиями в чужие области и там низлагал епископов, поставленных за деньги. Низлагал тех, над кем не имел канонической власти. Он делал ещё много такого, что казалось вызывающим, неслыханным, дерзким, достойным кары.

Кара пришла. Пришло изгнание. Одно, затем — другое. Затем пришла смерть вдали от кафедры и дома. Должно было прийти и забвение. Но вдруг, паче всякого чаяния, Иоанн стал понятен и оценен. Ещё одни шептали, что «если Иоанн епископ, то и Иуда — апостол», но другие уже видели, сколько труда внёс Златоуст в церковную сокровищницу. Время сняло повязки с глаз тех, кто осуждал Иоанна «за компанию». Время смягчило сердца тех, кто был обольщён злостным нашёптыванием. Время унесло из жизни души непримиримых врагов. И тогда на историческом расстоянии взору стала открываться величественная вершина под названием Златоуст. Она явилась там, где близорукий взгляд ещё недавно замечал лишь холод, лёд и камни. С тех пор и до сегодняшнего дня эта вершина продолжает расти в размерах, продолжает удивлять своей неприступной красотой.

Как хорошо, что мы живём вдали от времени Златоуста. Живя там, где мы живём, мы можем счастливо пользоваться его сокровищами, пить из родников его поучений, отдыхать в тени его мудрости. Но самое главное то, что мы избавлены от страха ошибиться и не заметить святость этого человека. Мы избавлены от соблазна отцеживать комаров его мелких ошибок и проглатывать верблюда его несправедливого осуждения. Но всё же мы не избавлены от соблазна наслаждаться, к его трудам не приобщаясь.

Его книги стоят на наших полках. Возьми любую из них, и божественный обладатель золотого сердца заговорит с тобой. Ты словно увидишь перед собою его златые уста; увидишь огонь, подобный огню Неопалимой Купины, тому, что горит, но не опаляет. Иоанн будет звать тебя за собой, будет будить, тормошить, устрашать, убеждать, обнадёживать. Если ты пойдёшь за ним, тебе будет очень трудно, так трудно, как должно быть трудно всем «желающим благочестиво жить во Христе Иисусе».

Но если ты и я не пойдём за ним, если согласимся «чтить его издали», не открывая книг, скорее всего, мы таким почитанием распишемся в том, что, живи Златоуст сегодня, мы были бы в числе тех, кто его осудил и выгнал.

Воскресение и Писание (9 мая 2011г.)

Говоря о Священном Писании, апостол Павел пишет, что у читающих его евреев «умы ослеплены» (2 Кор. 3: 14). Апостол говорит о некоем «неснятом покрывале», которое покрывает умы людей Писания, читающих слово, но не верящих в Воплощение Слова и Его воскресение после крестной смерти. «Доныне, когда они читают Моисея, покрывало лежит на сердце их; но когда они обращаются к Господу, тогда это покрывало снимается» (2 Кор. 3: 15-16).

Сказанное касается также и христиан, и само сказанное сказано не для того только, чтобы сверху вниз осуждающе смотреть на евреев. В Христа невозможно поверить, исходя из одного лишь Писания. Вера в Бога как Троицу и Иисуса как Христа не выводима из Писания, сколь его ни изучай, ни смакуй и ни анализируй. Нужно вторжение живого Христа в наш мир условностей, мнений и догадок, чтобы весь этот двоящийся и троящийся мир превратить в цельность, в «симфонию», то есть в согласное сладкозвучие всех книг, направленных к исполнению пророчеств. Для этого — Пасха, с ее торжеством, и для этого — «обычное время», с его чтениями, коленопреклонениями, изучениями, молениями.

Вот двое из апостольского лика идут в Эммаус, и Сам Иисус, приблизившись, идет с ними. Он спрашивает, они отвечают, но «глаза их удержаны» (Лк. 24: 16). Они говорят о Нем как о пророке, сильном в слове и деле; выражают надежду на то, что Он должен был избавить Израиля, и скорбь от того, что эти надежды не исполнились. Они — земные и мыслят совершенно по-земному. Наконец Он прерывает их упреком: «О, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки!» «И, начав от Моисея, из всех пророков изъяснил им сказанное о Нем во всем Писании» (Лк. 24: 27). Сам Христос толкует им Писания о Себе, но они все еще не узнают Его! Удивительно, насколько необходимо Писание, насколько нельзя без него, и — тут же — насколько относительна его польза, насколько оно, Писание, не абсолютно. Его держат в руках, его изучают, помнят и даже правильно понимают, но пока нет толчка из иного мира, влияния свыше, оно продолжает оставаться «молчащей Книгой».

Упрошенный не узнавшими Его апостолами, Христос возлег с ними за трапезу. И только тогда, когда Он, «взяв хлеб, благословил, преломил и подал им, тогда открылись у них глаза, и они узнали Его. Но Он стал невидим для них» (Лк. 24: 30-31).

Христос уже после Воскресения совершает с этими двумя учениками то, что впервые совершил до Своего страдания. Он совершает нечто подобное Тайной вечери, подобное Евхаристии. И они узнают Его! Узнают посреди Евхаристии! На Тайной вечери их не было. Там были только двенадцать: Петр, Андрей, Иоанн, Фома… Но та вечеря была первой, а не единственной. После Воскресения и до самого Второго пришествия она должна будет продолжаться. И вот Он Сам совершает преломление хлеба с учениками после Воскресения, совершает, чтобы быть узнанным ими.

Очевидно, что здесь есть ориентир для движения многим на все дни «до скончания века», здесь есть ответ на наши сомнения и вопрошания. Ответ заключается в том, что мы не узнаем Его. Не узнаем упорно и постоянно, хотя Он часто идет рядом и вступает с нами в диалог. Мы не узнаем Его, даже читая Писания, и только в Евхаристии, только посреди «преломления хлеба» наши глаза открываются, и мы узнаем Его. А потом все становится на свое место. Потом даже удивительным кажется, как мы не узнавали Его столь долго. Ведь «не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам Писание?» Вот теперь и пророчества понятны, и отдельные темные места в текстах можно изъяснять, и вся громада событий, слов, притч и тайносказаний озаряется светом. Ну разве это не путь?

Вот почему нет ни одной службы, на которой мы не читали бы и не пели священные тексты. Мы поем псалмы и читаем послания, пророчества, Евангелие как знак свидетельства того, что наша вера предсказана, прообразована, приготовлена мучительным течением долгих веков. Она — не каприз, не фантазия и не мечта, но исполнение. Мы не выводим веру из Писаний, поскольку из Писания, взятого «самого по себе», можно вывести все что угодно. Но мы само Писание начинаем понимать лишь в лучах пасхальной веры. Сначала Воскресший Христос, затем — открытый ум и «снятое покрывало». Не иначе!

Вот те двое, ошеломленные и обрадованные, поспешно приходят в Иерусалим и рассказывают одиннадцати Апостолам о том, что случилось с ними по пути. И опять Сам Иисус является, уже не двум, но всем вместе. Они пугаются, а Он преподает им Мир. Он просит что-нибудь поесть, не потому, что голоден, но чтобы они знали, что это — Он, живой и воскресший, а не дух и не призрак.

А затем Он говорит: «”Вот то, о чем Я говорил, еще быв с вами, что надлежит исполниться всему написанному в законе Моисеевом и в пророках и псалмах”. Тогда отверз им ум к уразумению Писаний» (Лк. 24: 44-45).

«Отверз ум к уразумению Писаний». Впору просить: «И нам отверзи ум, Господи, чтобы мы видели свидетельство о Тебе в каждой строчке и на каждой странице!» И если этот вопрос задать, то слышен и евангельский ответ: «Празднуй Христово Воскресение!» Оно одно исполняет смыслом историю, объясняет Писание, исцеляет сердце.

Реставратор слой за слоем снимает с иконы или картины лишнее, позднее, чуждое, чтобы освободить сияние первых красок. Так праздник Пасхи Христовой слой за слоем снимает с души лишнее и второстепенное, чтобы засияло «единое на потребу» и подлинное. И для этого мы празднуем Воскресение не раз в год, но каждый воскресный день, 52 раза в год. Однажды сошедший в Пасху с небес огонь мы должны поддерживать на алтаре сердца, не давать ему погаснуть. Для этого в Церкви все. Алтарь с этим огнем и есть Церковь!

О Христе говорит «закон Моисея, пророки и псалмы». Псалмы названы отдельно. В них и пророчества, в них и напоминание закона. Но самое главное: в них голос Самого Христа. «Нищ и боляй есмь аз».

«Разделиша ризы моя себе».

«Не отврати лица Твоего от Отрока Твоего».

«Аз же есмь червь, а не человек».

Мы так часто слышали эти и другие слова в дни поста. «Даша в снедь мою желчь и в жажду мою напоиша мя оцта». Слышали и другое: «Восстави мя и воздам им», «Воскресни, Боже, суди земли».

Псалмы, действительно, наполнены и переполнены голосом Самого Христа, этого Сына Давидова, Сына Авраамаова, Которого прообразовали слова и дела Давида, Авраама и иных пророков. Поэтому книга псалмов читается в Церкви более всех других книг Ветхого Завета, чаще других, с большей любовью и вниманием.

Радоваться всегда, радоваться постоянно пока еще невозможно. Падшая природа не вмещает полноты пасхальной радости навсегда, но способна лишь временами отзываться на нее. Грешный человек от подлинной благодатной радости иногда еще больше устает, чем от трудов или скорбей. «Мехи рвутся, и вино проливается». Кому неизвестно это, тот, возможно, просто невнимателен.

Кто отрицает это, тот просто лжет или пребывает в самообольщении.

Войти в Пасху вечную — это и есть наша цель и наш труд. Но, Боже Милостивый, как мы далеки еще от завершения этого труда!

Реки сходят с высот и бурлят, пенясь, шумят и искрятся. Такова Пасха!

Но затем река входит в долины и течет тише. Это — та же вода, лишь текущая менее бурно. Таков весь остальной церковный год. На протяжении этого года нужно будет хранить во внутренних сокровищницах пережитый пасхальный опыт и еженедельно на богослужении его исповедовать. И чтение Писаний будет служить напоминанием, а пение — возобновлением радости. Но, между тем, воды, вопреки очевидному опыту, будут не только течь вниз, но и постепенно подниматься вверх. Они будут собираться вверху, чтобы исполнилось сказанное: «На горах стоят воды» (Пс. 103: 6). Оттуда, сверху, они в назначенный час обрушатся и вновь запенятся и засверкают. «От прещения Твоего бегут они, от гласа грома Твоего быстро уходят; восходят на горы, нисходят в долины, на место, которое Ты назначил для них» (Пс. 103: 7-8).

Это будет следующая Пасха, которую можно уже ждать и хотеть, заполняя время ожидания изучением Писаний и посещением храма каждый воскресный день.

Скорбные торжества (12 мая 2011г.)

Прошли недавно скорбные торжества, посвященные годовщине трагедии в Чернобыле. Были речи, были молитвы, были конференции. И были фильмы.

В одном из них (может быть и единственном, снятом на Украине) трагедия была показана на фоне зачинающегося счастья молодой семьи. У молодых — свадьба, шум, застольные возлияния. И вот они, переодевшись в ванной, поменяв белое и парадное на повседневное, тихонько выскальзывают за порог, садятся на мотоцикл и совершают побег навстречу собственному маленькому счастью. За спиной остаются дом, набитый хмельными гостями, тосты, подарки. А впереди их ждет лес, первая ночь под яркими звездами и долгожданное «одиночество вдвоем».

Это удивительно безотказный ход: показать маленькое счастье, еще только пробивающееся и проклевывающееся, чтобы потом обрушить и на зрителя, и на маленьких счастливцев, и на весь мир глобального размера катастрофу. Вот занимается заря нового дня. Молодые, как водится, щекочут друг друга травкой, или плетут венки из ранних цветов, или «аукают», имитируя игру в прятки. А рядом уже грохочет техника, в небе летят вертолеты, дороги запружены беженцами, леса прочесывают дозиметристы. Пришла большая бе-да и раздавила хрупкое счастье.

Если бы фильм был о войне, то сценарий был бы тот же. Был бы выпускной, встреча рассвета, некий излишек алкоголя, запоздалые признания в любви и щемящее ощущение прощания с детством. А утром… Суматоха призывных пунктов, поломанные судьбы, сле-зы, «Прощание славянки» на фоне товарных вагонов. Скорбное знание о том, что поколение это, только что вышедшее из школы, будет закопано в землю почти полностью в ближайшие месяцы. И, как обычно, вкус печали будет приправлен специями штрихпунктиром намеченного, такого возможного, но так и не состоявшегося счастья.

Что бы ты ни снимал — фильм о крушении башен-близнецов, фильм о трагедии на Фукусиме, фильм о кошмаре в Норд-осте — сделай так, чтобы трагедия прервала новобрачную ночь, первое свидание, сцену купания младенца, и ты (режиссер) добьешься успеха. Великая беда на фоне маленького счастья — попадание в «яблочко».

Любая трагедия хочет быть увековечена средствами искусства. И любая трагедия в нашем мире (ибо в иные эпохи было иначе) хочет сделать вид, что человек хорош, а беда живет где-то вовне. Безликая беда, живущая где-то, хочет ворваться в хрупкий человеческий рай, чтобы разрушить его. Такова новейшая идеологема. Человек хорош, а мир плох, полон зла. Этот жестокий мир угрожает хрупкому человеческому счастью.

Вспоминаю фильмы-сказки Ромма. Там тоже всегда вначале — идиллия. Он (сильный и спокойный) пашет и утирает крупный пот с умного лба. Она (поплакатному красива и весела) лебединым шагом идет от колодца с полными ведрами на коромыслах и косит в его сторону нежно-игривым взглядом. Вблизи могут копошиться дети. Вдали могут работать и петь бабы. И вдруг! Небо заволакивается дымом, воздух оглашается гиком и визгом, слышен стук копыт, засвистели стрелы! Пришла беда -татары! Рай разрушен. Точно, как у Шевченко, хоть и по другому поводу: «Пришли ляхи и запалили наш тихий рай.»

Это все правильно и почти хорошо. Это вполне мифологично и необходимо для детского сознания. Мы, дескать, изначально, априорно хороши. Мы хороши в силу того, что это — мы.

«Он хорош и она хороша». Зла нет в них. Зло если и есть, то только «где-то» и в «ком-то». Не приди оно, зло, не ворвись в эту идиллию, так и жить бы им, хорошим — ему и ей — в бредовом шевченковском раю с вишневым садом возле хаты вовеки веков. Чем не рай и не предел мечтаний?

Но, на самом деле, это не рай. Это — ложь. Это — бесовское самолюбивое марево. Это — пробный камень для обличения и обнаружения всякой самовлюбленной и самодовольной лжи, рядящейся под проповедь истинного счастья.

Что мы читаем в Библии? Что было в начале? В начале была полная противоположность нынешней сентиментальности. Не «он и она хороши», а «мир зол». Напротив: мир прекрасен, а он и она первые согрешили. Он и она (вернее, она и он, по очередности согрешения) нарушили запрет, ввели грех и смерть в мир, все испортили, стали виновниками всеобщей порчи. Вот откуда все! Как может быть мир хорош, если состоит этот мир из миллионов людей, и у каждого внутри нет целого места. Все изранено, все перепутано, вымучено, засорено. Откуда возьмется внешнее благополучие, когда все сгнило почти изнутри?

Вот пишу, а по телевизору показывают пляски американцев по поводу смерти Бен Ладена. Пляшут так, как не пляшут смиренные алеуты после удачной охоты на кита. Хотя для тех кит — полгода спасения от голода.

И все та же чушь. Радуются янки так, будто все зло мира было в этом полумифическом персонаже ими же, американцами, если не придуманном, то взращенном и выкормленном. И в голову не придет никому из них, что каждый из этих пляшущих сам — «маленький Бен Ладен», и что если бы этого убитого не было, они сами бы его выдумали.

«Зло снаружи. Я хорош», — это символ веры человечества, жаждущего внутренне прихода антихриста. Сей «разрешитель всех проблем» именно будет решать «тяжелые задачи» и преодолевать «внешние сложности». Покаяния требовать он не будет. Он скажет грешнику: «Ты был плох по причине внешних условий, социальной несправедливости и биологической наследственности. Я устранил это. Теперь ты хорош». И за это одно поклонятся ему миллионы. Уже кланяются. Авансом.

Виноват Гитлер. Виновата Аль-Каида. Виноват Сталин. Виноват «мирный атом» и советский бюрократизм. Виноваты масоны. Виноваты евреи.

И в атмосфере этих проклятых песен, исполняемых на один и тот же мотив, мы живем год за годом.

А ведь ничего бы хорошего не было, даже не будь ни войны, ни Хиросимы, ни Чернобыля. Какая цивилизация испортила Каина и вложила в его руку орудие убийства брата? Никакая, правильно. Но грех залез внутрь, и глупое занятие — искать внешних врагов.

(Приди, Хаттабыч, вырви волос из бороды. Скажи «трохтибидох», и убери махом всех внешних врагов, на которых мы все привыкли возлагать вину. Вот удивятся тогда те, кто думал, что зло живет не в них, а снаружи. Вот вытянутся их глупые физиономии, когда проблемы не исчезнут, хотя и врагов уже не будет. Проблемы не только не исчезнут, они еще и умножатся. Тогда начнут болезненно прозревать и биться головой о стены те примитивно мыслившие души, для которых зло было где-то, а не в себе самом. Ради этого отрезвляющего зрелища, приди Хаттабыч и вырви волос из бороды)

Но уйдем от сказок и вернемся к фильму о Чернобыле.

Вот молодые герои, предположим, поженились и счастливы. Нет никаких катастроф, но разве без катастроф нет несчастий? Есть разводы, неврозы, психозы. Есть измены, безде-нежье, пьянство. Есть усталость, агрессия, ложь. Есть постылая жизнь без просветов с разлюбленным человеком и навязчивые мысли о сведении с нею (жизнью) счетов. Вся эта жизнь — катастрофа безо всяких дополнительных катастроф. Неужели это не понятно? После грехопадения вся жизнь — не что иное, как медленно тонущий Титаник, и только Лестница Якова позволяет взойти вверх, а не уйти в бездонную глубину.

И думается в эти дни следующее: Христианство не обязано обслуживать эгоистичные потребности самолюбивого человека. Оно не обязано оплакивать его беды так, словно это случайные трагедии, без которых жизнь была бы раем. Жизнь не была бы раем, поскольку она уже сейчас — скрытый ад. Она — скрытый ад, стремящийся стать явным. Христианство обязано прежде всего прочего, прежде возвещения радостной вести о спасении, сделать чутким человеческое сердце, сделать его чувствительным к подлинной и ежедневной боли нашего падшего бытия. Тогда не нужно будет по временам устрашаться от ужаса жизни, сверяясь с календарем и его скорбными датами. Тогда возникнет истинная нужда спасаться не просто от ужасов общества потребления или перекосов техногенной цивилизации, а спасаться вообще «от века сего лукавого» и сердцем искать той по д л инно й «земли, на ко т о ро й правд а живет ».

Куда идем, православные пилигримы? (13 мая 2011г.)

Помню, проводил однажды беседу с группой людей, и коснулись мы с ними темы паломничества. Пришли тогда с людьми к следующему выводу: Что есть паломничество? Ответ: подъятый на плечи труд молитвы и путешествия ради Господа. Что есть путешествие? Потраченные деньги в обмен на удовольствия, комфорт в пути и накопление новых впечатлений.

Отсюда следующий вопрос: Можно ли незаметно превратить паломничество в обычное путешествие с религиозным оттенком? Ответ: еще как!

Спорт можно извратить коммерцией, вино — до неприличия разбавить водой, а паломничество -девальвировать до уровня утонченного религиозного удовольствия. Вот, дескать, был, видел, помню, и — показать альбом фотографий.

Рискую задеть этими словами многих, но, по пословице: Хоть друг Платон, но истина дороже.

Непоседлив стал человек. И несет эту непоседливость человек за собою всюду. Если в церковь идет, то и туда несет свою непоседливость. Вот читаем раз за разом о том, как Марфа суетится об угощениях. Читаем тут же о том, как Мария, «седши при ногу Иисусову слушает слово Его». Читаем всякий раз о том, чья часть благая, «яже не отнимется». Но посидеть при ногах Иисусовых все равно не спешим. Спешим побегать вокруг да около, и саму смирно сидящую Марию хотим вовлечь в благочестивую спешку. «Рцы убо ей да ми поможет»

Нет слов, времена сильно изменились. Те наши первые пилигримы, которым посчастливилось в 90-х вырваться в пределы Святой Земли, казались небожителями. И сами себе они такими казались, и все вокруг на них смотрели снизу вверх. Но изменились времена. Уже среди духовенства не сразу сыщешь того, кто нигде не был и ниоткуда святынь не привез.

Только посреди этой констатации властно звучит уже иная нота: пора успокаиваться. Посмотрели, поездили, пофотографировались. Лучше стали? Не думаю. По крайней мере, улучшения не очевидны и не массовы. Время требует углубления трудов, работы именно вглубь, а не по площадям. Я из своего небольшого и скомканного паломнического опыта вынес, по крайней мере, несколько выводов.

Вывод первый. Тот, кто ездил к святыням ничуть не лучше того, кто никуда не ездил. Хуже может быть, лучше — вряд ли. Хуже может быть потому, что имеет повод к высокомерию, к рассуждению о вещах высоких, к которым, якобы, прикоснулся. Прикосновение внутреннее ко Христу от перемещения в пространстве не зависит. (Читай разговор Христа с самарянкой) Хуже может быть еще и потому, что с него спрос больше. Многое далось — многое спросят.

Один паломник мне так и сказал после посещения Афона: «Афон на Афоне остался, а я домой приехал. Я это я, а Святая гора Святой горой осталась». Другой говорил, что Афон это — люди, а не что иное. Есть живые носители подлинного опыта — едь и сиди у ног их. Никуда не ходи, не накапливай впечатлений. Сиди и прислушивайся к голосу человека, умеющего молиться, и к своему сердцу, молиться не умеющему.

Вот, кажется, Паисий Святогорец говорил о себе, что, прожив на Афоне много лет, он так и не обошел всех афонских монастырей. Да что там всех. Половины, может, не обошел. Говорил это и показывал на ослика, что жил близ его каливы: Мы с ним вместе на Афон пришли. Бедное животное так и осталось ослом, и я остался сам собою.

Это — подход к жизни тихий и истинный, когда гордиться нечем и дергаться незачем. Ну, был. Ну, видел. Ну, успокойся теперь. Собой займись.

Вывод второй. Все необходимое дано человеку в Церкви: в Таинствах, в молитве, в братском общении. Если ты этим, сидя на месте, не живешь, то нет толку от твоих священных путешествий. Только гордыню раскормишь. Я много лет служил в храме имени Великомученика Георгия. Это значит, что каждый год —храмовый праздник с бдением, приездом гостей, торжеством, крестным ходом.

Это значит, что на каждой Литургии Георгию — и тропарь, и кондак пели, не заглядывая в книгу. Каждую неделю — акафист. Дьяконская моя хиротония на Георгия произошла. И при этом всем не мог я сказать по совести, что душа моя любит Георгия. Чтил его, да, но не чувствовал, огнем изнутри при его имени не загорался.

Потом случилось быть и в Лиде, где тело его лежит. А потом и в Риме, где глава. И там, и там молился, конечно. Но зашла в мою душу любовь к Георгию не в Риме, не в Лиде и не храме его имени. В другом храме во время службы в память его. Вдали и от мощей, и от большого числа богомольцев. И это не исключение. Это, вполне возможно, закон такой. Любовь к Богу и святым его на службах даруется и при молитве, где бы ты ни был.

Сколько паломников за всю историю Руси было в Бари у мощей святителя Николая до недавних пор? Очень скромное количество. А сколько храмов Николаю за всю эту историю построили, сколько служб отслужили, сколько молебнов пропели? Сколько раз и сам он посетил смиренных своих чтителей, кого в тюрьме, кого в больнице, кого на поле боя! И близость эта святого угодника к людям, и любовь людей к святому никак от паломничеств не зависела и вовсе не от них рождалась. От Святого Духа рождалась любовь, от любви — молитва, от молитвы — чудо, от чуда — память. И все это было массовым, а паломничества — единичными.

Если сердце обрезано, то везде — Иерусалим, лишь бы служба в храме была. Таков второй и главный вывод. Это вовсе не значит, что паломнические отделы нужно закрывать. Боже сохрани. Это значит лишь то, что приоритеты надо расставлять правильно, и голову с хвостом не путать. А то может так получиться, что некто на гору Моисея всходил и возле Неопалимой купины сфотографировался, но Десять Заповедей, на Синае Моисею данных, так и не выучил, и в какой книге про явление Бога в пламени куста говорится, не знает. Ну а уж о том, что это все значило, и как это явление Богородицу прообразовало, и какое место это событие в истории мира занимает, и спрашивать не будем.

Скажем прямо: слетать однажды в Израиль для многих вовсе не обременительно.

Гораздо тяжелее всякое воскресенье в храм идти и при непривычном слове «Вонмем!» вытягиваться в струнку, чтобы услышать слова Господни, нынче ко всем молящимся обращенные. Но именно это последнее и делает человека христианином в сотни раз успешнее и полнее, чем перемещения в пространстве с последующими репликами «я там был». И учить людей нужно именно этому.

Отцы и учителя прошлых веков это все говорили не раз. Златоуст сдерживал в свое время неуемные порывы к паломничествам и требовал жить Богом, питаться Богом, творить волю Божию, не покидая насиженных мест.

«Батюшка», — жаловалась одна богомолка Амвросию Оптинскому, — «мне бы в Задонск, и в Саров, и к Сергию. Да денег нет» «Нет денег — на месте сиди, Богу дома молись», — отвечал старец.

И простота этого ответа — на все времена, даже и для тех, у кого есть деньги по всему свету мотаться.

Может, вы думаете, что обмереть от священного ужаса можно только на Голгофе, а в храме на Страстной это «не то»? Нет, дорогой. Это, во-первых, на ересь похоже. А во-вторых, это вы на Голгофе рискуете из-за толчеи и многолюдства ничего не понять. Зато у себя на приходе скорее выплачете всю душу, глядя на Распятого. Если только Пост проведете строго и чтения Евангельские будете слушать внимательно.

И главную в жизни радость, радость Воскресения Христова, сколько раз уже и скольким людям Господь давал пережить с максимальной полнотой и теплотой в смиренных храмах и незнатных местах! Так давал пережить, что иным, живущим даже по соседству со святыней, во всю жизнь пережить не удастся.

В этом году ко Дню космонавтики много нового услышать и прочесть пришлось. Раньше о Гагарине только и говорили, что он, по его словам, «Бога в космосе не видел». Теперь говорят, что он и Хрущеву что-то серьезное о Боге шепнул, и о религиозном воспитании молодежи положительно высказывался. Так это или нет, я не знаю. Дай Бог, чтоб так. Но одна фраза, приписываемая Гагарину, мне в душу запала. Сказал он якобы, что «кто Бога на Земле не нашел, тот Его и в космосе не увидит»

Если эту фразу пристроить к теме нашего нынешнего разговора, то можно сказать так: «Кто Богу на своем маленьком месте не служит, тот зря по святым местам ездить собирается».

Встречаются впервые, конечно, люди с Богом по-разному. И найти Его можно и в паломничестве, и на одре болезни, и через нужную книгу, и через вовремя сказанное солью осоленное слово. Здесь, как раз, паломничество может свою службу сослужить. Но, найдя Бога, ради Него нужно потрудиться. А уж трудиться лучше никуда специально не разъезжая, на своем месте, на своем приходе, среди своих братьев во Христе и сестер.

Молитвы священника (16 мая 2011г.)

На литургии священник подобен Моисею. Он ведет людей за собой, возносит их дух вслед за своим горящим духом к Богу и, не сдвигаясь с места, предшествует молящемуся народу в его духовном движении.

Отсюда характер молитв священника. Они не о себе и не о частных нуждах (за исключением прошений на «Рцем вси»). Эти молитвы, от которых до слуха молящихся ныне долетают только возгласы, всегда говорят о «нас», а не обо «мне». «Тебе славу воссылаем», — говорит Богу священник, имея в виду то, что не он от себя воссылает прославление, а «мы все, собранные здесь», воссылаем Богу славу, честь, поклонение и благодарение. Таковы все молитвы литургии: они приносятся Богу священником от лица всех и за всех. Все, кроме одной. Это молитва Херувимской песни.

Эта молитва обращена не к Отцу, что обычно для литургии (приходим к Отцу через Христа во Святом Духе), а лично к Христу. И приносится она священником о себе самом, из глубины своей немощи и личного недостоинства. Это — единственная во всем чине литургии по-настоящему тайная молитва, достойная того, чтобы читать ее всегда шепотом, по памяти, про себя. Желательно — и со слезами.

На этом очень коротком тексте при желании можно было бы построить целый курс пастырского богословия. Здесь есть все, что наполняет внутреннюю жизнь внимательного к себе священника. А именно: не могу служить, не имею права, недостоин, но, тем не менее, должен, обязан и потому дерзаю. Не только я, но и никто вообще не может быть достоин, поскольку все связаны плотскими «похотями и сластями», поскольку и небесным чинам предстоять Богу «велико и страшно». Единственное утешение и оправдание наших служб — то, что Он Сам вочеловечился и стал для нас Архиереем, Сам установил чин этой Пренебесной и Бескровной Жертвы. И не только установил Сам чин, но всякий раз Он Сам и приносит Жертву и приносится в Ней, ибо приносит Себя, а не другого.

И Сам принимает эту Жертву и нам раздает.

Ощущение Христа присутствующим на наших службах вменяется нам в обязанность, но этого, оказывается, мало. Нам вменяется в обязанность большее. Христос не просто присутствует на наших службах (чего, по правде, мы не ощущаем с желаемым постоянством), но Он Сам эти службы совершает. Мы же прислуживаем Ему, помогаем, если можно так выразиться, как и в Херувимской песне мы исповедуем своем пение как «припевание». Пение собственно принадлежит херувимам и прочим бесплотным духам. Нам же остается «припевание», то есть время от времени соучастие в непрестанном занятии иных умных существ.

Итак, молитва Херувимского пения есть действительно тайная молитва, что выражается, кроме прочего, отсутствием после нее громкого возгласа. Громкий же возглас обозначает изначальную практику чтения молитвы вслух и является, по сути, финальным славословием, теряющим смысл при утаенности предшествующего текста.

Но если бы мы захотели построить курс пастырского богословия на молитвенных текстах Требника и Служебника, то не смогли бы пройти мимо еще по крайней мере двух молитв. Это, во-первых, тайная молитва крещения, имеющая читаться после мирной ектении или во время ее, если крещение совершается с диаконом.

Эта молитва очень похожа по смыслу на молитву Херувимской. По силе слов и чувств она, возможно, даже более проникновенна и более располагает к смирению. Дух этой молитвы говорит нам о том, что крещение есть такое же, если не сказать — большее, священнодействие, как и литургия. И действительно, крещение есть единственное таинство, упомянутое в Символе веры. Оно вводит человека в общение с Богом, делая возможными все будущие высоты озарений и освящений. Совершать его надо с той же внутренней собранностью и трезвением, какие характеризуют все лучшее в нашем отношении к Евхаристии. Обратимся к словам молитвы.

Бог в ней именуется «истязующим сердца и утробы», то есть знающим весь внутренний наш мир, такой двоящийся и колеблющийся, такой ускользающий от детального анализа даже за несколько быстро пролетающих часов. В молитве говорится, что перед Богом «вся нага и обнажена», значит, «обнажена» и вся внутренняя жизнь священника. Одетый благодатью, он все же остается простым человеком, мучимым страстями и отягченным условностями исчезающего бытия. Мысль эта высока, и ее не хватает нам в повседневности. Мы редко исповедуем вслух ту простейшую и важнейшую истину, что Бог знает не только дела наши, но и тайные движения сердца нашего. А ведь именно обнажение тайных наших сердечных движений рождает глубокое смирение и сокрушение. «Да не омерзиши мя, ниже лице Твое отвратиши от мене», — молится священник.

Мы, священники, совершаем таинства не только в силу однажды принятого таинства священства, но также и в силу постоянного напряжения внутренних сил, в силу постоянного умоления Бога не отвращать лица Своего от нас. Там, где нет «напряжения и умоления», там сама благодать скрывает свое действие, оставляя человека один на один с сухой механикой обряда.

Чувство недостоинства и личной слабости рождает подобные молитвы, и подобные молитвы движут Бога постоянно «восполнять оскудевающих и врачевать немощных». Где нет воплей о помощи, но есть лишь уверенность в собственной благодатности, там умаляется сама благодать, там благодать угрожает полным отходом от горделивого молитвенника. Имея дело с подобными текстами, мы имеем дело с выражением веры Церкви и с выражением «психологии священства», того внутреннего портрета пастыря, который мы снаружи опознаем в Златоусте, Василии Великом, Григории Богослове. Который можем изнутри постигать, благодаря подобным молитвам.

Дух церковной молитвы — это не только дух обладания небесным сокровищем, но и дух святого страха оттого, что ты лично этого не достоин, и дух страха эту благодать потерять. В таком внутреннем состоянии нужно совершать все вообще службы.

Вернемся к тайной молитве крещения. Вот некоторые из слов, в ней содержащихся.

«Презри моя прегрешения в час сей».

«Омый мою скверну телесную и скверну душевную».

«Всего мя освяти, да не свободу иным возвещая, сам, яко раб греха, неискусен буду».

«Низпосли мне силу с высоты и укрепи мя к службе таинства великого и пренебесного».

Моя бы воля, я бы рекомендовал эту молитву для заучивания наизусть всем ищущим священства. Она абсолютно тождественна по духу смирения молитве Херувимской песни, но выражения ее более сильные, более пронзительные и с большей силой исповедуют смирение священника, приступающего в очередной раз к «великому и пренебесному» таинству.

Это означает, кроме прочего, что крещение носит литургический, всемирный, всеохватный характер, подобный литургическому «о всех и за вся». У нас очень давно уже нет оглашения, нет никого уходящего из церкви на словах: «Оглашенные, изыдите», — хотя множество случайно заходящих в храм людей по уровню отношения к Христу и Его Церкви ниже всякого катехумена. Масштабность проблем такова, что до конца не ясно, с какой стороны браться за их разрешение.

Но если браться со «стороны священника», никогда не ошибешься. И максимально серьезное отношение к таинству, вводящему человека в Церковь, есть лучшая точка опоры для благого переворота не в ту сторону перевернутого мира.

Совершать крещение с той же степенью внутренней собранности, с той же серьезностью и с тем же молитвенным настроем, как и Божественную литургию, есть требование эпохи и требование церковной жизни по существу.

Вторая молитва, которая уподобляется молитве Херувимской, это пятая молитва соборования. Она может быть рассмотрена в контексте первых двух потому, что ярко, неожиданно ярко для такого таинства, как соборование, выражает суть священства. Выучить ее наизусть более проблематично, поскольку мать учения — повторение, а соборование не есть столь часто совершаемое таинство, чтобы многие повторы молитв были возможны. Но все же рано или поздно Требник раскрывает свои глубины взыскующему уму, и сокровища обретаются там, где их не чаяли обрести.

Итак, священник молится, говоря о себе: «Меня, смиренного, грешного и недостойного, во многих грехах сплетенного и страстями сластей валяющегося, Бог призвал во святую и превеличайшую степень священства». Частое повторение слов о своей «грешности и недостойности» способно приносить противоположные плоды. Вместо подлинного смирения эти повторы приносят некое «смиреннословие», рождают псевдосмиренный православный сленг, столь раздражающий там, где нет на поверку никакого особенного смирения и покаяния. Молитва вносит некую новую ноту. Она называет нас «валяющимися в страстях сластей», и это действительно встряхивает душу.

Далее священник исповедует ту истину, что Бог ввел его «во святая святых, во внутренние завесы» (то есть в алтарь), куда «приникнуть святые Ангелы желают». Ангелы действительно со страхом приходят туда, где мы, священники, зачастую привычно и по-домашнему ведем себя, — в святой алтарь. Ангелы любят эти святые места ради того, что там «слышится евангельский голос Господа Бога», там можно зреть «святое возношение», то есть Бескровную Жертву.

В эту молитву нужно вчитываться и вчитываться. Вся она составлена одним порывом глубокого понимания и исповедания сути священства. Священник сподоблен «священнодействовать пренебесные Тайны, приносить Дары и Жертвы о наших грехах и людских неведениях, ходатайствовать о словесных овцах, да многим и неизреченным человеколюбием Господь грехи их очистит». Священник просит Господа услышать его так, как Он слушает его в литургии. Служение литургии ставится в залог того, что Бог будет слушать просьбы пастыря «на всякое время и место; в сей час и в сей святой день».

Таким образом, литургия ставится во главу угла всего пастырского мышления и действования. Все виды предстояния, ходатайства, умоления и упрашивания Бога находят завершение в литургии. Оттуда рождается и смелость священника, именуемая дерзновением. Эта смелость смешана с осознанием внутреннего недостоинства, и это самое обстоятельство придает ей подлинную ценность и истинность. «Не могу, но обязан», «недостоин, но Ты меня удостой», «сделай Ты то, что никто, кроме Тебя, не сделает». Это — сердцевина священнодействий, выраженная в тайных молитвах пастыря. В этом смысле крещение требует такого же молитвенного настроя, что и Евхаристия. А все прочие таинства питаются тем дерзновением, которое священник приобретает, служа службу служб — Божественную литургию.

На этих скупых и поэтичных текстах, ценность которых неизмеримо превосходит ценность многих пространных книг, можно действительно выстраивать курс пастырского богословия. Тем более что тексты эти созданы не для одностороннего умственного изучения ради сдачи зачета, а ради постоянной молитвенной практики и пастырской деятельности.

Оглавление

Приготовление к смерти (2 ноября 2010г.)

Общее дело (4 ноября 2010г.)

Современный протестант (8 ноября 2010г.)

Вместе или отдельно (10 ноября 2010г.)

«Куда» читать Евангелие (11 ноября 2010г.)

Лютеров догмат (17 ноября 2010г.)

Мы — люди и Книги, и Чаши. Беседа (19 ноября 2010г.)

Диалоги с недоброжелателями (20 ноября 2010г.)

Христос без Креста (22 ноября 2010г.)

Купи меч… (22 ноября 2010г.)

Толстой (22 ноября 2010г.)

Иоанн: русский святой Греческой земли (25 ноября 2010г.)

Запад и русский мир (2 декабря 2010г.)

Храм (2 декабря 2010г.)

Индустрия спасения от тоски (14 декабря 2010г.)

Торопиться не надо (16 декабря 2010г.)

Крест, который нельзя бросить (16 декабря 2010г.)

Николай Чудотворец (17 декабря 2010г.)

Праздник светлой грусти (30 декабря 2010г.)

Старость, смерть и иллюзии (30 декабря 2010г.)

Человек по имени Иисус (6 января 2011г.)

Ты пришел! (12 января 2011г.)

Имя Христа (13 января 2011г.)

Русский вдали от Родины (19 января 2011г.)

Путешествие внутрь себя (24 января 2011г.)

Псалом 50 (24 января 2011г.)

Любовь и ответственность (27 января 2011г.)

У меня есть проблема (4 февраля 2011г.)

Дом твоей души (7 февраля 2011г.)

Всего одна притча (9 февраля 2011г.)

Об одной цитате из Достоевского (9 февраля 2011г.)

Размышления об ответственности (10 февраля 2011г.)

Работать ли священнику на светской работе, чтобы не зависеть от прихода? (10 февраля 2011г.)

Новомученики (13 февраля 2011г.)

Видеста очи мои… (15 февраля 2011г.)

Внутренняя тюрьма (17 февраля 2011г.)

Камень, ножницы, бумага (18 февраля 2011г.)

Опорные столпы (23 февраля 2011г.)

Лоскутное одеяло № 6 (24 февраля 2011г.)

Грехи и болезни (24 февраля 2011г.)

Поговорим о масленице (28 февраля 2011г.)

Насколько Церковь зависит от спонсоров? Ответы священнослужителей (1 марта 2011г.)

На реках вавилонских (3 марта 2011г.)

Культурный слой (3 марта 2011г.)

Возраст зрелости (3 марта 2011г.)

Первая неделя Великого поста: советы пастырей (4 марта 2011г.)

Церковь, вступившая в подвиг поста (8 марта 2011г.)

Не будьте, как лицемеры (14 марта 2011г.)

Потери и находки (15 марта 2011г.)

Нет отдельных грехов и отдельных добродетелей (21 марта 2011г.)

Бытовая апология поста (23 марта 2011г.)

Кто кому помогает? (24 марта 2011г.)

Святитель Димитрий: портрет в стиле барокко (28 марта 2011г.)

Умная война (29 марта 2011г.)

Молитва святого Ефрема (30 марта 2011г.)

Благая тяжесть: истинная обязанность крёстного (4 апреля 2011г.)

Даруй ми… (6 апреля 2011г.)

Благовещение (7 апреля 2011г.)

Писание «by heart» (7 апреля 2011г.)

Твердый фундамент: подготовка к браку (11 апреля 2011г.)

Мария Египетская (14 апреля 2011г.)

Мир можно перевернуть! (19 апреля 2011г.)

Литургия Преждеосвященных даров (19 апреля 2011г.)

Машина времени (21 апреля 2011г.)

Небо и земля (22 апреля 2011г.)

Воскресение Христово видевше… (23 апреля 2011г.)

Прощание и встреча (3 мая 2011г.)

Золото Церкви (9 мая 2011г.)

Воскресение и Писание (9 мая 2011г.)

Скорбные торжества (12 мая 2011г.)

Куда идем, православные пилигримы? (13 мая 2011г.)

Молитвы священника (16 мая 2011г.)