Леди Молли из Скотланд-Ярда [Эмма Орци] (doc) читать онлайн







Эмма Орци


ЛЕДИ МОЛЛИ
ИЗ СКОТЛАНД-ЯРДА



Перевод с английского



СОДЕРЖАНИЕ

1. ТАЙНА НАЙНСКОРА (перевод В. Борисова)
2. МИНИАТЮРЫ ФРЮИНА (перевод В. Борисова)
3. ПАЛЬТО ИЗ ИРЛАНДСКОГО ТВИДА (перевод В. Борисова)
4. ТАЙНА ЗАМКА ФОРДВИЧ (перевод В. Борисова)
5. ДЕНЬ ГЛУПОСТИ (перевод В. Борисова)
6. ЗАМОК В БРЕТАНИ (перевод В. Борисова)
7. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ (перевод В. Борисова)
8 МЕШОК С ПЕСКОМ (перевод В. Борисова)
9. ЧЕЛОВЕК В МАКИНТОШЕ (перевод И. Степанец)
10. ЖЕНЩИНА В БОЛЬШОЙ ШЛЯПЕ (перевод И. Олимах)
11. ЗАВЕЩАНИЕ СЭРА ДЖЕРЕМИ (перевод В. Борисова)
12. ФИНАЛ (перевод В. Борисова)




Перевод Ирины Олимах опубликован в 2002 году под названием «Дама в шляпе».
Перевод Ирины Владимировны Степанец опубликован в 2017 году под названием «Дело о человеке в макинтоше».
В настоящем издании восстановлены фрагменты текста, выпущенные в указанных переводах при их публикации, а также проведено редактирование их в тех местах, где они не совпадают с оригиналом.


© Copyright: Викентий Борисов. Перевод, оформление, редактирование, примечания. 2020
© Copyright: Ирина Олимах, перевод, 2002
© Copyright: Ирина Степанец, перевод, 2017



1. ТАЙНА НАЙНСКОРА

1
Ну, всем известно: некоторые говорят, что она – дочь герцога, другие – что она родилась в канаве, а к имени попросту приделали фальшивый титул, чтобы придать ей стиль и влияние.
Конечно, я могла бы многое рассказать, но «мои уста запечатаны», как выражаются поэты. На протяжении всей своей успешной карьеры в Скотланд-Ярде она чтила меня своими дружбой и доверием; но, когда она выбрала меня своей напарницей, то заставила пообещать, что я никогда не скажу ни слова о её личной жизни, и в том я поклялась на собственной Библии: «чтоб мне умереть», и всё такое прочее.
Да, мы всегда называли её «миледи», с того самого момента, как её поставили во главе нашей секции; и начальник в нашем присутствии называл её «леди Молли». Сотрудницы Женского Отдела подвергаются ужасному пренебрежению со стороны мужчин, хотя даже не пытайтесь меня уверить, что у женщин не в десять раз больше интуиции, чем у грубого и неуклюжего пола. Я твёрдо убеждена в том, что у нас не осталось бы и половины такого количества нераскрытых преступлений, если бы некоторые из так называемых тайн подверглись расследованию женщинами.
Например, не предполагаете ли вы, что истину о чрезвычайном происшествии в Найнскоре смогли бы когда-нибудь раскрыть, если бы этим занимались только мужчины? Не каждый отважился бы так рискнуть, как леди Молли, когда... Но я забегаю вперёд.
Позвольте мне вернуться к тому памятному утру, когда она, невероятно взволнованная, появилась в моей комнате.
– Начальник заявил, что я могу отправиться в Найнскор, если захочу, Мэри, – сказала она, трепеща от азарта.
– Ты?! – воскликнула я. – Зачем?
– Зачем? Зачем?– повторила она нетерпеливо. – Мэри, как ты не понимаешь? Это шанс, которого я так долго ждала – шанс всей моей жизни! Ярд в полном отчаянии, публика взбешена, ежедневная пресса пестрит колонками саркастических писем. Никто из наших людей не знает, что делать; никто ничего не в состоянии придумать; и сегодня утром я пошла к начальнику...
– Да? – нетерпеливо спросила я, потому что она вдруг умолкла.
– Ну, неважно, как я этого добилась – расскажу тебе обо всём по дороге, потому что у нас едва хватит времени, чтобы успеть на одиннадцатичасовой утренний до Кентербери. Начальник разрешил мне уехать и взять спутника себе по вкусу. Он предложил одного из мужчин, но почему-то я чувствую, что это женская работа, и предпочла бы тебя, Мэри, всем остальным. Мы вместе разберём имеющиеся факты уже в поезде, поскольку их можно сосчитать по пальцам, и тебе остаётся захватить несколько вещей и встретиться со мной в кассе вокзала Чаринг-Кросс как раз к одиннадцати.
Она ушла, прежде чем я смогла засыпать её вопросами, и в любом случае я была слишком ошеломлена, чтобы слишком много болтать. Дело об убийстве в руках Женского Отдела! Поистине неслыханно! Но я тоже была в восторге, и уверяю вас, что на вокзале оказалась вовремя.
К счастью, нам с леди Молли посчастливилось устроиться в пустом купе. До Кентербери мы ехали без остановок, поэтому времени было достаточно, а я жаждала узнать об этом деле всё, поскольку мне выпала честь помочь леди Молли.
Убийство Мэри Николс произошло в Эшкорте, прекрасном старинном особняке, расположенном в деревне Найнскор. Самая захватывающая часть поместья, окружённого величественным лесом – остров посреди небольшого пруда, на который ведут узкие неотёсанные мостки. Остров называется «Глушь» и находится на самом дальнем конце территории, вне поля зрения и слышимости самого особняка. Именно в этом очаровательном месте, на краю пруда, и обнаружили тело девушки 5 февраля прошлого года.
Избавлю вас от мерзких деталей этого кошмарного открытия. Пока достаточно сказать, что несчастная женщина лежала ничком, нижняя часть её тела находилась на небольшой насыпи, покрытой травой, а голова, руки и плечи утонули в слизи стоячей воды.
Зловещую находку совершил Тимоти Коулман, один из младших садовников в Эшкорте. Он пересёк деревенский мост и целиком обошёл маленький остров, и тут заметил что-то голубое, наполовину погружённое в воду. Тимоти – флегматичный, бесчувственный тип деревенского парня. Убедившись, что это – женское тело в голубом платье с белой отделкой, он спокойно наклонился и попытался вытащить его из грязи.
Но здесь даже его глупость спасовала перед открывшимся зрелищем, внушавшим незаурядный ужас. То, что женщину – кем бы она ни являлась – зверски убили, было вполне очевидно: кровь заливала весь перёд платья. Однако самое страшное, что потрясло даже старого Тимоти – голова, руки и плечи, некоторое время находившиеся в слизи, подверглись глубокому разложению.
Естественно, немедленно предприняли все необходимые меры. Коулман бросился за помощью в сторожку, и прибывшая вскоре полиция увезла останки несчастной жертвы в небольшой местный полицейский участок.
Найнскор – сонная, отдалённая деревня, расположенная приблизительно в семи милях от Кентербери и четырёх – от Сэндвича. Вскоре все вокруг узнали, что в деревне совершено ужасное убийство, и детали подробно обсуждались в «Зелёном Человеке».
Во-первых, все говорили: хотя само тело опознать практически невозможно, ярко-синее платье из саржи с белой отделкой, кольцо с жемчугом и рубином, а также красный кожаный кошелёк, найденный инспектором Мейзурсом рядом с рукой убитой женщины, были известны всем.
В течение двух часов после страшной находки Тимоти Коулмана личность несчастной жертвы была твёрдо установлена ​​– Мэри Николс, проживавшая со своей сестрой Сьюзен в Элм-Коттедже, Найнскор-Лэйн, 2, почти напротив Эшкорта. Также было известно, что, когда полиция заявилась по этому адресу, то обнаружила, что дом заперт и, по-видимому, необитаем.
Миссис Хукер, которая жила в доме № 1 по соседству, объяснила инспектору Мейзурсу, что Сьюзен и Мэри Николс покинули дом около двух недель назад, и с тех пор она их не видела.
– Завтра уже две недели минует, – объяснила она. – Стою у своей двери и зову кота вернуться. Уже семь пробило, и темно, как за пазухой. В двух шагах никого не увидишь, а с неба пеленой противный дождь. Сьюзен и Мэри выходят из своего коттеджа; я, ясно, не вижу Сьюзен, но Мэри-то слышу хорошо. Вот она и говорит: «Нам поторопиться надо», – вот так и говорит. Я-то думаю, что они в лавку деревенскую идут, купить чего-нибудь, и кричу им: мол, церковные часы только что семь пробили, и в четверг все лавки в Найнскоре рано закрываются. А они и внимания не обращают и в деревню идут, и больше я их и не видала ни разу.
Дальнейшие расспросы среди обитателей деревни выявили много любопытных деталей. Оказалось, что Мэри Николс была довольно ветреной молодой женщиной, вокруг которой постоянно витала тень скандала, и Сьюзен – весьма трезвомыслящую и добропорядочную особу – крайне раздражала сомнительная репутация младшей сестры. По словам миссис Хукер, девушки постоянно и ожесточённо ссорились. И ссоры эти заметно усилились в течение последнего года, когда в колледже появился мистер Лайонел Лидгейт. Он был лондонским джентльменом – известный молодой человек, как потом выяснилось – но часто заезжал в Кентербери к своим друзьям, и тогда приезжал в Найнскор на элегантной двуколке1 и забирал Мэри на прогулку.
Мистер Лидгейт – брат лорда Эдбрука, мультимиллионера, в прошлом году удостоенного титула в честь дня рождения. Его светлость проживал в замке Эдбрук, но и он, и его брат Лайонел один-два раза арендовали Эшкорт, так как оба были заядлыми игроками в гольф, а Сэндвич Линкс находится очень близко2. Добавлю, что лорд Эдбрук женат. Мистер Лайонел Лидгейт, с другой стороны, только что отпраздновал помолвку с мисс Марбери, дочерью одного из кентерберийских каноников.
Так что не стоит удивляться категорическим возражениям Сьюзен Николс против того, чтобы имя её сестры по-прежнему связывали с именем молодого человека, находившегося гораздо выше её на общественной лестнице, который, кроме того, собирался жениться на молодой женщине своего круга.
Но Мэри, казалось, было всё равно. Эта молодая женщина интересовалась лишь весельем и удовольствиями и полностью пренебрегала общественным мнением, несмотря на неприятные слухи о происхождении маленькой девочки, которую сама Мэри отдала под опеку миссис Уильямс, вдовы, проживавшей в уединённом коттедже на кентерберийской дороге. Мэри сказала миссис Уильямс, что отец ребёнка – её брат, который неожиданно скончался, оставив малышку на руках у Сьюзен; и, поскольку они не могут надлежащим образом ухаживать за ней, то желают, чтобы ответственность взяла на себя миссис Уильямс. Последняя с готовностью согласилась.
Была определена сумма содержания ребёнка, и после этого Мэри Николс приходила каждую неделю, чтобы повидаться с малюткой, и всегда приносила с собой деньги.
Инспектор Мейзурс вызвал миссис Уильямс, и показания достойной вдовы оказались потрясающим продолжением вышеупомянутой истории.
– Завтра две недели, – сообщила миссис Уильямс инспектору, – как Мэри Николс чуть позже семи прибежала в мой коттедж. Это была ужасная ночь – полный мрак, мерзкий моросящий дождь. Мэри сказала, что очень спешит, уезжает в Лондон на поезде из Кентербери и хочет попрощаться с ребёнком. Она казалась ужасно взволнованной, её одежда промокла насквозь. Я привела к ней девочку, она осыпала её поцелуями, а затем сказала мне: «Позаботитесь о ней, миссис Уильямс, – так и сказала, – меня здесь не будет некоторое время». Затем поставила девочку на пол и дала мне два фунта на её содержание в течение восьми недель.
После этого Мэри ещё раз попрощалась и выбежала из коттеджа, а миссис Уильямс проводила её до входной двери. Ночь была очень тёмной, и миссис Уильямс не видела, была ли Мэри одна или нет, пока не услышала, как её голос, дрожавший от слёз, произносит: «Я должна была поцеловать ребёнка». Затем этот голос стих, удаляясь по дороге в Кентербери, как особо подчеркнула миссис Уильямс.
Таким образом, инспектор Мейзурс смог зафиксировать отъезд обеих сестёр Николс из Найнскора в ночь на 23 января. Очевидно, что они покинули свой коттедж около семи, отправились к миссис Уильямс, где Сьюзен осталась на улице, а Мэри зашла попрощаться с девочкой.
После этого любые следы исчезли. Отправились ли они в Кентербери, успели ли на последний поезд, на какой станции они высадились, когда бедная Мэри вернулась – никто не мог дать ответа.
По словам врача, несчастная девушка умерла не менее двенадцати-тринадцати дней назад: хотя застойная вода и могла ускорить разложение, голова не погрузилась бы так глубоко меньше, чем за две недели.
На станции Кентербери ни кассир, ни носильщики не смогли пролить свет на интересовавший полицию вопрос. Кентербери Уэст – оживлённая станция, множество пассажиров покупают билеты и проходят через барьеры каждый день. Поэтому было невозможно получить какие-либо определённые сведения о двух молодых женщинах, которые путешествовали или не путешествовали последним поездом в субботу, 23 января, то есть две недели назад.
Было ясно только одно: вне зависимости от того, отправилась ли Сьюзен в Кентербери, на этом поезде или нет, одна или со своей сестрой – Мэри, несомненно, вернулась в Найнскор той же ночью или на следующий день, так как Тимоти Коулман нашёл её полуразложившиеся останки близ поместья через две недели.
Она вернулась, чтобы встретиться с любовником, или по другой причине? И где сейчас находится Сьюзен?
Как видите, всё случившееся было покрыто мраком тайны. Вполне естественно, что местная полиция понимала: коль скоро следствие не дало сколько-нибудь определённых результатов, им необходима помощь из Ярда.
Поэтому предварительные отчёты отправили в Лондон, и часть их попала в наши руки. Леди Молли с самого начала глубоко заинтересовалась случившимся, и я твёрдо уверена, что она чуть ли не заставила начальника позволить ей отправиться в Найнскор и посмотреть, что можно сделать.

2
Сначала считали, что леди Молли отправится в Кентербери только после дознания, если местная полиция всё ещё считает, что ей нужна помощь Лондона. Но ничто не могло быть дальше от намерений миледи, чем пассивное ожидание.
– Я не собираюсь пропустить первый акт романтической драмы, – заявила она мне, когда наш поезд въехал на станцию ​​Кентербери. – Возьми свою сумку, Мэри. Мы отправляемся в Найнскор – две леди-художницы, путешествующие и рисующие эскизы, помни – и я уверена, что мы найдём жилье в деревне.
Мы пообедали в Кентербери, а затем прошли пешком шесть с половиной миль до Найнскора, неся сумки с собой. Мы остановились в одном из коттеджей, куда нас гостеприимно пригласило объявление: «Квартиры для одинокой респектабельной женщины или джентльмена», а на следующее утро в восемь часов добрались до местного полицейского участка, где должно было состояться дознание. Знаете, такое забавное маленькое место – обычный коттедж, переоборудованный для служебного пользования, и небольшая комната, битком набитая. Убеждена, что всё трудоспособное население окрестностей собралось в этих десяти кубических ярдах душной атмосферы.
Инспектор Мейзурс, которому начальник сообщил о нашем прибытии, зарезервировал для нас два хороших места, где мы могли держать в поле зрения свидетелей, коронера и присяжных. Комната была просто крошечной, но уверяю вас, что ни леди Молли, ни я вообще не вспоминали об удобствах. Мы были весьма заинтригованы.
С самого начала казалось, что этот случай всё больше и больше окутывается непроходимой тайной. Улик почти не было – только некая ужасная интуиция, мрачное невысказанное подозрение в отношении вины одного конкретного человека, которое чувствовалось в умах всех присутствовавших.
Ни полиции, ни Тимоти Коулману нечего было добавить к тому, что уже было известно. Опознали кольцо и сумочку, а также платье, которое носила убитая женщина. Все свидетели дали клятву, что они являются собственностью Мэри Николс.
Тимоти, будучи допрошенным, сказал, что, по его мнению, тело девушки было умышленно брошено в грязь, поскольку голова была погружена полностью, и он не представлял себе, как она могла упасть подобным образом.
Повторили медицинские доказательства – такие же неопределённые и расплывчатые, как и прежде. Из-за состояния головы и шеи невозможно было установить, каким образом был нанесён смертельный удар. Доктор повторил своё заявление о том, что несчастная девушка, должно быть, умерла примерно за две недели до обнаружения. Тело было найдено 5 февраля – спустя примерно две недели после 23 января.
Смотритель, обитавший в сторожке в Эшкорте, также не смог пролить свет на таинственное событие. Ни он, ни кто-либо из членов его семьи не видели и не слышали ничего, что могло бы вызвать у них подозрения. Он объяснил, что «Глушь», где было совершено убийство, находится примерно в 200 ярдах от сторожки, и их разделяют особняк и цветник. Отвечая на вопрос, заданный ему присяжным, он сообщил, что эта часть территории отделена от Найнскор-Лейн только невысокой кирпичной стеной, в которой есть дверь, выходящая в переулок почти напротив Элм-Коттеджей. Он добавил, что особняк пустовал больше года, а его предшественник умер около двенадцати месяцев назад. Мистер Лидгейт не играл в гольф с тех пор, как свидетель вступил в должность.
Бесполезно повторять всё то, что различные свидетели уже рассказали полиции и теперь готовы были повторить то же самое под присягой. Личная жизнь обеих сестёр Николс раскрылась настолько, насколько это было общеизвестно. Но вы знаете, что такое деревенский народ; если не считать скандалов и сплетен, они очень мало осведомлены о чьей-либо внутренней жизни.
Обе девушки, судя по всему, были хорошо устроены. Мэри постоянно щеголяла в элегантных нарядах; у девочки, которую она отдала под опеку миссис Уильямс, было много хорошей и дорогой одежды, пять шиллингов в неделю уплачивались с неизменной регулярностью. Однако сёстры явно не ладили друг с другом, Сьюзен яростно возражала против связи Мэри с мистером Лидгейтом и не так давно говорила с викарием, попросив его попытаться убедить её сестру покинуть Найнскор с тем, чтобы полностью порвать с прошлым. Поэтому преподобный Октавий Ладлоу, викарий Найнскора, побеседовал с Мэри на эту тему, предлагая ей принять хорошее место в Лондоне.
– Но, – продолжил преподобный джентльмен, – я не произвёл на неё большого впечатления. Всё, что она ответила мне – ей, безусловно, не требуется поступать на службу, поскольку у неё имеется хороший собственный доход, и она может получить 5000 фунтов стерлингов, а то и больше, в любое время, если захочет.
– Вы упомянули в разговоре имя мистера Лидгейта? – спросил коронер.
– Да, упоминал, – ответил викарий после незначительной паузы.
– И как она на него отреагировала?
– Она засмеялась, – чопорно произнёс преподобный Октавий, – и заявила очень красочно, хотя грамматически и не совсем верно, что «некоторые сами не знают, о чём болтают».
Всё очень неопределённо, как видите. Не за что ухватиться, никакого предполагаемого мотива – кроме очень смутного подозрения, например, в шантаже – для объяснения жестокого преступления. Однако следует упомянуть ещё о двух фактах, выявленных в ходе этого необычного расследования. Хотя в то время эти факты казались прекрасной отправной точкой для выяснения истины, в конечном счёте они только погрузили всё происшедшее во тьму, ещё более непроницаемую, чем прежде.
Я имею в виду, во-первых, показания Джеймса Франклина, извозчика, нанятого одним из местных фермеров. Он заявил, что около половины седьмого тем самым субботним вечером, 23 января, он шёл по Найнскор-Лейн, ведя за собой коня и телегу, поскольку ночь была действительно исключительно тёмной. Как только он оказался где-то рядом с Элм-Коттеджами, то услышал голос мужчины, хрипло шептавший: «Открой дверь, не слышишь, что ли? Темно, как у чёрта в брюхе!»
Затем пауза, после которой тот же голос добавил: «Мэри, где ты, чёрт побери?» На что женский голос ответил: «Хорошо, я иду». После этого Джеймс Франклин больше ничего не слышал, и во тьме никого не увидал.
С равнодушием, присущим кентскому крестьянству, он выбросил это из головы до того дня, когда узнал, что Мэри Николс была убита; Затем он добровольно явился и рассказал свою историю полиции. Но теперь, когда его настойчиво допрашивали, он совершенно не мог сказать, исходили ли эти голоса с той стороны переулка, где стоят Элм-Коттеджи, или с другой стороны, окаймлённой низкой кирпичной стеной.
Наконец, инспектор Мейзурс, действительно продемонстрировавший необычайное чувство драматизма, представил документ, хранимый им в тайне до последнего момента. Это был листок бумаги, который инспектор нашёл в уже упомянутом красном кожаном кошельке. Вначале этот листок не считался чем-то важным, так как несколько человек идентифицировали его как письмо покойной, состоявшее лишь из нескольких дат и часов, набросанных карандашом на клочке бумаги. Но неожиданно эти даты приобрели сверхъестественное и мрачное значение: по крайней мере, две из них – 26 декабря и 1 января, за которыми следовало «10 часов утра», являлись днями, когда мистер Лидгейт приезжал в Найнскор и забирал Мэри на прогулку. Один-два свидетеля готовы были поклясться в этом. В те дни проходили собачьи бега, на которые съезжались жители деревни, и Мэри после поездок открыто рассказывала, какое удовольствие от этого зрелища она испытывала.
Другие даты (всего шесть) были более-менее неясны. Одну из них миссис Хукер вспомнила, как совпавшую с днём, который Мэри Николс провела вдали от дома; но последним числом, написанным тем же почерком, оказалось 23 января, а под ним стояло: «6 часов вечера».
Коронер временно отложил дознание. Показания мистера Лайонела Лидгейта стали необходимы.

3
Общественное волнение к настоящему времени достигло чуть ли не предельного накала; случившимся заинтересовались не одни местные жители. Постоялые дворы окрестностей заполнились посетителями из Лондона, художниками, журналистами, драматургами и актёрами-менеджерами3, а у кентерберийских гостиниц и владельцев «мух»4 заметно прибавилось работы.
Вдумчивые умы отчётливо выделяли определённые факты и одну яркую картину из хаоса противоречивых и не относящихся к делу доказательств: изображение двух женщин, которые тёмной, дождливой, промозглой ночью отправились в направлении Кентербери. Всё остальное расплывалось в тумане.
Когда Мэри Николс вернулась в Найнскор и почему?
Открыто шептали: чтобы назначить встречу с Лайонелом Лидгейтом. Но это свидание – если отрывочные слухи правильно истолковывали – было назначено на тот день, когда она с сестрой уехала из дома. Мужской голос, обращавшийся к ней, прозвучал в половине седьмого, и она ответила ему. Это слышал извозчик Франклин. Через полчаса миссис Хукер услышала голос Мэри, когда та выходила из дома с сестрой, а после этого Мэри навестила миссис Уильямс.
Единственная теория, совместимая со всеми этими фактами, заключалась в том, что Мэри просто сопровождала Сьюзен на каком-то отрезке пути в Кентербери, а затем вернулась, чтобы встретиться со своим возлюбленным, который заманил её на пустынную территорию Эшкорта и там убил.
Мотив лежал на поверхности. Мистер Лайонел Лидгейт, собираясь жениться, хотел навсегда заглушить голос, который угрожал стать неприятно настойчивым, требовал денег и угрожал скандалом.
Но против этой теории имелся один серьёзный аргумент – исчезновение Сьюзен Николс. О происшедшем везде сообщалось. Об убийстве её сестры писала каждая газета в Соединённом Королевстве – она ​​не могла не знать об этом. И не забывайте, что она ненавидела мистера Лидгейта. Почему же она не появилась и не положила на чашу весов своё свидетельство против него, если он действительно виновен?
А если мистер Лидгейт невиновен, то где преступник? И почему исчезла Сьюзен Николс?
Почему? Почему? Почему?
Ответы на эти вопросы ожидались на следующий день. Мистер Лайонел Лидгейт был вызван полицией для дачи показаний в ходе отложенного расследования.
Красивый, очень спортивный и явно до предела расстроенный и взволнованный, он вошёл в маленький зал суда в сопровождении адвоката как раз перед тем, как коронер и присяжные заняли свои места.
Он пристально посмотрел на леди Молли, когда садился, и по выражению его лица я догадалась, что он очень озадачен, пытаясь понять, кто она такая.
Он был первым из вызванных свидетелей. Мужественно и чётко, не тратя лишних слов, он рассказал о своей связи с покойной.
– Она была симпатичной и дружелюбной, – сообщил он. – Мне нравилось брать её с собой, когда я находился по соседству, благо не составляло никакого труда. В ней не было ничего плохого, что бы ни болтали деревенские сплетники. Я знаю, что у неё, как говорится, были неприятности, но ко мне они не имели никакого отношения. Не в моей натуре проявлять жестокость к девушке, и мне кажется, что она пострадала от действий некоего негодяя.
После этих слов он подвергся нажиму коронера, желавшего, чтобы он объяснил, что имел в виду. Но мистер Лидгейт заупрямился и на любой наводящий вопрос отвечал твёрдо и очень решительно:
– Я не знаю, кто он. Ко мне это не имело никакого отношения, но мне было жаль девушку из-за того, что все, включая её сестру, ополчились против неё, и я пытался хоть немного развлечь её, когда мог.
Отличная фраза. И с надлежащей долей сочувствия. Публике очень понравился этот очаровательный образец мужественного любителя английского крикета, гольфа и футбола. Впоследствии мистер Лидгейт признался, что встречался с Мэри 26 декабря и 1 января, но самым решительным образом заявил, что в последний раз виделся с ней именно тогда.
– А 23-го января? – вкрадчиво поинтересовался коронер. – В тот день у вас было назначено свидание с покойной?
– Конечно, нет, – ответил Лидгейт.
– Но вы встречались с ней в тот день?
– Ответственно заявляю: нет, – тихо ответил он. – Я гостил в замке Эдбрук, поместье моего брата в Линкольншире, с 20-го числа прошлого месяца, и вернулся в город только три дня назад.
– Вы клянётесь в этом, мистер Лидгейт? – спросил коронер.
– Безусловно, и это может подтвердить множество свидетелей. Семья, гости на званом вечере, слуги.
Он пытался совладать с собственным волнением. Кажется, бедняга только что понял, что некоторые ужасные подозрения указывали на него. Адвокат успокоил его, и он занял своё место. Следует заметить: присутствующие избавились от мысли, что красивый молодой спортсмен всё-таки не убийца. При взгляде на него подобное утверждение казалось нелепостью.
Но дальше был тупик. И поскольку больше не имелось свидетелей, которых могли бы заслушать, не появилось никаких новых фактов, которые можно было бы выяснить, присяжные вынесли обычный приговор в отношении совершившего преступление некоего неизвестного лица или лиц5; а нам, чрезвычайно заинтересованным зрителям, оставалось ломать голову над загадкой: кто убил Мэри Николс, и где находится её сестра Сьюзен?

4
После вердикта мы отправились к нашему жилью. Леди Молли шагала в молчании, а между бровями залегла глубокая складка – это, как мне было известно, означало, что она глубоко задумалась.
– Наконец-то выпьем чаю, – вздохнула я с облегчением, как только мы вошли в дверь коттеджа.
– Нет, не выпьем, – сухо ответила миледи. – Я собираюсь написать телеграмму, и мы пойдём прямо в Кентербери и отправим её оттуда.
– В Кентербери! – ахнула я. – Не меньше двух часов ходьбы, поскольку я не думаю, что мы сможем раздобыть двуколку, а уже пробило три часа. Почему бы не отправить телеграмму из Найнскора?
– Мэри, ты глупышка, – вот и всё, что я получила в ответ.
Она написала две телеграммы – одну из них длиной не менее трёх десятков слов – и, повторив своё приглашение, отправилась со мной в Кентербери.
Я осталась без чая, раздражённая и заинтригованная. Леди Молли была настороженной, весёлой и раздражающе оживлённой.
Мы добрались до первого телеграфа чуть раньше пяти. Миледи послала телеграммы, не будучи столь снисходительной, чтобы хоть как-то осведомить меня об их предназначении или содержании. Затем она отвела меня в «Кастл-отель» и любезно угостила чаем.
– Могу ли я разрешить себе осведомиться, не предлагаете ли вы вернуться в Найнскор сегодня вечером? – спросила я с лёгким оттенком сарказма, поскольку чувствовала себя малость не в духе.
– Нет, Мэри, – ответила она, спокойно жуя сдобную булочку6. – Я сняла два соседних номера в этом отеле и сообщила начальнику адрес, на который с утра будут пересылаться любые сообщения.
После этого не произошло ничего, кроме тишины, терпения, ужина и сна.
На следующее утро миледи вошла в мою комнату, когда я ещё и не начинала одеваться. В руке она держала газету, которую бросила на кровать, хладнокровно заметив:
– Во вчерашней вечерней газете всё было. Думаю, мы успели.
Не имело смысла спрашивать, что означает «всё». Гораздо легче было подобрать газету, что я и сделала. Это оказался последний выпуск одного из ведущих лондонских вечерних бульварных изданий, и моё внимание сразу же привлекла первая полоса с поразительным заголовком:
ТАЙНА НАЙНСКОРА
РЕБЁНОК МЭРИ НИКОЛС УМИРАЕТ
Затем, пониже – короткая заметка:
«Мы с сожалением узнали, что маленькая дочь несчастной девушки, недавно убитой в Эшкорте (Найнскор, графство Кент) при таких ужасных и таинственных обстоятельствах, крайне серьёзно больна. Сейчас она находится в коттедже миссис Уильямс, чьей опеке была поручена. Местный врач, посетивший малютку сегодня, заявляет, что ей осталось жить не более нескольких часов. На момент публикации нашему специальному представителю в Найнскоре неизвестна суть болезни ребёнка».
– Что это значит? – ахнула я.
Но прежде чем она смогла ответить, в дверь постучали.
– Телеграмма для мисс Гранард, – произнёс голос привратника.
– Поторапливайся, Мэри, – нетерпеливо вставила леди Молли. – Я сообщила и начальнику, и Мейзурсу, чтобы нам телеграфировали сюда.
Телеграмма пришла из Найнскора и была подписана «Мейзурс». Леди Молли прочитала вслух: «Мэри Николс приехала сегодня утром. Её задержали на вокзале. Ждём как можно скорее».
– Мэри Николс! Я не понимаю, – вот и всё, что я смогла сказать.
Но леди Молли только ответила:
– Я знала! Я знала! О, Мэри, какая замечательная вещь – человеческая природа, и как я благодарю Небеса, одарившие меня знанием о ней!
Она заставила меня поспешить с одеванием. Затем мы торопливо позавтракали, пока нам разыскивали «муху». Приходилось удовлетворять своё любопытство с помощью собственного внутреннего сознания. Леди Молли была слишком поглощена своими мыслями, чтобы заметить меня. Очевидно, начальник знал о предпринятых ей мерах и одобрял их, на что указывала телеграмма Мейзурса.
Миледи внезапно стала личностью. Исключительно скромно одетая, в элегантной крошечной шляпке, она выглядела гораздо старше своего возраста, в том числе из-за серьёзного выражения лица.
«Муха» довольно быстро доставила нас в Найнскор. В маленьком полицейском участке мы нашли Мейзурса, ожидавшего нас. С ним были Эллиот и Пеграм из Ярда. Они, очевидно, получили соответствующие приказы, поскольку вели себя с невероятным почтением.
– Женщина – Мэри Николс, без сомнения, – сказал Мейзурс, когда леди Молли быстро прошла мимо него, – та самая, которую считали убитой. Именно дурацкая фальшивая статья о ребёнке выманила её из укрытия. Интересно, откуда газетчики это взяли, – вежливо добавил он. – Малютка прекрасно себя чувствует.
– Интересно, – согласилась леди Молли, и улыбка – первая, увиденная мной с утра – озарила её красивое лицо.
– Думаю, скоро появится и другая сестрица, – присоединился Эллиот. – Теперь у нас появилась лишняя головная боль. Если Мэри Николс жива-здорова, кого убили в Эшкорте, спрашивается?
– Интересно, – повторила леди Молли с той же очаровательной улыбкой.
Затем она вошла, чтобы увидеться с Мэри Николс.
Преподобный Октавий Ладлоу сидел рядом с девушкой, которая выглядела очень расстроенной и горько плакала.
Леди Молли попросила Эллиотта и остальных остаться в коридоре, затем вошла в комнату, а я последовала за ней.
Когда дверь закрылась, она подошла к Мэри Николс и произнесла жёстким и суровым тоном:
– Ну, Николс, вы, наконец, приняли решение? Полагаю, вы знаете, что мы запросили ордер на ваш арест?
Женщина издала вскрик, в котором явственно слышался страх.
– Мой арест? – задохнулась она. – За что?
– За убийство вашей сестры Сьюзен.
– Не я это! – быстро ответила она.
– Значит, Сьюзен мертва? – тихо заключила леди Молли.
Мэри увидела, что выдала себя. Она взглянула на леди Молли с неизъяснимым ужасом, затем побелела, как простыня, и упала бы, если бы преподобный Октавий Ладлоу мягко не удержал её на стуле.
– Это не я, – повторила она с раздирающим сердце рыданием.
– Вам придётся это доказать,– сухо ответила леди Молли. – Теперь девочка, конечно, не сможет остаться с миссис Уильямс; её отправят в работный дом, и…
– Нет, этого не будет! – взволнованно закричала мать. – Не будет, говорю я вам. Ну да, в работный дом7, – продолжала она, истерически рыдая, – а её отец – лорд!
Мы с преподобным джентльменом застыли на месте от удивления; но леди Молли подошла к этой кульминации настолько изобретательно, что было очевидно: она уже давно догадывалась об этом и просто обманула Мэри Николс, чтобы получить от неё признание.
Как хорошо она знала человеческую природу, противопоставляя судьбу ребёнка сердечной привязанности! Мэри Николс была готова спрятаться, хотя бы ненадолго расстаться со своим ребёнком, чтобы спасти мужчину, которого когда-то любила, от последствий его преступления; но услышав, что её дочь умирает, она не смогла оставить её среди чужих; когда же леди Молли стала язвительно угрожать работным домом, Мэри воскликнула, побуждаемая материнской гордостью: «Работный дом! А её отец – лорд!»
Загнанная в угол, она во всём призналась.
Отцом девочки был лорд Эдбрук, тогда ещё мистер Лидгейт-старший. Зная об этом, её сестра Сьюзен уже более года систематически шантажировала несчастного – похоже, не совсем без потворства со стороны Мэри. В январе она в очередной раз заставила его приехать в Найнскор, твёрдо пообещав, что Мэри встретит его и передаст ему письма, полученные от него, а также кольцо, подаренное ей, в обмен на сумму в 5000 фунтов.
О месте встречи договорились, но в последний момент Мэри испугалась идти в темноте. Сьюзен ничего не боялась, но беспокоилась о своей репутации на случай, если увидят, что она разговаривает с мужчиной в такой поздний час, поэтому надела платье Мэри, взяла кольцо и письма, а также сумочку своей сестры, и отправилась на встречу с лордом Эдбруком.
Что случилось во время той встречи – никто никогда не узнает. Но закончилась она убийством шантажистки. Я полагаю – тот факт, что Сьюзен попыталась выдать себя за свою сестру, навёл убийцу на мысль скрыть личность своей жертвы кошмарным способом закапывания тела в слизистую грязь. Во всяком случае, ему почти удалось обмануть полицию, и обман завершился бы полной удачей, если бы не удивительная интуиция леди Молли.
Свершив преступление, он инстинктивно побежал в коттедж к Мэри. Ему пришлось чистосердечно признаться во всём, так как без её помощи он был обречён.
Поэтому он уговорил её скрыться из дома и не оставлять никаких следов – ни собственных, ни сестры – в Найнскоре. С помощью денег, которые он дал ей, она могла бы начать новую жизнь где-то в другом месте. И, без сомнения, он обманул несчастную девушку обещаниями, что её дочь вскоре будет ей возвращена.
Таким образом он избавился от Мэри Николс, которая могла оказаться неопровержимым и важнейшим свидетелем против него, когда злодеяние обнаружится. Девушка типа и класса Мэри инстинктивно подчиняется мужчине, которого она когда-то любила, мужчине, который приходится отцом её ребёнку. Она согласилась исчезнуть и позволить всему миру поверить, что была убита каким-то неизвестным преступником.
Затем убийца незаметно вернулся в свой роскошный замок Эдбрук, свободный от подозрений. Никто не и не подумал связать имя лорда с именем Мэри Николс. В те дни, когда он появлялся в Эшкорте, то был всего лишь мистером Лидгейтом, а когда он стал пэром, сонный и заброшенный Найнскор вообще перестал думать о нём.
Возможно, мистер Лайонел Лидгейт всё знал о связи своего брата с деревенской девушкой. Из его позиции на следствии напрашивался вывод, что так и было, но, безусловно, он не предаст собственного брата, если не будет вынужден так поступить.
Теперь, естественно, взгляд на это дело изменился: завеса тайны была разорвана с помощью проницательности и изумительной интуиции женщины, которая, на мой взгляд, является самым замечательным психологом своего времени.
Дальнейшее вам известно. Наши коллеги в Ярде при помощи местной полиции подхватили инициативу леди Молли и начали расследование передвижений лорда Эдбрука в период около 23 января.
Уже предварительные расследования показали, что его светлость покинул замок Эдбрук 21-го числа. Он уехал в город, сказав жене и семье, что его вызвали по делам, и даже не взял с собой камердинера. Он поселился в «Лэнгем-отеле».
Но полицейское расследование внезапно прервалось. Лорд Эдбрук, очевидно, понял, какой оборот принимает дело. Во всяком случае, на следующий день после того, как леди Молли столь ловко выманила Мэри Николс из своего укрытия и принудила её к признанию истины, несчастный бросился на пути перед экспрессом на железнодорожной станции Грантэм и мгновенно погиб. Ныне он недосягаем для человеческого правосудия!
И не говорите мне, что мужчине пришли бы в голову мысли о фальшивой газетной заметке или насмешке, уязвившей материнскую гордость деревенской девушки и таким образом вырвавшей у неё признание, которого никогда бы не добилась никакая мужская изобретательность!


2. МИНИАТЮРЫ ФРЮИНА

1
Обратите внимание: хотя методы леди Молли при расследовании тайны Найнскора и не получили полного одобрения в Ярде, однако её проницательность и изобретательность в этом вопросе были настолько несомненны, что создали ей заслуженную репутацию, выдвинувшую саму леди Молли в первые ряды. И когда у всех подряд – и у общественности, и у полиции – оказались на слуху миниатюры Фрюина, а также предложенное вознаграждение в 1000 гиней за сведения, которые приведут к задержанию вора, начальник по собственному желанию, не задумываясь, предложил эту работу именно ей.
Я не очень-то разбираюсь в так называемых произведениях искусства, но вы не можете успешно заниматься детективной деятельностью (вне зависимости от того, женщина вы или нет), не умея определить ценность большинства вещей. И я не думаю, что мистер Фрюин оценил принадлежащие ему работы Инглхарта8 чрезмерно высоко, когда заявил, что они стоят 10 000 фунтов стерлингов. Их было восемь, все на слоновой кости, высотой от трёх до четырёх дюймов, и, как говорили, они являлись самыми совершенными образцами среди им подобных. Сам мистер Фрюин получил менее двух лет назад предложение от опекунов Лувра продать миниатюры за 200 000 франков, от которого, как вы помните, он отказался. Общеизвестно, что он был чрезвычайно богатым человеком, великим коллекционером, а также дельцом, и ряд самых уникальных и самых дорогих произведений искусства попали в его частную коллекцию. Среди них, конечно, самыми примечательными были миниатюры Инглхарта.
Незадолго до своей смерти мистер Фрюин превратился в полного инвалида, и в течение более двух лет не мог покинуть пределы своего очаровательного особняка, Блатчли-Хауса, недалеко от Брайтона.
С серьёзной болезнью мистера Фрюина – болезнью, которая, если вы помните, привела бедного старого джентльмена к смерти – связана печальная история. У него был единственный сын, молодой человек; старый торговец произведениями искусства не жалел денег ни на его образование, ни на все общественные преимущества, которые могло обеспечить богатство. Юноша был исключительно привлекателен и унаследовал от матери очаровательные манеры, придавшие ему ещё бо́льшую популярность. Достопочтенная миссис Фрюин являлась дочерью английского пэра, более наделённой физическими атрибутами, нежели мирскими благами. Кроме того, она была необычайно красивой женщиной, имевшей великолепный голос, одарённой скрипачкой и небезызвестной художницей, чьи акварели неоднократно выставлялись в Королевской академии.
К сожалению, в своё время молодой Фрюин попал в дурную компанию, наделал долгов, большинство которых был не в состоянии вернуть. Ходили слухи о том, что, если бы полиция узнала об определённых манипуляциях с чеками офицерского братства, последовало бы исключительно неприятное расследование. Как бы то ни было, молодому Лайонелу Фрюину пришлось оставить полк, и он должен был уехать в Канаду, где собирался заняться сельским хозяйством. Кое-кто из слуг в Блатчли-Хаусе рассказывал, что между отцом и сыном происходили бурные сцены, прежде чем первый согласился заплатить некоторые из самых неотложных долгов молодого мота, а затем изыскать дополнительную сумму денег, которая должна была позволить молодому Фрюину начать новую жизнь в колониях.
Миссис Фрюин, естественно, принимала происходившее близко к сердцу. Она была изящной, утончённой, артистичной натурой, боготворившей единственного сына, но явно не имела ни малейшего влияния на своего мужа, который, как и часть англичан еврейского происхождения, обладал необычайной твёрдостью характера, если что-то начинало угрожать его деловой репутации. Он совершенно не намеревался простить сыну то, что юный расточитель запятнал его имя; он отправил его в Канаду и открыто заявил, что ему больше ничего не следует ожидать от отца. Все деньги Фрюина и бесценная коллекция произведений искусства по завещанию переходили к племяннику, Джеймсу Хайаму, к чьим чести и поведению никто не мог придраться.
То, что мистер Фрюин действительно принял очень близко к сердцу растраты своего обожаемого сына, подтвердил тот факт, что после случившегося здоровье бедного старика резко ухудшилось. Он перенёс апоплексический удар, и, хотя впоследствии несколько оправился от него, но навсегда оставался инвалидом.
Его зрение и умственные способности были явно ослаблены, и около девяти месяцев назад приступ повторился, в результате чего вначале наступил паралич, а затем и смерть. Самую большую, если не единственную, радость, которую бедный старик, прикованный к инвалидному креслу, испытывал в течение двух лет, доставляла ему собственная коллекция произведений искусства. Блатчли-Хаус был чудесным художественным музеем, и инвалид разъезжал в кресле туда и сюда по большому залу и в комнаты, где хранились его картины и фарфор, и, прежде всего – его бесценные миниатюры. Он невероятно гордился своими сокровищами. Очевидно, дабы уменьшить безрадостность его существования, миссис Фрюин пригласила месье де Колинвилля, давнего и искреннего друга её мужа, приехать и остановиться в Блатчли. В мире нет лучшего знатока искусства, чем этот выдающийся француз, и именно благодаря ему Лувр выдвинул знаменитое предложение – 8 000 фунтов стерлингов за миниатюры Инглхарта.
Хотя, конечно, инвалид отклонил это предложение, но испытал огромные удовольствие и гордость за то, что оно было сделано, поскольку, помимо самого месье де Колинвиля, к нему присоединились несколько членов комитета советников по искусству в Лувре, приехав из Парижа, чтобыпопытаться убедить мистера Фрюина продать свои уникальные сокровища.
Тем не менее, инвалид был непреклонен. Он не нуждался в деньгах, и знаменитая коллекция произведений искусства Фрюина должна была оставаться в неприкосновенной собственности его вдовы, а после её смерти перейти к его наследнику, мистеру Джеймсу Хайаму, величайшему знатоку и торговцу произведениями искусства в Санкт-Петербурге и Лондоне.
Воистину Провидение поступило милосердно – старик так и не узнал об исчезновении своих ценных миниатюр. К тому времени, когда эта необыкновенная тайна обнаружилась, он уже скончался.
Вечером 14 января, в половине девятого, у мистера Фрюина произошёл третий удар, от которого он так и не оправился. Его камердинер, Кеннет, и обе сиделки в тот момент находились рядом, и миссис Фрюин, мгновенно узнав об ужасном событии, бросилась к его постели, немедленно отправив машину за врачом. Примерно через час или два умирающий, казалось, несколько пришёл в себя, но выглядел очень беспокойным и взволнованным, а его глаза с тревогой озирали комнату.
– Наверно, он хочет увидеть свои драгоценные миниатюры, – сказала сиделка Доусон. – Он всегда успокаивается, когда играет с ними.
Она потянулась к большому кожаному футляру с бесценными художественными сокровищами и, открыв его, положила на кровать рядом с пациентом. Однако мистер Фрюин явно был на грани смерти, даже не уделив надлежащего внимания своей любимой игрушке. Несколько минут он перебирал миниатюры дрожащими руками, а затем опустился на подушки.
– Он умирает, – тихо сказал доктор, поворачиваясь к миссис Фрюин.
– Мне нужно поговорить с ним, – ответила она. – Могу ли я остаться с ним наедине на несколько минут?
– Конечно,– согласился доктор, осторожно удаляясь, – но думаю, что одной из сиделок лучше оставаться в пределах слышимости.
Оказалось, что сиделка Доусон по какой-то причине оставалась в пределах досягаемости, потому что она слышала, как миссис Фрюин говорила своему умирающему мужу:
– Речь идёт о Лайонеле – твоём единственном сыне. Ты понимаешь, что я говорю?
Больной кивнул.
– Ты помнишь, что он в Брайтоне, остановился у Алисии? Я могу послать за ним машину, если ты согласен увидеться с ним.
Умирающий снова кивнул. Полагаю, миссис Фрюин поняла, что это означает согласие, и в следующий момент она позвонила Джону Чиппсу, дворецкому, и приказала ему немедленно приготовить машину. Затем она поцеловала пациента в лоб и приготовилась покинуть комнату; но как раз перед тем, как уйти, задержала взгляд миниатюрах и сказала Кеннету, камердинеру:
– Отдайте их Чиппсу и скажите, чтобы он положил их в библиотеку.
Затем миссис Фрюин направилась за шубой, готовясь к выходу на улицу. Когда она уже была полностью готова, то встретила на лестничной площадке Чиппса, который подошёл сообщить, что машина стоит у дверей. В руках он держал футляр с миниатюрами, переданный ему Кеннетом.
– Положите футляр на библиотечный стол, Чиппс, когда спуститесь, – сказала она.
– Да, мадам, – ответил он.
Он последовал за ней вниз по лестнице, затем зашёл в библиотеку, положил футляр на стол, как было приказано, после чего увидел свою хозяйку уже в машине и, наконец, закрыл парадную дверь.

2
Примерно через час миссис Фрюин вернулась, но без сына. Впоследствии выяснилось, что молодой человек был более мстительным, чем его отец; он отказался отправляться к постели последнего лишь для того, чтобы в последний миг примириться с человеком, у которого не осталось ни ума, ни физических чувств. Впрочем, умирающему не пришлось узнать о непримиримости своего сына, поскольку после долгой, изнурительной ночи, проведённой им без сознания, он умер примерно в 6 часов утра.
На следующий день было уже довольно поздно, когда миссис Фрюин внезапно вспомнила о футляре с миниатюрами, которому полагалось лежать взаперти в том же шкафу, что и всегда. Она неспешно спустилась в библиотеку – ибо ​​была очень утомлена и устала от долгого бдения, скорби и тревоги, которые ей только что довелось пережить. Четверть часа спустя Джон Чиппс обнаружил её сидевшей в кресле в той же комнате. Миссис Фрюин была потрясена и, казалось, вот-вот потеряет сознание. В ответ на тревожный вопрос старого дворецкого она пробормотала:
– Миниатюры – где они?
Испуганный внезапностью запроса и изменившимся тоном своей хозяйки, Чиппс быстро огляделся.
– Вы сказали, чтобы я положил их на стол, мэм, – пробормотал он, – и я так и сделал. Но, похоже, сейчас их нет в комнате, – добавил он с внезапным чувством ужаса.
– Немедленно узнайте у сиделок, не приносили ли этот футляр ночью в комнату мистера Фрюина?
Само собой разумеется, Чиппс не стал дожидаться повторения. Он невероятно разволновался. Он переговорил и с Кеннетом, и с обеими сиделками, спросив у них, не остались ли случайно миниатюры в комнате покойного хозяина. На что и Кеннет, и сиделки ответили отрицательно. В последний раз они видели миниатюры, когда Чиппс забрал их у камердинера и последовал за своей хозяйкой вниз по лестнице с футляром в руках.
Бедный старый дворецкий погрузился в отчаяние, кухарка – в истерику, и весь дом, казалось, сковало оцепенение. Исчезновение миниатюр вызвало чуть ли не большее расстройство, чем смерть хозяина, который так долго умирал, что для слуг в Блатчли был почти что незнакомцем.
Раньше всех пришла в себя миссис Фрюин.
– Немедленно отправьте машину в полицейский участок в Брайтоне, – исключительно спокойно приказала она, как только поняла, что миниатюр нигде не найти. – Мой долг – немедленно заняться расследованием этого дела.
Через полчаса после обнаружения кражи из Брайтона прибыли детектив-инспектор Хэнкин и полицейский констебль Мак-Леод, воспользовавшиеся автомобилем миссис Фрюин. Они обладали достаточной проницательностью, и им не понадобились часы и дни, чтобы понять, как произошло ограбление. А вот кто его совершил – совсем другой вопрос, и требовались время и сообразительность, чтобы выяснить это.
Вот что узнал детектив-инспектор Хэнкин: пока Джон Чиппс видел свою хозяйку в автомобиле, парадная дверь дома по необходимости оставалась широко открытой. Затем машина двинулась с места, но через несколько шагов остановилась, и миссис Фрюин, высунув голову из окна, прокричала Чиппсу указания относительно ужина для сиделок, о котором, учитывая состояние мистера Фрюина, могли забыть. Чиппс, будучи пожилым и глуховатым, не всё разобрал, поэтому подбежал к автомобилю, и она повторила ему свои распоряжения. По мнению инспектора Хэнкина, не имелось никаких сомнений, что вор, очевидно затаившийся в тот вечер среди кустарников, воспользовался этой возможностью, чтобы проникнуть в дом, а затем спрятался в удобном месте, пока не улучил момент для задуманного им ограбления.
Дворецкий заявил, что, вернувшись, не заметил ничего необычного. Он отсутствовал не более минуты; вернувшись, закрыл и запер входную дверь и, как и всегда, закрыл все ставни на окнах первого этажа, в том числе, конечно, и в библиотеке. Фонарь во время этого привычного обхода он с собой не брал, потому что, естественно, он вполне ориентировался в полумраке, и электрической люстры в зале вполне хватало.
Пока Чиппс закрывал ставни, то даже и не думал о миниатюрах, но, как ни странно, вспомнил о них примерно через час, когда большинство слуг легли спать, а он дожидался возвращения хозяйки. Затем он совершенно машинально, как бы между прочим, пересекая зал, повернул ключ в двери библиотеки и таким образом запер её снаружи.
Конечно, следует помнить, что той ночью ситуация в Блатчли-Хаусе существенно отличалась от обычной, так как его хозяин умирал в комнате, расположенной над библиотекой. Обе сиделки и Кеннет, камердинер, не спали и находились с ним всю ночь. Кеннет, разумеется, несколько раз входил и выходил из комнаты: ему приходилось бегать и приносить разные предметы, необходимые врачу или сиделке. Выполняя их распоряжения, он не пользовался главной лестницей, и при этом ему не было нужно пересекать зал. Но ни на верхней площадке, ни на боковой лестнице он определённо не заметил ничего необычного или подозрительного; когда миссис Фрюин пришла домой, она поднялась прямо на второй этаж и, конечно, тоже не заметила ничего, что вызвало бы у неё подозрения. Но, естественно, это мало что значило, поскольку она наверняка была слишком расстроена и взволнована, чтобы что-то увидеть.
Слуги не узнали о смерти своего хозяина до завтрака. Тем временем Эмили, горничная, как обычно, «занималась» библиотекой. Когда она впервые вошла, то обнаружила, что все ставни подняты, а одно из окон – открыто. Тогда она подумала, что кто-то заходил в комнату до неё, и хотела спросить об этом Чиппса, но известие о смерти хозяина вытеснило у неё из головы всякие мысли об открытых окнах. Как ни странно, когда Хэнкин расспрашивал её о случившемся более детально, и у неё появилось время получше припомнить все события, она сделала потрясающее заявление: дверь библиотеки определённо была заперта снаружи, когда Эмили впервые отправилась туда, но ключ находился в замке.
– Но разве вам не показалось удивительным, – спросил Хэнкин, – что дверь была заперта снаружи, и, тем не менее, ставни подняты, а окно распахнуто?
– Да, я, кажется, подумала об этом, – ответила Эмили с очаровательной неопределённостью, свойственной её классу. – Но комната не выглядела ограбленной – она ​​была вполне опрятной, точно такой же, как её оставили накануне вечером. А воры вечно оставляют большой беспорядок – и как я могла его не заметить? – добавила она тоном уязвлённого достоинства.
– Но разве вы не заметили, что миниатюр нет на своём обычном месте?
– О, их часто не было в шкафу, поскольку хозяин просил принести их к нему в комнату.
Тут спорить не о чем. Очевидно, что у грабителя имелась масса шансов ускользнуть. Видите ли, фактическое время, когда злоумышленник должен был проникнуть в комнату, теперь сузилось примерно до полутора часов: между моментом, когда миссис Фрюин наконец-то уехала в автомобиле, до примерно часа спустя, когда Чиппс повернул ключ в двери библиотеки и тем самым, несомненно, запер вора. Когда именно грабитель скрылся, установить невозможно. Должно быть, вскоре после того, как миссис Фрюин вернулась, поскольку Хэнкин считал, что она или шофёр заметили бы, что одно из окон библиотеки открыто. Но Эллиотт из Ярда, помогавший в расследовании загадочного преступления, не разделял его мнение, так как миссис Фрюин была очень взволнована и расстроена тем вечером, и её способность восприятия, конечно же, притупилась. Что касается шофёра, то всем известно: сильные автомобильные фары настолько ярки, что за ослепительным кругом их света ничего не видно.
Как бы то ни было, оставалось неясным, когда вору удалось сбежать. Сам побег было достаточно легко осуществить, и, поскольку перед главной дверью и чуть ниже окон библиотеки выложена площадка из камня-плитняка, вор не оставил ни малейшего следа. Окно находилось примерно в восьми футах от земли.
Главная странность, сразу поразившая детектива Хэнкина – грабитель, кем бы он ни оказался, должен был много знать о доме и окружающих его дорогах. Кроме того, он задался определённой целью, не свойственной мышлению обычного взломщика. Должно быть, он хотел украсть именно миниатюры и ничего больше, поскольку направился прямо в библиотеку и, заполучив добычу, тут же исчез, не пытаясь забрать какой-либо другой предмет, от которого легче было бы избавиться, нежели от этих произведений искусства.
Так что можете себе представить, насколько деликатная задача возникла перед инспектором Хэнкином. Он допросил всех домашних, в том числе камердинера и сиделок мистера Фрюина, и от них он случайно услышал прощальные слова миссис Фрюин, обращённые к умирающему мужу и её упоминание о находившемся неподалёку бездельнике-сыне, которого она хотела привезти для прощания с отцом. Миссис Фрюин, допрошенная детективом, призналась, что её сын живёт в Брайтоне, и что в тот вечер она виделась с ним.
– Мистер Лайонел Фрюин остановился в гостинице «Метрополь», – холодно сказала она, – и вчера вечером обедал с моей сестрой, леди Стейн. Он находился в доме на Сассекс-сквер, когда я приехала на машине, – поспешно добавила она, догадываясь, возможно, о невысказанном подозрении, возникшем в сознании Хэнкина, – и оставался там, когда я уходила. Я, естественно, очень быстро поехала домой, поскольку знала, что состояние мужа было совершенно безнадёжным, и ожидалось, что он проживёт не более нескольких часов. Мы преодолели семь миль между моим домом и домом моей сестры менее, чем за четверть часа.
Это заявление миссис Фрюин полностью подтвердили как её сестра, так и зять, леди Стейн и сэр Майкл. Не оставалось никаких сомнений в том, что молодой Лайонел Фрюин остановился в отеле «Метрополь» в Брайтоне, что он в тот вечер обедал со Стейнами на Сассекс-сквер, когда его мать приехала на автомобиле. Миссис Фрюин провела в доме Стейнов около часа, в течение которого она, по-видимому, пыталась убедить сына вернуться с ней в Блатчли и повидаться с умирающим отцом. Естественно, никто из четверых присутствовавших не намеревался сообщать, что именно произошло во время этой семейной беседы. Напротив, и сэр Майкл, и леди Стейн были готовы поклясться, что мистер Лайонел Фрюин находился в доме, когда приехала его мать, и не покидал его до тех пор, пока она не уехала.
В этом-то и суть, поскольку публика уже сделала поспешные выводы и, прискорбно предвзято относясь к подобному делу, решила, что мистер Лайонел Фрюин, крайне нуждаясь в средствах, украл драгоценные миниатюры своего отца, чтобы продать их в Америке за большую сумму. Все были настроены категорически против молодого человека, отказавшегося примириться с умиравшим отцом.
По словам лакея из числа прислуги леди Стейн, подававшего виски и содовую, беседуя с миссис Фрюин, мистер Лайонел заявил с изрядным раздражением:
– Звучит красиво, мама, но это чистая сентиментальность. Его величество вверг меня в безвыходное положение, когда малая толика доброты и помощи означали бы изменение моего будущего; он решил сломать мою жизнь из-за незначительных грешков молодости – и я не собираюсь подлизываться к нему и изображать лицемера, пусть даже он, оставив меня без гроша, не намерен изменить завещание. И потом, он уже, скорее всего, впал в слабоумие, так что всё равно не узна́ет меня.
Но даже с учётом этих слов и ожесточившегося общественного мнения было совершенно невозможно доказать причастность молодого человека к преступлению. Грабитель, кем бы он ни оказался, должен был проникнуть в библиотеку за некоторое время до того, как Чиппс закрыл дверь снаружи – именно в таком положении Эмили обнаружила её на следующее утро. Вслед за этим публика, убеждённая, что Лайонел Фрюин всё равно каким-то образом замешан в краже, решила, что любящая мать, услышав о плачевном недостатке денег у сына, в ту ночь сама украла миниатюры и передала их ему.

3
Когда леди Молли услышала эту теорию, то засмеялась и пожала прелестными плечами.
– Старый мистер Фрюин умирал во время кражи со взломом, не так ли? – спросила она сказала. – К чему его жене, которая скоро станет вдовой, затруднять себя комической инсценировкой, изображая кражу, чтобы завладеть вещами, которые через несколько часов перейдут в её собственность? Даже если после смерти мистера Фрюина она не имела права распоряжаться миниатюрами, старик оставил ей большую сумму денег и приличный доход по завещанию, а с такими суммами она могла помогать своему расточительному сыну столько, сколько захотела бы.
Подобный довод отлично объясняет всю глубину тайны этого запутанного дела. В Ярде сделали всё, что могли. В течение сорока восьми часов были напечатаны объявления почти на всех европейских языках, содержавшие описание и копии украденных миниатюр, поспешно предоставленных самой миссис Фрюин. Их отправили как можно большему количеству крупных музеев и коллекционеров произведений искусства за рубежом, и, конечно, в главные американские города, а также американским миллионерам. Не оставалось сомнений в том, что вору было бы крайне трудно избавиться от миниатюр, а раз он не сможет продать их, добыча, естественно, не принесёт ему никакой пользы. Такие произведения искусства не могут быть подделаны, переплавлены или разломаны на куски, наподобие серебра или ювелирных изделий. Шло время, а вор, казалось, не делал ни малейшей попытки избавиться от добычи, и загадка стала ещё темнее и непроницаемее, чем когда-либо.
– Вы согласны заняться этим делом? – однажды спросил начальник у леди Молли.
– Да, – ответила она, – с двумя непременными условиями.
– Какими же?
– Во-первых, вы не будете докучать мне бесполезными вопросами. Во-вторых, вы разошлёте свежие уведомления всем музеям и коллекционерам произведений искусства, которые только придут вам в голову, и попросите их сообщить вам о любых приобретениях миниатюр, совершённых за последние два года.
– Последние два года?! – воскликнул начальник. – Но зачем? Ведь миниатюры были украдены всего три месяца назад!
– Разве мы не условились, что вы не будете задавать мне бесполезные вопросы?
И это начальнику, заметьте; он только улыбнулся, а я чуть не лишилась чувств от её дерзости. Но он разослал уведомления, и всем стало известно, что за это дело теперь отвечает леди Молли.



4
Прошло примерно семь недель. Однажды утром за завтраком я увидела, что миледи выглядит на редкость оживлённой и взволнованной.
– Ярд получил кучу ответов, Мэри, – весело сообщила она, – а начальник продолжает считать меня полной дурой.
– Почему, что случилось?
– Ничего особенного. Художественный музей в Будапеште обладает набором из восьми миниатюр Инглхарта, но власти не думали, что предыдущие уведомления из Скотланд-Ярда относятся к ним, так как они были приобретены у частного лица чуть более двух лет назад.
– Но два года назад миниатюры Фрюина всё ещё были в Блатчли-Хаусе, и мистер Фрюин ежедневно ощупывал их, – заметила я, ничего не понимая и не в силах уразуметь, к чему она клонит.
– Я знаю это, – радостно согласилась она, – и начальник – тоже. Вот почему он думает, что я первоклассная идиотка.
– Но что ты намерена делать сейчас?
– Отправиться в Брайтон вместе с тобой, Мэри, и попытаться раскрыть тайну миниатюр Фрюина.
– Я не понимаю, – выдохнула я, сбитая с толку.
– Нет, и не поймёшь, пока мы не окажемся на месте, – ответила она, подбежав ко мне и одарив ласковым, дружеским поцелуем.
В тот же день мы отправились в Брайтон и устроились в отеле «Метрополь». Понимаете, я всегда знала, что она урождённая леди и всё остальное, но даже меня озадачило количество её знакомых и друзей, встречавшихся нам повсюду. Только и слышалось: «Привет, леди Молли! Кто бы мог подумать, что я встречу вас здесь?» и «Вот это да! Какая удача!».
Она улыбалась и весело болтала со всеми встречными, как будто была знакома с ними всю свою жизнь, но я с лёгкостью заметила: никто из этих людей не знал, что она имеет какое-либо отношение к Ярду.
Брайтон не так уж велик, как можно было бы предположить, и большинство фешенебельных обитателей беззаботного города рано или поздно попадают в роскошную столовую отеля «Метрополь», хотя бы для небольшого тихого ужина, если у них нет кухарки. Поэтому я ничуть не удивилась, когда однажды вечером, примерно через неделю после приезда, мы сидели за обеденным столом, и вдруг леди Молли внезапно коснулась меня нежной рукой:
– Взгляни за собой, немного левее, Мэри, но чуть позже. И ты увидишь двух леди и двух джентльменов, сидящих за маленьким столиком совсем рядом с нами. Это сэр Майкл и леди Стейн, достопочтенная миссис Фрюин в глубоком трауре и её сын, мистер Лайонел Фрюин.
Я не замедлила оглянуться и с некоторым интересом посмотрела на героя и героиню драмы в Блатчли-Хаусе. Мы спокойно поужинали, и леди Молли внезапно стала очень тихой и спокойной, что резко отличалось от её возбуждённого веселья в последние дни. Я почувствовала, что в воздухе витает нечто важное, и попыталась выглядеть так же безразлично, как и сама миледи. После ужина мы заказали кофе, и когда леди Молли прошла в гостиную, я заметила, что она приказала поставить наш поднос на стол, находившийся в непосредственной близости от другого, уже занятого леди Стейн с компанией.
Леди Стейн вежливо кивнула леди Молли, сэр Майкл встал, поздоровался и поклонился. Мы сели и начали болтать. Вскоре, как обычно, к нам присоединились разные друзья и знакомые, собравшиеся вокруг нашего стола и решившие нас развлечь. В конце концов разговор перешёл к вопросам искусства, поскольку среди собравшихся был сэр Энтони Траскотт – как вы знаете, он является одним из хранителей художественного отдела в Музее Южного Кенсингтона.
– Я просто без ума от миниатюр, – заявила леди Молли в ответ на какое-то замечание сэра Энтони.
Я старалась не показать своё изумление.
– Мы с мисс Гранард, – бесстрастно продолжала миледи, – путешествовали по всему континенту, чтобы попытаться найти несколько редких экземпляров.
– Верно, – согласился сэр Энтони. – Вы нашли что-нибудь выдающееся?
– Мы, безусловно, обнаружили некоторые редкие произведения искусства, – ответила леди Молли, – не так ли, Мэри? Те два Инглхарта, что мы купили в Будапеште, несомненно, являются совершенно уникальными.
– Инглхарт – и в Будапеште! – удивился сэр Энтони. – Я думал, что мне всё известно о коллекциях в большинстве крупных континентальных городов, но абсолютно не помню таких сокровищ в столице Венгрии.
– О, их приобрели всего два года назад, и только недавно показали публике, – ответила леди Молли. – Первоначально набор состоял из восьми миниатюр, как сообщил мне инспектор музея, мистер Пульски. Он купил их у английского коллекционера, имя которого я позабыла, и очень гордился ими, но они обошлись стране дороже, чем она могла себе позволить, и чтобы хоть как-то отыграться, мистер Пульски продал две из восьми по, сказать честно, очень солидной цене.
Пока она говорила, я не могла не заметить странный блеск в её глазах. Затем моего слуха достиг странный приглушённый звук. Я обернулась и увидела миссис Фрюин, впившуюся расширенными глазами в очаровательный рисунок, демонстрируемый леди Молли.
– Я хотела бы показать вам свои покупки, – обратилась последняя к сэру Энтони. – Один-два иностранных знатока, увидевших две миниатюры, объявили их лучшими из существующих. Мэри, – добавила она, поворачиваясь ко мне, – не будешь ли ты так любезна сбегать ко мне в комнату и принести небольшой запечатанный пакет, который лежит в самом низу моего несессера? Вот ключи.
Немного сбитая с толку, но догадываясь по её поведению, что мне следует поддержать игру, я взяла ключи и пошла в её комнату. В несессере я, конечно, нашла маленький квадратный плоский пакет и отправилась вниз, держа его в руке. Не успела я закрыть дверь спальни, как вдруг столкнулась с высокой, грациозной женщиной, одетой в глубокий траур. Я сразу же узнала достопочтенную миссис Фрюин.
– Вы мисс Гранард? – произнесла она быстро и нетерпеливо; её голос дрожал, и, казалось, она от волнения не находит себе места. Не дожидаясь ответа, она с жаром продолжила:
– Мисс Гранард, у меня нет времени для большей откровенности, но даю вам слово – слово жалкой женщины с разбитым сердцем, что моя жизнь зависит от того, смогу ли я бросить взгляд на содержимое пакета, который вы держите в руке.
– Но… – пробормотала я, безнадёжно сбитая с толку.
– Никаких «но», – ответила она. – Это вопрос жизни и смерти. 200 фунтов, мисс Гранард, если вы позволите мне взять этот пакет, – и трепещущими руками она вытащила пачку банкнот из своего ридикюля.
Я колебалась – не потому, что имела какое-то представление о том, стоит ли удовлетворить просьбу миссис Фрюин, а потому, что не совсем понимала, как надлежит действовать в подобном положении, но тут неожиданно раздался приятный, мягкий голос:
– Можешь взять деньги, Мэри, если хочешь. Я разрешаю тебе передать пакет этой даме. – Леди Молли, очаровательная, грациозная и элегантная в роскошном платье стиля Директории9, стояла, улыбаясь в нескольких футах от нас, а в полутёмном коридоре вырисовывался силуэт Хэнкина.
Она подошла к нам, взяла маленький пакетик из моих рук и протянула его миссис Фрюин.
– Вы вскроете его? – спросила она. – Или я?
Миссис Фрюин не двигалась. Она застыла, будто превратившись в камень. Проворными пальцами миледи сломала печати пакета и вытащила из него несколько листов простого белого картона и тонкую дощечку.
– Ну вот! – заключила леди Молли, перебирая кусочки картона и пристально глядя на миссис Фрюин. – 200 фунтов стерлингов – слишком дорогая цена за этот хлам.
– Дешёвая уловка, – выпрямилась миссис Фрюин с выражением лица, которое никак не повлияло на леди Молли.
– Конечно, уловка, – победно улыбнулась она, – и дешёвая, если вам угодно. Но выгодная для всех нас, миссис Фрюин, поскольку вы с такой готовностью попались на крючок.
– Ну, и что же вы намерены делать дальше?
– Сообщить об этом моему начальнику, – тихо сказала леди Молли. – Нас неустанно обвиняют в том, что мы не в состоянии узнать правду об исчезновении миниатюр Фрюина.
– Вы и сейчас её не знаете, – возразила миссис Фрюин.
– Ну почему же? – ответила леди Молли, по-прежнему улыбаясь. – Я знаю, что два года назад ваш сын, мистер Лайонел Фрюин, испытывал изрядные денежные трудности. Имелось нечто, о чём он не осмеливался рассказать отцу. Вам требовалось как-то изыскать деньги. В вашем собственном распоряжении капитала не имелось, но вы хотели спасти своего сына от ужасных последствий его собственной глупости. Это произошло вскоре после визита месье де Колинвиля. У вашего мужа случился первый апоплексический удар, его ум и зрение ослабели. Вы – талантливая художница. Вы придумали и осуществили план: тщательно скопировали бесценные миниатюры, а затем доверили их своему сыну для продажи в художественный музей Будапешта – крайне маловероятно, что там их увидел бы кто-нибудь, осведомлённый в том, что они принадлежат вашему мужу. Англичане проводят в Будапеште не более одной ночи в отеле «Венгрия». Ваши копии сами по себе были произведениями искусства, и вам удалось без труда обмануть своего мужа в том состоянии, в котором он тогда находился. Но когда он оказался при смерти, вы узнали, что, согласно утверждённому завещанию, владельцем миниатюр становится мистер Джеймс Хайам, и они будут профессионально оценены. Опасаясь, что подмена будет обнаружена, вы инсценировали хитрую комедию о краже со взломом в Блатчли, которую в сложившихся обстоятельствах нельзя было вменить в вину ни вам, ни вашему сыну. Я не знаю, где вы впоследствии спрятали поддельные миниатюры Инглхарта, которые спокойно забрали из библиотеки в ночь смерти вашего мужа, но, без сомнения, наши люди это выяснят, – тихо добавила она, – благо теперь они на верном пути.
С испуганным криком миссис Фрюин обернулась так, будто пыталась улететь, но леди Молли оказалась быстрее и преградила ей путь. Затем она дотронулась до запястья несчастной женщины со свойственными ей очарованием и врождённой добротой.
– Позвольте посоветовать вам кое-что, – мягко сказала леди Молли. – Мы в Ярде будем вполне удовлетворены вашим признанием, которое очистит нас от обвинений в нерадивости и даст удовлетворение, поскольку преступник обнаружен. После этого попытайтесь договориться с наследником вашего мужа, мистером Джеймсом Хайамом. Признайтесь ему во всём и предложите полную денежную компенсацию. Ради семьи он не откажется. Он ничего не выиграет, предав случившееся широкой огласке, и я думаю, что ради собственного блага и незапятнанности имени его покойного дяди, который был так добр к нему, он не окажется слишком суров к вам.
Миссис Фрюин вновь застыла; в её позе читались нерешительность и сохранявшийся вызов. Затем напряжение отпустило её; она повернулась, посмотрела прямо в красивые, добрые глаза, пристально глядевшие на неё, и, сжав обеими руками крошечную руку леди Молли, прошептала:
– Я принимаю ваш совет. Да благословит вас Бог.
Она удалилась. Леди Молли подозвала Хэнкина.
– До тех пор, пока у нас не будет этого признания, Хэнкин, – произнесла она тем же спокойным тоном, как и во всех других случаях, когда дело касалось вопросов, связанных с её работой, – держите рот на замке.
– Конечно, миледи. И потом – тоже, – серьёзно ответил Хэнкин.
Она могла вертеть мужчинами, как ей заблагорассудится. Да и я, признаться, во всём подчинялась ей.
Теперь у нас есть признание. Миссис Фрюин находится в чудесных отношениях с мистером Джеймсом Хайамом, который в сложившемся положении проявил себя с наилучшей стороны. А публика уже и позабыла о тайне миниатюр Фрюина.


3. ПАЛЬТО ИЗ ИРЛАНДСКОГО ТВИДА

1
Эта история началась с убийства мистера Эндрю Картуэйта в Палермо.
Он был найден мёртвым в саду своей виллы недалеко от города, со стилетом, вонзённым между лопатками. В руке был крепко зажат кусочек грубого ирландского твида, явно оторванного от пальто нападавшего.
Всё, что здесь знали о мистере Картуэйте – он был йоркширцем, владельцем нескольких мастерских по обработке мрамора на Сицилии, человеком, который трудился, не покладая рук. В отличие от большинства работодателей, он испытывал невероятный ужас перед тайными обществами и клубами социалистов, которыми изобиловал остров. Он не собирался становиться рабом всевозрастающей тирании мафии и родственных ей групп, и потому установил жёсткое и неукоснительное правило, согласно которому ни один его наёмный работник, от самого вышестоящего до самого незначительного, не мог принадлежать к какому бы то ни было обществу, клубу или профсоюзу.
Сначала считалось, что единственной целью преступления было ограбление, поскольку золотые часы мистера Картуэйта, помеченные его инициалами, пропали вместе с цепочкой, но полиция Сицилии вскоре склонилась к убеждению, что кражу осуществили просто для отвода глаз, а причинами этого подлого злодеяния в действительности являлись личная злоба и месть.
У властей, как вы помните, имелась единственная улика – кусок грубого ирландского твида, найденный в руке убитого.
За двадцать четыре часа чуть ли не дюжина свидетелей поклялась, что этот кусок ткани был частью пальто, которое обычно носил надсмотрщик-англичанин мистера Картуэйта, мистер Сесил Шаттлуорт. Считали, что этот молодой человек не так давно, вопреки жёстким правилам, предписанным работодателем, вступил в местное общество – полусветское, полурелигиозное – попавшее в перечень запретных из-за предрассудков старого йоркширца.
По-видимому, между мистером Картуэйтом и молодым Шаттлуортом произошло несколько ожесточённых ссор, и кульминацией их стала бурная сцена на вилле Картуэйта, свидетелями которой оказались слуги покойного; и хотя эти люди не понимали английский язык, из интонаций совершенно ясно вытекало, что с одной стороны был предъявлен ультиматум, а с другой – выказано неповиновение. Увольнение надзирателя последовало незамедлительно, и в тот же самый вечер мистер Картуэйт был найден убитым в своём саду.
Далее, с английской точки зрения, предварительное расследование этого загадочного преступления велось исключительно поспешно, что должно считаться несправедливым по отношению к обвиняемому. С самого начала всё выглядело так, будто сицилийская полиция упрямо полагает Шаттлуорта единственным виновным. Однако хочу заметить: хотя многие уверяли, что молодой английский надзиратель часто носил пальто, от которого несомненно был оторван кусок, найденный в руке убитого, однако само пальто не было обнаружено среди его вещей, равно как не нашли ни часы, ни цепочку его покойного хозяина.
Тем не менее, молодой человек был арестован через несколько часов после убийства и – после формального предварительного «разбирательства» – был должным образом предан суду по обвинению в преступлении, караемом смертью.
Примерно в это же время я разорвала официальную связь с Ярдом. Леди Молли наняла меня в качестве личного секретаря, и однажды, когда я работала с ней в кабинете нашей уютной маленькой квартиры в Мэйда Вейл10, перед нами внезапно появилась элегантная служанка с визитной карточкой и письмом на подносе.
Леди Молли взглянула на карточку и протянула мне. На ней значилось имя: «мистер Джеремия Шаттлуорт».
Письмо было от начальника.
– Не так много, – прокомментировала она, быстро проглянув его содержимое. – Начальник только сообщает: «Это отец человека, обвинённого в убийстве в Палермо. Упрямый, как мул, но даю вам разрешение поступать так, как он хочет». Эмили, пригласите джентльмена, – добавила она.
Через несколько секунд в маленький кабинет вошёл невысокий, толстый мужчина. У него были песчаные волосы и веснушчатая кожа; в квадратном лице читалась решительность, а широкая, тяжеловатая нижняя челюсть свидетельствовала о запасе незаурядного упорства. По приглашению леди Молли он сел и тут же начал с необычайной резкостью:
– Полагаю, вам известен повод моего визита... э-э… мисс?
– Ну, – ответила она, подняв его визитную карточку, – могу догадаться.
– Мой сын, мисс… простите, мэм, – хрипло произнёс он. – Он невиновен. Клянусь жизнью…
Он прервался, очевидно, устыдившись своей вспышки; затем продолжил более спокойным тоном:
– Конечно, дело в пальто, и это пальто принадлежало моему сыну, но…
– Да? – спросила леди Молли, ибо посетитель снова остановился, будто нуждаясь в поощрении, чтобы повествовать дальше. – Так что же насчёт пальто?
– Его нашли в Лондоне, мисс, – тихо ответил Шаттлуорт. – Жестокие изверги, совершившие преступление, изобрели этот чудовищный способ отвлечь внимание от себя, похитив пальто моего сына и облачив в него настоящего убийцу на случай, если его обнаружат в вечернем мраке.
На некоторое время в кабинете воцарилась тишина. Я был поражена, ошеломлена предположением, выдвинутым этим грубым северянином, отцом, получившим столь тяжкий удар, и говорившим с такой удивительной силой языка и чувств. Леди Молли первой нарушила мрачное молчание.
– Что заставляет вас думать, мистер Шаттлуорт, будто гибель мистера Картуэйта – дело рук банды убийц? – спросила она.
– Я знаю Сицилию, – просто ответил он. – Мать моего мальчика родом из Мессины. Эта область кишит тайными обществами, убийцами, клубами анархистов – организациями, против которых мистер Картуэйт вёл смертельную войну. И одна из них – возможно, мафия – постановила, что с мистером Картуэйтом должно быть покончено. Они не могли совладать с таким сильным и упрямым врагом.
– Вы, может быть, и правы, мистер Шаттлуорт, но расскажите мне подробнее о пальто.
– Ну, это чертовски прочное доказательство против мерзавцев. Я собираюсь повторно вступить в брак, мисс… мэм, – продолжил мужчина, казалось, уходя в сторону от темы. – Эта дама – вдова. Её зовут миссис Тэдуорт, но её отцом был итальянец по имени Бадени, родственник моей первой жены, и именно так я познакомился с ним и его дочерью. Вам знаком район Лезер-Лэйн11? Он вполне может находиться в Италии, поскольку единственный язык, который там слышишь – итальянский. Бадени владел домом на Хлебной улице в Лезер-Лэйн и сдавал жильё своим соотечественникам; моя будущая жена продолжает его дело. Неделю назад в доме появились двое мужчин, отец и сын, в поисках, по их словам, дешёвых спальных комнат. Всю еду, включая завтрак, они забирали с собой и, кроме того, отсутствовали бо́льшую часть дня. Похоже, что они часто жили у Бадени раньше – старый подлец, без сомнения, принадлежал к их банде – и когда узнали, что миссис Тэдуорт является дочерью их бывшего друга, то были вполне довольны.
Они назвались именем Пиатти и сказали миссис Тэдуорт, что приехали из Турина. Но мне довелось услышать их беседу на лестнице, и я знал, что оба они – сицилийцы.
Вы вполне понимаете, что сейчас всё, происходящее из Сицилии, имеет для меня жизненно важное значение, и почему-то я подозревал этих двоих с самого начала. Миссис Тэдуорт заодно со мной, и готова свернуть горы, чтобы доказать невиновность моего мальчика. Она наблюдала за этими людьми, как кошка за мышкой. Пожилой мужчина заявил, что очень любит садоводство, и получил разрешение миссис Тэдуорт заняться маленькой полосой бесплодной земли у задней стены дома. Это рассказала мне сама миссис Тэдуорт вчера вечером, когда мы вместе ужинали в её маленькой гостиной. Похоже, меня осенило наитие. Пиатти, как обычно, ушли вместе на ужин. Я взял лопату и пошёл по садовой тропке. Я проработал около часа, а затем моё сердце вздрогнуло: лопата встретила некое странное, мягкое сопротивление. В следующий момент я пустил в ход руки и ногти, и вскоре раскопал пальто. Пальто, мисс, – продолжал он, не в силах справиться с охватившим его волнением, – с куском, вырванным из спины. А в кармане лежали часы и цепочка, принадлежавшие убитому, потому что на них были выгравированы инициалы. Мерзкие твари! Я знал – я знал это, и теперь могу доказать невиновность моего мальчика!
И снова пауза. Я была слишком поглощена захватывающим повествованием, чтобы попытаться произнести хоть слово, а леди Молли спокойно ждала, пока мужчина несколько не оправится от нахлынувшей ярости.
– Конечно, теперь вы можете доказать невиновность своего сына, – сказала она, ободряюще улыбаясь его покрасневшему лицу. – Но что вы сделали с пальто?
– Оставил его спрятанным там, где нашёл, – ответил он уже более спокойно. – Они не должны подозревать, что я вышел на след.
Она одобрительно кивнула.
– В таком случае, несомненно, мой начальник сказал вам, что лучший путь, который в таких обстоятельствах следует выбрать – передать всё дело в руки английской полиции. Наши люди в Скотланд-Ярде сразу же свяжутся с сицилийскими властями, а тем временем мы можем держать двух мужчин в Лезер-Лэйн под неусыпным наблюдением.
– Да, он так и сказал, – тихо ответил мистер Шаттлуорт.
– И?
– И я объяснил ему, что «обращение к сицилийским полицейским властям» приведёт к тому, что суд над моим мальчиком немедленно завершится, его отправят на виселицу, а все доказательства его невиновности будут уничтожены или, по меньшей мере, держаться в секрете, пока не станет слишком не поздно.
– Вы безумны, мистер Шаттлуорт! – воскликнула леди Молли.
– Возможно, – спокойно согласился он. – Понимаете, вы не знаете Сицилию, а я знаю. Вы не знаете о её многочисленных обществах и бандах убийц, по сравнению с которыми так называемые русские нигилисты – просто неуклюжие младенцы. У мафии, прародительницы всех этих организаций убийц, имеются члены и агенты в каждом городе, местечке и деревне в Италии, в каждом почтовом отделении, в каждой казарме, в любой торговле, в любой профессии – от самой высокой до самой низкой. Полиция Сицилии кишит бандитами – таковы итальянские обычаи. Я не могу доверить ни одному из них то, что означает жизнь для моего мальчика и ещё большее – для меня.
– Но…
– Полиция скроет доказательства, предъявленные мной. На границе пальто, часы и цепочка исчезнут; и я убеждён в этом так же, как и в том, что живу.
Леди Молли не вымолвила ни слова. Она погрузилась в раздумья. В том, что сказал наш посетитель, была правда, которую никто не мог отрицать.
Немногие известные нам детали – поспешность расследования, очевидное обвинительное настроение суда, торопливый отказ от любых доказательств в пользу арестованного – подтверждали, что беспокойство отца было вполне обоснованным.
– Но тогда что, во имя всего святого, вы предлагаете? – наконец нарушила молчание леди Молли. – Вы лично хотите передать доказательства адвокату своего мальчика?
– Нет, это плохая мысль, – просто ответил он. – Я известен на Сицилии. Меня выследят, вполне могут убить, а от моей смерти мальчику не будет никакого проку.
– Но что тогда?
– Дядя моего мальчика – начальник полиции в Чивидейле, на австро-итальянской границе. Я знаю, что могу положиться на его преданность. Миссис Тэдуорт, чья привязанность к мальчику не уступает моей собственной, и о чьей связи со мной на Сицилии никто не знает, отвезёт к нему доказательства невиновности мальчика. Он знает, что делать и как безопасно связаться с адвокатом моего сына – то, что не удастся никому другому.
– Так, – произнесла леди Молли, – и чего же вы хотите от нас?
– Я хочу женскую помощь, мисс… мэм, – ответил он. – Мне требуется способная, волевая, сильная и, если возможно, увлечённая женщина, чтобы сопровождать миссис Тэдуорт – возможно, в качестве горничной – чтобы избежать обычных подозрительных взглядов, бросаемых на женщину, путешествующую в одиночку. Не говоря уже о знании иностранных языков. Джентльмен, с которым я встретился в Скотланд-Ярде, сообщил: если вы готовы ехать, он даёт вам двухнедельный отпуск.
– Да, я готова! – мгновенно согласилась леди Молли.

2
Мы долго сидели в кабинете – мистер. Шаттлуорт, леди Молли и я – обсуждая планы захватывающего путешествия, потому что и мне, как вы увидите, суждено было сыграть небольшую роль в этой драме, развязкой которой могла стать жизнь или смерть невинного человека.
Не думаю, что следует утомлять вас отчётом о нашей дискуссии. Очевидно, единственное, что вас заинтересует – окончательный план нашей кампании.
Без сомнения, мистеру Шаттлуорту следовало принять все меры, чтобы не вызывать подозрений у Пиатти. И вечером, когда их не будет дома, мистер Шаттлуорт ещё раз извлечёт из земли пальто, часы и цепочку, а затем зароет пальто, похожее по цвету и ткани, в том же месте; это поможет усыпить их бдительность, если им снова взбредёт в голову заняться садовыми работами.
После этого миссис Тэдуорт, взяв с собой доказательства невиновности молодого Шаттлуорта, присоединится к леди Молли в нашей квартире в Мэйда Вейл, где и проведёт ночь, а на следующее утро обе женщины к 9 часам утра уедут из Лондона за границу. Поезд, отправляющийся с вокзала Чаринг-Кросс, минует Вену, Будапешт и, наконец, прибудет в Чивидейл.
Но наш план был неизмеримо обширнее, и я тоже играла в нём небольшую роль, о чём и расскажу сейчас.
Итак, вечером в половине десятого миссис Тэдуорт приехала в квартиру с пальто, часами и цепочкой, которые следовало передать в руки полковнику Грасси, начальнику полиции в Чивидейле.
Уверяю, я внимательно изучила эту даму. У неё было приятное маленькое личико, возраст не превышал двадцати семи-восьми, но мне показалось, что её внешность и манеры свидетельствуют о слабости характера, а не о той преданности, на которую бедный мистер Шаттлуорт так безоговорочно полагался.
Очевидно, именно по этой причине я чувствовала себя необъяснимо подавленной и обеспокоенной, когдапрощалась с моей дорогой леди – чувство, которое она явно не разделяла. Затем я перешла к исполнению назначенной мне роли.
Я облачилась в одежду миссис Тэдуорт – мы были примерно одного роста – и, нахлобучив шляпу и плотно прилегающую вуаль, отправилась в Лезер-Лэйн. Я должна была выдавать себя за миссис Тэдуорт в её собственном доме так долго, как только смогу ухитриться, чтобы ввести других в заблуждение.
Полагаю, вы уже догадались, что эта дама отнюдь не купалась в богатстве, и в доме на небольшой улочке близ Лезер-Лэйн не было никаких слуг. Фактически миссис Тэдуорт выполняла всю домашнюю работу сама, с помощью лишь одной уборщицы, трудившейся пару часов по утрам.
Эта женщина-уборщица, согласно плану леди Молли, получила жалованье за неделю вместо уведомления об увольнении. Мне, как миссис Тэдуорт, на следующий день придётся оставаться в комнате, изображая простуду, а Эмили – наша служанка, решительная девушка, которая прошла бы через огонь и воду ради нас с леди Молли – притворится новой уборщицей.
Как только у меня появятся подозрения, что наш секрет раскрыт, я сразу же должна буду связаться с леди Молли по одному из адресов, которые она оставила мне.
Таким образом, осуществляя важную и неотъемлемую часть нашего плана, я должным образом обосновалась на Хлебной улице, в Лезер-Лэйн. Эмили – которой разъяснили не больше, чем необходимо, после чего ей овладели нетерпение, волнение и удовольствие – вошла в свою роль так же охотно, как и я сама.
Первая ночь прошла без происшествий. Пиатти вернулись домой в начале двенадцатого и тут же удалились в свою комнату.
Эмили, настолько похожая на потрёпанную подёнщицу, насколько позволяла её стройная фигура, прибиралась в зале на следующее утро, когда мужчины вышли к завтраку. Позже она сказала мне, что младший очень внимательно посмотрел на неё и спросил, почему ушла другая служанка. Эмили ответила с должной неопределённостью, после чего сицилийцы ушли, больше не сказав ни слова.
Я провела долгий и утомительный день взаперти в крошечном, душном салоне, непрерывно наблюдая за крошечным клочком земли у задней стены дома, одержимая тревогой, мысленно следуя за путешественницами, пересекающими Европу.
К полудню один из Пиатти вернулся домой и тут же направился в сад. Очевидно, смена слуг вызвала у него подозрения, потому что я мог видеть, как он пробовал землю лопатой и время от времени поглядывал на окно салона, где я умудрилась изобразить псевдо-миссис Тэдуорт, шагавшую по комнате.
В тот памятный вечер мы с мистером Шаттлуортом ужинали в том же дальнем зале примерно в девять вечера, когда неожиданно услышали, как входная дверь аккуратно открывается с помощью отмычки, а затем очень осторожно закрывается снова.
Один мужчин вернулся в необычный час, нарушив сложившуюся традицию. То, как дверь была открыта и закрыта, наводило на мысль о необходимости соблюдать секретность и тишину. Инстинктивно я выключила газ в салоне, быстрым жестом указала на гостиную, дверь которой была открыта, и торопливо прошептала мистеру Шаттлуорту:
– Поговорите с ним!
К счастью, великая цель, к которой он стремился, до предела обострила его чувства.
Он вошёл в переднюю комнату, где, к счастью, горел газ, и, открыв ведущую в коридор дверь, вежливо спросил:
– О, мистер Пиатти! Это вы? Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
– О да! Пасиб’ вам, – ответил сицилиец, хриплым и прерывающимся голосом. – Если бы вы любезны были… я… я такой плохой и слабый сегодня вечером… из-за жары, н’верно. Не могли бы вы… не могли бы вы так любезно принести мне немного... э... нашатырку… э... солей нюхачих, как вы называете… от аптекаря? Я пошёл бы лечь на кровать... Если бы вы добрым были...
– О, ну о чём разговор, мистер Пиатти, – ответил мистер Шаттлуорт, каким-то образом уразумевший, что я намерена делать, и игравший мне на руку. – Уже иду.
Он спустился вниз, чтобы снять свою шляпу с вешалки в коридоре, пока сицилиец непрестанно бормотал: «Пасиб’», а потом я услышала, как хлопнула входная дверь.
С того места, где я находилась, я не могла видеть Пиатти, но представляла, как он стоит в тускло освещённом коридоре и слушает удаляющиеся шаги мистера Шаттлуорта.
Затем я услышала, как он идёт к задней двери, и вскоре ощутила какое-то движение на клочке земли за окном. Он пошёл за лопатой. Он намеревался откопать пальто, часы и цепочку, которые, по его мнению, уже не в безопасности там, где были скрыты первоначально. Знает ли банда убийц, что человек, часто посещавший их хозяйку – отец Сесила Шаттлуорта из Палермо?
Но я не тратила время ни на догадки, ни на планы. Я побежала на кухню, не желая дальше следить за Пиатти. Я знала, чем он занят.
Я не хотела пугать Эмили, но она и так понимала, что ей в любой момент может понадобиться покинуть дом вместе со мной; на кухне хранилась наша сумка, а из самой кухни на лестницу вёл лёгкий и короткий путь.
Я шёпотом дала понять, что время пришло. Она взяла сумку и последовала за мной. Как только мы закрыли за собой ворота, то услышали, как с силой захлопнулась дверь в сад. Пиатти вытащил пальто, и теперь осматривал карманы, чтобы найти часы и цепочку. В течение следующих десяти секунд он поймёт, что пальто у него в руках – не то, что он схоронил в саду, и реальные доказательства его вины – или его соучастия в вине другого – исчезли.
Мы не стали ждать, а бросились по Хлебной улице в Лезер-Лэйн, где, как я и знала, мистер Шаттлуорт ожидал меня.
– Да, – поспешно выпалила я, заметив его на углу улицы. – Всё кончено. Завтра рано утром я отправляюсь в Будапешт Контитентальным экспрессом. Я настигну их в Венгрии. Обеспечьте Эмили безопасность в квартире.
Нельзя было терять ни минуты, и прежде чем мистер Шаттлуорт или Эмили смогли вставить хоть слово, я, оставив их, быстро и незаметно смешалась с прохожими.
Я неторопливо передвигалась по Лезер-Лэйн. Понимаете, моё лицо было неизвестно Пиатти. Они видели только мои смутные очертания за очень грязными оконными стёклами.
Я не вернулась в квартиру. Я знала, что мистер Шаттлуорт позаботится об Эмили, поэтому провела ночь в Гранд-отеле у Чаринг-Кросс и уехала на следующее утро девятичасовым поездом, забронировав место в Восточном экспрессе до самого Будапешта.

3
Ну, вы знаете поговорку: легко быть крепким задним умом.
Как только я увидела старшего Пиатти, стоявшего в холле отеля «Венгрия» в Будапеште, то поняла, что за мной следили с того момента, как мы с Эмили выбежали из дома на Хлебной улице. Сын, очевидно, держал меня в поле зрения, пока я ещё находилась в Лондоне, и отец путешествовал по всей Европе, не замеченный мной, в том же поезде, что и я, видел, как я наняла фиакр в Будапеште, и слышал, как я приказала расторопному кучеру отправляться в «Венгрию».
Я быстро получила номер, а затем спросила, не находится ли в отеле «миссис Кэри» из Лондона – которую изображала миссис Тэдуорт – вместе со своей горничной, и получила утвердительный ответ. «Миссис Кэри» ужинала в обеденном зале, откуда доносились звуки прекрасных венгерских мелодий, исполняемых неподражаемым оркестром Беркеша12. Казалось, музыка насмехалась над моим беспокойством.
«Горничная миссис Кэри», сообщили мне, обедала в комнате для прислуги.
Я пыталась задавать свои торопливые вопросы так тихо, как только могла, но глаза Пиатти и его саркастическая улыбка, казалось, следовали за мной повсюду, пока он хладнокровно заказывал комнату и распоряжался своим багажом.
Почти каждый служащий в Венгрии говорит по-английски, и мне не составило труда найти дорогу в комнату прислуги. К моему огорчению, леди Молли там не было. Кто-то сказал мне, что, без сомнения, «горничная миссис Кэри» вернулась в комнату своей хозяйки – как мне объяснили, № 118 на первом этаже.
Таким образом, несколько драгоценных моментов были потрачены впустую, пока я бежала обратно в зал: всем известны длинные, бесконечные коридоры и проходы в «Венгрии»! К счастью, в одном из них я увидела мою дорогую леди, идущую ко мне. При виде её все мои тревоги рассеялись, как утренний туман.
Она выглядела довольно безмятежной и спокойной, но её мгновенная сообразительность позволила ей тут же догадаться, что привело меня в Будапешт.
– Они узнали о пальто, – сказала она, быстро увлекая меня за собой в один из небольших проходов, который, к счастью, в тот момент был тёмным и пустынным, – и, конечно, он последовал за тобой…
Я утвердительно кивнула.
– Эта миссис Тэдуорт – глупая, слабовольная маленькая дура, – гневно выпалила леди Молли. – Нам уже следовало быть в Чивидейле, но тут она объявила себя слишком больной и утомлённой, чтобы продолжать путешествие. Как этот несчастный Шаттлуорт мог быть настолько слеп, чтобы безрассудно довериться ей?! Мэри, – добавила она уже спокойнее, – немедленно отправляйся в зал. Присматривай за этой слабоумной, чего бы тебе это ни стоило. Она в ужасе от сицилийцев, и я убеждена, что Пиатти может заставить её отдать ему доказательства преступления.
– Где они – доказательства, я имею в виду? – обеспокоенно спросила я.
– Заперты в её в сундуке – она ​​не решилась доверить их мне. Упрямая маленькая дура!
Я никогда не видела мою дорогую леди в такой ярости; однако она больше ничего не сказала, и я простилась с ней и поспешила обратно в холл. Единственный взгляд в сиявшую светом комнату убедил меня, что ни Пиатти, ни миссис Тэдуорт там не было. Не могу сказать, что внезапно наполнило моё сердце предчувствием.
Я бросилась на первый этаж и подбежала к номеру 118. Внешняя дверь была открыта, и, не колеблясь ни секунды, я приникла к замочной скважине внутренней.
Комната была ярко освещена изнутри и лампа горела прямо напротив скважины, но спиной ко мне стоял Пиатти, а на низком стуле рядом с ним сидела миссис Тэдуорт.
Возле неё стоял сундук, и она явно была занята тем, что ворошила его содержимое. Моё сердце остановилось от ужаса. Не оказалась ли я свидетельницей – причём, бессильной вмешаться – одного из самых отвратительных актов трусливого предательства, какое только можно было себе представить?
Что-то, вероятно, в этот момент отвлекло внимание Пиатти, потому что он внезапно повернулся и шагнул к двери. Излишне упоминать, что я поспешно скрылась.
Единственная мысль, завладевшая мной – найти леди Молли и рассказать ей, что я видела. К сожалению, «Венгрия» – настоящий лабиринт коридоров, лестниц и переходов, и я не знала номер её комнаты. И потом, я не хотела привлекать дополнительное внимание, снова спрашивая о «горничной миссис Кэри» на стойке регистрации, а моё глупое незнание иностранных языков не позволяло беседовать со слугами.
Я полдюжины раз поднималась и спускалась по лестницам, уставшая, несчастная и взволнованная, когда, наконец, вдалеке заметила изящный силуэт моей дорогой леди. Я с нетерпением бросилась к ней, но моя необдуманная порывистость была мгновенно предупреждена.
– Миссис Тэдуорт искренне напугана, – добавила леди Молли в ответ на мой мучительный взгляд, – но пока что ей удалось обмануть Пиатти, открыв перед ним мой сундук вместо своего и уверив его, что доказательства находятся не у неё. Однако она слишком глупа, чтобы продолжать этот обман, и, конечно, в следующий раз он не позволит обвести себя вокруг пальца. Мы должны отправиться в Чивидейл как можно скорее. К сожалению, самый ранний поезд не раньше 9.15 утра. Опасность для этого несчастного молодого человека в Палермо, вызванная трусливым идиотизмом этой женщины и ошибочной доверчивостью отца, теперь поистине грандиозна.
Естественно, бесполезно было выказывать тревогу о безопасности моей дорогой леди. Я подавила своё беспокойство, насколько могла, и, преисполненная самых мрачных предчувствий, пожелала ей приятной спокойной ночи.
Само собой разумеется, что я почти не спала, и поутру в восемь часов, уже полностью одетая, вышла из своей комнаты.
Первый взгляд вдоль коридора, по которому располагался № 118, сразу подтвердил мои худшие опасения. В столь ранний час там царила необычная суета. Служащие отеля появлялись и исчезали, горничные неумолчно сплетничали, и в следующий момент, к моему невыразимому ужасу, я увидела двух жандармов с офицером, которых управляющий отеля провожал в комнаты, занимаемые миссис Тэдуорт и леди Молли.
О, как я тогда проклинала наше британское незнание иностранных языков! Служащие были слишком заняты, чтобы обратить на меня внимание, а горничным была известна только та часть английского языка, которая относится к баням и горячей воде. Наконец, к моему глубокому облегчению, я нашла дружелюбного швейцара, готового и способного сообщить на моём родном языке сведения о событиях, нарушивших безмятежную тишину отеля «Венгрия»13.
Великие Небеса! Забуду ли я когда-нибудь то, что пережила, осознав полное значение сказанных мне слов – произнесённых со спокойной улыбкой и пожатием плеч!
– На редкость загадочное дело, – объяснил он. – Не грабёж – о, нет! Нет! А миссис Кэри ушла – исчезла! А горничную миссис Кэри нашли – оглушённую, с кляпом во рту, без сознания, привязанную к кровати в номере 118.

4
Стоит ли утомлять вас, повествуя о мучительном ожидании, о смертельной тревоге, терзавших меня в течение всех тех последующих мучительных дней, которые в то время казались многими столетиями?
Моя дорогая леди, женщина, за которую я с улыбкой прошла бы сквозь огонь и воду, подверглась жестокому нападению, находилась при смерти, как заверил меня улыбающийся швейцар. А флегматичные чиновники игнорировали само моё существование, одаривая лишь ледяными бесстрастно-осуждающими взглядами, когда я чередовала униженные просьбы и гневные требования, умоляя, чтобы мне разрешили ухаживать за больной, которая была моим самым дорогим другом, дороже, чем дитя для матери.
О, эта ужасная стена бюрократии, окружающая каждый шаг, парализующая и приводящая в уныние! Мои страдания поистине были неописуемы.
Но раз уж мне не разрешили увидеться с леди Молли, я хотя бы смогла отомстить её трусливым противникам. Миссис Тэдуорт своим исчезновением молчаливо призналась в собственном участии в заговоре, в чём я и не сомневалась, но в равной степени твёрдо верила, что она была слишком глупа и слаба для того, чтобы совершить подобное преступление без посторонней помощи.
Основой всего случившегося являлся Пиатти. Не колеблясь ни секунды, я с помощью переводчика дала показания против него. Я, не задумываясь, обвинила его в соучастии в нападении с целью ограбления. Абсолютно уверенно я повторила свой рассказ о том, как видела его накануне беседующим с миссис Кэри, и назвала её настоящее имя – миссис Тэдуорт.
Я предположила, что грабители намеревались завладеть принадлежавшими моей подруге ценными золотыми часами и цепочкой с инициалами, которая вместе с миссис Кэри отправилась в Будапешт в качестве компаньонки, а не служанки. Это был смелый шаг с моей стороны, и я чувствовала, что веду себя опрометчиво, честно говоря. К счастью, моя история была подтверждена тем фактом, что камердинер видел, как Пиатти застыл в коридоре возле № 118 в необычайно ранний утренний час. Я была убеждена, что гадкая миссис Тэдуорт впустила его внутрь. Он запугивал её, возможно, угрожал ей смертью. Наконец, она из чистой трусости согласилась передать ему доказательства его вины в палермском убийстве, и когда леди Молли, услышав голоса, вышла из своей комнаты, Пиатти оглушил её, чтобы ему не мешали. Вслед за чем миссис Тэдуорт – слабая и глупая маленькая дура! – впала в панику, и, без сомнения, с помощью Пиатти ей удалось покинуть отель и, возможно, Будапешт, до того, как было обнаружено преступление.
Почему Пиатти не последовал её примеру, я не могла понять. После этого он спокойно вернулся в свою комнату; и только через час горничная, заметив с удивлением, что дверь № 118 слегка приоткрыта, заглянула внутрь, и там её встретило ужасное зрелище – «горничная», с кляпом во рту, связанная и без сознания.
Что ж, я осуществила своё желание и с удовлетворением узнала, что Пиатти – несмотря на то, что он категорически отрицал мою историю от начала до конца – арестовали в ожидании дальнейшего расследования.
Британский консул был очень любезен со мной, хотя я так и получила разрешения увидеться с моей дорогой леди, которую отвезли в больницу. Я слышала, что венгерская полиция сворачивает горы, чтобы найти «миссис Кэри» и предать её суду.
Её исчезновение явно свидетельствовало против неё, и после трёх дней такого невыносимого беспокойства, которое мне не хотелось бы испытать ещё раз, я получила сообщение от консульства, сообщавшее о том, что «миссис Кэри» арестована в Альзореве14, на австро-венгерской границе, и находится под конвоем на пути в Будапешт.
Представьте себе, как я содрогалась от беспокойства и ярости, когда на следующее утро после этой долгожданной новости меня известили, что «миссис Кэри», находящаяся в жандармерии, просит о свидании с мисс Мэри Гранард из Лондона, в настоящее время проживающей в отеле «Венгрия».
Наглая негодяйка! Просит о свидании, вот уж действительно! Впрочем, я тоже хотела повидаться с ней – с женщиной, которую я презирала как трусиху и изменницу, предавшую нежное и глупое доверие пострадавшего отца, разбившую последние надежды невинного человека на предотвращение угрозы его жизни, и, наконец, ставшую причиной нападения, подвергшего смертельной опасности ту, кого я любила больше всего на свете.
Я чувствовала себя воплощением ненависти и презрения, испытывая предельное отвращение. В сопровождении одного из клерков консульства я, сев в фиакр, отправилась в жандармерию, горя желанием бросить неблагодарной твари в лицо всё, что думала о ней.
Мне пришлось обождать две-три минуты в голой, похожей на казарму комнате жандармерии; затем дверь открылась, прошуршал шёлк, за которым последовали размеренные шаги солдат, и в следующее мгновение леди Молли – безмятежная, спокойная и, как обычно, изящно одетая – улыбаясь, предстала передо мной.
– Ты вовлекла меня в это бедственное положение, Мэри, – весело рассмеялась она. – Теперь тебе придётся меня вытащить.
– Но… я не понимаю… – вот и всё, что я смогла выдавить из себя.
– Это очень просто, и я всё подробно объясню тебе, пока мы будем возвращаться домой в Мэйда Вейл, – сказала она. – Но в данный момент вам с миссис Тэдуорт следует независимо друг от друга дать показания, что я не нападала на собственную горничную и не отнимала у неё часы и цепочку. Британский консул поможет вам, так что это всего лишь вопрос времени. И, между прочим, жизнь в будапештской тюрьме довольно интересная и не такая неудобная, как я себе представляла.
Конечно, стоило ей заговорить, я поняла, что произошло на самом деле, и могу заверить вас, что испытала искренний стыд. Как я могла усомниться, что у леди Молли не хватит ума для успешного завершения столь важного, такого жизненно важного дела, как спасение невинного человека?
Миссис Тэдуорт была малодушной и глупой. В Будапеште она остановилась, потому что действительно чувствовала себя ослабевшей и больной после поспешного путешествия, смены климата, еды и так далее. Леди Молли без труда убедила её, что во время вынужденного пребывания в «Венгрии» в течение суток им следует поменяться личинами. Леди Молли будет «миссис Кэри» из Англии, а миссис Тэдуорт – горничной.
Моя дорогая леди – не подумав, что моя осведомлённость об этом факте будет иметь какое-то значение для её собственных планов – не упомянула мне о нём во время нашей краткой встречи. Затем, когда появился Пиатти, миссис Тэдуорт впала в настоящую панику. К счастью, у неё хватило здравого смысла – или трусости – заранее передать пальто, часы и цепочку леди Молли, и когда Пиатти последовал за ней в комнату, миссис Тэдуорт смогла продемонстрировать ему, что у неё нет улик. Именно эту сцену я и увидела через замочную скважину.
Но не оставалось сомнений в том, что сицилийцы повторно предпримут нападение, и в равной степени – в том, что миссис Тэдуорт пожертвует обоими Шаттлуортами, отцом и сыном, чтобы спасти собственную шкуру. Леди Молли отлично понимала это. Будучи сильной, деятельной и решительной, ночью она вступила в короткую рукопашную схватку с миссис Тэдуорт, в которой победила. А затем привязала свою спутницу в полубессознательном состоянии к столбу кровати, и таким образом по крайней мере в течение двадцати четырёх часов эта ничтожная маленькая дура не могла ни что-либо совершить самостоятельно, ни выдать замыслы моей дорогой, бесстрашной леди.
Когда на следующее утро Пиатти открыл дверь № 118, предусмотрительно оставленную только ​​на задвижке, его глазам предстала связанная миссис Тэдуорт, полумёртвая от страха, а бесценные доказательства его собственной вины и невиновности молодого Шаттлуорта полностью исчезли.
Вспомните – лицо леди Молли не было известно ни ему, ни его банде. Она села на первый же поезд до Чивидейла, пока Пиатти продолжал верить, что держит глупую миссис Тэдуорт в руках. Леди Молли благополучно достигла границы и проявила достаточную настойчивость, чтобы разыскать полковника Грасси и с необходимыми объяснениями передать ему доказательства невиновности Шаттлуорта-младшего.
А мои действия только помогли ей. В отеле её считали хозяйкой, а миссис Тэдуорт – горничной, и все знали, что «горничная миссис Кэри» подверглась нападению и была доставлена ​​в больницу. Но я тут же обвинила Пиатти, считая, что он напал на мою дорогую леди, и мне удалось так быстро посадить его под замок, что у него не осталось времени связаться с сообщниками.
Благодаря усилиям полковника Грасси молодой Шаттлуорт был оправдан по обвинению в убийстве; но вам следует знать, что за это преступление не подверглись аресту ни Пиатти, ни его сын, ни кто-либо другой из их банды. Доказательства вины – пальто из ирландского твида, часы и цепочка убитого – загадочно исчезли после того, как адвокат Шаттлуорта-младшего добился для своего клиента оправдательного приговора.
Такова сицилийская полиция. Мистер Шаттлуорт-старший, безусловно, знал, о чём говорил.
Конечно, у нас не возникло ни малейших трудностей с освобождением леди Молли. Британский консул позаботился об этом. Но в Будапеште до сих пор считают нападение на «миссис Кэри» в отеле «Венгрия» загадочным, поскольку она – то есть миссис Тэдуорт – полностью реабилитировала леди Молли, но отказалась обвинять Пиатти. Конечно, она его боялась, и потому его пришлось освободить.
Интересно, где он сейчас, злобный старый негодяй?



4. ТАЙНА ЗАМКА ФОРДВИЧ

1
Удивительно ли, что, когда самые способные из наших товарищей в Ярде оказались в тупике и не знали, что делать, начальник инстинктивно обратился к леди Молли?
Что ж, «Тайна замка Фордвич», как её называли повсеместно, оказалась делом, где максимально потребовались женский такт, интуиция и все те качества, которыми моя дорогая леди обладала в большей степени, нежели её сёстры по полу.
За исключением мистера Мак-Кинли, адвоката, и юного Джека д'Альбукирка, в происходившем участвовали исключительно женщины.
Если вы вообще изучали Дебретт15, то, как и я, знаете, что пэрство16 – один из тех древнеанглийских институтов, которые существуют около шестисот лет, и что нынешняя леди д'Альбукирк является баронессой по праву, унаследовав титул и имущество как генеральная наследница17. Продолжая внимательно изучать этот интересный том, вы также обнаружите, что у покойного лорда д'Альбукирка было две дочери: старшая, Клементина Сесилия – нынешняя баронесса; другая, Маргарет Флоренс, ставшая в 1884 году женой Жана Лорана Дюплесси, француза, о котором Дебретт вскользь замечает: «Пондичерри18, Индия», и от которого она родила двух дочерей – Генриетту Мари, наследницу древнего барона д'Альбукирка из Фордвича, и Джоан, два года спустя.
С этим браком достопочтенной Маргарет Флоренс д'Альбукирк и лихого молодого офицера Иностранного легиона связана некая романтическая тайна. Старый лорд д'Альбукирк в то время был британским послом в Париже, и он, похоже, серьёзно возражал против этого союза; но мисс Маргарет, открыто пренебрегая недовольством отца и махнув на всё рукой, в один прекрасный день убежала из дома с капитаном Дюплесси и уже из Пондичерри написала короткое письмо родственникам, сообщив им о браке с мужчиной, которого любила больше всего на свете. Старый лорд д'Альбукирк так и не оправился от своеволия дочери. Похоже, она была его любимицей, поэтому тайный брак и обман практически разбили ему сердце. Однако он остался добр к ней до конца. Когда родилась первая девочка, и молодая пара оказалась в стеснённых обстоятельствах, он выделил им пособие, выплачиваемое до смерти его дочери, которая наступила через три года после побега, при рождении второго ребёнка.
Когда после смерти отца достопочтенная Клементина Сесилия унаследовала титул и состояние, она, очевидно, посчитала своим долгом проявить некоторый интерес к старшей дочери покойной сестры, которая (поскольку баронесса была не замужем и не имела детей) являлась наследницей барона д'Альбукирка. Таким образом, мисс Генриетта Мари Дюплесси с согласия отца переехала к своей тёте в замок Фордвич. Более того, Дебретт известит вас, что в 1901 году по королевской лицензии она приняла имя д'Альбукирк вместо собственной фамилии. Если у неё не будет семьи и потомства, титул и поместье вначале перейдут к её сестре Джоан, а затем – к довольно дальнему родственнику, капитану Джону д'Альбукирку, молодому офицеру гвардейского полка.
По словам прислуги, нынешняя баронесса д'Альбукирк очень самовольна, но в остальном эксцентрична не более и не менее, чем любая старая дева с севера страны, занимающая столь высокое положение в обществе. Единственное слабое место в её не очень-то дружелюбном характере – сильная любовь к дочери покойной сестры. Мисс Генриетта Дюплесси д'Альбукирк унаследовала от своего отца-француза тёмные глаза и волосы, а также смугловатый цвет лица, но, несомненно, именно от матери-англичанки ей достались несколько мужеподобное телосложение и исключительная привязанность ко всяким занятиям на свежем воздухе. Она очень спортивна, умеет фехтовать и боксировать, выезжает с гончими и великолепно стреляет.
Судя по всему, первый намёк на неприятности в этом великолепном доме совпал с прибытием в Фордвич молодой, очень симпатичной девушки-гостьи, которую сопровождала горничная – полукровка, темнокожая и угрюмая, но явно по-собачьи преданная своей молодой хозяйке. Этот визит, похоже, стал неожиданностью для всех обитателей замка Фордвич; её светлость не обмолвилась об этом ни словом до того дня, когда гости должны были приехать. Затем она кратко приказала одной из домработниц подготовить спальню для молодой леди и поставить небольшую походную лежанку в соседней гардеробной. Даже мисс Генриетта казалась застигнутой врасплох объявлением об этом визите, поскольку, по словам Джейн Тейлор, упомянутой домработницы, между старушкой и племянницей произошёл ожесточённый спор, завершившийся взволнованными словами мисс Генриетты: «Как бы то ни было, тётя, в этом доме нет места для нас обеих!». После чего она выбежала из комнаты, хлопнув дверью.
Очень скоро в замке узнали, что приезжая – не кто иная, как мисс Джоан Дюплесси, младшая сестра мисс Генриетты. Капитан Дюплесси недавно умер в Пондичерри, и молодая девушка написала своей тёте, леди д'Альбукирк, взывая о помощи и защите, которые старуха, естественно, посчитала своим долгом предоставить ей.
Мисс Джоан очень сильно отличалась от своей сестры – миниатюрная и белокурая, больше похожа на англичанку, чем на иностранку, а её изящные утончённые манеры вскоре расположили к ней всех до одного. Кроме того, преданность, существовавшая между ней и женщиной-полукровкой, которую она привезла из Индии, была уникальной.
Однако с того момента, как гостьи поселились в доме, раздоры, зачастую переходившие в бурные ссоры, стали обычным делом. Генриетта, похоже, испытывала сильную неприязнь к своей младшей сестре, и ещё бо́льшую – к её темнокожей служанке, которую звали Руна.
Прислуга в Фордвиче была абсолютно уверена, что назревают серьёзные события. Дворецкий и лакеи за обедом услышали обрывки разговора, звучавшие очень зловеще. Речь шла об «адвокатах», «доказательствах», «свидетельствах о браке и рождении», но разговор мгновенно прерывался, стоило слугам оказаться рядом. Её светлость выглядела чрезвычайно встревоженной и обеспокоенной; она и мисс Генриетта проводили долгие часы, закрывшись в маленьком будуаре, откуда исходили ужасающие звуки: душераздирающий плач её светлости, а также гневные и жестокие слова мисс Генриетты.
Мистер Мак-Кинли, выдающийся адвокат из Лондона, два-три раза посещал Фордвич и долго беседовал с её светлостью, после чего у баронессы были очень опухшие и красные глаза. Прислуга считала более чем странным, что Руна, служанка из Индии, почти всегда присутствовала на этих беседах между мистером Мак-Кинли, её светлостью и мисс Джоан. Всё остальное время женщина держалась в стороне; она говорила очень мало, почти не замечала никого, кроме её светлости и молодой хозяйки, а вспышки гнева мисс Генриетты, казалось, оставляли её совершенно равнодушной. Что удивительно – внезапно её обуяла неодолимая прихоть постоянно посещать маленькую часовню римско-католического монастыря, находившуюся на расстоянии около полумили от замка, и вскоре стало известно, что Руна, принадлежавшая к парсам19, была обращена тамошним священником в католическую веру.
Всё это тянулось в течение двух-трёх месяцев. Мисс Джоан жила в замке уже двенадцать недель, когда капитан Джек д'Альбукирк, как это случалось уже не раз, приехал, чтобы навестить кузину Генриетту. С самого начала он, похоже, увлёкся кузиной Джоан, и вскоре все заметили, что увлечение быстро переросло в любовь. А также и то, что с этого момента раздоры между сёстрами стали чаще и яростнее. По общепринятому мнению, мисс Генриетта ревновала Джоан, в то время как сама леди д'Альбукирк по какой-то необъяснимой причине, похоже, воспринимала эту влюблённость с явным неодобрением.
Затем произошла трагедия.
Однажды утром Джоан сбежала с лестницы вниз, бледная и дрожавшая с головы до ног, стеная и рыдая: «Руна! Моя бедная старая Руна! Я знала… я знала!»
Капитан Джек наткнулся на неё у подножия лестницы. Он засыпал мисс Джоан вопросами, но девушка не могла говорить. Она просто молча указала на верхний этаж. Молодой человек, чрезвычайно встревожившись, ринулся наверх; он распахнул дверь, ведущую в комнату Руны, и там, к своему ужасу, увидел несчастную женщину, лежавшую поперёк походной лежанки. Рот и нос закрывал носовой платок, а на горле зияла рана.
Кошмарное зрелище – бедная Руна явно была мертва.
Не теряя присутствия духа, капитан Джек тихо закрыл за собой дверь, затем настоятельно попросил Джоан взять себя в руки и не показывать виду, во всяком случае, до тех пор, пока не вызовут местного доктора и зловещие новости не будут деликатно сообщены леди д'Альбукирк.
Доктор, поспешно вызванный, появился приблизительно двадцать минут спустя. Он смог только подтвердить опасения Джоан и капитана Джека. Руна действительно была мертва – уже несколько часов.

2
С самого начала, заметьте, публика весьма заинтересовалась этим таинственным происшествием. Вечерние газеты в день убийства пестрели броскими заголовками – такими, как «ТРАГЕДИЯ В ЗАМКЕ ФОРДВИЧ», «ЗАГАДОЧНОЕ УБИЙСТВО ВАЖНОГО СВИДЕТЕЛЯ», «МОГИЛА ОБВИНЯЕТ ОБИТАТЕЛЕЙ ВЫСШЕГО СВЕТА»
и так далее.
Со временем случившееся становилось всё загадочней, и я предполагаю, что леди Молли подозревала: рано или поздно начальнику понадобятся её помощь и совет. Вот почему она отправила меня на дознание, строго предписав держать глаза и уши открытыми для каждой детали, связанной с преступлением – какой бы банальной эта деталь ни казалась. Сама же она осталась в городе, ожидая вызова от начальника.
Дознание проводилось в столовой замка Фордвич, и величественный зал был заполнен до предела к тому моменту, как коронер и присяжные, наконец, заняли свои места после того, как увидели тело убитой бедняжки на верхнем этаже.
Сцена была достаточно драматичной, чтобы порадовать любого писателя, и толпа застыла в благоговейном молчании, когда незадолго до начала судебного разбирательства открылась дверь, и вошла – прямая и несгибаемая – баронесса д'Альбукирк, сопровождаемая племянницей, мисс Генриеттой, и племянником, гвардейским капитаном Джеком.
Лицо старой дамы было столь же безразличным и надменным, как и её племянницы-спортсменки. Капитан Джек, с другой стороны, выглядел обеспокоенным и раскрасневшимся. Все заметили: как только он вошёл в комнату, его глаза тут же отыскали маленькую тёмную фигурку, тихо и неподвижно сидевшую рядом с дородным корпусом великого адвоката, мистера Хьюбертта Мак-Кинли. Это была мисс Джоан Дюплесси в простом чёрном платье, на бледном юном лице виднелись следы слёз.
Доктор Уокер, местный практикующий врач, был, конечно, первым из вызванных свидетелем. Его показания были чисто медицинскими. Он описал результаты осмотра тела и заявил, что к ноздрям женщины, вероятно, во время сна прижали носовой платок, пропитанный хлороформом, а затем перерезали ей горло острым ножом. Смерть, судя по всему, была мгновенной, потому что бедняжка, очевидно, совсем не сопротивлялась.
В ответ на вопрос следователя врач сообщил, что для мерзкого злодеяния не требовалось ни большой силы, ни насилия, поскольку жертва, несомненно, в тот момент находилась в бессознательном состоянии. Одновременно случившееся указывало на хладнокровие и решительность убийцы.
Суду предъявили платок и нож: ярко раскрашенный платок, являвшийся собственностью покойницы, и иностранный, старомодный охотничий нож, один из множества оружейных экспонатов, украшавших угол зала. Он был обнаружен детективом Эллиоттом в зарослях у близлежащего поля для гольфа. Не оставалось никаких сомнений в том, что именно его использовал убийца – на нём остались следы крови.
Следующим свидетелем был капитан Джек. Он мало что мог сказать, поскольку, увидев тело в комнате, сразу же закрыл дверь и, умоляя кузину взять себя в руки, позвал своего камердинера и отправил его к доктору.
Вызвали несколько слуг из замка Фордвич, и все они свидетельствовали об удивительной молчаливости индианки, которая привела к её полной изоляции среди прислуги. Однако горничная мисс Генриетты, Джейн Партлетт, сообщила один-два интересных факта. Похоже, она ближе общалась с погибшей, чем кто-либо другой, и Руна по меньшей мере однажды разоткровенничалась с ней.
– Она говорила главным образом о своей хозяйке, – рассказывала Джейн, отвечая на вопрос коронера, – которой была искренне предана. Она сказала мне, что так её любит, что с готовностью умрёт за неё. Конечно, я подумала, что это всего лишь глупая и бессмысленная болтовня иностранки, но Руна очень разозлилась, когда я рассмеялась в ответ. Затем она расстегнула платье и показала мне несколько бумаг, зашитых в подкладку её платья. «Эти бумаги – счастье моей мисси, – сказала она мне. – Руна охраняет их своей жизнью. Придётся убить Руну, чтобы забрать их у неё!» Это случилось около шести недель назад, – продолжала Джейн под странный трепет, охвативший всех присутствующих. – В последнее время она стала гораздо молчаливее, и стоило мне как-то заикнуться об этих документах, она обернулась ко мне со зверским выражением лица и посоветовала держать язык за зубами.
На вопрос, упоминала ли она кому-нибудь о случае с документами, Джейн ответила отрицательно.
– За исключением мисс Генриетты, конечно, – добавила она после небольшого колебания.
На протяжении всех этих расспросов леди д'Альбукирк, сидевшая между капитаном Джеком и племянницей Генриеттой, хранила молчание, выпрямившись, как палка, и всем своим видом выражая надменное равнодушие. Генриетта, с другой стороны, явно скучала. Пару раз она громко зевнула, что вызвало у зрителей чувство гнева. Такое бездушие при виде столь таинственной трагедии, резко контрастирующее с глубокой печалью её собственной сестры, произвело на всех очень неблагоприятное впечатление. Было хорошо известно: юная леди занималась фехтованием непосредственно перед тем, как обнаружили убитую, и комната, где проходили занятия, находилась как раз под комнатой Руны. А через час после трагедии мисс Генриетта спокойно играла в гольф.
Затем вызвали мисс Джоан Дюплесси.
Когда молодая девушка выступила вперёд, в комнате воцарилась та тишина, которая обычно овладевает внимательной аудиторией, когда поднимается занавес перед решающим актом драмы. Но Джоан была спокойна, полностью владела собой и выглядела удивительно трогательно в глубоком трауре и с очевидными признаками печали, которые трагическая смерть верной подруги запечатлела на её молодом лице.
Отвечая коронеру, она назвала своё имя – Джоан Кларисса Дюплесси – и кратко заявила, что до дня смерти служанки жила в замке Фордвич, но затем покинула это временное жилище и переехала в «Оружие д'Альбукирков», тихую маленькую гостиницу на окраине города.
Её слова явно удивили тех, кто не знал об этом. Затем коронер любезно произнёс:
– Вы родились в Пондичерри, в Индии, и являетесь младшей дочерью капитана и миссис Дюплесси, которая была сестрой её светлости?
– Я родилась в Пондичерри, – тихо ответила молодая девушка, – и я единственный законный потомок покойного капитана и миссис Дюплесси, сестры её светлости.
Волнение, быстро подавленное коронером, охватило толпу при этих словах. Ударение, которое свидетельница сделала на слове «законный», не могло быть ошибочным, и все чувствовали, что именно здесь должен лежать ключ к столь непостижимой тайне смерти индуски.
Теперь все взгляды устремились на старую леди д'Альбукирк и на её племянницу Генриетту, но две дамы продолжали шептаться между собой и, по-видимому, перестали интересоваться происходившим.
– Покойная была вашей личной служанкой, не так ли? – спросил коронер после небольшой паузы.
– Да.
– Она недавно приехала с вами в Англию?
– Да, она должна была сопровождать меня, чтобы помочь мне подтвердить заявление о том, что я – единственная законная дочь моей покойной матери и, следовательно, наследница барона д'Альбукирка.
Она произнесла эти слова слегка дрожавшим голосом, но в комнате все затаили дыхание. Джоан предприняла видимое усилие, чтобы вернуть самообладание, и, отвечая на вопрос коронера, ясно и удовлетворительно рассказала о то, как произошло ужасающее открытие смерти её верной служанки. Показания длились около четверти часа, и тут коронер внезапно задал ей важный вопрос:
– Знаете ли вы что-нибудь о бумагах, которые покойная хранила на себе, и о которых уже упоминали ранее?
– Да, – тихо ответила она. – Это те самые доказательства моей правоты. Мой отец, капитан Дюплесси, был очень молод, и до встречи с моей матерью заключил тайный союз с женщиной-полукровкой, сестрой Руны. Устав от этого союза, он решил отказаться от жены – поскольку у неё не было детей – но законность брака ни на мгновение не подвергалась сомнению. После этого он женился на моей матери. Впоследствии его первая жена умерла, главным образом – от разбитого сердца; смерть наступила всего через два месяца после рождения моей сестры Генриетты. Отец, как мне кажется, верил, что его первая жена умерла примерно два года назад, и, без сомнения, был потрясён, когда понял, в какое положение поставил нашу мать. Чтобы что-то исправить, они повторно вступили в брак – на сей раз законно – и отец заплатил много денег родственникам Руны, чтобы замять вопрос. Менее чем через год после этого второго – единственно законного – брака, родилась я, а моя мать умерла.
– А эти документы, о которых так много говорили – вы можете их перечислить?
– Свидетельство о браке первой жены моего отца; два показания под присягой о её смерти, два месяца спустя после рождения моей сестры Генриетты: одно – доктора Рено, в то время известного врача в Пондичерри, другое – самой Руны, на чьих руках скончалась её сестра. Доктор Рено мёртв, а теперь убили и Руну, и все доказательства исчезли вместе с ней...
В её голосе прорвалось страстное рыдание, которое, она быстро подавила, мгновенно овладев собой. В этом многолюдном сборище можно было услышать падение булавки – настолько мощно напряжённое внимание овладело присутствующими.
– Значит, эти документы оставались у вашей горничной? Почему? – спросил коронер.
– Я не осмеливалась держать документы при себе, – ответила свидетельница, и выражение какого-то страха омрачило её молодое лицо, когда она посмотрела на тётю и сестру. – Руна не расставалась с ними. Она носила их в подкладке своего платья, а ночью держала их под подушкой. После её… её гибели, когда доктор Уокер ушёл, я подумала, что должна забрать бумаги, означавшие для меня всё моё будущее, и отдать их на сохранение мистеру Мак-Кинли. Однако, хотя я тщательно обыскала кровать и всю одежду рядом с моей бедной Руной, но бумаг не нашла. Они исчезли.
Не буду пытаться описать вам ощущение, вызванное показаниями мисс Джоан. Все взгляды устремились от бледного юного лица девушки к её сестре, сидевшей почти напротив, пожимавшей спортивными плечами и смотревшей на жалкую молодую фигуру перед ней с чёрствым и надменным равнодушием.
– Отложим в сторону вопрос о бумагах, – сказал коронер после паузы. – Не знаете ли вы случайно что-нибудь о личной жизни вашей покойной служанки? Не было ли у неё врага или, возможно, любовника?
– Нет, – ответила девушка. – Вся жизнь Руны была сосредоточена на мне и моих интересах. Я часто просила её передать наши бумаги в распоряжение мистера Мак-Кинли, но она никому не доверяла. Хотелось бы, чтобы она повиновалась мне, – у бедняжки вырвался невольный стон, – и тогда я не потеряла бы то, что означало для меня всё моё будущее, а женщина, любившая меня больше всех на свете, не стала бы жертвой жестокого убийства.
Ужасно было видеть, как молодая девушка инстинктивно и, безусловно, непреднамеренно, выдвигала столь грозное обвинение против тех, с кем её связывали кровные родственные узы. Никто не мог отрицать, что случившееся становилось всё запутаннее и загадочнее. Представьте себе картину, сформировавшуюся в сознании присутствовавших после столь пафосно рассказанной истории – юная девушка, приехавшая в Англию, чтобы оправдать свои претензии, которые считала справедливыми, и так упавшая духом, осознав, что её заявление очень трудно доказать из-за подлого убийства главной свидетельницы.
Заявление мисс Джоан подвергалось серьёзной угрозе из-за смерти Руны и исчезновения документов, что стало ясно из показаний адвоката, мистера Мак-Кинли. Естественно,он не мог сообщить слишком много, и его показания абсолютно не являлись фактическим доказательством, потому что ни Руна, ни Джоан не доверяли ему полностью и не передавали доказательства иска ему в руки. Он лично видел свидетельство о браке жены капитана Дюплесси, копию которого можно было легко раздобыть. Женщина умерла во время грандиозной эпидемии холеры в 1881 году, когда туземцы в Пондичерри скрывали огромное число смертей, а из-за присоединившейся к этому бездеятельности французского правительства свидетельства о смерти оформлялись небрежно и зачастую неправильно.
Руна приехала в Англию с заверенными свидетельствами о том, что сестра умерла у неё на руках через два месяца после рождения старшей дочери капитана Дюплесси, и привезла с собой показания, данные под присягой доктором Рено. Эти документы мистер Мак-Кинли видел и читал.
И теперь единственное доказательство справедливости заявления Джоан Дюплесси заключалось в том, что её мать и отец повторно вступили в брак спустя некоторое время после рождения их первого ребёнка, Генриетты. Этот факт не опровергался, и при необходимости легко мог быть доказан, если это необходимо, но даже и тогда он никоим образом не влиял на исход дела. Он подразумевал наличие сомнения у капитана Дюплесси, сомнения, которое надлежало успокоить повторным бракосочетанием, но совершенно не подтверждал незаконность рождения его старшей дочери.
В общем, чем больше говорил мистер Мак-Кинли, тем сильнее крепло убеждение, что кража документов была связана с убийством несчастной Руны. Она не рассталась с доказательствами, означавшими благосостояние для её хозяйки, и заплатила за свою преданность жизнью.
После этого вызвали ещё несколько свидетелей. Слуги были тщательно допрошены, доктор заслушан повторно, но, несмотря на долгие и трудные усилия, ни коронер, ни присяжные не смогли выявить ни одного реального факта, кроме уже известных.
Индуска была убита!
Бумаги, которые она всегда носила о своём теле, исчезли.
И кроме этого – ничего! Непроницаемая завеса тишины и тайны!
Дворецкий в замке Фордвич определённо не заметил, что нож, которым Руна была убита, отсутствует на привычном месте на следующее утро после убийства, но не раньше. Случившееся стало ещё загадочнее из-за того, что единственную покупку хлороформа в округе совершила сама убитая.
Однажды, примерно две-три недели назад, она пошла к местному аптекарю и показала ему рецепт для чистки волос, для чего понадобилось немного хлороформа. Он отпустил ей очень маленькое количество в крошечной бутылочке, которую впоследствии обнаружили пустой на её туалетном столике. Никто в замке Фордвич не мог заявить, что слышал какой-то непривычный шум в ту памятную ночь. Даже Джоан, спавшая в комнате, соседней с комнатой несчастной Руны, сказала, что не слышала ничего необычного. Но дверь между комнатами была закрыта, а убийство произошло быстро и тихо.
Вот таким образом это необычайное расследование подошло к концу, оставив в воздухе следы мрачного подозрения и необъяснимого ужаса.
Присяжные вынесли вердикт: «Умышленное убийство, совершённое одним или несколькими неизвестными лицами», после чего леди д'Альбукирк поднялась и, опираясь на руку своей племянницы, тихо вышла из комнаты.

3
Два наших лучших сотрудника Ярда, Пеграм и Эллиотт, остались для продолжения расследования. Они остановились в Фордвиче (маленьком городке неподалёку), как и мисс Джоан, вернувшаяся в своё постоянное жилище в «Оружии д'Альбукирков», а я сразу после следствия уехала в город. Капитан Джек вернулся в полк, а обитательницы замка вернулись к размеренному времяпрепровождению посреди роскоши. Старая дама по-прежнему находилась в полуцарственном уединении; мисс Генриетта фехтовала, боксировала, играла в хоккей и гольф; но над прекрасным замком и его надменными обитателями витали, подобно уродливым хищным птицам, выискивавшим жертву, грозные безымянные подозрения.
Обе дамы могли бы пренебречь общественным мнением, но общественное мнение было настроено против них. Никто не осмелился высказать обвинение вслух, но все помнили и то, что мисс Генриетта в утро убийства играла в гольф на поле, где нашли нож, и то, что, если мисс Джоан Дюплесси не сможет доказать свои претензии на вотчину баронов д'Альбукирков, мисс Генриетта останется бесспорной владелицей. И теперь, когда дамы проезжали по деревенской улице, никто не снимал шляпы, чтобы приветствовать их, а стоило пастору в церкви упомянуть шестую заповедь: «Не убий», как все глаза с ужасом устремлялись на старую баронессу и её племянницу.
В замке Фордвич воцарилось практически полное одиночество. Ежедневные газеты становились всё более саркастичными, направляя стрелы в адрес Скотланд-Ярда, а нетерпение публики неудержимо возрастало.
Кончилось тем, что начальник пришёл в отчаяние и послал за леди Молли. В результате их беседы я снова отправилась в Фордвич, но на этот раз в компании моей дорогой леди, получившей из штаб-квартиры карт-бланш – предпринимать всё, что она посчитает нужным, для расследования таинственного преступления.
Мы с ней прибыли в Фордвич к восьми вечера после обычного долгого ожидания в Ньюкасле. Мы смирились с «Оружием д'Альбукирков», и за поспешным и очень скверным ужином леди Молли кратко посвятила меня в свои планы.
– Я вижу каждую деталь этого убийства, Мэри, – серьёзно сказала она, – точно так же, как если бы всё время жила в замке. Я точно знаю, где наши парни не правы, и почему они не могут докопаться до истины. Но, хотя начальник и развязал мне руки, то, что я собираюсь сделать, настолько выходит из рамок, что, потерпев неудачу, я немедленно получу congé20, и часть позора неизбежно ляжет на тебя. Пока не слишком поздно, ты ещё можешь отступить и предоставить мне действовать в одиночестве.
Я посмотрела ей прямо в лицо. Её тёмные глаза блестели, полные силы ясновидения и изумительного понимания «людей и вещей».
– Я последую за тобой, миледи Молли, – тихо промолвила я.
– Тогда отправляйся в постель, – ответила она с тем странным и мгновенным изменением поведения, которое было для меня настолько привлекательным, а для всех остальных – настолько же необъяснимым.
Игнорируя мои возражения, она не пожелала ни продолжать беседу, ни отвечать на другие вопросы; пришлось подчиниться и удалиться в свою комнату. На следующее утро её изящная фигура, безукоризненно облачённая в сшитое на заказ идеальное платье, возникла возле моей кровати очень рано.
– Что случилось, который час? – воскликнула я, внезапно проснувшись.
– Слишком рано для тебя, чтобы вставать,– тихо ответила она. – Я собираюсь на утреннюю мессу в близлежащем римско-католическом монастыре.
– На мессу в римско-католическом монастыре?
– Да. Не повторяй все мои слова, Мэри; это глупая трата времени. Я представилась соседям, как американка, миссис Сайлас А. Оген, чья сломанная машина ремонтируется в Ньюкасле, а я, её владелица, развлекаюсь, осматривая красоты окрестностей. Будучи католичкой, я сначала посещу мессу, а затем, поскольку некогда встречалась в Лондоне с леди д'Альбукирк, нанесу ей визит вежливости. Когда я вернусь, мы вместе позавтракаем. Тем временем ты можешь попытаться завязать знакомство с мисс Джоан Дюплесси, которая живёт здесь, и попросить её присоединиться к нам за завтраком.
Она ушла, прежде чем я произнесла хоть одно слово, так что оставалось лишь повиноваться.
Час спустя я увидела мисс Джоан Дюплесси, прогуливавшуюся по саду отеля. Было нетрудно завязать знакомство с молодой девушкой, которая, казалось, расцвела от возможности с кем-нибудь поболтать. Мы поговорили о погоде и всём таком прочем, и я неукоснительно избегала касаться трагедии в замке Фордвич до возвращения леди Молли в десять часов. Она выглядела такой же нарядной и хладнокровной, как и три часа назад. Только я, отлично знавшая её, заметила блеск триумфа в её глазах и поняла, что она добилась успеха. Её сопровождал Пеграм, немедленно, однако, покинувший свою спутницу и направившийся прямо в отель, а леди Молли присоединилась к нам в саду. После нескольких вежливых фраз она представилась мисс Джоан Дюплесси и предложила ей составить нам компанию в кофейной на верхнем этаже.
Комната была пуста, и мы сели за стол; я дрожала от волнения и ожидала дальнейшего развития событий. Через открытое окно я увидела, как по деревенской улице быстро идёт Эллиотт. Официантка ушла, а я была слишком взволнована, чтобы есть или поддерживать беседу. Тем временем леди Молли продолжала разговор с мисс Джоан, расспрашивая её о жизни в Индии и отце, капитане Дюплесси. Джоан призналась, что всегда была отцовской любимицей.
– Он почему-то никогда не любил Генриетту,– объяснила она.
Леди Молли спросила её, когда она впервые познакомилась с Руной.
– Она появилась у нас, когда умерла моя мама, – ответила Джоан, – выкормила и воспитала меня. В Пондичерри никому не казалось удивительным, что она была служанкой в доме офицера, где её собственная сестра царствовала в качестве любовницы. Пондичерри – французское поселение, и манеры и обычаи там часто очень своеобразны.
Я рискнула спросить, каковы её планы на будущее.
– Что ж, – очень грустно ответила она, – я, конечно, ничего не смогу поделать, пока моя тётя жива. Я не могу вынудить её позволить мне жить в Фордвиче или признать меня своей наследницей. Но после её смерти, если моя сестра действительно примет титул и состояние д'Альбукирка, – добавила она, и внезапно странное выражение мстительности – почти что ненависти и жестокости – омрачило детское выражение её лица, – тогда я воскрешу трагическую историю смерти Руны, и надеюсь, что общественное мнение...
Она запнулась, и я, отвернувшись от окна, посмотрела на неё. Её лицо покрыла пепельная бледность, взгляд был устремлён перед собой, вилка и нож выпали из рук. Затем я увидела, что Пеграм появился в комнате, подошёл к столу и передал пачку документов леди Молли.
Всё остальное промелькнуло в одно мгновение!
Громкий крик отчаяния, как у загнанного в угол зверя, пронзительный вопль, за которым последовало восклицание Пеграма: «Нет!» – и, прежде чем кто-либо смог помешать ей, изящная молодая фигурка Джоан на короткое время возникла у открытого окна.
И тут же исчезла в его проёме, а затем мы услышали глухой стук, от которого застыла вся кровь в моих жилах.
Пеграм выбежал из комнаты, а леди Молли сидела совершенно неподвижно.
– Мне удалось оправдать невинных, – тихо произнесла она, – но виновная сама определила себе наказание.
– Так это была она? – в ужасе пробормотала я.
– Да. Я подозревала её с самого начала, – спокойно ответила леди Молли. – Именно обращение Роны в католицизм и последующее изменение её поведения дало мне первую подсказку.
– Но почему… почему? – бормотала я.
– Простая причина, Мэри, – продолжала она, покачивая пачку документов своей нежной рукой; затем, сорвав ленточку, перетягивавшую бумаги, она швырнула их на стол. – Всё это было мошенничеством с начала до конца. Конечно, свидетельство о браке женщины было настоящим, но я не доверяла подлинности других документов с того момента, как услышала, что Руна не расставалась с ними и не позволяла мистеру Мак-Кинли взять на себя ответственность за них. Уверена, что вначале замышлялся обычный шантаж. Документам полагалось послужить лишь средством вымогательства денег у пожилой женщины, и о суде даже мысли ни у кого не было.
Руна, разумеется, играла первую скрипку во всём деле, так как была готова дать под присягой показания о фактической дате смерти первой мадам Дюплесси. Инициатива могла исходить либо от Джоан, либо от самого капитана Дюплесси – из-за ненависти к семье, которая не желала иметь ничего общего ни с ним, ни с его любимой младшей дочерью. Правды, конечно, мы никогда не узнаем. Сначала Руна была парсианкой, по-собачьи преданной девушке, которую выкормила грудью, и, без сомнения, хорошо усвоила ту роль, которую ей предстояло сыграть. Но затем она стала католичкой – пылкой новообращённой, всей душой воспринявшей страх католика перед адским огнём. Сегодня утром я была в монастыре. Я услышала там проповедь священника и поняла, как повлияло его красноречие на бедную, невежественную, суеверную Руну. Она по-прежнему была готова умереть за свою молодую хозяйку, но уже не могла принести ложную клятву даже ради неё. После мессы я отправилась в замок Фордвич. Я изложила своё мнение старой леди д'Альбукирк, которая отвела меня в комнату, где Руна спала и умерла. Там я обнаружила две вещи, – продолжала леди Молли, открыв элегантный ридикюль, висевший на руке, и выложив передо мной большой ключ и молитвенник.
– Этот ключ я нашла в ящике старого шкафа в гардеробной, где спала Руна, вместе со всякой всячиной, принадлежавшей несчастной женщине. Подойдя к двери, ведущей в спальню Джоан, я обнаружила, что дверь заперта, а ключ подходит к замку. Руна сама заперла эту дверь со своей стороны – она ​​боялась хозяйки. Так я узнала, что права в своих догадках. Молитвенник тоже оказался католическим. И захватанным пальцами в том месте, где вероломные клятвы и ложь осуждаются как смертные грехи, наказание за которые – адский огонь. Новообращённая Руна, испуганная страхом перед сверхъестественным, опасалась совершить смертный грех.
Кто знает, что произошло между женщинами, чей конец был столь жесток и ужасен? Кто может сказать, какие молитвы, слёзы, убеждения использовала Джоан Дюплесси с того момента, как поняла, что Руна отказывается дать ложную клятву, которая принесла бы её госпоже богатство и почёт, и до ужасного дня, когда она, наконец, осознала, что Руна больше не намерена держать язык за зубами, и прибегла к ужасному средству, заставив её умолкнуть навсегда?
С этой уверенностью я рискнула замыслить некий заговор. Понимаешь, я была абсолютно уверена. Я задержала Джоан беседой, а тем временем отправила Пеграма в её комнату с приказом взломать замки её саквояжа и несессера. Ну вот! Помнишь, я говорила, что в случае ошибки, я, вероятно, вылечу прочь за нарушение законов, поскольку, безусловно, не имела права на подобные действия. Но если бы Пеграм нашёл документы там, где я и предполагала, мы могли бы привлечь убийцу к ответственности. Я хорошо знаю свой пол, не так ли, Мэри? Я знала, что Джоан Дюплесси не уничтожила – и никогда не уничтожит – эти бумаги.
Не успела леди Молли договорить, как в коридоре послышалась тяжёлая поступь. Я бросилась к двери и там встретилась с Пеграмом.
– Она мертва, мисс, – сказал он. – Упала с высоты в сорок футов на каменный тротуар внизу.
Виновная поистине сама выбрала себе наказание!
Леди д'Альбукирк отправила леди Молли чек на 5000 фунтов стерлингов в тот день, когда всё случившееся стало достоянием общественности.
Думаю, вы согласитесь, что это был заслуженный заработок. Своими изящными руками моя дорогая леди подняла завесу, нависшую над трагедией замка Фордвич, и после обнаружения документов в несессере Джоан Дюплесси и самоубийства несчастной девушки убийство индуски перестало быть загадкой.



5. ДЕНЬ ГЛУПОСТИ

1
Не думаю, что кому-нибудь стало известно, что честь раскрытия необычайной тайны, известной читателям газет как «Сомерсетширское нападение», принадлежит быстрому, интуитивному разуму моей дорогой леди.
Вообще-то, по мнению общественности, загадка «Сомерсетширского нападения» никогда не была должным образом разъяснена; те назойливые и суетливые личности, которые обожают критиковать полицию, не преминут указать на этот случай как на пример вопиющей некомпетентности со стороны нашего детективного отдела.
Молодая женщина по имени Джейн Тёрнер, гостившая в Уэстон-сьюпер-Мэре, однажды днём была обнаружена ​​в беспомощном состоянии, связанная, с заткнутым ртом, страдавшая от ужаса и изнеможения, в спальне, которую она занимала в апартаментах, хорошо известных в городе. Немедленно вызвали полицию, и как только мисс Тёрнер пришла в себя, то дала объяснение таинственному происшествию.
Она работала в одном из крупных магазинов тканей в Бристоле и проводила свой ежегодный отпуск в Уэстон-сьюпер-Мэре. Её отец был мясником в Банвелле – деревне, расположенной примерно в четырёх милях от Уэстона. Где-то около часа дня в пятницу, 3 сентября, она, находясь в спальне, складывала вещи в сумочку, собираясь отправиться в Банвелл, чтобы навестить родителей на выходные.
В дверь постучали, чей-то голос произнёс: «Джейн, это я. Можно войти?»
Она не узнала голос, но почему-то подумала, что это её друг, и потому крикнула: «Входи!»
Это было всё, что бедняжка могла чётко рассказать; в следующий миг дверь распахнулась, кто-то стремительно набросился на мисс Тёрнер, она услышала грохот падающего стола и почувствовала удар по голове, затем к её носу и рту прижали влажный носовой платок...
И больше она ничего не помнила.
Когда она постепенно пришла в себя, то оказалась в том ужасном положении, в котором миссис Скьюард – её хозяйка – обнаружила её двадцать четыре часа спустя.
На просьбу описать нападавшего мисс Тёрнер ответила: когда дверь распахнули, ей показалось, что в комнату вошла пожилая женщина в широкой накидке с капюшоном и вуалью, но в то же время она совершенно уверена, что на неё напал мужчина – по силе и жестокости натиска. У неё не было ни врагов, ни имущества, которое стоило бы украсть; исчезла только сумка, в которой лежали всякие бесполезные мелочи.
Жители дома, с другой стороны, смогли пролить крайне мало света на тайну, окружавшую это очень необычное и, казалось бы, бесполезное нападение.
Всё, что вспомнила миссис Скьюард – в пятницу мисс Тёрнер сказала ей, что уезжает в Банвелл на выходные, но хочет сохранить за собой комнату, куда вернётся в понедельник.
Это было где-то около половины двенадцатого, в час, когда готовились обеды для постояльцев. Поэтому не удивительно, что никто в оживлённом многоквартирном доме не принял во внимание тот факт, что после беседы мисс Тёрнер не выходила из дома. И, несомненно, несчастная девушка осталась бы на несколько дней в том плачевном состоянии, в котором её в конечном счёте и обнаружили, если бы не алчность, характерная для таких особ, как миссис Скьюард.
В уикенд Уэстон-сьюпер-Мэр был переполнен, и миссис Скьюард, окружённая претендентами на проживание, не понимала, почему она должна на ночь или две оставлять пустующей комнату временно отсутствующего постояльца, вместо того, чтобы получить за неё двойную сумму.
В субботу днём ​​она провела посетителя в комнату мисс Тёрнер и, распахнув дверь (кстати, не запертую), с ужасом увидела, как бедняжка наполовину сидит, наполовину сползает со стула, к которому привязана верёвкой, а вокруг нижней части лица обмотан шерстяной платок.
Как только миссис Скьюард освободила несчастную жертву, то тут же послала за полицией, и именно благодаря разумным мерам детектива Парсонса, местного жителя, тут же были собраны несколько клочков очень туманных улик.
Сначала возник вопрос о пожилой женщине в широкой накидке, которую Джейн Тёрнер считала напавшей на неё. Дама, отвечавшая этому описанию, в пятницу около часа позвонила у дверей пансиона и хотела увидеться с мисс Тёрнер. Горничная, открывшая ей, ответила: «По-моему, мисс Тёрнер уехала в Банвелл».
– О, – возразила старая дама, – ещё нет. Я – мать мисс Тёрнер, и мы должны были встретиться, чтобы отправиться вместе.
– Тогда мисс Тёрнер до сих пор в своей комнате, – предположила горничная. – Пойти и посмотреть?
– Не беспокойтесь, – ответила женщина. – Я знаю дорогу. Дойду сама.
После чего старая дама миновала служанку, пересекла зал и поднялась наверх. Никто не видел, как она шла обратно, но один из постояльцев слышал стук в дверь Джейн Тёрнер и женский голос, произносивший: «Джейн, это я. Можно войти?»
То, что произошло впоследствии, кем была таинственная старая женщина, как и с какой целью она напала на Джейн Тёрнер и отняла у неё несколько бесполезных вещичек – вот загадка, с которой столкнулась полиция, и которая – по мнению публики – так и не была разгадана. Мать Джейн Тёрнер тогда находилась в постели – у неё была сломана лодыжка – и не могла передвигаться. Таким образом, пожилая женщина являлась самозванкой, и поиски её, можете мне поверить, хотя и проводились интенсивно и всеобъемлюще, в глазах общественности остались абсолютно бесплодными. Но хватит об этом.
На месте совершения преступления мало что могло помочь расследованию. Верёвка, которой была связана Джейн Тёрнер, не давала никакой подсказки; шерстяной платок принадлежал мисс Тёрнер, и злоумышленник воспользовался им, чтобы заглушить крики девушки; на полу лежал носовой платок без инициалов или метки из прачечной, явно пропитанный хлороформом; а рядом – бутылка, где находился сам анестетик. Маленький столик был перевернут, а предметы, лежавшие на нём, валялись повсюду – ваза с несколькими цветами, коробка с печеньем и несколько выпусков «Вест Инглэнд Таймс».
И ничего больше. Злоумышленник, достигнув своей низкой цели, очевидно, смог выйти из дома незамеченным, и это ему удалось с лёгкостью, поскольку все были заняты обедом.
Конечно, некоторые из самых способных сотрудников Ярда выдвигали различные теории. Наиболее вероятным решением представлялись вина или, по крайней мере, соучастие возлюбленного девушки, Артура Катбуша – непутёвого малого, бо́льшую часть своего времени проводившего на ипподромах. Инспектор Дэнверс, которого начальник отрядил помогать местной полиции, заявил, что в действительности Джейн Тёрнер подозревала своего любимого и пыталась его выгородить, заявляя, что у неё не имелось ничего ценного, а сам молодой негодяй знал, что у неё есть деньги, и планировал это нападение с целью ограбления.
Дэнверс был искренне огорчён, когда в ходе расследования установили, что Артур Катбуш отправился на гонки в Йорк за три дня до преступления и ни на мгновение не покидал этот город до субботнего вечера, когда мисс Тёрнер вызвала его телеграммой в Уэстон.
Более того, девушка не разорвала помолвку с молодым Катбушем, и, таким образом, полное отсутствие мотивов стало серьёзным препятствием для признания теории достоверной.
И тогда начальник послал за леди Молли. Без сомнения, он почувствовал, что происшедшее – очередной случай, когда женский такт и изумительная интуиция миледи окажутся более полезными, нежели традиционные и испытанные методы сильного пола.


2
– Естественно, в деле замешана женщина, Мэри, – сказала мне леди Молли, вернувшись домой после беседы с начальником, – хотя в Ярде эту теорию недооценивают, и заявляют, что женский голос – в чём готовы поклясться только два из наших свидетелей – был фальшивым.
– Значит, ты думаешь, что на Джейн Тёрнер напала всё-таки женщина?
– Ну, – ответила она несколько уклончиво, – когда мужчина изображает женский голос, у него получается высокий, неестественный дискант, что – я абсолютно уверена – тут же вызвало бы подозрения либо у горничной, либо у жильца, либо у обоих.
Я внимательно следила за ходом мыслей моей дорогой леди, но тут со столь характерной для неё внезапной сменой поведения она резко сказала мне:
– Мэри, посмотри расписание поездов до Уэстон-сьюпер-Мэра. Мы должны попытаться быть там сегодня же вечером.
– Распоряжение начальника? – спросила я.
– Нет. Моё, – лаконично ответила она. – Где «АВС»21?
Мы уехали в тот же день, а вечером ужинали в «Гранд-Отеле» в Уэстон-сьюпер-Мэре.
Моя дорогая леди размышляла на протяжении всего нашего путешествия, да и сейчас сохраняла необычайную молчаливость, целиком погрузившись в свои мысли. Взгляд был хмурым, и время от времени блестевшие тёмные глаза внезапно сужались вместе со зрачками, словно поражённые внезапным светом.
Я и не пыталась разобраться, что происходило в её деятельном мозгу, но опыт давно убедил меня: молчание с моей стороны – самая верная карта для игры.
Леди Молли записала нас в гостиничную книгу как миссис Уолтер Белл и мисс Гранард из Лондона; на следующий день после нашего приезда на это имя пришли две тяжёлые посылки. Она отнесла их в нашу гостиную, где мы вместе и вскрыли их.
К моему изумлению, содержимым оказались пачки газет: беглый взгляд объяснил мне, что это – старые номера газеты «Вест Инглэнд Таймс» за целый год.
– Найди и вырежи столбец «Личная переписка» из каждого номера, Мэри, – сказала мне леди Молли. – Я просмотрю их по возвращении. А пока иду на прогулку и буду дома к обеду.
Я знала, что она, безусловно, сосредоточена на расследуемом деле и только на нём, и, как только она ушла, приступила к выполнению данного мне утомительного задания. Моя дорогая леди, очевидно, мысленно решала загадку, решение которой ожидала найти в старых номерах «Вест Инглэнд Таймс».
К возвращению леди Молли у меня была готова подборка «Личной переписки» из примерно трёх сотен вырезок, аккуратно собранных и маркированных для удобства прочтения. Она поблагодарила меня за проворство одним из своих очаровательных взглядов, но почти ни слова не произнесла на протяжении всего завтрака. После еды она принялась за работу. Я видела, как она внимательно изучает каждый клочок бумаги, сравнивая один с другим, раскладывая перед собой по стопкам и постоянно делая заметки на полях.
Почти четыре часа она просидела за столом, ненадолго прервавшись на чай, и, наконец, отодвинула все вырезки в сторону, за исключением нескольких, которые остались у неё в руке. Затем она посмотрела на меня, и я вздохнул с облегчением.
Моя дорогая леди сияла.
– Ты нашла то, что хотела? – нетерпеливо спросила я.
– Как и ожидала, – ответила она.
– Могу я узнать?
Она разложила кусочки бумаги передо мной. Всего их было шесть, и в каждом столбце имелся один пункт, особо помеченный крестиком.
– Просто посмотри на объявления, которые я пометила, – предложила она.
Я так и поступила. Но если в глубине души я смутно надеялась, что столкнусь с разгадкой тайны, окружавшей «Сомерсетширское нападение», то была обречена на разочарование.
Каждое из отмеченных объявлений в колонках «Личной переписки» имел инициалы «Е. С. В.», а смысл оставался неизменен: тайная встреча на одной из небольших железнодорожных станций на линии между Бристолем и Уэстоном.
Наверно, моё недоумение казалось исключительно смешным, потому что журчащий смех миледи эхом разнёсся по пустой, скучной гостиной отеля.
– Ты не замечаешь, Мэри? – весело спросила она.
– Признаюсь, что нет, – ответила я. – И полностью сбита с толку.
– И всё же, – продолжила она более серьёзно, – несколько этих глупых заметок дали мне ключ к таинственному нападению на Джейн Тёрнер, которое более трёх недель озадачивало наших товарищей в Ярде.
– Но как? Я не понимаю.
– Поймёшь, Мэри, а теперь мы вернёмся в город. Во время утренней прогулки я узнала всё, что хотела, а эти объявления окончательно расставили всё по своим местам.

3
На следующий день мы вернулись в город.
Ещё в Бристоле мы купили лондонскую утреннюю газету, на первой странице которой красовалось короткое уведомление под следующими бьющими в глаза заголовками:
СОМЕРСЕТШИРСКОЕ НАПАДЕНИЕ
УДИВИТЕЛЬНОЕ ОТКРЫТИЕ ПОЛИЦИИ
НЕОЖИДАННЫЙ КЛЮЧ
В статье говорилось:
«Нам официально сообщили о том, что полиция недавно получила сведения о некоторых фактах, которые, без сомнения, проясняют мотив жестокого нападения на мисс Джейн Тёрнер. В настоящее время мы не уполномочены говорить больше, однако ожидаем развития поистине поразительных событий».
По пути моя дорогая леди разъяснила мне некоторые соображения относительно самого дела, по желанию начальника теперь полностью находившегося в её руках, а также ближайшие планы, среди которых вышеупомянутая статья являлась неким предисловием.
Именно леди Молли «официально сообщила» сведения в Ассоциацию прессы, и, разумеется, новость появилась в большинстве лондонских и провинциальных изданий.
Насколько безошибочна была её интуиция и хорошо продумана схема, подтвердилось через четыре с половиной часа в нашей маленькой квартирке, когда Эмили, преисполнившись важности и благоговения, объявила о прибытии Её Светлейшего Высочества графини Хоэнгебирг.
«Е. С. В.» – пресловутые инициалы в колонках «Личной переписки» газеты «Вест Инглэнд Таймс»! Можете себе представить, как я воззрилась на изысканное видение – сплошные кружева, шифон и розы – которое в следующий момент буквально ворвалось в наш кабинет мимо бедной Эмили, застывшей с открытым ртом.
Неужели моя дорогая леди лишилась разума, предположив, что эта очаровательная молодая женщина с мягкими, светлыми волосами, с умоляющими голубыми глазами и детским ртом имела какое-либо отношение к жестокому нападению на девушку из магазина?
Молодая графиня пожала руку нам с леди Молли, а затем, глубоко вздохнув, опустилась на удобный стул, который я ей предложила.
Очень застенчиво, вежливым тоном малыша, который знает, что был непослушным, она начала с объяснения, что посетила Скотланд-Ярд, где крайне обаятельный человек – начальник, я полагаю – оказался настолько добр, что послал её сюда и пообещал ей, что здесь она найдёт помощь и утешение в её ужасном, ужасном несчастье.
Поощряемая леди Молли, она вскоре погрузилась в своё повествование – трогательный рассказ о собственных легкомыслии и глупости.
Урождённая леди Мюриэль Вулф-Стронгем, дочь герцога Уэстона, едва выйдя из школы, встретила эрцгерцога Штаркбург-Наухайма, который влюбился в неё и сделал своей женой. Союз был морганатическим22; эрцгерцог присвоил своей английской жене титул графини Хоэнгебирг и титул Светлейшего Высочества.
Поначалу этот брак был довольно счастливым, несмотря на удручающую враждебность матери и сестры эрцгерцога: вдовствующая эрцгерцогиня считала, что все английские девушки громогласны и неженственны, а принцесса Амалия увидела в браке своего брата серьёзный барьер на пути к осуществлению собственных в высшей степени амбициозных матримониальных надежд.
– Они терпеть меня не могут, потому что я не вяжу носки и не умею печь миндальные пирожные, – сказала милая малютка, Светлейшее Высочество, нежно глядя на серьёзное, красивое лицо леди Молли. – И очень обрадуются охлаждению отношений между мужем и мной.
В прошлом году, когда эрцгерцог проходил курс ежегодного лечения в Мариенбаде23, графиня Хоэнгебирг отправилась в Фолкстон, чтобы поправить здоровье своего маленького сына. Она остановилась в одном из отелей так, как поступила бы любая английская богатая леди – конечно, с сиделками и собственной служанкой, но без помпы и помех, причиняемых традиционной немецкой свитой.
Там она повстречалась со старым знакомым её отца, мистером Румбольдтом, богатым финансистом, вращавшимся в высшем обществе. Но репутация этого человека в последнее время сильно пострадала из-за дела о разводе, придавшего его имени незавидную дурную славу.
Её Светлейшее Высочество, широко раскрыв честные голубые глаза, заверила леди Молли, что в замке Штаркбург она не читала английских газет и поэтому совершенно не знала, что мистер Румбольдт, который раньше был желанным гостем в доме её отца, более не является подходящей компанией для неё самой.
– Было очень хорошее утро, – продолжала она с лёгким воодушевлением, – а я смертельно скучала в Фолкстоне. Мистер Румбольдт убедил меня совершить вместе с ним короткую поездку на его яхте. Мы должны были добраться до Булони, пообедать там и вернуться домой до наступления темноты.
– И, конечно же, яхта по какой-то причине вышла из строя, – веско завершила леди Молли, когда наша гостья запнулась.
– Ну да, – прошептала маленькая графиня сквозь слёзы.
– И, конечно, было уже слишком поздно возвращаться на обычном почтовом катере?
– Ближайший ушёл час назад, а следующего нужно было ждать до глубокой ночи.
– Таким образом, вам волей-неволей пришлось ждать, а тем временем вас увидела девушка по имени Джейн Тёрнер, знавшая вас в лицо, и с тех пор она шантажирует вас.
– Как вы догадались об этом? – воскликнула Её Высочество с таким забавным выражением больших голубых глаз, что мы с леди Молли невольно рассмеялись.
– Ну, – ответила моя дорогая леди спустя некоторое время, снова став серьёзной, – лицам моей профессии легко сложить два и два, согласны? И в этом случае не имелось никаких трудностей. Уговоры о тайных встречах на отдалённых железнодорожных станциях, адресованные «Е. С. В.» в колонках «Вест Инглэнд Таймс» – одна подсказка. Таинственное нападение на молодую женщину, проживавшую вблизи этих железнодорожных станций, а также Бристольского замка – резиденции ваших родителей, где вы часто останавливались в последнее время – ещё одна часть головоломки. Несколько экземпляров «Вест Инглэнд Таймс», обнаруженные в той же самой комнате молодой женщины привлекли мои мысли к этой газете. И ваш сегодняшний визит – сами понимаете, как это просто.
– Полагаю, что так, – вздохнула Е. С. В. – Только всё обстоит хуже, чем вы предполагаете, потому что эта ужасная Джейн Тёрнер, с которой в детстве я была очень ласкова, сфотографировала меня с мистером Румбольдтом на ступеньках гостиницы «Де Бэйнс» в Булони. Я увидела, как она это сделала, и бросилась вниз по лестнице, чтобы остановить её. Она довольно мило ответила мне – лицемерная дрянь! – что, возможно, снимок не удался, и если после проявки это подтвердится, она уничтожит его. Я вначале и не беспокоилась; но она умудрилась довести меня чуть не до умопомешательства с помощью объявлений в «Вест Инглэнд Таймс», которую я, гостя у родителей в Бристольском замке, читала каждый день. У неё даже мысли не возникло, что я смогу возражать и всё такое. О! зачем эта злая девчонка так поступила со мной?
И снова кружевной носовой платок совершил путешествие к самой красивой паре голубых глаз, которые я когда-либо видела. Я не могла удержаться от улыбки, хотя мне действительно было очень жаль чувствительную, милую глупышку.
– И вместо того, чтобы успокоить вас с помощью газеты «Вест Инглэнд Таймс», там поместили требование провести секретную встречу на деревенской железнодорожной станции?
– Да! И когда я приехала туда – в диком страхе, что меня заметят – Джейн Тёрнер сама не появилась. Пришла её мать и сразу же заговорила о продаже фотографии моему мужу или свекрови. Она сказала, что Джейн может заработать четыре тысячи фунтов, и что она посоветовала дочери не продавать снимок за меньшую сумму.
– Что вы ответили?
– То, что у меня нет четырёх тысяч фунтов, – грустно сказала графиня. – Поэтому после долгих споров решили, что мне придётся выплачивать Джейн двести пятьдесят фунтов в год из денег на одежду. Она сохранила негатив в качестве страховки, но пообещала никогда не показывать его кому бы то ни было до тех, пока она регулярно получает деньги. Когда я жила с родителями в Бристольском замке, Джейн договаривалась о встрече со мной через колонки газеты «Вест Инглэнд Таймс» и тогда я должна была по её приказу платить очередной взнос.
Я рассмеялась бы, если бы всё происходившее не было так трагично – просто невероятно, как эта глупая, безобидная крошка позволила запугивать и шантажировать себя паре цепких хищниц.
– И это продолжается уже больше года, – серьёзно подытожила леди Молли.
– Да, но я никогда больше не встречала Джейн Тёрнер – всегда приходила её мать.
– Но вы знали её мать и до этого, я полагаю?
– О, нет. Я знакома с Джейн только потому, что она несколько лет назад работала в замке.
– Понятно, – медленно произнесла леди Молли. – Как выглядела женщина, с которой вы встречались на железнодорожных станциях и которой вы передавали деньги для мисс Тёрнер?
– О, я не могу сказать вам, как она выглядела. Я ни разу не смогла её рассмотреть.
– Ни разу не смогли рассмотреть? – воскликнула леди Молли, и моему натренированному слуху показалось, что в голосе моей дорогой леди звучал восторг.
– Нет, – с сожалением ответила маленькая графиня. – Она всегда назначала поздний час вечера, а маленькие станции на этой линии очень плохо освещены. Мне было исключительно трудно уйти из дома без убедительных объяснений, и я просила её перенести встречи на более удобный час. Но она всегда отказывалась.
Леди Молли ненадолго застыла в задумчивости, а затем резко спросила:
– Почему вы не преследуете Джейн Тёрнер за шантаж?
– О, я не смею – я не смею! – искренне ужаснувшись, воскликнула маленькая графиня. – Мой муж никогда не простит меня, а его родственницы сделают всё возможное, чтобы расширить разрыв между нами. Только из-за статьи в лондонской газете о нападении на Джейн Тёрнер – статье, в которой говорилось о разгадке и ожидающихся поразительных событиях – я испугалась и отправилась в Скотланд-Ярд. О, нет! нет! нет! Обещайте мне, что моё имя не будет упомянуто в связи с этим делом. Иначе я погибла!
Она разрыдалась; горе и страх придавали дополнительный драматизм её словам. Сквозь плач она простонала:
– Эти негодяйки знают, что я не смею рисковать разоблачением, и поэтому охотятся на меня, как вампиры. Когда я в последний раз видела старуху, то сказала ей, что призна́юсь во всём мужу – у меня не оставалось сил выносить это. Но она только смеялась – потому что знала, что я никогда не посмею.
– Когда это было? – спросила леди Молли.
– Примерно три недели назад – как раз перед тем, как на Джейн Тёрнер напали и отобрали у неё фотографии.
– Откуда вы знаете, что фотографии были украдены?
– Она сама написала и сообщила мне об этом, – ответила молодая графиня, которая теперь казалась несколько испуганной серьёзными вопросами моей дорогой леди. Из изящного ридикюля она вытащила листок бумаги, испещрённый следами горьких слёз. И передала его леди Молли. Текст был напечатан на машинке, подпись отсутствовала. Леди Молли сначала внимательно изучила письмо, а затем прочитала вслух:

«Её Светлейшему Высочеству графине Хоэнгебирг.
Вы думаете, что именно я беспокоила вас в течение последних двенадцати месяцев напоминаниями о вашем приключении с мистером Румбольдтом в Булони. Но это была не я; это был тот, кто обладал властью надо мной и знал о фотографиях. То, что я делала, я делала по его принуждению. Пока я хранила фотографию, вы были в безопасности. Теперь он напал на меня, чуть не убив, и забрал негатив. Я могу снова раздобыть его, и сделаю это, но мне понадобится большая сумма. Вы можете достать тысячу фунтов?»

– Когда вы получили письмо? – спросила леди Молли.
– Всего несколько дней назад, – ответила графиня. – Увы! Все последние три недели я терпела муки сомнений и тревоги, потому что с момента нападения не получала вестей от Джейн и умирала от желания узнать, что произошло.
– Вы не отправили ответ, я надеюсь?
– Я собиралась, но тут увидела статью в лондонской газете, и страх, что всё вышло на свет, причинил мне такие невыносимые страдания, что я отправилась прямо в город и встретилась с джентльменом в Скотланд-Ярде, который послал меня к вам. О! – умоляла она, не умолкая, – не совершайте ничего, что может вызвать скандал! Обещайте мне – обещайте мне! Я предпочитаю покончить с собой, лишь бы не столкнуться с разоблачением – и я могла бы найти тысячу фунтов.
– Не думаю, что в этом есть необходимость, – сказала леди Молли. – Что ж, с вашего разрешения я хотела бы спокойно обдумать всю историю, – добавила она, – и обсудить факты с моей подругой. Возможно, вскоре я смогу сообщить вам хорошие новости.
Она поднялась, любезно намекая, что беседа окончена. Но до конца было ещё далеко – предстояло много мольбы и много слёз с одной стороны и много подтверждений добрых заверений – с другой. Однако, когда примерно десять минут спустя изящные облака из кружева и шифона наконец вылетели из нашего кабинета, мы обе почувствовали, что несчастная, безобидная, неприлично глупая малышка выглядела явно утешённой и гораздо более счастливой, чем в течение последних двенадцати месяцев.

4
– Да! Редкостная дурочка, – обратилась ко мне леди Молли через час за обедом, – а вот эта Джейн Тёрнер удивительно умная девушка.
– Очевидно, ты, как и я, думаешь, что таинственная пожилая женщина, на протяжении всего времени выдававшая себя за мать, являлась соучастницей Джейн Тёрнер, а нападение было ими инсценировано, – продолжила я. – Инспектор Дэнверс будет в восторге – эта теория близка к его собственной.
– Гм! – вот и весь комментарий, которым меня удостоили.
– Уверена, что это Артур Катбуш, её любимый, – горячо возразила я. – Сама увидишь, что при проверке показаний под присягой его алиби на время нападения рухнет Более того, теперь, – торжествующе добавила я, – нам известно то, чего раньше не хватало – мотив.
– Ах! – сказала миледи, улыбаясь моему энтузиазму, – вот как ты рассуждаешь, Мэри?
– Да, и, на мой взгляд, единственный вопрос, вызывающий сомнения – действовал ли Артур Катбуш в сговоре с Джейн Тёрнер или против неё.
– Ну что ж, давай займёмся выяснением этого момента – да и некоторых других – не откладывая в долгий ящик, – подытожила леди Молли и поднялась из-за стола.
В тот же вечер она решила вернуться в Бристоль. Мы уезжали в 8.50 вечера, и я только что собралась, а кэб уже стоял у дверей, когда, к моему вящему удивлению, в комнате внезапно появилась пожилая женщина, изысканно одетая, с копной белоснежных волос над суровым, своеобычным лицом.
Весёлый, журчащий смех, вылетевший из сморщенного рта, и более тщательное изучение помогли узнать мою дорогую леди, выглядевшую исключительно достойной знатной дамой старой школы, а пара длинных, старомодных серёг придала ей вид иностранки.
Я не понимала, почему она решила показаться в бристольском «Гранд-отеле» в подобной маскировке, и почему она записала нас в гостиничной книге как эрцгерцогиню и принцессу Амалию фон Штаркбург из Германии; в тот вечер леди Молли не обмолвилась ни словом.
Но на следующий день, когда мы наняли пролётку, я полностью соответствовала роли, которую мне пришлось сыграть. Миледи заставила меня одеться в очень богатое чёрное шёлковое платье и приказала мне сотворить унылую причёску с пробором и узлом сзади. Сама она выглядела почти как королева, путешествующая инкогнито, и неудивительно, что малыши и сыновья лавочников застыли с открытым ртом, когда мы вышли из пролётки возле одного из неприглядных маленьких домиков на Хлебной улице.
В ответ на звонок дверь открыла миниатюрная чумазая служанка. Миледи спросила её, живёт ли здесь мисс Джейн Тёрнер и дома ли она.
– Да, мисс Тёрнер живёт здеся, и сёдни четверг, и домой приходит поране.
– Тогда, пожалуйста, сообщите ей, – чрезвычайно величественно произнесла леди Молли, – что её желают видеть вдовствующая эрцгерцогиня Штаркбург-Наухайм и принцесса Амалия.
Бедная маленькая горничная чутьне рухнула на месте от изумления. Взволнованно ахнув: «Осподи!», она полетела по узкому коридору и вверх по крутой лестнице; за ней последовали мы с моей дорогой леди.
На лестничной площадке второго этажа девушка с нервной поспешностью постучала в дверь, открыла её и не очень разборчиво пробормотала:
– Госпожи к вам, мисс!
И стремительно скрылась. Я так и не узнала, кем посчитала нас эта малютка – безумцами, призраками или преступниками.
Тем временем леди Молли вошла в комнату, где мисс Джейн Тёрнер сидела и читала роман. Она вскочила, когда мы появились, и замерла, уставившись на представшие её взору великолепные видения. Выглядела она довольно симпатично, если не считать вызывающий, наглый взгляд чёрных глаз и какую-то общую неухоженность.
– Прошу не фолнофаться, мисс Тёрнер, – начала леди Молли на ломаном английском, опустившись на стул и жестом пригласив меня последовать её примеру. – Прошу сидеть – я не садержу фас. Фы иметь компрометирующая фотография – ферно? – моей нефестки, графини Хоэнгебирг. Я эрцгерцогиня Штаркбург-Наухаймская, und das ist24 моя дочь, принцесса Амалия. Мы сдесь инкогнито. Фы понимать? Нет?
Неподражаемо элегантным жестом моя дорогая леди поднесла пенсне к своим глазам и устремила их на дрожавшую фигуру Джейн Тёрнер.
Никогда раньше мне не приходилось видеть столь явно отразившихся на юном лице подозрений, даже испуга. Но следует отдать мисс Тёрнер должное: силой воли она явно обладала в избытке.
Она одолела охватившее её почтение к эрцгерцогине. Вернее, хочу сказать, что ей помог недостаток уважения британского среднего класса к социальному превосходству, особенно иностранному.
– Я не знаю, о чём вы говорите, – высокомерно вскинула она голову.
– Aber25 фы лгать мне, ферно? – хладнокровно возразила леди Молли, вытащив из ридикюля напечатанное на машинке письмо, которое Джейн Тёрнер послала графине Хоэнгебирг. – Фы написать моей нефестке; письмо достафить мне, а не ей. Меня это очень заинтересофать. Я дать фам тфе тысячи фунт за фотография её и мистера… э-э… Румбольдта. Фы отдать её мне токта, ферно?
Появление письма надломило смелый дух Джейн. Но она всё ещё сопротивлялась.
– У меня нет фотографии при себе, – сказала она.
– Ах, нет! Но фы фсё равно фзять его, так? – продолжила миледи, тихо опуская письмо в ридикюль. – В письме фы предлагать продать его за тысячу фунт. Я дать фам тфе тысячи. Секотня праздник для фас. Фы получить фотография от шентльмен – нет? И я буду шдать сдесь, пока фы не вернётесь.
После этого она поправила юбки и спокойно сложила руки, приготовившись к долгому ожиданию.
– У меня нет фотографии, – заупрямилась Джейн Тёрнер, – и я не могу раздобыть её сегодня. Человек, у которого она, живёт не в Бристоле.
– Нет? Ах! Но тофольно близко, ферно? – безмятежно предположила миледи. – Я могу шдать фесь день.
– Нет, вы не останетесь здесь! – Голос Джейн Тёрнер явно дрожал: то ли от ярости, то ли от страха – трудно сказать. – Я не могу достать фотографию сегодня, ясно вам? И я не собираюсь продавать её вам, и не буду. Мне не нужны ваши две тысячи фунтов. Откуда я знаю, что вы не самозванка?
– Оттуда, моя милая тефочка, – тихо ответила леди Молли, – что, если я уйти из эта комната пез фотография, я пойти прямо в Polizei26 с письмом, и фас обфинить по суду эрцгерцог, мой сын, за то, что фы шантажировать его жену. Видите ли, я не похожа на мою нефестку. Я не боюсь шкандаль. Итак, фы фзять фотография, ферно? Я и принцесса Амалия шдать сдесь. Das ist фаша спальня, так? – добавила она, указывая на дверь, которая явно вела в заднюю комнату. – Фы надеть шляпку и пойти сразу, прошу фас? Тфе тысячи фунт или тфа год тюрьма – у фас есть фыбор, ферно?
Джейн Тёрнер по-прежнему пыталась вести себя вызывающе, глядя прямо в глаза леди Молли; но я, наблюдая за ней, увидела, как смелость в её взоре постепенно уступает место страху, а затем ужасу и даже отчаянию. Лицо девушки, казалось, старело тем больше, чем пристальнее я смотрела на него: бледное, измождённое, осунувшееся. А леди Молли не сводила с неё строгих блестевших глаз.
Затем странным резким движением, которое каким-то образом пробудило в моей душе безымянную тревогу, Джейн Тёрнер повернулась на каблуках и побежала в заднюю комнату.
Воцарилась тишина. Для меня – напряжённая и мучительная. Я напрягалась, пытаясь услышать, что происходит в той задней комнате. О том, что моя дорогая леди не так черства, как ей хотелось бы, свидетельствовал странный ожидающий взгляд прекрасных глаз.
Минуты тянулись – как долго, я не могла сказать. Я слышала, как над потёртой каминной доской монотонно тикают часы, снаружи кричит во весь голос мальчик на побегушках, по улице, размеренно постукивая, разъезжает туда-сюда экипаж – тот самый экипаж, на котором мы приехали.
Затем внезапно раздался сильный грохот – как будто рухнул тяжёлый шкаф. Я не удержалась от вскрика, потому что мои нервы были напряжены до предела.
– Быстро, Мэри – задняя комната! – крикнула леди Молли. – Я опасалась, что девушка сделает это.
Я не осмелилась спросить, что означает «это», и бросилась к двери.
Она была заперта.
– На первый этаж – и быстро! – приказала миледи. – Я распорядилась, чтобы Дэнверс ожидал снаружи.
Можете себе представить, как я летела и как благословила предвидение моей дорогой леди, входившее в её смелый план, когда, чуть не сорвав с петель входную дверь, увидела инспектора Дэнверса в штатском, спокойно патрулировавшего улицу. Я окликнула его – он внимательно озирался вокруг – и мы вместе ринулись обратно в дом.
К счастью, хозяйка дома и служанка были заняты в подвале, поэтому не слышали грохот и не видели, как я бегу в поисках Дэнверса. Моя дорогая леди по-прежнему находилась одна в грязной гостиной, наклонившись к двери задней комнаты, её ухо приникло к замочной скважине.
– Думаю, не слишком поздно, – торопливо прошептала она. – Взломайте дверь, Дэнверс.
Дэнверс, крупный, сильный мужчина, мгновенно ударил плечом в шаткую дверь, уступившую первому же удару.
Зрелище, представшее нам, повергло меня в ужас, ибо я никогда раньше я не видела подобной трагедии. Несчастная девушка, Джейн Тёрнер, привязала верёвку к потолочному кольцу, на котором, очевидно, когда-то держался висячий светильник; другой конец этой верёвки она завязала скользящей петлёй и обвила её вокруг шеи.
Судя по всему, она забралась на стол, а затем, пытаясь покончить с жизнью, изо всех сил оттолкнула стол от себя. Именно этот грохот мы и слышали, и потому поспешили на помощь. К счастью, ей под ноги попалась спинка близстоящего стула; петля душила её, на лицо было ужасно смотреть, но девушка осталась жива.
Дэнверс немедленно спустил тело на пол. Ему и раньше приходилось оказывать первую помощь и заниматься такой кошмарной работой. Как только девушка слегка оправилась, леди Молли выслала из комнаты и его, и меня. В тёмной и пыльной гостиной, где всего несколько минут назад я играла свою маленькую роль в мрачной комедии, мне пришлось терпеливо ожидать, чтобы услышать продолжение.
Дэнверс ушёл, и приближались вечерние тени; часть улицы, видимая из окна, выглядела особенно тоскливо. Лишь около шести часов я, наконец, услышала долгожданный шелест шёлка и скрип открываемой двери. Моя дорогая леди – степенная, но сиявшая – вышла из задней комнаты и, не произнеся ни слова, вышла из дома к пролётке, всё ещё ждавшей на улице.
– Мы отправим к ней доктора, – такими были первые слова леди Молли, как только мы покинули Хлебную улицу. – Но с ней сейчас всё в порядке, за исключением того, что ей хочется успокоительного. Полагаю, она достаточно наказана. И больше не будет предпринимать попытки шантажа.
– Значит, фотография никогда и не существовала? – поразилась я.
– Нет, негатив был испорчен. Но Джейн Тёрнер отнюдь не собиралась отказываться от идеи разжиться деньгами, принадлежавшими бедной, тщеславной графине. Мы знаем, как ей удалось запугать эту маленькую глупышку. Удивительно, насколько эта девушка умна – в одиночку составить такой сложный план.
– В одиночку?
– Да, больше никого не было. Она была той самой пожилой женщиной, которая встречалась с графиней и звонила у входной двери многоквартирного дома в Уэстоне. Она инсценировала нападение на себя, без чьей-либо помощи, и все ей поверили – чего же более? Она спланировала и воплотила замыслы в жизнь, поскольку боялась, что маленькую графиню вынудят признаться в своей глупости мужу или её родителям во время судебного преследования, неизбежно последующего за шантажом. Поэтому она рискнула пойти ва-банк и почти преуспела в получении тысячи фунтов от Её Светлейшего Высочества, намереваясь заверить её, как только получит деньги, что негатив и отпечатки уничтожены. Но появление эрцгерцогини Штаркбург-Наухайм напугало её до предела. Столкнувшись с преследованием, которого она опасалась, и с угрозой тюрьмы, о чём и помыслить боялась, в момент помрачения разума она попыталась свести счёты с жизнью.
– Думаю, теперь обо всём случившемся будут молчать.
– Да, – грустно вздохнула леди Молли. – Публика никогда не узнает, кто напал на Джейн Тёрнер.
Она до сих пор немного сожалеет об этом. Но как радостно было видеть её в тот миг, когда она заверила Её Светлейшее Высочество графиню Хоэнгебирг, что той больше никогда не придётся бояться последствий глупости этого рокового дня!



6. ЗАМОК В БРЕТАНИ

1
Да! Мы с моей дорогой леди только что вернулись после отдыха – заслуженного отдыха, должна признаться.
Так вот, мы отправились в Пороэт27 – милую маленькую деревушку в глубине Бретани, недалеко от побережья; очаровательное местечко, спрятанное в долине, граничащее с горным потоком, дикое, романтичное, живописное – настоящая Бретань.
Мы обнаружили это скромное место совершенно случайно, путешествуя в прошлом году, и задержались там недели на три – можно сказать, закладывая основы этого странного приключения, достигшего кульминации всего месяц назад.
Я не знаю, заинтересует ли вас эта история, потому что участие в ней леди Молли было сугубо личным и не имело никакого отношения к её профессиональной деятельности. В то же время происшедшее очень ярко иллюстрирует принадлежащую моей дорогой леди необычную способность разгадывать мотивы и намерения своих сестёр по полу.
Нам предоставили комнаты и пенсион28 в уютном маленьком монастыре на окраине деревни, недалеко от привлекательной старинной церкви и живописной пресвитерии29. И вскоре мы познакомились с кюре, простодушным, добрым стариком, чьи скорбные мысли о том, что две столь очаровательные английские дамы, как мы с леди Молли – еретички, более чем уравновешивались удовольствием от возможности поболтать с кем-нибудь из, как он выражался, «великого внешнего мира». Он бесхитростно повествовал нам о собственной простой жизни, о деревне, которую любил, и о своих прихожанах.
Одна личность среди последних чуть ли не всецело занимала его мысли и разговоры, и, должна сказать, весьма нас заинтересовала. А именно – мисс Анжела де Женвиль, владевшая великолепным замком Пороэт, одним из семи архитектурных чудес Франции. Она была англичанкой по происхождению – её предки жили на Джерси30 – и очень богата: её дядя и одновременно крёстный отец завещал ей самую большую сигарную фабрику в Сент-Хелиерсе31, а также три четверти миллиона стерлингов.
Сказать, что мисс де Женвиль была эксцентрична – очень мягко выразиться; в деревне её считали абсолютно сумасшедшей. Кюре смутно намекнул, что все её странности вызваны трагической историей любви. Во всяком случае, в молодости без видимой причины она продала фабрику на Джерси и принялась жить в своё удовольствие. После двух лет непрерывных путешествий она приехала в Бретань в гости к своей вдовой сестре – маркизе де Теровен, владевшей небольшой собственностью недалеко от Пороэта и жившей в уединении и нищете со своим единственным сыном Амеде.
Мисс Анжелу де Женвиль приятно удивили ​​красота и тишина этой отдалённой маленькой деревни. Прекрасный замок Пороэт в то время был выставлен на продажу; она купила его, оформила документы о натурализации, стала французской подданной и с того момента ни разу не покидала пределов вновь приобретённого имения.
Она так и не вернулась в Англию и, за исключением кюре и собственных сестры и племянника, не общалась ни с кем, кроме небольшого штата слуг.
Но милый старый кюре непрестанно думал о ней, ибо она была в высшей степени милосердна и к нему, и к беднякам. И дня не проходило, чтобы он не рассказал нам что-либо о её доброте или же эксцентричных манерах. Однажды он появился в монастыре в непривычный час; мы только что завершили простой déjeuner32, состоявший из кофе и булочек, когда увидели, что старик идёт к нам через сад.
Поспешная походка и раскрасневшееся доброе лицо явно свидетельствовали о волнении и тревоге. Торопливо пробормотав: «Доброе утро, дочери мои!», он тут же перешёл к делу. Его волнение скрывалось за хлынувшим потоком слов: он – гонец, несущий приглашение очаровательной английской леди… удивительное приглашение, о да! возможно!.. мадемуазель де Женвиль… очень эксцентрична… но у неё большие неприятности… очень серьёзные неприятности… и она тоже очень больна… бедная госпожа… наполовину парализована и беспомощна… разум ослабел… да ещё её племянник, маркиз Амеде де Теровен… заблудший молодой человек… попал в плохую компанию в этом логове зла под названием Париж… наделал долгов… вечные долги… его мать так снисходительна!.. слишком снисходительна!.. но единственный сын!.. очаровательные английские дамы понимают, ведь правда? Всё случившееся очень грустно… очень, очень грустно… и стоит ли удивляться, что мадемуазель де Женвиль очень зла. Она заплатила долги месье маркиза один раз, два раза, три раза… но больше она не будет платить… но у неё большие неприятности, и ей нужен друг… подруга, она требует кого-нибудь из своей родной страны… а он сам, увы! всего лишь бедный деревенский кюре и не понимает знатных дам и их невероятные манеры. Было бы истинно христианским милосердием, если бы прелестная английская леди пришла и повидалась с мадемуазель.
– А её собственная сестра, маркиза? – прервала леди Молли разговорчивого старика.
– Ах! разумеется, её сестра, – вздохнул он. – Мадам маркиза – мать месье маркиза, и чудесная английская леди понимает… материнское сердце, конечно…
– Но я абсолютно чужая мисс де Женвиль, – возразила леди Молли.
– Ах, но мадемуазель всегда оставалась англичанкой в ​​душе, – ответил кюре. – Она сказала мне сегодня: «Я очень хочу, чтобы мне пожала руку англичанка – уравновешенная, здравомыслящая англичанка, и помогла мне справиться с трудностями. Приведите ко мне свою английскую подругу, месье кюре, если она согласиться помочь пожилой женщине, которой больше не к кому обратиться».
Конечно, моя дорогая леди после таких слов не могла не уступить. И потом, она очень заинтересовалась мисс де Женвиль, поэтому без дальнейшего обсуждения сказала месье кюре, что готова сопровождать его в замок Пороэт.

2
Конечно, я не присутствовала при беседе, но леди Молли так часто рассказывала мне обо всём, что и как происходило, и с таким обилием живописных и мельчайших деталей, что порой мне казалось, будто всё случилось в моём присутствии.
Не кто иной, как сам месье кюре проводил миледи в покои мисс Анжелы де Женвиль. Старая дама была не одна, когда они вошли; мадам маркиза де Теровен, пожилая, румяная женщина, чьи черты лица, хотя и грубые, немного напоминали сестринские, сидела на стуле с высокой спинкой возле стола, по которому нервно барабанила пальцами. Возле оконного проёма стоял молодой человек, чьё сходство с обеими дамами мгновенно позволило понять леди Молли, что он – сын одной из них и племянник другой, то есть маркиз де Теровен собственной персоной.
Мисс де Женвиль сидела, выпрямившись в огромном кресле; её лицо имело оттенок жёлтого воска, плоть иссохла, кожа обтягивала кости, глаза странно и неестественно блестели; одна рука лихорадочно сжимала подлокотник кресла, а другая, полностью парализованная, безвольно и неподвижно лежала на коленях.
– Ах! Наконец-то англичанка, слава Богу! – раздался пронзительный резкий голос, как только леди Молли вошла в комнату. – Подойдите ко мне, милочка, я уже давно хотела повидаться с кем-нибудь в вашем роде. Истинная англичанка – лучший продукт земли Господней, кто бы что ни говорил. Pardieu!33 Как будто я снова могу дышать, – добавила она, когда моя дорогая леди с некоторой неуверенностью подошла поближе для приветствия и взяла дрожавшую руку, протянутую ей мисс Анджелой.
– Присядьте рядом со мной, – приказала эксцентричная старуха. Леди Молли, смущённая и немножко рассерженная тем, что явно оказалась в самом разгаре внутрисемейного совещания, смутно задавалась вопросом, как быстро ей удастся ускользнуть. Но дрожавшая рука парализованной дамы так крепко сжала её собственное тонкое запястье, заставив опуститься на низкий стул рядом и словно стальной хваткой удерживая близ себя, что было бы бесполезно, а то и жестоко сопротивляться.
Удовлетворённая тем, что и новоприобретённая подруга, и месье кюре готовы остаться с ней и выслушать её слова, больная женщина яростно и гневно взглянула на оконный проём:
– Я только что сказала своему дорогому племянничку, что не стоит считать цыплят до того, как они вылупятся. Я ещё не умерла, как месье мой племянник может заметить; я составила завещание и поместила его там, куда его воровские пальцы никогда не смогут добраться.
Молодой человек, до тех пор пристально смотревший в окно, внезапно повернулся на каблуках и встал перед старухой, бросая на неё ненавидящий взгляд.
– Мы можем опротестовать завещание, – холодно вставила мадам маркиза.
– На каком основании? – последовал вопрос.
– Что ты страдала параличом и слабоумием, когда составляла его, – сухо ответила маркиза.
Месье кюре, до этого нервно мявший свою шляпу, возвёл руки и глаза к потолку, дабы подчеркнуть ужас, испытанный при этом бессердечном предположении. Леди Молли больше не хотела уходить; полупарализованная хватка на её запястье ослабла, но миледи по-прежнему сидела неподвижно, всем своим блистательным интеллектом вникая в разворачивавшуюся перед ней драму.
Наступила пауза, тишина нарушалась лишь монотонным тиканьем монументальных, причудливых часов, стоявших в углу комнаты. Мисс де Женвиль не ответила на жестокие насмешки сестры, но в её глазах появилось скрытое, маниакальное, почти опасное выражение.
Затем она обратилась к кюре.
– Будьте добры, передайте мне ручку, чернила и бумагу – здесь, на этом столе, – попросила она. Затем, когда он выполнил просьбу, она снова повернулась к своему племяннику и указала на материалы для письма:
– Садись и пиши, Амеде, – приказала она.
– Что написать? – спросил он.
– Признание, племянничек, – пронзительно рассмеялась старуха. – Признание в маленьких грешках, которые, если я не приду к тебе на помощь, отправят тебя лет на семь в места не столь отдалённые, если я не ошибаюсь. Итак, племянничек?
– Признание? – злобно огрызнулся Амеде де Теровен. – Вы принимаете меня за дурака?
– Нет, племянничек, я принимаю тебя за мудрого человека – который сообразит, что его дорогая тётя не купит красивые подделки, созданные месье маркизом Амеде де Теровеном и предложенные ей ростовщиком Рубинштейном, если только признание не будет написано и подписано. Пиши, Амеде, приступай к признанию, мой чудесный племянничек, если не хочешь оказаться на скамье подсудимых по обвинению в подделке подписи своей тёти в счёте на сто тысяч франков.
Амеде процедил проклятие сквозь зубы. Очевидно, старуха попала в цель. Он знал, что находится в безнадёжном положении. Судя по всему, ростовщик пригрозил отправить поддельные счета месье Прокурору Республики, если их не оплатят в течение двадцати четырёх часов, и никто не мог оплатить их, кроме мисс де Женвиль, которая отказывалась выполнить требование иначе как ценой унизительного признания.
Мать и сын обменялись понимающими взглядами. Леди Молли, перехватив эти взгляды, решила: очевидно, речь шла о том, чтобы временно ублаготворить старую тётю до тех пор, пока подделки благополучно не покинут руки заимодавца, а попозже попытаться смягчить её, когда, возможно, она забудет случившееся или ещё глубже погрузится в беспомощность и слабоумие.
Как будто отвечая на взгляд своей матери, молодой человек коротко произнёс:
– Я должен знать, что вы намерены делать, если получите от меня признание.
– Это будет зависеть от тебя самого, – сухо ответила мадемуазель. – Можешь быть уверен, что у меня нет желания отправлять своего племянника на каторгу.
Ещё мгновение молодой человек колебался, затем сел, угрюмый и разъярённый, и сказал:
– Я напишу. Диктуйте.
Старуха рассмеялась коротким сухим саркастическим смехом. Затем под её диктовку Амеде написал:
«Я, Амеде, маркиз де Теровен, настоящим признаюсь в том, что подделал имя мадемуазель Анжелы де Женвиль на прилагаемых к сему счетах, получив таким образом сумму в сто тысяч франков от Авраама Рубинштейна из Бреста».
– Теперь, месье кюре, не будете ли вы любезны засвидетельствовать подпись маркиза? – раздражённо произнесла старуха, когда Амеде закончил писать. – И вы тоже, моя дорогая, – добавила она, поворачиваясь к леди Молли.
Моя дорогая леди на мгновение заколебалась. Естественно, она не желала быть замешанной в семейной вражде, но в душе у неё загадочно и внезапно возникло сочувствие к эксцентричной старухе, которая среди окружавшей её почти королевской роскоши казалась настолько несчастной – рядом с племянником, преступником и мерзавцем, и сестрой, мало чем ему уступавшей.
Повинуясь этому порыву, а также умоляющему взгляду кюре, она поставила свою подпись, засвидетельствовав документ, несмотря на то, что и маркиза, и её сын бросали на неё ненавидящие взгляды, которые могли заставить более слабый дух содрогнуться от предчувствий.
Но только не леди Молли. Так что эти угрожающие взгляды, наоборот, укрепили её решение. Затем, повинуясь приказам мадемуазель, она сложила документ и вложила его в конверт, который запечатала и надписала адрес: «Господину Прокурору Республики, проживающему в Кане34».
Амеде с бессильным гневом взирал на происходившее.
– Это письмо, – заметно спокойнее произнесла старая дама, – будет отправлено с надёжной оказией моему парижскому адвокату мэтру Вандому, составлявшему моё завещание, с приказом предать его гласности в случае определённых обстоятельств, о которых я упомяну позже. Тем временем, мой дорогой племянничек, ты можешь уведомить своего дружка, Авраама Рубинштейна, что я выкуплю твои занятные подделки в тот самый день, когда узнаю от мэтра Вандома, что он благополучно получил моё письмо со всем, что находится внутри.
– Это позор... – Маркиза вскочила на ноги, вне себя от гнева, будучи не в силах сдержаться. – Я помещу тебя под надзор как опасную сумасшедшую. Я...
– Тогда, конечно, я не смогу выкупить счета у Рубинштейна, – спокойно ответила мадемуазель.
Маркиза рухнула на стул – испугавшись, ужаснувшись, осознав безнадёжность положения своего сына. Старая дама спокойно повернулась к моей дорогой леди, и её дрожавшие пальцы опять сжали тонкую руку вновь обретённой подруги-англичанки.
– Я просила вас, моя дорогая, и вас, месье кюре, прийти ко мне сегодня, – сказала она, – потому что хочу, чтобы вы оба помогли мне в исполнении моих предсмертных желаний. Вы оба должны торжественно поклясться мне, что после моей смерти абсолютно точно выполните мои указания. Обещайте! – добавила она со страстной серьёзностью.
Леди Молли и старый кюре должным образом произнесли требуемые клятвы, после чего мадемуазель продолжила более спокойным тоном:
– А теперь я хочу, чтобы вы посмотрели на эти часы, – резко сказала она, казалось, совершенно не к месту. – Это старая семейная реликвия, принадлежавшая бывшим владельцам Пороэта, которую я купила вместе с домом. Прошу заметить, что это один из самых выдающихся механизмов, который когда-либо создавался человеческим мозгом, ибо имеет некую удивительную особенность: стоит часы завести, как они идут триста шестьдесят шесть дней подряд, и при этом абсолютно точно. Когда срок истекает, тяжёлый груз освобождает определённую пружину и грандиозные двери, и они открываются сами по себе, что позволяет снова завести часы. После этого, когда двери снова закрываются, никто не сможет их открыть, пока не пройдут следующие триста шестьдесят шесть дней – разве что разбить устройство вдребезги.
Леди Молли с пристальным вниманием взглянула на старые причудливые часы. Смутно она уже догадывалась, к чему приведут возбуждавшие любопытство объяснения старой дамы.
– Два дня назад, – продолжала мадемуазель, – часы открылись, и месье кюре завёл их, но, прежде чем снова закрыть двери, я уложила внутрь кое-какие документы – вы помните, месье?
– Да, мадемуазель, я помню, – ответил старик.
– Эти бумаги – моя последняя воля; я завещала всё, что у меня есть, приходу Пороэт, – сухо отрезала мисс де Женвиль, – и теперь массивные часовые двери закрыты. Никто не сможет добраться до моего завещания ещё триста шестьдесят четыре дня. Никто, – добавила она с пронзительным смехом, – даже мой племянник Амеде де Теровен.
Наступило молчание, нарушенное шелестом шёлкового платья мадам маркизы, которая пожала плечами и издала саркастический смешок.
– Дорогая, – продолжила мадемуазель, глядя леди Молли прямо в напряжённое, горевшее возбуждением лицо, – вы должны пообещать мне, что через триста шестьдесят четыре дня, то есть 20 сентября следующего года, вы и месье кюре – или один из вас, если другой по какой-то причине не сможет – будете присутствовать в этой комнате в тот миг, когда откроются дверцы часов. Затем вы заведёте семейную реликвию, заберёте документы, которые найдёте спрятанными за гирями, и передадите их мэтру Вандому для утверждения завещания при первой же возможности. Монсеньор епископ Кана, мэр этой коммуны и супрефект департамента полностью извещены о содержании моего завещания, а также о том, что оно находится практически в ведении кюре Пороэта, который, без сомнения, понимает, какими серьёзными последствиями чревато для него неисполнение моей воли в надлежащее время.
Бедный кюре задохнулся от ужаса.
– Но… но… но… – промямлил он, – мне могут насильственно запретить входить в дом… я могу заболеть… или…
Он содрогнулся от невыразимого страха, затем добавил поспокойнее:
– И тогда меня могут несправедливо обвинить в краже завещания и в обмане бедняков Пороэта в пользу прямых наследников мадемуазель.
– Не бойтесь, мой милый друг, – сухо ответила мадемуазель. – Хотя я и стою одной ногой в могиле, но не настолько глупа, как предполагают мои дражайшие сестра и племянник, и предвидела любую случайность. Если вы заболеете, или иные внешние причины воспрепятствуют вашему присутствию в замке в названный день и час, вас заменит эта очаровательная англичанка. Но если кого-либо из вас силой не допустят в этот дом, если в этой комнате к вам попытаются применить малейшее насилие или оказать давление, если часы окажутся сломаны, повреждены и лишены своего содержимого, тогда всё, что от вас требуется – сообщить факты мэтру Вандому. Он знает, что предпринять.
– И как он поступит?
– Отправит определённое признание, о котором мы все знаем, месье Прокурору Республики, – ответила старуха, смерив юного маркиза Амеде яростным взглядом. – Но это признание, – беспечно продолжила она, – мэтру Вандому приказано уничтожить, если вы, месье и моя английская подруга окажетесь рядом с неповреждёнными часами в тот самый насыщенный событиями день.
В большой тёмной комнате повисла тишина, нарушенная только саркастическим смешком ослабленной страдалицы, уставшей после душераздирающей сцены, в которой мадемуазель де Женвиль противопоставила свою чуть ли не маниакальную смекалку алчности и хищности бессовестного распутника.
Нельзя отрицать, что и сестра, и племянник оказались в безвыходном положении. Сама леди Молли испытывала некое благоговение от этой своеобразной мести, осуществлённой ​​возмущённой пожилой дамой в отношении загребущих родственников.
Леди Молли слишком заинтересовалась драмой, чтобы отказаться от собственной роли в ней, и (как она впоследствии объяснила мне) просто чувствовала своим долгом оставаться партнёршей и помощницей бедного кюре в выполнении опасной задачи – обезопасить получение бедняками Пороэта состояния, которое в противном случае будет растрачено за игорными столами и на ипподромах.
По этой и по многим другим причинам, слишком сложным для анализа, она решила оправдать доверие, оказанное ей новообретённым другом.
Ни маркиза, ни её сын не удостоили своим вниманием леди Молли, прощавшуюся с мадемуазель де Женвиль, которая заставила её торжественно поклясться, что она во всём поддержит кюре и исполнит желание умирающей и горько оскорблённой женщины.
Месье кюре, сильно расстроившись, удалился. После этого леди Молли несколько раз посещала замок Пороэт, чтобы повидаться с бедняжкой, которая пришлась ей по сердцу. В октябре нам пришлось возвратиться в Англию и приступить к работе, а весной кюре известил нас о том, что мадемуазель де Женвиль скончалась.

3
Леди Молли, надо сказать, трудилась слишком усердно, так что здоровье её пошатнулось. Мы приехали в Пороэт 19 сентября следующего года – менее чем за двадцать четыре часа до того момента, когда старым часам следовало явить на свет последнюю волю и завещание мадемуазель де Женвиль.
Прямо с вокзала мы отправились в пресвитерию, стремясь встретиться с кюре и полностью приготовиться к памятному событию. К невероятному сожалению и непритворному огорчению, экономка сообщила нам, что кюре тяжело болен и по распоряжению врача находится в больнице в Бресте.
Это был первый сигнал о том, что всё пройдёт не так гладко, как я ожидала. Распоряжения мисс де Женвиль в отношении сенсационного обнародования её завещания, на мой взгляд, были настолько умело продуманы, что я совершенно не предполагала, будто маркиза де Теровен и её драгоценный сыночек отчаянно бросятся в схватку, прежде чем оставить все мысли о желанной удаче.
Я представила себе маркиза, обложенного со всех сторон: любое насилие по отношению к кюре или леди Молли, когда они появятся в замке, чтобы выполнить порученную им задачу, приведёт к немедленной отправке признания месье Прокурору Республики и мгновенному судебному преследованию за подделку. Повреждение самих часов приведёт к аналогичному наказанию.
Но я даже не думала о внезапных болезнях, а тем более – да избавят нас Небеса! – о возможных отравлениях или необъяснимых несчастных случаях с кюре, а тем более с женщиной, которую любила больше всего на свете.
Леди Молли выглядела бледной и хрупкой. Поблагодарив домработницу, мы в молчании проследовали к монастырю, где вновь заказали комнаты.
Каким-то образом гостеприимство, проявленное к нам в прошлом году, на сей раз лишилось сердечности. Более того, наши спальни теперь не сообщались друг с другом, а выходили в каменный коридор.
Сестра, проводившая нас наверх, объяснила с некоторым смущением: поскольку мать-настоятельница не ожидала нас, она передала комнату, находившуюся между нашими спальнями, некой посетительнице, которая в настоящий момент болела и находилась в постели.
Шестое чувство, о котором так много сказано и написано, и которое я не буду пытаться объяснить, достаточно ясно сказало мне, что в монастыре мы больше не находимся среди друзей.
Имел ли место подкуп? Будет ли упомянутая гостья шпионить за нами в пользу Теровенов? Неизвестно. Я не могла противиться множеству мрачных предчувствий, тревоживших меня весь день и прогонявших сон ночью. Уверяю, что в глубине души я желала всем эксцентричным старушкам и их спрятанным завещаниям оказаться на дне морском.
Моя дорогая леди, видимо, тоже была очень взволнована; любая попытка с моей стороны затронуть тему завещания мисс де Женвиль незамедлительно и авторитетно пресекалась ею. В то же время я знала её достаточно хорошо, чтобы догадаться: все эти безымянные опасности, казалось, накапливающиеся вокруг, только укрепили решимость исполнить предсмертные желания старой подруги.
Мы легли спать довольно рано, и впервые – без восхитительных сплетен на сон грядущий, когда под конец дня свободно обсуждали события, планы, предположения и работу. Невидимая постоялица в комнате, разделявшей нас, действовала на нашу близость подобно холодному душу.
Я оставалась с леди Молли, пока она не легла в постель. Она почти не разговаривала со мной, пока раздевалась, но когда я поцеловала её, пожелав спокойной ночи, почти неслышно прошептала прямо мне в ухо:
– Теровены действуют. Они могут подстеречь тебя и предложить взятку, чтобы удержать меня от завтрашнего посещения замка. Притворись, что они убедили тебя. Соглашайся на все их предложения и предоставь себя в их полное распоряжение. Больше говорить не могу. За нами шпионят.
То, что миледи была, как обычно, права, подтвердилось спустя несколько минут. Я выскользнула из её комнаты и как раз входила в свою, когда услышала своё имя, произнесённое полушёпотом, и почувствовала, как сзади кто-то мягко взял меня за руку.
Передо мной возникла пожилая краснолицая женщина в тусклом пеньюаре. Она указала на дверь моей спальни, будто побуждая меня пригласить её к себе в комнату. Вспомнив прощальные предписания моей дорогой леди, я кивнула в знак согласия. Она последовала за мной, осторожно оглядываясь по сторонам.
Затем, когда дверь закрылась, и посетительница удостоверилась, что мы одни, она резко выпалила:
– Мисс Гранард, признайтесь мне! Вы бедны, а? Платная компаньонка своей богатой подруги, да?
Вспоминая распоряжения леди Молли, я ответила глубоким вздохом.
– Тогда, – нетерпеливо продолжила старуха, – вы бы не отказались от пятидесяти тысяч франков?
Рвение, с которым я отозвалась: «Ещё бы!» – очевидно, ей понравилось, потому что во взгляде появилось удовлетворение.
– Вы знаете историю завещания моей сестры – об этих часах? – порывисто спросила она. – И о роли вашей подруги в этом бесстыдном замысле?
Я снова кивнула. Я знала, что догадки миледи оправдались. Рядом со мной находилась маркиза де Теровен, прокравшаяся в монастырь, чтобы завоевать моё доверие, шпионить за леди Молли и подкупить меня.
Для меня настало время применять мудрую тактику.
– Вы можете помешать своей подруге появиться в замке завтра до часу дня? – спросила маркиза.
– Легко, – спокойно ответила я.
– Как?
– Она, как вам известно, больна. Врач выписал ей снотворное. Его даю я. И могу позаботиться о том, чтобы она утром приняла изрядную дозу вместо других лекарств. Так что она будет спать до позднего вечера.
Я протрещала эту фразу на своём лучшем французском. Мадам маркиза вздохнула с облегчением.
– Ах! Это хорошо! – сказала она. – Тогда послушайте меня. Сделайте всё, как я скажу, и завтра вы станете богаче на пятьдесят тысяч франков. Приходите утром в замок, облачившись в одежду своей подруги. Мой сын уже будет там; вы вместе дождётесь открытия секретных дверей, и когда мой сын лично заведёт старые часы, то отдаст вам пятьдесят тысяч франков.
– А месье кюре? – удивилась я.
– Он болен, – коротко ответила она.
Но когда она произнесла эти три слова, на её лице играла такая злая насмешка, такой жестокий триумф светился в глазах, что все мои худшие подозрения мгновенно подтвердились.
Неужели из-за своей ненасытной жадности они подкупили какого-то нуждающегося деревенского врача, чтобы временно убрать с дороги кюре? Это ужасное предположение заставило меня мобилизовать всю силу духа, сосредоточиться на том, чтобы действовать отважно и разумно – вместо того, чтобы в ужасе ринуться прочь от этой женщины.
Она дала мне ещё несколько указаний относительно услуг, которые она и её драгоценный сынок ожидали от меня завтра. Похоже, что незадолго до своей смерти мисс де Женвиль строго-настрого приказала двум своим самым доверенным слугам, чтобы они оставались в замке и неусыпно наблюдали – особенно в знаменательный день 20 сентября сего года – дабы немедленно предупредить любые насильственные действия против английской леди или кюре. Именно для того, чтобы развеять любые подозрения, которые могли возникнуть в умах этих мужчин, маркиз пожелал, чтобы завтра я выдала себя за леди Молли и вошла с ним – казалось бы, вполне по-дружески – в комнату, где стояли пресловутые монументальные часы.
И за эту услугу, а также за то, что леди Молли будет умышленно усыплена во время изъятия завещания, мне, Мэри Гранард, полагалось получить от месье маркиза де Теровена сумму в пятьдесят тысяч франков.
Все эти вопросы были решены к очевидному удовлетворению злой женщины. Она взяла обе мои руки, тепло пожала их и назвала меня своим самым дорогим другом, затем заверила в вечной благодарности и, наконец, к моему глубокому облегчению, бесшумно выскользнула из комнаты.

4
Я подозревала – и думаю, не без оснований – что мадам маркиза проведёт бо́льшую часть ночи, приклеившись ухом к тонкой перегородке, отделявшей её комнату от комнаты леди Молли; поэтому я не осмелилась пойти и рассказать о том важном разговоре, который только что состоялся, и смутно задавалась вопросом, когда у меня появится возможность обсудить насущные вопросы с моей дорогой леди, не опасаясь шпиона, неотлучно следующего по пятам.
На следующее утро, когда я вошла в её комнату, к моему безграничному изумлению – и прежде чем я успела произнести хоть слово – она ​​громко застонала, словно от сильной боли, и произнесла слабо, но очень отчётливо:
– О, Мэри! Я так рада, что ты пришла. Мне ужасно плохо. Я не спала всю ночь, и слишком слаба, чтобы пытаться встать.
К счастью, моё восприятие не притупилось из-за волнений в течение нескольких последних часов, и я видела, что она далеко не так больна, как изображает. Когда я подошла к её кровати, она пристально посмотрела на меня, и губы обозначили слова, которые я, по-моему, истолковала верно:
– Делай, как они хотят. Я остаюсь в постели. Объясню позже.
Очевидно, у неё была причина предполагать, что за нами пристально наблюдают; но я не могла понять, чего она ожидает, коль скоро не будет лично присутствовать в тот момент, когда открывшиеся дверцы часов явят миру завещание? Хотела ли она, чтобы я вырвала документ из рук Теровенов, полностью обрушив на себя их гнев и разочарование? Не в характере миледи было отказаться исполнить свой долг, какими бы опасностями это ни угрожало; и, конечно, она не могла нарушить обещание, данное умирающей.
Впрочем, мне оставалось только подчиняться. Предполагая, что за нашими движениями следят, я отмерила дозу лекарства для моей дорогой леди, которую она приняла, а затем, как будто в полном изнеможении, рухнула на подушки.
– Я думаю, что немного посплю, Мэри, – вымолвила она, – но попозже разбуди меня; ты помнишь, что я должна быть в замке к двенадцати часам.
Поскольку одна из коробок леди Молли находилась в моей комнате, у меня не возникло трудностей – я нарядилась в её платья. Экипировавшись таким образом и опустив на лицо плотную вуаль, по-прежнему оставаясь в неведении о планах миледи, обеспокоенная, но повинующаяся, как солдат, слепо и беспрекословно, я появилась в замке незадолго до полудня.
Старый дворецкий открыл дверь в ответ на мой звонок. В холле уже сидела маркиза де Теровен, а её сын взволнованно мерял шагами пол.
– Ах, вот и миледи, – сказала маркиза с лёгким безразличием. – Вы пришли, миледи, – добавила она, поднимаясь и беря меня под руку, – чтобы исполнить долг, что отнимет у моего сына состояние, по праву принадлежащее ему. Мы не можем воспрепятствовать вам под угрозой страшного позора, который обрушится на моего сына; более того, моя покойная сестра заполнила этот дом охранниками и шпионами. Так что, поверьте мне, вам не нужно бояться. Вы можете спокойно исполнять свой долг. Возможно, вы не будете возражать против того, что мой сын составит вам компанию. Моя драгоценная сестра перед смертью приказала снять дверь в свою комнату и заменить её портьерой, – заключила она насмешливым тоном разочарованного охотника за удачей, – так что, по меньшей мере, вы всегда успеете позвать этих шпионов на помощь.
Не говоря ни слова, мы с маркизом поклонились друг другу, а затем, предшествуемые старым дворецким семьи, поднялись по монументальной лестнице в комнату, которая, как я полагаю, и принадлежала эксцентричной старухе.
Дворецкий отодвинул портьеру в сторону и оставался в коридоре, пока мы не вошли внутрь. Массивные часы выглядели именно так, как часто описывала мне миледи. И тикали с медленным и звучным величием.
Месье маркиз указал мне на кресло. Он явно пребывал в ужасном нервном напряжении. Он не мог сидеть на месте, его пальцы непрерывно сжимались и разжимались причудливыми, лихорадочными движениями, выдававшими исключительное возбуждение.
Я собиралась что-то сказать, когда он внезапно схватил меня за запястье, приложил один палец к губам и указал в направлении портьеры. Видимо, он думал, что кто-то мог следить снаружи, но сами часы были установлены так, что их не видел никто, если отсутствовал в комнате.
Мы оба молчали, пока этот старый механизм непрестанно постукивал, по-прежнему скрывая содержавшуюся в нём тайну.
Я бы пожертвовала двухлетнее жалованье, чтобы понять, чего хотела от меня леди Молли. Честно говоря, я ожидала увидеть её в любой момент. Ибо не могла заставить себя поверить, что она намеревалась уклониться от исполнения своего долга.
Но она приказала мне: «Притворись, что они убедили тебя». Поэтому, когда маркиз жестом пригласил меня пересечь комнату, чтобы подойти и осмотреть часы, я с готовностью повиновалась. К тому времени я чувствовала, что всё моё тело как будто исколото иглами и булавками, досаждавшими мне до такой степени, что я готова была завопить от боли.
Я двигалась по комнате, подобно сомнамбуле, и не отводила взгляда от удивительных часов, которые менее чем через пятнадцать минут должны были раскрыть свою тайну. Наверно, иные, обладающие более острым умом, нежели бедная Мэри Гранард, могли бы погрузиться в долгие философские размышления о бездушном механизме, надёжно удерживавшем за своими дверцами судьбу сломленного бесчестного игрока; но я слышала одно лишь непрерывное тиканье, и глаза мои болели, ибо я не осмеливалась отвести взор.
И сейчас не пойму, как всё произошло, потому что, натурально, меня застали врасплох: внезапно я почувствовала себя совершенно беспомощной и едва способной вздохнуть, потому что вокруг моего ртаобмотали шерстяной шарф, а две сильные руки обхватили тело так, что я не могла и пальцем пошевелить.
– Всего лишь мера защиты, моя дорогая мисс Гранард, – прошептал дрожавший голос мне в ухо. – Не сопротивляйтесь, и вам не причинят никакого вреда. Через десять минут у вас в кармане будут пятьдесят тысяч франков, и вы сможете спокойно выйти из замка. Ни ваша английская леди, ни месье кюре не смогут утверждать, что они подвергались насилию, и часы останутся неповреждёнными. Что произойдёт после этого, меня не заботит. Закон не сможет вырвать у меня из рук наследство старой тупицы, как только я уничтожу её проклятое завещание.
Не могу и сказать, что творилось у меня в голове. Я предполагала, что подобное может случиться, но неужели это соответствует планам моей дорогой леди? Или одно лишь укоренившееся родство наших душ слепо заставило меня повиноваться её желаниям?
«Притворись, что они убедили тебя. Соглашайся на все их предложения и предоставь себя в их полное распоряжение», – приказала она, и я – как солдат – безоговорочно повиновалась этой команде.
Я оставалась абсолютно неподвижной, и наблюдала за циферблатом, лишь изредка позволяя себе моргнуть. Минуты сменяли одна другую: одна… три… пять… десять…
Я слышала рядом с собой сдавленное дыхание маркиза.
Мне кажется, или я действительно вижу тёмную линию – не толще волоска – между массивными двойными дверцами корпуса часов? О, как забилось моё сердце!
Тёмная линия неуклонно расширялась. Двери медленно открывались! На мгновение я ощутила нечто вроде сочувствия к негодяю, наблюдавшему вместе со мной. Его волнение, очевидно, было самой изощрённой пыткой.
Теперь мы могли отчётливо видеть блеск белой бумаги – не прижатой тяжёлыми противовесами, а свободно лежавшей прямо за дверцами; и вскоре, когда щель стала достаточной, бумаги выпали на пол к моим ногам.
С придушенным, булькающим восклицанием, которое я даже не буду пытаться описать, маркиз буквально набросился на них, как голодный дикий зверь на свою жертву. Он стоял передо мной на коленях, и я увидела, что на пол выпал квадратный конверт. Маркиз судорожно разорвал его дрожавшей рукой.
Внутри содержался краткий документ, на котором отчётливо виднелась подпись: «Амеде де Теровен» – признание подделки, сделанное молодым маркизом всего год назад, а также несколько банкнот – возможно, несколько сотен тысяч франков. Молодой человек яростно отбросил их в сторону и снова повернулся к часам. Двери были широко открыты, но внутри не было ничего, кроме огромного и сложного механизма часов.
Мадемуазель де Женвиль – эксцентричная и предусмотрительная до последнего – сыграла поистине выдающуюся шутку со своими родственниками-интриганами. Пока они, не стесняясь в средствах, направляли все свои усилия на попытки завладеть её завещанием в одном месте, она спокойно спрятала его в другом.
Тем временем месье маркиз смог достаточно овладеть собой и, должна признать, держать себя достаточно достойно, чтобы не только освободить меня от оков, но и предложить обещанные пятьдесят тысяч франков.
– Теперь я заведу часы, – тупо пробормотал он, – а вы можете беспрепятственно удалиться. Нет необходимости кому-либо знать, что вы выдавали себя за свою подругу. Она, без сомнения, знала об этом… обмане, поэтому у нас на пути и не встретилось никаких препятствий. На редкость жестокая шутка, согласны? Как, вероятно, эта старая ведьма сейчас хихикает в могиле!
Излишне говорить, что я не притронулась к его деньгам. Он молча проводил меня вниз по лестнице, утихомиренный, без сомнения, духом ненависти, преследовавшим его из страны теней.
Он даже не удивился, когда по прибытии в зал его встретил адвокат покойной тёти, мэтр Вандом, а также только что прибывшая леди Молли. Мадам маркизы де Теровен нигде не было видно.
Моя дорогая леди одобрительно улыбнулась мне, и когда я подошла к ней, она умудрилась отвлечь меня в сторону и поспешно прошептать:
– Ты прекрасно справилась, Мэри. Я пришла за тобой. Но теперь, когда этого юного мерзавца удалось провести, нас больше ничто не задерживает здесь, так как работа завершена.
Маркиз даже не взглянул на неё, когда она, слегка поклонившись, простилась с мэтром Вандомом и, наконец, удалилась из замка вместе со мной.
Как только мы вышли на улицу, я потребовала объяснений.
– У мэтра Вандома – завещание мадемуазель, – ответила она. – Она распорядилась прочитать его сегодня в замке в присутствии трёх попечителей, назначенных для бедняков Пороэта, которые и унаследуют всё её богатство.
– А Теровены? – спросила я.
– Им вернули его признание, – сухо бросила она, – и они будут получать от попечителей ежегодный доход.
– И ты и раньше всё это знала? – не удержалась от укора я.
– Да, так же, как и кюре, но мадемуазель заставила меня торжественно поклясться не раскрывать этот секрет даже тебе – так она боялась махинаций Теровенов. Понимаешь, – продолжала леди Молли, улыбаясь моему пылу, – у мисс де Женвиль имелся старинный ключ, с помощью которого она могла открыть корпус часов в любое время. Очевидно, что даже такой совершенный механизм может выйти из строя, и тогда потребуется осмотр и ремонт. После того, как она объявила на семейном конклаве, что завещание спрятано в часах, я – при следующей встрече – уговорила её отказаться от этой мысли и отправить завещание адвокату, но оставить Теровенов в убеждении, что оно по-прежнему укрыто в этом удивительном тайнике. Сначала она отказывалась слушать меня или обсуждать эту тему, но я рада, что мне всё-таки удалось убедить её. А результат тебе известен.
– А как же бедный месье кюре? – воскликнула я.
Её яркие глаза весело заблестели.
– О! Заключительный маленький трюк. Бедняжка, он так боялся не выдержать и всё испортить! Его болезнь частично вымышлена, и теперь он выздоровел, но доктор в Брестской больнице – его большой друг, и кюре останется там, пока всё не устроится.
– А я осталась единственной, кого держали в неведении, – печально заключила я.
– Да, Мэри, дорогая, – мягко произнесла моя дорогая леди. – Не забудь – я дала обещание. Но даже и не думала, что нам придётся испытать столько волнений, не связанных с нашей собственной профессиональной деятельностью.
Что ж, верно: к нашей профессии случившееся не имело никакого отношения. Но, как и при раскрытии преступления, отточенная интуиция леди Молли доказала нечто большее, чем банальное состязание с недобросовестным негодяем. И, конечно же, 20 сентября прошлого года я пережила самые захватывающие десять минут в своей жизни.



7. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ТРАГЕДИЯ

1
Это была довольно весёлая рождественская вечеринка, хотя угрюмость нашего хозяина несколько омрачала праздник. Но представьте себе двух таких прекрасных молодых женщин, как моя дорогая леди и Маргарет Сили – Золушку в канун Рождества в прекрасном бальном зале Кливер-Холла, и вы поймёте, что даже хорошо известный сварливый характер майора Сили не смог полностью испортить веселье хорошего, старомодного, праздничного собрания.
Казалось, вечеринка в канун Рождества не имеет никакого отношения к серии увечий, нанесённых скоту, но я вынуждена упомянуть об этом сейчас, потому что, хотя они в конечном итоге оказались не связанными с убийством несчастного майора, но, несомненно, оказались средством, с помощью которого злоумышленник совершил ужасающее деяние с уверенностью, быстротой и, как потом выяснилось, достаточно серьёзными шансами уйти от правосудия.
Все жители округи неустанно интересовались гнусными преступлениями против невинных животных. Они, очевидно, были совершены либо отчаянными головорезами, которые ни перед чем не остановятся, лишь бы заработать несколько шиллингов, либо безумцами с неукротимой наклонностью к бесцельным преступлениям.
Иногда удавалось заметить подозрительных типов, скрывавшихся в полях, и не единожды среди ночи на бешеной скорости проносилась телега. Всякий раз, когда это случалось, обнаруживались и новые увечья, однако злоумышленникам удавалось сбить с толку не только полицию, но и многих фермеров, превратившихся в группу добровольных сторожей, решивших привлечь изуверов к правосудию.
Мы беседовали об этих таинственных событиях во время ужина, предшествовавшего танцам в Кливер-Холле; но позже, когда собрались молодые люди, и первые звуки вальса из «Весёлой вдовы» пробудили в нас предвкушение удовольствия, неприятная тема была полностью забыта.
Гости ушли рано; майор Сили, как обычно, и пальцем не пошевельнул, чтобы задержать их; и к полуночи все, кто остался в доме, отправились спать.
Мы с моей дорогой леди разделили спальню и гардеробную, наши окна выходили на фасад. Кливер-Холл, как вы знаете, находится не очень далеко от Йорка, на другой стороне Бишопторпа, и является одним из лучших старинных особняков в этом районе. Единственный недостаток этого строения – несмотря на обширные сады за задней стеной, фасад дома расположен очень недалеко от дороги.
Прошло около двух часов после того, как я выключила электрическое освещение и пожелала спокойной ночи моей дорогой леди, как вдруг что-то прервало мой сон. Внезапно я ощутила себя полностью проснувшейся и сидящей в кровати. Абсолютно безошибочно – хотя всё ещё где-то далеко по дороге – слышался грохот повозки, мчавшейся с необычной скоростью.
Очевидно, моя дорогая леди тоже не спала. Она вскочила с кровати и, отодвинув шторы, выглянула в окно. Конечно, в момент пробуждения у нас обеих промелькнула одинаковая мысль: все разговоры с момента нашего прибытия в Кливер об увечьях, нанесённых скоту, и связанной с этими событиями стремительно пролетавшей повозкой.
Я присоединилась к леди Молли у окна, и не знаю, сколько минут мы оставались там, наблюдая – вероятно, не более двух, пока грохот колёс не затих, переместившись на боковую дорогу. Внезапно мы вздрогнули от жуткого крика: «Убийство! Помогите! Помогите!», донёсшегося с другой стороны дома и сменившегося ужасающей, смертельной тишиной. Я застыла у окна, дрожа от страха, а моя дорогая леди, уже включив свет, торопливо что-то накидывала на себя.
Крик, естественно, разбудил всю семью, но моя дорогая леди всё равно самой первой спустилась вниз и побежала к двери в сад позади дома, откуда, несомненно, и послышался дикий и отчаянный крик.
Эта дверь оказалась распахнутой настежь. От неё вели две ступеньки к террасной аллее у задней стены, а на этих ступенях ничком лежал майор Сили, с вытянутыми руками и ужасной раной между лопатками.
Рядом лежал пистолет – его собственный. Легко было предположить, что майор, услышав грохот колёс, выбежал с пистолетом в руке, что, несомненно, означало намерение поймать или, по крайней мере, помочь в поимке проезжавших преступников. Кто-то затаился, ожидая майора в засаде, это казалось очевидным – возможно, дожидался подходящей возможности в течение нескольких дней или даже недель, чтобы застать беднягу врасплох.
Что ж, бесполезно перечислять все различные мелкие инциденты – с того момента, когда леди Молли и дворецкий оказались у безжизненного тела майора на ступенях террасы, и до того, когда мисс Сили с поразительными хладнокровием и присутствием духа изложила все подробности, которые смогла сообщить о зловещем событии поспешно вызванным местным полицейскому инспектору и доктору.
Эти мелочи с незначительными различиями происходят в каждом случае, когда совершается преступление. Только существенные и загадочные факты представляют первостепенный интерес.
Майор Сили был мёртв. Его закололи уверенным ударом в спину, нанесённым с незаурядной силой. Очевидно, воспользовались тяжёлым складным ножом. Убитый лежал в своей спальне на верхнем этаже, а рождественские колокола нарушали тишину холодного и ясного утра радостным звоном.
Мы, конечно, покинули дом, как и прочие гости. Все испытывали глубочайшее сочувствие к прекрасной молодой девушке, чья жизнь была преисполнена радости лишь несколько часов назад, а нынче, резко изменившись, погрузилась в мрачную тень трагедии, разнообразных подозрений и неуклонно нарастающих тайн. Но в такие времена пребывание любых незнакомцев – даже знакомых и друзей – в доме является лишь дополнительным бременем, помимо тяжкого груза скорби и неприятностей.
Мы остановились в «Чёрном лебеде» в Йорке. Местный суперинтендант, услышав, что леди Молли гостила в Кливере в ночь убийства, попросил её оставаться неподалёку.
Не имелось ни малейших сомнений в том, что она могла легко получить согласие начальника на помощь местной полиции в выяснении этого необычного преступления. В то время и репутация, и замечательные способности миледи находились в зените, и в королевстве не было ни одного сотрудника полиции, который бы не воспользовался её помощью, столкнувшись с загадкой, кажущейся непостижимой.
То, что убийство майора Сили грозило стать таким, никто не мог отрицать. В подобных случаях, когда тяжкое преступление не сопровождается грабежом или ещё чем-то в этом роде, полиция и коронер обязаны выяснить, в первую очередь, какие возможные мотивы могут скрываться за таким трусливым нападением из-за угла; а среди мотивов, конечно же, на первом месте стоят смертельная ненависть, месть и враждебность.
Но здесь полиция сразу же столкнулась с изрядными трудностями, пытаясь выяснить, есть ли у майора Сили враги – вернее, кто из всех людей, недовольных им, ненавидел его настолько, что рискнул отправиться на виселицу ради возможности устранения его со своего пути.
Злосчастный майор был одним из тех жалких людей, которые существуют в состоянии постоянной вражды со всем и со всеми. Утром, днём и вечером он непрестанно ворчал, а когда не ворчал – ссорился то со своей дочерью, то с другими родственниками, то с соседями.
Я часто слышала и о нём, и о его эксцентричных, неприятных манерах от леди Молли, знавшей его много лет. Она поддерживала видимость дружбы с ним ради дочери – как и все в округе, иначе старик остался бы в полном одиночестве.
Маргарет Сили была необычайно красивой девушкой, и, поскольку майор считался очень богатым, эти два факта, возможно, объединились и помешали вспыльчивому джентльмену жить в такой полной изоляции, как ему хотелось бы.
Матери потенциальных юных женихов соперничали друг с другом, приветствуя мисс Сили на вечеринках, танцах и ярмарках. И действительно, Маргарет была окружена поклонниками с тех пор, как она вышла из школы. Само собой разумеется, сварливый майор принимал этих претендентов на руку своей дочери не просто с высокомерным презрением, но порой даже с категорическим противодействием.
Несмотря на это, мотыльки по-прежнему летели на пламя свечи, и среди этого племени авантюристов заметнее всех выделялся мистер Лоуренс Сметик, сын члена парламента от округа Пэйкторп. Некоторые клялись, что молодые люди втайне помолвлены, несмотря на то, что Маргарет бесстыдно флиртовала и открыто поощряла отнюдь не одного юношу из толпы своих поклонников.
Как бы то ни было, один факт был совершенно определённым: майор Сили терпеть не мог мистера Сметика ещё больше, чем других, и между молодым человеком и его предполагаемым зятем произошла не одна ссора.
В тот памятный сочельник в Кливере никто из нас не мог не заметить отсутствия мистера Сметика; с другой стороны, Маргарет одновременно продемонстрировала заметное пристрастие к обществу капитана Глинна, который после внезапной смерти своего двоюродного брата виконта Хеслингтона, единственного сына лорда Улесторпа (убитого во время охоты в октябре прошлого года, если помните), стал наследником графского титула и 40 000 фунтов стерлингов в год.
Лично я решительно не одобряла поведение Маргарет в ночь бала; её отношение к мистеру Сметику – чьё постоянное присутствие рядом с девушкой оправдывало слух об их помолвке – было более чем бессердечным.
В то утро 24 декабря, в канун Рождества, молодой человек позвонил в дверь Кливер-Холла. Я видела его внизу у лестницы, ведущей в будуар мисс Сили. Через несколько мгновений из этой комнаты раздался гневный и ужасающе отчётливый голос. Мы все старались не прислушиваться, но не могли не разобрать властных слов майора Сили, открыто грубившего посетителю, который, кажется, просто попросил разрешения повидать мисс Сили и столкнулся с раздражительным и крайне дурным характером майора. Конечно, молодой человек тоже быстро вышел из себя, и инцидент перешёл в исключительно неприятную ссору между мужчинами, завершившуюся тем, что майор безоговорочно запретил мистеру Сметику когда бы то ни было появляться у дверей его дома.
В ту же ночь майор Сили был убит.

2
Конечно, поначалу никто не придавал ни малейшего значения этому странному совпадению. Сама мысль о соединении идеи убийства с личностью такого весёлого, красивого молодого йоркширца, как мистер Сметик, казалась абсолютно нелепой. Мы обе, оказавшиеся практически свидетелями ссоры между мужчинами, молчаливо согласились вообще не упоминать об этом на следствии, если только не придётся давать показания под присягой.
Принимая во внимание невыносимый характер майора, эта ссора значила не больше, чем все остальные; и мы льстили себе, что преуспели в парировании вопросов коронера.
Вердикт, как обычно, был вынесен против некоего одного или нескольких неизвестных лиц; и я, например, была очень рада, что имя молодого Сметика не упомянули в связи с этим ужасным преступлением.
Два дня спустя суперинтендант из Бишопторпа отправил срочное телефонное сообщение леди Молли, прося её немедленно прийти в полицейский участок. Проживая в «Чёрном лебеде», мы постоянно пользовались автомобилем, поэтому менее чем через десять минут уже ехали с большой скоростью в направлении Бишопторпа.
По прибытии нас сразу же провели в личный кабинет суперинтенданта Этти, расположенный за конторкой. Суперинтендант беседовал с Дэнверсом, недавно приехавшим из Лондона. В углу комнаты, выпрямившись на стуле с высокой спинкой, сидела молодая женщина из класса прислуги. Когда мы вошли, она бросила быстрый – и мне показалось, подозрительный – взгляд на нас обоих.
Она была одета в потёртые чёрные пальто и юбку. Хотя её лицо можно было бы назвать красивым – из-за очаровательных тёмных глаз – но общий вид производил явно отталкивающее впечатление. Неряшливость превосходила разумные пределы: в туфлях и чулках виднелись дыры, рукав пальто наполовину оторван, а тесьма на юбке запуталась петлями по всему подолу. У женщины были очень красные и очень грубые руки, а выражение таинственности в глазах с первых же слов сменилось вызовом
Этти с большой готовностью вскочил со стула, когда вошла моя дорогая леди. Он выглядел встревоженным и, казалось, почувствовал большое облегчение при её виде.
– Она – жена одного из внешней прислуги35 Кливера, – быстро объяснил он леди Молли, кивая в сторону молодой женщины, – и приехала сюда с таким странным рассказом, что я подумал, что вы хотели бы услышать его.
– Она что-то знает об убийстве? – спросила леди Молли.
– Не-а! Ничегошеньки не говорила я такого! – грубо вмешалась женщина. – Неча трепаться и грязь на меня лить, начальник-инспектор. Я думала – может, кто захочет узнать, что мой муж видел ночью, когда убили майора, и всё тут; вот и пришла сказать.
– Почему ваш муж сам не пришёл? – спросила леди Молли.
– О, Хаггетт, он не очень-то – он… – начала она, небрежно пожав плечами, – не очень болтливый…
– В том-то и дело, миледи, – вставил Этти, – что муж этой женщины – полоумный. Его и садовником-то держат только потому, что он силён, как бык, и копает с лёгкостью. Его свидетельству так мало веры, что я хотел бы посоветоваться с вами о том, как нам действовать в данном случае.
– А что это за свидетельство?
– Повторите этой леди то, что вы только что рассказали нам, миссис Хаггетт, –кратко бросил Этти.
Мгновенное подозрение вновь мелькнуло в глазах женщины. Леди Молли взяла стул, который Дэнверс принёс ей, и села напротив миссис Хаггетт, пристально глядя на неё.
– Так особо и неча сказать,– угрюмо начала женщина. – Хаггетт, конечно, иногда не в себе – а когда не в себе, то бродит по ночам.
– Да? – подняла брови миледи, поскольку миссис Хаггетт замолчала и, казалось, не намеревалась продолжать.
– Ну, – внезапно решилась она, – он опять свихнулся в канун Рождества, и уже давно полночь наступила, когда он воротился. И сказал мне, что видел, как молодой джентльмен бродил по саду у террасы. А потом услышал крики «Убийство! Помогите!» и побежал домой, потому как испугался.
– Домой? – тихо спросила леди Молли. – Где ваш дом?
– Это коттедж, где мы живём. Прямо за садом.
– Почему вы не рассказали всё это суперинтенданту раньше?
– Потому как Хаггетт сказал мне только вчера, когда малость оклемался. Он слова не проронит, когда не в себе.
– Знает ли он, что за джентльмена видел?
– Не-а, мэм, не думаю… но...
– Что – но?
– Да вот, в саду вчера нашёл, – протянула женщина комок бумаги, который, по-видимому, до сих пор держала в руке, – вот потому и вспомнил Сочельник и убийство.
Леди Молли забрала у неё комок и изящными пальцами развернула грязную бумажку. И тут же показала Этти красивое кольцо из изысканно вырезанного лунного камня, окружённого необычно блестевшими бриллиантами.
Украшение было заляпано кусками липкой грязи; кольцо, очевидно, лежало на земле и, возможно, по нему топтались несколько дней, а затем небрежно вымыли.
– Во всяком случае, вы можете узнать, кто является владельцем кольца, – прокомментировала моя дорогая леди через некоторое время в ответ на молчаливое ожидание Этти. – В этом нет никакого вреда.
Затем она снова повернулась к женщине.
– Я пойду к вам в коттедж, если можно, – решительно заявила она, – и поболтаю с вашим мужем. Он дома?
Кажется, миссис Хаггетт приняла это предложение с явным нежеланием. По её собственной внешности я вполне могла представить, что её дом вряд ли окажется в состоянии, пригодном для визита дамы. Однако ей, конечно же, ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. Пробормотав несколько малоразборчивых слов, обозначавших, судя по всему, неохотное согласие, она поднялась со стула и направилась к дверям, предоставляя миледи при наличии желания следовать за ней.
Однако, прежде чем уйти, она повернулась и одарила Этти злобным взглядом.
– Верните мне кольцо, начальник-инспектор, – угрюмо буркнула она. – Что нашёл – то твоё, сами знаете.
– Боюсь, что нет, – отрезал Этти. – Но мисс Сили объявила о вознаграждении за сведения, которые могут привести к аресту убийцы её отца. И вы можете получить его. Целых сто фунтов.
– Да! Сама знаю, – сухо заметила она и без дальнейших комментариев наконец-то вышла из комнаты.

3
Моя дорогая леди вернулась очень расстроенная беседой с Хаггеттом.
Похоже, он действительно был полоумным; на самом деле – почти слабоумным, с редкими просветлениями, одно из которых пришлось на сегодняшний день. Но, разумеется, его показания оказались практически бесполезны.
Он повторил историю, уже рассказанную его женой, не добавив подробностей. Он видел молодого джентльмена, бродившего по террасной аллее в ночь убийства. Он не знал, кем был молодой джентльмен. Он шёл домой, когда услышал крик «Убийство!», и побежал к себе в коттедж, потому что испугался. Вчера он нашёл кольцо на газоне с многолетниками, расположенном ниже террасы, и отдал его жене.
Два из этих кратких заявлений, сделанных слабоумным, легко подтвердились, и моя дорогая леди выяснила это ещё до того, как вернулась. Один из садоводов Кливера видел, как Хаггетт бежал домой в ранние часы того рокового рождественского утра. Той ночью сам он выслеживал губителей скота и совершенно отчётливо запомнил это обстоятельство. И добавил, что Хаггетт определённо находился в панике.
А Ньюби, ещё один из внешней прислуги, увидел, как Хаггетт нашёл кольцо среди многолетников и посоветовал ему отнести его в полицию.
Так или иначе, все, кто испытывал интерес к этой кошмарной рождественской трагедии, ощущали странное беспокойство от появившихся сведений. Имена пока не упоминались, но всякий раз, когда мы с моей дорогой леди смотрели друг на друга или же разговаривали с Этти или Дэнверсом, то чувствовали, что имеем в виду определённое имя, одну конкретную личность.
Впрочем, полицейские не испытывали никаких сентиментальных сомнений, которые могли бы взволновать их. Приняв историю Хаггетта за отправную точку, они принялись усердно трудиться, в результате чего через 24 часа Этти появился в «Чёрном лебеде» и спокойно сообщил нам, что только что получил ордер на арест мистера Лоуренса Сметика по обвинению в убийстве, и собирается произвести его лично.
– Мистер Сметик не убивал майора Сили, – твёрдо ответила леди Молли, когда услышала эту новость.
– Ну, миледи, как бы то ни было, – возразил Этти с тем почтением, с которым все полицейские неизменно обращались к моей дорогой леди, – но мы собрали достаточное количество доказательств, во всяком случае, для обоснованности ареста, и, на мой взгляд, достаточное для того, чтобы повесить любого. Мистер Сметик приобрёл лунный камень и кольцо с бриллиантом у Николсона на Кони-стрит около недели назад, в канун Рождества. Несколько человек видели, как он слонялся у ворот Кливер-Холла, примерно в то время, когда гости расходились после танцев, и, опять-таки, через несколько мгновений после первого крика «Убийство!». Его собственный камердинер признаёт, что хозяин возвратился домой после 2 часов ночи, и даже мисс Гранард не станет отрицать, что между мистером Сметиком и майором Сили произошла ужасная ссора менее чем за двадцать четыре часа до убийства последнего.
Леди Молли не сделала никаких замечаний к ряду фактов, которые Этти безжалостно выстраивал перед нами, но я не могла удержаться от восклицания:
– Мистер Сметик невиновен, я уверена!
– Надеюсь, ради его же блага, что так оно и есть, – серьёзно ответил Этти, – но жаль, что он не в состоянии дать удовлетворительный ответ о своём местопребывании между полуночью и двумя часами рождественского утра.
– О! – вскрикнула я. – А что же он говорит?
– Ничего, – сухо ответил суперинтендант. – В том-то и беда.
Ну, как вы, несомненно, помните, если читаете газеты, мистер Лоуренс Сметик, сын полковника Сметика, члена парламента из Пэйкторп-Холла в Йорке, был арестован по обвинению в убийстве майора Сили в ночь с 24 на 25 декабря, и, после обычного судебного расследования, должным образом предстал на предварительном слушании на первой же судебной сессии36 в Йорке.
Я хорошо помню, что во время этого процесса молодой Сметик вёл себя, как человек, оставивший всякую надежду опровергнуть ужасные обвинения, выдвинутые против него, и, надо сказать, огромное количество свидетелей, выставленных полицией со стороны обвинения, больше чем объяснял такое поведение.
Конечно, Хаггетта не вызывали. Но, как оказалось, многие могли поклясться, что мистер Лоуренс Сметик слонялся у ворот Кливер-Холла после того, как гости ушли в канун Рождества. С ним говорил главный садовник, проживавший в сторожке. Капитан Глинн, высунувшись из окна своего экипажа, услышал восклицание:
– Привет, Сметик, что это ты здесь так поздно ходишь?
И тому подобное.
К чести капитана Глинна должна отметить: он старался отрицать, что узнал своего несчастного друга в темноте. Под давлением магистрата он упрямо повторял:
– В то время я думал, что у сторожки стоял мистер Сметик, но, обдумав этот вопрос, уверен, что ошибся.
С другой стороны, имелись неоспоримые улики против молодого Сметика: во-первых, кольцо; во-вторых, его видели в непосредственной близости от Кливера, как в полночь, так и около двух, когда мужчины, присматривавшие за скотом, увидели, как Сметик быстро уходит в направлении Пэйкторпа.
Необъяснимый и угрожающий факт – упрямое молчание мистера Сметика в отношении его собственных передвижений в те роковые часы. Обвиняемый не противоречил ни тем, кто утверждал, что они видели его примерно в полночь около ворот Кливера, ни заявлениям своего камердинера о часе его возвращения домой. Всё, что он отвечал – он не может объяснить, чем занимался между моментом, когда гости покинули Холл, и временем его возвращения в Пэйкторп. Он осознавал опасность, в которой находился, и что заставляло его хранить молчание, когда решался вопрос жизни и смерти, никому и в голову не приходило.
Право собственности на кольцо он не мог оспаривать и не стал делать этого. По его словам, он потерял его где-то на территории Кливера. Но ювелир на Кони-стрит поклялся, что продал кольцо мистеру Сметику 8 декабря. А общеизвестным и общепризнанным фактом являлось то, что молодой человек с момента покупки открыто не проходил через ворота Кливер-Холла две недели, а то и больше.
По имеющимся доказательствам дело Лоуренса Сметика передали на рассмотрение в суд присяжных. Хотя оружие, которым был нанесён удар злосчастному майору, так и не нашли, а имя владельца не установили, против молодого человека имелось так много косвенных улик, что в залоге было отказано.
Мистер Сметик по совету своего адвоката, мистера Грейсона – одного из самых способных адвокатов в Йорке – оставил за собой право на защиту в суде37. И в день, завершившийся так печально, мы вышли из переполненного здания суда, ощущая гнетущие грусть и тревогу.

4
Мы с моей дорогой леди молча вернулись в отель. На наших сердцах лежал тяжёлый груз. Мы искренне сочувствовали симпатичному молодому йоркширцу, который, по нашему убеждению, был невиновен, но в то же время оказался запутан в паутине удручающих обстоятельств, из которых, казалось, совершенно не мог выкарабкаться.
Мы не хотели обсуждать этот вопрос на улице. Более того, мы воздержались от комментариев, когда увидели, как Маргарет Сили проезжала по Кони-стрит, управляя двуколкой, а рядом с девушкой, близко склонившись к её уху, сидел капитан Глинн.
Мисс Сили, облачённая в глубокий траур, очевидно, ходила по магазинам, потому что тележка была нагружена пакетами. Возможно, стыдить девушку было бы слишком строго. И всё же меня неприятно поразил очевидный факт: как раз в тот момент, когда на весах лежали жизнь и честь человека, с именем которого молва часто связывала её собственное, так демонстрировать более чем безжалостное равнодушие к его судьбе, открыто сидя в коляске рядом с другим мужчиной, который с момента своего внезапного обогащения, несомненно, приобрёл большую привлекательность, нежели прежний поклонник.
Приехав в «Чёрный лебедь», мы с удивлением узнали, что в наших комнатах находится мистер Грейсон, ожидая встречи с моей дорогой леди.
Леди Молли вбежала в гостиную и приветствовала его с искренней сердечностью. Мистер Грейсон – пожилой, суховатый на вид мужчина – выглядел заметно взволнованным, и никак не решался перейти к причине своего визита. Он просто ёрзал в кресле, болтая о погоде.
– Знаете, я здесь не совсем по делам профессии, – доброжелательно улыбнулась леди Молли с целью помочь нашему гостю избавиться от смущения. – Боюсь, что полиция имеет преувеличенное представление о моих способностях, и здешние сотрудники неофициально просили меня оставаться неподалёку и помочь советом, если потребуется. Наш начальник очень снисходителен и позволил мне задержаться. Поэтому, если я могу что-нибудь сделать для вас...
– Безусловно, безусловно можете! – воскликнул мистер Грейсон с внезапной энергией. – Я слышал, что в королевстве нет никого, кроме вас, чтобы спасти невинного человека от виселицы.
Моя дорогая леди удовлетворённо вздохнула. Она, безусловно, хотела откусить побольше от этого йоркширского пирога.
– Мистер Сметик? – спросила она.
– Да, мой несчастный молодой клиент, – ответил адвокат. – Хочу изложить вам, – возобновил он речь после небольшой паузы, во время которой, казалось, взял себя в руки, – как можно короче, что произошло 24 декабря и на следующее рождественское утро. Тогда вы поймёте ужасное положение, в котором находится мой клиент, и почему он не может объяснить свои действия в ту роковую ночь. Вы также поймёте, почему я пришёл просить вас о помощи и совете. Мистер Сметик считал себя помолвленным с мисс Сили. Помолвка не была предана гласности из-за ожидаемого противодействия майора Сили, но молодые люди поддерживали близкие отношения и оживлённо переписывались. Утром 24 числа мистер Сметик появился в Холле, намереваясь всего лишь подарить своей невесте кольцо, о котором вы знаете. Вы помните, что случилось дальше: начатая майором Сили неспровоцированная ссора с моим несчастным клиентом, в конце которой сварливый старик запретил мистеру Сметику даже приближаться к его дому.
Мой клиент ушёл из Кливера, как вы можете себе представить, изрядно разгневавшись. Уже на пороге он встретил мисс Маргарет и в нескольких словах изложил ей, что произошло. Сначала она очень легко отнеслась к этому вопросу, но затем стала более серьёзной и закончила короткую беседу просьбой: поскольку он не может прийти на танцы после того, что произошло, то должен встретиться с ней в саду вскоре после полуночи. Она не взяла у него кольцо, но не могла умолчать о тех чувствах, которые пробуждает к жизни рождественское утро, и попросила его ночью принести ей не только кольцо, но и письма, которые она ему написала. Ну, об остальном можно догадаться.
Леди Молли задумчиво кивнула.
– Мисс Сили вела двойную игру, – убедительно продолжил мистер Грейсон. – Она преисполнилась решимости разорвать все отношения с мистером Сметиком, потому что перенесла свои неустойчивые чувства на капитана Глинна, который недавно стал наследником графского титула и 40 000 фунтов стерлингов в год. Заморочив моему злополучному клиенту голову сентиментальной болтовнёй, она уговорила его повидаться с ней ночью на территории Кливера и вернуть ей письма, которые могли скомпрометировать её в глазах её нового возлюбленного. В два часа ночи майор Сили был убит одним из своих многочисленных врагов; кем – я не знаю, как и мистер Сметик. Он едва успел расстаться с мисс Сили, как первый крик «Убийство!» прервал сон обитателей Кливера. Она могла бы это подтвердить, если бы захотела, потому что оба они всё ещё видели друг друга: она – у ворот, он – идя чуть дальше по дороге. Мистер Сметик заметил, как Маргарет Сили торопливо бежит назад к дому. Он немного подождал, колеблясь, как поступить. Затем он подумал, что его присутствие может быть смущающим, а то и компрометирующим ту, кого, несмотря на всё, он по-прежнему нежно любил. Зная, что и в доме и вокруг него имеется много людей, которые могли бы оказать необходимую помощь, он, наконец, повернулся к Кливеру спиной и поплёлся домой с разбитым сердцем, так как мисс Сили разорвала с ним всяческие отношения, забрала свои письма и презрительно швырнула в грязь кольцо, купленное им для неё.
Адвокат сделал паузу, вытирая лоб и с предельной искренностью глядя на красивое, вдумчивое лицо миледи.
– С тех пор мистер Сметик говорил с мисс Сили? – спросила леди Молли спустя некоторое время.
– Нет, только я,– ответил адвокат.
– И какова её позиция?
– Удручающее и бессердечное презрение. Она отрицает историю моего несчастного клиента от начала и до конца; заявляет, что она никогда не видела его после того, как поздоровалась с ним на пороге Кливер-Холла и услышала отзвуки прискорбной ссоры с её отцом. Более того: она насмешливо называет всю историю трусливой попыткой скрыть подлое преступление за ещё более подлым обвинением в адрес беззащитной девушки.
Все умолкли, погружённые в мысли, которые никто не хотел облекать в слова. Никто не мог отрицать того, что тупик казался действительно безнадёжным.
Безжалостные обстоятельства соорудили поистине несокрушимую башню изобличающих улик против несчастного молодого человека.
Одна только Маргарет Сили могла бы спасти его, но с жестоким равнодушием она предпочла пожертвовать жизнью и честью невинного человека, а не собственными шансами на блестящий брак. В мире есть такие женщины; слава Богу, мне больше не довелось встречать ни одной подобной!
Впрочем, я ошибаюсь, когда говорю, что она одна могла спасти несчастного молодого человека, который вёл себя с такой непревзойдённой галантностью, отказываясь дать объяснение событиям, случившимся в то рождественское утро, если только сама мисс Сили не откроет миру правду. В грязноватой маленькой комнате «Чёрного лебедя» находилась ещё одна, которая могла бы распутать это сверхъестественное сплетение совпадений, если только человеческое существо, не одарённое исключительными способностями, действительно способно осуществить такое в последнюю минуту.
Леди Молли мягко произнесла:
– Что бы вы хотели, чтобы я предприняла, мистер Грейсон? И почему вы обратились ко мне, а не в полицию?
– Как я могу пойти с этим рассказом в полицию? – воскликнул он в явном отчаянии. – Разве они не воспримут это как гнусную попытку клеветой разрушить репутацию женщины? Вспомните, что у нас нет никаких доказательств, а мисс Сили отрицает всю историю от начала до конца. Нет, нет! – продолжал восклицать он с неугасимым пылом. – Я пришёл к вам, потому что слышал о ваших чудесных способностях, о вашей необычайной интуиции. Кто-то убил майора Сили! И убийца – не сын моего старого друга полковника Сметика. Просто найдите, кто это был! Прошу вас, выясните, кто это был!
Не в силах совладать с горем, он откинулся на спинку стула. Леди Молли подошла к нему с невыразимой нежностью и положила свою прекрасную белую руку ему на плечо.
– Я сделаю всё возможное, мистер Грейсон, – просто сказала она.

5
Вечер мы провели в тишине и в одиночестве. О том, что активный мозг моей дорогой леди усиленно работал, я догадывалась по блеску глаз и по той абсолютной неподвижности лица, за которой можно было чуть ли не почувствовать вибрирующие тонкие нервы.
История, рассказанная адвокатом, необычайно тронула её. Имейте в виду, она и раньше была морально убеждена в невиновности молодого Сметика, но профессиональная натура всегда боролась против сентиментальных чувств, поэтому подавляющие косвенные улики и осуждение начальства заставили её принять вину молодого человека как факт, пусть и противоречащий её убеждениям
Молчание юноши являлось своеобразным признанием. Если человек находится непосредственно на месте преступления как до его совершения, так и непосредственно после него; если в трёх ярдах от того места, где должен был стоять убийца, найдено что-то принадлежащее ему; если, к тому же, у него произошла бурная ссора с жертвой, и он не может рассказать о своих действиях или местонахождении в роковое время, было бы напрасно цепляться за оптимистичные убеждения в невиновности этого человека.
Но теперь дела приняли совсем другой поворот. История, рассказанная адвокатом мистера Сметика, казалась истинной. Характер Маргарет Сили, её чёрствость в тот самый день, когда бывший жених оказался на скамье подсудимых, мгновенный перенос её чувств на более богатого кандидата придавали рассказу мистера Грейсона о событиях в рождественскую ночь чрезвычайное правдоподобие.
Неудивительно, что моя дорогая леди так погрузилась в свои мысли.
– Мне придётся начать с самого начала, Мэри, – сказала она мне на следующее утро, когда после завтрака появилась в изящных пальто, юбке, шляпе и перчатках, полностью готовая выйти на улицу, – поэтому я начну с посещения Хаггеттов.
– Надеюсь, я могу пойти с тобой? – смиренно спросила я.
– О да! – небрежно бросила она.
Мне пришло на ум, что небрежное настроение было лишь маской. Маловероятно, что она – моя милая, очаровательная дама, женщина до мозга костей – столь бездушно относится к этой увлекательной теме.
Мы поехали в Бишопторп. Было очень холодно, промозгло, сыро и туманно. Шофёр с трудом разыскал коттедж, «дом» слабоумного садовника и его жены.
Честно говоря, это жилище мало напоминало дом. Когда после долгого стука в дверь миссис Хаггетт, наконец, открыла её, нашим глазам предстало одно из самых жалких, грязных мест, которые нам когда-либо приходилось видеть.
В ответ на краткий вопрос леди Молли женщина заявила, что Хаггетт лежит в постели, страдая очередного «припадка, когда он не в себе».
– Очень жаль, – сказала моя дорогая леди (но, по-моему, не испытывая ни капли жалости), – потому что я немедленно должна поговорить с ним.
– О чём это? – угрюмо спросила женщина. – Я могу ему передать.
– Боюсь, что нет, – отказалась миледи. – Меня попросили лично увидеться с Хаггеттом.
– И кто попросил, хотела бы я знать? – почти нагло ответила она.
– Вообще-то вы. Но не стоит тратить драгоценное время. Не лучше ли вам помочь мужу одеться? Мы с этой леди подождём в гостиной.
После некоторого колебания женщина с угрюмым видом подчинилась.
Мы вошли в жалкую маленькую комнату, где царили мучительная нищета, беспорядок и грязь. Мы выбрали два самых чистых на вид кресла и ждали, пока в комнате над нашими головами не закончится приглушённый разговор.
Беседа эта, казалось, состояла из взволнованного шёпота с одной стороны и хнычущих жалоб с другой. За этим последовали глухие удары, шарканье, и, наконец, Хаггетт – безразличный, грязный и неопрятный – вошёл в гостиную, сопровождаемый женой. Он шёл впереди, волоча полуобутые ноги и нервно дёргая себя за волосы.
– А! – любезно сказала миледи. – Я рада видеть вас, Хаггетт, хотя, боюсь, у меня для вас не очень хорошие новости. –
– Да, мисс! – пробормотал мужчина, очевидно, не совсем понимая, что ему сказали.
– Я представляю администрацию работного дома, – продолжала леди Молли, – и подумала, что нам следует договориться о том, чтобы вы с женой сегодня вечером пришли в Союз38.
– Союз? – грубо вмешалась женщина. – С какой это стати? Мы не пойдём в Союз!
– Хорошо! Но так как вы не останетесь здесь, – мягко продолжала миледи, – то не сможете обеспечить надлежащий уход за мужем в его нынешнем психическом состоянии.
– Мисс Сили нас не выгонит, – последовал вызывающий ответ.
– Она может пожелать осуществить намерения своего покойного отца, – небрежно бросила леди Молли.
– Майор был жестоким, злобным скотом! – завопила женщина с неожиданной силой. – Хаггетт верно служил ему двенадцать лет, а…
Она резко умолкла и бросила исподтишка быстрый взгляд на леди Молли.
Её молчание стало столь же значимым, как и вспышка гнева, и леди Молли завершила фразу за неё.
– И всё же он уволил его без предупреждения, – спокойно сказала она.
– Кто вам это сказал? – окрысилась женщина.
– Те же люди, которые утверждают, что вы с Хаггеттом затаили злобу на майора за увольнение.
– Это ложь, – заупрямилась миссис Хаггетт. – Мы говорили, что мистер Сметик убил майора, потому что…
– Да, – быстро прервала леди Молли, – но мистер Сметик неубивал майора Сили, и поэтому ваши показания не принесли никакой пользы!
– Тогда кто убил майора, хотела бы я знать?
Её поведение было высокомерным, грубым и крайне неприятным. Я удивлялась, почему моя милая леди мирится с этим, и о чём она в это время размышляет. Она по-прежнему вежливо улыбалась, а я недоумевала, что она имела в виду, говоря о работном доме и увольнении Хаггетта.
– Ах, об этом никто не знает! – отмахнулась она. – Некоторые говорят, что ваш муж.
– Они лгут! – быстро ответила она. Слабоумный, очевидно, не понимая суть разговора, механически поглаживал рыжую шевелюру и беспомощно глядел вокруг. – Он был дома ещё до того, как стали кричать об убийстве, – продолжила миссис Хаггетт.
– Откуда вы знаете? – быстро спросила леди Молли.
– Откуда я знаю?
– Ну да. Вы не могли слышать крики в коттедже – он стоит за полмили от Холла!
– Говорю вам, дома была,– повторила она с тупым упрямством.
– Вы послали его в Холл?
– Он этого не делал...
– Никто вам не поверит, особенно теперь, когда нашли нож.
– Какой нож?
– Его складной нож, которым он убил майора Сили, – тихо произнесла леди Молли, – тот самый, который у него и сейчас в руке.
И внезапно, совершенно неожиданно она указала на слабоумного, бесцельно бродившего по комнате во время перепалки.
Смысл происходившего, должно быть, каким-то образом нашёл отклик в ослабленном разуме Хаггетта. Он подошёл к комоду, на котором лежали остатки завтрака вместе с посудой и разной утварью.
Так же бессмысленно и бессознательно он взял один из ножей и протянул его жене, а на лице появилось выражение страха.
– Я не могу этого сделать, Энни, я не могу – лучше ты, – пробормотал он.
В маленькой комнате воцарилась мёртвая тишина. Миссис Хаггетт застыла, словно обратившись в камень. Невежественная и суеверная женщина полностью оказалась во власти случившегося и почувствовала, что на неё указывает перст неумолимой Судьбы.
Слабоумный шаркающей походкой продвигался вперёд, всё ближе и ближе к своей жене, по-прежнему протягивая ей нож и шёпотом бормоча:
– Я не могу этого сделать. Лучше ты, Энни, лучше ты...
Он подошёл почти вплотную к жене, и внезапно стойкость и выдержка покинули её; она хрипло вскрикнула и, вырвав нож у бедняги, бросилась на него, пытаясь нанести удар.
Мы с леди Молли были молоды, проворны и сильны; когда требовались быстрые действия, моя дорогая леди отнюдь не страдала брезгливостью великосветской дамы. Но даже при этом мы с трудом оттащили Энни Хаггетт от её несчастного мужа. Ослеплённая яростью, она была готова убить человека, разоблачившего её. Наконец нам удалось вырвать у неё нож.
Уверяю вас: после случившегося требовалось незаурядное мужество, чтобы снова спокойно усесться и остаться в одной комнате с этой женщиной, уже имевшей одно преступление на своей совести, и со странным, глупым существом, продолжавшим жалко стонать:
– Лучше ты, Энни...
Ну, вы читали отчёт о завершении дела, поэтому знаете, что было дальше. Леди Молли не выходила из этой комнаты, пока не получила полное признание женщины. Всё, что она сделала для своей защиты – приказала открыть окно и дунуть во вручённый мне полицейский свисток. Полицейский участок, к счастью, находился не очень далеко, и звук в морозном воздухе быстро донёсся до него.
Впоследствии миледи призналась мне, что, возможно, было глупо не брать с собой Этти или Дэнверса, но она очень старалась не вызвать у женщины настороженность, поэтому просто разразилась потоком слов о работном доме и предполагаемом увольнении Хаггетта.
То, что женщина имела какое-то отношение к преступлению, острая интуиция леди Молли почувствовала сразу; но поскольку не было ни одного свидетеля самого убийства, а все косвенные доказательства свидетельствовали против молодого Сметика, имелся только один шанс на успешное раскрытие дела – собственное признание убийцы.
Если вы подумаете о беседе между моей дорогой леди и Хаггеттами в то памятное утро, то поймёте, как блистательно леди Молли добилась своей цели. Она решила не разговаривать с женщиной без присутствия Хаггетта, и была уверена: как только в разговоре всплывёт тема убийства, бедный сумасшедший либо сделает, либо скажет что-то, что откроет правду.
Так и случилось. Он машинально взял нож, когда упомянули имя майора Сили. В его искалеченном уме воскресла вся сцена. То, что майор недавно уволил его, оказалось одной из смелых догадок, свойственных леди Молли.
То, что Хаггетт, подзуживаемый женой, был слишком напуган, чтобы свершить это злодеяние, ничуть не удивило ни миледи, ни меня. А тому факту, что женщина, обуреваемая страстным желанием, в конечном итоге отомстила злополучному майору, вряд ли стоит удивляться, учитывая её собственную грубую и примитивную натуру.
Устрашённая стремительностью событий и появлением на сцене Дэнверса и Этти, в конце концов она полностью призналась.
Она чуть не сошла с ума от бессердечности майора, когда он внезапно, грубо и жестоко уволил её мужа, отказавшись дать ему дальнейшую работу. Она обладала великой властью над слабоумным и превратила его в часть своей ненависти и мести. Сначала, казалось, он был готов подчиниться. Уговор состоял в следующем: Хаггетт будет прятаться на террасе каждую ночь до тех пор, пока тревога из-за возможности повторного нападения на скот не вынудит майора появиться там без свидетелей.
Что и произошло рождественским утром. Однако Хаггетт, испуганный и малодушный, вместо того, чтобы совершить злодейский поступок, сбежал. Но Энни Хаггетт, возможно, догадываясь, что он в последний момент струсит, каждую ночь скрывалась неподалёку от подстерегавшего жертву мужа. Вообразите, что увидела будущая убийца!
Когда Хаггетт наткнулся на жену, он попросил её саму сделать это.
Очевидно, либо ужас быть разоблачённой, либо просто желание обещанной награды заставили женщину обвинить в преступлении другого человека.
То, что Хаггетт нашёл кольцо, породило жестокий замысел, который, если бы не чудодейственные способности моей дорогой леди, действительно отправил бы храброго юношу на виселицу.
Ах, вы хотите знать, замужем ли Маргарет Сили? Нет! Капитан Глинн пошёл на попятный. Что он заподозрил – не могу сказать, но так и не сделал предложения Маргарет. И нынче она, продав Кливер-Холл, проживает в Австралии – кажется, вместе с тётей.



8. МЕШОК С ПЕСКОМ

1
В то утро я сразу поняла по выражению лица моей дорогой леди, что у неё имеется какое-то важное дело. В руках она держала кучу одежды: потрёпанные пальто с юбкой и очень пышную шляпу, отделанную букетами из дешёвых ситцевых роз.
– Быстро одевайся, Мэри, – кратко распорядилась она, – потому что ты собираешься подать заявку на место «добропорядочной кухарки», так что следует выглядеть соответственно.
– Но где, ради Бога...? – удивлённо выдохнула я.
– На Итон-Террас, в доме, принадлежащем мистеру Николасу Джонсу, – сухо перебила она, – где до недавнего времени проживала его сестра, покойная миссис Данстан. Миссис Джонс ищет кухарку, и ты должна получить это место.
Как вам известно, я довела повиновение до уровня изящного искусства. И совсем не удивилась, что мою дорогую леди наконец-то попросили засунуть один из своих изящных пальчиков в пирог Данстанов39, ибо это дело озадачило наших коллег неизмеримо сильнее, нежели иные известные мне случаи.
Не знаю, помните ли вы обстоятельства и противоречия, возникавшие на каждом шагу и сбивавшие с толку даже самых способных детективов в тот самый момент, когда они считали, что подошли вплотную к разгадке этой удивительной тайны.
Сама миссис Данстан была очень неинтересной личностью: самодовольная, неловкая и толстая – идеальный тип зажиточной женщины среднего класса, чей счёт в местном банке заметно существеннее, чем у соседей. С ней жила племянница Вайолет Фроствик: умная, красивая девушка, чрезмерно увлекавшаяся изысканной одеждой и другими предметами роскоши, которые могут обеспечить деньги. Не имея ни гроша за душой, она выносила постоянные капризы и изменчивость настроения пожилой женщины с почти ангельским терпением, что, вероятно, имело отношение к завещанию миссис Данстан, которое, как она часто упоминала, было составлено в пользу племянницы.
Кроме этих двух дам, прислуга состояла из трёх служанок и мисс Крукшенк. Последняя была тихой, непритязательной девушкой, числившейся секретаршей и компаньонкой миссис Данстан, а по сути – добровольной рабыней. С утра и до вечера ей приходилось совмещать обязанности экономки и старшей служанки. Она вела переговоры с торговцами, поддерживала порядок среди прислуги, гладила и прихорашивала блузки мисс Вайолет. Одним словом – Золушка.
Миссис Данстан держала кухарку и двух горничных, служивших ей много лет. Кроме этого, ежедневно ранним утром приходила подёнщица, которой полагалось разжечь огонь в камине, начистить обувь и привести в порядок ступени перед парадным крыльцом.
22 ноября 1907 года – поскольку завязкой этой загадочной драмы следует считать именно события прошлого года – уборщица, уже некоторое время работавшая в доме миссис Данстан на Итон-Террас, утром сообщила, что в будущем не сможет приходить. Её мужу пришлось переехать в квартиру поближе к своей работе, а сама она не могла приезжать так рано и так далеко, как этого требовала миссис Данстан.
Подёнщица написала очень любезное письмо с объяснением этих фактов и отправила его с нарочной, указав при этом, что подателем записки является хорошо знакомая отправителю и весьма респектабельная женщина, которая посчитала бы себя «обязанной» миссис Данстан, если та предоставит ей работу по утрам.


Напоминаю: письмо и женщина появились на Итон-Террас где-то около 6 часов утра, когда на первом этаже ещё никого не было, кроме местной Золушки, мисс Крукшенк40. Ей понравилась внешность посетительницы, и она тут же приняла её на работу при условии, что миссис Данстан одобрит выбор.
Женщина, назвавшая себя миссис Томас, выглядела очень спокойной и респектабельной. Она сообщила, что живёт рядом, на постоялом дворе у церкви Святого Петра, и поэтому может приходить так рано, как пожелает миссис Данстан. И действительно, с того дня она появлялась каждое утро в половину шестого, а к семи часам заканчивала работу и отправлялась домой.
Если в дополнение к этим деталям я упомяну, что очаровательная мисс Вайолет Фроствик была помолвлена ​​с молодым шотландцем мистером Дэвидом Атолом, которого её тётушка терпеть не могла, то вам станут известны все персонажи, прямо или косвенно связанные с этой драмой, заключительный акт которой ещё не предстал перед глазами ни полиции, ни публики.

2
В канун наступающего Нового года миссис Данстан, как и всегда в этот день, отправилась в дом своего брата, чтобы пообедать и встретить Новый год.
Во время её отсутствия на Итон-Террас произошло заурядное событие. Мисс Вайолет Фроствик воспользовалась возможностью пригласить мистера Дэвида Атола провести с ней вечер.
Кстати, все служанки миссис Данстан знали о помолвке между молодыми людьми и с сентиментальностью, присущей их классу, потворствовали этим тайным встречам и помогали обманывать злющую старую тётку.
Мистер Атол был симпатичным молодым человеком, главный недостаток которого заключался в полном отсутствии денег или перспектив на состояние. Кроме того, он занимался актёрским ремеслом – ещё один смертный грех в глазах пуритански настроенной старушки.
Ожесточённые многословные стычки между мистером Атолом и миссис Данстан происходили не раз и не два, и старуха уверяла: если Вайолет не откажется от своего увлечения этим фигляром, то не увидит ни пенни из денег своей тёти – ни сейчас, ни в будущем.
Молодой человек не так уж часто появлялся на Итон-Террас, но в праздничный новогодний вечер, когда миссис Данстан должна была отсутствовать дома до полуночи – как пылкий влюблённый мог упустить такую прекрасную возможность?
К несчастью, миссис Данстан не очень хорошо себя почувствовала после обильного ужина, и её брат, мистер Николас Джонс, вскоре после десяти проводил её домой.
Джейн, горничная, открывшая входную дверь, испытала такое чувство, «будто её ведром холодной воды окатили» (цитирую её красочное выражение), когда увидела свою хозяйку, прекрасно понимая, что мистер Атол по-прежнему находится в гостиной с мисс Вайолет, а мисс Крукшенк в этот момент приносит ему виски с содовой.
Пальто и шляпа в холле явно выдавали присутствие молодого человека в доме.
На мгновение миссис Данстан замерла, пока Джейн застыла, дрожа от испуга. Затем старушка повернулась к мистеру Николасу Джонсу, который всё ещё стоял на пороге, и тихо сказала:
– Пожалуйста, Ник, с утра первым делом позвони мистеру Бленкинсопу и скажи ему, что я буду у него в конторе к десяти часам.
Мистер Бленкинсоп был адвокатом миссис Данстан, и, как позже Джейн объясняла кухарке, что могла означать такая просьба, кроме решимости исключить мисс Вайолет из завещания миссис – до последнего шиллинга?
После этого миссис Данстан простилась с братом и направилась прямо в столовую.
Согласно последующим показаниям всех трёх служанок, хозяйка «вошла в раж». Слова трудно было различить из-за закрытой двери, но, сразу же, как только миссис Данстан вошла в комнату, её голос усилился, как будто в ужасном гневе, и через несколько мгновений мисс Вайолет, плача, вылетела из столовой, и помчалась вверх по лестнице. Из-за этого дверь на мгновение приоткрылась, и все услышали голос старухи, вещавшей с величественным возмущением:
– Вот что ты наделал. Убирайся из этого дома! Что до неё – она никогда не увидит ни пенса из моих денег, пусть хоть умрёт от голода!
Ссора, похоже, продолжалась недолго, но служанки были слишком сильно напуганы последними мстительными словами, чтобы слишком уж точно запомнить последующие события.
Миссис Данстан и мистер Атол некоторое время оставались за закрытой дверью. Но, очевидно, гнев старушки не утих, потому что через час, когда она вышла из гостиной, отправляясь спать, служанки услышали её заявление:
– Она покинет этот дом – завтра же, прямо с утра. Я не позволю ей встречаться с таким шутом, как ты.
Мисс Крукшенк была ужасно расстроена.
– Это ужасный удар для мисс Вайолет, – сказала она кухарке, – но, возможно, утром миссис Данстан будет не так неумолимо настроена. Я отнесу ей бокал шампанского. Она очень любит его, и это поможет ей уснуть.
Мисс Крукшенк налила шампанское и приказала кухарке выставить мистера Атола из дома; но молодой человек, казавшийся очень взволнованным и возбуждённым, отнюдь не собирался уходить. Некоторое время он оставался в гостиной, курил, а когда горничные пошли спать, стал умолять кухарку не выгонять его, пока он не увидится с мисс Вайолет ещё раз, так как был уверен, что она вернётся в гостиную – он попросил об этом мисс Крукшенк.
Миссис Кеннетт, кухарка, была добросердечной старухой. Она взяла молодых людей под свою особую защиту и очень расстроилась из-за того, что течение истинной любви встречается со столь суровыми препятствиями. Поэтому она предложила мистеру Атолу располагаться в гостиной, как ему угодно, а она посидит у камина в библиотеке, пока он не будет готов уйти.
После этого добрая душа разожгла огонь в библиотеке, поставила перед собой стул и быстро уснула.
Внезапно что-то её разбудило. Она села и огляделась, ошеломлённая, как и любой, внезапно пробуждающийся от глубокого сна.
Миссис Кеннетт посмотрела на часы; был уже четвёртый час ночи. Она решила, что её позвал мистер Атол, и потому она проснулась. Миссис Кеннетт направилась в холл, где газ ещё не был выключен41, и там увидела мисс Вайолет, полностью одетую, в шляпке и пальто, в тот самый момент, когда девушка выходила через парадную дверь.
По словам самой кухарки, прежде чем она смогла задать вопрос или хотя бы произнести звук, мисс Вайолет открыла входную дверь, которая была заперта. Затем замок снова щёлкнул, а девушка исчезла в уличной тьме.
Миссис Кеннетт бросилась к двери и выбежала на улицу так быстро, как позволяли её старые ноги; но ночь была исключительно туманной. Вайолет, без сомнения, удалилась очень быстро, и на неоднократные оклики миссис Кеннетт не последовало ответа.
В полном расстройстве чувств, не зная, что предпринять, добрая женщина вернулась в дом. Мистер Атол, очевидно, ушёл, потому что не было никаких признаков его присутствия в гостиной или в другом месте. Затем она поднялась наверх и постучала в дверь миссис Данстан. К её удивлению, газ всё ещё горел в комнате хозяйки, поскольку виднелся тонкий луч света, проникавший через замочную скважину. На первый же стук в дверь послышался быстрый, нетерпеливый ответ:
– В чём дело?
– Мисс Вайолет, мэм, – кухарка была слишком взволнована, чтобы говорить связно, – она ​​ушла…
– Самое лучшее, что она могла сделать, – немедленно отозвались с другой стороны двери. – Ложитесь спать, миссис Кеннетт, и не волнуйтесь.
После чего в комнате внезапно выключили газ, и, несмотря на дальнейшие слабые возражения миссис Кеннетт, из комнаты не донеслось ни единого слова, кроме раздражённого повторения:
– Идите спать.
Что ж, кухарка последовала приказанию; но перед сном она обошла дом, выключила газ и под конец заперла входную дверь.

3
Спустя три часа мисс Крукшенк, как обычно, позвонила слугам, а затем пошла вниз, чтобы открыть входную дверь для миссис Томас, уборщицы.
В половине седьмого, когда Мэри, горничная, спускалась со свечой в руке, она увидела, что подёнщица спускается перед ней по лестнице двумя-тремя ступеньками ниже. Это немало удивило Мэри, так как работа женщины ограничивалась цокольным этажом, и ей не полагалось подниматься на верхние этажи.
Женщина, быстро спускавшаяся по лестнице, казалось, несла что-то тяжёлое.
– Что-то не так, миссис Томас? – прошептала Мэри.
Женщина подняла голову, на мгновение остановившись под газовым рожком, пролившим слабый свет на неё и на её ношу. Последнюю Мэри опознала как мешок с песком, которым морозными утрами посыпали ступеньки парадного крыльца.
Хотя Мэри, конечно, и была озадачена, но совершенно не задумывалась над происшедшим. Как обычно, она вошла в уборную горничных, налила горячую воду для ванны мисс Крукшенк и отнесла её в комнату последней, где также открыла шторы и приготовила одежду. Мисс Крукшенк с утра обычно бегала в ночном халате, а потом уже приводила себя в порядок.
Как правило, к тому времени, когда все слуги спускались вниз, было уже почти семь, а миссис Томас вообще уходила, но в тот день Мэри её опередила. Мисс Крукшенк на кухне готовила чай для миссис Данстан. Мэри рассказала о том, что миссис Томас несла по лестнице мешок с песком, и мисс Крукшенк тоже очень удивилась ​​случившемуся.
Миссис Кеннетт ещё не спустилась, а уборщица явно ушла, но её работа была полностью выполнена, в том числе – песок разбросан по каменным ступеням у парадного входа, поскольку морозный туман заставил их обледенеть.
В четверть восьмого мисс Крукшенк поднялась с чаем к миссис Данстан, и менее чем через две минуты по всему дому раздался страшный крик, за которым последовал грохот посуды.
Обе горничные бросились наверх, прямо в комнату миссис Данстан, дверь которой была широко открыта.
Первое, что Мэри и Джейн почувствовали – ужасный запах газа. Затем они увидели мисс Крукшенк, чьи глаза, расширенные от ужаса, уставились на кровать, на которой лежала миссис Данстан, с каучуковой трубкой во рту и челюстью, отвисшей после смерти. Другой конец этой трубки прикрепили к горелке газового рожка на стене рядом.
Все окна в комнате были заперты, а шторы опущены. Комната полностью пропахла газом, чьи испарения и задушили миссис Данстан.

4
Прошёл год после обнаружения загадочной трагедии, и я могу заверить вас, что нашим собратьям в Ярде досталось одно из самых тяжёлых расследований, которые когда-либо выпадали на их долю. Противоречия встречались буквально на каждом шагу.
Во-первых, исчезновение мисс Вайолет.
Едва прислуга миссис Данстан в достаточной степени оправилась от потрясения при виде страшной картины, представшей их глазам, как столкнулась с другим не менее ужасающим фактом – ужасающим, конечно, из-за его связи с происшедшей трагедией.
Мисс Вайолет Фроствик исчезла. Её комната была пуста, в кровати не спали. А саму девушку, крадущуюся из дома глубокой ночью, видела кухарка, миссис Кеннет.
Связать симпатичную, изящную молодую девушку, даже косвенно, с преступлением – таким отвратительным, таким жестоким, как преднамеренное убийство старой женщины, которая заменила ей мать – казалось совершенно невозможным. И с молчаливого согласия все четыре женщины, оставшиеся в пустынном и мрачном доме на Итон-Террас, решили не упоминать имя мисс Вайолет Фроствик ни полиции, ни врачу.
Разумеется, и врача, и полицию вызвали немедленно: мисс Крукшенк отправила Мэри в полицейский участок и к доктору Фолвеллу на Итон-сквер, а Джейн – в такси за мистером Николасом Джонсом, который, к счастью, ещё не уехал на работу.
При осмотре мизансцены ужасной трагедии первая мысль, пришедшая в головы доктору и полицейскому инспектору, состояла в том, что миссис Данстан покончила с собой. Было практически невозможно представить, что женщина, не обделённая ни здоровьем, ни силой, позволит закрепить кусок резиновой трубки между своими зубами и без сопротивления продолжит вдыхать ядовитые пары, что будет означать верную смерть. Однако на теле не было никаких следов травм – вообще ничего, указывавшего бы на то, что потерпевшая находилась без сознания, и это позволило злодею совершить своё чёрное деяние.
Но теорию самоубийства, выдвинутую доктором Фолвеллом, немедленно опроверг самый поверхностный осмотр комнаты.
Хотя ящики и остались закрытыми, но содержимое их было перевёрнуто, будто убийца искал деньги, бумаги или ключ от сейфа.
Последний при расследовании обнаружили открытым, а ключ лежал на полу поблизости. Исследование сейфа выявило тот факт, что он подвергся грабежу, поскольку не нашли ни денег, ни важных документов. Остались золотые и платиновые оправы ожерелий, браслетов и тиары, но камни – которые, как впоследствии утверждал мистер Николас Джонс, представляли значительную ценность – были осторожно, хотя и несколько неуклюже, извлечены явно неопытными руками.
Складывалась картина преднамеренного, систематического и очень неторопливого ограбления, полностью противоречившая теории самоубийства.
Затем внезапно всплыло имя мисс Фроствик. Кто первый упомянул его, так и осталось неизвестным; но через мгновение сведения об истории помолвки молодой девушки с мистером Атолом вопреки желаниям её тёти, ссоре прошлой ночью и окончательном исчезновении обоих молодых людей из дома в утренние часы были получены способным полицейским инспектором от четырёх невольных свидетелей.
И более того. Одна из горничных подробно описала некое неприятное обстоятельство, а мисс Крукшенк подтвердила её слова.
Когда мисс Крукшенк принесла шампанское миссис Данстан, старуха приказала прислать к ней мисс Вайолет. Мэри, горничная, была на лестнице, когда увидела девушку, всё ещё одетую в вечернее платье из белого шифона; с глазами, опухшими от слёз, она стучалась в дверь к тёте.
Полицейский инспектор был занят тем, что записывал показания, и в его голове уже возникало простое, но достаточно сенсационное дело против Вайолет Фроствик, когда миссис Кеннетт мгновенно расстроила все его расчёты.
Мисс Вайолет не могла иметь ничего общего с убийством тёти, поскольку миссис Данстан была жива и разговаривала с кухаркой, когда та стучалась в дверь спальни после того, как увидела, что девушка вышла из дома.
Затем возник вопрос о мистере Атоле. Но, если вы помните, молодого человека вообще нельзя было связать с преступлением. Его заявление о том, что он покинул дом около полуночи, совершенно забыв разбудить кухарку, было полностью подтверждено рядом показаний.
Один из свидетелей – извозчик, который отвёз мистера Атола с угла Итон-Террас как раз без десяти двенадцать. Другая – хозяйка дома на Джермин-стрит, где юноша снимал комнату; она впустила его, так как он потерял свой ключ, а утром в семь часов принесла ему чаю. С другой стороны, когда Мэри увидела, как мисс Вайолет входит в комнату своей тёти, часы на церкви Святого Петра, что на Итон-Сквер, пробили двенадцать часов.
Осмелюсь предположить – вы ждёте, когда же я перейду к подёнщице, миссис Томас, которая оказалась последним, самым полным и самым безнадёжным противоречием в этом выдающемся происшествии.
Вспомните – миссис Томас была замечена Мэри, горничной, в половине седьмого утра, когда спускалась с верхних этажей, где ей нечего было делать, и несла мешок с песком, которым полагалось посыпать обледеневшие ступени у парадного входа.
Мешок с песком, конечно, всегда хранился поблизости у входа.
Услышав о его существовании, доктор Фолвелл взволнованно ахнул. Как минимум, одна загадка была решена. Жертву оглушили в постели ударом по голове, нанесённым этим мешком; пока она оставалась без сознания, хладнокровный негодяй ограбил её, а затем задушил газом.
Где искать женщину, которую в половине седьмого уличили во владении безмолвным орудием смерти?
Миссис Томас исчезла. Последний раз, когда её видели – под тусклым газовым светом на лестничной площадке, как будто изнемогавшей от тяжести, которую ей приходилось нести.
С тех пор полиция неуклонно пыталась найти миссис Томас. Адрес, который она дала – постоялый двор у церкви Святого Петра – оказался ложным. Там никогда не было жилицы с таким именем или похожей внешностью.
Женщина, которая якобы отправила её с рекомендательным письмом к миссис Данстан, тоже ничего не знала о ней. Она уверяла, что никогда и ни с кем не посылала письмо для миссис Данстан. Она действительно отказалась от работы, потому что ей было слишком тяжело подниматься так рано, но после этого не получала никаких известий от своей покойной работодательницы.
Странно, не правда ли – два человека исчезли из дома в одну и ту же памятную ночь?
Естественно, вы помните и удивительную сенсацию примерно двадцать четыре часа спустя, когда стало известно, что в то же самое богатое событиями утро с моста Ватерлоо в реку бросилась девушка, чьё тело затем было выловлено из реки и доставлено в полицейский участок Темзы. Несколько позже бедняжку опознали как мисс Вайолет Фроствик, племянницу дамы, убитой в своём собственном доме на Итон-Террас.
На теле несчастной мисс Вайолет не было найдено ни денег, ни алмазов. Самоубийство явилось исчерпывающим доказательством того, что покойная не участвовала ни в ограблении, ни в убийстве миссис Данстан.
Публика удивлялась, почему мисс Вайолет приняла гнев своей тёти и вероятное лишение наследства так близко к сердцу, и сочувствовала мистеру Дэвиду Атолу в связи с прискорбной потерей, которая его постигла.
Но миссис Томас, подёнщицу, так и не нашли.

5
По-моему, я выглядела вполне респектабельной и добропорядочной кухаркой, когда появилась в доме на Итон-Террас в ответ на объявление в «Дейли телеграф».
Поскольку, в дополнение к располагающей внешности, я запросила очень низкое жалованье и заявила, что готова выполнять любую работу, кроме чистки парадных ступеней и подъездной дорожки, миссис Джонс немедленно взяла меня на работу, и со следующего дня я приступила к своим обязанностям под именем миссис Кёрвен.
С момента двойной трагедии, случившейся более года назад, произошло немало событий, но ни одно из них не пролило свет на тайну, окружавшую эту трагедию.
Вердикт коронера – умышленное убийство, к которому причастно лицо, известное как миссис Томас. Веские улики в сочетании с исчезновением явно свидетельствовали против неё, поэтому власти выдали ордер на её арест.
Миссис Данстан, как оказалось, умерла без завещания. К удивлению всех, кто был в курсе, она не удосужилась подписать завещание, составленное для неё фирмой «Бленкинсоп и Бленкинсоп», по которому любимая племянница Вайолет Фроствик получала 20 000 фунтов стерлингов и дом на Итон-Террас в аренду, 1000 фунтов стерлингов отходили мисс Крукшенк, меньшие суммы – друзьям или слугам.
Поскольку завещание не имело силы, мистер Николас Джонс, единственный брат покойной, стал обладателем всего её богатства. Сам он и без того был очень богатым человеком, и многие считали, что ему бы следовало отписать мисс Крукшенк 1000 фунтов, которые бедная девушка потеряла не по своей вине.
Что он сам думал по этому поводу, никто не знал. Пока что он удовольствовался переездом на Итон-Террас со всей семьёй; и, поскольку миссис Джонс была инвалидом, он попросил мисс Крукшенк остаться в доме и помогать в управлении хозяйством.
Ни алмазы, ни деньги, украденные из сейфа миссис Данстан, так и не нашлись. Стало известно, что миссис Данстан за день-два до смерти продала принадлежавший ей дом близ Теддингтона. Деньги, как обычно, были переданы ей золотом в кабинете мистера Бленкинсопа, и она была настолько глупа, что не отнесла их сразу же в банк. Эти деньги и достались преступнику вместе с бриллиантами. И по-прежнему никаких следов миссис Томас, несмотря на самые напряжённые усилия полиции.
Удивительно, но не успела я провести на Итон-Террас и трёх дней, изрядно утомившись от раннего подъёма и тяжёлой работы, как новая подёнщица заболела и не пришла.
Я, конечно, разворчалась за шестерых, потому что на следующее утро мне пришлось стоять на коленях и руками протирать каменные ступени, так что мои мысли о леди Молли не отличались традиционными восхищением и доверием.
Внезапно я услышала за собой шарканье. Я обернулась и увидела неопрятную женщину чуть ли не в лохмотьях, стоявшую у подножия лестницы.
– Что вам нужно? – кисло поинтересовалась я, поскольку моё настроение находилось далеко от идеала.
– Вижу, вы скребёте ступеньки, мисс, – хрипло ответила она. – Мужа турнули с работы, детям жрать утром нечего. Я приберу ступеньки, мисс, если дадите хоть какую малость.
Женщина, конечно, выглядела достаточно отталкивающе: потёртая шляпа с широкими полями скрывала верхнюю часть лица, а порванная и грязная юбка неуклюже обтягивала сутулую фигуру.
Тем не менее, я не думала, что так уж скверно позволить ей выполнить эту грубую работу, от которой меня просто воротило. Поэтому я согласилась дать ей шесть пенсов и, оставив её у дверей с ковриком для колен и щёткой-скребком, вернулась в дом, оставив, однако, входную дверь открытой.
В холле я встретила мисс Крукшенк, которая, как обычно, спустилась вниз раньше всех остальных.
– Кто это, Кёрвен? – спросила она, потому что через открытую дверь увидела женщину на коленях, скребущую ступеньки.
– Женщина, мисс, – ответила я лаконично. – Она предложила вычистить. Я думала, что миссис Джонс не будет возражать, потому как миссис Каллаган не появилась.
Мисс Крукшенк на мгновение заколебалась, а затем подошла к входной двери.
В тот же момент женщина подняла глаза, встала с колен и смело подошла к мисс Крукшенк.
– Вы же помните меня, мисс, – прохрипела она. – Я уже работала на миссис Данстан. Я – миссис Томас.
Неудивительно, что мисс Крукшенк издала мгновенно подавленный крик ужаса. Думая, что она упадёт в обморок, я бросилась к ней на помощь; но она отмахнулась от меня и тихо сказала:
– Эта бедняжка не в своём уме. Она не более миссис Томас, чем я. Возможно, нам лучше послать за полицией.
– Да, мисс, мо’быть, и лучше, – вздохнула женщина. – Давит на душу мне эта тайна.
– Но, моя дорогая, – очень любезно произнесла мисс Крукшенк (очевидно, она, как и я, подумала, что перед нами один из тех уникальных случаев безумия, которые заставляют невинных людей обвинять себя в нераскрытых преступлениях). – Вы вовсе не миссис Томас. Я отлично помню миссис Томас, и…
– Да знаете вы меня, мисс, – ответила женщина. – Мы на кухне тогда говорили, в то утро, когда миссис Данстан кокнули. Я помню, вы мне сказали...
– Приведите полицию, Кёрвен, – перебила её мисс Крукшенк.
После чего женщина вызывающе, громко и резко рассмеялась.
Сказать по правде, я не так растерялась, как следовало бы ожидать. Я была абсолютно убеждена, что эта сцена предусмотрена моей дорогой леди, и что она отправила меня в дом на Итон-Террас специально, чтобы я стала свидетельницей происходящего. Но возникла дилемма: должна ли я немедленно предупредить полицию или нет?
В общем, я решила, что лучше всего незамедлительно связаться с леди Молли и дождаться её указаний. Поэтому я побежала наверх, набросала поспешную записку своей дорогой леди и, повинуясь приказу мисс Крукшенк, вылетела из дома через ворота, заметив по пути, что экономка по-прежнему беседует с женщиной на пороге.
Я отправила записку в Мэйда Вейл на такси, а затем вернулась на Итон-Террас. Мисс Крукшенк встретила меня у входной двери и сказала, что она пыталась задержать женщину в ожидании моего возвращения; но ей было очень жаль несчастную, которая, очевидно, пребывала в заблуждении, и она позволила ей уйти.
Примерно через час я получила краткий ответ от леди Молли, приказывавший мне ничего не предпринимать без её особого разрешения.
Вечером мисс Крукшенк рассказала мне, что была в полицейском участке и посоветовалась с инспектором, который сказал: нет никакого вреда в том, чтобы привлечь псевдо-миссис Томас к работе на Итон-Террас, тем более, что тогда она останется под наблюдением.
Затем для вышколенной прислуги мистера Николаса Джонса наступила удивительная эпоха. Всем троим, вместо того, чтобы просыпаться в шесть, как раньше, разрешили спать до семи. Когда мы спустились, нас не ругали. Наоборот, наша работа уже была выполнена.
Подёнщица – кем бы она ни была – вероятно, оказалась весьма трудолюбивой. Просто удивительно, как она умудрялась без посторонней помощи справиться со всеми хлопотами до семи утра – к тому времени она неизменно исчезала.
Разумеется, обе горничные были довольны подобным приятным положением вещей, но меня снедало любопытство.
Однажды утром я тихо спустилась вниз и в начале седьмого зашла на кухню. И увидела, что псевдо-миссис Томас сидит за весьма обильным завтраком. Я заметила, что она была в совершенно другой – хотя не менее потрёпанной и измазанной – одежде, если сравнивать с её первым появлением на пороге 180-го дома по Итон-Террас. Рядом с тарелкой лежали три или четыре золотых соверена42, которые женщина придерживала грязной рукой.
А мисс Крукшенк стояла на коленях и скребла пол. Увидев меня, она вскочила и, явно растерявшись, пробормотала что-то похожее на «терпеть не могу сидеть, сложа руки».
В тот же день мисс Крукшенк сообщила мне, что я не устраиваю миссис Джонс, которая пожелала, чтобы я в конце месяца оставила службу. Попозже я получила небольшую записку от моей дорогой леди, где говорилось, что утром к шести часам я должна быть на кухне.
Конечно, я поступила так, как мне приказали, и когда в шесть утра пунктуально появилась на кухне, обнаружила за столом подёнщицу, которая пересчитывала очень грязным пальцем золотые монеты, лежавшие перед ней небольшой кучкой. Она сидела спиной ко мне и говорила:
– Вот что – если вы накинете мне пятьдесят сверху, я оставлю вас в покое. А у вас останутся брюлики и ещё кое-что из деньжат.
Она обращалась к мисс Крукшенк, которая, увидев меня, побледнела, как призрак. Но мгновенно пришла в себя и, оставаясь стоять между мной и псевдо-миссис Томас, прошипела мне:
– Что вы тут вынюхиваете? И что себе позволяете? Немедленно собирайте вещи и убирайтесь отсюда прочь!
Но прежде чем я смогла ответить, вмешалась женщина.
– Не волнуйтесь, мисс, – сказала она, кладя свою грязную руку на плечо мисс Крукшенк. – Вон там в углу мешок с песком; пристукнем её, как мы пристукнули миссис Данстан, а?
– Придержи язык, ты, лживая дура! – в безумной ярости завопила мисс Крукшенк.
– Дай мне ещё пятьдесят, и буду держать язык за зубами, – последовал наглый ответ.
– Она безумна. – Мисс Крукшенк энергично и успешно оправилась от потрясения. – Она вообразила, что она не просто миссис Томас, но и убийца миссис Данстан…
– Нет-нет! – прервала женщина. – Я вернулась только утром, потому как вспомнила, что ты оставила мешок с песком наверху после того, как ловко прикончила миссис Данстан, забрала у неё все деньги и драгоценности и даже оказалась достаточно сообразительной, чтобы подражать её голосу, когда миссис Кеннет, кухарка, испугала тебя, заговорив с миссис Данстан через дверь.
– Это неправда! Вы не миссис Томас. Обе нынешних горничных, которые служили в этом доме ещё тогда, могут поклясться, что вы лгунья.
– Что ж, давайте переоденемся, мисс Крукшенк, – раздался знакомый голос, но я не могла понять, откуда он исходит, – и посмотрим, не узнают ли вас эти горничные в наряде подёнщицы. Мэри, – продолжал тот же знакомый голос, – помоги мне освободиться от этой грязной одежды. Возможно, мисс Крукшенк захочет сыграть свою часть роли миссис Томас, подёнщицы.
– Лжецы и самозванцы – оба! – завопила девушка, окончательно потеряв всякое присутствие духа. – Я пошлю за полицией!
– Никакой необходимости, – холодно ответила леди Молли; – Детектив-инспектор Дэнверс стоит прямо за этой дверью.
Девушка бросилась к другой двери, но я оказалась быстрее и смогла преградить ей дорогу, а резкий окрик леди Молли вызвал на сцену Дэнверса.
Мисс Крукшенк отчаянно сопротивлялась, но вместе с Дэнверсом на кухне появились ещё два сотрудника Ярда, и её арестовали по ордеру на задержание персоны, известной как миссис Томас.
Одежда таинственно исчезнувшей подёнщицы была найдена леди Молли в отдалённой части угольного погреба, и именно в эту одежду миледи и облачилась.
Неудивительно, что я не узнала мою изящную даму в грязной женщине, так успешно сыгравшей роль шантажистки убийцы миссис Данстан. Впоследствии она объяснила мне, что первые подозрения об ужасной правде – о том, что именно мисс Крукшенк сознательно замыслила убить миссис Данстан, выдавая себя на некоторое время за подёнщицу и запутав полицию – возникли, когда она услышала о жестоких словах, якобы произнесённых старухой после того, как той сообщили об исчезновении мисс Вайолет из дома посреди ночи.
– Возможно, она и могла разозлиться из-за побега девушки, – объяснила мне леди Молли, – но не позволила бы ей голодать. Подобная жестокость была несоразмерна проступку. Потом я задумалась в поисках более достоверного мотива для такого гнева. И, вспоминая, что она сказала в канун Нового года, когда Вайолет со слезами выбежала из комнаты, пришла к выводу, что гнев старой дамы был направлен не на племянницу, а на другую девушку и на мужчину, который перенёс свои чувства к Вайолет Фроствик на мисс Крукшенк, и не только вызвал негодование у миссис Данстан этой тайной, двуличной имитацией любви, но и разбил сердце своей доверчивой невесты.
Без сомнения, мисс Крукшенк не знала, что завещание, по которому ей полагалось наследство в 1000 фунтов стерлингов, не было подписано. Также несомненно, что это жестокое убийство было задумано ей совместно с молодым Атолом. Подёнщица с мешком песка, фигурально выражаясь, запорошила глаза полиции.
– Но, – возразила я, – я не могу понять, как такая хладнокровная особа, как эта мисс Крукшенк, могла позволить себя терроризировать и шантажировать. Она знала, что ты не можешь быть миссис Томас, поскольку миссис Томас никогда не существовало.
– Да, но иногда нужно считаться с ничтожной мелочью, известной как совесть. Моё появление в виде миссис Томас порядком напугало мисс Крукшенк. Она задалась вопросом, кто я такая и что мне известно. Когда через три дня я нашла потрёпанную одежду в угольном погребе и появилась, напялив её, она потеряла голову. И дала мне деньги! С этого момента дело было завершено. А признание оставалось лишь вопросом времени.
Мисс Крукшенк полностью во всём призналась. С учётом её пола ей предложили смягчение приговора, но она проявила достаточную храбрость и не стала обвинять Дэвида Атола в причастности к преступлению.
Сам Атол поспешил эмигрировать в Западную Канаду.



9. ЧЕЛОВЕК В МАКИНТОШЕ43

1
Многие люди – заметьте, регулярно читающие ежедневные газеты, утверждают, что нельзя «бесследно исчезнуть» на территории Британских островов. В то же время эти мудрые люди неизменно допускают одно большое исключение в их безупречной теории, и это случай с мистером Леонардом Марвеллом, который, как вы знаете, однажды вышел из гостиницы «Скотия» на Кромвель-роуд, и больше никогда о нём никто ничего не слышал.
Первоначально информация была передана в полицию сестрой мистера Марвелла Оливией, типичной шотландкой: высокой, костлявой, с волосами песочного цвета и несколько меланхоличным выражением сине-серых глаз.
Брат, по её словам, ушёл в довольно туманный день. Кажется, это случилось третьего февраля, примерно год назад. Он собирался поехать проконсультироваться с поверенным в Сити, чей адрес недавно дал ему друг – по какому-то частному вопросу.
Мистер Марвелл сказал сестре, что сядет на поезд на станции Южный Кенсингтон, доедет до станции Мургейт-Стрит и оттуда доберётся пешком до Финсбери. И чтобы она непременно ждала его домой к обеду.
Поскольку он был, однако, очень непостоянен в своих привычках, любил проводить вечера в ресторанах и кабаре, сестра не почувствовала ни малейшего беспокойства, когда брат не вернулся домой в назначенное время. Она поужинала в столовой и вскоре после десяти легла спать.
Они с братом занимали две спальни и гостиную на втором этаже маленькой частной гостиницы. Более того, при мисс Марвелл, поскольку она инвалид, постоянно имелась горничная, Рози Кэмпбелл, симпатичная шотландская девушка, живущая на верхнем этаже.
Только на следующее утро, когда мистер Леонард не появился к завтраку, мисс Марвелл начала беспокоиться. Согласно её собственному рассказу, она отправила Рози, чтобы узнать, не случилось ли что-нибудь, и девушка, широко раскрыв глаза от испуга, вернулась с известием о том, что мистера Марвелла нет в комнате, и что его кровать осталась нетронутой.
С характерным шотландским долготерпением мисс Оливия ничего никому не сказала и не обращалась в полицию в течение двух дней, пока не исчерпала все имевшиеся у неё средства, чтобы узнать о местонахождении брата.
Она повидалась с поверенным, в офис которого Леонард Марвелл собирался пойти, но мистер Стэтхэм, адвокат, о котором идёт речь, ничего не знал о пропавшем.
С удивительной ловкостью служанка Рози навела справки на станциях Южный Кенсингтон и Мургейт-Стрит. На первой станции кассир, знавший мистера Марвелла в лицо, отчётливо помнил, что продал ему билет первого класса до одной из городских станций в началевторой половины дня. Но на Мургейт-Стрит, очень оживлённой станции, никто не вспомнил высокого рыжеволосого шотландца в макинтоше – так описывали пропавшего. К этому времени туман сгустился над Сити. Движение было дезорганизовано, и каждый чувствовал себя суетливым, злым и эгоистичным.
Вот, по сути, и всё, что мисс Марвелл рассказала полиции по поводу странного исчезновения брата.
Сначала сестра не выглядела особо озабоченной и, казалось, верила в способность мистера Марвелла позаботиться о себе. Более того, она решительно заявляла, что у брата не было с собой ни ценностей, ни больших денег, когда он днём ушёл из дома.
Но, поскольку шёл день за днём, а следов исчезнувшего так и не обнаружили, к делу отнеслись серьёзнее, и поиски, начатые нашими коллегами, усилились.
Описание мистера Леонарда Марвелла опубликовали в ведущих лондонских и провинциальных газетах. К сожалению, не имелось хорошей фотографии, а описание оказалось достаточно расплывчатым.
Очень мало было известно о его жизни до исчезновения, которое сделало его знаменитым. Они с сестрой приехали в гостиницу примерно месяц назад, а потом к ним присоединилась горничная Кэмпбелл.
Шотландцы слишком сдержанны, чтобы говорить о себе или о своих делах с незнакомцами. Брат и сестра в отеле почти ни с кем не разговаривали, ужинали у себя в гостиной, а с персоналом отеля в основном общалась горничная. Но перед лицом ужасного бедствия мисс Марвелл отбросила сдержанность перед полицейским инспектором и сообщила некоторые сведения о брате.
– Он был мне как сын, – объяснила она, едва сдерживая слёзы, – потому что мы рано потеряли родителей, и, поскольку нам приходилось весьма тяжело, мы не особо уделяли внимание необходимости тесных взаимоотношений. Мой брат на несколько лет моложе меня, и, хотя он и отличался несдержанностью и приверженностью к различным развлечениям, но ко мне относился идеально и годами зарабатывал нам обоим на жизнь журналистикой. Мы приехали в Лондон из Глазго около месяца назад, поскольку Леонард получил очень хорошее место в штате «Дейли Пост».
Все это, конечно, вскоре подтвердилось. В Глазго провели тщательное расследование, но оно мало пролило свет на жизнь мистера Леонарда Марвелла в этом городе. Однако не имелось никаких сомнений в том, что он делал репортажи для «Курьера», в последнее время отвечая за рекламу. Недавно он подал заявку и получил постоянную работу в «Дейли Пост».
Несколько позже один из дешёвых журнальчиков с характерным для подобных изданий великодушием объявил вознаграждение в 50 фунтов любому из своих подписчиков, предоставившему сведения, с помощью которых удастся обнаружить местонахождение мистера Леонарда Марвелла.
Но время шло, а награда оставалась невостребованной.

2
Леди Молли, в отличие от других аналогичных случаев, казалась абсолютно не заинтересованной этой историей. С совершенно не свойственным ей причудливым легкомыслием она заметила, что не имеет большого значения – одним шотландским журналистом больше или меньше в Лондоне.
Поэтому однажды утром, примерно через три недели после таинственного исчезновения мистера Леонарда Марвелла, я была очень удивлена, когда Джейн, наша горничная, принесла карточку с письмом.
На карточке значилось имя: «Мисс Оливия Марвелл». Письмо было от начальника, который просил леди Молли поговорить с этой дамой и повидаться с ним после разговора с ней.
Подавляя зевок, миледи велела Джейн пригласить мисс Марвелл.
– Но их две, миледи, – сказала Джейн, готовая повиноваться.
– Что две? – рассмеялась леди Молли.
– Две дамы, я имею в виду, – объяснила Джейн.
– Что ж! Проводите их в гостиную, – нетерпеливо приказала леди Молли.
Затем, когда Джейн удалилась выполнять это поручение, произошло нечто исключительно забавное. Как ни смешно, но за весь период моего тесного общения с миледи я никогда не видела подобного безразличия к такому явно интересному случаю. Она повернулась ко мне и сказала:
– Мэри, лучше тебе побеседовать с этими женщинами, кем бы они ни были. Я чувствую, что они утомят меня до умопомрачения. Запиши то, что они будут говорить, и дай мне знать. Только не спорь, – добавила она со смехом, безапелляционно пресекая мой зарождающийся протест, – и отправляйся беседовать с мисс Марвелл и компанией.
Само собой разумеется, я быстро исполнила приказание, и через несколько секунд я уже обменивалась вежливыми фразами с двумя дамами, сидевшими напротив меня в нашей маленькой гостиной.
Мне не нужно было спрашивать, кто из них мисс Марвелл. Высокая, плохо одетая, в глубоком трауре, включая тяжёлую креповую вуаль на лице и чёрные хлопчатобумажные перчатки, она выглядела стойкой и стопроцентной шотландкой. Странный контраст с её унылой внешностью представляла сидевшая рядом с ней разодетая молодая женщина в широченной шляпе, закрывавшей обесцвеченные перекисью волосы. На красивом, но сильно накрашенном лице, явно читалась профессиональная усталость.
Мисс Марвелл, как я с радостью отметила, не стала тянуть с объяснением причины своего визита.
– Я беседовала с джентльменом из Скотланд-Ярда, – объяснила она после короткой преамбулы, – потому что мисс… Лулу Фей приехала сегодня утром ко мне в отель и рассказала историю, которую, по-моему, следовало бы изложить полиции, занимающейся исчезновением моего брата, сразу, а не через три недели.
Акцент, сделанный на последних словах, и суровый взгляд, брошенный на юную златовласку, сидевшую рядом, явно выражали неодобрение, с каким непоколебимая шотландка рассматривала любые связи, которые мог иметь её брат с дамой, чьим именем она даже не хотела осквернять свои уста.
Мисс… Лулу Фей покраснела даже сквозь румяна, и умоляюще посмотрела на меня большими, влажными глазами.
– Я... я не знала. Я испугалась, – пробормотала она.
– Сейчас нечего бояться, – возразила мисс Марвелл, – и чем скорее вы расскажете правду обо всём, тем лучше для всех нас.
Сурово сжав губы чуть ли не со щелчком, она демонстративно отвернулась от мисс Фей и принялась перелистывать страницы журнала, лежавшего на столике рядом с ней.
Я пробормотала несколько слов ободрения, потому что у малютки-актрисы глаза уже были на мокром месте. И объяснила как можно любезнее: если она действительно может пролить свет на нынешнее местонахождение мистера Марвелла, то её долг быть откровенной в этом вопросе.
Некоторое время от неё ничего нельзя было добиться, кроме вздохов. Эти ужимки уже начали действовать мне на нервы, когда она внезапно разразилась быстрым потоком слов.
– Я – травести44 в Гранд-театре, – начала она неуверенно, – и я хорошо знаю мистера Леонарда Марвелла… на самом деле... он уделял мне много внимания и…
– Что – и? – спросила я, потому что девушка явно нервничала.
Последовала пауза. Мисс Фей начала плакать.
– И мой брат пригласил эту молодую даму на ужин вечером 3 февраля, после чего никто никогда не видел его и не слышал о нём, – спокойно вставила мисс Марвелл.
– Это так? – спросила я.
Лулу Фей кивнула, и тяжёлые слезы закапали на её сложенные руки.
– Но почему вы не сообщили об этом полиции ещё три недели назад? – со всей строгостью спросила я.
– Я... я испугалась, – пробормотала она.
– Испугались? Кого?
– Я помолвлена с лордом Маунтньютом и...
– И вы не хотели, чтобы он знал, что вы принимаете знаки внимания мистера Леонарда Марвелла, верно? Ну, – добавила я с невольным нетерпением, – что случилось после того, как вы поужинали с мистером Марвеллом?
– Ох! Надеюсь… я очень надеюсь, что ничего, – пробормотала она сквозь слёзы. –Мы поужинали в «Трокадеро», потом он посадил меня в экипаж. Уже уезжая, я увидела лорда Маунтньюта, стоявшего в толпе недалеко от нас.
– Разве эти двое знали друг друга? – спросила я.
– Нет, – ответила мисс Фей. – По крайней мере, я так думала, но когда выглянула в окно своего экипажа, то увидела, что они стоят на обочине, беседуя друг с другом, а затем вместе направились в сторону площади Пикадилли. Тогда я видела их в последний раз, – продолжала маленькая актриса, заливаясь слезами. – С тех пор лорд Маунтньют со мной не разговаривает, а мистер Марвелл исчез с моими деньгами и бриллиантами.
– Вашими деньгами и бриллиантами? – изумлённо вскрикнула я.
– Да. Мистер Марвелл сказал мне, что он ювелир, и моим бриллиантам нужна новая оправа. Он взял их с собой в тот же вечер, сказав, что лондонские ювелиры – воры, и он хочет самостоятельно сделать эту работу для меня. Я также дала ему двести фунтов, которые были необходимы, чтобы купить золото и платину, нужные для оправы. А теперь он исчез вместе с бриллиантами и деньгами! Ох! Я была очень... очень глупа и...
Её голос сорвался. Конечно, часто слышишь о глупых девушках, отдающих деньги и драгоценности сообразительным авантюристам, которые знают, как воспользоваться чрезмерным тщеславием своих жертв. Поэтому в истории, которую мне только что рассказала мисс Лулу Фей, не было ничего особенного, пока тихий голос мисс Марвелл с заметным шотландским акцентом не прервал короткое молчание, последовавшее за повествованием актрисы.
– Как я объяснила главному детективу-инспектору Скотланд-Ярда, – спокойно начала она, – история этой молодой… леди отчасти верна. Возможно, она ужинала с мистером Леонардом Марвеллом в ночь на 3 февраля, и он, возможно, уделил ей определённое внимание. Но он никогда не обманывал её, называя себя ювелиром, и не забирал бриллианты и деньги под лживым предлогом. Мой брат был честным человеком. Если по какой-то причине, которую мисс… Лулу Фей желает сохранить в секрете, у него в роковое третье февраля оказались её драгоценности и деньги, то думаю, исчезновение вполне объяснимо. Его ограбили и, возможно, убили.
Как настоящая шотландка, она не проронила ни слезинки, но даже её резкий голос слегка дрогнул, когда она, защищая честь брата, ужаснулась его возможной судьбе.
И что прикажете делать? Я не могла простить миледи за то, что она поставила меня в такое неприятное положение – своего рода миротворца между двумя женщинами, которые явно ненавидят друг друга, и каждая из них изо всех сил пытается обвинить другую во лжи.
Я отважилась позвонить верной Джейн и послать её к леди Молли, чтобы миледи пришла и распутала этот невероятно запутанный клубок своими умными пальцами. Но Джейн вернулась с короткой запиской от миледи, чтобы я не беспокоилась об этой ерунде и как можно скорее спровадила обеих женщин из квартиры, а затем пошла прогуляться.
Я держалась официально, как могла, пытаясь не выдать, что я всего лишь подмастерье. Разумеется, беседа длилась гораздо дольше, чем я кратко изложила вам. Но суть вы уловили. Мисс Лулу Фей отстаивала каждую букву своей истории, которую первоначально рассказала мисс Марвелл. Бескомпромиссная шотландка немедленно отправила молодую женщину в Скотленд-Ярд, чтобы та повторила свой рассказ в полиции. Не удивительно, что шеф немедленно направил их к леди Молли.
Во всяком случае, я подробно застенографировала обе противоречивые истории. И, наконец, с невероятным облегчением увидела, как женщины выходят из нашей парадной двери.

3
Мисс… Лулу Фей, заметьте, ни разу ни на йоту не отступила от своей истории, рассказанной мне – как она пошла на ужин с Леонардом Марвеллом, доверив ему 200 фунтов стерлингов и бриллианты, которые, по его словам, нуждались в новой оправе, а затем увидела его оживлённую беседу со своим женихом, лордом Маунтньютом. Мисс Марвелл, с другой стороны, с похвальным упорством отказывалась признать, что её брат поступил нечестно по отношению к девушке. Если в момент исчезновения у него и имелись её драгоценности и деньги, то он, несомненно, был ограблен, а то и убит на обратном пути в отель. И если лорд Маунтньют был последним, кто говорил с ним в этот роковой вечер, тогда лорд Маунтньют и должен суметь пролить свет на загадочное происшествие.
Наши ребята в Ярде трудились вовсю. Казалось бы, на первый взгляд невозможно, чтобы человек, здоровый, энергичный и, по общему признанию, трезвый, исчез с ценностями (которые, как утверждают, находились в его распоряжении) в Лондоне между площадью Пикадилли и Кромвель-роуд, не оставив ни малейшего следа.
Разумеется, лорда Маунтньюта тщательно расспросили. Он оказался обычным образцовым молодым гвардейцем, и, после длительной бессодержательной болтовни, жутко раздражавшей детектива-инспектора Сондерса, сделал следующее заявление:
– Я, конечно, знаком с мисс Лулу Фей. Вечером, о котором идёт речь, я стоял у «Трокадеро», и тут увидел, что эта юная дама в своём собственном экипаже беседует с высоким человеком, одетым в макинтош. Ранее она отказалась от моего приглашения поужинать, сказав, что чувствует себя неважно и отправится домой сразу после театра. Поэтому я, естественно, немного рассердился. И как раз собирался вызвать кэб, чтобы уехать в клуб, когда, к моему большому изумлению, человек в макинтоше подошёл ко мне и спросил, не могу ли я объяснить ему, как лучше добраться до Кромвель-роуд.
– И что вы сделали? – спросил Сондерс.
– Я прошёл с ним несколько шагов, указывая ему дорогу, – любезно ответил лорд Маунтньют.
По красочному выражению Сондерса, эта история «попахивала». Он не мог представить, что рука судьбы чисто случайно столкнула двух мужчин, предположительно влюблённых в одну и ту же девушку, именно в тот момент, когда один из них, явно страдавший от ревности, просто поддержал топографический разговор с другим. Но было не менее трудно предположить, что старший сын и наследник маркиза Лоума убил более удачливого соперника, а затем ограбил его на улицах Лондона.
Кроме того, вставали вечные и неопровержимые вопросы: если лорд Маунтньют убил Леонарда Марвелла – где и как он это сделал, и куда спрятал тело?
Осмелюсь высказать мнение: наверняка вы задаётесь вопросом, почему я ни словом не обмолвилась о горничной, Рози Кэмпбелл.
Ну, множество умных людей (я имею в виду тех, кто пишет письма в газеты и даёт советы всем официальным ведомствам королевства) считали, что полиция должна пристально следить за этой симпатичной юной шотландкой. Она была очень красива, со своеобразными, скромными манерами, придававшими ей особую привлекательность, несмотря на то, что большинство мужчин посчитали бы её слишком высокой. Конечно, Сондерс и Дэнверс не спускали с неё глаз – можете быть уверены – и получили от обитателей отеля множество сведений о ней. Но большая часть этих сведений, к сожалению, не имела отношения к делу. Девушка была горничной мисс Марвелл, которая из-за слабого здоровья практически не выходила из номера. Рози прислуживала хозяину и хозяйке наверху, относя им еду в комнату и убирая их спальни, а в остальное время была свободна. И охотно общалась с персоналом отеля.
Что касается её передвижений и действий в то незабываемое 3 февраля, Сондерс, сколько ни трудился, смог получить весьма скудный улов. Видите ли, в отеле такого типа, где находится в среднем от тридцати до сорока гостей одновременно, чрезвычайно трудно точно сказать, что делал или не делал в какой-то определённый день тот или иной человек.
Большинство людей в гостинице помнили, что мисс Марвелл обедала внизу 3 февраля. Так она поступала примерно раз в две недели, когда горничная вечером была свободна.
Персонал отеля также довольно отчётливо помнил, что мисс Рози Кэмпбелл не была в комнате для прислуги в тот вечер, но никто не мог точно вспомнить, когда она вернулась. Одна из горничных, занимавшая соседнюю спальню, сказала, что слышала, как Рози приехала вскоре после полуночи. Портье заявил, что видел, как она вошла в половине двенадцатого, когда он закрывал двери на ночь.
Но один из коридорных на первом этаже сообщил, что видел утром 4 февраля, как горничная мисс Марвелл в шляпке и пальто быстро и незаметно проскользнула наверх, вскоре после того, как были открыты парадные двери – а именно, около 7 утра.
Здесь, конечно, имелось прямое противоречие между показаниями горничной, портье, коридорного и мисс Марвелл, сообщившей, что Кэмпбелл приходит в комнату и готовит ей чай задолго до семи часов каждое утро, и то же самое произошло утром четвёртого.
Уверяю вас, наши ребята в Ярде только что не рвали на себе волосы из-за лабиринта противоречий, в который попали.
Всё казалось исключительно простым. Ничего из ряда вон выходящего, трудно заподозрить нечестную игру – и всё же мистер Леонард Марвелл исчез, не оставив никаких следов.
Все открыто говорили об убийстве. Лондон – большой город, и не впервые чужака (ведь мистер Леонард Марвелл практически был чужаком в Лондоне) заманили в пустынную часть города туманной ночью. Затем ограбили и убили, а тело спрятали в подвале, где его и через несколько месяцев не смогут обнаружить.
Но публика, читающая газеты, не отличается постоянством, и вскоре о мистере Леонарде Марвелле забыли все, кроме шефа и группы наших коллег, ведущих дело.
Однажды я услышала от Дэнверса, что Рози Кэмпбелл оставила работу у мисс Марвелл и поселилась в комнатах на Финдлейтер-Террас, возле Уолхэм Грин.
В то время я осталась одна в нашей квартире на Мэйда Вейл, поскольку леди Молли уехала на выходные к вдовствующей леди Лум, своей старой подруге. А когда вернулась, то казалась не более заинтересованной в передвижениях Рози Кэмпбелл, чем до сих пор.
Прошёл ещё месяц, и я, например, совершенно перестала думать о человеке в макинтоше, который так таинственно и бесследно исчез в самом оживлённом месте Лондона, когда однажды утром в начале января леди Молли появилась в моей комнате, и выглядела при этом как владелица игорного дома, имеющего на редкость скверную репутацию.
– Что за... – начала я.
– Да! Кажется, я выгляжу как надо, – ответила она, с явным самодовольством оглядывая невероятную фигуру, отражавшуюся в зеркале.
Моя дорогая леди нарядилась в пурпурно-фиолетовое пальто и очень яркую юбку необычного покроя, из-за чего её бесподобная фигура превратилась в мешок с картошкой. Чудесные каштановые волосы скрылись под париком того жёлто-красного оттенка, который можно встретить только после очень дешёвой перекраски.
Что касается шляпы – даже не буду пытаться её описать. Она свисала по бокам лица, обильно покрытого кирпично-красным гримом и пудрой, заставившей щёки выглядеть тёмно-бордовыми.
Моя дорогая леди воистину выглядела законченной картиной ужасающей пошлости.
– Куда ты так нарядилась? – изумлённо спросила я.
– Я сняла комнаты на Финдлейтер-Террас. Чувствую, что воздух Уолхэм Грин пойдёт нам на пользу. Наша любезная, хотя и малость неряшливая хозяйка ждёт нас к завтраку. Тебе, Мэри, придётся держаться на заднем плане всё время, пока мы будем там. Я сказала, что приведу с собой племянницу, поэтому прикрой лицо двухслойной вуалью, а то и трёхслойной. Уверенно обещаю – скучать тебе не придётся.
И мы, поверьте, совсем не скучали за время нашего кратковременного пребывания в доме 34 на Финдлейтер-Террас, Уолхэм Грин. Переодевшись достаточно аляповато, мы должным образом прибыли туда на шатком четырёхколёсном экипаже, на крыше которого лежали два убогих ящика.
Хозяйка оказалась беззубым старым существом, по-видимому, считавшим, что в умывании нет никакой нужды. И в этом, очевидно, была едина с любым из своих соседей. Финдлейтер-Террас выглядела невыразимо убогой. Группа грязных детей столпилась у водосточного жёлоба и разразилась ужасающими криками, когда подъехала наша колымага.
Сквозь густую вуаль я увидела стоявшего поодаль мужчину с лошадиным лицом в плохо подогнанных галифе и гетрах, который смутно напомнил мне Дэнверса.
Через полчаса после нашего обустройства, пока мы вкушали жёсткий стейк на скатерти сомнительной чистоты, леди Молли сообщила мне, что ждала целый месяц, пока комнаты именно в этом доме опустеют. К счастью, постояльцы здесь вечно меняются, и леди пристально следила за номером 34, в котором на верхнем этаже жила мисс Рози Кэмпбелл. Как только из комнат на первом этаже съехали постояльцы, мы тут же заняли их место.
Привычки и обычаи леди Молли при проживании по этому «аристократическому» адресу полностью изменились, соответствуя внешности. У неё появился пронзительный, хрипловатый голос, который, как она предполагала, отзывался эхом даже на чердаке.
Однажды я услышала, как миледи неясно намекнула хозяйке, что её муж, мистер Маркус Стейн, немного повздорил с полицией по поводу маленькой гостиницы, которую держал где-то возле площади Фицрой, и куда «по ночам приходили играть в карты молодые джентльмены». Хозяйка также поняла, что почтенный мистер Стейн теперь временно живёт на содержании Его Величества45, а миссис Стейн пришлось избрать уединённую жизнь вдали от своих респектабельных друзей. Несчастья псевдо-миссис Стейн никоим образом не омрачили любезности миссис Тредвен, нашей хозяйки. Жители Финдлейтер-Террас мало заботятся о прошлом своих постояльцев, пока те регулярно платят за неделю вперёд и устраивают свои «делишки» без особого шума.
Леди Молли так и поступала – со щедростью, характерной для экс-леди со средствами. Она никогда не ворчала о количестве варенья и мармелада, которое мы якобы потребляли каждую неделю, и которое доходило до титанических размеров согласно выставляемому счёту. Она терпела кошку миссис Тредвин, щедро одаряла чаевыми Эрминтруду (лохматую рабыню-прислужницу в ночлежке), а верхнему этажу одолжила спиртовку и щипцы для завивки, когда они вышли из строя у мисс Рози Кэмпбелл.
После этих щипцов для завивки возникла определённая степень близости. Мисс Кэмпбелл, сдержанная и скромная, очень сочувствовала леди, находившейся с полицией не в лучших отношениях. Я постоянно держалась в тени. Дамы не наносили визитов друг другу, но подолгу и конфиденциально беседовали внизу, и вскоре я уразумела: псевдо-миссис Стейн удалось убедить Рози Кэмпбелл, что, если полиция и присматривает за домом 34,то это, несомненно, из-за несчастной преданной жены мистера Стейна.
Мне было сложновато понять намерения леди Молли. Мы жили в доме более трёх недель, но ничего не случалось. Однажды я рискнула задать вопрос относительно того, ожидаем ли мы внезапного возвращения мистера Леонарда Марвелла.
– Ибо, если это так, – утверждала я, – то, конечно, люди из Ярда могли бы держать дом под наблюдением, а у нас исчезла бы необходимость терпеть неудобства и маскироваться.
Но моя дорогая леди не удостоила эту тираду ответом.
В это время она и её новоприобретённая подруга сильно заинтересовались делом, известным как «Ограбления в магазинах Вест-Энда», о чём, без сомнения, вы помните, так как всё это случилось совсем недавно. У дам, посещавших крупные магазины тканей, в сутолоке распродаж исчезали ридикюли, кошельки и ценные вещи, причём хитроумный вор не оставлял ни малейших следов.
Хозяева магазинов в сезон распродаж неизменно приглашают детективов в штатском, чтобы присматривать за товарами, но в данном случае были ограблены клиенты, а детективы внимательно следили за попытками воровства товаров с магазинных прилавков, но упустили проворного вора.
Я уже замечала, что всякий раз, когда псевдо-миссис Стейн обсуждала эти дела с мисс Рози Кэмпбелл, той овладевало изрядное волнение. Поэтому я ни капельки не удивилась, когда однажды вечером, перед чаепитием, миледи, вернувшись домой с обычной прогулки, пронзительным голосом позвала меня в холл:
– Мэри! Мэри! Они поймали того, кто чистил карманы в магазинах. Пока что он ускользнул от дураков-легавых, но они его вычислили и скоро сцапают. Правда, я его не знаю, – добавила она с обычным резким смехом, ставшим частью её нового облика.
Я вышла из комнаты в ответ на зов и остановилась у дверей в нашу гостиную. Миссис Тредвен, как всегда, растрёпанная и неопрятная, кралась по ступенькам, за ней вплотную следовала Эрминтруда.
Пролётом выше нас застыла Рози Кэмпбелл – дрожавшая, с испуганным белым лицом и расширенными глазами, как будто оказавшаяся на краю бездны.
Продолжая громко и пронзительно болтать, леди Молли направилась вверх, но Кэмпбелл, бросившись навстречу, встретила её на полпути, и псевдо-миссис Стейн, энергично схватив девушку за запястье, втащила её в нашу гостиную.
– Теперь возьмите себя в руки, – сказала она с грубоватым добродушием. – Эта сова Тредвен подслушивает; незачем ей слишком много знать. Закрой дверь, Мэри. Да благословит тебя Бог, дорогуша, у меня до сих пор поджилки трясутся. Давайте сюда! Просто прилягте на диван. Моя племяшка сварганит вам чашку чая. А я пока раздобуду вечёрку и посмотрю, что да как. Наверно, у вас есть интерес к этому ловкачу из магазина, а то не волновались бы так.
Не дожидаясь возражений Кэмпбелл, леди Молли выскочила из дома.
Мисс Рози Кемпбелл почти не разговаривала в течение тех десяти минут, что мы оставались с ней наедине. Она лежала на диване, уставившись в потолок широко открытыми глазами, очевидно, по-прежнему предельно испуганная.
Я только успела приготовить чай, как леди Молли вернулась с вечерней газетой, которую бросила на стол, как только вошла.
– Я достала только старую, – запыхавшись, пробормотала она, – так мы ни черта не узнаем.
Она подошла к дивану и, приглушив пронзительный голос, быстро прошептала, наклоняясь к Кэмпбелл:
– Там на углу стоит какой-то тип. Нет, нет. Это не легаш, – быстро добавила она, почувствовав внезапную тревогу девушки. – Доверьтесь мне, дорогуша! Я чувствую их за милю. Думаю, это твой мужик, дорогуша, и он в полной заднице.
– Ой! Он не должен был сюда приходить, – взволнованно воскликнула Кэмпбелл. – Он втянет меня в неприятности, а себе не поможет. Вот же дурак! – добавила она с яростью, совершенно непохожей на её обычное безмятежное спокойствие. – Дал себя поймать! Теперь, верно, придётся залечь на дно, если ещё не поздно.
– Могу я чего для вас сделать? – спросила псевдо-миссис Стейн. – Знаете, я сама прошла через всё такое, когда они забрали мистера Стейна. Или Мэри чего для вас сделает.
– Хорошо, – ответила девушка после небольшой паузы, в течение которой, казалось, собиралась с мыслями. – Я напишу записку, и вы можете отнести её, если будете так любезны, моей подруге – даме, которая живёт на Кромвель-роуд. Но если этот человек до сих пор стоит на углу улицы, то, как только вы его увидите, произнесите слово: «Кэмпбелл», и, если он ответит: «Рози», отдайте ему записку. Сможете?
– Конечно, дорогуша. Давайте, что надо, и всё будет тип-топ.
Псевдо-миссис Стейн принесла чернила и бумагу и положила их на стол. Рози Кэмпбелл написала короткую записку и затем, прежде чем передать леди Молли, скрепила её небольшой восковой печатью. Записка была адресована мисс Марвелл в гостиницу «Скотия» на Кромвель-роуд.
– Но помните, – нетерпеливо повторила она. – Не отдавайте записку, если он не скажет «Рози» в ответ на «Кэмпбелл».
– Ладно, ладно, – сказала леди Молли, положив записку в ридикюль. – Подымайтесь к себе, мисс Кэмпбелл. Нечего давать этой старой дуре Тредвен повод потрепаться.
Рози Кэмпбелл отправилась наверх, а мы с миледи быстро зашагали по плохо освещённой улице.
– Где этот человек? – прошептала я, как только мы вышли из дома 34.
– Нет никакого человека, – быстро ответила леди Молли.
– Но грабитель из Вест-Энда?
– Его ещё не поймали, да и не поймают – этот негодяй слишком умён, чтобы попасться в обычную ловушку.
Она не дала мне возможности задать дополнительные вопросы. Едва мы дошли до площади Репортон, она вручила мне записку, написанную Кэмпбелл, и сказала:
– Иди прямо в гостиницу и спроси мисс Марвелл. Пошли ей записку, но не позволяй ей увидеть тебя, поскольку она знает тебя в лицо. Я должна сначала встретиться с шефом, но вернусь, как только смогу. Доставив записку, оставайся поблизости – но незамеченной как можно дольше. Напряги все свои умственные способности. Она не должна покинуть отель, пока я не появлюсь там.
В этой «изысканной» части города не было никаких экипажей, поэтому, расставшись с миледи, я направилась к ближайшей станции подзёмки и села на поезд до Южного Кенсингтона.
В общем, к гостинице «Скотия» я добралась где-то около семи. В ответ на мои вопросы о мисс Марвелл мне сказали, что она больна, лежит в постели и никого не принимает. Я ответила, что просто принесла ей записку, и буду ждать ответа.
Действуя по указаниям леди Молли, я медлила, как могла, ища записку и вручая её коридорному, который отправился наверх и вскоре вернулся с сообщением:
– Мисс Марвелл говорит, что ответа не будет.
После чего я попросила на стойке регистрации бумагу и ручку и сочинила следующее краткое послание (собравшись с умом, как приказала моя дорогая леди):
«Пожалуйста, мадам, пошлите хоть строчку мисс Рози Кэмпбелл. Она очень расстроена и испугана полученными новостями».
Коридорный снова отправился наверх и вернулся с запечатанным конвертом, который я положила в ридикюль.
Время тянулось крайне медленно. Я не знала, как долго мне придётся ждать и мёрзнуть в холле, когда, к своему ужасу, услышала твёрдый голос с выраженным шотландским акцентом:
– Коридорный, я ухожу и не вернусь к обеду. Скажите слугам, чтобы они оставили холодный ужин у меня в комнате.
И в тот же миг я увидела, что мисс Марвелл, в пальто и шляпе с вуалью, спускается по лестнице.
Моё положение оказалось весьма неудобным. Я, естественно, не могла появиться перед ней до миледи, поскольку она, несомненно, вспомнит моё лицо. Однако у меня имелся приказ задержать её до появления леди Молли.
Мисс Марвелл, казалось, не торопилась. Спустившись вниз, она надевала перчатки. В холле отдала ещё несколько распоряжений портье, пока я, укрывшись в тёмном углу на заднем плане, пыталась изобрести что-то вроде нападения или криков о пожаре.
Внезапно, когда швейцар подобострастно открыл парадную дверь перед мисс Марвелл, я увидела, что женщина застыла на месте. Она шагнула назад, как бы невольно, затем, так же проворно, попыталась перескочить через порог, но там уже стояло несколько человек – леди Молли, Сондерс и ещё два-три, едва различимых во мраке за пределами холла.
Мисс Марвелл была вынуждена отступить в зал. Я услышала шёпот Сондерса:
– Постарайся не поднимать шума. И мы спокойно уйдём.
Дэнверс и Коттон, которых я хорошо знала, уже заняли места по обе стороны от мисс Марвелл, и вдруг среди появившихся я узнала Фанни, жену Дэнверса, одну из наших женщин-сыщиц в Ярде.
– Пройдём в комнату? – предложил Сондерс.
– Думаю, что это совершенно не нужно, – вмешалась леди Молли. – Убеждена, что мистер Леонард Марвелл спокойно примирится с неизбежностью и последует за вами без каких-либо проблем.
Однако Марвелл попытался смело рвануться к свободе. Как упоминала ранее леди Молли, он был слишком умён, чтобы дать схватить себя так легко. Но моя дорогая леди оказалась умнее.
Как миледи потом рассказывала, она с первого раза заподозрила, что трио, которое поселилось в отеле «Скотия», на самом деле было всего лишь дуэтом – Леонардом Марвеллом и его женой Рози Кэмпбелл. Последняя чаще всего представляла служанку. Но каждый из сообразительной преступной пары поочерёдно исполнял одну из трёх ролей. Конечно, никакой мисс Марвелл не существовало! А Леонард изображал то мужчину, то женщину – в соответствии с необходимостью.
– Как только я узнала, что мисс Марвелл очень высокая и костлявая, – сказала леди Молли, – то подумала: возможно, существует вероятность того, что она – просто переодетый мужчина. Имелся один факт, на который не обращали внимания ни полиция, ни публика: никто и никогда не видел брата и сестру вместе, в одно и то же время.
3 февраля Леонард Марвелл вышел из дома. Несомненно, он переоделся в дамской комнате на одной из железнодорожных станций. Потом вернулся домой, уже в личине мисс Марвелл, и поужинал в столовой, чтобы создать достаточно правдоподобное алиби. Но в конечном итоге именно его жена, псевдо-Рози Кэмпбелл, в тот вечер осталась дома, а сам он, Леонард Марвелл, выходя на улицу из гостиницы после ужина, изображал горничную. Затем он снова переоделся мужчиной в пустынной уборной на какой-то железнодорожной станции и встретился с мисс Лулу Фей за ужином, а в гостиницу снова вернулся под маской горничной.
Такая игра шиворот-навыворот, понимаешь? – продолжала леди Молли. – Эта смена ролей должна была сбить с толку всех подряд. Многие умные негодяи использовали подобную маскировку, иногда выдавая себя за представителей противоположного пола, но никогда раньше не случалось, чтобы два человека играли роль троих! Поэтому и возникли бесконечные противоречия относительно того часа, когда горничная ушла и когда пришла, потому что в одном случае коридорный видел настоящую горничную, а в другом – Леонарда Марвелла в одежде служанки. Ему пришла в голову ещё одна блестящая идея: он заговорил с лордом Маунтньютом на оживлённой улице, тем самым внеся дополнительную путаницу в этот странный случай.
После успешного изъятия бриллиантов у мисс Фей Леонард Марвелл и его жена на некоторое время расстались. Они ждали возможности перебраться через Ла-Манш и превратить свою добычу в наличные. Пока миссис Марвелл, она же Рози Кэмпбелл, вела уединённую жизнь на Финдлейтер-Террас, Леонард промышлял в магазинах Вест-Энда.
Но тут за дело взялась леди Молли. Как обычно, её план был смелым и дерзким. Она доверяла своей интуиции и действовала соответственно.
Ложное известие о том, что магазинный грабитель был замечен полицией, вызвало у Рози Кэмпбелл очевидный ужас и подтвердило подозрения миледи. Записка, отправленная мисс Кэмпбелл так называемой мисс Марвелл, хотя и не содержала ничего очевидно компрометирующего, но явилась верным подтверждением того, что леди Молли, как всегда, оказалась права во всём.
И теперь мистер Леонард Марвелл будет жить в течение двух лет за счёт налогоплательщиков. Он «временно скрылся» от глаз общественности.
Рози Кэмпбелл – то есть миссис Марвелл – уехала в Глазго. Я убеждена, что через два года мы снова услышим об этой достойной паре.


10. ЖЕНЩИНА В БОЛЬШОЙ ШЛЯПЕ

1
Леди Молли потом всегда говорила, что, если бы судьба сложилась иначе и мы бы с ней тогда решили выпить чашечку кофе не в «Лайонс», а в «Мэтис», мистер Калледон до сих пор был бы жив. Думаю, моя дорогая подруга абсолютно права: она наверняка смогла бы предугадать намерения убийцы и таким образом предотвратить одно из самых жестоких и бессердечных преступлений, когда-либо случавшихся в Лондоне.
В тот день мы с леди Молли после спектакля «Трильби»46 зашли в «Лайонс», напротив венского кафе «Мэтис» на Риджент-стрит, и, сидя за столиком, наблюдали, что происходит на улице и у входа в «Мэтис» – в это время там было довольно много народу.
Около шести часов, когда мы с удовольствием уничтожали свежие ароматные булочки, наше внимание привлекло какое-то странное оживление на улице. Мы увидели, как из кафе выбежали двое мужчин, которые вскоре вернулись, но уже в сопровождении полисмена. Вы знаете, как это бывает в Лондоне, когда происходит что-то экстраординарное – уже через три минуты у входа в «Мэтис» собралась огромная толпа. Несколько констеблей с трудом удерживали вход от желавших ворваться внутрь. Леди Молли, как гончая, почуявшая запах дичи, выбежала из «Лайонс», быстро оплатив счёт и даже не глядя, иду ли я за ней. Перейдя дорогу, она кинулась в толпу у входа в «Мэтис». И вот я уже потеряла её грациозную фигурку из виду.
Я последовала за ней, движимая любопытством, и вскоре увидела, как она беседует с одним из полицейских. Я всегда думала, что у леди Молли имеются глаза на затылке – иначе как она могла знать, что я уже стою за ней? Как бы то ни было, вскоре мы смогли войти в «Мэтис» – признаться, к явному неудовольствию толпившихся у дверей кафе зевак.
Обычно такое милое, уютное заведение теперь выглядело совсем иначе. В одном углу официантки в изящных чепчиках и фартуках, сблизив головы, взволнованно перешёптывались друг с другом, украдкой оглядывая небольшую группу, собравшуюся перед одной из тех красивых ниш, которые выстроены в ряд по стене, окружающей большой чайный зал в «Мэтис». Двое полицейских – с карандашами и блокнотами – выслушивали показания рыжеволосой официантки. Горько рыдая, она говорила явно не то, что им хотелось бы узнать, выдавая множество не относящихся к делу подробностей. За старшим инспектором Сондерсом уже послали. Констебли, столкнувшись с этой необычайной трагедией, бросали тревожные взгляды на главный вход, продолжая при этом задавать обычные вопросы молодой официантке. В самой же нише, приподнятой над полом парой ступенек с ковровым покрытием, сидел тот, кто вызвал всю эту суматоху, всю эту тревогу и все эти слёзы – сидел, скрючившись, на стуле, а руки безвольно лежали прямо на мраморном покрытии стола, на котором были разбросаны обычные атрибуты послеобеденного чая. Верхняя часть тела, безвольная, беспомощная и искривлённая, наполовину прижалась к стене, наполовину упала на вытянутые руки, совершенно ясно повествуя загадочную историю о смерти.
Ещё до того, как мы с моей дорогой подругой смогли задать какие-то вопросы, в кафе наконец-то появился инспектор Сондерс, приехавший на такси. Его сопровождал медицинский эксперт доктор Томсон, который тут же занялся телом умершего, а Сондерс устремился к леди Молли.
– Начальник просил послать за вами, – быстро проговорил он. – Он как раз звонил вам, когда я уезжал. Здесь замешана женщина, и мы целиком и полностью полагаемся на вашу помощь.
– Но что тут произошло? – спросила леди Молли, и глаза её загорелись при простом упоминании о предложенной работе.
– У меня пока имеется просто несколько случайных подробностей, – ответил Сондерс. – Главный свидетель – эта рыжеволосая официантка. Сейчас мы с ней и поговорим. Да и мистер Томсон поделится своими соображениями.
Эксперт, только что закончивший осмотр тела, распрямился и повернулся к Сондерсу с исключительно серьёзным лицом.
– Дело ясное, насколько я могу судить. Этот человек был отравлен огромной дозой морфия, без сомнения, растворённого в шоколаде, – и он указал на стоявшую на столике чашку, в которой ещё виднелись холодные остатки густого напитка.
– Когда это случилось? – обратился Сондерс к официантке.
– Не могу сказать точно, – нервно ответила та. – Джентльмен пришёл рано, где-то около четырёх. Он был с дамой. Они сразу же направились в эту нишу. Кафе только начало заполняться посетителями, и уже заиграла музыка.
– А куда делась дама?
– Она ушла довольно скоро. Заказала чашку чая для себя и шоколад для джентльмена, а потом ещё булочку и пирожные. Через пять минут, проходя мимо их столика, я услышала, как она сказала: «Боюсь, мне надо идти, а то магазин закроется. Вернусь минут через тридцать. Ты ведь подождёшь меня?»
– А джентльмен? Вы не заметили в нем ничего странного?
– Нет, ничего! Он начал пить свой шоколад и просто сказал: «До свидания», а она взяла перчатки и вышла из кафе.
– И потом так и не вернулась?
– Нет.
– Когда вы заметили, что с этим джентльменом что-то не так? – спросила леди Молли.
Девушка задумалась.
– Я взглянула на него пару раз, когда пробегала мимо их столика. Мне показалось, что он как-то неправильно сидит. Ну, я-то подумала, что он задремал, и даже сказала о нём управляющей, но та велела, чтобы я его не трогала. Потом было очень много работы, я и забыла о странном посетителе, но после шести часов, когда ушли все любители выпить у нас чашечку чая после обеда, мы стали готовиться к ужину. Тут уж я решила, что с этим господином что-то неладно, позвала управляющую, и мы послали за полицией.
– Не могли бы вы описать даму, которая была с ним? Узнали бы вы её, если б увидели снова? – спросил Сондерс.
– Не уверена, – ответила девушка. – Вы видите, у нас бывает столько людей – каждого и не упомнишь. И у неё была такая громадная грибная шляпа47 – никто при всём желании не мог увидеть лица этой женщины – разве что подбородок, и то, если заглянуть под поля.
– А её шляпу вы узнаете? – спросила леди Молли.
– Да, думаю, узнаю, – проговорила девушка. – Она была из чёрного бархата, с перьями, и такая огромная, – добавила официантка с явным восхищением и завистью к обладательнице грандиозного головного убора.
В это время один из полисменов изучал содержимое карманов убитого. Среди разных предметов он обнаружил письма, адресованные Марку Калледону, эсквайру. На конвертах были указаны адреса – Ломбард-стрит и Фитцджонс-авеню, Хемпстед. Инициалы «М.К.», найденные на шляпе и на бумажнике (с серебряным тиснением) несчастного джентльмена, доказывали, что убитого действительно звали Марк Калледон.
Дом на Фитцджонс-авеню отнюдь не предполагает, что его обитатель является холостяком. Пока полицейские обыскивали труп, леди Молли думала о семье Калледона – возможно, у него есть дети, жена, мать. Как сообщить эти ужасные новости ничего не подозревающей, счастливой семье, которая, возможно, даже сейчас ожидает возвращения отца, мужа или сына – в тот самый момент, когда он убит в кафе, став жертвой какого-то зловещего заговора или женской мести?
Как сказали бы наши любезные друзья в Париже48, было совершенно ясно, что в деле запутана женщина – женщина, носящая огромную шляпу, причём с явной целью: скрыть от посторонних взглядов своё лицо, чтобы, когда полицейские будут опрашивать свидетелей, никто не смог бы дать её приметы. И всё это надо рассказать убитой горем жене или встревоженной матери!
Естественно, вы понимаете, что столь трудную задачу – встретиться с вдовой Калледона – леди Молли взяла на себя. Мы вместе отправились в Лорбери-Хаус на Фитцджонс-авеню. Слуга, открывший нам дверь, сообщил, что леди Айрин Калледон дома, и проводил нас в гостиную.
Моя история – не сентиментальный роман, поэтому я не собираюсь останавливаться на этой беседе – одном из самых болезненных мгновений, которые мне приходилось переживать.
Леди Айрин была молодой – ей ещё не исполнилось и двадцати пяти, миниатюрной и хрупкой, но держалась с молчаливым достоинством, производившим впечатление. Она была ирландкой, дочерью графа Этивилля, и вышла замуж за мистера Марка Калледона, несмотря на яростное сопротивление со стороны её старинной аристократической, но полностью разорившейся семьи, тогда как мистер Калледон являлся весьма преуспевающим бизнесменом, хотя и не имел высоких связей и благородных корней. Прошло всего лишь шесть месяцев после свадьбы, и леди Айрин, бедняжка, явно боготворила своего мужа.
Леди Молли рассказала леди Айрин о смерти Марка с предельным тактом, но... Молодой жене – теперь уже вдове – был нанесён ужасающий удар. Что тут ещё сказать? Даже нежный голос моей дорогой леди, её убедительное красноречие и добрые слова перед лицом столь неподдельного страдания казались пустыми и ненужными.

2
Конечно, все ожидали, что расследование обнаружит какие-то подробности личной жизниКалледона – вернее, позволит чрезмерно нетерпеливой публике заглянуть в его таинственный сад, где прогуливалась дама в гигантской бархатной шляпе, питавшая в сердце одну из тех ужасных обид, которая может исчезнуть только после совершения преступления. Однако полицейским не удалось раскопать ничего существенного. Молодая вдова была погружена в своё горе, слуги тоже не могли ничего сообщить следствию – их наняли совсем недавно, когда молодожёны, вернувшись в Лондон после медового месяца, стали обустраиваться в Лорбери-Хаусе. С Калледонами жила тётка Марка – миссис Стейнберг; сейчас она была тяжело больна. Одна из молодых служанок, не подумав, рассказала ей о смерти племянника со всеми кошмарными подробностями. И тогда старая леди потребовала встречи с полицейскими, настаивая на даче показаний под присягой, которые надлежало представить на коронерское разбирательство. Она хотела поклясться в невиновности своего покойного племянника Марка Калледона на случай, если личность таинственной женщины в большой шляпе породит в злобных умах мысль о некоем скандале.
– Марк Калледон был единственным из моих племянников, которого я любила, – торжественно заявила она. – Я выказала эту любовь, завещав ему изрядное состояние, оставшееся от моего мужа, мистера Стейнберга. Но Марк должен был вести себя, как подобает джентльмену, иначе я бы вычеркнула его из завещания; кстати, именно это и случилось раньше с другими моими племянниками и племянницами. Я выросла в Шотландии и ненавижу все эти новомодные штучки, которые считаю развратом и распутством.
К сожалению, показания старой леди не приблизили нас к разгадке смерти её племянника Марка Калледона. Но поскольку миссис Стейнберг говорила о «других племянниках и племянницах», исключённых из завещания в пользу убитого, полиция провела расследование и в этом направлении.
Действительно, оказалось, что у Марка было несколько братьев, сестёр, кузенов и кузин, которые так или иначе совершили нечто, противоречившее принципам миссис Стейнберг, и навлекли на себя гнев строгой дамы. Но семья и не думала переживать по этому поводу. Миссис Стейнберг была единственной хозяйкой своего состояния. С одинаковым успехом она могла завещать его целиком как какой-нибудь больнице, так и племяннику, к которому благоволила, и поэтому родственники радовались, что деньги остаются в семье, а не уходят на сторону.
Тайна, окружавшая женщину в большой шляпе, с течением времени становилась всё глубже. Как известно, чем дольше период времени между преступлением и установлением личности преступника, тем больше у последнего шансов остаться на свободе.
Несмотря на напряжённые усилия, никто из служащих кафе «Мэтис» не смог дать точного описания спутницы Калледона.
Первый проблеск света на загадочное происшествие пролила примерно три недели спустя молодая женщина по имени Кэтрин Харрис, служившая горничной в Лорбери-Хаусе, когда мистер Калледон и леди Айрин вернулись после медового месяца.
Да, надо сказать, что спустя несколько дней миссис Стейнберг умерла – для её больного сердца всё происшедшее с племянником оказалось слишком тяжким испытанием. Перед смертью она положила в банк 250 фунтов стерлингов, велев выплатить эти деньги тому, кто поможет следствию обнаружить и осудить убийцу Марка.
Сумма в 250 фунтов стимулировала всех, так или иначе причастных к делу. И я думаю, именно благодаря ей Кэтрин Харрис, бывшая горничная Калледонов, решила поведать полицейским то, что ей вдруг показалось важным.
Леди Молли повстречалась с девушкой в кабинете нашего начальника и с трудом распутала нити её сбивчивого рассказа. Кэтрин рассказала, что однажды к Калледону, через неделю после возвращения молодожёнов, пришла дама, по виду явно иностранка. В тот час леди Айрин дома не было, и мистер Калледон принял посетительницу в своей курительной комнате.
– Она была очень хороша, – рассказывала Кэтрин, – и прекрасно одета.
– И на ней была большая шляпа? – спросила леди Молли.
– Нет, не помню, чтобы шляпа на ней была уж слишком большая.
– Но вы хорошо запомнили саму даму?
– О да. Она была очень высокой и очень, очень красивой.
– Вы сможете её узнать, если встретите вновь?
– Да, конечно! – воскликнула Кэтрин Харрис.
К сожалению, помимо этой уверенности, девушка не смогла сказать ничего определённого. Итак, дама провела около часа с мистером Калледоном за закрытой дверью, а потом домой вернулась леди Айрин. Дворецкого в тот час не было, и дверь открыла Кэтрин. Хозяйка её ни о чем не спросила, и Кэтрин не стала говорить, что у хозяина – гостья. Через пять минут из курительной комнаты раздался звонок. Иностранка уже стояла в коридоре, ожидая, чтобы её проводили к дверям, что Кэтрин и сделала. А потом появился мистер Калледон. Он был просто разъярён.
– Не знаю, что я сделала не так, но он был как бешеный. Он сказал, я плохая горничная, и он потребует, чтобы хозяйка меня выгнала, что мне много раз говорили – нельзя впускать в дом кого попало. Я, мол, должна была сказать, что не знаю, дома ли мистер Калледон, пойду и посмотрю. Он ужасно ругался, – многозначительно продолжала Кэтрин Харрис. – Думаю, он нажаловался на меня леди Айрин, и на следующий день меня уволили.
– И вы больше никогда не видели ту даму? – заключила леди Молли.
– Нет, больше она не приходила.
– Между прочим, а почему вы решили, что она иностранка? Она что, говорила с акцентом?
– Нет, она вообще почти не говорила, только спросила, дома ли мистер Калледон, но вы знаете, она выглядела как француженка.
Этим неопровержимым логическим выводом и завершилось заявление Кэтрин. Ей очень хотелось узнать, получит ли она 250 фунтов, если иностранку повесят за убийство. Получив безусловные заверения леди Молли, она удалилась, явно довольная.

3
– Ну что, мы не продвинулись ни на йоту, – недовольно фыркнул начальник, когда за Кэтрин Харрис захлопнулась дверь.
– Вы так думаете? – вежливо спросила леди Молли.
– А вы полагаете, показания этой девушки помогут нам найти даму в шляпе? – раздражённо проворчал начальник.
– Возможно, и нет, – мягко улыбнулась миледи, – но её рассказ, несомненно, поможет нам узнать, кто убил Марка Калледона.
И, сделав это таинственное заявление, вынудившее начальника замолчать, леди Молли с достоинством вышла из комнаты, сопровождаемая преданной Мэри.
Описание загадочной иностранки, разыскиваемой в связи с убийством мистера Калледона, которое нам дала Кэтрин Харрис, было распространено по всей стране. И вот через два дня после нашего разговора с горничной, когда мы снова находились в кабинете начальника – леди Молли работала вместе с ним над отчётами, а я стенографировала за боковой стойкой – один из полицейских принёс визитную карточку, и в тот же момент, не дожидаясь ни разрешения войти, ни формального представления, нечто великолепное впорхнуло в пыльное маленькое помещение, наполнив его атмосферой пармских фиалок49 и русской кожи. Я никогда не видела такой красивой женщины – высокой, статной, с потрясающей фигурой и прекрасной осанкой. Её облик смутно напомнил мне портреты покойной австрийской императрицы50. Она была хорошо одета, а её головку украшала роскошная шляпка с перьями.
Шеф тут же поднялся ей навстречу, а леди Молли, оставаясь неподвижной и спокойной, взглянула с насмешливой улыбкой.
– Вы, наверное, знаете, кто я, – начала дама, грациозно опустившись на стул. – Моё имя – на визитной карточке. Насколько понимаю, я точно соответствую описанию внешности женщины, отравившей Марка Калледона.
Она проговорила это без всякого волнения и с таким самообладанием, что у меня дыхание перехватило. Начальник, фигурально выражаясь, получил удар под дых. И пытался что-то пробормотать.
– Не затрудняйте себя, сэр, – с улыбкой прервала его наша гостья. – Моя служанка, моя домовладелица, мои друзья – все читали описание женщины, убившей мистера Калледона. Полиция неустанно наблюдает за мной последние двадцать четыре часа, поэтому я сама решила прийти к вам, пока меня ещё не арестовали. Я не поторопилась? – спросила она с неизменным холодным безразличием, что вообще-то было поразительно, учитывая предмет разговора.
Она говорила по-английски с едва заметным акцентом, но я поняла, почему Кэтрин Харрис сказала, что эта женщина похожа па француженку. Она определённо не походила на англичанку, и, узнав её имя, я решила, что она – венка. И действительно, мисс Элизабет Лёвенталь обладала очарованием, изяществом и грацией, присущими жительницам австрийской столицы.
Понятно, что начальнику было трудновато сообщить этой очаровательной даме, что уже на следующий день утром её должны арестовать по подозрению в умышленном убийстве.
– Знаю, знаю! – воскликнула она, будто угадав его мысли. – Но прежде позвольте мне сказать, сэр – я не убивала Марка Калледона! Он поступил со мной отвратительно, но я скорее предпочла бы устроить скандал, чем убить его. Он стал таким респектабельным, важным! Но ведь между скандалом и убийством – огромная разница! Вам так не кажется, мадам? – вдруг обратилась она к леди Молли.
– Несомненно, – ответила леди Молли с той же насмешливой улыбкой.
– И эту огромную разницу мисс Лёвенталь придётся завтра продемонстрировать суду, – заметил инспектор.
Мне показалось, что на мгновенье Элизабет растерялась – румянец исчез с её щёк, и на лбу появилась морщинка. Но она быстро взяла себя в руки и тихо сказала:
– А теперь, сэр, давайте поймём друг друга. Я пришла сюда специально для этого. По-моему, вам не нужно, чтобы ваши подчинённые остались в дураках, а мне не нужен скандал. Я не хочу больше видеть полицейских у своего дома, я не хочу наблюдать, как они пристают с расспросами к моим соседям и слугам. Конечно, они бы скоро поняли, что я не убивала Марка Калледона, но мне не очень нравится запах полицейской формы, я предпочитаю пармскую фиалку. – И она поднесла к носу надушенный платок, от которого доносился тонкий аромат.
– Значит, вы желаете сделать заявление? – спросил начальник.
– Да, – просто ответила она. – Я скажу всё, что знаю. Не так давно мистер Калледон был моим женихом. А потом он встретил дочь этих аристократов и решил, что она подходит ему в качестве жены больше, чем какая-то мисс Лёвенталь. Думаю, он решил: его тётка, эта надутая снобка, подумает, что я для него слишком проста, а ведь она собиралась завещать ему всё своё состояние при условии, что он сделает приличную партию. У меня есть голос, и говорят, неплохой. Два года назад я приехала в Англию, чтобы выучить язык и петь в Альберт-Холле. Мы с Марком встретились на корабле Кале-Дувр, когда он возвращался домой с отдыха. Он сразу же влюбился в меня и вскоре попросил стать его женой. После некоторых сомнений я приняла его предложение. Мы были помолвлены, но он попросил меня никому не рассказывать о нашей помолвке, поскольку его старая тётка, которая должна была завещать ему своё состояние, не одобрила бы женитьбу на безродной иностранке, да ещё профессиональной певице. После нашего разговора я поняла, что Марку нельзя верить, а когда постепенно он стал относиться ко мне холоднее и холоднее, я уже не удивлялась. Вскоре он сообщил, что передумал жениться на мне, поскольку встретил симпатичную англичанку, которая и станет его женой. Мне уже было всё равно, но очень хотелось хоть как-то его наказать – может, устроить сцену, думала я. Я пришла к нему в дом сначала просто, чтоб заставить его поволноваться, но потом решила всё-таки подать на него в суд за нарушение брачного обещания! Это бы здорово взбесило Марка – наверняка любимая тётушка, узнав о неблаговидном поведении племянника, вычеркнет его из завещания. Вот и всё. Но меня это расстроило отнюдь не настолько, чтобы его убить!
Рассказ мисс Лёвенталь произвёл на нас глубокое впечатление – мы ей сразу поверили. Однако начальник выглядел явно обеспокоенным, и мне казалось, я понимаю, что творится у него в голове.
– Как вы справедливо заметили, мисс Лёвенталь, полиция, конечно, узнала бы всё, что вы нам тут рассказали, уже через несколько часов. Как только ваша связь с убитым устанавливается, получить сведения о вашем и его прошлом легче лёгкого. Несомненно, наши люди вскоре получили бы единственное неоспоримое доказательство вашей полной невиновности в отношении того рокового дня, проведённого в «Мэтис», – добавил он вкрадчиво.
– А именно? – вежливо спросила она.
– Алиби.
– То есть – где я находилась, когда Марка отравили в чайной?
– Да, – ответил начальник.
– В тот день после обеда я гуляла, – тихо произнесла она.
– Вы заходили в какие-нибудь магазины?
– Нет.
– Возможно, встречали знакомых, которые запомнили вас? Или ваши слуги могут сказать, когда вы вернулись?
– Нет, – сухо ответила она, – я никого не видела, просто быстро прогулялась по Примроуз-Хилл. Мои слуги могут лишь подтвердить, что я вышла из дома в три часа и вернулась около пяти.
В комнате воцарилась тишина. Слышался лишь скрежет пера, которым начальник лениво рисовал геометрические фигуры на куске бумаги. Леди Молли оставалась неподвижной. Её большие светящиеся глаза не отрывались от лица красивой женщины, только что поведавшей нам странную историю с необъяснимым продолжением и тайной, усугубившейся с последней произнесённой фразой. Уверена, что мисс Лёвенталь явно сознавала, в какое чудовищное положение она попала. Её губы слегка задрожали, а черты прекрасного лица стали твёрже. Леди Молли написала несколько слов на листке бумаги и передала его начальнику. Мисс Лёвенталь предпринимала явные усилия, чтобы как-то успокоиться.
– Это всё, что я могу сказать, – сухо отрезала она. – А теперь, думаю, мне лучше пойти домой.
Но даже не поднялась со стула – колебалась, как будто опасаясь, что ей не разрешат уйти.
К её удивлению – да и к моему тоже – начальник встал и вежливо произнёс:
– Благодарю вас за помощь и ценные сведения, которые вы нам предоставили. Надеюсь, мы можем надеяться, что в ближайшие дни вы не покинете город?
Мисс Лёвенталь, казалось, почувствовала большое облегчение. К ней мгновенно вернулись прежнее очарование манер и элегантность позы. Красивое лицо озарила улыбка. Начальник поклонился ей совершенно несвойственным ему образом, но, несмотря на эти видимые проявления дружелюбия, мисс Лёвенталь одарила его пристальным взглядом. А потом, подойдя к леди Молли, протянула ей руку.
И моя дорогая леди, не колеблясь ни секунды, ответила ей рукопожатием! Я знала, что именно несколько слов, наспех нацарапанных леди Молли, продиктовали начальнику линию поведения в отношении мисс Лёвенталь, но по-прежнему задавалась вопросом, не пожала ли женщина, которую я любила больше всего на свете, руку убийце.

4
Вы, конечно, помните, какой поднялся шум, когда мисс Лёвенталь арестовали по обвинению в умышленном убийстве Марка Калледона с помощью морфия, подсыпанного в чашку с шоколадом в кафе «Мэтис» на Риджент-стрит.
Красота обвиняемой, её неоспоримое обаяние, безупречный характер её жизни – всё это склоняло общественность к резко противоположным мнениям: либо за, либо против. И обычное сопровождение дела в виде любительской переписки, предложений, взаимных обвинений и советов вливалось в кабинет начальника в титанических масштабах. Честно говоря, мои симпатии принадлежали мисс Лёвенталь. Конечно, я не психолог, но я присутствовала в кабинете, когда мисс Лёвенталь давала показания, и не могла избавиться от абсолютно необоснованной уверенности в том, что прекрасная венская певица невиновна.
И вот пришёл день суда. Зал был полон, и конечно, когда на скамье подсудимых появилась мисс Лёвенталь, такая красивая и, несмотря на то, что ей грозило, исполненная чувства собственного достоинства, симпатии публики сразу оказались на её стороне. Судья был к ней весьма добр, её адвокат делал всё возможное и невозможное, и даже наши коллеги, которым пришлось давать показания против неё, ограничились выполнением своего долга и вели себя максимально мягко.
Дэнверс, сопровождаемый двумя констеблями, арестовал мисс Лёвенталь у неё в квартире. И при задержании, и в суде она, не переставая, твёрдо настаивала на своей невиновности. Основанием для ареста послужили явный мотив убийства – крушение надежд и месть неверному возлюбленному – и, главное, отсутствие алиби, что при данных обстоятельствах, безусловно, усиливало видимость вины. Правда, у полиции возникли трудности с определением места, где подозреваемая могла достать морфий. Выло установлено, что Калледон являлся директором целого ряда компаний, и одна из них имела дело с продажей лекарств. Таким образом, была предложена следующая версия: обвиняемая под тем или иным предлогом попросила Калледона достать ей морфий. Она сама призналась, что до и после женитьбы Калледона несколько раз посещала его офис в Сити.
Мисс Лёвенталь выслушала предъявленное ей обвинение и показания Кэтрин Харрис о её визите к мистеру Калледону в Лорбери-Хаус с непроницаемым лицом, но когда пришёл черёд официанток «Мэтис», в её глазах засветилась надежда. Свидетелям представили большую шляпу, принадлежавшую мисс Лёвенталь, и хотя детективы были уверены, что именно эта шляпа была в день убийства на голове отравительницы Марка Калледона, свидетели дали весьма противоречивые показания. Одна девушка клялась, что узнала шляпу, другая говорила, что на убийце шляпа была гораздо больше, а когда её надели на мисс Лёвенталь, три из четырёх официанток сказали, что это совсем другая шляпа.
Большинство свидетельниц заявили, что, хотя обвиняемая в большой шляпе и выглядела так, как будто могла быть преступницей, о которой шла речь, но всё же чем-то отличалась. С той неопределённостью, которая является обычной и весьма раздражающей характеристикой их класса, девушки, в конце концов, принялись парировать каждый вопрос, отказываясь твёрдо высказаться за или против личности мисс Лёвенталь.
– Нет, эта женщина чем-то не похожа на отравительницу, – уверенно заявила одна из девушек.
– Чем же она не похожа? – не унимался адвокат.
– Точно сказать не могу. – Постоянное повторение этого ответа буквально сводило с ума.
Конечно, в суде присутствовала и молодая вдова. Публика в зале ей глубоко сочувствовала. Вся эта трагедия, конечно, была для леди Айрин невыразимо болезненной, и теперь эта боль не могла не усилиться. Шумиха, поднявшаяся в обществе вокруг имени её супруга, добавила в скорбь горечи и стыда. Марк Калледон поступил одинаково жестоко и с девушкой, на которой он женился из корыстных интересов, и с той, которую бессердечно отверг.
Леди Айрин, однако, держалась с большим достоинством. Она, конечно, знала, что до встречи с ней Марк собирался жениться на мисс Лёвенталь, но, очевидно, не считала нужным ворошить прошлое. И, естественно, не предполагала, что мисс Лёвенталь намеревалась подать на мистера Калледона в суд за нарушение брачного обещания.
Леди Айрин давала показания абсолютно спокойно и сдержанно. Облачённая в плотно облегающий сшитый на заказ костюм из чёрной саржи, в крошечной чёрной шляпке, она являла собой резкий контраст с яркой райской птицей, сидевшей на скамье подсудимых.
В пользу обвиняемой свидетельствовали два важных аргумента: во-первых, неуверенность свидетелей, вызванных для идентификации её личности, и, во-вторых, то, что она действительно возбудила в отношении покойного судебное разбирательство по делу о нарушении обещания. Судя по предъявленным письмам мистера Калледона, это дело должно было закончиться сокрушительной победой мисс Лёвенталь, что, естественно, нанесло серьёзный удар по теории о мотивах убийства.
Суд, рассмотрев все за и против, вынес решение: обвинение не смогло представить неопровержимые доказательства, вследствие чего мисс Лёвенталь признана невиновной. Под громкие и одобрительные аплодисменты публики она покинула зал заседаний.

5
Общественность громко и, на мой взгляд, совершенно справедливо обвиняла полицию в этом аресте – столь же жестоком, сколь и неоправданном. Я чувствовала такую же уверенность, как и все остальные, поскольку знала: уголовное преследование было возбуждено вопреки чёткому совету леди Молли и с игнорированием доказательств, собранных ею. Поэтому, когда начальник попросил мою дорогую леди возобновить усилия по раскрытию этого загадочного дела, она, вполне естественно, откликнулась, но без энтузиазма. То, что миледи выполнит свой долг, не подлежало сомнению, однако явного интереса она не проявляла.
Загадочная женщина в большой шляпе по-прежнему оставалась главной темой газетных передовиц – вкупе с тем, что полиция не смогла её обнаружить. Во всех витринах магазинов красовались карикатуры и открытки с изображениями гигантской шляпы, покрывавшей всю фигуру владелицы; из-под огромных полей торчали только ступни и очень длинный заострённый подбородок. А внизу – крупная надпись: «Кто она? Не спросить ли у полиции?»
И вот как-то – это было через день после освобождения из-под суда мисс Лёвенталь – меня посетила моя дорогая подруга леди Молли. В первый раз за всё это время на её лице сияла улыбка, и, конечно, я спросила, что это её так обрадовало.
– Хорошие новости, Мэри, – ответила она радостно. – Я всё-таки добилась разрешения от начальника делать то, что считаю нужным. Наконец-то у меня развязаны руки! Ты себе представить не можешь, чего мне стоило вытащить этого человека из бюрократической путаницы!
– Что ты собираешься делать?
– Доказать справедливость моей версии убийства Марка Калледона. Но сначала мы поедем в Лорбери-Хаус и зададим несколько вопросов слугам Калледонов.
Было три часа дня. Леди Молли распорядилась, чтобы я оделась понаряднее, и мы, взяв такси, поехали на Фитцджонс-авеню.
Леди Молли написала несколько слов на визитной карточке, попросив о срочной встрече с леди Айрин Калледон, и передала её слуге, открывшему перед нами дверь Лорбери-Хауса. Через несколько минут мы оказались в уютной гостиной. Молодая вдова, прямая и величественная в облегающем чёрном платье, сидела напротив нас, скромно сложив перед собой белые руки, а маленькая головка с очень короткой причёской склонилась к леди Молли, стремясь не упустить ни слова.
– Я искренне надеюсь, леди Айрин – начала разговор леди Молли, – что вы отнесётесь с сочувствием и пониманием к моему острейшему желанию, разделяемому и моими друзьями из Скотланд-Ярда, найти убийцу вашего супруга.
На секунду леди Молли остановилась, как бы ожидая одобрения. Эта тема, судя по всему, была чрезвычайно болезненной для молодой вдовы, однако ответила она довольно мягко:
– Я хорошо понимаю, что полиция предпринимает все необходимое, и мне кажется, я уже выполнила то, что от меня требовалось. Я не железная, и после этого дня в суде… – Она как бы проверила, не выдала ли своих чувств больше, чем позволяли приличия, и закончила: – Вряд ли могу быть вам полезной.
– Я вполне понимаю ваши чувства, – заметила леди Молли. – Но вы не возражали бы против того, чтобы помочь нам, так сказать, пассивно, и простыми средствами способствовать торжеству справедливости?
– Что вы хотите? – спросила леди Айрин.
– Позвольте мне позвать двух ваших служанок и задать им пару вопросов. Я обещаю, что эти вопросы не причинят вам ни малейших страданий.
Секунду леди Айрин пребывала в замешательстве, но потом встала и позвонила.
– Каких служанок вы хотели бы видеть? – спросила она миледи, когда в комнате появился дворецкий.
– Вашу личную служанку и горничную, если позволите, – ответила леди Молли.
Леди Айрин отдала необходимые приказы. Мы молча сидели в ожидании. Через минуту-другую в комнату вошли две девушки. Одна – в наколке и фартуке, другая – в аккуратном чёрном платье с изящным кружевным воротником, очевидно, личная служанка.
– Эта дама желает задать вам несколько вопросов, – обращаясь к девушкам, сказала их хозяйка. – Она представляет полицию, так что постарайтесь, чтобы она осталась довольна вашими ответами.
– О! – любезно возразила леди Молли, решив не замечать ни резкости тона молодой вдовы, ни безошибочного барьера враждебности и сдержанности, который слова леди Айрин немедленно воздвигли между девушками и «представительницей полиции». – То, о чём я собираюсь попросить этих двух молодых дам, не является ни чрезмерно трудным, ни чрезмерно неприятным. Мне просто нужна их любезная помощь в небольшой комедии, которую предстоит сыграть сегодня вечером, чтобы проверить точность некоторых заявлений, сделанных одной из официанток в чайной «Мэтис» в связи с ужасной трагедией, омрачившей этот дом. Вы согласитесь, не так ли? – добавила она, обращаясь непосредственно к горничным.
Никто не может быть таким привлекательным или убедительным, как моя дорогая леди. Я увидела, как враждебность девушек растаяла в мгновение ока под солнечным светом улыбки леди Молли.
– Мы сделаем всё, что в наших силах, мэм, – сказала горничная.
– Отлично, милая! Дело в том, что сегодня утром главная свидетельница, официантка «Мэтис», опознала даму в шляпе, которая убила вашего хозяина. Да! – продолжила она в ответ на прокатившийся волной по комнате вздох изумления, – девушка абсолютно уверена как в отношении шляпы, так и в отношении женщины. Но, конечно, нельзя допустить, чтобы жизнь человека была насильственно прервана без предоставления достоверных доказательств, подтверждающих такое заявление. Я уверена: каждый в этом доме поймёт, что мы не хотим привлекать новых подозреваемых в большем количестве, чем необходимо в этом печальном деле, которое, к тому же, получило слишком широкую известность за границей. – Леди Молли на мгновение замолчала, а затем, поскольку ни леди Айрин, ни служанки не обронили ни единого слова, продолжила: – Моё начальство в Скотланд-Ярде считает, что наш долг – попытаться максимально осложнить акт опознания убийцы. Они хотят, чтобы перед официанткой прошествовало несколько дам в гигантских шляпах. Среди них, конечно же, будет и та, кого девушка уже опознала как таинственную гостью, которая в тот день пила чай с мистером Калледоном в «Мэтис». Тогда полиция сможет убедиться, уверена ли официантка в своём заявлении, и выберет ли она при повторной проверке одну и ту же женщину среди множества других или нет.
– Думаю, вы со своими друзьями в Скотланд-Ярде вряд ли полагали, что мои служанки захотят участвовать в таком нелепом фарсе? – сухо прервала леди Айрин.
– Мы не считаем это фарсом, леди Айрин, – леди Молли оставалась чрезвычайно вежлива и учтива. – Подобные следственные эксперименты очень часто проводят в интересах обвиняемых. И я попрошу о содействии в нём ваших служанок.
– Не вижу, чем они могут быть вам полезны.
Но девушки ничуть не возражали. Я чувствовала, что идея им явно нравилась – так волнующе, так не похоже на их каждодневное скучное существование.
– Уверена, что у девушек есть большие шляпы, – одобряюще улыбнулась леди Молли.
– Я не позволяю им носить уродливые шляпы, – строго отрезала леди Айрин.
– У меня есть шляпа, очень большая, которую мадам не захотела носить и выбросила! – воскликнула горничная. – Я нашла её на куче мусора.
В комнате воцарилась тишина – один из таких особенных моментов, когда кажется, что слышна поступь судьбы.
– Я не знаю, о чём вы говорите, Мэри. У меня никогда не было большой шляпы, – тихо сказала леди Айрин, поднеся к губам носовой платок с чёрной каймой.
– Да нет же, миледи, – вставила личная служанка, – Мэри имеет в виду ту, которую вы заказали у Санчии и надели лишь один раз – на концерт.
– Когда это было? – вежливо спросила леди Молли.
– Никогда не забуду! – воскликнула служанка. – Госпожа пришла после концерта, я помогла ей раздеться, и она сказала, что больше ни за что не наденет эту дурацкую шляпу – слишком тяжёлая. Это было как раз в тот день, когда убили мистера Калледона.
– Ну что ж, шляпа эта нам очень пригодится, – спокойно заметила леди Молли. – Мэри, пожалуйста, принесите её, а вы, дорогая, – обратилась она ко второй девушке, помогите ей надеть на голову это грандиозное сооружение.
Девушки вышли из комнаты, не промолвив ни слова. Мы остались втроём – три женщины, лицом друг к другу, с приоткрывшейся ужасной тайной, парившей в воздухе, как некий неосязаемый призрак.
– Что вы собираетесь делать, леди Айрин? – спросила леди Молли после минутной паузы, во время которой я слышала лишь биение собственного сердца. Вдова, затянутая в глубокий чёрный креп, застыла, в лице не было ни кровинки, а глаза не отрывались от лица леди Молли.
– Вы не можете ничего доказать! – вызывающе воскликнула она.
– Думаю, вы ошибаетесь, – просто ответила леди Молли. – В любом случае, стоит попробовать. В машине сидят две официантки из «Мэтис», и я уже переговорила с той, кто обслуживал вас у Санчии – с малоизвестной модисткой из закоулка недалеко от Портленд-роуд. Мы знаем, что вы приложили немало усилий, чтобы заказать шляпу определённых размеров и по собственному подробному описанию – копию той, которую вы когда-то видели на мисс Лёвенталь, когда однажды повстречались с ней в конторе у мужа. Мы легко докажем, что такая встреча имела место. Кроме того, у нас имеются доказательства, что вы надели эту шляпу лишь один раз, когда якобы были на концерте – при этом посещение вами концерта доказать невозможно – и именно в тот день, когда ваш муж был отравлен.
– Чушь! Люди будут смеяться над вами! Вы не осмелитесь предъявить мне столь чудовищное обвинение! – по-прежнему вызывающе возразила леди Айрин.
– Когда мы представим доказательства и улики в суде, обвинение отнюдь не покажется чудовищным, поверьте мне. А теперь позвольте поведать вам о некоторых результатах нашего расследования. Итак, вы знали о связи мисс Лёвенталь и мистера Калледона и всеми силами старались, чтобы эти сведения не достигли ушей старой миссис Стейнберг – вы прекрасно понимали, что скандал вокруг её любимого племянника сразу же повлечёт исчезновение его (и, соответственно, вашего) имени из завещания тётушки. Вы уволили горничную только за то, что та стала свидетельницей появления мисс Лёвенталь в вашем доме. Дело в том, что миссис Стейнберг указала в завещании: если её племянник умрёт раньше вас, то состояние перейдёт к вам. С предъявлением мисс Лёвенталь иска к вашему мужу по обвинению в нарушении брачного обещания ваша последняя надежда скрыть скандал от старой леди развеялась в прах. Вы видели, как удача ускользает от вас, и боялись, что миссис Стейнберг изменит своё завещание. Можно убить старуху – но, подумали вы, полиция в этом случае наверняка сразу догадается, кому выгодна её смерть и кто убил дорогую тётушку. И тогда вам в голову приходит другая идея – осуществив её, вы унаследуете деньги миссис Стейнберг, которая при этом так никогда и не узнает о любовных приключениях своего племянника. И всё это мы легко докажем в суде, как, впрочем, и историю со шляпой, которую вы, купив, надели всего лишь раз – в тот самый день, когда «неизвестная» дама отравила вашего мужа – а затем выбросили.
Громкий смех прервал леди Молли – смех, от которого меня обдало холодом.
– Тут есть одна деталь, о которой вы запамятовали, моя дорогая леди Скотланд-Ярд, – донёсся резкий и пронзительный голос фигуры в чёрном, которая вдруг стала казаться странно призрачной в быстро сгущавшемся мраке, окутавшем гостиную. – Не забудьте в вашей речи на суде указать, что обвиняемая свершила правосудие своими собственными руками.
И не успели мы подбежать к леди Айрин Калледон, как она поднесла что-то – мы не осмеливались предположить, что – ко рту и мгновенно проглотила.
– Найди Дэнверса, Мэри, да побыстрее, – спокойно распорядилась леди Молли. – Он ждёт снаружи. И захватите с собой врача. – Не успела она договорить, как леди Айрин с предсмертным криком потеряла сознание, упав на руки моей дорогой леди.
Когда появился врач, конечно, было уже слишком поздно. Несчастная женщина, по всей видимости, неплохо разбиралась в ядах. Она не собиралась проигрывать, но, если бы судьба оказалась к ней неблагосклонна, была готова заплатить по счетам.
Не уверена, что вся правда об этой истории стала известна широкой публике. Но в конце концов интерес к этому делу иссяк сам собой.
Моя дорогая леди, как и всегда, была права с начала и до конца. С безошибочной точностью она указала своим тонким пальцем на истинный мотив и настоящую преступницу – амбициозную женщину, которая вышла замуж исключительно из-за денег и желала любым способом получить эти деньги, пусть даже ценой одного из самых подлых убийств, когда-либо омрачавшего криминальные архивы нашей страны.
Я спросила леди Молли, что натолкнуло её на мысль о виновности леди Айрин в отравлении мужа – ведь поначалу никому даже в голову не приходило заподозрить её в убийстве.
– Большая шляпа, – улыбнувшись, ответила моя дорогая леди Молли. – Если бы дама, которую видели официантки «Мэтис», была высокой, шляпа не показалась бы им такой огромной. Её обладательница должна была иметь небольшой рост, и тогда из-под полей действительно виднелся бы только подбородок. Я сразу подумала о маленькой женщине. Наши друзья из Скотланд-Ярда никогда не задумываются о таких вещах – они ведь мужчины!
Вот видите, как всё оказалось просто!

11. ЗАВЕЩАНИЕ СЭРА ДЖЕРЕМИ

1
Меня часто спрашивали, знаю ли я, когда и при каких обстоятельствах леди Молли присоединилась к детективному штату Скотланд-Ярда, кем она была раньше, и как ей удалось сохранить своё положение в Обществе51 – а оно, несомненно, сохранилось – занимаясь профессией, которая обычно не даёт высокого социального положения.
Ну, конечно, я многое знала о моей дорогой леди – как и её аристократические друзья и родственники – но обещала ей, что публика ничего не узнает о её личной жизни, пока она сама не даст мне на это разрешения.
Теперь обстоятельства изменились, и я могу рассказать вам всё, что знаю. Для этого мне придётся вернуться на несколько лет назад и напомнить об экстраординарном преступлении, известном под названием «дело о завещании Бэддока», которое отправило одного из самых выдающихся и популярных молодых членов Общества на пожизненную каторгу. Имейте в виду: многие считали, что капитана де Мазарина следовало повесить.
Я вспоминаю его на похоронах покойной королевы52. Моему взору предстал красивый молодой офицер, один из самых высоких среди тех, кто принадлежит к британской армии, и с тем неподражаемым очарованием манер, которое, увы, сегодня совершенно не свойственно молодым англичанам. Если к этим двум неоспоримым преимуществам вы добавите то, что Хьюберт де Мазарин был любимым внуком сэра Джереми Бэддока, мультимиллионера-судовладельца Ливерпуля, то поймёте, как легко было этому молодому гвардейцу снискать расположение каждой женщины в Обществе – вернее, любой матери, имевшей дочь на выданье.
Но способность Судьбы и Любви запутать даже самые прямые нити вошла в поговорку. Капитан де Мазарин, окружённый множеством очаровательных и респектабельных девушек, среди которых спокойно мог выбрать жену, решил влюбиться в единственную во всей Англии женщину, которая, по мнению дедушки, должна была остаться племяннику чужой – даже врагом.
Вы, может быть, помните печальную историю, которой уже более четверти века – о втором несчастном браке сэра Джереми с симпатичной французской актрисой мадемуазель Адель Дести, которая была моложе его на тридцать лет. Он женился на ней за границей и ни разу не приезжал с молодой женой в Англию. Мадемуазель Дести за три года превратила жизнь сэра Джереми в кошмар, а под конец сбежала с графом Флинтширом, с которым повстречалась в Монте-Карло.
Ну вот! Капитан Хьюберт де Мазарин отчаянно влюбился именно в дочь того самого графа Флинтшира, леди Молли Робертсон-Кирк. Вообразите чувства сэра Джереми, когда он услышал об этом!
Капитан Хьюберт подал в отставку в 1902 году по просьбе деда, когда здоровье того начало ухудшаться. Он жил в замке Эпплдор, великолепном доме сэра Джереми в Камберленде, и, конечно, все осознавали, что в конечном итоге он станет владельцем миллионов богатого судовладельца и его роскошного поместья, поскольку мать капитана была единственным ребёнком сэра Джереми от первого брака.
Поместье лорда Флинтшира располагалось неподалёку от Эпплдора. Само собой разумеется, старый сэр Джереми и в мыслях не имел простить своего благородного соседа за причинённое ему жестокое зло.
Вторая леди Бэддок, впоследствии графиня Флинтшир, умерла двадцать лет назад. Её отказывались принимать как в графстве, так и в избранных кругах Лондона. Но её дочь Молли, унаследовавшая всю красоту и ни одного из пороков своей матери, была кумиром отца и признанной королевой графства и городского Общества.
Вечно древняя и вечно новая история о Капулетти и Монтекки повторилась вновь, и однажды капитан Хьюберт де Мазарин сообщил сэру Джереми, что хочет жениться на дочери кровного врага своего деда.
О результате этой беседы никто ничего не знал. Ни сэр Джереми, ни капитан Хьюберт де Мазарин не позволили бы слугам или приживальщикам услышать хоть слово из ссоры, которая могла произойти между ними, а тем более заподозрить неприятную сцену.
Так что примерно две недели или около того жизнь в замке Эпплдор протекала обычным образом – по крайней мере, внешне. Затем капитан Хьюберт уехал в Лондон, якобы ненадолго. Но с тех пор он ни разу не появился в дверях замка до тех пор, пока мрачная завеса ужасной трагедии не начала спускаться на величественный старый дом в Камберленде.
Долгое время сэр Джереми был крепок и здоров, но затем перенёс удар и превратился в инвалида. Почтмейстер в Эпплдоре заявлял, что после этого случая в замок приходило много писем с лондонским почтовым штемпелем, адресованных сэру Джереми почерком капитана Хьюберта; но, по-видимому, старый джентльмен по-прежнему не намеревался примириться с внуком, потому что капитана де Мазарина так и не видели в замке.
Постепенно инвалид становился всё более и более эксцентричным и угрюмым. Он приказал закрыть и запереть все гостевые комнаты своего великолепного дома, а затем рассчитал всю внутреннюю прислугу, за исключением его собственного помощника-мужчины и старой супружеской пары по имени Брэдли, служившей ему много лет, а теперь выполнявшей ту скромную работу, которая нынче требовалась в некогда одном из самых богатых загородных особняков в Англии.
Горькое негодование, направленное против когда-то любимого внука и против человека, отнявшего двадцать пять лет назад у сэра Джереми молодую жену, казалось, полностью отрезало старика от контакта с внешним миром.
Так продолжалось до весны 1903 года, когда сэр Джереми однажды утром объявил всем слугам, что в замке остановится мистер Филипп Бэддок, и необходимо немедленно подготовить комнату для него.
Мистер Филипп Бэддок приехал в тот же вечер. Он был молодым человеком довольно обыкновенной внешности: невысоким, смугловатым, с грубоватыми манерами, наводящими на мысль о воспитании у деревенского пастора.
Его появление вызвало немалое волнение в окрестностях. Кем был мистер Филипп Бэддок и откуда он взялся? Никто никогда не слышал о нём раньше, но после непродолжительного времени, проведённого в замке, он, казалось, постепенно начал занимать положение, первоначально принадлежавшее капитану Хьюберту.
Он принял на себя управление прислугой и через некоторое время уволил личного помощника сэра Джереми и нанял другого. Он контролировал внешнюю прислугу, сокращая персонал как в садах, так и в конюшнях. Он продал бо́льшую часть лошадей и повозок, а затем купил автомобиль, в котором тотчас же начал разъезжать по деревне.
Но не беседовал ни с одним из деревенских жителей. В ответ на письма немногочисленных верных друзей сэра Джереми от мистера Филиппа Бэддока регулярно приходил ответ: инвалид отказывается от общения с ними. Один лишь доктор Торн, местный врач, видел пациента. Понятно, что сэр Джереми медленно продвигался к могиле; но разум его был совершенно ясен, даже если нрав оставлял желать лучшего.
Как-то раз мистер Филипп Бэддок принялся разыскивать в деревне хорошего шофёра. Вызвался Джордж Тейлор. Ему приказали как можно быстрее отправиться на машине в Карлайл, в контору мистера Стедмана, адвоката, и привезти этого джентльмена обратно в замок так срочно, как только он сможет.
Расстояние от Эпплдора до Карлайла – более пятидесяти миль. Было семь часов вечера, когда Джордж Тейлор вернулся с мистером Стедманом.
Юриста встретил у дверей замка старый Брэдли, а у дверей сэра Джереми – Фелкин, новый помощник, который и провёл адвоката внутрь. Беседа между инвалидом и мистером Стедманом длилась полчаса, после чего Джордж Тейлор повёз юриста назад в Карлайл.
В тот же вечер мистер Филипп Бэддок отправил капитану де Мазарину в Лондон телеграмму, в которой было несколько слов:
«Сэр Джереми очень болен. Приезжайте немедленно».
Двадцать четыре часа спустя капитан Хьюберт появился в замке Эпплдор – однако слишком поздно, чтобы увидеть своего деда живым.
Сэр Джереми Бэддок умер за час до прибытия своего некогда нежно любимого внука, и все надежды на примирение были беспощадно уничтожены смертью.
Конец наступил неожиданно, гораздо быстрее, чем ожидал доктор Торн. Он видел пациента утром и думал, что тот сможет продержаться несколько дней. Но когда сэр Джереми услышал, что послали за капитаном де Мазарином, то пришёл в такое ужасное возбуждение, что бедные, перегруженные мозг и сердце не смогли с этим справиться.

2
События тех памятных дней – ранней весны 1904 года – настолько запечатлены в моей памяти, что я могу рассказать о них так же подробно, будто они произошли вчера.
В то время я была горничной леди Молли Робертсон-Кирк. Со временем она почтила меня своей дружбой.
Сразу после первого отъезда капитана Хьюберта из Эпплдора мы с ней обосновались в Камберленде и тихо жили в Кирк-Холле, который, как вам известно, расположен всего в двух шагах от Эпплдора.
Здесь капитан Хьюберт нанёс моей дорогой леди несколько визитов. Она безоговорочно решила, что их помолвка должна быть продлена на неопределённый срок, поскольку у неё имелась смутная надежда на то, что рано или поздно сэр Джереми уступит внуку, которого так любил. Во всяком случае, на это оставался шанс, пока брак фактически не состоялся.
Заметьте, капитан де Мазарин ни в коем случае не был беден. Отец оставил ему около 25 000 фунтов стерлингов, а у леди Молли имелось небольшое личное состояние. Поэтому заверяю вас, что за этой затянувшейся помолвкой не крылось ни единой корыстной мысли – одно лишь желание капитана Хьюберта примириться со своим дедом.
Вечером, когда он прибыл в Эпплдор после телеграммы мистера Филиппа Бэддока, леди Молли встретила его на станции. Капитан отправил свой багаж в Кирк-Холл, имолодые люди пошли вместе до Элкхорнского леса, который отделял собственность графа Флинтшира от земель Эпплдора.
Здесь они и повстречались с мистером Стедманом, адвокатом, который ехал из Карлайла после повторного срочного вызова к сэру Джереми Бэддоку, но машина сломалась примерно двумястами ярдами выше по дороге.
Шофёр предложил мистеру Стедману пройтись по лесу. Был исключительно чудесный и мягкий весенний вечер, а полная луна, сиявшая над головой, освещала почти каждый поворот пути, прорезавшего очаровательную рощу.
Леди Молли назначила мне свидание на краю леса, чтобы я могла проводить её домой после того, как она простится с капитаном Хьюбертом. Похоже, что капитан и мистер Стедман были знакомы, потому что мы увидели, как мужчины пожали друг другу руки, а затем, обменявшись несколькими словами, повернулись и вместе пошли через лес. А мы тихо вернулись в Кирк-Холл.
Моя дорогая леди была невыразимо грустна. Она крайне высоко ценила любовь, которую капитан Хьюберт испытывал к своему деду, и не хотела видеть окончательного крушения всех её надежд на примирение между ними.
Я одела леди Молли к ужину, и она как раз спускалась по лестнице, когда в холле появился капитан де Мазарин. Он объявил печальную новость о смерти деда и выглядел крайне удручённым и расстроенным.
Конечно, он остался в Кирк-Холле, потому что мистер Филипп Бэддок полновластно распоряжался в замке Эпплдор, а капитан Хьюберт не хотел быть обязан ему гостеприимством.
Моя дорогая леди спросила, что случилось с мистером Стедманом.
– Не знаю, – ответил он. – Он начал идти со мной через лес, но вдруг, похоже, решил, что прогулка по лесу окажется слишком трудной, и что машину удастся быстро привести в порядок. Он предпочёл вернуться обратно автомобильной дорогой, и был совершенно уверен, что мы встретимся в замке менее чем через полчаса. Однако так и не появился.
Леди Молли задала ещё несколько вопросов о сэре Джереми, на которые капитан Хьюберт ответил с апатией. У дверей замка капитана встретил мистер Филипп Бэддок, который сообщил, что старый джентльмен полчаса назад скончался.
Я помню, что, отходя ко сну, все мы совершенно необъяснимо чувствовали себя подавленными. Казалось, что в воздухе затерянных деревень Камберленда витало нечто гораздо более трагичное, чем естественная смерть семидесятилетнего старца.
На следующее утро наши неясные предчувствия подтвердились. Лорд Флинтшир, моя дорогая леди и капитан Хьюберт сидели за завтраком, когда в зал принесли известие о том, что мистер Стедман, адвокат из Карлайла, рано утром был найден убитым в Элкхорнском лесу. Очевидно, его оглушили, а затем забили до смерти тяжёлой палкой или другим подобным оружием. Когда его нашли, он, по-видимому, был мёртв уже несколько часов. Местная полиция сразу же узнала об ужасном событии, вызвавшем столько же волнения, сколько смерть эксцентричного старого миллионера в замке Эпплдор.
Все в Кирк-Холле, конечно, прониклись острым интересом, и капитан де Мазарин срочно отправился в Эпплдор, чтобы передать полиции сведения, которыми располагал.
Странный факт, но, тем не менее, истинный: когда возникает смертельная опасность – такая, как угроза капитану де Мазарину – человек, которому больше всего эта опасность угрожает, осознаёт её последним.
Я абсолютно уверена: как только леди Молли услышала, что мистер Стедман убит в Элкхорнском лесу, то сразу поняла, что её любимый каким-то зловещим образом окажется вовлечённым в эту трагедию. Интуиция женщины – любящей женщины.
Что касается капитана Хьюберта, то он весь день даже не осознавал пропасти, которая уже разверзалась у его ног. Он даже вполне спокойно обсудил несколько ценных фрагментов сведений, уже собранных местной полицией – сведений, в конечном итоге сформировавших ту часть злополучной паутины косвенных доказательств, которая должна была привести его на виселицу.
Ранее в тот же день мистер Филипп Бэддок прислал ему записку, в которой говорилось, что, поскольку капитан де Мазарин теперь является владельцем замка Эпплдор, он (Филипп Бэддок) не намеревается дольше, чем необходимо, испытывать его гостеприимство, и остановится в деревенской гостинице до окончания похорон, после чего покинет Камберленд.
На это капитан Хьюберт послал столь же краткую записку, в которой говорилось, что, насколько ему известно, он не имеет права голоса в отношении тех, кто приезжает в замок или уезжает из него, чем и должен удовлетвориться мистер Филипп Бэддок вне зависимости от того, остаётся он в замке или нет.
Конечно, нынешние завещательные намерения старого джентльмена не были известны. В 1902 году он завещал Эпплдор и всё, чем безоговорочно владел, своему любимому внуку Хьюберту де Мазарину, и его же назначил своим единственным душеприказчиком. Это завещание хранилось у мистера Траскотта, который был адвокатом покойного практически до последнего момента, когда к сэру Джереми вызвали мистера Стедмана, недавно прибывшего в Карлайл.
Было ли аннулировано прежнее завещание или нет, мистер Траскотт не знал. Но во второй половине дня лорд Флинтшир встретил начальника местной полиции, который сказал ему: старший партнёр мистера Стедмана – мистер Фьюлинг – заявил о том, что сэр Джереми послал за мистером Стедманом за день до смерти и дал инструкции для составления нового завещания, в соответствии с которым старый джентльмен завещал Эпплдор и всё, чем владел, своему любимому внуку Хьюберту де Мазарину, но только при условии, что последний не женится ни на дочери, ни на любой другой родственнице графа Флинтшира. В случае, если Хьюберт де Мазарин проигнорирует это условие, когда бы это ни случилось, всё состояние сэра Джереми переходит Филиппу Бэддоку, единственному потомку от второго брака наследодателя с Аделью Дести. Черновик этого завещания, добавил мистер Фьюлинг, находился в кармане мистера Стедмана и был готов для подписи сэра Джереми в ту роковую ночь, когда несчастного молодого адвоката убили.
Черновика в кармане убитого не нашли. Копия осталась в сейфе мистера Фьюлинга. Но поскольку это завещание так и не было подписано, то в силе остались распоряжения 1902 года, и капитан Хьюберт де Мазарин безоговорочно стал единственным наследником своего деда.

3
Тот день оказался исключительно наполнен событиями – и стал одним из самых несчастных, которые мне приходилось переживать.
После раннего чая53, который моя дорогая леди выпила, сидя в одиночестве в своём маленьком будуаре, она послала меня попросить капитана Хьюберта зайти и поговорить с ней. Он мгновенно повиновался, а я ушла в соседнюю комнату – спальню леди Молли – чтобы подготовить её вечернее платье.
Я, конечно, тщательно закрыла дверь между нашими комнатами, но через пять минут леди Молли намеренно открыла её, из чего я поняла: она считала необходимым, чтобы я знала о происходящем.
Шёл пятый час пополудни. Я слышала только голос капитана де Мазарина, негромкий и бесконечно нежный. Он обожал мою дорогую леди, но был очень тихим человеком, и только благодаря страстно-сдержанному поведению в те мгновения, когда он находился рядом с любимой, проницательный человек мог догадаться о глубине его чувств. Через открытую дверь я видела красивую голову капитана, склонившуюся над лицом миледи. Он обнимал её так крепко, как будто боролся с миром за обладание ею, и никогда больше её не отпустит. Но в глазах леди Молли стояли слёзы.
– Хьюберт, – произнесла она через некоторое время, – я хочу, чтобы вы назвали меня своей женой. Согласны?
– Согласен ли я? – прошептал он с невероятным чувством и глубокой тоской, и его слова прозвучали так трогательно, что мне оставалось только сесть и заплакать.
– Но, – серьёзно продолжила леди Молли, – это следует осуществить как можно скорее – завтра, по специальной лицензии54. Позвоните сегодня же вечером мистеру Херфорду, и завтра утром он немедленно займётся её приобретением. Мы можем поехать в город ночным поездом. Со мной поедут отец и Мэри. Отец дал обещание, и мы можем пожениться завтра... Я думаю, что это будет самый быстрый способ.
В комнате повисло молчание. Я вообразила, как должен чувствовать себя изумлённый и взволнованный капитан Хьюберт. В те времена, а тем более – с учётом недавних событий, подобная просьба для женщины являлась исключительно необычной. По выражению его глаз было ясно, что он пытается прочитать мысли миледи. Но она смотрела на него с абсолютным спокойствием, и, честно говоря, я не думаю, что у капитана возникли хоть малейшие сомнения в чистоте мотивов столь загадочной настойчивости.
– Вы предпочитаете выйти замуж в Лондоне, а не здесь? – только и спросил он.
– Да,– ответила она. – Я хочу выйти замуж завтра в Лондоне.
Несколько мгновений спустя моя дорогая леди снова тихо закрыла дверь, и больше я ничего не видела и не слышала; но через полчаса она позвонила мне. Она была одна в будуаре, смело пытаясь улыбаться сквозь пелену слёз. Шаги капитана Хьюберта постепенно удалялись, становясь всё тише.
Леди Молли подождала, пока не затих последний отзвук его шагов, затем уткнулась своим милым лицом мне в плечо и разрыдалась.
– Собирайся как можно быстрее, Мэри, – сказала она мне, когда немного справилась с собой. – Мы уезжаем в город поездом в 9.10.
– Его светлость будет с нами, миледи? – спросила я.
– О да! – Яркая улыбка осветила её лицо. – Отец просто великолепен... хотя всё знает…
– Знает что, миледи? – инстинктивно спросила я, потому что леди Молли умолкла, и я увидела, как острая боль постепенно затуманивает мягкие серые глаза.
– Мой отец знает, – медленно и почти беззвучно ответила она, – что полчаса назад полиция обнаружила тяжёлую трость в Элкхорнском лесу, недалеко от места, где был убит мистер Стедман. Трость очень энергично вычищена и выскоблена, причём совсем недавно, но на свинцовой ручке остались крошечные следы крови. Инспектор показал моему отцу эту трость. Я тоже её видела. Она принадлежит капитану Хьюберту де Мазарину, и к тому же… завтра, самое позднее, это станет известно всем.
В маленьком будуаре наступила тишина: тишина, нарушаемая только глухими рыданиями, которые рвались из самой глубины исстрадавшегося сердца моей дорогой леди. В тот миг леди Молли смотрела в будущее, и с безошибочной интуицией, которая в будущем столько раз приходила к ней на помощь, уже ощущала мрачную паутину, сплетаемую Роком вокруг любимого человека.
Я молчала. Что я могла сказать? Лишь ждала, что она снова заговорит.
Первые слова, которые она произнесла после ужасного заявления, были такими:
– Завтра я надену своё белое платье, Мэри. Это самое красивое из тех, что у меня есть, и в день моей свадьбы я хочу выглядеть лучше всех.

4
Капитан Хьюберт де Мазарин вступил в брак с леди Молли Робертсон-Кирк по специальной лицензии 22 апреля 1904 года в церкви святой Маргариты в Вестминстере. Никто не присутствовал, чтобы засвидетельствовать церемонию, кроме графа Флинтшира и меня. Никого не извещали об этом событии, и до недавнего времени никто не знал, что леди Молли из Скотланд-Ярда – жена осуждённого де Мазарина.
Как вам известно, на следующее утро его арестовали на железнодорожной станции Эпплдор и обвинили в умышленном убийстве Александра Стедмана, адвоката из Карлайла.
Всё с самого начала обернулось против него. Проект завещания, который мистер Стедман передал сэру Джереми для подписи, послужил мотивом предполагаемого преступления, и де Мазарин был последним человеком, которого видели в компании с убитым.
Шофёр Джордж Тейлор, доставивший в тот вечер мистера Стедмана из Карлайла, объяснил, что две шины лопнули почти одновременно после того, как он проехал немного по разбитой дороге рядом с парком. Он предложил мистеру Стедману пройтись по лесу, и, поскольку у него не имелось в запасе двух целых шин, попросту начал толкать свою машину обратно, так как деревня находилась всего в полумиле. Он никогда больше не видел мистера Стедмана.
Трость, которая послужила орудием ужасающего деяния, стала самым весомым доказательством против обвиняемого. Она был опознана несколькими свидетелями, как принадлежавшая де Мазарину. Её нашли в двадцати ярдах от жертвы, явно вычищенную и выскобленную, но всё ещё сохранявшую незначительные следы крови. Более того, носильщики заметили её в руке капитана Хьюберта, когда он в ту роковую ночь прибыл на станцию ​​Эпплдор, где его встретила леди Молли. Трость и после этого оставалась у капитана вплоть до момента, когда он встретился с мистером Стедманом на краю леса.
Капитан де Мазарин, отставной офицер дворцовой стражи Его Величества, был обвинён в умышленном убийстве Александра Стедмана, предан суду на ближайшей судебной сессии, признан виновным и приговорён к повешению. Присяжные, однако, настоятельно рекомендовали помилование из-за его доселе безупречной репутации, а также из-за многочисленных услуг, оказанных им своей стране во время последней бурской войны. В Министерство внутренних дел направили ходатайство, и приговор был заменён на двадцать лет каторжных работ.
В том же году леди Молли подала заявку и получила незначительную должность в детективном отделе полиции. Заняв это скромное место, она с течением времени неуклонно продвигалась вверх, анализируя и изучая, используя силу интуиции и умозаключений. Поэтому и поныне как начальство, так и сотрудники считают её величайшим авторитетом в области уголовных расследований.
Граф Флинтшир умер около трёх лет назад. Кирк-Холл перешёл к дальнему родственнику, но леди Молли сохранила маленький домик в Кирке, приготовив его для своего мужа, когда тот вернётся из Дартмура55.
Миледи поставила перед собой главную задачу всей жизни: применить свои дарования и очевидные преимущества, имевшиеся у неё, как у видного члена детективного сообщества, для того, чтобы доказать невиновность капитана Хьюберта де Мазарина, в которой она ни на минуту не сомневалась.
На редкость возвышенно и глубоко трогательно выглядели безумные жертвенные усилия, которые эти благородные юные сердца предпринимали друг ради друга.
Капитан Хьюберт понимал, что не сможет доказать свою невиновность, и с ним фактически покончено, и поэтому изо всех сил старался освободить леди Молли от уз брака, по-прежнему сохранявшегося в глубокой тайне. Он решил на суде признать себя виновным в убийстве, а затем заявить о том, что вынудил леди Молли вступить в брак, уже зная, что выдан ордер на его арест, и надеясь на снисходительность из-за родственных связей с графом Флинтширом. Когда его убедили, что об этом не может быть и речи, он умолял леди Молли подать против него иск о признании брака недействительным, не намереваясь сопротивляться, а желая лишь освободить её.
Но любовь, которую миледи питала к нему, восторжествовала над всем. Они сохранили свой брак в секрете, но она оставалась верной де Мазарину во всех своих мыслях и чувствах и преданной ему всей своей душой. Только я, бывшая горничная, а нынче – преданная подруга, знала, как она страдала, даже когда сердцем и умом погружалась в работу.
Мы жили в основном в нашей квартирке в Мэйда Вейл, но иногда проводили несколько восхитительных дней, полных свободы и покоя, в маленьком домике в Кирке. Здесь, несмотря на навеваемые мрачные воспоминания, леди Молли не раз и не два бродила по земле, где было совершено таинственное преступление, которое обрекло невинного человека на жизнь осуждённого.
– Эта тайна должна быть раскрыта, Мэри, – повторяла она мне с непоколебимой уверенностью, – и раскрыта как можно скорее, прежде чем капитан де Мазарин утратит всю радость в жизни и всю веру в меня.

5
Я полагаю, вам будет интересно услышать кое-что о замке Эпплдор и о мистере Филиппе Бэддоке, который был так близок к получению огромного состояния, буквально ускользнувшего из рук.
Поскольку сэр Джереми Бэддок так и не подписал завещание 1904 года, адвокаты капитана де Мазарина от его имени пытались утвердить завещание, датированное 1902 годом. Ввиду печальных обстоятельств, связанных с предлагаемыми последними завещательными распоряжениями покойного, мистеру Филиппу Бэддоку посоветовали бороться с этими действиями.
Очевидно, что он действительно был сыном сэра Джереми от второго брака с мадемуазель Дести, но старый джентльмен, проявив бездушную мстительность, с самого начала практически отказался от мальчика и совершенно отказывался иметь с ним что-либо общее. Единственное, что он предпринял – оплатил его содержание и образование, а затем выделил хорошее пособие при условии, что Филипп – к тому времени уже возмужавший – никогда не ступит на английскую землю.
Условие строго соблюдалось. Филипп Бэддок родился и жил за границей до 1903 года, когда он внезапно появился в замке Эпплдор. То ли сэр Джереми послал за ним в приступе запоздалого раскаяния, то ли он рискнул приехать по собственному желанию – так никто и не узнал.
Капитан де Мазарин до того же 1903 года знал о существовании Филиппа Бэддока не больше, чем кто-либо другой, и перед арестом заявил, что не приемлет завещание 1902 года, но согласился бы на разделение состояния сэра Джереми, как если бы старый джентльмен умер вообще без завещания. Таким образом, Филипп Бэддок, сын, и Хьюберт де Мазарин, внук, получили равную долю огромного богатства сэра Джереми, оцениваемого почти в два миллиона фунтов стерлингов.
Эпплдор был выставлен на продажу и куплен мистером Филиппом Бэддоком, который поселился там и постепенно завоевал себе положение в графстве как один из самых богатых магнатов на севере Англии. Вот так он и познакомился с нынешним лордом Флинтширом, а позже встретил мою дорогую леди. Она не искала и не избегала его знакомства, и даже однажды отправилась на званый обед в замок Эпплдор.
Это случилось в наш последний приезд в Кирк. Я приехала в замок в экипаже, чтобы сопровождать леди Молли домой, и меня отвели в библиотеку, куда моя дорогая леди пришла, чтобы надеть плащ.
Пока она одевалась, вошёл взволнованный мистер Филипп Бэддок с газетой в руке.
– Из ряда вон выходящие новости, леди Молли, – сказал он, указывая на заголовок в газете. – Вы знаете, конечно, что на днях осуждённому удалось совершить побег из Дартмура?
– Да, знаю, – тихо ответила моя дорогая леди.
– Ну, у меня есть причина… предположить, – продолжил мистер Бэддок, – что этот осуждённый был не кем иным, как моим несчастным племянником, де Мазарином.
– Да? – отозвалась леди Молли, чьё абсолютно спокойное и безмятежное выражение лица странным образом контрастировало с явным возбуждением Филиппа Бэддока.
– Небеса знают, что он относился ко мне со злобой, – продолжил мистер Бээдок после короткого молчания. – Но я не испытываю к нему гнева с тех пор, как закон вернул мне то, что он пытался вырвать у меня – справедливую долю имущества моего отца. С тех пор, как он положился на мою милость…
– Положился на вашу милость! – воскликнула моя дорогая леди, чьё лицо посерело от внезапного страха. – Что вы имеете в виду?
– Де Мазарин сейчас в моем доме, – тихо ответил мистер Бэддок.
– Здесь?
– Да. Похоже, что он добрался сюда пешком. Скорее всего, намеревался увидеться с вами. Конечно, он хочет денег. Сегодня днём ​​я гулял по лесу и обнаружил его.
– Нет-нет! – быстро добавил Филипп Бэддок в ответ на инстинктивный вздох боли, изданный леди Молли, – вам совершенно не следует беспокоиться. Мой племянник находится в такой же безопасности в этом доме, как и в вашем собственном. Я привёл его сюда, потому что он был измождён усталостью и голодом. Никто из слуг не знает о его присутствии в доме, кроме Фелкина, которому вполне можно доверять. К завтрашнему дню он отдохнёт... Мы уедем рано утром в моей машине и доберёмся до Ливерпуля к полудню. Де Мазарин переоденется в одежду Фелкина, и никто не узнает его. Один из пароходов Бэддока в тот же день отправляется в Буэнос-Айрес, и я договорюсь с капитаном. Вам совершенно нечего опасаться, – повторил он просто, но весомо, выделяя последующие слова. – Я обещаю, что де Мазарин будет в безопасности.
– Я хотела бы поблагодарить вас, – пробормотала она.
– Пожалуйста, не надо, – ответил он с грустной улыбкой. – Я счастлив, что могу сделать это... Я знаю, что вы… вы когда-то любили его... Хотел бы я, чтобы вы знали и доверяли мне ещё в те дни… но я рад возможности сказать вам, что, даже если бы мой отец подписал завещание, я разделил бы его состояние с де Мазарином. Человек, удостоенный вашей любви, никогда не прибегнет к преступлению, чтобы обогатиться.
Филипп Бэддок замолчал. Его глаза устремились на леди Молли с безошибочной любовью и призывом откликнуться на неё. Я понятия не имела, что он влюбился в миледи – как и она, без сомнения. Её сердце принадлежало исключительно бедному беглецу, но, как мне показалось, она не могла не поддаться явной искренности и серьёзности чувств другого.
Несколько минут в комнате стояла тишина. Только старые часы в шкафу работы Шератона56 продолжали невозмутимо стучать.
Леди Молли устремила свои светящиеся глаза на человека, который только что так просто, так трогательно признался ей в любви. Собиралась ли она сказать ему, что больше не свободна, что носит имя человека, которого закон подверг остракизму и объявил преступником – и который смелой попыткой побега добавил себе несколько лет к уже имевшемуся длительному сроку наказания и лишний груз к бремени позора?
– Как вы думаете, – тихо спросила она, – могу ли я поговорить с капитаном де Мазарином несколько минут, не подвергая угрозе его безопасность?
Мистер Бэддок ответил не сразу. Казалось, он размышлял над просьбой. И наконец произнёс:
– Я прослежу, чтобы вам ничего не мешало. Не думаю, что возникнет какая-либо опасность.
Он вышел из комнаты, а мы с моей дорогой леди ненадолго остались одни. Она была настолько спокойна и безмятежна, что я удивлялась её самообладанию и не могла понять, что у неё на уме.
– Мэри, – быстро проговорила она, когда мы услышали шаги двух мужчин, приближавшихся к дверям библиотеки, – ты должна остаться прямо у парадной двери, понимаешь? Если увидишь или услышишь что-то подозрительное, немедленно предупреди меня.
Я приготовилась повиноваться, и тут дверь открылась, и вошёл мистер Филипп Бэддок в сопровождении капитана Хьюберта.
Я задушила непроизвольное рыдание, рвущееся у меня из горла при виде человека, который когда-то был самым галантным, самым красивым военным из всех, виденных мной. Я заметила, что мистер Бэддок готов немедленно покинуть комнату. У двери он обернулся и сказал леди Молли:
– Фелкин спустился в сторожку. Если он услышит или увидит что-то подозрительное, то позвонит по телефону, – и указал на аппарат, стоявший на библиотечном столике в центре комнаты.
После этого он закрыл дверь, и мне оставалось лишь представить мгновения радости, смешанные с невыносимой болью, которые приходилось переживать моей дорогой леди.
Я беспокойно ходила взад и вперёд по террасе перед замком. Сам дом был тихим и тёмным: слуги, скорее всего, легли спать. Справа я заметила отдалённый проблеск света – из сторожки, где караулил Фелкин. Из церкви в деревне Эпплдор донёсся звук часов, отбивавших полночь.
Не могу сказать, как долго я стояла на страже, когда внезапно осознала, что по дороге к дому быстро передвигается мужской силуэт. Он резко изменил направление и обошёл замок сбоку, по-видимому, направляясь к одной из задних дверей.
Я не колебалась ни минуты. Оставив парадную дверь на защёлке, я бросилась к дверям библиотеки.
Но мистер Филипп Бэддок опередил меня. Его рука лежала на дверной ручке. Без лишних слов он открыл дверь, и я последовала за ним.
Леди Молли сидела на диване рядом с капитаном Хьюбертом. При нашем появлении они оба поднялись.
– Полиция! – выпалил мистер Бэддок. – Фелкин только что выбежал из сторожки. Он готовит машину. Слава Богу, мы ещё успеем уйти.
Его слова заглушил громкий звонок в парадную дверь, прозвучавший для меня похоронным звоном.
– Слишком поздно, как видите, – тихо промолвила моя дорогая леди.
– Нет, не слишком поздно, – сбивчиво прошептал Филипп Бэддок. – Быстрее! Де Мазарин, следуйте за мной через холл. Фелкин у конюшен, готовит машину. Пройдёт некоторое время, пока слуги проснутся.
– Мэри, я уверена, не запирала парадную дверь, – прервала леди Молли с тем же странным спокойствием. – Я думаю, что полиция уже в холле.
И верно – толстый индийский ковёр в холле приглушал шаги, но не полностью. В библиотеке имелся только один выход. Капитан Хьюберт оказался в ловушке. Но мистер Бэддок не потерял рассудка.
– Полиция не решится обыскать мой дом, – сказал он. – Они поверят мне на слово, что де Мазарина здесь нет. Сюда! – добавил он, указывая на высокий якобианский57 гардероб, стоявший в углу комнаты. – Сюда, скорее, а остальное предоставьте мне!
– Не стоит навлекать на себя бесполезные неприятности, мистер Бэддок, – снова вмешалась леди Молли. – Если полицейские сразу не найдут капитана де Мазарина, они обязательно обыщут дом.
– Невозможно! Они не посмеют!
– Посмеют. Полиция знает, что капитан де Мазарин здесь.
– Клянусь, что нет! – не унимался мистер Бэддок. – Фелкин – не предатель, и никто другой...
– Именно я известила полицию, – громко и чётко произнесла леди Молли. – Я только что позвонила суперинтенданту по телефону и сообщила ему, что сбежавший преступник скрывается в замке Эпплдор, где его и можно обнаружить.
– Вы! – воскликнул мистер Бэддок – удивляясь, ужасаясь и явно не испытывая ни малейшего восторга. – Вы?!
– Да! – хладнокровно ответила она. – Вы знаете, я служу в полиции. И должна была выполнить свой долг. Открой дверь, Мэри, – добавила она, обернувшись ко мне.
Капитан Хьюберт до сих пор не произнёс ни слова. Когда полицейские во главе с детективом-инспектором Этти вошли в комнату, он твёрдо шагнул к ним, протянул руки для наручников и, бросив напоследок на леди Молли взгляд, в котором явно читались любовь, доверие и надежда, вышел из комнаты и вскоре исчез из виду.
Моя дорогая леди ждала, пока тяжёлые шаги не утихли, и лишь тогда с приятной улыбкой обернулась к мистеру Филиппу Бэддоку:
– Благодарю вас за добрые мысли обо мне, – сказала она, – и за благородные усилия по спасению вашего племянника. Моё положение было затруднительным. Надеюсь, вы простите боль, которую я была вынуждена принести вам.
– Я больше, чем прощу, леди Молли, – серьёзно ответил он, – я рискну надеяться.
Он поцеловал её руку. Затем миледи поманила меня, и я вышла вслед за ней в холл.
Наш экипаж – наёмный – ждал во дворе конюшни. Мы доехали до дома, не проронив ни слова; но через полчаса моя дорогая леди поцеловала меня, желая спокойной ночи, и прошептала мне на ухо:
– А теперь, Мэри, мы докажем его невиновность.


12. ФИНАЛ

1
Лишь один-два человека помнили, что когда-то леди Молли Робертсон-Кирк была помолвлена ​​с капитаном Хьюбертом де Мазарином, нынче заключённым № 97, приговорённым к пожизненному заключению за убийство мистера Стедмана, адвоката из Карлайла, в Элкхорнском лесу в апреле 1904 года58. И почти никто не знал о тайном браке, заключённом в тот незабываемый день, когда все, присутствовавшие в церкви (за исключением самого жениха) полностью осознавали, что доказательства вины – роковые и неопровержимые – в избытке направлены против человека, которому леди Молли поклялась принадлежать «в горе и в радости». Острый ум и безошибочная интуиция миледи ясно осознавали: ничто, кроме чуда, не могло спасти человека, которого она любила, от позорного осуждения и, возможно, от виселицы.
Муж моей дорогой леди, которого она любила со всей силой своей романтической и страстной натуры, был предан суду и осуждён за убийство. Приговорённый к повешению, он был помилован, а смертная казнь заменена пожизненными каторжными работами.
Вопрос об имуществе сэра Джереми вызвал трудности, поскольку его последнее завещание не было подписано, а согласно первому, датированному 1902 годом, всё, чем он безоговорочно обладал, отходило его любимому внуку Хьюберту.
После длительного юридического спора, в который нет смысла углубляться, стороны договорились и ратифицировали своё соглашение в суде – огромным богатством покойного джентльмена следует распоряжаться так, как если бы он умер, не оставив завещания. Поэтому половина состояния досталась внуку, капитану Хьюберту де Мазарину, а другая половина – сыну, Филиппу Бэддоку. Последний купил замок Эпплдор и ныне проживал там, в то время как его племянник стал обитателем № 97 в тюрьме Дартмур.
Капитан Хьюберт, отбыв два года заключения, совершил дерзкий и успешный побег, вызвавший в своё время целую бурю в обществе и прессе. Ему удалось добраться до Эпплдора, где его и нашёл мистер Филипп Бэддок. Он предоставил де Мазарину еду и кров и подготовил всё необходимое для безопасной перевозки своего несчастного племянника в Ливерпуль, а оттуда – в Южную Америку, где он оказался бы в безопасности.
Вы помните, как эта похвальная попытка потерпела крах из-за леди Молли, которая лично связалась с полицией и снова передала осуждённого № 97 в руки властей.
Конечно, общественное мнение ополчилось против моей дорогой леди, громко негодуя. Чувство долга, безусловно, достойное качество, но никто не мог забыть, что когда-то капитан Хьюберт де Мазарин и леди Молли Робертсон-Кирк были помолвлены, и её поступок казался чудовищной безжалостностью по отношению к мужчине, которого она некогда любила.
Понимаете, как ничтожные людишки оценили мотивы моей дорогой леди? Некоторые даже осмелились утверждать, будто она думала о браке с капитаном Хьюбертом де Мазарином только потому, что тогда он, как считалось, был единственным наследником сэра Джереми. А теперь, как шипели сплетники, она ​​точно так же готова выйти за мистера Филиппа Бэддока, который остался счастливым обладателем половины состояния умершего джентльмена.
Конечно, поведение леди Молли в то время способствовало подобным домыслам. Обнаружив, что даже начальник стал заметно холоднее относиться к ней, она закрыла нашу квартиру в Мэйда Вейл и поселилась в маленьком доме, который сохранила за собой в Кирке. Из окон этого домика открывался великолепный вид на величественный замок Эпплдор, приютившийся среди деревьев на склоне холма.
Конечно, я осталась с ней, а мистер Филипп Бэддок часто наносил нам визиты. Не оставалось никаких сомнений в том, что он был от неё без ума, и что она достаточно одобрительно принимала знаки его внимания. Общество графства, можно сказать, отвергло её. Помолвка с капитаном де Мазарином была хорошо известна, а предательство – так его называли – леди Молли по отношению к нему жестоко осудили.
Живя в деревне почти в полной изоляции, миледи, казалось, целиком погрузилась в мысли о том, как разгадать тайну смерти мистера Стедмана. Капитан де Мазарин заявил в свою защиту, что адвокат, немного пройдя по Элкхорнскому лесу, испугался, что ходьба по неровной тропе окажется для него слишком тяжела, и почти сразу же повернул назад, чтобы вернуться на автомобильную дорогу. Но шофёр Джордж Тейлор, возившийся с разбитой машиной в двухстах ярдах выше по дороге, так и не увидел мистера Стедмана, а капитан де Мазарин прибыл к воротам замка Эпплдор в одиночестве. Здесь его и встретил мистер Филипп Бэддок, сообщивший, что сэр Джереми испустил последний вздох час назад59.
Никто в замке не вспомнил, что в руке у появившегося капитана Хьюберта была трость. Наоборот, имелось несколько свидетелей, которые поклялись, что трость была у него в руке на станции Эпплдор, когда он встретился с миледи. Трость нашли рядом с телом адвоката; и у мистера Стедмана, когда он встретился со своей ужасной смертью, лежал в кармане черновик завещания, лишавшего наследства капитана де Мазарина.
Леди Молли пришлось столкнуться с ужасной загадкой. Ей надлежало решить, верить ли в то, что мужчина, которого она любила и за которого вышла замуж, зная о неоспоримых доказательствах его вины, на самом деле невиновен.

2
Утро мы провели за покупками в Карлайле, а днём ​​обратились к мистеру Фьюлингу из адвокатской конторы «Фьюлинг, Стедман и компания». Леди Молли решила договориться о покупке дополнительного земельного участка, примыкавшего к маленькому садику в Кирке.
Мистер Фьюлинг был вежлив, но подчёркнуто холоден по отношению к женщине, имевшей «связи с полицией», особенно когда по завершении сделки она вознамерилась ненадолго задержаться в офисе занятого адвоката и побеседовать об убийстве мистера Стедмана.
– С тех пор прошло пять лет, – отрезал мистер Фьюлинг в ответ на замечание леди Молли. – Я предпочитаю не будить неприятные воспоминания.
– Вы, конечно, уверены, что капитан де Мазарин виновен? – невозмутимо возразила моя дорогая леди.
– Судя по обстоятельствам… – ответил адвокат, – и… и потом, я едва знал несчастного молодого человека. Семейными делами ведала фирма «Траскотт и Траскотт».
– Да. Странно, что, когда сэр Джереми хотел составить завещание, он послал за вами, а не за теми, к кому всегда обращался, – несколько удивилась леди Молли.
– Сэр Джереми послал не за мной, – жёстко ответил мистер Фьюлинг, – а за моим младшим партнёром, мистером Стедманом.
– Возможно, мистер Стедман был его личным другом.
– Ничего подобного. Отнюдь. Мистер Стедман появился в Карлайле совсем недавно и ни разу не видел сэра Джереми до того дня, когда тот послал за ним. После короткой беседы мистер Стедман подготовил завещание, которое и стало, увы, основной причиной смерти моего несчастного младшего партнёра.
– Нельзя составить завещание после краткой беседы, мистер Фьюлинг, – вежливо заметила леди Молли.
– Но мистер Стедман это сделал, – коротко ответил мистер Фьюлинг. – Хотя разум сэра Джереми оставался столь же чистым, как кристалл, но сам он был очень слаб, и беседу пришлось проводить в тёмной комнате. Вот тогда младший партнёр и видел сэра Джереми – единственный и последний раз. Двадцать четыре часа спустя оба были мертвы.
– А! – прокомментировала моя дорогая леди с внезапным равнодушием. – Ясно! Не смею вас задерживать, мистер Фьюлинг. Всего хорошего.
Несколько мгновений спустя, расставшись с достойным старым адвокатом, мы снова вышли на улицу.
– Тёмная комната – мой первый луч света, – улыбнулась леди Молли при этом парадоксальном замечании.
Когда мы вечером пришли домой, у ворот сада нас встретил мистер Фелкин, друг и агент мистера Филиппа Бэддока, проживавший вместе с ним в замке Эпплдор.
Мистер Фелкин был любопытной личностью: неразговорчивый, но достаточно образованный. Он был сыном деревенского священника, до смерти своего отца учился на врача. Из-за нехватки средств он не мог продолжать учёбу и остался полностью обездоленным. Пришлось ему зарабатывать себе на жизнь, заняв менее престижную должность санитара. Он повстречался с мистером Филиппом Бэддоком несколько лет назад на континенте, и их знакомство постепенно переросло в более тесные взаимоотношения. Когда покойному сэру Джереми потребовалась сиделка, мистер Филипп Бэддок послал за своим другом и устроил его в замке Эпплдор.
Здесь мистер Фелкин и остался жить даже после смерти старого джентльмена. Его номинально называли агентом мистера Бэддока, но на самом деле он почти не работал. Он очень любил охотиться и водить машину, чуть ли не всё время проводя за этими занятиями, и его карманы вечно были полны денег.
Но в округе его считали медведем с дурным характером, и единственной, кому удалось заставить его улыбнуться, стала леди Молли, всегда проявлявшая необъяснимую симпатию к неотёсанному существу. Даже сейчас, когда он протянул ей грязную руку и пробормотал неуклюжие извинения за своё вторжение, она тепло приветствовала его и настояла, чтобы он зашёл в дом.
Но только мы собрались свернуть на тропку, ведущую к дому, как машина мистера Бэддока со свистом повернула из-за угла дороги из деревни. Он остановил автомобиль у наших ворот и через мгновение присоединился к нам.
Застывший мрачный взгляд мистера Бэддока беспокойно бродил от лица моей дорогой леди к лицу его друга. Маленькая ручка леди Молли по-прежнему лежала на рукаве мистера Фелкина; миледи вела его к дому и не убрала руку, даже когда на сцене появился мистер Бэддок.
– Бёртон только что звонил по поводу этих счетов, Фелкин, – резко бросил мистер Филипп, – он ждёт в замке. Тебе лучше взять машину, а я попозже вернусь домой пешком.
– О! Какое разочарование! – воскликнула леди Молли, недовольно надув губки. – А я-то как раз собиралась побеседовать с мистером Фелкином в домашней обстановке –о лошадях, о собаках… Разве вы не можете сами уладить дело с этим утомительным Бёртоном, мистер Бэддок? – бесхитростно добавила она.
Мистер Бэддок, конечно, не выругался вслух, но, по-моему, был очень близок к этому.
– Бёртон может подождать, – отрезал мистер Фелкин.
– Нет, не может, – процедил Филипп Бэддок, на чьём хмуром лице ясно виднелась неконтролируемая ревность. – Бери машину, Фелкин, и не задерживайся.
На мгновение казалось, что Фелкин откажется подчиниться. Мужчины стояли, уставившись друг на друга, будто меряясь силой воли и мощью страсти. В их взорах безошибочно угадывались ненависть и ревность. Филипп Бэддок выглядел вызывающе, а Фелкин – молчаливым и угрюмым.
Рядом с ними стояла моя дорогая леди, чьи чудесные глаза буквально светились триумфом. То, что эти двое мужчин любили её, каждый по-своему, бурно и несдержанно, я – её друг и доверенное лицо – прекрасно знала. Я часто ломала голову над женскими уловками, которыми она пробивала броню угрюмого недотёпы Фелкина. Ей потребовалось почти два года, чтобы целиком приручить его. Она играла с ним, то даря счастье своими улыбками, то заставляя сходить с ума от её кокетства, а любовь к ней Филиппа Бэддока становилась всё сильнее из-за неуклонно возраставшей ревности.
Да, я часто считала её игру жестокой. Она была одной из тех женщин, которым немногие мужчины могли противостоять; если она действительно желала кого-то завоевать, то неизменно преуспевала, и её победа над Фелкином казалась мне столь же бесцельной, сколь и недоброй. В конце концов, миледи была законной женой капитана де Мазарина, и разжигание ненависти между друзьями ради любви, на которую она не могла ответить, казалось мне недостойным её. Я содрогалась от смертельной ненависти, читавшейся на лицах соперников, и вдруг моего слуха неприятно коснулся воркующий смешок леди Молли.
– Не обращайте внимания, мистер Фелкин, – одарила она его лучистым взглядом. – Поскольку на вас лежат тяжёлые обязанности управляющего, вам придётся исполнить свой долг. Но, – добавила она, бросая странный вызывающий взгляд на мистера Бэддока, – я буду дома сегодня вечером; приходите и побеседуем.
Она протянула ему руку, и он с неуклюжей галантностью поднёс её к губам. Я думала, что Филипп Бэддок отвесит своему другу пощёчину. Вены на его висках вспухли тёмными шнурами, а такой злобы в чьих-либо глазах мне ещё не приходилось видеть.
Как ни странно, в тот момент, когда мистер Фелкин удалился, моя дорогая леди, похоже, решила успокоить бурные страсти, умышленно вызванные ею. Она пригласила его войти в дом, и примерно через десять минут я услышал её пение. Когда попозже я вошла в будуар, чтобы присоединиться к ним за чаем, она сидела на музыкальном табурете, а мистер Бэддок наполовину склонился над ней, наполовину опустился на колени у её ног; её руки сжимали колени, а его пальцы покоились на её руках.
Он не пытался отпрянуть, когда увидел, что я вошла в комнату. Более того, на его лице читался триумф обладания, и он позволил себе некие знаки внимания, на которые мог осмелиться только признанный возлюбленный.
Он ушёл вскоре после чая, и она провожала его до двери. Миледи протянула ему руку для поцелуя, и я, незаметно стоявшая в отдалении, подумала, что он заключит её в объятия – такой уступчивой и ласковой она казалась. Но какой-то взгляд или жест миледи, должно быть, остановили его, потому что он повернулся и быстро пошёл по дороге.
Леди Молли застыла в дверях, глядя на закат. Я, ощущая собственную глупость, в очередной раз задумалась, в чём же смысл этой жестокой игры.

3
Через полчаса она позвонила мне, попросила принести шляпу, сказала, чтобы я надела свою, и мы отправились на прогулку.
Как это часто случалось, миледи отправилась в Элхорнский лес, который, несмотря на болезненные воспоминания – или, возможно, из-за них – оставался её излюбленным местом.
Как правило, лес – особенно та его часть, где был убит несчастный адвокат – пустовал после захода солнца. Жители деревни заявляли, что призрак мистера Стедмана не упокоился, и что сквозь деревья отчётливо слышен крик убиваемого человека, которому сзади наносят жестокий удар.
Излишне говорить, что эти суеверные фантазии никогда не беспокоили леди Молли. Ей нравилось блуждать там, где было совершено таинственное преступление, которое привело человека, страстно любимого ею, к позору, что хуже смерти. Казалось, что она хотела вырвать секрет злодеяния у безмолвной земли, у лиственного подлеска, у скрывающихся обитателей полян.
Солнце скрылось за холмами; лес был тёмен и тих. Мы дошли до поляны, на которой плоская гранитная плита, установленная мистером Филипом Бэддоком, обозначала место, где был убит мистер Стедман.
Мы уселись на неё передохнуть. Моя дорогая леди хранила молчание. Я не осмеливалась её беспокоить, и какое-то время только нежное шуршание листьев, взволнованных вечерним ветерком, нарушало мирную тишину, царившую на поляне.
И вдруг мы услышали голоса, приглушённые и тихие. Мы не могли разобрать слов, как ни напрягали слух, поэтому леди Молли встала и осторожно двинулась среди деревьев в направлении, откуда доносился разговор. Я следовала за ней чуть ли не вплотную.
Мы прошли всего несколько шагов, когда узнали голоса и услышали сказанные слова. Я застыла, вне себя от страха, а моя дорогая леди прошептала: «Тсс!».
Никогда за всю свою жизнь я не слышала столько ненависти, столько мстительного зла в человеческом голосе, а несколько произнесённых слов ощущались, как удар по уху:
– Ты откажешься от неё или...
Это говорил мистер Фелкин. Я узнала характерную хрипотцу, но во мраке не могла различить ни одного из мужчин.
– Или что? – спросил другой голос, дрожавший то ли от ярости, то ли от страха – а возможно, и от того, и от другого.
– Ты откажешься от неё, – угрюмо повторил Фелкин. – Говорю тебе, что для меня невозможно – понимаешь, нет? – для меня невозможно уйти в сторону и видеть её твоей или чьей бы то ни было женой. Но этого не случится, – добавил он после небольшой паузы. – Сейчас я говорю с тобой. Она не будет твоей… не будет… я не позволю, даже если мне придётся…
Онснова замолчал. Я не могу описать необычайное влияние на меня этого грубого голоса, исходившего из тьмы. Я схватила леди Молли за руку. Она была холоднее льда, а сама миледи застыла, как гранитная плита, на которой мы сидели.
– Ты так угрожающе булькаешь, что, того и гляди, взорвёшься, – насмешливо вставил Филипп Бэддок. – И что же это за «крайние меры», к которым ты прибегнешь, если я не откажусь от женщины, которую люблю всем сердцем, и которая оказала мне сегодня честь, приняв моё предложение?
– Это ложь! – воскликнул Фелкин.
– Что – ложь? – спокойно спросил Бэддок.
– Она не дала тебе согласия – и ты это знаешь. Ты пытаешься отдалить меня от неё – дерзко присваиваешь себе права, которыми не обладаешь. Откажись от неё, говорю тебе, откажись. Так будет лучше для тебя. Она выслушает меня, и я добьюсь победы. А вот тебе следует уйти в сторону. Прислушайся к отчаявшемуся человеку, Бэддок. Для тебя же будет лучше отказаться от неё.
Некоторое время в лесу царила тишина, и затем мы снова услышали голос Филиппа Бэддока – спокойный, почти безразличный, как мне показалось.
– Ты уходишь? – спросил он. – Ты не придёшь на ужин?
– Нет, – ответил Фелкин, – я не хочу ужинать, и у меня назначена встреча.
– Мне бы хотелось, чтобы мы расстались по-дружески, Фелкин, – продолжил Филипп Бэддок примирительным тоном. – Знаешь, лично я полагаю, что ни одна женщина на земле не стоит того, чтобы из-за неё возникла серьёзная ссора между двумя старыми друзьями – такими, как мы.
– Я рад, что ты так думаешь, – последовал сухой ответ. – Пока.
Треск веток на покрытой мхом земле дал нам знать, что мужчины разошлись в разные стороны.
С бесконечной осторожностью, крепко держа мою руку в своей, моя дорогая леди прокралась по узкой тропинке к выходу из леса.
Оказавшись на дороге, мы торопливо пошли вперёд и вскоре достигли садовых ворот. Леди Молли не обронила ни слова, и никто не знал лучше меня, как уважительно следует относиться к её молчанию.
Во время обеда она болтала о всякой ерунде и ни разу не упомянула мужчин, которых вообще-то преднамеренно натравила друг на друга. Однако то, что её спокойствие было лишь личиной, я поняла из того факта, что она вздрагивала от любого звука на гравийной дорожке близ нашего дома. Она, конечно, ожидала визита мистера Фелкина.
И он пришёл в восемь часов. Очевидно, последний час он провёл, бродя по лесу. Волосы растрепались, одежда была в беспорядке. Моя дорогая леди встретила его очень холодно, и когда он попытался поцеловать ей руку, она резко отдёрнула её.
Наша гостиная была двойной, разделённой портьерными шторами. Леди Молли прошла в дальнюю комнату, мистер Фелкин последовал за ней. Затем миледи задёрнула шторы, оставив меня стоять за ними. Я поняла: она хотела, чтобы я оставалась снаружи и слышала беседу, поскольку было вполне ясно, что Фелкин, чрезмерно взволнованный, попросту не заметит моего присутствия.
Я чуть ли не пожалела беднягу, потому что мне – подслушивающей – сразу стало очевидно: моя дорогая леди запретила ему приходить вечером только для того, чтобы причинить ему дополнительные мучения. Около года она играла с ним, как кошка с мышью, время от времени подбадривая сладкими словами и улыбками, а порой – отталкивая холодом без тени кокетства. Но сегодня холодность ощущалась даже на расстоянии, голос приобрёл язвительность, а отношение граничило с открытым презрением.
Я пропустила начало их разговора, потому что шторы были плотными, а я не хотела подходить слишком близко, но вскоре голос мистера Фелкина стал громче. Он говорил сурово и бескомпромиссно.
– Значит, я достаточно хорош для лёгкого флирта, – угрюмо цедил он, – но не для брака, так? Владелец замка Эпплдор, миллионер, мистер Бэддок – более подходящая партия для вас…
– Безусловно, более подходящая, – хладнокровно отозвалась леди Молли.
– Он сказал мне, что вы официально приняли его предложение, – мистер Фелкин явно с трудом сдерживал себя. – Это правда?
– Частично, – ответила она.
– Но вы не выйдете за него замуж!
Восклицание, казалось, вырвалось прямо из сердца, переполненного страстью, любовью, ненавистью и местью. В голосе звучала та же интонация, что и час назад в темноте Элхорнского леса.
– Ну почему же, – чуть ли не прошептала моя дорогая леди.
– Вы не выйдете за него замуж! – грубо повторил Фелкин.
– Кто мне помешает? – негромко и саркастически рассмеялась леди Молли.
– Я.
– Вы? – презрительно переспросила она.
– Я сказал ему час назад, что он должен отказаться от вас. И говорю вам сейчас, что вы не будете женой Филиппа Бэддока.
– О! – вот и всё, что миледи произнесла. И я чуть ли не воочию увидела высокомерное пожатие плечами и пренебрежительный взгляд её выразительных глаз.
Без сомнения, его сводили с ума подобные равнодушие и безразличие, когда он уже был полностью уверен, что завоевал её. Я верю, что бедняга искренне влюбился. Леди Молли всегда была прекрасна, но особенно – сегодня вечером, когда она, очевидно, решила окончательно отделаться от мистера Фелкина.
– Если вы выйдете замуж за Филиппа Бэддока, – с трудом вымолвил он голосом, дрожавшим от неконтролируемой страсти, – то через шесть месяцев после свадьбы станете вдовой, поскольку ваш муж окажется на виселице.
– Вы сумасшедший! – спокойно ответила она.
– Вполне возможно, – согласился он. – Я предупредил его сегодня вечером, и он, кажется, склонен прислушаться к моему предупреждению, но не останется в стороне, если вы позовёте его. Поэтому, если вы любите его, прислушайтесь к моему предостережению. Пусть я не смогу заполучить вас, но клянусь, что и Филипп Бэддок – тоже. Вначале его повесят, – зловеще добавил он.
– И вы полагаете, что сможете заставить меня повиноваться вашим приказам подобными жалкими угрозами? – рассмеялась миледи.
– Жалкими угрозами? Спросите Филиппа Бэддока, насколько жалки мои угрозы. Он прекрасно знает, что в моей комнате в замке Эпплдор, в полной безопасности от воровских пальцев лежат доказательства того, что именно он убил Александра Стедмана в Элкхорнском лесу. Ха! Я не собирался помогать ему в осуществлении его гнусных замыслов, пока он не отдал себя в мои руки. Ему пришлось принять мои условия, поскольку без меня у него ничего бы не вышло. Я хотел не так уж много, и он хорошо ко мне относился и достойно платил. Теперь мы стали соперниками, и я уничтожу его, прежде чем позволю ему восторжествовать надо мной.
Знаете, как всё случилось на самом деле? Сэр Джереми никогда не лишил бы наследства своего внука; он упорно отказывался составить завещание в пользу Филиппа Бэддока. Но когда он оказался при смерти, мы послали за Александром Стедманом – новичком, который ни разу не видел сэра Джереми раньше – и я выдал себя за старого джентльмена! Да, я! – повторил он с хриплым хохотом. – Я был сэром Джереми в течение получаса, и думаю, что сыграл свою роль великолепно. Я продиктовал условия нового завещания. Молодой Стедман даже не заподозрил мошенничество. Видите ли, мы умышленно затемнили комнату для представления, а мистер Стедман был специально выбран Бэддоком и мной, как никогда не встречавшийся с настоящим сэром Джереми.
После беседы Бэддок послал телеграмму капитану де Мазарину; всё это было частью нашего плана. Мы знали, что сэр Джереми протянет не более нескольких часов. Поэтому снова послали за Стедманом, и я лично разбросал несколько дюжин острых гвоздей среди камней на дороге. Автомобиль должен был сломаться, что вынудило бы адвоката вернуться в замок лесной тропой. Появление капитана де Мазарина на сцене в тот момент оказалось совершенно нежелательным и чуть не расстроило все наши планы: если бы мистер Стедман тем вечером остался бы с капитаном вместо того, чтобы повернуть назад, он, вероятно, был бы жив и поныне, а мы с Бэддоком коротали бы время в тюрьме за попытку мошенничества. В любом случае мы не могли отступить.
Что ж! Дальнейшее вам известно. Мистер Стедман был убит. Бэддок прикончил его, а затем побежал прямо к дому – успел как раз вовремя, чтобы поприветствовать капитана де Мазарина, который, очевидно, не очень торопился. Я подумал, что его трость пригодится в качестве дополнительной меры предосторожности, чтобы отвести подозрения от нас. Капитан де Мазарин оставил трость в холле замка. Я порезал себе руку, запятнал трость кровью, затем отполировал и вычистил её, но не слишком тщательно, и позже, ночью, бросил её неподалёку от тела убитого. Остроумно, согласны? Я нищий, но сообразительный, видите ли. Я гораздо умнее Бэддока, он не мог обходиться без меня. А так как я был необходим ему, то заставил его написать и подписать письмо с просьбой помочь соорудить поддельное завещание, а затем убить адвоката, у которого оно будет. И я спрятал этот драгоценный документ в крыле замка Эпплдор, в котором я живу; точное место известно только мне. Бэддок часто пытался найти его, но всё, что ему известно – документы находятся именно в этом крыле дома. Там и его письмо, и черновик завещания, вынутый из кармана мистера Стедмана, и короткая дубинка, которой он был убит – она ​​по-прежнему запачкана кровью – и тряпки, которыми я чистил трость. Я клянусь, что никогда не воспользуюсь этими уликами против Филиппа Бэддока, пока он не вынудит меня к этому, а если вы попытаетесь воспользоваться тем, что только что узнали, я поклянусь под присягой, что солгал. Никто не сможет найти эти доказательства. Но в тот день, когда вы выйдете замуж за Бэддока, я передам их в руки полиции.
В комнате была тишина. Я слышала лишь стук собственного сердца, невероятно испуганного и потрясённого той кошмарной историей, которую Фелкин только что изложил моей дорогой леди.
Подлость замысла была настолько ужасной и в то же время коварной, что казалось, будто человеческий мозг не в силах породить подобное. Мысли путались; я лихорадочно думала, не придётся ли леди Молли совершить двоемужие, прежде чем она сможет вырвать из рук злодея доказательства, которые избавят её собственного мужа от мучений.
Я не слышала, ответила ли она что-либо, и никогда не узнаю, что он сказал ей, потому что моё внимание отвлёк звук шагов, бегущих по гравию, а затем – громкий стук в парадную дверь. Инстинктивно я ринулась отворять. За дверью, тяжело дыша, стоял без шапки наш старый садовник.
– Замок Эпплдор, мисс, – с трудом выдохнул он, – он в огне. Я думал, вам надо знать.
И не успела я ответить, как услышала за спиной громкое ругательство, и Фелкин стремительно выбежал из гостиной в зал.
– Есть ли здесь велосипед, который можно взять? – крикнул он садовнику.
– Да, сэр, – ответил старик. – У моего сына. Вот в этом сарае, сэр, слева от вас.
Быстрее ветра Фелкин бросился к сараю, вытащил велосипед, сел на него, покатился по дороге и вскоре скрылся из виду – не прошло и двух минут.

4
Мы с моей дорогой леди прибыли на место происшествия через четверть часа. Одно крыло величественного особняка пылало. Мы приехали на велосипедах вскоре после мистера Фелкина.
В тот самый момент, когда нашему взору предстало роковое зрелище, мы услыхали громкий крик ужаса, издаваемый десятками людей, стоявших неподалёку и глазевших на полыхавший огонь, пока местная пожарная команда, которой помогали люди мистера Бэддока, работали с гидрантами. Мы тоже не смогли удержаться от крика, когда увидели, как мужчина карабкался со скоростью обезьяны вверх по длинной лестнице, прислонённой к окну второго этажа пылавшей части здания. Багровое сияние осветило большую всклокоченную голову Фелкина, на мгновение очертив крючковатый нос и взлохмаченную бороду. В течение нескольких секунд он застыл на верхней ступеньке, как чёрное пятно на фоне яркого пламени, а затем исчез за оконным проёмом.
– Это безумие! – громко послышалось из толпы, и, прежде чем кто-то осознал, откуда донёсся этот голос, все увидели, как по этой неустойчивой лестнице взбирается мистер Филипп Бэддок. Добрая дюжина пар рук схватила его как раз вовремя, чтобы предупредить опасный подъём. Он изо всех сил старался освободиться, но пожарные были полны решимости и вскоре сумели вернуть его твёрдую землю, в то время как двое из них, в шлемах и хорошо экипированные, заняли его место на лестнице.
Поднимавшийся первым едва достиг нижнего яруса, когда в окне второго этажа снова возникла фигура Фелкина. Он шатался, как пьяный или теряющий сознание, косматые волосы и борода развевались из-за сильнейшего сквозняка, вызванного пламенем. Одновременно Фелкин вздымал руки над головой, и те, кто стоял внизу, в страхе наблюдали за этой предсмертной одержимостью. В одной руке он держал нечто, похожее на большой длинный пакет.
Он сделал шаг вперёд, очевидно, набираясь сил, чтобы подняться на довольно высокий подоконник. Пожарные с беличьей ловкостью карабкались вверх, ободряюще крича, и из сотни возбуждённых глоток вырвался вопль:
– Они идут! Они идут! Держись, Фелкин!
Несчастный человек шагнул ещё раз. Теперь в ослепительном сиянии, окружавшем Фелкина, ясно виднелось его лицо, искажённое страхом и сильнейшим страданием.
Он издал хриплый крик, который мне не забыть до самой смерти, и сверхчеловеческими усилиями швырнул из окна свёрток, который держал в руках.
И в тот же момент раздалось зловещее шипение, за которым последовал громкий грохот. Пол под ногами злополучного Фелкина, должно быть, провалился, и бедняга внезапно исчез в море пламени.
Пакет, который он швырнул, ударил по голове пожарного, поднимавшегося первым. Он потерял хватку и, упав, потянув за собой своего неудачливого товарища. Прочие пожарные бросились к ним на помощь. Не знаю, насколько серьёзно они пострадали, и не могу вам сказать, что происходило среди зевак, в команде пожарных или близ горящего здания. Едва Фелкин во второй раз появился в проёме горящего окна, леди Молли схватила меня за руку и потащила вперёд через толпу.
Жизнь её мужа висела на волоске, так же, как жизнь презренного негодяя, принявшего мучительную смерть для спасения тех доказательств, которые – как было доказано впоследствии – Филипп Бэддок пытался уничтожить столь радикальными средствами.
Столпотворение вокруг лестницы, падение пожарных вниз, провалившийся пол и ужасное исчезновение Фелкина вызвали среди присутствовавших такую сумятицу, что свёрток, брошенный невезучим злодеем, некоторое время просто лежал на земле. Но Филипп Бэддок достиг того места, где он упал, через тридцать секунд после леди Молли. Она уже подняла пакет, когда он резко сказал:
– Отдайте мне его. Он мой. Фелкин рисковал своей жизнью, чтобы спасти его для меня.
Но рядом стоял инспектор Этти, и, прежде чем Филипп Бэддок понял, как намерена поступить леди Молли, она быстро обернулась и передала свёрток ему.
– Вы знаете меня, Этти, не так ли? – быстро спросила она.
– О да, миледи! – ответил он.
– Тогда позаботьтесь об этом пакете. В нём содержатся доказательства одного из самых подлых преступлений, когда-либо совершённых в этой стране.
Никакие другие слова не могли бы вызвать у Этти столько энтузиазма и осмотрительности.
Теперь Филипп Бэддок мог протестовать, бушевать, кричать во всю мочь или пытаться кого-либо подкупить, но доказательства его вины и невиновности капитана де Мазарина находились в полной безопасности в руках полиции и вскоре должны были увидеть белый свет.
Впрочем, Бэддок не кричал и не умолял. Когда леди Молли снова обернулась к нему, он исчез.

* * *

Остальное вам известно. В конце концов, это случилось совсем недавно. На следующее утро Филиппа Бэддока нашли с пулей в голове. Он лежал на гранитной плите, которую собственноручно, с циничным лицемерием, установил в память о мистере Стедмане, убитым его же рукой.
Несчастный Фелкин не солгал, когда говорил, что доказательства вины Бэддока убедительны и неоспоримы.
Капитан де Мазарин получил милостивое прощение Его Величества после пяти лет мучений, которые перенёс с героической стойкостью.
Я не присутствовала, когда леди Молли вновь соединилась с человеком, который так горячо поклонялся и доверял ей, и чьей любви, невиновности и защите она оставалась столь возвышенно преданной на протяжении нескольких лет.
Она отказалась от «связи с полицией». Причина этого кроется в том, что леди Молли наконец-то обрела подлинное счастье, над которым я – навечно преданная ей Мэри Гранард – с вашего позволения опущу занавес.



КОНЕЦ






ЭММА ОРЦИ