Аксель и Кри в Потустороннем замке [Леонид Саксон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

АКСЕЛЬ И КРИ В ПОТУСТОРОННЕМ ЗАМКЕ

Моему сыну Роме

ГЛАВА I. БЫК ПО ИМЕНИ ЗЕВС, ИЛИ ДВА ПОХИЩЕНИЯ

В большом и шумном городе Мюнхене, в западной его части, Недерлинге, жили со своими любящими родителями двое детей. Жили они на длинной улице, упоминать название которой мы пока не будем (а может, и вовсе не будем, этому району от туристов и так спасу нет). Родители — Детлеф и Ренате Реннер — назвали своего сына Акселем, и к началу нашего рассказа ему было уже одиннадцать лет. Девочку звали Кри, ей было восемь.

Дети очень походили друг на дружку чертами лица и светло-льняными волосами, у Кри — прямыми и длинными, у Акселя — слегка вьющимися и коротко стриженными. Но спутать брата и сестру (даже не глядя на волосы или всегда аккуратную одежду) не смог бы никто: слишком разные были у них глаза. У Акселя — тёмно-серые, отцовские, у Кри — голубые, как у фрау Ренате. И глядели дети по-разному: Аксель — спокойно и даже чуть рассеянно, если только вы не показывали ему теннисную ракетку, или альбом для монет, или витрину хорошей кондитерской. Взгляд Кри был всегда сосредоточен, она вечно куда-то спешила и всегда знала, зачем ей в жизни необходим именно этот день и час. Увлечений у неё было столько, что нет смысла перечислять (правда, почти все — ненадолго). С большим удовольствием, например, смотрела она в свои восемь всяческие видеокассеты и DVD, в основном такие, какие и в пятнадцать лет не очень-то следует давать подросткам. Или разглядывала принадлежности для плавания и ныряния (четыре маски с трубками, двенадцать разноцветных пляжных полотенец, миллион резиновых тапочек, игрушечный акваланг и почти настоящее подводное ружьё). Или витрину хорошей кондитерской.

Супруги Реннер считались людьми «со средними доходами», как выражается взрослый мир. Но они очень старались для обоих детей. Со своей стороны, Акселю и Кри никогда не приходило в голову, что даже в самую чудесную погоду можно вернуться домой позже положенных семи часов. А уж о сомнительных приключениях и всяческих авантюрах и речи быть не могло! К тому же Аксель и Кри были надёжно окружены и защищены наглядными примерами. Со времён дедушки Гуго — человека настолько образованного, что никто никогда не знал, придумал он очередное изречение или списал откуда-нибудь, — никто не снимал его изречений со стен квартиры. Ну и понятно, что если у вас на стене с детства висят изречения — на тарелочке, на бумаге, в резной рамочке или в простой, — то вы их все до единого знаете наизусть. Аксель, к примеру, был полностью согласен с коридором из кухни в гостиную, где между зеркалом и выключателем настенной лампы значилось:

«Голодным лучше будь, чем что попало ешь,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало».
Лет в семь Аксель решил дополнить дедушку и присочинил такую концовку:

«К тому же каждый торт — хоть как его нарежь —
Всегда кончается: в нём весу слишком мало».
Это первые его стихи, которые до нас дошли. Маме и всем очень понравилось, но снять стекло и вписать это в рамочку хотя бы самыми мелкими буквами она не разрешила. Пусть всё остаётся, как при дедушке.

А у Кри просто не было времени заниматься поэзией.

В тот день — чёрный день! — когда начались описанные здесь события, а заодно и летние каникулы, ясное утреннее солнце встало над Недерлингом как обычно и хлынуло в комнаты. Но в душе Акселя не было света. Именно этим утром он потерял своего любимого «быка». Именно этим утром! В первый день каникул!

— Кого? — сморщила нос Кри, заглянув к нему в комнату на звук яростного пыхтенья. Да и как было не заглянуть: ей редко приходилось видеть Акселя вне себя.

— «Быка»! — простонал разгорячённый, взлохмаченный Аксель, стоя голыми коленками на ковре и в сотый раз заглядывая под стол. Рядом с ним валялись опрокинутый торшер и диванный валик. Да и всё в комнате было перевёрнуто вверх дном: даже шторы на окнах висели косо и сам книжный шкаф, казалось, готов был рухнуть от свирепого взгляда.

— Какого быка? — вежливо спросила Кри. Так вежливо, что можно было не сомневаться: уж она бы ради этого быка не приоткрыла глаз, даже если б он спозаранку мычал ей в окно.

— Быка по имени Зевс! Того, который украл Европу, — сказал Аксель, чуть не плача. И, кажется, попытался опрокинуть свой письменный стол, дёрнув за ковёр, но, конечно, потерпел неудачу. — Не знаешь, что ли? Отойди, я сверну ковёр!

— А разве можно украсть Европу? — теперь уже с искренним удивлением спросила Кри, хотя и сообразила, что речь идёт о какой-то сказке. — Она же… огромная. И, главное, зачем она быку?

— Ты не понимаешь, — вздохнул Аксель, поднял с пола большой альбом с монетами и их цветными изображениями и ткнул пальцем в одно из изображений на странице «Греция»: жёлтая монета с серым ободком, а в центре жёлтого кружка, как в центре мишени, вычеканена крохотная женская фигурка верхом на быке. — Это два греческих евро две тысячи второго года. Быка зовут Зевс, а эту женщину — Европа. И он её украл. Ясно теперь?

— Нет, — честно сказала Кри, хотя сама монета ей, пожалуй, начала нравиться. Наверное, это что-то и впрямь важное, раз Акси так горюет. — А зачем он её украл?

— Видимо, хочет на ней жениться, — сказал Аксель, чуть не плача. — Где вот она теперь? Где?

— Зевс… Зевс… Где-то я это имя слышала, — пробормотала Кри. — Он украл её у родителей?

— Ну да, наверное… У кого ж ещё?

После такого вывода монета сразу же разонравилась Кри. Альбом был отодвинут. Но ей было жаль Акселя, и она вызвалась помочь, а уж вызываясь помочь, всегда шла до конца. Вдвоём они окончательно выпотрошили стол, разметали диванные подушки, подняли шторы на подоконник и, хватаясь за бока, сделали почти невозможное: сдвинули на полметра набитый книгами и игрушками шкаф. Но совсем убрать его с ковра не смогли.

— И на кой чёрт мне все эти игрушки? Я в них давно не играю. Завтра же всё выкину! — зло сказал Аксель, откидывая с пылающего лба прядь волос и сощурившись на шкаф. Кри тут же подумала, что лучше бы все эти игрушки в награду за помощь достались ей, но вслух ничего не сказала: ещё станут говорить, что она собирает подержанные вещи!

— Не поможет, — трезво сказала Кри. — Шкаф нам всё равно не одолеть, даже если ты и книжки выбросишь. Нужен папа.

— Но можно же попробовать! — пыхтел Аксель.

— Нужен папа, — маминым голосом типа «пора спать» повторила Кри. Аксель открыл было рот, но правота сестры была столь очевидна, что он молча закрыл его.

— Папа в три, — сказал он наконец. (Он часто опускал для краткости слова, если смысл, на его взгляд, был и так понятен). Теперь уже Кри открыла рот, чтобы сказать: «Папа придёт в три», — она всегда поправляла Акселя в таких случаях, хотя в глубине души считала, что его система лучше и практичнее. Но ведь так приятно поправлять брата, который старше тебя и вдобавок получает в школе одни «единицы»! Однако на сей раз Кри не стала лезть к Акселю со своими поправками: слишком у него был расстроенный вид. Аксель заметил это, и на душе у него стало чуть легче.

— Ладно, — вздохнул Аксель после долгого молчания, — давай прибираться.

И они добросовестно навели порядок, сделав комнату ещё аккуратнее, чем она была до пропажи. Если бы Кри на этом остановилась, то нам, пожалуй, не о чем, да и некому было бы рассказывать. К счастью для человечества, девочка решила, что нехорошо в первое утро каникул оставить Акселя одного в таком состоянии и умчаться к подружке.

— Пойдём погуляем, — предложила она.

— Мне что-то не хочется, — пробормотал Аксель, уныло озираясь.

— Но ты же всё равно до трёх ничего не можешь, — вразумляюще сказала Кри.

— А… Дженни? Ты разве не к ней собиралась?

Аксель не выносил Дженни. Она вечно портила компанию, требуя, чтобы Кри, а особенно почему-то Аксель (несмотря на явное к нему неуважение) обращали на неё всё своё внимание. Любые планы и предложения Акселя (теннис, мороженое, кино, велогонки, бассейн, хоть что) она тут же крушила своими — всегда дурацкими. Иногда он даже нарочно предлагал ей то, чего не хотел, в расчёте, что она сделает наоборот. Первое время это помогало, но затем она каким-то непостижимым чутьём научилась определять, когда Аксель притворяется, тем более что долго лукавить он не умел. И Кри, которая и так далеко не всегда поддерживала Акселя, рядом с подружкой становилась несноснее, чем могла бы быть.

— Я ей пока не звонила, — объяснила Кри. И, заставляя себя забыть о Дженни, добавила: — Мы с ней вечером прошвырнёмся. Ну, идёшь?

— Куда? — поинтересовался Аксель с прояснившимся лицом.

«А правда, куда? — спросила себя Кри. — Куда его взять, чтоб всем было интересно? В теннис я не хочу, для велосипеда жарковато… Просто по городу? Скучища…» И тут ей пришла в голову действительно первоклассная идея.

— Мм… пойдём в Нимфенбургский замок, — небрежно заявила она.

— Мы же там недавно были! С мамой и папой.

— А теперь пойдём одни, и в парк! Ну как, неплохо?

Аксель облизнул губы. Он колебался. Предложение заманчивое, что и говорить! Погулять в таком красивом английском саду — одно удовольствие. Может, там, где-нибудь у Ботанического сада, и стол для тенниса найдётся? С другой стороны, что скажут родители? Конечно, парк очень людный (будь он безлюдным, Кри и сама бы не предложила). Но ведь прежде дети никогда не ходили в такие места одни…

— Мама… — сказал он, испытующе поглядывая на Кри. На сей раз та и не подумала требовать полной фразы, решив не раздражать брата. Ей очень хотелось, чтоб он согласился, и Аксель знал почему. Это и было главной страстью Кри: она обожала, когда её фотографируют, и мечтала стать фотомоделью. У неё уже накопилось несколько толстых альбомов, где она была заснята во всех позах на свете (любимые кадры: на вершине Эйфелевой башни; верхом на плюшевом белом медведе; в фехтовальном костюме; верхом на Акселе). Но ведь быстро надоедает, когда тебя снимает родня. А вот если щёлкнул турист, выбрав тебя за красоту из целой толпы… И неважно, что ты никогда этого снимка не увидишь! А может быть, и увидишь… А может, тебя щёлкнул известный кинорежиссёр, и вскоре пригласит тебя сниматься в кино, и познакомит с Брэдом Питтом. Но, ясное дело, чтобы всё это сбылось, надо почаще бывать там, где ходят туристы. Где они кишмя кишат!

— Стоит взять ракетки, — деловито изрекла Кри и оглядела комнату, словно искала эти самые ракетки (а чего их искать, если они у аккуратиста Акселя в шкафу, и больше нигде и никогда?).

— Мама… — сказал Аксель, отводя глаза. — И папа!

— А в чём дело? — невинно поинтересовалась Кри, раздувая ноздри. — Нам никто ничего не запрещал. Может, тебе запрещали, а я не слышала?

— Но и не разрешали тоже, — вяло напомнил Аксель. Ему самому хотелось новых впечатлений и развеяться. И Кри это сразу поняла.

— Мы ненадолго, — торопливо сказала она. — Мы… на полчасика. Вглубь можно и вовсе не ходить, а постоять у главного входа, ну, знаешь, где туристы… И ты ещё раз сможешь наведаться в этот твой… Маршталльмузеум, посмотреть всякое оружие. Я бы тоже ещё разок взглянула. И вдобавок покормим Ханса. Здорово, а?

— Ну, в музей я, положим, не пойду, — вздохнул Аксель, — а постоять у входа… Ладно. Но в безлюдные места — ни ногой!

— Как будто они там есть! — Кри тут же повисла у Акселя на шее и от всей души расцеловала его, после чего он окончательно сдался. И она помчалась одеваться. Она надела свою лучшую голубую блузку и тёмно-синие джинсы. Всё это ей, безусловно, шло — и к светлым волосам, и к голубым глазам, но Аксель, глядя, с какой энергией Кри вертится перед зеркалом в прихожей, нашёл, что это уж слишком.

— Ты не хочешь надеть тёмные очки? — коварно спросила она, словно не замечая его неодобрительного взгляда. — Сегодня такое солнце…

— Вот сама и надевай, — ехидно сказал Аксель, прекрасно понимая, что Кри заботится не о его глазах. Она не только всегда мечтала, что её снимут на плёнку (а это иной раз случалось!), но с тех пор, как, к её ужасу и возмущению, однажды «щёлкнули» не её, а Акселя, сестра старалась отодвинуть его на задний план. В самом деле, какой интерес снимать человека, если у него вместо глаз — чёрные пятна? Играл бы он в шпионском боевике — другое дело… Но Аксель, конечно, и не думал обижаться. Он не мечтал о славе, и ему было от души плевать на свою внешность. Хотя порой становилось приятно, что Кри искренне им восхищается, считает его красавцем.

— Ну, ты идёшь? — поторопил он. — Тоже мне, кукла Барби… Мама с папой никогда не вертятся перед зеркалом!

— Я не слежу за зеркалами, — отрезала Кри. Он только засмеялся и покрепче взял сестру за руку, чему она и не думала противиться. Хотя дома она не уставала воспитывать его, но на улице слушалась беспрекословно и верила, что он защитит её от любой опасности.

— Стой! — воскликнула она на углу Неизвестно Какой улицы. — Ты хлеб взял? Если нет — возвращаемся.

— Взял, взял.

Кормить птиц в Замковом канале, разумеется, не разрешалось, но мало кто из посетителей замка-музея считался с этим запретом. Во всяком случае, Кри уверяла, что к ним с Акселем лебеди кидаются особенно быстро и жадно. Верховодил птицами Ханс, крупный и ненасытный. Завидев детей, он бил крыльями по воде, вытягивал шею и тихо трубил, собирая свою эскадру, а затем, на две трети высунувшись из воды и распустив два огромных белых паруса, взрезал воду по направлению к берегу. В отличие от остальных лебедей, он никогда не щипал Кри за пальцы и не хватал клювом носки её туфелек. Потом наступала очередь Акселя. А папа обычно стоял на страже и следил, чтобы поблизости не оказалось музейного персонала. (Когда же ходили вчетвером, кормёжка отменялась: мама не любила никаких нарушений.)

Итак, они быстро дошли до замка, скормили Хансу почти весь наличный запас хлеба, остатки сумели добросить до его свиты и, войдя в парк, направились к Амалиенбургу. Это уже было нарушением уговора. Но солнце светило так жарко, и так манила тень деревьев, толпа вокруг была так многолюдна, и всё здесь казалось таким знакомым, что Аксель ещё раз молча уступил. Когда они поравнялись с Амалиенбургом, Кри вдруг вцепилась в его руку и сделала резкий разворот на девяносто градусов, так что раздался скрип каблуков.

— Что… — начал было Аксель, но тут же увидел сам и смолк. Навстречу им шли три невысоких господина в тёмных костюмах, с видеокамерами и фотоаппаратами в руках. Их жёлтые, словно лакированные, лица казались совершенно одинаковыми, а узкие косые глаза неторопливо озирали окрестности. Вот один из них, шедший сзади, повернулся спиной к детям и принялся снимать павильон на камеру. Кри так вся и засветилась, так и встала на цыпочки, даже шею вытянула по направлению к японцам — не хуже Ханса, завидевшего корм, — словом, как показалось опешившему Акселю, стала вдруг выше ростом. И чудо свершилось: шедший впереди господин замедлил шаг, не спеша поднял «Никон», и дети услышали несколько тихих и быстрых щелчков. Кри порозовела.

— Разговаривай со мной, — углом рта скомандовала она Акселю, полуобернувшись к нему и делая вид, что больше не замечает японцев.

— Ты что, с ума?.. — спросил Аксель, прищурившись.

— Молодец! Скажи ещё что-нибудь, только улыбайся.

— Пускай тебе Дракула на кладбище улыбается! — как рассерженный гусь, зашипел Аксель. (Дракулу Кри побаивалась, и поминать его при ней не стоило, хотя сама она любила пощекотать себе нервы и то и дело заводила разговоры про фильм «Дракула, мёртвый и довольный этим», особенно к вечеру. Аксель бы ни за что не решился нарочно её пугать, но уж слишком разозлился!) — Совсем свихнулась, да? Мне эти типы не нужны, и я не кинозвезда, ясно? Твоя мечта исполнилась, нашёлся бездельник, так чего тебе ещё надо?

— Чтобы вон тот, сзади, снял меня в движении. Камерой…

Но судьба явно решила, что с девочки на сегодня довольно славы. (По крайней мере, в ту минуту.) Трое господ-манекенов явно больше не желали её снимать и, важно вышагивая, как африканские страусы, удалились. Аксель хотел было ещё съязвить на эту тему, но Кри была так счастлива и — честно говоря — так красива сейчас, что у него как-то язык не повернулся. Вместо этого он неожиданно для себя подумал, что если уж Кри так любит, чтобы её снимали, то ведь и он мог бы делать это для неё. Он даже мысленно перебрал всех девчонок в своём классе и с приятным удивлением пришёл к выводу, что ни одна из них, пожалуй, и близко не может тягаться внешностью с его сестрой. А что? Неплохое средство держать Кри под контролем, а то совсем ни во что не ставит старшего брата. Надо только поумней всё это обставить, иначе принцесса вконец зазнается…

— Знаешь, — небрежно сказал он, когда они углубились в гущу зелени и побрели куда глаза глядят, — раз уж ты так любишь сниматься, я мог бы и сам щёлкнуть тебя пару раз…

— Ты? — изумилась Кри. — Зачем?

— Как зачем? — вторично за последние десять минут опешил Аксель. И — опять-таки неожиданно для себя — брякнул: — А… когда накопится много хороших фотографий, можно будет выбрать какие получше и послать на конкурс… в Японию…

— Какой ты умный! — взвизгнула Кри и опять повисла у Акселя на шее. Нет, она не зря взяла его сегодня на прогулку!

Тем временем они всё шли и шли, и голоса людей вокруг постепенно затихали. Аксель не особенно беспокоился о дороге: разве здесь заблудишься? Они сейчас найдут киоск с напитками, выпьют чего-нибудь холодного и вернутся домой. Но сказать точно, в какой части парка они очутились, он уже не мог, тем более что неугомонная Кри несколько раз меняла направление, таща его за собой. Наконец за зелёной завесой блеснула чуть более тёмная гладь небольшого озера, по которому курсировали утки. Слепящее полуденное солнце отражалось от воды и глянцевых листьев нестерпимым блеском. Всё кругом: вода, заросли, белая ротонда с колоннами и куполообразной крышей на противоположном берегу — вдруг показалось Акселю каким-то сном. И то, что на берегу в этот момент не было ни одного человека, придавало этому сну зловещий оттенок. С воды вдруг потянуло прохладным ветерком, и мальчик поёжился.

— Знаешь что, — разлепил он запёкшиеся от жары губы, — пойдём-ка лучше назад… Здесь, похоже, нет никакого киоска. А?

Кри не ответила. И тут новый — почти шквальный — порыв ветра, только изнуряюще-жаркого, вдруг обдал детей, словно на обоих дохнула горячая печь. Всё вокруг потемнело. Аксель поднял глаза к небу и увидел, что голубизну начало затягивать странным золотистым маревом, сквозь которое быстро мчится серая лохматая тучка. Наверное, это задул фён — тёплый альпийский ветер, приносящий больным, слабым людям бессонницу и кошмары… Но какой же ураган бушует сейчас там, наверху, если с тучами творится такое? Аксель покосился на Кри (надо искать укрытие!) — она словно примёрзла к месту. Лицо у неё стало белым, как снег, глаза изумлённо распахнулись, побледневшие губы полуоткрылись. Она глядела вдаль, поверх макушки Акселя, туда, куда только что смотрел он сам, но гораздо пристальнее. Мальчик резко вскинул голову. Тучка была уже намного ближе к ним, даже, пожалуй, не тучка, а целая грозовая туча — в Баварии её иногда называют «шворк». И этот шворк… он словно бы снижался, наискось несясь к земле, как лёгшая на крыло птица! Нет, так не бывает, просто Аксель заспался сегодня и видит тяжёлый предутренний сон… А какие у тучи странные завихрения со всех сторон — будто лапы и длинный косматый хвост! Но додумать эту мысль Аксель не успел. Кри резко вцепилась ногтями в его ладонь, и, опять повернувшись к ней, он увидел в двух лужицах чернил, в которые превратились её глаза, не изумление, а дикий, никогда прежде не виданный ужас.

— Кри! Кри! — хрипло позвал, словно каркнул, Аксель, кашляя от жаркого ветра. Перед глазами у него вдруг встала непонятная, косматая тьма, и какая-то сила с душераздирающим свистом падающего самолёта вырвала ладошку Кри из его вспотевших пальцев. Новый порыв ветра, стихающий свист — и Аксель почувствовал, что он на берегу один, и что происходит нечто ужасное. Слоноподобное косматое чудовище взмывает в небо над озером, с каждой секундой удаляясь от Акселя, а в пасти у этого существа бьётся голубой лоскут и беспорядочно машет крошечными, словно кукольными, ручками и ножками. Когда же прошло ещё несколько мгновений и тёмное мохнатое пятно поднялось на огромную высоту, мальчик понял: голубой лоскут, ручки и ножки, уносимые от него всё дальше и дальше, — это Кри.

Аксель страшно закричал и потерял сознание.

ГЛАВА II. КОМИССАР ХОФ

Этот день — как и последующие дни — слились для Акселя и его родителей в сплошной кошмар, нескончаемый и невыносимый, который, к сожалению, отличался от страшного сна тем, что всё происходило наяву. Хорошо ещё, что Аксель стоял не на самом берегу: лишившись сознания, он запросто мог упасть в воду и захлебнуться. Когда час спустя, шатаясь, исцарапанный ветками мальчик с безумными глазами ворвался в Амалиенбург и билетёр вызвал полицию, события понеслись с быстротой молнии. Сначала люди в жёлтых рубашках и зелёных брюках искали вместе с Акселем место преступления, везли его в криминальную полицию и звонили на работу его родителям. Затем его осматривал врач и поил чем-то горьким, но успокаивающим. Потихоньку мальчик приходил в себя, то есть к нему возвращалась способность понимать обращённые к нему вопросы и кое-как отвечать на них. Временами его даже клонило в сон — видимо, под действием лекарства.

Для человека в мятом сером костюме, вошедшего в комнату, где на небольшом, но мягком диване беспокойно дремал Аксель, весь этот ужас был работой. Сначала он с порога довольно долго рассматривал дремлющего мальчика, затем, когда тот внезапно дёрнулся и в страхе открыл глаза, негромко спросил:

— Можно войти? — Хотя, как потом оказалось, это был его собственный кабинет.

Аксель кивнул и вскочил. У него вдруг — в который раз за сегодня — мелькнула безумная надежда, что Кри найдена, но при взгляде на спокойное лицо лысоватого пожилого человека с очень маленькими и очень внимательными глазами он почувствовал слабость в ногах (тоже не впервые) и откинулся — вернее, рухнул со стоном — на спинку дивана.

— Сиди, сиди… — мягким, глуховатым голосом сказал человек. — Я думаю, тебе даже лучше ещё полежать. А я, если ты не против, посижу рядом и кое о чём тебя расспрошу. Идёт?

— Да… — слабым голосом сказал Аксель. — Но я всё-таки сяду.

Человек придвинул к дивану стул и опустился на него. Вид у него был тоже не слишком свежий, словно он эту ночь не спал.

— Хорошо. Я комиссар Хоф. Постараюсь помочь твоей сестре. Я нередко занимаюсь такими делами.

— Какими? — тихо спросил Аксель, отводя глаза.

— Пропажей детей. И очень часто всё кончалось хорошо, — быстро добавил пожилой человек голосом настолько убедительным, что не всякий взрослый уловил бы фальшь. Но Аксель был очень умным мальчиком, и вдобавок все его нервы были напряжены.

— Не надо меня утешать, — сказал он, чувствуя, что в глазах у него сильно защипало. — И потом, Кри не пропала. Её украли.

— Украли, — повторил Хоф. — Как именно?

Аксель ожидал вопроса «кто?» или даже «зачем?» и растерянно поглядел на комиссара.

— По воздуху, — пробормотал он, сам чувствуя, как дико это звучит. — Уле… улетели.

— Расскажи-ка мне всё по порядку, — предложил Хоф. Он уже примерно знал, что услышит: Аксель дважды, торопливо и сбивчиво, рассказывал про летающее чудовище — в полицейском участке в Недерлинге и — более подробно — врачу, который давал Хофу рекомендацию: допрашивать сейчас или лучше подождать. Врач считал, что рассудок мальчика помутился от шока, но всё же можно попробовать хоть что-то выяснить: каждая минута сейчас работала на похитителей. Кроме того, врач с комиссаром надеялись, что при допросе в более спокойной обстановке к Акселю вернётся разум. Главное сейчас — не давить на него и не мотать ему нервы, какие бы чудеса он ни рассказывал.

— Так… — сказал Хоф минут через десять. — Ну, а на что это существо было похоже?

— Я же сказал: на собаку! — твёрдо сказал Аксель. — Большой лохматый пёс.

— Какой породы?

Аксель испытующе покосился на комиссара. Но лицо пожилого собеседника было вполне серьёзным.

— Я… я уже и сам думал… Но не знаю. Я не разглядел. Кри раньше меня догадалась, что там не туча…

— Ты уже говорил. Но неплохо бы понять, почему? У неё зрение лучше?

— Н-нет… Не знаю… Мы оба никогда не жаловались.

— Это ничего не значит, — возразил комиссар. — Ладно, продолжай. Итак, твоя сестра первой заметила опасность. Верно?

— Верно…

— Но не сделала попытки спастись или предупредить тебя.

— Ну да. Она прямо остолбенела!

— «Стояла, как примёрзшая», — сказал ты. Что ж, я могу это понять, — поспешно продолжал Хоф, видя, как побледнел Аксель, вспоминая ту страшную минуту. — Но всё же у тебя были две-три секунды, чтобы разглядеть это… существо.

— Только со спины, — возбуждённо приподнялся на локте Аксель. — Только сзади! Когда оно уже улетало. Если б я меньше вертел головой и быстрее соображал, я мог бы…

— Ты гораздо меньше рассказал бы мне тогда, — успокоительно поднял ладонь комиссар, — а сделать что-то вряд ли сумел бы. Уж наверное, ОНО настигло бы вас и в лесу. А?

— Да нет же! — простонал Аксель, ломая руки. — ОНО… то есть она… была слишком большая, чтобы протиснуться между деревьев. В роще мы были бы в безопасности! — Он помедлил. — Мне почему-то кажется, что у неё на морде и на теле были складки… как у шарпея. Но ведь шарпей не мохнатый!

Хоф прошёлся по комнате и присел на подоконник. Акселю вдруг померещилось, что он сейчас достанет из кармана трубку и закурит — не хуже Шерлока Холмса. Но Хоф и не думал курить (мало того, его подчинённые не смели курить при нём: у него была аллергия на табак).

— И какого размера была эта штука? — спросил комиссар, глядя в окно.

— Ну… — Аксель сощурился. — Примерно как сорокатонный грузовик «вольво».

— О, ты разбираешься в машинах! — улыбнулся Хоф. — Такая точность нам поможет.

И Аксель испытал чувство облегчения. Он никак не мог понять, верит ему Хоф или нет.

А Хоф не знал, что и думать. Чутьё подсказывало ему, что этот мальчуган не бредит и даже, кажется, не лжёт. И что на свете случаются невероятные вещи, комиссар тоже знал. Но очень их не любил.

— У меня тоже есть неплохая машинка, — сообщил комиссар. — Вон она стоит, погляди.

Он поманил Акселя к окну, и тот без видимого усилия встал и пересел на подоконник.

— Во-он та, серая, с краю. Видишь?

— Да. Красивая… — вежливо добавил Аксель.

— А какой она марки, знаешь?

— «Пежо-206».

— Молодец! А вон та, красная, рядом?

— «Рено». Но модель я не знаю.

— Я тоже, — соврал комиссар с довольным видом. — Видно, новинка… Да, с тобой не ошибёшься!

Аксель, конечно, уже догадался, что никакой машины у комиссара Хофа нет и в помине. То есть она у него, безусловно, есть, но, скорее всего, не эта! Просто комиссар хочет проверить, вправду ли он, Аксель, может определить марку машины и, стало быть, величину грузовика «вольво». Значит, ему поверили! И он действительно помогает найти Кри! При этой мысли он глубоко вздохнул и почти пришёл в себя.

— Ну а теперь, — сказал Хоф, — давай чуть-чуть прогуляемся, если ты не против. Сначала вниз, в этом же здании, а потом прокатимся и осмотрим место происшествия.

— А мама и папа?

— Не волнуйся. С ними уже работают. Мы их поставили в известность, что ты нам пока нужен. Когда побываем в парке, я отвезу тебя домой.

— Ох… Нет, ничего… Спасибо. Я готов.

Пока спускались в подвал, Аксель не замечал ничего вокруг. Если бы комиссар сейчас привёл его в Хеллабрунн и втолкнул в клетку с тигром, он бы и то не заметил. Мальчик думал только о том, в каком отчаянии папа и мама, как они ждут — и, может быть, уже ненавидят — его, справедливо обвиняя во всём. Пойти на поводу у восьмилетней малявки после всех родительских наставлений и изречений на стенах! На лбу надо писать у таких, как он, огромными несмываемыми буквами, серной кислотой! Не увидеть того, что первой разглядела Кри, стоять столбом и зевать, пока не произошло непоправимое! Ему плохо верилось, что он больше никогда не увидит сестру. Этого, конечно, не будет… не может быть, но чего же она натерпится, дожидаясь, что он её спасёт! А если похитители будут морить её голодом, пока не получат выкуп? У Акселя опять подкосились ноги, но как раз в этот момент комиссар — видимо, случайно — поддержал его под локоть, да и лекарства ещё действовали.

— Есть хочешь? — спросил комиссар, звоня в тяжёлую металлическую дверь, похожую на встроенный сейф-гигант. — Нет? Даже, наверное, тошнит при такой мысли? А всё-таки надо поесть, иначе какой ты мне помощник? В машине чего-нибудь пожуём…

Им открыл молодой офицер в очках с красными стёклами и повёл их по коридору без окон с одинаковыми металлическими дверями по обе стороны. У одной из дверей он остановился, набрал на маленьком пульте в дверной панели комбинацию цифр, загородив её при этом спиной, вложил в открывшуюся щель карточку с магнитной полосой, и дверь, щёлкнув, медленно ушла в стену, а красная лампа, горевшая под потолком, пару раз мигнула очень неприятным багровым светом и погасла. Аксель даже прикрыл глаза и пожалел, что у него самого нет красных очков.

— Сигнализация, — объяснил Хоф, перехватив его взгляд. — Такие кабинеты не для посторонних…

В комнате не было, однако, ничего особенного, по крайней мере, на первый взгляд. Стол, несколько стульев, мягкий ковёр на полу, а у каждой стены от пола до потолка — металлические стеллажи с сотнями металлических же выдвижных ящиков разных цветов. В дверце каждого ящика, кроме привинченного номера, была щель для магнитной карточки — уже не той, с помощью которой офицер открывал входную дверь.

— Садись, отдохни, — кивнул Хоф на стулья.

— Спасибо. Я не устал, — выпрямился Аксель.

— Ты уже совсем оправился, я вижу. Хорошо… отлично…

И комиссар сделал паузу, явно обдумывая какое-то нелёгкое решение.

— Где мы? — спросил Аксель, начиная чувствовать себя неуютно.

— В одном из залов Центральной розыскной картотеки земли Бавария. Здесь, — комиссар махнул рукой на ящики, — весь Мюнхен. И ещё много чего… Я, конечно, имею в виду преступления.

Хоф прошёлся по комнате и остановился у большого стеллажа с двумя одинаковыми отделениями, различающимися только цветом: ящики левого отделения были белого цвета, а ящики правого — чёрными.

— А вот это — специальная картотека, посвящённая пропавшим детям. Все случаи за много-много лет. Мы не пускаем сюда посторонних, — продолжал комиссар, уже не раздумывая и не делая пауз, — но я нарушил инструкцию и привёл тебя сюда, за что, вероятно, получу взыскание. Строгое взыскание! Однако мне сейчас важнее, чтобы ты, глядя на эти ящики, ещё раз задумался о том, правду ли — и всю ли правду — ты мне рассказал. Видишь, — Хоф положил руку на белые ячейки, — это те случаи, которые закончились удачно. Когда пропавший ребёнок был найден и возвращён семье. Чёрные ящики — сам понимаешь… Туда попадают и те дела, когда жертву преступления находили, но слишком поздно.

— Слишком поздно для чего? — дрогнувшим голосом спросил Аксель.

— Ты уже понял.

В подземной комнате повисла тяжёлая пауза.

— Так вы всё же не верите мне? — мальчик посмотрел в глаза комиссару.

— А разве я хоть раз сказал, что верю? — И Хоф буквально воткнул Акселю в глаза такой жёсткий взгляд, что тому захотелось отодвинуться подальше в тёмный угол вместе со стулом. — Или что не верю? Верить тебе я не имею права, потому что ни в этой картотеке, и нигде на свете не упоминалось того, о чём ты рассказываешь. А не верить — значит признать, что ты обманываешь полицию. Что ты желаешь зла своей собственной сестре, своим родителям, которые вырастили и выкормили вас обоих. И ещё многим детям, да и взрослым тоже, с которыми похитители расправятся завтра. Когда покончат с Кри…

— Нет! — крикнул Аксель, вскакивая и сжимая кулаки. — Нет!!!

— Тогда помоги нам. Помоги как следует. Не стоит считать, — снова заговорил Хоф, не отводя глаз от белого, как бумага, Акселя, — каких ящиков больше в этом подвале — белых или чёрных. Нас ведь с тобой что волнует: чтобы дело Кристине Реннер не попало в чёрный ящик, даже если б он здесь был один-единственный. Верно?

— Нет…

— Нет?

— Нет! Я не хочу, чтобы Кри попадала в ваши ящики — белые или чёрные. Я просто хочу найти её живой и здоровой!

— Не выйдет, — отрезал Хоф. — Ничего у тебя, малыш, не выйдет без баварской полиции, которая, к твоему сведению, считается лучшей в мире…

— А комиссар Хоф — её самым лучшим сыщиком, — неожиданно подал голос офицер в красных очках.

— Помолчи, Вальтер, — отмахнулся Хоф. — Но никакая полиция, даже самая лучшая, не может работать вслепую. Сейчас, Аксель, наши глаза и уши — это ты. И если ты не подведёшь нас… если только твою Кри не украл сам дьявол, я её найду! — рявкнул он неожиданно, да так громко, что Аксель и офицер в углу подскочили. Но офицер тут же снова уселся на стул, а Аксель остался стоять.

— Но я… я же уже сказал всё, что знаю… — прошептал Аксель, опустив глаза.

— Я не уверен, — всё так же жёстко ответил Хоф. — Сам посуди. Да, сейчас много разных летательных аппаратов: вертолёты, дельтапланы, чёрт… дьявол… не знаю! Много чего. Есть даже такие реактивные баллоны, надев которые на спину, человек может летать почти как птица — быстро и точно. И хотя всё это не самые удобные средства для похищения, это всё-таки возможно. Но чтобы летала собака, да ещё размером с грузовик… Ты-то сам поверил бы такому?

— Нет, — честно ответил Аксель, глядя ему в глаза.

— Вот видишь, теперь я слышу от тебя сплошные «нет». Так нам твою сестру не найти… Значит, ты признаёшь, что собаки не летают? И что не бывает лохматых шарпеев размером с сорокатонный «вольво»?

— Нет! — ещё твёрже сказал Аксель, по-прежнему не отводя взгляда. — Бывают. И летают! Ведь я же видел. Понимаете, ВИДЕЛ! А вы думаете, я вам лгу!

— Думаю, не лжёшь, — неожиданно сознался комиссар. — Ты и в самом деле видел этот… шворк. Но потом что-то сбило тебя с толку, и тебе показалось, что это он во всём виноват. Ураганов, да ещё таких, чтоб они могли унести человека, в городе ни сегодня, ни вот уже много лет не случалось. Был фён, тёплый ветер. И поднялся он примерно в это время. Но этого, как ты сам понимаешь, недостаточно… Ну не дьявол же в самом деле унёс твою сестру?!

«Всё-то у него дьявол на языке», — подумал Аксель. И спросил, садясь:

— А вы не верите в дьявола?

— Хм… Во что я верю — это сложный вопрос. Но, видишь ли, если речь идёт о волшебстве, то я тебе тут не помощник. А сам ты вряд ли найдёшь свою Кри.

— Но почему бы не сделать так, — Аксель подался вперёд вместе со стулом, широко распахнув глаза от возбуждения, — я ищу, а вы помогаете. А вдруг и я смогу что-то, чего даже вы не можете?!

— Интересно, что же это такое может мальчик одиннадцати лет, чего не может весь полицейский аппарат? — опять — и довольно едко — встрял офицер в красных очках. И снова Хоф отмахнулся.

— Помолчи, Вальтер! Если у тебя мало опыта, не хвастайся этим. Иногда свидетели определяют успех всего дела. А иной раз откалывают такое… Ты смотри у меня, — повернулся он к Акселю, — не вздумай играть в сыщика! Не хватало ещё тебя потом разыскивать! Итак, заканчиваем беседу. Тебе больше нечего мне сказать? Действительно нечего?

Акселю уже не хотелось говорить «нет», и он просто мотнул головой.

— Хорошо, — без малейшего раздражения (по крайней мере, так казалось) заключил комиссар. — Может, в парке ты вспомнишь ещё что-нибудь. С погодой, правда, не везёт, многие следы мог испортить ветер… Да! Как же я не подумал! Послушай, — теперь уже подался к Акселю он сам, да и красноглазый в углу, казалось, что-то сообразил и тоже наклонился вперёд, — а как на тебя действует фён?

— Фён? — в голове у Акселя вдруг словно вспыхнул свет. — Ну да! Это я не подумал! Конечно! Он подул и принёс собаку! (Хоф устало вздохнул и отвернулся.)

— В таком случае она прилетела из Альп, — сказал Вальтер. — Где ж ещё можно спрятать такую махину?

— Меня часто застигал фён, — торопливо добавил Аксель, на которого тяжёлое молчание Хофа действовало угнетающе, — и на улице, и за городом. И ничего! Ничего мне не мерещилось, если вы об этом.

— Рад слышать, — сказал комиссар без малейшей радости. (Уж за это можно было ручаться!) — Тогда поехали.

ГЛАВА III. ТРЕТЬЕ ПОХИЩЕНИЕ

На осмотр места происшествия Хоф возлагал ещё меньше надежд, чем на розыск летающего пуделя или ризеншнауцера. Многовато бреда для начала, думал он, сидя за рулём никакого не серого «пежо», а синего «мерседеса». Уж скорее можно надеяться на вести из других земель или стран о банде киднэпперов, которые, сбежав из психиатрической клиники, пользуются для своих налётов собаковидными дирижаблями. Или ждать, пока не прояснится рассудок у этого мальчугана… если только он и впрямь помутился. К последней мысли комиссар почему-то возвращался всё реже, особенно косясь на Акселя сейчас, когда тот, наскоро умытый и причёсанный, с проснувшимся голодом поедал на заднем сиденье гамбургеры, запивая их какао из термоса Хофа. Вот ведь беда-то какая: не похож этот Аксель Реннер на шизофреника. Хоф уже знал, что никакими приступами бреда, так же как и слабым зрением, мальчик никогда не страдал, а славился в школе и дома на редкость уравновешенным и спокойным характером. Даже так: если уж Аксель Реннер чем-то и страдал, то, видимо, чрезмерным послушанием и нелюбовью ко всему, что нарушает повседневный порядок. Правда, с умом и фантазией у него, кажется, всё в норме, пожалуй, они развиты даже больше, чем положено в его возрасте. Такой не вдруг что-то затеет, но если уж решит выкинуть номер… Успехи в математике. Играет в шахматы. Очень любит сестру, как и она его, хотя по характеру эти дети — полная противоположность. Всегда стоят друг за дружку горой перед родителями, не говоря о чужих. М-м-м-да…

— Ну, наелся? Тогда вылезай, приехали.

И ещё. Какого… — нет, хватит уже нынче поминать нечистого! — зачем понадобилось кому-то, на воздушном шаре или без, красть девчушку, отец которой торгует велосипедами, а мать — парикмахер? Конечно, думал Хоф, шагая с Акселем по парку впереди группы экспертов (высланных в подмогу уже работающим), мы можем в этом деле столкнуться с маньяком, и это будет хуже всего. Но маньяки обычно намечают жертву заранее, а эта самая Кри, если верить свидетелю, просто попалась преступнику под руку. Или нет? Мальчик говорит, что незадолго до похищения жертву фотографировали. Японца — найти. Или доказать, что его никогда не было и весь рассказ Акселя Реннера — ложь от начала до конца.

В парке их уже ждали. Трое костлявых молчаливых людей с какими-то непонятными приборами и пакетами в руках сновали у самой воды между кустами и деревьями, прямо напротив ротонды. (Один из этих типов в разговоре с комиссаром чуть позже назвал её «храмом Аполлона».) Кто такой Аполлон, Аксель не знал, но был ему признателен за то, что благодаря этому его храму может точно указать место похищения. Где-то за кустами фырчал микроавтобус; время от времени один из трёх костлявых бегал туда зачем-то, бубнил, относил и приносил.

— Ничего? — спросил Хоф.

— Только это. — Ему протянули прозрачный пакет, где лежало что-то ядовито-серое с белым отблеском, скрученное, похожее на ворс от ковра.

— ?

— Шерсть. Похоже, собачья, но точно пока не знаем. Висела на том дереве, во-он, где флажок…

— Вижу, — буркнул Хоф. Ветка нависала над водой как раз у самого места похищения. Если бы что-то впрямь свалилось с неба, оно могло бы здесь зацепиться. Вздор. Чушь. Которая теперь прибавит работы.

— Какой-то неестественный цвет, — сказал комиссар, изучая загадочный комок. — И блеск… Напоминает стекловолокно.

— Да, мы тоже озадачены. Потому что это явно шерсть живого существа. Никаких красителей, синтетики. Чистая шерсть!

— Разбирайтесь…

Но разбираться больше действительно было не с чем. Место, где лежал в обмороке Аксель, легко нашли по смятой траве, и это было всё. Ни следа девочки. Тем не менее люди, которых привёз Хоф, вместе с Тремя Костлявыми ещё раз принялись прочёсывать траву и кусты в поисках неизвестно чего. А комиссар ещё немного поговорил с Акселем, но тот ничего не мог прибавить. Чувствовал он себя благодаря свежему воздуху и еде почти нормально, и сна не было ни в одном глазу. Напротив, при виде места, где он так оплошал, куда вообще не должен был ни за что на свете приводить Кри, проданную им за монетку, в его душе встрепенулась бодрость и слепая, его самого пугающая злость.

Он сжимал кулаки от ярости. Хотелось не отвечать на новые дурацкие вопросы, а самому подняться в воздух на каком-нибудь полицейском вертолёте — есть же такой где-нибудь у Хофа — и лететь на розыски. Но он понимал, что ему не верят и вертолёта не дадут. Кто он? Никто. Малявка…

А потом произошло то, чего Аксель и ждал, и боялся больше всего на свете. Его повезли домой…


Дома всё было и лучше, и хуже, чем он предполагал. Родители не сказали ему ни одного слова упрёка, и Аксель знал, что вечно будет им за это благодарен. Но это же было и самым ужасным, хотя никто не стал к нему хуже относиться. Детлеф и Ренате Реннер были сильными людьми. Они не пропустили ни одного рабочего дня. Наоборот, им было бы в десять раз хуже сидеть в четырёх стенах и думать о своём горе.

Мать и отец пытались утешить Акселя как могли. Без конца говорили с ним о чём угодно, кроме того, что было у них на уме, старались не оставлять одного. Часто звонил Хоф, и Аксель сам не знал, хочет он этих звонков или нет. Хотя прекрасно понимал, что с сыщиком ему повезло. Когда комиссар привёз Акселя домой (сам привёз, не поручил никому костлявому-красноглазому), то долго сидел у них, пил кофе, листал семейный альбом и расспрашивал о Кри и о нём. Аксель узнал о себе много нового и, пожалуй, лестного. В другое время всё это было бы очень приятно, но сейчас он от души презирал себя. А когда начали говорить о Кри, то встал и вышел. Уезжая, комиссар захватил её последние фотографии.

Хуже всего было ночами. Аксель не мог сомкнуть глаз, ворочался и знал, что все не спят. Запах лекарств в маминой комнате словно электризовал воздух. Иногда доносился шёпот отца и ответный плач. Приходилось накрывать голову подушкой. Пытка не кончалась, она принимала новые и новые формы. Например, когда Хоф, перевернув вверх дном все отели и бюропутешествий, нашёл-таки того японца, который фотографировал Кри в Амалиенбурге. Это оказался не кинорежиссёр, но всё же достаточно состоятельный и солидный человек, банковский служащий из Иокогамы, господин Юко Фумитори… или Фумитори Юко, по визитной карточке, которую он прислал родителям, было трудно понять, где у него имя, а где фамилия. Как и многие другие, совершенно незнакомые Реннерам люди, он ещё и звонил, и предлагал деньги и помощь. Мало того: пригласил Кри вместе с семьёй погостить у него на вилле в Японии, когда девочка найдётся. Этого делать не следовало: разве он, как и сам Аксель в глубине души, не понимал, что всё кончено? Что Кри уже не вернуть? И всё же господин Фумитори здорово помог следствию: фотографии получились просто великолепные, глядишь — волком выть хочется! А в каком восторге была бы сама Кри, если бы их увидела… Её мечта сбылась: снимок девочки в голубой блузке показывали по телевизору и печатали во многих газетах. Аксель возненавидел прежде любимый телевизор и журналы.

Отец пытался его отвлечь (его бы самого отвлечь, но как?), брал с собой на работу, в магазин велосипедов, и Аксель помогал ему торговать: развешивал на стендах перчатки и наколенники для «инлайн-фаррадов», громоздил ущелья из картонок с велосипедными шлемами, и пару раз даже выбивал чек в кассе. Прежде он был бы счастлив. Но сейчас…

Акселю вообще-то сразу было ясно, что надо делать, ещё там, в парке, где копошились Трое Костлявых. Но не хватало духу вот так, сразу оставить родителей. И в то же время он отдавал себе отчёт: комиссар Хоф один не справится. Потому что не верит ему, Акселю. Мальчик не знал, что Хоф, сам не понимая зачем, всё же связался со всеми службами, гражданскими и военными, которые в тот день следили за небом Баварии, и спрашивал о неопознанных летающих объектах. Таковых, конечно, не оказалось. И рекламных шаров, ни в форме собаки, ни в форме медведя, ни в форме чёрта лысого, ни даже в обычной форме никто не запускал.

Но даже если бы Аксель всё это знал, это только подстегнуло бы его решимость. Он забросил все свои игры, все развлечения, старался не подходить к телефону. (Школьные приятели, слава богу, не смели звонить: вся Германия уже знала о беде семьи Реннер.) Проходили час за часом и день за днём, слабенькая надежда всё гасла, и на шестую ночь, где-то к трём утра, Аксель сел в постели и шёпотом сказал самому себе:

— Завтра пойдёшь искать. Как потерял сестру, так и найдёшь. Или я убью тебя. Понял?

— Да, — ответил он — опять-таки самому себе. И тут же наконец уснул. Как убитый.

Но Аксель был человеком основательным и серьёзным; если уж начистоту, то он начал готовиться к неизбежному ещё три или четыре дня назад. План его был проще простого, а с точки зрения кого-нибудь постороннего — глупее глупого:

1) У него, Акселя, есть свои излюбленные маршруты для прогулок и дел (не искал бы новых, дуралей, ничего бы и не было!).

2) Так почему бы и летучей собаке не иметь любимых маршрутов для кражи детей? Чувствуется, уж в чём — в чём, а в этом у неё лапа набита!

3) Но где они пролегают? Где легче всего заметить и схватить добычу, если ты хочешь остаться незамеченной? Да в парке, конечно! Улица — людная, лес — густой, поле — пустое… в смысле, почти некого хватать, а если кто и появится, то заметит тебя издалека. То же самое — реки, моря и океаны.

4) Комиссар Хоф дал ему, Акселю, ниточку: между внезапно налетевшим фёном и появлением собаки над местом, больше всего пригодным для похищения, должна быть связь.

5) Аксель должен ждать на том же проклятом месте, когда вновь задует горячий ветер. Шворк прилетит вместе с фёном и унесёт Акселя к Кри.

6) А дальше будет видно.

7) Если в Нимфенбурге ничего не выйдет, пробовать во всех других парках Мюнхена, пока не получится.

ПРИМЕЧАНИЯ: 1) Спасибо красноглазому Вальтеру за то, что он сам считал шуткой, и что на самом деле — наверняка правда. Шворк прячется в Альпах. И если Вальтер настолько глуп, что не понимает, где шутка, а где правда, то это его проблемы, пусть почитает что-нибудь про Шерлока Холмса; Аксель даже готов ему одолжить эту книгу при условии, что Вальтер вернёт её в прежнем состоянии и в срок. Но если Шворк и впрямь прячется в Альпах, надо взять с собой тёплые вещи для Кри и себя.

2) Шансы на успех велики: этой твари некогда рассиживаться у себя в горах, ей надо летать и добывать пищу для Кри. И — как знать? — может быть, ещё для целого выводка голодных мальчиков и девочек.

«А если… если она уже съела Кри и съест тебя, вместо того чтобы кормить вас обоих?» — не раз всплывал вопрос в его сознании, особенно по ночам. Но Аксель каждый раз отгонял его. Во-первых, собаки не едят людей, а служат им. Может быть, эта собака потерялась… да, потерялась, ищет хозяйку и решила, что Кри ей для этой роли как раз подойдёт. Она и вправду подойдёт, она любит собак. Во-вторых… что легче: сидеть вот так и терзаться всю жизнь, чувствуя себя предателем, погубившим собственную сестру, или чтоб тебя очень быстро съели? Пожалуй, второе.

«А как же папа с мамой? Они останутся совсем одни! Разве можно бросить их сейчас?» Это тоже был очень «ночной» вопрос. Аксель встаёт, суёт босые ноги в тапочки, заворачивается в халат, который мог бы вместить троих таких, как он, и бредёт через свою тёмную комнату в маленькую гостиную. Там, перешагнув через полосу лунного света, можно подойти к тёмному резному комоду бог весть каких времён и прочитать висящую над ним застеклённую табличку. Надписи может быть не видно, смотря по тому, лунная ночь или нет, но все ночи этой недели — лунные, а надпись Аксель всё равно знает наизусть:

«Забудь своё отчаянье: оно
Не небесами — бездной рождено».
Вот так. Нужно забыть отчаяние. Нужно объяснить маме с папой, что он, Аксель, не может иначе, но так, чтобы и они не смогли ему помешать. Он оставит им письмо.

«Дорогие мама и папа!

Я понимаю, как вам тяжело, но мне придётся ненадолго оставить вас одних. Это я виноват, что пропала Кри. А вы же сами меня учили: если что-то плохо сделано, переделывай, пока не получится. Комиссар Хоф — хороший человек, но он не верит в летающую собаку, и поэтому она никогда ему не покажется. Вы тоже в неё не верите, я знаю, хотя я вас в этом не виню. Я постараюсь с ней встретиться, когда задует фён, и выручить Кри. Только сами не пробуйте так поступать: силой тут, боюсь, не поможешь, да и нужно, чтоб кто-то оставался дома и мог передать комиссару, что я звонил. Его телефоны у меня, правда, с собой, но до вас мне дозвониться всё-таки легче. Если, конечно, там, где я найду Кри, вообще есть телефон.

Как только я найду Кри, я сразу же вернусь.

Ваш сын

Аксель Реннер».
Дату Аксель пока не ставил. Да и само письмо существовало только в его памяти. В нужный момент он его напишет за считаные минуты, а если сделать это заранее, оно может случайно попасться кому-нибудь на глаза.

Все последние дни он внимательно слушал сводки погоды. Как и его родители, Аксель не слишком уважал «веттерфрёше» — «лягушек, предсказывающих погоду», или, как их иногда ещё называют, метеорологов. Но сейчас они были для него самыми важными людьми на свете. И всё-таки, если бы не папа, он бы прослушал долгожданную весть.

— Завтра задует фён, — сказал перед сном Детлеф Реннер жене. Это было вечером седьмого дня после похищения.

— Ненавижу это слово, — глухо сказала фрау Ренате.

— Я тоже.

На том разговор и кончился. А ведь раньше погоду в доме обсуждали подолгу и со вкусом: не помешает ли она поехать куда-нибудь всем вместе на выходные? Загружался припасами «фольксваген», Аксель и Кри носились как угорелые из гаража в дом, следя, чтоб родители не забыли чего-нибудь… Как будто всё это было сто лет назад.

— Мама, — спросил Аксель, случайно услышавший разговор и с ужасом понявший, что откладывать нельзя уже НИЧЕГО, — кем был дедушка Гуго?

— Что? — удивилась фрау Ренате, на секунду забыв печальные думы. — Ты же знаешь, малыш. Твой дедушка был страховым агентом.

— Нет, это я всё правда знаю. Мало ли кто страховой агент! Я, наверное, не так спросил.

— А как надо было? — Фрау Ренате, приобняв сына, заглянула ему в глаза. После несчастья она не только не стала любить Акселя меньше (чего он очень боялся), но, наоборот, относилась к нему ещё нежнее и внимательнее, чем прежде. К тому же она свято чтила память о своём отце, и её радовало, что Аксель, как ей казалось, во многом напоминает деда. Вопрос, заданный не по-детски серьёзно, заинтересовал её. Понимая, что ей предстоит ещё раз пережить (и опять по его вине!), сын отступил и чуть было не убежал к себе, но неимоверным усилием воли заставил себя продолжить разговор — только глаза всё время отводил.

— Ну… чего он в жизни хотел? Если б мог выбирать? Мне почему-то кажется, что он не очень любил свою службу.

— Откуда ты знаешь? Вы же никогда не встречались!

— И ты мне не говорила… — пробормотал Аксель.

— И я… Так откуда?

— Не знаю. Он снится мне… иногда.

— Снится? Давно?

— Не… не очень. — Вернее было бы сказать: «Последнюю неделю, ту часть ночи, что я сплю», но Аксель избегал в разговорах всего, что связано с последними днями.

— Что же он говорит? — спросила фрау Ренате, стараясь скрыть волнение: она немного верила в сны.

— Этого я не помню, — почти честно сказал Аксель. — К утру всё забывается. Я просыпаюсь, и остаются только эти его изречения… И портрет. Так я и не знаю, каким было его настоящее призвание.

— Ну, я тебе скажу.

— Сознаешься?

— Да!

— Говори.

— Твой дедушка был поэтом.

Аксель опешил.

— Но я никогда не слышал, чтоб кто-нибудь о нём говорил! Ведь поэты — они же все знаменитые. Да?

— А ты кого-нибудь из них читал?

— Нет, — уже совсем честно признался Аксель. И объяснил: — Мне ещё рано. И потом… я как-то не привык к стихам.

— Это не твоя вина, — вздохнула фрау Ренате. — Я-то их очень люблю, сам знаешь. Но дедушка… Он никогда ничего не печатал. И меня не то чтобы просил… но мне самой казалось… что он не стал бы приучать тебя к поэзии.

— Почему?

— А почему ты затеял этот разговор именно сегодня? — быстро спросила фрау Ренате. Видно, как ни старался Аксель скрыть свои чувства, она заметила его странное возбуждение.

— Это секрет!

— Давай меняться! Поведай мне свой секрет, а я отвечу на твой вопрос…

— Я лучше сам догадаюсь, — заявил Аксель. — Дай-ка мне стихи дедушки. («Всё равно сегодня не уснуть», — прибавил он мысленно.)

— Нет, — серьёзно покачала головой фрау Ренате. — Извини, милый.

— Но почему?

— Позволь повторить твои собственные слова: тебе ещё рано.

— Ну а вот эти все надписи на стенах — это же он сочинил? Почему их — не рано?

— Большей частью это не его стихи, — усмехнулась фрау Ренате. — Твой дедушка был очень скромный человек и не стал бы навязывать домашним свои творения. Он любил держать перед глазами только то, что казалось ему сверхважным…

— Но вот это же его! — уверенно воскликнул Аксель:

«Забудь своё отчаянье: оно
Не небесами — бездной рождено,
Где, озарён неслышным ходом лет,
Скелету улыбается скелет,
Где солнцем не сменяется закат,
Где звёзды невзошедшие стоят,
Где сам себе приснишься ты в беде,
Как чёрный лебедь — колдовской воде.
Но знай: на перекрёстке дня и мглы
Уже погасли адские котлы,
И грешных рук распался хоровод,
И лилия раскрыла свежий рот.
И снова мы вернёмся в мир земной,
Вдвоём, быть может, но к любви одной,
Чтоб вслух читали Гибель и Весна
Полуистлевшей книги письмена».
— Боже мой! — прошептала фрау Ренате, глядя на мальчика расширенными от изумления глазами. — Откуда… откуда ты?..

— На стене же написано, — растерянно сказал Аксель. Похоже было, что прочитанное — полная неожиданность для него самого.

— На стене написаны первые две строчки! Но где ты взял остальное?

— Не… не знаю. Приснилось, наверное. А у дедушки так и было?

Мать молча кивнула и поспешила в комнату отца. Через несколько минут оттуда вышел Детлеф Реннер — высокий, плечистый и такой же светловолосый, как его дети; внимательно оглядел Акселя и удалился, ничего не вымолвив. Он был скуп на слова и не интересовался стихами, зато всегда интересовался сыном и дочерью. Гул голосов за дверью возобновился, и вскоре фрау Ренате вернулась.

Она была какая-то другая — притихшая, серьёзная и ненадолго, кажется, забывшая о своём горе. В руках она держала толстую, пожелтевшую от времени тетрадь самого простого вида, даже с чернильными кляксами на обложке.

— Вот стихи дедушки, — сказала фрау Ренате почему-то шёпотом, обняв и поцеловав Акселя. — Не все, конечно. Но этого пока хватит… Я рада, что дождалась.

— И я, — сказал Аксель, слегка нахмурившись: как же теперь быть? Взять дедушкины стихи с собой, когда неизвестно, вернётся ли он сам, нельзя: не годится рисковать такой ценностью. Не брать? Но он смутно чувствовал, что от ночных строчек за стеклом с того самого дня, как пропала Кри, исходит невидимая поддержка и ободрение. Повторяешь их — и, кажется, беда отступает… А, всё в порядке, выход есть: как же раньше-то не подумал?!

На следующий день Аксель проснулся чуть свет, дождался, пока родители уйдут на работу, и вытащил из-под кровати наполовину собранный рюкзак. Рюкзак был набит овощными и мясными консервами, а также тёплыми вещами для себя и для Кри (в Альпах ведь холодно). Умывальные принадлежности. Компас. Карты Баварии. Спички. Пара свечей. Подумав, он притащил из комнаты Кри, куда не заходил с того дня ни разу, почти настоящее подводное ружьё. У него был достаточно мощный спуск, и стреляло оно не пластмассовым, а металлическим гарпуном с пробковой насадкой на кончике. Аксель отковырял насадку, сбегал в гараж за напильником и остро заточил гарпун. Ещё подумав, сделал в ложе ружья насечку, закрутил в ней кольцо из проволоки и перетянул спусковую пружину заново — вдвое туже. Потом выбрал из своих старых деревянных игрушек довольно твёрдого медведя, поставил его в подвале на старый стул, прицелился и спустил курок. Раздался короткий свист, что-то мелькнуло, и обломки медведя чуть не хлестнули Акселя по глазам. Подкравшись поближе к стулу, он осторожно глянул. Так и есть! Пробив медведя насквозь, гарпун глубоко вонзился в спинку стула, расщепив её надвое.

— Ого! — сказал Аксель. — Так ведь и убить можно.

Солнце между тем стояло уже высоко, и следовало спешить. (Хотя кто знает? Может, собака прилетит и не сегодня.) Рюкзак был собран, и напоследок Аксель сунул в него номера газет с фотографиями Кри (пусть порадуется!). Так. Теперь — последнее дело. Но важное.

Он отправился в «Копи-шоп» на перекрёстке Неизвестно Какой и Неведомо Которой улиц и скопировал на ксероксе пятьдесят две страницы, исписанных мелким почерком дедушки Гуго. Потом оставил тетрадь в комнате мамы — но не на столе, а на столике со швейной машинкой, сверху — прощальная записка с сегодняшней датой и временем написания — 11.52. Если комиссар Хоф всё же устыдится своего неверия и пойдёт по следам Акселя, это ему поможет.

Всё было глубоко продумано. К швейному столику мама подходит нечасто, а в последние дни — совсем не подходит. И если сегодняшнее ожидание собаки-похительницы окажется напрасным, Аксель сумеет незаметно спрятать записку до следующей попытки…

Оставалось уйти.

Он обвёл взглядом пустую квартиру, сел на рюкзак и заплакал. Минут через пять встал, умылся и, вскинув рюкзак на спину, вышел на лестницу. «Забудьсвоёотчаяньеоно ненебесамибезднойрождено»… дальше не надо. Главное — ни о чём не думать.

Примерно через час он был на месте. Тихо шелестели кусты и деревья, перед глазами белела лёгкая, словно воздушная, ротонда, от воды тянуло холодком… или жаром? Нет, холодком… Чёрт. Жаль. Он уселся под кустом, плюхнул рюкзак рядышком в траву, вытер пот со лба и прикрыл глаза. Аксель и не подумал сказать себе: «Только не спать!» — или что-нибудь в этом роде. Ни к чему. Каждый его нерв был напряжён, мальчик знал, что будет сидеть так до сумерек. Или пока не случится то, чего он ждёт. Не знал он другого: что можно настолько ненавидеть и презирать себя, как он научился за последнюю неделю.

Час следовал за часом, и ничего не происходило. Аксель ждал, почти не шевелясь, только щурясь иногда от солнца. Он не раздумывал сейчас о том, умён его план или глуп: ведь другого всё равно не было. Думать стоило об одном: прилетит или не прилетит? Иногда раздавались невдалеке голоса людей, смех. Как-то почти рядом с ним выскочила из кустов девчушка лет пяти со связкой воздушных шаров, пока её идиотка-мамаша где-то мух ловила.

— Уходи отсюда!!! — диким голосом, ужаснувшим его самого, завопил Аксель, вскакивая на ноги. — Живо! Брысь!! Вон!!!

Девчушка внимательно оглядела его (дома к ней, вероятно, относились более почтительно), неторопливо скривилась и громко, призывно заревела. К счастью для Акселя, подмога не спешила, негодяйка-мать, верно, красила губы, глядясь в зеркальце, или болтала с мужем, таким же тупым и толстым, как она сама. Тогда девчушка повернулась и затрусила назад к аллее.

— Ф-фу-у… — Аксель почувствовал, что у него даже волосы взмокли от страха за эту дурочку с шариками. Ноги его дрожали, перед глазами плыли тёмные круги, сердце бешено колотилось. Он нагнулся к воде и умыл разгорячённое лицо. Как выражается Дженни по поводу своего очередного каприза — «предынфарктное состояние».

Кстати, о Дженни. Хороша подруга потерпевшей! Так ни разу и не позвонила. А может, её в городе нет? Она, кажется, вскользь упоминала, что родители собираются показать ей французский Диснейленд. Так и сказала: «мне». Себе, небось, собираются показать, а её просто боятся оставлять одну из-за её вечно предынфарктных будней. Надо бы вообще-то позвонить ей и поставить в известность об исчезновении подруги. Если бы он, Аксель, каждый день ставил кого-нибудь в известность, как комиссар Хоф, то, наверное, эта самая известность снилась бы ему ночами в виде чёрной болотной трясины. Шла бы речь не о Кри, а о чём другом, можно было бы даже разок с удовольствием поставить Дженни в такую известность, чтоб она до потолка подпрыгнула. Нет, пожалуй, всё-таки хорошо, если Дженни нет в городе. Может, удастся найти Кри до её возвращения. И когда Кри всё ей расскажет, интересно, что она тогда запоёт перед Акселем? Неужели по-прежнему будет его третировать и потешаться над каждым словом? Пусть попробует.

Только бы не появился какой-нибудь маньяк из вечерних новостей, или новые малявки, которых надо отгонять от опасного места… Аксель с тоской и злобой уставился в лазурный небосвод. Долго ещё над ним будут издеваться? Мало того, что сам напрашиваешься, чтоб тебя украли, так ещё и ждать приходится! Где это видано?

А время всё шло и шло… Жара потихоньку усиливалась, и храм с колоннами на другом берегу, казалось, плыл над водой, сливаясь с зелёным маревом, делаясь всё более нереальным. Странное ощущение полного, небывалого, сказочного одиночества всё больше овладевало Акселем — словно он был последним человеком, оставшимся на вымершей планете. Даже птицы смолкли. Даже плеск воды затих. Да, он один в огромном, диком лесу, и, когда кончатся сэндвичи, яблоки и мясные консервы, он умрёт с голоду. А раз так…

— Пожалуй, пора обедать, — погромче сказал он, отгоняя невыносимую, давящую на уши тишину. — Но если что, то я мигом… — прибавил он специально для приближающегося Шворка.

Мальчик развязал рюкзак — так, чтоб его можно было мгновенно затянуть, — достал сэндвич и яблоко. Термос, подумав, извлекать не стал. Вынимать всё по очереди. Шворк ждать не любит.

— Интересно, как его зовут по-настоящему? — всё так же вслух сказал Аксель, разворачивая салфетку. Но небеса молчали. Так. Сэндвич свежий, яблоко вкусное. Теперь чай.

ТРРРАХ!!!

Что-то бешеное, ревущее, мохнатое обрушилось сверху, швырнув Акселя, как пушинку, прямо на рюкзак. Не успев ничего понять, он до крови расшиб подбородок о металлическую крышку термоса (к счастью, завинченного, иначе ещё обварился бы!) и, инстинктивно сжав грубый брезент пальцами, вместе с рюкзаком взмыл в небо. А может быть, не он взмыл, а роща с храмом и гладь воды провалились куда-то глубоко вниз…

ГЛАВА IV. ШВОРК

На несколько секунд Акселю показалось, что он опять — как в тот, первый раз — потерял сознание. Но это ощущение быстро сменилось другим: что его просто втянуло в тёмную комнату с живым, тёплым и мелко вибрирующим полом. Он приподнялся на руках и открыл глаза.

Это было большое овальное помещение размером — ну да, примерно с кузов грузовика «вольво», даже, пожалуй, больше. Слабый свет проникал сюда из небольшого, тоже овального оконца в правой (по отношению к направлению полёта) стене, как раз на уровне глаз Акселя. Окно было то ли затянуто мутной плёнкой наподобие бычьего пузыря, то ли закрыто серым стеклом — как в самолёте для защиты от солнца. По краям окна, снаружи, колыхалась какая-то тёмная бахрома. Стены и пол, не очень удобно пружинящие при каждом прикосновении, обтянуты серой, грубой кожей без швов. Аксель словно находился внутри гигантского живого яйца, которое куда-то летело.

— Он съел меня, — вслух сказал Аксель, чтоб услышать свой голос и убедиться, что он ещё жив. — Но какой странный желудок!

Действительно, всё было странным, хотя, пожалуй, не без удобств. У каждой стены желудка стояло несколько мягких плюшевых кресел, и перед каждым креслом — столик на колёсиках, вроде тех, какие возят в «Люфтганзе» стюардессы, угощая пассажиров. Между креслами на равном расстоянии друг от друга находились резные старинные шкафы тёмного дерева, но почему-то с современными стеклянными дверцами; за стёклами виднелись ряды канцелярских папок и книжных корешков, ветхих и новеньких, самого разного цвета, вида и размера. Не успевая изумляться, мальчик обвёл помещение взглядом, чтобы выяснить, где же тут вход или хотя бы глотка, которой его съели, и заметил в дальней торцовой стене небольшую белую дверцу. Противоположная стена зияла не то огромным темным камином, не то вентиляционной воронкой. Но это было ещё не всё: по полу летучей комнаты бежала красивая ковровая дорожка, а у обоих её концов — у камина-воронки и у дверцы — стояли две тёмно-синих японских вазы с карликовыми деревьями. И ещё две вещи заметил Аксель, оглядываясь и прислушиваясь. Во-первых, ниоткуда не тянуло даже самым слабым ветерком, хотя воздух не был тяжёлым. (Видно, помещение было закрыто наглухо, но имелась какая-то вентиляция). И, во-вторых, хотя это помещение вместе с Акселем явно куда-то мчалось, не доносилось никакого гула и шума, а значит, это был не самолёт и не вертолёт.

— Да. Меня съели, — ещё раз сказал себе Аксель, по-прежнему сидя на полу. — Всё идёт по плану. Но какой странный желудок!

Он неуверенно поднялся с колен (кажется, руки-ноги целы) и шагнул к отдалённой дверце, но споткнулся о лямку валявшегося рядом рюкзака и рухнул ничком. К счастью, ушибиться на упругом полу было бы трудно даже древней старухе, не то что такому крепкому, здоровому мальчугану, как Аксель. Шлёпнувшись рядом со своим имуществом и чуть вторично не раскроив себе голову о проклятый термос, Аксель не упустил случая проверить, цело ли содержимое рюкзака. Обошлось без потерь, если не считать павшего в неравном бою сэндвича.

Покончив с осмотром, Аксель встряхнулся и осторожно двинулся к белой дверце. В руках у него было самое настоящее подводное ружьё. И плохо пришлось бы тому, кто засел бы за этой дверцей, хрипло дыша в замочную скважину и высматривая сквозь неё Акселя выкаченными глазами в кровавых прожилках. Однако, толкнув дверцу, Аксель увидел, что перед ним — всего-навсего пустой туалет. Крошечный, но чистый и даже приятно пахнущий разными освежителями воздуха туалетик, точно такой, какие бывают в самолётах. Всё было на месте: и контейнер с жидким мылом, и полотенце, и рулоны туалетной бумаги. Мальчик нажал на педаль унитаза, и в лицо ему снизу ударила струя холодного воздуха. «Летим, — ещё раз подумал он. — Вот это да!»

В зеркале над умывальником он увидел взъерошенное существо с раскрасневшимися от волнения щеками, огромными испуганными серыми глазами и с кровавыми разводами на подбородке. Юный стрелок вздохнул и принялся умываться и причёсываться. Вскоре он выглядел почти нормально, если не считать небольшой царапины на подбородке. Обычного мальчика это наверняка удовлетворило бы. Том Сойер, любимый герой Акселя, вообще обдал бы чистюлю ледяным презрением, а от ссадины пришёл бы в восторг. Но Аксель собирался предстать не перед Томом Сойером, а перед похитителями своей сестры, поэтому надо было выглядеть прилично. Он достал из рюкзака пластырь и аккуратно заклеил.

— Вот так! — сказал Аксель, подбадривая себя. — А бриться будем завтра.

Он вернулся в «салон желудка» — а как иначе назвать всё это? — и попытался выглянуть в иллюминатор. Но ничего не увидел, кроме неба, на котором пару раз промелькнули — и с немалой скоростью — облака. Тогда Аксель попытался открыть окошко, и, к его удивлению, это ему удалось: стоило дотронуться до стекла, как оно само ушло в стену. В кожаные недра хлынул холодный воздух. Аксель торопливо просунул голову и худые плечи наружу и первым делом глянул влево и вправо. Сначала разглядеть толком ничего не получалось — чудище летело очень ровно. Был виден только огромный косматый бок, серо-чёрные шерстинки которого с проблёскивающими в них странными серебристыми волоконцами щекотали Акселю лоб и уши. Но вот животное сделало небольшой вираж и повернуло морду так, что Аксель увидел её сбоку метрах в десяти от себя. К тому же они пролетали над довольно широким каналом и двигались вдоль него довольно долго — словно над длинным зеркалом в зелёной раме, и в этом зеркале проплыло перед глазами потрясённого мальчика всё туловище.

Гигантский пудель — пудель, а никакой не шарпей! — с мохнатой чёрной мордой, оскаленными клыками-саблями (интересно, чего это он щерится?) и блестящим красным глазом величиной с арбуз мчал Акселя в своём чреве по ясному небу. И всё же не совсем пудель: уж слишком глубокие складки кожи были у него на шее и груди. Лапы — передние и задние — соединялись мохнатыми кожаными перепонками, как у белки-летяги, которую Аксель недавно видел в Хеллабрунне, а распластанный по небу чёрный косматый хвост был широким и плоским, как у бобра.

Мальчик глянул вниз. Они летели над небольшими ельниками и лиственными перелесками изумрудно-зелёных предгорий — самый красивый пейзаж в мире! На лугах там и сям мелькали деревеньки — группы домиков с красно-черепичными крышами. Где-то у горизонта ползли друг за дружкой два алых жука с тёмными глазками — поезд. А впереди, приближаясь с каждой минутой, заслоняли небо высокие сизо-снежные горы. Это были Альпы.

— Молодец, Вальтер! — сказал Аксель. — Прощаю тебе твои уродские очки. Не зря я взял тёплые вещи для Кри! Только чем же он так недоволен, этот пёс?

Ответ он получил тут же. Где-то далеко-далеко справа в ослепительно-голубом небе показались две тёмные точки, приближающиеся с каждой секундой. Увидев их, Шворк глухо и страшно завыл (видно, он давно их чуял, а это значило, что нюх у него просто потрясающий… или что он входит в какую-то опасную зону и нервничает). Но он и не подумал бежать, а наоборот, почти лёг на правый бок и с невероятной скоростью понёсся точкам наперерез. Бедный Аксель, повиснув вниз головой, не выпал из иллюминатора лишь потому, что проём был ему чуть тесноват. Он ослеп и оглох от ветра, он задыхался, голову его словно сжали ледяные тиски! Пришлось ему отжаться руками в глубь салона и захлопнуть окно; и, едва он успел вновь прижаться носом к стеклу, как воздушный бой разгорелся в считаных метрах от него.

Две огромные голенастые птицы самого мерзкого вида со свистом кружили над Шворком. Аксель отчётливо видел их длинные клювы, полные мелких острых зубов. Каждая из них была всего лишь вдвое меньше пуделя, то есть тянула на крупного птеродактиля. Но выглядели они скорее как помесь птеродактиля, страуса и ощипанной курицы, которая залежалась в рефрижераторе и приобрела от этого синюшный оттенок. Они резали воздух перепончатыми крыльями с тремя большими когтями на сгибе. Ни на этих крыльях, ни на туловищах и длинных морщинистых шеях не было ни пёрышка. Только из куцых хвостов торчало нечто наподобие безобразных тёмных веников. Птицы туго ворочали плоскими плешивыми головами со злобными сверкающими глазками. Обе красавицы хрипло каркали, делали обманные рывки и, суча мощными страусиными лапами, пытались зайти к Шворку с флангов. Помедлив пару секунд, пёс не стал уворачиваться. Тогда из-под хвостов у птиц выползли длинные прозрачные нити, извивающиеся, как змеи, и, встретившись в воздухе перед самым носом пуделя, попытались лечь ему на морду. В последнюю секунду Шворк резко взмыл вверх на манер вертолёта и, кинувшись на одну из птиц справа, моментально откусил ей голову, словно взмахнув гигантской бритвой.

— Молодец, пёсик, дай им как следует! — закричал Аксель, с первого взгляда возненавидевший птиц-пауков. К его изумлению, жертва Шворка не рухнула вниз, а, вихляясь из стороны в сторону, полетела прочь. Но пса это явно не устраивало. Догнав беглянку, он принялся драть её клыками и когтями, и наконец истерзанное тулово косо пошло к земле и, подняв брызги, рухнуло в канал. Акселю даже показалось, будто останки птицы вмиг растворились в воде, словно их никогда и не было. Шворк тут же сменил курс и уже приближался ко второй гарпии, которая поняла, что бежать бесполезно, и готовилась дорого продать свою жизнь.

Эта оказалась хитрее. Втянув паутину и подпустив Шворка поближе, она проворно опрокинулась на спину, а затем лягнула его в нос трёхметровыми лапами с такой силой, что пёс кубарем отлетел. Акселя отшвырнуло от иллюминатора прямо в одно из кресел, и непонятно почему он мигом прилип к нему без всякого ремня (хотя ремень имелся). Его чуть не стошнило от увиденного и от всей этой воздушной карусели. А пудель тем временем пришёл в себя, и плохо пришлось бы голенастой боксёрше, если бы она, по-прежнему лёжа на спинке, не пустила ему в глаза из-под хвоста струю отвратительной грязно-зелёной жижи. Залепив Шворку глаза, птерокурица радостно заорала и кинулась наутёк, всего за несколько секунд превратившись в еле заметную точку над горизонтом.

Яростно взревев, Шворк камнем полетел в воду и, рухнув в канал, принялся тереть лапами глаза и морду. Видимо, гадость, которой его оросили, обладала качествами хорошего суперклея, и, не разыграйся бой над водой, вероятно, полёт на этом и закончился бы. К счастью, воды в канале хватало, и вскоре пудель с довольным фырканьем опять взмыл в небо и, описав круг, взял курс на Альпы.

— Ну и ну! — сказал Аксель, робко вылезая из кресла. — Старик, я тебя уважаю. Но больше не надо, о’кей? (И подумал: «Вот бы мне такого пса. Уж я бы не пожалел для него мясной косточки…» Однако он тут же вспомнил, что Шворк утащил Кри, и решил погодить с добрыми чувствами.)

И всё-таки… пудель-самолёт! Пудель-гостиница! А кстати, если так, может, здесь и телефон найдётся? И потом, в приличных самолётах и гостиницах людей принято кормить… особенно если до этого испортили им сэндвич… Аксель не обязан таскать с собой консервы! Правда, он не платил за билет. Но, с другой стороны, Шворк и не просил его об этом. Сам-то небось упитанный, вон как дерётся!

— Да, — с вызовом сказал Аксель, вернулся в кресло и, почти утонув в нём, сжал для пущей решимости подлокотники (в виде двух резных голов каких-то рогатых зверей). — Меня оторвали от обеда, и неплохо бы кое-кому об этом подумать…

Ни звука. Ни шороха. Может, он выразился недостаточно ясно? Может быть, его просто не поняли? Для чего-то же эти столики здесь стоят!

— Есть хочу! — набравшись смелости, повелительно крикнул Аксель, ещё сильнее стиснув подлокотники кресла.

Раздался короткий лязг, и металлический колпак столика, стоящего перед его креслом, откинулся на шарнире. Аксель увидел перед собой серебряный обеденный прибор такой красоты, что годился скорее для музея, чем для того, чтобы неприлично и грубо набивать с его помощью живот. Столешницу покрывала хрустящая белая салфетка с голубым изображением рогатой морды и буквой «S» посредине. Тугой веер таких же салфеток в серебряном стакане и свежие розы в хрустальной вазе Аксель воспринял уже как должное. Одно ему почему-то не понравилось: на двузубых вилках, фигурных ложках, ножах, ножичках и щипчиках для сахара и бог весть чем ещё — на всём были выгравированы изображения тех же рогатых морд, что украшали салфетки и кресла.

И ещё: почему на чудесной тарелке нет никакой еды? А в высоком хрустальном бокале — питья? Не смеются ли над ним?

— А еда? — вежливо напомнил Аксель пустому пространству. И добавил: — Руки у меня чистые.

Но это, похоже, никого не волновало. Обед не появлялся.

— Ах, да, — осенило вдруг Акселя. — Я же ничего не заказал! Что тут у вас дают?

Молчание.

— Ничего не дают? А это всё тогда зачем? По-моему, не стоило так стараться и накрывать на стол, словно я король или герцог, а потом морить меня голодом…

Тишина.

— Да что же это! Безобразие… Ну хорошо… вспомним, что я делал, когда моё первое желание исполнилось. Я… ничего не делал. Нет! Я держался за подлокотники кресла!

И Аксель решительно взялся за резные морды, как рулевой океанского судна за штурвал.

— Хочу сосиски с клёцками и кетчупом! — срывающимся голосом заклял он пустую, ослепительно блещущую тарелку, сверля её глазами. И всё появилось!

— А-а-а!.. — торжествующе завопил Аксель. — Ну, теперь вы у меня все попались! — заявил он в пустоту неведомо кому. — Немедленно отдавайте Кри!!!

Тишина. Молчание.

— Отдайте Кри… — упавшим голосом сказал Аксель. — Сейчас же!

Ничего. А что, если отдавать-то уже и некого? При этой мысли Аксель чуть не заплакал. Но тут же в его возбуждённом мозгу возникли сразу две спасительных мысли, за которые он уцепился, как утопающий — за соломинку. Первая — что его желание, может быть, не исполнилось потому, что они уже и так летят к Кри. И второе: нельзя же заказывать свою сестру, словно тарелку супа! Эти рожи исполняют, вероятно, вовсе не любое желание, а лишь связанное с едой.

Поэтому он заказал себе ещё апельсинового сока и принялся за еду, стараясь не ронять слёзы в тарелку. Чай Аксель попил из термоса, чтоб не злоупотреблять чужим гостеприимством. И потом, может быть, за всё это ещё придётся платить? Его сбережения — не считая оставшихся дома неприкосновенных альбомов с двумястами четырнадцатью монетами и одной, затерявшейся неизвестно где, — были при нём. Но составляли они всего лишь восемьдесят семь евро пятьдесят центов. Одно только волшебное свиное филе в такой вот собаке-ресторане, может быть, стоит дороже.

Наевшись и напившись, Аксель отложил нож и вилку, но тут у него мелькнула ещё одна мысль.

— Спелый банан, — велел он, дотронувшись не до подлокотника кресла, а до рукоятки ножа, иначе говоря, до серебряной рогатой морды. Банан тут же — уже очищенный и нарезанный аккуратными ломтиками — с чпоканьем вздулся из маленькой тарелочки прямо перед его носом. Словно пузырь в болотной воде! И появился он даже, кажется, ещё скорей, чем возник бы с помощью кресла. Наверное, чем ближе была морда к будущей цели заклинания, тем сильнее оно действовало.

— Спасибо, уберите! — вздохнул Аксель (он был слишком сыт и сделал заказ для проверки). Банан не шелохнулся. Сердце мальчика забилось сильнее: значит, надежда ещё есть! Он не сказал, ЧТО надо убрать, и волшебство не сработало. А ведь и Кри он полным именем тоже не назвал…

— Уберите, пожалуйста, остатки банана, — сказал он, проглотив ломтик для виду. — Я в другой раз доем!

И тарелочка послушно исчезла.

— Ну, — сказал себе Аксель, откинувшись на спинку кресла и закрывая глаза, — последняя попытка…

И громко отчеканил дрожащим голосом:

— Доставьте мне сюда немедленно мою сестру Кристине Реннер! Я жду.

Тишина. Молчание. Аксель тяжело поднялся с кресла и побрёл прочь от столика.

— О’кей, — мрачно сказал он. — С вами всё ясно…

Но на самом-то деле ничего не было ясно, кроме одного: жить в грязи и голодать не придётся… если только Шворк не выплюнет его через пять минут, как сластёна — надоевший леденец. Впрочем, он ли здесь хозяин? Аксель присел на корточки перед креслом и принялся разглядывать рожи-подлокотники. И чем больше разглядывал, тем меньше они ему нравились. Формой они напоминали львиные морды, но у какого же льва нет носа, зато есть бычьи рога? Что-то в этих мордах было не человеческое и не звериное… Ладно, а что, если попросить у них не еду, а что-нибудь посерьёзнее?

— Уберите, пожалуйста, посуду, — распорядился он, — и поставьте мне на столик… телевизор!

Грязные тарелки тут же исчезли, а вместо них перед Акселем очутился огромный телевизор «Панасоник», точь-в-точь такой, как у семьи Реннер в гостиной. Но, приглядевшись, Аксель не обнаружил на корпусе ни одной кнопки, равно как и гнёзд для антенн. И вообще, с чего он взял, что это «Панасоник»? Названия фирмы нет, а вместо него под экраном в центре — уже знакомая серебряная рогатая морда.

— Включись! — велел мальчик, позабыв — а может, по какому-то наитию не захотев прикоснуться к морде пальцем. Экран ожил, на нём замелькали цветные тени.

Аксель довольно улыбнулся: значит, вовсе не обязательно трогать морды, чтоб они тебя слушались, достаточно просто посмотреть! Приятно всё-таки знать, что у тебя способности к волшебству… Но улыбка тотчас исчезла с его губ, глаза расширились, лицо исказилось от ужаса.

Вместо ведущего новостей или сцены из фильма на непроглядно-чёрном, с какими-то багровыми отсветами, экране возникла страшная морда. Примерно такая же, как на мебели или салфетках, только живая и в тысячу раз более отвратительная! Она была мертвенно-серой, словно грубо слепленной из асфальта. Скошенный шишковатый лоб, торчащие над ним, будто у жирафа, небольшие остроконечные уши, напоминающие рога, и горящие свечки-глаза. Никаких признаков рта или волос Аксель не заметил. Но самым мерзким у этого монстра был нос — обычный человеческий, правда, в пять раз больше, чем положено, почти равный по величине остальным частям головы. Под тяжестью носа это существо при ходьбе должно, наверное, сильно наклоняться вперед? Вот о чём успел подумать Аксель той крохотной частичкой своего мозга, которая не омертвела от страха и даже пыталась убедить остальные частички, что всё это просто «ужастик» для взрослых и надо скорее выключить телевизор, и… и… Но у него не хватало сил шевельнуть языком или пальцем. Вид чудовища просто заморозил его, даже льняные волосы на макушке встали дыбом.

Зато самого экранного монстра вид перепуганного Акселя вовсе не зачаровал. Секунду морда сверлила человека горящими глазками и вдруг, к ещё большему ужасу и омерзению мальчика, вытолкнула их из глазниц на подвижных белых стебельках. И повела ими в стороны, явно высматривая, нет ли в «салоне желудка», кроме Акселя, ещё какой добычи. Ничего не найдя, монстр с гнусным чмоканьем вывернул наизнанку кончик носа, ставший из асфальтово-серого розовым и склизким. Затем изнанка, похожая на свиной пятачок, начала дёргаться и сокращаться, издавая непонятные звуки — так тупым ножом водят по точильному камню. Но, может, это был незнакомый язык? Акселя чуть не стошнило от отвращения прямо на пол — и, если бы не страх перед Шворком, он бы не удержался. А чудовище, не дождавшись ответа, злобно взревело и подалось вперёд. Аксель, оцепенев, увидел: белый от напряжения нос начинает медленно выступать из экрана — будто утопленник всплывает из воды. Ещё несколько секунд — и зверь прыгнет на ковровую дорожку перед столом…

— Выключись!!! — заорал он, стряхивая оцепенение.

Экран погас.

Аксель, дрожа, вытер пот со лба. Но опасность ещё не миновала! Экран мог включиться сам, и тогда…

— Убе-уберите… те-телевизор. Навсегда! — еле выговорил перепуганный насмерть волшебник, глядя на ближайшую морду в подлокотнике кресла: дотронуться до неё он себя заставить не мог. Страшный телевизор исчез.

Аксель вздохнул, упал на ковровую дорожку и зарыдал. Он не ждал больше, что ему вот-вот вернут Кри. Как мог он надеяться, что она уцелела, столкнувшись со всеми этими… этими… И как можно было надеяться уцелеть самому, подставившись так по-дурацки? Он должен был убедить комиссара Хофа караулить Шворка вдвоём или целым отрядом полиции… Но даже в таком состоянии, как сейчас, мальчик не мог не понимать, что это ничего бы не изменило. Летающая собака или не стала бы никого глотать, развернулась и улетела навсегда, или утащила бы кого угодно, ведь её, наверное, никакая пуля не берёт! Ясное дело — она заколдована, как и обед, которым накормили Акселя! Да и как иначе могло бы живое существо таких размеров спокойно летать над густонаселённой страной, оставаясь незамеченным? И, хотя три разных телефона комиссара (рабочий, домашний и «хэнди»), уже давно были выучены наизусть и записаны в блокнотике Акселя, а сам блокнотик лежал на дне рюкзака, в ушах мальчика ещё раз прозвучали слова Хофа, сказанные там, в подвале: «Если речь идёт о волшебстве, то я тебе тут не помощник». Нечего обманывать себя: или сам Аксель найдёт выход, или никто!

«Забудьсвоёотчаяньеононенебесамибезднойрождено…» — забормотал Аксель, закрыв глаза и сжав виски руками. Хватит! Надо выбираться отсюда! Куда везут его все эти рожи? Он подбежал к иллюминатору и смёл стекло в сторону движением ладони. Рывком просунул в отверстие голову и плечи и… замер от восхищения.

Перед ним на зелёных приальпийских просторах раскинулся нарядный городок. Белые двух- и трёхэтажные дома с остроконечными красными или коричневыми крышами и торчащим среди них, как и положено, церковным шпилем. Впереди справа, за лугами, поднималась к небу гора, покрытая зелёными лесами, а ещё дальше и выше на горизонте застыл в голубом небе громадный бело-сизый гребень. Аксель понял, где он находится: городок внизу — это Гармиш-Партенкирхен, где он не раз бывал с родителями и Кри, а белый гребень трёхкилометровой высоты — Цугшпитце, самая высокая гора Германии. Сам по себе городок не удивил бы мальчика: такие виды были ему привычны, но на Альпы и Цугшпитце он всегда смотрел с восторгом.

А Шворк, словно решив доставить удовольствие своему юному пассажиру, как раз свернул вправо и помчался прямо на гигантский гребень, резко увеличив скорость. В ушах у Акселя пел ветер, голова и плечи мёрзли, но онтвёрдо решил не отходить от окна. Во-первых, если Шворк надумал садиться, надо приметить дорогу от городка к его логову. А во-вторых, на Цугшпитце, наверное, полно туристов — они, может быть, всё-таки заметят собаку, а Акселю, может быть, удастся крикнуть им что-нибудь с высоты…

Увы, его постигло жестокое разочарование, подтвердив самые печальные его догадки. Люди, конечно, были — они буквально кишели на смотровой площадке, на самой вершине горы. Шворк пролетел в каких-нибудь тридцати метрах над ними, да ещё, как нарочно, снизил скорость — мол, кричи, если хочешь, а я пока поглазею на этих букашек… И Аксель закричал:

— Эге-ге-ге-е-ей!!!

Не увидеть и не услышать его было невозможно. Но ни один из туристов даже не повернул к ним головы — ни суеты, ни вскинутых фотоаппаратов, ни криков… Ничего. И Аксель понял, что, пока он сидит внутри Шворка, он для них — как и для всего мира, в котором он родился и вырос, — безголосый невидимка. Он попал в иной мир, с иными законами, и до открытого столкновения с ними ему, наверное, остаются считаные минуты…

Шворк повернул лохматую голову, зарычал и оскалил клыки. Пришлось закрыть окно, сесть на рюкзак (садиться в кресло, поближе к этим мордам, не хотелось) и гадать, где они приземлятся — в Баварских Альпах или Австрийских. Судя по направлению полёта и скорости, они вот-вот могли оказаться в чужой стране. А у него, Акселя, — ни большого запаса еды, ни денег…

Вдруг рюкзак под мальчиком подпрыгнул — как и весь «салон желудка», и как желудок самого Акселя, — а затем всё ринулось вниз. Шлёпнувшись животом на пол и забыв о своём отвращении, Аксель выбросил вперёд руку и ухватил кресло за ножку. Только тут он заметил, что с боков каждого кресла свисают ремни, как и положено в самолёте. Мальчик рывком перебросил тело на сиденье и успел защёлкнуть замок, прежде чем пол встал почти вертикально. Не пристегнись Аксель, он неминуемо помчался бы головой вниз и, как живая торпеда, врезался в камин.

Однако он рано радовался. В воздухе разнёсся ломкий хрустальный звон, ремень, на котором висел Аксель, вдруг сам собой расстегнулся, и невезучий пассажир с придушенным криком заскользил по ковровой дорожке к тёмному зеву камина. Следом нёсся рюкзак, настигший своего владельца как раз тогда, когда тот влетал в камин. Ощутимый толчок под зад заставил бедного Акселя пролететь лишних полтора метра в темноту. Вдруг перед глазами у него заплясали голубые искры (хотя ни ушиба, ни боли он не почувствовал), и наступила совсем уже непроглядная тьма.

ГЛАВА V. КРИ — КОРОЛЕВА АЛЬП

Потом в глаза Акселю просочился свет — не такой яркий, как над Цугшпитце, а, скорее, серо-голубоватый, немного сумеречный, свет неглубокого подземелья. Мальчик лежал лицом вниз на чём-то влажном, твёрдом, неровном и очень неудобном. И сверху был придавлен чем-то сухим, твёрдым, неровным и неудобным. Аксель встал на колени, затряс головой и поднял глаза, готовый ко всему чудовищному, что сейчас обрушится на него.

Но ничего пока не обрушилось — наверное, таилось и выжидало. Он опять стоял исцарапанными коленями (хоть немного, к счастью, защищёнными лыжными штанами) на каменном бугристом полу небольшой пещеры. Вся она была размерами, пожалуй, чуть больше Шворка, и, может статься, поэтому-то его в ней и не было. Очевидно, пёс выплюнул Акселя на пол, а его рюкзак — на спину упавшему мальчику, и сейчас рыщет где-то поблизости.

Свет, проникающий сверху, сиял в ослепительно-голубом проёме окна с неровными краями, метрах в четырёх от пола. Шворк смог бы просунуть в такую дыру разве что нос да пасть. Но зачем он принёс сюда Акселя? Пещера с застывшими на стенах ледяными потёками и разводами инея по стенам была явно пуста.

— Может, тут есть второй выход! — твёрдо сказал себе Аксель. — Вперёд!

Но прежде он слазил в рюкзак и, достав тёплый свитер и лыжную шапку, надел всё это. И устремился вперёд, в самый тёмный угол пещеры, сжимая на всякий случай в правой руке тяжёлый термос. Вряд ли им испугаешь какую-нибудь рожу вроде той, из телевизора, но уж крутому кипятку в глазищи она точно не обрадуется! Как и предполагал мальчик, в углу зияла ещё одна узкая щель — проход вглубь горы. И, кажется, там было не совсем темно… Он протиснулся в щель, втянул за собой верный рюкзак, разогнулся, чуть не поскользнувшись на льду, и увидал такое, что челюсть отвалилась.

Перед ним был громадный подземный зал, наполовину освещённый падающим сверху, через пролом где-то высоко-высоко наверху, занавесом дымящегося синеватого света. То ли из-за сосулек, вмёрзших в стены и потолок, то ли из-за каких-то кварцевых вкраплений в горной породе этот свет дробился и сверкал мириадами огней. Если бы такой зал увидел дедушка Гуго, то, наверное, сразу окрестил бы его (все поэты обожают такие образы) Пещерой Тысячи Глаз. Пол её был каменистой платформой, пожалуй, слишком ровной, чтобы поверить, что тут не вмешалась рука человека. И ближе к своему центру, то есть к столбу света, платформа эта приподнималась, словно подножие каменного трона; в каменных руслах, окружавших возвышенность с четырёх сторон, стояла чёрная вода. Маленький ключ, со стеклянным плеском бивший из западной стены, всё время наполнял четырёхугольный бассейн, в котором имелся, очевидно, ещё какой-то подземный водосток. А вот и сам трон — громадный валун в центре светового столба. Он мало походил на сиденье, скорее — на тающий сугроб снега. Но тоже весь был усыпан блёстками, и потому выглядел ещё красивее, чем усыпанное самоцветами золото.

Правда, у Акселя не было ни времени, ни охоты разглядывать все эти чудеса. Ведь вокруг трона СКАКАЛА КРИ!

Это было неописуемое зрелище…

Казалось, они расстались пять минут назад. Всё те же блузка и джинсики, а на голове — какой-то странный сверкающий предмет. Ни посиневшей от холода и голода кожи, ни грязных разводов на лице и одежде. Правда, Кри всегда умела следить за собой, но как она умудрилась делать это в пещере? Акселю всё же на миг показалось, что перед ним не его сестра, а кукла, копия. Тем более что она СКАКАЛА.

Девочка двигалась по кругу, центром которого был искрящийся валун, — небольшими прыжками, отталкиваясь от земли обеими ногами одновременно и держа полусогнутые руки перед грудью, как собачка, которая, встав на задние лапки, выпрашивает лакомство у хозяина. А в метре перед ней, повернувшись к ней оскаленными мордами, скакали задом наперёд две огромные, ростом с саму Кри, ядовито-зелёные кошки с жёлтыми глазами. Они были такие худющие и драные, словно их морили голодом и гоняли по всем горным помойкам добрый месяц. По телам этих доходяг, начиная с темени и кончая метущими землю хвостами, каждые несколько секунд пробегали алые буквы «МЯУ». Но это было ещё не всё! Следом за Кри, на таком же расстоянии от неё, как спереди — кошки, скакали с той же скоростью два серо-чёрных пуделя, точные копии Шворка. Только кто-то в десятки раз уменьшил их, сделав ростом с Кри. Клыки их были оскалены, глаза-угольки рубиново сверкали, но световая «реклама» на теле была уже иной: «ГАВ… ГАВ… ГАВ».

— Кри! — дико закричал Аксель, чувствуя, что это зрелище сводит его с ума. — Кри, что ты делаешь?! Очнись!!

И кинулся вперёд, размахивая перевёрнутым термосом, как дубинкой, готовый на всё, чтобы вырвать сестрёнку из лап дьявольского наваждения! Он напрягся для жестокой схватки, ворвался в заколдованный круг и ощутил ударившую в лицо волну жаркого воздуха. Коснувшись Кри рукой, он почувствовал в пальцах слабое электрическое покалывание. И кошки, и собаки, рассыпавшись мириадами зелёных и чёрных искр, тут же исчезли, а сама Кри, испуганно вскрикнув, отпрянула от своего избавителя:

— Ой! Кто здесь?

— Я! Аксель! Проснись! — завопил мальчик так, что, казалось, Альпы рухнут от его крика. — Что они с тобой сделали?!!!

Кри изумлённо расширила глаза, взвизгнула и кинулась Акселю на шею с такой силой, что сразу стало ясно — она совершенно здорова. Целуя её и прижимая к груди, Аксель почувствовал, что кожа её пышет теплом, но не болезненным жаром. Тёплой была и вся одежда Кри. Правда, тепло это с каждой секундой таяло и улетучивалось, и, когда брат и сестра наконец пришли в себя, Кри начала ёжиться и постукивать зубами от холода. Заметив это, Аксель немедля напялил на неё тёплые вещи из рюкзака и напоил ещё довольно горячим чаем, запретив пока говорить. Вскоре Кри перестала дрожать, хотя Аксель понимал, что это ненадолго. Надо было срочно разобраться, что происходит и как отсюда выбраться.

— Рассказывай! — потребовал он, усадив Кри на рюкзак. — Что ты здесь делала всё это время?

— Жила… — робко прошептала Кри, виновато опуская глаза. Это была сейчас совсем не прежняя, бойкая и напористая девчонка. Аксель не привык видеть её такой — виноватой, покорной, дрожащей; и, хотя мальчик не раз мечтал об этом, сейчас он не испытывал ни злости, ни злорадства. Наоборот, он дорого бы дал, чтобы Кри опять стала прежней, забыв все страхи и ужасы, которые она, по-видимому, перенесла.

— Жила? Где жила? Что ты ела? Почему не замёрзла?

— Я жила у Морица.

— Мориц? Какой ещё Мориц?

— Ну, та собачка, что меня утащила. Я живу у неё в животе. Это ведь пудель, да? Я почему-то сразу решила, что буду звать его Морицем. Он не против.

— Ах, он не против! — зло начал Аксель, но осёкся: сейчас не время распекать Кри, наоборот, надо её подбадривать и утешать. Дома родители ей скажут всё, что надо — да она и сама уже, кажется, поняла. — Да, хорошо… Очень удачное имя, по-моему.

Кри, явно собиравшаяся заплакать, удивлённо взглянула на него и робко улыбнулась.

— Правда? Тебе нравится?

— Да… Но как ты попала к нему в живот?

— Он глотал меня по вечерам. Как же ещё?

Аксель заморгал.

— А… днём? Утром?

— Утром… если я хотела, он меня выплёвывал. И я гуляла на склоне горы, у входа в пещеру, в общем, там, где снега не было. Бегала, прыгала, но быстро начинала мёрзнуть, особенно когда солнышко скрывалось, и он глотал меня опять. Ведь тёплой одежды у нас не было…

— Хмм… А Мориц не предлагал тебе её… заказать? — подкинул вопрос Аксель. Кри явно не проникла в тайну рогатых морд. (И слава богу! Перед таким телевизором она бы точно умерла со страху.) Но любопытно, знает ли их тайну сам Шворк. Аксель почему-то не сомневался, что, если бы пёс её знал, то не стал бы скрывать от Кри. Ведь не затем же он её сюда тащил, чтобы она замёрзла.

— Заказа-ать? Как это? — изумилась Кри, и её глазёнки тут же засверкали любопытством.

— Никак. А что же ты ела?

— Он меня кормил. Мориц.

— Это я понимаю. Но как именно? Ты что, дёргала за шнурочек, и появлялся официант?

— Да очень просто… — Кри заулыбалась приятным воспоминаниям, и у Акселя отлегло от сердца: нет, он в самом деле нашёл свою Кри живой и здоровой! Эта чёртова пляска с зелёными кошками не свела её с ума. — Когда наступал час обеда, я говорила Морицу, что бы мне хотелось скушать, и всё возникало прямо из воздуха на столике перед моим креслом. А если я находилась снаружи — то вместе со столиком. Пару раз было так тепло, что я закусывала перед пещерой. С видом на Альпы! Это так здорово, Акси! Ты обязательно должен так пообедать или позавтракать!

— Угу… — озабоченно кивнул брат. — Так он умеет разговаривать, этот пёсик? Ну, я ему скажу пару слов…

— Он не умеет, — вздохнула Кри. — Или не сознаётся. По-моему, не сознаётся. Ну сам посуди, если уж он может делать ТАКИЕ ВЕЩИ, то говорить для него — просто легкота. Вот у тебя в классе есть хоть один, пусть и самый тупой, ученик, который не умел бы говорить?

— Трудный вопрос, Кри, — вздохнул Аксель. — Во-первых, самый тупой ученик в нашем классе — это я…

— Враки! Ты лучше всех…

— А я, по-твоему, говорить как раз и не умею. Сама ведь жалуешься, что пропускаю половину слов! Во-вторых, я, к сожалению, человек, а не пудель. Была бы у нас в Мюнхене Школа пуделей, можно было бы позвонить им, попросить самого тупого пуделя к телефону, а директор сказал бы: «Не затрудняйтесь, самый тупой пудель — это я». И тем самым ответил бы на наш вопрос… Ну ладно. КАК ты ела, я понял. А вот ЧТО ты ела?

Последние слова он произнёс маминым тоном. И Кри это сразу заметила. Акселю не раз приходилось кормить Кри в отсутствие родителей, хотя он — быть может, не без оснований — считал, что она прекрасно обслужила бы себя сама. Но не зря же всякий раз, как Аксель касался этой темы, фрау Ренате обречённо вздыхала и говорила: «Ах, дорогой, ну кто с этим спорит? Но ты же понимаешь…» И Аксель тоже обречённо вздыхал. Он понимал. В его задачи входило не столько питать Кри, сколько следить, чтобы она не облопалась сластями. Сам он тоже любил пирожные, но в меру же! Семь-восемь штук — и хватит. А этой только дай волю…

— Много чего, — скромно сказала Кри, опустив глаза.

— Конкретнее. (Это было сказано уже папиным предгрозовым голосом).

— Торт с ананасом и киви, — вздохнув, начала Кри, — вишнёвые пирожные с тёртой лимонной кожурой, желе и цукатами, конфеты с коньяком…

— Что-о-о? — взревел Аксель.

— Но это так вкусно! Попробуй сам, и…

— Они у тебя при себе, что ли? — грозно сказал Аксель. — А ну, покажи!

Кри судорожно порылась непонятно где (ведь у неё и карманов-то почти не было!), и на ладони у неё очутилась большая продолговатая конфета в золотой фольге. Аксель мрачно рассмотрел её, медленно взял, содрал фольгу и, ещё более медленно положив конфету в рот, начал жевать. Когда он молча проглотил её и отвёл глаза, Кри поняла, что вопрос отменяется.

— А суп? Сосиски? Салаты? — вяло спросил Аксель. — А?

— Конечно, конечно, — угодливо заверила Кри. — «По настроению», как говорит тётя Хельга.

— А ты помнишь, что она ещё говорит?

— Много чего.

— «Ты умрёшь от сахарного диабета, Кристине. Положи это назад на блюдо».

— А тебе она ничего не говорит? — забыла про осторожность Кри.

— А мне — ничего! Потому что я…

— Никогда не лакомлюсь при посторонних! Только когда думаю, что никто не видит, — мстительно закончила за него сестра.

— Ах ты, малявка! Да я тебя…

Но Аксель тут же опомнился. Не на ссоры сейчас надо тратить время.

— Ладно. С тобой всё ясно, — махнул он рукой. — Надеюсь, стоматологический кабинет с дежурным зубодёром у этого мопсика тоже где-нибудь вмонтирован — под хвостом, к примеру… Но ты, я гляжу, вся такая чистенькая да прибранная. Даже блузку не замарала…

— А когда это я была грязнулей? — справедливо обиделась Кри. — Я, между прочим, в первый же день поставила себе жирнющее шоколадное пятно на груди и потёк от белкового крема на колене. Но у Морица всё схвачено!

— Чего-чего?

— Ты этого выражения не знаешь, — с важным видом объяснила Кри. — Так говорят в международных криминальных структурах. Когда всё-всё награблено и всем немножко заплачено, чтоб не трогали воров. Понял?

— Да, — сказал Аксель. — А при чём тут белковый крем и Мориц?

— У него, как и у воров, всё есть, только попроси. Я потребовала у него стиральную машину. И порошок.

Аксель так и сел.

— Ну ты даёшь! — с восторгом сказал он. — Я, конечно, и сам не растерялся, но чтобы так взять за глотку это чудище без всяких морд…

— Каких ещё морд? — встрепенулась Кри.

— Никаких. Рассказывай дальше.

— По-моему, ты что-то от меня скрываешь, — вдумчиво сказала Кри. — Так вот, не смей этим заниматься НИКОГДА! Понял? Какие ещё заказы тёплых вещей? Какие морды? Я должна знать всё, что делается вокруг, и вовремя влиять на ход событий…

— Сопли утри, событие, — посоветовал Аксель. — Раскомандовалась… Ты лучше объясни, что это за пещерные пляски с ансамблем полоумных кошек и собак?

— Это не пляски, — с достоинством сказала Кри. — Видишь ли, если уж говорить начистоту, то Мориц не во всём меня слушается. Иногда он говорит не то…

— Говорит? Ты же сказала…

— Ну, точнее, рисует у себя на боку картинки. Знаешь, как в поездах или в инструкциях к бытовым приборам. Только тут они ещё и движутся, и всё понятно. Так вот, когда я потребовала, чтобы он привёз тебя…

— Так это ты послала его за мной! — ахнул Аксель. — Как тебе удалось?!

— А я и не знаю, удалось мне или нет. Может, он и сам бы это сделал с удовольствием. Без моих угроз, — созналась Кри.

— Ты ему грозила? Такая маленькая? Чем?

— Ну, сперва я потребовала у него телефон, но он не дал. Он думает, если мне восемь лет, а не восемьдесят, значит, я дура. Показал мне череп и скрещённые кости, как будто я не знаю, что телефон никого током не бьёт. Тогда я объявила ему, что не буду ни есть, ни спать, ни играть с ним, ни глотаться, а если он меня сам проглотит, запрусь в туалете и уморю себя голодом, пока он за тобой не слетает. И он летал. Каждый день.

— И ты сделала бы это? — Аксель глядел на Кри широко раскрытыми глазами, словно видел её впервые.

— Не знаю… — вдруг в три ручья заплакала Кри. — Здесь так стра-а-а-шно!

Аксель извёл все свои носовые платки, чтоб немного её успокоить и утешить. Потом попросил ещё конфету с коньяком и торжественно скормил ей же, заверив, что раз она — героиня, то и пусть ест что захочет. Наконец, показал ей газеты с её фотографиями, и вот тут слёзы на её щеках мигом высохли, и Аксель не знал, куда деться от взрывов её счастья. Она потребовала визитную карточку господина Юко Фумитори, а когда Аксель сознался, что не захватил её с собой, был целый скандал! Она, значит, не пошла к лучшей подруге, а стала искать его монетки, чтобы его подбодрить, а он… и т. д. Но Аксель всё прощал и уступал, ему не терпелось разузнать ещё многое, и наконец он кое-как вернул её к действительности.

— Давай-ка пройдёмся, — предложил он, поднимая сестру с камней. — Ты, по-моему, начинаешь замерзать…

— Ещё бы нет! — вздёрнула носик Кри, не окончательно остывшая от гнева. — Ты же не дал мне согреться…

— Я? — в который раз за сегодняшний день опешил несчастный Аксель. — Я тебе привёз тёплые вещи, и чай, и…

— Чай остыл. А ты помешал моему прыгообмену. Ты меня простудил.

Обычно она даже после вспышки гнева так не капризничала и не «качала права», да вдобавок, как и её брат, была далеко не плаксой, но, после такой недели, была, конечно, очень взвинчена. И будь на месте Акселя фрау Ренате, она бы сразу заметила, что её дочь далеко ещё не в порядке и что ей сейчас нужен не допрос, а стакан горячего молока и постель. Однако Аксель тоже был не «железным» искателем приключений из фэнтези или авантюрного романа, а живым одиннадцатилетним мальчиком, который приключений терпеть не мог, и которому сегодня уже изрядно досталось.

— Какому ещё прыгообмену?! — завопил он, выйдя из себя. — Ты тут что, совсем рехнулась со своими зелёными кошками? Отвечай!

Как ни странно, именно этот вопль оказал на Кри почти целебное действие. Она вздохнула, перестала «показывать характер» и почти спокойно объяснила, что слово «прыгообмен» придумала сама. С Морицем, оказывается, можно было договориться почти всегда и обо всём, кроме одного: он не хотел отпускать её домой…

— А зачем он вообще тебя украл? — перебил Аксель, почему-то всё не решавшийся задать этот вопрос с самого начала.

Этого Кри не знала. Но не сомневалась, что Мориц добрый и не хочет зла: иначе разве она послала бы его за Акселем? Словом, когда пёс отлучался в Мюнхен и, так сказать, нёс вахту в небе над Нимфенбургом, вставал вопрос: куда девать Кри? Брать её с собой пудель не соглашался; оставить её в пещере, вход в которую он нередко заваливал большим камнем, было можно, но без Морица девочка бы там мигом замёрзла; наконец, останься она одна на солнышке под открытым небом — всё равно бы долго не выдержала горного ветерка. Да и пёс не хотел: видно, боялся, что Кри сбежит и как-нибудь сумеет спуститься с Альп.

(— И дурак! — с сердцем добавила Кри. — Ну куда, куда бы я делась, раз уж ждала тебя?

За эти слова Аксель простил ей все её проступки на десять лет вперёд.)

Итак, Мориц с помощью своих картинок объяснил Кри, как она может греться, запертая в пещере без него. Он создавал из воздуха таких симпатичных пёсиков — вроде себя самого — и менее симпатичных кошечек самых кошмарных расцветок. Догнать их пёсики не могли, но явно хотели растерзать, и в приливе чувств выделяли тепло, как батареи. А кошечки, надо думать, выделяли такое же тепло от возмущения и страха. Таким образом, собачки гонялись за кошечками, а Кри должна была поневоле скакать между ними: час, два, три, сколько нужно, пока Морица не было.

— И ты не уставала? — поразился Аксель. — Ты что, чемпионка мира по прыжкам в длину?

— Сам же знаешь, что нет. Я понимаю, это странно, но я… я как бы засыпала в это время! Мориц перестал заваливать вход в пещеру камнем — знал, что сама не проснусь. И эти животные меня не просто грели. Они… они… ну, я не знаю… никакого утомления! Мне даже есть после этого не хотелось! Я ни разу от этого не вспотела и даже дома никогда не чувствовала себя такой бодрой и свежей целыми днями.

— А чем питается сам Мориц? — спросил Аксель.

— По-моему, ничем.

— Как это?

— Я никогда не видела, чтобы он что-то ел.

— Интересно. Прямо научная фантастика, — пробормотал Аксель.

Но на самом-то деле он чувствовал, что это не так. Ничего ему сейчас не интересно. То есть, было бы, конечно, интересно, и даже очень… если бы они с Кри сидели дома, в тепле и безопасности, и смотрели по телевизору, как комиссар Хоф, к примеру, со всеми этими тайнами мучается один. Без них. И вообще для одного дня загадок и впечатлений многовато. Чтобы переварить всё это, неплохо бы выбраться отсюда и добраться до Гармиш-Партенкирхена или до ближайшей деревушки. Но на это нет сил. Что ж, они заночуют у Шворка-Морица, а утром, после завтрака, всё решат. Если… не будет поздно. Сейчас об этом лучше помалкивать и не пугать Кри. Аксель твёрдо решил, что нечего ей знать про морду в телевизоре. Чем больше он выслушивал историй про чудо-пуделя и сопоставлял с тем, что знал о нём сам, тем больше убеждался: добром всё это не кончится. Этот пёс — Шворк, Мориц, или кто он там — существует не сам по себе. Он явно кем-то сделан, даже если он при этом (непонятно почему) живой. Поручили ему украсть детей, или он пошёл на это самовольно? Очень похоже, что самовольно, иначе его, у которого внутри всё так продумано и отлажено, сразу же встретили бы в Альпах остальные, главные похитители. И уж они-то сразу знали бы, как им поступить с Кри, как её накормить, обогреть, устеречь, чтоб не связывать Шворку руки… то есть лапы. И чёрта с два дали бы самой Кри гонять пса в Мюнхен, да ещё каждый день! Ведь даже один его полёт стоит, наверное, сумасшедших денег! А уж коли кто-то их выложил, вряд ли он будет использовать такую вот собачищу для кражи детей, родители которых ещё даже за «фольксваген» не расплатились…

А эти твари, которые напали на них со Шворком над Альпами? Разве такие водятся здесь? Да таких безумных птерокуриц на всём белом свете не сыщешь! Нет, дело ясное: кто-то втихаря создал фабрику небесных уродцев, а потом забыл покрепче запереть дверь, и готовые изделия вырвались на свободу! Ну, а если всё обстоит так — истинные хозяева пса могут появиться в любую минуту, и тогда Акселю с Кри несдобровать: они теперь слишком много знают…

— Ты думаешь? — вдруг прозвучал у Акселя в ушах встревоженный голосок Кри. — Но тогда надо скорее бежать домой, к маме и папе!

— Что? Что я думаю? — растерялся Аксель, очнувшись.

— Ну, про самовольную кражу и про дорогого… не поняла, кого. Кто такой Шворк?

— Я так зову Морица. Значит, я думал вслух?

— Кажется, да… — неуверенно сказала девочка.

— Этого ещё не хватало! — расстроился Аксель. — У меня уже совсем крыша поехала!

— А по-моему, так даже лучше, — задумчиво сказала Кри. — Раньше ты говорил какими-то огрызками, а теперь — полностью, а когда ты думаешь вслух, я сразу знаю, что у тебя на уме.

— Ни к чему тебе это знать! — буркнул Аксель, стараясь успокоиться.

— Но я же теперь слушаюсь, — вкрадчиво сказала Кри. — Ты велишь ехать домой, и я подчиняюсь… А может, и Мориц с нами? А?

— Вот-вот. Только его у нас в Недерлинге и не хватало! Жить он будет у тебя под кроватью, а кормить ты его будешь отбивными из японских туристов. Да?

Но, сердито буравя взглядом сестру, Аксель видел, что она всё больше мёрзнет и бледнеет.

— Пойдём-ка мы с тобой назад, — решил он, укутывая Кри последним средством — тёплой шалью из рюкзака. — Где там твой дружок? Пора залезть в него и погреться.

— И ужинать! — напомнила Кри.

— И ужинать… А завтра попробуем спуститься в какую-нибудь деревню.

— Даже не пытайся, — безнадёжно вздохнула Кри. — Он не пустит. А и пустил бы — кругом только скалы и обрывы. Мы пяти минут не прошагаем. Да и обуви нужной у меня нет.

— Обувь есть. Я привёз твои лыжные ботинки… Да, слушай, а что за штуковина была у тебя на голове, когда ты прыгала с зелёными кошками?

— О, ты не разглядел? Как же я могла забыть! Я нашла это на верхушке валуна в первый же день! Постой, сейчас увидишь… Только помни, это моё!

Забыв про холод, Кри опрометью кинулась к валуну, наклонилась, спрятала что-то за спину и скомандовала: «Зажмурься, пока не скажу!» Аксель послушно зажмурился, и через несколько секунд ему разрешили взглянуть. Он открыл глаза, закрыл их снова, опять открыл, убедившись, что это не сон, и восторженно ахнул.

Кри за это время забралась на сверкающий валун и устроилась на его верхушке, как на троне — да он и был настоящим каменным троном, что Аксель сразу заподозрил. Разумеется, трудно было представить себе короля или королеву ростом с пятилетних малышей, а кому-то более рослому пришлось бы сидеть уже не на вогнутом сиденье, а на спинке трона, переходящей в пологий скат громадной глыбы. Однако теперь подозрение мальчика превратилось в уверенность: ведь на голове у Кри, словно упавшая в пещеру луна, сверкала алмазная корона! Только из-за безумного хоровода, в котором Аксель обнаружил сестрёнку, можно было не разглядеть такой убор. Но сейчас Кри сидела неподвижно, в истинно королевской позе, набросив на свои маленькие плечи шаль, словно мантию. Голова её была в самом ливне света, падающего сверху на валун. Стоило восхищённому зрителю сделать к трону лишний шаг, и корона вспыхивала всё новыми и новыми огнями, притягивая к себе, как лампа в ночи притягивает мотылька. Аксель не раз бродил вместе с родителями по мюнхенской «Шатцкаммер»,[1] а год назад его возили на каникулы в Дрезден, и там, в «Альбертинуме»,[2] он видел Великого Могола и его крошечный двор[3] из золота, серебра и драгоценных камней. Но ЭТО было нечто совсем иное — проще и в то же время недостижимо прекраснее! Корона была ЖИВАЯ! Её двойной обруч показался Акселю серебряным; мальчик не знал, что этот белый металл — платина. По внешнему обручу бегали хрустальные гномы, перебрасываясь, как мячом, огромным алмазом. Зубцы внутреннего обруча — их было двенадцать — из тёмного хрусталя, выложенные сверху мелкими алмазами, напоминали горные вершины. И если приглядеться, можно было увидеть, как то с одной, то с другой из этих вершин скатывались алмазные лавины, после чего гномы в ужасе кидались к другим зубцам, чтобы у их подножия продолжить игру. Но самое удивительное находилось в центре круга, образованного этими зубцами, над макушкой того, кто надевал корону, поверх тонкой золотой сетки, прикрывающей волосы. Это была горная долина, в зелени которой, искрящейся изумрудами разных форм и размеров, жидкой бирюзой плескалось озеро. По его берегам бродили крошечные — с ноготь мизинца Кри — косули, волки и медведи из самоцветов, причём медведи то и дело устраивали засады на волков, а волки гонялись за косулями. Иногда в зелени, раздвигая её острой сердоликовой мордой, мелькала лиса. А однажды, когда рыжая хищница наступила на осиное гнездо, рой янтарных насекомых окружил её, и она начала бешено отбиваться. Повыше их всех, почти на уровне вершин внутреннего обруча находилась вторая золотая сетка, более редкая, состоящая из звёзд, Солнца и Луны; звёзды были из чистого золота, а Луна и Солнце — из золота и янтаря. И все эти небесные тела двигались — но с разной скоростью, видимо, подчиняясь точным вычислениям мастера-механика, отражающим смену дня и ночи. Наглядевшись на всё это, Аксель обеими руками приподнял и опять торжественно возложил корону на голову Кри. Та даже зажмурилась от удовольствия, но, опомнившись, величаво простёрла руку и провозгласила со своего трона:

— Я — Кри, королева Альп!

Голос её был лишь ненамного громче, чем недавно, когда она требовала от Акселя полной откровенности. Но на сей раз пещера словно очнулась от тысячелетнего сна. Гулкое эхо отозвалось на слова девочки, словно горы вознегодовали от такого самозванства, и несколько крупных камней, запросто способных убить человека, рухнуло вниз с покатых сводов. Часть из них с плеском упала в воду, два или три — на каменное подножие трона, а один высек фонтан искр у самых ног Кри, отколов изрядный кусок блестящего кварца. Пара крупных сов и целая стая летучих мышей, снявшись с карниза в тёмном углу пещеры, с криками заметались над детьми. Девочка испуганно пискнула и ухватилась руками за корону, съехавшую с головы. Она успела удержать драгоценный убор от падения, зато не удержалась на ногах сама и сильно расшиблась бы, если бы Аксель не подхватил её и не унёс подальше от трона.

— Ох… — вымолвила Кри, медленно приходя в себя. — Больше я не буду королевой!

— Да… Мне кажется, Альпы недовольны, — поддержал её Аксель, озираясь. — Ты не знаешь, кому принадлежит эта корона на самом деле?

— Нет, конечно, — всё ещё шёпотом ответила Кри. — На ней же нет надписей.

— А больше в этой пещере никаких человеческих вещей не было?

— Какие-то обломки металла там, в углу… похоже на древнее оружие. Честно говоря, Акси, я не уверена, что эта корона принадлежала человеку… Погляди, какая она крошечная — словно для ребёнка. А эти живые зверушки? Люди так не умеют…

— Да… Ты права, Кри. Но всё-таки покажи мне эти обломки.

Кри ткнула пальцем в тот самый угол пещеры, откуда ещё недавно вылез Аксель со своим рюкзаком.

— Там, у стены… во льду.

Если бы не последние слова, Аксель точно ничего не заметил бы, по крайней мере, не проторчав в этой пещере неделю. Напрягая глаза, он устремил взгляд на ледяной натёк в углу, слева от трещины-прохода. В глубине ледяного зеркала темнело что-то, напоминавшее проржавевший сломанный меч — или детскую игрушку, судя по размерам? — и обломки столь же крошечного щита. Акселю даже показалось, что на щите виднеется герб, но разобрать его он не смог.

— Ладно, — сказал мальчик, разгибаясь. — Если здесь и вправду дрались и умирали, то нам этого не узнать… Может, приведу сюда когда-нибудь Трёх Костлявых, и тогда… ой!

Он отпрянул и больно шлёпнулся задом на лёд. Перед ним, высунувшись из трещины, качалась громадная морда Шворка, непонятно как в эту трещину пролезшая — ведь она была шире её раз в пять! Аксель, опешив, увидел над собой огромный красный, но вовсе не злой, а скорее любопытный глаз, в котором просматривалось его поджавшее ноги, испуганное отражение. С отвисшей нижней губы пса тянулась к земле, стеклянно искрясь, толстая нить слюны и лужицей натекала у подошв Акселя. Пока тот приходил в себя, Шворк, извиваясь, как змея, легко и быстро протиснулся в трещину весь. Мальчик заметил, что у Кри это зрелище не вызывает ни малейшего удивления. Видимо, пудель не раз уже приходил к ней таким манером, забирая ужинать и спать… и даже, кажется, поиграть?

— Ну ты и псина, — вздохнул Аксель, крутя головой. — И откуда ты только взялся… Что, глотать нас собираешься?

Шворк утвердительно зарычал.

— А может, ты нас лучше отвезёшь домой? — без особой надежды поинтересовался мальчик.

Пёс молча оскалил клыки.

— Ну на что мы тебе сдались?

Молчание.

— Тебе тут скучно одному, что ли?

Шворк часто задышал и вывалил язык, и в глазах его появилось довольное выражение. Он словно хотел сказать, что у него теперь целых два хозяина.

— Какие же мы тебе хозяева, если ты держишь нас в плену? Верни нас лучше родителям, а мы тебя будем навещать… с удовольствием!

— Бесполезно, Акси, — вздохнула Кри. — Давай лучше глотаться. Я замёрзла!

— А что для этого надо делать? — мрачно спросил Аксель. — Пятки вместе, носки врозь? Он же нас обслюнявит! Ты посмотри только! Фу!

— Да нет, как ты ещё не понял! Это ведь не настоящий пёс. Он — игрушка, и мы — его игрушки… И слюни он пускает, я уверена, чтобы с виду быть как все. Я же тебе говорила, он даже ничего не ест!

— Кроме нас, — ввернул Аксель.

— Да! — гордо сказала Кри, кладя руку на нос чудовища. — Но уж нас он съест аккуратно и ни крошки не уронит. Верно, Мориц?

Пёс чавкнул.

— Молодец! — важно продолжала Кри, явно чувствуя себя если не королевой Альп, то, по крайней мере, бывалой укротительницей. — Покажи моему брату класс! Алле… оп!

Она остановилась перед открытой пастью Шворка и хлопнула в ладоши. В тот же миг пёс оскалил клыки, и между ними с треском зазмеился сильнейший электрический разряд, в считаные секунды образовавший шаровую молнию. Затем огненный шар рванулся к Кри, невольно закрывшей глаза (видно, ей было всё-таки страшновато), и окутал её с головы до ног дрожащей голубой сеткой. Девочка тут же растворилась в воздухе — без звука, дыма и запаха. Шворк облизнулся, сел на задние лапы и выжидающе глянул на Акселя.

— Вот, значит, как, — хмыкнул тот (он уже такого навидался сегодня, что этим его было не удивить). — Н-ну, давай… Только я в ладоши хлопать не буду.

— Вот и зря! — назидательно запищала Кри, высунувшись в уже известное Акселю оконце. — Приучай его к тому, чтобы всё было по нашей указке! Ты же сводишь на нет все мои труды! Это нам пригодится, вот увидишь…

«А ведь я нашёл её, — подумал Аксель. — Нашёл». Он улыбнулся и без всяких споров хлопнул в ладоши.

ГЛАВА VI. БЕГСТВО

Брат и сестра поужинали булочками с клубничным йогуртом, а потом заночевали в креслах, и даже не без удобств. Аксель, ни слова не сказав Кри про телевизор, остальных своих открытий не утаил, попросив только кое-какие вещи без него не заказывать. Ну, еду или там одежду — это ещё куда ни шло, стиральную машину и пылесос — на здоровье, а больше никаких электроприборов (позже Кри поймёт, почему). Кри и не пыталась спорить. То, что Шворк не дал ей телефон, она объясняла просто: пёс, мол, боится, что она позвонит родителям. Аксель же думал про себя, что причина может быть не только и даже не столько в этом. Собака Шворк, или машина, или помесь собаки и машины — в любом случае, он едва ли умеет врать и вряд ли станет запугивать Кри придуманными опасностями. Нет, уж если ему, Акселю, вместо нормального телевизора подсунули ТАКОЕ, то и телефон, скорее всего, ответит на его попытки позвонить вовсе не маминым голосом, а злобным рёвом; и если приключение с телевизором закончилось удачно — хотя закончилось ли? — то очень может быть, что адский телефон окончательно выведет кого-то из терпения. Аксель просмотрел на своём веку, конечно, меньше полицейских боевиков, чем Кри, но всё-таки достаточно: засекут дьявольские рожи, откуда звонок, — и тут как тут…

Итак, они заночевали не без удобств. Кресла раскладывались в удобные кровати одним нажатием на боковую пружину, и Шворк ночами не бегал и не летал, а спал, и даже не ворочался — по просьбе Кри. Ему ничего не стоило часами сохранять полную неподвижность. Бельё у Кри уже имелось: и полотенца, и простыни, и наволочки, и подушки, и тёплое стёганое одеяло, да ещё и в цветочек! Мало того, она и Акселю заранее заказала такое же бельё. Всё это — и, как выяснилось позже, многое другое — она успела затребовать у Шворка в первый же вечер, и он выплюнул заказ прямо из «камина». Откуда берёт всё это он сам, Кри не интересовалась: украл её — пусть заботится. Аксель опять-таки не стал её настораживать, но про себя решил завтра же потолковать со Шворком насчёт его хозяев. Новый безумный план — хотя ничуть не более безумный, чем прежний его план найти Кри — вырисовывался перед ним во мраке ночи!

Он немножко поболтал с сестрёнкой на сон грядущий, стараясь всячески отвлекать её от мыслей о маме и папе, и заказал ей плюшевого белого медведя, чтобы она уснула довольная (строго велев при этом не делать игрушке страшную морду). Повезло ли ему, или понятия о страшном у неведомых хозяев всё-таки совпадали с его собственными, но медведь получился курносый, весёлый и приятно улыбался. Аксель заподозрил, что его просто позаимствовали из магазина игрушек, и внимательно осмотрел мишку. Действительно, на брюхе у него была этикетка «Мюллер и Штир». Наклейка почему-то уменьшила страхи Акселя, хотя он подозревал, что господа Мюллер и Штир не стали богаче, расставшись со своим изделием. Так он и думал: рожи не всё производят сами, и не на всё ставят свой мерзкий фирменный знак; человеческие дети явно не входят в число их клиентов… Он в сотый раз заверил сестру, что завтра всё уладит, и уже хотел ложиться, когда Кри вдруг сморщилась, и из глаз у неё закапали слёзы.

— Ну что ты… не надо… — неловко утешал её Аксель, чувствуя своё бессилие. — Ты же видишь, я нашёл тебя… и выход найду…

— Да зна-а-ю я… — ещё горше заплакала Кри. — Потому и пла-а-чу…

— Тебе не хочется к папе с мамой?

— Мне… его… жалко.

— Кого?

— Морица… Он такой добрый… и заботливый… и столько раз летал за тобой в Мю… Мю… и, наверное, его всё время обижали эти страшные птички, про которых ты рассказывал… а он лета-а-ал… Я бы умерла здесь, если бы не он… а мы его броса-а-а-ем…

— Да ведь это он виноват, что ты здесь! — в сердцах сказал Аксель. — Ты лучше о папе с мамой подумай. Их тебе не жалко?

— Жа-а-алко! — разревелась Кри в три ручья.

— Может, мы возьмём его с собой, — обнадёжил её Аксель, сам себе не веря. Но Кри, как ни странно, поверила и даже попыталась улыбнуться. Аксель вытер ей слёзы салфетками, оставшимися после ужина, и уже повернулся было к ней спиной, чтобы уснуть, но услышал требовательный голос:

— Поцелуй меня на ночь!

— Ты никогда меня об этом не просила… — пробормотал мальчик, опешив.

— Но мамы-то нет, и папы тоже, — объяснила Кри.

Аксель охотно расцеловал её, а ложась спать, не без самодовольства сказал себе: «Вот я и папа!» А что? Ещё вопрос, нашёл бы Детлеф Реннер дочку так же быстро…

Заснул он сразу и видел разные сны. Легко сказать — лечь спать! Это такая работёнка, за которую детям стоило бы брать с взрослых хорошие деньги и которая всегда неизвестно чем кончается. Может, ты сладко отдохнёшь, если не очень вымотался за день; но если вымотался, тебе почти наверняка что-нибудь приснится… И хорошо, если привидится торт-мороженое, а если за тобой по мрачному подвалу будет гоняться мумия или паук? И всё это в угоду неразумным папашам и мамашам, их будильнику и подъёму в школу! У свободного, как ветер, и в то же время пленного Акселя в эту ночь было ещё ничего, терпимо. Сначала пришёл, как обычно, дедушка Гуго с открытой тетрадью и долго что-то читал ему вслух, время от времени хмурясь и потирая левую бровь ладонью. Аксель уже знал, что он делает так, когда доходит до особо важного места, которое могло бы ему, Акселю, помочь. Мальчик старался слушать внимательно, но слова во сне ускользали и разбегались в стороны. Ему удалось удержать в памяти лишь несколько: «Иди… закрытых… гаснет… сова… проснись…», и последнее слово — «звёзд». Потом налетела стая тех самых «страшных птичек», как выразилась Кри, которые долго развлекались тем, что глотали друг друга и бегали кругами. Когда им это надоело, они сами себя ощипали, попрыгали на большую сковородку, полив её почему-то вместо масла клубничным йогуртом, а затем подали себя Акселю на обед. Чувствуя, что его тошнит от такого блюда, он попробовал вежливо отказаться, но не тут-то было! Жареные птерокуры применили силу и полезли ему в рот. Положение спас Шворк, появившись в белом фартуке и поварском колпаке. Он в два счёта сжёг шаровой молнией всех этих тварей, да заодно прожёг большую дыру в сковородке, лукаво подмигнул и, извиваясь, как змея, протиснулся в эту дыру и исчез. Вскоре он показался снова и выжидающе поглядел на Акселя: иди, мол, сюда. Но Аксель решил дождаться дедушку Гуго, который хотя бы скажет, куда дырка ведёт. Дедушка уже был тут как тут: в жилете, тёмных полосатых брюках, с часами-луковицей. Вид у него был будничный: ни за что не догадаешься, какие поэтические миры его слушаются, на диво отчётливо, словно бы и не во сне, подумал Аксель. Может быть, хотя бы по глазам видно, что он поэт? Аксель хотел поглядеть ему в глаза, но дедушка, покачав головой, тихо произнёс: «Ты уже глядел мне в глаза». — «Как? Когда? Где?» — начал спрашивать Аксель и проснулся.

Кругом было темно и тихо. Рядом — ох, хорошо-то как! — мерно дышала Кри, уткнувшись носом в подушку. В окошко лился лунный свет: видимо, Шворк предпочитал ночевать на свежем воздухе и улёгся на склоне горы. Аксель вытер покрытый испариной лоб и откинулся на подушку, размышляя над тем, что ему только что привиделось. Дедушка хочет ему помочь, это ясно. Но почему именно он? Почему не мама и не папа? Разве они любят его меньше, чем дед, который его даже никогда не видел? Да нет, дело, конечно, не в этом, а просто дедушка может помочь лучше. Чем же таким он отличается от родителей? Аксель вынужден был сознаться себе, что родители ни разу после его рассказа о несчастье не заговорили с ним о Шворке. А по некоторым словам, которые они осторожно роняли в беседе друг с другом, мальчик понял, что им звонил полицейский врач. Наверно, сказал им, что у него, Акселя, не все дома. Но и без этого папа наверняка бы не поверил. А мама? Может быть… Вот дедушка, тот поверил сразу, и знает, как выручить их из беды. Аксель не мог объяснить, откуда у него такая уверенность: главное, что она была.

Он спрыгнул на дорожку, сбегал босиком к рюкзаку и нашёл в просторном накладном кармане дедушкину тетрадь. В брюхе у Шворка стояла темень, полоска лунного света была на сей раз чересчур узкой, но какие теперь проблемы? Аксель даже не стал доставать карманный фонарик, а быстренько наколдовал себе низкий торшер с длинной изогнутой шеей и чёрным абажуром, специально для чтения в постели, и, удобно подоткнув себе подушку за спину, открыл тетрадь. На первой странице выцветшими чернилами было выведено: «Гуго Реннер. 2 августа 1965». Пониже мелким витиеватым почерком стояло: «Я умру ровно через двадцать пять лет». А ещё пониже был перечёркнутый крест-накрест рисунок, да такой, что у Акселя захватило дух: он боязливо оглянулся и, как маленький, укрылся с головой одеялом, надеясь, что всё это сон, и жить с этим открытием дальше не придётся. Но он не спал, и через минуту пришлось откинуть одеяло и поднести страницу поближе кбеспощадному свету торшера. На него опять смотрела морда из телевизора, и то, что она была перечёркнута, не делало её менее выразительной и страшной. Дедушка был мастер рисовать, а сама морда пылала яростью: скалила зубы, топорщила стручковидные уши и явно пыталась сказать что-то вывернутым наизнанку кончиком носа. Никакого экрана вокруг неё не было, она просто была нарисована посреди чистого листа. Потрясённый Аксель ещё раз оглянулся вокруг, но кругом была только тишина и темнота. Он покосился на Кри: та лежала тихо, как мышка. Вот это да! Что дедушке знакомо такое исчадие — это ещё, пожалуй, не так удивительно: видно, подобные существа давно вяжутся к людям. Но как можно точно знать дату своей смерти? Память услужливо подсунула мальчику единственно возможное объяснение, идущее из множества прочитанных и услышанных сказок: дедушка Гуго продал душу чёрту, и тот отмерил ему жизненный срок, а платить-то, конечно, не хочется, вот дедушка с горя и нарисовал своего врага униженным и обманутым. Только вот не очень похож Гуго Реннер на человека, который способен стакнуться с чёртом… «Я разберусь, в чём тут дело, — твёрдо пообещал себе Аксель. — Я прочту эту тетрадь от корки до корки. Но позже. Завтра мне понадобятся силы. Сейчас я хочу только узнать, что говорил мне дедушка этой ночью. Я должен всё пролистать и найти стих, который начинается со слова „Иди“».

Долго искать не пришлось. Это была страница четырнадцать:

«Иди стеклянной стеной, и вскоре увидишь: нет
Тебе закрытых дверей.
Пройди сквозь неё, как луч, что быстрый оставил след,
Но гаснет ещё скорей.
Пройди сквозь неё, как сон, как эти мои слова,
Как всё, что ты шёл встречать.
И Смерть улетит от глаз, бесшумная, как сова,
К ногам уронив печать.
Проснись, догадайся! Путь, который всё ждёт и ждёт,
На диво смешон и прост.
Как День, загляни в себя, иначе лишь Ночь придёт,
Споткнувшись о трупы звёзд».
— Хм… — тихонько сказал Аксель себе под нос. — Хорошенькие дела. Легко ему сказать: «догадайся»! О чём? Как найти Кри? Так я её уже нашёл! Нам бы теперь выбраться отсюда, ты вот о чём пиши. Думаешь, нам твои стихи помогут? Держи карман… Или… помогут? «Иди стеклянной стеной…» Но где она, когда кругом сплошной камень? «Как всё, что ты шёл встречать…» Ага, это вот ясно. Я шёл встречать Кри. Она, значит, эту стену уже прошла? А если прошла, почему же не рассказала? Завтра будем разбираться! «На диво смешон и прост…» Ну, прост, так и написал бы попроще! Что за люди эти поэты? Почему им нравится морочить голову своим внукам?

Вопрос был явно из тех, каким один дурак мог бы поставить в тупик семь мудрецов. Аксель безнадёжно поразмышлял над ним и уснул. Утром он так заспался, что Кри с трудом его разбудила. Её щекотания были отвратительны!

— Ну что тебе надо? — простонал Аксель — в испарине, взлохмаченный, чувствуя себя разбитым. — Что?

— Как что? — сказала Кри, усевшись на него сверху, в ночной пижаме. Она обожала будить и не собиралась упускать такой случай, особенно после долгого перерыва. — Пора вставать!

— Уйди…

— Не получится, — вздохнула Кри и попыталась установить, на какую длину можно вытянуть уши Акселя, пока они не окажутся на грани отрыва. Аксель смахнул её, как муху, но через секунду она опять была на нём. — Уйди, говорю, пока цела!! Я устал… Я не спал из-за тебя всю неделю!

— А Шворк? — нашлась Кри. (Ну конечно! Уже готова переименовать своего душку-Морица, лишь бы добиться своего.) — Ты о нём подумал? Он же не может кувыркаться, пока мы из него не ушли! И наверняка сердится…

— Кувы… что?

— Ах, ну да… Ты же здесь новичок. Мо… Шворк…

— Знаешь что, — ядовито перебил её Аксель, уже понявший, что больше ему не спать, — давай назовём его окончательно, и чтоб никому не было обидно: «Швориц». По крайней мере, пока не узнаем, как его зовут по-настоящему. Идёт?

— Да, — согласилась Кри, тщательно взвесив, нет ли во всём этом ущемления её прав. И добавила для порядка: — А хоть бы и узнали! Во-первых, ты сам говорил, что нам незачем лезть во всё это, надо поскорее «делать ноги», и ничего мы в таком случае не узнаем. Во-вторых, плевала я, как его зовут по-настоящему, если мне это не понравится! Захочу — буду звать по-старому. А в-третьих…

— Так что там с кувырканиями? — деликатно напомнил Аксель. — Не задерживай пёсика…

— Он по утрам кувыркается! В снегу, — уточнила Кри таким тоном, каким обычно говорят: «Он по утрам слушает радио». — В первый раз он про меня не подумал, и я была бы вся в синяках, если бы здесь можно было ушибиться… Но стоило мне сказать, и он — такой внимательный! — всегда ждёт теперь, пока я не встану, не умоюсь и не позавтракаю шо…

— Чего ж ты замолчала? Шоколадом! — уверенно закончил за неё Аксель и мстительно добавил: — Ну, теперь-то ты у меня будешь питаться как следует! Овсяными хлопьями!

— Акси, — проворковала Кри, прильнув к нему, — если ты ещё не встал, то я не буду тебе мешать… Хорошо?

Но Аксель уже натягивал одежду. Действительно, не надо злить пса понапрасну и мешать его привычкам. Ведь спасение без его помощи невозможно! Брат и сестра наскоро умылись, запихали бельё под кресла, и Кри, подойдя к глотке Шворица, позвала:

— Пёсик! Выпускай нас.

Тут же справа на стене вспыхнула картинка на светлом экране, как от диапроектора: две фигурки — мальчик и девочка — внутри большого пуделя, показанного в продольном разрезе, подходят поближе к его горлу и суют головы в «камин». Затем там, где они стоят, проскакивает сноп голубых искр, и фигурки исчезают, а через миг возникают рядом с собакой и, взявшись за руки, весело куда-то бегут.

— Это он специально для тебя! — торжествующе сказала Кри. — Он ведь знает, что я и так всё знаю. Говорю же: внимательный!

Три секунды — и они были проглочены и выплюнуты. И вот они стоят под ослепительно голубым небом, в каменистой проплешине среди ослепительно-белых снегов, а вокруг них — громады горных хребтов до самого горизонта. Они находились где-то в самом сердце Альп (неизвестно даже, Баварских или Австрийских), высоко над лугами и далеко от перевалов и деревень. Сколько ни вглядывался Аксель в окружающий их дикий, хотя и сказочно красивый ландшафт, — никакого дымка человеческого жилья, никаких дорог и долин. Если бы даже он держал сейчас в руках настоящий человеческий телефон, а на другом конце провода был комиссар Хоф, Аксель не сумел бы объяснить ему, где их искать. Шворк хорошо спрятался!

Он, похоже, и сам это знал, и вид у гиганта был довольный и бодрый. Шворк сидел перед детьми на задних лапах, свесив язык и поблёскивая жуткими, но в то же время очень добродушными глазищами. Затем он вдруг опрокинулся на бок и, суча лапами на манер вчерашних «птичек», с сумасшедшей скоростью покатился по снегу вниз, в километровую пропасть. Аксель охнул и шагнул вперёд, но Кри вовремя ухватила его за локоть:

— Разобьёшься! А ему ничего не будет… Гляди!

Шворк медленно падал вниз чёрной косматой глыбой. Казалось, он парит здесь, в бело-голубом мире из снега и льда, с доисторических времён, когда ледники сковали половину бескрайних просторов ещё безлюдной тогда планеты. Всё то же ощущение заброшенности и забытости, как вчера в парке, словно он по невероятному стечению обстоятельств подсмотрел то, чего не может уловить человеческий глаз, охватило Акселя при виде этого полёта. Вчера? Но прошла ведь уже целая вечность! А что, в мгновенном ужасе подумал он, если всё это — вообще не Альпы? И не Земля? Что, если пёс унёс их куда-то в космос, на чужую планету? И они никогда больше не увидят родных, а только небо, сугробы, пропасти и лёд? Пока он приходил в себя, косматая глыба превратилась в кляксу и, наконец, в каплю чернил. Пёс мчался сейчас, словно горный дух, в самом центре снежной лавины, вызванной им самим, и, наверно, поскуливал при этом от удовольствия. Перед самым дном пропасти он огромным прыжком, недоступным даже леопарду или обезьяне, вырвался из лавины и завис над снежным вихрем, как вертолёт. Снежный вал прокатился по дну ущелья, сметая всё на своём пути, погромыхал и замер. Замешкайся пёс хоть на секунду, его бы погребло под многометровым слоем снега, из-под которого, вероятно, даже ему нелегко было бы выбраться. Но пудель, видно, считал всё это обычной утренней зарядкой. Поджав под себя лапы и распластав хвост, словно бобр или пингвин под водой, он стрелой понёсся вверх и через какие-то секунды плюхнулся в сугроб перед восторженными детьми. Глаза его сверкали, язык был вывален из пасти, передние лапы — перед грудью. Ни дать ни взять — комнатная собачка покувыркалась на коврике перед камином и ждёт одобрения хозяина. Аксель и Кри дружно зааплодировали.

— Снежный сёрфинг! — сказал Аксель, крутя головой. — Ему бы в цирк, знаешь…

Пёс, казалось, ничего не имел против этой идеи. Кри — тоже.

— Класс! — закивала она. — Представляешь, какая была бы афиша…

— Ну да, — вздохнул Аксель, вспомнив, что они в неволе. — Труппа «Чокнутые Альпы», прыгообмен и снегокувыркания… Дай-ка я лучше спрошу у этой псины кой-чего: она, видно, в хорошем настроении.

Он подошёл к Шворку, откашлялся и сказал:

— Ты говоришь по-немецки?

Пудель молчал, щурясь то на Акселя, то на вершины далёких гор.

— А на других языках?

Молчание.

— Кто твой хозяин?

Пёс вздохнул, повернулся к детям боком и, улёгшись на брюхо, включил картинку: Аксель и Кри — теперь уже не просто две фигурки, как на дверях какого-нибудь общественного туалета, а именно Аксель и Кри, — словно на хорошей фотографии, стоят в своих лыжных костюмах, взявшись за руки, и улыбаются. Кри восхищённо заахала, но Аксель не был уверен, что этому следует радоваться.

— Ты у нас, значит, фотограф, да? — медленно сказал он. — Спасибо, конечно, но, знаешь, мне прежние фигурки больше нравились…

На экране что-то мигнуло, и вместо двух живых детей возникли два безликих человечка.

— Я тебе потом объясню… — шепнул Аксель Кри, которая уже набрала в грудь воздуха.

— Дай я спрошу! — возмущённо прошипела она. — Почему всё ты? Думаешь, я глупее?

— Да пожалуйста, только осторожно… С умом.

— Я всегда с умом!

Кри обогнула туловище пса, лежащего в позе сфинкса, и, остановившись у него перед носом, дождалась, пока он поднял глаза и без особого удовольствия уставился на неё. Видно, он не любил лишних вопросов. Не обращая на это внимания, Кри нагнулась и с нежной улыбкой погладила Шворку нос (он благосклонно заурчал), а затем, нагнувшись ещё ниже, прошептала ему в гигантское ухо:

— Пёсик, кто тебя сделал? Он скоро придёт?

В глазах у Акселя вдруг потемнело, в уши ему ударил пронзительный, звенящий ужасом вопль Кри, и лицо мальчика залепила лавина снега… Сметённый вихрем, как пушинка, он покатился по склону горы вниз, к пропасти. Ещё немного — и всё было бы кончено, но в последние секунды его пальцы уцепились за какой-то камень. Почувствовав, что вихрь стих, и весь дрожа, мальчик поднялся на ноги и стёр с лица снег. На миг ему почудилось, что он опять в Нимфенбургском парке, и Кри только что опять унесли. Но Кри была здесь, в пяти метрах от него! В толстом шерстяном свитере, лыжных штанах и шапочке с помпоном, в неуклюжих лыжных ботинках она отступала перед огромным, страшным чудовищем, которое ничем не походило на сонного, добродушного пуделя. Шворк сверлил её горящим взглядом, скалил клыки и, казалось, сдерживался изо всех сил, чтобы не разорвать её в клочья. Схватив камень, который спас его самого, Аксель бросился вперёд и загородил собой сестру. Увидев его, пёс опомнился и, казалось, устыдился. Шерсть на его загривке улеглась, он перестал рычать и, отвернувшись, побрёл по снегу к пещере со слабым глухим ворчанием. Дойдя до входа, он просунул внутрь морду, затем плечи и извивающееся, как змея, делающееся всё тоньше и уже туловище. Наконец исчез и хвост. Мальчик и девочка остались одни в бело-голубом мире, глядя друг на друга с отчаянием и страхом.

— Он… он… — еле выговорила Кри дрожащими губами, — он вдруг взлетел… Высоко, на высоту нашего дома! А потом рухнул вниз, и ослепил тебя, и чуть не сбросил в пропасть… Что я ему сделала? Противное, мерзкое чудище! Я хочу домой, Акси! Сейчас же! Уведи меня отсюда!

— Я уведу тебя, Кри, — медленно сказал Аксель, — но сразу не выйдет. И потом… он ведь нам ответил.

— Ответил? Хорошенький ответ! Что он ответил?

— Он ответил, что ненавидит того, кто его сделал. Разве нет?

Кри молчала.

— Он ответил, — продолжал Аксель, не сводя глаз с пропасти, в которую он чуть не рухнул пять минут назад, — что сбежал от этого кого-то. И никогда к этому злодею не вернётся.

— А может, и не злодею… — робко предположила Кри.

— Я не знаю, — всё так же мрачно промолвил Аксель. — Знаю только, что от доброго хозяина собаки не бегают. От нас, например, твой Мориц-Швориц бежать явно не собирается. И нам не даст. Мы должны найти путь к бегству сами.

— Сами? Да ты погляди кругом! Нам отсюда в жизни не выбраться, разве что на крыльях!

— Это я понимаю. У меня есть план.

Кри поглядела на него с уважением. Она всегда знала, что у него есть план. Она никогда в этом не сомневалась! Всё будет хорошо, если рядом Акси… Знала бы она, сколько сомнений вызывает в нём собственная полубезумная затея! Но чутьё у неё было превосходное. Она тут же взяла брата за руку и тихо спросила, как мама у папы, когда тот бывал угрюм и мрачен:

— Акси, а кроме этого твоего плана… нет других способов? Может, мы попросим Мо… Шворица взять нас погулять куда-нибудь в людное место и сбежим?

— Догонит, — отрезал Аксель. — И ещё, глядишь, какую-нибудь девчушку прихватит за компанию.

— Тогда… давай всё-таки выпросим у него телефон. Мне он не дал, но ты же старше, может, тебе разрешит…

— А чем он тебе поможет, телефон? — уклончиво сказал Аксель.

— Как чем? Мы всё расскажем маме! Она позвонит в полицию, и…

— И скажет: «Моих детей украл летающий пудель. Он живёт в Альпах и держит у себя в животе ресторан. Сейчас он дал моим крошкам телефон, чтобы вы прислали за ними вертолёт туда, не знаю куда». Её же за сумасшедшую примут! Как меня!

— А пусть… пусть мама не говорит, что это пудель, — нашлась Кри, которая в свои восемь тоже не считалась самой последней глупышкой. (Тем более, что в гостях у Дженни, которая не ведала запретов, она просмотрела больше полицейских боевиков, чем иная пятнадцатилетняя девчонка). — Пускай скажет, что нас украли гангстеры. Помнишь этот чудный фильм «Идеальный мир» Клинта Иствуда, где украли мальчика? Ах да… — картинно вздохнула она, — тебе же не разрешают смотреть такое…

— Не поможет нам твой Клинт! — рявкнул Аксель. — Говорю тебе, забудь про телефон! Пойдём лучше помиримся с псом. Теперь всё зависит от него…

Примирение состоялось быстро и без проблем. Шворка они нашли в Пещере Тысячи Глаз, где он преспокойно лежал на краю бассейна и, казалось, дремал. Заслышав их, пёс вскочил, приветливо свесил язык и завилял хвостом как ни в чём не бывало. Аксель погладил его по сухой тёплой шерсти, покалывающей кожу лёгкими электрическими разрядами. И получил в ответ такой взрыв нежности, что еле успел отскочить, не то его облизали бы с головы до ног. Пора было приступать к мужскому разговору.

— Я буду звать тебя Швориц, — солидно сказал мальчик. — Идёт?

Пёс заурчал.

— Теперь вот что, — откашлявшись, произнёс Аксель, — мы… мы, в общем, не возражаем быть твоими хозяевами. Но…

— Мы согласны! — торопливо пискнула Кри, просунувшись Акселю чуть ли не под мышку. — И без всяких «но»!

Брат шикнул на неё и оттёр назад.

— Но мы не проживём здесь одни, — продолжал Аксель. — Ты, конечно, помогаешь нам, но этого недостаточно. Мы часто болеем, а Кри любит, чтоб ей по вечерам рассказывали сказки, а я ни одной не знаю…

— Какая ложь! — возмутилась Кри. — Я уже два года…

Но Аксель шикнул на неё и оттёр назад.

— Извини, Швориц… Так вот, я не знаю никаких сказок и ни одной игры с собаками. Ты же любишь играть? — Пудель мечтательно зажмурился и встал на задние лапы, утонув головой в полумраке сводов. — Нет-нет, не сейчас… да я, повторяю, и не знаю, чем бы тебя развлечь! Но у нас есть взрослый друг. Он весёлый и умный, знает все собачьи игры на свете и все сказки для Кри…

— Спасибо! — прошипела Кри. — Мог бы начать с сестры!

Но Аксель шикнул на неё и оттёр назад.

— Он будет хорошо заботиться о тебе и о нас. Привези его сюда, и мы чудесно заживём здесь все вместе! Ты согласен?

Шворк чёрной косматой пружиной вскочил и весело рявкнул. Было видно, что он не просто согласен, а прямо-таки рвётся исполнять.

— Вот и отлично, — сказал Аксель, отводя глаза. Он понимал, что иначе нельзя, но всё же врать доверчивой собаке было совестно. — Фамилия нашего друга — Хоф. Имени я не знаю, но это и не так важно. Теперь скажи: ты сумеешь найти его в Мюнхене по номерам его телефонов и домашнему адресу? Учти, его надо… забрать так, чтоб он не успел в тебя выстрелить! Он иногда ходит с пистолетом, знаешь ли… И лучше, чтобы он был один, а то у его друзей и знакомых тоже есть пистолеты…

— Чудный дружок! — мстительно прошипела Кри. — Милашка!

Но Аксель шикнул на неё и оттёр назад. И уставился на Шворка. Пёс снисходительно улыбнулся (если только можно выразиться так в отношении собаки, однако Аксель готов был поклясться, что Шворк сделал именно это). Затем он медленно повернулся к детям своим большим мохнатым боком и включил экран. На нём возникла огромная карта Мюнхена — вроде той, какую Аксель видел в криминальной полиции, только куда подробнее. И Изар на ней тёк как настоящий и был не голубым, будто на обычной карте, а тёмно-зелёным. Он плавно нёс свои воды, по которым двигались крошечные суда, мимо набережных, дворцов и соборов. Когда Аксель пригляделся ещё получше, то увидел, как по Людвигсбрюке движутся крохотные машины, а на Розенхаймерштрассе возникла транспортная «пробка». Мальчик как зачарованный глядел на красавец город, в котором он родился и вырос, и который сейчас был для него так же недоступен, как если бы он раскинулся на Луне. Но вот Шворк щёлкнул зубами, и карта на экране обрела объём, плавно повернулась вокруг своей оси и легла горизонтально. Стало видно небо над городом в лёгких кучевых облаках, и силуэты крыш и шпилей.

— Прямо кино! — восхищённо сказала Кри. — А может, он нам будет фильмы крутить? Посмотрели бы вечерком «Шестое чувство»!

— Постой… Он хочет нам что-то показать… чтобы мы поняли… — пробормотал Аксель, напряжённо вглядываясь. Вот по обеим концам карты зажглись окошки квартир, а в них возникли чёрные силуэты двух человечков, почти одновременно прижавших к уху силуэт телефонной трубки. Один из этих двоих явно звонил другому, потому что от него потянулась в голубом небе над крышами золотая пунктирная ниточка со стрелкой на конце — прямо к его приятелю, а рядом с ней высветились золотые цифры телефонного номера. Затем вспыхнули ещё окошки, ещё — и в каждом человечек, которого во всей его квартире интересовал только телефон. Всё новые золотые нити и номера перечёркивали в небе друг друга, и скоро самого неба стало толком не видать.

— Так. Это мы поняли. А дальше? — нетерпеливо спросил Аксель.

Пёс фыркнул: не спеши, мол, — и слева от карты города вспыхнула отличная цветная фотография Акселя: лицо крупным планом, льняные волосы взлохмачены, плечи в шерстяном свитере. И подпись: «Аксель».

— Ну почему всегда ты! — чуть не заплакала от злости Кри. — Я тоже хочу такую! Со мной! И в короне! — Она тут же метнулась к валуну, сняла с его верхушки корону и надела себе на голову, явно забыв вчерашние страхи.

Шворк мгновенно исполнил её желание, и, хотя в пещере царил полумрак, фото вышло не хуже, чем в лучшем ателье со вспышкой. А затем рядом с фотографиями детей возникла ещё одна пустая рамка с подписью «Хоф». Но вместо изображения в ней мигал рубиновый вопросительный знак, напомнивший Акселю подвал с полицейской картотекой.

— Ясно… — вздохнул Аксель. — Ты хочешь знать, как выглядит Хоф. Но у меня нет его фотографии, понимаешь? Как же нам быть?

Пёс не раздумывал ни секунды. Он щёлкнул челюстями, и лица Акселя и Кри на фотографиях плавно повернулись друг к другу. Потом голова Акселя (на экране) вдруг стала прозрачной, и стало видно его мозг, как в анатомическом атласе.

— Фу… — сказала Кри. — Это у тебя всё внутри, да?

— Да, — огрызнулся Аксель. — Не волнуйся, у тебя в голове ничего такого нет…

А фотографии детей жили своей жизнью, уже не зависящей от натуры. Вот из глаз фото-Акселя брызнули золотые пунктиры и, словно паутинки, охватили лицо фото-Кри. И тут же её изображение — в короне и свитере, только уменьшенное — возникло в мозгу фото-Акселя. Тот сразу же отвернулся от самой фото-Кри — словно, сняв с неё копию для своего мозга, он потерял к девочке всякий интерес. Затем перед самым носом фото-Акселя возник фото-Шворк, развернув к нему бок с пустым экраном, на котором мигал уже знакомый вопросительный знак. Разумеется, изображение фото-Кри с помощью золотых пунктиров немедленно перекочевало на бок пуделя!

— Ах вот что… — облегчённо вздохнул живой Аксель. — Значит, я должен представить себе Хофа и посмотреть на пустую рамку, да?

Пёс торжествующе залаял. От этого лая, который дети услышали впервые, у них заложило уши (наверное, так стреляют дальнобойные орудия!), а у сов и летучих мышей случилась настоящая истерика.

— Нет проблем, — улыбнулся мальчик. — Алле… оп!

И на боку у пса возникла неплохая фотография Хофа: непримечательное лицо мелкого служащего, далеко не орлиный нос, никакой трубки в зубах… просто высокий, морщинистый лоб с залысинами да маленькие, очень подвижные глазки.

— Он похож на герра Циппозе, — заметила Кри, уже знавшая, кто такой Хоф.

— А кто это?

— Как кто? Я же тебе рассказывала! Учитель математики у Дженни! Между прочим, её любимый…

— Между прочим, мне плевать, кто у Дженни любимый, — отрезал Аксель. — Сравнила тоже… Циппозе… Это же сам комиссар Хоф! — выпалил он и, опомнившись, с опаской глянул на Шворка. Но псу, видно, было всё равно, кто перед ним — герр Циппозе или герр Хоф — и чем они зарабатывают себе на жизнь.

— Ну, старина, объясни же нам что-нибудь, — напомнил ему Аксель. — Зачем ты нам показывал всяких там человечков?

Пёс удивлённо глянул на него: дескать, и глуп же ты, ну да ладно…, — и на карте Мюнхена вспыхнуло окошко, где человечек с лицом Хофа говорит по телефону. От него в голубое небо тут же потянулась сквозь золотой клубок чужих пунктирных нитей его собственная, с его личным номером. Но, в отличие от них, эта нить была кроваво-красной. Затем в небе возникла чёрная мохнатая точка, вскоре оказавшаяся понятно кем. Шворк поймал красную нить открытой пастью и, как паук, поехал по ней мордой вниз, неотвратимо приближаясь к Хофу сквозь золотой лабиринт небесных пунктиров. Аксель смотрел на это паучье скольжение со смешанным чувством. Ему и хотелось, чтоб пёс не сплоховал, и в то же время было стыдно натравливать такое чудовище на беззащитного, ничего не подозревающего человека. Тем временем комиссар положил трубку и выскочил из своего крошечного домика на крошечную улочку, напоминающую кадр из чёрно-белого мультфильма. По ней тут же заспешили ещё человечки с живыми лицами, разными, но одинаково непохожими на Хофа. Не успел он сделать и трёх шагов к своей игрушечной машине, как сверху его накрыла тёмная клякса с хвостом и лапами, безошибочно выбрав его в толпе прохожих, причём ни один из них даже головы не повернул! Тень взмыла в небо, описала в нём плавный круг и исчезла. Экран погас.

— Да, умеешь… — протянул Аксель с непонятным выражением. — Похоже, похищения — твоя главная работёнка, а? В самом деле, а что ты ещё можешь? Это разрешается спросить, надеюсь?

На сей раз пёс и не подумал скандалить, а даже воодушевился. Экран тут же вспыхнул снова, и на нём замелькали бесконечные ряды формул, чертежей и непонятных значков, ничего Акселю не сказавшие. Зато Кри сообщила:

— Это компьютерные программы. Я такое видела у старшеклассников на уроке информатики.

— А что они значат?

— Долго рассказывать!

— Ясно, — сказал Аксель. — Ты нам попроще объясни. Картинкой, — обратился он к Шворку. — Покажи нам свою Самую Главную Работу. А потом мы быстренько перекусим, я тебе скажу адрес и телефоны нашего друга, и лети. О’кей?

Того, что возникло на экране в этот раз, ни Аксель, ни Кри не ожидали! Они увидели непроглядную тьму космоса с колючими иглами далёких звёзд, и на её фоне — висящий голубоватый диск. Из-за белых разводов трудно было разобрать на нём хоть что-нибудь, хотя дети сразу поняли, что это их родная планета. Но ведь в натуральном виде она совсем не похожа на школьную карту полушарий… Тёмная, уже хорошо знакомая точка плыла на фоне голубого диска, постепенно удаляясь от него и заслоняя его на экране. Шворк летел среди звёзд, не поджимая лап и не распластывая хвоста, с таким спокойствием, словно делал это каждый день перед обедом. Вот он подлетел совсем близко к зрителям, и его бок стал прозрачным, словно распахнулся. Аксель и Кри увидели такой знакомый, обжитый и уютный прежде салон. Но как он изменился! Теперь весь он был залит мертвенным зелёным светом с чёрными длинными тенями предметов, и кресел в нём было не меньше, чем в настоящем самолёте. В каждом кресле неподвижно, будто статуя, сидел астронавт в пузатом белом скафандре и белом же рогатом шлеме с тёмным стеклом, закрывающим лицо. Стекло это, да и вся передняя часть шлема сильно выдавались вперёд, словно рыцарские забрала или тёмные молотки на белых рукоятках. Сначала Акселю показалось, что это силуэты людей, но потом он заметил: слишком уж длинные у них руки и ноги, и чересчур горбатые спины… А это что за уродливые твари сидят у ног каждого пассажира? Какая-то помесь макаки и крокодила с длинной зубастой пастью, бр-р! Но вот бок начал медленно закрываться…

— Так ты — космическая ракета? — с уважением сказал мальчик. — А я-то думал — простой авиапудель… Стой! Стой! Пусть они снимут шлемы!

Но экран уже погас. И Акселю почему-то не захотелось, чтобы малоприятное зрелище повторилось.

Покончив с переговорами, дети заторопились в «салон желудка», где быстро, но основательно позавтракали гамбургерами и кока-колой. («Ешь побольше! — наставлял Аксель сестру, которая по утрам не отличалась аппетитом. — Денёк будет — ого-го!» И сам не щадил себя.) Ещё один большой пакет гамбургеров дети припасли в дорогу. Напоследок они заказали два полных термоса чаю и, подумав о грядущих испытаниях, из последних сил съели ещё по три вишнёвых пирожных. И уложили вещи. Покидая Недерлинг, Аксель догадался прихватить из дому пустой рюкзак Кри. Куда теперь, не слушая его протестов, она запихала всё их постельное бельё — не ночевать же, если что, на голой земле! — и своего нового медведя.

— А если мы ждём этого твоего комис… — вяло начала осоловевшая Кри.

— Тише ты!

— Твоего Хофа, — поправилась девочка, которая явно предпочла бы сейчас посидеть на солнышке, а не заниматься альпинизмом, — то куда же мы бежим? Он тут без нас пропадёт!

— Попробуем всё-таки, — шепнул Аксель в подставленное ему ухо. — Я, если честно, не думаю, что мы далеко уйдём, но, может, хоть разведаем что-нибудь! Эх, жаль, нет у нас сейчас ничего: ни альпенштоков, ни канатов, ни крюков…

— Кто же тебе мешает всё это заказать?

— Ты, представь себе! — огрызнулся Аксель. — Так ты и спустишься в пропасть по верёвочке! Да и Шворк… кхм… Швориц может насторожиться.

— Ещё посмотрим, как ты-то сам спустишься! Тоже мне, герой…

— Я не герой. Но я мужчина, — не очень уверенно заявил Аксель, с ужасом вспоминая пропасть перед пещерой. — А уж втроём с Хофом у нас бы точно что-то вышло… Ладно, — закончил он, подавляя страх. — Пойдём…

И они пошли.

Попрощались со Шворком, которому Аксель продиктовал телефоны и адрес Хофа, проверив по экрану, что пёс всё «записал» верно. Потом Кри для виду попросила пуделя устроить ей «прыгообмен», а Аксель, дескать, холодостойкий и ляжет спать в уголке пещеры, пока Шворк не вернётся. (Дети надеялись, что, поверив всему этому, пёс не станет заваливать вход в пещеру камнем.)

— А вот и хороший, тёмный угол, — добавил Аксель. — Но тут лёд. Можешь его растопить? — И он указал на ледяной натёк, в котором застыли обломки древнего оружия. — Стой! Хватит! Расплавишь! — три последних крика вырвались у мальчика после того, как из переносицы пуделя с треском вырвалась голубая молния, и метровый ледяной панцирь за считаные секунды превратился в пар. К счастью, обломки, кажется, не пострадали. Аксель не стал разглядывать их при Шворке. К тому же его отвлекло ещё какое-то слабое потрескивание сзади. Он оглянулся: два пуделя со слабо горящей надписью «ГАВ» на боках уже стояли на боевом посту у валуна. Чуть поодаль от них, мерцая глазами и поводя драными боками со словом «МЯУ», вытянулись зелёные кошки, а пустое пространство между ними явно поджидало Кри.

— До свидания, пёсик! — вздохнула девочка, пригорюнившись и гладя Шворка по кончику хвоста. Но, переборов себя, тряхнула волосами и энергично запрыгала в своём кошмарном, по мнению Акселя, танце, тут же погрузившись в сон.

— Пока! — буркнул Аксель, отводя глаза. — До встречи…

Шворк приветливо тявкнул, легонько ткнул мальчика в грудь своим огромным носом, чуть не сбив его с ног, змеёй скользнул в расщелину и исчез. Аксель тут же склонился над размороженными реликвиями и, осторожно вытянув их из распаренной почвы, перенёс на хорошо освещённое место.

— И не подумали заржаветь… — пробормотал он. — Да-а… Королевское оружие, не иначе!

В самом деле, то, что вчера показалось ему ржавчиной, было лишь игрой света в тёмной толще льда. Перед ним лежал детский, судя по размерам, но явно настоящий, сломанный напополам меч из блестящего, как зеркало, металла; издали он даже казался стеклянным. Края изломов тлели на свету красным огнём, словно горящие угли. Рукоять меча была отлита в виде растопырившей крылья летучей мыши — эти крылья защищали руку воина от вражеских ударов. Видимо, воин был не из простых: вместо глаз у мыши сверкали крупные сапфиры. Щит тоже оказался расколот надвое страшным ударом в центр. На его узорчатой поверхности из того же металла, что и меч, можно было различить ничуть не потускневший герб. Cова в короне, сильно смахивающей на ту, которая сейчас сверкала на валуне, и вокруг её зубцов движется — именно ДВИЖЕТСЯ, а не просто вычеканен — хоровод летучих мышей. Щит был живой!

— Да-а… — ещё раз сказал себе Аксель. — Хотел бы я знать… и сразиться… в другой раз. Сейчас — бежать!

Он взял полуметровый обломок меча за рукоять, твёрдо решив не расставаться с ним никогда, прикрылся половиной щита. И, испустив воинственный вопль, от которого все дремлющие во мраке рукокрылые заметались по стенам, врезался в ряды врагов. Враги тут же трусливо рассыпались искрами, а Кри очнулась и испуганно завизжала, да так, что летучим мышам вопль Акселя показался просто подарком.

— Я это, я… — сказал юный рыцарь, отводя щит. — Извини, Кри… Я не подумал…

— Дурак! — в сердцах выпалила Кри. — Ой, какие милые человечки… как смешно они пляшут!

— Какие ещё человечки? — проворчал Аксель. — Это же летучие мыши…

— Разуй глаза… Аксель фон Реннер!

Аксель ещё раз глянул на щит, и если не разул, то, по крайней мере, широко открыл глаза: вместо мышей хоровод вокруг коронованной совы и впрямь водили крохотные гномы. Правда, некоторые из них были с мышиными головами и крыльями за плечами, явно готовясь к обратному превращению.

— Вот это мастера… Но нам некогда! Бежим! — поторопил он.

Они похватали рюкзаки, пролезли в расщелину и по почти полной тьме сразу же поняли, что вход в пещеру завален.

— Ничего! — сказал Аксель приунывшей сестре. — Попробуем!

Он взмахнул мечом, навалил друг на друга пару камней, встал на них, велев Кри придерживать пирамиду, и начал обломком меча ковырять край пролома — выхода из пещеры, — перекрытого огромным валуном. Успех превзошёл все его ожидания: даже от такого обломка камень крошился, как чёрствый хлеб! Поняв, что через считаные секунды они вырвутся на свободу, мальчик решил чуть повременить, но зато испытать меч до конца. На сей раз он взял верхний обломок лезвия, обернув его своей лыжной шапочкой, чтоб не порезать руку, и воткнул остриё уже не в стенку пещеры, а прямо в валун-преграду. Невероятно: лезвие вошло в камень с такой лёгкостью, словно это было масло!

— Я могу резать валун ломтями! — завопил Аксель. — Ну, держись! Хватит царапать!

И он прорезал глыбу пятиметровой толщины насквозь — аккуратным прямоугольным тоннелем, куда легко можно было протиснуться друг за дружкой.

— Ты и вправду великий рыцарь, — сказала Кри, вылезая на свежий воздух и чуть не ослепнув от яркого солнца. — Да здравствует Аксель фон Реннер!

— Обойдёмся без «фонов», — улыбнулся Аксель, выбравшийся следом. — Но лучше мне потерять голову, чем этот меч! — И, обмотав острие клинка носовым платком, сунул его за пояс, чтоб было под рукой, а обломок на рукояти и обломки щита упаковал в рюкзак. (Будь он бывалым скалолазом, то хотя бы щит точно оставил в пещере; но такого опыта мальчик не имел.)

Близился полдень. В небе и на склонах гор не было ни малейшего движения, ни ветерка. И эта неестественная тишина показалась Акселю зловещей: Альпы словно ждали чего-то. Но он отогнал мрачные мысли: надо было спешить.

— Куда теперь? Где тут тропинка? — повернулся он к Кри.

— Только там… — неуверенно ткнула она пальцем влево. — Но она никуда не ведёт…

— Что за ерунда! Разве так бывает? — упрямо заявил Аксель, однако, пройдя от пещеры метров двадцать, увидел, что Кри права. Тропа упиралась в ту же гигантскую пропасть, куда недавно падал Шворк, и дно её терялось в белом мареве. Больше ходу никуда не было: кругом сплошные скалы да сугробы.

— М-да… — осторожно разгибаясь от края обрыва, попытался утешить себя мальчик. — Что ж, вернёмся назад и будем ждать Хофа. Уж он-то обязательно что-нибудь придумает — на то он и комиссар! У него наверняка при себе «хэнди». Вызовем помощь, а не то выпросим у Шворица альпинистское снаряжение: он ведь любую выдумку проглотит! И помина-а-а… а-а-а!!!

Заслушавшись великолепных планов Акселя, Кри подошла слишком близко к краю бездны, и вдруг огромный пласт снега стремительно и беззвучно поехал вниз под её ногами, увлекая девочку в пропасть. Следом за ней, взмахнув руками, рухнул и рванувшийся на выручку Аксель. Тут бы им обоим и конец, но, к счастью, Кри, пригибаемая к земле рюкзаком, шлёпнулась на живот и, скользя вниз по пологому склону, цеплялась за малейшие его выступы. За ней, вращаясь юлой, падал брат, а повыше, метрах в пятнадцати, с грозным ворчанием катился чудовищный снежный вал, с которым даже Шворк едва ли стал бы шутить. Но, как ни странно, именно он спас детей от гибели. В своём скольжении Кри, как по трамплину, пролетела по довольно крупному камню, имевшему у своей подошвы глубокую выемку, куда девочка и угодила, словно бильярдный шар в лузу. Благодаря тяжести битком набитого рюкзака она не только сумела там удержаться, но и вцепилась в рукав летящего мимо Акселя и задержала мальчика на пару секунд. Этого ему хватило, чтобы выдернуть из-за пояса клинок и всадить его глубоко в снег. Затем Аксель подтянулся, ступив на клинок ногой, и тяжело рухнул под каменный навес рядом с Кри, когда в лицо ему уже дул ветер смерти. Через секунду их накрыло: лавина прогрохотала над обоими и, увлекаемая собственной тяжестью, помчалась дальше. Снежная масса была так велика, что на дне ущелья мигом вздыбилась целая гора, верхушка которой громоздилась теперь в каких-то двадцати метрах под Акселем и Кри. Грохот, затем шум, затем шорохи раздавались ещё несколько минут, и наконец всё стихло.

— Ух… — Аксель вытер рукавом снежную пыль с лица и неуверенно поморгал седыми ресницами. — Спасибо…

— Не за что! — гордо ответила Кри. И добавила немного невпопад: — Теперь мы квиты! Давай подумаем, как спуститься вниз.

Аксель повёл взглядом по склону. Кончик клинка всё ещё торчал в снегу чуть ниже их нового убежища.

— Нам бы не вниз… — горько вздохнул мальчик. — Нам бы наверх… Ты хоть понимаешь, что наделала? Мы не сможем вернуться! И должны до заката либо найти людей, либо замёрзнуть!

— Но ведь наверх взобраться невозможно?

— Невозможно… Ладно! Держи меня за ноги, Кри… — Он свесился вниз и, рискуя вывалиться из ложбины, еле дотянулся кончиками пальцев до клинка. Аксель ожидал, что у него не хватит сил выдернуть лезвие из снега. Но оно словно само прыгнуло ему в ладонь — а ведь целая лавина не смогла сбить его вниз! «Буду жив — непременно заставлю Хофа и Трёх Костлявых узнать, кто сделал этот меч», — твёрдо пообещал себе юный рыцарь.

— Я готова! — с мученическим видом объявила Кри, когда клинок был добыт.

— К чему?

— Пожертвовать постельным бельём! Рви его на полосы!

— Ты любишь спать на мёрзлой земле?

— А как иначе мы спустимся вниз?

— На верёвке, — терпеливо улыбнулся Аксель.

— Но у нас нет верёвки!

— Кто тебе сказал? — Аксель пошарил в своём рюкзаке и достал большой клубок бельевой верёвки — как сразу поняла Кри, из запасов фрау Ренате.

— Ты же говорил, что у нас ничего нет!

— Ну да, говорил. Потому что для гор это не верёвка. Это — на крайний случай. Вот он и наступил… Теперь слушай: я сейчас привяжу верёвку к лезвию, а его воткну поглубже в каменный навес… вот так… Ещё разок глотнём горячего, спрячем термосы в рюкзаки, а рюкзаки сбросим вниз! Пей, пей, ты вся в снегу…

Минут через пять, переведя дух и сбросив поклажу, они начали спуск. Аксель обвязал Кри верёвкой вокруг талии и сделал ещё две петли, куда она продела ноги. Затянув всё это узлами и упаковав Кри не хуже почтовой бандероли, он со страхом приступил к её отправлению.

— Держись за верёвку крепче и упирайся ногами в склон. Устанешь — виси и отдыхай, как будто ты на парашюте, но верёвку всё же старайся не выпускать… На земле отвяжешь узел, а я подниму верёвку и спущусь к тебе.

Кри глянула вниз и задрожала.

— Вниз не смотреть! — сердито крикнул Аксель. — Готова?

— Да…

И он начал медленно спускать сестру за край ложбины. Первый десяток метров она прошла молодцом, перебирая ногами по бугристому склону, потом поскользнулась и зависла. Но, повисев немного и отдохнув, Кри храбро продолжила спуск, тем более что вниз всё же косилась и видела, что до верхушки снежной горы осталось немного. Увы, верёвка оказалась коротковата, и Кри беспомощно заболтала ногами в пустоте метрах в пяти от земли.

— Распутай узлы и спустись на руках до края верёвки! Тогда её хватит! — крикнул Аксель. — Не бойся, там мягко… — неуверенно добавил он.

Легко сказать — распутай! Озябшие пальчики Кри никак не могли справиться с узлами, которые Аксель затянул изо всех сил. А он не подумал дать ей с собой перочинный нож или ножницы, хотя и то и другое у него, конечно, было.

— Что же мне делать? — в панике заметалась Кри. — Спустись ко мне, Акси!

— Ладно… Но сперва попробуй всё же выпутаться, не развязывая узлов! Вдруг верёвка нас двоих не выдержит?

Кри начала барахтаться и биться. Во время одного из рывков верёвка выскользнула из её рук, девочка опрокинулась на спину, выпала из всех своих петель и полетела в снег головой вниз. Аксель в ужасе закрыл глаза. Поэтому он не видел, что у самой земли Кри перевернулась, врезалась в снег ногами и… исчезла.

— Кри! — отчаянно завопил он. — Кри-и-и-и-и!!!

Горы грозно заворчали, и слабые шорохи наверху напомнили Акселю, что лавин на свете много. Но тут внизу послышался ещё один шорох, и из сугроба вынырнула лыжная шапочка Кри. Она шевелилась, как живая, потом дёрнулась вверх, и из недр обвала вылезла вся её владелица, похожая на замороженную жертву Снежной Королевы.

— Пфу! — сказала она глухо. — Пфы-фыф-фаф! Фуф фаф-фо!

— Что?!

— Я сказала: «Фу! Ты был прав! Тут мягко!» — сообщила Кри, выплюнув снежный кляп. — Ну, долго тебя ждать?

— Иду! — радостно, но не очень громко сказал Аксель. — Эй, Кри! Не шуми там!

— Чего?! — крикнула она во всё горло.

— Не шуми! — зашипел Аксель. — Будет новый обвал… Молчи, даже если я сорвусь!

Кри испуганно затихла. Но Аксель не сорвался. Через несколько минут он уже приблизился к узлам и петлям и даже сумел распутать их в воздухе. Однако вместо того чтобы воспользоваться этим и спуститься почти до земли, он выжидающе глянул вверх, раскачался и приник к склону горы, ослабив верёвку.

— Чего ты ждёшь? — пискнула снизу Кри.

— Ставлю опыт… — И Аксель легонько подёргал за верёвку, ДАВАЯ ЗНАТЬ КЛИНКУ, ЧТО ОНА БОЛЬШЕ НЕ НУЖНА. Ещё вчера он ни за что не догадался бы сделать это, считая, что волшебство не имеет к нему, Акселю, никакого отношения. Но уж если даже родная сестра посвятила тебя в рыцари и ты заполучил свой первый заколдованный меч, стоит ли так легко с ним расставаться? Поэтому он почти не удивился, когда там, вверху, серебристая полоска металла выскочила из камня, чтобы вместе с верёвкой и Акселем рухнуть вниз.

Упал мальчик плашмя, поэтому, видимо, не провалился, а только весь измазался в снегу. И тут же у него на шее повисла хохочущая от радости, мокрая и холодная Кри.

— Мы выбрались! Выбрались! — шёпотом кричала она. — И я помогала тоже!

— Ты не просто помогала. Ты нас спасла, — сказал Аксель, отряхивая её от снега. — Взмокла?

— Да…

Аксель с тревогой огляделся. Развести бы костёр, срочно обогреть Кри и себя! Но в ущелье — ни кустика… «Эх, Шворка бы сюда!» — невольно вздохнул он… и спохватился.

— Пойдём скорее! — решил он. — Может, тут деревня недалеко… Замёрзнешь — сразу говори!

Кри весело кивнула, видимо, не отдавая себе отчёта в том, насколько отчаянно их положение. Что, если ночь застигнет их в горах? Тогда утра им, скорее всего, уже не увидеть… Аксель вскинул на плечи рюкзак, провалившись при этом по пояс, но не забыл, конечно, припрятать верёвку и сунуть за пояс меч.

— Ты, должно быть, ещё многое можешь, — сказал мальчик, нежно погладив металл ладонью. — Поживём — увидим…

Дно ущелья было свободно от снега, если не считать обвала. Брат и сестра двинулись под уклон, где между двумя высоченными каменными стенами зиял просвет. Но когда они добрались до поворота, им открылась точно такая же картина. И у следующего — тоже… В конце концов Аксель перестал их считать.

Час шёл за часом, а они всё шли. Аксель уже давно отобрал у Кри рюкзак и понёс сам, меняя руки и всё чаще волоча его по снегу. Дважды останавливались на отдых и пили чай с гамбургерами. Кри нежаловалась, но её разрумянившееся от горного воздуха лицо осунулось, она шла всё медленнее и дышала всё тяжелее. А кругом по-прежнему простиралась дикая горная страна без деревца, без кустика — видно, пёс занёс их на самые вершины Альп. Счастье ещё, что царило полное безветрие, но Аксель с тревогой заметил, как небо затягивает огромная свинцовая туча, а солнце приобретает красновато-медный оттенок.

Однажды, когда они приближались к очередному повороту, Аксель вдруг метнулся к большому валуну, таща за собой Кри, и присел за него.

— Что случилось? — испуганно выдохнула она.

Но брат не ответил, напряжённо глядя в небо. Кри проследила за его взглядом и увидела, как не слишком высоко над ущельем им настречу летят две голенастые птицы, похожие на отвратительную помесь страуса, птеродактиля и курицы. Шеи их были вытянуты, они хрипло каркали и явно высматривали что-то или кого-то внизу. Ещё минута — и, тяжело взмахивая крыльями, они скрылись за поворотом.

— Это те самые? — дрожа, спросила Кри. Аксель мрачно кивнул.

— Ты же говорил, что одна погибла… — умоляюще сказала Кри. — Это не они…

— Они. И я не знаю, сколько их тут!

— Но кого они ищут? Нас?

— Не думаю. Скорее — Шворица… Кстати, когда он должен вернуться? Не напоролся бы на них!

— Трудно сказать… — устало вздохнула Кри. — У меня не было часов. Но, судя по солнцу, Акси, он оборачивался где-то часов за пять… Как раз ему пора…

Было уже пять. Начал задувать ветер, метя позёмку, — хорошо ещё, что в спину. Мальчик поёжился и оглянулся на Кри, в лице у которой теперь не было ни кровинки.

— Нет сил? — спросил Аксель. Кри кивнула и понурилась.

— Тогда слушай! Главное — не падать духом. Если у следующего поворота мы не увидим… ничего нового… дальше не пойдём.

— Но мы здесь замёрзнем!

— Не забудь про это! — помахал Аксель мечом. — Я вырежу в скале глубокую пещеру, укроемся бельём и заночуем… Ещё есть чай. И еда. А утром или мы найдём людей, или Швориц — нас.

— Как же он нас найдёт, если мы забьёмся ещё в одну гадкую пещеру?

— М-м… оставим в снегу один из рюкзаков. Да погоди сдаваться! Может быть, там, за поворотом, — лес! Если у нас будут дрова, мы продержимся ещё долго. И убежим!

Кри покорно двинулась вперёд, свесив голову на грудь и явно ничего кругом не видя. «Пусть будет лес! Пусть будет лес!» — шептал про себя Аксель, подгоняемый всё усиливающимся ветром. Должна же, наконец, начаться растительная зона! А он-то ещё думал, что Альпы — это ерунда, а не горы: так, для воскресной прогулки… Его мысли прервал отчаянный писк Кри:

— Акси! Акси! Там! Там!

Мальчик вскинул голову и обомлел: каменные стены разошлись. Перед детьми открылась уходящая вдаль горная долина, поросшая там, за снежной поляной, густым хвойным лесом. А за ним… поднимался к небу дымок! Человеческое жильё!

— Мы спасены, Кри! Через час будем у огня… Вперёд!

Но не успел он это вымолвить, как сверху на детей упала чья-то огромная тень. Они подняли головы и оцепенели: над ними парил Шворк, сердито рыча и яростно сверкая красными глазами. Вот он мягко сел на снег между детьми и таким недосягаемым теперь лесом и оскалил зубы. Весь его вид, казалось, говорил: «Как вы смели меня обмануть?!» Пёс разинул пасть и так страшно зарычал, что Аксель и Кри мысленно уже попрощались с жизнью…

— Шворк! — прогремел над ними чей-то голос.

ГЛАВА VII. СКАНДАЛЬНО ИЗВЕСТНЫЙ И ПЕЧАЛЬНО ЗНАМЕНИТЫЙ ПРОФЕССОР ФИБАХ

Голос шёл со стороны ущелья — оттуда, откуда только что пришли дети. Аксель и Кри резко обернулись, успев краем глаза заметить, как пёс задрожал и попятился. Сначала они не поняли, кто говорит: перед ними была лишь каменная стена стометровой высоты. Затем Аксель толкнул сестру локтем и указал вверх. На краю головокружительного обрыва виднелся тёмный силуэт птерострауса с каким-то непонятным выступом на спине. Но вот птица взмахнула безобразными крыльями и, легко преодолевая ветер, ринулась вниз. Когда она снизилась, стало видно, что на ней уздечка и седло, а в седле сидит человек.

Птеростраус хрипло и угрожающе закричал, описал круг над головой съёжившегося в комок Шворка и рухнул, как подстреленный, на землю, спружинив огромными лапами. Человек — вернее, человечек ростом ненамного выше Акселя — спрыгнул в неглубокий снег и быстро подошёл к псу, даже не взглянув на детей. В руке он сжимал огромный зонт, почти не уступавший размерами своему хозяину и похожий на копьё.

— Шворк! — снова крикнул он властно и гневно. Пудель заскулил.

«Значит, он и вправду Шворк? Вот здорово…» — успел подумать Аксель, но тут его ударил по ушам истошный вопль Кри:

— Не смейте!

Человечек размахнулся и изо всех сил ударил пса зонтом по морде — раз, другой, а в третий у него на руке повисла Кри.

— Не смейте его бить! — кричала она. — Нельзя бить животных! Мы вас оштрафуем!

— А он не животное, — чуть гнусавым голосом возразил человечек, локтем отбрасывая Кри в сугроб, словно муху. — Он биоробот. Или биораб, как вам будет угодно. И если вы не хотите отведать моего зонта, юная принцесса, лучше не суйте между нами свой предприимчивый нос… Ясно?

— Нам не угодно! — твёрдо заявил Аксель, загораживая спиной сразу и Кри, и Шворка. — Кто дал вам право бить и обзывать мою сестру? Ещё раз попробуете — не оставлю мокрого места и от вас, и от вашего зонтика!

И Аксель вызывающе уставился на обидчика, стараясь получше разглядеть его в преждевременных сумерках непогоды. Но не схватился за меч. Если придётся обороняться — он это сделает, а иначе получится уже не самозащита. И потом, незачем врагу пока знать, что у Акселя есть оружие.

Перед ним стоял господин довольно неприятной наружности. Лет ему было, наверное, за пятьдесят, и в его смуглом лице сквозило что-то волчье. Это лицо словно состояло из трёх навесов: выдающийся раздвоенный подбородок, чуть более короткий мясистый нос с широкими хищными ноздрями и покатый, но очень высокий лоб. Лоб переходил в жёсткую тёмную щетину волос, из которой нелепо торчали крохотные, как у младенца, уши. Из глубоких глазниц сверкал холодный, немигающий взгляд, словно две крыжовины горели мертвенно-зелёным огнём. На нос господина сползали тонкие очки в золотистой оправе с очень мощными цилиндрическими стёклами. Одет он был в клетчатый пиджак горчичного цвета, безупречно белую рубашку с тёмным галстуком, тёмные брюки и остроносые сапоги на высоких каблуках. Приглядевшись, Аксель заметил, что к этим сапогам привинчены шпоры с очень крупными колёсиками и очень длинными шипами, так что надо было обладать изрядной ловкостью, чтобы ходить или бегать в них, не запинаясь. Словом, какая-то странная смесь банковского служащего и ковбоя…

Господин, в свою очередь, внимательно разглядывал Акселя и Кри, изволив наконец их заметить. Осмотр длился недолго.

— Ну и что же вы здесь делаете? — осведомился господин таким тоном, словно перед этим дети долго и навязчиво рассказывали ему о себе.

— А вы? — ответил Аксель, стиснув зубы. Его всегда приучали уважать старших и быть вежливым, но этому человеку он решил не уступать ни в чём. Он уже знал: произошло то, чего он боялся, и дорога домой, скорее всего, никогда ещё не была под такой угрозой, как сейчас.

Он ожидал взрыва бешенства, а возможно, и удара зонтом (и даже потянулся к поясу), но господин с пронзительными зелёными глазами лишь звякнул шпорами и улыбнулся крупнозубой улыбкой:

— О, да мы с характером! Это неплохо… Терпеть не могу варёной говядины и варёных молодых людей… Шутка, шутка, друзья мои! — взревел он (это, видно, означало смех), так что его осёдланная и взнузданная птерокурица шарахнулась в сторону. — Ещё примете меня, чего доброго, за людоеда… А я, между прочим, пока не людоед! — игриво закончил он, подмигивая Кри, которую так и затрясло от испуга и отвращения. Тем более, что слово «пока» незнакомец особо выделил своим низким, слегка гнусавым голосом.

— Кто же вы? — уже не так задиристо, но всё же достаточно вызывающе спросил Аксель. (Кри тем временем потихоньку зашла ему за спину.)

Человечек поклонился, плавно отведя зонт в сторону.

— Да всего-навсего Этвас Безондерес Георг Обадия Вильгельм Фибах, доктор биологии, профессор Стокгольмского и Чикагского университетов, почётный член Берлинской, Лондонской и Копенгагенской академий наук, также скандально известный в Страсбурге и печально знаменитый в Мадриде… ну и, можно сказать, почти изгнанный из всех вышеперечисленных мест, — добавил он со сдавленным смешком и сунул зонтик под мышку. — Ясно?

Аксель только широко раскрыл глаза, услышав весь этот каскад званий и титулов. «А он не пьян?» — пронеслось у мальчика в голове. Менее сдержанная и более любопытная Кри поняла главное — что её не съедят, — и высунула нос у брата из-под локтя.

— Этвас? — переспросила она. — Безондерес? Извините, но… вы, наверное, опять шутите. Таких имён в нашем языке не бывает. Ведь они означают… «Нечто Особенное»!

— Бывает, моя принцесса, ещё и не то бывает! Доживи только до моих лет, и ты ТАКОГО насмотришься в иных симпатичных местах, что поседеешь раньше времени, — пообещал человечек, ласково улыбаясь. — Возьмите хоть семью Фибахов: симпатичное было общество! Да, такое первое и второе имя подошло бы не каждому. Отец дал мне его в полной уверенности, что в мир явилось Нечто Особенное и даже Единственное в своём роде. И я оправдал ожидания… вас что-то беспокоит?

Этот вопрос, заданный самым предупредительным и вкрадчивым тоном, относился теперь уже к Акселю. Ветер усиливался, и мальчик невольно ёжился в своём не особенно тёплом свитере, переминаясь с ноги на ногу. К тому же его мучил страх окончательно застудить Кри.

— Мы… Нам надо домой, — пробормотал Аксель. — До свидания! Идём, Кри…

— Домой? — поднял брови профессор Фибах. — Вы что, живёте в пещерах, как белые гномы? Здесь на много-много миль кругом нет никакого жилья. Я и сам, если бы не мои цыпочки, — и он кивнул на птерокур, которых к этому моменту стало уже почему-то три, — заплутал бы здесь один. Как вы сюда попали?

— Нас украли, — вылезла вперёд Кри, прежде чем Аксель успел открыть рот для осторожного и уклончивого ответа. — В Мюнхене! Вот он… — И она кивнула на пса, который, понурясь, стоял неподвижно и не пытался бежать.

— У-кра-ли?! — немного театрально воскликнул Фибах, потрясая зонтом. — Чудовищно! О, я с ней разберусь, с этой тварью… А нельзя ли чуть подробнее?

Акселю пришлось вкратце изложить то, о чём он предпочёл бы промолчать — по крайней мере, промолчать перед хозяином Шворка и в безлюдном месте.

— Что ж, — заметил профессор, внимательно выслушав его, — раз это мой пёс, я и несу всю моральную ответственность за вашу доставку домой. Надеюсь, тогда полиция проявит ко мне хоть немного снисходительности. А? Как вы думаете? Проявит?

Аксель и Кри обрадованно закивали и принялись поправлять рюкзаки у себя за плечами.

— Правда, сейчас нам до Мюнхена не добраться, — озабоченно продолжал Фибах. — Мы заглянем ко мне и там переночуем. А рано поутру вкусно позавтракаем — и в путь! Ясно?

— К вам? Куда это? — насторожился Аксель.

— Господи, да тут рядом! Видите дымок за лесом? То есть, я хотел сказать: рядом, если задействовать моих цыпочек. Что мы сейчас и сделаем…

— Но вы же… вы же говорили, что тут кругом на много миль нет никакого жилья… — пробормотал Аксель, разрываясь между подозрениями и страстным желанием поверить.

— А это и не жильё… — добродушно засмеялся Фибах, делаясь с каждой секундой всё ласковей (словно не он только что грозил Кри зонтом). — Так, охотничий домик. Но очаг, постель и ужин для всех найдутся!

— А там есть телефон? — пискнула Кри. — Я хочу сразу позвонить маме!

— Нет проблем! — сиял профессор. — Как же без телефона? Горы, знаете ли, есть горы… А если обвал, или преступники нападут, или вдруг крыша рухнет? Звони хоть всю ночь, дитя моё! — И добавил: — У меня и телевизор есть.

Вот это он сделал зря! Аксель, уже шагнувший было вперёд, сразу попятился.

— Телевизор? — подозрительно сказал он. — А… а что он показывает?

— Как что?! — завопил профессор, трясясь от смеха. — Нет, вы только послушайте этого юмориста! Новости! Фильмы! Футбол! Любишь футбол? Я — обожаю… Нынче вечером Германия играет с турками! Впрочем, — посерьезнел он, спохватившись, — вы слишком устали сегодня. Не надо телевизора. Да?

— Да, — успокоенно кивнул Аксель. И, оглядевшись, с неприятным чувством заметил, что «цыпочки», вытянув синюшные шеи и хищно сверкая глазками-угольями, оцепили их с Кри плотным кольцом, как бы пресекая пути к бегству.

— Не бойтесь, — поймал его взгляд профессор. — Если не отнимать у них добычу, это самые милые создания на свете. Вы же не будете их обижать?

— Пусть они уйдут… — сказала Кри, прижимаясь к Акселю.

— Невозможно, — с горечью сказал Фибах. — Невозможно, чтобы такое милое дитя, как ты, росло с ненавистью к животным в сердце! А главное, без них нам отсюда не выбраться… Ясно? Вот, прошу вас! — Он щёлкнул пальцами, и на обеих неосёдланных птерокурах из воздуха возникли сёдла, стремена и уздечки.

— Как вы это делаете? — с невольным восхищением спросил Аксель. — Вы — волшебник?

— Не обижай серьёзного учёного вопросами о волшебстве, — осклабился Фибах. — Волшебства не бывает, запомни это, мой мальчик, если не хочешь погубить свою будущую карьеру… Чего мы с вами никогда не видели, того нет и быть не может! Словом, перед тобой — чудеса науки… Ну-с, ветер крепчает, поторопитесь!

— Мы же свалимся… — пробормотал Аксель. — Мы не умеем ездить верхом, профессор! А Кри совсем окоченела…

— Не говори о своей сестре, как о трупе. Свалиться я вам не дам, меры уже приняты, — заверил Фибах. — И ещё включим подогрев. Сейчас согреетесь!

— Спасибо… — вздохнула Кри, переступив с ноги на ногу. — Но… нельзя ли нам ехать там? — И она указала пальцем на пса. — Мы уже привыкли…

— В Шворке? О, прошу вас, моя принцесса, располагайтесь! Можете в дороге закусить… Вы уже пользовались линией доставки? — бросил он как бы между прочим, но Аксель видел, с каким напряжением он ждёт ответа.

— Э-э… да, — созналась Кри. — Мы с Акси, — добавила она, словно это уменьшало вину.

— Замечательно! — без всякой театральщины сказал Фибах. — Сами? Без подсказки? О, да вам обоим просто цены нет! Ну ладно, всё потом… В путь!

— А я полечу верхом! — заявил Аксель. «Если и от этого типа придётся бежать — лучше всё уметь», — сказал он себе. К тому же было так заманчиво почувствовать себя не запертым в чьём-то брюхе пленником, а настоящим всадником-рыцарем, да ещё воздушным! Будет что порассказать друзьям в школе… При мысли, что скоро он окажется дома, Аксель ощутил прилив сил.

Кри подбежала к Шворку и безбоязненно похлопала его по носу. Аксель заметил, что брови Фибаха при этом удивлённо и тревожно поползли вверх. Но ничего не произошло. Пёс дружелюбно заворчал, окутал девочку дрожащей голубой сетью, и она исчезла.

— Час от часу интереснее… — непонятно сказал Фибах. — Итак, выбирайте, юноша, — широким жестом указал он Акселю на выстроившихся в ряд уродин. — Это Амалия (птерокурица сделала книксен), это Элоиза (ещё книксен), а это — Беттина фон Краймбах-Каульбах (то же самое). Выносливы, наблюдательны, скромны!

Аксель выбрал Амалию — она стояла ближе всех, и это было как-то вежливее по отношению к Фибаху, который прилетел на Элоизе. Однако и Элоиза, и Беттина фон Краймбах-Каульбах тут же злобно зашипели и попытались выщипать у товарки перья из хвоста. Но Амалия, судя по всему, этого ждала, да вдобавок была мастером кикбоксинга. Отогнав соперниц мощными ударами чудовищных лап, она опустилась на колени, словно верблюд, и подставила мальчику седло. Сам профессор вскочил на Элоизу и щёлкнул пальцами. Он взлетел первым, за ним — Аксель верхом на Амалии, затем Беттина и наконец Шворк. Но в воздухе эскадрилья перестроилась: сделав круг, две птицы окружили пса с боков, а третья, с Фибахом на спине, мчалась впереди него.

Профессор не солгал: полёт начался плавно и приятно, и главное — от седла исходило сильное тепло, окутав продрогшего Акселя спасительным облаком. Внизу мигом промелькнули верхушки елей; не прошло двух минут, как глазам мальчика открылась большая снежная поляна, окружённая лесом. Но высился на ней не охотничий домик, а целый двухэтажный дом с ярко освещёнными окнами и вовсю дымящей трубой. Акселю на миг показалось, что он слышит звуки рояля. Вдруг дверь отворилась, и с крыльца спустился бородатый человек в свитере, похожий на лесника, за ним — большая овчарка. Озабоченно поглядев на тёмно-свинцовое небо сквозь летящего Фибаха и его свиту, человек зашагал через поляну к поленнице. Собака не двигалась, насторожённо принюхиваясь, а затем, подняв тругольную морду к небу, яростно залаяла.

— Профессор! — крикнул Аксель. — Вы пролетели! Пора садиться!

Но Фибах словно оглох и не повернул головы. Аксель рванулся в седле и тут же обнаружил, что его зад и ноги словно примёрзли к туловищу Амалии. «Свалиться я вам не дам… меры уже приняты…» — всплыли в его памяти такие заботливые слова! Мальчик попытался натянуть поводья и затормозить, прекрасно зная, что всё равно не бросит Кри, но поводья словно окаменели. Воздушная армада с каждой секундой на большой скорости удалялась от обещанного очага и ночлега куда-то во тьму и бурю над горами.

— Помоги-и-и-те! — закричал Аксель, слабо надеясь, что человек с овчаркой — настоящий хозяин лесного дома — хотя бы услышит его. — Спаси-и-и-те!

Фибах оглянулся, оскалил зубы, весело подмигнул дрожащему от стыда и гнева мальчику и спокойно повернулся к нему спиной в мелкую клеточку. Аксель бессильно откинулся в седле и закрыл глаза. Слёзы отчаяния медленно ползли по его щекам. Поверить хоть на секунду такому мерзавцу! Так легко дать себя провести! Лишь одна мысль немного облегчала его терзания (хотя вряд ли это можно было назвать оправданием): если бы даже он не поверил профессору, Фибах всё равно нашёл бы средства его принудить. Если уж такая махина, как Шворк, которая может прихлопнуть этого замухрышку одним ударом лапы, терпит от него побои… Шворк… да, это теперь единственная надежда. У него с детьми общий враг, а значит, они друзья! Надо разгадать тайну этой собачьей покорности, сделать так, чтобы пёс ещё раз восстал против своего мучителя! Аксель покосился на пуделя, который летел словно во сне, полуприкрыв глаза и распластав по воздуху хвост и лапы. Может, его загипнотизировали? В окошке на его боку горел свет. Кри, наверно, сейчас уже умылась, переоделась в сухое и одиноко ужинает, не беспокоясь, что они летят так долго. Даже ни разу не выглянет в окно, глупая! Какая же она ещё маленькая… «Я всё равно её спасу», — в который раз сказал себе Аксель, стиснув зубы.

Они летели уже почти час. Кругом окончательно стемнело, выл ветер, и где-то на горизонте вспыхивали молнии. Но летучие слуги профессора Фибаха, видно, были защищены от непогоды чем-то посерьёзнее седла-грелки: Аксель не чувствовал кругом ни малейшего дуновения. Потом они попали в сильную грозу, но ни одна капля дождя не задела летящих. Между ослепительными вспышками молний силуэты Шворка и «цыпочек» казались мальчику вырезанными из чёрной бумаги, и ему всё чаще чудилось, что он видит затянувшийся кошмарный сон. А внизу, насколько он успевал разглядеть при тех же вспышках, тянулись вершины диких, скалистых гор — ни огонька, ни дыма, ни крыши…

Наконец Элоиза с ненавистной горбатой тенью на спине медленно начала снижаться. Кругом посветлело: буря осталась позади. Аксель напрягал глаза, силясь различить какую-нибудь поляну или дом, но под ними было лишь тёмное узкое ущелье, да ещё, кажется, без прохода впереди. Так и оказалось, когда все приземлились на берегу горной речки, в которую с огромной высоты низвергался небольшой водопад. Стена, по которой он сбегал, была каменным тупиком, изрезанным морщинами и ложбинами, и напоминала гигантскую лестницу из утёсов.

Как только лапы Амалии коснулись земли, Аксель почувствовал, что седло больше не приковывает его к себе. Спрыгнув на землю, он подбежал к Фибаху и, размахивая кулаками перед его приплюснутым носом, закричал:

— Лгун!!!

— Никакой лжи, — спокойно ответил профессор, мило улыбаясь. — Всё, что я обещал, вы получите… и даже больше.

— Вы снова украли нас! Сперва ваш пёс, теперь вы! И вы ответите за это!

— Мой дорогой мальчик, — лицо Фибаха не изменилось, только над левым глазом задёргалась какая-то жилка, — я уже объяснил твоей не по возрасту прыткой сестричке, что мой зонт — очень неприятная штука. И она это сразу поняла. А ведь она младше тебя! На первый раз я тебе прощу, но впредь хорошенько подумай, прежде чем оскорбить профессора Фибаха. Тем более, что сейчас ты находишься в мире, где нет ни законов, ни полиции… Ясно?

— Закон есть везде! — твёрдо заявил Аксель. — И он вас накажет!

— Интересно, за что? — оскалился Фибах. — Да, я передумал и решил поместить вас обоих в более комфортабельные условия. Ты что же, вообразил, что в небольшом охотничьем домике найдётся место для такой псины, как Шворк? А здесь мы в гостях у моего друга, и у нас будет сколько угодно места и времени для бесед…

— Не о чем нам беседовать! — крикнул Аксель. — Верните нас домой!

— Беседовать есть о чём, — холодно ответил профессор. — У меня к вам обоим серьёзное деловое предложение. С родителями вашими мы свяжемся сегодня же, и ты сам сможешь им сказать всё, что хочешь. Вплоть до своего нового адреса и телефона! Но они, я уверен, люди куда более разумные, чем ты, и не станут спугивать твою удачу и сию минуту требовать тебя назад. К тому же, повторяю, я здесь не у себя, и способ твоего возвращения домой будет теперь решать мой старый друг. Ну, доволен?

— Здесь? Где — здесь? Тут же ничего нет! Эти скалы, что ли, — мой теперешний адрес? — Аксель решил тянуть время и утаить, что не верит больше ни одному слову Фибаха.

— Вот именно, — подмигнул тот. — Смотри внимательно…

Он вытянул вперёд правую руку и быстро щёлкнул короткими жилистыми пальцами:

— ДЕНОТРЕФФ!

Не успел он договорить, как огромный, наполовину вросший в каменную стену утёс дрогнул и со слабым гулом, похожим на гудение органа, начал поворачиваться вокруг своей оси. Аксель зачарованно смотрел на ожившие горы. Утёс повернулся, и мальчик увидел перед собой фасад небольшого, спрятанного в скале замка. В бугристой толще необработанного камня были прорезаны стрельчатые окна, освещённые изнутри тусклым зеленоватым мерцанием. Зазубренную вершину замка-скалы венчали две остроконечные башенки.

— Добро пожаловать в Потусторонний замок! — торжественно провозгласил Фибах.

ГЛАВА VIII. ОБЩЕСТВЕННЫЕ КОЛОДЦЫ И ЛИЧНЫЕ ДУХИ

Нижняя часть скалы распахнулась, и к ногам гостей выдвинулась гранитная лестница с низкими пузатыми перилами. Взглянув на эти перила, Аксель судорожно сглотнул: каждая балясина была маленькой каменной статуей чудища из телевизора.

— Спасибо! — раздался за спинами профессора и Акселя спокойный голосок Кри. — Всё это очень вовремя. Если честно, то я устала и хочу спать…

Девочка стояла перед Шворком, умытая и переодетая в незнакомый брату лыжный костюм (видно, свежий заказ), но явно не отдохнувшая и не посвежевшая. Вид у неё был, напротив, какой-то отрешённый и вконец замученный, под глазами — тёмные круги. Словно она вдобавок к огромной усталости решала сейчас серьёзную проблему, не имеющую отношения к таким мелочам, как Потусторонний замок.

— И поужинать я бы тоже не отказалась, — хладнокровно продолжала Кри, щурясь на скалы. — Как тут у вас с этим делом?

— Не жалуемся! — загоготал Фибах. — Голодной не уснёшь…

— Предупреждаю вас, — заявила Кри, — у меня очень хороший аппетит. Ем за двоих!

— Когда это ты вечером… — начал было Аксель, но под свирепым взглядом сестры закрыл рот.

— Осилим! — успокоил её профессор. — Справимся! — Он, похоже, соглашался на любые просьбы и предложения, лишь бы к нему не приставали с отправкой домой.

— И ещё я хочу знать, где вы поместите на ночь мою собачку. Мы привыкли прощаться перед сном, — закончила Кри, вызывающе глядя Фибаху в глаза. Но тот опять не принял боя.

— ТВОЮ собачку… — протянул было он с непонятным выражением, и тут же довольно блеснул совиными зрачками. — Ах, да. Ну конечно, твою. Не бойся, моя принцесса, никто не отнимет вас друг у друга. Шворк ночует в подземелье на соломе. Перед сном тебе покажут, где это.

— А там нет крыс или жаб? Или пауков?

— Замок новый, — извинился Фибах, — ему и трёх тысяч лет не будет. Ещё не обзавелись мелкой живностью, но, если хочешь, я тебе за секунду всё организую… Будут кишмя кишеть!

— Не трудитесь, — величественно изрекла Кри, явно входя в роль владелицы горного замка. — И последний пункт: я не принцесса. О’кей?

— Как прикажете вас именовать? — угодливо поклонился профессор.

— Кристине Реннер. Если у меня хорошее настроение, можете называть просто Кри.

— А оно сейчас хорошее? — расцвёл Фибах.

— Неплохое…

Аксель растерянно глядел на новые развязные повадки, прежней Кри абсолютно не свойственные. Она могла иной раз слегка покапризничать с матерью или, чуть посильнее, с ним, но чтобы так… И с чужим человеком… Разве она не понимает, что он сперва чуть не избил её, а потом украл? И сейчас издевается над ней? Что он на всё способен? Наверное, у неё слегка помутилось в голове после такого ужасного дня… Завтра она придёт в себя, и всё как-то прояснится, попытался успокоить себя мальчик. Он и сам был вконец измучен и вдобавок понимал, что настоящие испытания начинаются лишь теперь…

— Уважаемая Кри, вас сейчас проводят в ваши покои. Лучшая комната замка! Покои вашего брата располагаются по соседству, — тем временем с придыханием заверял профессор.

— Не нужны мне никакие покои, — с ненавистью отрезал Аксель. — У меня только один пункт в программе. Зато обязательный! Я хочу говорить с родителями. И немедленно!

Профессор кивнул и сделал знак «цыпочкам». Те пулей взлетели по лестнице и исчезли в холле. Шворк поднимался медленно и нехотя; его опущенный нос почти касался ступеней. Ни на кого не взглянув, он ступил в сумрак за дверями и слился с ним. Такой же беспросветный сырой мрак ожидал Акселя, Кри и Фибаха, шедших следом. У детей невольно перехватило дыхание, когда тяжёлые дверные створки начали смыкаться за ними. Аксель сразу же почувствовал, как Кри просунула свои пальчики ему в ладонь и встревоженно задышала у самого уха. Мальчика вдруг охватила такая тоска, словно ему уже больше никогда не увидеть солнца…

— Хёллехелле! — гаркнул в темноте Фибах. И вспыхнули настенные факелы. Но ничего любопытного, кроме них самих да огромного тёмного колодца в центре холла, не обнаружилось. Всё было просто до грубости: стены из нетёсаного камня, несколько зеркал — и никаких дверей или лестниц в другие помещения.

— А… куда дальше? — робко спросила Кри, с ужасом косясь на колодец.

— В твою комнатку, конечно!

— Но ведь Акси уже сказал: сперва позвонить маме и папе! — твёрдо заявила девочка.

— Значит, в мой кабинет, — с чуть заметной гримасой решил Фибах. И щёлкнул пальцами. Пол под ногами у всех троих дрогнул, и холл начал плавно поворачиваться вокруг своей оси точно так же, как ещё недавно открывшая замок скала: против часовой стрелки. Как только вращение закончилось, в стене между двумя ближними зеркалами возникли тяжёлые дубовые двери с медными ручками.

— В вашем замке нет лестниц и коридоров? Всё только вертится? — спросил Аксель. — Этак и голова кругом пойдёт…

— В замке моего друга, — поправил Фибах. — Не забывайте. А насчёт кружения… это немножко дороговато, но ладно… вызову для вас Выпрямителя, впредь только щёлкните пальцами и скажите: «Шнурштракс!» Возникнет дверь в коридор или соседнюю комнату. Ничего не поделаешь, коли уж вы попали в Свёрнутый Мир.

— Свёрнутое что? — хором спросили дети.

— Завтра, завтра все объяснения… У нас тут свой язык!

— У кого это «у нас»? — хмуро уточнил Аксель.

— Позже узнаете… А пока поймите, что одновременно в замке существуют лишь те комнаты, где кто-то находится. Прислуга не в счёт, она вызывается отдельно… Сейчас, к примеру, нас здесь семеро: мы трое, мои цыпочки и негодник Шворк. Стало быть, этой ночью будут три комнаты и подвал, потому что место животных — в подвале. Но и это не всё: предположим, Элоиза решит покинуть своё стойло и навестить Амалию или Беттину фон Краймбах-Каульбах, чтобы помочь им убрать помёт. Та часть подвала, где проживает Элоиза, тут же свернётся, и до её возвращения подвал станет меньше. Это опять-таки не всё: внутри одного и того же помещения — достаточно большого, разумеется, — надо произнести специальное закля… хм… подать специальную команду, чтобы оно сворачивалось вслед за вами по мере вашего передвижения. Но и это ещё не конец! Если я загляну в подвал, чтобы пожелать моим цыпочкам спокойной ночи, и увижу, что Элоиза забыла дать такую команду, я ей выщиплю все перья из хвоста, а новые отрастить не позволю… И она это знает. Ясно?

— В… вроде да, — кивнул Аксель. — Но к чему всё это?

— О, это же колоссальная экономия волшебной энергии! — ляпнул профессор. И прикусил язык. Спохватившись, он явно хотел поправиться с помощью очередного вранья, но под пристальными взглядами детей махнул рукой. — Ну, вы сами видите, что если не я, то хотя бы мой друг и впрямь немножко волшебник…

— Злой? — округлив глаза, в ужасе прошептала Кри.

— Оставьте это для нянюшкиных сказок — «злой», «добрый»! — скривился её очкастый экскурсовод. — Настоящий волшебник должен быть не злым и не добрым, а деловым. Ясно?

— Яснее некуда, — мрачно ответил Аксель. — Продолжайте, пожалуйста. Нам очень интересно. А родители могут и подождать. Верно, Кри?

Судя по физиономии Кри, это было не совсем верно и даже возмутительно. А со стороны Акселя просто неслыханно! Но прежде чем она успела открыть рот, Аксель ей подмигнул. Он теперь и впрямь не спешил. Раз уж этот павлин-профессор с его чванливым «ясно?» такой болтун, что сперва распускает хвост, а потом думает — надо выведать у него побольше. И уж потом звонить! Иначе Фибах обведёт маму и папу вокруг пальца, а Аксель даже не будет знать, в чём именно он им наврал.

— Давно бы так! — довольно закивал Фибах. — Прежде всего дело, молодые люди. Научно задуманное и без шума выполненное… Прошу сюда!

Он толкнул тяжёлые тёмные створки и вступил в следующее помещение — спиной, торжественно кланяясь и разводя руками, как дирижёр, наконец-то дождавшийся заслуженных аплодисментов. Аксель и Кри шли вслед за ним — разумеется, глядя вперёд и взявшись за руки. Но, миновав порог, они развели руками не хуже Фибаха. И открыли рты.

Перед ними была приёмная, куда выходили большущие двери двух кабинетов — одна против другой. Посредине стоял секретарский стол с папками, бумагами, компьютером и двумя пузатыми факсами, похожими на приготовившихся к прыжку жаб. Всё это выглядело обычно, и, конечно, дети оторопели не поэтому. Во-первых, на секретарском месте восседала Элоиза в громадных тёмных очках, сдвинутых на кончик клюва. Причём даже не думала заниматься делами. Вместо этого, задрав по-американски грязные мозолистые лапы на стол, она делала себе чёрным лаком не то маникюр, не то педикюр. Во-вторых, над её столом висел большой фотопортрет в траурной рамке, увитой свежими эдельвейсами. С портрета глядела такая же плешивая птичья голова, как у самой Элоизы, только с хищно разинутым клювом. Подпись огромными буквами гласила:

РОЗАМУНДА КРЮГЕР

РАСТЕРЗАНА ПРИ ИСПОЛНЕНИИ СЛУЖЕБНЫХ ОБЯЗАННОСТЕЙ

ПОЖЕЛАЙ НАМ ТАКОЙ ЖЕ СМЕРТИ, РОЗИ!

ОН ОТВЕТИТ ЗА ЭТО!

Но и это были ещё цветочки! По-настоящему у Акселя и Кри глаза на лоб полезли, когда они прочитали таблички на дверях кабинетов:

ПРОФЕССОР ФИБАХ

И напротив:

ДУХ ПРОФЕССОРА ФИБАХА

Кри так растерялась при виде всех этих страстей, что чуть не ухнула в тёмный круглый зев колодца перед столом Элоизы — такого же, как в холле. (Аксель вовремя схватил её за рукав.)

— Срочных звонков и писем нет, Лиззи? — спросил профессор.

— Две телеграммы, — каркнула жуткая секретарша голосом простуженной вороны. — Обе за подписью Главного Диспетчера. Первая: «Поймали или нет?» Вторая: «Если вы не поймаете, то мы поймаем». Ответить?

— Ответь, — устало вздохнул Фибах, — и первым делом предложи им не наглеть… Не наглей, кстати говоря, и сама. Я тебе сто раз говорил: ухаживай за своими когтями глубокой ночью. Это тоже обязанность, согласен, но есть более срочные дела. Ясно?

— Ночью они не успеют пропитаться, — глухо возразила Элоиза. — Их будет видно.

— Твои проблемы… Если что — я у своего духа. Силь ву пле, мои юные друзья! — И профессор взялся за дверную ручку соответствующего кабинета.

— Акси… — дрожа, прошептала Кри. — Я не пойду… Там наверняка привидение!

— О, не бойся, дитя! Мой дух не более опасен, чем я сам, — игриво подмигнул Фибах. Кри затряслась ещё сильнее. Заметив это, профессор довольно хмыкнул и щёлкнул пальцами. Приёмная медленно начала вращаться. Но вот пол замер, и дверь отворилась.

Дух профессора явно предпочитал современному стилю старинный. Полутёмный кабинет был задрапирован пыльными занавесями, и в нём царил зеленоватый полумрак. В дальней части комнаты находилось нечто вроде алтаря, убранного чёрным бархатом. На алтаре, отражая огоньки свечей, горящих в канделябрах, стояло высокое тусклое зеркало. Почти всё остальное пространство занимал дубовый стол с гнутыми ножками, окружённый такими же стульями. Не было стульев лишь у его торцевой, обращённой к двери стороне, где с пола на стол вела мраморная лестничка с перильцами-чудовищами.

— Сюда… — шепнул профессор и, высоко поднимая тощие ноги с большими ступнями, начал торжественно подниматься на стол. — Поприветствуем ЕГО…

Девочке явно хотелось не поприветствовать ЕГО, а забиться ПОД СТОЛ, но профессор, пропустив вперёд её и Акселя, безжалостно гнал их гуськом к алтарю. Подойдя к зеркалу так, чтобы отразиться в нём по пояс, Фибах простёр руки над головами детей к своему отражению и воскликнул:

— О Этвас Безондерес! Что ты делаешь в этот угрюмый час?

— Пью чай, — гробовым голосом ответило отражение, показывая гостям чашку с кроваво-красной жидкостью.

— Приятного аппетита, — так же замогильно пожелал Фибах. — Позволь мне пообщаться со смертными под твоей защитой и покровительством!

— Позволяю… — провыл голос. — Дай им выпить Чаю Грусти из бездонной чашки. И пусть каждый глоток приближает их ко мне… — Из зеркала протянулась рука с блюдцем, в котором дымился красный напиток, прямо к лицу Кри. Та заверещала и рванулась бежать, но Аксель вовремя поймал её за руку, иначе девочка рухнула бы со стола и расшиблась. Зеркало тут же погасло, и рука с Чаем Грусти исчезла.

— Ты отвергла ЕГО угощение! — с ужасом сказал профессор Кри, вытирая пот со лба. — Теперь берегись! Только я, пожалуй, смогу… вернее, попытаюсь… укротить ЕГО гнев. Не делай ни шагу без моего ведома, слышишь? И если куда соберёшься на свою беду, скажи сперва мне или Элоизе, особенно на ночь глядя.

Кри отчаянно закивала.

— А на меня ваш дух разозлился, или как? — вежливо спросил Аксель, недобро прищурившись. — Я-то вроде ничем перед ним не проштрафился… Или мне тоже на ночь беречься?

Профессор испытующе покосился на мальчика, но решил, что его вопрос не содержит подвоха, а вызван страхом, и многозначительно прикрыл глаза. Однако Кри, знавшая Акселя не хуже, чем его папа с мамой, глянула на него с ужасом и восторгом: её брат издевается над грозным призраком! Он неустрашим, она это всегда знала! И Кри несколько приободрилась.

— Во всяком случае, нас не изгнали, — облегчённо вздохнул Фибах, — а стоило бы… Но я всё же попытаюсь сделать так, чтобы вам не пришлось в беседе с родителями довольствоваться обычным телефоном.

— Это вы о чём? — воинственно спросил Аксель. Ему, честно говоря, тоже было не по себе в тёмном кабинете, но вся эта сцена так попахивала ярмарочным балаганом, что скорее приводила в раздражение, чем пугала. Он уже успел насмотреться чудес похлеще! — Вы хотите сказать, что я буду говорить с папой и мамой через эту штуку? — И он ткнул пальцем в зеркало.

— Хорошо, что ты не назвал! — в ужасе заломил руки Фибах, при этом зорко наблюдая за производимым на детей впечатлением. — Только ОН смеет жить там и говорить оттуда! И хорошо, что ОН уже далеко от тебя… если далеко. Нет-нет, ты будешь говорить со своими близкими по суперсовременному видеофону, — добавил он обычным голосом. — Согласись, что это приятнее — не только слышать, но и видеть друг друга?

— Ещё бы! — с жаром воскликнул Аксель. Но, поглядев на Кри, понял, что если она сейчас покажется родителям, то для всех будет только хуже. Девочка всё ещё была бледна, как мел, и пугливо озиралась. «Ладно, — подумал Аксель, стиснув зубы и с ненавистью глядя на Фибаха, — я приведу её в чувство, а ты у меня сейчас почешешь в затылке, шут гороховый!»

— Да, кстати… — протянул мальчик с невинно-глуповатым видом, который мог обмануть профессора, но не Кри. — А если этот ваш дух такой грозный… почему вы с ним не поздоровались? Не сказали ему: «Добрый вечер»?

— Ах, вот что… — Фибах издал деланый смешок. — Молодец, заметил… Я сразу оценил твою сообразительность! Духам, мой мальчик, не желают того, чего у них нет и быть не может. У них нет ни здоровья, ни утра, ни дня, ни вечера. Их удел — вечная жизнь, и, равняя их со смертными, ты…

— А если у них нет здоровья, то, наверное, и желудка нету? Как же они могут пить чай? — перебил его Аксель. Он вовсе не желал, чтобы Фибах ввернул сейчас что-нибудь насчёт жуткой мести духов и опять напугал Кри. Та боязливо прислушивалась, но, когда её брат задал последний вопрос, изумлённо раскрыла глаза и с явным недоумением уставилась на профессора.

— И ещё… — продолжал Аксель, чей мозг лихорадочно работал. — Как это вы с вашим духом живёте порознь? Он что, поссорился с вами из-за чего-нибудь и попросил себе отдельный кабинет?

Фибах неприязненно скривился и несколько секунд соображал, что ответить. Аксель не сомневался, что очередная ложь будет вполне гладкой. Но этих нескольких секунд ему хватило, чтобы послать сестре выразительный взгляд и передать ей своё настроение. Уж такими были дети — да и взрослые — в семье Реннер: стоило обмануть их раз, и уже никакая чертовщина не могла заставить их поверить обманщику вторично. Увы — или, вернее, к счастью — профессор Фибах этого не знал.

— Ты общался с духом ещё живого человека, — мрачно начал он. — Когда это тело, — профессор взялся за лоб растопыренной пятернёй и рывком повернул голову к Кри, словно шея вдруг отказалась служить ему, — станет пищей могильных червей… — Кри отпрянула, но профессор сделал шаг к ней, и она забалансировала на кромке стола… — станет добычей червей, говорю я, тогда и вечный Этвас Безондерес утеряет смертные привычки и будет питаться светом звёзд. Ясно? — уточнил он у девочки, хотя вопрос задавал Аксель.

— Да, — пискнула Кри, отбежав ещё дальше в сторону. — Я хочу маму…

— Что же до последнего твоего вопроса, друг мой, — неутомимо продолжал Фибах, возводя глаза к потолку, — то истинный волшебник может не только раздвоиться, но и расчетвериться… рассыпаться на кусочки, как винегрет! Я знавал чародея, который давал сеансы одновременной игры в шахматы себе самому, и число игроков равнялось числу фигур на доске, а сама доска еле втиснулась между Большой и Малой Медведицами. Эта игра шла долго — три тысячи лет, зато дух-победитель стал в теле чародея главным и давал ему решающие советы… Я же, — резко подался он к Кри, и та опять отскочила, — я не имею времени на развлечения! Я должен неусыпно надзирать за всем, происходящим в этом замке, пока не вернётся мой друг и не снимет с меня тяжкое бремя! И мой дух помогает мне…

— Помогает следить за всеми? — деловито уточнил Аксель, слушавший профессора спокойно и внимательно. — Как именно?

— Об этом позже, — отрезал Фибах, — не будьте сразу так любопытны, молодые люди… Бездна притягивает, — ткнул он пальцем в угол комнаты, — и как бы ваша голова не закружилась! (Аксель поглядел в этот угол и увидел тёмный колодец.) Подадим лучше весточку вашим любящим родителям…

Он щёлкнул пальцами и спрыгнул со стола. А там, где он только что стоял, уже поблёскивал экраном огромный телевизор. Аксель впился в него взглядом. Да, так он и думал: проклятая серебристая морда под экраном! Но… но и волшебный аппарат, наверное, может показывать обычные вещи?

— Садитесь! — велел Фибах. Аксель и Кри попрыгали на пол и заняли места перед экраном. — Теперь наденьте это! — Он извлёк из воздуха два серебристых шлема с наушниками и короткими антеннами на макушке, так что дети вмиг стали похожи на лётчиков или космонавтов.

— А это обязательно? — вздохнул Аксель. — У меня голова болит…

— Понимаю, — хватая с потолка третий шлем, оскалился Фибах. — Беседа с духом — всегда потрясение… Но иначе будет плохо видно и слышно. Готовы?

— Да! — хором ответили брат с сестрой. Пока профессор давал команду серебристой морде под экраном, Аксель успел шепнуть Кри:

— Что бы я ни говорил, молчи и не вмешивайся!

— Как-как? — подался к нему Фибах. — Что ты сказал, мальчик?

— Между прочим, меня зовут Аксель. А сказал я, чтобы Кри не мешала мне говорить с родителями. Она обожает перебивать и поправлять. Верно, Кри?

— Не волнуйся, — надула губки Кри. — Неси, что хочешь, я и рта не раскрою…

Профессор тронул свои наушники, и в памяти Акселя вдруг всплыли его недавние слова: «ЧТОБЫЯНИГОВОРИЛМОЛЧИИНЕВМЕШИВАЙСЯ!» А затем эти слова вдруг загремели из шлема Фибаха, да так, что дети схватились за уши. Словно в миллиметре от их барабанных перепонок взлетал реактивный самолёт!

— Виноват… Не отрегулировал… — Фибах что-то подкрутил у себя в шлеме и подмигнул Акселю. — Разумное предупреждение! У нашей малютки Кри о-очень длинный язычок… Ну-с, поехали!

Экран ожил, и Аксель увидел большую гостиную квартиры Реннеров. Увидел так, словно смотрел из телевизора, который стоял в углу этой гостиной, между окном и пальмой в большом горшке. Он вопросительно глянул на Фибаха, и тот кивнул:

— Да-да, я включил ваш домашний телевизор на полную мощность, и если кто-то дома, то он уже…

Но договорить профессор не успел. С экрана донёсся отчаянный крик и звон разбитой посуды. Аксель повернул голову и увиделмаму. Фрау Ренате, белая как мел, прижимала к губам кухонное полотенце и медленно оседала на стул перед своим «Панасоником», а у её ног валялись осколки разбитой чашки.

— Мама! Это я! Это мы! Мы живы и здоровы! Не бойся! — отчаянно закричал Аксель, рванувшись к экрану. Фибах еле успел поймать его за локоть, иначе мальчик прижался бы лицом к телевизору. Кри тоже кричала что-то неразборчивое, но её профессор успел вовремя приморозить к стулу специальным заклятием.

— Где вы?.. Что с вами?.. Что у вас на головах?.. — еле вымолвила наконец фрау Ренате, не двигаясь.

Аксель торопливо начал рассказывать, сам чувствуя, что с каждой новой фразой его история звучит всё более дико и бессвязно. Наконец, когда он дошёл до пещеры и прыгообмена, то вконец запутался, объясняя, что это такое, и тогда Фибах, солидно кашлянув, решил вмешаться.

— Мадам, — обратился он к экрану, и Аксель вдруг заметил, что на нём уже не горчичный пиджак, а чёрный фрак и галстук-бабочка. Фрау Ренате с мокрым от слёз лицом еле оторвала взгляд от своих детей и повернулась к нему. — С вами говорит профессор Фибах, доктор биологии и, смею заметить, достаточно известный в научных кругах Европы человек. Если вы читаете научно-популярные журналы, то наверняка встречали в них моё имя…

— Да, — тихо сказала фрау Ренате к изумлению Акселя. — Я встречала… Это вы неделю назад выступали по берлинскому радио с передачей о сумчатых животных?

— Польщён, — мяукнул Фибах, изогнувшись в поклоне. — Польщён и надеюсь, что моё скромное выступление вам понравилось… Это был лишь самый беглый обзор проблем, которые…

— Что с моими детьми? — перебила его фрау Ренате.

— Да-да, мадам, ну конечно! Ваши дети… да. Они у меня. В научно-исследовательском центре, затерянном в самом сердце живописнейших Баварских Альп. Видите ли, слова вашего сына о летающей собаке — это, увы, не совсем плод его детской фантазии. Мы тут создаём новые виды животных — невероятных животных с невероятными возможностями, чтобы затем, смею заметить, обратить эти возможности на благо человеку…

— И поэтому ваш пёс украл моих детей? — резко сказала фрау Ренате, поднимаясь.

— Я умоляю вас успокоиться, мадам! Нет, нет и нет! Мой непослушный питомец просто-напросто сбежал из лаборатории. Уж не знаю, почему, но он любит менять хозяев… Неисследованные процессы в коре головного мозга… Словом, он унёс вашу девочку в альпийскую пещеру и признал своей хозяйкой, слушаясь её во всём. Кроме, разумеется, одного — он не желал отпускать её домой. И тогда наша бойкая Кри…

«Наша бойкая Кри» с неприязнью покосилась на него, но молодчина Фибах, конечно же, не запнулся и плавно продолжал:

— …поручила моему псу каждый день летать к Нимфенбургскому замку — представляете? — и перенести оттуда к ней в Альпы вашего сына. Она трогательно надеялась, что юный Аксель непременно начнёт её искать и, обуреваемый своими детскими фантазиями, рано или поздно явится в парк. Что и произошло…

Мать подняла на «юного Акселя» глаза, полные слёз.

— Как ты мог так поступить с нами? — медленно вымолвила фрау Ренате. — Как?

Мальчик побагровел и опустил глаза, готовый провалиться сквозь землю.

— Я… боялся, что Кри не найдут… ведь вы не верили мне… и я… — Больше он ничего не сумел пробормотать. Фрау Ренате перевела взгляд на Фибаха:

— Продолжайте, — сказала она.

— Собственно, это всё… — замялся профессор. — Мы, конечно, нашли этого поганца-пуделя и обоих детей — как видите, живых и здоровых. Но вот в чём заминка, мадам. Я, конечно, готов ответить перед законом и выплатить вам соответствующую компенсацию…

— Не надо мне ваших денег, — перебила его фрау Ренате. — Верните моих детей!

— Только это я и пытаюсь сделать, — позволил себе Фибах лёгкое раздражение. — Однако я прошу вас учесть два момента. Первое. Наш центр умышленно расположен в весьма труднодоступном месте. Ближайший вертолёт только через три дня…

— А разве этот ваш пёс не может привезти Акселя и Кри домой?

— Исключено, мадам! Ни он, ни другие мои питомцы даже близко не должны допускаться к населённым местам. Иначе могут произойти новые трагедии…

— Свяжитесь с полицией! Она пошлёт к вам вертолёт!

— Да-да, разумеется, мы свяжемся с ними и будем иметь крупные неприятности, замедлится, если не прекратится, вся работа, и вот тут-то — простите мне этот горький каламбур, мадам, — тут-то и зарыта собака!.. Побегом моего пса сорваны уникальные исследования, которые скоро изменят всю жизнь на нашей планете. Тысячи учёных, политиков, бизнесменов кровно заинтересованы в том, чтобы ничего подобного не случилось. Это всё равно что впервые запустить собаку в космос, а потом узнать, что она захватила управление ракетой и полетела куда ей вздумалось… Понимаете, в какой мы все сейчас панике?

У Фибаха даже голос задрожал. Аксель удивлённо покосился на него: кажется, не лукавит… Он и впрямь в панике, этот скользкий человечек с огромным зонтом и отдельным кабинетом для своего духа!

— Я готова вас понять, — медленно начала фрау Ренате. — Но при чём тут мои дети?

— Да ведь это всё наполовину из-за них! — взорвался Фибах. И тут же осёкся. — Простите, мадам… не из-за них, а ради них. Последние двое суток я вообще не спал… Нам зачастую не удавалось заставить Шворка (так зовут пса) выполнить самую мелкую команду, которую он считал почему-то неприятной для себя. Ещё бы! Полусобака-полуробот, проблем миллион, и все они — впервые за историю мировой науки! А тут восьмилетняя малявка вертит этим чудовищем как хочет, каждый день гоняет его в Мюнхен, будто такси, и он покорно выполняет все её приказы. Все, кроме одного — расстаться с ней! Мы даже не знаем, почему он выбрал именно её из огромной массы людей… Впрочем, тебя, мой мальчик, Шворк тоже неплохо слушается, не так ли? — повернулся он к Акселю.

— Вроде да… — буркнул тот. — Не ссоримся…

— Итак, мадам, ваши дети — хотели они того или нет — сразу сумели сделать больше, чем огромный научный коллектив…

«Врёт, — подумал Аксель с непонятной ему самому уверенностью. — Нет у него никакого коллектива».

— …и огромные капиталовложения…

«Тоже врёт. Это всё колдовство! Хотя… оно у них, кажется, не бесплатное…»

— …и мы умоляем вас пойти нам навстречу!

— Но в чём? — развела руками фрау Ренате. — Чего вы от меня хотите?

— Дайте нам хотя бы три дня спокойно побеседовать с вашими детьми здесь, в Альпах! За это время мы сумеем разобраться во всех загадках, а если нет — значит, никогда не сумеем! У меня есть психологические тесты и специальные методы… конечно, чисто словесные, никаких инъекций или облучений! Завтрашней почтой вы получаете от меня договор и чек. Договор о том, что все собеседования с вашими детьми абсолютно не угрожают их здоровью и нервам. И чек… за каждый из этих трёх дней мы выплачиваем вашим детям… нет-нет, не прерывайте меня! — по сто тысяч евро или долларов, как скажете.

— По сто тысяч! — ахнул Аксель. — Но это же… это же за три дня…

— Триста тысяч, если я не разучился умножать на три, — улыбнулся Фибах. — Ну, тут, конечно, и компенсация за причинённые потрясения, и… скажу откровенно, надежда, что вся эта история не будет предана широкой огласке. Подумайте о будущем ваших детей, мадам! — энергично воззвал он к фрау Ренате. — Мало того что вы сможете потратить эти деньги на их образование и отдых. Это будет только начало! Ими заинтересуются крупнейшие институты мира, их может ждать блестящая карьера в области величайшей из наук — экспериментальной биологии!

— Но… но разве нельзя сделать всё это здесь? В Мюнхене? — пробормотала фрау Ренате. Аксель и Кри видели, что их мать ошеломлена предложением профессора Фибаха. И они могли её понять. Ведь они так небогаты… Но, преглянувшись, оба молча решили, что не скажут фрау Ренате ни слова. Пусть мама решает сама. Фибах заметил этот обмен взглядами и не стал мешкать:

— Нет, мадам, нельзя! Присутствие Шворка необходимо, а для его перевозки у нас сейчас нет условий — он ведь больше слона… Итак, — он вынул из кармана какой-то предмет и потряс им перед экраном, — вот моя чековая книжка. Сейчас на ваших глазах я выпишу чек и вручу его вашему сыну как первый залог головокружительного будущего! — И он выхватил авторучку.

— Постойте! — твёрдо сказала фрау Ренате. — Я должна услышать решение самих детей. Без него ничего не будет! Аксель?

— Я… ну, мам… если ты не будешь слишком волноваться…

— Мы поставим в комнаты детей телефоны! — взвился профессор, чуя победу. — Вы сможете говорить с ними в любое время суток! Раз в день… нет! когда захотите!.. я обеспечу вам видеофонную связь. Я буду предупреждать малейшие их желания, мадам!

— Подождите, прошу вас! Дайте моим детям решить самим. Кри?

Девочка вздрогнула и отвела глаза. Потом медленно подняла их.

— Как Аксель, мамочка, так и я… С ним я ничего не боюсь! И потом… нам будут тебя показывать, правда?

Фрау Ренате глубоко вздохнула.

— Хорошо, — сказала она. — Я, конечно, ещё не говорила с мужем. Но, думаю, он не станет возражать. Будущее детей для нас важнее всего… Мы, разумеется, будем очень волноваться! Поэтому дайте мне сейчас же все телефоны Акселя и Кри, а также ваши и телефоны тех полицейских чинов, которые знают, что мои дети у вас.

— Всё это уже в вашем распоряжении, мадам, — ухмыльнулся Фибах. — Прошу вас, наклонитесь и выньте из плейера кассету.

— Но в моём плейере нет никакой… — начала было фрау Ренате. Прервав себя, она резко нагнулась и через секунду изумлённо выпрямилась с кассетой в руках.

— Чудеса техники! — поклонился профессор, словно фокусник на арене цирка. — На этой кассете вы найдёте всё, о чём просили, а также видеозапись нашего разговора. Скоро придёт с работы ваш муж, и вы порадуете его личиками ваших деток на фоне моей наукообразной — хе-хе! — физиономии… Ну а теперь, с вашего позволения, я отключаю связь. Ждите нас завтра в это же время, о’кей?

Пока он говорил, Аксель торопливо срывал шлем, взглядом приказав Кри сделать то же самое. Та покорно подчинилась.

— Мамочка! — громко крикнул Аксель, подавшись вперёд. — Постой!

Фрау Ренате и Фибах одновременно и как-то одинаково вздрогнули.

— Да, милый?

— Ты не забываешь давать моему кролику трижды в день капусту и морковь?

— Хорошо, что напомнил… Сейчас пойду и дам ему поужинать!

— Наденьте шлемы! Ясно? — зашипел Фибах.

— Спасибо, — не обращая на него внимания, медленно ответил матери Аксель. — До свидания! Кри, что же ты? Попрощайся с нашей мамой!

— До… до свидания, — пролепетала Кри. Экран погас.

— Странно… — задумчиво протянул Аксель, повернувшись наконец к профессору. — Я вот снял шлем, и Кри тоже, а хуже видно не стало… Ну, не важно. Я никогда не забуду вам этого разговора с мамой, профессор Фибах! — очень серьёзно и медленно закончил он. Он был чуть бледнее обычного, и глаза его ярко блестели.

— На здоровье, дорогой! — поспешно ответил профессор. — Ну-с… а теперь отдых. Прислуга проводит вас в ваши покои, ужин закажете через линию доставки — вы ведь уже умеете ею пользоваться? А поутру, когда хорошенько выспитесь, — я прикажу вас не будить — мы с вами уютно пообедаем в Гобеленовой комнате и обсудим наши творческие планы.

— А чек-то дайте… — напомнила Кри. Аксель странно взглянул на неё, но промолчал. Фибах ухмыльнулся, мигом заполнил чек и торжественно вручил его Кри. Та внимательно его изучила и протянула брату, который небрежно глянул и сунул его в карман.

— Твоего брата, похоже, не очень волнуют деньги, — заметил профессор. — А ведь там немало, мальчуган!

— Я в этих чеках не разбираюсь… — зевнул Аксель. — Кто нас проводит? Элоиза?

— И кто проводит меня к моему пёсику? — тревожно спросила Кри.

— А вот кто… — Профессор повернулся к колодцу, щёлкнул пальцами и крикнул: — Десерт!

Над тёмным жерлом лопнула небольшая шаровая молния, и из полумрака на пол кабинета прыгнула поджарая страшная тварь. Кри взвизгнула и шарахнулась за спину Акселя. Тому тоже стало не по себе, даже несмотря на присутствие Фибаха. Он с первого взгляда узнал это существо с телом макаки, крокодильей мордой и жёлтыми, горящими, как фары, глазами, которые тупо и злобно глядели куда-то в пространство. Аксель видел его внутри Шворка рядом с астронавтами, когда пёс показывал ему свой космический полёт. Но одно дело — видеть на экране, а другое… «Уж лучше бы буравило взглядом нас. А то пялится неизвестно куда, словно спит наяву…» — мелькнуло в голове у мальчика.

— Не бойтесь, дети мои, — сиял профессор. — Этот, образно говоря, жених кошмарных сновидений — абсолютно безопасное существо, если…

— …не злить его и не отнимать у него добычу, — закончил за него Аксель.

— Верно! — загоготал Фибах. — Нет, я положительно вижу в тебе будущего учёного… и — как знать? — быть может, моего преемника…

— Спасибо, — отрезал Аксель. — Это крокодил или обезьяна?

— Это вообще не животное… Зовите его Пралине. Он или ему подобный явится к вам из любого колодца — а они тут повсюду, — всё покажет, подскажет, везде проводит… В пределах разумного, конечно.

— А что это, кстати, за колодцы? Моя сестра чуть не свалилась в один из них. Она могла разбиться!

— Вряд ли… Но падать ей пришлось бы глубоко. Это… м-м… ходы сообщения.

— Сообщения? С чем?

— Завтра, всё завтра, молодые люди, за обедом в Гобеленовой комнате… Там поговорим. Доброй ночи!

И Фибах с явным облегчением, словно избавившись от тяжёлой и докучливой обязанности, направился к дверям. У самого входа он вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул:

— Ах, да… Выпрямитель! Дороговато, но… давши слово, держись… — В воздухе мелькнуло что-то серебряное, и профессор вышел без всякого вращения полов.

ГЛАВА IX. НОЧНОЙ ДОЗОР

— Ну, пошли, Пралине… — криво улыбнувшись, выдавил из себя Аксель. — Ты разговариваешь?

Крокодиломакак молча прикрыл глаза пятнистыми веками и затрусил впереди, подметая пол кончиками передних лап. Они вступили в приёмную, где Элоиза по-прежнему полировала когти, и уже повернулись к ней спиной, чтобы выйти в холл, но вдруг позади них раздался сильный хлопок и самый мерзкий визг, какой только можно себе представить. Все резко дёрнули головами и успели заметить, как из факса, стоящего на столе Элоизы, вырвался язык тёмного пламени, но почему-то не к потолку, а горизонтально, по направлению к птерокурице, и опалил ей весь педикюр. Продолжая злобно визжать, та выхватила из настольного письменного прибора длинные щипцы, вытянула из факса огненный язык и, швырнув его на пол, набросила на него что-то вроде резинового коврика очень странной формы. Затем она шлёпнулась на коврик задом, попрыгала так с минуту и, сочтя, что этого недостаточно, принялась яростно топтать его лапами, оставляя на резине следы чёрного лака, а в воздухе — запах гари. Наконец она подняла коврик, и все увидели, что пламя как бы покрылось стекловидной плёнкой, хотя и продолжает ворочаться и клубиться под ней. Тогда Элоиза взяла этот странный клок огня брезгливо поджатыми когтями, вернулась за стол и, положив перед собой горящее письмо, углубилась в чтение.

Чудовище, которому поручили Акселя и Кри, спокойно повернулось и двинулось прочь. Миновали холл со вспыхнувшими факелами, затем вступили в тёмный дугообразный коридор, который, видимо, обвивал каменной спиралью весь замок, и отправились по нему — вверх. Аксель старался запомнить дорогу, что пока было весьма просто — ни дверей, ни развилок. Крокодиломакак двигался быстро и бесшумно, с обезьяньей лёгкостью, и ни разу не покосился горящими глазами на детей, чтобы проверить, поспевают ли они за ним. Но Кри была только рада этому.

— Никогда его не позову, — шепнула она брату. — Он ужасный!

— Нам надо поговорить, — ответил Аксель. — Как только эта тварь уйдёт…

— Я не уйду, — вдруг сказал Пралине голосом Акселя, так, что Кри тихонько ойкнула. — Чтобы я ушёл, надо щёлкнуть пальцами и сказать: «Шахтель!» — Это слово он произнёс с явным отвращением. — Чтоб я появился — то же самое, и сказать: «Десерт».

— А у тебя хороший слух, — неловко протянул Аксель. — Но почему ты говоришь моим голосом?

— На слух мы и впрямь не жалуемся, — хмыкнул жуткий провожатый. — Как раз потому, что собственных голосов у нас, младших духов, нет. Мы слышим мысли друг друга. Так что мне моя пастка, — он любовно щёлкнул челюстями, приведя Кри в дрожь, — нужна вовсе не для общения… А вот у старших духов голоса есть, но нет пасти или, по-вашему, рта. Ясно? — издевательски прибавил он голосом Фибаха.

— Я… ясно.

— Если же ты хочешь что-то сказать другой половине себя… сестре, да?.. — вновь заговорил Пралине голосом Акселя, — да ещё так, чтобы я не слышал, то у тебя только один выход, человечек, — попроси меня оглохнуть. Пальцами можешь не щёлкать. Или подожди, пока я уйду… И знай, — угрюмо прибавил он, — мысли человечков ни старшие, ни младшие духи читать не могут. Но если захотим услышать, о чём вы между собой говорите, — услышим за миллионы миль!

Аксель ошарашенно молчал.

— Впрочем, тебе нечего бояться, что я или кто другой из духов будем вас подслушивать, — успокоил его крокодиломакак. — Я таких решений без старшего духа не принимаю. А кто вы такие, чтобы о вас беспокоился старший дух, не говоря уже о диспетчерах? Какой вред от вас, что за польза? Вы даже ни одного заклятия не знаете!

— А кто знает? Элоиза?

— Элоизе не положено знать заклятий! — сказал Пралине, мрачно щёлкнув пастью. — Она не дух.

— Кто же она? — осторожно уточнил Аксель.

— Подопытное птичье существо. И в своё время будет растерзана! — Пралине явно не выносил подопытных птичьих существ вообще, а Элоизу в частности.

— А… если она самовольно применит заклятие? Такое возможно?

— Возможно, пока не узнает старший дух…

— И что тогда?

— Тогда она будет растерзана!

И, прежде чем Аксель успел обдумать следующий вопрос (и даже решить, а надо ли его задавать — вдруг здесь за лишние вопросы полагается уже известное наказание?), болтун Пралине добавил:

— Здесь, наверху, любят подслушивать, но делают это сами, без заклятий. Потому что никто ничего не умеет!

— Пра-авда? — Аксель даже остановился, радуясь. Ещё один длинный язык — да так скоро! Замерла и Кри, толком не понимая, что происходит, но чувствуя, что не надо мешать. Крокодиломакак тоже остановился, на сей раз повернув к детям уродливую вытянутую голову с горящими в темноте глазами. Мрак сгустился так, что казалось, словно эти глаза смотрят из стены.

— А… как же профессор Фибах? Он тоже ничего не умеет? — торопливо прошептал Аксель.

— Он умеет. Но мало. Знает лишь то, что мы скажем.

— Ну конечно! Я так и знал, так и знал! Значит, ты не прислуга? — совсем осмелел мальчик.

Глаза чудовища на миг закрылись, и в коридоре стало темно и страшно. Но затем глаза опять замигали на фоне чёрной стены, и горели они на сей раз такой лютой злобой, что Кри опять юркнула за Акселя.

— Он так сказал? Прислуга? Я? — выдохнул звонкий голос одиннадцатилетнего мальчика, который можно было бы назвать очень приятным, если бы в нём не звучал сдавленный вой. И этот вой рождал мысли уже не о ребёнке, а о кладбищах, кровавом месяце и открывшихся могилах.

— Н-ну… д-да… — Акселю было неловко чувствовать себя доносчиком, даже по отношению к такому явному врагу, как Фибах.

Крокодиломакак опять прикрыл глаза. Но Аксель уже знал, о каком наказании он думает и кому оно будет причитаться в самом скором времени.

— Когда Четырёхглазый Скотовод назвал меня именем человеческого лакомства и стал вызывать и отпускать дурацкими, оскорбительными заклятиями, я терпел. Мне было велено терпеть! Но теперь чаша переполнилась… Послезавтра вернётся Многоликий, и Главный Диспетчер доложит ему об оскорблении. И Многоликий отдаст ему Пятый Вертикальный Приказ, а старший дух передаст его мне… именно мне! — Пралине, казалось, бредил наяву, лязгая клыками. — Великий Звёздный справедлив, он не откажет своему верному слуге!

— Многоликий? Великий Звёздный? Кто они все?

— Не они, а он! У него много титулов… Но ты слишком любопытен, человечек! И так как ты посмел спрашивать О НЁМ, то я, пожалуй, знаю, какое прозвище ты заслужил! Мы, духи, любим прозвища и никогда не даём их зря…

— Да? — впервые за много часов улыбнулся Аксель. — И как же ты меня назовёшь?

— Не улыбайся, человечек! Это тебе на всю жизнь, и уже никто не решится изменить твоё Потустороннее Имя. Даже Многоликий не оспорит того, что скажет сейчас ничтожнейший из его рабов! И пусть твоё прозвище будет не только признанием твоей смелости, но и предостережением… Итак, я нарекаю тебя «СПРОСИВШИЙ СМЕРТЬ»!

Под низкими сводами тёмного коридора лопнула шаровая молния, и гул её прокатился по всему замку. Где-то внизу — наверное, в подвале — тревожно заухали совы, а за замковыми стенами их крик подхватили ночные птицы. Аксель судорожно вздохнул и провёл рукой по лбу, в тысячный раз спрашивая себя, не снится ли ему затянувшийся кошмарный сон.

— Что ж… Это довольно мрачноватое прозвище. Но всё равно спасибо, — сказал он. — Постараюсь его не уронить. А как твоё настоящее имя?

— Ни к чему тебе это знать! — отрезал Пралине. — Иначе ты стал бы для меня старшим духом и мог бы повелевать мною безраздельно… Я и так наговорил много лишнего! Думаю, это потому, что мы с вами очень любим одного и того же человечка, а? Идёмте скорее!

— Как это — «идёмте»? — высунулась из-за спины Акселя разобиженная Кри. — А мне прозвище?

— Тебе? — ухмыльнулся крокодиломакак. — Сделай сперва хоть что-нибудь — ты, только и знающая, что прятаться за чужую спину! Впрочем, — подумал он с минуту, — вы приблизили час моей мести, и я не буду тебе отказывать. Ты вертишься вокруг своего брата, словно небесное тело, и я нарекаю тебя… «ЕГО ЛУНА»!

Снова лопнула шаровая молния, и опять замок и его окрестности откликнулись воплями ночных созданий. Гордая Кри на миг забыла все свои беды и тревоги и, конечно же, перестала прятаться за Акселя. «А этот Пралине — он ничего, — подумала она. — И быть Луной Акселя совсем неплохо. Конечно, лучше бы я была его Солнцем. Но тогда со мной начнёт скандалить его будущая жена Дженни».

И все пошли дальше в мире и согласии. Правда, не успели пройти и пяти метров, как пришлось остановиться. Из тьмы впереди донёсся лязг и тяжёлый топот многих шагов. Ко всему этому примешивался гул мужских голосов и странные скребущие звуки, от которых у Акселя заныли зубы.

— Капитан Баннинг Кок! — донеслось из мрака. — Берите левее!

— Здесь кто-то есть, э? — протянул хриплый бас, до невозможности растягивая гласные. И загремел: — Факелов сюда, друзья! Аркебузы к бою!

Пралине недовольно фыркнул и проворчал перепуганным детям:

— Не бойтесь, это те придурки…

— Кто там? — дрожа, прошептала Кри. — Ещё духи, да?

— Ночной Дозор! Даже объяснять неохота… Очередная дурь Четырёхглазого, говорю! — Видно, так Пралине окрестил Фибаха за его очки. — Мы сейчас станем невидимками — на одну минуту. Не разговаривать же мне с ними! Нагадить бы им на дорогу… но надо быть лояльным.

Аксель не знал, что значит «быть лояльным», а вот что такое очередная дурь Четырёхглазого, он знал хорошо и был всем сердцем на стороне Пралине. Крокодиломакак прошипел: «Оне Ауген!» — и его глаза погасли. Аксель взглянул на своё тело, но не увидел его. И хотя у самого уха мальчика тихонько дышала Кри, её тоже не было видно. «Оне Ауген… — повторил про себя Аксель. — Запомним».

И тут из тьмы стремительно вынырнула странная, но в то же время очень живописная группа людей. Их было много — на первый взгляд, около тридцати, и задние напирали на передних, всё время подгоняя их. Впереди шествовал надменного вида мужчина с усами и острой бородкой. Он был в старинном тёмном костюме, чулках и туфлях с бантами, а на голове у него лихо сидела чёрная широкополая шляпа. Белый кружевной воротник и широкая красная перевязь яркими пятнами выделялись на фоне его строгого одеяния. В правой руке он нёс не то трость, не то жезл, левой же устало помахивал перед собой, беседуя с господином в нарядной белой одежде и с белыми перьями на шляпе. (Тот держал наперевес небольшую пику.)

— Я не знаю, что говорить, я не знаю, что говорить, придумайте же что-нибудь, мин герр… — донеслось до Акселя странное бормотание чёрного предводителя.

— Что-нибудь придумаем, что-нибудь придумаем, всё-таки триста лет молчали… — успокаивал его белый.

Остальные были одеты примерно так же, только у некоторых на головах вместо шляп с высокими тульями сверкали стальные шлемы с плюмажами. Многие несли длинноствольные аркебузы, а один на ходу заряжал свою с дула. Очень нелегко приходилось несчастным, тащившим копья неимоверной длины. На каждое такое копьё можно было бы насадить всех присутствующих, если бы нашёлся силач его метнуть. Рукояти этих копий волочились по полу вслед за идущими, а наконечники скребли потолок коридора — они-то и издавали тот мерзкий звук, что вызвал у Акселя растущую зубную боль. Но больше всего поразило мальчика то, что оказалось за спинами предводителей, когда те миновали невидимок. Людей в отряде было вовсе не три десятка! Ещё двенадцать безоружных мучеников, надрываясь, волочили дощатый помост. И на нём тоже стояли патрульные копьеносцы и знаменосец с огромным стягом, возвышаясь благодаря помосту над плечами обоих бормочущих. Разумеется, тому, кто взглянул бы на отряд спереди, было бы прекрасно видно и патрульных, и знаменосца, но каково приходилось хрипящим носильщикам! «Неужели они так мучаются, только чтобы задних было видно за спинами передних? — подумал Аксель. — И почему носильщики одеты не так, как стрелки-аркебузиры, а в одежды разных времён и народов?» Мальчик заметил среди них индуса в чалме, египетского раба и даже двух негров. Но самой невероятной фигурой в отряде стрелков была девочка того же возраста, что и Кри. Волосы её были распущены, а белый шёлковый наряд сверкал золотом. В руке она держала пакетик жевательной резинки и энергично лакомилась ею, явно не интересуясь никакими задачами и опасностями странного шествия. Процессия миновала трёх невидимок, бряцая оружием, с возрастающей скоростью покатилась под уклон коридора и скрылась во мраке.

— Райбе Ауген! — выдохнул Пралине, и его глаза опять вспыхнули.

— Интересно, как они нас услышали? — подивился Аксель, запомнив и это заклятие. — Может, заметили по твоим глазам?

— Да ничего они не заметили! — рявкнул дух. — Они вечно голосят в коридорах, что впереди кто-то прячется. Потому что если некому прятаться — к чему тут ошиваться разным патрулям? И о чём говорить между собой, они тоже не знают, а если всё время молчать, станет ясно, что они неживые… Ну, ещё чуть-чуть — и мы у цели!

Действительно, через пару минут в стене справа обрисовалась одностворчатая дубовая дверка с железными скобами. Пралине толкнул её, и все вошли в небольшую комнатку с сырыми каменными стенами и полуовальным окошком, в которое светили ночные звёзды. В комнатке ничего не было, кроме лежанки, грубо сбитого деревянного стола и пары стульев.

— Сейчас натопим! — подбодрил детей крокодиломакак, заметив, что те поёжились. — Ванная в углу, а вот линия доставки, — ткнул он мохнатым пальцем в серебряную морду на внутренней стороне двери. — Заказывайте обои, коврики и этот самый… камин, вам, человечкам, без этого не дыхнуть… Хёллехелле!

На стенах возникли дышащие жаром, но бездымные факелы, от которых не было никакого угара, и при их свете Аксель увидел, что в комнатке всё же есть один предмет роскоши. Это была японская ваза синего фарфора с карликовым деревом. Деревце раскинуло вширь тёмные паучьи ветки слева от двери. Такие же вазы Аксель видел в «салоне желудка» у Шворка.

— Усилитель, — поймав взгляд мальчика, пояснил Пралине. — Нет, это живое дерево, но и антенна тоже. Они у нас повсюду.

— Усилитель чего?

— Долго объяснять… — уклончиво ответил дух без обычной словоохотливости. — Такая же комната дальше по коридору — для Его Луны.

— Для кого? — с непривычки переспросил Аксель.

— Для меня! — с достоинством напомнила Кри. — Уже забыл?

— Ах, да! Спасибо… — повернулся он к духу.

— Не за что, — ответила Кри вместо Пралине. — Потому что я туда не пойду. — Она говорила не просто с достоинством, но и с железной твёрдостью в голосе. — Ещё чего! Мы тут поставим ширмочку в углу, и я за ней буду жить. И передайте это Клетчатому Балбесу… Надеюсь, объяснений не требуется? — осведомилась она у Акселя. — Или ты не только Спросивший Смерть, но и Спросивший Глупость?

— Нет-нет, что ты! Я и сам хотел предложить… — поспешно сказал брат. Бедная девочка и впрямь умерла бы со страху, оказавшись одна в таком вот склепе, посреди темноты и кошмаров — даже если разукрасить его всеми коврами на свете! Не успел Аксель подумать об этом, как под потолком взорвалась молния. Кри с визгом шарахнулась понятно куда.

— Это насчёт твоего запроса, — деловито объяснил ей Пралине. — Потусторонний Мир благодарит тебя за работу и принимает её.

— Какого ещё запроса? Что за работа? — пробормотала Кри.

— Как какого? Ты придумала новое прозвище для Четырёхглазого, мне оно понравилось, я доложил Главному Диспетчеру, и он утвердил его наравне с нашими. Не припомню, чтобы хоть один человечек удостаивался когда-нибудь подобной чести! Но ты заслужила… Клетчатый Балбес! Сколько фантазии, огня, а главное, ненависти! Ну, я пойду, — заключил Пралине. — Что нужно — зовите, явлюсь с удовольствием даже сто раз за ночь!

«Хорошая была бы ночка!» — подумал Аксель. И спросил:

— А как гасить факелы?

— «Ферфинстерунг»! Да не забудьте пальцами щёлкать.

— Ты-то небось не щёлкаешь… Да, слушай, я вот ещё хочу спросить… или ты устал?

— Спрашивай, — милостиво разрешил Пралине. — Когда я устану, вас давно похоронят.

— Кгм… А почему у старших духов есть голоса? Уж если вы, младшие духи, можете читать мысли, неужели старшие не могут?

— Хороший вопрос, — расцвёл Пралине (если только слово «расцвёл» уместно для крокодильей морды). — Старшие духи, конечно, могут обойтись без голоса, да ещё получше нашего! Голоса нужны им, чтобы обращаться к низшим: нам и человечкам.

— К нам — понятно. Но к вам-то для чего?

— А как иначе они смогут ежеминутно подчеркивать наше ничтожество? Нам ли, как равным, беседовать с ними мысленно?

— Да, но… чьим же голосом вы отвечаете старшему духу? Его собственным?

— Я поистине мастер прозвищ! — вскричал крокодиломакак, отшатываясь от Акселя и глядя на него с ужасом и восторгом. — Только Спросившему Смерть может привидеться такое! За подобную дерзость вырванными кишками не отделаешься! Нет-нет, это я не о тебе, это я о нас… Мы не отвечаем — мы повинуемся. А уж ежели старший дух изволит нас осчастливить и задать вопрос, он протягивает милостивый коготь к Кладбищу Голосов и сам выбирает голос своему рабу! Когда доволен нами — наградит голосом растерзанного животного — жабы, гиены, боровка… Недоволен — отвечаем голосом какого-нибудь человечка.

Аксель и Кри только рты разинули, глядя друг на друга.

— Ну и ну! — сказал, наконец, Аксель, покрутив головой. — Как вы тут все мудры! — тут же добавил он. — Даже я, хоть я ещё не окончил школу, мог бы назвать многих людей, которым бы ваши порядочки очень даже понравились…

— Учись, учись… Если мы тебя сразу не растерзаем и ты станешь хорошим волшебником, то почти приблизишься к младшему духу. А станешь великим чародеем — глядишь, и старшие тебя заприметят. Ещё и сам потерзаешь! Моя бы воля, я бы, когда Не Тот будет растерзан, тут же поставил тебя на его место…

— «Не Тот»? А это ещё кто такой?

— Одно из прозвищ Клетчатого Балбеса, — с удовольствием пояснил дух.

— Сколько же их у него всего?

— Пятьдесят два! Пятнадцать обиходных, одно пренебрежительное, двадцать четыре насмешливых, десять издевательских и два позорных. Доброй ночи, человечки!

И крокодиломакак двинулся к вазе с деревцем, зайдя за которую, вдруг ухнул вниз и, рассыпавшись фейерверком, пропал. Осторожно заглянув за вазу, Аксель обнаружил уже знакомый до тошноты колодец. Брат и сестра молча поглядели друг на друга.

— Ох… — У Акселя вдруг подкосились ноги, и он почти рухнул на лежанку. — Ну и денёк… Не зря мы так старались за завтраком! Мне кажется, с тех пор прошло полжизни…

— Верю, Акси, — твёрдо и спокойно сказала Кри, оставшаяся стоять. — Но ты должен собраться с силами! Этот день ещё далеко не кончен. Для начала скажи мне то, что собирался. Хотя я это уже знаю.

— Знаешь? — с трудом поднял на неё глаза мальчик.

— Да. Ты хотел мне сказать, чтоб я крепилась и держалась, потому что нас подло обманули. Так?

Аксель молча кивнул.

— Ты думаешь, я совсем глупая… Но я же знаю, знаю, знаю, что у тебя нет никакого кролика! Кто это был — там, в телевизоре?

— Кто угодно, только не мама… Колдовство. Но, думаю, он не сам себе отвечал. Он ведь ничего о нашей семье не знает! Да и не сыграть ему одному так здорово. Мне кажется, ему отвечали наши шлемы.

— Шле-мы? Как это?

— Ну, припомни сама… Сперва он вытащил у меня из памяти нужную ему фразу, и она грохотала у нас в ушах. — Оба — и Аксель, и Кри — избегали произносить ненавистное имя. — Вот точно так же, наверное, из нашей памяти вытащили кое-что о маме. Но я могу поспорить, что тут не только колдовство, а и техника. На наше счастье.

— Почему?

— Потому что техника, пусть даже очень сложная, может не всё. Только когда эти шлемы у нас на головах, они могут читать мысли. И только то, о чём мы думаем сию минуту.

— Откуда ты знаешь?

— А иначе эта ведьма на экране ответила бы мне правильно: «Что ты, сыночек, какой ещё кроличек?» — с омерзением передразнил Аксель. — Но стоило нам вдруг снять шлемы — и всё! Она уже не знала, что нам врать. И теперь Клетчатый Балбес думает, что обманул нас. Ну что ж, пусть думает. А зачем ты просила у него чек, Кри? Он ведь наверняка фальшивый…

— Не знаю… — замигала Кри. — Я, наверное, немножко надеялась…

Она отвернулась. Аксель встал и обнял её.

— Не плачь! Ты замечательно держалась сегодня. И не забывай, что ты — Его Луна.

— Ох, ничего мне не надо… — Кри прижалась мокрым от слёз лицом к его плечу. — Мы здесь умрём?

— Если поддадимся! Надо выстоять, Кри. Старый план не сработал — придумаем новый.

— Да с чего ты взял, что он не сработал? — отстранилась Кри. — Ты о чём?

— Как о чём? О Шворке, разве не ясно?

— Это тебе ничего не ясно! — вдруг разъярилась Кри. — Ты даже понятия не имеешь, каково мне было весь вечер! И не только из-за всех этих зеркальных духов и крокодилов… Ведь там, внутри Шворка, — комиссар Хоф!

ГЛАВА Х. БОЛЬШОЙ ВНУТРИСОБАЧИЙ СОВЕТ

У Акселя опять подкосились ноги и перед глазами поплыли какие-то круги. Он осторожно опустился на лежанку, открыл рот, подышал и, уставившись на Кри, сказал:

— Хоф…

— Хоф, — кивнула Кри. И в свою очередь уставилась на Акселя. Тот беспомощно поёрзал, встал, обошёл вокруг Кри и, покосившись на неё через плечо, спросил:

— Хоф?

— Хоф, — заверила та. И принялась ждать. Но Аксель явно не спешил побаловать её словцом. Он опять сел, оглядел Кри, словно пытаясь смутно припомнить, кто же она такая, и наконец задумчиво поинтересовался:

— Хоф?

— Хоф!!! — завопила Кри, выйдя из себя. — Ты что, спятил?! На лбу тебе написать? Планы придумывать умеешь, а когда они удаются, не знаешь, что с ними делать, да? Украл комиссара полиции — расхлёбывай!

— Отлично! — бодро сказал Аксель. Потом ещё раз покрутил головой и жалобно спросил: — А ты уверена?

— Ты не хочешь прилечь? — с беспокойством спросила Кри, забыв про свой гнев. — Давай я тебе сделаю компресс…

— Не надо. Что он делал, когда ты его нашла?

— Прятался в туалете с пистолетом в руке!

— Хм… Он здорово злится?

— Он в восторге! Сам понимаешь, только и мечтал, чтобы ты его выкрал… Но, — поспешно добавила Кри, видя лицо Акселя, — по-моему, он добрый. Злился он пару минут, и то не знаю, на тебя ли, а потом стал просто озабоченный. Ещё бы! Ведь я ему всё рассказала.

— Да тебе и рассказывать тогда было ещё не о чем…

— Он так не думает.

Помолчали.

— Мне казалось, — начала Кри, — ты сразу догадаешься насчёт Хофа, когда я расхваливала Фи… Балбесу мой аппетит. Может, придётся тайно носить комиссару еду! Вот мы сейчас поужинаем…

— Я не хочу есть…

— Нет, хочешь! Ты должен поддерживать свои силы и слушаться меня. Сейчас я приготовлю что-нибудь горячее, а ты пока полежи.

— Я не хочу лежать…

— Мне виднее. И мы наберём еды для Хофа и сходим к нему в подвал — как будто хотим навестить Шворица…

— Он не Швориц, а Шворк.

— Ну да… Как странно, что ты сразу угадал его имя. И слово-то, по-моему, не частое. Правда, Акси?

— Угу… Слушай, а у Хофа «хэнди» с собой?

— Конечно! Ты ведь похитил его при исполнении служебных обязанностей! — с гордостью за брата добавила Кри. — Только этот «хэнди» почему-то не действует…

Аксель досадливо крякнул. Потом вяло умылся в таком же крохотном туалетике, какой был в Шворке, лёг на лежанку, закинул руки за голову и мгновенно уснул. Кри тем временем заказывала и расставляла на столе ужин, не забыв про накрахмаленную скатерть и красивые салфетки. Через пятнадцать минут, когда она закончила и нерешительно посмотрела на брата, тот вздрогнул и рывком сел.

— Ты прямо железная, — сказал он Кри с уважением.

— Нет, я тоже устала, — просто ответила она. — Но мама говорит, что мы, женщины, выносливее мужчин. Приятного аппетита, Акси!

Увы, Аксель только поковырял запоздалый обед, поданный вместо ужина, — колбасу с клёцками. Кри, напротив, ела с аппетитом и приготовила пакет с едой для Хофа.

— Я ему показала, как пользоваться линией доставки, но мы решили, что пока из осторожности этого делать не надо, — пояснила она. — Ну, идём?

Аксель вызвал Пралине, но тот, хотя и был по-прежнему благосклонен, заверил, что на сей раз он им не нужен.

— До холла вы не заблудитесь: идите под уклон, тут нет развилок. В Свёрнутом Мире любой коридор — спираль. А в холле зажжёте факелы, щёлкнете пальцами и скажете: «Херунтерфаллен!» Тогда откроется лестница в подвал. Чтобы выйти из подвала, скажете: «Цершеллен!»

— А ещё… — робко начала Кри.

— Да?

— Надо же ещё… свёртывать за собой подвал. Нас не заругают, если мы этого не сумеем?

— За что?

— За трату энергии.

— Кто? — с презрением спросил крокодиломакак. — Этот нищий? Тот, чьё двадцать третье прозвище — Властитель Помёта? Пускай владеет тем, что порождают его уродцы, а не экономит нам жалкие крохи! Так что успокойся, Дочь Тревоги (при этих словах лопнула ещё одна молния, явно обогатив Подземный Мир новым прозвищем). Гуляй себе привольно по подвалу…

И ухнул в колодец.

Брат и сестра выскользнули из комнаты и двинулись под уклон. Аксель умел теперь зажигать факелы и, конечно, делал это, чтоб Кри не боялась. Да и сам он чувствовал себя уютнее, трогая иногда клинок за поясом. Но они достигли холла без всяких опасностей, и Аксель, щёлкнув пальцами, громко произнёс: «Херунтерфаллен!» При звуках его голоса в воздухе мелькнуло что-то серебристое, возникла дверь в приёмную, и оттуда выглянула Элоиза. Её горящие глаза-угольки и разинутая пасть заставили Акселя снова взяться за пояс, но птерокурица спряталась ещё стремительнее, чем выглянула. Тем временем большая плита в полу встала вертикально, и появились ступени, ведущие в темноту.

Спустившись по ним при вновь наколдованных факелах, Аксель и Кри увидели огромный, сырой, но довольно чистый подвал. В полу его зияло очень широкое жерло колодца. Двинувшись в дальний угол, к сеновалу, дети случайно глянули влево. И, остановившись, недоумённо заморгали — пытались сообразить, что же они такое видят. Они стояли перед двумя большими стойлами, смахивающими на лошадиные. Пол был устлан несвежей соломой. В центре каждого стойла возвышался огромный бак с надписью: «Помёт». И каждый бак был украшен цветным рисунком: горка чего-то рыхлого, а на ней — силуэт птерокурицы с совковой лопатой, которую труженица энергично вонзает в эту горку. На баке Амалии (к счастью, закрытом крышкой) сидела на складном стульчике сама владелица. Перед ней стоял этюдник и лежали акварельные краски и кисти. Амалия писала этюд, вдохновенно кладя мазок за мазком и поглядывая на свисавшую с потолка натуру. Художнице было очень удобно: благодаря баку и стульчику натура свисала прямо перед её носом. Беттина фон Краймбах-Каульбах вцепилась лапой в ржавый потолочный крюк над своим стойлом и болталась вниз головой на манер летучей мыши. Но она не просто позировала: одна из её лап была свободна, и этой лапой Беттина в свою очередь рисовала что-то карандашом в блокноте, который лежал на крышке её собственного бака. Сначала Аксель и Кри подумали, что натурой Беттине служит Амалия. Однако, приглядевшись, увидели, что та смотрит на истинную владелицу крюка — огромную летучую мышь. Мышь топталась по клавиатуре пишущей машинки, наполовину скрытой за баком Амалии, благодаря чему машинка быстро стучала. В неё был вложен лист бумаги. Подойдя поближе, Аксель и Кри сумели прочитать:

«ПРРРВАЯ В МРРРЕ АКАКАДЕМИЯ ИЗЯЩЩЩНЫХ ИСКУСССТВ ДЛЯ НЕМЛЕКОПИТАЮЩИХХХ ИММЕНИ ПРОФЕСССОРРА ФФФХХХ…»

Мышь, видимо, трудилась над этими строчками уже не первый час и изрядно устала. Перед машинкой были разбросаны кипы испорченной бумаги и драные копировальные листы. Наконец, когда машинка издала особенно суматошную трель, Амалия лениво глянула вниз и, свесив лапу с бака, дала мыши шлепка. Та, кувыркнувшись в воздухе, перелетела в стойло Беттины, ударилась головой о её бак и с минуту лежала без чувств. (Кри, любившая животных, негодующе охнула.) Очнувшись, бедняга устало заковыляла к машинке и вставила в неё новые листы и копирки. Затем мышь с такой дикой яростью разодрала старые, что казалось: мысленно она дерёт вовсе не их… И принялась прыгать опять.

— Вот тебе и ещё одно прозвище, — шепнул Аксель сестре. — «Профессор Фффххх»… Пошли отсюда, а то ещё привяжутся.

Они осторожно приблизились к сеновалу. Там, огромной тёмной глыбой, положив мохнатую голову на лапы, дремал Шворк. При виде детей он слабо шевельнулся, вяло махнул хвостом — но и только.

— Не болен ли он? — забеспокоилась Кри. — Вставай, пёсик, к тебе гости!

— Грустит из-за неволи, — вздохнул Аксель. — Проглоти-ка нас, дружище…

Пёс тяжело вздохнул и нехотя поднялся — весь в соломе и комках свалявшейся шерсти. Но молния, поглотившая Кри,была ничуть не слабее, чем прежде. Ещё пара секунд — и Аксель последовал за ней в «салон желудка». После освещённого факелами подвала им показалось, что в недрах Шворка царит полная тьма. Когда глаза детей привыкли к полумраку, они различили уже знакомую обстановку. «Салон» был пуст. Кри, плюхнув пакет с едой на одно из кресел, подбежала к двери туалета и легонько постучала. Дверь приоткрылась, замерла на несколько секунд, и из-за неё выскользнула тёмная фигура, держащая руку в кармане. Фигура спокойно обогнула сначала Кри, потом Акселя, подошла к креслу рядом с иллюминатором и села.

— Придвигайтесь поближе, — тихо сказал знакомый мальчику голос. — Не будем терять времени.

— Я принесла вам еду, — робко прошептала Кри. — И чаю… Но можно заказать кофе и всё, что хотите, раз уж мы здесь!

— Не уверен, что твои предосторожности помогут, девочка, — ответил Хоф, чьё лицо с трудом можно было различить в темноте, — но подкрепиться не мешает. Здравствуй, Аксель!

— Здравствуйте… — ещё более робко, чем Кри, сказал Аксель. — Вы очень сердитесь?

— Очень, — спокойно ответил Хоф. — Ну, заказывай чёрный кофе, Кри, и начнём.

— Простите меня, — глухо пробормотал Аксель, — я совсем не знал, как быть…

— Но я сержусь вовсе не на тебя, — вздохнул комиссар, откидываясь в кресле, — а на тех, кто заварил всю эту кашу. Ты как раз молодец, и я приношу извинения за моё недоверие к тебе и за советы не вмешиваться в следствие…

У Акселя гора с плеч свалилась! И преждевременно…

— Добавлю, однако, — продолжал Хоф таким тоном, словно они беседовали у него в кабинете, — что приношу извинения лишь от себя лично, но ни в коем случае не от мюнхенской полиции. Официально ты подверг опасности ещё двух человек, кроме потерпевшей. В том числе представителя закона, которого ты похитил при исполнении им служебных обязанностей, за что заслуживаешь самого сурового осуждения! Вот что ты должен помнить, если мы выберемся отсюда, а всё остальное имеет значение только для нас двоих. Ты понял?

Аксель понуро кивнул.

— Я бы ещё и не то тебе сказал… спасибо, Кри, без сахара… но уж больно случай уникальный! Вероятно, даже единственный в своём роде случай, когда опыт полиции бессилен, а одиннадцатилетний мальчуган и впрямь сумел сделать невозможное. Невозможное, над которым смеялся мой помощник Вальтер…

— Это красноглазый? — вмешалась Кри. — То есть… простите… это у которого красные очки?

— Да, это красноглазый, и вдобавок тупоумный, — усмехнулся Хоф. — Я-то сразу почуял, что мы ещё услышим о твоём братце… — Но сказано это было так, что Аксель опять воспрял духом.

— Ещё бы! — гордо заявила Кри. — Аксель ведь у нас — Спросивший Смерть! Так решил Пралине, а он зря не скажет!

Хоф резко дёрнулся в кресле.

— Та-ак… Что ты ещё успел натворить, друг? — Аксель снова понурился и уже не знал, облегчение он чувствует или стыд. Пожалуй, лучше вообще об этом не думать, а то свихнёшься! Видимо, комиссар пришёл к тому же выводу, поскольку добавил: — Ладно, давайте по порядку! Большой Внутрисобачий Совет объявляю открытым!

Кри и Аксель прыснули, и комиссар продолжал:

— Когда вы в следующий раз пожелаете меня похитить, прошу по возможности всё-таки согласовывать это со мной. Я выслеживал довольно гадкого типа… что это? Спасибо… и имел серьёзные шансы на успех, но тут мне на голову свалилась ваша зверюга! Я, кстати, сэкономил ей массу полётного времени, потому что как раз выехал из Мюнхена в вашу сторону — в Мурнау. Там, на берегу Штаффельзее, этот ваш Шворк меня и накрыл. И никто из опергруппы его не увидел, хотя люди стояли в двух метрах от меня. Чудовищно! — И он с аппетитом начал жевать клёцку. Аксель восхищённо следил за этим жеванием, поражаясь подобным нервам. Но вдруг его мозг кольнула какая-то странная мысль.

— А как же я… — вымолвил он, — как же я-то его увидел, когда он утащил Кри?

— Интересный вопрос, — признал Хоф. — И не единственный! Твоя сестра сообщила мне, что ты сразу угадал имя собаки. Ты уверен, что вы с этим пуделем — не старые знакомые?

— Что вы! — замахал руками мальчик. — Да разве я забыл бы?

— И всё-таки расскажи мне по порядку сам, что произошло с момента твоей второй встречи со Шворком. Не упускай ни одной, даже самой мелкой, странности наряду с самыми потрясающими событиями. О’кей?

Аксель добросовестно выполнил его просьбу, тем более, что Кри, уже обо всём знавшая, проявляла не меньший интерес, чем комиссар. Из-за неё мальчик не упомянул про эпизод с чудовищем в телевизоре, решив рассказать об этом как-нибудь наедине. Хоф, слушая, плотно поужинал и, не замечая этого, съел две добавки, которые по своей инициативе заказала Кри. Время от времени он перебивал и задавал уточняющие вопросы. Он потребовал показать ему чек на триста тысяч и, рассмотрев его, молча сунул в карман. К удивлению детей, его особенно интересовали взаимоотношения Фибаха с Пралине. И ещё — навязчивые сны о дедушке Гуго и его тетрадь. Аксель всё же рассказал ему про рисунок, только придумал, что вместо морды был нарисован Шворк.

— Да-а-а… — протянул Хоф, когда час спустя Аксель наконец умолк. — Это дело действительно не для слабонервных… Но хуже всего то, что мы можем рассчитывать только на себя. Особенно я!

— Что вы хотите этим сказать? — тревожно спросил Аксель.

— Объясню позже. У вас в комнате. Большой Внутрисобачий Совет срочно переносится туда и в связи с этим будет переименован… ну, например, в Совет Непонятной Вазы! А потом я со всеми удобствами поживу у вас в туалете, молодые люди. Хватит с меня барских привычек… Что-то не так?

— Всё так, — промямлил Аксель. — Мы вам очень рады, и втроём нам всем будет уютней, но… может, вам безопаснее остаться здесь? (Кри, пользуясь темнотой, больно ущипнула его, и он дёрнулся).

— Не думаю, — к великому облегчению девочки, покачал головой комиссар. — Главной целью профессора Фибаха — если только он вправду профессор и действительно Фибах — в ближайшие дни станет Шворк. Он вывернет пса наизнанку, пытаясь понять причины его непослушания, которые лично мне, кажется, уже ясны… Влезет ему в память. Возможно, прокрутит какие-то видеозаписи, где засняты все ваши приключения и наш теперешний разговор впридачу. И, уж конечно, обследует внутренние камеры пса, в том числе мой скромный приют. Не то чтобы мне не о чем было побеседовать с герром профессором… и даже, может быть, с его крокодилообразным другом. Но не сейчас! Не завтра. А хотя бы через пару деньков. И на это время я попытаюсь остаться незамеченным. В вашей комнате у меня ещё есть слабенький шанс. Здесь — никакого.

— Почему? — спросила Кри, вытянув шею от любопытства. — Почему через пару деньков? Вы ждёте полицию, да?

— Увы, нет, девочка… Мой «хэнди» молчит, и, боюсь, я знаю причину. Как и вы. Я объясню вам мои планы в вашем новом жилище.

— Так, может, и начинать Большой Внутрисобачий Совет здесь не стоило? — не унималась Кри. Аксель в свою очередь ущипнул её — не больно, но основательно.

— Кого ты учишь! — прошипел он.

— Пусть спрашивает, — успокоил его Хоф. — Это полезно… Ты абсолютно права, Кри, но, видишь ли, я не уверен, что благополучно доберусь до вашей квартиры. Да и там — мало ли сюрпризов? А так я хоть буду знать, что произошло к моменту моей альпийской командировки…

— Ну, тогда в путь! — вздохнул Аксель, уныло вспоминая сумрачную каменную спираль, где на каждом шагу кишат несвежие привидения и заботливые чудовища. Заметит кто-то Хофа — и что тогда? А хоть бы и проскочил — ну разве он сможет спать в крохотном туалетике? Пожалуй, придётся делать пи-пи в колодец, на голову Пралине, или заказывать ночные горшки…

— Погоди, — остановил его Хоф. — Вам, кажется, показывали, как стать невидимками?

— Нам не показывали! — встрепенулся Аксель. — Но я запомнил! Сейчас попробую… — Он щёлкнул пальцами и произнёс: — Оне Ауген!

И исчез.

— Здорово! — с восхищением и некоторой тревогой прошептала Кри. — Ой! — Что-то щёлкнуло её по носу.

— Это я, — хихикнула пустота. — Что, страшно?

— Ну погоди у меня! — рявкнула Кри, прищёлкнула и с возгласом «Оне Ауген!» растворилась в воздухе. До Хофа тут же донёсся топот ног, пыхтенье и шум короткой, но энергичной схватки.

— Так-так! — усмехнулся он. — Стало быть, невидимки видят друг друга… Впрочем, проверю сам. — И, применив заклинание, тут же увидел, что его тело превратилось в статую из богемского стекла. А на ковровой дорожке перед собой — очень красивого хрустального Акселя, лежащего навзничь. На нём сидела такая же хрустальная Кри, словно произведение великого мастера-стеклодува, и ожесточённо щипала брата.

— Я немного мутнее вас, — хмыкнул Хоф. — Обидно… Но позвольте, уважаемые волшебники, вы, кажется, говорили, что, когда вас заклинал наш общий друг питекантроп, вы не могли видеть друг друга?

— В-верно, — пробормотал Аксель, садясь. — Может, из-за темноты?

— А может, ты чего-то не умеешь? — досадливо сказала Кри.

— Но лучше так, чем никак! — подвёл итог комиссар. — Авось для всяких там птерокур сойдёт… Я больше всего опасаюсь их, ведь они, как я понял, птицы-шпионы?

— Да, — закивал Аксель. — Особенно там есть такая Элоиза… это кошмар! Вы только не сойдите с ума с непривычки, — подбодрил он Хофа. — Мы вот с Кри уже начинаем привыкать…

— Ой, смотрите! — ахнула девочка, словно опровергая его слова. — Чудеса-то какие! Я взяла чашку из-под кофе, немножко подержала её в руке, и она тоже стала невидимой! Без всяких заклятий…

— Ничего странного, — сказал комиссар. — Просто, как пишут в рекламе, «качество заклинания гарантировано!» Ведь иначе всё, что я только что с удовольствием скушал, но ещё не переварил, тоже сейчас виднелось бы в воздухе на месте моего желудка…

— Так идём?

— Идём. И сразу же проверим, замечает ли нас в таком виде Шворк! Вообще, пока не выберемся из подвала, — ни слова, у этих животных, вероятно, фантастический слух. Шагайте как можно тише…

«Вот голова! Я это знал, но подумал об этом ОН!» — восхитился Аксель. Тем временем Кри окликнула пса и велела ему выплюнуть всех присутствующих. Тот сделал своё дело без задержки, но, когда трое невидимок очутились у него перед носом, недоумённо заворочался. Он чуял их, втягивая воздух огромным влажным носом прямо перед лицами детей и Хофа, и явно не видел! Комиссар наклонился, вырвал у него из лапы клочок шерсти и спрятал в прозрачный пакетик, вынув его из прозрачного кармана. Пёс вяло отмахнулся от невидимой мухи и продолжал глядеть сквозь него. Тогда Хоф молча поманил Акселя и Кри за собой, и они двинулись к выходу из подвала.

Перед стойлами Амалии и Беттины комиссар задержался и довольно долго разглядывал Академию изящных искусств. Мышь всё так же тарахтела на машинке, а Амалия самозабвенно писала этюд. Но теперь он явно изображал Беттину в труде. Та не теряла времени зря: перед ней в большой лохани высилась гора зелёного и резко пахнущего вещества, которое невозможно было с чем-либо спутать. Орудуя совковой лопатой, Беттина метала увесистые лепёшки в приоткрытый бак.

Убедившись, что горящие глазки птиц не замечают ни его, ни детей, Хоф уступил роль проводника Акселю. Молча дошли они до лестницы, и мальчик, не решаясь погасить факелы, чтоб не привлечь внимания птиц, шепнул: «Цершеллен!» Как ни тихо открылась плита в потолке, обе зловещих твари встрепенулись и уставились прямо на невидимок. Но затем они, видно, решили, что к ним крадётся начальство с проверкой. Амалия ещё быстрей заработала кистью, а Беттина фон Краймбах-Каульбах с такой энергией принялась швырять помёт, что обычная точность изменила ей. Увесистый зелёный блин, перелетев через цель, врезался в голову Амалии, заляпав и этюд, и художницу. Через секунду обе птерокурицы слились в воющий клубок клювов и лап. Мышь, спасая свою жизнь, ринулась на крюк, причём успела выхватить из машинки последний лист. Но сама машинка была растоптана в пыль. С удовольствием убедившись в этом, мышь насадила лист на крюк, повисла сама, спрятала голову в крылья и уснула. А давящиеся от смеха Аксель и Кри вывели комиссара в холл, и плита закрылась за ними.

Наверное, дети расхохотались бы теперь во весь голос, но Хоф, наслышанный об Элоизе, предостерегающе помотал головой, указав на дверь приёмной. Затем он заглянул в бездонный колодец и, подойдя к парадному выходу из замка, осторожно коснулся массивной дверной ручки. (Она была сделана в форме известного уже чудовища — старшего духа, как сообразил теперь Аксель.) Бесполезно! Комиссар потянул сильнее, изо всех сил — то же самое. Хоф вернулся к детям, и невидимки устремились в тёмный коридор. Пройдя пару поворотов, комиссар вполголоса скомандовал:

— Стоп!

Аксель и Кри непонимающе уставились на него.

— Большой Внесобачий Совет продолжается, — пояснил Хоф.

— Как? Здесь? Почему? — хором спросили дети.

— Потому что в вашей комнате могут подслушать!

— Но вы же сами хотели… — начал Аксель.

— Я это сказал на случай, если всё, что говорится внутри Шворка, записывается на плёнку. Ни о чём важном ни в одной комнате этого логова говорить нельзя!

— Но Пралине… — начала Кри.

— А почему я должен ему верить?

Дети молча переглянулись. Было ясно, что комиссар прав.

— Тем более что мечтает это милое существо лишь об одном, — быстро и тихо продолжал Хоф. — И это очень важно! Это пригодится, когда я буду допрашивать Фибаха… Не перебивайте, дорога каждая секунда! Да, допрашивать, и как можно скорее, пока не прибыл главарь. К этому моменту профессор должен расколоться…

— Расколоться? — непонимающе повторил Аксель.

— Признаться! — шепнула ему Кри. — Какой ты глупый, Акси!

— Нет, он умница, — возразил комиссар. — Ты вот догадалась запоминать заклятья? А твой брат запомнил… и, надеюсь, это поможет мне незримо присутствовать на обеде в Гобеленовой комнате. Я бы с удовольствием нанёс визит герру профессору прямо сейчас. Но вы говорите, он болтун…

— Ещё какой! — с жаром воскликнул Аксель.

— Фантастический! — поддержала Кри.

— Вот поэтому я пойду на риск и буду ждать чуть ли не сутки, чтобы послушать его в свободной, так сказать, творческой обстановке. Он обязательно наговорит лишнего, особенно если вы начнёте им восхищаться…

— Можете не сомневаться! — радостно заверил Аксель.

— Уж мы начнём! — поддержала Кри.

— А в нужную минуту мы его припугнём его же речами, — кивнул Хоф. — Вряд ли у главаря нрав мягче, чем у Пралине, а? И уж он не погладит профессора по головке за длинный язык! Тот и так, судя по всему, наделал дел. Сначала Шворк, потом вы…

— Но, может, если он нас поизучает, ему простят Шворка? — предположила Кри.

— Сомневаюсь я, что у него что-то выйдет с вами. А главное, вы притащили сюда одного полицейского… Надеюсь, это станет последней каплей, и наш Фибах начнёт заботиться не о планах шайки, а о своей собственной шкуре. Планы же у них явно нешуточные!

— Почему вы так думаете, господин комиссар? — тревожно спросил Аксель.

— Можешь говорить мне «ты» и звать меня «Отто», — улыбнулся тот. — Не стесняйся, ты это заслужил. Почему я так думаю? Ну а зачем иначе им этот печально известный и отовсюду изгнанный доктор биологии? И, кстати, за что он был отовсюду изгнан? Постарайтесь это выведать… По-видимому, люди здесь не частые гости и сильно раздражают всех этих духов. О, это будет большое дело! Очень большое. Может быть, даже самое большое в моей жизни… если я сумею его завершить.

— Ну конечно, сумеете… сумеешь… Отто! — убеждённо воскликнул Аксель.

— Не будь так уверен, мальчуган, — мрачно покачал головой Хоф. — Во-первых, раньше в моём распоряжении был огромный полицейский аппарат… что это?

Из тьмы со стороны холла донёсся скрежет, от которого у Акселя знакомо и готовно заныли зубы. Не дожидаясь, пока послышатся лязг доспехов и вопли тревоги, он толкнул остальных участников Большого Внесобачьего Совета к стене и торопливо напомнил комиссару один из эпизодов своего невероятного, пёстрого рассказа.

— Ночной Дозор? — поднял брови Хоф. — Что-то знакомое… Где же я о нём слышал? Любопытно будет взглянуть! Но раз они всё равно нас не заметят, продолжим покамест. Итак, прежде у меня было много помощников, а за спиной моей — федеральные законы. Но для волшебного мира законов не написано, духа, как вы понимаете, не арестуешь и на скамью подсудимых не посадишь. Зато сам он может нам сделать много чего! И это, увы, ещё не главная проблема…

— А что же может быть хуже? — недоумённо пожал плечами Аксель. — Когда мы выберемся отсюда, ты расскажешь всё начальству, оно расскажет судьям, и те напишут нужные законы, ведь правда? А там, глядишь, найдётся и какой-нибудь способ справиться с духами! Вот мы с Кри ещё не совсем взрослые, допустим, но уже за один вечер выучились немножко колдовать… Верно, Кри? (Та яростно закивала).

— Ох, дорогие вы мои школьники, — тяжело вздохнул Хоф, качая головой, — как же вам хочется стать взрослыми… Мало вы ещё знаете о взрослой жизни. Ну, во-первых, с чего вы взяли… Молчите!

Из-за поворота вынырнула уже знакомая детям фантастическая процессия с копьями, аркебузами и факелами. Она грохотала мимо, горланя: «Заходи! Окружай! Оцепляй!» И оба кавалера — чёрный и белый — вновь бормотали о том, что надо бы поговорить, да не о чем, и что трёхсотлетний сон — это не шутка. И носильщики опять, надрываясь, волокли помост.

— Определённо я их всех где-то видел… — пробормотал Хоф, когда безумная команда скрылась за поворотом. — Что ж, может, и вспомню… Если наш коридор и впрямь замкнутая спираль, они ещё не раз пройдут мимо нас, стоит нам заболтаться. Но вас могут хватиться в любой момент! Итак, ваша задача: выведать у Фибаха побольше, а затем сразу же заманить его под любым предлогом в вашу комнату. И там уже в дело вступлю я! Вопросы?

— Вы хотели объяснить нам про самую главную проблему… — напомнил Аксель.

— Сначала узнаем всё, что можно! — решительно сказал Хоф. — Да и времени сейчас нет. Теперь вот что: со мной больше не разговаривать, и из невидимок не расколдовывать! Даже когда я буду допрашивать Фибаха. И особенно тогда! Если у вас возникнут проблемы, я сам вмешаюсь. Поняли?

— Да… но… — запинаясь, начал Аксель.

— Помолчи! Кри, ты согласна ночевать в отдельной комнате, если я там буду тоже?

— Х-хорошо, — прошептала Кри. — А… а нельзя нам всем троим спать в одной комнате?

— Лучше не надо! Когда увидят, что каждый из вас остался один, то, может, не будут так внимательно следить за вами. Да и вы не ляпнете лишнего друг другу… Закажешь мне ширму, матрац и бельё, словно бы для Акселя. Он немного полежит на всём этом, пожалуется, что жёстко спать, встанет и уйдёт к себе. Не сидеть же мне и впрямь у тебя в туалете… Так. Судя по моим часам — два ночи.

— Уже два! — ахнул Аксель. — Мы утром не встанем…

— Встанете как миленькие, — успокоил его комиссар. — У вас нервы на взводе… Что тебе, Кри?

— А можно, я… можно, я тоже буду звать вас «ты» и «Отто»?

— Ну конечно! А теперь — последняя просьба. Лично к тебе! Перед сном закажешь сытный ужин, словно у тебя аппетит разыгрался. Что-то для виду съешь, а остальное оставишь мне на завтрак. Я его незаметно съем к утру… по кусочку.

— Как вы… как ты только успеваешь продумать каждую мелочь! — в который раз подивился Аксель. — И ещё будь это преступники… а то — духи. Словно ты всю жизнь ловил не людей, а их!

— Вообще-то это секрет, но тебе я скажу, — улыбнулся Хоф. — Я просто мысленно заменил одних другими, чтоб не скучать. Кстати, о духах: Пралине больше не вызывать!

— Почему? — жадно спросил Аксель. Он уже почти решил, что станет не математиком, а полицейским, и будет работать у Хофа. И старался уже сейчас учиться ремеслу!

— Да потому, что кто не прислуга, тот хозяин! И мало ли что прикажет… А главное — он может меня разглядеть и невидимого. Фибах вряд ли это сумеет, но такая тварь куда опаснее…

«Гений, — заключил Аксель. — Ну почему я сам до этого не додумался? А?»

— Всё! Расколдовывайтесь! — нетерпеливо скомандовал Хоф. — Дозор прошёл, и не надо показывать тем, кто, может быть, караулит вас у ваших дверей, что вы умеете исчезать. Я иду следом!

— Райбе Ауген! — произнёс Аксель, щёлкнув пальцами. И возник из тьмы. Но Кри не появилась рядом, как это было, когда колдовал Пралине. Девочке пришлось повторить заклинание самой, чтобы обрести плоть и кровь. Дети решили, что ещё подучатся у крокодиломакака, если уж придётся с ним столкнуться, и двинулись вперёд, часто оглядываясь. Но видели только тьму. И всё же становилось как-то легче при мысли, что она скрывает друга!

Вдруг до их ушей донёсся невероятный гвалт. Вопили мужские голоса, копья уже не скребли, а лязгали, слышалось пыхтенье и — почему-то — детский плач. Но всё перекрывал громовой бас чёрного предводителя (наверное, это и был капитан Баннинг Кок?): «Вот оно! Лови… Не стр-р-релять! Перестр-р-реляем др-р-руг др-р-руга! Пикой колите! Пикой!» Акселю и Кри пришлось опять стать невидимками, да вдобавок припустить рысью, чтобы нагнать Ночной Дозор и понять причину переполоха.

Увы, последнее было не так легко! Вместо марширующей колонны перед детьми в призрачном свете факелов металась обезумевшая толпа. Люди сталкивались лбами, гремя стальными шлемами, роняли свои громадные копья (причём каждый раз стены сотрясал вой пришибленных соседей), что-то ловили растопыренными пальцами в воздухе… А посреди всеобщей свалки громоздился брошенный помост, и на нём, сурово и неподвижно глядя поверх голов, высился знаменосец. Рядом с ним стояла девочка в белом, с распущенными волосами, и вовсю рыдала. Из носа у неё текло, глаза закатились, но маленькая ручонка по-прежнему крепко сжимала пакетик жевательной резинки.

— Кошмар! — ахнул Аксель. — Кри, кого они ловят?

— Левее знамени… В воздухе, — шепнул ему в ухо голос комиссара. Мутно-белёсый Хоф снова был рядом! Аксель напряг глаза и увидел в воздухе какие-то тёмные кривые капли, которые слегка светились в темноте. Их было три — веером, и рядом — ещё три, и они то подпрыгивали под низкими каменными сводами, то ныряли вниз, постепенно выбираясь из толпы. Мальчику почудилось, что где-то он эти капли уже видел, только где? Вот белый кавалер попытался ткнуть их пикой, но тут же получил от кого-то невидимого жестокий удар в лицо и, уронив оружие и шляпу с перьями, покатился по полу…

— Вперёд! На прорыв! — скомандовал Хоф. — Вдоль стены!

Крадучись вдоль стены, перебегая и приседая, они миновали поле битвы, хотя Акселю очень хотелось задержаться и потрогать хоть одну аркебузу. Но надо было держать за руку Кри и заслонять её от дерущихся! Хоф же старался не терять из виду странные капли, которые, очутившись в безопасности, приземлились и, будто две жабы, запрыгали вверх по коридору.

— Упустим! — прошептал он мальчику. — Чёртова темень!

Тот быстро пробормотал: «Хёллехелле!» — и на стенах вспыхнули факелы. Стало светло как днём, и оказалось, что все уже стоят перед комнатой Акселя. Чуть дальше виднелась такая же, монастырского вида, дверь — видимо, спальня Кри. Чёрные капли явно встревожились из-за неожиданного освещения. Они как-то судорожно и гадко скрючились, словно два трёхлапых паука, а затем из воздуха возникла Элоиза. Капли оказались когтями на её лапах. Птерокурица разинула пасть, зыркнула глазками во все стороны, пытаясь понять, кто зажёг свет, и исчезла. Но когти остались и замерли, выжидая.

— Вот и «хвост» за вами, — с удовольствием прошелестел Хоф. — Я останусь тут, а вы вернитесь за поворот, там расколдуетесь и приходите в комнату Акселя. Придётся вам немножко поболтать на сон грядущий, да так, чтоб эта дама осталась довольна… Потом попрощайтесь, и Кри уйдёт к себе. А дальше — всё по инструкции. Спокойной ночи!

— Да уж… — вздохнул Аксель. — Идём, Кри. Последнее усилие!

И они сделали всё как велено. Появились из-за поворота, оживлённо обсуждая, чего это взбесился Ночной Дозор, а затем вошли в комнату Акселя. Зажгли огни и принялись молча искать глазами Элоизу. Нашла её Кри, легонько поведя кончиком носа в нужную сторону. Аксель вынужден был сознаться себе, что никогда ничего не заметил бы, если бы не знал, что искать. У карликового деревца в большой вазе появилось шесть тёмных кривых корней, которые временами хищно подрагивали. И, глядя на них, Аксель вдруг ощутил приступ холодной ярости.

— Ох-х… — делано зевнул он, плюхаясь на лежанку. — Я уже ничего не соображаю… А ты, Кри?

— Я тоже, — без всякого притворства ответила та, откинувшись на спинку стула. — Но знаешь, трёхразовое питание прежде всего! Я всё-таки поужинаю у себя в спальне. Тем более что здесь так вкусно кормят!

— Да, наш профессор молодец! — с ненавистью выдавил из себя Аксель. — Уж я для него постара-а-юсь…

— Ну нет! Это я постараюсь! — твёрдо сказала Кри, раздув ноздри. — Я ему за одну только маму обязана по гроб жизни. За нашу мамочку… — добавила она со слезами в голосе.

— И мы сделаем всё, чтоб наш Шворк опять полюбил герра Фибаха. На все триста тысяч, — сонно и хрипло добавил Аксель. — Но этих его ощипанных пеликанов, которые будто из кастрюли с помоями сбежали, я не выношу!

— Академия Изящного Помёта! — подхватила Кри. — Спорим, Элоиза у них тупее всех?

— А может, он их потом на мясо пустит, этих птеродур? — предположил Аксель, с наслаждением наблюдая, как закорчились от злости лжекорни. — Представляешь — котлеты из Элоизы под майонезом!

— Ты хочешь, чтобы меня стошнило тебе на пол? Сам будешь подтирать! — предупредила его сестра. — Да я бы от одного их вида месяц хворала и умерла у тебя на руках…

— Ну-ну… — осадил её Аксель. — Полегче! Великий Фибах не виноват, что эти кретинки только гадить умеют… И зарисовывать нагаженное!

И т. д. Они проговорили так минут пять, со смаком обсуждая разные уродства и тупость птерокур и мстительно косясь на вазу. Чёрные корни скребли землю всё яростнее… Вдруг из земли под ними брызнул фонтан голубых искр, раздался треск и запахло палёными перьями. Факелы мигнули и на секунду погасли. До детей донёсся сдавленный вой. И когда вспыхнул свет, они успели заметить, как когти-корни спрыгнули на пол, кинулись к двери и исчезли.

— Ну, теперь можно и поспать, — сам себе не веря, пробормотал Аксель и закрыл глаза. — Разбуди меня, как поужинаешь, Кри, я ненадолго переберусь к тебе, чтобы ты спокойнее уснула… И, — со значением добавил он, — приятного аппетита!

ГЛАВА ХI. ОБЕД В ГОБЕЛЕНОВОЙ КОМНАТЕ

Фибах сдержал слово: он не разбудил детей, хотя те проспали до двенадцати дня.

Аксель открыл глаза с ощущением, что в комнате, кроме него, кто-то есть. Он резко сел на постели и огляделся.

Сперва ему показалось, что он ошибся. Спальня была погружена в сонную тишину и полумрак. Но затем в единственном широком луче, падающем из узкого оконца на дверь, чуть выше и левее её, что-то блеснуло. На секунду Аксель разглядел нечто вроде гигантской стрекозы с трепещущими крылышками. Однако стоило таинственному насекомому вынырнуть из луча, где оно плавало в мириадах золотистых пылинок, как оно стало неразличимым. Спрыгнув на пол, мальчик подкрался поближе.

Перед ним, на уровне его восхищённых глаз, плясал в воздухе крошечный полупрозрачный человечек в трико и остроконечном колпаке. Его поддерживали два огромных крыла длиннее его туловища, по форме — как у ласточки, а вовсе не стрекозы. В руках человечек вертикально держал серебряную спираль — тоже больше собственного тела. Сверху и снизу она сливалась с воздухом, который со свистом поступал в нижний её конец и выдувался из верхнего. Всё воздушное пространство вокруг человечка дрожало и колебалось, словно над невидимым костром. Заметив, что за ним наблюдают, человечек улыбнулся и, держа спираль одной рукой, другой сорвал с лысой головы колпак в знак приветствия. Затем, нахлобучив его снова, он с лукавым видом поднёс нижний конец спирали к глазам Акселя. Перед мальчиком всё поплыло, он почувствовал, что его, как пушинку, втягивает и вращает подкравшийся ураган… И вдруг это ощущение резко оборвалось. Он по-прежнему стоял у двери в своей комнате, и золотистый луч света бил ему в прищуренные глаза. Но крылатого человечка больше не было.

— Дух-Выпрямитель, — произнёс Аксель с опаской и уважением. Вернулся к кровати и сел на одеяло. Потом вздохнул и откинулся на подушку со странным смешанным чувством. С одной стороны, он встал сегодня бодрым и отдохнувшим, голова была ясной, мысли — лёгкими. С другой — он явно что-то пережил во сне, и сон этот напоминал лихорадку, сменявшуюся периодами каменного забытья… Странно: в нём словно дрались две силы — тёмная и светлая, и светлая победила только к утру. Вдобавок (Аксель только не понимал, почему) его мучили смутные угрызения совести.

— Мне что-то снилось, — сказал себе мальчик, садясь в постели. — Надо только вспомнить, что… И всё станет ясно!

Но ясно не становилось, наоборот, тревога мучила его всё сильнее. «Я забыл что-то важное из своих снов! Может быть, даже главное во всех наших с Кри затянувшихся приключениях… Что ж, надо начинать день, и, когда упадёт вечерняя тень, тогда-то, может, и вспомню я, в чём же была тревога моя».

— Посмотрим, что делается у Кри, — сказал себе Аксель. И, подумав, непонятно зачем прибавил: — Которая там, за стеной. Внутри.

Он повёл сонным взглядом по своей мрачной каменной клетушке, и вдруг ему показалось, что она стала светлее и шире. Чуть ли не вдвое! А что это у дальней стены за лежанка и ширма? И что за фигурка быстро и энергично убирает бельё с лежанки? Да ведь это же Кри!

— Кри, что случилось? — слабо позвал Аксель, не зная, проснулся он или всё ещё дремлет. — Рухнула стена, что ли? А где же обломки?

Но Кри явно не слышала его и продолжала бодро шнырять по комнате, наводя порядок. Время от времени она с тревогой и любопытством поглядывала на ширму, за которой находился Хоф. Аксель вскочил и, шлёпая босыми ногами, побежал к сестре. Но вдруг искры брызнули у него из глаз, а на лбу вздулась шишка: он ткнулся головой в невидимую бугристую преграду. Проведя по ней руками, мальчик понял, что каменная стена, разделяющая его комнату и комнату Кри, никуда не исчезла. Просто она стала невидимой! Но почему? Что случилось?

Тем временем Кри с тряпкой и веником повернулась лицом к Акселю и, рассеянно скользнув по нему взглядом, продолжала уборку.

— Ага, — сообразил тот. — Значит, она меня не видит. Что бы всё это значило? Может, кто-нибудь заколдовал стенку, чтобы удобнее шпионить за нами обоими?

Но долго раздумывать ему не дали. Раздался стук в дверь, и, осторожно приоткрыв её, мальчик увидел в тёмном коридоре Амалию. Её злые глазки поблёскивали двумя угольками. В клюве она держала небольшой пакет.

— Шашеюсь, ше шасбушила? — проскрипела она. — Ша мошу вошы?

— Что? — ошеломлённо спросил Аксель. — Что ты говоришь?

Когти Амалии яростно заскребли пол, словно она изо всех сил сдерживалась, чтобы не броситься на него. Затем она выплюнула пакет чуть ли не ему в физиономию и рявкнула:

— Надеюсь, не разбудила? Я могу войти?

— Д-да… Пожалуйста, — сказал Аксель. И неожиданно для себя добавил: — Очень рад вас видеть, госпожа Амалия!

Птерокурица ошалело уставилась на него — видно, Фибах не баловал её подобным обращением. Она даже забыла, зачем пришла, и тупо застыла на месте. А Аксель вдруг почувствовал, как его угрызения совести стали слабее. В памяти его вдруг отчётливо всплыло ночное лицо дедушки Гуго, и в ушах зазвучал тихий голос: «Зачем ты дразнил её? Зачем издевался над ней? Разве она виновата, что её создали такой? Ты ведь не знаешь, как они запуганы, что ждёт их за нарушение приказа… Ты восхищаешься Хофом, но он никогда не стал бы создавать себе врагов там, где мог бы найти друзей! Вспомни, летающий пёс причинил тебе и твоей сестре куда больше зла, но вы простили ему, потому что у него симпатичная морда и приятный нрав. Пралине ты не посмел бы обидеть — а чем он лучше других? Возьмись за ум, пока не поздно, иначе даже твои заклятия кто-нибудь пересилит!»

Так они стояли и молча глядели друг на друга — мальчик и чудовище. Наконец Аксель очнулся, разлепил губы, тряхнул головой и пробормотал:

— Заходите же, прошу вас… Не хотите ли чаю?

— Чшшш… — слабо зашипела Амалия, щёлкая клювом и пытаясь постичь услышанное. (Наверное, это означало: «Чаю?») Затем она вошла в комнату, поморгала и сказала: — А Лиззи говорит, что ты настоящий человек. И что тебя надо растерзать!

— А… а разве вы имеете право? — осторожно молвил Аксель.

— Будем иметь! — гневно выпрямилась Амалия. Затем она повернулась к мальчику хвостом, вынула из пакета плоский, современного вида телефон и хлопнула его на стол. — Вот!

Аксель, по-прежнему как во сне, протянул руку и погладил птерокурицу по безобразным, жёстким перьям. Амалия икнула.

— Что ты делаешь? — растерянно скрипнула она.

— Мне нравится ваш хвост! — сказал Аксель. — И… сами вы очень нам с Кри понравились. Помните, я полетел вчера на вас, а ваши подружки начали вас за это обижать?

— Помню! — сказала Амалия. — И они запомнят! — Она огляделась. — Как у вас мало вещей, господин Реннер! У Мудрого Духа всё иначе…

— Я никакой не господин, — улыбнулся мальчик. — Зовите меня просто «Аксель».

— Таков приказ! — каркнула Амалия. — Я должна называть тебя «вы» и «господин Реннер». Но я и без приказа могу! — сообщила она вдруг.

— Как вам угодно, госпожа Амалия, — чинно ответил Аксель. «Если она может быть вежливой без приказа, то я — без дедушки Гуго, — подумал он. — И без каких-то выгод! Это даже приятнее, чем я думал».

— Но сначала-то вы обращались ко мне на «ты», — сделал он ещё один шаг по новому пути. — Может, вам всё же так больше нравится? Я ничего не скажу профессору…

— Не в том дело! — объяснила птерокурица. — Приказ Мудрого Духа вступает в силу через шестьдесят секунд по объявлении его виновному существу… или иному созданию, — добавила она, явно напрягая память. — Чтобы виновное существо или иное создание могло в течение указанного выше срока просить пощады либо выразить благодарность. Значит, и я могла звать вас на «ты» лишь в течение минуты со слов: «Таков приказ!» Ясно?

— Так, стало быть, я — «иное создание»? — подавляя гнев, уточнил Аксель.

— Да, господин Реннер! Я должна также установить у вас в стойле телефон и через полчаса по МВВ зайти за вами и госпожой Реннер, чтобы проводить в Гобеленовую комнату. Где вас ждёт общество Мудрого Духа и человеческий обед! — рапортовала Амалия, выпятив грудь, как солдат перед Фридрихом Великим. Теперь она явно по-другому относилась к ещё недавно ненавистному поручению.

«Лучше бы обед без всяких там духов», — подумал Аксель. И спросил:

— А что это такое — МВВ?

— Межпланетное Волшебное Время, действующее в пределах одной галактики! — отчеканила Амалия. — Вот часы! — И она указала клювом на небольшие часы-ходики, вделанные в дверь туалета. — Прикажете сверить с моими? — Она подняла левое крыло, и под ним в её боку блеснул круглый циферблат. — Совпадает до одной девятой микросекунды! Отсчёт времени пойдёт с момента, когда я покину стойло госпожи Реннер.

Она обвела взглядом комнату и сквозь прозрачную стенку увидела Кри. Затем дёрнулась, перевела горящий взгляд на Акселя и прошипела:

— Кто убрал перегородку в стойле?

— Это не стойло, а комната. А кто её убрал, я не знаю.

Амалия двинулась вперёд, наткнулась на невидимую преграду и опять тупо застыла.

— Вам лучше пройти через двери, — поспешно добавил мальчик. — Спасибо за всё! — Последними словами он опять ошеломил уродливую птицу.

— Есть предложение, — поморгав, неожиданно скрипнула та. — Господин Реннер мог бы попросить Мудрого Духа поставить у себя в комнате телевизор-отправитель.

«Вот это да! Начинала с „ты“, а теперь даже на „вы“ называть не смеет!» — подивился Аксель. Но ответ его был немилостив:

— Ну уж нет! Знаем мы эти телевизоры…

— Тогда господин Реннер мог бы попасть в Гобеленовую комнату без меня и без коридора, — продолжала Амалия. — И в любую точку пространства, где установлен телевизор-приёмник. Через телемост. Мгновенно!

— То есть как это — В ЛЮБУЮ ТОЧКУ ПРОСТРАНСТВА? — медленно выговорил Аксель. — А если телевизор-приёмник — в Мюнхене?

— Мюнхен — это точка пространства! — скрипнула птерокурица, словно плохо смазанная дверь.

— И… в Берлине?

— Точка пространства! — довольно каркнула Амалия.

— И… в Нью-Йорке? — выпалил мальчик. — Ну уж это вряд ли!

— Волшебный телемост действует в пределах одной галактики, — загробно сказала птерокурица. Аксель ошалело замигал.

— Здорово… — пробормотал он наконец. — А обычный телевизор… я хотел сказать — человеческий… «Панасоник», к примеру… он может быть приёмником? — И затаил дыхание.

— Никогда! — отрезала Амалия. — И если бы господин Реннер был способен задавать дурацкие вопросы, то я сказала бы, что этот вопрос из их числа. Я бы захохотала над ним! Но я выше таких вещей… — прибавила она, явно кого-то копируя. Едва ли птерокурица действительно знала, почему люди смеются. Однако Акселя сама идея хохочущей Амалии привела в столь сильный ужас, что он решил не задавать больше технических вопросов.

— Хм… Это Фи… профессор мне предлагает или вы сами? — подозрительно спросил мальчик, подумав.

— Я сама! — гаркнула чудо-птица. — Для экономии времени!

«Вот так, — сказал себе Аксель. — Дурак я несчастный… Уж если Амалия, которой я один раз молвил пару добрых слов, выболтала мне столько ценного, как же могут мне удружить остальные птицы, если я всегда так буду делать? Обязательно надо помириться с Элоизой!»

— Я вам очень, очень благодарен, госпожа Амалия, — с чувством воскликнул он. — Даже не могу сказать, как! Но ведь надо знать заклятие, правда?

— Правда! — охотно согласилась Амалия. — Если хочет пройти человек или младший дух. Старшие и звёздные духи проходят просто так!! — внезапно завопила она, явно гордясь услышанными (а может быть, даже подслушанными где-то) секретами.

— Интересно! Но я имел в виду не это, — терпеливо сказал Аксель. — Вы знаете заклятие?

— Обращаться к Мудрому Духу, — обнадёжила его птерокурица.

— Спасибо! Но я спрашивал вас не об этом, — ещё терпеливее сказал Аксель. — Я спрашивал, дорогая госпожа Амалия, не знаете ли этого замечательного заклятия ВЫ САМИ? ДЛЯ ЭКОНОМИИ ВРЕМЕНИ!

— Знаю… — неохотно ответила птица. И тут же прибавила: — За что заслуживаю наказания!

— Нет-нет, что вы! Это просто замечательно, что вы его знаете! Вы такая умная и… и… добрая, так почему бы вам и не знать? Научите меня, пожалуйста!

Но Амалия уже успела опомниться.

— Не положено! — твёрдо и сурово отрезала она. — Обращаться к Мудрому Духу!

«Ну ладно, — утешил себя юный дипломат. — Есть ещё две её подружки. Хватит пока и этого!» Он учтиво попрощался и вовремя сообразил, что незваная проводница не даст детям поговорить в коридоре с Хофом. Поэтому он предложил встретиться не у него, а в холле. Птерокурица охотно согласилась, затем, сделав книксен, отправилась к Кри. Там она провела куда меньше времени и вела себя, судя по её виду и движениям, гораздо грубее. Кри ведь во сне никто не надоумил быть подружелюбнее, да вдобавок Амалия, видимо, чувствовала, что девочка боится её. Кри всё жалась подальше от гостьи и поближе к ширме, но — молодец! — не зашла за неё, боясь подвести Хофа. Вот только здесь ли он, подумал Аксель, или ушёл на разведку с утра пораньше… Такие, как он, никого не боятся! Установив Кри телефон и указав на часы, Амалия удалилась. Но стоило ей только скрыться за поворотом, как оттуда послышался дробный топот во весь опор скачущих лап! И когда Аксель выглянул в дверь, то вновь увидел перед собой запыхавшуюся птицу.

— Вы что-нибудь забы?.. — начал он. Тогда Амалия огромной когтистой лапой молча выдернула из своего хвоста почти все перья и вручила этот безобразный букет потрясённому мальчику. А затем кометой ринулась прочь, помня о времени.

— М-да, — сказал Аксель, держа трофей подальше от носа. — Что ж мне с ним делать? — Подумав, он заказал хрустальную вазочку, наполнил её в туалете водой и воткнул туда перья наподобие букета. Затем поставил вазочку на видное место в центре стола и принялся рассматривать телефон. Это была суперсовременная штуковина: плоский корпус с тремя большими кнопками и трубка с антенной. Под белой кнопкой блестела золочёная гравировка «Родители», под голубой — «Кри», под ярко-красной — «Профессор Фибах». Пониже этих трёх кнопок торчал скромный рычажок с незолочёной надписью «Секретариат профессора Фибаха». И ещё пониже — через весь корпус — шла надпись чёрными зловещими буквами, похожими на приготовившихся к прыжку пауков: «Связь с духом профессора Фибаха осуществляется через секретариат».

— Через Лиззи, стало быть, — хмыкнул Аксель. — Ну-ну…

И отправился к Кри. Та встретила его так, как никогда не встречала по утрам даже маму. Несмотря на общество Хофа, ей, видимо, было очень страшно ночью… да ещё эта Амалия!

— Ну хватит, хватит виснуть у меня на шее… — проворчал наконец мальчик. — Время-то идёт… У тебя всё в порядке?

— Да… От ужина ничего не осталось, — тихо ответила Кри, указав глазами на ширму. И, бледная, с тёмными кругами под глазами, добавила: — Сама не знаю, когда заснула… но спала как убитая.

— Тебе сны не снились?

— Нет… а что?

— Ничего. Я пойду умываться.

— Умойся у меня! Тут такой отличный туалет! — с жаром посоветовала Кри. — Сейчас я дам тебе свежее полотенце и новенькую зубную щётку!

И Аксель умылся у неё, думая, что надо сегодня же любой ценой вытащить её отсюда. Насколько у неё ещё хватит сил? А всё этот негодяй… И телефончик свой лживый прислал, не забыл! Теперь этот телефон будет наводить на Кри ещё большую тоску. «Я убью его», — думал Аксель, чуть не перекусив от ярости зубную щётку. И потрогал спрятанный за поясом клинок. Ему стало чуть легче, да вдобавок он вспомнил кое о чём. Сбегал к себе в комнату и торжественно вручил Кри её любимое подводное ружьё.

— Игрушка, конечно, — громко сказал он, показывая на заточенный гарпун и туго перетянутую пружину, — но надо же тебе развлечься чем-то, кроме плюшевого медведя. Хорошо попадаешь в цель?

— Шесть из восьми.

— Я тут кое-что подрегулировал, так что осторожнее…

— Спасибо. Поняла. — И Кри надела ружьё на плечо.

— Ты что, так и пойдёшь на завтрак?

— Я свои игрушки всегда ношу с собой. Как и ты…

Они вышли в коридор и не спеша отправились вниз.

— Доброе утро, — тихо сказал Акселю в ухо знакомый голос, когда он завернулза угол.

— Это ты! Ты здесь! — с огромным облегчением пробормотал мальчик. Кри улыбнулась и потянулась руками в пустоту. Кто-то потрепал её по волосам и слегка оттолкнул от себя, напоминая об осторожности.

— Ты не слишком далеко зашёл с этим ружьём? Ей восемь лет! — напомнил Хоф.

— Она не выстрелит. Да и в кого? Но так ей спокойней, — ответил Аксель. — К тому же там есть предохранитель… Знаете, мне надо вам… тебе кое-что сказать.

— Меньше, чем ты думаешь, — усмехнулся комиссар. — Я как раз заглянул к тебе, когда ты, забыв закрыть дверь, беседовал с Амалией. Ты неплохо держался с ней, кстати сказать… Но что случилось со стеной у тебя в комнате?

— А в чём дело? — тут же встряла Кри. И Аксель был даже рад, что она по-прежнему чем-то интересуется, не превратилась в запуганного зверька. Он торопливо объяснил, что, в общем-то, и сам ничего не понимает.

— Я ведь только подумал, что неплохо бы взглянуть на Кри, и — раз! — увидел её.

— И прекрасно, не вздумай ничего менять! Да заколдуй и мою стенку, чтоб я тебя тоже видела. А ещё лучше — убери её совсем! — распорядилась девочка.

— Но я не умею, сколько раз повторять! — раздражённо буркнул Аксель.

— Странно… — протянул Хоф. — Может быть, тебе кто-то помог?

— Да нет же! Кого я мог позвать, раз ты не велел?

— Ну, тогда, значит, у тебя самого проявились волшебные способности, — совершенно серьёзно сказал Хоф. — А ну, пожелай что-нибудь!

— Хочу эскимо с клубничной начинкой! — громко произнёс Аксель, на всякий случай щёлкнув пальцами. Все застыли, но ничего не произошло. Он попробовал без щелчка — то же самое.

— Нет, что-то тут не то… — вздохнул комиссар. — Может, твоё желание сбылось потому, что ты был рядом с этим чёртовым… как его там… усилителем?

— Скорее уж рядом с моим родным дедушкой Гуго, — задумчиво ответил Аксель. — Он по-прежнему снится мне! Но к утру я всё забываю…

— Ах да, Гуго… Ну, если сегодня выдастся спокойная ночка, я непременно прочту его тетрадь, и ты покажешь мне тот рисунок. Как знать, возможно, это даст нам не меньше, чем болтовня Фибаха и его птичек… Кстати, я уже успел повидать герра профессора!

— Как? Когда? — одновременно спросили дети.

— Ночью. Я решил проводить Элоизу. И не ошибся: она сразу же отправилась с докладом! Мы с ней дошли до приёмной, а потом вместе проникли в святая святых — к профессорскому духу…

— Ты был там? Здорово! — восхитился Аксель. — Как это ты решился? А вдруг бы дух тебя увидел?

— Н-ну, честно говоря, я бы, может, и не решился… да уж больно несолидно звучал твой рассказ про все эти фокусы. Похоже, ты был прав, паренёк: всё это действительно балаган! Элоиза — почему-то дёргаясь и шипя от ярости — рассказывала, как вы уважаете Фибаха и горите желанием ему помочь. А дух задавал ей вопросы гробовым голосом и всячески нагонял на неё страх. Напоследок он показал ей в зеркале жаркое из неё самой с гарниром из овощей: это, дескать, если она в чём-нибудь ослушается. И отправил спать. Едва она унесла ноги, как из-за алтаря вылез прятавшийся там Фибах, довольно ухмыльнулся, сказал: «Дура!», протёр зеркало платочком и тоже отправился на покой. Я довёл его до личных покоев, кажется, не очень больших, и при случае сделаю там обыск. Но, боюсь, до допроса не будет времени… Ты, кстати, нашёл предлог, как заманить его к себе?

— Н-нет… — сознался Аксель. И вдруг его осенило: — Прозрачная стена!

— Неплохо, — одобрил Хоф. — А ещё лучше было бы, если б она иногда мычала…

— Как это — мычала? — растерялся мальчик.

— Коровой. Знаешь такое животное? Так вот, иногда оно мычит, и неплохо бы твоей стенке взять с него пример. Уж тогда некий доктор биологии точно зайдёт послушать… А вот и холл. Я умолкаю. Ну, друзья, за неимением коровы выдоите побольше из нашего Четырёхглазого Скотовода!

Чувствуя себя бодрее благодаря невидимой защите, Аксель и Кри вступили в холл. Им навстречу уже спешила Амалия. На сей раз она была в компании Беттины фон Краймбах-Каульбах, которой уже, видимо, успела рассказать о любезностях господина Реннера. Обе птерокурицы источали радушие, а Беттина — вот дела! — повязала морщинистую шею розовым бантом. Не иначе как решила затмить в глазах детей Амалию!

— Кри, похвали её бант, — шепнул Аксель. — Нет времени объяснять, но… в общем, веди себя так, словно тебя снимают в кино. Кстати, — вымученно добавил он, — таким птичкам и их хозяину и впрямь ничего не стоит сделать о тебе фильм.

Но прежде безотказное средство не подействовало. Кри только сжала губы, словно за эти сутки превратилась совсем в другого человека. Однако она по мере сил улыбалась и слабо поддакивала комплиментам Акселя. Через пять минут брат, сестра и птицы выглядели лучшими друзьями. И Аксель, как и в случае со Шворком, уже сам не знал, притворяется он или нет. Элоиза не показывалась, но её злобное присутствие ощущалось в воздухе.

— Нас, кажется, ждут… — напомнил наконец мальчик, удивляясь, что птицы вроде бы уже не торопятся. Тогда Амалия дотронулась лапой до зеркала рядом со входом в приёмную, и то отъехало в сторону. Открылась мраморная винтовая лестница, по которой можно было идти только гуськом. Впереди шла Амалия, и на её пути вспыхивали факелы, хотя явно не по её приказу. Затем — Аксель, за ним — Кри, и замыкала процессию Беттина. Вдруг Амалия повернулась к Акселю и каркнула:

— Мы с Тиной сейчас отстанем, а вы идите дальше. Это часть церемонии.

Через десяток метров она вдруг метнулась вправо и замерла в небольшой мраморной нише. На секунду Акселю показалось, что птерокурица раздвоилась. Но, приглядевшись, он увидел во мраке ниши гобелен, где левую часть занимало изображение Амалии, а правую — она сама, живая. Она словно наполовину погрузилась в ткань, застыв точным отражением своего портрета. Дети недоумённо потоптались и двинулись дальше. Ещё через десяток метров влево метнулась Беттина — её поджидал такой же гобелен, только она заняла левую часть. «Если дальше будут коврики для меня и Кри, мы никуда прыгать не станем», — твёрдо решил мальчик. Но ничего такого не понадобилось. Впереди показалась небольшая дверка, и брат с сестрой вступили в комнату, которая своей роскошью превосходила любую сказку.

Под ногами детей сверкал натёртый паркет, где, как в зеркале, возникли их робкие, держащиеся за руку отражения. А при взгляде на стены рябило в глазах от вихря красок! Потому что стены были сплошь покрыты гобеленами в массивных золотых рамах, украшенных такой лепниной, что каждую раму можно было разглядывать часами. Головки ангелов, вьющиеся растения, арфы, рога изобилия с вином и плодами — всё сплелось в радостном хороводе. А чего только не было на самих гобеленах, оттенённых кроваво-красными портьерами с золотыми фестонами! Под голубым небом, среди зелёных садов, цветов и водопадов застыли придворные дамы и кавалеры, пастухи и пастушки. Они стояли и сидели вполоборота друг к другу в изящных и жеманных позах, нюхали розы, катались на качелях, ласкали собачек и козочек. У стен под гобеленами ожидающе замерли пуфики и золочёные кресла с изогнутыми ножками и подлокотниками. На их алой обивке были вытканы такие же многоцветные картины, как и на стенах. В одном из углов комнаты стоял старинный музыкальный инструмент, похожий на белый сундук с тысячей накладных золотых украшений. А справа от него на золотом кусте сидел фарфоровый павлин размером с живого. Голова, гребешок, шея и грудка у него были тёмно-синие, крылья — золотые с красными обводами, длинный хвост пестрел сине-зелёными глазками. Только два предмета казались не совсем уместными в этой невероятной комнате, над которой много лет трудилось множество великих мастеров. Первый — длинный стол с кушаньями и винами, занявший всю середину помещения. А при виде второго Кри толкнула Акселя локтем и, хихикнув, шепнула:

— Смотри, Акси, — знакомые!

Действительно, это была большая картина, резко выделяющаяся на фоне гобеленов, словно её повесили здесь с особой целью. Весь Ночной Дозор, выстроенный в том порядке, в каком дети увидели его впервые, — спереди. Ни помоста, ни носильщиков, ни жевательной резинки, ни нелепого бормотания, ни мерзкого скрежета. Почему-то не было даже ночи! На картине сияло яркое солнце, заливая шлемы и копья, аркебузы и костюмы, загадочные и решительные лица воинов. И Аксель вдруг подумал, что если оставить их всех в покое и дать им просто стоять вот так, то ничего красивее он никогда не видел.

При звуках голоса Кри павлин шевельнулся и медленно повернул к детям синюю головку с тёмным глазом. Он спрыгнул с куста, церемонно поклонился, распустил хвост и стеклянным голосом спросил:

— Гости господина профессора?

— Да… — тихо ответил Аксель, против воли восхищённый чудесным созданием.

— Я доложу господину профессору о вашем прибытии, — прозвенел павлин и, плавно покачивая хвостом, выплыл в парадную дверь — белую с золотом. (Она была напротив той дверки, из которой появились Аксель и Кри.)

Минуты через две раздалось мягкое шлёпанье по паркету, словно прыгали две лягушки, и появился Фибах. Но не во фраке с бабочкой, как можно было ожидать при такой обстановке, а в длинном, метущем пол парчовом халате и домашних туфлях. И, хотя он всячески изображал неторопливое пробуждение, непохоже было, чтобы он только что встал. Глазки за стёклами очков сверкали бодро и хищно. За ним так же неторопливо выступал павлин, готовый к поручениям и услугам.

— Доброе утро… Как спалось, мои юные полуночники? — проворковал Фибах. — Полагаю, без тяжёлых сновидений?

— В общем, да, — заставил себя улыбнуться Аксель. (Оказывается, это иногда труднее, чем блуждать в горах!)

— Скажите спасибо мне! — довольно хохотнул профессор. — Вы мне сегодня нужны свеженькими…

— Как это? — тревожно спросила Кри. Видно, ей вспомнились игривые замечания Фибаха о его возможном людоедском будущем.

— Ну, я немножко вмешался в работу линии доставки… Велел, чтоб вам в ужин добавили кое-какие снадобья, вызывающие крепкий сон… о, не волнуйтесь, ничего вредного!

— Так вот почему я ничего не помню из своих снов! — не удержавшись, гневно воскликнул мальчик.

— Ну и, конечно, уже успели поболтать с родителями? — промурлыкал Фибах, однако глазки его смотрели насторожённо и тревожно. Аксель невольно сжал кулаки, но вовремя овладел собой, так как ждал этого вопроса. И, тяжело дыша, вежливо ответил:

— Их дома нету… Они, знаете… очень дорожат своей работой. Вечером…

— А как вам нравится моя столовая? — с явным облегчением продолжал профессор, косясь на Кри, которая заморгала и отвернулась.

— Просто класс! — солгал Аксель. Увидь он всё это где-нибудь в музее, ему бы и впрямь понравилось, но в быту он любил скромность. — Особенно вот это! — добавил он искренне, указывая на картину.

— А… это Рембрандт, — небрежно бросил Фибах, делая плавный жест экскурсовода. — «Ночной дозор»… Почти оригинал. Куда деваться, питаю слабость к великим старикам…

— Вы это утащили из музея? — с интересом спросила Кри. Она не знала, кто такой Рембрандт, но раз он великий, то и стоит, наверное, не три евро. И вряд ли обманщик Фибах захотел платить, это так на него не похоже… Наконец-то она видит настоящего грабителя не на экране!

— Я не сказал «оригинал», — ледяным тоном ответил профессор. — За кого вы меня принимаете? Я сказал: «Почти оригинал». Молекулярно точная волшебная копия, ясно? В глазах коллекционеров она бы стоила немногим дешевле подлинника, уверяю вас… Ну и, конечно, нет такой экспертизы, которая могла бы их различить.

— А почему «ночной»? — спросил Аксель. — По-моему, на картине светит солнце!

— О, это целая история… Полотно больше трёхсот лет висело в Амстердаме, в комнате с коптящим камином и потихоньку покрылось копотью. Вот со временем и возникло мнение, будто дозор изображён ночью. Но я, — самодовольно добавил Фибах, — в какой-то мере и впрямь сделал его ночным. Хватит им бездельничать! Что поделаешь, нам, волшебникам, иной раз нужно поупражнять на чём-нибудь своё мастерство…

— Так я и думал, — сказал Аксель. Честно говоря, ему подобное и присниться не могло (даже теперь, когда стала сниться всякая чертовщина), но мальчику уже казалось, что иного он и не ждал. Ну конечно! Фибах гоняет этих бедняг по пустым ночным коридорам лишь затем, чтобы тоже слыть волшебником среди всяких там старших и младших духов. И собственного духа придумал себе затем же! Подражает какому-нибудь Многоликому…

— А помост? Это вы их заставили его таскать, да?

— Но должен же я был позаботиться о сохранении великого замысла! Я таки задал хлопот этим ребятам, потребовав, чтобы вид дозора спереди не менялся. На картине-то задних и так видно, а вот в наших коридорах, да ещё когда они карабкаются снизу вверх… Им пришлось искать сначала плотников, а потом носильщиков по всем музейным картинам мира, мне же — платить сверхурочные, да ещё для ночной смены! Сами понимаете, если днём носильщик отлучится с холста, посетители музея это заметят. Но главное, на что жалуются те два лодыря, чёрный и белый — постоянно, видите ли, надо придумывать темы для разговора! Как будто я виноват, что на картине они беседуют… Ну-с, а почти всю обстановку здесь я скопировал с Музыкальной, или же Гобеленовой комнаты в замке Линдерхоф. В замке, принадлежавшем его величеству королю Баварии Людвигу Второму… — Фибах сделал паузу, поглядывая на детей и проверяя, оценили ли они всю глубину сказанного.

— А зачем? — наивно спросила Кри.

— Что зачем? Зачем он ему принадлежал?

— Нет. Зачем вы её скопировали… обстановку?

— Не ради всей этой роскоши, молодые люди, — величественно и не без раздражения ответил профессор. — Я выше таких вещей! Я бы захохотал над ними! Но меня тронуло и подкупило то, что Линдерхоф был не парадным замком, а местом отшельничества! Уединения короля, который отвернулся от не понимавшего его мира… Это напоминает мне о многом…

Тут уж не только Акселю, но и Кри стало ясно, что профессор намекает на сходство королевской судьбы со своей собственной. И, помня о задании Хофа, который, наверное, был уже здесь, мальчик тут же сказал:

— Да, уж если кто и похож на короля Людвига, то это вы!

«Учусь врать с утра до ночи, — грустно подумал он. — Это похуже, чем с Дженни… Неужто вся взрослая жизнь такая?» Но Фибах тут же расцвёл:

— Юный льстец! — промурлыкал он, грозя пальцем. — Ладно, оставим в покое мою душу и займёмся вашими телами… (Кри вздрогнула). — Я имею в виду — окажем честь небольшому обеду в честь моих многообещающих гостей!

Многообещающие гости оглядели небольшой обед и почувствовали небольшое головокружение. Это был стол средневекового феодала! В центре его на золотом блюде с монограммой «F» истекала соком огромная бычья ляжка. А вокруг неё, как малые укрепления вокруг главной крепости, стояла несчётная гвардия мясных, печёных и рыбных блюд, вазы с тропическими фруктами, напитки и торты… Из серебряных ведёрок со льдом торчали горлышки бутылок. Некоторые из этих угощений дети, правда, ели и дома, но кое-какие — лишь по праздникам, а большинство не могли бы и назвать… Кри начала бурно глотать слюну, да и Аксель почувствовал тоскливое бурчанье в желудке.

— Ну, хоть это оценили! — вздохнул профессор. — Что ж, таковы люди… Недаром Наполеон говорил, что путь к сердцу солдата лежит через желудок. Не так, моя милая… вот специальная вилочка… А что тебе положить, друг Аксель? Слева от тебя — жаркое из говядины в уксусе по-мюнхенски, справа — запечённый ливерный паштет, прямо — фазан с зелёным можжевельником, справа от него — жаркое из фаршированной свиной грудинки, а чуть наискосок, вон за той салатницей…

— Хватит! — взмолился Аксель. — Дайте мне оглядеться, пожалуйста!

И, из духа противоречия, выбрал заячью спинку с шампиньонами. Кри тем временем занялась огромным маринованным карпом, который грустно держал во рту ломтик лимона: рыбу в семье Реннеров ели не часто. В последующие полчаса слышалось только звяканье ножей и вилок: разыгравшийся детский аппетит дал о себе знать. Фибах жевал вяло, но то и дело подливал себе коньяку: было видно, что он пытается отвлечься от многих забот.

— Профессор, — сказал наконец Аксель, принимаясь за десерт (ананасный крем и клубничные пирожные). — Расскажите нам о волшебниках! — При этом он зорко огляделся, пытаясь угадать, где затаился Хоф. Ему даже показалось, что радужно-алое сиденье одного из роскошных кресел за спиной у Фибаха приплюснуто больше, чем у остальных. Но он не был уверен.

— О волшебниках? — протянул профессор, мрачно разглядывая на свет очередную порцию спиртного. — А на что они вам сдались, волшебники? — Он выпил рюмку залпом и выковырял глаз-маслину из морды жареной косули, которая, поджав золочёные копыта, лежала перед ним на блюде. — Держитесь от них подальше, мой вам совет! Давайте лучше поговорим о Шворке, от которого зависит наше с вами будущее…

— Нет-нет, о волшебниках, о волшебниках! — хором закричали дети, стуча вилками и ножами по тарелкам в знак протеста.

— Ничего не хотим делать, пока не расскажете! — объявил Аксель. — И потом, посудите сами: чем мы вам поможем, если при этом ничегошеньки не понимаем? Мы видим, что вы — великий учёный, — тут он не лицемерил, — но не можем понять, насколько! Где кончается то, что вы сделали сами, и начинается волшебство? Зачем вам Шворк? И все эти Элоизы?

— Да, зачем? — поддержала Кри, деловито запихивая в рот ломоть орехового торта со взбитыми сливками. И, понимая, в чем главный козырь Акселя, добавила: — Великий учёный должен не только угощать тортом, но и учить!

— Хм… верно, — согласился Фибах, рисуя своё «F» на поверхности шоколадного желе, которое Кри не взяла бы после этого в рот, даже умирая от голода. Он откинулся на спинку кресла, поковырял в зубах и, понимая, что искушение много сильнее его, добавил: — Впрочем… вы ведь никому не расскажете! — И, поймав напряжённый взгляд серых глаз Акселя, сладко улыбнулся: — Я вам заплатил за это. Да и кто бы вам поверил? Мне иногда самому кажется, что я вижу затянувшийся сон…

— Кошмарный? — быстро спросил Аксель, которому показалось, что он слышит сейчас себя.

— Бывает, что и так… Нет-нет, с этими волшебниками вполне можно иметь дело, надо только держать ухо востро… В общем, они прибыли к нам с далёких звёзд. И решили остаться.

— Почему?

— Обнаружили на Земле волшебное поле, — не очень охотно ответил профессор.

— А что это такое — волшебное поле? — энергично жуя, сказала Кри.

— Этого не знает никто, — усмехнулся Фибах. — Но дело не в этом: что такое электричество, тоже никто не знает, однако же мы им пользуемся. Проблема в том, что такое поле есть далеко не у каждой планеты…

— И что тогда? Если его нет, нельзя колдовать? — жадно спросил Аксель, страстно желая избавить свою родную планету от подобной гадости.

— Можно, но сложно. Дорого, — буркнул Фибах. — Я и сам, честно говоря, слышал про волшебное поле лишь со слов моего зловещего друга, господина Штроя…

— Это который Многоликий? — беззаботно спросила Кри. — И Великий Звёздный?

Профессор поперхнулся апельсиновой долькой и долго кашлял. Акселю даже показалось, что он не столько кашляет, сколько лихорадочно соображает.

— Откуда вам известно о нём? — наконец вымолвил он.

— Конечно, известно! — гордо выпалила Кри. — Я ведь теперь — Его Луна. А Акси — Спросивший Смерть! — И она взахлёб, явно боясь, чтоб не помешал Аксель, рассказала Фибаху о беседе с Пралине. К счастью, она догадалась умолчать о мечтах крокодиломакака по поводу самого Фибаха. Тот, казалось, расслабился.

— Ну, раз тут все такие болтуны, пускай сами и отвечают! — махнул он рукой. — В общем, да, звёздные духи — самые сильные, их всего три-четыре на каждую Вселенную… Ясно?

— А разве Вселенная не одна? — изумлённо спросил Аксель.

— Нет, их очень много! Бесконечное количество… И, разумеется, духи из разных Вселенных дерутся между собой за власть — по-моему, просто от скуки… Зачем им с их-то возможностями ещё какая-то власть? Мне вот никто не нужен. Никто и ничто… кроме моих идей! И уж мою над ними власть отнять невозможно… — побагровев, добавил Фибах и осушил новую рюмку. Он, казалось, уже забыл о детях.

— А пытался кто-нибудь? — полюбопытствовал Аксель. Он хотел спросить совсем другое: «А волшебники?» Но вспомнил, что Хоф интересуется скандально известной и печально знаменитой биографией, и даже очень. Пусть Фибах говорит о том, что волнует его самого, — так он, глядишь, потом легче выболтает и то, что нужно детям.

Его расчёт оказался верен. Подвыпивший профессор воспламенился.

— Пытались ли, говоришь? — взмахнул он руками, словно сова, готовящаяся взлететь, и, поднявшись, нервно зашагал вокруг стола. — Ещё бы нет! Я был крупнейшей звездой бионики… был и останусь, да! А вы, наверное, даже не знаете, что это такое — бионика? — на миг опомнился он.

— Честно говоря, да… — пробормотал Аксель.

— Честно говоря, я и сам не знаю! — вдруг загоготал профессор. — Перестал понимать со временем… — Но, взглянув на ошарашенные лица детей, махнул рукой: — Вы ешьте, ешьте… не обращайте внимания. В задачи бионики входит, попросту говоря, научиться тому, что могут животные, и передать эти возможности человеческой технике. Если, к примеру, подводную лодку обшить материалом вроде акульей или дельфиньей кожи, она поплывёт куда быстрее обычной. Ясно?

— Кажется… — протянула Кри. Ей не столько хотелось слушать про бионику или даже про волшебников, сколько забыть, что они с Акселем в неволе и неизвестно, что будет завтра. Главное, что её сейчас волновало: может быть, их всё-таки отпустят? Аксель, однако, уже не сомневался, что они с Кри обречены. Вот почему профессор так словоохотлив! Что ж, посмотрим ещё… Не напился бы этот тип допьяна, так, что и Хоф ничего из него не вытрясет… Но Фибах, заговорив о наболевшем, разом протрезвел.

— Да, меня травили! — процедил он. — И чем дальше я продвигался, тем больше травили. Я честно говорил, что уже не понимаю, где граница между живым и искусственным организмом, что она гораздо тоньше, чем принято думать! И вот она — награда за честность! Я стал в устах завистников выжившим из ума фокусником, старым шарлатаном, а когда я напоминал о своих заслугах и учёных званиях, меня называли на закуску титулованной крысой! — Ощерившись, он вздёрнул нос к потолку и стал так соответствовать последнему прозвищу, что Аксель чуть не свалился под стол от беззвучного смеха. (Хотя понимал, что это довольно жестоко с его стороны.) — И когда?! Когда я вызывал к жизни уникальных биороботов, каких больше никто не мог создать! О, я утёр бы носы интриганам, но тут… появился Штрой. — Фибах вздохнул, вернулся к столу и откупорил бутылку «Наполеона». — Сперва прислал ко мне двух вампиров, чуть ли не прямо с кладбища, но я спустил их с лестницы, приняв всё это за чью-то шутку. Потом на ночь глядя зашёл старший дух… и тут уж поверил бы кто хотите, только не я! Решил, что кто-то из моих соперников — Джилсон, или Лагранж, или Билаковский — создал новый тип биоробота-монстра, и глумится надо мной, прислав мне этакого красавчика на дом… Чем не рождественский подарок — свести меня с ума?! — Он глотнул из горлышка. — И тогда господин Штрой пожаловал сам, в человеческом облике… какая честь!

— Но ведь на самом деле он не человек? — перебил Аксель.

— Чёрт его знает! — захихикал Фибах. — Ещё вопрос, знает ли это он сам… Говорит, что когда-то был. Был человеком! У духов так можно. Если ты великий волшебник и заказал свою смерть — имеешь право стать младшим, иногда даже сразу старшим духом. А уж дальше — всё от тебя зависит… Они любят карать, но умеют и награждать… Ясно?

— То есть как это — ЗАКАЗАЛ СВОЮ СМЕРТЬ? — леденея от ужаса, прошептал Аксель. В его мозгу всплыла страшная фраза из дневника Гуго Реннера: «Я умру ровно через двадцать пять лет». — Что вы хотите этим сказать?

— Отрабатываешь своё прозвище? — сощурился профессор. — Ну да, ты же у нас — Спросивший Смерть! Неплохо начинаешь, мой мальчик… только будь поосторожней, а не то всё твоё будущее окажется короче моего глоточка… — И он сделал достаточно длинный глоточек. — Это как бы экзамен на мужество, молодые люди, — заказать свою смерть. Самому, без принуждения! Вы себе дышите, а часы тикают… И в назначенный день вы таки умрёте со всеми положенными мучениями, и какое-то время вас не будет. Будет трава, листья, звёзды, будут журчать всякие вонючие ручейки, а вас уже нет. Причём вам не скажут, сколько именно вы так пролежите под камнем… чтоб вам было страшней! Но когда-нибудь вы вернётесь к жизни — уже духом, и не среди веточек и ручейков, а в величественном подземном сумраке, в свете факелов, под приветственный вой своих всемогущих собратьев… О, тут нужна большая сила воли! Я бы не смог. Правда, мне пока и не предлагали…

«И не предложат, — мстительно подумал Аксель. — Титулованная крыса! Но… неужели дедушка Гуго захотел стать таким чудовищем? Не может быть!»

— А духи живут вечно? — спросил он.

— Да, если хотят… Или если их не убьют. Но большинство предпочитает бесконечное число раз умирать и воскресать. Это обновляет жизненные силы. Штрой говорит, что воскресал уже раз двести. Неудивительно! Дослужиться до звёздного духа нелегко, если ты не родился им…

— А если духа убить, то больше он не воскреснет?

— Нет… не успеет заказать своё рождение. Но его могут воскресить другие духи… если захотят. И потом, это нелегко — убить духа, да ещё звёздного! Рядом с нами есть Вселенная Хас — наша собственная, кстати, называется Лотортон, — так оттуда всё время подсылают к нам своих лазутчиков. Тамошний правитель Меданарф шутить не любит. Его слуги не раз пытались уничтожить Подземный и Свёрнутый Миры… и самого Штроя тоже. Но всякий раз находили лишь собственную смерть!

— Подземный мир? Что это? — боязливо спросила Кри.

— Мы с вами, как я вчера уже говорил, находимся сейчас в Свёрнутом Мире, — объяснил профессор. — Точнее, мирке, свёрнутом, чтоб экономить волшебное поле. Этот мирок со спальнями, подвалом, вкусным ананасным кремом и Элоизой напрямую связан колодцами с большим миром — Подземным. И уж в нём-то, смею вас уверить, нет ничего забавного, а если есть что-то вкусное, так это мы сами… Брр! — Он дёрнул плечом и выпил. — Духи, видите ли, не любят открытых пространств. Избегают равнин, морских побережий… Пустыни — иное дело, но и там нужны особые условия, чтобы встретить духа. Короче, прилетев много миллионов лет назад на нашу планету, они предпочли поселиться под землёй. Колдовалось прекрасно, волшебное поле было нетронутое, мощнейшее, и когда один идиот вздумал поставить эксперимент… впрочем, нет! Как учёный, я должен приветствовать эксперименты! Да к тому же, если б не этот бестолковый дух, то и нас бы с вами не было…

— И что же он сделал? — с интересом спросил Аксель, отнимая у Кри двенадцатое пирожное.

— Н-ну, не спросясь начальства, которое в тот момент охотилось где-то в созвездии Гончих Псов, он вздумал истребить динозавров. Чтоб дать развиться нашим с вами предкам! Но вовсе не ради них или нас, конечно… Он считал, что когда на Земле появятся люди, то и у них рано или поздно заведутся свои волшебники. И тогда волшебное поле станет ещё сильнее, как это было на многих других планетах. К тому же можно будет поработить так называемых волшебников-человечков, и те освоят открытые пространства для Подземного Мира… Он шевельнул коготком, и огромный метеорит, который мирно летел себе где-то в космосе, изменил направление и врезался в Землю…

— Ужас! — сказала Кри. — И все динозаврики умерли?

— Попробовали бы они не умереть, когда с неба падает такое! Мерзкие были твари, да будет им земля пухом… — Фибах откинулся на спинку кресла, ковыряя в зубах вилкой. — Сначала всё шло по плану: появились люди, потом — волшебники, которые прекрасно знали своё дело. Но волшебное поле стало от этого вовсе не сильнее, а много слабее, так что сегодня ему грозит уже полное исчезновение!

— Почему? — хором спросили дети.

— Да перестаньте вы задавать идиотские вопросы, откуда я знаю, почему?! — внезапно завизжал Фибах, багровея от выпитого коньяка. Но быстро опомнился: — Пардон, мез ами…[4] Выражу свою мысль тоньше… Если бы вы были способны задавать дурацкие вопросы, то этот был бы из их числа. Я же вам сказал насчёт волшебного поля — причины не знает никто. У Земли много странностей. С тем полудурком, который затеял историю с метеоритом, заканчивал разбираться уже лично Штрой (так он себя здесь называет). Говорят, он сбросил его на Пятый ярус, как и положено…

— Пятый Вертикальный Приказ? — перебил Аксель, забывшись.

— Откуда ты о нём знаешь? — прошипел Фибах, глядя на него со страхом и ненавистью.

— Пралине говорил… не помню, по какому поводу. Он всё мечтает кого-нибудь растерзать. Но не объяснил, что это значит, — признался мальчик.

— Сколько такта… — вновь обмяк профессор. — Какая забота о ваших юных нервах! Там, под городами духов, — он ткнул пальцем в пол, — расположены один под другим по вертикали пять подсобных ярусов. На первом живут складские духи, которые ведают кладовыми и припасами. У них — своя внешность и повадки, как и у обитателей остальных ярусов. Ниже идёт Оружейный Ярус, далее — Ярус Книжных Червей, как его презрительно называют эти кровожадные тупицы — младшие духи. Да и кое-кто из старших… По мне, это как раз самое интересное место Подземного Мира — лаборатории и библиотеки. Многие Старшие Диспетчеры оттуда не выходят и общаются с духами-хранителями как с равными! А вот основная масса подземного населения считает, что чем ниже тебя назначили по вертикали, тем ниже ты пал. Четвёртый Ярус — Хранители Страха…

— Чушь какая-то, — пробормотал Аксель, жалея, что Кри здесь и всё это жадно слушает.

— Это не чушь, — веско сказал Фибах. — Это о-очень хозяйственно! В самом деле, ну почему вместе с казнённым духом, человечком или животным должна исчезнуть вся польза, которую они могли бы принести? Их ум, знания, опыт, даже голос? Всё это из них умело извлекают, как древнеегипетские жрецы-бальзамировщики — внутренности из будущих мумий. И хранят в стеклянных сосудах и хрустальных кристаллах… словно пауки, которые обматывают жертву паутиной… Жуткие такие паучища! — с наслаждением подмигнул он Кри, которая задрожала и отвернулась, сдерживая слёзы. — Конечно, погибшие не всегда хотят помогать тем, кто их убил. Тогда Хранители Страха заставляют их это делать… иной раз — весьма неаппетитными средствами… Ясно?

— Профессор, — громко и чётко произнёс Аксель, — перестаньте пугать мою сестру, если хотите от нас помощи!

— А я не пугаю, — просто сказал Фибах. — Я потакаю вашему нездоровому любопытству, сам не зная, зачем… На чём я остановился? После обработки телу казнённого существа оставляют часть сознания, чтобы оно понимало, что с ним происходит, и могло испытывать боль. Ну-с, и когда выпотрошенное тело шлёпается на пятый ярус, над ним собираются духи-палачи, или сторожевые духи, — к их числу, кстати, принадлежит наш Пралине, — и начинается подземный пир, не такой приятный, как наш! Если тебя тошнит, дитя моё, то вот ведёрко… — услужливо повернулся он к Кри. — И если вы не жаждете, чтоб я детально описывал исполнение Пятого Вертикального Приказа, отдохнём немного после обеда, а затем примемся за работу. Ибо завтра Многоликий вернётся, и мне придётся отчитываться — а что я без вас скажу?

— Вот поэтому, — всё так же твёрдо сказал Аксель, борясь с желанием немедленно вернуть назад всё, что он съел, — и объясните нам, наконец, главное. Чего хочет Штрой?

— Ну, этого я вам не скажу, — заявил Фибах. — Ради вашего хрупкого здоровья! А вот чего он хочет от меня лично — извольте! Сколько влезет… Предлагаю вам логическую задачу не для гениев, молодые люди. Первое: волшебное поле Земли слабеет. Второе: часть сил забирают у него волшебники Верхнего Мира. Что делать в этом случае духам?

— Договориться с Верхним Миром, — предложила Кри.

— Плохо, деточка! «Шесть»! Зачем делиться с теми, кого можно уничтожить? Лет триста назад разыгралась короткая, но жестокая война, и вы легко догадаетесь, кто ею руководил. Были истреблены почти все волшебники-люди, а также мелкая наземная нечисть — феи, эльфы и прочие… Пока оставили только самых злобных и вредных для людей! Мало кто уцелел, а уж уцелев, хорошо прячется и не рискует колдовать. Между прочим, здесь, в Альпах, было большое гнездо волшебников, которые дрались до последнего…

Аксель и Кри переглянулись.

— Кто они были, профессор? — дрогнувшим голосом спросил Аксель.

— Альпийские белые гномы, — мрачно ответил Фибах. — Лучшие кузнецы, оружейники и ювелиры не только на Земле, но, вероятно, во всём Лотортоне! Их-то как раз не надо было трогать… Штрой, кстати, и не хотел! Он ведь умный, как смерть. Но разве за его кровожадными прихвостнями уследишь! Тем более что ему то и дело надо отлучаться в дальний космос, где тоже кипят войны. Он и завтра — только на денёк…

— Может, кто-нибудь из них уцелел? — дрожа, прошептала Кри.

— Может быть. Но тогда он забился в такие щели… Главное, у духов почти не стало соперников. Однако это не помогло, волшебное поле всё слабело, а подпитывать его из космоса — слишком дорого. Так что вот вам вторая задачка, тоже не для Ньютона или Эйнштейна…

— Зато для Штроя! — вставил Аксель.

— Верно!! — взревел Фибах и зашёлся визгливым, нервным смехом. — Как быть, если это чёртово поле равномерно распределено в подземных и наземных областях, но под землёй его уже не хватает? Если уже всё держится на усилителях-антеннах, вроде тех, что стоят у вас в комнатах?

— Пере… переселяться на поверхность Земли, — тихо сказал Аксель.

— Но там же люди, — ещё тише сказал Фибах. — Лю-ди…

Наступило жуткое молчание. Аксель повёл расширенными от ужаса глазами мимо профессорского плеча, и ему показалось, что сиденье того странного кресла позади Фибаха чуть вздулось. Словно кто-то невидимый встал…

— Так значит, — медленно начал Аксель, — этот ваш Штрой…

— Он не мой! — резко оборвал его профессор. И выпил залпом. — Прошу запомнить, ясно? Именно поэтому я не могу за него ручаться! И, хотя я не сказал того, о чём ты подумал, вы всё же должны мне помочь, друзья мои, чтобы этого не случилось… На нас с вами возложена благородная миссия спасителей человечества! — провозгласил он, переводя бегающие глазки с Акселя на Кри и обратно. — Я вижу, вы мне не верите?

— В-верим… — с трудом пробормотал Аксель, в страхе закрывая глаза. Но вспомнил о Кри и невероятным усилием воли (на которое ещё неделю назад вряд ли был бы способен) попытался привести лицо в порядок.

— Нет, не верите! И правильно, — назидательно сказал Фибах. — Никогда никому не верьте на слово. Мне вот никто не поверил, и не то что на слово, а когда я им показал. Понимаете, ПО-КА-ЗАЛ! — прошипел он, трясясь от злобы. — Есть разные способы усилить действие поля и без уничтожения человека на поверхности Земли. Вот вам ещё задачка: я, к примеру, щёлкаю пальцами и… создаю из воздуха волшебного динозаврика, как выражается малютка Кри. Да такого, который настоящего динозавра прихлопнет одной лапой! Какое из этих двух животных обладает лучшей выживаемостью и, значит, будет нам полезнее в качестве тягловой, боевой… да самой разнообразной силы?

— Волшебный, конечно… — неуверенно сказала Кри. — Он же сильнее…

— Не слышу убеждённости! — усмехнулся профессор. — Да, он сильнее, но он просто нищий в сравнении с настоящим! У него же ничего нет — ни наследственной памяти, ни опыта, ни инстинктов… Зато он способен служить живым компьютером, носить на себе и применять самое современное волшебное оружие. Какой напрашивается выход, если мы хотим создать на Земле мощных слуг при слабеющем магическом поле?

— Создать помесь! Наполовину живых, наполовину волшебных! — с огромным облегчением вздохнул Аксель, отметив про себя, что этот Фибах, при всех его мерзостях, отличный учитель. Куда лучше герра Морка, который так скучно преподаёт биологию ему, Акселю.

— Вот именно этого и хочет от меня Штрой, — спокойно заключил профессор без обычного одобрительного рёва. — Ты молодец, Аксель. И я был бы молодцом, если бы имел больше терпения и не забыл, с какими учёными мерзавцами я имею дело. Но я не утерпел, когда с помощью Штроя создал первых волшебных ящеров — Амалию и Тину. Не послушался мудрого звёздного духа… и стал показывать моих цыпочек налево и направо! В Мадриде они вызвали уличную панику: суеверная толпа приняла их за бесов… Они могли говорить, считать, рисовать, выполнять секретарскую работу! Не такую сложную, как Розамунда или Лиззи, те — следующее поколение биороботов, но всё-таки… Я не учёл одного: что не смогу объяснить, КАК я это сделал! Твердил об авторской тайне, ссылался на былые заслуги… А моим врагам только это и было нужно! Они присылали мне по почте адреса второразрядных цирков, вопили, что я шарлатан, что всё это фокусы, гипноз, чистая механика! Но я сломал бы им всем хребты, если бы не Штрой…

— И что же он вам такое пообещал? — мрачно спросил Аксель.

— Довольно! Я и так наговорил лишнего… — выдохнул Фибах, утирая пот со лба. — Да и выпил многовато… Что поделаешь, отвык от гостей! Я уже год не разговариваю с людьми… Мне пришлось сидеть здесь, в Альпах, и заниматься Морицем. Делать из него Шворка!

— КАКИМ МОРИЦЕМ? — Кри с отвисшей челюстью уставилась на профессора, медленно белея. — А РАЗВЕ ОН НЕ…

— Это был наш домашний пудель, — криво улыбнулся Фибах. — Когда от меня ушла та дура — я имею в виду мою жену, — её Мориц достался мне…

— А за что вы её выгнали? — бесцеремонно перебила Кри.

— А кто тебе сказал, что я её выгнал? Она сама ушла… Угодила в одну из волшебных бутылей в моей лаборатории, — скучно сказал Фибах. — Прошла сквозь стекло, а выйти не может… Ну а меня всегда интересовало поведение человека в малом замкнутом пространстве — да ещё волшебном! Я продержал её с чисто научными целями в этой бутыли три дня, кормил, поил, всячески развлекал в ущерб делам… Не поняла! Где ей было оценить тот вклад в науку, который… впрочем, это личное. Она сбежала в такой панике, что мне пришлось отсылать ей вслед её вещи, причём она их все вернула назад! Представляете? Испугалась, что я её опять заколдую с их помощью… идиотка! Ну да нет худа без добра… Уйди она по-человечески, забрала бы с собой своего ненаглядного пёсика, и мне пришлось бы тратиться на новое животное. Заново изучать его привычки и прочее… Он долго не мог забыть её. То и дело о ней заговаривал…

— ШВОРК УМЕЕТ ГОВОРИТЬ? — ахнула Кри.

— А то нет! — фыркнул профессор. — Подопытное собачье существо Шворк — это волшебный биоробот пятого поколения, говорить же умело и первое. Он не так умён, как девочки, но вполне тянет на малообразованного и малоразвитого человека…

— Он добрый! — нежно шепнула Кри.

— …И чтобы он заговорил, надо знать специальное заклятие, либо трижды, с интервалом в три секунды, хлопнуть его по носу. Отключать речь — так же. А если вы внутри него, просто взгляните на любой из портретов Главных Диспетчеров и прикажите Шворку говорить. Правда, он не очень это любит…

— А со мной полюбит! — вызывающе заявила Кри. — Вот увидите!

— Буду только рад! — скривился Фибах. — Когда ты при мне в горах похлопала его по носу, я было решил, что ты сама проникла и в этот секрет.

— Портреты Главных Диспетчеров — это такие… с ушами и без носа? — уточнил Аксель.

— Ну да! Дослужиться до этой должности непросто, надо сказать… Вот духи и сделали каждую эмблему и каждый столбик лестничных перил во всём Подземном и Свёрнутом Мирах чьим-то персональным изображением. Должен признаться, сам я не улавливаю различий между ними. Но ОНИ улавливают… Однако вернёмся к Морицу, которого я, раздув до размеров тучи, переименовал в Шворка! Отдохните часок, а потом я пришлю за вами Амалию или Тину, и начнём работать. Ясно?

— Почему не Элоизу? — невинно спросил Аксель.

— У неё много дел и что-то с нервами! Ну-с, многоуважаемые Его Луна и Спросивший Смерть, приятного отдыха… — И профессор поднялся.

— Подождите! — спохватился мальчик. — Так для чего же всё-таки сделан Шворк?

— Для перевозки духов и грузов в атмосфере и ближнем космосе, — скороговоркой ответил Фибах. Но Аксель почувствовал, что профессор лжёт. Или недоговаривает. «Дженни бы сюда, — с тоской подумал он. — Та бы мигом разобралась! И всё из него вытянула!»

— Да, чуть не забыл… Профессор, вы не заглянете сейчас на минутку в мою комнату?

— А что случилось? — насторожился тот.

— Стенка между моей комнатой и комнатой Кри странно себя ведёт. Она стала невидимой и… и… временами мычит!

— Мы-чит? — протянул Фибах. — Про стенку мне доложили, но чтобы она мычала? Это, должно быть, шутки Пралине…

— Нет, уверяю вас! Пралине нас уважает и ничего не сделал бы без приказа Главного Диспетчера! Наверное, ваши спирали как-нибудь не так выпрямились…

— Вздор!

— А вдруг у нас потолок обвалится? — И, видя, что отяжелевший и размякший от спиртного Фибах колеблется, Аксель вдруг выпалил: — Такое злобное мычание! А вдруг снизу, через колодец, пробралось опасное подземное животное?

— Зачем ты это сказал? — взвизгнула Кри. — Я больше не засну!

— Ох, начинаются бабьи штучки… — вздохнул профессор. — Под землёй нет опасных животных! Хотя, — он слегка оживился, — я не исследовал этот вопрос… Ну ладно, пойдёмте…

ГЛАВА XII. ДОПРОС

Минуты, которые понадобились Фибаху, чтобы без особой спешки дойти до цели, показались Акселю вечностью. Дорогой он всё время о чём-то бессвязно расспрашивал профессора, чтобы тот поменьше вспоминал об ожидающей его призрачной корове и не передумал с нею знакомиться. Но о чём именно был разговор, мальчик позже не смог бы припомнить даже под страхом смерти. А Кри просто не слушала: она всё время пыталась высмотреть какие-нибудь признаки того, что Хоф идёт за ними.

Наконец они достигли комнаты Акселя и, войдя, увидели, или, вернее, не увидели прозрачную стенку.

— М-да… Любопытно… — пробормотал Фибах. — То есть ничего, конечно, особенного, но любопытно, кто и зачем это сделал. Ну, и где же наша, — и он икнул, — подземная корова? А?

Не успел он договорить, как из воздуха прямо перед профессорскими очками раздалось негромкое, но злобное мычанье. Все подскочили. Фибах вздрогнул и неуверенно провёл рукой по воздуху, пытаясь что-нибудь нащупать. Затем отдёрнул руку и сделал быстрый шаг назад, но, споткнувшись обо что-то невидимое, упал на спину. Приэтом он, видимо, больно ушиб затылок и яростно чертыхнулся. Цилиндрические очки, сверкнув золотой оправой, соскочили с его носа и запрыгали по полу, как живые. Фибах следил за ними остекленевшим взглядом. Вдруг очки подпрыгнули в воздухе и зависли напротив его носа, словно уже сидели на чьём-то — только невидимом — носу.

— Кто здесь? Пралине… — растерянно сказал профессор. Внезапно очки прыгнули ему на переносицу и, утробно мыча, попытались её оседлать, но он вскочил и с проклятием смахнул их на пол. И, налившись лиловым, злобным румянцем, явно имеющим прямое отношение к коньяку «Наполеон», ненавистно заскрежетал: — Что за идиотские шутки?!

Он хотел щёлкнуть пальцами, однако какая-то невидимая сила вдруг нанесла ему жестокий удар в грудь. Фибах вновь рухнул навзничь, раскинув руки. Кри невольно охнула. Профессор корчился на полу, как полураздавленный жук. Придя в себя, он попробовал шевельнуть кистями рук, но кто-то невидимый, нависая над ним, умело придавил их коленями.

— Хочешь кого-нибудь позвать? — прошелестел профессору в ухо зловещий, замогильный шёпот. Так могла бы шипеть змея! Лишь благодаря тому, что и Аксель, и Кри уже довольно много разговаривали с Хофом, они признали этот голос, потерявший почти все человеческие интонации. — Я могу помочь… Только не пожалеешь ли ты сам, если нас кто-нибудь услышит, человечек?

— Кто ты? — лихорадочно щёлкнул челюстями профессор. — Если ты от Главного Диспетчера…

— Тебе повезло, — ещё более зловеще зашипел Хоф. — Я не от Главного Диспетчера! Он растерзал бы тебя за одну сотую того, что ты наболтал сегодня спьяна…

— Ах вот оно что! — взвизгнул Фибах, пытаясь прогнать страх возмущением. — За мной шпионят… Многоликий… вы нарушаете его приказы!

— Почём тебе знать все его приказы! — провыл Хоф. И, когда его жертва задрожала, добавил: — И откуда ты знаешь, что они меня вообще волнуют? Я привык сам отдавать их… — Тут халат профессора распахнулся, открыв голую смуглую грудь. Видимо, что-то произошло, потому что Фибах вдруг заверещал не своим голосом:

— А-а-а-а… А!! Лёд… уберите лёд!..

— Это не лёд. Это моя ладонь. Она не нравится тебе, человечек? Ты брезгуешь прикосновением духа?

— Нет… Нет! Уберите… Я недостоин!!!

— Акси, мне страшно! — шепнула Кри, прижимаясь к брату и дрожа всем телом. — Кто это? А вдруг это не Хоф?

— Это Хоф.

— Он же его замучает! Скажи ему…

— Помни о маме, — сквозь зубы процедил Аксель. — Настоящей — и той, фальшивой. Ничего я никому не скажу…

Тем временем комиссар, видимо, убрал лёд и нагнулся к уху лежащего.

— Вселенная Хас благодарит тебя, — прошептал он в это поросшее белёсым мхом приплюснутое ухо. — Владыка Меданарф высоко ценит твои заслуги… Если бы не ты, нас бы сейчас здесь не было, человечек…

— Кого — нас? Кто ты? — хрипло пролаял Фибах. — Я никому не помогал! Никому… Я верен Великому Звёздному…

— Великому Глупцу, — издевательски зашипел Хоф. — Доверчивому Простофиле! Это мы, посланцы Меданарфа, заставили твоего Шворка сбежать от тебя. Было нетрудно выманить его отсюда! Если бы твоя глупая жена не сбежала от тебя ещё до того, как ты превратил Шворка в живого робота, она, пожалуй, открыла бы тебе ужасную тайну. И эта тайна избавила бы тебя от напрасных исследований: всякой собаке, в которой ещё осталось хоть чуть-чуть собачьего духа, нужна ласка… Ну, чего вытаращился? Ты удивлён, что слышишь от духа это слово? Может, мы и сами не мастера на такие вещи. Но мы подсунули ему этих детей, которые любят собак, и он, конечно же, захотел украсть их! Мы установили мысленную связь между ним и детьми…

— Не может быть! — заскрипел зубами профессор. — Вы не справились бы одни! Кто… кто из моих коллег на вас работает?

— К чему тебе это знать? Может, Лагранж… А может быть, даже Джилсон… Вспомни, кто из них в последние годы вёл себя наглее всех?

— Да! Да! Это они! Они оба! О, каким же я был слепцом…

— Особенно вчера и сегодня, — закончил за него комиссар. — Разве ты ещё не заметил, что друг Аксель и малютка Кри без тебя и без Шворка знали, как зовут пса?

— Это правда, — сказал Аксель, глядя в расширенные совиные зрачки Фибаха. — Кри знала, что он Мориц. А я — что он Шворк. Но мы не знали, откуда мы это знаем!

— Предатели!!! — каркнул профессор, и на подбородок ему, пузырясь, брызнула слюна. — Я придушу вас обоих!

Тут он, видимо, получил болезненный тычок, охнул и уронил голову на пол, стукнувшись затылком о камень.

— Подумай лучше о тех, кто придушит на Пятом Ярусе тебя самого, — шипел Хоф. — Это твой пёс привёз нас сюда вчера! Ты ведь даже не потрудился заглянуть ему внутрь при нежной встрече! И он всю ночь и всё сегодняшнее утро выполнял наши приказы, пока твои цыпочки шпионили за двумя безобидными сосунками, а ты выбалтывал им тайны Штроя… Ловушка расставлена. Но даже если Многоликий опять выскользнет из неё — тебя он всё равно не пощадит!

— Он пощадит… Пощадит! — задохнулся Фибах. — Я… я ему нужен! Ему не обойтись без меня!

— С чего ты взял, что ты ему нужен? На что ты ему, слизняк? — с презрением сказал комиссар, но дети почувствовали, как голос его на секунду напрягся.

— Без меня ему не уничтожить людей! — взвизгнул профессор, скребя пальцами пол. — И вам тоже!

Наступила жуткая тишина. Она длилась минуты две, не меньше. Потом Хоф заговорил опять, позабыв от волнения изменить голос. Но теперь его настоящий голос звучал так жутко и хрипло, что был, пожалуй, ещё страшнее деланого:

— Вот, значит, на что ты рассчитываешь! Что ж, так я и знал… Ты даже этим беззащитным человечкам, — которых ты уже приговорил, не так ли? — не посмел сказать правду. Но когда речь зашла о твоей драгоценной шкуре, ты выдал планы своего господина мне, его врагу. И ты всё ещё думаешь, что останешься жить? — Фибах застонал и закрыл глаза. — Знаешь, что я сейчас сделаю? Я обернусь Главным Диспетчером и вызову одного твоего знакомого. Это он поведал нашим юным друзьям про Пятый Вертикальный Приказ. Но они пожалели тебя и не упомянули за обедом, чьи кишки он жаждет вырвать!

— Да, — сказал Аксель, в упор глядя на Фибаха. — Это тоже правда. Только это мы не из жалости… Я не знаю, кто вы, — прибавил он, глядя в пустое пространство, которое на самом деле было Хофом, — но вы должны нам верить. Разве можно жалеть того, кто подсунул нам фальшивую мать? — Кри заплакала. — Мы не стали бы помогать Пралине. Но и мешать тоже…

— Мать была настоящая! — заверещал профессор, снова подняв голову и умоляюще глядя на Акселя. — Из ваших же воспоминаний! Я просто хотел успокоить вас… успокоить…

— А потом успокоить навечно, — сурово сказал Хоф. — Надо признать, ты не мелочился с ними! Выписал им самый настоящий чек на известный банк… который лопнул три года назад. Мюнхенская полиция всё ещё ищет лиц, замешанных в том мошенничестве! Но, может, я несправедлив, и ты хотел поделиться с ними из украденного? Что ты им приготовил бы, когда они сослужили бы свою службу? Пятый Ярус или что-нибудь похлеще? Говори, пока я не раздавил тебе грудь, как гнилую скорлупу…

Фибах захрипел и, плюясь слюной, долго кашлял.

— Нет! Нет! Только Пятый Ярус! Ничего больше, клянусь вам… А может, Штрой и пощадил бы их. Как знать? Я даже замолвил бы словечко! Они ведь такие умницы…

— …и вдобавок так много знают, — усмехнулся комиссар. — На тебя вредно действует та человечья отрава, которую ты пил за обедом. Не лги мне, или я сам убью тебя и лишусь удовольствия помочь Пралине! Ты попросил бы казнить их, если б увидел, что их хотят помиловать! Что, верно я говорю?

— Да… да… только пощади… пощадите…

— Ты просишь о большом неудобстве, — злобно ответил Хоф. — Я не люблю щадить. Чем ты вознаградишь меня за это, раб? Говори, будешь служить Меданарфу? Верно, честно и преданно?

— Да… да… Ведь ваш владыка наверняка хочет того же, что и наш! Зачем вам люди? Я помогу очистить от них Землю, и она достанется вам… а не Штрою…

— Как ты поможешь нам? Подробнее!

Фибах колебался.

— Ты сказал уже слишком много, человечек… Тебе нет возврата. Да и о чём жалеть? Меданарф милостив. Он даст тебе больше, чем Штрой. Может, ещё и в духи выйдешь…

— Штрой… не отказывал мне в этом, — робко возразил Фибах. — Я сам не просил… с вашего позволения…

— Ну да, ты же боишься заказать свою смерть! — засмеялся комиссар. — Мы не такие бюрократы, как Штрой, и не заставим тебя умирать, не бойся… Но если ты не скажешь мне всё, то умрёшь сейчас! — Фибах опять захрипел. — Говори, что, когда и где замыслили вы со Штроем? И учти: многое — а может быть, и всё — я уже знаю сам. Я хочу проверить твою новоиспечённую верность!

— Послезавтра… ровно в полдень… я должен вывести Шворка на околоземную орбиту… Координаты он знает давно. И со мной полетят двадцать старших духов… Самых мощных…

— Да уж понятно, каких… Дальше!

— Они произнесут Заклятие Семи Смертей! — взвизгнул Фибах. Было видно, что сказанное наводит ужас на него самого.

— И?

— Ну, вы же знаете… чтобы оно сработало, заклинаемое тело должно быть видно целиком. И оно должно двигаться, потому что иначе Смерти не увидят его.

— Кого ты учишь, несчастный? Дальше!

— Дальше… всё продумано! Не мной, конечно… Я говорю со слов Многоликого и, если ошибусь, прошу прощения, — униженно лепетал Фибах. Он, по-видимому, уже свыкся с мыслью о новом предательстве и входил в роль, прикидывая, какие выгоды можно извлечь из него. — Но я… могу уточнить у него сомнительные детали позже!

— Не думаю, что у тебя будет такая возможность, — разъяснил Хоф. — Не у кого будет уточнять. К тому же твой лисий нрав мне известен. Ты надоумишь Штроя всё переиграть, и тем вымолишь себе прощение, да? Дай-ка я тебя поглажу… — Фибах коротко завопил. — Имей в виду, каждое твоё слово и жест отныне будут мне известны. Ты говоришь со звёздным духом!

— Это я уже понял, — льстиво заверил профессор. Дети смотрели на него, не веря глазам. Тот ли это раздражённый наследник короля Людвига, который полчаса назад разыгрывал из себя владельца замка и их наставника? Аксель даже сплюнул от отвращения. А Кри украдкой бросила на Фибаха взгляд, говорящий: «И я ещё его жалела!»

— Запомни, ты скажешь Штрою только то, что я тебе велю! Итак, произнесут Заклятие Семи Смертей. Что потом?

— Лотортон спросит у Земли, что она предпочитает — подвергнуться заклятию или остановить своё вращение. Это ведь её право!

— И что же она, по-твоему, выберет? — вежливо спросил Хоф. Каким-то шестым чувством Аксель понял, что он сомневается, в своём ли Фибах уме. Но за последние сутки комиссар навидался такого, что ещё один удар по его извилинам уже ничего не менял. Если бы даже небеса сейчас разверзлись и вниз по мраморной лестнице с пением двинулись крапчатые слоны, допрос продолжался бы в прежнем темпе.

— Так ведь это уже всё равно, — прошептал Фибах, с сомнением вглядываясь в воздух. Хоф заметил это и сильней надавил ему на запястья. Профессор дёрнулся и взвыл: — Решит подвергнуться — всё живое на её поверхности погибнет. Решит остановиться — оно погибнет от страшного сотрясения!

— Где в этот момент будет Штрой? Точнее, где он собирается быть? — поправился комиссар.

— Как где? Здесь, в Главной Диспетчерской… Её работе ничто не может помешать!

— Ясно… — протянул Хоф, хотя ему наверняка было неясно почти всё. Но расспрашивать, как ничего не знающий человек, он не мог. Аксель и так поражался его мастерству ходить по волоску над пропастью! По детективным фильмам и книжкам он знал, что полиция на допросах часто изображает осведомлённость в том, о чём на деле не имеет ни малейшего понятия. И выдать себя за преступника полицейский при случае тоже может. Но выдавать себя за духа, не зная о духах ровно ничего, с такой продуманностью и лёгкостью, словно ты всю жизнь этим занимался, — на это действительно способен только великий сыщик! «Хоть бы мне выбраться отсюда! — в тысячный раз сказал себе мальчик. — Он тогда возьмёт меня в свой отдел». Кри тоже смотрела на всю эту сцену, раскрыв рот, будто сидела у Дженни и упивалась очередным боевиком. Совсем забыв, что малейшая ошибка Хофа ставит под угрозу её жизнь и, как теперь выяснилось, — жизнь её мамы, папы, тёти Хельги и миллионов других людей…

— Я не совсем понимаю главное, Фибах, — сказал комиссар, подумав. — Причём главное скорее для тебя, а не для меня… — Профессор навострил уши. — Ну хорошо, этот Шворк, безусловно, стоящая зверюга. Я сам убедился… — Фибах яростно закивал. А Аксель, который жадно ловил все интонации Хофа, почувствовал, что комиссар напрягся как никогда. Наверное, хочет спросить что-то нужное, но опасное! Рискуя выдать себя? — И всё-таки, неужели Штрой не может добраться до околоземной орбиты без тебя и твоего пса? — Лёгкое удивление, но не потрясение на профессорской физиономии. Значит, вопрос — действительно очень опасный! — всё же не глуп и для звёздного духа допустим! Хоф перевёл дыхание, чуть подождал и осторожно двинулся вперёд. — Потом, когда земную поверхность ОЧИСТЯТ, разным помесям будет вольготно резвиться на ней, и уж тогда ты, бесспорно, себя покажешь… — Ещё более яростные кивки и самодовольная ухмылка Фибаха — у Акселя аж кулаки зачесались! — Но раньше-то чего тянули? Почему всё это полезное и нужное дело не сделано давно?

— Или вы и впрямь проверяете меня, — медленно ответил профессор, прикрыв глаза, — или вы там, у себя, далеко не так осведомлены, как боялся Многоликий… И это хорошо, это хорошо! — заторопился он, явно опасаясь новой вспышки бешенства со стороны невидимого повелителя. — Тем приятнее мне помочь вам! Ну, сначала я и сам удивлялся задержкам. И предлагал Штрою разные глупости, чтоб побыстрее получить простор для научных изысканий… Смешно, но я не знал даже того, что для духов нет большего позора, чем пользоваться человеческой техникой!

— Вот как! — обронил Хоф. — Ты, значит, этого не знал? Хм…

— Представьте себе, Ваша Вечность, не знал! Невообразимо, но… я спрашивал у Многоликого, почему бы ему не выкрасть космическую ракету у американцев. И он ни разу не засмеялся, пока объяснял мне! Штрой-то может, разумеется, летать в открытом космосе без скафандра или рейсового чудовища, но старшие духи не могут… В прежние времена он, конечно, справился бы один. Даже и без Заклятия Семи Смертей — хватило бы чего-нибудь обычного… Но вы же понимаете, при теперешнем бедственном состоянии волшебного поля Земли, и при том, что Третий Ярус никак не разберётся, в чём тут дело… А вызывать ещё одного-двух звёздных духов или хотя бы специальную технику из дальнего Лотортона — слишком дорого для такой, согласитесь, незначительной планетки. Штрой-то, не забудьте, отсюда родом…

— Соглашаюсь, — лениво протянул Хоф, — и не забуду… Так, значит, Шворк — единственное средство?

— О, почему же? — оживился профессор. — Я — человек скромный и не буду раздувать свои вымышленные заслуги. Мне вполне хватает реальных… Можно использовать чисто волшебное чудовище. Но оно всегда глупое и плохо маневрирует! А это при наложении ТАКОГО ЗАКЛЯТИЯ — вещь серьёзная. Малейшая ошибка — и Смерти кинутся не туда, куда надо… Вот Штрой и хочет опробовать моего пса в серьёзном деле. Если, — мрачно добавил он, — всё ещё хочет…

— Он, стало быть, думает, ваш Многоликий, что волшебному полю это поможет?

— Надолго — нет… — вздохнул Фибах. — Но на пару тысячелетий должно хватить… А там вступит в действие проект «Луна», о котором Ваша Вечность… не знаю, как вас персонально именовать… наверняка наслышана больше моего!

— Ладно, Фибах, — задумчиво прошипел Хоф, отпуская его запястья. — Встань… Хочешь знать моё имя? И даже, может быть, прозвище? Это невредно, особенно последнее… Я — Тратануз, Отец Отчаяния, Белый Глаз Меданарфа! А ты — дважды предатель!

— Я сказал правду! — захныкал Фибах, насторожённо шаря глазами по комнате. — Если вы всё знаете, то вы в этом убе…

Но закончить ему не удалось. Ещё более жестокий удар, чем в начале допроса, отшвырнул его к стене. Фибах буквально перевернулся в воздухе. Цилиндрические очки с лёгким хрустом раскололись надвое, а сам профессор сполз по стенке на пол и со стоном закрыл лицо руками.

— ТЫ ПОСМЕЛ СКАЗАТЬ МНЕ «ЕСЛИ»? — вопросил Хоф. — Повтори ещё раз, вдруг я ослышался?

— Да! Да! Вы ослышались! — захрипел Фибах. — Вы всё, всё знаете, но ведь это же пра… кха! кха! Мои очки!

— Приятно видеть человечка, который хоть к чему-то привязан, — мирно сказал Хоф. — Дай ему воды, мальчик.

Аксель трясущимися руками налил стакан воды и подал профессору. Тот, обливаясь, жадно выпил.

— Я назвал тебя дважды предателем не в упрёк, — опять заговорил комиссар. — Не потому, что ты предал сначала лю… человечков, а затем — Штроя. А лишь для того, чтобы ты не повторял этот фокус в третий раз. Кстати, что обещал тебе Многоликий за твою помощь в уборке маленького космического помещения?

— Ничего… Только жизнь. В комфорте, разумеется! Не денег же мне было у него просить… Никому не снившиеся горизонты для научных исследований… И ещё… Это вам должно понравиться…

— Посмотрим, посмотрим… Ты ведь хочешь получить это если не от него, то от меня, не так ли?

— Да! — осклабился Фибах, утирая слюну и воду с подбородка.

— И что же это?

— Месть! — сказал наследник короля Людвига. — Месть моим научным врагам. Штрой обещал: если я натаскаю пса так, чтобы он смог их похитить… они переживут катастрофу. И станут моими рабами!

— Так вот почему…

— Да!

Наступила пауза.

— Нет, Шворк и без того должен уметь всё это, — поспешно добавил профессор, чуя что-то не слишком доброе в затянувшемся молчании. — Ориентация на местности, поиск абонента по телефонному номеру… Но я всё же обратил при волшебном программировании особое внимание на эти функции!

— Волшебное программирование? Как так? Ведь компьютеры, телефон — это человеческая техника!

— Но Шворк не дух, — напомнил Фибах. — В данном случае я сумел убедить Многоликого, что для вспомогательных целей допускается… Что это удесятерит его возможности! И тогда Штрой — он как раз любит новшества — лично занялся вместе со мной техническим оснащением пса. Созданные нами волшебные компьютеры превосходят обычные, человеческие, не в десятки, а в тысячи раз!

— Ясно. И многих ты уже похитил?

— Только двоих! МакДаффа и Штресснера… Я бы успел куда больше, но мерзавец Шворк начал откалывать номера! А потом сбежал… Они там, внизу, на Первом Ярусе. Вы ведь оставите их мне?

— Да, они ещё не раз потолкуют с тобой, обещаю тебе это… Теперь вот что: когда мы начнём разбираться со Штроем, будет большая чехарда в Свёрнутом Мире. Здесь станет небезопасно. А между тем эти дети ещё пригодятся мне. Для чего — не твоего ума дело. И можешь не коситься на них с такой любовью, они ничего не знали о нас… Ты должен отправить их в Мюнхен, и сейчас же! Пусть твой пёс вылетает немедленно.

— Но… это невозможно! — промямлил Фибах. — То есть… прошу прощения… Я всё, конечно, сделаю, но… но…

— Что тебя беспокоит? Твои очки?

— Нет-нет, что вы! Спасибо, что избавили меня от них, они мне так надоели…

— Рад за тебя. Может быть, тебе надоела и голова, на которой ты их носил? Только намекни мне, а уж я…

— Ме… меня не поймут! Все знают, с каким трудом я поймал эту тварь! Если бы мои ящеры не засекли его в предгорьях Альп… И вдруг я сам его отпускаю, меньше чем через сутки! Ведь он не вернётся!

— Он вернётся. Теперь его настоящий хозяин — я. Не беспокойся, профессор, он — часть моего плана… Но всё-таки я не верю, что этот хитрюга Штрой не предусмотрел запасного варианта для столь ответственного дела!

— Предусмотреть-то он предусмотрел, — вздохнул Фибах. — Только мне бы это не улыбалось…

Он хотел добавить ещё что-то, но в ту же секунду раздался оглушительный грохот, и замок затрясся от зубцов башен до фундамента. По стенам комнаты — в том числе и по невидимой стенке — поползли сверху вниз голубые искры холодного, немигающего огня. Профессор завыл и повалился лицом вниз. Но тут же невидимая сила вздёрнула его с пола за шиворот, сильно встряхнула, приводя в чувство, и швырнула на стул.

— Зачем ты так? — не утерпев, воскликнула Кри в пустоту. — Это… жестоко!

— С подобным мерзавцем только так и можно, — процедил ей в ухо голос Хофа. — Пожалей его чуть-чуть — и увидишь, что будет… Хочешь достаться на обед Пралине? — Кри молча отступила. — Ну, Фибах, что с тобой?

— Вы же видите! — заскулил тот, дрожа всем телом. — Он вернулся! На сутки раньше обещанного! Они донесли ему про пса… Мы погибли! Мы погибли!

— Погибли? — твёрдо сказал комиссар. — Почему же? Просто меняем план!

ГЛАВА XIII. ВЕЛИКИЙ ЗВЁЗДНЫЙ

Аксель, Кри и профессор, разинув рты, глядели в пустоту, не веря спокойным, по-змеиному шипящим звукам голоса. В глазах мальчика стояли восхищение и ужас, в глазах девочки — ужас и восхищение, а в горящих глазках Фибаха, очень похожего сейчас на своих цыпочек, — просто ужас. Зато какой!

— Скажешь, что ты уже разобрался со Шворком, — продолжал комиссар. — Осталось провести пробный полёт с тобой и детьми на борту. Между прочим, это и впрямь было бы неплохим испытанием верности пса… Но испытание не состоится, так как зловредные дети склоняют Шворка к измене! Скажи, что ты уничтожил обоих, а пуделя заставил помогать. Чтоб образумился! На деле же ты отпустишь Акселя и Кри и вернёшься… Как, неплохо?

— Да вы не поняли! — взвизгнул Фибах, мечась по комнате, как крыса в западне. — Он может просто запретить мне это! Услышит отчёт о бегстве собаки и запретит… Или использует запасной вариант, а я попаду в немилость! Не рискуйте же мною из-за каких-то сопляков!

— Оттянуть отчёт! — рявкнул Хоф.

— Невозможно! Вы не знаете Штроя!

— Тогда выкручивайся сам! Придумывай что хочешь! И помни: если дети улетят ещё до вечера — награда превзойдёт твои ожидания… Сделаю тебя старшим духом, когда мы тут всех убъём, и будешь как мой заместитель командовать новой Землёй! Но если с их голов упадёт хоть волос…

Фибах оцепенел. Такого он и впрямь не ожидал услышать.

— Да что в них такого, в этих?.. Простите, Ваша Вечность! Я совершу невозможное, лишь бы угодить вам! А сейчас… ещё раз простите, но я должен идти… приветствовать…

— Приветствуй, — разрешил комиссар. Фибах кинулся к двери. — Стой!

Профессор втянул голову в плечи и покорно повернулся.

— Вот таким ты мне больше нравишься… Я бы и сам поприсутствовал при твоём отчёте, — медленно произнёс Хоф. — Но Штрой может меня обнаружить…

— Непременно обнаружит! — с жаром заверил Фибах. — Он говорил, что чует чужого звёздного духа за сто миль… если у вас нет особой защиты!

— Защита есть, — обронил комиссар, — но рисковать ни к чему. И доверять тебе так сразу — тоже. С этой минуты всё, что видят и слышат брат и сестра Реннеры, буду видеть и слышать я. Возьмёшь мальчика с собой на отчёт…

— Штрой не позволит! — захлебнулся Фибах. — Он решит, что я сошёл с ума!!! Ещё никто… даже старшие духи… даже сам Главный Диспетчер…

— Как ни странно, я это знаю. Но кто тебе велит его показывать? Наоборот, ни в коем случае! Спрячь его где-нибудь поблизости, чтобы он всё видел и слышал. Человечка-то Штрой, я думаю, не чует так обострённо? А если и почует, скажешь, что он тебя дожидался.

— Человечка? Честно говоря, сам не знаю… — пробормотал Фибах. — Подобных случаев у меня с ним не было… Я слышал, что есть специальные заклятия от подслушивания, которые обнаружат даже муху. Если он их использует…

— Брось, профессор! Кого ему здесь бояться? Это приказ! А теперь иди, но не слишком быстро… Мальчик догонит тебя.

Фибах неохотно поклонился, метнул на Акселя полный ненависти взгляд и ткнул пальцем влево. Аксель понял, что надо идти за ним не к холлу, а в противоположном направлении — вверх. Судя по тому, что дверь за Фибахом приоткрылась, Хоф проверил, не подслушивает ли учёный муж снаружи. А затем в ушах детей раздался долгожданный — но теперь уже человеческий! — шёпот:

— Прости, Аксель, что впутываю тебя в опасное дело, но я не верю этому негодяю! Он может выдать нас в любую секунду, а твоё присутствие его хоть немного удержит. Я тоже буду рядом, но пригрозить этим Фибаху, как ты, наверное, понимаешь, не смогу…

— Почему? — перебила Кри.

— Тем сильнее будет его искушение предать! Если Штрой сразу уничтожит меня, пришедшего ему прямо в руки, у Фибаха будет надежда вывернуться. А вдруг я здесь один? Кроме того, с мощью Многоликого он уже знаком, я же для него — тёмная лошадка. Очередной смертник… А вот если я неизвестно где, но в то же время поблизости — я ещё, может быть, смогу наказать его за измену! Надеюсь, не предаст… Он так много разболтал, а я столько посулил ему… Ты, конечно, вправе отказаться, Аксель, только я, честно говоря, думаю, что терять тебе нечего!

— Ты прав, — сказал Аксель, стараясь придать голосу твёрдость. — Тем более, что не ты меня, а я тебя впутал во всё это. Идём!

— Я тоже с вами! — застонала Кри, озираясь сквозь слёзы. Ей было одинаково страшно оставаться и идти. Первый страх, вероятно, победил бы, но комиссар не дал ему на это времени.

— Нет! Для тебя есть особое задание! Может, самое важное… Беги к Шворку… вернее, иди — спокойно и незаметно. Если остановят, сошлись на Фибаха! Поговори с псом. Включи ему речь. Только чтоб никто не подслушал… Это будет первое, что ты спросишь — нет ли у него защиты от подслушивания… Постарайся понять, готов ли он бежать отсюда ещё раз, и что для этого нужно. Словом, на чьей он стороне? Скажи, что профессор хочет убить этими Смертями и вас с Акселем, и свою бывшую жену, и всех людей! Про жену упомяни обязательно, пёс, видно, не забыл её… Скажи, что, если он нам поможет, мы найдём его прежнюю хозяйку, а Фибаха обезвредим, и он будет Шворку больше не страшен! Вообще выведай о пуделе всё, что сумеешь… Можешь назначить побег этой же ночью. Повтори мне всё!

Кри торопливо повторила, дрожа, но ничего не упустив. Аксель посмотрел на неё с гордостью. У кого ещё такая сестра! Дженни бы на её месте превратилась в слёзную лужу… или нет?

— И последнее… Сюда не возвращаться ни в коем случае! Особенно если в пути будут приключения. Останешься внутри пса. Мы придём, как только сможем. Если до двух… нет, до часу ночи нас не будет — беги одна. Нет-нет, плакать и обниматься некогда! Вперёд!

И все трое устремились к двери.

Кри поскакала вниз, как мячик, но у поворота опомнилась и пошла медленнее. Аксель с тоской оглянулся на неё. Мысли мальчика, как ни странно, были прикованы сейчас к ней, а не к самому грозному испытанию, которое ожидало его впереди. Что-то с ней будет? И не в час ночи, а через час? Через минуту? Он вдруг опять почувствовал дурноту, как в день похищения Кри. И опять твёрдая рука — на сей раз невидимая — взяла его за локоть, и твёрдый голос сказал:

— Осталось немного, Аксель. Чем бы всё ни кончилось… Соберись!

Они нагнали Фибаха метров через двести. Тот был уже не в халате и шлёпанцах, а во фраке с галстуком-бабочкой и ковбойских сапогах со шпорами. Сверкнув очками на Акселя, он молча сделал отстраняющий жест и торопливо пошёл вверх по угрюмому тёмному коридору. Ещё минуты через две впереди послышались тошнотворный скрежет и вопли: «Заходи справа! Огня сюда! Там кто-то прячется!» Но Фибах на сей раз не обрадовался своей выдумке, и уж подавно не стал прятаться. Грязно выругавшись сквозь зубы, он щёлкнул пальцами и пробормотал заклятие. Голоса смолкли, а вместо них послышался странный нарастающий свист, словно падала бомба с самолёта. Секунду спустя из-за поворота выехала, стоя вертикально, картина «Ночной дозор». Она выглядела точно так же, как на стене в Гобеленовой комнате. Молча проехав мимо профессора, опешившего Акселя и невидимого Хофа, почти оригинал Рембрандта устремился по коридору вниз, видимо, возвращаясь в королевские покои. На душе у Акселя стало чуть легче: теперь патруль ничем Кри не помешает…

Внезапно Фибах остановился. Он резко обернулся к Акселю и, опустив жилистые руки ему на плечи, — словно ему ужасно хотелось вцепиться мальчику в горло! — хрипло сказал:

— Ты в самом деле не знал про заговор Вселенной Хас?

— Н-нет, конечно… — пробормотал Аксель, но не отвёл взгляда. — Мы ведь только дети!

— Дети… Хороши детки! — прошипел Фибах. Он явно хотел добавить ещё много чего, но вспомнил, что за ним может наблюдать зловещий Тратануз, Отец Отчаяния и Белый Глаз Меданарфа. Самому профессору вполне подошла бы в данный момент роль Сына Отчаяния, а уж если какого-нибудь отца — то это был бы Отец Бессильной Злобы.

— Будешь слушаться меня, — оскалился он, неохотно отпустив Акселя. — Беспрекословно! Спрячешься, где я скажу, и ни звука! Иначе…

Резко повернувшись, он устремился вперёд, мало заботясь, поспевает ли за ним мальчик. Акселю пришлось перейти на бег. Впрочем, бегал он отменно, и не Фибаху было по силам его утомить. Каменная спираль вела всё вверх. Судя по размерам скалы, в которой находился замок, они уже давно должны были выйти за её пределы и находиться сейчас высоко в небе. Аксель подумал, что никогда не сможет привыкнуть к чудесам Свёрнутого Мира. Ну как, скажите на милость, внутри маленького яблока можно спрятать большое?

Вдруг стены коридора разошлись, и над головами бегущих посветлело. Ещё шаг — и мальчика ослепили солнце и голубое небо, а в лёгкие хлынул свежий ветер. Все стояли на каменном балконе, который опоясывал большой зал обсерватории. То, что это была именно обсерватория, Аксель понял сразу. Внизу, в семи-восьми метрах под ногами, сверкали линзами мощные телескопы, нацеленные в зенит. Множество непонятных блестящих инструментов, весов и треножников было расставлено между ними. Крыша зала состояла из двух полушарий, усыпанных алмазными изображениями созвездий и сейчас раздвинутых под открытым небом. В углу обсерватории, разумеется, темнел зловещий колодец (впрочем, где его не было? Разве только в Гобеленовой комнате почему-то…). Но внимание Акселя сразу же приковали не телескопы и не мигающие звёзды на потолке, а непонятный предмет на мраморной площадке в центре помещения. Предмет испускал такое же сияние, как беловато-голубая, мертвенная луна где-нибудь над пустыней или в горах. Это, однако, был не шар, а овал, формой напоминающий бутон гигантского цветка. Высотой в три человеческих роста, он медленно вращался вокруг своей оси. И — если приглядеться — на его поверхности переливались золотистые нити, которые делили бутон на лепестки. А по стенам зала сверху вниз, словно капли воды по стенам пещеры, ползли холодные голубые искры огня…

Фибах молча ткнул пальцем в угол балкона, откуда Акселю даже не было видно, что делается внизу, сделал угрожающий жест и по винтовой лестнице спустился к площадке. Но мальчик вовсе не собирался довольствоваться одним только слухом! Он тут же лёг на живот и пополз к перилам балкона, высеченным, конечно же, в форме знакомых чудовищ. Чуть приподнявшись на локтях, он теперь вполне мог видеть всё, что хотел. Судя по шороху слева, то же сделал и Хоф, не пожелавший стоять, несмотря на невидимость. Затем Аксель почувствовал, как к его губам прижался незримый палец, и понял, что это значило: «Что бы ни случилось — ни шороха!»

Профессор тем временем уже подбегал к бутону, и матовый отблеск лёг на его лицо и руки, сделав его похожим на мертвеца. Вот его пальцы коснулись поверхности… погрузились в неё… медленно втянулись туда же локти, плечи, голова… и весь он исчез, словно оплетённый паутиной гигантского паука. Ещё секунда — и чёрная, непроглядная тьма космоса обрушилась на Акселя и Хофа, сверкнув им в глаза бесчисленными звёздами и окутав ледяным холодом! Аксель открыл было рот, чтобы крикнуть, но страшный мороз сковал его челюсти. Он понял, что умирает, — и тут ударила тысячерукая молния, потрясшая своды замка… Яркий, тёплый день вновь нахлынул на дрожащего мальчика. Аксель с трудом поднял заиндевевшие ресницы и глянул вниз.

Лунный бутон исчез! Вместо него по площадке медленно передвигался скрюченный Фибах, толкая перед собой тележку на колёсиках. На тележке стоял громадный цветочный горшок, а в нём высился исполинский колючий кактус. Размерами он не уступал пропавшему бутону и вырос, наверное, в какой-нибудь Мексике, не иначе! Ствол состоял из трёх сочленений: два больших — каждое чуть выше Фибаха — и верхнее, поменьше, словно голова. У среднего сочленения было два отростка, идущих вверх параллельно основному стволу и напоминающих человеческие руки.

— С благополучным прибытием! — скалился Фибах, угодливо наклоняясь вперёд, с риском заполучить в нос рыжий, твёрдый, как сталь, шип растения. — Не желаете ли чего-нибудь бодрящего с дороги?

— А что у вас есть? — живо спросил кактус приятным баритоном.

— Коллекционный коньяк! — вскинул профессор руку с пузатой, тёмной бутылкой, похожей на ручную гранату. — Из погребов баварского королевского дома…

— С удовольствием! — сказал кактус. Фибах уже закатил его под самый балкон, в мягкий полумрак, наклонился к нему и с бульканьем начал лить в горшок жидкость из бутылки. Видно, она была очень крепкой — аромат долетел даже до Акселя. Смотреть ему теперь было неудобнее, зато слышно гораздо лучше.

— Ещё? — спросил Фибах, разгибаясь.

— Спасибо, хватит… С моей печенью лучше соблюдать осторожность. Я не хочу злить моего врача. Садитесь, профессор, и позаботьтесь лучше о себе…


Неизвестно, вложил ли кактус в последние слова какой-то мрачный намёк или просто любезничал, но Фибах предпочёл истолковать его фразу буквально. Он опустился в кресло, и на коленях его прямо из воздуха возник серебряный подносик со скромной одинокой рюмочкой.

— Так Ваша Вечность, стало быть, позволяет себе иметь самочувствие? — игриво хихикнул он. — В таком случае, ваше здоровье!

— Почему бы и нет? — ответил кактус. — Если ваш дух, как я слышал, любитель чая, отчего и мне не побаловаться чем-нибудь? Не облейтесь… Поверьте, мой дорогой, нет ничего полезнее, чем болеть и лечиться. Это приучает нас ценить время, даже когда оно кажется бесконечным! Древние египтяне, как вы знаете, выставляли на своих пирах череп с надписью «Помни о смерти». Здесь я лишён такой возможности, но там, дома, в моей спальне постоянно живёт очередная хорошая болезнь, грозя отнять у меня недельку-другую… А какие они собеседницы! Не все из нас понимают радость болезни, но если вы соберётесь пополнить наши ряды, почему бы вам не быть умнее средней массы? Хотите, я заражу вас проказой? Эта дама ещё умнее бубонной чумы, я столько вынес из общения с нею…

— Э-э… как-нибудь в другой раз, — пробормотал Фибах, чуть отодвинувшись. — Сейчас нет времени…

— Да, вы правы. Главный Диспетчер позвонил мне на Проксиму Центавра и сказал, что ваш пёс сбежал. Я его правильно понял?

— Как вам сказать… — потупился профессор. — Сбежал — это сильно сказано! У моего пуделька повышенная возбудимость…

— У меня тоже повышенная возбудимость, — тихо заметил кактус, — но я вот, в отличие от вашего пуделька, никуда не сбежал. Да и у вас временами чего только не заметишь, однако, если вдуматься в ваши обещания, то вы — сама ответственность. Не так ли?

— Б-безусловно, — сказал Фибах, утирая пот со лба белоснежным платочком, извлечённым из нагрудного кармана фрака. — Но, во-первых, Шворк вернулся! Сам вернулся, заметьте, мы с девочками встретили его на полдороге к дому…

— А где у вас дом? — уточнил кактус без малейшей шутливости. Профессор поперхнулся, но попытался улыбнуться.

— Ну конечно же, здесь! Я больше не представляю себя без этих стен, Ваша Вечность… Да, и во-вторых, я уже разобрался в причине этой небольшой нервозности. Изложить?

— Я бы предпочёл, чтоб вы вообще не нервничали, — вздохнул космический гость. — Но если иначе нельзя, то я очень интересуюсь…

— Вы меня не поняли! — прижал руку к сердцу профессор. — Речь идёт не о моей нервозности, а о мыслях и чувствах нашего пёсика! Понимаете, в своей прошлой жизни он привык, что у него не один хозяин, а два…

— Распространённая привычка! — вставил кактус.

— Согласен! Однако Шворк — простая душа. Он, видимо, соскучился по своей прежней хозяйке, моей супруге. Мне трудно его понять, но собака есть собака. И вот, не найдя моей жены…

— Простите, как вы сказали? — перебил кактус. — Возможно ли, чтобы пёс, специально тренированный на поиск и похищение незнакомых ему людей, не нашёл свою бывшую хозяйку?

— Вероятно, она уехала! Куда-нибудь в Штаты… — злобно сказал Фибах. — И потом, Шворк не хотел чересчур удаляться от меня.

— Так-так…

— Да! И вот, не найдя моей жены, он выбрал себе в хозяйки понравившуюся ему девочку. А та потребовала перенести сюда и своего брата! Смешно, конечно…

— Смешно… — протянул кактус. — Наверное, это последствия гонконгского гриппа, но лично мне история с детьми смешной не показалась! Насколько я знаю собак, они не так просто бросают старых хозяев и не так случайно заводят новых. Особенно если это не простой пёс, а заколдованный… то есть, по замыслу, во всём покорный вашей воле. Итак, замысел провалился! Скажите, профессор, а вы вообще… гм… когда-нибудь почёсывали этого пса за ушами? Выбирали для него мясную косточку? И так далее…

— Вы же знаете, что Шворк ничего не ест! Он питается солнечной энергией от своих ушей-батарей. А что касается всяческих чувств и прочего, то я знал видного учёного — чуть ли не лауреата Нобелевской премии, — который бил своего пса смертным боем, а тот готов был за него разорвать любого встречного!

— В таком случае постараемся не попадаться ему навстречу… А если без анекдотов — вы уверены, что это действительно обычные дети?

— О чём говорит Ваша Вечность? — Голос профессора невольно дрогнул.

— Ну, знаете! Если бы я предположил, что вы способны задавать дурацкие вопросы, то этот был бы из их числа! Брата с сестрой могли использовать враждебные нам духи, кто угодно! И вы ещё шутите… Мальчик, кстати, уже заработал себе почётное прозвище, расспрашивая обо мне… я только ещё не успел выяснить, кого.

— Пралине! — торопливо подсказал Фибах. — То есть, простите… я не знаю его истинного имени. Но это самый неосторожный болтун во всём Лотортоне!

— И поэтому вы не попросили Главного Диспетчера приставить к детям кого-нибудь другого? А хотя бы имена их самих вы знаете? Кто они? Откуда взялись? Я хочу видеть их обоих немедленно! И если это окажутся замаскированные духи, я вас не поздравляю, профессор. Вам придётся тогда вернуться в мир людей, где вам, без сомнения, вручат Нобелевскую премию… если успеют… И так уже из-за ваших деток придётся казнить дурака-диспетчера!

— Что, что случилось? — пробормотал Фибах, со страху скосив глаза.

— Да ничего особенного, конечно… но порядок есть порядок. Распустились тут без меня! Один идиот как раз сидел за пультом, когда ваш любопытный мальчуган летел внутри Шворка и включил телемост. Дежурный — где только его откопали? — даже не знал немецкого! Но, не смущаясь тем, что пёс, а значит, и его гости относятся к моему личному ведению, потребовал у мальчишки отчёта. Кто такой, куда летит на разыскиваемом собачьем существе и так далее… Вы ведь не поручали Главному искать пуделя самому? Ну вот, стало быть, и не их дело, в розыске пёс или нет!

— Разумеется! — с жаром поддакнул Фибах.

— А вот если бы вы его в конце концов не нашли, то уже вы отвечали бы за то, что не подключили нас. Это тоже разумеется… И, не дождавшись ответа, наш болван полез в Шворка сам. Хорошо, что ваш парень вовремя отключил экран, тот ведь мог его и растерзать в припадке служебного рвения! Но уж перепугал наверняка до смерти… Я люблю сам пугать моих гостей. И потом, вы понимаете, чем это могло кончиться? Наш юный друг мог со страху включить в Шворке что-нибудь не то — и светлая память всем троим! А заодно и всему варианту «Бионика».

— Толковый мальчик! — с преувеличенным энтузиазмом закивал профессор.

— Вот и я думаю — не слишком ли толковый для малолетнего новичка? Откуда он вообще узнал о внутренней системе доставки, если сам пёс знает только наружную? Итак, Главному Диспетчеру — выговор за плохую подготовку дежурных. Младшего духа, обслуживающего детей, вызовите, пожалуйста, ко мне в пять часов дня. Самих детей, как я уже сказал, — сюда сейчас же! А основной вопрос будем решать в зависимости от того, кем они окажутся на самом деле…

— Что вы имеете в виду? — выдавил из себя Фибах.

— Да всё то же, дорогой профессор… Вариант «Зевс»! — дружелюбно ответил кактус.

«„Зевс“, — вздрогнул Аксель. — Зевс… Мой бык на пропавшей монете! Все наши несчастья начались с Зевса… Вот совпадение!» И, вытянув шею, свесил голову вниз, чтобы лучше видеть.

— Быкодракон ненадёжен! — с истерической нотой в голосе взвился профессор. И, поставив подносик на кресло, выпрямился во весь рост. — Вы же сами отмечали, что он плохо маневрирует! Это будет провал!

— Не обижайте старину Зевса… Да, он — чисто волшебное животное и, значит, немножко увалень. Но разве лучше будет, если ваш Шворк быстро, как молния, полетит искать ещё каких-нибудь знакомств вместо того, чтобы…

— Но в нём же буду я! Я и ещё двадцать лучших духов! Кто ему позволит?! — перебил Фибах, осатанев. — Мой труд! Мои исследования!! Мои надежды!!!

— Ну-ну, успокойтесь, старина, — сказал кактус по-прежнему терпеливо, но ледяным тоном, исключающим дальнейшие споры. — Я же говорил, у вас нервы не в порядке… А ведь это мне сейчас надо нервничать! Не забывайте, если мы потерпим неудачу, придётся ждать добрых лет пятьсот, прежде чем мы сможем повторить Заклятие Семи Смертей в пределах Лотортона. Раньше волшебному полю не успокоиться! Повторяю вам в последний раз: всё будет зависеть от ваших мюнхенских крошек. Если это враги, то, учитывая, сколько времени они провели с псом наедине… Они могли испортить что-нибудь, наложить любое скрытое заклятие! Вы и сами на моём месте не стали бы рисковать… Кстати, посмешить вас? Вам это сейчас полезно. Главный Диспетчер получит выговор и за Зевса тоже!

— Почему? — жадно спросил профессор. — Я уверен, это чудище вконец отбилось от рук!

— Жаль вас разочаровывать, но дело в ином… Я дал этому дельному, в общем, духу задание готовить Зевса к полёту. И даже в припадке старческой болтливости объяснил, что был такой древнегреческий бог — Зевс. Я рассказал миф, как он обернулся быком и похитил красавицу Европу… С подчинёнными, между прочим, тоже надо и общаться, и ладить, они тогда совсем по-другому выполняют ваши приказы! Увы, наш Главный ничего не смыслит в человеческих мифах и сказках. Он вообразил, будто эти предания как-то повлияли на выбор намисамого быкодракона, а не просто его имени… И решил за три дня изучить всё, что человечество тысячелетиями писало, рисовало, чеканило и лепило о Зевсе-тучегонителе! Чтоб лучше понять, какие умения владыки богов я передал животному. Но я-то имел в виду всего лишь простое сравнение: наш Зевс похищает жизнь на всех континентах Земли так же, как древний бог похитил одну-единственную Европу…

Лицо Фибаха разочарованно вытянулось, а кактус, словно не замечая этого, продолжал:

— И вот, мой заместитель принялся за это бесполезное занятие. Три дня с неба над Альпами дождём сыпались и исчезали во всех наших ста семи колодцах тысячи разных предметов! Книги, рукописи, картины, статуи и монеты с изображениями Зевса и хоть какими-то упоминаниями о нём… Впервые в истории Подземного Мира пришлось дополнительно разворачивать склады Первого Яруса, представляете? На всём земном шаре не осталось ни одного предмета, связанного с владыкой богов, которого не утащил бы наш Главный Диспетчер! И это были бы его проблемы, но второпях он забыл применить Заклятие Копирования и забрал у людей оригиналы. Ограбленными оказались крупнейшие музеи мира, тысячи частных коллекций! Полиция планеты за последнюю неделю просто сбилась с ног…

Слева от Акселя раздался шорох: Хоф явно сделал резкое движение. Но Фибах лишь раздражённо пожал плечами:

— Подумаешь! Пускай ищут… Скоро им будет не до того.

— Ай-яй-яй! — укоризненно сказал кактус. — За кого же вы держите нас всех? Что мы вам — мелкие воришки? Ни один уважающий себя дух никогда ничего не возьмёт у человека, запомните это наконец! Я ведь однажды уже отчитал вас за намерение украсть из музея какую-то знаменитую картину… кажется, Тициана или Рембрандта? И научил, как сделать прекрасную копию. А вы всё не поймёте… Выговор, причём строгий, тут и спорить не о чем! Ну, сейчас-то он, конечно, всё уже вернул в библиотеки, музеи и альбомы…

Теперь уже движение сделал Аксель. Так значит, это не совпадение! Его пропавшая монетка и впрямь была вестником огромного несчастья, нависшего над миром! И погубившего их с Кри… Мысль о том, что два греческих евро возникли из воздуха в его недерлингском альбоме, как банан на тарелочке, не принесла мальчику никакой радости. А ведь ещё недавно бы…

Но даже сейчас, когда его судьба висела на волоске, Фибах мучился в когтях своего самолюбия! При слове «Рембрандт» он метнул взгляд на балкон, понимая, что ещё одна его ложь выплыла наружу. «Неужели он думает, что мне сейчас до этого? Я сразу знал, что он или хотел стащить, или стащил оригинал, а не копию», — с усталым отвращением подумал мальчик. И услышал гнусавый голос:

— Но если… всё окажется в порядке, то мой пёс по-прежнему будет играть главную роль?

— А? Да, конечно… Ну, я думаю, мне пора принять иной вид для беседы с молодыми людьми. Чтобы привыкнуть к земной почве и атмосфере, вполне достаточно получаса!

И кактус взорвался фейерверком холодных голубых искр. Фибах не успел отскочить, так что одна искра влепилась ему во фрачный лацкан и прожгла в профессоре насквозь примерно тридцатимиллиметровую дыру. В неё тут же со свистом устремился воздух, и Фибах, морщась, заткнул её платком. Над горшком вместо кактуса поднялась высокая тень, от которой сразу же отделилась тень поменьше. Тени с каждой секундой становились всё чётче, словно выходя из тумана. Ещё минута — и из горшка на пол шагнул высокий человек в мятом костюме конторского служащего. Тёмный пиджак и брюки, мышиный жилет, блёклые рубашка и галстук, старомодная высокая шляпа-котелок. «Чарли Чаплин» поднял голову, и Аксель увидел его лицо. Кроме глаз, в нём не было ничего примечательного. Бледная, слегка морщинистая физиономия скучающего туриста, случайно вместо Лондона или Монреаля оказавшегося в крохотном городишке. Купил в местной лавчонке пару лежалых сигар, которые, подумав, он выбросит в вокзальную урну, сфотографировал дерущихся перед мэрией собак и ждёт поезда. Но глаза были ужасны! Или… прекрасны? Они были огромными, как у стрекозы, сплошь чёрными, без белков и зрачков, но не мёртвыми и пустыми. В них словно мерцала мелкая звёздная пыль. Навстречу переносице, то и дело меняя направление и скорость, плыли созвездия, галактики и туманности, будто видимые в иллюминаторах космического корабля.

Вторая тень, поменьше, отошла от старика метра на три и спокойно уселась в возникшее из пустоты кресло. Поражённый Аксель увидел мальчика — судя по всему, своего ровесника. Но, кроме возраста, у детей не было ничего общего! Мальчик уронил на грудь лицо красивой мраморной статуи и наполовину прикрыл глаза. В отличие от глаз Штроя, в них стояла сплошная тьма, без звёзд и движения. Он носил белый атласный костюм средневекового принца. Вся его одежда переливалась золотым шитьём, у пояса висел небольшой кинжал в драгоценных ножнах. На лоб была низко надвинута белая шляпа с широкими полями и плюмажем из страусовых перьев, а из-под неё падали на плечи длинные светлые локоны. Скрестив под креслом ноги в белых чулках и туфлях с бантами, мальчик застыл, словно восковая фигура.

— К… кто это? — откашлявшись, спросил Фибах, не менее поражённый, чем Аксель. — Ваш личный дух?

— Почти… Небольшое новшество. Вы же знаете, я без этого не умею, — усмехнулся старый турист. — Но об этом позже. Давайте сюда детей, профессор!

И тут в голове Акселя вспыхнула паническая мысль: «Кри! Она же не успеет! А ведь это, наверное, единственная надежда — Шворк… Задержать их! Любой ценой!» Но что он мог сделать? При виде виновника всех его несчастий мальчика захлестнула бессильная ярость. Н-ну, погодите! Он сейчас покажет всем этим звёздным кактусам и дырявым профессорам!

— Э-э… они поблизости. Я мигом, — заверил Фибах. — Но… вы не могли бы меня заткнуть? Сквозит…

— Да-да, простите… — Штрой мельком глянул на дыру во фраке, и она исчезла, а платочек порхнул назад в нагрудный карман. Фибах повернулся и, сутулясь, начал подниматься по винтовой лестничке. Тогда Аксель пружиной вскочил на ноги и, стряхнув невидимую руку Хофа, которая пыталась его удержать, кинулся по ступеням вниз. Он с наслаждением толкнул профессора в грудь, и тот, отшатнувшись, упал на колени, проехав на них метра два. Ещё несколько прыжков — и Аксель уже стоял перед проклятым Штроем, потрясая у самого его носа сжатыми кулаками.

— Отдайте мою монетку! — во всё горло закричал он, так что разные астрономические инструменты вокруг тревожно зазвякали. — Сейчас же!

Штрой медленно поднял брови, не изменившись более ни одной чертой белого старческого лица. Затем запустил худую длинную руку в жилетный карман, порылся там, что-то нашёл и протянул Акселю, блеснув ему в глаза огромной запонкой-карбункулом.

— Она?

— Да! — сказал Аксель. И жадно схватил два греческих евро с изображением женской фигурки на быке — вещь, которую он ненавидел больше всего на свете. Медленно оглядел монету с обеих сторон, словно сомневаясь, нет ли тут обмана, и спрятал в карман. — Она самая!

— Так ты, значит, и есть Спросивший Смерть? — медленно вымолвил Штрой и сел в горшок, тут же превратившийся в кресло. — Ну что ж, это, пожалуй, ещё слишком невыразительное прозвище…

И он жестом предложил Акселю занять кресло Фибаха. Сам профессор переминался с ноги на ногу у лестницы, потирая ушибленное колено. Несколько мгновений старик и мальчик молча глядели друг на друга.

— Любишь деньги? — с любопытством спросил наконец старик.

— Очень! — воскликнул Аксель и решил даже облизнуться. «А может быть, стать актёром? — мелькнуло у него в голове. — Кажется, это не так уж трудно…»

— Прими наши извинения, — сказал Штрой. — Мы случайно забрали твою монетку. Как вышло, что ты нас подслушивал?

— Это я его привёл, — торопливо сказал Фибах. — Простите, я думал, что он может понадобиться. Только ему было велено ждать в коридоре, ну а он… дети есть дети!

— А больше вы никого с собой не привели, надеюсь? — грозно начал Многоликий, но тут же оборвал себя. — Впрочем, я сам виноват… Что ты скажешь? — обратился он к мальчику в белом. Тот очнулся, поднял мраморную маску лица с пустыми чёрными прорезями глаз и ответил голосом Штроя:

— Сейчас никто не подслушивает.

— Хорошо. Следи… — И он повернулся к виновнику переполоха. Тот хотел что-то сказать, но не успел. Из глаз Штроя на Акселя хлынула мерцающая бездонная тьма, которая мягко обволокла его и усыпила на несколько мгновений. Прежде чем он стряхнул наваждение, Великий Звёздный задумчиво сообщил Фибаху:

— Поздравляю, профессор: это не дух! И не земной волшебник. Но всё-таки что-то с этим мальчиком не так… Только я не могу понять, что. Думаю, к вечеру разберёмся…

— Но если ЭТО не опасно, — осторожно сказал Фибах, бочком придвигаясь ближе, — то я мог бы завтра утром провести со Шворком пробный полёт в атмосфере?

— Безусловно! — весело ответил Штрой. — Сколько хотите!

— И… видите ли, я — человек ответственный, и тяжело переживаю последние события…

— Это вы к чему? — осведомился звёздный дух, наблюдая за очнувшимся Акселем.

— Мне было бы очень неприятно убедиться, что Шворк одинаково охотно слушается меня и этих детей. Но лучше горькая правда, чем сладкая ложь! — провозгласил Фибах, подняв палец. (На Штроя эта мудрость произвела, казалось, глубокое впечатление.) — А псу, наверное, было бы полезно увидеть, что я с детьми заодно… Словом, я хотел бы взять их с собой.

— Неплохая идея! — одобрил Штрой. — И знаете что? Если не выяснится ничего плохого, я думаю, вы сможете их отпустить.

— Домой? — не веря своим ушам, вымолвил Аксель.

— Домой. Пусть хоть часок побудут с родителями напоследок…

«Какой хороший волшебник!» — пронеслось в голове у мальчика. И лишь затем он осознал весь ужас последней фразы.

— Гуманно! — осклабился Фибах. — И благородно! Я всегда знал, что вы…

— Лжёте, — холодно сказал Штрой. — Ничего вы не знали. Все приказы, которые я когда-либо отдавал вам, были исключительно беспощадны. Это называется «доброта на час», дорогой профессор. Вы что, в самом деле решили, что я отпущу этих детей к мамаше просто из сочувствия?

— Я… э… э… — растерянно забормотал Фибах.

— Я выше таких вещей, о чём уже сто раз вам говорил! Я бы захохотал над ними… Прежде всего меня интересует, как поведёт себя наш впечатлительный пуделёк, видя, что маленькие хозяева бросают его навеки. И берегитесь, если в этот душещипательный момент он хоть на секунду перестанет вас слушаться! Я пошлю с вами парочку старших духов, чтобы они лично проконтролировали эксперимент. А то вы ещё устроите детишкам несчастный случай потихоньку от Шворка… Ну ладно, идите за девочкой!

«Какой змей! — подумал Аксель. — И всё-таки лучше он, чем Фибах… Хотя нет! Оба хуже. Но что же делать? Я задержал их так ненадолго! А… надо ли теперь? Надо! Штрой может передумать».

— Нет, подождите, — капризно сказал он и грубо ткнул пальцем в Фибаха. — Вот он… профессор, значит… обманул нас! Обещал денег и не дал. Я хочу сейчас же получить чек!

— В самом деле? — поразился Штрой. — Да, у него это бывает. Рассеянность от занятий наукой — вот как я объясняю такие вещи! А насчёт денег… пожалуй, у меня нашлось бы немножко. Я сам выпишу тебе чек…

— Лучше наличными! — подумав, сказал Аксель. И, набрав в грудь воздуха, добавил: — Триста тысяч евро!

— Триста?! — созвездия в глазах Штроя на секунду замерли. (Кажется, сейчас как раз проплывали Большая и Малая Медведицы. А затем, как поток золотых монет, хлынул сметающий всё Млечный Путь.) — Да это же гроши! Семьсот… нет, миллион! Прямо сейчас! Только сперва объясни, за что.

— Деньги на бочку! — заявил Аксель, входя в роль и гоня из головы мысли типа: «Да подавись ты своим проклятым миллионом!» — Меня тут уже раз обманули…

Что-то блеснуло, и перед опешившим мальчиком выскочила из пола огромная дубовая бочка, судя по запаху, взятая второпях со склада несвежей сельди. На бочке стояла небольшая, но вместительная стальная касса с буквенно-цифровым диском.

— Набери своё имя, фамилию и дату рождения, — предложил Штрой. — А потом посмотрим внутри — нет ли там чего-нибудь.

И мальчик как можно медленнее набрал:

«АКСЕЛЬ РЕННЕР 12 ИЮЛЯ 1992»

Что-то щёлкнуло, и касса открылась. Перед глазами Акселя оказалось то, чего он и ожидал: толстые пачки пятисотевровых купюр, перехваченных бумажными лентами. На каждой ленте стояла печать и подпись кассира. Но, притворившись, что он всё ещё настороже, будущий актёр начал вертеть каждую пачку перед глазами, выборочно просматривая купюры на свет. Поэтому он не заметил, с какой бешеной скоростью понеслись созвездия в глазах Штроя, прикованных к набранному шифру. Затем эти глаза погасли и стали так же темны и пусты, как глаза страшного мальчика, дремлющего в соседнем кресле. Поражённый Фибах сделал несколько мелких шажков, вглядываясь в Многоликого, словно видел его таким впервые.

— Ты — внук Гуго Реннера? — медленно произнёс Штрой, подходя к Акселю вплотную и кладя руку ему на плечо. Рука была обычная, мягкая и даже тёплая, но Аксель от ужаса уронил пачку банкнот на пол. — Умершего 2 августа 1990 года в Мюнхене?

— Да… — шёпотом признался мальчик.

— Профессор, — ещё медленнее сказал Великий Звёздный, поворачиваясь к Фибаху, — подумайте хорошенько… Вы меня слышите? ХОРОШЕНЬКО! И скажите, не происходило ли в замке с момента появления этих детей чего-нибудь странного? Необъяснимого колдовства, например?

— В-вроде бы нет, — с запинкой произнёс Фибах. О, Аксель знал, о чём он думает!

— Вы уверены в своих словах? Пусть даже ерунда, мелочь… Ошибка обойдётся нам не менее дорого, чем история с псом. Если не дороже…

Фибах колебался. Аксель устремил на него ненавидящий взгляд в упор. Но что был взгляд детских глаз в сравнении с привычным ужасом перед Штроем, который тоже смотрел на предателя не отрываясь?

— С-стенка между комнатами детей стала п-прозрачной. Невидимой…, — выдавил наконец Фибах. — И никто не знает, почему. Никто ничего не делал…

— Твоя работа? — повернулся Штрой к Акселю.

— Нет! — искренне сказал тот, глядя в чёрные провалы его глаз. — Я же не умею колдовать…

— Можешь припомнить, что ты делал перед тем, как впервые заметил это? Я сумею заглянуть в твою память, если ты будешь помогать мне. Сосредоточься — и я удвою содержимое твоей кассы!

— Пожалуйста, — пожал плечами Аксель, добросовестно напрягая память. — Можете не удваивать… — он спохватился, — а утраивать! — И он стал думать о ночных неясных воспоминаниях, точнее, о том, как ему хотелось что-то вспомнить, но напрасно… Поймал мелькание созвездий в глазах Штроя — и опять уснул наяву.

Великий Звёздный поднёс морщинистую ладонь к лицу Акселя, и из медленно раскрывшихся губ мальчика вылетели слова — монотонно и очень тихо:

— Что ж, надо начинать день, и когда упадёт вечерняя тень, тогда-то, может, и вспомню я, в чём же была тревога моя. Посмотрим, что делается у Кри. Которая там, за стеной. Внутри.

— Ясно, — так же тихо сказал Великий Зёздный, отступив на шаг. — Рад, что не ошибся в тебе… — Он отвёл глаза, и Аксель тут же проснулся.

— Мне опять приходится извиняться перед вами, — бросил Штрой Фибаху, — однако я вынужден пересмотреть все свои планы. Теперь мы сможем обойтись без очень многого… если всё получится. Но вам я буду благодарен за этого мальчика (и, вероятно, за его сестру) — ещё больше, чем за Шворка, — прибавил он, заметив торопливое движение профессора.

— Что здесь происходит? — выдавил тот. — Я сейчас сойду с ума…

— А я, пожалуй, составлю вам компанию в этом деле… Вечером, уважаемый, мы разберёмся в наших проблемах вечером! — И Штрой многозначительно кивнул на жадно слушающего Акселя. — За девочкой можете не ходить, мне уже всё ясно. Вы приведёте ко мне обоих детей в восемь часов. А сейчас наш Аксель свободен. Что же ты оставил свои три миллиона, друг? — окликнул он мальчика, который поспешно двинулся было к лестнице. — Где твоя прежняя… хозяйственность?

Аксель покраснел и, смешавшись под проницательным взглядом Штроя, схватил изрядно потяжелевшую, увеличившуюся в размерах кассу. И был таков.

— Может быть, вы мне всё-таки скажете… — не без раздражения начал Фибах.

— А что тут говорить? — пожал плечами Штрой. — Перед нами — внук Гуго Реннера… Реннера Упрямца, — многозначительно добавил он, подчеркнув последнее слово.

— Чем же он так упрям? — криво улыбнулся профессор.

— Был упрям! — вздохнул Штрой, садясь.

— Был?

— Был… А мог бы здравствовать и сейчас. Налейте-ка мне ещё чего-нибудь… Благодарю! Память о Гуго Реннере изгладится из наших умов не скоро… теперь же, когда у него появился наследник, — может, и никогда. Если бы он захотел, то стал бы самым великим духом Лотортона. И не только его! А нашёл его один из моих подчинённых — совсем случайно. Он пролетал над пустынным побережьем Нордзее поздней осенью, там, где редко встретишь и духа, и человека. Макушки прибрежной рощи казались сверху чёрными когтями, на них не было ни одного листа. И вдруг мой посыльный увидел, что роща сорвалась с места и понеслась за ним следом. Курьер даже сперва решил, что попал в засаду! Он замедлил полёт и увидел, как деревья спешат к берегу моря и погружают ветви в воду, будто ловя рыбу. Подлетел к воде — прибой весь позеленел: к берегу подошли огромные стаи изумрудных рыб. Но, когда дух пригляделся, оказалось, что это листья. Деревья подгребали их к себе, и листья тут же прирастали к их ветвям, словно наступила весна. Потом в дюнах показался человек в поношенном пальто с записной книжкой: он строчил какие-то стихи и ухмылялся. Наконец перечеркнул всё — деревья потеряли листву и исчезли. Это и был Гуго Реннер.

Мой курьер приземлился и заговорил с ним. Он не усомнился, что перед ним — звёздный дух высочайшего ранга. Каково же было его изумление, когда оказалось, что Реннер понятия не имел о реальности происходящего! Он считал, что всё это — его поэтические галлюцинации. Попросту говоря, сны! Более того, он считал, что вся наша жизнь — сплошной затянувшийся сон…

— А это так? — осторожно вставил Фибах.

— Нашли кого спрашивать! Короче, мой порученец объяснил ему истинное положение вещей, которое сам Гуго, разумеется, счёл очередным бредом, и наконец за дело взялся я. Ох, и намучились же с ним мы все! С огромным трудом нам удалось убедить старину Гуго не зарывать такие волшебные таланты в землю и заказать свою смерть. Может, мы бы даже и отступились, но выяснилось потрясающее обстоятельство: стихотворные заклятия, наложенные им, не мог снять никто, кроме него самого! Для него не существовало неудач, промашек, слабого поля… Он сам его создавал! Представляете, что это значило?

— О да! Что будь Гуго Реннер жив, я был бы вам не нужен!

— Узнаю человека! — фыркнул Штрой. — Первая мысль, конечно, о соперниках. Вот это вас всех и погубило…

— Что вы хотите сказать?

— Что если бы люди не соперничали, они бы уже давно обогнали нас, и тогда я служил бы вам, а не вы мне… Я ведь тоже мог бы закопать Гуго в прибрежный песок и забыть о нём, понимая, что, став духом, он поднимется выше меня. Но я думал о другом. С ним Лотортон раздавил бы любых врагов! Кого угодно… Разумеется, нельзя было начинать с этого — сразу, в лоб. Гуго был пропитан моралью, как старая одежда — нафталином… Ну, пришлось объяснять ему, сколько добра он мог бы… и так далее. Тогда он согласился. И вот тут мы допустили очень большую ошибку…

— А я думал, вы никогда не ошибаетесь!

— Не следует считать меня таким идиотом, дорогой друг… Мы воскресили Реннера почти сразу же после его добровольной смерти, не дождавшись, пока всё человеческое в нём истлеет! Хотя, может, и это не помогло бы с таким особым материалом… Тем не менее, хочется думать, что лет через триста он проснулся бы настоящим духом — без жалости и предрассудков. А так он взбунтовался на первом же совещании, уяснив себе наши планы. И, если бы он захотел, то ушёл бы от нас живым: он ведь был неуязвим, стоило ему только оградить себя нужным заклятием. К счастью, он не напал на нас и не вернулся к людям… Просто не стал сопротивляться и умер, заставив нас сожалеть об упущенных безграничных возможностях!

— Откуда же, по-вашему, они у него взялись?

— Хороший вопрос! В принципе, мы давно знали, что среди поэтов бывают очень сильные волшебники. Но этот вдобавок никогда не растрачивал своих сил. Он считал, что целый мир не стоит одной его строчки. Я как-то спросил его, почему он, с его-то убеждениями, не отдал свои стихи людям, чтобы сделать им добро. Гуго ответил: «Где добро, там и зависть. Я не хочу, чтобы мне завидовали». Ну что ж, он сделал свой выбор. Лично я думаю, что в одном он всё-таки был неправ. Если не для себя, то хотя бы ради своих внуков ему, безусловно, следовало нас уничтожить! Посмотрим, что выберут они…

— Так вы хотите…

— Ну безусловно, профессор! Зачем нам рисковать, если мы можем исключить малейшую возможность неудачи? Пусть Заклятие Семи Смертей произнесут сами люди — и вы увидите, оно будет надёжнее и крепче нашего. Просто ребёнок сочинил стишок на заданную тему…

— А если внуки не унаследовали волшебной силы деда?

— Скорее всего, они её унаследовали. Но не полностью! Иначе мальчик давно уже знал бы, что, стоит ему произнести желание в стихах, и оно сбудется. Какой-нибудь поэтический школьный спектакль… да мало ли случайностей! Он бы уже давно был предметом зависти и восхищения всего мира или, скорее всего, сидел за решёткой и работал на своих тюремщиков. Но у нас-то, не забывайте, всюду усилители! И в нашем мире он сможет колдовать… О, теперь мне многое понятно! Например, почему Шворк выбрал именно эту пару. А из них — именно девочку. Столь чуткое существо, к тому же имеющее у себя на борту наши лучшие усилители, сразу учуяло дремлющую во внуках Реннера волшебную силу…

— Да-да, разумеется… как не понять! — льстиво заверил Фибах. — Вот только насчёт девочки… вы не могли бы выразиться яснее?

— Ну, видите ли, я, конечно, не доктор биологии, но ведь у животных, кроме рефлекса на мясо, есть ещё какие-то чувства… Он же летел искать хозяйку. Женщину. А девочка — это как бы маленькая женщина. Мы таки сделали с вами Шворка, профессор, поздравляю! Волшебное начало в нём чрезвычайно сильно! И потому, найдя маленькую волшебницу, он решил: «Довольно!» — и прекратил поиски. Да и в детях это дремлющее начало было настолько мощным, что они сразу, без предварительного обучения, могли видеть пса… Итак, наш юный друг, у которого мы стащили два евро, практически всемогущ. Думаю, это и пытался объяснить ему старик Реннер прошлой ночью — оттуда, из мира мёртвых духов! И объяснил бы, если бы вы не накачали Акселя какой-то снотворной дрянью… К утру он всё забыл.

— Я же не знал, Ваша Вечность!

— Нет-нет, всё великолепно, дорогой… Вы нас спасли! Зачем Спросившему Смерть знать, что он может стереть эту Смерть в порошок одним заклинанием? Правда, опасность не исчезла.

— Как так?

— Да думайте же хоть немножко! Что сказал наш юный друг перед тем, как нечаянно сделал стенку прозрачной? Что когда упадёт вечерняя тень, он всё вспомнит. Может быть. «Тогда-то, может, и вспомню я…»

— Это «может быть» имеет значение?

— Мы так давно научили вас колдовать, и вы ещё спрашиваете! Любая неуверенность страшно ослабляет силу даже самого мощного заклятия… Вы для чего, к примеру, щёлкаете пальцами? Чтобы дух волшебного поля получил мощный звуковой удар в ухо, которое составляет большую часть его крошечного тельца. И понял, что вы — такой же полноправный его повелитель, как, допустим, я. Хотя я добьюсь того же удара, просто подумав о заклятии… В общем, скорее всего, часам к семи Аксель и впрямь что-то вспомнит. Но смутно! И тут я должен направить его мысли в нужное нам русло, не рассказывая ему ничего лишнего… Кроме того, я наложу на наш замок ряд опережающих контрзаклятий. Тогда мальчишка вряд ли сможет причинить нам какой-либо вред, даже если узнает больше, чем нужно!

— В таком случае, с ним вообще не будет проблем, — заметил Фибах.

— Да, но я не могу держать этих детей в замке вечно! Тут нужна другая узда… Он и с вами жадничал?

— Как вам сказать… по-моему, нет. Вообще, мне кажется, в этом плане куда легче иметь дело с девчонкой! Вдобавок она глупее и трусливее.

— Что ж, посмотрим. Надеюсь, в людях вы разбираетесь лучше, чем в животных. А пока — никаких обманов! Выполнять любые желания детей, кроме тех, которые могут привести к побегу! Подробный доклад о поведении и просьбах обоих представить мне к 7.30 в письменном виде. Да, и вот что: попробуйте вдвоём с вашим ненаглядным Пралине сделать ту самую стенку опять непрозрачной. Хотя я уверен, что у вас ничего не выйдет… Вопросы есть?

ГЛАВА XIV. Т-РЕННЕР-ОВКИ

Аксель спешил изо всех сил, с ненавистью волоча за собой тяжёлую кассу. Где Кри? В безопасности ли она? Скорее туда, к Шворку! Ско…

— Честно говоря, я проголодался, — сказал ему в ухо знакомый голос перед самой дверью в его комнату.

— Ох! Это вы… ты, Отто, — пробормотал мальчик, плюхнув кассу на пол и сев на неё сверху. — Я только переведу дух и…

— И наделаю глупостей? Не стоит… Куда ты так спешишь?

— Как куда? Проверить, что с Кри!

— Никто здесь её не тронет. Сперва расскажи, чем там у вас кончилось. Да поподробней, ничего не упуская! Едва Штрой спросил, не подслушивал ли ты, я на всякий случай сразу же улетучился…

— Правильно сделал! — ответил Аксель, приступая к рассказу. Кончив, он нагнулся за кассой, чтобы втащить её в комнату и бежать дальше. Но Хоф удержал его:

— Нет, погоди! Твою сестру проведаю я. Тихо и незаметно… А ты должен спокойно оставаться у себя и ждать Фибаха. Но сперва закажи мне поесть!

— Ждать Фибаха? А зачем он мне сдался?! — раздражённо фыркнул Аксель. — Чего ещё прикажешь ждать в этой мышеловке?

— Восьми вечера.

Аксель хмуро упёрся взглядом в стену.

— Я тебя что-то не пойму, Отто. То ты стараешься всё выведать до прилёта этого Штроя, а то сам лезешь волку в пасть! Раз им сейчас не до нас, раз у нас появилась отсрочка…

— То надо ею воспользоваться и бежать. Да?

— Да! — с вызовом сказал Аксель.

— Хорошо. Допустим, мы сбежали, — спокойно ответил Хоф и, судя по звукам, сел на кассу сам. — Ох, продуло меня на этом балконе… Я говорю «допустим» из чистой вежливости. Я уверен, что пёс — даже если он решится на второй побег — не сможет этого сделать. Не так Фибах прост, чтобы после случившегося оставить двери настежь…

— Так зачем же ты тогда?.. — задохнулся от возмущения Аксель.

— Мой мальчик, если ты когда-нибудь вздумаешь стать полицейским…

— Никогда!

— Не перебивай меня, пожалуйста. Итак, если ты когда-нибудь вздумаешь стать полицейским, никогда не брезгуй даже самым слабым шансом на успех. Но и не переоценивай его. И потом, сидя одна, без дела, в такой вот обстановочке наша Кри просто с ума сошла бы…

— Да, — сказал Аксель. — Прости…

— Но предположим самое лучшее, — продолжал комиссар, словно читая лекцию слушателям полицейской академии. (И те пообещали себе никогда больше его не прерывать.) — Предположим, что Шворк бежит и путь свободен. Что дальше?

— То есть как это «что»?.. — пробормотал мальчик. — Мы летим к родителям…

— А я — ловить преступников. Чудесно! Но что ждёт всех нас ещё через несколько часов? Вариант «Зевс»? Вот о чём я всё больше думаю с тех пор, как убедился, что Фибах сказал правду!

Молчание.

— Я не принуждаю тебя, Аксель, — очень серьёзно сказал Хоф. — Если вы так решили — бегите. Ещё недавно я сам хотел этого. Но я останусь в любом случае, потому что дальше Земли не убежишь. И надо её спасти! Твоих родителей… всех… Останься вы здесь, у меня были бы хоть какие-то помощники… хоть крошечный шанс!

— Я тоже останусь! — твёрдо пообещал Аксель. — Думаю, что и Кри…

— Правильно сделаете! — подытожил Хоф, копируя недавнюю интонацию Акселя. — Мы должны сорвать планы этих негодяев. Сейчас тот космический дедушка — а, надо сказать, он мне ох как не понравился! — явно возлагает основные надежды на тебя. И необходимо понять, почему! В восемь часов вы всё узнаете. Так вот, что бы это ни было — не спеши отказываться. Выиграй время для разговора со мной. А до тех пор я к тебе на пушечный выстрел не подойду. Ты напрасно решил, что им стало «не до вас». Им очень даже до вас, просто они ещё не готовы… Сидите смирно, не делайте ничего недозволенного, притворяйтесь глупыми и безобидными. И ждите!

— К Шворку-то хоть можно сходить? — пробормотал мальчик.

— После меня. Когда мы с Кри вернёмся… Главное, не давай ей падать духом. Она — наше слабое место, ей только восемь лет…

— Кри выдержит! — уверенно заявил Аксель. — Вы её не знаете! Она — наше сильное место. И всем им покажет…

— Буду рад. И всё это каким-то чертовским образом связано с твоим дедом! Если получится, сегодняшнюю ночь я посвящу его тетради. Дай-ка мне её прямо сейчас! Попав мне в руки, она тоже станет невидимой…

— Как лёд?

— Какой лёд? А… Да, он мне пригодился. Надо же было хоть чем-то походить на духа… Пришлось заказать его самому.

— Ты здорово его допрашивал! — восхищённо сказал Аксель. — Я так не сумел бы…

— Не завидуй подобным умениям… Ну, я иду к Кри за ширму, а ты принеси мне туда еды побольше. И сам там же побудь — словно бы себе принёс.

— А может, ко мне? Сядешь за стол…

— А Элоиза нам спляшет? Ещё чего!

Четверть часа спустя, накормив комиссара и вручив ему тетрадь дедушки Гуго, Аксель остался один. Сначала он нервно ходил по комнате, затем лёг и закинул руки за голову. Где-то там, наверху, за каменными стенами сейчас решалась его судьба, судьба Кри и всего человечества. Он понимал это, но сосредоточиться на этой мысли по-настоящему уже не мог. Ломило в висках, голова болела всё сильнее, на фоне опущенных век извивались какие-то оранжевые змеи. Потом из них выплыло суровое, сосредоточенное лицо дедушки Гуго и начало что-то шептать. И Аксель слушал и чувствовал, что уже не забудет услышанное…

— Вставай! Я-то думала, он меня ждёт, а он…

Маленькая рука негодующе трясла его за плечо. Мальчик привстал и открыл глаза. Лицо дедушки исчезло.

— Зачем ты мне помешала?! — раздражённо воскликнул Аксель. — Я же работал!

— Видела я, как ты работал! Это я работаю, пока вы все спите…

— Не спеши с выводами, Кри, — прошептал ей в ухо голос Хофа. — Может быть, твой брат и впрямь не просто спал.

— Что всё это значит? — возбуждённо сказала Кри. Она стояла перед ними, раскрасневшаяся и взъерошенная, сверкая голубыми глазами. Явно опьянённая успехом своего поручения.

— Ну, ты поговорила? — вяло спросил Аксель.

Кри сделала страшные глаза и указала на коридор. Пришлось выйти.

— Я с ним говорила! — набрав в грудь воздуху, затараторила девочка. — Он такой умный, и толковый, и несчастный! Сказал, что ему никого не надо, кроме нас, а Фибаха он загрызёт, как только поправится, потому что тот его пытал электротоком и…

— Постой, постой! Я так ничего не понимаю… Как это — пытал? Профессор ничего не говорил об этом.

— Так он тебе и скажет, вампир очкастый! Дракула! Ненавижу… Думаешь, он его просто так лупил по морде зонтиком? Он отключал ЗОНЫ! И при этом бил бедняжку током!

— Какие ещё ЗОНЫ?

— Мориц не знает! Знаю я… догадалась. Наш пёсик не слушался этого негодяя давно. И чем умнее становился, тем чаще не слушался! А тот на него визжать… «Ты, — говорит, — неблагодарная скотина! Я тебя сделал лучшим псом в мире, но, если будешь упорствовать и скалить зубы, превращу тебя в беркширского борова, и будешь рыться в отрубях вечно!» А Мориц, бедняжка, даже не знает, что такое отруби. «Дай, — говорит, — попробовать!» А тот его лупить… Когда он бьёт Шворка по морде и бормочет про какие-то центральные зоны, Мориц сразу начинает плохо себя чувствовать, ничего не хочет, ничего не может…

— А бежать-то с нами он хочет? — спросил Аксель, сонно мигая.

— Хочет! Ещё как хочет! Но не может.

— Почему?

— Говорит, что здешние стены, окна и двери ничем не прошибёшь, и что всё это почти никогда не открывается. В прошлый раз он сделал из подвала подкоп, но сейчас полы заколдованы тоже! В общем, мы сами должны найти возможность, а уж он…

— Ну что ж, это кое-что, — сказал Аксель, подумав. — Ты молодец, Кри.

— Я-то да, а вот ты чего как в воду опущенный? Тебе словно бы всё это и не интересно, — надув губы, сказала Кри. — Я так пряталась, так старалась…

— Так боялась, — закончил за неё Аксель. — Я за тебя тоже боялся, не беспокойся! Но знаешь, с кем я сейчас разговаривал во сне?

— ?

— С дедушкой Гуго.

— Он же умер, — изумлённо пробормотала Кри. — Ещё до нашего рождения!

— Это неважно. Оказывается, он тоже был звёздным духом.

— Неправда! Он был страховым агентом.

— Ну, при жизни — да, а после смерти — духом. И ещё он сказал, что мы с тобой тоже можем колдовать…

— Э-гхм!

Брат и сестра резко обернулись. Перед ними стоял их старый друг Этвас Безондерес Георг Обадия Вильгельм Фибах. Но куда делись его ирония, его ненавидящий взгляд? Каждая черта смуглого лица с покатым лбом и широкими хищными ноздрями источала услужливость и веселье. Крупные зубы сверкали в льстивой улыбке, а на носу не менее ярко сверкали возрождённые из пепла очки в золотой оправе.

— Гуляем, молодые люди? — с энтузиазмом возгласил профессор. — Обмениваемся сновидениями? Замечательно! А ещё замечательнее, что я могу наконец поздравить господина Реннера с давно заслуженным вознаграждением…

— Каким ещё вознаграждением? — неприязненно осведомилась Кри. Но её тон, казалось, не смутил, а осчастливил Фибаха.

— Я забыл тебе сказать, — торопливо вставил Аксель. — Мне дали три миллиона.

— ТРИ МИЛЛИОНА? — выдохнула Кри. — Три миллиона чего?

— Подзатыльников! — буркнул мальчик.

— Евро, евро, юная леди! — проворковал Фибах, грозя ему пальцем. — О, эта забывчивость в столь нежном возрасте… Шутка, шутка, уважаемый коллега! — поспешно добавил он, встретив взгляд Акселя. — Ну покажите же их ей…

Дальнейшее слилось для Акселя в совсем уже полный бред. Сперва пришлось «ну показать же их ей» и выносить восторженное девчачье уханье — вместо того, чтобы поговорить о том пугающе-странном, что сказал дедушка. Потом надо было успокаивать Кри по поводу восьмичасового приёма у господина Штроя. Потом оказалось, что у неё такая мятая блузка и надо срочно гладить! Потом — что гладить не надо, поскольку милый доктор специальным заклятием отутюжил и надушил эту дурацкую блузку прямо на Кри. И наконец — что почему бы не навестить старину Шворка, а заодно — не заполнить парочку идиотских вопросников для блага науки?

— Шворка? — протянул Аксель. Это совпадало с его планами. К тому же было ясно, что настырный докторюга всё равно не оставит их одних ни на минуту. — Что ж, ладно… Вы идите, а мы вас догоним. — попытал он счастья ещё разок.

Не тут-то было! Фибах сладко улыбнулся и взял его под локоть.

— А я бы предложил прогуляться впереди вдвоём… О, вы не пожалеете! — с придыханием шепнул он в ухо отпрянувшему Акселю. — Вы не питаете ко мне симпатии, дорогой господин Реннер. Я это вижу. Что ж, не могу роптать: я причинил вам немало беспокойства. Но что, если бы я попытался загладить вину?

«Очередное предательство, — понял Аксель. — Кого же он хочет предать на этот раз? Штроя — больше некого. Или Тратануза?»

— Обоих, милый господин Реннер, — сказал Фибах, видимо, прочитав эти мысли на довольно бесхитростном лице Акселя. — Обоих. Ваши интересы для меня сейчас превыше всего! И ещё — себе в ущерб говорю — вам надо научиться следить за своим лицом. За мимикой, так сказать.

— Попробую, — кивнул Аксель. — Неужели вам никогда не хотелось стать лучше?

— Если бы мне этого хотелось, — вздохнул профессор, — обо мне никто никогда ничего не услышал бы, поверьте. И людям было бы уже всё равно, какой я… Я ведь вам рассказывал, мой мальчик, как меня били во взрослом мире, даже когда мне НЕ хотелось стать лучше моих конкурентов. Погодите, вы с этим тоже столкнётесь, какое бы скромное место в жизни ни облюбовали… Но — к делу, время не ждёт! Я мог бы устроить вам побег. Сегодня же. Сейчас же!

— А смысл? — пожал плечами Аксель. — Через сутки мы всё равно погибнем!

— Мудр не по годам, — тихо произнёс Фибах, обращаясь, видимо, к самому себе. — Но дело в том, что я готов открыть вам глаза на ваши истинные возможности. Чтобы вы и ваши близкие могли уцелеть несмотря на… известное нам лицо.

— У которого много лиц, да? Кри, дай поговорить спокойно, тебя же просили идти чуть сзади… А насчёт возможностей — спасибо, но я их, кажется, уже знаю.

— Что именно вы знаете? — уточнил Фибах. — Что сказал вам сегодня во сне ваш дед?

Оба остановились и с минуту в упор глядели друг на друга.

— Это не ловушка, — заверил наконец профессор. — Чтобы сделка состоялась, вы тоже должны проявить доверие.

— Сперва скажите, что вам нужно от меня!

— Не так уж много. Во-первых, ничего не делайте, не посоветовавшись со мной. Я теперь понимаю, почему Вселенная Хас избрала приманкой для моего Шворка именно вас. Хотя и не знаю, как они вас нашли. Но это неважно. Важно — буду откровенен, — чтобы на меня не посыпались неприятности с двух сторон. Одна из сторон, как вы догадываетесь, — лицо со многими лицами. Мне необходимо, чтобы все его надежды были связаны с вариантом «Бионика». А не с вами! Ясно?

— Для «Бионики»-то какая разница — здесь мы или нет? — пожал плечами Аксель. — От нас ведь не зависит, выберет это лицо Шворка или Зевса!

— Ещё как зависит! Вы будете постоянно напоминать ему о побеге моего пса. Что может сыграть решающую роль при окончательном выборе. Заклятие Семи Смертей — это же страшная вещь… Ничтожная оплошность капризного животного — и весь план рухнет. Но Этвас Безондерес Фибах найдёт выход! Он добьётся того, что в результате вашего побега из замка доверие к Шворку вновь окрепнет, вот увидите…

— И как же вы этого, интересно, добьётесь?

— О, я обставлю дело так, будто вы предлагали псу бежать вместе с вами, но он отказался. А сам потихоньку отправлю вас с моими цыпочками — их, в отличие от Шворка, никто не хватится. После чего сотру у них из памяти то, что касается вашего побега, чтоб не проболтались. Вот и всё…

В действительности это было далеко не всё. Этвас Безондерес Фибах не договаривал многого. Если можно сравнить человеческие страхи со звёздным небом, то на профессорском небосводе прямо-таки пылали две огромных звезды, затмевающих более мелкие! И эти две звезды были связаны не столько со Штроем или Тратанузом, сколько с двумя проклятыми сопляками. Первая: немедленно убрать подальше от Штроя свидетелей его, Фибаха, допроса и предательства. И вторая: профессор не случайно умолчал о намерении Штроя использовать Акселя и Кри для Заклятия Семи Смертей. Ведь если они будут знать, что им сохранят жизнь и надеются на их дальнейшую помощь — то почему бы им не остаться в замке добровольно и не потребовать себе любых наград? Сам-то он на их месте так бы и поступил! Более мелкие страхи сверкали вокруг главных звёздной пылью, но её тоже стоило учесть. Два новых любимца рядом с повелителем. Которые его, Фибаха, ненавидят. И один из которых уже осрамил его в истории с деньгами. Люди, которые оттеснят его на задний план. И, чего доброго, сделают ненужными всех его будущих животных. А значит, и его самого!

Взвесив всё это ещё раз, он добродушно улыбнулся Акселю, который тем временем спрашивал:

— Но… вы говорили о неприятностях с двух сторон. Вторая сторона — это, конечно, Тратануз?

— Тс-с! — зашипел Фибах, озираясь. — Не так громко, прошу вас! Ну да, конечно… Чтобы он не гневался, что я не помог вам бежать.

— Ладно, ладно… Но ещё до этого, в самом начале, вы сказали… дали понять… что предаёте и его. Чем же именно? Ведь вы делаете как раз то, чего он хочет?

— Делать-то я делаю, — усмехнулся Фибах. — Только уже не для него. А для себя! И для вас… Или вы хотите постоянно жить в когтях какого-нибудь духа — не того, так этого? Жуткие существа! Но ваш Тратануз не учитывает, что стоит вам выйти за пределы замка и при этом знать кое о чём — и вам уже нечего бояться ни его, ни Штроя. Скорее уж им придётся бояться вас… Ясно?

— Да какое всё это имеет значение, если наша планета вот-вот погибнет! — с сердцем сказал Аксель, который, к счастью, хоть о мести Тратануза мог не беспокоиться.

— Я же вам сказал: планету можно спасти, — таинственно подмигнул Фибах. — Я ведь не отвечаю за провал Заклятия Семи Смертей. Только за Шворка… Но эта услуга — уже платная. Вы дадите мне за неё один миллион из ваших трёх. Всё по-честному! Всем поровну — вам, попрыгунье Кри и тому, без кого вы никогда не увидели бы этих денег. О’кей?

— А как же… как же ваши надежды на власть… и месть… и Штроя? — недоверчиво спросил мальчик. — Вы что, отказываетесь от всего этого за один миллион? Странно… Хоть вы нас с деньгами и обманули, вы, я думаю, всё-таки человек не бедный! Верно, Кри? — прибавил он, обращаясь к сестрёнке, которая уже давно самовольно втёрлась между мужчинами. Но тут было уже не до её изгнания!

— А может… может, ему духи на всё это денег дали? — с надеждой предположила Кри. Она, как и её брат, была потрясена наглостью Фибаха в денежных вопросах. Но, как и Аксель, страстно хотела бы верить в правдивость его предложений. Чем профессор и не замедлил воспользоваться.

— Устами младенца глаголет истина! — торжественно воскликнул он, подняв палец. — Ну разумеется, духи, кто ж ещё? Я и обманул-то вас с чеком, между прочим, не от жадности, а от самой обыкновенной нехватки времени. Ведь вы не стали бы ждать, пока прилетит Штрой и вам заплатит! Вы начали бы скандалить, мешать научному процессу… Что, не так? Ответьте, глядя мне в глаза! Зато теперь всё по справедливости.

— По справедливости… — тяжело дыша, начал Аксель. Но оборвал себя. — Ладно, забирайте! Все три миллиона забирайте, только помогите!

— Все три? Хм… Ну, с одной стороны, если учесть весь риск, которому я подвергаюсь, это было бы разумно. Но с другой, — профессор великодушно улыбнулся и развёл руками, — доброе мнение о себе тоже чего-то стоит, и не нужно жадничать. Давайте так: два с половиной миллиона мне, пятьсот тысяч — вам.

— Но я не скажу, что услышал от дедушки, пока вы мне всё не расскажете, — мрачно предупредил Аксель.

— А я и так знаю, что он вам поведал. И вот откуда… — Фибах пересказал детям заключительную часть своего разговора со Штроем. При этом он особо подчеркнул зловещую роль последнего в страшной посмертной судьбе Гуго Реннера и подвёл итог: — Поздравляю! Выможете колдовать! Вы и, вероятно, ваша сестра, господин Аксель. Достаточно срифмовать любое желание, и при определённых условиях оно не только исполнится, но уже никто и никогда без вашей воли не сможет разрушить чары! Не об этом ли шла беседа с духом покойного дедушки, а?

— Почти… — признал Аксель, в котором всё восставало против доверительной беседы с матёрым предателем. (Да ещё без Хофа, который, как назло, куда-то запропастился!) — Только… дедушка не говорил, что никто не может снять…

— О, эти старики! — восхищённо воздел цепкие руки Фибах. — Эти титаны духа! Он явно не хотел, чтобы вы становились волшебниками. И открыл вам ровно столько, сколько необходимо, чтобы вырваться отсюда. Он не желал соблазнять вас безднами, мой юный друг! Он…

— Мой брат вам никакой не юный друг! — перебила его Кри, у которой тоже давно чесался язык. — Нас бы всех давно уже съели по вашей милости. Заколдуй их всех, Акси! Чтобы ни от кого следа не осталось…

— Вот за это я отчасти и прошу у вас денежное вознаграждение, — холодно заметил профессор. — За предостережение! Чтобы вы не наделали глупостей сгоряча. Во-первых, без наших усилителей вы ничего не сможете. И, стало быть, вне стен этого замка или, допустим, вне Шворка вы — самые обычные мальчик и девочка. Во-вторых, очень многое в поединке с настоящими духами зависит от быстроты заклинаний. Получи вы волшебное образование — другое дело, на высшей ступени вы могли бы колдовать с быстротой мысли. А так… если вы рифмуете слишком медленно…

«Не знаю даже, — подумал Аксель. — Не пробовал».

— Дедушка мне поможет делать это быстро, — неожиданно для себя сказал он. — Он обещал!

— Допустим, — кивнул Фибах. — Но любое заклятие — даже ваше! — можно отразить своевременным контрзаклятием. И, будьте благонадёжны, кое-кто это уже сделал! Вы не сумеете ни покинуть этот замок без его воли, ни причинить своим колдовством какой-либо вред ему самому, его слугам и его имуществу. Вы не сможете даже защитить от физической и волшебной угрозы себя и своих близких, пока вы здесь. Для этого вам придётся опять-таки нас покинуть… Можете попробовать и убедиться! Единственное, в чём вам могут солгать сегодня в восемь — это что вы вообще ничего не можете без разрешения Великого Звёздного, ближайшего друга и преемника Гуго Реннера.

— Так… что же нам делать? — растерянно пробормотал мальчик.

— Принять моё предложение! — торжественно ответил профессор. — Выберись вы отсюда и унеси при этом с собой хоть один усилитель — и вы неуязвимы, вы всемогущи, вы можете начать войну против любой волшебной империи и, вероятно, выиграть её! Вы не будете зависеть ни от кого — ни от Штроя, ни от Вселенной Хас. Хотя отсутствие опыта, конечно, скажется, и не раз… А уж что касается денег — они станут грязью под вашими ногами. И в миг победы, надеюсь, вы не забудете доброго старого чудака-профессора, открывшего вам глаза… Ещё раз предлагаю вам побег и отличный, мощнейший усилитель впридачу! Причём немедленно — до разговора с существом, об уме, хитрости и коварстве которого вы не имеете даже отдалённого представления, уверяю вас. Я дрожу за вас при мысли об этой беседе! Но если нет… — он перевёл дух и вытер пот, — если вы настолько безумны, чтобы своими детскими ручонками лезть в окровавленную пасть голодного льва…

— То что тогда? — поторопил его Аксель, прерывая театральную паузу.

— Тогда отказывайтесь от любого сотрудничества! Ибо вас заставят совершать страшные злодеяния, как бы безобидно они ни выглядели! И не бойтесь, что Штрой за отказ уничтожит вас — он всё-таки звёздный дух, а не какой-нибудь мстительный и кровожадный Пралине. Он лишь заточит вас в подземном мраке среди чудовищ навечно. Чтобы вы стали его рабами…

— Постойте! — перебил его Аксель, дрожа всем телом. — А если мы сбежим с этим вашим усилителем… ведь я тогда смогу спасти всю Землю? И маму с папой… — И он устремил на профессора такой умоляющий взгляд, что Фибах, не выдержав, отвёл глаза.

— Ну да… вероятно… попробуйте! Думаю, такого усилителя будет более чем достаточно.

— Тогда бежим! — горячо начал мальчик, повернувшись к Кри. Но тут из воздуха раздалось зловещее приглушённое мычание. Все подпрыгнули, а Фибах побледнел и затрясся, срывая с носа новые очки.

— Здравствуй, доктор, — раздалось у него над ухом зловещее шипение потревоженной змеи. — Ты, кажется, позабыл про меня? Жаль… Мне так много надо тебе сказать…

— Я… я… я только о вас и думаю, Ваша Вечность, — лязгая зубами, выдавил из себя профессор. — Вы же видели, я вас не вы… выдал…

— О да, ты придумал кое-что получше, не правда ли? Отпусти-ка этих детей вниз, погладить собачку, а мы с тобой потолкуем. И если после этого ты будешь в добром здравии, то догонишь их…

— Только не бейте его, пожалуйста, — попросила Кри. — И, если вы слышали наш разговор, то, может, не стоит терять времени? Надо бежать и всех спасать!

— Идите вниз, — сурово сказал Хоф. — И не волнуйтесь за этого мерзавца.

Пришлось брату с сестрой отправиться по знакомому уже коридору вниз, то и дело недоумённо оглядываясь. Но привычное доверие к Хофу и недоверие к профессору восторжествовало.

— Чего это он? — бормотал Аксель, глядя в каменные плиты пола. — Фибах, конечно, дрянь, каких мало, но ведь на сей раз он явно говорил правду…

— А давай проверим! — предложила Кри, когда впереди показался холл. — Сейчас как раз будет парадный вход. Прикажи ему распахнуться этими своими… рифмами!

— Почему я? Почему не ты?

— Да потому, что, хотя я унаследовала от нашего дедушки куда большую волшебную силу, чем ты, у меня никогда не было времени на всякие там стихи, — заявила Кри с таким видом, словно вновь объявляла себя королевой Альп.

— Его Хвастливая Луна… — сказал Аксель с тяжким вздохом.

— А у тебя в детстве неплохо получилось с тортом, — продолжала девочка, будто не слыша. — Всем тогда понравились твои стихи. И с этой каменной стенкой сегодня…

— С чего же ты тогда взяла, чтоунаследовала больше волшебной силы, чем я?

— Ну, это разные вещи, — отчеканила Кри. — Я теперь понимаю, например, почему меня так часто фотографировали совершенно незнакомые люди. Мне, видишь ли, казалось, что дело только во внешних данных… Но, наверное, они чувствовали мою суть! Я ведь буквально ела их глазами… и оплетала их волшебной сетью чар…

— Начинается! — застонал Аксель. — Хоть святых выноси!

Но где-то в закоулках его взбудораженного мозга ворохнулось изумлённое: «А ведь и правда…» Он действительно никогда не замечал, чтобы кого-нибудь на улице без его на то желания и разрешения снимал хоть один турист. Помнится, и его, Акселя, «щёлкнули» один-единственный раз именно тогда, когда он со злостью подумал: вот бы хорошо, чтобы кто-нибудь сфотографировал его, а не эту воображалу. У неё на глазах! Может, и поубавилось бы спеси…

Разумеется, он не признался Кри в своих мыслях. С ней и так проблемы!

Остановившись перед парадным входом, мальчик велел сестре следить, не появятся ли поблизости горящие глаза и острые зубы Элоизы. На всякий случай подёргал дверную ручку, потом отступил, в один миг, без малейшего напряжения сочинил заклятие и прошептал:

— Парадная дверь, все запоры — долой, чтоб Аксель и Кри вернулись домой!

Но дверь не шелохнулась. Аксель попробовал ещё пару других стишков — бесполезно. Тогда он попытался хотя бы заказать эскимо с клубничным джемом, и оно медленно сгустилось из воздуха прямо у него в руке. Хорошо уже то, что нужные слова приходили на ум мгновенно, словно их кто-то подсказывал… Задумчиво лизнув эскимо, Аксель уступил место Кри и сам встал на стражу. Но через пару минут она дёрнула его за локоть:

— Я не знаю, что говорить… Не сочиняется!

— Ну, скажи вот так: «Парадная дверь, открывайся скорей, терпеть не могу закрытых дверей». — Тут, если честно, мальчик позаимствовал рифму у дедушки Гуго.

— Здорово! — с уважением сказала Кри. И повторила заклинание. Дверь с еле слышным лязгом задрожала, но не открылась. Дети накинулись на неё, как бешеные, дёргали её, пинали и чуть ли не кусали. Бесполезно! В утешение Кри тоже заказала себе мороженое. И опять Акселю пришлось сочинять заклятие за неё. Однако, когда она его произнесла, мороженое выскочило у неё из кулака с быстротой молнии, так что она даже уронила его.

— Ну вот, я же говорила! — сказала она. — Говорила, что колдую лучше тебя… Но ты тоже необходим! — поспешно добавила Кри, видя, что у брата дёрнулась щека.

Они достигли подвала, всё ускоряя ход: Акселю хотелось перекинуться со Шворком парой слов до появления Фибаха. Элоиза по-прежнему не появлялась. Зато, как сразу стало ясно по музыкальному грохоту, доносившемуся снизу, Академия Изящных Искусств работала в полную силу. Только на сей раз художницей была Беттина, а позировала летучая мышь, играющая на крошечном клавесине. Амалия, вися вниз головой, одной лапой держалась за крюк, а другой умудрялась печатать на машинке, которая стояла на крышке её бака. Да так, что клавиши трещали, перекрывая нестройное бренчание!

Пёс по-прежнему лежал в ворохе соломы и, несмотря на шум, казалось, дремал. Но, когда дети приблизились, он тут же открыл огромные красные глаза, в каждом из которых отразились взявшиеся за руки мальчик и девочка. И глаза эти были не тупыми и безразличными, как прежде, а умными и живыми, хотя ещё слегка сонными. И виноватыми тоже. Так что всё стало ясно сразу и без слов.

Аксель, однако, сразу поднял руку и трижды, через каждые три секунды, шлёпнул пуделя по носу.

— Здравствуй, — сказал он тихо.

— Здравствуй, — ответил пёс. Голос у него был глухой, хрипловатый и гулкий, как из бочки.

— Как тебя зовут — Шворк или Мориц? — подумав, спросил Аксель.

— Мориц…

— Ну, извини, что я неправильно тебя называл.

— А ты извини, что я доставил твою сестру.

— Это Фибах так выражается — «доставил»?

— Что? — заморгал пудель. Видимо, в его словаре слова «выражается» не было, или оно означало что-то другое.

— Фибах говорит «доставил» вместо «украл»?

— Да… — отвёл глаза пёс.

— Я извиню тебя, — сказал мальчик, — если ты поможешь нам бежать.

— Сейчас?

— Нет. Когда мы скажем.

— И вы останетесь моими хозяевами? — тревожно приподнял Мориц огромную лохматую гору своей спины.

— Да. Только это очень нелегко — жить с тобой вместе.

— Почему? — глухо выдохнул пёс, моргая. — Я плохой? Я стану лучше. Я не буду доставлять!

— Ты очень большой. Мы нигде не сможем тебя поселить, когда вернёмся к нашим родителям. А жить в горах мы больше не хотим.

— Я могу стать меньше, — быстро сказал Мориц. — Таким, как когда-то. Ниже твоих колен, А-кси. И ещё…

— Что?

— Я экономичный. Меня не надо кормить. Никогда.

— Это не главное, — улыбнулся Аксель. — Ты уже пришёл в себя?

— Что?

— Ну… ты выздоровел?

— Да. Почти. Он отключил мою пушку.

— Что?! — на сей раз не понял уже Аксель.

— У меня в носу — лазерная пушка. Я мог из неё убить всю эту дрянь…

— Какую дрянь?

— Подопытные птичьи существа. Амалию и Тину. И меня… нас не поймал бы Мудрый Дух.

— Какой ещё Мудрый Дух? Фибах?

— Да. Он не велит звать себя «Фибах».

— Плевать мне на то, чего он не велит! А зачем он отключил твою пушку? Чтоб ты лучше слушался?

— Да. Ещё до моего побега. Мудрый Дух боялся, что я сбегу. И тогда со мной трудно справиться… Она нам пригодится.

— Может быть, я смогу включить?

— Нет! Это сложно. Только он сам.

— Хорошо, я попрошу его, — быстро сказал Аксель, оглядываясь. И увидел в дальнем конце подвала приближающуюся фигуру профессора. — Слушай, а почему же ты сразу… ну, картинками или ещё как-нибудь… не сознался нам, что умеешь говорить? Ведь я тебя спрашивал! Не любишь разговаривать?

— Люблю. Очень! Но я… я боялся.

— Боялся? Чего?

— Вы бы ещё чаще стали просить, чтобы я вас отпустил. А я не мог больше оставаться один…, — вновь отвёл глаза пудель. — Да и он не любит, когда я говорю. Мудрый Дух. Потому и сделал мне такое сложное включение речи!

— Его теперь зовут не «Мудрый Дух», а «Клетчатый Балбес», — торопливо сказала Кри, высунувшись из-за плеча Акселя. — Запомни, пёсик!

— Я запомню, — сказал Мориц, мигнув. — Он и меня девятнадцать раз называл балбесом. Что такое «Балбес»?

— «Балбес» — это… — охотно начала девочка, но Аксель шикнул на неё:

— Кри, не надо! Этот мерзавец опять его изобьёт… И нам нагадит. Хватит с тебя твоего собственного прозвища!

Тем временем герой обсуждения уже подходил к ним вплотную. Вид у него был кислый, даже напуганный, глазки бегали. Видно, Хоф и на сей раз произвёл на него незабываемое впечатление. Вероятно, поэтому герр доктор наотрез отказался продолжить разговоры о побеге, как ни приставала к нему Кри. Аксель перебил её, не без труда подавив сопротивление, и вежливо попросил Фибаха включить псу лазерную пушку.

— Пушку? — поднял брови тот. — Нет. Это ни к чему. Здесь нет ни гор, ни скал, ни врагов… А если вы насчёт побега… я же сказал, стены замка сейчас не прошибёшь НИЧЕМ. Раньше, раньше надо было всё это делать! — добавил он с таким раздражённым видом, словно дети вломились сюда силой, а он с первой минуты умолял их о побеге. Аксель и Кри переглянулись.

Вообще мысли профессора явно витали где-то далеко. Он рассеянно выдал брату и сестре анкету с многочисленными и довольно странными, на взгляд Акселя, вопросами. И, усадив ребят в кресла внутри пса, попросил заполнить. Взял он эти листочки из запертых шкафов с книгами и папками. Не все вопросы, правда, были такими уж дурацкими. Например: «Как часто вы знаете, где сейчас ваш кот (пёс, морская свинка, малозаметная черепаха)?» Правда, у мальчика никогда не было даже обычных домашних животных — не говоря уже о малозаметных. Но вопрос: «Случалось ли вам мысленно беседовать с вашей электропроводкой?» — поставил Акселя в полный тупик. Хоть убейте, этого ему было не вспомнить! Может, когда и беседовал… вот только о чём? Мама говорит, он ещё в ранней молодости любил разговаривать со своими игрушками. А Кри никак не могла решить, что ответить на вопрос 121: «Радостно ли вам услышать, что лопнул банк, где никто из ваших близких и друзей не держит своих денег?» Вообще-то она понимала, что ничего тут радостного нет, если кто-то разорился или остался без работы. Но, может, составители анкеты хотят от неё, Кри, другого: чтобы она, наоборот, порадовалась за своих близких и друзей, избежавших такого несчастья? Однако следующий, 122-й, вопрос был уже о радости по поводу лопнувшего банка, где держали деньги лучшие друзья Кри. Девочка растерянно перечитала название анкеты — «Я решил стать духом», — которое ничего не объясняло.

Наконец они кое-как одолели все 154 вопроса. Тогда Фибах, вызвав заклятием на одном из столиков телевизор, показал им короткий учебный мультик. Назывался он «Круговорот Жизни и спальня Смерти». Экран был поделен на две половинки — цветную, где двигались фигурки, и чёрную, застывшую. На чёрной стороне кто-то сидел в темноте и, слабо светясь, лукаво улыбался. На цветной стороне хохотали и резвились два глуповатых существа, одно — с чёлочкой, другое — с косичками (видимо, мальчик и девочка). А под травой и цветочками, по которой они беззаботно прыгали, в мрачном подвальчике сидела Смерть — скелет с косой — и зорко следила за ними. Пока дети резвились и играли, их лица покрылись морщинами, а волосы поседели. Превратившись в старичков, эти существа бросили мячик, ведёрко с песком и совок, сели и заплакали. Тогда Смерть грозно выросла из-под земли и замахнулась на старичков косой. Но тут с чёрной стороны экрана протянулась когтистая лапа и удержала косу. Дети-старички на коленях протянули руки к нежданному спасителю. Носато-ушастая голова старшего духа, показавшись им вслед за лапой, начала издавать приятные, курлыкающие звуки. Старички опрометью кинулись в её царство, а Смерть, оставшись на детской площадке без добычи, с досадой провалилась сквозь землю. Очутившись у себя в подвальчике, она поставила заржавевшую косу в угол, легла в кровать под траурным балдахином и задёрнула шторы. Затем по экрану замелькали полосы, и всё исчезло.

— Старая плёнка, — пробормотал Фибах. — Этими фильмами давно никто не занимался. И вообще, хватит на сегодня! А вам стоит поужинать, пусть вы ещё и не очень голодны после нашего пиршества…

— О, сыты по горло! — заверил Аксель несколько двусмысленным тоном.

— …ибо после беседы с моим звёздным другом вас могут ждать любые события и даже потрясения, — невозмутимо закончил профессор. С этим спорить не приходилось, и дети засобирались к себе. На их удивление, Фибах не потащился следом.

— Сами, сами, всё сами, — скороговоркой ответил он на вопрос Кри, которая ещё питала слабую надежду вернуться к разговору о побеге. — Да, и к Штрою — тоже сами! Дорогу ваш брат знает. А у меня — хм-хм — дела…

И он повернулся к телевизору, чтобы выключить его. Но вдруг в «салоне желудка» раздался голос Морица.

— Мудрый Дух!

— Что тебе? — скривившись, ответил тот. Затем, спохватившись, метнул косой взгляд на Акселя и Кри и сладко улыбнулся. — Слушаю внимательно, пёсик!

— Что такое «Клетчатый Балбес»? — громко и глухо прогремел пудель на весь подвал. Дети заткнули уши. Бросив взгляд в иллюминатор, Аксель увидел стойла Академии. Из них, словно змеи из травы, немедленно и любопытно поднялись плешивые головы на длинных шеях и уставились на Морица. Мальчик выразительно глянул на Кри. Та потупилась.

— Чего ты разорался? — с ненавистью процедил Фибах. — И где ты это слышал? — ледяным голосом продолжал он. Но Мориц явно и ухом не повёл.

— Я не слышал. Я составил. Из моего словаря.

— В твоём словаре нет бранных слов. Ты лжёшь!

— Извините, это я… — пискнула Кри, виновато разводя руками. — Я назвала Морица балбесом.

— Да? И за что же? Ты на него вроде не надышишься… — всё тем же голосом сказал профессор, буравя её глазами.

— За то… за то, что он вас не любит! — выпалила Кри первое, что пришло ей в голову. — И… и не объяснила, что балбес — это дурак.

— А ты, значит, меня любишь? — ещё пронзительнее сощурился на неё Фибах, как филин на мышонка. — И потом, с чего это ему вздумалось присоединять к существительному «балбес» прилагательное «клетчатый»? Животные так не мыслят! Они бы сказали: «Клетчатый пиджак». Может быть, просто-напросто кое-кто, принадлежащий к миру людей, решил поиздеваться надо мной? Кое-кто, забывший про моё терпение и гостеприимство?

— Животные и вправду бывают много лучше иных людей, — тихо и очень зло сказал Аксель, которого слово «гостеприимство» вывело из себя. — Но почему вы приняли это на свой счёт, профессор? Может, у кого-нибудь ещё в этом замке есть клетчатая одежда?

— Здесь больше нет людей!

— А может, ваш дух носит клетчатые пиджаки? — невозмутимо продолжал Аксель. — И даже полосатые носки в придачу? В следующий раз, когда он будет ГОСТЕПРИИМНО угощать нас чаем, мы у него спросим!

— ЕСЛИ Я ХОТЬ НЕМНОГО ЗНАЮ СВОЕГО ДРУГА ШТРОЯ, СЛЕДУЮЩЕГО РАЗА НЕ БУДЕТ! — прогремел Фибах, снова сузив глаза. Он явно хотел сказать ещё что-то, но, видимо, вспомнил инструкции быть вежливым с детьми и лишь ядовито добавил: — Приятного аппетита!

Резко повернулся и исчез в глотке у пса. И, проходя мимо Академии Изящных Искусств, рявкнул:

— Опять помётом разит, плешивые твари! За лопаты!

Брат и сестра довольно понуро отправились восвояси.

— Извини, — сказали они наконец друг другу хором. И невольно засмеялись.

— Не огорчайся, Акси, — робко утешила брата Кри. — Он уже всё равно не хочет побега. Струсил!

— Точно, — согласился Аксель. — А ты заметила, что Ночной Дозор больше не появляется в коридоре?

— Это из-за Штроя, — уверенно сказала девочка. — При нём наш Балбес не смеет корчить из себя волшебника… Я уверена, что и дух в полосатых носках остался без кабинета. А то и без Чая Грусти!

Аксель был рад, что Кри больше не боится профессорских штучек и говорит о них с насмешкой. Вот только, если план Штроя сработает, вряд ли придётся ещё когда-нибудь над чем-нибудь смеяться. Но всё-таки любопытно, почему Фибах пошёл на попятный…

Долго гадать не пришлось. Перед последним поворотом к комнате Акселя кто-то сзади кашлянул и опустил детям на плечи невидимые руки.

— Ох, это вы… ты, Отто! А нам скоро идти к Штрою… — пожаловалась Кри.

— Знаю. Жаль, что не могу быть с вами, — угрюмо ответил Хоф. — Главное, ни на что сразу не соглашайтесь и ни от чего сразу не отказывайтесь. Как бы на вас ни давили и чем бы вас ни пугали! Сперва обсудите всё со мной…

— «Забудь своё отчаянье — оно»… — процитировал Аксель. И, оборвав себя, спросил: — Зачем ты помешал Фибаху устроить нам побег, Отто?

— Аксель, — серьёзно сказал комиссар, немного помолчав, — я понимаю, как тебе сейчас нелегко. Но раз уж ты нашёл в себе мужество вступить на свой путь вместо того, чтобы спокойно сидеть дома, в Недерлинге, — ты мог бы больше прислушиваться ко мне. Разве не ты сам позвал меня на помощь? И разве я не сказал вам обоим сразу, что каждое слово этого негодяя — ложь?

— Так уж и каждое… — пробормотал мальчик. — Он правда хотел, чтобы мы сбежали. И помог бы нам…

— …погибнуть, — закончил Хоф. — Нашли кому поверить! Человеку, который обманул вас на триста тысяч, хотя ещё день-два — и они всё равно превратились бы в пустые бумажки! Но на всякий случай, из чистой жадности, этот тип тянет с вас миллионы, данные вам за то, что он же вас и обжулил. Ну, деньги ещё ладно… в конце концов, они не достались бы никому. Но история с фальшивой мамочкой могла бы научить кое-чему даже грудного младенца!

— Да, — вздохнул Аксель. — Это правда.

— Конечно, он помог бы вам сейчас, — продолжал Хоф, словно не слыша. — Ещё бы! Он ведь ясно сказал, что, пока вы здесь, его повелитель не может на него положиться. Не говоря уже о том, что вы — свидетели его предательства… Ему хочется, чтобы вариант «Бионика» был главным, но почему, чёрт возьми, он так этого жаждет? А? Забыли?

— Н-нет… — пробормотали дети, переглядываясь.

— Поймите же, что чудо-пса и чудо-птичек он сделал не сам! И каких-то серьёзных милостей добьётся лишь тогда, когда его питомцам будет где развернуться. А где есть такое место? На далёких планетах, где всё для них чужое? Да нет, конечно: здесь, на очищенной от людей Земле. От людей и ненужных свидетелей… И вы думаете, что при таком раскладе он впрямь даст вам с собой хороший усилитель, который сорвёт все планы духов? А может быть, даже позволит вам перейти в наступление на империю Штроя?

— Ну что ты… — вяло запротестовал Аксель. — Какое уж тут наступление… Ты сам часто говоришь — мы ведь только дети.

— Но Фибах-то судит о людях — и о детях, и о взрослых — по себе, — усмехнулся Хоф. — А сам он на вашем месте наверняка попытался бы подмять под себя весь мир. Вспомните-ка повадки этого королевского наследника! Его цыпочки давно обижаются, что им, в отличие от духов, нельзя никого терзать… Вот он бы их и побаловал. Вами… А даже если бы и нет — они скинули бы вас с сёдел в первом попавшемся ущелье, и там вы карабкались бы по отвесным скалам, страдая от голода и холода. Пока с неба не обрушилась бы смерть…

Аксель и Кри молчали.

— Но… он не рискнул бы нас погубить из страха перед тобой… — неуверенно вымолвил наконец мальчик.

— Сомневаюсь! — фыркнул Хоф. — Иначе с чего бы ему так беспокоиться о том, чтобы «Бионика» не разонравилась Штрою? В глубине души — точнее, душонки — он не верит, что я справлюсь с его хозяином! Иначе он никогда не посмел бы вам сказать, что предаёт и меня тоже… Ему бы только выиграть время.

И дети вновь не нашли, что ответить.

— Впрочем, я думаю, что и исправный усилитель вам не помог бы, — «утешил» их комиссар. — Вы же слышали показания этого мерзавца на допросе! Даже при сверхмощном Заклятии Семи Смертей, после которого вся Вселенная должна пятьсот лет «отстаиваться», словно кружка пива, — заклинаемое тело должно быть видно целиком. То есть из космоса. А у вас ведь нет ракеты! И вряд ли бы вы сами додумались наколдовать себе её…

— Так это же при уничтожении, — запинаясь, сказал Аксель. — А не при защите!

— Кто тебе сказал?.. Молчишь? Вообще, судя по всему, иметь прямую видимость того, что хочешь заколдовать, для них тут очень важно. Иначе зачем все эти телемосты и колодцы? Неужто дух без колодца не может пройти сквозь пол? А вы заметили, кстати, что все усилители — и в Шворке, и у вас в комнатах — всегда стоят у какого-нибудь колодца или прохода? И не на этом ли держится весь Свёрнутый Мир — Свёрнутый там, где его некому видеть?.. Ну ладно, ужинайте, вам скоро идти!

— А что ты сказал Фибаху на этот раз? — лениво поинтересовался Аксель, направляясь к себе.

— Что в новых очках он просто Людвиг Третий…

Поужинав «впрок» на случай бурной ночи (хотя есть не очень-то хотелось, сытный обед ещё давал о себе знать), все трое немного отдохнули. Впрочем, отдых ли это был? Аксель ведь ещё толком не рассказывал Кри о своём разговоре с дедушкой, о встрече с Великим Звёздным и о подслушанных новостях. Но, чтобы не утомлять бедную девочку, у которой и так голова шла кругом, он передал ей лишь самую суть всего этого. И наконец все отправились наверх, в обсерваторию. У последнего поворота Хоф простился с детьми и ещё раз напомнил об осторожности.

— Как жаль, что тебя не будет с нами! — с чувством сказала Кри.

— Ну… вряд ли я, конечно, решусь… это было бы очень неосторожно! Но если тот страшненький малютка отлучится, может, я и подобрался бы поближе.

— А как ты узнаешь, что его нет? — тревожно спросил Аксель. — Знаешь, пожалуй, не надо! Что мы будем делать без тебя? Впрочем, я, кажется, придумал… Попрошу установить телемост между моей комнатой и обсерваторией. Тревожусь, мол, за кассу… И подам тебе знак! Если мальчик рядом — почешу нос, к примеру.

— Лучше я почешу! — потребовала Кри.

— Ну конечно, так будет лучше. Только не переусердствуй, — согласился Хоф с улыбкой в голосе. — Может, я и по телевизору вас услышу… Постой, ты что, хочешь взять это с собой? — указал он на подводное ружьё, висевшее у Кри за спиной.

— Почему нет? — ощетинилась та. — Это моя игрушка! А если ваш хвалёный дух её испугается, так он ещё трусливее Фибаха — тот её вообще не заметил. Ясно?

— Кри, как ты разговариваешь с комиссаром полиции? — возмутился Аксель.

«Пожалуй, так даже лучше, — подумал Хоф. — Чем большим ребёнком она выглядит, тем меньше с неё спрос. Да ведь она и есть ребёнок…» А вслух сказал:

— Ничего, ничего… Идите. Желаю вам удачи!

Сворачивая за угол, Аксель невольно оглянулся, хотя знал, что ничего не увидит. «Бедный Отто! — вздохнул он. — Как ему, наверное, надоело быть невидимкой. Но от скольких ошибок он уже спас нас благодаря этому…»

— Нет! Не благодаря этому. Просто он умный, — шепнул ему в ухо голос Кри.

— Тьфу ты чёрт! Я что, опять думал вслух? Вот напасть!.. — изумился Аксель. — Я мог бы поклясться, что ничего не произносил.

— А откуда же я тогда знаю?.. Ой, как красиво!

Они уже были на балконе, и над ними в проёме раздвинутой крыши сверкало звёздное небо. И как сверкало! Аксель и Кри впервые видели ночные светила в чистом горном воздухе. Но ни холодом, ни сыростью не тянуло сверху, словно бы дети не находились под открытым небом. Налюбовавшись этим зрелищем, брат и сестра подошли к винтовой лестнице. Вскрикнули — и отшатнулись.

На середине лестницы, опершись о перила, стоял мальчик в белом атласном наряде и, устремив вверх пустые тёмные глаза, явно ждал гостей.

— По очереди, — старческим голосом сказал он. — Прошу господина Реннера.

«Господин Реннер» ободряюще погладил Кри по руке и начал спускаться.

— А я? — дрожащим голосом спросила девочка, беспомощно отступив на шаг. Она вовсе не жаждала оставаться наедине с этим нарядным чудовищем.

— Прошу в коридор. Кресло ждёт.

Кри гневно развернулась и затопала назад. Тем временем Аксель уже стоял перед Великим Звёздным. Точнее, сидел. От блестящих инструментов и всего торжественно-волшебного облика обсерватории Штроя отделяла уютная шёлковая ширма в цветочек. На круглом столике чёрного дерева всё было приготовлено для вечернего чаепития: дымящийся чайник, японские фарфоровые чашечки, пирожные. Да и сам Многоликий выглядел сейчас весело и уютно. Вместо космических бездн на Акселя глядели добрые, смеющиеся стариковские глаза, похожие на два василька.

— Так вот и выгляжу, — вздохнул господин Штрой. — Увы, только по вечерам. Когда нет особых дел… Тебе к чаю каких пирожных?

— Вот этих… — ткнул Аксель пальцем, не глядя.

— Но, дорогой, это же скатерть, — поднял брови радушный хозяин.

— Тогда… вот этих! — И, чтобы не показать, как он напряжён, Аксель спросил: — А зачем вам те… космические глаза?

— Это как бы живые телескопы. Не самые мощные, конечно, — улыбнулся Штрой. — Я могу с их помощью детально разглядеть любой предмет — ну, как тебя — на расстоянии нескольких тысяч миль. Но пользуюсь ими, как правило, в космосе.

— Вы звёздный дух?

— Да.

— А… этот мальчик — ваш сын?

— У нас не бывает детей. Скорей уж я его сын.

Аксель поперхнулся чаем и долго кашлял со слезами на глазах, пока Штрой виновато суетился вокруг него с салфеткой и носовым платком.

— Извините, — сипло выговорил мальчик.

— Ничего-ничего, это я виноват. Я бы и сам подавился, услышав такое…

Штрой откинулся на спинку кресла и отхлебнул чаю.

— Попробую объяснить… Видишь ли, я когда-то тоже был человеком.

«Знаю», — чуть не ляпнул Аксель. Но вместо этого сказал:

— А потом умерли, да?

— Вроде того. Если хочешь, я и тебе устрою то же самое.

На сей раз Аксель был начеку и не поперхнулся.

— Нет, спасибо, — сказал он, отодвинув чашку. — Я ещё поживу. И при чём тут ваш мальчик?

— Ну, после того, как я умер, во мне остались некоторые чисто человеческие качества. Само по себе это даже хорошо. Люди в принципе колдуют лучше, чем духи, потому что у них больше фантазии. Духам фантазия нужна не очень: у них и без того огромные возможности. И это… как бы тебе объяснить… не всегда идёт им на пользу. А с другой стороны, человеческие черты звёздному духу мешают, да ещё как! Появляются сомнения, ненужная жалость и прочее… Каждый человекодух решает проблему по-своему. Мне в конце концов удалось отделить всё лишнее, человеческое от остальных мыслей и чувств, и заключить в отдельном существе. И в знак того, что это — моё прошлое, прошлое, которого я не могу себе больше позволить, хотя прекрасно знаю ему цену, я одел своего человечка в нарядный, но старинный костюм. Понимаешь?

— Да. А зачем он вам вообще? Такой человечек?

— Я и сам часто спрашиваю себя об этом, — хмыкнул Штрой. — Кто уничтожает своё прошлое, тот боится его. А настоящий дух ничего и никогда не боится! Наверное, вот так… Кроме того, он меня охраняет. И тоже получше любого духа. Прошлое должно охранять нас, иначе его и заводить не стоило… Тебя, к примеру, охраняет от бед твоё прошлое? — прищурился он.

Аксель подумал и твёрдо кивнул. Как ни странно, он не вспомнил сейчас о дедушке Гуго.

— Когда у меня дела, — продолжал Штрой, — я отключаю его сознание. Тогда он спит наяву, хотя при этом может неплохо работать. Но когда что-нибудь вокруг не так — угроза, опасность и так далее, — он проснётся и придёт мне на помощь, если заранее велеть ему это. Всё равно что завести будильник.

— Это вы здорово придумали, — мрачно признал Аксель.

— Тебя что-то беспокоит?

— Да. Вы не могли бы установить телемост между нами и моей комнатой?

— Без труда, но для чего?

— Я волнуюсь за мою кассу…

Телевизор возник мгновенно, на отдельном столике, и на его экране Аксель увидел свою каморку.

— Со звуком или без? — уточнил Штрой.

— Со звуком, конечно! Знаете, все эти Элоизы… То и дело какая-нибудь шатается поблизости, а потом и не поймёшь, кто украл, потому что они все одинаковые! — врал Аксель, ёрзая в своём кресле. — Сороки, говорят, воруют блестящее, — с убедительным видом добавил он, почесав нос.

— Сороки — да. Но не птеродактили… А насчёт твоей смерти — ты меня не так понял.

И Штрой произнёс небольшую, но содержательную речь. Всё в ней плавно вытекало из того, что он, Штрой, — ближайший друг и даже преемник покойного Гуго Реннера. Посмертная воля которого священна. Старина Гуго был бы счастлив узнать, что его внуки стали волшебниками. Вероятно, он уже являлся Акселю и Кри во сне, требуя этого. Возможно, даже сегодня. Ведь так?

— Являлся, — кивнул Аксель, внимательно выбирая следующее пирожное и удивляясь, как он может сидеть, спокойно слушать такое и с аппетитом жевать. — Только, наверное, один из нас неправильно его понял — или вы, или я. Мне кажется, он больше всего хотел, чтобы я поскорее уехал из вашего замка. И увёз Кри. А сделать не так, как он хотел — значит оскорбить его память. Ведь так?

— Конечно! — воодушевился господин Штрой и даже привстал. — А чтобы уехать, тебе придётся сделать одну вещь…

И он объяснил Акселю, подливая ему чаю, что в волшебном мире существуют некоторые… м-м… условности. Которые надо соблюдать. Собака Шворк почуяла волшебную силу — большую, наследственную! — скрытую во внуках Гуго Реннера, и перенесла их в замок. Чтобы покинуть его и вернуться в мир людей, придётся убедить здешних духов, что Аксель и Кри уже сейчас — неплохие чародеи. А то эти злые, упрямые существа не захотят отпускать детей! Словом, надо пройти небольшой экзамен, и, как только всё закончится, он, Штрой, немедленно доставит детей в Мюнхен.

«Или в его развалины», — подумал Аксель. И сказал:

— А если я не сдам этот экзамен?

— Тогда духи убьют вас обоих, — спокойно ответил Штрой, кладя чайную ложечку на блюдце. — «Смерть чужакам!» — таков закон. И он будет исполнен, если вы не последуете некоторым советам, которые я вам дам потихоньку. Способностей-то у вас хоть отбавляй, но нет никакого опыта. А здешнему народцу плевать, успел ваш дед передать вам этот опыт или нет…

Он подался вперёд, гипнотизируя мальчика пристальным взглядом.

— Прежде всего, и ты, и Кри — вы оба должны очень хотеть, чтобы ваши заклинания удались. Полностью сконцентрироваться! Главное оружие волшебника — не знание заклятий, а вера в их силу. И я открою вам этот главный секрет успеха! Спасти внуков Гуго Реннера — самое меньшее, что я должен сделать в память о покойном учителе и друге.

— И какие же заклинания войдут в экзамен?

— Так, ерунда… для бывалых магов. Что-то вроде минутного затмения — только не Солнца, а Земли.

«Вот лгун! — почти восхитился Аксель. — Если б я не знал того, что знаю, — я бы наверняка ему поверил. Да, это не Фибах…»

— А… где будет сам экзамен? — уже зная ответ, и всё же напрягшись, спросил он.

— О, это будет незабываемо! Все дети мира были бы счастливы оказаться на твоём месте, — заверил Штрой. — Умные дети, — добавил он после секундной паузы. — Экзамен на волшебника принято держать в космосе, среди звёзд. Так, чтобы был виден весь земной шар! Ты только представь себе это зрелище, которого никогда не увидят твои сверстники и которое тебе самому прежде было доступно разве что по телевизору… Сосредоточитесь изо всех сил, зная, что от этого зависят ваши жизни, произнесёте с Кри каждый по заклинанию, всё у вас при такой собранности наверняка получится, и я на той же ракете отвезу вас обоих в Мюнхен.

— Я должен подумать, — сказал Аксель.

— Думай, — охотно разрешил Штрой. — Ещё чаю с пирожными?

— Вы меня не поняли! Подумать до завтра.

— Но не дольше! — поднял палец Штрой. — Экзамен состоится не позже, чем завтра вечером. Приготовления уже идут… Хотя я вообще не понимаю, какой у тебя выбор. Если вы откажетесь сдавать экзамен, вас просто растерзают. Вы ведь знаете Пралине?

— Да. Это наш… младший дух.

— Ну, какой он дух… Так, прислуга. Я могу устроить тебе с сестрой экскурсию на Пятый Ярус, чтобы вы убедились, как здесь любят людей. Не будь вы внуки Гуго Реннера, вас бы уже давно… — Он сделал многозначительную паузу, и на сей раз Аксель поверил каждому его слову. — Ладно, приходи сюда завтра в девять утра с ответом. Да, вот что… Мой старый друг Фибах ещё не предлагал устроить вам побег без всяких там экзаменов?

— Нет, — твёрдо и быстро сказал Аксель. Может быть, даже слишком твёрдо и быстро.

— Странно… Если предложит и в награду попросит, к примеру, половину твоих капиталов, то мой совет — не давай ничего. Во-первых, он и бесплатно поможет вам бежать…

— Х-хорошо, — растерянно пробормотал Аксель.

— Ну конечно, хорошо! А во-вторых, у него ничего не выйдет… Я, знаешь ли, не глупей его. В последнее время, — добавил Штрой, вкладывая в свои слова какой-то особый, не очень ясный мальчику смысл, — ему вообще часто кажется то, чего нет. Разные катастрофы и так далее… Словом, чем бы он вас ни стращал, всегда проверьте у меня, так ли это. Иначе зря останетесь без денег, которые всегда найдётся где потратить.

Аксель взглянул на мерцающий экран телевизора, ещё раз почесал нос, попрощался и уныло побрёл наверх. Мальчик в белом стоя дремал у винтовой лестницы. А на самом её верху, прижав кулачки к груди, переминалась Кри с блестящими от возбуждения глазами.

— Не волнуйся. Проси подумать до завтра, — неслышно шепнул ей брат, проходя мимо. — У тебя что-то на носу…

Кри машинально поднесла руку к носу, но потом поняла и слабо кивнула. И начала спускаться, поправив на плече ружьё. К её приходу дедушка Штрой успел обновить запас пирожных и добавил конфеты.

— Ну как? — спросил он вместо приветствия, широким жестом указав на стол.

— Спасибо, — с достоинством произнесла Кри. Она была приятно поражена: вместо чудовища с космическими глазами, которым пугали девочку, её ждал ласковый старичок. Но Кри была умна и, напомнив себе о последних событиях, решила не расслабляться.

Со своей стороны, господин Штрой делал всё, чтобы она расслабилась. Осмотрел и похвалил её замечательное подводное ружьё. (Он, кстати, знает поблизости подводные гроты, где полно крупной рыбы и нестрашных чудовищ, на которых стоит поохотиться.) Сам набрал для неё блюдце сладостей. Поворчал на дураков-взрослых, боящихся какого-то там кариеса, который они же сами наверняка и придумали. (С этим Кри, заглянув в свою совесть, не могла не согласиться.) Похвалил Кри за редкостную красоту. (С чем тоже спорить не приходилось.) Спросил о её видах на будущее. Да-да, он сразу именно так и подумал! Киноактрисой или фотомоделью. Для любого другого существа этого было бы достаточно, чтоб навсегда завоевать сердце Кристине Реннер. Однако, к несчастью для Штроя, Хоф успел хорошо поработать, и Кри уже слишком много знала о планах и повадках обитателей замка. Хорошо, что Многоликий не припас для неё парочки кинокамер и юпитеров. Тут бы она, пожалуй, сдалась… А так Кри слушала, кивала, энергично ела и, поглядывая на телеэкран, усердно почёсывала нос.

— Что с твоим симпатичным носиком? У меня есть детский крем, — предложил Штрой. — И, кстати, где-то даже завалялась коробка с настоящим театральным гримом… Завтра отыщу для тебя!

— Спасибо, — ещё раз сказала Кри, облизнув ложечку. — А что будет сегодня?

— Одно предложение… Твой брат поведал тебе о своих ночных разговорах с дедушкой?

— Д-да… — нерешительно произнесла Кри.

— И ты знаешь, что можешь колдовать?

— Да, — твёрдо сказала Кри.

— Уже колдовала, а? Признавайся…

— Да! — в третий раз кивнула Кри.

— Ну и как? — Штрой аж приоткрыл рот в приступе доброго любопытства. — Получается?

— Не очень, — призналась девочка. — То есть, конечно, получается, и даже получше, чем у Акси…

— Так я и думал! — обрадовался Штрой.

— …Но я не умею сочинять стихи.

— Нет проблем! Смотри-ка, что я тебе дарю…

И он указал на нарядную коробку конфет, выскочившую из скатерти у самого локтя Кри.

— Спасибо, я уже и так объелась сладким… — пробормотала девочка.

— Но не таким. Открой!

Кри открыла коробку, и там оказались вовсе не конфеты, а оформленный под них блокнот. На каждой его странице было напечатано несколько двустиший.

— Что произнесёшь, то и сбудется, — посулил Штрой. — Попытаемся?

Кри кивнула. Выбрала и прочла, стесняясь:

«Люблю, как только рассвело,
Глядеть на красоту в стекло».
И перед нею на столе тут же возникло очаровательное зеркальце в золотой рамке с лилиями и какими-то крылышками. Кри была в восторге, Штрой — тоже.

— Ещё, — взмолился он. — Можешь читать не вслух…

Так Кри и сделала, и стол начал покрываться разнообразными, но одинаково красивыми и желанными для неё предметами. Пришлось даже наколдовать ещё один столик. Аквариум с китайскими рыбками, многоцветный пляжный халат, громадные ласты и маленький блестящий предмет.

— Что это? — взял его на ладонь Штрой.

— Так, монетка. Акси потерял недавно… Очень переживал. (Аксель не сказал Кри, что два греческих евро вернулись к нему — он эту монетку теперь видеть не мог.)

— Приятно, когда сестра помнит о брате… Ну, а теперь чуть-чуть о делах. Тем более что ты и впрямь колдуешь лучше Акси.

И Штрой изложил Кри всё то, что до неё уже слышал её брат. Ей оставалось только сказать, что она подумает, и всё кончилось бы благополучно. Но Кри, как справедливо подчёркивал Хоф, было восемь лет. И она была потрясена тем, что её руками собираются убить её родителей. «Не может быть, — сказала она себе. — Дух он там, или кто, но ОН НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКИМ ПЛОХИМ. Тут что-то не так. Разве он посмел бы давать мне чай и пирожные, если бы?..» Её бросило в жар, горло сдавила судорога, и всё вокруг показалось страшным сном — словно она опять стояла на берегу озера и видела, как на неё летит гигантский пёс.

— Этого не может быть! — со слезами на глазах сказала она, сметая подарки на пол. Аквариум с хрустальным звоном раскололся на миллион осколков, и китайские рыбки, широко разевая рты, запрыгали по каменному полу. Одна из них угодила прямо на зеркальце и, видимо, решив, что это лужа, пыталась в него нырнуть. Кри в бешенстве ударила по стеклу каблуком, разбив и его.

— Что, что случилось? — испуганно спросил Штрой. И все подарки мигом исчезли.

— А вот что, — тяжело дыша, сказала Кри, и слёзы брызнули у неё из глаз. — Если вы думаете, что я сама… своими руками… напущу ваши поганые Семь Смертей на моих родителей…

«Что я делаю?» — мелькнуло у неё в мозгу. Но отступать было поздно.

— …То вы не человек и не дух, а чёрт! — с силой закончила она. — И очень глупый чёрт.

— Ну да. Я чёрт, — спокойно сказал господин Штрой. — Но вовсе не глупый.

— ЧЁРТ? ВЫ?

— Да.

— Враки! — сказала Кри,подавляя дрожь ужаса. — У всех чертей — рога и копыта.

— Пожалуйста! — И из крутого лба Штроя вылезли кривые бычьи рога, а на ладонь ему легла косматая кисточка длинного облезлого хвоста. — Довольна?

— Всё равно вы не чёрт! — упрямо заявила Кри, чувствуя, что у неё немеет лицо. — И я вас не боюсь, и ничего для вас делать не буду.

— Не делай, — мирно сказал Штрой, и его хвост с рогами исчезли. Кри облегчённо перевела дух. — Чтобы твои родители, твой брат и ты поскорей погибли. Ты этого хочешь?

Девочка в слезах уставилась на него. Штрой нахмурился, мигнул, и его ласковые голубые глаза исчезли. Вместо них возникли огромные, как у стрекозы, полушария с медленно плывущими звёздами, галактиками и туманностями. Кри как заворожённая глядела в них, медленно расслабляясь, и по телу её разливалось блаженное тепло.

— Ты успокоилась? — словно издалека донёсся до неё тихий старческий голос.

— Да.

— Можешь обдумывать то, что я говорю?

— Да…

— Садись. Пей чай.

Кри покорно села и глотнула горячего напитка.

— Я хотел облегчить выбор тебе и твоему брату, — медленно сказал Штрой, откидываясь на спинку кресла. — Но теперь вижу, что вы на редкость умны для своего возраста и что с вами лучше говорить прямо. Пожалуй, так даже удобнее… Я дам тебе слово, что ваши родители не погибнут. И сдержу его. Я перенесу их обоих в наш замок — хоть сейчас! А если это успокоит тебя, мы даже возьмём их в космос…

— Нет-нет! — задыхаясь, пролепетала Кри. — Как я могу сделать ТАКОЕ у них на глазах? Лучше сразу умереть…

— Тебе жаль людей?

— Да.

Штрой встал и медленно поднял руку. Свет в помещении погас, звёзды в проёме крыши вспыхнули ярче, а над головой духа возник огромный хрустальный шар со знакомыми очертаниями океанов и материков. Шар медленно вращался, заполнив собой почти всё воздушное пространство обсерватории.

— Вот наша Земля, — сказал Великий Звёздный, подходя к шару вплотную. — Когда-то я родился на ней человеком, потом вырос и умер. И то же самое ждало бы тебя и твоего брата, если б не мы, волшебники… Только вы уже не воскресли бы. Я могу сравнивать мир духов и мир людей, потому что знаю оба. Потом я видел много миров… выбирал их, переделывал. А ты, Кри, пока ещё не знаешь толком даже один-единственный — тот, которого ты не выбирала и никогда не сможешь изменить. Никогда и ни в чём, запомни это.

— А зачем его менять? — тихо спросила Кри. — И потом… даже если мне захочется… я вырасту… я буду работать…

— Знаю, знаю, — кивнул дух. — У тебя будет много денег, машина, вилла… что там ещё? Муж и дети, да… И, если повезёт, то же самое будет у твоих детей. И у детей их детей. — Он обернулся и устремил мерцающие глаза на Кри. — Это хорошо?

— Да! — вызывающе сказала Кри. — Это хорошо!

— Скучно не станет?

— Никогда!

— Что ж, это твоё дело, и лучше его больше не касаться… А тем временем кто-то… иногда совсем рядом с тобой… Впрочем, лучше взгляни сама.

Великий Звёздный прикоснулся к шару, и по его поверхности поплыли рваные тучи. В их разрывах то и дело мелькали поля, города, моря и горы, обозреваемые с высоты десятков метров. Но это были не телекадры, даже не стереокино или виртуальный мир. Кри словно смотрела в колодец, на дне которого мелькала настоящая, живая жизнь. То шелестели джунгли, донося до девочки тёплый ветер с ароматами листвы и фруктов. То она ощущала влажный запах моря. То холод арктических пустынь. И всюду земной воздух был отравлен едким дымом, гарью, кислой вонью пороха и газов. В морях мелькали горящие корабли с мечущимися и тонущими экипажами — и эти корабли кто-то обстреливал с других кораблей или самолётов. В городах рушились здания, мелькали на их фоне окровавленные лица, в воздух взлетали оторванные руки и ноги. Кри в ужасе увидела, как на нарядной улице какого-то восточного города взрыв упавшей с самолёта бомбы оторвал от земли тело маленького попрошайки. Пролетев несколько метров, оно рухнуло на голову другого ребёнка, четырёх- или пятилетнего, которого богато одетая женщина тянула к шикарному автомобилю. Оба упали на мостовую и остались недвижимы, а женщина рухнула рядом с ними на колени и прикрыла лицо руками…

— Уберите! Уберите это! — зарыдала Кри, тоже спрятав лицо в ладони.

Шар исчез. Штрой сидел за столиком напротив, а перед ним дымилась новая чашка чаю.

— Как видишь, иногда лучше быть чёртом, чем человеком, — сказал он, берясь за ложечку. — Вот этот мир ты и увидишь в космосе завтра. Мир Фибахов и их жертв… Обманов и войн, голода и преступлений, а главное — великого, беспощадного и бесконечного Равнодушия счастливых людей к несчастным. Оно больше космоса, поверь мне. Приятно ли тебе будет утопать в роскоши и удаче, зная обо всём этом? Откупаться от этих видений посылками с поношенными, не нужными тебе самой вещами? Протягивать грязному, голодному малышу коробку конфет с розовым бантиком? Это — хорошо?

Кри молчала.

— Так помоги нам покончить со всеми бедами разом, волшебница Кристине Реннер. Люди — это ошибка. Исправь её и стань такой, как мы. Вечной и справедливой…

— Неправда! — стиснула зубы Кри. — Вы, духи, тоже воюете между собой!

— А это ты когда успела подслушать? Впрочем, неважно… Да, воюем и будем воевать! Но не так, как вы, люди… У нас, милое дитя, воюет лишь тот, кто сам этого хочет. Меня, к примеру, много раз пытались убить. В том числе и в этом замке. Но никогда мои убийцы не тронули бы какого-нибудь диспетчера или Пралине! Разве что те попытались бы схватить их. Между прочим, у нас даже не принято звать на помощь, если речь не идёт о специальной охране. Мы воюем за волшебное поле, за власть… А тот, кого всё это не прельщает, всегда может уйти. Незаселённых миров сколько угодно! Мы заботимся о самом мелком и ничтожном из младших подчинённых, если он — с нами. Слово духа — алмаз! Я тысячи раз шёл на переговоры к моим заклятым врагам, никогда не беспокоясь о себе, потому что мне была обещана безопасность. Так тебе ли судить меня? То, что я хочу сделать и предлагаю сделать тебе, — хорошо.

— Нет! — простонала Кри, отшвыривая чашку. — Всё равно — нет! Я не такая… И Акси не такой! И родители наши — тоже! Мы будем ко всем добры…

— Ну, тогда я вам не завидую, — вздохнул Штрой, аккуратно отодвигая свой столовый прибор. — Очередные мученики… Впрочем, это ваши личные проблемы. Вернёмся к нашим. Долой церемонии, если так!

И он исчез. Только что-то вроде тёмной молнии мелькнуло и скрылось в светящемся экране телевизора, который на секунду погас. Затем он вспыхнул, опять погас и опять вспыхнул. А рядом с ним уже стоял Штрой, разглядывая отступившего от него на несколько шагов комиссара Хофа.

— Очень уж ты полюбила чесать нос, глядя в телевизор, — пояснил Штрой. — Как и твой братец. Правда, я на всякий случай отключил звук, идущий от нас… Кто вы, и что вы делаете в моём замке? — спросил он, повернувшись к комиссару.

Тот уже открыл было рот — неизвестно для какого ответа, — но тут Кри, рванувшись вперёд, загородила его от Штроя и завизжала:

— Не троньте его! Это наш герр Циппозе!

— Какой ещё ваш герр Циппозе? — с интересом спросил дух.

— Учитель математики! Гимназия имени Карла Гаусса, Мюнхен! Он учит Акси…

— Здесь? Вы прихватили сюда ко мне репетитора? Потрясающе… — задумчиво сказал Штрой. — Таким ученикам нужно памятник поставить!

— Я понимаю, что не спросила разрешения… — опустив глаза, промямлила Кри. — Но герр Циппозе такой умный! Мы привыкли с ним советоваться в трудные минуты… И я попросила Морица его украсть.

— В свои восемь мне было до тебя далеко, — признал Штрой, усаживаясь и жестом предлагая сесть Кри и Хофу (для которого тут же возникло кресло). — Возможно, далеко мне до тебя и сейчас… Не угодно ли чаю? — вежливо обратился он к комиссару.

— Б-благодарю, — с трусливой дрожью пролепетал тот. И, получив чай с пирожным, не посмел к ним прикоснуться.

— Посмотрим, посмотрим… — устало сказал Штрой, и в воздухе за плечами Хофа возник огромный послужной список (по-немецки — «Лебенслауф») Альфреда Циппозе, учителя математики, физики и информатики в гимназии Гаусса, Мюнхен. В правом верхнем углу светилась увеличенная, но, к счастью, не очень удачная фотография, которая — если отбросить несколько лет и сильно прибавить волос на голове — вполне могла принадлежать комиссару Хофу.

— Ну, допустим… — продолжал Штрой. Хоф тем временем обернулся и, искусно изображая припадок изумления, впился взглядом в послужной список своего двойника. Кри могла поклясться, что такой взгляд достоин моментального снимка. Но Штрой не снизошёл до изучения деталей. Перед ним был не дух — этого было достаточно.

— Ну, допустим, герр Циппозе… — повторил он. — Допустим, что вы здесь вопреки своему желанию…

— Конечно, вопреки! — бодро завопил Хоф, рванувшись грудью вперёд, так что Штроя вместе с его креслом и столиком отодвинуло назад. — Это же сви… свинство! Девчонка сошла с ума… Я всегда уважал частную собственность!!

— Чувствую, вам было не до советов… Как давно вас украли?

— Два дня назад! Мерзкое, косматое чудище унесло меня в горы! Теперь меня уволят… — Хоф в ужасе затряс головой. — Понимаете, У-ВО-ЛЯТ! А этот жуткий туалет, где нельзя повернуться…

— Вы, стало быть, скрывались в туалете? — сочувственно уточнил Штрой, придвигая к нему чай.

— Я там жил, — с дрожью в голосе сказал комиссар, проглотив комок в горле. — Я вижу, вы приличный человек и поймёте меня… хотя как раз приличному человеку это трудно понять. Приличному человеку нечего делать в чужом клозете! — с чувством добавил он. — Но я отсиживался от бандитов. Ну не мог же я принять всерьёз весь этот детский бред про чудеса и волшебников!

— Вы не верите в волшебников? — понимающе сказал Великий Звёздный, откинувшись на спинку кресла.

— Я верю в высшее образование! — ответил Хоф. И залпом выпил свою чашку, после чего долго кашлял, брызгая слюной. (Штрой деликатно прикрылся салфеткой.) Кри сбоку изумлённо глядела на комиссара, как слушательница театральных курсов смотрит на великого актёра. — В бандитов, впрочем, я верю тоже… — сообщил он, отдышавшись и утирая пот со лба. — Пусть я и видел их, слава небесам, только по телевизору… Но на сей раз, простите, кто-то явно ошибся, — робко добавил он.

— Что вы имеете в виду, дорогой герр Циппозе? — тревожно спросил Штрой, не сводя с него мерцающих глаз.

— Да я… я просто знаю эту семью, — хихикнул комиссар. — Это небогатые люди, поверьте. У них нет денег!

— Вы думаете, мы хотим взять за детишек выкуп?

— А зачем же ещё вы их украли? — тупо сказал Хоф.

— Он нам не верит, — вмешалась Кри, стараясь подыграть и тем хоть отчасти искупить свои промахи. — Если б я это знала, то не послала бы Морица…

— Не надо извинений, дитя моё, — величественно изрёк герр Циппозе, глядя на девочку круглыми рыбьими глазами. — Ты хотела сделать как лучше… для тебя, — сухо добавил он.

— А почему ты не послала Морица за отцом или матерью? — спросил Штрой, повернувшись к Кри. (Герр Циппозе тут же энергично закивал и вставил: «Прекрасный вопрос, прекрасный!») И как мог столько времени не заметить вас старина Фибах? Он что, окончательно перепутал этот замок с гостиницей, где вместо номеров — туалеты?

— Я… мне… — растерянно пробормотала Кри, опустив глаза.

— Не знаю, кого вы называете герром Фибахом, — откашлявшись, провозгласил Хоф, — но я бы и впрямь ни в коем случае не стал сравнивать это, с позволения сказать, животное, а точнее, замаскированный бандитский дирижабль, с гостиницей! А насчёт родителей… Я это объясняю так. Primo, — он поднял палец. — Если со мной что-нибудь случится, меня не так жалко…

— Неправда! — воскликнула Кри, выйдя из роли.

— И secundo, — неумолимо продолжал Хоф, — завышенное мнение о моей скромной персоне.

— Да, пожалуй, завышенное, — согласился Штрой.

— Но я хочу сказать вам главное, не заботясь о последствиях!

— Вот как?.. Я весь внимание, уважаемый герр Циппозе.

— И вот это главное: у меня тоже денег нет!

— А мне их от вас и не надо, — огорчённо развёл руками Многоликий.

— Как? А что же вам надо? — растерялся Хоф.

— Ну, во-первых… это не по-латыни, да ведь я-то и не учитель, знаете ли… Так вот, во-первых, понять, зачем вы пытались подслушать наш разговор с помощью телевизора.

— Я говорил им! — взвизгнул комиссар, побагровев, как помидор, и свирепо уставившись на Кри. — Говорил, что это ничего не даст, а только ухудшит наше и без того плачевное положение! Но разве им втолкуешь? Тем более что до меня, поверьте, всё равно не донеслось ни словечка. А то, что они сами рассказывают… большего бреда я ещё не слышал!

— Благодарю вас. И во-вторых… что значили все эти носопочёсывания братца и сестрицы перед экраном? И если вы не верите в волшебство, то почему я поймал вас в состоянии невидимости?

— Это я его заколдовала! — сердито сказала Кри. Хоф жестом остановил её.

— Ну, насчёт носа… это было глупо, признаю. Я просто беспокоился… за детей. Да и за себя немного! Вдруг вы бы не поверили в их бедность и начали их ПЫТАТЬ! — Хоф опять в ужасе подался вперёд и вновь стал похож на большую рыбу, попавшую на отмель. — Вот мы и договорились: кто чешет нос, у того всё в порядке. А невидимость… Необычно, согласен, но наука сейчас так ушла вперёд, что было бы смешно… Я, кстати, всегда считал, что самой передовой техникой владеет мир криминала. За бешеные деньги!

— Довольно, — сказал Штрой. — Мне даже не очень интересно, правду вы говорите или лжёте. Я не намерен тратить время, чтобы разбираться в этом. Дело в том, герр Циппозе, что мы тут разводим… ешьте пирожное, не выбрасывать же его… вот так… разводим плотоядных животных. С ценным мехом, чтоб вам было понятнее. А чем их кормить, скажите на милость? Долгий опыт убедил меня, что больше всего они любят мясо учителей математики, физики и информатики…

Хоф застонал, закатил глаза и начал медленно сползать со стула. Штрой шевельнул пальцем, и у виска комиссара лопнула голубая молния, заставив его с воплем подскочить.

— Не бойтесь… — еле выговорила потрясённая Кри. — Он всё врёт!

— Как это — вру? — обиделся Штрой. — А Пятый Ярус? Забыла? Я ведь уже знаю всё, что рассказал вам Пралине… Впредь он не будет таким болтливым, кстати.

— Что вы с ним сделали? — с ненавистью спросила Кри. — Убили?

— Нет. Просто предупредил… У меня нет времени быть злым. Но этого господина мы съедим, потому что быть добрым у меня нет времени тоже. Если, конечно, милая Кри, мы с тобой не договоримся… И заметь, я мог бы легко заменить герра Циппозе твоими родителями!

— Не раздражай… не раздражай этих людей! — взмолился Хоф, бросая на девочку быстрый, как молния, взгляд. — У меня семья… гимназия… Я не выплатил кредиты за дом!!!

Кри колебалась. Она и впрямь была на редкость умна для своего возраста и уже знала Хофа. Комиссар тянет время, изображая трусливого тупицу, но что это даст? На Шворке им не сбежать. Штрой не отступится — это она тоже понимала не хуже взрослого. И значит, завтра в космосе ей придётся убить всё человечество, даже если родителей она при этом спасёт! А если нет, их разорвут — всех троих: её, Акси и Хофа. Она должна найти выход — и сейчас же! Но как найти то, чего нет?!

Всё поплыло у неё перед глазами. Наверное, она потеряла бы сознание, если бы перед ней, словно в полусне, не возникло вдруг усатое лицо пожилого, смутно знакомого человека. Человек хмурился, потирая левую бровь ладонью, и беззвучно шевелил губами. Кри ничего не услышала, даже не сообразила, что перед ней — дедушка Гуго. Но её, словно молния, пронзила новая мысль, пришедшая словно бы извне.

— Постойте! — закричала она. — Что вам важнее: чтобы именно мы с Акси произнесли Заклятие Семи Смертей, или чтоб мы оба стали звёздными духами? Одно или другое! Выбирайте!

Штрой секунду молча глядел на неё, затем улыбнулся.

— Ты меня радуешь… А! Я чувствую, здесь мой старый друг Гуго. Но всё равно, браво! Конечно, мне выгоднее второе… да и дедушка не оставит вас советами. А ты уверена, что твой Акси согласится?

— Уверена! — стиснула зубы Кри. — Куда мы денемся?!

— «Куда мы денемся»… — задумчиво протянул Штрой, вставая и прохаживаясь вокруг стола. — А знаешь, ведь это не разговор… Так не пойдёт, дорогие дети!

— Что не пойдёт? — испуганно спросила девочка. «Всё пропало!» — мелькнуло у неё в голове.

— Мне нравится твоя идея, — продолжал Штрой. — Но мне не нравится, что ты пришла к ней от страха и отчаяния. Мы никого — в том числе и твоего деда — не тянули в звёздные духи силой! Тут нужны особые качества: решительность, жёсткость… порой жестокость. С самых юных лет! А ты собралась в духи, чтоб, наоборот, избежать жестокости. Улавливаешь, о чём я?

— Дедушка не был жестоким, — твёрдо сказала Кри.

— Да… вот поэтому с ним ничего и не вышло! И я не хочу опять тратить время даром. Тебе придётся доказать мне, что ты действительно способна со временем стать звёздным духом. Доказать прямо сейчас!

ГЛАВА XV. ИСПЫТАНИЕ

— Только не заставляйте меня никого мучить или убивать. Пожалуйста… — тихо попросила Кри.

— О нет, — скупо улыбнулся Штрой. — Не всё сразу… Для начала ты даже совершишь благородный поступок.

— ?

— Спасёшь герра Циппозе от серьёзной неприятности. Он ведь ещё даже не выплатил за дом…

Дух повернулся и старческой шаркающей походкой направился под балкон, сделав слабый знак рукой: «Следуйте за мной». Кри и Хоф медленно и осторожно приблизились и заметили в тёмном углу металлическую ржавую дверь, которой прежде здесь, кажется, не было. Штрой пошарил в брючном кармане и выудил оттуда не менее ржавую связку ключей.

— Прежде чем мы войдём, — обратился он к Кри, — я хотел бы задать тебе вопрос. Обдумай его как следует, это очень важно.

Кри молча кивнула. Хоф с болью смотрел на неё. Но не мог позволить себе сейчас даже лёгкого шёпота! Девочка посмотрела на него и попыталась успокаивающе улыбнуться.

— Скажи мне, кого или чего ты больше всего боишься? Я имею в виду не только реальных, но и вымышленных существ.

— Я… не знаю… — солгала Кри. Хотя больше всего она боялась Дракулу и прекрасно об этом знала.

— Хорошо… Тогда скажи, какой фильм ты ни в коем случае не стала бы смотреть на ночь.

— «Мумия возвращается!» — выпалила Кри, стараясь отвлечь Многоликого от опасной темы и полная ужаса перед призраком Дракулы.

— Ага… Ну, тут у меня как раз неплохие возможности и даже знакомства, — непонятно сказал Штрой и уставился на дверь. Её поверхность тут же вспыхнула, и на ней, как на экране, замелькали конусы залитых жарким солнцем египетских пирамид. Одна пирамида, другая, пятая…

— Нашёл! — кашлянул Штрой, и пирамида, видная с птичьего полёта, выросла во весь экран. Вокруг неё простиралось мёртвое море песка — ни людей, ни животных, только две или три чахлые пальмы над небольшим прудом в отдалении. Затем наружная стена пирамиды стала прозрачной, и зрителям навстречу понеслись бесконечные сплетения ходов и лабиринтов, словно втягивая их в центр паутины… Кри прикрыла глаза рукой и, отступив, прижалась к Хофу. Но экран неожиданно погас.

— Входите, герр Циппозе. За этот дом выплачено… — бросил Штрой и со скрежетом отпер дверь. Комиссар, чуть помедлив, двинулся вперёд, и Кри, держась за его руку — следом. Она ожидала увидеть угрюмый, сырой каземат, но вместо этого попала под высокий колокол из матового стекла. Основанием его был деревянный круг диаметром метров в пятнадцать, на котором сейчас стояли все трое.

— Начнём, пожалуй… — поднял Штрой костлявую руку. Из отверстия в самой верхней части колокола с тихим шуршанием побежала струйка белого песка. Песок успел образовать небольшую горку в центре круглой площадки, а затем, повинуясь взгляду Штроя, струйка иссякла. Словно змея юркнула назад в своё логово.

— Мы находимся сейчас в нижней части песочных часов, — медленно сказал Штрой. — Чтобы заполнить её всю, песку необходим ровно час…

— А зачем это надо — заполнить её всю? — нервно спросила Кри.

— Чтобы человек, находящийся здесь, задохнулся.

Кри в ужасе молчала.

— Но он задохнётся раньше, чем через час, так как не сможет подниматься вместе с песком, — невозмутимо продолжал Штрой. — Учитывая рост, — он смерил взглядом Хофа, — понадобится, я думаю, минут сорок.

Ни один мускул не дрогнул на лице комиссара. Зато Кри закричала во всё горло:

— Вы чудовище! Злодей! Я вас…

Штрой поморщился, и у Кри пропал голос.

— Вот и предотврати его гибель, вместо того чтобы кричать на меня. Для этого достаточно лишь открыть дверь в колокол, пока сорок минут не истекли…

— Но ведь это нетрудно — открыть дверь… — пробормотала Кри, чувствуя, что к ней вернулся голос.

— Тебе будут мешать.

— Кто?

Штрой не ответил и медленно вышел из часов, поманив за собой Кри.

— Вы остаётесь, — бросил он комиссару. Тот скрестил руки на груди и сказал:

— Не бойся, Кри… Я в тебя верю!

— А вы, оказывается, не такой уж трус, — заметил Штрой, со скрежетом затворяя дверь. — Ну вот, Кри, вернись к чайному столику и думай. Песок потечёт через десять минут. За это время нужно составить план сражения.

— С кем? — задыхаясь, прошептала Кри. — Кто будет мне мешать?

— Она… — сказал Великий Звёздный, указывая за спину девочки. Та резко обернулась и увидела рядом с чайным столиком большой саркофаг, испещрённый древнеегипетскими иероглифами. Дух подошёл к нему и прикоснулся к крышке, сделанной в форме лежащего человека. Та бесшумно поднялась. Бледная от ужаса Кри увидела длинную человеческую фигуру, спелёнатую тёмными бинтами. Голова, напоминающая цветом и формой печёное яблоко, была свободна от бинтов. Волос на черепе почти не было — только что-то тёмное и спёкшееся на макушке. В провалах глазниц поблёскивали изюминки мёртвых век. Нос выкрошился, и впадина на его месте переходила в полусгнившую верхнюю губу. Сквозь неё виднелись тёмно-жёлтые, длинные и кривые зубы. Нижняя губа-ниточка была ещё цела, и почти прямо под ней виднелся бугорок подбородка, уходящий в бинты. Кри вдохнула горько-сладковатый, пыльный запах, ударивший из саркофага, и перевела глаза на Штроя, не веря, что всё это — наяву.

— Прекрасно сохранилась, — сказал тот. — Ещё бы… Ведь это жрица Анубиса — бога мумифицирования. Вот он, — и Штрой указал на большой рисунок в центре саркофага. Рисунок изображал человеческую фигуру с вытянутой звериной головой — не то собаки, не то волка — на плечах. На макушке торчали длинные остроконечные уши. — Этот бог играл важную роль в потустороннем суде над душами умерших, когда решался вопрос, заслужила ли душа вечную жизнь, или её должно пожрать чудовище. У нас с Анубисом в своё время сложились неплохие отношения. Мне разрешалось использовать его жрецов для разных нужд, и в том числе — для изготовления мумий. Она и сама знала в этом толк при жизни, — кивнул он на покойницу. — А жила она, если тебе любопытно, во времена фараона Тутмоса Третьего, больше чем за тысячу лет до нашей эры… Но по ИХ понятиям, — постучал он пальцем по саркофагу, — эта мумия ещё молода. Совсем девочка! Для наших с тобой дел старая развалина не подойдёт, Кри, тут нужна прыть…

— Каких ещё дел? — желая поскорее проснуться у себя дома, в Недерлинге, с тоской прошептала Кри. — Зачем она здесь?

— Как зачем? Это твой заказ…

Великий Звёздный нагнулся над саркофагом к лицу умершей и шепнул:

— Встань, Мехнеб!

Мумия, словно подброшенная пружиной, резко вскочила, не шевельнув при этом ни одним членом. И встала в саркофаге неподвижно. Но в её крошечных глазках не было ни искры жизни.

— Сейчас я распеленаю её, и она проснётся, — негромко сказал Штрой. — Она будет стеречь нужную тебе дверь… А твоя задача — пройти мимо неё и эту дверь открыть. Заколдуй её, обмани — словом, делай что хочешь. И помни — она не нападёт на тебя, пока ты не подойдёшь к двери вплотную. Но если нападёт — ты в её власти, и я уже ничем не смогу тебе помочь. При жизни Мехнеб была довольно кровожадной особой…

Кри задрожала.

— Может, не стоит? — глядя на неё в упор, спросил Штрой. — Я отпущу твоего герра Циппозе — даже если он и не совсем тот, за кого себя выдаёт. И спасу твоих родителей — слово духа! — Он поднял руку в знак клятвы. — Но завтра ты полетишь, куда я скажу, и произнесёшь то, что мне нужно. Не жалей тех, кто при случае никогда не пожалеет тебя, забудь о них и будь счастлива с нами…

— Нет! — твёрдо сказала Кри. — Будите мумию!

— Сейчас… Последнее к тебе слово: учитывая твой возраст и твою храбрость, я готов для первого раза немного помочь тебе. Можешь попросить у меня что-нибудь… кроме оружия.

Кри показалось, что последние слова Штрой произнёс как-то странно, словно подсказывая ей что-то. Она вся дрожала от напряжения, вспоминая разные хитрости и ловушки из криминальных фильмов, а также всё, что когда-нибудь слышала о Древнем Египте. Но что она в самом-то деле могла о нём знать?! Тем более, что Великий Звёздный тут же прибавил:

— Твои заклятия способны поразить мумию — я не дал ей защиты. Но я убрал телевизор и принял меры, чтобы ни твой брат, ни твой дед ничего не могли подсказать тебе… Эту работу должна сделать ты сама. Что-нибудь нужно?

— Кота! Побольше и посвирепее… Но чтобы он меня слушался и молчал, пока не пойдёт песок! — торопливо добавила Кри.

Что-то блеснуло в воздухе, и голубая искра лопнула над плечом Штроя, превратившись в зелёную. Но она не погасла, а продолжала гореть в полуметре над его плечом.

— Какого цвета должен быть кот? — деловито спросил Штрой. — Природного?

— Ну… да! И заверните его, пожалуйста, во что-нибудь.

Угольно-чёрный зверь с единственным зелёным глазом, горящим, как у маленькой пантеры, спрыгнул с плеча волшебника и хищно заскрёб пол когтями. Судя по движениям его челюстей, он тошнотворно мяукал, но из пасти не доносилось ни звука. Штрой протянул к нему руку, и кот исчез. Вместо него на полу извивалась большая брезентовая сумка с дырочками для воздуха, застёгнутая на молнию. Вот она неуклюже, но быстро поползла вперёд и скрылась под чайным столиком, который тут же задребезжал и задёргался.

— Он родом из Порто-Веккьо на острове Корсика, из семьи Бальди. Ещё его отец наводил ужас на рыбацкие деревни. А сам Чёрный Джузеппе в борьбе за власть над бродячими кошачьими бандами уничтожил четверых своих братьев — Пьетро, Чезаре, Дженнаро и Гаэтано. Когда-то у меня тоже был кот-людоед, — сообщил Штрой. — Сложная, надо сказать, была личность, и непростой судьбы. Но тот был всё-таки поспокойнее. Твой же, учти, хотя и будет тебе временно подчиняться — серийный убийца-маньяк… Ну, а теперь… ПРОСНИСЬ, МЕХНЕБ!

Послышался треск лопающихся бинтов, и чёрные когтистые лапы, похожие на птичьи, вылезли из-под них. Изюминки в провалах глаз дрогнули и заморгали. Под ними вспыхнули жестокие, мрачные огоньки, словно пляшущие в тёмной болотной воде. Мехнеб уронила нижнюю челюсть на нагрудные бинты и несколько секунд явно пыталась что-то сказать. Наконец из её глотки вылетели скрипучие, унылые звуки, напоминающие вой ветра в зимнюю ночь:

— Разве не было других? — проскрежетала она.

— Такую старую гиену, как ты, трудно найти даже среди мёртвых, — объяснил Штрой. — Ты гнила без дела не одно столетие, и не тебе гневить Анубиса…

При имени своего бога мумия выпрыгнула из саркофага, склонилась перед Штроем и с быстротой молнии скользнула к ржавой двери. Затем, прислонившись к ней спиной, она застыла, устремив в пространство тусклый взгляд.

— Песок пошёл, — негромко сказал дух. — Желаю удачи, Кри!

И растаял в воздухе.

Кри замерла в кресле у чайного столика, боясь шелохнуться. Мумия не двигалась, превратившись в обмотанный бинтами столб. Наконец Кри, глубоко вздохнув, решилась, хотя каждая клеточка её тела дрожала от ужаса. Ведь там, за дверью, скоро начнёт задыхаться Отто! Коротко, но сильно она пнула брезентовую сумку ногой — она, больше всего на свете ненавидящая тех, кто мучает животных. Раздался злобный, почти тигриный рёв, и в эту самую секунду Кри, повернувшись лицом к мумии, открыла рот.

Мехнеб не шелохнулась. Казалось, это всего лишь музейный истукан, хотя и наводящий ужас своим видом. Кри повторила манёвр, вложив в следующий пинок побольше сил и мысленно умоляя кота о прощении. Теперь от неё, казалось, исходили такие звуки, которые проняли бы даже мёртвого. Мумия повернула незрячие глаза к Кри, и остатки её верхней губы, лопнув, поползли вверх, обнажив кривые, страшные зубы.

— Кто это? — глухо выдохнула она.

— Это я, — скромно сказала Кри. — Вам нравится? Я могу ещё громче…

— Не мешай мне тлеть, — с ненавистью прорычала Мехнеб и опустила веки. Но громкий, душераздирающий вопль заставил её поднять их.

— Ты замолчишь? — зловеще спросила она, делая шаг вперёд.

— Не думаю, — собрав всё своё мужество ответила Кри, хотя у неё зубы стучали от страха. И так как кот выл теперь без передышки, хотя его никто не трогал, девочка открыла рот пошире, борясь с желанием завопить тоже.

— Мне не велено трогать тебя, — сказала Мехнеб, дождавшись, пока вопли ненадолго стихнут, — но если ты не прекратишь, то сама Изида, покровительница детей, не поможет тебе! Я унесу тебя в загробный мир, набальзамирую, и ты будешь стеречь мой сон вечно… Ты слышишь?

— Чья эта морда? — вместо ответа спросила Кри, указывая на знакомую фигуру на саркофаге.

— Это шакалоглавый Анубис, бог живых и судья мёртвых! Как смеешь ты говорить о нём без почтения?

— А почему вас назвали старой гиеной?

Мумия испустила вопль, не уступающий котовьему, и кинулась на Кри. В ту же секунду та рухнула на коленки, юркнула под стол, схватила сумку за ходящие ходуном бока и, распустив молнию, вытряхнула кота в лицо Мехнеб. На сей раз не раздалось ни звука, слышался только треск рвущихся бинтов. Чёрный Джузеппе дрался с холодной, расчётливой яростью, целясь в глазные впадины или в горло, но не забывая и о возможностях своих задних лап. Мумии приходилось туго, тем более что по какой-то непонятной для Кри причине она не нанесла коту ни одного удара. Хотя силой была явно не обижена — тяжёлое кресло Штроя, которое она случайно зацепила, отлетело в сторону, как пушинка. Но вскоре мумия поняла, что с таким противником нельзя мешкать и церемониться. Половина её полуистлевших бинтов уже висела клочьями, и из-под них шлёпались на пол какие-то тёмные, маслянистые жуки, личинки и ещё более мерзкие и непонятные твари, разбегаясь в разные стороны. Наконец, получив страшный удар верхней левой, оторвавший ей пол-щеки, Мехнеб опрокинулась на спину и рывком послала кота головой вперёд, по-прежнему не ударив его в ответ.

Это опрокинуло заодно и все замыслы Кри. Девочка уже была всего в двух метрах от ржавой двери, когда верный союзник шлёпнулся ей на ноги и заставил упасть. Издав вопль торжества и мести, Мехнеб ринулась на беззащитную жертву. Последнее, что успела сделать Кри, — это схватить кота за загривок и выставить перед собой как живой заслон. Мумия теперь легко могла бы расправиться сперва с прежним врагом, потерявшим свою маневренность, а затем вонзить когти в девочку. Но она почему-то по-прежнему избегала тронуть кота хоть пальцем и только пыталась подобраться к Кри то с одной, то с другой стороны.

— Это… не поможет… тебе! — прорычала она, отогнав Кри подальше от двери, назад к чайному столику. — Клянусь скипетром Анубиса, через час…

Но что произошло бы через час, осталось неизвестным. Кри опять швырнула кота в лицо Мехнеб. И хотя та, имея печальный опыт, тут же избавилась от зверя прежним приёмом, девочке хватило этих нескольких мгновений, чтобы нырнуть под стол. Там она и затихла, видимо, в предсмертной тоске. Мумия рвалась к столику, а кот, урча, тащил её назад и драл когтями. Выиграв последние миллиметры, Мехнеб сначала стащила скатерть, а следующим рывком опрокинула сам столик. В ту же секунду она почувствовала, что в глаз ей упёрлось что-то холодное и твёрдое, и замерла от неожиданности. Эта секунда решила всё. Приставив к глазной впадине противницы абсолютно настоящее подводное ружьё, Кри слегка дёрнула правым локтем. Раздался короткий сухой лязг, голова Мехнеб разлетелась вдребезги, как гнилое яблоко, и мумия вновь рухнула — на этот раз навсегда.

— Спасибо, — прошептала Кри коту, опустив ружьё. — Без тебя я бы не прицелилась. Она такая быстрая…

И, уронив свою бывшую игрушку, повалилась на неё сверху и заплакала. Плакала она минут пять, размазывая слёзы по щекам и колотя в пол руками и ногами. Потом вытерла лицо скатертью с разгромленного столика и пошла к двери, старательно обходя страшную фигуру на полу. Чёрный Джузеппе тем временем уже лакомился телячьим филе с кровью, которое возникло перед ним из воздуха на серебряном блюде.

Когда Кри распахнула дверь, ей на ноги хлынула небольшая волна чистого белого песка. Издав вопль ужаса, девочка ринулась внутрь и резко остановилась. Комиссар Хоф, по колено в песке, спокойно стоял в центре колокола. Над ним, почему-то не проваливаясь в сыпучую груду, возвышался Штрой и любезно отряхивал ему бока и плечи веником. Веник был древний — с широкой щёткой и длинной, как копьё, ручкой, и скорее смахивал на опахало, но Хофа, казалось, вполне устраивал.

— Терпение, терпение, мой друг… — приговаривал тем не менее Штрой. Затем он прикоснулся веником к песчаным россыпям, и те исчезли. Дух не менее заботливо обмёл колени, лодыжки и башмаки комиссара, затем разогнулся и заметил Кри.

— Это рекорд! — провозгласил он, потрясая своим орудием, словно почётный страж. — Двенадцать минут двадцать одна секунда по моим карманным! Такого я не припомню…

— Вы, значит, ещё на ком-нибудь ПРОБОВАЛИ? — презрительно сказала Кри.

— Было, было… Но в предыдущих случаях побеждала наша египетская прелесть. Нет, но какие познания в столь юном возрасте!

— Что вы имеете в виду? — уточнил Хоф, в то время как Кри гордо молчала.

— Ну как же… В Древнем Египте кот почитался священным животным, и никакой жрец — не говоря о такой фанатичке, как Мехнеб, — не посмел бы поднять на него руку. А если б ты попросила шакала, поединок бы вообще не состоялся… Ты будешь нашей гордостью, Кри, и я рад, что дал себя уговорить! В знак моего уважения прими новое прозвище, не уступающее славе твоего брата. Да здравствует Кри — Ужас Саркофагов!

Лопнула голубая молния, но девочка даже не вздрогнула. Она не собиралась признаваться, что кот — единственное священное (да и несвященное) из сколько-нибудь крупных животных, которого она, Кри, не боится. И что он выбран единственно по этой причине. Ей не о чем говорить со Штроем!

— Ещё чаю? — предложил тот, выходя со своими гостями наружу, где не было ни малейших признаков разгрома, ни кота, ни Мехнеб с саркофагом.

— Неплохо бы… — сказал Хоф. Штрой захлопотал, но Кри нехотя разжала губы:

— Нет! Я хочу в свою комнату.

— В таком случае и я не могу оставить даму, — развёл руками комиссар. — Напоследок я хотел бы только спросить…

— Что я собираюсь с вами делать?

— Не только. Мой главный вопрос — «Бионика» или «Зевс»?

— Ох, Фибах, Фибах… — вздохнул Штрой. — Пора погрозить ему пальцем… Знаете, я думаю, «Зевс». Эти дети слишком способны и слишком много времени провели с псом наедине. А тут ещё вы… Так что, в любом случае, никто из вас не летит.

— А дальше?

— Дальше всё будет зависеть от Акселя и Кристине Реннер. Я спасу их родителей, как обещал. А вы постарайтесь убедить брата, чтобы он последовал примеру сестры и стал звёздным духом. Видимо, у вас на них есть влияние… Кстати, вы действительно математик?

— Вроде того.

— Ну, тогда мы поладим… Можете у себя в комнатах не стесняться, вас никто не подслушивает. Вы не опасны.

Хоф взял Кри за руку и молча повёл к лестнице.

— Пусть дети зайдут ко мне завтра не позже девяти утра, — окликнул его Штрой. — Или сколь угодно раньше… Мне нужно их последнее слово. Можете прийти с ними.

ГЛАВА XVI. ВОЗДУХ СВОБОДЫ

Эту ночь Аксель и Хоф провели у постели Кри. Она бредила, металась и плакала во сне, то и дело просыпалась, и её приходилось успокаивать. Аксель предложил даже обратиться к Фибаху за каким-нибудь снадобьем, но комиссар веско произнёс: «Не советую». Затем извлёк из собственного кармана снотворные пилюли и дал их Кри с чаем.

— Возраст… — вздохнул он. — Когда-то я обходился без этого. Теперь, думаю, Кри не проснётся до утра. А мы спокойно всё обсудим…

— Спокойно! — фыркнул Аксель. — Накануне конца света.

— Погоди отчаиваться… Ты же сам слышал — быкодракон ненадёжен. Я не скажу этого Кри… бедная девочка и так натерпелась… Но если бы она меня послушалась и не поспешила нынче вечером, всё ещё, пожалуй, можно было бы поправить.

— Как это? — встрепенулся Аксель.

— Если б она согласилась сказать заклятие — ей бы дали возможность. И тебе! И вы успели бы выкрикнуть что-нибудь совсем другое… что защитило бы планету…

— Но тогда нас бы всех растерзали, — тихо напомнил Аксель.

— Конечно.

Мальчик глубоко вздохнул и закрыл глаза. Затем открыл.

— Я это сделаю сам, — прошептал он в ухо комиссару. — И потребую, чтоб сперва отпустили вас обоих!

— Ты молодец, Акси, — положил ему руку на плечо Хоф. — Но теперь поздно. Штрой больше не хочет рисковать. Да и не отпустил бы он нас, а наоборот, взял с собой в космос. К тому же он, я думаю, нашёл бы средство проверить твои истинные намерения. Его не перехитришь… Таких, как он, можно только опередить!

— Но как?!

— Не знаю…

Комиссар прошёлся по комнате.

— У нас только один козырь. Если у Штроя ничего не выйдет сейчас — ещё полтысячелетия наш суматошный шарик выиграет.

— Ну конечно! — возбуждённо сказал Аксель, выпустив руку Кри и привстав. — Ты расскажешь всё своему начальству, оно созовёт учёных, и за то время, что будет у нас в запасе, люди придумают что-нибудь… Ведь правда?

— А кто тебе сказал, что я промолвлю хоть одно слово своему начальству? — медленно сказал комиссар, пристально глядя на него.

— То есть… как?

Хоф сделал ещё один круг по комнате и остановился перед мальчиком.

— Это и есть та главная проблема, о которой я как-то упоминал, — нехотя пояснил он. — Раньше я был частью системы. А теперь она будет против меня. И вас…

— Но почему? За что?

— Во-первых, мне никто бы не поверил. Меня и ещё двоих моих знакомых детей просто-напросто упрятали бы в психушку. Но если бы даже кто-то и поверил…

— То что тогда?

— Это уже не полиция, мой дорогой, — пожал плечами Хоф. — Это политика. И большая политика. Мой шеф — неплохой человек, но будь он даже сам канцлер…

— Ты хочешь сказать, что вся Германия ничего не смогла бы сделать? — недоверчиво спросил Аксель.

— Я боюсь, что весь мир ничего не смог бы сделать.

— Но вы же… люди же… они тоже умные. И хитрые! И способные… — пробормотал Аксель.

— И жадные. Бесконечно жадные, — печально закончил комиссар. — Поверь старому полицейскому. Понимать некоторые вещи — это неизбежная плата за мою работу. Кто-нибудь вроде нашего друга Фибаха — только гораздо более высокопоставленный и опасный, — тут же начал бы прикидывать, что лучше не уничтожать волшебный мир, а договориться с ним…

— Что же тут… — начал было мальчик, гоня от себя недоброе предчувствие.

— Что же тут плохого, спросишь ты? Плохо то, что эти люди не понимают: со Штроем и ему подобными не договоришься! Сперва он потребует от них уничтожить большую часть человечества, а остальных превратить в рабов. И они ревностно бросятся ему помогать — за крохи власти с его стола. А потом он уничтожит и их — когда они сделают за него всю грязную работу. Но даже если у них ничего не выйдет, и какая-нибудь страна — Германия, например, — впрямь сумеет найти супероружие против духов… Впрочем, — прервал он себя, — почему только духов? Против кого угодно! Вчерашние союзники, пришельцы из космоса… ну, и так далее, ты понимаешь… Так вот, у других стран на уме будет только одно: отнять это оружие, чтобы нагнать страху на весь остальной мир. Война людей с людьми началась бы, я думаю, раньше, чем война тех же людей с духами. И через пятьсот лет Штрою уже ничего не пришлось бы делать…

— Но почему? Почему люди такие жадные? — с болью спросил Аксель. — Может, Штрой прав, и мы все заслужили смерть? И надо идти в духи, пока зовут?

— Я так не думаю, — помолчав, ответил Хоф. — Ох, как бы тебе ответить… Пожалуй, я выбрал не то слово, сказав «жадные». Всё обстоит сложнее. Человек, в принципе, не жаден! Он просто боится. До ужаса боится.

— Боится? Чего?

— Жизни, Акси. Человек приходит в этот мир, ничего о нём толком не зная. Какой уж там «Хас» или «Лотортон», защита или могущество… Просто маленький слабый ребёнок, Маугли человеческих джунглей. Он не разбирается толком даже в себе самом. Это ведь тоже наука, да ещё какая… А если ему вдобавок не слишком повезло с семьёй и друзьями? По-настоящему, любому человеку должен принадлежать весь мир! Но стоит только ему, законному хозяину и наследнику, протянуть руку к чему-нибудь серьёзному — как в его ушах тут же звенят тупые и трусливые вопли, которым нет числа: «Не смей! Это не твоё! Это для тех, у кого власть и деньги! Деньги и власть!» И вот вместо того, чтобы задуматься об окружающем его огромном мире, открыть его для себя, понять своё место в нём, человек начинает гнаться за двумя самыми нелепыми вещами на свете… И вяжет себя ими на всю жизнь!

Комиссар вдруг ухмыльнулся и помотал головой.

— Ну, тут я тебе ничего нового не сказал, да? Интересно другое: почему огромное количество людей так легко попадаются в эти воистину чёртовы силки? Ведь стонут же, чувствуют на собственной шкуре, какое это беспросветное рабство — деньги и власть! Можешь ты мне ответить?

Аксель не мог.

— Я тоже долго не понимал, — признался Хоф. — А сейчас вроде разобрался. Мне помогли понять преступники. Да-да, не приличные, благовоспитанные слизняки, а люди предельно решительные и жестокие! Знаешь, на что чаще всего уходят деньги у банковских грабителей? Часть они проматывают, а часть тратят на подготовку к следующему ограблению. Хотя первой же добычи им нередко хватило бы на привольный отдых до самой смерти, под пение тропических птиц… Большинству преступников не нужны никакие богатства — я, комиссар мюнхенской полиции, утверждаю это! Хотя они никогда не признаются в этом ни тебе, ни себе. Отнимите у сильного, хитрого, решительного человека погоню за деньгами и властью — и вы отнимете у него смысл жизни. Ему тогда придётся подчиниться какому-нибудь ничтожеству, которое эти два заветных сокровища получило понаследству, без всяких личных заслуг. Экое унижение! Понимаешь?

— Да, — вздохнул Аксель. — Я другого не пойму, главного. Почему все — и сильные, и слабые — не могут поискать себе какой-нибудь другой смысл жизни? Кроме денег и власти?

— Во-первых, не забудь, — напомнил Хоф, — мы говорим не обо всех людях. А только о тех, кто очень хочет что-то иметь и за кого-то решать. Например, как быть со Штроем… А во-вторых, — и в-главных, тут ты прав! — даже самый сильный человек боится того, что сильней его. Жизни, как я уже сказал. Этот страх ему заботливо прививают с детства, а он передаёт его своим детям. Мы с тобой описали круг и вернулись к исходной точке.

— А я вот не вижу, что в жизни такого страшного! — фыркнул Аксель. — Разве искать настоящий смысл жизни — страшно? По-моему, это даже интересно… И Кри так считает!

— Кри, боюсь, не обойдётся без денег и власти на пути к своим целям, если только они у неё не изменятся, — сдержанно сказал комиссар. — Но оставим в покое твою маленькую сестру. Ты спрашиваешь, что страшного в настоящем смысле жизни? Да хотя бы то, что этот смысл для каждого из нас — свой собственный и один-единственный. Этвас Безондерес, так сказать… Жаль только, что у Фибаха не хватило характера жить согласно своему имени! Каждый, у кого мечты свои, а не заёмные, должен отстаивать их с боем, прорываясь к цели сквозь всеобщее непонимание. Иначе говоря, это герой. Легко? Не слишком… Проще ограбить банк. Или объявить войну соседям. Или совсем никого не любить, потому что любовь тоже надо отстаивать. Все эти вещи, Акси — и многое другое, к сожалению, — люди зачастую делают не из жадности, подлости и хитрости, а просто-напросто со страху. Но думать, мечтать и любить со страху — нельзя… Ведь даже если ты ничего не отстаиваешь, а просто сидишь и думаешь — своё, незаёмное! — этим ты уже бросаешь вызов огромному, непонятному, жуткому космосу… Разве не закружится голова?

— Закружится… — эхом повторил Аксель. — Но я бы хотел так жить!

— Все бы хотели, — неожиданно улыбнулся Хоф. — Да-да! Даже те, кто очень боится. Сколько примеров знает история… и каких примеров! Людьми словно овладевает массовое безумие. Они бросают всё — семью, обжитой дом, стада и кладовые — и устремляются очертя голову за тем, кто придёт и скажет: «Я знаю, что делать! Опомнитесь, несчастные!» Жанна д’Арк, Магеллан, Лютер… любой школьник легко продолжит этот список. И пока такие люди есть на Земле, она имеет право жить, и жизнь её не лишится смысла. Надо всегда держаться до последнего, даже когда уже нет никаких сил, никакой надежды! Может, тогда и господин Штрой окажется слишком самоуверенным…. Видишь, друг Аксель: ещё недавно я не верил, что ты сможешь то, на что не способен мой полицейский аппарат. Но ты сделал это! А вдруг ты теперь сделаешь то, чего не может весь взрослый мир?

— Не знаю… — неуверенно сказал Аксель.

Пока одиннадцатилетний мальчик и не слишком крупный полицейский чин решали судьбу человечества, в комнате посветлело. Аксель встал и подошёл к окну.

— Утро, — сказал он. — Последнее утро. А мы так ничего и не придумали!

— Ничего… — откликнулся Хоф.

— И знаешь, что? — повернулся к нему Аксель. Его серые глаза потемнели и особенно напоминали сейчас комиссару глаза Кри. — Раз ничего — то ничего и не надо! Просто я пойду и откажусь стать звёздным духом! Я уверен — дедушка поступил бы так же.

— Он и поступил так же, — негромко напомнил комиссар.

— Ты хочешь сказать, что он ошибся? Что ему надо было убить своих врагов? Но я не хочу, не хочу, не хочу никого убивать! Да и не могу, кстати, — поспешно добавил он. — И потом… я решаю только за себя. Кри может остаться!

— Нет, — послышался хрипловатый от сна голосок Кри. — Я не останусь, Акси. Что мне делать тут одной?

— Вы хорошо подумали? — спросил комиссар. — Не будете жалеть?

— Нет! — хором ответили дети. И так же хором спросили: — А ты?

— Я? Ну, мне никто и не предлагал выбирать… Но я в любом случае не уйду из замка. Это как в кино: взяли тебе билет — дождись конца сеанса.

— Тогда пошли скорее! — заторопился Аксель. — Нечего тянуть. И пусть они там не воображают…

— Последний совет, — сказал Хоф. — До девяти ещё целых два часа. Умойтесь, и давайте плотно позавтракаем.

— Зачем? — спросила Кри с горечью. — Кому это теперь нужно?

— Мало ли что… Ничего не стоит делать на скорую руку — даже умирать. Давайте-давайте!

Больше никто не спорил. Все умылись и даже не так уж скверно позавтракали, хотя и без особого аппетита. Но зато ничего не боясь и ни от кого не скрываясь! В конце завтрака Аксель заметил, что комиссар получил по линии доставки целую сумку с гигантскими гамбургерами и пару термосов с чаем.

— Зачем это? — спросил он.

— Дурная привычка, — не очень понятно ответил Хоф. — Неси свои вещи, Кри!

Кри убежала к себе и несколько минут не появлялась. Сквозь прозрачную стенку Аксель видел, как она собирается. Подтянув лямки рюкзака, она с минуту подумала, а затем, к изумлению мальчика, шагнула к телефону на столе. И, приложив трубку к уху, начала быстро шевелить губами.

— С кем это она? — изумился Аксель. И выскочил за порог. Когда он появился в дверях комнаты Кри, девочка уже кончала говорить. До него донеслись её последние слова, в которых звенели слёзы:

— Мамочка, папа, до свидания! Я люблю вас!

И она бросила трубку. Плача, повернулась и увидела потрясённое лицо брата.

— Кри… — вымолвил он. — Что ты? Это же обман, ты ведь знаешь…

— Ну и пусть, — выговорила она дрожащими губами. — А вдруг они всё-таки услышат…

Аксель обнял её и вывел в коридор. Хоф с его рюкзаком и своей пузатой сумкой уже ждал их. Странно, но при виде его невозмутимого лица и запасов провизии на душе у детей отчего-то стало чуть легче, словно им предстояла всего лишь воскресная загородная прогулка. И все трое без единого слова, не торопясь, зашагали к обсерватории.

Когда они появились на балконе, то увидели мальчика в белом. Он сидел на верхней ступеньке и, уронив голову на колени, казалось, спал. Но, едва троица поравнялась с ним, подвинулся, освобождая проход.

Штрой, как и вчера вечером, сидел за чайным столиком. Только сам столик уже не стоял на полу, а парил под куполом помещения. Голова Многоликого была повёрнута к созвездию Плеяд, и он что-то тихо-тихо говорил звёздам на незнакомом, но очень мелодичном языке. Язык этот явно не имел ничего общего с тем омерзительным скрежетанием, которое Аксель слышал по телевизору. Плеяды тихо мигали, словно слушали и соглашались.

— Гости, — объявил мальчик за спиной пришедших вполне бодро и даже звонко. Штрой глянул вниз, сказал Плеядам: «Млем» (наверное, это означало: «Извините, я перезвоню»), — и опустил свои столик и кресло на площадку. Ту самую, где вчера приземлился в своём бутоне.

— Доброе утро! Надеюсь, вы ещё не завтракали? — любезно спросил он, меняя космические глаза на ласково-голубые.

— Не надейтесь! — дерзко сказал Аксель и твёрдо шагнул вперёд. — Мы пришли, чтобы…

— …отказаться от участи звёздных духов, — закончил Штрой, перебив его. — Этого я и боялся.

— Очень жаль, — заявила Кри. — Зато мы уже ничего не боимся.

— С моей стороны было бы невежливо спрашивать, хорошо ли вы подумали… Особенно после вчерашнего, — добавил Штрой, глянув на неё. — И всё же я оставляю за собой право дать вам ещё шанс. Уж слишком хорошие духи из вас получились бы!

— Не думаю, что у вас что-то выйдет! — отрезал Аксель.

— Ну что ж… — задумчиво протянул Многоликий. — Для начала давайте-ка я отпущу вас к родителям.

Аксель и Кри недоверчиво переглянулись, а затем уставились на него. «Что он задумал?» — читалось в их глазах.

— Ничего, — ответил им Штрой, — ровно ничего… Просто я надеюсь, что после этого вам захочется жить, а также сохранить жизнь им. И вы вместе с ними вернётесь сюда… Заклятие Семи Смертей будет применено не раньше семи вечера, поскольку Зевс ещё не совсем готов к полёту. Но всё равно времени в обрез… — прибавил он, словно размышляя вслух.

— А Мориц тоже летит? — спросила Кри.

— Нет… Мы вызовем его, только если с Зевсом что-нибудь приключится. Но этого почти наверняка не произойдёт! Старина Фибах грустит, попивает что-то крепкое в Гобеленовой комнате, и я боюсь, как бы он не сорвал злость на бедном животном. Подвал сейчас закрыт для всех, ключ у Элоизы, и она не даст его никому… особенно своему хозяину. Так что вы не сможете проститься.

— Мы думали, герр Фибах в поте лица готовит пса к возможному полёту, — вставил комиссар.

— Его не надо готовить, — всё так же любезно, но уже с лёгким нетерпением сказал Штрой. — В нём всё очень продумано и оборудовано… Но мы отвлеклись. Итак, стало быть, у вас есть время до вечера, чтобы прислушаться к советам родителей!

— Мы не будем слушать ничьих советов! — крикнул Аксель. — Мы сами решаем свою судьбу… Верно, Кри?

— Ну, тогда счастливого пути, — вздохнул Штрой. — Сейчас вы спуститесь в холл, где вас уже будут поджидать профессорские цыпочки. Вы, я полагаю, тоже летите? — повернулся он к Хофу.

— Нет! Я могу быть уверен, что с детьми ничего не случится до самого Мюнхена? — спросил комиссар, пристально глядя на духа.

— До Гармиш-Партенкирхена, — поправил тот. — А уж дальше сами… У вас ведь есть деньги на дорогу?

— Конечно, — ответил Аксель. Касса с миллионами оттягивала сейчас его рюкзак.

— Идите прямо в тамошнюю полицию! — сказал Хоф. — Они о вас знают: вы в розыске. Назовёте себя, и вас мигом доставят домой. Но на всякий случай — вот…

Он вынул из пиджака несколько мятых купюр и протянул Акселю.

— Спасибо, Отто, — поблагодарил тот и взял. У него не было уверенности, что волшебные миллионы вне замка не превратятся в горстку пепла, несмотря на все заверения Штроя.

— В полицию? — протянул Штрой, хмурясь. — Это ещё зачем? Своими формальностями и вопросами они отнимут у вас уйму драгоценного времени. Сейчас дорога каждая минута… Да и что вы им скажете? Не всем, в отличие от меня, кажется, что волшебники существуют. Они тут же вызовут психиатра! Может, лучше прямо домой?

— Это уж наше дело! — заявил Аксель. — Мы сделаем так, как советует Отто!

— Отто или Альфред? — пробормотал Штрой. — Так вы, значит, желаете остаться, герр Циппозе… Неужели всё ещё надеетесь нам помешать?

— Не знаю, — пожал плечами Хоф. — У меня много странностей… Но как, любопытно было бы знать, собирались вы вернуть детей в замок? Да ещё с родителями?

— Очень просто. Им стоило бы только сказать: «Фёгельхен», — и наши красотки были бы тут как тут. Невидимые для всех, кроме своих пассажиров, и способные нести на себе по два человека каждая. Но, видно, не судьба…

Комиссар обнял детей и легонько подтолкнул их к лестнице. Кри заплакала, но повернулась и пошла вслед за Акселем. Последнее, что они видели с балкона — это широкий жест Штроя, приглашавшего комиссара за чайный столик.

В угрюмом молчании шли брат и сестра навстречу свободе, которой они так жаждали. Шли без радости, всеми мыслями стремясь в обсерваторию, где остался надёжный друг. Шли с огромными деньгами, которые теперь стоили не больше обёрточной бумаги. В холле, у распахнутых настежь дверей, куда врывались воздух и солнце, их уже ждали Амалия и Беттина фон Краймбах-Каульбах, осёдланные и взнузданные. А неподалёку, в углу, стоял встрёпанный профессор Фибах без очков и галстука, с початой бутылкой коньяка в руке, и с наслаждением плевал в колодец.

— Сщс… Щсл… Щсливо сломить шею, — пожелал он детям на прощание, повернув к ним багровое потное лицо с выпученными глазами.

— А вам — взорваться в космосе, пока вы не успели сделать ваше грязное дело, — ответил Аксель.

— Не… неплохо бы, — неожиданно согласился Фибах.

Не взглянув больше в его сторону, Аксель и Кри взобрались на птиц и вдели ноги в стремена. И тут же словно приросли к сёдлам кое-какой частью своего тела.

— Не бойся, — сказал Аксель. — Не будет ни дождя, ни ветра…

— Да уж, не беспокойтесь, — любезно каркнула Амалия, и только тут мальчик заметил, что у неё, как и у Беттины, появился на шее бант. Только ещё больший и ядовито-жёлтый!

«Всюду соперничество, — улыбнулся он про себя, пока птерокуры пружинисто выносили их на крыльцо. — А ведь кто мы для них такие? Впрочем… должен же и их кто-то похвалить».

— Замечательный бант, Амалия, — сказал он, с наслаждением подставляя лицо непривычно яркому солнцу.

И замахал в воздухе руками, теряя равновесие! Это Беттина, злобно зашипев и не дав Амалии сказать спасибо, попыталась вцепиться ей в бок. Но та, откинувшись назад вместе с Акселем, нанесла ответный пинок и ехидно скрипнула:

— Нам, кажется, велено спешить, дорогая…

Обе стрелой взвились в воздух. Вновь Аксель видел под собой величественную панораму Альп, сизых скал и снежных гребней. Но на сей раз птицы неслись с такой сумасшедшей быстротой, что он еле успел бросить прощальный взгляд на замок. На миг ему показалось, что на вершине соседней с замком горы высится ещё один шпиль какого-то готического строения. Но чтобы рассмотреть его хотя бы мельком, надо было повернуться в седле, а это сейчас было и нелегко, и страшновато.

— Акси! Как быстро… Давай попросим их лететь помедленнее, — робко вымолвила Кри, летящая на одном уровне с братом.

— Нам остались считаные часы, чтобы побыть с родителями, — углом рта процедил Аксель. Он старался не замечать красоту голубого неба, заснеженных хребтов и лёгких облаков на расстоянии протянутой руки. Ведь на то и рассчитывал Штрой, отпуская их! Чтобы они затосковали и передумали. «Не выйдет, — ещё раз сказал себе мальчик. — Жить в мрачных, холодных пещерах среди чудищ, которые убили всё живое… никогда!» Он покосился на Кри: та явно старалась ни о чём не думать, радуясь, как птичка, воздуху, свету и свободе. При виде её осунувшегося, но улыбающегося лица со следами высохших слёз Аксель почувствовал, что его решимость слабеет. «Только, если она попросит, — подумал он. — Одну я её к ним не отпущу!»

Через каких-нибудь пятнадцать минут внизу замелькали зеленеющие горные долины, отдельные домики на склонах. А затем впереди возник гигантский сахарный гребень Цугшпитце, и горы расступились. Белый городок с красными и коричневыми черепичными крышами раскинулся перед детьми. Они были у цели!

«А это что такое?» — подумал Аксель, когда птицы начали снижаться. На ближайшем склоне Цугшпитце торчало нечто тёмное и громоздкое, чего в прошлый раз, кажется, не было. Впрочем, тут, наверное, всё время что-то делают для туристов…

Амалия и Беттина приземлились на пустынном футбольном поле у окраины городка. Дети спрыгнули на землю, разминая затёкшие ноги.

— Большое спасибо, — сказала Кри, одновременно погладив обеих соперниц по дряблым шеям, чтоб ни одной не было завидно. И она могла бы поклясться, что именно это доставило ящерам наибольшее удовольствие!

— Рады услужить, — проскрипела Амалия, делая книксен. — Господин Штрой велел напомнить вам про заклинание…

— Не нужно! — твёрдо прервала её девочка. (Аксель уже сам не знал, рад ли он этому.)

— …и советует вам не тратить время на полицию, — прибавила Беттина. — У вас его нет!

— А если у нас его нет, так почему бы вам не довезти нас до Мюнхена? — вдруг пришло в голову Акселю. — Мы были бы дома через полчаса!

— Так уж нам приказано, — сказала Амалия. И, поколебавшись, сообщила: — Хотя мы предлагали это господину Штрою. Неслыханное нарушение дисциплины с нашей стороны! — торопливо добавила она.

— Неслыханное! — мрачным эхом откликнулась Беттина. — Господин Штрой слишком добр. Он пообещал не рассказывать Мудрому Духу об этой безумной дерзости.

— Странно… — пробурчал мальчик. — Что ж, все спешат сегодня…

Ещё раз поблагодарив птерокур (в том числе за безумную дерзость) и пожелав им счастливого полёта, он потянул Кри за руку. И оба побежали к домам.

Одна улочка, другая, третья… Полиция, должно быть, располагается ближе к центру, но где тут центр? И, как назло, ни одного прохожего — что вполне обычно.

— Сюда! — выдохнул Аксель, увидев вывеску «Аптека», рванул стеклянную дверь и заскочил внутрь.

— Простите… где здесь… полиция? — задыхаясь, простонал он, отирая пот с пылающего лица.

Молоденькая миловидная продавщица с любопытством и тревогой взглянула на него.

— Совсем рядом… Третий поворот налево, а там увидите. Что-нибудь случилось? — спросила она. — Здесь есть телефон!

— Нет-нет, спасибо. Просто… нам нужно.

— Не за что, — улыбнулась аптекарша. И гордо добавила: — У меня тоже есть дети. Мальчик и девочка.

«Что же с ними станется нынче вечером?» — подумал Аксель со сжавшимся сердцем. И сказал:

— Возьмите их сегодня вечером погулять в горы… в какую-нибудь глубокую пещеру!

И, не глядя на продавщицу, выскочил вон.

— Скорей, Кри! Время дорого…

Они свернули за один угол, другой — и Кри дёрнула брата за локоть:

— Да вон же!

Аксель повернулся влево и увидел впереди высокую старинную башню с флюгером и флажком на крыше, коваными решётками на окнах и обветшавшим каменным крыльцом. Впрочем, вывеска «Криминальная полиция» была вполне современной.

— Такое маленькое здание! — подивился мальчик на бегу.

— Да ведь… и городок… маленький, — пыхтя, напомнила Кри. — Но уж телефон-то у них наверняка есть! А может, даже, и вертолёт.

— Жди, как же… — хмыкнул Аксель. — Но на прогулку в машине можешь рассчитывать!

Они миновали полицейскую парковку, на которой сейчас не было ни одной машины, и Аксель рванул на себя тяжёлую парадную дверь со старинными металлическими скобами. Эти скобы неприятно — или приятно? — напомнили ему дверь его комнатки в Потустороннем замке. Первой вбежала Кри.

— Здравствуйте! — звонко выпалила она, ворвавшись в помещение. — Мы — сестра и брат Реннеры, которых все ищут!

«Как темно, — успел подумать Аксель, когда тяжёлая дверь захлопнулась за ним. — Где же свет? И… и где тут у них дежурный?»

Он почти никогда не бывал в полицейских участках, но знал, что дежурный (либо внимательный и понимающий окровавленного свидетеля с полуслова, либо бестолковый и ленивый — смотря по фильму) обязательно должен быть. И Кри, ещё более сведущая в таких делах, похоже, разделяла его недоумение.

— Ох, Акси… — вымолвила она. — Мы… мы, похоже, вошли в заднюю дверь.

Она, несомненно, была права. На первом этаже — безлюдном и тихом — не было ни души. Только пара трухлявых стульев, треснувшее зеркало, древний платяной шкаф с висящей сломанной дверцей… И толстенный слой пыли! Пыль лежала везде — на полу, на мебели, на шаткой лестнице с покосившимися перилами, которая вела наверх. Ноги обоих детей буквально утопали в белом, пушистом пылевом ковре.

— Да здесь же тысячу лет не убирались! — изумился Аксель. — Вот неряхи! Что значит — провинция…

— Пошли назад! — выпалила Кри, держась за бок. — Парадный вход должен быть за углом.

— Возможно… — медленно сказал Аксель, чувствуя, как кровь отхлынула от его щёк. В голове его всплыли слова симпатичной продавщицы: «Третий поворот налево… Третий…»

— Кри! Сколько поворотов мы сделали от аптеки?

— Три… Нет, кажется, два. Да какая разница? Здесь же вывеска.

— Да… вывеска… — тоскливо прошептал Аксель, стараясь загородить от Кри лестницу. Но та и не думала её разглядывать. Она метнулась назад и повисла на ручке двери.

— Не открывается! Видно, защёлкнулась… Акси, помоги!

— Не стоит, — вяло сказал мальчик. — Она не откроется. Пойдём, Кри, наверх. Может, там и есть кто-нибудь…

— Ну ещё бы нет! — негодующе начала Кри, делая шаг к лестнице. И увидела то, что сперва пытался загородить от неё брат. Перила. Источенные червями, полусгнившие балясины в форме знакомых и ненавистных фигурок. Кри тоже побелела, как молоко, покосилась на брата, но ничего не посмела сказать. И оба медленно, как в страшном и бесконечном сне, начали подниматься наверх, растеряв всю былую прыть.

Второй этаж был вовсе пуст, если не считать огромного стола для совещаний, на котором вполне хватило бы места для битвы при Ватерлоо. Третий этаж заполняли разные странные механизмы, шипастые, крючковатые и покрытые тёмными ржавыми пятнами. Акселю почудилось в них что-то смутно знакомое. Но где он их видел — в музее, или на картинке, и видел ли точно вообще — он не мог припомнить. Выше был только чердак, и дети поднялись туда просто-напросто от отчаяния. Чтобы оттянуть неизбежное. Разумеется, и там не было никакой полиции. Только ржавые старинные часы грушевидной формы под потолком, в паутине, да узкое закопчённое и довольно высокое окошко, в которое Аксель попытался заглянуть. И всюду пыль…

— Ну? Что там, снаружи? — с притворным интересом спросила Кри. Хотя ей было ясно, что снаружи могут быть только крыши соседних домов.

А вот Аксель не был в этом так уверен. Он ещё раз огляделся, выволок из тёмного угла продавленный стул, встал на него и выглянул в оконце.

— Мы движемся, — спокойно сказал он, спрыгивая на пол.

— Как — ДВИЖЕМСЯ? КУДА? — выдохнула Кри, беспомощно оглядывая помещение — казалось бы, совершенно неподвижное.

— Не знаю, — ответил Аксель, хотя прекрасно знал, и знал, что она это знает. — Но сейчас мы в горах. Я видел их вершины… Судя по ним, Кри, мы движемся с не меньшей скоростью, чем прилетели!

Затем сел на стул, вздохнул и свесил руки.

— Нет, Штрой не передумал, — медленно сказал мальчик, словно отвечая на безмолвный вопрос сестры. — Могу поспорить, он с самого начала так решил.

— А может, это из-за полиции? — со слабой надеждой спросила Кри. — Мы пообещаем, что не пойдём туда, и…

— Да соображай же ты хоть что-нибудь!!! — так крикнул Аксель, что стекло в оконце задрожало. — Если он и впрямь хотел нас отпустить, почему эти цыпочки со скоростью ракеты не перенесли нас прямо домой?! Тем более, раз он так торопил нас с решением? И почему, наконец, он простым заклинанием не перенёс нас к нашим родителям, или их к нам в замок — за одну секунду? Да потому, что они ему тут нужны не больше, чем Фибаху! И чтобы мы виделись с ними в Мюнхене, ему тоже не нужно…

Он запнулся, глядя в глаза Кри, медленно наполняющиеся слезами.

— Ведь мало ли что они могли нам посоветовать, — закончил Аксель гораздо тише. — А скорее всего — просто не поверили бы в весь этот волшебный кавардак! Сбежали, мол, от гангстеров, прихватили с собой их кассу, но зато свихнулись со страху. И… прости меня, Кри… Я сам старался не забивать себе голову всеми этими «почему», когда нас отпускали!

Но она минут пять плакала у него на плече, пока кое-как смогла говорить.

— Зачем же он… смеялся над нами? Зачем? — горько повторила она.

— Он не смеялся, — мрачно ответил Аксель. — Что ты! У такого серьёзного господина нет времени на смех. Он нас отпустил, чтоб мы с тобой ветру свежего вдохнули, на солнышко посмотрели! Чтобы нам жить после этого захотелось…

— Ну нет! — ненавистно сказала Кри, стиснув зубы. — Он нас не знает. Верно, Акси? Теперь — ни за что!

— Верно. И я ещё устрою ему что-нибудь напоследок! — твёрдо пообещал ей брат. Руки его — по новой привычке — невольно стиснули обломок меча за поясом.

— Кри! — воскликнул он, глазами указывая ей на своё испытанное оружие. — У нас же есть это! Я сейчас сделаю в этой трухлявой развалине такую дыру, что в неё Шворк с Зевсом пролезут…

И он кинулся к лестнице вниз.

— Не советую, — раздался у него за спиной скрежещущий медленный голос.

Аксель застыл на месте. Кри вскрикнула.

— Кто? Кто это? — вымолвил мальчик, оглядываясь.

— Я, трухлявая развалина. Ведь так ты меня назвал? — с лютой злобой продолжал голос. Он исходил словно бы не из человеческого горла, а из старых, ржавых часов — если бы те могли говорить. Аксель вгляделся в паутину под потолком внимательней — и увидел. Да, это были часы, но не в форме груши, как ему показалось сначала, а в форме черепа. И провалы его глаз слабо сияли красными, насмешливыми огнями.

— Ты… башня? — всё ещё не веря себе, спросил Аксель.

— Да, Бродячая Башня, так зовут меня волшебники. Если, конечно, им посчастливится выжить после знакомства со мной, — скрипел голос. — И мало кто был так же «вежлив», как ты, сопляк! Седобородые мудрецы уважали эти стены — свидетельницы мучений, эти прокисшие от крови половицы, этот стол, за которым каждый год держат совет Семь Смертей…

Аксель покосился на Кри, но с изумлением заметил, что она и не думает красться ему за спину. Неужто она теперь совсем ничего не боится?

— Мучений? Каких мучений? — сказал он, глядя в глазницы черепа.

— А разве ты не видел мою камеру пыток, малыш? Вот за это меня и взяли в Подземный Мир — за заслуги… Я родилась в Вормсе много веков назад, и мне повезло. Я была нужна многим. Долговая тюрьма, женская тюрьма, тюрьма инквизиции, сумасшедший дом и, наконец, просто славное заброшенное местечко, где боялись жить трусливые людишки! Но они были по-своему правы… — гордо добавила башня. — Немногие из них выжили бы, проведя в моих комнатах зимнюю ночь, когда оживают призраки тех, кто был здесь замучен! Особенно, кстати, эти призраки жадны до детей — ведь среди них немало матерей-убийц. Они явились бы за вами уже сегодня в полночь, даром что не сезон…

Бродячая Башня сделала злорадную паузу, но Аксель не дал ей насладиться этим — он уже многого навидался и наслушался за последние дни.

— «Бы?» — переспросил он. — А что же им помешает?

— Мне велено всего лишь доставить вас назад, в замок, — с досадой призналась башня. — А жаль… Чего только вы не испытали бы там, на третьем этаже, прежде чем уснуть! Я бродила вьюжными ночами по всей Германии, чтобы угодить моим верным обитателям — ведь я стала волшебной давненько, шесть веков назад. Заблудившийся в горах путник, шайка разбойников, озябший нищий, который радуется нежданному ночлегу в чистом поле, иногда даже просто кошка или птица — всех ждал радушный приём… И только собак мне никогда не удавалось заманить. Те почему-то сразу чуяли недоброе…

— Значит, ты следила за нами?

— И не думала! Тебе ли так утруждать меня? Я просто бежала рядом. Пару раз даже показалась вам — там, у замка, и на склоне Цугшпитце, — чтоб тебе приятней было вспоминать сейчас свою глупость. Кстати, я делаю столько же шагов в минуту, сколько обычный пешеход. Только шаг мой равен целой миле. Так что если б ты и сумел нанести мне рану — вы оба расшиблись бы, выскочив наружу… Но сомневаюсь, чтобы какое-нибудь из ваших заклятий оставило на мне хоть один рубец. Контрзаклятие давно наложено — словно вы и впрямь опасные волшебники, а не жалкие малявки! Не пойму хозяина…

— Потому и не поймёшь, что сама давно свихнулась, — объяснил Аксель. — Меньше болтай, старая дура, а не то я превращу тебя в бродячий туалет для животных. И все собаки будут сбегаться к тебе стаями!.. Кри, ты что?

— Помоги мне, Акси… — Кри, пыхтя, пыталась размахнуться стулом и дотянуться им до окошка. — Я ей… мучительнице животных… стекло выбью… на память!

— Не надо, — шепнул мальчик, выхватывая у неё стул. — Ты же слышала… нас опередили контрзаклятием. И потом, мы в горах! Тебя продует…

— Плевать! — топнула ногой Кри. — Что же, он вечно будет нас опережать, этот мерзкий Штрой?!

— Нет, — начал Аксель. — Не вечно… — Но из черепа вновь послышался хриплый ненавидящий голос:

— Я дважды горела… Четырежды меня брали штурмом — один раз даже сам Томас Мюнцер.[5] Но меня возрождали, и я только молодела, как смерть над детской кроваткой. Однако я отдала бы даже эти воспоминания, если б могла оставить вас здесь на ночь! Я унесла бы вас в Мюнхен, и из моего окна, во время пытки, вы видели бы окна своего дома… Не искушайте же меня, два червя, или я забуду даже приказ Тихого Гостя!

— Тихого? — издевательски протянул Аксель. — Хотя, вообще-то… по сравнению с твоими матерями-убийцами… Ладно, Кри, пойдём вниз. Я всё-таки кое-что попробую, — шепнул он ей на ухо.

Проведя девочку через третий и второй этажи побыстрее, чтобы она не разглядывала зловещую обстановку новыми глазами, он ступил на пыльные половицы под лестницей первого этажа и огляделся.

— Просто чтоб не сидеть без дела, — сказал мальчик, доставая меч. — А вдруг клинок белых гномов сильнее, чем заклятия Штроя? Я теперь понимаю, что кое-что в сказках идёт от настоящих волшебников! И в одной из них — очень страшной, помню, я никогда не читал её на ночь, — было сказано, что оружие и другие вещи убитого обладают особой магической силой против убийцы… Понимаешь?

— Да… Я тоже где-то слышала об этом, — с дрожью добавила Кри. И, размахнувшись, Аксель вонзил острие в полусгнившую штукатурку — на всякий случай, под лестницей, а не на виду, у парадной двери. Из-под клинка брызнул сноп оранжевых искр, а сам он завизжал живым, злобным визгом. А потом соскользнул со штукатурки, но на ней осталась глубокая вдавлина. Акселю даже показалось, что из неё тянет ветерком. Он прижал глаз к штукатурке и увидел небольшие сквозные отверстия.

— Ага! Поддаётся! — ликующе шепнул он сестре. — Но придётся повозиться…

— Нет у нас времени возиться! — возразила Кри. — Слушай… а если ты ещё и подколдуешь? Мечу тогда станет легче.

— Кри, ты гений! — И Аксель, на секунду сморщив лоб, пробормотал:

Насквозь прорезать стену надо,
Чтоб детям выбраться из ада!
— Где вы, юные негодяи? — заскрежетал высоко над ними знакомый голос. — Как вы посмели причинить мне боль?! Я не отдам вас никому, и будь что будет!

— Скорее, Акси! Скорее!

Но Акси не нуждался в поторапливаниях. Он ещё раз вонзил клинок в штукатурку, которая в ответ завыла, и потянул лезвие к полу. Меч шёл, словно кухонный нож сквозь подмёрзшее масло — не так быстро, как сквозь камень при бегстве от Шворка, но несравнимо с прежней скоростью. Сделав два прореза под прямым углом друг к другу, Аксель разбежался и шепнул Кри:

— Пинай!

Две правых ноги, отбив себе пятки, обрушились на преграду. И она рухнула! Когда рассеялась пыль и древняя труха, измазанные и разгорячённые дети увидели в проёме яркий солнечный свет. Полуденные лучи падали на каменистую почву перед высокой скалистой стеной, закрывающей весь дальний вид. Башня, вопреки прежним угрозам, стояла неподвижно, изрыгая прямо-таки тигриный рёв. Впрочем, когда Аксель и Кри, держась за руки, выскользнули из пролома и оглянулись на врага, они увидели, что неподвижность эта только кажущаяся. Всё здание, похожее на укутанную до бровей старуху, дрожало мелкой дрожью, словно силясь разорвать незримые путы и обрушиться на детей своей тяжестью. Те кинулись бежать во весь опор. Но так как впереди была стена ущелья, они поневоле обогнули угол башни, приближаясь по периметру к её парадной двери.

И остановились как вкопанные, по-прежнему держась за руки.

Перед ними возвышался Потусторонний замок. Парадные двери были распахнуты настежь, а в их проёме стоял господин Штрой (Многоликий, Великий Звёздный, Тихий Гость, и пр., и пр., и пр.), широко и гостеприимно улыбаясь. То ли этого требовали обстоятельства, то ли Штрой праздновал знаменательный день, но с мятой одеждой старого туриста было покончено. Теперь его мерцающие космические глаза впечатляюще сочетались с длинной бархатно-чёрной мантией, по которой плыли и переливались созвездия, туманности и галактики. И вид у него был не скучающий и ленивый, а собранный и сосредоточенный. В правой руке дух держал длинный жезл с вогнутым серебряным зеркалом вместо набалдашника. Зеркало напоминало телевизионную «тарелку» и было нацелено на дрожащую от бессильного гнева Бродячую Башню.

— Чтобы этого больше не было! — грозно сказал Штрой, и из зеркала ударил ослепительный голубой луч, который попал прямо в оконце башенного чердака. Дождём брызнули осколки, и вихрь пламени охватил верх башни. Оттуда донёсся короткий вой и смолк.

— Вот так… — пробормотал Штрой, и пламя погасло, оставив чёрные дымящиеся пятна под самой черепицей. Башня неуловимым движением скользнула вверх по каменному склону, словно стартующая ракета, и замерла высоко в небе над замком, на самой кромке обрыва. Она словно решила на время отступиться и посторожить в надежде, что ей ещё выдадут её жертв. Против этого Штрой не возражал и, опустив глаза и жезл, широко улыбнулся детям:

— Рад приветствовать вас снова, друзья мои! Добро пожаловать!

Кри, стиснув зубы, молча прошла мимо него в тёмный, как погреб, холл. Аксель последовал бы её примеру, но его слишком тревожил один вопрос. Он нехотя остановился перед волшебником и спросил:

— Где Отто?

— Ждёт вас с нетерпением и сейчас спустится в холл, — заверил Штрой. — Интереснейшая личность! Мы славно пообщались за чаем, пока вас не было… Вам ни к чему больше подниматься наверх, ибо мы уже отправляемся!

— Куда? — с отвращением бросил Аксель.

— Увидишь…

Оба повернулись и, словно лучшие друзья, вместе вошли в замок. Кри с растерянным видом стояла у широкого тёмного колодца, зияющего в центре холла, и, осторожно нагнувшись, смотрела в него. Аксель подошёл поближе и тоже заглянул.

Колодец, прежде полный непроницаемой тьмы, теперь ожил. На уходящих в страшную глубину подземных этажах, через которые проходила его шахта, сияли яркие разноцветные звёзды, а сама шахта была залита мертвенно-синим светом. Снизу доносились лязг, приглушённое гудение, словно издаваемое гигантским органом, и, казалось, звуки каких-то зловещих работ и голосов. И из этой головокружительной глубины медленно и плавно шла кверху площадка лифта, на которой маячили чёрные горбатые фигурки…

— Аксель!

Взволнованный голос Хофа отвлёк мальчика от мрачного и одновременно захватывающего зрелища. Послышался топот бегущих ног, и комиссар ворвался в холл из наклонного коридора. Выглядел он, как обычно, аккуратным и подтянутым, но глаза его тревожно метнулись с брата на сестру.

— С вами всё в порядке?

— Как видишь… — криво усмехнулся мальчик.

— Я быстро понял, что вы вернётесь. Как, наверное, и ты.

— Да… А что теперь?

— Не знаю. Готовьтесь к худшему…

— Мы готовы, — сказала Кри, приближаясь, и Хоф молча положил руку ей на голову. — С тобой и Акси мне ничего не страшно!

— Надеюсь, и со мной тоже, — проскрипел позади них тонкий и противный голос — будто старая разбухшая дверь в сырую погоду.

— Пралине! — вскрикнули дети, обернувшись. — Это ты!

Они встретили старого знакомого не без удовольствия, хотя им и была уже известна его зловещая должность в Подземном Мире. Да и крокодиломакак растянул слизистую пасть с торчащими кривыми клыками в самой радостной гримасе. Его голова и верхняя часть туловища висели над отверстием колодца в облаке голубых холодных искр. Словно он купался в прибое странного, призрачного моря! В когтистой лапе чудище держало букет цветов. Стебли их были крепки и мясисты, листья — узки и длинны, а белые бутоны формой напоминали воронку.

— Это вам обоим! — объявил Пралине, вручая букет изумлённой Кри.

— Нам? За что?

— И вы ещё спрашиваете? Благодаря вам моя заветная мечта вот-вот исполнится! — И крокодиломакак лязгнул челюстями от избытка чувств, роняя в колодец длинные вязкие капли слюны. — Это асфодели. Они издревле растут в царстве мёртвых. Когда-нибудь ваши души будут гулять по тихим полям, усеянным этими цветами. Правда… — он заговорщически понизил голос (вернее, скрип), и его жёлтый круглый глаз восхищённо подмигнул. — Ходят слухи, что это вам не грозит. Вас ждёт ослепительная судьба звёздных владык! Надеюсь, вы не забудете тогда ничтожного, но преданного слугу…

— Ох, спасибо, — нервно и рассеянно сказала Кри, решив на всякий случай не разочаровывать духа. — А что за мечта у тебя исполняется?

— Я делился с тобой лишь одной мечтой, Его Восходящая Луна, — сказал Пралине и подождал, пока лопнет голубой шар под потолком. — Выпустить кишки Не Тому… И Великий Звёздный одним мановением когтя превратил меня в факел надежды! Я приставлен к своей будущей жертве неотлучно.

— Ты сторожишь Фибаха? — уточнил Аксель.

— Не просто сторожу! Я смотрю на него в упор вот так… — И крокодиломакак уставился на Кри с такой лютой свирепостью, что она чуть не уронила цветы в колодец. — И облизываюсь… И дышу в дверь туалета, когда он внутри… И он весь дрожит от страха и ярости, но ничего не может сделать и хлещет свой коньяк ещё сильней! И всё это благодаря вам… и ему, — указал Пралине на Хофа. — Ведь вы привезли сюда Незримого Лиса.

Так как никакая молния не лопнула, прозвище явно звучало не впервые. И как ни были дети измучены и угнетены, они всё же пожелали узнать, за что Хоф его получил.

— Он же заставил Скотовода предать нас Вселенной Хас! — в восторге прорычал Пралине. — Ни один настоящий дух не обделал бы дельца чище! Многоликий был поражён. Он трижды прослушал эту сцену из моего доклада в пять часов вчера вечером. А позже, при первой встрече с Незримым Лисом, лично проверил его на призрачность, не положившись не только на меня, но даже на Главного Диспетчера! И, не найдя ничего, кроме великих способностей, сегодня предложил Лису стать духом…

— Но, как вы догадываетесь, Незримый Лис оказался вдобавок Неблагодарным Идиотом, — сухо закончил комиссар Хоф.

— Так, значит, ты нас подслушивал, когда Отто допрашивал Фибаха! — ахнул Аксель. — Что же ты тогда…

— Да! Подслушивал, — бодро сообщил Пралине. — Но не думайте обо мне плохо, Ваши Будущие Вечности. Никто ведь не знал тогда, какие блеск и величие вас ждут… только я догадывался немножко. И потому никто не стал бы вас подслушивать, как я вам и обещал. Но иное дело Не Тот! — И крокодиломакак хищно сомкнул челюсти. — Совсем иное. Его-то слушают неотступно, куда бы он ни пополз, будто змея к своим яйцам. И когда Великий Звёздный вчера всё узнал…

— …то нисколько профессору не удивился, — вновь закончил за него Хоф. — Короче, герр Циппозе напрасно ломал комедию.

— Напрасно?! — возмутился крокодиломакак. — Ты удостоился великой чести и вдобавок получил прозвище. Мне бы на твоё место… Но я и так облагодетельствован! Недалёк час, когда Четырёхглазый, презрев последнее милостивое предупреждение нашего господина, захочет предать… Одно неверное слово… один жест… и я упьюсь его кровью!

— Знаешь, — шепнула Кри Акселю, — ещё немного, и я пожалею Фибаха.

— Я даже лечу с ним вместе на Зевсе! — ликуя, продолжал Пралине. — Меня допустили в число избранных, чтобы не разлучать со своей жертвой. Чего мне ещё пожелать от великого владыки, чья справедливость…

— Как это «на Зевсе»? — поспешно перебил Аксель. — Фибах летит с духами, наложить Заклятие Семи Смер?..

— Тсс! — ужасающе засвистел Пралине, словно ветер в дупле гнилого дерева. — Не произносите это название! Не накликайте на нас духов Убийства и Мглы!.. Ну да, да, летит…

— Зачем же? Ведь его пёс получил отставку!

— Вы не знаете Многоликого, — ухмыльнулся крокодиломакак. — Впрочем, кто посмел бы сказать, что знает его? Он желает, чтобы Не Тот как следует проникся смертью и ужасом, да ещё когда рядом я… Видеть великую катастрофу из бездны — совсем не то, что на экране из какого-нибудь подземелья! И тогда, цепляясь за свою ничтожную жизнь, Клетчатый Балбес, быть может, ещё послужит нашему господину — недолго, но честно… А потом, мало ли что? Если с Зевсом что-то случится, Шворка мигом пошлют на орбиту вместо него, и его пьяного хозяина полезно взбодрить к такому часу.

— Вот сразу бы и вызвали Шворка, — небрежно бросил Хоф, пожимая плечами. — С тобой и Фибахом…

— Опять скажу: не пытайтесь перехитрить Хитрейшего! Ведь это значило бы, что из-за неудачи Зевса старшие духи должны перебраться в Шворка в открытом космосе. Но когда Смерти слетелись и ждут, горе всякой живой душе, которая шелохнётся даже на огромном расстоянии от них! Они тут же бросятся за ней в погоню, а скорость у них сумасшедшая. Если б на поверхности Луны были наши города, мы бы вообще не посмели… Стало быть, псу нельзя приблизиться к Зевсу, а духам — перейти в пса. Нет-нет, в случае провала Зевсу пришлось бы возвращаться на Землю, а потом уж, с большими предосторожностями и заклятиями, всем перебираться в собачье существо и начинать всё сначала… Понимаете?

Кстати, — оскалился Пралине, — вас не удивляет моя откровенность? Хотя я тоже предупреждён насчёт длинного языка…

— Не такой уж он и длинный, — осторожно возразил Хоф. — Я бы вот сказал, что, говоря о неважном, ты, как никто, умеешь скрыть главное… — И, пока Пралине шипел от удовольствия, как смазанная маслом сковородка, комиссар быстро огляделся. Но Штрой был в дальнем конце холла, где быстро отдавал распоряжения Амалии и Беттине. — И всё же скажи, почему ты так откровенен, друг?

— Я прощаю твою фамильярность за твои заслуги, — важно ответил крокодиломакак. — Но если ты впрямь хочешь стать другом того, кто удостоен доверия Великого Звёздного, тебе не следует отказываться от милостей Многоликого… Если бы всё лишь предстояло начать, я не посмел бы и пикнуть, не волнуйтесь! Но дело идёт к концу… Мы уже летим, и через какую-нибудь пару часов всё будет кончено!

ГЛАВА XVII. ЗАКЛЯТИЕ СЕМИ СМЕРТЕЙ

— То есть как… «кончено»? — медленно выговорил Аксель, чувствуя слабость в ногах. — Как это — «летим»?

— А вы разве не видите, что меня здесь нет? — хихикнул Пралине.

И только тут дети осознали, что ног у крокодиломакака словно бы действительно нет: его мохнатое туловище ниже пояса было скрыто облаком голубых искр. Впрочем, грудь, плечи, лапы и голова с торжествующе распахнутой пастью тоже были слегка прозрачны и колыхались от ветерка, идущего из колодца.

— Я уже час как на борту Зевса, — гордо заявил Пралине. — В брюхе, значит. Нас всех даже заставили надеть скафандры для безопасности. Но Зевс пока молодчина: летит без малейшего толчка. С вами же я говорю благодаря Заклятию Раздвоения, которым обычно пользуются только старшие духи. Однако я решил, что нельзя не поблагодарить Спросившего Смерть и Его Луну за моё продвижение по службе… И поздравить их самих с головокружительным будущим! О… мне пора! — торопливо прибавил дух, заметив приближающегося Штроя. — До встречи на новой Земле!

И рассыпался дождём голубых искр.

— Акси… — побелев, прошептала Кри. — Нашим родителям осталось жить два часа…

— Как же так?! — взвился Аксель, будто отсрочка что-то меняла. — Он обещал ждать до вечера!

— Обещал, да, — сказал Штрой, подошедший уже так близко, что ему всё было слышно. — Но благодаря старательности и усердию Главного Диспетчера приготовления завершились быстрей, чем я думал. Видимо, я отменю емувыговор за музейные дела… Прошу всех сюда! — повысил он голос, метя краями мантии каменные плиты пола и стукнув по ним серебряным жезлом.

Все — то есть птерокуры с нарядными бантами — придвинулись к колодцу, где уже находились дети и Хоф.

— Наступает великий час! — провозгласил Штрой. — Поэтому не будем тратить времени, — добавил он обычным голосом к явному разочарованию цыпочек, настроившихся на длинную речь. — Сила заклятия, которое вскоре прозвучит там… — он указал жезлом на потолок, и Беттина попыталась захлопать крыльями. Но Амалия жестоко и умело пнула её в бок, и аплодисменты захлебнулись.

— Благодарю, — бросил Штрой обеим соперницам. — Итак, сила заклятия заставляет нас оставить этот замок. Мы отправляемся в Подземный Мир. Честно говоря, — добавил он с усмешкой, — мы даже там не в полной безопасности. Смерти чуют жизнь сквозь любые земные толщи, любые преграды! Правда, Подземному Миру опасность грозит чисто теоретически, и мы не будем его покидать. Спасибо, хоть Зевсу нечего бояться: на сам источник заклятия Смерти никогда не нападают… Но вернёмся к нашим делам. Хлопотунья Элоиза Нахрихтен ещё упаковывает бумаги, её и Шворка заберут чуть позже, а замок свернут. Я отделюсь от вас по дороге, оставшись в Главной Диспетчерской. Затем младшие диспетчеры, сменив меня, проводят наших гостей, — он указал на Акселя, Кри и Хофа, — до ближайшего города духов. Я предлагал спасти ваших родителей… — продолжал он, повернувшись к детям. — Но последние события лишь укрепили меня в давнем убеждении. Не страх и отчаяние, и уж тем более не жалость должны сделать вас звёздными духами, а твёрдость и трезвый расчёт! И сейчас речь идёт уже только о трёх ваших жизнях. Решайте в последний раз: присоединиться к нам или нынче же вечером выбирать между Бродячей Башней и Пятым Ярусом. Я бы, кстати, в последнем случае предпочёл Ярус…

— Никогда! — хором крикнули дети, а Хоф лишь молча мотнул головой.

— Ну и хватит об этом, — сухо заключил Штрой. И, обернувшись, позвал: — Эй, где ты там?

Из коридора послышался звук спокойных шагов, и в холл спустился мальчик в белом. Он по-прежнему словно спал наяву, глядя перед собой в пространство тёмными, пустыми прорезями глаз. Не взглянув на колодец, людей и животных, малолетний охранник замер за спиной волшебника. Тот молча вытянул жезл над тёмным жерлом колодца. Из серебряного зеркала вырвалась короткая вспышка света и ушла вниз. Все молча ждали. Через какую-нибудь минуту снизу с мощным гудением поднялась круглая площадка лифта без перил. Штрой первым шагнул в мертвенно-синюю полутьму, с которой тут же слилась его мантия. Весь он превратился словно бы в живое скопление бесчисленных звёзд, которые плыли, пульсировали и жили далёкой, таинственной жизнью. За ним прыгнул мальчик в белом, сразу же приняв вид жуткого манекена. Комиссар и дети невольно помедлили перед шагом туда, откуда им не будет возврата. Но обе птицы принялись подталкивать их грудью, угрожающе шипя и сверкая угольками глаз.

«Вот и кончилась дружба», — с горечью подумал Аксель, крепко сжав холодную ручонку Кри. И шагнул вниз. Пол под каблуками не вибрировал, но гулко пел при каждом шаге, словно гигантский бубен. Дождавшись ящеров, площадка устремилась в пропасть. Светлый круг над головами делался всё меньше и меньше, а синий свет кругом — всё ярче и сильней.

— Кри, — тихонько позвал Аксель.

— Что? — шепнула та.

— Ты сейчас можешь увидеть… — начал мальчик. Но она так прижалась к нему, что Аксель понял: Кри уже увидела. Он и сам прежде сталкивался со старшим духом лишь раз, да и то, можно сказать, на экране. И когда из встречного туннеля в стене, словно из пещеры, до конца высунулась ушастая тупорылая голова, брат и сестра на секунду зажмурились. Вход в туннель заливал зелёный свет, отчего дух казался ещё ужаснее. Тем более что и Аксель никогда не видел подобного монстра целиком. Ростом тот был почти с Хофа, и горбатая спина его, как у медведя или свиньи, сразу переходила в затылок. Передние лапы — длинные, цепкие, обезьяньи, с когтями, как у Пралине. Но пальцы не мохнатые, а пепельно-серые и голые, и на каждой лапе их только по два. Такими же были ступни коротких, медвежьих ног, усыпанные какими-то странными красными огоньками. Приглядевшись, Аксель с дрожью отвращения понял, что это глаза многочисленных крохотных существ, копошащихся в ямке между пальцами ног. Кажется, они представляли собой нечто среднее между муравьями и пауками, однако рассмотреть их толком мешал полумрак.

— Курьеры-шпионы, — любезно пояснил Штрой, видимо, перехватив взгляд Акселя.

Двигаясь не с медвежьей, а с чисто обезьяньей ловкостью, старший дух раболепно согнулся перед Штроем, словно собираясь нырнуть в пол. Вывернул розовую, слизистую изнанку носа и заскрежетал. Штрой не стал отвечать, лишь медленно и важно кивнул. Минуты через три дух неожиданно впрыгнул в другой встречный туннель, где одиноко и зловеще мерцала красная звезда. А дальше вниз — чем ниже, тем чаще — в дверцах и люках, провалах и нишах, которыми изобиловала шахта, мелькали новые и новые морды, носы, горбы и короткие, свиные хвосты. Это был ад наяву…

— Держись! — шепнул Аксель сестре, спрятавшей лицо в дрожащие ладони. — Нам нечего терять. Пусть не думают, что нам страшно…

Кри опустила веки и застыла. «Как защитить её? — с тоской подумал Аксель. — Как ЗАБУДЬСВОЁОТЧАЯНЬЕОНО…»

— Что? — вырвалось у него вслух. Он замотал головой, словно пытаясь забыть лицо сестры, вставшее перед ним на фоне его закрытых век. — Кри, это ты сказала?

— Я ничего не говорила, — медленно ответила та.

— А что ты сейчас подумала? Говори скорей!

— «Забудь своё отчаянье, оно…»

— Что — оно? — быстро спросил мальчик.

— Не знаю… Я сперва решила, ты ко мне обращаешься.

— Нет, не я! — прошептал Аксель. — Слушай, Кри: это обращается к тебе дедушка. Ты тоже можешь слышать его! И ещё… оказывается, я никогда и не думал вслух! Помнишь, там, в горах… когда я размышлял о Шворке, ты спросила, кто он такой? И позже, мы с тобой шли к Штрою, а я подумал, от скольких ошибок нас спас Отто, потому что он невидимка. Ты вдруг поправила меня… Значит, я молчал оба раза! Просто мы с тобой можем читать мысли друг друга. Только не постоянно! Наверное, надо напрячься… очень сосредоточиться!

— Я не хочу, чтоб ты читал мои мысли! — сварливо начала Кри, но тут же осеклась и горько махнула рукой: — Впрочем, теперь уже всё равно…

— Нет, не всё равно, — тихо вмешался Хоф. — Если Гуго Реннер даже здесь нашёл и ободряет вас — значит, он прав. Я помню его тетрадь! Он умел найти выход из любого положения, когда хотел. И если б он вас увидел до своего ухода из жизни — может быть, он бы не захотел уйти… Помните об этом!

«Помните…» — скрипнул зубами Аксель. Его мозг и так лихорадочно работал, пытаясь найти выход из безвыходной ловушки. Нет, дедушка не прав: упущенного не вернёшь… Никогда больше им с Кри не выручить из беды друг друга, а комиссару Хофу — их обоих!

Они опускались всё ниже, и синие тени становились всё гуще и темнее, как на океанском дне. Только вместо подводных чудовищ кругом кишели подземные — ещё более отвратительные. Кри уже давно опять зажмурилась, чтобы не видеть их, и, казалось, оцепенела. Даже Амалия и Беттина всё более нервно скребли пол когтями. Один только Хоф сохранял внешнее спокойствие.

— О… — пробормотал он, глянув вниз. — Что-то серьёзное…

Аксель тоже опустил глаза и увидел опоясывающее шахту кольцо рубиновых огней, к которому плавно приближался лифт. Красный свет постепенно вытеснял синий и перемежался при этом какими-то миганиями. Ещё минута — и лифт поравнялся с подземным залом. Перед пассажирами была Главная Диспетчерская.

Обе ближние к лифту стены были заняты многоцветными пультами, кнопками и панелями. Время от времени они тихо звенели, хрипели и курлыкали, мигая, оживая и погасая без всякого постороннего вмешательства. Дальняя стена сплошь состояла из телеэкранов. На каждом из них мелькали светлые кадры наземной жизни, или тёмные — словно бы взятые из фильмов ужасов — уголки Подземного Мира. Самый большой экран в центре стены показывал сейчас угольно-чёрное звёздное небо. И по этому небу, оставляя за своим драконьим хвостом длинный светящийся след, летело чудовище. Вместо пасти у него торчал клюв, как у попугая, но морда, брюхо и ноги были бычьи. Спину и хвост гигантской ящерицы-быка покрывала шипастая броня. Огромные круглые глаза-иллюминаторы тихо светились жёлтыми огнями, и в них маячили чьи-то тёмные силуэты.

«Зевс», — с тоской понял Аксель. В левой стороне экрана отливала голубизной круглая тень. Это, видимо, была Земля.

— Чего он ждёт? — спокойно спросил Хоф у Великого Звёздного, кивая на экран.

— Он должен отдалиться от планеты ещё немного, — ответил тот. — Заклятие очень сильное… Осталось два часа двадцать пять минут и пятнадцать… тринадцать секунд. Видите табло?

Действительно, над экраном, на светящемся табло, оформленном в виде глаза, с быстротой молнии мелькали цифры. Штрой шагнул с площадки в зал, сопровождаемый, как тенью, белым мальчиком, и, паруся мантией, неслышно приблизился к экранам. Казалось, он хочет понаблюдать за кем-то, оставаясь незамеченным. Аксель вгляделся и лишь тут различил, что перед экранами в трёх креслах с высокими спинками сидят духи. Их тёмные макушки с торчащими ушами-«рожками» едва виднелись над спинками кресел. Диспетчеров трудно было разглядеть ещё и потому, что головы их были полускрыты большими наушниками. У духа в крайнем левом кресле — это, очевидно, и был Главный Диспетчер — над висками вращались также маленькие серебряные локаторы. Постояв и посмотрев, Штрой тронул его за плечо и сказал:

— Млем.

— Миллениум! — торопливо вскочил тот, низко кланяясь. Штрой усадил его назад в кресло, и они негромко заговорили на незнакомом Акселю, но удивительно красивом и мелодичном языке. По звучанию этот язык звёздных духов, которым, видимо, дозволялось пользоваться и Главному диспетчеру, представлял собой нечто среднее между латынью и испанским. Но, хотя речь ничем не напоминала жуткое скрежетание подземных уродцев, вид двух деловито беседующих убийц был невыносим! Мальчик хотел уже отвести глаза от экранной стены, но что-то на одном из нижних боковых экранов привлекло его внимание. В отличие от остальных, эта картинка не мигала: в её полутёмных глубинах явно ничего не происходило. Ряды застеклённых книжных шкафов… кресла с резными подлокотниками… столики перед ними… Да это же «салон желудка» внутри Шворка! Но почему там включён телевизор, если подвал закрыт? «А, — вспомнил Аксель, — пёс обозвал Фибаха „Клетчатым Балбесом“… Тот разозлился и забыл выключить экран. А диспетчерам, видно, всё равно. Тем более, Штрой говорил, что им запрещено совать носы во всё, что касается нашего Морица. Но зачем мне всё это? Что я должен вспомнить? Скорее! Что?»

Он наморщил лоб на несколько секунд, глубоко вздохнул и позвал:

— Отто!

— Да? — немедленно откликнулся Хоф.

— Покрепче возьми Кри за руку, а другую руку дай мне. И по моему сигналу бегите за мной, не разжимая пальцев.

— Понимаю, — сказал комиссар. — Сам думал об этом. Вот, значит, что он имел в виду… Но, Акси, это будет только отсрочка!

— Пусть! Нам терять нечего… КРИ, НЕ ОТПУСКАЙ РУКУ ОТТО НИ ЗА ЧТО НА СВЕТЕ! И ПО СЧЁТУ «ТРИ» БЕЗ ШУМА ЗА МНОЙ. ТЫ ПОНЯЛА? — мысленно сказал он, напрягшись.

Но ничего не услышал. Тогда Аксель в упор уставился на Кри и ещё раз «послал» ей эту фразу. И тут же в его мозгу всплыл ответ:

— ДА.

Аксель сквозь зубы пробормотал:

Иди стеклянной стеной, если хочешь ты
Увидеть свой дом родной и свои мечты!
Раз… два… три!!!
И все трое, держась за руки, ринулись в зал, стараясь бежать бесшумно. Птерокуры не пытались им помешать, думая, что Аксель спешит к Штрою. А когда спохватились, было уже поздно. Нужный экран был слева от Главного Диспетчера, и Штрой как раз заслонял его от духов спиной. Если не мешкать и не шуметь… Но уже перед самой целью Аксель, словно по наитию, вдруг отпустил руку Хофа и сделал ему знак подбородком. А сам, поймав свободную руку Кри, повернулся к Великому Звёздному лицом. Комиссар рванулся вперёд и врезался головой в экран. Погружение произошло быстро, но всё-таки не мгновенно — как в очень плотную морскую воду. А вот у Главного Диспетчера реакция была мгновенная. Что-то заметив краем глаза, тут же выскочившего из глазницы на слизистом стебельке, он издал тревожный вой. Штрой быстро обернулся — как раз тогда, когда полтуловища Кри и половина её лица ушли в экран. В выпуклых зрачках волшебника зарябила бешеная пляска созвездий. Но в последнюю оставшуюся ему секунду Аксель вырвал из-за пояса клинок белых гномов и отчаянно взмахнул им. Раздался громовой удар, и на секунду все огни в зале и шахте — а может быть, и во всём Подземном Мире — погасли. Глубокие трещины раскололи содрогнувшиеся стены и пол, из них брызнули мощные языки голубого пламени. Ужасающий рёв сотен и сотен духов наполнил воздух. Затем вспыхнул свет, и рассеченное по талии тело Штроя рухнуло на Главного Диспетчера, обдав его фонтаном кипящей золотистой крови.

Аксель уже не видел этого — поймав ускользающие пальцы Кри, он скрылся вслед за ней в экране. Кончик его клинка был до последней секунды направлен в сторону подземного зала. Однако Главный Диспетчер барахтался сейчас в кровавом месиве, а ближайший к нему дух, выпучив глазки-стебельки, оцепенел от ужаса и непонимания. Но стоило отливающему золотом клинку исчезнуть в телевизоре, как по полу Диспетчерской раздался звонкий топот каблуков. Мальчик в белом, застонав от боли, склонился над разрубленным телом Штроя. Глаза его мигнули и на секунду закрылись, а когда широко открылись вновь, они были уже не безжизненно-пустыми, а живыми — чёрными и блестящими, как сливы. Над трупом стоял обычный ребёнок — только очень нарядный и смертельно напуганный. Он растерянно огляделся, словно не понимая, кто он и как здесь очутился. Сделал было шаг назад, но в эту секунду вокруг него с бешеной скоростью завихрилась серебряная спираль. Через несколько мгновений она пропала. Глаза мальчика опять стали тёмными, как прорези в маске. Он вскинул руки, навёл их на мертвеца, и из ладоней брызнули холодные голубые искры. Пузыри золотистой крови тут же со свистом всосались в разрубленное тело, а обе его половины срослись по талии…

Тем временем Аксель, Кри и Хоф, рухнувшие на пол в «салоне желудка», уже вскочили на ноги. Первое, что сделал Аксель, — это развалил телевизор напополам ударом меча. Затем он без передышки выпалил какое-то стихотворное заклятие, которое ограждало их и пса от любого колдовства. (Позже он никак не мог вспомнить, какое. Впрочем, Аксель был уверен, что здесь не обошлось без дедушки Гуго. Когда дрожишь, как в лихорадке, только что разрубив живое существо, разве сможешь ты без чужой помощи тут же что-то сочинить?)

— Этого мало! — запыхавшись, сказал комиссар. — Они опомнятся…

— Не сразу, — нервно стуча зубами и борясь с тошнотой, сказал Аксель. — Я убил Штроя!

Кри в ужасе взвизгнула.

— Уби-ил? — недоверчиво протянул Хоф. — Хорошо бы, но… сомневаюсь я почему-то, что его так просто убьёшь. Как мог ты даже ранить его — хотя, судя по твоему оружию, тебе это удалось, — если он был защищён всякими там контрзаклятиями?

— Защищён, да только в замке! А я-то его ударил не в замке… — И, отшвырнув меч, Аксель начал нервно смеяться. Это продолжалось бы с ним долго, но Хоф мигом заказал три стакана воды, бросил в один из них двойную дозу своего снотворного и дал мальчику выпить. При этом он ещё раз настойчиво повторил, что Аксель наверняка не убил Штроя. И отмахнулся от Кри, которая порывалась объяснить ему особую мстительную силу меча.

— Ты герой, малыш, — заключил комиссар. Но Аксель, мрачно взглянув на него, сказал:

— А ты прямо как Вальтер. Какой я теперь малыш?..

— Извини, — серьёзно ответил Хоф. — Ты поговоришь с псом, или я? Лучше бы тебе…

Аксель огляделся. В «салоне желудка» и в иллюминаторе царил полумрак. Мальчик пристально взглянул на одну из морд на подлокотнике ближайшего кресла.

— Мориц! — позвал он.

— Вы здесь? Как вы здесь очутились? — пророкотал у всех в ушах низкий рёв. Но он звучал слабее обычного — будто силы пса были на исходе. Сердце Акселя сжалось от дурного предчувствия.

— Мы вырвались… сбежали! — торопливо ответил он. — Но они гонятся за нами, хотят убить! Ты — наша последняя надежда…

— Они закрыли подвал… — хрипло выдохнул пёс. — Элоиза… Волшебный ключ у неё! Я не смогу помочь вам…

— А выломать дверь ты не мог бы? — замирающим голосом спросил мальчик.

— Попытаюсь… Но меня уже давно держат в темноте… Я очень ослабел. Только Клетчатый Балбес мог бы оживить меня без солнечной энергии! Он знает резервные программы…

— Ну, я не балбес, но тоже попытаюсь! Тут контрзаклятия не помеха, — бросил Аксель, окончательно придя в себя. И сморщил лоб. Остальные с надеждой смотрели на него.

Ко псу вернутся силы — вспыхнет свет,
И слабости былой в помине нет!
В иллюминатор тут же ворвался свет зажёгшихся факелов. И, под облегчённые вздохи Кри и Хофа, пол и стены завибрировали, словно их сотрясал мощный электрический разряд.

— Р-рух-х-х!!! — загремел в салоне желудка бодрый и неузнаваемый голос Морица. — Тепер-рь др-ругое дело! Всех убью!!!

Пёс вскочил с соломы и двумя гигантскими прыжками достиг лестницы, ведущей к люку из подвала.

— Дер-ржитесь за что-нибудь! — клокоча от избытка сил, проревел он.

Раздался страшный удар, и стены подвала задрожали. Потом ещё удар… и ещё… И тишина.

— Нет… — виновато пробурчал пудель. — Не могу! Простите…

Все в отчаянии переглянулись.

— Пушку бы мою включить, — вздохнул Мориц. — Тут ведь заклятие слабое, это не наружная стена…

— Так дело не в запорах? — наивно спросил Аксель, забыв о громадном весе и силе пса.

— Я могу опрокинуть товарный вагон лёгким толчком, — кратко ответил Мориц.

— Да-да… извини… сейчас-сейчас… — забормотал мальчик. — Дай подумать!

— Ну же, Акси! Вырви нас отсюда! — в безумной надежде взмолилась Кри. Аксель отвернулся от её просящих глаз, чтобы сосредоточиться, и произнёс:

Включилась пушка — дышит пёс огнём.
Все стены мы разрушим и сомнём!
Попробуй теперь!
Снаружи раздалось слабое шипение, словно пробуждалась гигантская змея, затем — оглушительный треск разрядов и грохот от падения чего-то тяжёлого. Пелена дыма заволокла иллюминатор, и Мориц рванулся вверх.

— Есть!!! — завопили все. Вырвавшись из подвала, Мориц кинулся было к парадной двери.

— Нет! — крикнул Хоф. — Здесь не выйдет! Это же наружная дверь, ты сам говорил.

— Что же мне делать? — в недоумении прорычал пёс.

— Беги вверх по коридору, в обсерваторию! Скорей!

Пудель стрелой кинулся вверх по каменной спирали. Но когда холл мелькнул в иллюминаторе в последний раз, Аксель успел заметить безобразную плешивую голову в дверях приёмной. Голова, злобно оскалив пасть, проводила Морица горящими глазками и скрылась.

— Побежала поднимать тревогу, — скрипнул зубами Аксель.

— Кто? — испуганно спросила Кри.

— Элоиза! Успеем или нет?

— Будем надеяться, — спокойно сказал Хоф.

Один поворот, другой, третий… Они мелькали, словно в ускоренном кино, и это был не путь во мрак, как прежде, а дорога к спасению.

Извилистый коридор мешал пуделю развить настоящую скорость. Но умница Мориц не просто бежал — он делался всё более плоским. Стенки салона сдвинулись, почти не оставив людям места повернуться. Зато теперь пёс нёсся пулей, и вот в иллюминатор ударил дневной свет!

— Обсерватория! — закричал Аксель. — Успели!.. Ой, что это?

Каменные полушария, в которых зиял широкий голубой просвет, вдруг зашуршали и, погасив свои созвездия, начали медленно смыкаться. Полоска света становилась всё уже…

— Это Штрой! Он очнулся! — простонал мальчик, потрясая кулаками.

— Скорее, пёсик! Скорее! — умоляла Кри.

Мориц сплющился, как косматая летающая камбала. Людей развернуло боком и стиснуло, будто клещами. Скорость последнего броска вверх была невероятной. Шерсть пуделя с электрическим треском прошлась по закраинам полушарий, и они сомкнулись в каком-то дюйме под его задними лапами, едва не прищемив их. Под общее «ура!» пёс свечой взмыл над замком в сверкающий голубой простор.

— Домой! Домой! — плакала Кри, бегая взад и вперёд по раздвинувшемуся «салону желудка».

— А Зевс? Ты забыла? — напомнил ей комиссар. — У нас впереди самое главное испытание, девочка…

— Не хочу! Не хочу ждать! — рыдала Кри. — Вы меня с ума сведёте!

— А вот это — хочешь? — спросил Аксель, дёргая её за руку и притянув к иллюминатору. — Хочешь поздороваться?

И он указал ей на зловещий силуэт башни, торчащий на скале над замком. Кри молча кивнула и вытерла слёзы.

— Мориц! Разрушь, пожалуйста, эту башню! — скомандовал мальчик. — А потом полетим спасать твою прежнюю хозяйку и весь мир.

— С удовольствием! — взревел пёс. Страшная ветвистая голубая молния толщиной со ствол молодого тополя вырвалась у него из переносицы и ударила в крышу Бродячей Башни. Та издала короткий, захлебнувшийся вой, покачнулась и рухнула на замок в облаках многосотлетней трухи и пыли. Когда пыль рассеялась, замок по-прежнему стоял нерушимо, но был весь осыпан каменными обломками.

— Вот она и дождалась своей собаки, — сказал Аксель.

— А теперь — в космос! Ты знаешь Зевса, пёс? — спросил комиссар.

— Меня, между прочим, зовут Мориц, — проворчал пудель, устремляясь в облака.

— Прошу прощения, — извинился Хоф. — Мы просто недавно знакомы… Так ты знаешь его, Мориц? Сумеешь с ним справиться?

— С кем? С этим увальнем? — пренебрежительно фыркнул пёс. — Не смешите меня! Пока он делает одно движение, я делаю десять… Нам устраивали пробные состязания. Вот только…

— Что?

— Я слышал, как те летучие дряни из академии навоза болтали… наверное, со слов Балбеса… Он, когда пьян, может что угодно сказать… В космосе к Зевсу нельзя приближаться! А если бы я отправился вместо него, нельзя было бы пролететь мимо меня — даже на очень большом расстоянии. Пушечка же моя бьёт всего на милю…

Аксель и Хоф переглянулись.

— Ну, нам терять нечего, — задумчиво пробормотал комиссар. — Там увидим. Если кое-что сопоставить… Акси, с твоего позволения я приму командование на себя! Не возражаешь? Чудесно! Итак, дружище Мориц, развей всю скорость, на которую ты способен, и догони этого увальня Зевса, пока нам всем не пришёл конец.

Морица не надо было упрашивать: он чуть не зачах в тёмном подвале, и вернувшаяся с лихвой энергия так и распирала его. С бешеной скоростью провалилась вниз и исчезла горная страна, через несколько секунд так же мелькнули и исчезли облака, вверху и внизу осталось только тёмно-бирюзовое небо. Странное и непривычное ощущение красоты и свободы! Правда, по-настоящему им мог бы насладиться сейчас только Хоф: дети без сил лежали в креслах и приходили в себя. Но и Хоф явно думал не о небесных красотах. Он шагал по салону, хмурил лоб и обдумывал предстоящий бой, пока пёс торопливо рассказывал ему о своих маневренных возможностях.

Комиссар попробовал заказать им охлаждённого апельсинового соку, и это у него получилось: линия доставки ещё работала. Выпив, Кри слабо улыбнулась в знак благодарности и через несколько секунд уснула. Вскоре задремал и разбитый Аксель. Проснувшись первой, девочка вскрикнула и подбежала к иллюминатору:

— Ой! Уже ночь…

— Это не ночь, — сказал комиссар. — Это космос.

Угольно-чёрное небо с громадными косматыми звёздами раскинулось вокруг них. Земли в иллюминаторе видно не было. Пёс летел быстро и уверенно, словно по хорошо знакомому маршруту.

— Уже космос? А где же состояние невесомости? — боязливо спросила Кри.

— Внутри волшебных кораблей его нет, — проворчал Мориц. — Но, если хотите, я могу на минутку отключить защиту.

— Да, пожалуйста… нам только попробовать, — сказал пробудившийся Аксель, переглянувшись с сестрой. И плавно взмыл к потолку, нелепо махая руками и ногами. Через секунду на него с визгом и уханьем, словно какая-то космическая сова, налетела Кри. Хоф же, пристегнувшись к своему креслу, глядел только в иллюминатор, не обращая внимания на детские шалости.

— Выключаю! — предупредил пёс, и дети рухнули вниз. Если б не мягкий пол, они бы здорово ушиблись. Но теперь, благодаря этой встряске, Аксель и Кри немного приободрились. Воспользовавшись этим, комиссар распаковал гамбургеры и чай и роздал еду.

— Вот и понадобились, — заметил он. — Приятного аппетита! — Но сам ничего не съел и по-прежнему глядел наружу.

Дети немного поели, выпили чаю, и, глотая последний кусочек, Аксель спросил:

— Интересно, скоро ли мы догоним Зевса?

— Уже минут пять как догнали, — спокойно ответил Хоф. — Сейчас летим параллельным курсом…

— Как! Что же ты молчишь?! — завопил мальчик, отчаянно кашляя.

— Я не хотел, чтоб ты давился куском. Извини…

Но никто не собирался его извинять! Аксель и Кри припали к иллюминатору. Да, невдалеке, заслоняя звёзды, виднелся тёмный силуэт быкодракона с круглыми светящимися глазами и кривым птичьим клювом. Правда, выглядел он пока нестрашно: будто плюшевая игрушка. А слева и снизу на него наползал размытый голубой ореол чего-то гигантского…

— Земля, — кивнул комиссар. — Ну, Мориц, ты всё понял?

— Да… — пробурчал тот. — Ещё раз говорю, Отто: это очень опасно. Нет ли другого способа?

— Нет. Пристегнитесь к креслам! — бросил Хоф детям.

— Ещё чего!! — завопили Аксель и Кри. — Даже не пробуй! Мы хотим смотреть!

Хофу было уже не до пререканий. Он просто крикнул:

— Давай!

И стены в салоне вдруг стали прозрачными! Как будто три крошечных человеческих фигурки стояли на открытой платформе с живой собачьей головой, лапами и хвостом, а вокруг них раскинулся открытый космос. Это было волшебное зрелище, затмившее все приключения в Потустороннем замке — страшное и захватывающее одновременно! Слева в глаза людей ударило море голубовато-серебряного света, и они увидели, что висят в пустоте между Зевсом и огромным светящимся земным шаром. Шар, словно живые многоногие существа, окутывали белые клочья и разводы облаков.

Аксель и Кри попятились от края бездны и закрыли глаза руками. Комиссар молча толкнул их в кресла и защёлкнул ремни.

— Они нас видят! — глухо рявкнул пёс. Действительно, в круглых жёлтых глазах быкодракона метались неясные тени.

— Главное, не отставай, но и не обгоняй их. И не нападай ни в коем случае, что бы они ни делали! — напомнил Хоф.

— Что ты задумал? — нетерпеливо спросил Аксель.

— Ой, Акси, смотри… Кто это? — прошептала Кри.

Мальчик присмотрелся и увидел то же, что она. Вдоль хребта Зевса наклонились вперёд к его голове какие-то странные тёмные свечи с пляшущими чёрными огоньками. Каждая свеча была будто наискось перечёркнута палочкой. Аксель принялся считать их: «Одна… две… три… пять… семь… Семь!» Неужели же это?.. Он всмотрелся до рези в глазах и понял. Не свечи — семь фигур в балахонах до пят. И те пятна, что казались их огоньками — не пятна, а капюшоны.

— Отто… что это У НИХ за длинные палки? — хриплым шёпотом спросил он.

— Не знаю… Вероятно, косы. Всё по форме, как полагается.

— Ужас! — ахнула Кри.

— Значит, Заклятие уже произнесено? И мы опоздали? — в отчаянии крикнул Аксель.

— Ещё нет. Мориц, замедли ход немного, чтоб их успокоить. Но не расслабляйся!

Пёс послушно замедлил полёт. Зевс начал уплывать вперёд. Прошла минута… другая… и вдруг его глаза вспыхнули хищным оранжевым светом. Хоф бросил короткий взгляд через плечо, и Аксель заметил под потолком салона такое же светящееся табло, как в Главной Диспетчерской. «Заказал, — понял Аксель. — Вот молодец!» И тут же захлебнулся в ледяной волне сумасшедшего страха: почти все цифры на длинной строке табло были дрожащими нулями. Лишь последние две — бешено плясали, вскоре превратившись в одну: «10… 9… 8… 7». Отсчитывали последние секунды, оставшиеся Земле… его родителям… всему, что можно себе представить…

— Пошёл! — внезапно заорал Хоф на весь салон. Дико взвыв, Шворк — никак иначе его теперь было не назвать — ринулся вперёд. В эти страшнейшие секунды своей жизни Аксель уже не глядел ни на что, кроме пляски цифр: «6… 5… 4… 3… 2… 1… 0». Все нули, мигнув, исчезли, и тут же вместо них на табло возник череп со скрещёнными костями, горящий рубиновым злобным огнём. Мальчик перевёл взгляд на Зевса и увидел, как самая высокая из тёмных фигур выпрямилась во весь рост. А затем взмыла с его спины и, с косой наперевес, на безумной скорости устремилась к беззащитной голубой планете. Секунду спустя её догнала другая… третья… и, наконец, все Семь Смертей понеслись к своей жертве. За ними гнался Шворк, вытянувшись струной, из-под всех его четырёх лап били струи голубого пламени, словно у стартующей ракеты. Он нёсся под косым углом к Зевсу, стараясь проскочить между Смертями и Землёй. Но через пару мгновений стало ясно, что это ему не удастся и что Смерти намного быстрее его. Аксель превратился в живую глыбу льда, и на его глазах Хоф, человек без нервов, закрыл лицо руками. Мальчик зажмурился, чтобы не видеть этого. В тот же миг на фоне его закрытых век возникло сосредоточенное лицо Кри и вспыхнули лунным светом слова: «ЛЕТИ СКОРЕЕ МОРИЦ В ДЕСЯТЬ РАЗ ЧТОБ ДЕНЬ ЗЕМЛИ НАВЕКИ НЕ ПОГАС». Боязливо покосившись вправо, мальчик понял: Смерти словно кто-то отшвырнул далеко назад!

— У тебя получилось, Кри! Получилось!!! — завопил Аксель на весь космос. — Теперь ты волшебница! Уничтожь их совсем!

— Можете попробовать, конечно, — устало заметил комиссар, — но я не думаю, что это вообще возможно… И даже нужно.

Однако обезумевшим от счастья детям было не до рассуждений. Они наперебой принялись выкрикивать заклятия, которые сами собой возникали в их мозгу. Но цепочка из шести зловещих фигур с чуть опережающей их вожатой продолжала свой бесшумный полёт.

— Они же теперь летят за нами! — ахнула Кри. — Что я наделала!

— Спасла свою планету, — хмыкнул комиссар. — Уводи их подальше от Земли, пёсик…

— Я не совсем понял, Отто, — робко сказал Аксель, боясь поверить. — А… что нам удалось?

— Сбить их с цели, — объяснил Хоф, — и подсунуть им взамен наши скромные персоны… Ты же помнишь, что показал на допросе Фибах: тело, которое атакуют Смерти, должно двигаться. Как Земля… А болтун Пралине, сам того не замечая, ответил на очень важный вопрос, который мне НЕУДОБНО было задавать профессору в лоб. Вопрос этот: гонятся ли Смерти только за определённым движущимся телом — тем, на которое их натравили, к примеру? Или же, если между Смертями и этим телом вклинится какое-то другое, они забудут о прежней цели и кинутся за новой? Пралине сообщил, что вблизи Смертей нельзя двигаться никому, кто хочет остаться целым. Вывод напрашивается сам собой: не так уж трудно обмануть семь слепых дам и подсунуть им вместо одной цели другую…

— Например, нас! — закончил Аксель и широко улыбнулся. «Неужели я такой храбрый? — удивился он сам себе, оглянувшись на погоню. — Да нет… не может быть! Наверное, я просто не верю, что они нас догонят». И тут же в его мозгу словно взошла луна, высветив слова: «НЕТ, ТЫ И ХРАБРЫЙ ТОЖЕ».

— Кри! Кончай читать мои мысли! — строго скомандовал Аксель. — Я пожалуюсь дедушке.

— Ябеда… А вдруг они нас догонят? — боязливо спросила Кри, оглядываясь. — Ой! Они куда ближе, чем были!

— Да, они сейчас летят с той же скоростью, что и мы, — нахмурился Хоф. Его лицо при свете звёзд казалось призрачно-серебряным, как и лица детей. — Это скверно… Видимо, не зря все их так боятся. Простите ли вы меня?

— Конечно! — хором ответили брат и сестра.

— Но, Отто… ты уверен, что мы сейчас умрём? — запинаясь, спросила Кри.

— Уверен, — ответил тот. Его лицо стало ещё призрачнее — словно покрылось сверкающей фольгой. Нестерпимое, режущее глаза сияние залило летящего пса, комиссара и детей. И они впервые поглядели вперёд, а не назад. Печальный серебряный шар висел перед ними в пустоте. Казалось, это тоже человеческое лицо — так уж легли на него серые тени…

— Мориц, — позвал Хоф. — Куда ты нас несёшь?

— Сами не видите? К Луне, — буркнул пёс.

— Хочешь на неё повыть напоследок? — мрачно пошутил комиссар.

— Отто, Отто, они у нас на хвосте! Я вижу череп и косу! — в ужасе пролепетала Кри. — Только не здесь… не сейчас…

— Да замолчите вы или нет?! — взревел пудель. — Не снижайте мне скорость! Надоели… Воображают, будто умнее всех, раз они люди, — сообщил он сам себе. — А у собаки не хотите поучиться?

И он исчез. Три человеческих тела повисли в полной пустоте, в невидимых креслах, ощущая под ногами невидимый пол. Только Луна — всё более огромная, сверкающая — медленно плыла им навстречу.

— У тебя есть план? — спросил Хоф уже знакомым Акселю «кабинетным» тоном. (Но теперь это мнимое спокойствие не могло обмануть мальчика.) — Вожатая совсем близко.

— Я боюсь вовсе не её! А вы о себе позаботьтесь, — проурчал у них в ушах голос Шворка. — Не мозольте глаза! Хоть Смерти и слепые, мало ли что… Ясно? Да поживей, у вас четыре с половиной минуты!

— Оне Ауген! — хором произнесли люди. И растаяли в серебристом тумане.

— А теперь подбавьте мне скорости ещё разиков в пять и замрите. Шевельнёте хоть пальцем — нам конец!

Аксель торопливо что-то пробормотал и послушно оцепенел в кресле, чувствуя, как то же сделали два невидимых существа рядом. Вдруг сила, уносящая их, резко подалась вниз и устремилась… назад! Прямо в пасть преследователям! Описав полукруг, Шворк пронёсся под вереницей Смертей на такой скорости, что никто не успел на него спикировать. И пристроился в хвост последней Смерти. А затем пролетел ещё две-три секунды и застыл в пустоте без единого движения, глядя вслед уходящей погоне. Правда, уходила она недолго. Летящая впереди вожатая, почувствовав «нырок» Шворка, описала беспощадно-точную дугу. Цепочка догоняющих превратилась в правильное кольцо. Но этому кольцу не хватило нескольких секунд, чтобы замкнуть в себе летающего пса. И теперь, потеряв добычу, Смерти насторожённо замерли прямо перед своими жертвами.

Вряд ли хоть один человек с начала времён видел перед собой более ужасное зрелище! В развевающихся тёмных балахонах, с заржавленными косами наперевес, перед Акселем висели, слабо покачиваясь, семь гигантских скелетов. Их белые, как снег, черепа были чуть наклонены к левому плечу, словно прислушивались. Пустые глазницы глядели на людей в упор. Шворк мог не беспокоиться — ни у кого не нашлось бы сил шелохнуться, глядя на эту стаю. Прошла минута… другая… Наконец Смерть-предводительница — самая рослая, с самым красно-бурым лезвием косы — разжала щербатые челюсти, словно в немом удушье. Она повернулась к безмятежно плывущей Луне и остриём лезвия указала на неё своим товаркам. Кольцо вновь превратилось в цепочку, и невообразимая космическая змея ринулась к серебряному шару. Она тут же скрылась из глаз — так велика была её скорость…

— В добрый час! — напутствовал её Шворк.

— Акси, — позвала Кри тихим, дрожащим голосом. — Я умерла?

— Ты же только что колдовала! — успокоил её брат. — Всё в порядке… Но мне это будет сниться каждую ночь, — добавил он дрогнувшим голосом.

— Это ещё что… — пробормотал голос Хофа. — Вы вперёд посмотрите!

Глаза всех устремились к Луне. Тени на ней уже не казались больше чертами человеческого лица. Они слились в одну, огромную — в форме балахона, с капюшоном и косой наперевес. Вот эта тень взмахнула своей косой — и две чёрных, как смоль, волны залили планету с полюсов, сомкнувшись на экваторе за считаные секунды. Луна погасла, превратившись на фоне чёрного космоса в ещё более чёрную дыру. Затем во все стороны от неё брызнули круговые серебряные волны гигантского взрыва. Казалось, весь космос задрожал и испустил вопль… Троих людей и пса невидимая взрывная волна завертела волчком. И если бы пассажиры не были пристёгнуты к креслам, им пришлось бы плохо! Перед глазами Акселя вдруг снова оказалась Земля — спокойная, далёкая, голубая. И какая-то тёмная мошка, шевеля лапками, плыла навстречу Шворку на фоне этой спасённой Земли. Взрыв подбросил и её, перекувырнув брюшком вверх, но через несколько секунд стало видно, что она неумолимо приближается. А ещё через мгновение волна серебряного света хлынула на людей откуда-то сзади.

— Луна! Она опять светит! Она цела! — хором закричали дети.

— Но ничего живого, боюсь, на ней не осталось… — хмыкнул комиссар.

— Да и не было! — засмеялся Аксель.

— Не скажи, не скажи… На Луне ведь, оказывается, тоже есть духи. А впрочем, ты, наверное, прав, Акси. Лунные духи, конечно, предупреждены и затаились в глубинах своего Подземного Мира. Но ведь Штрой не зря сказал сегодня, что Смерти чуют жизнь за любой преградой. Убили они на Луне кого-то или нет — для них это, видимо, уже не главное. Главное — выплеснуть злобу после неудачной охоты, быть может, первой неудачной охоты с начала времён… И всё-таки у Пралине определённо будут неприятности! Правда, теперь у него в запасе лет пятьсот, чтобы оправдаться.

— Ничего у него нет в запасе, у вашего Пралине, — вмешался Шворк. — Он и его дружки летят нам навстречу, если вы заметили. И их-то невидимостью да неподвижностью не обманешь! Ну, так я им сейчас покажу подопытное собачье существо… Р-р-р-рых!!

И пёс опять стал видимым. Пока его пассажиры тоже расколдовывались, он уже мчался навстречу Зевсу. Быкодракон больше не казался безобидной плюшевой игрушкой. Он беззвучно и угрожающе разевал клюв, в глазах его по-прежнему прыгали чёрные тени, хвост нервно стегал по брюху и коротким лапам. Подлетев к нему метров на двести, Шворк остановился и повернулся к врагу боком.

— Ну, давай… — подбодрил он, словно Зевс мог его услышать. — Они там, внутри, даже и не знают, как со мной драться. Привыкли заколдовывать вместо честного поединка!

— С ними Клетчатый Балбес, — напомнил Хоф.

— Он давно пьян, — успокоил его пёс. — Может ваш… как его… Пралине его и стережёт, но не дать ему напиться на ночь глядя — это только моя прежняя хозяйка умела. А раз он пьян, будет по-моему!

Не успел он закончить, как из клюва Зевса вырвалась голубая ветвистая молния. Она уже почти достигла Шворка, когда тот рывком повернулся к ней мордой и раскрыл пасть. В глотке его мелькнуло что-то вроде вогнутого серебряного зеркала, которым он поймал молнию и метнул её назад. Только с многократно увеличенной скоростью! Заряд ударил Зевса прямо в оранжевый злобный глаз, и тело чудовища взорвалось — полностью, от клюва до кончика хвоста. Белое облако взрыва разметало фигурки в горбатых, тупорылых скафандрах, и они беспомощно полетели в космическую бездну. Одна из них, правда, имела обычные человеческие очертания. Бешено махая ручками и ножками, она пыталась освободиться от другой фигурки, поменьше, с цепкими обезьяньими конечностями и в очень длинном шлеме. Таком длинном, словно он скрывал крокодилью морду! Клочья скафандров летели в этой последней схватке, и наконец с человечка был сорван шлем. А затем два сцепившихся неподвижных тела исчезли вслед за остальными — в чёрную пропасть, прочь от Земли…

— Ну вот… — нарушил комиссар тягостное молчание, — теперь можно и домой!

— Да, пора бы… — вздохнул Аксель. — Только теперь уж с собакой. Мориц, а ты научишься грызть мясные косточки?

— У меня нет такой программы, — ответил пёс, поворачивая к Земле. — Но я постараюсь.

— Знаешь, — продолжал Аксель, стремясь не молчать и отвлечь Кри от только что виденного, — мне кажется, ты сейчас гораздо лучше говоришь, чем там, в подвале.

— Верно. Потому, что вы со мной и при мне разговариваете. Клетчатый почти не говорил, только приказывал. И словарь в меня вложил небольшой. А сейчас я вас слушаю и сам учусь!

— Ты здорово ушёл от Смер… от них! Оказался умнее нас всех!

— Это не моё достижение, — заскромничал пудель, виляя, однако, хвостом от удовольствия. — Это всё «Штрой».

— Кто?! — хором ахнули все.

— Ах да, вы же не знаете… В общем, я давно мог бы уйти от Смертей. А они давно поймали бы меня, если б захотели.

— Объяснись! — потребовал Аксель, теперь уже всерьёз заинтригованный.

— Ну, если коротко, — начал пудель, польщённый всеобщим вниманием, — я тоже готовился к бою, пока мы летели в атмосфере. Запросил свои бортовые компьютеры — а они у меня самые лучшие, какие только есть у духов. Семьдесят два миллиона волшебных операций в секунду! С такой техникой я успел бы перебрать массу разных решений — как уйти от Смертей — даже пока удирал к Луне. Но я люблю всё делать с чувством, заранее…

— Я тоже, — вставила Кри.

— И правильно! — одобрил пёс. — Так вот, главный компьютер называется «Штрой-2008». Он сам себя чинит и совершенствует, и не очень-то любит выдавать пользователю готовые решения. Хочет, чтобы я сам подумал над подсказкой. Ещё и поэтому я всё включил заранее. Теория преследования — одна из главных наук, которые я должен знать…

— Любопытно! — перебил на этот раз Хоф. — А нельзя ли использовать всё это, например, для нужд криминальной полиции?

— Всегда рад тебе услужить, Отто. Итак, оказалось, что по защите от Семи Смертей ничего нет! И «Штрой» объяснил, почему. Потому что эти Смерти — самые страшные. Их никто не посылает гоняться за отдельными существами. Они используются для уничтожения целых миров! Если вы решили убить кого-то, вы же не будете использовать для этого водородную бомбу, верно? Словом, у меня волосы на спине встали дыбом, когда я почитал материалы! Но и возврата, как вы сами понимаете, не было… И вот я задаю вопрос: «А если за мной всё-таки погонятся Смерти в открытом космосе?»

— Что же ответил «Штрой»? — с любопытством спросил Аксель.

— Выдал девятнадцать разных решений. Но ни одно из них не годилось.

— Почему?

— Для их выполнения надо было жертвовать пассажирами. Спасать только себя! Тогда я решил, что или мы вместе погибнем, или вместе спасёмся, и отключил компьютер. А вышло так, что мои пассажиры спасли меня.

— Чем это? — осведомился Хоф.

— Вы увеличили мою скорость! Я-то, когда делал запрос, исходил из своей обычной скорости. Но когда полетел в десять раз быстрее, сразу же опять включил «Штрой». Он и тут был верен себе. Ответил: «Думай сам». И выдал подсказку: «Борзые».

— Какие ещё борзые? — с опаской спросила Кри,оглядываясь на звёздную пустыню.

— «Штрой» напрямую подключён к моей памяти, — объяснил Мориц. — И вот, пока мы удирали к Луне, я вспоминал, какие же это в моей жизни встречались борзые. И вспомнил! Со мной по соседству, ещё при жизни с хозяйкой, жила одна борзая пенсионного возраста. Я ей был, конечно, никто, но иногда на выгуле мы общались. О каких только шикарных охотах она не рассказывала мне! Там было всё — лисы, зайцы, поместья! И как-то раз старуха Урсула (так звали борзую) мне говорит: главное, мол, в руководстве стаей — поощрять личную инициативу подчинённых. Если вожак захочет непременно первым схватить добычу, она может ускользнуть…

— А-а-а! Я, кажется, понимаю… — протянул Аксель. — А ты, Кри?

— Ну конечно! — с жаром подхватил Мориц. — Я сразу обратил внимание, что Смерти летают только цепочкой. Чтобы первой нанесла удар вожатая! Ещё бы, ведь они никогда ни на кого не охотились — просто убивали беззащитную жертву, и всё… И я тут же нашёл азбучно простое решение. Может быть, те скелеты, которые летели в середине цепочки, даже и успели бы ударить меня косой. Но они не посмели сделать это раньше начальницы! А та последняя Смерть, что замыкала погоню, — её-то я и боялся больше всего! Она наверняка меня почуяла. Однако даже не повернулась ко мне. Ждала предводительницу. Тем временем моё движение наложилось на их движение, и…

— Значит, мы выжили потому, что никто из нас никому не начальник. Потому что мы — друзья! — со слабой улыбкой сказала Кри.

— Я и впредь не подведу вас, — заверил пёс. — Притворюсь обычной собакой и постараюсь быть как все…

— Это очень здорово — быть как все, — тихо сказал Хоф. — Только мне почему-то кажется, ребята, что вам уже никогда такими не стать. Конечно, у Гуго Реннера была своя дорога, а у вас будет своя… И всё-таки господин Штрой жив. Он не оставит вас в покое.

— Нам нужно сейчас же защитить себя и своих родных от его нападений каким-нибудь заклятием, — спохватилась Кри. — Думай, Акси, пока летим!

— Я это сделал через секунду после того, как разрубил телевизор. Хотя вряд ли это был действительно я… — задумчиво прибавил Аксель. — И ещё, по-моему, нам нужно кое от чего избавиться. — Он нагнулся над своим рюкзаком, пошарил в нём и показал сестре найденное. — Ты не против?

— Что ты! Туда и дорога, — сказала она.

— Мориц, у тебя есть мусоропровод? — спросил мальчик.

— Бросайте мне в пасть, чтоб туалет не засорять! — предложил пёс.

Заинтригованный Хоф наклонился вперёд и успел заметить, как в глотку пуделя полетела монета с фигуркой быка и женщины у него на спине. Затем Аксель щёлкнул крышкой стальной кассы и вытряхнул туда же кипу банкнот. Стайка их выпорхнула в открытый космос и отправилась догонять останки Зевса.

— В общем-то, — вздохнул Аксель, провожая их взглядом, — ты могла бы на эти деньги стать кинозвездой…

— У меня остались усилители! — напомнил Мориц. — Захотите — мигом наколдуем.

— Нет, спасибо, — помотала головой Кри, — что-то не тянет меня пока на звёздное… Мне, наверное, хватит того, что я — Его Луна. И что на небе светит настоящая Луна. А захочу в звёзды — попробую добиться этого сама. Без Штроев и Фибахов… Ну, вперёд!

Земля уже заслонила весь горизонт. Поглядывая сбоку на Кри, Аксель заметил, что она молча шевелит губами.

— О чём это ты шепчешь? — спросил он наконец.

— Стараюсь не забыть, кому я сегодня позвоню! Тётя Хельга и дядя Эрнст, тётя Сандра, Лиза…

— И Дженни, — напомнил Аксель. — Не забудь позвонить Дженни… А то мне совестно, что я помешал вам свидеться, — поспешно добавил он.

Примечания

1

Музей сокровищ.

(обратно)

2

Крупный музей, в котором выставлены картины, скульптуры, а также большая коллекция драгоценностей.

(обратно)

3

Самый известный экспонат «Альбертинума», композиция из 137 золотых фигурок, украшенных драгоценными камнями, изображающая двор древних индийских правителей.

(обратно)

4

Друзья мои (франц.).

(обратно)

5

Вождь Крестьянской войны 1524-26 гг. в Германии.

(обратно)

Оглавление

  • ГЛАВА I. БЫК ПО ИМЕНИ ЗЕВС, ИЛИ ДВА ПОХИЩЕНИЯ
  • ГЛАВА II. КОМИССАР ХОФ
  • ГЛАВА III. ТРЕТЬЕ ПОХИЩЕНИЕ
  • ГЛАВА IV. ШВОРК
  • ГЛАВА V. КРИ — КОРОЛЕВА АЛЬП
  • ГЛАВА VI. БЕГСТВО
  • ГЛАВА VII. СКАНДАЛЬНО ИЗВЕСТНЫЙ И ПЕЧАЛЬНО ЗНАМЕНИТЫЙ ПРОФЕССОР ФИБАХ
  • ГЛАВА VIII. ОБЩЕСТВЕННЫЕ КОЛОДЦЫ И ЛИЧНЫЕ ДУХИ
  • ГЛАВА IX. НОЧНОЙ ДОЗОР
  • ГЛАВА Х. БОЛЬШОЙ ВНУТРИСОБАЧИЙ СОВЕТ
  • ГЛАВА ХI. ОБЕД В ГОБЕЛЕНОВОЙ КОМНАТЕ
  • ГЛАВА XII. ДОПРОС
  • ГЛАВА XIII. ВЕЛИКИЙ ЗВЁЗДНЫЙ
  • ГЛАВА XIV. Т-РЕННЕР-ОВКИ
  • ГЛАВА XV. ИСПЫТАНИЕ
  • ГЛАВА XVI. ВОЗДУХ СВОБОДЫ
  • ГЛАВА XVII. ЗАКЛЯТИЕ СЕМИ СМЕРТЕЙ
  • *** Примечания ***