Три загадки Арктики [Александр Васильевич Шумилов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Игоревич Шпаро, Александр Васильевич Шумилов Три загадки Арктики

ЖЕЛАННЫЙ СЕВЕР

Был август 1973 года. Пятое путешествие в высоких широтах проводила экспедиция газеты «Комсомольская правда». На этот раз нашей целью были поиски исторических памятных мест па Севере, следов экспедиций, пропавших в Северном Ледовитом океане.

Прекрасные дни, полные напряженной работы и счастливых открытий, пронеслись как миг. Мы вернулись с Крайнего Севера, и друзья, встречавшие нас в аэропорту, прямо возле трапа самолета задали вопрос: «Находки есть?» Ответить было легко: «Искали и нашли».

Пусть дело живет. Историко-географические работы на Севере не прекращаются и год от года приносят новые радостные и полезные результаты.

Наша книга о поисках. О загадках, которые удалось разгадать, и тайнах, «осада» которых еще не снята. Наша книга о полярных путешествиях.

Итак, лето 1973 года…

Позади четыре путешествия в Арктике. Сколько пройдено километров, сколько неуютных холодных стоянок, сколько непредвиденных опасных ситуаций, когда выход зависит только от твоего решения! А. тренировки! А снаряжение! А наука! Оказывается, ее проблемы сопутствуют самым разным сторонам организации и проведения полярных автономных походов. Опыт – вот, пожалуй, главный результат этой четырехлетней учебы в арктической школе.

В 1969 году пять лыжников – еще без официального мандата «Комсомольской правды», но с добрыми пожеланиями и напутствиями сотрудников газеты – прошли путь от Воркуты до Амдермы. В 1970 году, получив статус «группы «Комсомольской правды»», мы впятером проложили лыжню по Таймырскому полуострову и по льду моря Лаптевых. От озера Таймыр через горы Бырранга добрались до залива Фаддея, по морскому льду вышли на острова Комсомольской Правды, а затем, минуя исторические места – мыс Прончищева, мыс Амундсена, гавань Мод, мыс Папанина, – достигли северной точки материка – мыса Челюскин.

Предел земли не был на самом деле пределом. Майский ветер и поземка, золотистая в лучах солнца, мчались с земли, которая лежала на севере. Она-то – Северная Земля – и была всамделишным краем суши, за ней простирались льды.

1971 год – Северная Земля. Отряд, теперь из 6 человек, начал путь на лыжах от островов Краснофлотских, затем пересек остров Октябрьской Революции и через пролив Красной Армии вышел к полярной станции острова Голомянный.

В горах Бырранга мороз был минус 46 градусов. На Северной Земле под ледником Университетским нас трепала пурга. С трудом мы выбрались из лабиринта трещин ледника Русанова на острове Октябрьской Революции и долго плутали среди глетчеров, спускающихся с гор Северной Земли в море Лаптевых. Ветры в проливе Красной Армии казались всесильными, возле западного берега острова Комсомолец произошла первая встреча с белым медведем…

Группа обретала полярный опыт. Арктика манила все сильнее, и мы стремились усложнить наши переходы. Это удавалось. В 1972 году па лыжах и лодках, имея на старте рюкзаки весом в 51–52 килограмма, участники экспедиции за 20 дней пересекли пролив Лонга.

В эти годы проявились две закономерности (именно закономерности – теперь-то мы понимаем, что они не могли не проявиться). Одна состояла в том, что многие ученые высказывали пожелания об организации историко-географических поисков на Севере силами экспедиции.

Первым говорил об этом Герой Советского Союза Эрнст Теодорович Кренкель. Визит легендарному полярнику нанесли двое: радист Анатолий Мельников и начальник экспедиции Дмитрий Шпаро. Разговор в основном был о радиосвязи на Севере. Путешествия, которые мы проделали и которые планировали, Эрнст Теодорович одобрил безоговорочно. Его «сердитые» слова: «Вы ходите черт знает где и развенчиваете нашу славу» – были только шуткой. А потом в связи с предстоящим маршрутом на Северную Землю Кренкель сказал:

– С вашим опытом и энтузиазмом надо было бы заняться восстановлением памятников на Севере. В тридцатых годах мы зимовали на берегу пролива Шокальского, на мысе Оловянный. Многое я дал бы за то, чтобы узнать, в каком состоянии сейчас наш дом. Да и поиски на берегах – дело стоящее.

Перед походом на Северную Землю мы побывали у ленинградского историка Василия Михайловича Пасецкого. Крутая низкая лестница вела к нему – ученому секретарю Арктического и Антарктического научно-исследовательского института – в известном особняке на Фонтанке.

– Эх, если бы летом вы шли! – сказал Пасецкий. – Тогда я попросил бы вас изменить маршрут: пройти через кут залива Ахматова, по его северному берегу, а также по западному берегу острова Большевик – вдоль пролива Шокальского.

В. М. Пасецкий кратко рассказал североземельскую версию гибели полярного геолога В. А. Русанова.

Советы были полезны, по сами-то мы знали еще мало и к историко-географическим поискам готовы не были. Общение с Арктикой исподволь готовило нас к ним. Ничто так не смогло бы способствовать глубокому знанию истории конкретного района Арктики, как путешествие в этот район. Книгу истории каждый из нас прочитывал словно трижды: до путешествия (в буквальном смысле), во время пути и после возвращения домой, снова бросаясь к книгам, вспоминая и рассказывая о пройденных километрах.

Вторая закономерность… К 1971 году выяснилось, что целый ряд организаций заинтересован в арктических экспериментах и что эти эксперименты участники могут проводить своими силами.

Мы взялись за дело охотно. Особенно крепкое и полезное сотрудничество установилось с учеными Института медико-биологических проблем (ИМБП) Министерства здравоохранения СССР.

Небольшой коллектив лыжников в Арктике, находящихся в условиях реальной опасности, «социальной изоляции», дискомфорта, вполне подходит ученым-психологам как модель для проверки различных теоретических построений и практических выводов. Если же добавить высокие физические нагрузки (в переходе через пролив Лонга они в самом деле были изрядные), нервное напряжение, сложные климатические условия, то существование самой группы, с точки зрения психологов, выглядит смелым опытом. Меняются привязанности людей друг к другу, выявляются и трансформируются глубинные личностные свойства. Как? Специалисты это с успехом выясняют. Совместные доклады и статьи ученых ИМБП и участников экспедиции стали результатом такого сотрудничества.

Другая заинтересованная организация – ВНИИ консервной и овощесушильной промышленности (ВНИИКОП). Насущная для нас задача – составить сбалансированный по химическому составу рацион с минимальным весом и максимальной калорийностью – была интересна и для специалистов.

Полярная экспедиция «Комсомолки» к 1973 году представляла слаженную, крепкую группу. Людей объединяла преданная любовь к Северу, радость от борьбы с трудностями, верность целям и дисциплина. Весной 1973 года встал естественный вопрос об организации поисковых летних работ на Севере. Мы выбрали Западный Таймыр – берег Харитона Лаптева и шхеры Минина.

На Таймырский полуостров лето приходит в июле, и к концу месяца обычно открываются берега. Можно искать… Но в последних числах августа нередко уже идет снег. Пришлось «втискивать» экспедицию в эти короткие сроки.

Поиски мы решили вести тремя группами. В Восточную входили Юрий Хмелевский, Игорь Марков, Володя Владимиров и Таня Шпаро. Начать работу они должны были с полуострова Заря и двигаться по побережью па запад.

Две другие группы шли им навстречу.

Володя Леденев, Леонид Лабутин, Володя Наливайко и Лена Склокина составляли Центральную группу. Их маршрут начинался от фьорда Хутуда.

Третья группа – Островная. Путь ее участников – Федора Склокина, Владимира Ростова, Анатолия Денискина, Тани Ростовой и авторов этих строк – проходил сперва по полуострову Минина, потом по маленьким и большим островам в шхерах Минина.

Местом финиша всех трех отрядов была полярная станция «Мыс Стерлегова», которая находится почти посередине района, выбранного для поисков.

В Норильске 18 июля ветер дул со скоростью 20 метров в секунду, с порывами до 23. Норильчане говорили: «Неудачная погода, десять дней назад еще шел снег, и сейчас необычно холодно. И тундра только-только зеленеет, только-только оживает. А Диксон к северу, там еще холоднее. Как же вы пойдете?»

В отделе перевозок норильского аэропорта жаловались на плохую связь с Диксоном: опять их не слышно. Будет ли у нас, па наших маршрутах, связь с Диксоном? Нет, конечно, не будет; это какое-то гиблое место для радиоволн, глупо даже рассчитывать. Диссонансом в этих печальных прогнозах был оптимизм Сергея Мусиенко – начальника Норильской радиолюбительской станции. В сутолоке аэропорта он появился неожиданно и увел старшего радиста экспедиции Леонида Лабутина смотреть свое радиохозяйство. Вернувшись, Лабутин уверенно заявил: «Связь будет – если не с Диксоном, то с Норильском». Тогда мы еще не верили Лабутину.

Столица полярников – поселок Диксон – встретила нас солнцем. Плюс 19 – небывалое дело в этих краях с 1964 года.

Начались испытания экспедиционного снаряжения: солнечных батарей (благо было солнце), сигнальных средств (тумана тоже хватало), раций. С увлечением заполняли мы медицинские тесты. Лабутин, Марков и Ростов вместе с диксонскими радиолюбителями Сашей Малыгиным и Игорем Морозовым облазили все крыши домов на острове Диксон, устанавливая необходимое для будущей связи антенное хозяйство. И связь заработала.

Все нужное для жизни и работы в Арктике мы несем в рюкзаках. И первое требование к радиоаппаратуре после надежности – малый вес. «Ледовая-1» весит всего 2,2 килограмма. Аккумуляторы к ней – 2 килограмма, обеспечивая 30-часовую непрерывную связь. Есть также солнечные батареи, которые подзаряжают аккумуляторы, а на случай катастрофической непогоды – генератор с ручным приводом – 2,7 килограмма.

Три группы испытывали на маршрутах три типа мачт для антенн. Лучшей оказалась мачта из шести горнолыжных палок. Па сильном ветре два человека устанавливали семиметровый блестящий столбик без особых усилий. Оттяжки служили антенной.

Забегая вперед, скажем, что радиосвязь и на маршрутах была прекрасной. В этом, в частности, бесценный опыт экспедиции 1973 года.

… Первой в путь на атомоходе «Ленин» отправилась Центральная группа. 25 июля Ростов и Марков приняли на Диксоне депешу:

«Все заливы в шхерах покрыты льдом. Высадка прошла нормально. Спасибо экипажу ледокола „Ленин“. Вышли на маршрут.

Леденев».

Затем оставшихся в три приема перебросил на ледокол «Киев» бортовой вертолет. Ледокол уже шел полным ходом…

Стояла светлая холодная ночь. На палубе лежал иней. Винт вертолета бешено вращался. Ледокол бил лед и сам дрожал. Склокин, Денискин, Ростова и Шумилов первыми вылетели к месту старта. «Киев» не сбавлял хода. За ледоколом на заданном расстоянии, изредка пропадая в тумане, послушно шли суда. Они точно скользили по тихой воде, которая оставалась за ведущим.

На восточном берегу полуострова Минина, под горой Минина, высадились Ростов и Шпаро. Они заложили склад: бидон и бочку с продуктами, канистру с бензином, взяли азимут па гору, па ближайшие мысы, записали приметы места. Вертолет их ждал. Теперь на западный берег, к друзьям. Садимся у древней избушки – низенькой, с присыпанной землей крышей. Она стоит у воды, у зеркального залива, а вокруг кружится масса птиц. Дымится костер, и люди бегут навстречу вертолету.

На «Киеве» остались четверо: Хмелевский, Марков, Владимиров и Таня Шпаро. На полуострове Воронцова они соорудят склад для Центральной и Островной групп, а в устье реки Толевой заложат склад для себя. Потом двинутся в свой маршрут – будут искать депо Эдуарда Толля.

7 часов утра. После завтрака решили начать работу. Трое направятся на юг, пересекут полуостров Минина, первыми придут к складу, и гора Минина «принадлежит» им. Другая тройка обойдет полуостров с севера и осмотрит острова Утиный, Скалистый, Циркуль, рассыпанные вблизи полуострова. Потом, соединившись, обе группы переправятся на остров Колосовых…

ЗАГАДКА МЫСА ПРИМЕТНЫЙ

1. ТРАГИЧЕСКАЯ НАХОДКА

Лето 1921 года выдалось на Таймыре холодное и дождливое. Дождь, снег, туман… С трудом двигался отряд по раскисшей вконец тундре. Уже два месяца, как люди вышли с Диксона. Позади больше 1000 верст, а впереди?

Передовая упряжка оленей, увязая в глине, с трудом вытащила санки на взгорок и остановилась. Никифор Бегичев, начальник отряда, оглянулся. Упряжка Егора Кузнецова поднималась по склону, остальные сбились у реки. Альфред Карлсен, размахивая руками, видимо, о чем-то спорил с проводниками. Чуть в стороне, нагнувшись, счищал ножом налипшую глину с сапога капитан Ларс Якобсен.

– Может, ночевать будем? – окликнул Бегичева подошедший Егор. – Олени совсем плохие стали, подкормить надо.

Через час в котлах булькала надоевшая похлебка из оленины, приправленная сухарями, дымился чай. На следующий день было решено устроить дневку: осмотреть берег и заодно дать отдохнуть оленям…

Осенью прошлого года к Бегичеву, в Дудинское, заехал Шольц – заместитель председателя акционерного общества «Комсеверпуть». Он рассказал, что где-то на побережье Таймыра пропали без вести спутники Амундсена – Питер Тессем и Пауль Кнутсен. Шольц предложил Бегичеву организовать спасательную экспедицию, взяв в помощь людей с зазимовавшей на Диксоне норвежской шхуны «Хеймен». И вот теперь спасатели уже третий месяц шли «по следам» Питера Тессема и Пауля Кнутсена.

Дневник Бегичева. «10-го августа. Среда. Дневали. В 12 час. дня пошел я к морю по западную сторону Приметного мыса, а капитан и Альфред пошли на мыс Приметный. Я обошел кругом глубокую бухту и пошел западным берегом, вышел на мыс земляной, высокий, обрывистый, пошел по мысу на NW. Немного пройдя, мыс кончился, у западной стороны мыса есть бухта, вдается очень глубоко в материк, верст 40 на юг. Я пошел на N, здесь образовалась коса, я увидел сожженные дрова и подошел к ним. Здесь лежат обгоревшие кости человека и много пуговиц и пряжек, гвозди и еще кой-что есть, патрон дробовый, бумажный и несколько патрон от винтовки… Я вернулся обратно в чум, которой шел дорогой. Пришел в палатку, капитана и Альфреда еще нет. Я разобрался с вещами, которые нашел. Патроны оказались норвежского военного образца 1915 года. Тогда я узнал, что погиб какой-то из спутников Амундсена».

2. ПУТЕШЕСТВИЕ В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ

Руал Амундсен достиг вершины славы. В 1903–1906 годах ему впервые в истории удалось пройти на 47-тонной яхте «Йоа» Северо-западным проходом – путем, который оставался недоступным человеку в течение трех сотен лет. В 1911 году он первым водрузил флаг своей страны на Южном полюсе.

Две блестяще проведенные экспедиции! Крупнейшие географические открытия! Почести, ордена, медали! И вот в 1918 году Амундсен вновь собирается в Арктику. На шхуне «Мод» норвежец предполагает повторить путь знаменитого «Фрама» – вмерзнуть в лед к северу от Новосибирских островов, продрейфовать через центральную часть Арктического бассейна и попытаться достичь Северного полюса.

К сожалению, в первый год дойти до Новосибирских островов не удалось. Зима застала «Мод» у мыса Челюскин, точнее, в 20 милях к востоку от него, в заливе, который с той поры получил название гавань Мод. Еще ни одна экспедиция не зимовала в этом районе, и экипаж «Мод» с головой окунулся в работу. Санные поездки, астрономические, магнитные, метеорологические, океанологические наблюдения…

Год прошел незаметно. С наступлением лета на «Мод» стали готовиться к продолжению путешествия. Впереди многолетний дрейф. Какие еще неожиданности подстерегают судно? Не будет ли оно раздавлено льдами? И не случится ли так, что уже собранные научные данные погибнут? Безусловно, это было бы невосполнимой потерей.

Шхуна «Мод» – судно экспедиции Р. Амудсена

Август 1919 года. Говорит Руал Амундсен:

«Еще в начале зимы я стал подумывать о том, как бы нам отправить отсюда на родину все наши научные материалы: материал большой и хороший, и как-то страшно тащить его с собою в Ледовитый океан в многолетний дрейф. Ведь рискуешь утратить его или так или иначе попортить. Да к нашему возвращению он и устареет. Конечно, он все еще останется пригодным, но чем свежее, тем лучше. Правда, для этого нужно было выделить двух человек… Я обратился с этим предложением к Тессему, которого считал наиболее подходящим для этого поручения. Услышав, что он может принести экспедиции большую пользу, он тотчас же согласился».

Вскоре решился вопрос и о спутнике Тессема.

17 августа 1919 года.

«Вчера вечером на мой вопрос, кто пожелал бы сопровождать Тессема, вызвался Кнутсен, и я принял его предложение. Очень грустно расставаться с ним, потому что он приятный и дельный человек».

Почему выбор пал именно на них – Питера Тессема и Пауля Кнутсена?

Оба не были новичками в Арктике. Тессем родился в 1875 году и, как многие норвежцы, связал свою жизнь с морем. Судовой плотник по профессии, он много плавал, а в 1903–1905 годах принимал участие в экспедиции Циглера – Фиала, которая от Земли Франца-Иосифа пыталась достичь Северного полюса. Он зарекомендовал себя превосходно и был даже награжден именными золотыми часами.

После окончания экспедиции Тессем жил и работал плотником в городе Тромсе, а в 1918 году поступил на «Мод». Здесь Тессем также проявил себя с самой лучшей стороны. Амундсен отзывается о нем только хорошо: «Он столяр и плотник и знает свое ремесло в совершенстве. Видно, какую суровую школу он прошел – работает быстро и не тратит зря время на разговоры». Именно Тессему весной 1919 года Амундсен доверил руководить трудным санным походом через пролив Бориса Вилькицкого.

Пауль Кнутсен был на четырнадцать лет моложе Тессема (он родился в 1889 году), но, пожалуй, не уступал ему в опыте. Как и Тессем, он с юношеских лет породнился с морем. Сначала коком, а потом матросом ходил к берегам Исландии, Южной и Северной Америки, Южной Африки. Он был разносторонним спортсменом, хорошо плавал и бегал на лыжах, справлялся с любой работой. В Тронхейме учился в штурманском училище, а в 1914–1915 годах участвовал в плавании и зимовке па судне «Эклипс», которое под началом знаменитого Отто Свердрупа было послано на поиски пропавших без вести русских экспедиций В. А. Русанова и Г. Л. Брусилова. Пауль пользовался большим уважением товарищей. Он был мастер в изготовлении саней, сноровисто управлялся с собачьей упряжкой. В экспедиции Свердрупа он получил шутливое, но весьма почетное звание «лучший человек для любой санной экспедиции». Неизменно хорошо отзывался о нем и Амундсен: «Кнутсен на редкость полезный человек». Во время зимовки «Мод» Кнутсен совершил три санных путешествия.

Спутников в свои трудные, продолжительные походы Амундсен выбирал тщательно и придирчиво. Известно классическое утверждение великого норвежца: «Ничто так по оправдывает себя, как затрата времени на подбор участников полярной экспедиции». Он не приглашал в свои путешествия людей моложе тридцати лет. Каждый из отобранных Амундсеном знал и умел многое. Достаточно сказать, что из десяти человек на «Мод» шестеро имели диплом штурмана. Все, конечно, легко управлялись с нартами, хорошо ходили на лыжах. Но для задуманного похода Тессем и Кнутсен все же казались наиболее подходящими.

Амундсен писал:

«Тессем и Кнутсен старые, опытные путешественники и люди спокойного и разумного характера, никогда не терявшие головы… Задача, возлагаемая на Тессема, имеет особо важное значение для нашей экспедиции, и я надеюсь, что ему удастся с ней справиться. Лучшего исполнителя для нее, во всяком случае, нельзя найти».

После обсуждения различных планов было решено, что Тессем и Кнутсен отправятся к острову Диксон. Здесь еще в 1915 году была построена радиостанция – одна из первых в Арктике. Восемь зимовщиков Диксона были в то время единственными жителями на всем побережье Таймыра.

«Путь туда, – писал Амундсен, – около 900 километров, безусловно, самый безопасный, и, вероятно, может быть проделан в относительно короткое время. Путь на Диксон я считаю самым безопасным ввиду того, что на этом расстоянии имеются три склада».

Склады продовольствия, о которых упоминает Амундсен, были оставлены экспедицией О. Свердрупа в 1915 году. Читатель помнит, что в этой экспедиции участвовал и П. Кнутсен. Он сам устраивал продовольственные депо, прекрасно знал их местоположение, и, наверное, это обстоятельство также сыграло свою роль в выборе Амундсена.

Первое на пути депо располагалось на мысе Гелленорм в восточной части Таймырского пролива. Следующее было заложено на острове Рыкачева в заливе Миддендорфа. И наконец, ближайшее к Диксону – на мысе Вильда. Знал Амундсен и еще о двух продовольственных складах – их случайно обнаружили его товарищи во время санных поездок по Таймыру. Оба были оставлены в 1914–1915 годах экспедицией Б. А. Вилькицкого: один – на мысе Могильный (залив Дика), другой – на северном входном мысе в Гафнер-фьорде.

План Амундсена был безусловно хорош. Но «безопасность» пути от мыса Челюскин до Диксона может в полной мере представить себе только человек, побывавший в этих краях. Тессем и Кнутсен должны были уйти с места зимовки осенью, когда установится санный путь. Им предстояло двигаться полярной ночью, когда лишь звезды в разрывах облаков да сполохи полярного сияния освещают путь, когда морозы достигают 40–45 градусов. Темнота, частые в это время года пурги и сильнейшие магнитные аномалии затрудняли ориентировку. Даже на карту нельзя было положиться. Собственно говоря, карта этого района была впервые создана лишь в середине 30-х годов. На картах, которые были у Амундсена, береговая линия то и дело прерывалась стыдливым пунктиром: «берег нанесен предположительно», «необследованная группа островов», «возможный пролив».

Правда, участок побережья до мыса Вильда Кнутсену был знаком. Он дважды прошел его еще в 1915 году. Но это только половина пути. От мыса Вильда до Диксона оставалось еще 500 незнакомых километров, и тут не было ни одного продовольственного склада…

С середины августа Тессем и Кнутсен стали готовиться к походу. На берегу была построена хижина из обломков каменных плит; в ней моряки должны были жить до октября, ожидая, когда установится санный путь. А пока они помогали своим товарищам.

Амундсен тщетно пытался высвободить судно из ледового плена. Бухта, где стояла «Мод», такая спокойная и удобная, оказалась ловушкой. За мысом, всего в 800 метрах, была чистая вода, но в самой гавани лед стоял неподвижно. День за днем люди занимались тяжелой работой. Сначала в крепком льду толщиной около двух метров делали прорубь, потом туда опускали «мины» – заряды пороха по 8, 10, 20 килограммов. Взрыв, еще взрыв… Выше мачт поднимается столб воды, летят куски льда. С трудом, буквально метр за метром, двигается «Мод» к такой близкой и такой недоступной чистой воде.

«Начинаем работы в 81/2 часов утра и редко кончаем их раньше 10 часов вечера, – писал Амундсен. – Тессем и Кнутсен работают по пробиванию прорубей, и до кромки льда им осталось метров триста. Мы продвигаемся 20 м в час».

Одно время казалось, что экспедицию ожидает повторная зимовка. Короткое полярное лето было на исходе, у берегов началось образование нового льда. К 8 сентября молодой лед настолько окреп, что по нему можно было ездить на собачьих упряжках. И все-таки «Мод» вырвалась на чистую воду. «Тессем и Кнутсен пришли на борт и позавтракали с нами в последний раз, – записал Амундсен в дневнике 12 сентября. – В 9 часов, сопровождаемые неутомимыми прощальными приветствиями товарищей, стоявших у кромки льда, мы двинулись дальше». Тессем и Кнутсен остались в каменной хижине у северной оконечности материка…

Здесь мы не можем не сделать небольшое отступление. Двое норвежцев погибли на пути к Диксону. Обстоятельства их гибели не выяснены до конца. И как обычно бывает в таких случаях, их судьба обросла различными домыслами. Видимо, в погоне за сенсационностью, стремясь придать сюжету дополнительную пикантность, некоторые авторы утверждают, что поход Тессема и Кнутсена не диктовался необходимостью. Эти авторы «намекают» на разногласия в экспедиции Амундсена и обвиняют в них то Тессема и Кнутсена, то самого начальника экспедиции.

Известные популяризаторы Алиса и Чеслав Центкевичи в своей книге об Амундсене (Человек, которого позвало море. Л., 1971) рисуют, например, такую картину:

«Амундсена беспокоило поведение одного из участников экспедиции, Тессема. Молодой моряк, отличающийся смелостью и энергией, вдруг загрустил, ушел в себя, стал уединяться, на вопросы отвечал раздраженно…

Подобные симптомы были знакомы Амундсену. Он знал, что эта полярная болезнь легко передается другим. Дело принимало серьезный оборот. Наконец наступил день, когда Тессем без всякой причины стал ссориться с товарищами.

– Капитан, я хочу вернуться домой! – заявил он в конце концов. – Мой мозг превратился в лед. При мысли, что я могу еще три-четыре года проторчать среди этих проклятых льдов, меня охватывает какое-то бешенство. Отпустите меня. Я хорошо хожу на лыжах и доберусь до острова Диксон, а если потребуется, то хотя бы до самого Архангельска. Только бы подальше отсюда! Больше я не выдержу!

– Задерживать тебя я не буду, но ты отправишься в путь не один: это опасно. Кто-то должен тебя сопровождать. Кнутсен говорил, что он тоже хотел бы видеть что-нибудь еще, кроме льдов. Я дам вам собачью упряжку и запас продовольствия до Диксона. Заодно вы возьмете наши отчеты, письма и результаты некоторых научных наблюдений. Так и было сделано.

«… Тессем даже не оглянулся, когда мы вышли проводить уезжающих, – записывал огорченный Амундсен. – До сих пор успех моих экспедиций в огромной мере зависел от удачливого подбора людей. Неужели теперь я стал ошибаться? Вот уж не думал, что когда-нибудь мне придется задать себе подобный вопрос…»

Еще через несколько дней «Мод» наконец вырвалась из ледяных клещей и вышла на свободную ото льда воду…»

Можно оставить на совести авторов неврастенический тон жалоб Тессема. Но следует определенно сказать, что Тессем и Кнутсен отправились в свое трудное путешествие лишь в силу необходимости. В сентябре, когда казалось, что «Мод» будет вынуждена остаться на повторную зимовку, Амундсен писал: «Решено, что на юг поедут Гансен, Олонкин и я, а Тессем и Кнутсен останутся здесь. Тессему хотелось остаться, чтобы принять участие в исследовании Северной Земли, а Кнутсен не прочь был навсегда остаться здесь».

Центкевичи прямо фальсифицируют дневник начальника экспедиции. Запись, «цитируемая» ими («Тессем даже не оглянулся, когда мы вышли проводить отъезжающих»), не могла быть сделана «огорченным Амундсеном» уже потому, что последовательность событий была обратная. Тессем и Кнутсен провожали «Мод», сопровождая, как помнит читатель, своих товарищей «неутомимыми прощальными приветствиями».

Конечно, автор художественного произведения имеет право на домысел. Но рассуждения, подобные вышеприведенным, на наш взгляд, оскорбляют память Руала Амундсена, Питера Тессема, Пауля Кнутсена. Именно поэтому мы сочли необходимым прервать наш рассказ отступлением…

Но вернемся к событиям 1919 года. Лишь 10 дней продолжалось свободное плавание «Мод». Тяжелые льды вынудили Амундсена встать на вторую зимовку у острова Айон. Отсюда двое участников экспедиции отправились в Анадырь, где была ближайшая радиостанция. Благодаря помощи местных властей норвежцам удалось через Америку связаться по телеграфу со своей родиной. В первой же телеграмме, отправленной из Анадыря, звучит беспокойство за судьбу товарищей:

«Мод» зимует около Айона, острова сто двадцать миль к востоку от Колымы. Все благополучно. Матросы Тессем и Кнутсен оставили нашу первую зимовку около мыса Челюскин в первой половине октября 1919 г. Благополучно ли они добрались домой?

Руал Амундсен».

В Норвегии не имели никаких известий о Тессеме и Кнутсене. Но Амундсен пока не видел оснований для беспокойства. «Это может объясняться только тем, – записывает он в дневнике

15 июня 1920 года, – что телеграф на Диксоне не работает. Оснований беспокоиться за них – нет».

Руал Амундсен ошибся. Тессем и Кнутсен до Диксона не дошли.

3. АРГИШ НИКИФОРА БЕГИЧЕВА

После получения телеграммы Амундсена норвежское правительство решило отправить на поиски Тессема и Кнутсена специальную экспедицию. Шхуна «Хеймен» под командой капитана Ларса Якобсена должна была идти к острову Диксон, чтобы собрать сведения о норвежских моряках. В случае если на Диксоне об их судьбе не будет известно, Якобсену надлежало вести судно к мысу Вильда.

12 августа 1920 года шхуна вышла из Тромсе и, не встретив никаких препятствий, уже 23-го была на Диксоне. О судьбе Тессема и Кнутсена здесь ничего не знали.

Якобсен попытался пробиться к мысу Вильда, но тяжелые льды остановили «Хеймен». Норвежцы вынуждены были вернуться и из-за поломки машины зазимовать на острове Диксон.

12 октября радиостанция острова приняла радиограмму: «Диксон, Хеймен, Якобсену… Приготовьтесь собаками или другим путем весной 1921 г. достигнуть мыса Вильда, для чего наймите или купите собак… Норвежское правительство».

Выполнить самостоятельно санное путешествие к мысу Вильда Якобсен не мог. Ни собак, ни оленей в районах, более или менее близких к Диксону, достать было невозможно. Якобсен так и сообщил в Норвегию. Тогда после довольно оживленной переписки дело было поручено советскому Комитету Северного морского пути при Сибревкоме. Руководителем спасательной экспедиции назначили Никифора Алексеевича Бегичева…

В Арктику он, уроженец степного Поволжья, попал случайно. Однажды на корабль, где служил молодой новобранец Никифор Бегичев, пришел незнакомый лейтенант – отобрать людей для участия в полярной экспедиции Э. В. Толля. Всех выстроили, желающим предложили сделать шаг вперед. Несколько человек вышли. Один из старших офицеров, зная людей, критически оглядел добровольцев и подошел к оставшемуся в строю Бегичеву: «Вот этот сможет, если захочет». Так в 1900 году Бегичев стал участником экспедиции Эдуарда Васильевича Толля, которая отправлялась в Арктику на поиски загадочной Земли Санникова. Два года, проведенные во льдах на яхте «Заря», стали для Бегичева воистину «полярными университетами». Страстный, неутомимый исследователь Э. В. Толль заразил его своей любовью к Арктике и жаждой поиска неведомых земель.

Теперь белый Север был в сердце Бегичева. Ему пришлись по душе ледяные просторы, по плечу оказалась тяжелая борьба. После окончания экспедиции он воевал в Порт-Артуре, вернулся домой. Но манил Север, влекли опасные путешествия. В 1906 году Бегичев навсегда уезжает на Таймыр. Не только охотиться, не только промышлять. В одиночку, на свой страх и риск, он гонит собачью упряжку туда, где еще не ступала нога человека, и открывает остров Сизой. На картах он называется теперь остров Большой Бегичева.

Никто лучше Бегичева не знал Таймыр. И когда осенью 1914 года в ледовый плен у мыса Челюскин попали русские ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач», когда возникла необходимость вывезти с пароходов часть людей, именно Никифор Бегичев, «хозяин Таймыра», смог организовать быструю помощь.

В короткий срок купив на свои деньги и одолжив у ненцев «под честное слово» свыше 1000 (!) оленей, Бегичев отправился на помощь терпевшим бедствие. Пять с половиной месяцев продолжалась спасательная экспедиция. Около полутора тысяч километров прошел Бегичев по местам, еще не нанесенным на карты. Ему удалось эвакуировать более 30 моряков «Таймыра» и «Вайгача».

Матрос-радиотелеграфист «Вайгача» А. И. Киреев позднее писал: «Если бы Бегичев ничего больше не сделал в жизни, кроме организации этого похода, то и того достаточно было бы, чтобы получить представление о богатстве его натуры, о той неиссякаемой, кипучей, деятельной энергии, которую он вкладывал в дело, за которое брался».

И вот Бегичев вновь собирает аргиш. По плану отряд из Дудинки должен зайти на Диксон, чтобы взять капитана Ларса Якобсена и матроса-переводчика Альфреда Карлсена. С Диксона аргиш будет двигаться к мысу Вильда, откуда и начнутся поиски вдоль побережья.

По расчетам Бегичева, для путешествия требовалось не менее 500 рабочих оленей. Часть из них с большим трудом удалось купить, а часть арендовать у ненцев. Поход предстоял очень тяжелый, поскольку маршрут в основном проходил по местам, почти лишенным оленных кормов. Олени выбивались из сил, гибли от бескормицы.

В дневнике Бегичева нет жалоб, но даже сухие строки позволяют представить, каким трудным было это путешествие:

«8-го июня. В 1 час ночи пошли с «Хеймен», с нами пошел капитан «Хеймена» и переводчик.

9-го июня. Капитан варил чай на примусе, примус разорвало, но пойдем без примуса, будем топить плавником. По дороге бросили одного оленя.

10-го июня. Олени почти все упали, но все-таки идем.

11-го июня. Днем дождь.

12-го июня. Идет снег.

16-го июня. Олени почти все упали, весь день шел дождь и гремел гром. Я оцарапал себе маленько горло, на другой день появился прыщ большой, я его выдавил. Горло у меня очень опухло. Я прилепил пластырь. Впоследствии все горло опухло.

Н.А. Бегичев с семьей

18-го июня. Утром сильный туман. Олени не идут, снег сделался везде оленям по брюхо.

25-го. Ход очень плохой, по пути очень часто попадаются речки глубокие со снегом, которые приходится переезжать вплавь.

26-го июня. По дороге бросили двух оленей, 1 олень пропал, 1-го убили на мясо.

29-го июня. 1 олень пропал и 3 оленей бросили,

30-го июня. По дороге бросили 4 оленя.

1-го июля. Олени упали, просто совсем не идут, бросили оленей очень много… не мог сосчитать, сколько оставил.

6-го июля. В речке все перемокли, у нас олени в речке запутались, и мы с ними по пояс в воде стояли около часа, распутывали оленей. Речка очень быстрая, еле стояли на ногах, под ногами лед, нас сшибало с ног, но кое-как вышли, оленей вытаскивали.

А. Карлсен и Л. Якобсен

7-го июля. По дороге бросили двух оленей.

8-го июля. Дорога была очень плохая, все время шли по глубокому водянистому снегу, олени шли по брюхо в снегу. По дороге бросили 9 оленей. Стали. Пошел сильный дождь.

10-го июля. Все время туман, холодно. Переправлялись через речку. 1-го оленя потопили.

18-го июля. Дошли до быстрой речки, через нее переправились и утопили 2 оленя.

19-го июля. Пришли к реке Лидии[1], через нее переправились.

20-го июля. Опять переправились через речку, которая впадает в Лидию, тоже очень широкая и быстрая.

24-го июля. Всю ночь и утром сильный туман. По дороге бросили одного оленя.

25-го июля. Стали у нарт, которые оставлены мною в 1915 году, в 20 верстах от Вильда.

26-го июля. Ночью я, капитан, Альфред, Кузнецов и Конде поехали санками на мыс Вильда».

На знаке, который был установлен на мысе Вильда в 1915 году, Бегичев и Якобсен обнаружили прикрепленную проволокой жестянку, в которую была плотно втиснута другая. В них оказалась записка на английском языке, написанная на бланке экспедиции «Мод»:

«Два человека экспедиции „Мод“, путешествуя с собаками и санями, прибыли сюда 10 ноября 1919 года. Мы нашли склад провизии, сложенный в этом месте, в разбросанном состоянии, в особенности весь хлеб был покрыт плесенью и испорчен морской водой. Очевидно, при большом волнении вода омывала этот пункт. Мы подвинули склад припасов дальше на берег, приблизительно на 25 ярдов, и пополнили наш запас провизии на 20 дней из складов, оставленных здесь. У нас все в порядке (weareingoodcondition), и мы собираемся уходить в порт Диксон сегодня. Ноябрь 15-го, 1919 г.

Питер Л. Тессем, Пауль Кнутсен».

Ни Бегичев, ни его спутники не знали английского языка и полностью прочитать записку не могли. Но главное они поняли: Тессем и Кнутсен были здесь и 15 ноября 1919 года ушли отсюда к Диксону. Это был последний склад на пути от мыса Челюскин до Диксона, поэтому никаких надежд, что норвежцы еще живы, не оставалось. Но где они погибли? Где почта, которую они несли с собой?…

Несколько дней отряд провел у мыса Вильда. Привели в порядок склад – продукты частично подмокли, частично были разграблены медведями. Готовили нарты к обратной дороге, дали немного отдохнуть оленям, да и сами подкормились.

«Шоколад намазывали маслом и сахаром, до того ели шоколад, что во рту стало как дерево», – с видимым удовольствием записывает в дневнике Бегичев.

Вечером 30 июля вышли в обратный путь. Бегичев и Якобсен решили двигаться вдоль побережья, тщательно осматривая все мысы и бухты.

10 августа Бегичев обнаружил кострище и следы стоянки. Ни он, ни Якобсен не сомневались, что это лагерь Тессема и Кнутсена. Об этом свидетельствовали норвежские винтовочные патроны, найденные среди обгоревших бревен. У членов спасательного отряда сложилось также убеждение, что один из двух путников здесь погиб: полуобгоревшие кости в кострище казались похожими на человеческие.

«По осмотру всего этого, – писал Бегичев, – мы заключили, что кости это есть погибшего одного норвежца из спутников Амундсена, т. е. одного из тех, которых мы разыскиваем, и полагаем, что во время их путешествия пешком в темную пору при таких морозах и пургах они сбились с пути и зашли в глубокую бухту и один из них умер, а другой товарищ его, ввиду того, что похоронить его не было никакой возможности, дабы не растаскали труп звери, видимо, он его сжег на костре».

Карта работ спасательной экспедиции Н.А. Бегичева и Л. Якобсена

Взяв с собой все найденные вещи и захоронив пепел и остатки костей, отряд продолжал движение к Диксону. Еще несколько дней Бегичев и Якобсен осматривали побережье, но состояние аргиша становилось все более плачевным. У людей износилась обувь, олени были измождены настолько, что еле тащили пустые нарты, приближалась зима. Хлеб давно кончился, люди питались мясом и шоколадом. Поэтому вскоре решили прекратить поиски и по возможности быстрее двигаться к Енисею.

С большим трудом и потерей времени переправились через Пясину, устье которой было нанесено на карту неверно. Реки покрылись молодым льдом, переправы стали мучительными для оленей.

Только 12 октября отряд прибыл в Дудинку.

Итог путешествию подводит Бегичев в своем дневнике:

«Убито оленей своих 9 от людей взято на убой 10 пропали – сдохли 7 утопили 7 бросили 92

Итого оленей израсходовано 125 штук… Всего пройдена 2351 верста».

Шхуна «Хеймен», не дождавшись своего капитана, давно ушла с Диксона. Якобсен и Карлсен вынуждены были ехать то на оленьих, то на собачьих упряжках до Красноярска и уже оттуда через Москву па родину.

Норвежские газеты публиковали материалы о спасательной экспедиции под заголовками «Смерть Тессема и Кнутсена», «Последний оставленный ими лагерный костер». Но многое в судьбе спутников Амундсена оставалось неясным.

4. СМЕРТЬ У ЦЕЛИ

Летом 1922 года молодой геолог Н. Н. Урванцев решил плыть на лодке по реке Пясине, чтобы выяснить ее судоходность и закартировать. Бегичев был взят в экспедицию в качестве проводника. Ему попутно хотелось проверить рассказы о рыбных богатствах Пясины и оценить возможности промысла. От устья Пясины лодка пошла вдоль побережья к Диксону.

И здесь, вблизи устья реки Зеледеева, километрах в 90 от Диксона, Урванцев и Бегичев обнаружили два пакета с научными материалами и почтой Амундсена и большое количество вещей, несомненно принадлежавших Тессему и Кнутсену. На берегу лежали две записные книжки-календаря за 1903 и 1904 годы, три тетради, папка с чистой бумагой и двумя флагами – норвежским и американским, портмоне с деньгами и билетом на имя Тессема и пять визитных карточек Руала Амундсена, из них две с русским текстом: «М. Г., не откажите в возможном содействии г-ну П. Л. Тессему при отправлении телеграмм и дальнейшем продолжении пути с почтой в Норвегию». Кроме того, были найдены инструменты и снаряжение: шлюпочный компас, походный теодолит, аптечка, бидон с остатками керосина, бинокль, три кастрюли, термометр, бритвенный прибор, обрывки белья, шапка, готовальня и т. д.

«Все лежало в разбросанном виде на бугорке между морем и глухим заливчиком, – записал в дневнике Урванцев, – в расстоянии от берега моря 20 саженей, на высоте 1,9 сажени, среди плавника. Пакеты лежали по склону к заливчику. Плавник был собрал и из него устроен род углубления, куда, по-видимому, и были сложены вещи, а сверху они были прикрыты непромокаемой покрышкой с кольцами. Склад был, вероятно, вскоре разворочен медведями, так как белье изорвано, бидоны измяты, шапка явно носила следы медвежьих когтей, также в клочья изорвана покрышка склада и оболочка третьего пакета. Кроме того, тут трудились и мыши, ими прогрызено белье и папки. Человек сам, по-видимому, ушел дальше, так как нет ни лыж, ни ружей, ни остатков продовольствия, ни санок. Нигде не видно также следов костра. Очевидно, обессиленный, он бросил все вещи, устроив для них склад в плавнике и обложив им, сам пошел далее налегке».

Н. Н. Урванцев (1932 г.)

Продолжая путь вдоль побережья, Урванцев и Бегичев обнаружили две пары норвежских лыж фирмы «Хаген» и обрывки оленьего спального мешка. Эта находка была сделана у развалившихся изб в устье реки Убойной, километрах в 70 от Диксона. Следов костра и здесь не было видно.

И наконец, последняя, третья находка.

Дневник Н. Н. Урванцева, 1 сентября 1922 года:

«…на мысу коренного берега, верстах в трех от станции, нашли труп второго норвежца. Труп лежит на берегу, от воды сажени две, на высоте двух саженей. Труп представлен скелетом без кистей рук и ступней. Только на голове на макушке сохранилась кожа. Труп одет в две фуфайки (егерские), синюю фланелевую рубаху с карманами. Все заправлено в меховые штаны. На голове шапки нет. На ногах (на правой) до колена остатки меховой обуви. Одежда сгнила и представляет лохмотья. Ниже пояса видны только отдельные обрывки. Рубашки (фуфайка) почти целы. Фланелевая рубашка на груди истлела. Сверху труп одет в брезентовый сокуй, сохранившийся только на рукавах, на теле лохмотья. Невдалеке от трупа, ниже, валяется рукавичка, вязанная из шерсти. В стороне слева лежит разорванный пополам шарф. Труп лежит навзничь, рукивдоль тела, левая нога вытянута, правая немного поджата. В стороне лежит лыжная палка (вправо). Палка изломана в нескольких местах и связана шпагатом. Выше в 1 сажени лежит нож промыслового образца (тонкий, слегка изогнут). В карманах найдено (карман на фланелевой рубашке): патроны от винтовки, коробка спичек, нож перочинный, маленькие ножницы. Документов нет, около пояса лежат испорченные часы. На крышке часов (часы открытые), на задней стороне надпись:^[2] «Полярная экспедиция Циглера. 12. Питеру Тессему, корабельному плотнику парусного судна „Америка“. В признание его верности, за добровольное желание остаться в лагере Аббруцкого 1901–1905. От Антони Фиала и основателя В. Циглера». На земле около, на ремешке лежит обручальное кольцо с надписью внутри: «Твоя Паулина» и свисток. Ни лыж, ни ружья около не оказалось».

Надо пояснить, что Паулина Карина Петтерсен – дочь рыбака Корнелиуса Бангсуна Петтереена и Ане Марте Элиасдаттер – была женой Питера Тессема.

Часы и кольцо… Ни у кого не возникало сомнений, что здесь, у Диксона, умер Питер Тессем.

Как же погиб этот мужественный человек, совершивший беспримерный переход в тысячу километров? Николай Николаевич Урванцев рассказал нам о некоторых подробностях и изложил свою очень правдоподобную версию его трагической гибели:

«Погибший лежал навзничь, на земле, но сразу под его ногами уже шел гладкий каменный склон. Руки были вытянуты вдоль тела, левая нога прямая, правая немного подогнута.

Положение погибшего – навзничь, да еще с подогнутой ногой – свидетельствует о его внезапной гибели на ходу, а не на отдыхе. В последнем случае усталый человек стремится присесть или прилечь за укрытие и так в спокойной позе замерзает. Здесь этого нет. Поза погибшего, положение его тела в начале крутого гладкого каменного склона явно свидетельствуют о том, что, спускаясь по нему, человек поскользнулся, упал, потерял сознание, может быть, даже получил сотрясение мозга и замерз. Истощен и ослаблен он был очень сильно, в этом нет сомнения, и замерзнуть мог быстро, не приходя в сознание. Винтовка и лыжи, если они были, при падении, наверное, скатились на лед и были унесены ледоходом.

Обувь у норвежца была сделана из нерпы. У речки Зеледеева среди прочего имущества мы нашли туфли и запасные подошвы из шкур этих тюленей. Должно быть, норвежцы иногда добывали нерп, мясо шло в пищу, а шкуры – на обувь. Впрочем, вполне возможно, что обувь и шкуры были взяты про запас еще с судна.

Нерпичьи сапоги – незаменимая обувь для полярных походов, совершенно непромокаемая и очень прочная. Но подошвы из нее – скользкие. У погибшего подошвы на сапогах были из нерпы с шерстью. На каменном гладком склоне они, вероятно, его и подвели: он поскользнулся сразу обеими ногами, упал с размаху навзничь, сильно ударился головой, что и привело к трагическому концу».

Моряку оставалось пересечь замерзший пролив, пройти всего два-три километра. Возможно, за несколько мгновений до смерти он увидел огоньки полярной станции, и дом, и взметнувшуюся над островом 110-метровую мачту радиоантенны. Как знать, может быть, последние слова, которые он прошептал перед смертью, были: все-таки я дошел, я победил тебя, тундра. Победил или проиграл? Конечно, победил. Поход норвежского моряка – символ борьбы человека с суровой природой Арктики. Победа нужна Человеку и остается за Человеком. К несчастью, подчас добывается она ценой жизни.

Казалось бы, обстоятельства трагедии легко домыслить. Где-то вблизи мыса Приметный погиб Кнутсен. Тессем, не имея возможности похоронить товарища, сжег, кремировал его тело на костре. В одиночестве Тессем шел дальше, но силы постепенно покидали его. Вблизи устья реки Зеледеева он оставил часть вещей, почту и материалы экспедиции, рассчитывая впоследствии вернуться за ними. Самое необходимое – спальный мешок, остатки продовольствия – он привязал к лыжам и эти импровизированные нарты потащил за собой. В 70 километрах от Диксона, у реки Убойной, он бросил и этот небольшой груз. Только бы дойти! Смерть встретила его возле самой цели…

В 1924 году команда норвежского судна «Веслекари» поставила на берегу Диксонской гавани деревянный крест. Столб – остатки креста – возвышается и сейчас на том самом месте, где был найден труп корабельного плотника и полярника Питера Тессема. Метрах в 20, за кромкой склона, установлен памятник. На гранитной плите надпись: «Тессем. Норвежский моряк, член экспедиции м/ш «Мод». Погиб в 1920 году».

А на родине Кнутсена, в небольшом норвежском городке Берне, 10 июля 1960 года был открыт памятник: бюст, отлитый из темной бронзы, на светлом гранитном цоколе. Наверху изображен барельеф шхуны «Мод», ниже выбиты слова:

«Штурман полярник Пауль Кнутсен род. 1889, участник экспедиции Отто Свердрупа в 1914 г. и экспедиции Руала Амундсена по поискам Северо-восточного морского прохода. Погиб в Сибири в 1919 г.».

На открытии памятника старый учитель Трюгве Квитле произнес речь:

«Прах Пауля Кнутсена покоится далеко отсюда, в Сибири, но память о нем будет жить среди нас. И пусть напоминает этот памятник путнику, остановившемуся у его подножия, о человеке, который отдал все свои силы и способности, всю свою молодость для осуществления мечты и цели своей жизни и вместе с тем принес славу родному краю, всему Отечеству!»

Покоится в Сибири… Бегичев и Якобсен писали определеннее: «У мыса Приметный». Но место его захоронения не было известно. И в 1973 году экспедиция газеты «Комсомольская правда» предполагала тщательно обследовать окрестности мыса.

5. КАК МЫ ИСКАЛИ МОГИЛУ КНУТСЕНА В 1973 ГОДУ

Центральный отряд осматривал остатки старинных изб на берегах фьорда Хутуда, Островной – готовился к обходу полуострова Минина, Восточный – плыл на ледоколе «Киев», приближаясь к месту высадки – таинственному заливу Миддендорфа. На этом читатель расстался с экспедицией «Комсомольской правды». Что же было дальше? Как проходили поиски?

Среди плавникового леса, выброшенного на берег, мы находили части корабельной обшивки, крышки трюмов, разбитые шлюпки и многое другое, что когда-то носило море. Реже следы костров, гурии. Изредка чуть выше зоны плавника стояли охотничьи избушки. Иногда они были целые, чаще – завалившиеся от старости; случалось, что только вросшие в землю венцы бревен говорили, что некогда тут стоял дом. Все это мы фотографировали, обмеряли, привязывали к местности.

Крупные детали судов, избушку или гурий мы, конечно, не пропустили. Но мимо упавшего знака могли пройти. Трудно быть постоянно внимательным и энергичным, особенно если за плечами трехпудовый рюкзак. Но главное, берег зачастую сплошь завален плавником на многие километры.

Каждый отряд осматривал весь берег, но особенно тщательные поиски проводились в окрестностях заранее выбранных точек.

Условные значки на карте были поставлены еще в Москве в период подготовки маршрутов. Они отражали сведения, почерпнутые из отчетов различных экспедиций, из старых карт, лоций, из рассказов зимовщиков. Там, где стоял значок, внимание должно было быть удвоено и утроено. Отряд останавливался и проводил тщательный осмотр, а если нужно, то и раскопки.

Среди находок были загадочные. Например, трехметровый деревянный пропеллер, обтянутый зеленой материей, судьбу которого нам так и не удалось выяснить.

На берегу полуострова Михайлова нашли небольшой катер, который стоял на слегах. Когда-то его вытащили на берег самодельной лебедкой, а затем, видимо, использовали для зимовки. Внутри железная печурка, дрова. На внутренних переборках ножом вырезана надпись: «1944 работал моторист г. Красноярск Клим». И еще: «Р. П. А. 1918». В прошлые времена катер был белого цвета. И след старого названия виден: «Мор…» Потом на белую легла шаровая краска военного времени и номер «57». Кто расскажет о судьбе катера? О Климе из Красноярска? Не связана ли эта история с трагическими событиями минувшей войны, которая не миновала и самое северное наше море – Карское?

Катер на п-ове Михайлова. Фото В. Леденева

Другую находку, также относящуюся к военному времени, мы сделали через несколько лет. На острове Рыкачева, на входе в залив Миддендорфа, обнаружили металлический ящик с круглой герметичной крышкой. Около горловины клеймо: «Л. М. З. 1941 г.». Ящик был заключен в другой, деревянный ящик, на досках которого сохранилась надпись: «Кожевникова Нордвикская экс. 1059–79 Д. Т. АРК. СН. Вес брутто 82 кг». Вес находки вполне соответствовал надписи – два человека поднимали ее с трудом.

Первый вопрос: что там? Открыли оригинальный запор, сняли круглую крышку. Внутри увидели какие-то странные гранулы размером с мелкую сливу сероватого цвета.

– Удобрение, что ли? – недоуменно произнес кто-то, но, когда наклонились над узкой горловиной, все почувствовали тонкий аромат шоколада. В ящике, пролежавшем более 30 лет на пустынном берегу, оказались прекрасно сохранившиеся шоколадные драже.

На о. Циркуль. Фото Д. Шпаро

Возник второй вопрос: как попали конфеты на остров Рыкачева? Судя по надписи на ящике, они скорее всего предназначались для снабжения Нордвикской нефтеразведочной экспедиции, располагавшейся в бухте Кожевникова. Известный полярный штурман В. И. Аккуратов выдвинул такую версию появления ящика с конфетами на арктическом побережье. Осенью 1943 года в районе острова Кравкова были потоплены фашистскими подводными лодками советские пароходы «Архангельск» и «С. Киров». Годом раньше в неравном бою с крейсером «Адмирал Шеер» погиб ледокольный пароход «А. Сибиряков». Все они развозили грузы по побережью и островным полярным станциям. После войны о последних часах «Сибирякова» В. И. Аккуратову рассказывал участник того боя А. П. Золотов (он погиб в 1948 году во время ледовой разведки). Человек с юмором, Золотов произнес такие слова: «Обидно за груз, особенно жаль шоколадные конфеты, которые везли на острова».

Кто знает, не было ли среди Сибиряковского груза найденного нами ящика? Конфеты, кстати, за долгие годы вынужденного хранения, по мнению специалистов, остались вполне доброкачественными. Сидя у костра на берегу Карского моря, мы пили чай с довоенными конфетами и чувствовали себя очень счастливыми.

Забавная, трогательная находка была и в шхерах Минина на острове Циркуль. Здесь островной отряд экспедиции 1973 года обнаружил старый, истрепанный спасательный круг. Его сфотографировали и измерили. Потом осторожно приподняли – не сохранилась ли надпись? Воображение разыгралось: может быть, с русаковского «Геркулеса»! Буквы почти стерлись, но все-таки удалось прочесть: «Циркуль».

Конечно, круг оставлен здесь не как табличка с названием острова. Просто сам остров назван в честь гидрографического судна «Циркуль», который прослужил в Арктике пятьдесят лет, а, в 1959 году пошел на металл. Все, что осталось от ветерана, – этот спасательный круг с красной и белой облезлой краской.

Нашли несколько могил. На западном берегу полуострова Михайлова на доске прочли надпись: «Здесь похоронена Достовалова Вера Я. Род. в 1932 г….погибли… во время экспедиции охотников по п-ву Минина и Михайлова. Прощай, дорогая. Прими последний подарок от мамы, папы и брата».

Чуть к западу от мыса Вильда – могила полярника А. Д. Болдина. На небольшом холмике стоит памятный знак и под стеклом на бумаге надпись: «Здесь покоится прах с… полярника, трагически погибшего в пургу в ночь с 12 на 13. Х.1949 г. Болдина Александра Дмитриевича. Родился 31 июля 1907 г. В Арктике работал с 1932 года, зимовал на мысе Челюскин, острове Рудольфа, устье р. Таймыры, острове Четырехстолбовой, Ломоносово. За отличную работу по освоению Арктики Болдин А. Д. удостоен правительственной награды орден «Знак Почета» и грамотой «Почетному полярнику».

На мысе Челюскин Александр Болдин зимовал вместе с И. Д. Папаниным и Е. К. Федоровым. В книге «Полярные дневники» (1979) Евгений Константинович пишет: «Саша – строитель, печник и вообще мастер на все руки. Крепкий и веселый украинец, в любой ситуации сохраняет чувство юмора, надежный и хороший товарищ…»

Находок оказалось более ста. Их перечень опубликован в седьмом выпуске «Летописи Севера». Конечно, многое из того, что в 1973 году нам казалось важным – остатки шлюпок, части судового набора и т. д.,– ценности особой, видимо, не представляет. Но тогда для нас каждая новая вещь была событием. В памяти стоят все подробности, связанные с любой из находок, наши споры о значении обнаруженных предметов и о том, откуда они появились на пустынных таймырских берегах. Однако к настоящей главе имеет отношение только небольшая часть маршрутов Центральной и Островной групп – от острова Колосовых до полуострова Соревнования, северо-восточный мыс которого на современных картах носит название мыс Приметный.

После осмотра шхер Минина Островной группе предстояло переправиться с острова Колосовых на полуостров Воронцова, где, как вы помните, Хмелевский и его товарищи заложили склад. Предполагалось, что вначале сюда придет Центральная группа; из склада ребята возьмут лодку, подвесной мотор и 40 литров бензина и перенесут все это к месту будущей переправы. Это была важная подстраховка для нас, Островной группы: если бы после всех испытаний в шхерах Минина наша лодка вышла из строя или встречный ветер не позволил пересечь пролив на веслах, друзья перевезли бы нас на новой лодке под мотором.

… Еще в Москве, а потом и в поселке Диксон опытные полярники спрашивали: «Как вы собираетесь переправляться на острова? Припай, по которому можно было бы идти, уже разломает, но и чистой воды, чтобы плыть, ожидать трудно. Шхеры забиты дрейфующим льдом, который носят взад и вперед сильные приливные течения».

Мы рассказывали об экспедиционных надувных резиновых лодках, которые при грузоподъемности 700 килограммов весят сами всего 12,5. Девять независимых отсеков обеспечивают безопасность экипажа. Дополнительный ледовый отсек – надувная «нашлепка» в носовой части дна – позволяет идти по салу, по ледяной каше…

Рассказы про клиперботы полярникам нравились, но сомнения оставались.

Действительно, переправы всегда связаны с риском – и в случае, если люди идут по льду, и в случае, если они плывут по воде. Но самый трудный вариант – это сочетание воды и льда.

Вот впереди канал шириной метров 10. Лодку спускают на воду, в нее прыгает Федор Склокин. Однолопастным веслом, как на каноэ, он подгребает к противоположному берегу и в зависимости от толщины края льдины либо выпрыгивает, либо осторожно выползает на лед. В руках у Склокина прочный линь, второй у нас, мы тянем лодку к себе, загружаем ее. Челночная переправа быстра и надежна. И все-таки сто таких переправ в течение нескольких часов – очень утомительное, а значит, и опасное дело. А именно сто, а то и больше челночных переправ мы устраивали, форсируя некоторые двухкилометровые проливы. Но самым трудным «ледово-водным» переходом оказалась переправа с острова Колосовых на полуостров Воронцова.

По плану, опережая нас на два дня, Центральная группа вышла к складу. Лабутин передал, что пролив свободен ото льда. Наша лодка была в полном порядке, и мы решили, что на переправе обойдемся своими силами. Ребята, чтобы не терять времени, ушли вперед и начали обход полуострова Михайлова. Они были на расстоянии 30 километров от нас и в случае необходимости могли быстро прийти нам на помощь.

Так как лодка была у нас одна, мы переправлялись поочередно. В первый рейс отправились вчетвером без основного груза. Склокин с компасом сел на нос лодки, Ростов с УКВ-радиостанцией «Ласточка» примостился на рюкзаках в центре, на корме с веслами – Шпаро и Шумилов.

Течение гнало нас в открытое море, и, боясь проскочить полуостров, мы начали движение чуть правее взятого направления.

Внезапно низкий туман, возникший буквально из ничего, закрыл противоположный берег. Мы пошли по компасу.

Справа впереди все время слышался скрежет. Видимо, там было скопление льда, и нам было не по себе. Внутреннее напряжение проявлялось во всем: в движениях, в голосе, в выражении лиц. Через час Ростов стал возиться с «Ласточкой». Мы, не сговариваясь, зашикали на него. «Выйдем на связь на берегу», – сказал один из нас. Ростов удивленно пожал плечами. Трудно понять, почему мы наложили вето на разговоры с берегом, вроде бы не суеверные. Уже потом Склокин, пытаясь объяснить это, воспользовался такой аналогией. Часто спортсмену на соревнованиях совершенно нестерпимо слышать репортаж о самом себе, а когда он идет на побитие рекорда, то зрители и комментаторы затихают, как бы помогая ему. Вероятно, здесь сказывается нервное напряжение спортсмена.

Течение и ветер гнали обломки ледяных полей, которые, вдруг появляясь из тумана, упорно проплывали своей дорогой, заставляя нас то и дело менять курс.

Ветер стал усиливаться, а туман по-прежнему скрывал от нас противоположный берег. Льдины попадались все чаще и чаще, и вот лодка оказалась в их окружении. Сначала мы пытались найти проход по лабиринту каналов, но потом поняли – надо выходить на лед и «перетаскиваться».

В лодке мы чувствовали себя уверенно. Льдины вокруг двигались, сталкивались, разворачивались, крошились и наползали друг на друга, но нас это как бы не касалось. Теперь же предстояло идти по этим зыбким полям, и никому вылезать на лед не хотелось.

Наконец мы выбрались из лодки, надели рюкзаки и пошли по компасу. Лодку тащили волоком, часто используя ее как мостик между двумя соседними льдинами. Переправа продолжалась около двух часов. В туманной пелене каждый из нас надеялся рассмотреть берег. В душу закрадывалось сомнение: а может быть, мы идем параллельно ему, может быть, нас незаметно сносит и первоначально выбранное направление не ведет к цели?…

Туман временами рассеивался, и видимость улучшалась. В один из таких моментов слева над ледяным покровом показалась темная полоса. Мы остановились, достали карты и компасы, а полоса тем временем исчезла. Что делать? Идти к ней? А вдруг это обман зрения? Решили курс пока не менять.

Минут через десять темная полоса появилась вновь, она стала шире, и мы без обсуждений повернули налево. Через несколько десятков шагов открылся обрывистый берег, был он очень близко – в 50 метрах. Вскоре мы вышли на твердую землю.

По плану за Денискиным и Ростовой, которые остались на острове Колосовых, должны были вернуться Шпаро и Шумилов, но туман не рассеялся, и в лодке кроме двух гребцов должен был быть рулевой с компасом.

– Тебе придется побыть одному. Одному поставить радиомачту, Лабутина со связи не отпускай, пока не вернемся. «Ласточку» держи на приеме, – сказали мы Ростову.

Втроем налегке отправились в обратный путь. Ветер дул все сильнее, туман поредел, начал моросить дождь. На середине пролива ветер из бокового стал встречным и задул неистово. Льдины теперь ходко шли нам навстречу. Берег не приближался. Отчаянными усилиями мы буквально завоевывали сантиметры.

Боролись четыре часа. Наконец берег. Забрали товарищей и вещи и снова пошли через пролив, на этот раз без особых приключений.

В 30 километрах четверо друзей из Центрального отряда волновались за исход переправы. Был час ночи, когда мы поблагодарили их за страховку: «Через день встретимся. Спокойной ночи».

На следующее утро наш отряд подошел к складу. Рюкзаки стали тяжелыми: кроме продуктов мы несли теперь вторую лодку и подвесной мотор. Переправившись через речку Широкую на двух лодках, сделали дневной привал. 12 километров осталось до характерного крюкообразного мыса, за которым было намечено место ночевки.

Лед покрывал береговой пляж, и мы шли по льду. Искать было нечего. Лишь на редких косах лежал плавник, и тут, привычно расходясь цепью, мы внимательно смотрели под ноги. Незадолго перед нами здесь прошли ребята из Центральной группы – на песке отпечатались их следы. В развалившейся избушке мы нашли записку от них и смешные рисунки. Берег не предвещал находок, и все наши мысли были о завтрашнем дне, о товарищах, которые сейчас ищут могилу Кнутсена. Скоро мы тоже будем ее искать. Кому же повезет: им, или нам, или никому?

Берег медленно поднимался. Мокрая глина липла к сапогам. Надо идти правее, выше – там тундра суше. Володя Ростов правильно сделал – взял правее, теперь он дожидается остальных возле триангуляционного знака. Под гору пошли веселее.

В море уходила песчаная коса. Она отгораживала большую лагуну, сообщавшуюся с морем протокой. Сейчас, во время отлива, сильное течение в протоке было направлено к морю. На другой стороне этой мини-речушки нас ждал ночлег: костер, ужин, отдых. Мы спешили к ночлегу, чтобы хорошенько отдохнуть. Завтра – трудный день. Никому не пришло в голову подойти к обрывистому краю берега. Что там могло быть интересного – по соседству с современным триангуляционным знаком? Кроме того, вдоль берега, осматривая все как положено, прошли Леденев, Лабутин, Наливайко и Склокина. Договоренность ведь была строгая: мы несем груз, а они осматривают береговую полосу.

Однако коса, выбранная нами, для них тоже была желанной. На пей они раскинули лагерь, на ней сложили вещи, чтобы налегке идти в обход полуострова Михайлова. (Наша палатка в тот вечер стояла рядом с их складом.) Они, конечно, очень торопились – быстрее, быстрее к полуострову Михайлова, берег же здесь как следует изучат наши товарищи, которые не спешат.

Вот так и получилось, что два десятка километров – от перешейка полуострова Воронцова до мыса с триангуляционным знаком – оказались «бесхозными». Такая нелепая вышла накладка, единственный сбой за всю экспедицию.

Нам казалось, что берег для поисков тут бесперспективный. И возможно, что, не надеясь друг на друга, мы все равно не сделали бы находки возле обрыва напротив триангуляционного знака, прошли бы мимо черного ствола плавника, которому место в музее и ради которого ровно через год прилетит сюда новый отряд полярной экспедиции «Комсомольской правды».

Группы рвались к двум точкам, которые на карте были отмечены буквами «М». Одна – мыс Приметный, другая, километрах в 20 к западу, – возле озера Заливное. Но почему две точки? Две могилы?

Перед отлетом в Арктику мы побывали в Ленинграде, у гидрографа Владилена Александровича Троицкого, много лет проработавшего на Диксоне. Мы знали его работы, но тогда впервые познакомились с ним и долго обсуждали план предстоящих поисков.

Владилен Александрович высказал в разговоре мнение, которое показалось нам почти кощунственным. «Я думаю, – сказал он, – что могила Кнутсена находится не на мысе Приметный, а значительно западнее – на косе между морем и озером Заливное. Я думаю, Бегичев просто ошибся и неправильно определил свои координаты».

Во всех книгах указывается мыс Приметный, рассуждали мы. И потом, разве мог такой опытный человек, как Бегичев, ошибиться? Но спорить не стали, а нанесли на свои карты второе «М».

… На следующий день Центральная группа была возле озера Заливное.

Из дневника начальника группы Владимира Леденева:

«Проснулся от удара в бок. Подумал: это, наверно, ветром сломало радиомачту и теперь она может порвать палатку. С грустью вылез из теплого спальника. Ребята безмятежно спали. Осторожно, чтобы не разбудить их, я протиснулся к выходу из палатки и расстегнул его. Прямо передо мной была огромная белая морда с темным носом. Медведь! Я отшатнулся и стал будить охотника – Володю Наливайко. Накануне молния на его спальнике сломалась, и теперь он никак не мог расстегнуть английские булавки, которыми скрепил спальник. В это время медведь сильно дернул палатку, и ее левая сторона обвисла. Кричать или молчать? «Стреляй через палатку», – шепнул я Володе. Он раздвинул вход в палатку стволом ружья. Мы увидели, что медведь, переваливаясь, бежит прочь по льдинам бухты Неожиданностей.

Сегодня трудный день. Намечали встать пораньше, так что зверь пришел кстати. Утро прошло возбужденно. Собрали рюкзаки, позавтракали и двинулись на поиски могилы Кнутсена.

Минут через 10 после выхода из лагеря подошли к протоке, соединяющей большую лагуну с морем. Был отлив, и льдины медленно выплывали из лагуны.

Достали шелковую лодку-челнок и наладили переправу.

За протокой начиналась широкая коса, на которой нам и предстояло вести поиски. Мы отнесли рюкзаки, а затем, вернувшись, стали прочесывать берег. Подошло время радиопереговоров с Островной группой. Я включил «Ласточку» и услышал голос Шпаро. Он спрашивал о могиле, нашли ее или нет. Ответить было пока нечего.

Находки Н. А. Бегичева в 1921 г

Письмо Р. Амундсена, найденное в районе р. Зеледеева (Из личных фондов ЦГАНХ СССР)

Письмо П. Тессема и П. Кнутсена, оставленное на мысе Вильда

Руал Амундсен

Питер Тессем. Фото Д. Шпаро

Пауль Кнутсен. Фото Д. Шпаро

Памятник П. Тессему в пос. Диксон. Фото Д. Шпаро

Останки норвежского моряка, найденные в 1922 г. недалеко от Диксона. (фото из личного архива М. А. Начинкина)

Останки норвежского моряка. (фото из личного архива М. А. Начинкина)

Лагерь экспедиции «Комсомольской правды» на берегу Таймыра. Фото Д. Шпаро

Могила кочегара ледокольного парохода «Вайгач» Г. Г. Мячина на мысе Вильда. Фото В. Владимирова

Разбитая шлюпка. Фото Д. Шпаро

На мысе «М» (слева направо: Ф. Склокин, А. Мельников, М. Деев, В. Рахманов, В. Леденев). Фото Д. Шпаро

Э. В. Толль со своими детьми

Памятник Э. В. Толлю в Кохтла-Ярве. Фото С. Рахомяги

Гидрографическое судно «Эдуард Толль». Фото С. Рахомяги

Раскопки на мысе Депо в 1974 г. Фото Д. Шпаро

Консервы, изготовленные в 1900 г. Фото Д. Шпаро

Продукты 1900 г. погружены в изотермические контейнеры. Фото Д. Шпаро

Зимовщики п/с «Мыс Оловянный» (слева направо: А. А. Голубев, Э. Т. Кренкель, Н. Г. Мехреньгин, Б. А. Кремер)

В. А. Троицкий у грота в заливе Ахматова

На берегу залива Ахматова. Фото В. Леденева

Через некоторое время в средней части косы мы обнаружили остатки кострища, причем рядом валялись кости. Чьи они, понять, к сожалению, было невозможно. Недалеко от этого места нашли старый на вид патрон.

За поисками застал нас второй сеанс радиосвязи. Рассказали начальнику о находках. Выяснилось, что его группа, не заходя на полуостров Михайлова, ушла вперед и теперь он и Ростов ждут нас, чтобы переправить через лагуну. А это значит, что нам надо торопиться. Впрочем, Шпаро сказал, что если есть хоть маленький шанс на успех, то можно заночевать и на следующий день продолжать поиски.

Еще раз осмотрели песчаный пляж, перевернули многочисленные бревна плавника, но ничего «подозрительного» не увидели. Взяли рюкзаки и пошли дальше. Примерно через километр нашли выброшенную на берег большую лодку, похожую на яхту. На борту надпись: «Si». Трудно сказать, есть ли связь между этой лодкой и предыдущими находками. Наверное, нет, так как косу в большой шторм наверняка заливают волны, а все предметы с нее смывает вода. Свидетельствует об этом расположение плавника, да и озеро, которое коса отделяет от моря, называется Заливное.

Через полтора перехода подошли к заброшенному домику охотника. Шпаро и Ростов, видимо, заметили нас и плывут к нам. Встреча была радостной, хотя ребята выглядят усталыми. Набиваемся в лодку, как зайцы к деду Мазаю. Челнок тащим на прицепе. В нем два рюкзака. В большой лодке шесть человек и два рюкзака. Чувствуется перегрузка, но мы плывем…»

Кости, которые ребята из Центральной группы нашли на косе, были привезены в Москву. Специалисты провели их экспертизу. Заключение было категоричным: «Среди найденных костей нет ни одной человеческой». Ничего интересного не обнаружили мы и на мысе Приметный.

Итак, могила Кнутсена не найдена. Зимой мы обрабатывали материалы, строили планы на будущее, и вдруг пришло письмо от полярника, литератора и журналиста – Никиты Яковлевича Болотникова: «Стоянка двух норвежцев, или, как ее называют в литературе, могила Кнутсена, обнаруженная Бегичевым в 1921 году, по моему мнению, – стоянка участников экспедиции Русанова».

Было от чего ахнуть.

6. «ИДУ К СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ ОКОНЕЧНОСТИ НОВОЙ ЗЕМЛИ, ОТТУДА НА ВОСТОК»

В июле 1912 года русская полярная экспедиция под руководством геолога Владимира Александровича Русанова отправилась на судне «Геркулес» к берегам Шпицбергена. Русанов должен был оценить перспективность угольных разработок на Шпицбергене, поставить заявочные столбы и сообщить русскому правительству о деятельности иностранных предпринимателей на архипелаге. Через полтора месяца экспедиция выполнила программу. «Геркулес» покинул Шпицберген и… пропал.

О пути «Геркулеса» и о планах Русанова можно было судить только по короткой записке, которую начальник экспедиции оставил в селении Маточкин Шар на Новой Земле для передачи на телеграф с попутным судном:

«Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направлюсь к ближайшим по пути островам: Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год. Все здоровы. Русанов».

В 1914–1915 годах на поиски Русанова были посланы два судна: «Андромеда» и «Эклипс». Они осмотрели южную часть Карского моря, северо-восточное побережье Новой Земли и остров Уединения, но никаких следов «Геркулеса» не обнаружили.

Ирония судьбы – у берегов Таймыра «Эклипс» прошел всего в нескольких километрах от двух островов, где через 20 лет были найдены стоянки русановцев…

Летом 1934 года топограф А. И. Гусев обнаружил на одном из островов группы Мона столб, укрепленный в груде камней, с аккуратно вырезанной надписью: «Геркулес, 1913 г.». Неподалеку лежали сломанные нарты и цинковая крышка от патронного ящика. Сейчас этот остров называется остров Геркулес.

Всего через месяц на небольшом островке в шхерах Минина, к юго-западу от архипелага Мона, были найдены предметы, принадлежащие членам экспедиции Русанова. На песчано-галечном перешейке, соединяющем две возвышенные части острова, топограф М. И. Цыганюк нашел фотоаппарат «Кодак», часы с гравировкой «Попов», две кружки, множество патронов, буссоль, две ложки, курительную трубку, два ножа, какие-то кости, ножницы, опасную бритву и т. д. Здесь же были найдены письма и документы двух матросов «Геркулеса» – Василия Попова и Александра Чухчина. В их честь безымянный в прошлом островок получил название остров Попова-Чухчина.

Обратите внимание: две кружки, два ножа, две ложки, документы двух матросов. И кости – в Музее Арктики и Антарктика они числились под инвентарным номером 657: «кости человеческие».

Сложилось убеждение, что здесь, на острове Попова-Чухчина, погибли два матроса, посланные Русановым с места зимовки «Геркулеса», чтобы сообщить о судьбе экспедиции. Матросы погибли, а сам «Геркулес» был, наверное, увлечен дрейфом к северу и там раздавлен льдами – такое мнение утвердилось в литературе.

Надо сказать, что после 1934 года и до самого последнего времени никаких новых следов экспедиции В. А. Русанова найдено не было; это подтверждало общепринятую версию ее гибели.

«Эклипс» – судно спасательной экспедиции О. Свердрупа (1914—1915 гг.)

Теперь, когда читатель вкратце ознакомился с историей экспедиции В. А. Русанова, повторим еще раз гипотезу Никиты Яковлевича Болотникова: советско-норвежская спасательная экспедиция 1921 года нашла возле мыса Приметный не следы лагеря спутников Амундсена, не могилу Кнутсена, а стоянку экипажа русановского «Геркулеса». Сразу возник ряд вопросов. Первый: верна ли эта гипотеза? Если да, то чей прах захоронен на мысе «земляном, высоком, обрывистом»? И где в этом случае погиб Кнутсен?

Но вначале – на чем основывалась гипотеза Н. Я. Болотникова?…

Капитан Ларс Якобсен и матрос-переводчик Альфред Карлсен по пути из Красноярска в Москву заехали в Ново-Николаевск (так тогда назывался Новосибирск).

Здесь их встретил Сергей Александрович Рыбин – заместитель заведующего научным отделом Комсеверпути. Рыбин тщательно опросил норвежцев о результатах поисков, описал и сфотографировал все вещи, найденные у мыса Приметный.

Никита Яковлевич, который был хорошо знаком с рапортом-отчетом С, А. Рыбина, обратил внимание на то, что среди находок 1921 года упоминаются дробовые патроны с маркировкой «Н. UTENDOERFFER NURNBERG». Но ведь те же самые патроны упоминает биограф Русанова В. М. Пасецкий в книге «Отогревшие землю», говоря о находках на острове Попова-Чухчина.

Простое совпадение? Однако у мыса Приметный были, кроме того, найдены французская монета и французская пуговица. Как они попали к норвежцам? Сам Рыбин писал в рапорте: «Находка французской монеты и пуговицы с клеймом «PARIS SAMARTAINE» может быть объяснена тем, что на побережьях Норвегии, куда заходят пароходы разных стран, имеют хождение или во всяком случае часто попадаются самые разнообразные монеты, равно как и одежда заграничного происхождения».

Конечно, это объяснение выглядит достаточно убедительным. Но не надо забывать, что В. А. Русанов жил постоянно в Париже и что вместе с ним в последнее плавание на «Геркулесе» ушла его жена – француженка Жюльетта Жан-Соссин. Право, легче объяснить находку французских монет и пуговицы исходя из «русаковской версии», нежели из «норвежской».

Так родилась гипотеза. Для доказательства или опровержения ее необходимо было провести кропотливый сравнительный анализ находок у мыса Приметный и находок на острове Попова-Чухчина.

7. НОРВЕЖСКИЕ МОРЯКИ ИЛИ ЭКИПАЖ «ГЕРКУЛЕСА»!

В Москве в Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР мы нашли материалы С. А. Рыбина. К рапорту был приложен список: «Вещи, найденные у костра на мысе в бухте Глубокой 10-го августа 1921 года».

Этот список сыграл важнейшую роль в наших поисках, и мы приводим его целиком:

«1. Медные патроны от винтовки – 6 штук, высота каждого – 55 мм, диаметр выходного отверстия – 7 мм, диаметр нижнего конца – 12 мм. Год всех патронов – 1912-й (на сделанном С. А. Рыбиным рисунке – цоколь патрона с клеймом «R2P-1912»).

2. Монета – по-видимому, никелевая – французская. Диаметр – 24 мм. На одной стороне изображение бюста женщины с лавровым венком на голове. Ясно разбирается надпись: «FRANCAISE»; на другой стороне: «RTE 25 CENTIMES». Год монеты – 1903.

3. Ложка чайная, на обороте с трудом разбирается клеймо: «ALPAGHA».

4. Один медный патрон от охотничьего ружья, диаметр – 17,5 мм, на обороте клеймо: «H. UTENDOERFFER NORNBERG №. 16».

5. Патроны охотничьи, бумажные, сильно порченные, на обороте клеймо: «RWS 16–16 GASDICHT».

Бумажные патроны заряжены и не стреляны, а медный – стрелянный (так же, как все винтовочные).

6. Остаток медного карманного барометра: диаметр верха – 48 мм, высота коробки – 21 мм, покрыт сильной ржавчиной, на циферблате легко разбираются цифры 72–74—76, есть и другие надписи, но совершенно неразборчивые. На лицевой стороне и оборотной стороне довольно ясное клеймо, в круге 4 буквы: «PIIBN».

7. Пуговицы от одежды металлические; на одной из них вполне ясное клеймо с надписью: «PARIS SAMARITAINE»; диаметр этой пуговицы – 16,5 мм, другая из металлических пуговиц, по-видимому, от нижнего белья, имеет ясное клеймо: «KODAK».

8. Заржавленные остатки перочинного ножа с 2-мя лезвиями.

9. Сильно заржавленное лезвие большого ножа.

10. Металлическая оправа от одного глаза очков или пенсне.

11. Большое дымчатое стекло от снежных очков-консервов.

12. Разные пряжки и крючки от одежды, кнопка от сапога. На одной пряжке (от брюк или жилета) клеймо: «PRIMA SOLID»; французская булавка, гвозди, маленькие обрывки стального троса диаметром 3,5 мм, длина отдельного обрывка сантиметров до 5–6.

13. Обрывок толстой бумажной ткани, черной и белой в клетку.

14. Обрывок резинки, по-видимому, от очков-консервов.

15. Железный наконечник от багра длиной 24 сантиметра.

16. Железная тонкая полоса – подшивка полозьев саней».

В начале рапорта С. А. Рыбин пишет: «Фотографом отдела В. И. Лухтанским сделаны снимки: а) с записки Кнутсена и Тессема;^[3] б) с предметов, найденных в остатках костра; в) с Якобсена и Карлсена».

К сожалению, эти фотографии не сохранились в архиве. Сергей Александрович Рыбин умер в 1957 году, его архив по нелепой случайности уничтожен. Казалось, что фотографии, которые были нам так необходимы, безвозвратно утеряны.

Но к счастью, мы ошиблись.

Однажды, зимой 1974 года, мы сидели в кабинете начальника Администрации Северного морского пути Кирилла Николаевича Чубакова. Говорили о Тессеме и Кнутсене, об их гибели, во многом остающейся загадочной, о гипотезе Болотникова и о рапорте Рыбина. В это время в кабинет зашел Марк Иванович Шевелев, свыше 30 лет возглавлявший Управление полярной авиации Главсевморпути.

– У меня есть фотографии Тессема и Кнутсена, – включился в разговор Марк Иванович.

Мы знали, что фотографии Тессема и Кнутсена опубликованы в книгах Амундсена. Но все же заинтересовались сообщением Шевелева.

– Рабочий день через 10 минут кончается. Приглашаю вас к себе. Посмотрите снимки и сами решите, представляют они ценность для вашего дела или нет, – улыбаясь, сказал Марк Иванович.

И мы поехали. Шевелев достал огромные альбомы, в которых хранится его фотоархив. Мы листали и листали их. Сколько может вместить жизнь одного человека? Вся история Советской Арктики проходила перед нами.

– А вот и норвежцы, – неожиданно остановил нас Марк Иванович.

– Что-то не похожи, – нерешительно заметил один из нас и перевернул страничку. Там были наклеены еще две фотографии: записка с мыса Вильда за подписью Тессема и Кнутсена и – мы сразу же «узнали» ее – фотография вещей, найденных Бегичевым.

Все стало на свои места. Норвежцы – это не Тессем и Кнутсен, а Якобсен и Карлсен. У Марка Ивановича сохранились копии всех трех снимков, сделанных в январе 1922 года фотографом научного отдела Комсеверпути В. И. Лухтанским!

Марк Иванович разрешил нам переснять фотографии. Снимок вещей мы напечатали в натуральную величину – на нем есть масштабная линейка. Теперь можно было сравнить находки Бегичева с находками на острове Попова-Чухчина, так сказать, буквально.

Мы поехали в Ленинград, в Музей Арктики и Антарктики. Директор музея Вадим Федорович Воронин – сын знаменитого ледового капитана Федора Ивановича Воронина, племянник еще более знаменитого ледового капитана Владимира Ивановича Воронина и сам полярник – заинтересовался не меньше нас. Из запасников и из витрин музея (к удивлению посетителей) немедленно достали все вещи, найденные на острове Попова-Чухчина.

И началась работа.

Бегичев обнаружил патроны трех разных типов: норвежские патроны к винтовкам системы «Крага – Йергенсена» и немецкие дробовые патроны двух образцов. Все три типа были найдены на острове Попова-Чухчина. Первое совпадение.

О французской монете и французской пуговице речь уже шла.

Дымчатое стекло и обрывок резинки от очков-консервов. Зачем могли понадобиться Тессему и Кнутсену очки, защищающие глаза от солнечного света, если в путь норвежцы вышли 15 октября, когда уже началась полярная ночь?

Лодочный багор. Какую пользу он мог принести «почтальонам» Амундсена? При езде на собачьей упряжке багор не нужен.

Чайная ложка. Судя по форме, она была из того же сервиза, что и две столовые ложки, найденные на острове Попова-Чухчина. Правда, клейма «ALPAGHA», которое с трудом разобрал Рыбин в 1922 году, нам обнаружить не удалось. Но ведь «музейные» ложки 20 лет пролежали на берегу моря, они насквозь проржавели. Возможно, поэтому клейма не видно.

Клеймо «KODAK» Рыбин обнаружил на одной из «металлических пуговиц». На самом деле это не пуговица, а кнопка с ремня того самого фотоаппарата «Kodak», который найден на острове Попова-Чухчина.

Металлическая оправа стекла от очков или пенсне. Насколько известно авторам, ни Тессем, ни Кнутсен очки не носили. Зато механик «Геркулеса» К. А. Семенов запечатлен на сохранившейся фотографии как раз в похожих очках.

Одну за другой мы брали многочисленные пряжки и крючки от одежды, найденные на острове Попова-Чухчина, и накладывали их на нашу огромную фотографию. Форма и размеры в точности совпали!

Казалось бы, все свидетельствовало за то, что Бегичев и Якобсен, сами того не ведая, обнаружили стоянку русановцев. Но было одно противоречие, и долго оно не давало нам покоя…

Экспедиция Русанова отправилась в путь в 1912 году, Амундсена – в 1918-м. Понятно, что у русановцев не могло быть вещей, изготовленных после 1912 года. Бегичев же записал в дневнике: «Патроны оказались норвежского военного образца 1915 года».

Выходит, все логические построения опровергнуты?

Смотрим другие документы. Вот отчет Бегичева, написанный им уже после окончания экспедиции: «Винтовочные гильзы норвежского военного образца 1916 года». Разночтения с дневником, по ничего утешительного.

Рапорт С. А. Рыбина: «Все патроны 1912 года». Ура!

А что писал Якобсен? К сожалению, дневники его не сохранились. Однако сотрудник Норвежского полярного института П. Л. Хагеволь прислал газеты «Афтенпостен» и «Моргенбладет» за 1922 год.

В первой из них – интервью, которое дал Ларс Якобсен по возвращении в Норвегию: «Вокруг костра мы нашли патронные гильзы от ружья марки «Краге» модели 1912 года». Прекрасно!

Вторая газета – «Моргенбладет»—снова разочаровывает. 15 статье о поисках Якобсен пишет: «Вокруг костра лежало несколько патронов «Краге» с отметкой 1912 год и один – 1914 год».

Как же увязать эти противоречия? Мы думаем, что Бегичев и Якобсен просто ошиблись. 1914-й? 1915-й? 1916-й? Они противоречат сами себе и друг другу.

Отметим еще, что отчет С. А. Рыбина поражает своей тщательностью и педантичностью. В любой детали рапорт его четче и обстоятельнее, чем записи участников спасательнойэкспедиции. Бегичев, по-видимому, вообще не слишком обращал внимание на детали, на «мелочи». «На дробовых бумажных патронах надпись английская», – пишет он в отчете. В действительности надписи были только немецкие. Понятно поэтому, что к данным Рыбина – «Все патроны 1912 года» – относишься с большим доверием, чем к свидетельствам Бегичева – 1915 или 1916 год – или к сообщению Якобсена – один патрон 1914 года.

Есть и другие соображения, которые говорят, что найденные патроны не принадлежали норвежцам. Сомнительно, чтобы Амундсен, который готовил экспедицию в 1918 году и предполагал вернуться домой только через 5–7 лет, взял патроны не новые – только что выпущенные, а старые – 1912 года. Кажется также невероятным, чтобы Амундсен закупал патроны у немецких фирм. Еще не кончилась мировая война. Норвегия, правда, соблюдала нейтралитет, но это не помешало немецкой подводной лодке потопить мирный норвежский торговый корабль, а затем обстрелять из пулеметов спасательные шлюпки, в которые пересела команда. Возмущенный Амундсен в конце 1917 года демонстративно вернул послу Германии в Норвегии многочисленные награды, полученные им от императора, научных обществ и университетов Германии. В связи с этим смелым шагом Амундсен серьезно опасался, что «Мод», выйдя в плавание, подвергнется атаке немецких подводных лодок. Неужели при таких обстоятельствах он мог заказать патроны в Германии?

А не сохранились ли в Норвегии списки оборудования и снаряжения, которые взял с собой Амундсен? Мы написали директору Норвежского полярного института. Рассказали о научно-спортивной экспедиции «Комсомольской правды», о ее поисках в Арктике, о новой трактовке находок советско-норвежской спасательной экспедиции 1921 года, о проведенном сравнительном анализе, про который только что говорили. И задали много конкретных вопросов: сколько нарт и какого образца было на «Мод», какие лыжи, огнестрельное оружие и боеприпасы использовались в экспедиции Амундсена, и так далее. Через полгода в редакцию «Комсомолки» пришло долгожданное письмо от П. Л. Хагеволя. Большинство наших вопросов остались без ответа, и связано это с тем, что архив Р. Амундсена, оказывается, не разобран. Однако Питер Хагеволь прислал очень ценный документ – копию счета фирмы «Хаген», которая поставляла Амундсену лыжи, крепления к ним, боеприпасы и т. д.

Напомним, что дробовые патроны, найденные спасательной экспедицией, были шестнадцатого калибра. Так вот, в счете фирмы «Хаген» таковые не значатся. У Амундсена были охотничьи ружья двенадцатого калибра!

Что ж, наверное, уже достаточно аргументов в пользу русановской версии (несколько новых «за» еще впереди). Подведем итог: Н. А. Бегичев и Л. Якобсен обнаружили в 1921 году не «могилу Кнутсена», как считалось до самого последнего времени, а лагерь русановцев.

8. ЗАТЕРЯЛИСЬ В АРХИВАХ!

«Но разве сам Амундсен, – спросит читатель, – не анализировал вещи, обнаруженные на мысе Приметный в 1921 году? Почему он не обратил внимания па маркировку патронов, на оправу очков и на все остальное?»

В связи с этим естественным вопросом мы должны рассказать о странной истории, которая приключилась с находками Бегичева и Якобсена, находками, которые должны были бы считаться драгоценными реликвиями. Они не попали в музеи. Более того, считалось, что они безвозвратно утеряны.

В 1972 году сотрудник Норвежского полярного института писал: «Капитан Л. Якобсен, который сопровождал Н. Бегичева в поисковой экспедиции летом 1921 года, нашедшей костные остатки сгоревшего человеческого трупа около мыса Приметный, подтвердил в 1970 г., когда ему было 89 лет, что он составил карту и описание места могилы и снял фотографии его. Но весь этот материал был конфискован советскими властями в Нарве при его выезде из России в конце января 1922-го года».

Конечно, так могло случиться. Время было трудное: молодая Советская Республика, напрягая все силы, боролась с голодом и разрухой, еще не кончилась интервенция. Разные причины могли побудить таможенников конфисковать непонятные карты и вещи у двух иностранцев, выезжающих из России. И все-таки очень нелегко поверить в такой финал путешествия. Архивные документы о пребывании Якобсена и Карлсена в нашей стране говорят, что на всем пути, от Дудинки до границы, норвежцы получали всемерную помощь.

Вот, например, рапорт начальника гидрографического отдела Комитета Северного морского пути:

«Посланные Норвежским правительством для розыска двух пропавших без вести спутников Амундсена в его экспедиции к Северному полюсу: командир шхуны «Хеймен» Ларс Якобсен и его переводчик Альфред Карлсен 30 декабря (1921 года) прибыли в Красноярск, возвращаясь на родину. Мною были приняты все меры содействия для их успешного дальнейшего движения. Поместив их в канцелярии базы Гидроотряда и снабдив их двумя банками корнбифа и тремя фунтами галет, я обратился за содействием к Председателю Енисейского губисполкома т. Гольдич, который со своей стороны распорядился об оказании им всякого возможного содействия: предоставил им безденежный проезд до Ново-Николаевска в вагоне начальника Сиб. милиции, снабдил их деньгами (500 тыс.) за счет Комсеверпути, двумя полушубками, в которых они нуждались, провизией (10 ф. хлеба, 5 ф. копченостей, 3 ф. масла, 1/4 ф. чая, 1/2 ф. табаку и 2 коробки спичек) и, находя их пребывание в канцелярии неудобным, предоставил им помещение в гостинице «Дом крестьянина». Как иностранцам, незнакомым с нашими порядками, для выполнения всяких деловых формальностей им предоставлено было полное содействие от базы отряда, наконец, чины отряда старались оказать им гостеприимство по личной, частной инициативе.

Считая безусловно необходимым оказать этим представителям дружественной нам Норвегии и в дальнейшем всякое содействие, прошу вашего распоряжения о скорой и удобной доставке их на родину».

Удивительная примета времени – в рапорте соседствуют 500 тысяч рублей и 2 коробки спичек.

Советские организации делали все, что было в их силах. Якобсен и Карлсен были снабжены специальными мандатами: «…согласно договора между Российским Советским Правительством и Правительством Норвегии, все советские учреждения и должностные лица обязаны оказывать предъявителю сего полное содействие при его поездке».

Нет, не верилось, что находки с мыса Приметный и документы, составленные экспедицией, были отобраны у Якобсена и Карлсена на советской границе. В 1975 году Н. Я. Болотников, а потом и мы вновь обратились в Норвежский полярный институт с просьбой, если возможно, просмотреть архив Амундсена и прояснить судьбу утерянных документов. Через некоторое время от П. Л. Хагеволя пришел ответ.

«Этой весной, – писал он, – я по телефону спросил секретаря Надзирательного комитета по сохранению Дома Руала Амундсена г-на Хальвурсена о возможном наличии в Доме Р. А. материалов по находкам поисковой экспедиции 1921–1922 гг. и оборудованию Модовской экспедиции. Г-н Хальвурсен пообещал мне, что он поедет туда со мной летом просмотреть, что там есть. Вместе мы поехали на машине в дом Р. А. В сарае около дома мы нашли много бумаг, главным образом писем от различных людей всего мира, посланных Р. А. или брату его Леону А. в 1917–1925 гг.

Мы не успели разобрать все, что там есть, но мы собираемся вернуться туда осенью. Мы привезли два чемодана, заполненных бумагами, в Полярный институт, и я провел три дня в конце июля, просматривая их. Главный результат этого разбора для вас: вещи, найденные экспедицией Бегичева – Якобсена около костра, попали в Норвегию».

Почему же находки с мыса Приметный были заброшены и забыты? (Быть может, даже выброшены, поскольку так трудно оказалось о них что-нибудь разузнать.)

Народ Норвегии свято хранит память о своих героях. Широко известно, что в специальных музеях в Осло стоят на вечном приколе и суда викингов, и знаменитая «Йоа», и легендарный «Фрам», и «Кон-Тики» Тура Хейердала. На родине, в небольшом норвежском городе Берне, установлен памятник Кнутсену.

Могло ли случиться, что Руал Амундсен не передал последние реликвии Пауля Кнутсена его родственникам или в один из музеев Норвегии?

Очевидно, нет.

Возникло противоречие: с одной стороны, найденные предметы попали в Норвегию, с другой – они не отмечены достойным вниманием. Истина, как нам кажется, открылась, когда в первом издании книги Р. Амундсена «Моя жизнь» мы прочли: «Бедные ребята! Это были бравые и верные товарищи, и их гибель мы всегда будем горько оплакивать… Один из наших товарищей был найден у острова Диксон. А о втором до сих пор никто ничего не слышал». Последние слова, на наш взгляд, свидетельствуют: Руалу Амундсену было понятно, что вещи, обнаруженные на мысе Приметный, не принадлежали Тессему и Кнутсену. Он-то знал, какие патроны были в его экспедиции.

Возможно, в не разобранной до сих пор переписке Амундсена есть документы, более основательно подтверждающие наше предположение. А может быть, обнаружатся и какие-то записи Амундсена с оценкой находок Н. А. Бегичева и Л. Якобсена.

Руал Амундсен знал, разумеется, историю полярных путешествий, он знал и о пропавшей без вести экспедиции В. А. Русанова. Перед отплытием «Мод» он получил письмо из Парижа от матери Жюльетты Жан – жены В. А. Русанова, которая была на «Геркулесе» в его последнем плавании:

«Я читала в газете «Le Matin», что Вы ведете подготовку к экспедиции на Северный полюс.

Я мать госпожи Русановой. Русановская экспедиция ушла в июле месяце 1912-го года на Шпицберген с намерением отправиться оттуда к Новосибирским островам.^[4]

Экспедиция Отто Свердрупа не нашла никакого следа.

Господин Амундсен, извините меня за смелость, но я прошу Вас сообщить мне, не намерены ли Вы проявить участие к судьбам моих дорогих детей: моей дочери и моего зятя, к судьбе их товарищей и попытаться отыскать их следы в Арктике.

Я знаю от своего зятя, что капитан (А. С. Кучин. – Авторы), который вел их судно, сопровождал Вас в Вашей замечательной экспедиции, во время которой Вы достигли Южного полюса.

Прошу Вас принять выражение моих самых почтительных чувств и мои самые искренние приветствия. Вдова Жан-Соссии».

Вполне могло случиться, что, рассматривая предметы, найденные на Таймыре в 1921 году, Амундсен не просто отверг «норвежскую» общепринятую версию, но и выдвинул свою собственную – «русановскую». В этом случае, возможно, эти предметы-реликвии – не норвежские, а русские – Амундсен сберег, чтобы вернуть их в Россию, на родину В. А. Русанова.

Мы хотели бы обратиться к норвежским организациям и отдельным гражданам Норвегии с просьбой выяснить судьбу находок Н. А. Бегичева и Л. Якобсена и в случае, если они сохранились, передать их в Советский Союз. Дом-музей В. А. Русанова в Орле – родном городе Владимира Александровича – был бы счастлив иметь исторические экспонаты…

9. «МЫС ЗЕМЛЯНОЙ, ВЫСОКИЙ, ОБРЫВИСТЫЙ»

В 1973 году мы искали могилу Кнутсена. Нам хотелось восстановить историческое место, сложить рядом с могилой гурий, отдать дань уважения героическому походу Питера Тессема и Пауля Кнутсена. Зимой выяснилось, что находки Бегичева не имеют отношения к норвежцам, но это не уменьшило нашего интереса к точному определению местоположения мыса, где были сделаны находки в 1921 году. Теперь искать стоило и для того, чтобы по трем стоянкам В. А. Русанова (о. Геркулес, о. Попова-Чухчина и эта новая, третья, стоянка) восстановить путь русских героев с судна «Геркулес».

К полевым работам 1974 года мы готовились тщательно. Сначала после знакомства с дневником Бегичева казалось, что все просто. Имелись точные координаты места: «широта 75°07 и долгота 88°13 », и пеленги от него на характерные сопки и мысы. Но вот беда: судя по координатам, место находок должно было располагаться не на берегу, а в тундре, километрах в восьми от моря.

Вспомним, что экспедиция Бегичева – Якобсена работала в сложных погодных условиях. В дневниках Бегичева день за днем записи: «сильный туман», «сильный туман и шел снег», «сильный снег и пурга», «ничего не видать», «уже два месяца, как мы не видели солнца». Ориентироваться в таких условиях, определять свои координаты было очень не просто.

К тому же карты, которыми пользовалась экспедиция, были весьма приблизительными. Многие реки, мысы, острова на них попросту отсутствуют. Несуществующие на карте объекты Бегичев называл по характерным признакам: приметная сопка, бухта глубокая, мыс каменный. Или совсем просто: «другой мыс». Идентифицировать такие названия с современной картой подчас невозможно, а следовательно, пеленги Бегичева помочь нам не могли.

Оставалось единственное – попытаться умозрительно пройти маршрутом Бегичева – Якобсена, день за днем восстановить по сохранившимся архивным данным весь путь советско-норвежской экспедиции.

Для этого мы могли использовать четыре источника: 1) дневник Бегичева, 2) отчет, написанный им после окончания экспедиции, 3) рапорт инженера С. А. Рыбина, составленный на основании опроса Якобсена и Карлсена, и 4) статью самого Якобсена, опубликованную в газете «Моргенбладет» 18 марта 1922 года.

Опорной точкой для восстановления маршрута служил мыс Вильда. Все четыре источника сходились в том, что спасательный отряд был здесь 28–29 июня – за две недели до находки костра. Но вот в других «показаниях» единодушия не было. Каждый из источников рассказывает о событиях того или иного дня по-своему. Часто «показания» на первый взгляд исключают друг друга. Бегичев, например, пишет: «…пересекли реку». В тот же день Якобсен отмечает: «…переправились через три реки». На самом деле в этих записях нет противоречий, просто Бегичев не счел нужным сообщить о двух переправах через, по-видимому, небольшие речки.

Сложнее обстояло дело с оценкой пройденного пути. Большинство расстояний определялось участниками экспедиции либо на глазок, либо по данным колеса-одометра, прикрепленного к задку саней.

«Но показаниям этого счетчика не придавалось особой веры, – пишет Рыбин, – так как при переправах через бугры колесо приподнималось с земли, а по липкой глине и мокрому снегу совершенно не катилось».

В показания одометра каждый, видимо, вносил свой поправочный коэффициент. В результате один источник указывает: «прошли 17 верст», другой – «прошли 20 километров» и т. д. Какой цифре отдать предпочтение?

Решающую роль в нашей работе сыграло знание местности, приобретенное во время Таймырской экспедиции 1973 года. Мы уже прошли по этим местам, воочию представляли себе мысы, сопки, реки и могли судить, насколько тот или иной объект похож на описания Бегичева и Якобсена.

Почти полгода ушло на восстановление маршрута советско-норвежской спасательной экспедиции. К концу июля 1974 года, перед началом нового путешествия на Таймыр, мы смогли подвести итоги своих исследований.

«С большой вероятностью, – записано в плане поисков полярной экспедиции «Комсомольской правды» 1974 года, – «могила Кнутсена» находится на мысе, долгота которого 87°41 в. д.».

Расположение мыса хорошо согласуется с местами ночевок аргиша Бегичева накануне и на следующий день после находки, со всей прокладкой пути.

С долей импровизации и с учетом магнитного склонения всем пеленгам с мыса, которые приводятся в документах, можно дать удовлетворительное объяснение.

Внешний вид мыса, насколько мы помнили, также согласуется в общих чертах с его описаниями в источниках.

По расчетам, это был первый мыс к западу от полуострова Михайлова. Тот самый возвышенный выступ земли, который стал для двух отрядов экспедиции 1973 года словно препятствием на пути к дугообразной косе, где независимо друг от друга отряды планировали устроить ночлег.

На картах Таймыра, даже самых подробных, этот мыс остается безымянным, и мы для удобства дали ему собственное название – мыс «М». Сейчас трудно вспомнить, почему оно появилось. Может быть, потому, что мы по укоренившейся традиции, так же как и в 1973 году, имели в виду могилу Кнутсена. А может быть, потому, что это была наша цель – «Мета». На древних географических картах встречались такие названия: «Meta incognita» – «Неведомая цель».

Следует сказать, что параллельно с нами прокладку пути Бегичева – Якобсена вел В. А. Троицкий. Он жил и работал в Хатанге, мы постоянно переписывались и обменивались новыми сведениями.

Позднее он писал нам: «Вы убедились, какое это сложное дело – идентификация старых названий и описаний местности с современной картой. Мне пришлось повозиться со многими первоисточниками по Таймыру, и среди них «бегичевское дело» – определение места костра – было наиболее трудным».

Троицкий и члены пашей экспедиции анализировали одни и те же документы. Но выводы получились совершенно разными. «По моим данным, – писал В. А. Троицкий, – место находки – на мысе Изгиб, скорее всего к северо-востоку от оконечности мыса Изгиб, близ обрывистого края».

Мыс Изгиб находится на полуострове Михайлова приблизительно в 11 километрах к северо-востоку от нашего мыса «М». Кто же прав? Да и удастся ли вообще найти на местности какие-то следы «могилы Кнутсена»?

В 1921 году участники спасательной экспедиции отметили место своей находки.

Бегичев пишет: «Мы вырыли могилу и зарыли обгоревшие кости, поставили крест и выбили на цинке, когда поставлен крест и кому. Я поставил свой знак из плавника и зарубил на нем топором, когда был на этом месте…»

Как обычно, запись, сделанная Рыбиным, более подробна и обстоятельна:

«У края ямы поставили крест высотой немногим более 1 сажени; вокруг нижней части стойки креста прибили железную полосу (найденную здесь же обшивку полоза), на которой Кузнецов предварительно выбил ножом насквозь надпись по-русски. Саженях в 5-ти от могилы, на юго-запад от нее, Якобсен и Карлсен зарыли в землю и обложили камнями столб, высотой около одной сажени. На этом столбе на высоте около 1 метра от земли они вырезали ножом свои инициалы и дату: «L. J. А. К. 11.8.1921».

В десяти саженях на запад от этого знака поставил свой знак Бегичев, врыв в землю столб и обложив его камнями: высота этого столба сажени 1–1,2. На этом столбе вырезаны инициалы Н. Б. и дата, но как точно составлена эта надпись – Якобсен и Карлсен не помнят. Кузнецов, кажется, вырезал свои инициалы на знаке Якобсена».

Итак, крест с прибитым к нему куском железного полоза, два столба с вырезанными и вырубленными инициалами. Сохранился ли хотя бы один из этих знаков?

В августе 1974 года отряд экспедиции «Комсомольской правды» в составе В. Ростова, Ф. Склокина, И. Маркова был высажен с вертолета на мыс «М». Приводим часть отчета начальника отряда Владимира Ростова.

«Вертолет заходил на мыс «М» с моря, земля стремительно надвигалась. Сверху очертания берега казались совершенно иными, чем виделись на карте. «Где будем садиться?»—крикнул штурман. Твердой уверенности, что под нами мыс «М», ни у кого не было. «Сделаем круг над лагуной», – попросил я и очертил рукой дугу.

Вертолет завалился на правый бок, пошел правым разворотом над лагуной, и вдруг все отчетливо, как на карте, увидели мыс «М». «Идем на посадку! – крикнул бортмеханик. – Приготовьтесь!»

Вертолет зыбко стоял на земле, открылась дверца, и мы выскочили из кабины. Над головой грохотали лопасти, а из-под ног, словно став видимыми, бежали струи воздуха от винта. Несколько секунд выгружали вещи. Дверь машины задвинулась, воздух будто стал твердым, небо померкло, л вертолет ушел на запад, к Диксону.

Захватывающих поисков не получилось. Захватывающие поиски были в Москве. Здесь же оказалось все до обидного просто. Мы надели рюкзаки, прошли 150–200 метров по направлению к обрывистому берегу и сразу, именно сразу, увидели знак Никифора Бегичева. Столб лежал на земле, мы его подняли. Посередине прочли четкую надпись: «1921 Н. Б.».

Первые волнения улеглись, беспорядочные рыскания по мысу прекратились. Надо было обдумать случившееся, послать радиограмму. Пока ставили мачту радиоантенны, натягивали палатку, развертывали радиостанцию, окончательно успокоились.

Утром не спеша, тщательно начали составлять план мыса «М» с привязкой к горам, мысам в море и триангуляционному знаку. По компасу засекли азимуты на характерные ориентиры. Разметили полигон предстоящих поисков, приготовили рулетку и инструменты.

Что мы сделали? Исследовали, казалось бы, каждую пядь земли в радиусе 100–120 метров от знака Бегичева. Выкопали несколько ям-шурфов; щупом-зондом искололи каждый квадратный дециметр поисковой площадки. Тщательно обследовали береговую линию на 4–6 километров в сторону полуострова Воронцова и на 6–8 километров прилегающий берег полуострова Михайлова. Буквально на коленях исползали косу, отделяющую лагуну от моря. Результатов эти поиски не принесли.

Знак лежит в нескольких метрах от песцовой ловушки. Может быть, его принесли охотники? Но тут нет «пасти», частью которой служит массивное бревно, а есть только пружинные капканы. Для вехи, которой охотники обозначают место, знак не годится – слишком уж не удобен. Для костра? Но, во-первых, знак Бегичева чертовски тяжел, а во-вторых, почему же тогда его не сожгли, да и следов костра нет.

Марков ходил к триангуляционному знаку и переписал «автографы», оставленные па столбах. Эти фамилии могут понадобиться. Еще два дня мы, все еще надеясь на удачу, по нескольку раз повторяли и углубляли поиски. В последний день решили вблизи места находки установить памятный столб с табличкой: «Здесь в 1921 году Н. Бегичев обнаружил стоянку неизвестной экспедиции. Место восстановлено и найдено по архивам экспедицией «Комсомольской правды». 8 августа 1974 г….»

Остается добавить, что знак Бегичева – это ствол плавника длиной около 2,5 метра. Слова «неизвестной экспедиции» в надписи, сделанной нашими товарищами на памятной табличке, свидетельствуют о сомнениях, которые оставались у нас в августе 1974 года по поводу того, были ли на мысе «М» в самом деле русановцы. На геодезическом знаке ножом вырезаны надписи: «Зверков, Бажепов 11-VI.49 г.», «Иванов 1956», «Котов, Горохов». Хотя ближайшее поселение находится в нескольких сотнях километров, за полвека здесь побывало не менее десятка людей: охотники, геодезисты, гидрографы… Ни с кем из тех людей, фамилии которых сохранились на триангуляционном знаке, мы не знакомы. На мыс «М» они пришли много раньше отряда полярной экспедиции «Комсомольской правды». Нам хотелось бы адресовать к ним вопрос: не видели ли вы, товарищи, каких-либо реликвий экспедиций Русанова или Бегичева – Якобсена па мысе, о котором идет речь?

Так был завершен поиск. Не у мыса Приметный, а километрах в 40 к западу от него, на высоком мысу, некогда стояли члены русановской экспедиции. Знак Бегичева – толстое бревно плавника с глубокими зарубками – ныне экспонат Музея Арктики и Антарктики.

После окончания экспедиции выяснилось, почему вычисления В. А. Троицкого указали на мыс Изгиб. В архиве Академии наук, в Ленинграде, и он, и мы изучали один и тот же дневник Бегичева. Но одну из записей Бегичева (а писал он, надо сказать, чрезвычайно неразборчиво) восприняли по-разному. Мы прочитали: «в 2-х км», а В. А. Троицкий – «в 27 км».

Как часто судьба поисков может зависеть от такой вот нелепой случайности!

Теперь два слова о местоположении стоянки.

Представьте себе длинную галечную косу, сплошь покрытую бревнами плавника. В основании косы поднимается уступом четырехметровый мыс, где в 1921 году и был обнаружен костер. На самом мысу плавника нет. Экспедиционный опыт подсказывает, что зимой, когда совершали свой переход Тессем и Кнутсен, было бы значительно проще и разумнее разжечь костер внизу на косе, а не таскать бревна плавника наверх. Разводить костер наверху имело смысл только летом или осенью, когда волны могли захлестывать косу. К тому же летом (полярный день) с высокого места при хорошей погоде легче осмотреться, наметить дальнейший путь. Наконец, костер, зажженный на возвышенности, мог быть сигнальным, если участники экспедиции В. А. Русанова по какой-то причине разъединились.

Только эти соображения оправдывают тяжелую работу – перетаскивание бревен на 100–150 метров и подъем их на четырехметровую высоту. Кстати, эта работа была бы просто непосильна для одного оставшегося в живых норвежца (если следовать «версии Бегичева»). Так находка места костра добавила новые аргументы в пользу того, что на мысе «М» побывали русановцы.

… Мыс «М». Мы так давно привыкли к этому краткому названию. Оно – наше, оно – любимое. Но мы прекрасно понимаем, что для карты слова «мыс «М»» не годятся. Дать же название этому безымянному мысу есть настоятельная необходимость.

Читатели помнят, как обрисовал его Никифор Бегичев: «земляной, высокий, обрывистый». Это внешние, физические характеристики мыса. Любую из них можно принять за название. В самом деле, чем плохо: мыс Земляной, или мыс Высокий, или мыс Обрывистый. Но мы предлагаем все-таки назвать его исходя не из описания Бегичева, а с учетом того факта, что на нем была стоянка русановцев.

Имя Владимира Александровича Русанова вызывает у советских людей законную гордость – революционер, патриот России, смелый ученый, отдавший жизнь освоению северных окраин своей Родины. Тайна гибели его экспедиции не разгадана, но известны три стоянки первопроходцев. Две из них дали повод назвать острова Геркулес и Попова-Чухчина. Пусть и третья, материковая, послужит памяти о пионерах Северного морского пути. Нам кажется, что мыс, который дал пристанище людям из экспедиции Владимира Русанова, можно было бы назвать мысом Русановцев.

10. НИКОГДА НА ЭТОМ МЫСЕ НЕ БЫЛО СТОЛЬКО ЛЮДЕЙ

Предложение о названии мыс Русановцев не только наше – участников полярной экспедиции «Комсомольской правды», но и моряков…

В 1978 году мы снова были на Таймырском полуострове. К концу путешествия все 15 участников полярной экспедиции «Комсомольской правды» должны были встретиться на берегу бухты Михайлова, на мысе «М». Первый отряд из шести человек пришел сюда рано утром, и все тотчас принялись за установку памятника в честь русановской экспедиции.

На косе они нашли шестиметровый ствол плавника, занесли его с немалым трудом на возвышенную часть мыса, врыли в землю, прибили металлическую пластину с надписью. Сложили большой гурий.

Потом пришли еще семеро.

Бухта Михайлова отгорожена от моря на северо-востоке стрелой полуострова Михайлова, а на западе – полуостровом Воронцова. Последний имеет почти круглую форму и соединяется с материком узким перешейком. Путь семерых проходил вдоль северного берега полуострова Воронцова на восток. Потом, когда открылся вход в бухту Михайлова, к мысу «М» можно было бы идти напрямую – по азимуту. Но надвигался густой туман, крупная волна шла с северо-запада, и, чтобы случайно не потерять драгоценного времени, для надежности, два тримарана и одна лодка от северо-восточной точки полуострова Воронцова пошли строго на север, «воткнулись» в полуостров Михайлова, а потом уже под его берегом побежали в глубь бухты.

Туман скрыл полуостров Воронцова. Высокий глинистый берег слева шел строго на восток, не было заливчиков и мысов – темная линия обрывов была точно прочерчена по линейке. По карте мы знали, что от места, где кончается высокий берег, до мыса «М» два километра. Дальше появлялись низкие косы, заливы и бухты. Направление берега быстро менялось – с восточного на южное, потом на юго-западное. Тут лежал остров, на котором мы ночевали в 1973 году, однако с моря он казался совершенно новым, незнакомым, только карта служила подсказкой. И вот вдруг, всем на удивление, из тумана черным высоким бастионом открылся мыс «М».

Металлическая плита на памятном знаке. Фото М. Деева

Вновь прибывших встречали товарищи. Лодки вытащили на берег. Среди камней горел костер – варилась еда. Мы зажгли еще один, чтобы обсушиться возле него. День, на который была намечена общая встреча, кончался, а третьего, маленького, отряда экспедиции – двух наших товарищей – не было. В душу закрался страх: не случилось ли с ними чего-нибудь?

В море, в 300 метрах от нас, стояло гидрографическое судно «Валериан Альбанов». В тумане гирлянда тусклых огней, обозначивших силуэт судна, была едва различима.

Потом пришел катер. Леденев и Шпаро отправились с визитом к капитану, а члены экспедиции, оставшиеся на берегу, зажгли на мысе «М» огромный костер. С борта «Альбанова» огонь казался фантастическим, он пробивал тьму, туман, и даже крошечные черные фигурки возле него были превосходно видны.

Мы решили поддерживать огонь на мысе «М» в течение всей ночи. Наши друзья, зная, что в лагере тревога из-за их отсутствия, могли ведь идти и ночью, и тогда костер на вершине мог бы помочь им. Установила дежурство: полтора часа два человека поддерживают огонь, затем их сменяют. Именно двое дежурных, потому что с косы надо таскать бревна для костра наверх, а это тяжелый труд.

В шесть утра – общий подъем. На восемь назначена церемония открытия памятника. Туман поредел, и – чудо – рядом с гордым красавцем «Альбановым» стояло еще одно судно необычной формы. Танкер, догадались мы.

В восемь к берегу подошел катер. На красных спасательных жилетах мы прочли слова «Ардатов», Рига. Потом причалил катер с гидрографического судна. Нас было тринадцать и моряков не менее тридцати; легко поручиться, что никогда на мысе «М» не было столько людей.

В 1913 году тут стояли русановцы. Они жгли костры. Три костра, как сказано в рапорте С. Рыбина. Стоя на камнях возле костра, приблизясь к огню так, что вот-вот запалится одежда, мы говорили о русановцах. Мы не пытались придумать новые версии их гибели, не мечтали разгадать тайну исчезновения экспедиции. Мы просто думали о них.

Шестьдесят пять лет назад на фансботе часть экипажа «Геркулеса» могла идти нашим вчерашним путем вдоль обрывов полуострова Михайлова. Люди, наверное, удивлялись быстрой смене направления береговой черты, а потом, поразившись неожиданно возникшей горе, пристали к косе рядом с ней. Они грелись возле костра и подбадривали друг друга. Они долго разыскивали пресную воду, готовили еду, подтаскивали к костру бревна. Они делали все то, что делаем мы.

1913 год… Карта не могла помочь первопроходцам. Они не могли «выйти в эфир». Им было хорошо известно, что ни один человек не знает, где они находятся, что никто не придет им на помощь. Они храбро боролись, но, видимо, обстоятельства оказались сильнее…

Моряки разделяли наши чувства.

Капитан «Альбанова» Василий Васильевич Струнин открыл памятник. Второй помощник комсорг Архангельской гидробазы Виталий Егоров произнес краткую речь:

«Друзья! Нам выпала большая честь присутствовать па открытии мемориала в честь полярного исследователя В. А. Русанова и его товарищей.

Незримые нити протянулись к нам от ушедшего в небытие 65 лет назад экипажа «Геркулеса». Сегодня мы, моряки гидрографического судна «Валериан Альбанов», вносим свой скромный вклад в дело освоения Арктики, продолжая эстафету, переданную нашими отважными соотечественниками.

Нам неизмеримо легче. Мы живем в то время, о котором мечтали Русанов и его товарищи. Советский атомоход «Арктика» покорил Северный полюс, наши гидрографические суда ведут исследования в высоких широтах. Но Арктика осталась Арктикой. Мы молоды, за нами будущее, и мы приложим все силы к выполнению заветов наших старших товарищей. Память о них навсегда останется в наших сердцах».

Потом каждый участник митинга принес камень к большому гурию, сложенному в основании памятника. К столбу рядом с памятной плитой были прибиты небольшие медные таблички от экипажей «Валериана Альбанова» и «Ардатова».

При всеобщем одобрении было выдвинуто предложение обратиться с просьбой в Гидрографическое предприятие Морфлота СССР о присвоении безымянному мысу названия мыс Русановцев.

Через час после митинга берег опустел. Первозданную красоту его дополнял строгий облик памятника – мыс венчался каменным гурием и высокой вехой из плавника. Каждый из нас, бросая последний взгляд с борта «Альбанова» па этот берег, понимал, что подвиги героев-первопроходцев должны навсегда остаться в памяти человеческой.

Через три часа на берегу одного из проливов в шхерах Минина мы нашли двух запоздавших товарищей. Оказалось, что мотор на их лодке безнадежно сломался. Экспедиция 1978 года заканчивалась. Неожиданным послесловием к ней стало письмо из Архангельска от Виталия Егорова, которое вскоре пришло в редакцию «Комсомольской правды». К письму был приложен протокол открытого комсомольского собрания гидрографического судна «Валериан Альбанов» от 5 сентября 1978 года. Собрание постановило:

«Отдавая дань уважения первооткрывателям Арктики, в честь экспедиции полярного исследователя В. А. Русанова установить в будущем году на берегу бухты Михайлова, рядом с памятным знаком, открытым в 1978 году, обелиск. Постоянно осуществлять над ним шефство. Призываем молодежь всех судов Архангельской гидробазы присоединиться к нашему начинанию».

В письме были и копии радиограмм капитанов гидрографических судов «Иван Киреев», «Николай Коломейцев», «Сергей Кравков», «Яков Смирницкий», «Федор Матисен». Моряки горячо поддержали благородный почин комсомольцев судна «Валериан Альбанов».

Прошел год. Судно «Валериан Альбанов» снова пришло в бухту Михайлова. 8 сентября пять членов экипажа – четвертый механик Александр Попов, моторист Виктор Большак, матрос-электрик Николай Кирикович, матрос 1-го класса Виктор Ключаров и Виталий Егоров – высадились на берег и начали строительство нового памятника.

Потом в «Комсомольской правде» под рубрикой «Записки нашего современника» был напечатан поэтичный дневник Егорова, который он вел в течение четырех дней на месте стоянки экспедиции В. А. Русанова,

11. «ЧТО НЕ МОГЛО БЫТЬ ДОКАЗАНО ФАКТАМИ, ПОПОЛНЯЛА ФАНТАЗИЯ»

Теперь настала пора поговорить о захоронении на мысе «М». Кнутсен здесь не погиб. Выходит, свой конец нашел на мысе кто-то из спутников Русанова или, может быть, сам начальник экспедиции?

Впрочем, вчитаемся еще раз в документы.

«Здесь лежат обгоревшие кости человека», – записал в дневнике Бегичев.

Ларс Якобсен более осторожен. «В большой куче золы, – пишет он, – находились сильно обгоревшие кости, так что было трудно определить, человеческие ли они. Одна из них обгорела меньше, и, по всей вероятности, это была лобная часть человеческого черепа».

Наконец, Рыбин тщательно проанализировал рассказы Якобсена и Карлсена.

«Факт нахождения костей так серьезен, – пишет он, – что при расспросах об этом обстоятельстве я приложил особенное старание, чтобы понять, на основании каких признаков нашедшие их убедились в том, что кости эти принадлежали человеку, и в результате у меня самого такого же убеждения совершенно не получилось.

Ни одной из костей Якобсен не везет и объясняет причину этого тем, что косточки были в таком состоянии, что при неосторожном обращении с ними они распылились в прах…

Остается довериться анатомическим познаниям боцмана Бегичева и капитана зверобойной шхуны Якобсена и их двум еще менее компетентным спутникам.

Размеры отдельных костей, как говорит Якобсен, не превышали длины десяти сантиметров, и только одна плоская тонкая кость была величиной с ладонь; эту последнюю кость нашедшие признали за кость от черепа человека, и, как мне показалось, на этой именно кости построена уверенность их в том, что здесь сожжен труп человека.

При оценке сведений, сообщенных Якобсеном, не следует забывать, что воображение его и его спутников было загипнотизировано рисовавшимися им картинами гибели Тессема и Кнутсена и то, что не могло быть доказано фактами, пополняла фантазия. Боюсь, что так случилось с находкой костей».

Мы полностью присоединяемся к мнению С. А. Рыбина.

В самом деле, трудно «довериться анатомическим познаниям боцмана Бегичева и капитана зверобойной шхуны Якобсена». Определить, принадлежат ли кости человеку, под силу только специалисту.

Выше мы уже писали о костях, обнаруженных на острове Попова-Чухчина. 35 лет они лежали в Музее Арктики и Антарктики. Все эти годы в инвентарной книге значилось: «№ 657 – кости человеческие», и посетители музея могли посмотреть экспонат. Но когда в 1972 году «№ 657» передали специалистам на экспертизу, оказалось, что это кости «животных отряда ластоногих», проще говоря, кости нерпы или лахтака.

Да и вообще картина кремирования теперь, когда мы знаем, что здесь были русановцы, а не одинокий норвежец, кажется нелепой.

История эта подтверждает правило: истина рождается только из проверенных фактов. К сожалению, даже ученые нередко считают возможным использовать недостоверные данные как истинные, а также излагать их «своими словами», вольно или невольно внося новый смысл в первоначальную информацию. И их слова служат в дальнейшем точкой отсчета, и «усовершенствование» продолжается. Прийти таким образом можно к чему угодно. Популяризаторам же особый простор: раз существует разночтение факта, то возьмем тот вариант или придумаем такой вариант, который окажется самым эффектным.

На нескольких примерах мы хотим показать, в какой степени может быть искажена истина.

В дневнике Бегичева мы читаем: «обгоревшие кости человека». В 1932 году крупный советский ученый В. Ю. Визе в известной монографии по-своему «расшифровывает» Бегичева: «полуобугленные кости сожженного человеческого трупа и череп».

Уже упоминавшиеся нами популяризаторы А. и Ч. Центкевичи в 1953 году слова «полуобугленные кости» заменяют на «полусгоревшее тело». «Полусгоревшее тело Кнутсена было найдено… в районе мыса Стерлегова». Но если «полусгоревшее тело», то почему бы не пойти дальше? «По-видимому, он был совсем без сил от голода и усталости и умер, упав в костер».

Впрочем, безусловный рекорд искажения фактов поставил И. Казанцев в своем рассказе «Железный боцман» («Борьба миров», № 12, 1929). Он якобы цитирует письмо Бегичева: «Прибыли на один островок, пошли бродить. Иду я и вдруг вижу – фляжка. Поднял. Сверху нерусская надпись. Смотрю, невдалеке валяются бумажки. Пошел я по этим следам: вдруг вижу: лежит человек, руки раскинуты, пальцы скрючились. У меня кстати оказалась фляга со спиртом. Я ее в зубы ему. Через час отогрел. Оказалось, он норвежец, известный исследователь Арктики (здесь Казанцев посчитал необходимым сделать сноску – «Ныне покойный Р. Амундсен»!!!). Он, что называется, потерпел аварию и сдал. Крутился бедняга, пока были силы, потом выдохся и собрался в царство небесное. А я ему сказал: подожди, дорогой друг, на земле не так плохо живется. Он оказался чудесным человеком (позднее я с ним путешествовал кое-куда)».

Последними словами оканчивал свои рассказы незабвенный барон Мюнхгаузен. Ассоциация однозначна, и, может быть, это умышленный прием автора, чтобы его простили за поразительную выдумку. Но извинить людей, которые пишут или редактируют книги и при этом демонстрируют вопиющее незнание истории или грубое пренебрежение к ней, по нашему мнению, невозможно.

12. СУДЬБА НОРВЕЖЦЕВ

Теперь, когда спал гипноз версии о гибели одного из спутников Амундсена у мыса Приметный, а точнее, на мысе «М», следует заново пересмотреть все обстоятельства трагического похода Тессема и Кнутсена.

Мы оставили наших героев 2 сентября 1919 года в гавани «Мод», в маленькой хижине, сложенной из плитняка.

Через 15 лет здесь побывали советские полярники, зимовщики станции «Мыс Челюскин». Один из них писал:

«Снег внутри хижины превратился в лед, а снаружи подходил под самую крышу только с одной стороны. Около хижины лежала шлюпка, имевшая довольно приличный вид и сохранившая даже свою окраску. Сзади хижины валялись доски, обручи, много бочек, как пустых, так и забитых и наполненных чем-то. После осмотра выяснили: бочки эти были с солониной, часть которой еще сохранилась. Сама хижина сложена вся из таких же сланцевых плиток, как и знак на мысе Челюскин.

Когда снег был удален из хижины, то внутри было найдено: две деревянные койки в виде двух неглубоких ящиков, деревянный стол, лампа, целый ряд запаянных жестянок, большой набор всевозможных инструментов и остатки одежды. У задней стены хижины был сложен из того же камня открытый камин. Консервы находились в великолепном состоянии, равно как и мука; только конфеты, тоже запаянные в жестяных банках, превратились в сплошную массу.

Все найденное в хижине поражало качеством отделки. Топоры, молотки и другие инструменты сделаны из нержавеющей стали с тщательно пригнанными рукоятками из полированного дерева. Консервные банки покрыты лаком и не имеют ни одного ржавого пятна. Пролежав под снегом 15 лет, все предметы кажутся почти новыми. В этом и сказался организационный талант Амундсена, его заботы о каждой мелочи, каждой детали снаряжения».

Как видите, Амундсен оставил продовольствия в избытке. После ухода «Мод» Тессем и Кнутсен, как и было договорено, прожили некоторое время в избушке в ожидании снежного покрова и вышли в путь 15 октября.

Зимовщики мыса Челюскин позднее нашли в избушке записку, которая дает возможность составить представление о планах и пути моряков:

«Экспедиция „Мод“.

Два человека из экспедиции «Мод» под командой капитана Руала Амундсена построили эту хижину и жили в ней с 21-го августа 1919 года по 15-е октября включительно.

М/с «Мод» ушло отсюда на восток, пробив себе путь сквозь 2,5-метровые тяжелые невзломанные льды с помощью взрывов и…^[5]

У нас есть собаки, одни нарты и походное снаряжение для того, чтобы доставить научные данные и почту экспедиции в Норвегию, и мы намереваемся сегодня уйти к порту Диксон в устье Енисея.

К 15-му сентября эта бухта была свободна ото льда, и с тех пор в нашем поле зрения была лишь чистая вода.

Морозы были очень слабыми, и на земле вплоть до недавнего времени лежал лишь небольшой снежный покров.

Так как каменистый, лишенный снега грунт и открытая вода препятствуют нашему пути прямо на запад, мы собираемся пройти отсюда десять миль точно к югу, чтобы достичь Стур-фьорда.

С этого времени – двигаться по льду на юго-запад, пока не достигнем конца фьорда, а затем пересекать землю по направлению к мысу Гран, название которому было дано нашей экспедицией.

У нас все в порядке, мы уходим отсюда с запасом пищи для себя и собак на 15 дней.

Всем путешественникам, которые посетят эту хижину, мы всячески желаем найти здесь всевозможный комфорт.

15 октября 1919 года

Питер Л. Тессем

Пауль Кнутсен».

Советские полярники в избушкеАмундсена (1936 г.) (слева направо: И. Архангельский, Р. Тыминский, Г. Колобаев, К. Петров; из личного архива Г. Г. Колобаева)

Судя по количеству взятого продовольствия, Тессем и Кнутсен предполагали зайти на мыс Могильный, чтобы пополнить там свои запасы из склада экспедиции Б. А. Вилькицкого. Впрочем, они могли это сделать и в других местах (читатель помнит, что на участке побережья до мыса Вильда существовало несколько продовольственных депо).

Неизвестно, воспользовались ли норвежцы этой возможностью. Так или иначе через 25 дней – 10 ноября 1919 года – Тессем и Кнутсен благополучно достигли мыса Вильда.

Они отдыхали здесь пять дней и 15 ноября ушли на Диксон, имея «запас провизии на 20 дней». Записка, оставленная Тессемом и Кнутсеном на мысе Вильда, не дает никаких оснований для беспокойства: «У нас все в порядке…»

Но нельзя не заметить, что продовольствия было взято недостаточно. Судите сами: от гавани «Мод» до мыса Вильда норвежцы прошли около 500 километров, затратив на это 25 дней. До Диксона оставалось пройти столько же – еще 500 трудных километров. Путешественники наверняка должны были испытывать нарастающую усталость, темп их продвижения не мог не замедлиться. Запас же взятых продуктов – всего на 20 дней – диктовал увеличение скорости.

Мы не знаем, к сожалению, количества собак, которые были у Тессема и Кнутсена. Но их не могло быть больше десятка – на «Мод» было мало собак. Поэтому из гавани «Мод» норвежцы вышли с одними нартами и поэтому с мыса Вильда они взяли запас продовольствия только на 20 дней.

Продуктов было в обрез. Несколько дней злобной пурги, и положение их могло стать смертельно опасным…

Пунктир следов Питера Тессема и Пауля Кнутсена вновь появляется только близ устья реки Зеледеева. У нас нет теперь оснований думать, что на участке пути от мыса Вильда до реки Зеледеева кто-то из норвежцев погиб. Видимо, и здесь, в 90 километрах от Диксона, оба они были живы. В этом убеждает нас большое количество вещей, найденных Н. Н. Урванцевым, причем среди них предметы далеко не первой необходимости. Три тюка с научными материалами экспедиции – сколько они могли весить? Но их необходимо было доставить на Диксон. А вот папка с чистой бумагой, готовальня, три (!) кастрюли, два бака и т. д. кажутся совершенно ненужным грузом. Неужели один выбивающийся из сил человек тащил бы все это?

На наш взгляд, именно вблизи реки Зеледеева произошли какие-то события, резко изменившие положение путешественников. Возможно, здесь погибли последние собаки, и дальнейший путь предстояло проделать пешком. Это кажется вероятным. В этом случае моряки должны были оставить все, что не было жизненно необходимым.

Две пары лыж и спальный мешок, брошенные через 20 километров, в устье реки Убойная, не многое прибавляют к разгадке разыгравшейся трагедии. Свидетельствуют ли две пары лыж о том, что и здесь Тессем и Кнутсен были вместе? Трудно сказать. Может быть, они брели вдвоем к такой близкой и такой далекой радиостанции Диксона? А может быть, один из них заболел, а второй вез его на импровизированных нартах из лыж? Или один умер еще вблизи устья реки Зеледеева, а второй, не желая оставить на растерзание зверям труп товарища, тащил погибшего?

Мы намеренно пишем «одни из них». Еще в 1967 году сотрудник Норвежского полярного института Сэрен Рихтер высказал в Норвежской биографической энциклопедии сомнения в том, что вблизи Диксона был обнаружен, как принято считать, труп Тессема.

«Поскольку кольцо (с надписью «Твоя Паулина». – Авторы) принадлежало Тессему, – писал Сэрен Рихтер, – русские заключили, что именно он погиб возле пролива Беги, и по распоряжению Советского правительства на этом месте был воздвигнут памятник Тессему. Но кольцо висело, как упомянуто, на поясе; кажется маловероятным, что Тессем снял с себя обручальное кольцо и хранил его таким образом. Более вероятным представлялось бы такое происшествие: Тессем умер около мыса Приметный, а его товарищ снял с него кольцо и повесил его на пояс, чтобы вернуть домой. В таком случае Кнутсен – тот, кто один, с трудом добравшись до пролива Веги, нашел смерть перед самой целью».

Мыс Приметный в новых изданиях энциклопедии упоминаться не будет, поскольку к трагедии норвежских моряков никакого отношения, как выяснилось, не имеет. А вот соображения Рихтера о кольце представляются нам заслуживающими внимания. И кольцо, и часы мог взять тот, кто оставался в живых. В самом деле, так естественно снять кольцо с погибшего товарища, чтобы передать родным как память. И наоборот, совершенно неестественно снимать с пальца и вешать на пояс свое собственное кольцо.

Есть и другие соображения в пользу того, что именно Кнутсен, а не Тессем дошел до Диксона. Обратите внимание: среди вещей, обнаруженных в устье реки Зеледеева, были личные вещи Тессема, но не было ни одного предмета, принадлежавшего Кнутсену. Здесь найдено портмоне с деньгами и билетом на имя Тессема, визитные карточки Амундсена с просьбой, «оказать содействие г-ну Тессему», календари за 1903 и 1904 годы, владельцем которых, конечно, был Тессем. Ведь Кнутсену в то время исполнилось всего 15–16 лет. Почему вообще эти книжки-календари оказались на Таймыре? Ответ, видимо, несложен: в 1903–1904 годах Тессем участвовал в полярной экспедиции Циглера – Фиала, записные книжки – дневники его зимовки – остались для него дорогой реликвией.

Так вот: Тессем, Тессем, Тессем. И ни одной вещи Кнутсена. Совсем недавно в личном архиве Г. Д. Красинского была найдена телеграмма, которую Амундсен передал своим посланцам для отсылки в Норвегию. Из ее текста становится ясно, что старшим в «двойке» был Тессем. Сама телеграмма написана по-английски (Летопись Севера, вып. VIII. М., 1977), но в конце есть небольшая приписка на русском языке, сделанная рукой Дмитрия Олонкина – участника экспедиции Амундсена:

«Г-ну заведующему радиостанцией Диксон. Это та телеграмма, о которой я упоминал в моем письме к Вам и которую прошу отправить по назначению при первой возможности. Если в телеграмме что-нибудь непонятно, то прошу за разъяснением обратиться к г-ну Тессему. С почтением, Руал Амундсен».

Георгий Давыдович Красинский (1890–1955) в 1921–1922 годах был особоуполномоченным по Северному морскому пути при Совете Труда и Обороны. Именно ему в 1922 году Н. Н. Урванцев передал все находки, сделанные в устье реки Зеледеева, в том числе и эту депешу.

Кажется, что опытный, ответственный Тессем ни за что не оставил бы в складе срочное послание своего начальника, которое он должен был отправить из Диксона в первую очередь. Двойной лист бумаги не тяжесть, телеграмму, конечно, взял бы и Кнутсен, но он мог не знать про нее. И напрашивается вывод: склад сооружал один Кнутсен. Тессем к этому времени умер или был болен…

Так кто же все-таки похоронен у Диксона – Питер Тессем или Пауль Кнутсен?

Подробный разговор на эту тему был у нас с Николаем Николаевичем Урванцевым.

– Кольцо на морозе сильно холодит, – говорил Урванцев. – Можно отморозить не только пальцы, но и всю кисть. Я знаю, что жители Дудинки, отправляясь зимой в дальнюю дорогу, снимали кольца. Так мог поступить и Тессем. А часы? Думаете, у Тессема не было своих часов? Вряд ли. Кабы он взял часы погибшего Кнутсена, то я нашел бы двое часов, а не одни. Мне кажется, что возле Диксона погиб Тессем.

Николай Николаевич подарил нам маленькую фотографию, на которой видны останки человека, найденные в 1922 году на берегу материка, напротив острова Диксон. По отпечатку ясно, что в момент съемки кости ног были ближе к фотоаппарату, чем череп. Съемочный ракурс изменил пропорции скелета, череп на периферии снимка различим плохо.

Получив фотографию, мы сразу же стали размышлять, нельзя ли сравнить ее с портретами Тессема и Кнутсена, которые приводятся в книгах Амундсена. Сравнить и строго научно ответить на вопрос, кто похоронен на берегу Диксонской гавани.

К сожалению, фотография, которая попала к нам в руки, для этой цели не годилась.

Однажды, после выступления участников полярной экспедиции «Комсомольской правды» в «Клубе кинопутешествий» Центрального телевидения, в редакцию кинопрограмм пришло очень заинтересованное письмо из поселка Дефановка Туапсинского района Краснодарского края от пенсионера Михаила Алексеевича Начинкина.

В 1933–1936 годах Михаил Алексеевич работал старшим топографом в Сибирском гидрографическом управлении и принимал участие в гидрографических работах на Енисее, в районе Диксона и в шхерах Минина. Мы задали топографу несколько вопросов. Второе письмо пришло скоро.

Сообщая интересные данные, которые, возможно, помогут нам в поисках следов экспедиции В. А. Русанова, М. А. Начинкин, в частности, написал: «При СГУ нами в 1933 году был организован кружок фотолюбителей, организована под лестницей фотолаборатория, среди архивов было много стеклянных негативов, которые использовались нами для печати. В 1934 году я много печатал, но, к сожалению, у меня осталась только сотня фотографий, отображающих работу в СГУ. От «Тессема» осталась только одна – вот эта: ящик с останками, которую и посылаю Вам».

На пожелтевшей фотографии, присланной Начинкиным, – ящик, точнее, небольшой гроб без верхней крышки. Скелет чем-то укрыт, череп же не (закрыт, хорошо видна крупная лобная кость глазницы… Выходит, это очень ценная фотография, потому что теперь-то сравнительный анализ возможен.

По просьбе нашей экспедиции и газеты «Комсомольская правда» в научных учреждениях было произведено исследование фотографий. Вот ответ заведующей лабораторией пластической реконструкции Института этнографии АН СССР, кандидата биологических наук Г. В. Лебединской и начальника отдела биологических и специальных исследований ВНИИ МВД СССР, доктора медицинских наук М. В. Кисина. Приводим его полностью:

«По вашей просьбе мы проанализировали переданные нам фотографии скелета и черепа погибшего, который был захоронен в пос. Диксон, а также фотоснимки исчезнувших моряков Тессема и Кнутсена.

Представленные фотографии скелета и черепа не дают достаточной информации о признаках лица погибшего, однако позволяют ориентировочно судить об общей характеристике лба, скул и некоторых пропорций лицевого отдела.

Фотографии Тессема и Кнутсена представляют собой репродукции с типографского издания. Они мало информативны и дают лишь представление об общих чертах внешности.

Сопоставление признаков лица погибшего, которые могут быть определены по имеющимся фотоснимкам черепа, с признаками, отображенными на фотографиях Тессема и Кнутсена, позволяет высказать следующее предположение: погибший вряд ли мог быть Кнутсеном; не исключено, что им является Тессем. Судя по черепу, у погибшего, как и у Тессема, высокий покатый лоб со слабо выраженными лобными буграми и надбровьем, тогда как у Кнутсена лоб более низкий и скорее прямой.

Более определенное решение вопроса о личности погибшего может быть достигнуто лишь непосредственным исследованием черепа и подлинников прижизненных фотоснимков Кнутсена и Тессема. Особенно существенные данные для идентификации личности погибшего могут быть почерпнуты из материалов, характеризующих стоматологический статус».

Ответ этот надо понимать так: вероятно, в поселке Диксон захоронен Питер Тессем. Если так, то наши рассуждения неверны. Но пока уверенности в этом нет. А для более точного заключения нужны хорошие прижизненные фотографии погибших, нужна эксгумация останков. Может быть, установить окончательную истину поможет и следующая строчка из дневника Н. Н. Урванцева 1922 года: «У трупа на нижней челюсти левый крайний коренной пломбирован цементом». В любом случае дальнейшие поиски должны опираться на норвежские материалы.

Где же погиб второй моряк? Дважды – в 1974 и 1975 годах – отряды экспедиции «Комсомольской правды» прошли участок от реки Зеледеева до острова Диксон. Находок не было. Летом 1976 года тут работала научно-спортивная экспедиция рязанских туристов, снаряженная при поддержке Рязанского обкома ВЛКСМ. Было теплое лето, берега открылись от снега и льда. Ребята внимательно осматривали берег. Осенью сообщение начальника экспедиции Валерия Зубарева о путешествии на Таймыр заслушала Полярная комиссия Московского филиала Географического общества Союза ССР. Работа рязанцев была одобрена, они сделали ряд интересных наблюдений, находок. Но к сожалению, никаких следов норвежских моряков не нашли.

Девяносто километров от реки Зеледеева до Диксона… Расстояние большое, к тому же прошло более полувека. Но главное, что затрудняет поиски, – это не величина участка побережья, где надо искать, и не давность событий. Главная трудность в том, что очень много людей побывало тут за минувшее время. Всюду следы современной человеческой деятельности. Всевозможные экспедиции: гидрографы, биологи, охотники и рыбаки отправляются ежегодно из Диксона на восток. Это не означает, впрочем, что невозможны самые сенсационные находки. Нашли же мы знак Н. А. Бегичева, поставленный в 1921 году. Скорее это означает, что находки даются с большим трудом.

Но вот какой «резерв» есть в поисках – коллективное знание людей. Возможно, кто-то когда-то находил тут, на берегах Таймыра, что-то важное, существенное. Особого значения находкам, если только специально не ищешь, обычно не придаешь. Примеров тому десятки. Теперь, когда проблема поисков следов Тессема и Кнутсена во всей сложности поднята, когда собраны воедино разные мелкие детали, относящиеся к ней, не поможет ли нам кто-нибудь из старых полярников своими воспоминаниями?

Вот две совсем конкретные проблемы.

Первая такая. В устье реки Зеледеева Н. П. Урванцев оставил часть вещей, принадлежащих морякам из экспедиции Амундсена. На этом месте мы были дважды и ничего не нашли. Судя по всему, берег тут активно разрушается и отступает. Не исключено, что море поглотило остатки склада. Но возможно, вещи норвежцев нашли охотники? Совсем рядом ведь стоит большое зимовье…

И вторая проблема. Впрочем, вначале мы должны привести рассказ полярника Григория Григорьевича Колобаева.

По его словам, начальник метеостанции на острове Диксон II. В. Ломакин в конце 20-х годов обнаружил на материке, неподалеку от Диксона, останки человека и большое количество иностранных вещей. Читатель, который внимательно следит за нашим повествованием, понимает, сколь важно сообщение Г. Г. Колобаева, сколь желательно убедиться в истинности его сведений и, если они верны, детализировать их. Вдруг это и есть последняя страница повести о Тессеме и Кнутсене?

Николай Васильевич Ломакин умер, умерла и его жена Ираида Ивановна Ломакина, также полярница, работавшая в то время на Диксоне. Нам не удалось найти никого из зимовщиков тех далеких лет. И только один удивительный факт косвенно подтверждает воспоминания Колобаева.

Читатель помнит, что Руал Амундсен не поверил заключениям Н. А. Бегичева и Л. Якобсена. В подтверждение этого мы приводили цитату из первого издания его книги «Моя жизнь»: «…один из наших товарищей был найден мертвым у острова Диксона. А о втором до сих пор никто ничего не слышал».

Переводчик книги на русский язык М. А. Дьяконов сделал к последней фразе Амундсена примечание: «Труп другого был найден в 1928 году в тундре»!

Что это – ошибка? Надо сказать, что М. А. Дьяконов был широко эрудированным и знающим человеком. Он работал торгпредом СССР в Норвегии около 10 лет, перевел на русский язык многие книги Амундсена и был тесно связан с Р. Л. Самойловичем – директором Института по изучению Севера. Создается впечатление, что примечание переводчика не ошибка.

Может быть, действительно еще в 1928 году останки второго спутника Руала Амундсена были найдены? Может быть, Самойлович сообщил об этом Дьяконову? Может быть, эти сведения затерялись где-то в наших архивах?

Хочется надеяться, что дальнейшие поиски – ив таймырской тундре, и в тихих залах отечественных архивов, и в Норвегии – окончательно прояснят историю героического путешествия Питера Тессема и Пауля Кнутсена. Героического путешествия и трагической смерти.

КЛАД ЭДУАРДА ТОЛЛЯ

Я должен внести свою лепту, вписать

несколько букв и знаков, чтобы разгадать

огромную, трудно доступную и с трудом

читаемую книгу о законах природы.

Эдуард Толль

1. «РАЗ НАСТУПИТЬ НОГОЙ И УМЕРЕТЬ!»

Бывают события, бывают дни, которые определяют жизнь человека. Таким днем для Эдуарда Васильевича Толля стало 13 августа 1886 года, когда он увидел Землю Санникова.

«Горизонт совершенно ясный. Вскоре после того, как мы снялись с устья реки Могур-Урях, в направлении на северо-восток 14–18° ясно увидели контуры четырех столовых гор, которые на востоке соединились с низменной землей. Таким образом, сообщение Санникова подтвердилось полностью. Мы вправе, следовательно, нанести в соответствующем месте на карту пунктирную линию и надписать на ней: Земля Санникова».

Северный морской путь. Фото А. Шумилова

Барельеф Э. В. Толля на доме п/с «Остров Котельный». Фото М. Деева

Июль, а лед у таймырских берегов еще не растаял. Фото Ф. Склокина

Карское море. Фото В. Румянцева

Л. Лабутин держит связь с Диксоном. Фото В. Леденева

Участники экспедиции с полярниками и летчиками на острове Котельный (1974 г.) Фото Ф. Склокина

Восточный отряд экспедиции (1973 г.) Фото В. Владимирова

Западный Таймыр. Фото М. Деева

Неизвестный катер. Фото А Шатохина

Арктические цветы. Фото Ф. Склокина

На берегу моря. Фото Ф. Склокина

Фьорд Хутуда. Фото М. Деева

Переправа. Фото Ф. Склокина

В районе о-вов Мона. Фото В. Леденева

Ледник на Северной Земле. Фото В. Леденева

Могила доктора Г. Э. Вальтера. Фото Леденева

Короткий привал и снова поиски. Фото М. Деева

Памятник Н. А. Бегичеву, поставленный на мысе Входном в 1977 г. Фото А. Тенякшева

Знак Н. А. Бегичева. Фото В. Ростова

Таймырские пляжи. Фото М. Деева

Земля-призрак, земля, о существовании которой до сих пор спорят ученые. Впервые ее увидел с северного берега острова Котельный в самом начале XIX века якутский промышленник Яков Санников. Видел эту землю и Матвей Матвеевич Геденштром, посланный в 1809–1810 годах для составления карты Новосибирских островов. В 1811 году на карте появились первые контуры неведомых земель.

Мы говорим всегда в единственном числе: «Земля Санникова». Но Санников видел по крайней мере три земли. Две из них нанесены на карты Геденштрома.

Первая – в самом углу карты, к северо-западу от острова Котельный. «Земля, виденная Санниковым», – подписывает педантичный Геденштром.

Вторая – вытянулась по параллели вдоль северного берега острова Фаддеевский. Показан не только пунктир береговой линии, но и несколько отдельно стоящих гор.

А вот «третью Землю Санникова» Матвей Матвеевич не нанес на карту. Она была усмотрена Санниковым к северо-востоку от острова Новая Сибирь. Видел ее и сам Геденштром, причем предпринял даже попытку достичь ее.

«Дорога была из труднейших, – вспоминал он позднее, – но все труды были забыты, когда прежде виденная синева представилась через зрительную трубу белым яром, изрытым, как казалось, множеством ручьев… К крайнему прискорбию всех, на другой день узнали мы, что обманулись. Мнимая земля превратилась в гряду высочайших ледяных громад 15 и более саженей высоты, отстоящих одна от другой в 2 и 3 верстах. Они в отдаленности, как обыкновенно, казались нам сплошным берегом. Удивительная сила потребна, чтобы поднять на такую высоту столь огромные льдины, из каких сии громады были составлены, и зрелище сие было одно из величественнейших в природе, но вместе с тем оно для меня было печальнейшим…»

В 1820 году русское правительство отправило на поиски «земель, виденных Санниковым» экспедицию под начальством флотского офицера лейтенанта Петра Федоровича Анжу.

«Весьма желательно разрешить сей предмет с точностью, – писал сибирский губернатор М. М. Сперанский, – в том токмо и могут состоять новые открытия в обозреваемой вами части Ледовитого моря, а потому и надлежит не оставлять сего предприятия без крайних и неодолимых препятствий».

Анжу приложил много сил для выполнения поставленной задачи.

На собачьей упряжке он прошел около 70 верст к северо-западу от острова Котельный – в направлении «первой Земли Санникова». Горизонт закрывало облако тумана, которое держалось, по-видимому, над полыньей. Однако 7 апреля 1821 года в дневнике сказано: «Горизонт совершенно очистился, но предполагаемой земли не было видно».

Затем Анжу попытался пройти к «третьей Земле Санникова». Путешественники преодолели 25 верст, но «близость талого моря, усталость собак, малое количество оставшегося… корма… и препятствие от впереди стоящих густых торосов» – все это заставило их повернуть назад.

На следующий год Петр Федорович Анжу предпринял попытку достичь «второй Земли Санникова». Здесь его остановила большая полынья.

Он все-таки открыл небольшой островок, названный островом Фигурина – в честь лекаря экспедиции Алексея Евдокимовича Фигурина. Но это было не то, что искала экспедиция.

Впрочем, Анжу не отрицал полностью существования «земель Санникова». «Может быть, – рассуждал он, – что песок, отделяющий Котельный остров от Фаддеевского, простерся далеко к северу и потом, заворотясь к западу, оставил отмель… может быть, что тут и находится земля, которая по низкости своей нам не была видна». Более того, по крайней мере дважды Петр Федорович был уверен, что видит землю. Например, с мыса Бережных – северозападной оконечности острова Фаддеевский – он и его спутники ясно различали «синеву, совершенно подобную виденной отдаленной земле; туда же был виден и олений след». Однако на карты, которые были составлены, Анжу не нанес ни одной «Земли Санникова». Карта должна быть точной и абсолютно достоверной!

Постепенно в географической литературе утвердилось убеждение, что земли, которые якобы видел Санников, не более чем вымысел. Но…

В 1881 году американская экспедиция на судне «Жаннетта» под начальством Джорджа Де-Лонга действительно открыла три острова к северо-востоку и северу от острова Новая Сибирь. Они были названы островами Беннетта, Генриетты и Жаннетты. Два последних, правда, располагались слишком далеко от Новой Сибири, и вряд ли их могли усмотреть Санников и Геденштром. Но вот остров Беннетта вполне можно было отождествить с «третьей Землей Санникова». Во всяком случае в среде русских географов значительно окрепла вера в открытия якутского промышленника.

«Теперь, – писал ученый секретарь императорского Русского географического общества А. В. Григорьев, – когда сомнения в правдивости Санникова устранены, благодаря открытиям экспедиции «Жаннетты», следовало бы вновь нанести тот пунктир на соответствующее место и написать над ним «Земля Санникова».

Новые земли в море были не единственной загадкой Новосибирских островов. Природа хранила тут множество других тайн. Казаки и промышленники, впервые достигшие архипелага, были потрясены: острова казались огромным кладбищем мамонтов. На участке берега всего в 1 версту часто насчитывалось до десятка пар мамонтовых бивней, торчащих из земли…

Вы знаете, что означает слово «мамонт»? Оно произошло от слова «мамут», которое в свою очередь пришло к нам из финно-угорских языков. «Ма» означает земля, «мут» – крот. «Мамут» – «земляной крот». Долгое время верили, что мамонты – огромные земляные кроты – роют землю своими рогами, то есть бивнями. А если случайно выходят на поверхность, то немедленно умирают, поскольку совершенно не выносят света. То, что туши «земляных кротов» находили в обрывах по берегам рек, объяснялось крайне просто: здесь животные нечаянно выходили на поверхность земли и, сраженные светом, умирали.

В XVIII веке считали, что мамонт – животное морское. «Сей зверь мамонт есть, мнится, быть и ныне в море Северном», – писал Харитон Лаптев.

Пожалуй, лишь к XIX веку утвердилось мнение, что мамонты – ближайшие родственники слонов. Но очень трудно было примириться с тем, что «слоны» жили далеко на севере. В рассуждениях ученых удивительным образом соседствовали вера в библейские сказания и желание увязать эти сказания с физическими законами.

Вот, например, что писал о мамонтах Гедешптром:^[6]

«Знаменитые естествоиспытатели согласились назвать ископаемого Маммонта слоном первородным, следовательно, зверем прежнего создания или по крайней мере допотопным. Принимая последнее, необходимо должно отселить Маммонта в ближайшие страны к экватору, а нахождение трупов или костей его отнести… на счет потопа, воды которого носили множество затопленных слонов и осадили их на севере нашей планеты (на юге еще по сие время не открыты кости Маммонтовые). Но неужели в грозное время всеобщего потопа дули одни ветры южные, но направлению коих трупы слоновые неслись по водам к Северу. Влажность и теплота должны были разрушить тела и погрузить кости на дно земное еще до 50-го градуса широты. По теории же тяготения, вода потопная, обнимая всю поверхность земную, необходимо отливалась от полюсов к экватору, полосе главного вращения, и прерывала тем силу предположенных южных ветров. Каким же способом собрались Маммонты на Севере?»

Не только мамонтов находили промышленники на Новосибирских островах. Здесь были черепа носорогов, лошадей, волков. Люди обнаружили тут удивительные «деревянные горы». Это не метафора – название Деревянные горы можно найти на современной карте архипелага. Они действительно сложены из… бревен!

«На южном берегу сего острова,^[7] – писал Гедешптром, – стоит утесом гора, составленная из горизонтальных толстых пластов песчаника и бревен лоснящегося смолистого дерева, один другого покрывающих до самого верха. Всходя на гору, повсюду попадаются в камень отвердевшие угли, по виду сосновые, покрытые местами как будто тонкою пепельною плевою. Вид сей столь обманчив, что в первый раз покушаешься сдуть приставший пепел, но он уступает едва ножу. На вершине новая странность. На самой гриве горы выходят из камня в один ряд концы бревен смолистого дерева, расщепленные, вышиною в четверть и более, и плотно друг к другу примкнутые. Здесь бревна в отвесном положении, а в утесе той же горы – в горизонтальном».

Э.В. Толль

Как объяснить все это? Как попали в тундру деревья? Как оказались здесь тысячи, десятки тысяч мамонтов? И почему они погибли?

На все эти вопросы не было ответов. И потому Академия наук решила организовать специальную двухлетнюю экспедицию на Новосибирские острова.

29 декабря 1884 года на торжественном годовом заседании Академии наук выступал непременный секретарь Академии К. С. Веселовский.«Для полярных экспедиций, сопряженных с поездками по неровным и ненадежным морским льдам, – говорил он, – требуется от путешественника не одна только научная подготовка, но и готовность переносить всякие невзгоды и лишения, даже подвергаться многочисленным опасностям для жизни. Ныне Академия может считать себя счастливой, что, наконец, выискались лица, вполне соответствующие этим условиям и готовые в преданности своей интересам науки на всякие лишения и трудности полярного путешествия».

Доктор А. А. Бунге и молодой ученый, кандидат зоологии Э. В. Толль – вот о ком говорил К. С. Веселовский.

В 1885 году состоялось первое знакомство Толля с Арктикой. А на следующий год – свидание с Землей Санникова. Удивительно плодотворными были эти годы.

«Во всех руководствах по физической географии, – почти через 70 лет писал академик В. А. Обручев, – можно встретить имя Э. В. Толля как основоположника учения о формировании ископаемых льдов – учения, ставшего классическим». Толль первый предположил, что лед, обнажения которого он видел на Большом Ляховском острове и на других островах, не что иное, как «мертвый ископаемый глетчер» – остатки древнего мощного оледенения. Он впервые подробно описал «арктическую Сахару» – огромную песчаную низменность между островами Котельный и Фаддеевский – и дал ей название Земля Бунге. Первым он провел и геологическое описание Новосибирских островов, высказав гипотезу об их происхождении.

До сих пор не потеряла своего значения огромная коллекция останков ископаемых животных, собранная экспедицией. 2500 образцов! Среди них такие относительно теплолюбивые животные, как тигр, дикая лошадь, сайгак. Среди «деревьев» на Новой Сибири Толль с удивлением обнаружил секвойю, болотный кипарис, тополь. Позднее он нашел в слое, где залегали останки мамонтов, целые деревья ольхи высотой до 4 метров, с листьями и даже шишками. Все это в корне меняло представление о геологической истории Новосибирских островов.

Эдуард Васильевич не сумел до конца объяснить, почему архипелаг стал гигантским кладбищем мамонтов. Загадка их гибели фактически остается нерешенной и до сих пор.

Э. В. Толль был первым, кто изучил заложение слоев с останками мамонтов, изучил геологию района и на смену глубокомысленным рассуждениям выдвинул стройную теорию, основанную на фактах.

По его мнению, во времена мамонта граница леса в Сибири проходила значительно севернее, чем в настоящее время. «Теперь ясно, – пишет он, – что лужайки с кустами ив, берез и ольх на Новосибирских островах, составляющих тогда одно целое с материком, были вполне в состоянии прокормить мамонтов, носорогов и прочих… Раздробление материка на острова лишило животных обширного пространства, что вместе с изменением климата и обусловило вымирание богатой фауны». Одновременно Толль высказал предположение, что изменение климата вызывало изменения в видовом составе животных и смену бактерий. Возможно, именно бактерии послужили непосредственной причиной вымирания исполинских животных четвертичного времени.

Академия наук оценила результаты работ экспедиции как «истинный географический подвиг». Но множество вопросов, по мнению Толля, осталось нерешенными. Закончив обработку материалов, в конце 1892 года Э. В. Толль вновь отправился в экспедицию.

Вместе с геодезистом Е. И. Шилейко они побывали на Новосибирских островах, где определили ряд астрономических пунктов, а затем совершили беспримерное зимнее путешествие от устья Лены до Енисея. За один год и два дня экспедицией было пройдено около 25 тысяч километров, из них 4200 километров заснято маршрутной съемкой. Результаты вновь превзошли ожидания, и Академия наук вручает Толлю и Шилейко большие серебряные медали имени Н. М. Пржевальского и денежные премии.

Вновь географический подвиг. Но главным подвигом в жизни Толля были поиски Земли Санникова.

«Мой проводник Джергели, – писал Эдуард Васильевич в одной из своих статей, – семь раз летовавший на островах^[8] и видевший несколько лет подряд эту загадочную землю, на вопрос мой: «Хочешь ли достигнуть этой дальней цели?» – дал мне следующий ответ: «Раз наступить ногой и умереть!»

Не будет чересчур смелым предположить, что и сам Толль в какие-то минуты жизни мог бы ответить на собственный вопрос так же, как ответил Джергели…

2. «ОДНО СОКРОВИЩЕ СЕВЕРА ВЛЕЧЕТ НЕПРЕОДОЛИМО К СЕБЕ»

С горячим призывом обратился Э. В. Толль к правительству и общественности после возвращения из экспедиции на Новосибирские острова:

«Неужели мы отдадим последнее поле действия для открытия нашего Севера опять другим народам? Ведь одна из виденных Санниковым земель уже открыта американцами, именно Де-Лонгом. Мы, русские, пользуясь опытом наших предков, уже по географическому положению лучше всех других наций в состоянии организовать экспедиции для открытия архипелага, лежащего на севере от наших Ново-Сибирских островов, и исполнить их так, чтобы результаты были и счастливы и плодотворны!»

На собраниях Академии наук и Географического общества, во время поездок в Германию и в Норвегию, во всех своих выступлениях Толль неизменно говорил о необходимости исследования Земли Санникова. В декабре 1898 года он выступил с обстоятельным планом экспедиции в Восточно-Сибирское море. Проект поддержали Фритьоф Нансен и Нильс Адольф Эрик Норденшельд, адмирал С. О. Макаров, академики Ф. Б. Шмидт, Ф. Н. Чернышев, А. П. Карпинский. В июле 1899 года правительство отпустило 60 тысяч рублей на организацию Русской полярной экспедиции (РПЭ).

21 июня 1900 года из Кронштадтского порта вышла яхта «Заря». «Положено начало экспедиции, которой я так долго добивался», – записал Толль в своем дневнике. По плану «Заря» должна была пройти к восточному побережью Таймыра и провести здесь первую зимовку. Затем летом 1901 года достичь Земли Санникова, где провести вторую зимовку и во время санных путешествий детально обследовать эту неведомую землю.

«От всего сердца желаю Вам всего доброго и прекрасного в Вашем долгом и важном путешествии, – писал в эти дни Фритьоф Нансен, с которым Э. В. Толля связывала многолетняя дружба. – Желаю Вам удачи и благополучного положения со льдом, чтобы Вы, нашли хорошую гавань для зимовки. Мне нет надобности говорить Вам, что, за исключением Вашей превосходной жены и Вашей семьи, мало кто будет с таким интересом следить за Вами, как я, преданный Вам друг – Фритьоф Нансен… На прощание мы скажем, как эскимосы на восточном берегу Гренландии: «Чтобы Вам всегда плыть по свободной от льда воде!»

К сожалению, «Заря» встретила у берегов Таймыра слишком много льда и слишком мало воды. На первую зимовку Толль вынужден был остановиться у западного побережья, а не у восточного, как предполагалось. Здесь были проведены разнообразные научные наблюдения, составлена первая карта западного берега Таймыра. Время никоим образом не было потрачено зря, но на следующий год яхта освободилась от ледового плена очень поздно.

1 сентября 1901 года «Заря» подошла к мысу Челюскин. Впервые судно под русским флагом стояло у северного предела России – мыса, которого достиг за 160 лет до этого русский штурман Семен Челюскин.

«Я помянул героя, именем которого назван этот мыс», – читаем мы в дневнике Толля. Начальник РПЭ вспоминает взволнованные слова своего учителя академика А. Ф. Миддендорфа: «Челюскин, бесспорно, венец наших моряков, действовавших в том крае… Ему удался этот подвиг, не удавшийся другим, именно потому, что его личность была выше других…»

Обследуя северную оконечность Азии, Толль обнаружил метаморфические породы, простиравшиеся в меридиональном направлении. «Я думаю, – пишет он, – что к мысу Челюскина должны прилегать острова, с которых прилетают перелетные пришельцы. Породы полуострова Челюскина проектируются на север, и в этом направлении нужно ожидать островов, не менее многочисленных, чем в Таймырских шхерах».

Всего в пятидесяти километрах к северу лежал обширный, еще никому не известный архипелаг. Только через 13 лет его откроет Гидрографическая экспедиция на судах «Таймыр» и «Вайгач». В 1926 году он получит название Северная Земля…

Удача, счастье, случайность… Нет, не отбросишь эти понятия, говоря о работе полярного исследователя. Спешить к призрачной земле и пройти рядом с реально существующими, еще не открытыми островами! А как справедливо было бы, если бы на долю Эдуарда Васильевича Толля пришлось это крупное географическое открытие. Ведь именно он научно предсказал существование земель к северу от Таймырии (так ласково называл Толль здешние холодные бескрайние тундры).

Ни малейшей попытки пройти на север не сделал начальник экспедиции. Одна загадочная земля манила его к себе.

9 сентября «Заря» достигла 77°9/ северной широты при долготе 140°23 восточной. Она находилась в районе Земли Санникова. «Малые глубины, – записывает Толль, – говорят о близости земли, но до настоящего времени ее не видно». 10 сентября при драгировании было установлено, что морской грунт – песок; это свидетельствовало о близости островов. Однако капитан «Зари» Федор Андреевич Матисен^[9] в своем отчете в этот день пишет: «Во время сильного ветра горизонт был довольно ясен, но никаких признаков земли не было замечено».

Путешественники подошли к острову Беннетта. Величественный, скалистый мыс Эммы^[10] открылся внезапно. «И берег так близко, – пишет Толль, – будто можно рукой достать… Теперь совершенно ясно, что можно было десять раз пройти мимо Земли Санникова, не заметив ее».

… Мыс Эммы точно заворожил Толля. У начальника экспедиции появляется новый план: зазимовать у острова Беннетта, а весной по льду сделать бросок к Земле Санникова. Но яхте не удается пробится к острову. «Цель была так близка, и снова ускользнула», – разочарованно пишет Толль.

«Заря», послушная воле Эдуарда Васильевича, снова направляется к Земле Санникова. И вновь: «Земли нигде не видно… Мысли о будущем гнетут меня!… Надежды исполняются только в скромных размерах».

Туман и льды блокировали «Зарю». Приближалась зима. В море началось образование молодого льда. В любой день могли наступить сильные морозы, и Толль принимает решение идти к лагуне Нерпалах на острове Котельный. 16 сентября яхта подошла к месту второй зимовки. Было ясно, что на будущий год судно не сможет повторить попытку достичь Земли Санникова – слишком малый запас угля остался на нем.

Но Толль не хочет смириться с поражением, он не допускает и мысли об окончании экспедиции, не может расстаться с мечтой.

«Остро ощущаю правоту слов Гете: «Юг хранит много сокровищ! Но одно сокровище Севера влечет непреодолимо к себе, словно сильный магнит…» С тремя спутниками, на собачьих упряжках и с легкими байдарками он решает идти по дрейфующим льдам к острову Беннетта. «Оттуда мы не сможем достигнуть Земли Санникова, но, возможно, нам удастся увидеть ее с вершины острова, – записывает Толль в дневнике. – Дорога к дому лежит только через остров Беннетта!»

В январе 1902 года умер ближайший друг Толля, участник экспедиции, доктор медицины Тартуского (Дерптского) университета Герман Эдуардович Вальтер. Тоска по дому, смерть друга гнетут Толля. Записи в его дневнике, относящиеся к этому времени, звучат поистине трагически: «Я получил 17 писем из дому. Всю ночь и следующий день я читал их… Милые, дорогие письма, как посланное небом благословление перед отъездом на север! В письмах опять много выражений уверенности в моих силах и в успехе дела, но напрасно все так думают – у меня нет больше сил! Остается только надеяться, что общее доверие и любовь должны подкрепить меня и влить новую энергию…

Что совершается в моем сердце, когда думаю о своих любимых, этого я не в силах передать на бумаге. Не в моей власти облечь в слова свою тоску по родине. Как туго натянутые струны напряжены мои нервы перед этим прыжком через полыньи и горы, через торосы и моря для того, чтобы через шесть месяцев вернуться обратно на родину! Завтра надо приняться за приготовления с удвоенной силой, так как днем снег заметно тает. Не позже конца этой недели надо трогаться в путь».

В начале июня 1902 года маленький отряд выступил в дорогу. Их было четверо: Эдуард Васильевич Толль, астроном и магнитолог Фридрих Георгиевич Зееберг, промышленники-каюры Николай Дьяконов и Василий Горохов. Летом, освободившись из ледового плена, «Заря» должна была подойти к острову и снять людей.

В середине июля судно оказалось на свободной воде. Однако ледовая обстановка продолжала оставаться тяжелой – выход из лагуны Нерпалах был закрыт. 2 августа льды отступили, но 5-го «Заря» вновь стала их пленницей. Лишь 21 августа удалось окончательно расстаться с островом Котельный.

А 22 августа Ф. А. Матисен с горечью убедился, что путь вдоль северных берегов архипелага недоступен – здесь стоял сплошной старый, торосистый лед. Капитан решил обойти острова Котельный и Фаддеевский с юга, а уж затем пробиваться на север, к острову Беннетта.

День за днем «Заря» лавировала во льду. Туман препятствовал ориентировке. Когда туман расходился, вокруг был виден один сплоченный лед, нигде на горизонте не было темного «водяного неба» – признака значительных пространств открытой воды.

4 сентября на «Заре» осталось 9 тонн угля – всего на два дня хода. Пытаясь пробиться к острову Беннетта, капитан нарушил инструкцию Э. В. Толля, которая предписывала уводить корабль к устью Лены после того, как на нем останется меньше 15 тонн угля. Положение яхты стало критическим, и Ф. А. Матисен повернул на юг.

Начальник экспедиции, конечно, предусмотрел такое стечение обстоятельств. «В этом случае, – писал Э. В. Толль в инструкции, – я постараюсь вернуться до наступления морозов к Ново-Сибирским островам, а затем зимним путем на материк. Во всяком случае твердо верю в счастливое и благополучное окончание экспедиции…»

Из бухты Тикси, где была оставлена «Заря», участники РПЭ через Якутск и Иркутск вернулись в Петербург. Матисен доложил предварительные результаты экспедиции, сообщил о мерах, принятых им для того, чтобы снять отряд Толля с острова Беннетта. Он сообщил также, что вспомогательная партия М. И. Бруснева сразу же после окончания полярной ночи отправится на остров Новая Сибирь, как об этом просил Эдуард Васильевич Толль.

Весть о положении Толля не могла не встревожить. Опасения еще более усилились, когда в Петербург пришло известие о том, что «до наступления морозов» отряд Толля не пришел на Новую Сибирь. Оставалось предположить, что люди зимуют на острове Беннетта. Зимуют, хотя запас их продовольствия, рассчитанный всего на два месяца, давно уже должен был кончиться.

Требовалась быстрая и решительная помощь.

Спасательная экспедиция, посланная к Э. В. Толлю и его спутникам, по праву должна войти в арктическую летопись как одно изсамых мужественных и рискованных предприятий.

Тысячу километров тащили люди и собаки 36-пудовый вельбот до Новосибирских островов. На морском льду дорогу для вельбота прокладывали топорами в нагромождениях торосов. Потом плыли около 500 километров среди дрейфующих льдов – где под парусом, а где и на веслах. Но помощь опоздала…

На острове Беннетта участники спасательной экспедиции обнаружили маленькую избушку, сложенную из бревен плавника. Здесь лежала винтовка без затвора, несколько дробовых патронов, маленькая коробка с ракушками. Посредине избы среди камней стоял ящик из-под секстана, а в нем письмо Толля – короткий отчет о путешествии: «Прошу представить настоящий документ президенту Академии наук в С. Петербурге…» Толль составил карту острова, описал ледники, геологическое строение и животный мир. В отчете Эдуард Васильевич упоминает и о Земле Санникова:

«Пролетными птицами явились: орел, летевший с S на N, сокол – с N на S и гуси, пролетевшие стаей с N на S.

Вследствие туманов земли, откуда прилетели эти птицы, так же не было видно, как и во время прошлой навигации Земли Санникова».

И наконец заключительные мужественные строки:

«Отправимся сегодня на юг. Провизии имеем на 14–20 дней. Все здоровы. Губа Павла Кеппена острова Беннетта.

26. Х/8. XI. 1902 г. Э. Толль».

Неподалеку лежали аккуратно сложенные ящики с геологической коллекцией.

Можно только предполагать, что произошло.

«Я уверен, – писал один из участников РПЭ, – что Толль сначала решил перезимовать, как он нам и говорил перед отъездом. Он надеялся на весеннюю охоту и намеревался продолжать дальнейшее движение весной, с наступлением светлого времени, так как в августе становится темно. Очевидно, их охота была неудачной. В октябре выяснилось, что партия перезимовать не может и, оставшись на зимовку, ей придется умереть с голоду. Тогда в первой половине ноября 1902 г. Толль решился на отчаянный шаг – уже после наступления полярной ночи идти на юг…»

Путь четырем героям преградила большая полынья, которую летом они преодолели на лодках. Можно представить себе ад, в который вступили люди: месиво из снега, льда и воды, по которому нельзя идти пешком и нельзя плыть на лодке, жестокие пурги и двигающиеся горы торосов, ужасные сорокаградусные морозы, густые испарения от воды и темнота полярной ночи. Только чудо могло спасти их. Оно не произошло.

Однако люди, которые близко знали Толля, знали его энергию, его опытность в арктических путешествиях, не хотели верить в гибель отряда. Высказывались предположения, что Толль и его спутники могли выйти на материк, минуя Новосибирские острова, «что искать их следует в районе устья Яны или на восточном побережье Таймыра». Предполагали также, что Толль, изменив свое решение, мог двигаться к Земле Санникова. Нансен допускал даже, что отряд на дрейфующих льдах могло отнести к Земле Франца-Иосифа. Впрочем, узнав о снаряжении отряда, Нансен отказался от своего предположения.

Так или иначе, даже год спустя после ухода Э. В. Толля и его товарищей с острова Беннетта надежда, что они живы, еще не была потеряна.

Академия наук разослала в северные районы России специальное объявление:

«Ввиду безуспешности подать помощь начальнику Русской полярной экспедиции Э. В. Толлю и его спутникам: астроному Ф. Г. Зеебергу и якутам Василию Горохову, по прозвищу Чичаг, и Николаю Дьяконову, по прозвищу Омук, ушедшим с острова Беннетта, лежащего к северу от Новой Сибири, 8 ноября 1902 года по направлению к югу, но отнесенных, по-видимому, льдами, за отыскание всей партии или части ее назначается премия в размере 5000 рублей, а за первое указание несомненных следов ее – премия в размере 2500 рублей».

Объявленные премии не были получены…

3. ДЕПО «ЗАРЯ» 1900

В конце августа 1900 года возле Западного Таймыра «Зарю» встретил сплоченный лед. Только справа от курса была чистая вода, и по ней яхта вошла в глубокий фьорд, которому Толль дал имя А. Ф. Миддендорфа. (Полноводную речку, впадающую в фьорд, назвали потом в честь Эдуарда Васильевича – Толевая.) Полуостров, прикрывающий вход в залив с севера, получил название полуостров Заря.

Три недели, запертое точно в мышеловке, простояло судно в заливе. Участники экспедиции не теряли времени даром. Пополнялись научные коллекции, ложились на карту очертания таймырских берегов, исследовались новые острова. Предстояла зимовка. Предполагая весной отправиться на собачьих упряжках в глубь Таймырии и по берегу моря, Э. В. Толль решил заложить в вечную мерзлоту продовольственные депо. Первый склад был устроен на мысе при выходе из фьорда.

«Здесь я велел зарыть ящик с 48 банками консервированных щей, запаянный жестяной ящик с 6 кг сухарей, запаянный жестяной ящик с 6 кг овсянки, запаянный ящик, содержащий около 1,6 кг сахару, 4 кг шоколада, 7 плиток и 1 кирпичик чаю, – записал Толль 9 сентября. – Яма была… обозначена деревянным крестом». Сам мыс в честь события, впрочем достаточно заурядного для экспедиции, получил название мыс Депо.

Участники РПЭ складом не воспользовались.

Теперь вернемся к нашим хлопотам на острове Диксон перед таймырскими маршрутами 1973 года…

Кузнец мехмастерских морского порта Петр Васильевич Ежов выковал для нас металлический острый щуп. Инструмент предназначался для поисков склада Э. В. Толля.

Главный инженер Диксонской гидробазы Артемий Григорьевич Дивинец принял деятельное участие в обсуждении планов предстоящих работ. Он рассказал о переходе диксонских гидрографов на вездеходах к мысу Челюскин в 1961 году. Маршрут проходил через мыс Депо. Дневники Э. В. Толля на русском языке были изданы в 1959 году («Плавание на яхте «Заря». М., 1959), и Дивинец знал из книги о складе и знал его приметы, указанные Толлем. Вместе с Артемием Григорьевичем мы еще раз вчитывались в строчки, написанные начальником экспедиции:

«Воскресенье 9 сентября. Штиль! Ледяной барьер в устье фиорда неподвижен. Вчера утром мы укрылись в бухте у северного мыса от льдов, надвигавшихся к северному берегу со стороны «острова Наблюдений». Оттуда я отправился на берег в поисках удобного места для устройства склада, который сегодня заложили на высоте 5 м над уровнем моря. К востоку от этого места ближайший мыс лежит на одной линии с выдающейся вершиной в глубине фиорда и островом Наблюдений на юго-востоке».

– Мы искали склад, – рассказывал Дивинец. – Деревянного креста, о котором писал Толль, нигде не было видно. Переворачивали камни. Помню, одна плита нас поразила: большая и на удивление гладкая, будто отполированная. Товарищи говорят: под ней склад. А я смеюсь: эту плиту и бульдозером не сдвинешь, как же спутники Толля поднимали ее?

Вместе с гидрографом мы нашли на карте остров Наблюдений, современное название его – Ледолом, «бухту у северного мыса», «выдающуюся вершину в глубине фиорда».

– Хорошо, – говорил Артемий Григорьевич, – предположим, мыс, с которого наблюдатель видит эту вершину и остров на одной линии, найден. Строго к западу закопан склад. Но ведь расстояние от берега моря до него не указано. Без знака – деревянного креста не обойтись. Мы его не видели. Искали глубже в фьорде, уже не на мысе Депо. Когда уезжали, вроде бы заприметили вертикальный столб, но времени больше не было.

Дивинец поставил на карте крестик километрах в 15 от мыса Депо.

– В общем-то уверенности нет, но с ориентирами, которые даны в книге, это место, по-моему, согласуется.

В гостинице, продолжая размышлять о приметах склада и листая книгу Э. В. Толля, мы нашли такие слова: «Эти каменные плиты как бы созданы природой для нанесения надписей… Через несколько веков, если какая-нибудь экспедиция посетит эти места, наши славные потомки были бы немало удивлены теми гигантскими усилиями, которые, по их мнению, мы должны были бы приложить, устанавливая эту плиту…»

Не про один ли камень писал Толль и говорил Дивинец? Возможно, но к делу это любопытное совпадение в общем-то отношения не имело. Существенным было то – прав совершенно Артемий Григорьевич, – что приметы, указанные Толлем, не определяют однозначно не только само депо, но и «ближайший» к нему мыс на востоке.

Закончили мы диксонскую подготовку к поискам продуктового склада тем, что решили: вертолет высадит Восточную группу на мысе Депо. Если ребята не найдут здесь склада, то по берегу они пойдут к «крестику Дивинца».

Молва быстра. В Диксонской гидробазе мы услышали шутку о том, что в складе Толля французский коньяк. Когда мы выступали в кают-компании ледокола «Киев» с рассказом о предстоящих поисках, в шутку нас спросили: правда ли, что Толль закопал 17 бутылок французского коньяка?

В 4 часа утра 27 июля на бортовом вертолете улетели Ростов и Шпаро, а в 6 часов Хмелевский и Владимиров отправились делать склад для Центрального и Островного отрядов. Два часа не было вертолета – далековато оказался перешеек полуострова Воронцова от трассы ледокола. В 8 часов по судовому расписанию завтрак. Потом до обеда все четверо спали – сказалась бессонная ночь. В 14 обедали, писали материал для «Комсомольской правды». В 17.30 по радио объявили, что участников экспедиции «Комсомольской правды» ждут на палубе с вещами.

На стартовой площадке вертолета собрались друзья: первый помощник капитана, механик, который приварил к нашей кирке тяжелую металлическую трубу вместо ручки, за что потом его много-много раз вспоминали и благодарили, матрос, который ночью угостил четверку москвичей хлебом с салом… Много провожающих, не менее 20 человек. Все улыбались и желали счастливых находок…

Глубокий черный каньон, прорезавший зеленую тундру, – это и была река Толевая. В тихий солнечный час тундра казалась удивительно нежной. Таким иногда бывает футбольное поле перед матчем… У геодезического знака ребята сделали промежуточную продуктовую базу. Явственно слышался шум водопадов красавицы Толевой.

Мыс Депо. Зачарованно провожаешь глазами быстро удаляющийся вертолет. Ни звука. Полная тишина. Но вот тишину сменяют далекие крики чаек, мелодия ветра и шелест травы…

Радист Игорь Марков, самый молодой в группе, стал вытаскивать из рюкзака радиостанцию.

21 час. Стоит аккуратная желтенькая палатка. Над ней мачта радиоантенны. Марков примостился за задней стенкой – тут солнышко. Он сидит на розовом пуховом спальном мешке. Возле радиостанции – аккумуляторы, стянутые в блок резинкой. Таня Шпаро готовит ужин, Юрий Хмелевский и Володя Владимиров ходят поблизости, забрались на ближайший бугор. От палатки до них метров 130.

22 часа. Лабутин передал Маркову, что Центральная группа закончила обследование берегов фьорда Хутуда. С ледокола сообщили, что корреспонденцию в «Комсомольскую правду» отослали.

– Что-то не слышно ребят, – сказала Таня и громко крикнула: – Юра, что нашли?

Еще не слыша ответа, Таня и Игорь засмеялись, подумав про себя одно и то же: «Склад нашли». Но тут отозвались сами ребята.

– Столб, – крикнул Владимиров.

– Надпись, – добавил Хмелевский.

Хмелевский и Владимиров в самом деле уже давно что-то напряженно рассматривали. Игорь и Таня побежали к ним.

– Эта и есть столб? – презрительно спросил Игорь.

– Это действительно столб, – обиженно сказал Володя.

– Камни все во мху, а между ними черенок столба, – показал Юра. – Смотри, как крепко стоит.

Он с видимым усилием взялся за небольшой «пенек», торчащий из земли, чтобы его качнуть, но столбик остался неподвижным.

– Спасибо вертолетчикам, высадили где надо, – сказал Игорь, который уже поверил в находку.

– На столбе написано «1900», вот что самое важное, – заметил Владимиров.

Тем временем осмотр столба привел к новым открытиям.

– Кованый гвоздь! – Еще одна надпись: «1900».

Игорь не закончил радиосвязи, Таня – ужин. Время было позднее, и решили подождать до завтра, а по рации пока о находке не сообщать.

Встали в 7 утра. Игорь и Володя пошли к складу – так между собой четверо счастливцев стали называть бугор с меченым стволом плавника. Юра и Таня, взяв ружье и рюкзак с продуктами для обеда, отправились осматривать берег. На мысе Опасный разобрали гурий, но ничего не нашли. Оставили здесь записку, гурий восстановили. Полосами набегал туман. Возле мыса Адамса они увидели белого медведя. Испугались и спрятались за большой камень, чтобы подготовить ружье и ракеты. Потом, вооружившись, вышли; зверь показался снова. Хотели обойти, но попали в густой туман. Идти дальше было опасно: можно было столкнуться с медведем нос к носу. Тогда приняли мудрое решение: ждать в течение часа, а затем, если туман не рассеется, возвращаться в лагерь, если же рассеется, то продвигаться вперед. Вскоре туман исчез. Около реки паслись олени, которые, увидев людей, вплавь перебрались через небольшой заливчик. Разобрали еще два тура и затем подошли к третьему, большому туру, из которого торчал столб. Этот знак хорошо виден с моря, и ребята предположили, что именно его обозначил на наших картах А. Г. Дивинец. Вдвоем разобрать тур Юра и Таня не могли и в 17.30 повернули к лагерю. Пошли напрямую и через час были на мысе Депо. В лагере события развивались так.

Владимиров взял белую бумагу и мягкий простой карандаш. Плотно наложив бумагу на ствол и водя по ней грифелем, он «снял» надпись: «Депо «Заря» 1900». Второй цифры «1900» не оказалось. Но были слова: «Зверобой» 1929». Владимиров по УКВ-радиостанции запросил начальника группы, что это может означать, и Хмелевский в ответ сообщил данные о судне «Зверобой». Но понять, как появилась вторая надпись на столбе, не удалось. Уцелевшая часть знака поднималась над землей на две ладони. Владимиров и Марков стали пробовать землю вокруг нее щупом. Инструмент, пройдя 20 сантиметров, дальше не шел – мешала вечная мерзлота. В радиусе нескольких метров грунт казался совершенно однородным. (Одно из наших заблуждений того времени состояло в том, что на месте склада земля должна больше оттаивать.)

Возле столба под тонким слоем мха лежали камни. «Наверное, раньше тут был гурий, а медведи развалили», – решили Владимиров и Марков. Смущала надпись, сделанная в 1929 году. Камни разбросать могли ведь и люди. Разрыть землю им тоже под силу. Стали копать веслом и киркой. На глубине 40 сантиметров нашли головешку и пласт с желтой травой. Значит, действительно здесь копали яму и потом засыпали ее. Впрочем, чтобы врыть столб, тоже ведь нужна яма. «Пенек» стоял по-прежнему крепко. – Давай докопаем до конца столба, – предложил Владимиров. Марков согласился. Они трудились вовсю. От ударов тяжелой кирки бежала черная стружка. В линзы льда били глупом. В грунте появлялась как бы щель, углубление, в него обрушивали точный удар кирки. Тогда вместо стружки отлетал небольшой кусок каменной мерзлоты.

В 15 часов Игорь ушел на сеанс радиосвязи. Надел наушники. Пропали голоса птиц, пропал звон ветра в мачте антенны, только остался дорогой сердцу радиолюбителя голос эфира. И вдруг «сквозь эфир» вопль. Хриплый, ужасный крик. Бежать на помощь! Медведь! Игорь отбросил радиостанцию, схватил ружье и выскочил из палатки. Возле насыпанной горки черной влажной земли стоял Владимиров и кричал: «Нашел склад Толля!» Марков побежал. Владимиров бросился ему навстречу. Он заключил Игоря в объятия и поднял над землей.

– Вон там.

Среди кусков земли и льда светилась ровная поверхность металлического ящика.

– Подожди, – крикнул Володя и побежал к палатке. В море он вымыл руки, достал из рюкзака выписки из дневников Толля и прочел: «Когда копали яму, оказалось, что земля оттаивает только на 0,4 м. Под верхним оттаявшим слоем глины на глубине до 1,4 м был торф, перемежающийся со льдом».

– Игорь, они выкопали яму 140 сантиметров. Мы углубились на метр. Значит, высота этого ящика 40 сантиметров.

– Расскажи, – попросил Игорь.

– Ты ушел, я продолжал копать. Вдруг камни. Сбил с них лед и вижу, что это ровные плитки и лежат строго горизонтально. Я очень обрадовался, потому что если бы складом воспользовались, то кому бы пришло в голову укладывать аккуратно камни – их побросали бы как попало. Тут я опустился на колени и полчаса возился с одной плиткой. Поднял ее. Под ней лед. Такая взяла досада. Грязный серый лед. Ударил щупом, и он ушел чуть ли не наполовину, будто там, глубже, пустота. Знаешь, как бывает: пилишь, каждый миллиметр дается с трудом, и вдруг пила одной своей тяжестью продавливает трухляную сердцевину…

– Пробил?

– Пробил. Заклеил пластырем, – Владимиров ладонью провел по металлу, и Игорь увидел маленькую заплатку.

В яме стоял характерный сладковатый смрад, но запах сухих крепких ржаных сухарей чувствовался все явственнее. Занялись расчетами. Крышка ящика была 40 на 40 сантиметров. Высоту уже высчитал Владимиров. Выходило, что ящик представляет собой куб со стороной 40 сантиметров. 6 килограммов сухарей, если их аккуратно уложить, заняли бы только половину объема. Значит, там еще что-то есть?

Пришли Юра и Таня.

– Вот, Юрик, раскопали, но ничего нет, – сказал Игорь.

– Сам посмотри, – подтвердил Володя. – Что будем делать?

– Уходим, – Юра был решителен – зароем яму и завтра уходим. Но тут Игорь и Володя не выдержали и рассмеялись: «Смотрите, смотрите!»

– Старик, поздравляю, – сказал Хмелевский Владимирову.– Давай твою руку.

У них у обоих очень крепкие руки. Широкие ладони, сильные пальцы. Можно не сомневаться, что рукопожатие было крепчайшим. Рука Владимирова была грязная и в крови.

– Надо завязать, залить йодом, – сказала Таня.

– Тут нет микробов, тут все стерильно, – возразил Володя. – Вот увидите, продукты Толля сохранились так, будто положены здесь вчера.

Спорить никто не стал. Владимиров был признанным знатоком вечной мерзлоты, потому что проработал два года на строительстве заполярной Хаптайской ГЭС.

С 22 до 23 часов были дебаты, что делать дальше. Игорь их назвал лаконично: базар.

Однако положение требовало быстрых действий. В яме скопилась вода. Она прибывала с каждой минутой. Это лед таял па солнце и оттаивала мерзлота. Если в ящике кроме сухарей лежат какие-либо бумаги, то вода, просочившаяся в него, может принести им непоправимый ущерб, да и сухарям не поздоровится. Загадочный куб решили вскрыть.

Нож легко резал тонкий металл – оцинкованную жесть. Надули лодку. В кокпит шелкового суденышка сложили все сухари. Взвесили, их вышло 16 килограммов. Больше ничего в ящике не было. Каждый понимал, что пустой сундучок необходимо вытащить. Тогда будет, наверное, ясно, есть ли еще что-нибудь в складе. Но как? Снова копать вслепую – велика вероятность повредить и другие ящики. Так как же вытащить его? Разгорелся спор. Игорь предлагал залить в ящик бензин и поджечь, чтобы стенки и дно нагрелись и лед вокруг растаял. «Бензин в бочках, – говорил Игорь, – сколько хочешь – вон они». И он показал на десяток бочек, которые, по мнению ребят, были оставлены тут гидрографами в 1961 году. Таня категорически возражала. Она тревожилась, что пострадает сам ящик, не сохранится, потеряет свой первоначальный вид, а ведь и он – историческая ценность. Нужны какие-то более тонкие технические решения…

За ужином попробовали сухари 1900 года. Они оказались прекрасными. Восемь сухарей аккуратно завернули, перевязали и спрятали в специальную коробку, чтобы доставить в Москву. Остальные пересыпали в большой пакет из толстого полиэтилена и решили оставить.

Наутро шел дождь. Позавтракали в палатке. Договорились не спешить. Когда дождь стих, Марков отправился вытаивать ящик. Владимиров выбивал на жестяной пластине памятную надпись.

Игорь сделал так. Поставил на дно ящика горящий примус, на него кастрюлю с водой. Горячую воду лили на стенки ящика, и он в буквальном смысле слова вытаял. Его вытащили.

Тут снова собрались все вместе и увидели торцы двух новых ящиков – деревянного и металлического. На каждом из них лежали камни. Стало понятно, что предусмотрительный Толль специально велел уложить плитки, чтобы при раскопке не повредить ящики. А лед, который подвел Володю Владимирова, – это замерзшая вода. Она, конечно, скапливалась в яме 9 сентября 1900 года точно так же, как и 28 июля 1973 года, затекала во все щели, а потом замерзла, образовав многочисленные прослойки и линзы льда.

Металлический ящик казался маленьким, площадь торца была 20 на 20 сантиметров. А что если вытащить его, привезти в Москву? Вот будет подарок редакции «Комсомольской правды»! Владимиров сказал Юре:

– Только давай я сам, один. Я не попорчу ни его, ни другие.

Он справился с этим делом отлично. Теперь можно было заглянуть во вновь образовавшуюся полость. Всех удивили белые, словно только что выструганные доски деревянного ящика. Открылась стенка и четвертого ящика. В отличие от других он был украшен красочной этикеткой, на которой были нарисованы львы, русалки, виноградные лозы и написаны названия городов: Париж, Вена.

«Давайте вытащим и этот», – сказал кто-то. Но начальник проявил твердость – раскопки окончились.

Извлеченный куб весил 6,5 килограмма. Решили, что в нем овсянка. Впрочем, кто знает, что в нем может быть. Владимиров взялся нести ценный груз до места встречи с другими группами.

Земля оттаяла и спрессовалась, лед исчез, горка возле ямы заметно уменьшилась, и, чтобы засыпать яму, пришлось срыть несколько кочек. Упавшую часть столба «Зари» аккуратно приставили к пасынку, торчащему из земли, рядом врыли крепкий ствол плавника и к нему капроновыми веревками привязали памятный знак. Торжественно прибили табличку: «Исторический памятник. Обнаружен и восстановлен экспедицией газеты «Комсомольская правда» 1973 г.». У основания сложили каменный гурий. Хмелевский произнес речь. Прозвучал залп из ракетниц и ружей… На побережье Карского моря появился новый памятник первопроходцам Арктики. Он лаконичен, выразителен, строг. Памятник словно слит с окружающей природой.

В маршрут решили выйти на следующий день. А под вечер, чтобы не терять времени даром, без рюкзаков пошли к месту высадки Толля, но тут никаких следов найдено не было.

Утром вчетвером сфотографировались у памятника, попрощались с Эдуардом Васильевичем Толлем, с мысом Депо и двинулись в свой нелегкий путь к полярной станции «Мыс Стерлегова». В рюкзаке Владимирова было «вещественное доказательство» существования склада РПЭ. Больше одного ящика ребята взять не могли, рюкзаки у Хмелевского, Владимирова и Маркова были итак за 40 килограммов. Радиосвязь с Восточным отрядом нарушилась, и только 8 августа Лабутин смог принять короткую радиограмму, что у ребят все хорошо и на финише они будут вовремя. Ha полярную станцию они пришли накануне расчетного дня и 14 августа встречали лас. По их лицам мы сразу поняли, что они нашли склад Толля. Наши друзья ждали вечера, чтобы в торжественной обстановке рассказать об этом. Только один из авторов попал в привилегированное положение: ему, как начальнику, Юра поведал, что у них есть черные сухари и невскрытый ящик из депо 9. В. Толля, а Таня, раз уж все равно муж знает главное, сообщила все подробности и перипетии поисков. Участники экспедиции «Комсомольской правды»—старший научный сотрудник Центрального экономико-математического института АН СССР Ю. Хмелевский, лаборант Радиотехнического института АН СССР И. Марков, инженер института «Гидропроект» В. Владимиров и инженер Т. Шпаро – стали открывателями продовольственного склада первой Русской полярной экспедиции Академии наук, заложенного на полуострове Заря в 1900 году Эдуардом Васильевичем Толлем.

Первыми, кто после участников экспедиции внимательно рассматривал исторический сундучок из депо Толля, были добрые друзья – моряки ледокола «Киев». Нас поздравили капитан А. П. Кузнецов, старший помощник О. Н. Березин, первый помощник А. А. Кошкин и многие другие члены экипажа.

18 октября 1973 года в Голубой зал «Комсомольской правды» на отчет полярной экспедиции газеты собрались полярники и ученые: дважды Герой Советского Союза И. Д. Папанин, Е. М. Сузюмов, И. А. Ман, Ф. Д. Шипилов, член-корреспондент АН СССР Г. А. Авсюк, представитель Морфлота Г. Д. Бурков, известный полярный штурман В. И. Аккуратов, заместитель директора ВНИИКОПа П. И. Чесноков, из Ленинграда прилетел директор Музея Арктики и Антарктики В. Ф. Воронин…

Ящик вскрыли. На лист ватмана Иван Дмитриевич Папанин высыпал его содержимое – овсянку, точнее, овсяные хлопья «геркулес»…

Покупая в магазине голубую пачку «геркулеса», хозяйка обязательно посмотрит на дату выпуска. Ведь нежные хлопья хранятся всего пять месяцев. А тут – 73 года! Ученые, специалисты в области длительного хранения продуктов, были счастливы подарку, привезенному с Таймыра. Их восторг удесятерился, когда в результате топких лабораторных анализов выяснилось, что овсянка не только пригодна для питания, но и сохранила витамины, жировой состав, калорийность.

Только две крупы входят в рацион экспедиции «Комсомольской правды»: «геркулес» и гречка. Утром – «геркулес» с мясом и маслом, вечером – гречка с молоком и маслом, или наоборот. Бывало, что к крупе добавкой служила «суперсмесь»: мясо, масло, молоко; бывало, молочная каша делалась сладкой; иногда выдавался чеснок, иногда шоколад, иногда конфеты, иногда сало. Но неизменно на лыжных маршрутах каждый день мы ели овсянку, и как ели! Облизывали пальцы, выскребали до блеска стенки и дно кастрюли. Мы любим овсянку и дома, может быть, потому, что вызывает она приятные ассоциации, а возможно, и оттого, что давно уже каждый из нас осознал, понял или на худой конец убедил себя в том, что овсянка – самая питательная, самая вкусная, самая калорийная, самая легкоусвояемая крупа. Мы отнеслись с большим пониманием к выбору Толля, рады были косвенному подтверждению надежности своего собственного рациона и, уж конечно, с восторгом восприняли предложение П. И. Чеснокова прийти во ВНИИКОП на дегустацию исторического продукта.

Вскрытие ящика из депо Э. В. Толля в Голубом зале «Комсомольской правды» (справа налево: Ю. И. Хмелевский, П. И. Чесноков, И. Д. Папанин, Е. М. Сузюмов). Фото А. Шевича

На маленьких тарелочках лежала каша. Ее отлично приготовили, в меру посолили. Она была прекрасной: со своей законной чуть заметной горчинкой, тающая во рту, точно хорошая шоколадная конфета, сытная. Потом нам на пробу принесли несколько новейших блюд: рыбное пюре, жаркое, яблочный кисель, клюквенный сок… Это были порошки или россыпь небольших сухих кусочков. Продукт насыпался в зависимости от названия в тарелку или чашку и заливался водой. Несколько минут шло восстановление. Угощения были вкусные, скажем так: почти не хуже толлевской каши.

Пока мы пиршествовали, Петр Иванович рассказал, что в Министерстве пищевой промышленности СССР у начальства в сейфе хранится величайшая ценность – банка тушенки 1916 года. Говорил это Чесноков понятно к чему – на мысе Депо в вечной мерзлоте лежит истинный клад: 48 банок консервов куда более ранних – изготовленных не позднее 1900 года. Природа поставила уникальный эксперимент. Люди должны им воспользоваться, его продолжить.

4. КАК ПРОДОЛЖИТЬ НЕЧАЯННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ТОЛЛЯ?

Мы говорим: полярная экспедиция «Комсомольской правды» – общественная. Что это значит? Во-первых, слова «общественная экспедиция» имеют буквальный смысл, то есть она существует на общественных началах, все мы работаем в различных учреждениях, не имеющих отношения к Арктике. Среди участников есть врачи и рабочие, инженеры и журналисты, студенты, аспиранты, научные работники. В летнее путешествие на Таймыр в 1973 году 14 человек отправились, взяв очередные отпуска…

Основная служба, общественные, комсомольские, партийные поручения по месту работы, семейные хлопоты – все это для каждого из нас главное. Только оставшееся время уходит на экспедицию: подготовку снаряжения, коллективные спортивные тренировки, архивные поиски. Но тут есть один диалектический парадокс. Он состоит в том, что экспедиция для каждого из нас – тоже главное…

Во-вторых, словам «общественная экспедиция» можно придать еще вот какой смысл. Экспедиция получает энергичное моральное одобрение от очень многих организаций и частных лиц – общественную положительную оценку. В первую очередь, конечно, от Alma mater – редакции «Комсомольской правды», от Центрального Комитета ВЛКСМ, Московского городского совета СДСО «Буревестник», редакции газеты «Правда», других газет и журналов, Центрального телевидения. Для того чтобы коллектив, сложившийся на добровольных началах, жил, нужна поддержка общественности. Экспедиция при центральной молодежной газете, «на самом виду», не смогла бы в течение долгих лет существовать без самого широкого одобрения. На каком-то этапе работа экспедиции пересекается с производственными интересами некоторых организаций. Тогда их моральная поддержка может сочетаться с финансированием тех или иных экспедиционных акций.

Хорошей иллюстрацией ко всему сказанному является вывоз склада Толля. Подготовка эвакуации была делом рук экспедиции, фоном же для всех действий служило сильное общественное содействие. Расскажем об этом кратком, но поучительном отрезке жизни нашего коллектива.

Материалы о путешествии 1973 года были напечатаны в «Комсомольской правде» осенью под заголовком «Белые пятна Таймыра». В праздничном номере 7 ноября в последней части повествования говорилось о встрече в Голубом зале «Комсомолки» и были приведены комментарии ученых о работе экспедиции. Выступили члены-корреспонденты АН СССР заместитель директора Института географии АН СССР Г. А. Авсюк и директор ИМБП Минздрава СССР О. Г. Газенко, доктора наук начальник отдела ледового плавания Арктического и Антарктического научно-исследовательского института П. А. Гордиенко и профессор П. Н. Урванцев, директор Музея Арктики и Антарктики В. Ф. Воронин. Подробные статьи о северных поисках появились также в нескольких номерах газеты «Водный транспорт» и в других изданиях.

В «Клубе кинопутешествий» Центрального телевидения колбу с овсянкой 1900 года увидели миллионы телезрителей.

Это была, если можно так сказать, артподготовка к следующим этапам экспедиции. Закончилась она статьей в газете «Правда» «На лыжах к полюсу», в которой подробно говорилось о главной цели экспедиции – лыжном переходе от берегов СССР к Северному полюсу, о летних историко-географических поисках и о плане вывоза склада Толля.

Пришло множество откликов. Вот один из них – сердитое на первый взгляд письмо, а по существу очень заинтересованное и полезное: «Работникам редакции газеты «Правда» от Грачева В. А., проживающего в г. Кемерово. Уважаемые товарищи, прочитал статью «На лыжах к полюсу» в номере от 4 декабря 1973 года. В ней сказано: «Решено, что будущим летом на далекий Таймыр отправится специальная группа – склад будет полностью вывезен».

Неужели товарищам из Института медико-биологических проблем Министерства здравоохранения СССР во главе с тов. Газенко О. Г. не интересно продлить этот уникальный опыт?

По-моему, надо хотя бы половину продуктов оставить в прежних условиях вечной мерзлоты и исследовать эти продукты по частям через промежутки в 10 лет или через иной срок…

Для безопасности можно эти продукты перезахоронить там же, на Таймыре, если в печати указаны были точные координаты этого склада, чтобы никакая подлая душа не нарушила этот опыт.

Прошу эту мысль передать медикам. 04. 12. 1973 г.».

Известный журналист Василий Михайлович Песков говорил нам:

– Обязательно оставьте что-то толлевское на мысе Депо. Если вы вывезете склад целиком, то историческое место как бы потеряет свою святость, станет точно разоренное гнездо птицы.

Мы понимали, что Песков прав, что памятное место должно не только восславить экипаж яхты «Заря», в нем должна остаться частичка былой жизни (это ведь вполне возможно). Люди будут знать об этом, и тогда мыс Депо станет не просто историческим и памятным местом, а словно прежним, связанным с именем Толля. В июне 1974 года главный редактор «Комсомольской правды» Л. К. Корнешов направил письмо министру пищевой промышленности СССР В. П. Леину. В письме, в частности, говорилось: «Многочисленные отклики наших читателей свидетельствуют об общественной заинтересованности в судьбе находки продуктового склада 1900 года.

Учитывая это, а также пожелания ряда производственных и научных учреждений провести лабораторные анализы сохранившихся продуктов, можно было бы летом 1974 года на базе экспедиции «Комсомольской правды» организовать вывоз склада».

Далее излагался примерный план операции. В письме была и просьба об участии министерства в финансировании предстоящих работ.

17 июля 1974 года в Голубом зале «Комсомольской правды» состоялось совершенно необычное для редакционной жизни сугубо производственное совещание, на котором были согласованы все детали предстоящего путешествия и, главное, было окончательно решено, что именно будут делать люди на мысе Депо. Готовящаяся акция получила название «Эксперимент по изучению возможностей длительного хранения пищевых продуктов в условиях мерзлоты». Состоять эксперимент должен был из двух частей: раскопок склада Толля и закладки новых продуктов в вечную мерзлоту на различные длительные сроки хранения.

5. СНОВА НА ТАЙМЫРСКОЙ ЗЕМЛЕ

В Воркуте было +27°. Местные жители говорили, что жара стоит почти месяц, что 70 лет не было в здешних краях такой по-сочински жаркой погоды. Ждем самолета па Диксон, играем в футбол и купаемся в реке Воркуте.

Несколько часов полета, и под нами остров Диксон. Кругом туман. На трапе самолета кто-то сказал: «Осторожно, не поскользнитесь – трап обледенел». Диксонская гавань была белая, как зимой.

Вертолет, который доставит нас на берег залива Миддендорфа, должен прийти из Норильска. Его нет семь дней. На третье утро, когда по-прежнему морозит и по-прежнему вперемешку идут дождь и снег, когда становится ясно, что еще несколько суток продлится наше бездеятельное, досадное ожидание, в десятидневный пеший маршрут па восток ушел первый маленький отряд экспедиции: Анатолий Мельников, Вадим Давыдов и Александр Шумилов.

Начальник и радист группы Мельников – старый участник, он был среди пяти членов экспедиции «Комсомольской правды», которые в 1972 году пересекли на лыжах пролив Лонга. Хирург Давыдов – новичок. Кроме врачебных ему поручены обязанности завхоза, кинооператора, охотника. Оригинальный принцип – чем хуже, тем лучше – в нашей походной жизни звучит вполне логично: чем труднее условия, чем труднее обязанности, тем лучше проверяется человек.

К рюкзаку Давыдова привязана двуручная пила. Мельников, Давыдов и Шумилов должны сделать спилы торцов бревен, лежащих в основании старинных строений. Дендрохронологический анализ этих спилов позволит определить «возраст» построек. Некоторые избы на западном побережье Таймыра построены в XVIII и даже в XVII веке. Они, разумеется, истинные исторические памятники, и выявить их – наша задача.

Однако главная цель отряда – искать следы норвежских моряков Тессема и Кнутсена…

Наконец-то везет. Попутный Ми-8 берет на борт второй отряд экспедиции. В непогоду взлетает машина и в непогоду опускается на мыс «М». Владимир Ростов, Федор Склокин и Игорь Марков будут потом вспоминать об этом необычном полете, об искусстве командира Евгения Девина.

В предыдущей главе рассказывалось, как Ростов, Склокин и Марков нашли столб Бегичева, а значит, и стоянку В. А. Русанова. Сообщение об этом полетело в Москву, а «основные силы» нашей экспедиции все еще «куковали» на Диксоне: погоды, подходящей для полета на мыс Депо, не было.

«Основные силы» – это одиннадцать человек: Хмелевский, Леденев, Лабутин, Шпаро, доктор медицинских наук, заведующий отделом ИМБН А. С. Ушаков, кандидат биологических наук, заведующий лабораторией ВНИИКОПа Г. Р. Нариниянц, старший инженер того же института Е. И. Манин, кандидат технических наук, начальник отдела научно-исследовательского центра по проблемам длительного хранения продуктов О. Б. Церевитинов. Кроме членов экспедиции «Комсомольской правды» и специалистов-пищевиков были еще кинооператоры Центральной студии документальных фильмов братья Анатолий и Сергей Панины и оператор студии «Центрнаучфильм» Сергей Рахомяги.

Наконец 7 августа вертолет поднялся в воздух. Недалеко от устья реки Диоритовой встретили плотный туман. Командир посадил машину. Все вышли из нее и пошли к морю. На берегу стояли два балка, некогда служившие партии геологов.

Леденев побежал к ним первым. Затем подошли остальные. Леденев показал нам записку: «Здравствуйте! Заходили к Вам участники полярной экспедиции «Комсомольской правды» 7 августа 1973 года». Удивительное совпадение: ровно год назад! Выходит, в балках за минувшее время никого не было.

Вертолет поднялся и через считанные минуты снова сел. «Теперь надолго, – сказал командир. – Возможно, будем ночевать». Зажгли костер, стали готовить ужин. Леня Лабутин поставил антенну, вышел в эфир и связался с Диксоном. По просьбе командира вертолета он передал наше местоположение. Рассматривая карту, мы вдруг сообразили, что находимся всего в 9 километрах от лагеря Ростова, и ничего не стоит, конечно, сходить к друзьям и самим посмотреть на их находку – столб Бегичева. Это было второе чудесное совпадение, на этот раз не во времени, а в пространстве. Леденев и Шпаро, предупредив экипаж вертолета, отправились к мысу «М».

Туман розовел на солнце. Проливы, через которые в прошлом году мы переправлялись на лодках, были затянуты толстым льдом. Лишь в устьях речушек темнели небольшие разводья, и десятки уток плавали здесь. Мы шли счастливые и думали, что повезло нам в жизни: побывали в таких заповедных местах.

Лагерь Ростова издалека казался стоянкой целого большого отряда. Мачта антенны, столб у воды, по которому ребята мерили высоту берега, еще четыре столба, служащие ориентирами, следы многочисленных раскопок – все это говорило о напряженной работе. А вот и столб Бегичева.

Какая надпись! Вырубленные топором глубокие борозды почернели от времени. Боцман экспедиции Толля, могучий промысловик, должен был написать именно так – топором, лаконично: «1921 Н. Б.».

Минут сорок мы просидели у костра с друзьями, а затем вернулись к вертолету. Туман поднялся, и через 12 часов непредвиденной стоянки полет на восток возобновился.

Знак, поставленный Эдуардом Васильевичем Толлем в 1900 году и восстановленный участниками экспедиции «Комсомольской правды», мы увидели еще из вертолета. Приземлились рядом. Лишь один из нас – Хмелевский – был здесь в прошлом году. И Юра сказал, что вокруг ничего не изменилось, только лед в заливе Миддендорфа целее и белее.

Знак аккуратный, высотой около двух с половиной метров. В его основании горка каменных плиток. Надписи читаются легко. Они и табличка, прибитая в прошлом году, «смотрят» на юг – на залив. С другой стороны у знака есть крепкая подпорка. На уровне головы из ствола торчит массивный кованый гвоздь, некогда державший перекладину, которая сама лежит неподалеку, ветхая, расщепленная. Слева к стволу прислонены знаменитая двадцатикилограммовая кирка и металлический щуп, сделанный в мастерских Диксона. Тут же разрезанный ящик из-под ржаных сухарей.

К северу от знака, на бугре, Лабутин поставил радиопалатку, лагерь разбили у моря. Распотрошили рюкзаки, образовалась огромная груда вещей.

Стоит сказать, что никакого особого саперного снаряжения у нас не было. Обычные штыковые и совковые лопаты, ломы, кирки да прошлогодний испытанный инструмент. Очень удобными оказались три изотермических контейнера, которые удалось достать в Москве. Каждый из них по весу и вместимости был как большой чемодан. В них, словно в холодильники, укладывались все откопанные продукты.

Рыли мы сразу две ямы: одну – у столба, другую – недалеко, метрах в ста на северо-восток от толлевского знака, – для закладки современных продуктов.

Не одно продовольственное депо устроил в вечной мерзлоте

Таймыра Эдуард Васильевич Толль. Ровно 73 года назад, 8–9 августа 1901 года, он сам раскапывал один из своих складов. Вот что записал тогда полярный исследователь: «Работаем по откапыванию склада посменно, по 1 1/4 часа. Это тяжелая работа… При вскрытии ящика, наполненного чечевицей с салом, обнаружилось, что все его содержимое обледенело. Сквозь снег просочилась сверху талая вода, снова замерзла и все крепко сцементировала. Рядом лежащий мешок с консервными банками также полон льда. Каждую банку пришлось отпрепарировать зубилом и молотком, подобно окаменелости; к сожалению, не обошлось без повреждения нескольких банок. После непривычной работы с кайлом наши руки одеревенели и с трудом сгибались».

Все очень похоже: посменная работа, боль в кистях рук от непривычных нагрузок; те же инструменты: кайло, зубило и молоток…

К 22 часам московского времени 9 августа мы закончили раскопки. На одной стенке ослепительно белого ящика (верно говорили ребята в 1973 году: доски словно только что струганные) читаем: «Щи с мясом и кашею, 48 порций». На другой написано: «Ф. Азибер. С. Петербург».

Представьте себе огромную яму: глубина 1 метр 30 сантиметров, вход в нее – квадрат со стороной больше 2 метров, причем яма почти не сужается вглубь. На дне островок Г-образной формы, только маленькая палочка смотрит не вправо, а влево. Она – металлический ящик. Справа от него – деревянный. В яме был простор – мы заботились об этом, – но все-таки подкопаться под ящики было трудно.

Возник спор: вскрыть деревянный ящик в яме и вынуть баночки по одной или поднять его целиком? Решили: вскрыть в яме. Тонкую работу поручили Лабутину.

Как некогда Толль и его спутники, Леня «отпрепарировал банки зубилом и молотком». Между баночками оказалась гречишная полова (шелуха).

Желтые, яркие, красивейшие банки. Как сверкают на солнце! Читаем и перечитываем: «Пищевые консервы для войск. Щи с мясом и кашею. Порция на обед. Вес 1 фунт 70 золотников. Разбавляется водой количеством 2/з той жестянки, в которой находится консерв, нагревается до кипения и кипятится не более 10 минут. Фабрика пищевых консервов Ф. Азибер в С. Петербурге. Фабрика основана в 1862 г. Металл изделия А. Жако и К0 Москва».

Консервы укладываются в переносные «холодильники». Завтра мы поднимем металлический ящик и в соседнюю яму упрячем современные продукты.

… Ставя на нашем пути преграды – морозы, снегопады, туман, – Арктика словно испытывала настойчивость группы. Семь дней мы ждали погоды в Диксоне, на восьмой вылетели и… заночевали в тундре. Но как только мы ступили на землю полуострова Заря, Арктика точно изменилась. Все признаки непогоды исчезли. Три дня мы работали, и три дня белый покров залива Миддендорфа блестел на солнце. Оно обошло над нашимиголовами три полных круга, и фотографы и кинооператоры получили буквально все, о чем можно было мечтать.

В руках Л. Лабутина консервы 1900 г. Фото Д. Шпаро

Главный успех – 48 банок мясных консервов. В них, как потом шутил директор ВНИИКОПа А. Ф. Наместников, оказалась вся русская пища сразу: и щи, и мясо, и каша. Мы боялись, что пищевики, загипнотизированные уникальным природным экспериментом, не вспомнят московские пожелания – быть рачительными хозяевами и оставить часть толлевских продуктов на будущее. К счастью, этого не случилось.

Вот акт об извлечении продовольственного склада, составленный 10 августа 1974 года на полуострове Заря: «Деревянный ящик был по углам оббит металлической лентой шириной 25 мм. При вскрытии верхней крышки ящика было обнаружено 2 ряда по 24 банки консервов. Банки пересыпаны шелухой гречихи. На 3/4 высоты ящика все банки находились во льду, нижняя четверть ящика сухая. Извлеченные металлические банки имели лаковое покрытие крышки и донышка, боковая поверхность банок литографирована. Следов коррозии на внешней поверхности банок не обнаружено, но наблюдается сход лака по фальцу. На крышках некоторых банок был нанесен черной краской год изготовления – 1900-й…

14 банок были помещены в алюминиевую флягу и оставлены на дальнейшее хранение. 34 банки консервов помещены в термоизоляционный контейнер для транспортировки в Москву».

На мысе Депо в 1974 г. начат эксперимент по длительному хранению продуктов. Фото Д. Шпаро

Утром 10 августа мы вытащили с глыбой льда металлический ящик и, сколов лед, поместили короб в холодильный контейнер. Больше в складе ничего не было. Нижний горизонт легко прослеживался по значительному количеству льда в почве. Слои земли, лежащие глубже, имели ровный светло-коричневый цвет и не содержали кристалликов льда. К моменту окончания работ глубина колодца составила 150 сантиметров.

…«Положить» ящики значительно легче, чем «вынуть», и поэтому второй раскоп был куда меньше первого. На дно сперва установили ящик и флягу с почти идентичным содержанием, на которых написано: «ВНИИКОП. 1974–1980». Потом рядом поставили еще два таких же набора, маркированных 2000 и 2050 годами.

Каждый из шести наборов включает 23 вида продуктов, выпускаемых предприятиями пищевой промышленности СССР. Тут концентраты первых и вторых блюд, сухари, галеты, крупы, не требующие варки, консервы различных видов в жестяных банках и алюминиевых тубах, шоколад, сахар, кофе, чай, соль, овсяная крупа «геркулес»…

Еще на одном ящике надпись: «ИМБП. 1974–1980». А вот особая ценность – тара с консервами РПЭ. У толлевских баночек будущее такое: три поступят к исследователям в 1980 году, три – в 2000-м и три – в 2050 году, для оставшихся срок выемки не указывается.

На «бессрочное» хранение оставлены и две фляги с современными продуктами. Потомки распорядятся ими по своему усмотрению. Последним в яму опускается ящик с надписью: «Полярная экспедиция «Комсомольской правды». В нем оставлены продукты, входящие в наш походный рацион, и памятная записка, рассказывающая о работе экспедиции на Севере и о находке склада Э. В. Толля.

В новом депо установлены максимальные и минимальные термометры. По примеру Э. В. Толля тару с продуктами мы прикрыли плиточными камнями толщиной 2–5 сантиметров…

Лабутин и Хмелевский начали реставрацию памятного столба. Этот памятник не только восстановлен, но и реставрирован силами полярной экспедиции «Комсомольской правды». Счистили гниль, пропитали столб специальным составом, поставили две крепкие подпорки. Рядом со столбом врыли широкую и массивную доску, на которую набита медная пластина с вычеканенной надписью о судьбе толлевского депо. На этом можно было бы поставить точку. Но было еще одно событие, важное для нас. Мы собрались у знака Толля.

«Хочешь ли достигнуть этой дальней цели?» – «Раз наступить ногой и умереть!» Этот разговор Эдуарда Васильевича с эвеном Джергели о Земле Санникова мы уже приводили. Диалог, записанный ученым, давно обрел самостоятельную литературную жизнь. Его вспоминают, когда говорят о верности Арктике, о бесстрашии первопроходцев, об особом чувстве долга перед Родиной и своим делом.

Толль и его храбрые спутники были посланцами науки в суровых краях. Они отдали жизнь науке. Но была у них какая-то особая, зовущая цель. Истинная мечта. Не всякий ведь так скажет: «Раз наступить ногой и умереть» – и не всякого поразят эти слова будто молния.

Вот строчки, написанные Толлем о своем сердечном друге докторе Вальтере: «За два дня до своей смерти он рассказывал, что точно подсчитал потребность в снаряжении и продовольствии для достижения Северного полюса с острова Беннетта. «Это получается так дешево, – сказал он, – что я мог бы предпринять это путешествие на свои собственные средства»».

… Дул северный ветер, морозило. Стоял солнечный день арктического лета. Салют наш был в честь героев Севера, патриотов России, в честь Эдуарда Васильевича Толля…

Вертолет прилетел к вечеру. Четыре часа переливали летчики бензин из привезенных бочек в баки. Предстоял длинный обратный путь, а заправляться было негде. По дороге мы взяли на борт два отряда нашей экспедиции, В Диксон за толлевскими продуктами прибыли самолеты. Всего 12 часов разделяло полуостров Заря и Москву, ВНИИКОП, куда были доставлены контейнеры.

6. КЛАД ТОЛЛЯ В МОСКВЕ

– Случаи использования консервов спустя много лет после их изготовления бывали и раньше, – рассказывал собравшимся П. И. Чесноков. – В 1857 году на международной выставке в Лондоне были вскрыты образцы консервов, изготовленных французским поваром Аппером в 1813 году. Несколько лет назад в нашем институте открыли банку с этикеткой «Петропавловский консервный завод. Мясо тушеное 1916 г.». Владелец банки – Андрей Васильевич Муратов получил ее на фронте во время первой мировой войны и сохранил на память. В 1914 году штурман В. И. Альбанов, покинувший с частью команды шхуну «Св. Анна» и достигший мыса Флоры па Земле Франца-Иосифа, воспользовался здесь консервами экспедиций Циглера и герцога Аббруцкого, оставленными более десяти лет назад. Во всех случаях продукты были пригодны к употреблению. Но научный физико-химический и бактериологический анализ давнишних продуктов будет проводиться впервые.

Первый шаг в этом предстоящем исследовании мы и собирались сделать. Назывался он «органолептическая оценка и дегустация продуктов 1900 года».

Руководство и специалисты ВНИИКОПа, представители смежных учреждений и участники экспедиции «Комсомольской правды» собрались во ВНИИ холодильной промышленности. Принесли контейнер, который мы закрыли несколько дней назад на мысе Депо и в который с тех пор никто не заглядывал. Подняли крышку. Баночки стояли рядком. Одну из них директор ВНИИКОПа А. Ф. Наместников взял в руки, повертел, чтобы все получше ее рассмотрели, и прочел надпись на ней. В таймырском ящике вместе с консервами хранился нож. Этим ножом Алексей Федорович вскрыл банку. Все почувствовали обычный запах кислой капусты. Продукт приготовили, как указывалось, и выложили в глубокую тарелку. Вокруг лежали чайные ложки. Наместников попробовал первым, потом блюдо отведали остальные.

Вот, если можно так сказать, официальная оценка П. И. Чеснокова: «Запах консервов капустный без постороннего. Мясо имеет нормальную консистенцию, не разваливается, волокнистое, при вскрытии банки оно было ярко-розового цвета. Через несколько минут пребывания на воздухе мясо слегка потемнело и приобрело коричневый оттенок; имеет незначительный горьковатый привкус. Капуста нормальной консистенции, кисловатого вкуса. Гречневая крупа – с ослабленной консистенцией, без признаков порчи. Жир – светлый. Бульон – в незначительном количестве, с кисловатым привкусом, несколько мутноват.

Вкус горячего блюда приятный, характерный для щей с крупой; запах, свойственный щам домашнего изготовления».

Руководителей ВНИИКОПа спросили:

– Какова дальнейшая судьба оставшихся 33 банок?

– Для физико-химического анализа, – сказал Наместников, – нужны три банки. Для полной биологической оценки, которую сделает лаборатория физиологии и биохимии питания Института медико-биологических проблем, понадобятся еще пять. Полная дегустация по всем правилам – две-три штуки. Просят микробиологи, холодильщики… Так что ВНИИКОП должен быть очень экономным хозяином. Около 10 банок останутся у нас в институте, они будут храниться при различных условиях. Разумеется, одну банку мы передадим в Музей Арктики и Антарктики в Ленинграде и одну в музей «Комсомольской правды».

Алексей Федорович Наместников взял в руки металлический ящик. В 1973 году ребят из Восточной группы поразила красивая бумажная этикетка на нем. Помните: львы, русалки, виноградные лозы… Она, как выяснилось позднее, рекламировала какие-то замечательные молочные бисквиты. Наверное, некогда тут лежали бисквиты, и, возможно, в те времена этот куб был запаян так же надежно, как и ящики с «геркулесом» и сухарями. Но потом бисквиты съели или убрали, а в освободившуюся тару сложили набор продуктов, о которых упоминает Э. В. Толль в дневнике: шоколад, чай, сахар.

Раскрыть сундучок, который держал в руках Наместников, оказалось нетрудно. Под крышку всунули нож, и тут же из ящика на стол упали густые коричневые капли: шоколад и чай находились в сиропообразной жидкости и оказались сильно размоченными.

Шоколада было 4 килограмма: 40 плиток по 100 граммов каждая (размер плитки 135х65х10 мм), чая – 6 плиток по 18 граммов (140х48х43 мм) и один кирпичик (248х194х12,8 мм). Сахар растворился в воде, просочившейся в ящик. Сюрпризом стали 10 коробок спичек.

Все это отправили сушить, так что шоколад удалось попробовать только через несколько дней. Он оказался очень вкусным – душистым, не очень сладким, без терпкости, но с какой-то приятной горчинкой.

На этикетке с одной стороны было написано: «Ванильный. Паровая фабрика М. Конради. С. Петербург. Фабрика и контора: Петергофский проспект № 20. Магазины: 1) Невский № 20 2) Невский № 36 3) Покровка № 107». С другой стороны: «4) Магазин Васил. остр. прот. Никол. моста. № 25/1. Шоколад гигиенический машинного производства М. Конради в С. Петербурге». Этикетка чая гласила, что он черный, плиточный, фирмы Цзинь-Лунь. На коробке спичек надпись была на английском: «Защита от огня. Найтделс гарантирует специальную пропитку спичек так, что они не воспламеняются после того, как погашены. Норвежская фабрика Найтделса».

Норвежская спичка не зажигалась от обычного современного коробка. Подожженная другой спичкой, она горела медленным пламенем, изредка ярко вспыхивая…

Продукты и спички из склада и грунт с мыса Депо исследовали специалисты; шоколад – на фабрике «Красный Октябрь» и во

ВНИИ кондитерской промышленности, чай – во ВНИИ чайной промышленности, спички – во ВНИИ деревообрабатывающей промышленности, грунт – на кафедре химии и биологии почв Московского государственного университета…

Вот те из результатов исследований, которые могут показаться интересными широкому кругу читателей.

Консервы. Калорийность – 155 калорий в 100 граммах. Сотрудники одной из лабораторий ИМБП в течение 21 дня кормили опытную группу животных продуктами 1900 года. Ежедневный рацион включал 26,8 грамма консервов, что полностью обеспечивало суточную норму животного по белку и частично по углеводам и жирам. Недостающие углеводы и жиры восполнялись крахмалом и подсолнечным маслом с витаминами А и D. Контрольной группе из шести животных скармливался обычный рацион, эквивалентный экспериментальному по биохимическому составу и калорийности. Любопытно, что рацион, в который входили консервы 1900 года, съедался полностью, контрольный – частично оставался.

Отклонений от нормы у подопытных животных экспериментаторы не нашли. На основании этого опыта и других исследований был сделан вывод о доброкачественности и высокой биологической ценности исторического продукта.

Шоколад. По внешнему виду темно-коричневый, без «поседения». Полностью пригоден для питания.

Чай. Дегустаторы из Центральной дегустационной комиссии чайной промышленности заварили чай, попробовали и пришли к выводу, что он несколько утратил свои и вкусовые, и ароматические свойства. Этот вывод подтвердил и газохроматографический анализ. Содержание в чае экстрактивных и тонизирующих веществ близко к норме.

Спички. В коробке было 67 спичек, пропитанных парафином. Намазка на коробке не сохранилась. Головки спичек тоже сохранились не все. Вероятная причина того, что чай и спички подпорчены, конечно, состоит в том, что какое-то время они были в размоченном виде. Вода в ящик просачивалась трижды: в 1900, 1973 и 1974 годах.

… Найдя склад Толля на мысе Депо, поняв, какой это ценный подарок для пищевиков, прикоснувшись к исторической реликвии и ощутив счастье от этого, мы не могли не думать о том, что в Арктике есть и другие продуктовые склады. Так, на пути Тессема и Кнутсена от мыса Челюскин до мыса Вильда в 1919 году было заложено пять складов. В разные времена устраивались депо на Земле Франца-Иосифа, на Новосибирских островах. Некоторые из них были использованы, судьба других попросту неизвестна. Но есть склады, которые в целости и сохранности ждут своих «кладоискателей».

7. «ЗВЕРОБОЙ» 1929»

После участников РПЭ люди пришли на мыс Депо через 29 лет. Об этом мы узнали, когда на знаке Толля рядом с надписью «Депо «Заря» 1900» прочли строчку: «Зверобой» 1929».

В 1928 году судно «Зверобой» (тогда «Braganza») под норвежским флагом участвовало в поисках экспедиции Умберто Нобиле. Затем оно было куплено Советским правительством и плавало у берегов Таймыра. В 1930 году «Зверобой» наскочил на камни и погиб недалеко от устья реки Пясины. Все это мы знали, когда готовились к первым поискам на Таймыре.

Но только через два года удалось познакомиться с архивными материалами о плавании «Зверобоя» в Карском море и узнать историю надписи «Зверобой» 1929».

… Моряки русских ледокольных пароходов «Таймыр» и «Вайгач» смогли нанести на карты только часть восточного и южного побережья открытой ими Северной Земли, существование которой предсказал Толль. Начавшаяся мировая война надолго задержала дальнейшее исследование земли. Не было известно, насколько далеко простирается она на север и запад, что представляет собой – один большой остров или архипелаг островов. Более того, в печати стали высказываться сомнения, существует ли вообще эта земля, поскольку с дирижабля «Италия», пролетевшего над этим районом, в тумане не усмотрели никаких ее признаков.

Поэтому в 1929 году был принят проект пионера полярной авиации летчика Б. Г. Чухновского, который предложил совершить с Диксона полет к Северной Земле. Для обеспечения полета метеоданными и для оборудования запасной базы с горючим и продовольствием в Карское море был направлен «Зверобой».

Вот что писал в своем отчете авиаспециалист Карской морской экспедиции 1929 года, штурман и летчик-наблюдатель В. В. Вердеревский: «С базой пришлось повозиться… Подходящую погоду ждали до 12-го,^[11] но она не приходила… В итоге горючее, провизию и оружие начали выгружать около 7 часов 12-го при крупной волне (4–5 баллов) в проливе Григорьева. Возить далеко было трудно, и остановились на ближайшем подходящем месте. Таким оказалась бухточка в южной части пол-ва. Она заведомо не лучшее место в заливе, так как открыта в глубь залива в NO четверти, и у берега имеется несколько камней, затрудняющих подход. Но это было лучшее из возможного и по существу вполне приемлемое.

Как курьез нужно отметить, что горючее оставлено в 2–3 кабельтовых от места, где уцелели еще две жерди с надписью «Депо «Заря» 1900». Это след наших предшественников – экспедиции Толля».

Моряки «Зверобоя», как ясно из текста, не предполагали, что здесь находится продовольственный склад Толля. Поэтому волнения наших товарищей – сохранился ли склад? – были напрасными. Но очень жаль, что в 1973 и 1974 годах нам не было известно, что бочки, сложенные на берегу, возможно и есть база «Зверобоя».

Отчет В. В. Вердеревского:

«… В заливе Миддендорфа было выгружено: 10 бочек бензина, 6 бочек бензола, 1 бидон масла АБ, 7 бидонов масла ААС, 1 бочка провизии и боеприпасов».

«Примечание. В бочке провизии по записке п/х „Зверобой“ находится: консерв. мясн. 120 б. консерв. рыбн. 5 б. масла слив. 15 кг сахару 15 кг сыру 13 кг молока коне. 10 б. печенья 7 кг кофе 1 кг какао 5 б. галет 7 кг сухарей 20 кг табаку 1 кг

……………»

Список очень длинный, и мы не приводим его полностью. Нужно только добавить, что Б. Г. Чухновский базой не воспользовался. Вместе с Вердеревским он предпринял попытку достичь Северной Земли, но из-за неблагоприятной погоды вынужден был вернуться на Диксон от полуострова Михайлова. База «Зверобоя» так и осталась нетронутой…

Читатель знает, что на мысе Депо мы побывали дважды: в 1973 и 1974 годах. Оба раза без всякого любопытства мы взирали на бочки, уверенные, что они оставлены здесь вездеходной экспедицией диксонских гидрографов 1961 года. Две самые легкие из них, видимо пустые, мы использовали как штанги для футбольных ворот… Сказать, цел ли склад «Зверобоя», а точнее, бочка с провизией и боеприпасами, мы не можем. Но трудно все-таки представить, что о такой находке, будь она сделана, ничего не было бы известно.

8. «ДЕПО НАНСЕНА № 1»

Некоторые склады по праву можно считать историческими реликвиями.

На наших картах, например, обозначен склад, заложенный на Новосибирских островах Э. В. Толлем для Фритьофа Нансена. Он словно символ дружбы двух великих исследователей Арктики.

Сердечная привязанность связывала их. Нам кажется, что, познакомившись, они не могли не дружить.

Хорошо зная жизнь Толля и Нансена, убеждения и характеры каждого, мы ставим этих людей рядом на высочайшую ступень. Сильная воля и глубина чувства долга объединяли их, любовь к людям роднила. «К какой бы национальности ни принадлежал человек, – писал Э. В. Толль, – его надо не только уважать, но и любить. Особенно уроженцы далекого Севера пробуждают у меня те же чувства участия, которые вызывает все юное, растущее и развивающееся». Не оборвись жизнь Толля столь преждевременно, он сделал бы еще много доброго для своего народа. Он хотел служить науке, отчизне и всем простым людям на Земле. Таким, как мы знаем, был и Фритьоф Нансен.

Впервые они встретились в Йене в 1890 году, когда Нансен только что вернулся из своей Гренландской экспедиции и уже начал обдумывать план дрейфа через Центральный Арктический бассейн. Молодые ученые (Толлю в то время было 32 года, а Нансену – 29 лет) беседовали, как вспоминал Толль, «о расположении льдов в районе Ново-Сибирских островов, о возможности плавания в районе этих островов, о ездовых сибирских собаках и о других животрепещущих вопросах, которыми мы оба одинаково интересовались».

Потом они встречались в Осло и переписывались. Вероятно, именно Толль посоветовал Нансену начать дрейф на «Фраме» в районе Новосибирских островов, а не от Берингова пролива, как это вначале предполагалось.

Широко известно, с каким недоверием был встречен полярными авторитетами смелый план Нансена. Его называли «нелогичным и самоубийственным».

«Толль был единственным из иностранцев, – писал позднее П. В. Виттенбург,^[12] – который отозвался помочь норвежской экспедиции Нансена».

Нансен попросил Толля закупить для экспедиции сибирских ездовых собак, считавшихся лучшими в мире. Толль аккуратно выполнил эту просьбу. 34 собаки были доставлены в Югорский Шар, где их и взяли на «Фрам», 26 – в устье реки Оленек.

Сейчас невозможно вообразить себе трудности, с которыми пришлось при этом столкнуться. От Березово, где были куплены животные, до Югорского Шара путь проходил по совершенно пустынной местности, а ведь для собак нужен был корм. Пришлось нанять целый караван оленей – 450 голов. Путешествие заняло три месяца! Собаки были переданы Нансену в прекрасном состоянии и сослужили ему верную службу.

По собственной инициативе Толль решил заложить на Новосибирских островах три продовольственных склада на случай, если с «Фрамом» случится несчастье и экспедиция будет вынуждена возвратиться: на западном берегу острова Котельный в стане Дурнова, в 100 километрах южнее, у реки Урассалах, и на южном берегу Малого Ляховского острова.

Известный промышленник М. Санников, не раз бывавший на Ляховских островах, взялся устроить лишь один из них – самый южный. Тогда, полный желания помочь Нансену, Толль сам отправился в опасное путешествие. В письме жене Эммелине Эдуард Васильевич пишет: «Раз Санников испугался и пошел на попятную, некому было выполнить дела, кроме меня самого».

В случае гибели «Фрама» и высадки экипажа на остров Котельный первое депо обеспечило бы Нансена на 8 дней. Пройдя 100 километров на юг вдоль берега, экипаж «Фрама» нашел бы запасы на месяц. Наконец, третий склад содержал продукты на два месяца. С ними норвежцы могли перебраться на материк.

«Депо были заложены с большой предусмотрительностью, – писал позднее Ф. Нансен, – и о нашей участи настолько позаботились, что, если бы судьба бросила нас туда, мы, несомненно, не испытали бы никаких лишений».

Два последних склада были, по-видимому, позднее полностью использованы, а вот депо в стане Дурнова, наверное, сохранилось.

«В яме, вырытой на 90 см в глубину, – писал Толль, – был поставлен ящик со следующими припасами: 12 ф. шоколада, 6 жестянок с гороховыми консервами, 3 плитки кирпичного чая, 10 ф. масла в жестянке, 6 ф. сахару, 1 ф. соли, 5 пачек спичек, 1 ф. сушеных кореньев, 2 ф. дроби, 7 ф. пороху, 280 пистонов. Яму закрыли возможно плотнее, чтобы защитить от разграбления медведями. Сначала мы положили обледеневшую доску, на нее снег, который поливали водой, пока он не превратился в лед, сверху наложили еще бревен, глины, снега, опять полили водой и еще положили глины. Над всем этим воздвигли небольшой деревянный сруб. Рядом вогнали в землю мачту-ствол, которую можно было видеть издалека, и прибили к ней доску с надписью «Депо Нансена № 1. Стан Дурнова». К мачте приставили кирку и лопату».

Мачта, конечно, давно упала. Но вот склад, вероятно, все еще остается нетронутым. И кроме продуктов в нем лежит письмо Эдуарда Толля Фритьофу Нансену.

Мы хотим обязательно побывать в стане Дурнова. Хотим прийти сюда, чтобы восстановить памятник дружбы двух полярных исследователей – русского и норвежца.

9. ЗАГАДКА ЗЕМЛИ САННИКОВА

В апреле – мае 1974 года экспедиция «Комсомольской правды» проводила тренировочные сборы на Новосибирских островах.^[13]

Юрий Хмелевский, Владимир Леденев, Игорь Марков, Сергей Яценко, Дмитрий Шпаро и Александр Шумилов прошли на лыжах по островам Котельный, Земля Бунге, Фаддеевский и по припайному льду вдоль северной окраины архипелага.

Участники экспедиции «Комсомольской правды» на Новосибирских островах (1974 г.) Фото Д. Шпаро

В один из дней мы остановились переночевать в избе бригадира охотников якута Николаева. Гостеприимный хозяин показал нам ярко-кирпичные космы шерсти мамонта, которые он собственноручно срезал с головы зверя, отрытой из вечной мерзлоты. Рассказ его произвел сильное впечатление.

… Земля Бунге! Улахан-Кумах – «страна большого песка». Одна из загадок Арктики – единственная в мире арктическая пустыня. Она совсем плоская – зимой трудно понять, где кончается море и начинается земля. На карте обозначены высоты: 2 метра, 6, 11. Но есть на Бунге и возвышенность – Ексекю-Булгуннях, «горы» здесь до 45 метров. По преданию, записанному Толлем, свила тут гнездо гигантская двуглавая птица Ексекю, когти которой изредка попадались охотникам (на самом деле это рога шерстистого носорога).

Здесь же Толль находил удивительные круглые шары (конкреции) затверделого ила, внутри которых были ископаемые цератиты. Они, по мнению Толля, подтверждали существование легендарной земли на севере. «Коренное местонахождение аммонитов (цератитов)… находится на севере на загадочном архипелаге – Земле Санникова!» – писал он.

С северной части острова Фаддеевский крутые спуски сменялись каньонами, забитыми снежными надувами причудливых форм. Но белый цвет воспринимался случайным: настоящий снег был серый и даже черный. Виной тому пыль и песок, образовавшиеся при интенсивном выветривании здешних гор.

15 моя наш отряд двигался на запад вдоль северного берега острова Фаддеевский. С 17 до 19 часов мы видели в море синий купол. Было очень красиво: серебряные льды, и среди них на горизонте будто ледниковая шапка – голубой остров. Контур его был размыт, и создавалось странное ощущение объема, будто перед нами не полукруг, а полушар. Наутро был запланирован радиальный маршрут к острову Фигурина, и, наверное, именно он сейчас открылся на северо-западе. Но вот что странно: на карте отмечена высота острова – 12 метров, а купол, который мы видим, значительно выше; расстояние от берега до острова Фигурина 8 километров, до полушара, конечно, несравненно больше; и направление, по нашим расчетам, на остров должно быть иное – западнее градусов на 15.

К вечеру на стрелке Анжу разбили лагерь. Разыгралась метель, купол исчез.

Утром воздух до верхушки нашей радиоантенны был наполнен ледяными кристаллами, но небо было синим и солнце необычайно ярким.

Марков устроил профилактику радиостанции, Шпаро крутил ручку генератора. В это время из маршрута вернулись Леденев, Хмелевский, Яценко и Шумилов.

– Мы сделали открытие: острова Фигурина нет, – крикнул издалека Леденев.

Разыгрывают или говорят правду?

– А купол?

– Мираж.

– Почему же остров есть на карте?

– Несерьезный аргумент, – последовало возражение. – Ты ведь знаешь, что острова Семеновский и Васильевский ушли под воду. Ископаемый лед, подстилающий землю, растаял. Они тоже не так давно были на карте.

– Хорошо ли вы искали? Вы уверены, что его нет?

– Мы сделали все, – сказал Леденев. – Ходили несколько часов, взбирались на торосы, долбили лед, надеясь добраться до земли. Напрасно, острова нет.

Только в Москве мы узнали, что нас подвела карта. Она была издана в 1957 году, и вот за эти годы остров Фигурина, сложенный ископаемыми льдами, исчез – растаял. Он третий, а может быть, и пятый из известных островов, который канул в воду.

Разговор на стрелке Анжу по поводу неудачных поисков острова Фигурина закончился так:

– Вот и верь картам, – огорченно сказал Леденев. А Марков в тон ему добавил:

– Вот и сомневайся после этого, что Земля Санникова в самом деле существовала.

Да, такова одна из возможных разгадок тайны этой легендарной земли; она растаяла, канула в воду…

Карта Новосибирских островов

В издательстве «Мысль» в 1979 году вышла книга В. Л. Иванова «Архипелаг двух морей». Автор ее – начальник комплексной геолого-геофизической экспедиции Научно-исследовательского института геологии Арктики – проработал в 70-х годах на Новосибирских островах три полевых сезона. В главе «Заповедник вымершего зверя» Иванов излагает современные взгляды на геологию архипелага.^[14]

Когда-то, во времена среднего плейстоцена, па месте Новосибирских островов лежала обширная суша – северная часть Восточной Сибири. Уровень Северного Ледовитого океана был ниже современного на сто метров. Длительное время на бескрайних просторах накапливались озерно-проточные отложения, подстилала же их уникальная порода – слои ископаемого льда толщиной в десятки метров. Иванов пишет: «Сейчас льды считаются жильными образованиями, установлено, что формирование их происходило в интервал времени, отвечающий максимальному оледенению Сибири».

Что же происходит теперь? «Вы подходите издалека к отвесному береговому обрыву, ожидая увидеть скалу, а видите стену высотой с трехэтажный дом, сложенную серым, непрозрачным и поэтому похожим на каменную соль льдом. Летом поверхность стены слезится, по ней сочатся ручейки грязной воды. Иногда во льду видны ниши, гроты, пещеры… Сверху над слоем льда нависает мрачный земляной или торфяной карниз…» Это рассказ В. Л. Иванова, а вот что увидел около ста лет тому назад А. А. Бунге: «С громким плеском обваливаются то большие, то малые земляные массы; они, превратившись внизу в густой кисель, похожий на поток лавы, стекают по мерзлой почве в более низкие места и наконец в море». Читатель согласится, что эти два описания, как бы дополняя друг друга, создают ясную картину разрушения берега.

Именно поэтому Новосибирские острова нередко называют «архипелагом исчезающих островов», а карты время от времени приходится исправлять.

В 1739 году Дмитрий Лаптев неподалеку от мыса Святой Нос (в проливе, который носит теперь имя Дмитрия Лаптева) усмотрел два небольших островка: Меркурия и Диомида. Через 22 года существование их подтвердил Никита Шалауров. Спустя еще девять лет Иван Ляхов пересек пролив Дмитрия Лаптева и открыл нынешний Большой Ляховский остров. Но об островах в проливе – Меркурия и Диомида – он по какой-то причине не упоминает. Наконец, М. М. Геденштром на карте, составленной в 1811 году, эти острова зачеркивает.

Так, может быть, они просто не существовали? Нет, недавно в проливе Дмитрия Лаптева обнаружена подводная банка, которая свидетельствует о том, что острова были.

Весной 1974 года коллеги В. Л. Иванова производили бурение дна в проливе. «Уникальный материал… – рассказывает Иванов, – показал, что под водами пролива Дмитрия Лаптева, под тонким слоем современных осадков, лежат те же плейстоценовые толщи, что и на островах, и на прилегающем материковом берегу, но без слоев каменного льда вверху разреза. Зато в самих породах совсем на небольшой глубине сохранились реликты «вечной» мерзлоты. Мерзлота и море несовместимы. Значит, пролив образовался недавно».

Точно так же на глазах исчезли острова Семеновский и Васильевский.

В 1912 году их еще застал ледокольный пароход «Вайгач». Участник экспедиции на «Вайгаче» доктор Л. М. Старокадомский пишет:

«Невысокий, с обрывистыми берегами, о. Васильевский представлял собой огромную глыбу ископаемого льда, покрытую сверху не более чем полуметровым слоем земли. Остров постепенно разрушался, лед таял, покрывавшая его земля осыпалась и, оседая на дно, образовывала отмели. Вокруг острова громоздились следы этого разрушения – глыбы ископаемого льда.

Были и другие, не менее красноречивые признаки разрушения острова. Остров Васильевский во время посещения его нашей экспедицией имел длину около 2,5 мили, примерно таких же размеров был и остров Семеновский. Между тем по съемке, произведенной лейтенантом Анжу в 1823 году, длина первого острова была определена в 5 миль, а второго – в 8 миль. Вероятно, некогда это был один большой остров, который, постепенно распадаясь, превратился в два отдельных острова».

По отчетам нескольких экспедиций можно проследить, как изменялись размеры острова Семеновского:

Остров Семеновский полностью исчез в 1948 году, остров Васильевский не удалось обнаружить уже в 1936 году. Разделила ли Земля Санникова их судьбу?

В. Л. Иванов, ссылаясь на работы геофизика В. А. Литинского, считает доказанным, что в недавнем прошлом к северу от островов Котельный и Фаддеевский по азимуту, названному Э. В. Толлем, существовала земля. Остается вопрос: с какой скоростью она разрушалась? Если эта скорость была приблизительно такой же, как скорость исчезновения островов Семеновский и Васильевский, то в 1886 году острова, усмотренные Толлем, могли быть лишь очень незначительных размеров и не могли располагаться, как писал ученый, на расстоянии 70 верст от Котельного. Или скорость размыва ископаемого льда Земли Санникова была существенно большей (это предположение вполне разумно, так как в открытом океане губительное действие волн могло оказаться значительно более интенсивным, чем в районе острова Столбового, где располагались острова Семеновский и Васильевский, или… Толль не видел земли.

Тогда что? Мираж? Вполне возможно. В полярных странах немало удивительных и полностью еще не разгаданных оптических явлений. Тот синий полушар, который мы видели 15 мая, ведь тоже, наверное, мираж. Другого объяснения не придумаешь.

Командир «Зари» Н. Н. Коломейцев описывает необыкновенное явление, которое называет «голубым туманом»:

«На полпути через Пясинскую губу прошел мимо большого острова с двумя очень приметными горами; подходя к нему, видел странное явление, которое не могу назвать иначе как «голубой туман». Это явление состоит в том, что горы острова, покрытые снегом, кажутся издали обыкновенного белого цвета, потом в одну минуту все покрываются густым цветом индиго, сохраняя всю резкость очертания предметов. Через несколько времени явление исчезает».

А вот что пишет Фритьоф Нансен: «Неожиданно прямо перед носом «Фрама» выросла большая земля, лоцман скомандовал: «Полный ход назад!». Затем все же стали осторожно приближаться: и что же – «земля» оказалась половиной плывшего по воде черпака».

Обычный черпак, которым выливают воду из лодки, несколько человек одновременно приняли за опасно близкий берег земли. О похожем эпизоде рассказывает Норденшельд: голова моржа, который лежал на льдине, показалась людям надвигающимся берегом.

Подобных примеров в полярной литературе немало, и вполне вероятно, что Земля Санникова была лишь миражем, грядой торосов на горизонте. Однако есть еще третья версия… Обратимся к истории другой земли, которую в 1937 году открыли полярники острова Генриетты приблизительно в том же районе – к северо-востоку от Новосибирских островов.

Вот что писал об этом начальник полярной станции «Остров Генриетты» Л. Ф. Муханов:

«В середине сентября 1937 г., когда установились морозы и все море покрылось полями льда, воздух в нашем районе стал прозрачнее и видимость значительно улучшилась. Странное скопление облачности, державшееся все время в одном и том же месте, привлекло мое внимание. В течение целого месяца я наблюдал за северо-востоком и с каждым разом все больше приходил к убеждению, что скопление облаков концентрируется над какой-то природной возвышенностью. Первое предположение относительно водяного неба исчезло быстро, так как скорость дрейфа льдов в нашем районе достигает 2–3 миль в сутки, и, следовательно, разводье, над которым могли скопляться облака, должно было перемещаться. Облако же, однако, находилось в одном и том же месте.

Наблюдения за этим районом велись ежедневно и очень тщательно. 12 октября солнце в наших широтах восходит последний раз. Утром, часов в 10, оно чуть-чуть поднялось краем своего диска над горизонтом и через 15–20 минут скрылось. Прямое освещение северо-востока позволило отчетливо увидеть контуры неизвестной земли, вытянутой с запада на восток, с двумя куполообразными возвышенностями на западе и значительным понижением к востоку.

Мною, а через некоторое время т. Леоновым были сделаны зарисовки острова. Два рисунка, занесенные в вахтенный журнал, имели между собой полное сходство».

Новая земля? Нет, полярные летчики обнаружили в этом районе большой айсберг, который в западной части имел возвышение в виде двух «горных» вершин. Айсберг видели и два года спустя. Вначале он стоял на мелководье, потом стал медленно дрейфовать. Длина подобных айсбергов достигает 2–3 километров при высоте надводной части до 5 метров.

Уже в конце сороковых годов было доказано, что в Арктическом бассейне существуют и так называемые ледяные острова. Они откалываются от гигантских шельфовых ледников Канадского Арктического архипелага, в первую очередь от Земли Элсмира, и сами могут быть очень больших размеров. Советские летчики фиксировали плавучие громады площадью 50 на 50 километров с толщиной льда более 100 метров. По внешнему виду они фактически не отличаются от земли. На волнистой поверхности есть русла рек и водоразделы, горы, озера. Часто тут находятся и куски породы. Лучшими сувенирами для гостей полярники советской научно-исследовательской станции «Северный полюс-23», которая размещалась на ледяном острове, считали кусочки, отбитые от каменной глыбы, которую, видимо, со дня рождения нес на себе дрейфующий остров.

Медленно движутся ледяные «земли» в океане. Приближаются к суше, останавливаются на мелководье. Несколько лет, а то и несколько десятков лет стоят на месте, потом вдруг безмолвно «снимаются с якоря» и вновь продолжают свой таинственный путь. Полагают, что время жизни ледяных островов достигает сотен лет.

Так вот третья гипотеза: Земля Санникова – осколок шельфового ледника. Простояв много лет возле Новосибирских островов, она вновь ушла в просторы Северного Ледовитого океана. Возможно, она и сейчас движется где-то в Центральной Арктике. И кто знает, не «приледнится» ли через несколько десятков лет на ее поверхность вертолет или иной летательный аппарат и не ступит ли на нее кто-нибудь из наших сейчас еще юных читателей. Вспомните тогда об Эдуарде Толле – человеке, мечтой жизни которого была Земля Санникова.

10. «ПРОСТИ, ПРОСТИ, ПРОСТИ!»

На стене одного из домов большой полярной станции «Остров Котельный» есть мемориальная доска с барельефом Э. В. Толля. Надпись гласит: «Эдуард Васильевич Толль вступил впервые на Ново-Сибирские острова 2 мая 1886 года. Погиб во время работ Русской полярной экспедиции при возвращении с о. Беннетта в 1902 г. вместе со своими доблестными спутниками Ф. Г. Зеебергом, Н. Дьяконовым и В. Гороховым. Академия наук СССР, Якутская АССР. Лето 1928 года». Полярники гордятся памятником и бережно, даже ревностно, относятся к нему.

В Геологическом музее Академии наук СССР в полярном отделе установлен бюст Э. В. Толля. В палеонтологии, зоологии и ботанике именем ученого названы многие виды представителей фауны и флоры. По арктическим морям ходит судно «Эдуард Толль»,

На острове Котельный нам удалось побывать в горах – Толля и па берегу пролива Толля. Участники Восточного отряда экспедиции в 1973 году любовались чудесной таймырской рекой Толевой; дважды – в 1973 и в 1975 годах – мы были на мысе Толля – северном выступе острова Циркуль в шхерах Минина. Любопытно, что, видимо, первым имя Эдуарда Васильевича нанес на карту еще в 1893 году Фритьоф Нансен. Тогда в районе северо-западного Таймыра появился залив Толля. Есть и другие географические объекты, носящие имя полярного исследователя.

Наш лыжный поход по Новосибирским островам мы начали от домиков полярной станции «Остров Котельный», прошли через устье реки Могур-Урях, откуда Толль впервые увидел Землю Санникова, побывали в лагуне Нерпалах, где когда-то стояла «Заря». Отсюда Эдуард Васильевич ушел в свой последний путь к острову Беннетта. Мы разговаривали со многими якутами, которые продолжают промысел на Новосибирских островах. Нам удалось даже встретиться с племянником Николая Дьяконова – того самого, который погиб вместе с Толлем. Честно говоря, в их рассказах, уже десятки лет передающихся из уст в уста, больше небылиц, чем действительных, подтверждающихся документами фактов. Но нельзя не заметить общую любовь к Толлю, даже преклонение перед ним. В устных якутских преданиях ученый превратился в легендарного героя, совершающего самые различные подвиги…

Мы поклонились могиле доктора Германа Вальтера, с которым Толль вместе учился в Тартуском университете и дружил всю жизнь.

Из дневника Толля:

«Воскресенье 5 января. В 11 часов утра во время полуденных сумерек полярной ночи мы похоронили доктора на вершине холма над западным мысом гавани в том месте, где летом был водружен для нас знак высадки.

… Вся команда оказывала внимание умершему доктору и все переживали искреннюю печаль… Читая «Вильгельма Мейстера» Гете, я нашел места, относящиеся к характеру Вальтера:…«У него был спокойный нрав, в обращении он был прост, был хорошим товарищем, снисходительным, скромным и заботливым. Он мог простить и забыть обиду, но никогда нe мог примириться с тем, что переходит границы честности, добра, порядочности…»

Книгу Э. В. Толля «Плавание па яхте «Заря» мы взяли с собой в маршрут, и эту запись прочли, стоя па вершине холма, который называется теперь мыс Могильный.

Одинокий высокий крест. Отсюда на западе видны торосы в проливе Заря и дальше, километрах в 30, остров Бельковский. На севере – губа Нерпичья, в ней ровный лед, и видно, как метет поземка. Мыс Могильный круто обрывается в губу Нерпичью, над льдом нависли сотни тонн снега. В конце мая, в июне с глухим шумом они обрушатся вниз.«Свежий, загорелый и радостный, как всегда, он вошел, восхищенный своей первой поездкой и ночевками в палатке… Сон в спальном мешке он находил чудесным; сновидения были чрезвычайно приятны – ему постоянно снился ток вальдшнепов. Чай показался доктору вкуснее прежнего, несмотря на попавший туда керосин».

Эти строчки Э. В. Толль записал в дневник в феврале 1901 года. И меньше чем через год: «Почему доктор не мог дожить до появления солнца? Как угнетала доктора полярная ночь и как он тосковал по солнцу!»

Наш товарищ Сергей Рахомяги (читатели помнят, что в 1974 году он был с нами на мысе Депо) по сценарию Юрия Хмелевского снял сюжет для «Альманаха кинопутешествий» «Клад Эдуарда Толля». А в 1979 году на студии «Таллинфильм» Сергей закончил научно-популярный фильм «Эдуард Толль. Притяжение», сценарий которого написал эстонский писатель Ленарт Мери.

Летом 1977 года гидрографическое судно «Дмитрий Стерлегов» подошло к острову Котельный, возле мыса Могильный, и на берег высадилась съемочная группа Рахомяги. Зимой, когда мы были здесь, о ремонте памятника речи быть не могло, да и не бросалась в глаза среди белых снегов заброшенность могилы, крест выглядел торжественно и величественно. Летом же, по словам Рахомяги, все было иначе. Крест наклонился к земле, и только цепи и металлические столбики, служившие некогда оградой, а теперь сваленные под крестом, удерживали его от падения. Съемочная группа работала целый день, и памятник, поставленный Толлем своему другу Герману Вальтеру, был восстановлен.

… На окраине эстонского города Кохтла-Ярве стоит памятник. О нем мы узнали из письма Ильи Дмитриевича Корнилова – члена городской секции ветеранов партии и гражданской войны. К письму И. Д. Корнилов приложил выписку из книги «Город Кохтла-Ярве и Кохтла-Ярвенский район»: «…шоссе пересекается пихтовой аллеей, идущей от бывшего здания мызы Кукрузе.Приводит она на холм Кабелимяги – место захоронения владельцев мызы Толлей, где стоит памятник в виде корабля известному ученому и полярному исследователю Эдуарду Толлю». Потом мы получили письмо от председателя той же секции Яна Яновича Юрика: «Памятник установлен в 1908 году двоюродным братом Эдуарда Толля Германом Толлем. До оккупации фашистами Эстонии на памятнике была металлическая пластинка… В настоящее время нашими краеведами установлена деревянная доска с текстом на эстонском и русском языках. Памятник охраняется государством». Ян Янович любезно прислал фотографии памятника.

19 мая 1974 года газета «Советская Эстония» рассказала о находке продуктового склада РПЭ на Таймыре и о памятнике в Кохтла-Ярве. Эта статья, письма Корнилова и Юрика нас взволновали и очень обрадовали. Мы получили к тому же несколько писем и фотографий из ФРГ от дочери Толля Анны Эдуардовны и не замедлили сообщить ей, что на родине ее отца память о нем хранится и люди чтут его…

Редакция «Советской Эстонии» попросила нас рассказать читателям об арктических маршрутах Толля. Мы это сделали, и в четырех номерах газеты было напечатано наше повествование и фотографии, в том числе и те, которые прислала Анна Эдуардовна.

Ныне уже покойная Анна Эдуардовна писала нам в одном из своих писем: «Мечта его была – вернувшись на родину, заботиться об улучшении положения народов Арктики».

Теплая дружба связывала Толля с проводником Джергели. Образ его в дневниках Толля не менее обаятелен, чем образ знаменитого Дерсу в книгах В. К. Арсеньева. Толль и Джергели вместе работали в 1885–1886 годах, потом в 1893 году. Они встретились вновь незадолго до роковой поездки на Север.

Из дневника Э. В. Толля:

«Когда я закурил с друзьями трубку на прощание, наша беседа коснулась „Америкатер-ары“ (острова Беннетта).

– Веришь ли ты, Джергели, что на Америкатер-ары существует тоже ичита? – спросил я.

– Ханна барей? (где же ему оставаться?) – ответил он. Это соответствовало по смыслу «само собой разумеется».

– Как ты думаешь, – спросил я дальше, – надо ли мне что-нибудь предпринять, чтобы расположить в свою пользу ичиту Америкатер-ары?

Джергели взволнованно ответил:

– Для этого существует два способа: во-первых, построй маленький стол из каменной плиты на четырех каменных ножках, на каждый угол стола положи маленькую серебряную монетку, больших денег для этого не надо. Во-вторых, кинь в тундру колоду карт, лучше совершенно новую, и тогда ичита получит все, что он хочет. Он будет тебе благодарен, и ты можешь быть уверен, что оттуда благополучно вернешься домой.

Джергели провожал меня еще некоторое расстояние, стоя на полозьях нарты. Затем мы обнялись в последний раз и крикнули друг другу: «Прости, прости, прости!» Я долго еще видел его маленькую ловкую и гибкую фигуру, видел, как он махал своей шапкой, обнажив седую восьмидесятилетнюю голову, этот необычно круглый череп, в котором были скрыты поразительная память, острый ум и верная, детски чистая душа».

Какая любовь и привязанность слышатся в последних словах! И это «прости, прости, прости!»

Мы цитировали дневники Толля и были бы счастливы, если бы те из читателей, кто увлекся глубиной чувств, отточенностью литературного стиля Э. В. Толля, прочитав эти выдержки, обратились к первоисточнику. Послесловие к книге «Плавание на яхте «Заря» написано женой Толля. Вот ее слова о муже:

«Он серьезно относился к жизни, не мог обходиться без работы и был весь без остатка поглощен ею. Для него было жизненной потребностью, даже в период величайшего трудового напряжения, отдавать себе отчет в своих действиях и мыслях, уяснять себе, откуда и куда ведет жизнь со своими трудными для разрешения задачами. Он верил в будущее народа и в развитие каждого человека в отдельности, невзирая на те существенные преграды, которые стоят на пути человека как покорителя природы».

ТАЙНА ЗАЛИВА АХМАТОВА

1. В РОМАНЕ И В ЖИЗНИ

«Светало, по горизонт еще закрывала мгла. И вдруг впереди, немного вправо от курса, я стал различать смутные очертания высокого берега… Я отчетливо видел землю – очертания крутых возвышенностей не менялись, были очень характерны; на горах виднелись снежные пятна». Так было в жизни…

«Между тем, находясь на широте 79°35 между меридианами 86 и 87 к востоку от Гринвича, мы заметили резкую серебристую полоску, немного выпуклую, идущую от самого горизонта. Третьего апреля полоска превратилась в матовый щит лунного цвета, а на следующий день мы увидели очень странные по форме облака, похожие на туман, окутавший далекие горы. Я убежден, что это земля». Так было в романе…

Первая запись сделана участником экспедиции на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач» доктором Л. М. Старокадомским 3 сентября 1913 года, в день открытия архипелага Северная Земля.

К неведомой земле суда подошли с востока и, приблизившись к берегу, взяли курс на север, вдоль ее побережья. На одном из мысов начальник экспедиции Борис Андреевич Велькицкий поднял русский флаг. Открытая земля была присоединена к России.

Вторая запись – строки из письма Ивана Татаринова, одного из главных героев книги «Два капитана» Вениамина Александровича Каверина. Читатель помнит, как был поражен, прочитав эти строки, второй капитан – Саня Григорьев.

«Третьего апреля! – восклицает он. – А Вилькицкий открыл Северную Землю осенью, не помню точно когда, но только осенью, в сентябре или октябре. Осенью, через полгода! Осенью, значит, он ни черта не открыл, потому что она была уже открыта…»

Велика популярность каверинского романа, не одно поколение советской молодежи восторженно зачитывалось им, следило за поисками Григорьева, и, наверное, обстоятельства открытия Северной Земли, изложенные в книге, известны шире, чем то, что было на самом деле. Вениамин Александрович рассказывал авторам, что получает нередко письма от школьников с вопросом, кто же все-таки открыл Северную Землю – Вилькицкий или Татаринов?

Конечно, Вилькицкий. Татаринов – вымышленный герой. Это обобщенный образ, и не удивляет, что многие эпизоды романа похожи на реальные события полярных экспедиций Г. Я. Седова и Г. Л. Брусилова. Татаринова подло обманули при поставке снаряжения и продуктов – то же было и в реальной жизни с Седовым. «Св. Мария» Татаринова была затерта льдами и увлечена дрейфом – то же произошло со «Св. Анной» Брусилова. Штурман Климов в романе вернулся на землю, доставив судовой журнал экспедиции, – в жизни этот подвиг совершил штурман «Св. Анны» В. Альбанов. Последние письма Ивана Татаринова созвучны дневникам английского исследователя Антарктиды Роберта Скотта. Так что в романе заложен очень большой подлинный полярный материал.

Но вот эпизод открытия Северной Земли Татариновым целиком вымышлен. Нет ему аналога в истории. Архипелаг открыт Б. А. Вилькицким!

Тут-то и начинается удивительное. Роман (точнее, первая его часть) был написан В. А. Кавериным еще в тридцатых годах. А через полтора десятка лет, точно повторяя эпизод романа, в научной статье было высказано предположение: раньше Вилькицкого к Северной Земле подошла экспедиция Русанова!

Безусловно, это была сенсация! Ведь речь шла об открытии огромных земель, площадь которых равна площади нескольких европейских государств. Недаром это открытие называют крупнейшим географическим открытием XX века.

Мы хотим рассказать о том, как возникла русановская гипотеза, как несостоятельна она была и в то же время как романтична и притягательна. Мы хотим рассказать о том, насколько важно изучать подлинные документы и насколько опасно опираться на сенсационные непроверенные материалы.

Мы хотим развеять возникший миф. Ведь он продолжает существовать. Уже не в эпизодических публикациях, а в энциклопедических сборниках маститые ученые утверждают, что Северную Землю открыл В. А. Русанов.

Мифов в подлинной истории не должно быть, а этот миф к тому же мешает практическому делу – поискам следов последней экспедиции В. А. Русанова. Приковывая внимание к Северной Земле, он как бы отвлекает людей от западного побережья Таймыра, где действительно обнаружены следы стоянок В. А. Русанова. Вопросы, выходит, встают не только академические, но и практические. Итак, в путь. Как это было. Вернее, как это не было.

2. РОЖДЕНИЕ ТАЙНЫ

Все началось со статьи гидрографа А. И. Косого «Лагерь неизвестного морехода в заливе Ахматова», которая была опубликована в сборнике «Летопись Севера» в 1949 году. Речь в ней шла 6 находках топографа Н. Н. Пьянкова.

«На острове Большевик… 12 июля 1947 года была сделана удивительная находка, – пишет А. И. Косой. – В верховьях залива Ахматова (северо-восточное побережье острова) на западном берегу были найдены части человеческого скелета. В 300 м от берега на поверхности земли на участке радиусом около тридцати метров были разбросаны отдельные кости: правая голень со ступней, часть позвоночника, ребра, правая лопатка. В этом же месте были обнаружены остатки костра, вокруг которого валялись пять вскрытых пустых консервных банок…

Через несколько дней на побережье залива несколькими километрами ближе к его вершине была сделана новая находка – на берегу были обнаружены доски, скрепленные болтами. По внешнему виду доски напоминали обшивку корабля. Концы досок прогнили, болты были изъедены ржавчиной…

По остаткам костра, ржавчине, покрывавшей банки, можно было без труда определить, что трагедия, следы которой неожиданно открыты, разыгралась всего лишь несколько десятков лет назад».

Дальнейшее совсем просто и не требует, как считал, видимо, автор, никаких доказательств. В статье указывается, что до 1947 года никто не посещал залив Ахматова, а следы пропавшей без вести экспедиции В. А. Русанова обнаружены «всего» километрах в 600 к западу. Этого, по мнению А. И. Косого, вполне достаточно. К чему проверять факты, к чему сомнения и еще какие-либо доводы! Конечно, «лагерь неизвестного морехода» – стоянка Русанова. Поскольку же экспедиция на судне «Геркулес» пропала без вести в 1912 году, а Северная Земля открыта год спустя, то именно Русанов – первооткрыватель.

«Страстный путешественник, любознательный географ (т. е. Русанов. – Авторы) не мог пройти мимо неведомой земли, не обследовав ее», – пишет А. И, Косой.

Как тут не вспомнить слова каверинского капитана Сани Григорьева: «Он стремился к своей земле (к Северной Земле. – Авторы), и для меня было ясно, что если где-либо еще сохранились его следы, то их нужно искать на этой земле». Слова написаны много раньше, чем сделана находка в заливе Ахматова. Поневоле закрадывается предположение: уж не «гипноз» ли романа В. А. Каверина – первопричина статьи А. И. Косого?

Так или иначе приоритет Б. А. Вилькицкого подвергнут сомнению. Родилась «тайна залива Ахматова».

3. ХРОНИКА ЗАЛИВА АХМАТОВА

1913 год. Впервые панорама Северной Земли предстала перед человеком. Вдоль ее восточных берегов на север шли ледокольные пароходы «Таймыр» и «Вайгач». Неизвестные берега ложились на карту. Иногда темный абрис гор прерывался, точно буквы в написанном слове были стерты. Нерастаявший белый лед вел в глубь земли. Одну узкую щель, оставшуюся позади, назвали в честь гидрографа-геодезиста заливом Ахматова.

Прошло 19 лет, и тем же курсом – на север, только значительно ближе к берегу, составляя первую карту всего архипелага, прошли советские полярники – знаменитые исследователи Северной Земли Г. А. Ушаков и Н. Н. Урванцев.

В книге «На Северной Земле» Урванцев пишет: «17 мая… пересекли очень глубокую бухту – видимо, залив Ахматова». Это 1932 год.

Не раз, будучи в гостях у профессора Н. Н. Урванцева, мы расспрашивали его о североземельских походах.

– С Георгием Алексеевичем мы не заезжали в залив, спешили, – рассказывал Николай Николаевич. – Предстояла еще съемка острова Пионер, а времени оставалось в обрез…

А вдруг консервные банки попали на берег залива Ахматова «сверху» – талые воды принесли их с ледников острова Большевик?

– На ледники острова Большевик ни Георгий Алексеевич, ни я не поднимались, – говорит Урванцев.

В экспедиции Г. А. Ушакова было еще два человека – радист Василий Васильевич Ходов и охотник-промысловик Сергей Прокопьевич Журавлев. Охотник много ездил по архипелагу, однако в книгах Г. А. Ушакова «По нехоженой земле» и Н. Н. Урванцева «На Северной Земле» о его маршрутах сведений почти нет.

Может быть, Журавлев побывал в заливе Ахматова или на ледниках острова Большевик?

Драгоценные материалы – дневники С. П. Журавлева – хранятся сейчас в Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР, в отделе личных фондов. Они переданы в архив после смерти Никиты Яковлевича Болотникова, который поистине спас дневники, проделав огромнейший труд по их «расшифровке».

Журавлев вел записи в течение 25 лет – на Новой Земле, на Северной Земле, па Таймыре. Он писал для себя, писал в тетрадях (их 33 штуки), на отдельных листах. Писал карандашом, наспех. Текст со временем поблек, стерся. Тетради побывали и под дождем, и под снегом, и в морской воде.

Н. Я. Болотников расположил записи в хронологическом порядке и перепечатал их. Объем «расшифрованного» материала – 1151 страница, текст напечатан через один интервал!

Дневники Журавлева исключительно интересны. Это энергичное и самобытное повествование о борьбе человека с Севером и о любви к Северу, описание животного мира Арктики… Личные записи в дневниках (разумеется, помимо воли автора) ярко рисуют облик Журавлева – честного, храброго и сильного человека.^[15]

На острове Большевик Сергей Прокопьевич был только один раз. Вместе с Г. А. Ушаковым он должен был заложить продовольственное депо вблизи мыса Неупокоева – юго-западной оконечности Северной Земли. В отсутствие Ушакова и Урванцева, когда они были в своих рабочих маршрутах, охотник не мог отправиться в такое далекое путешествие. Для этого у него просто не было подходящей упряжки. Выходит, нужно восстановить всего лишь один маршрут североземельцев: поездку Ушакова и Журавлева к острову Большевик.

В книге «По нехоженой земле» об этом походе подробностей не сообщается, зато Журавлев о нем рассказывает с увлечением. Записи содержатся в тетради № 17, которую охотник вел с 25 февраля по 9 апреля 1932 года. Заметки в этот период делались ежедневно.

18 марта. Ушаков и Журавлев находятся еще па острове Октябрьской Революции. «Хотя и тяжело собачкам приходилось, но все-таки добрались. Прошли сегодня км 50. Остановились у астро-пункта в 19-м часу и видно о-в Большевик. Лед проходимый вполне, завтра можно прямо катить». Журавлев упоминает астропункт па мысе Свердлова, поставленный Ушаковым и Урванцевым в 1931 году.

19 марта. «Вечером остановились на льду, до берега не могли доехать…»

20 марта. «… Земля видна, поехали к земле, выехали в 10 часов к земле, т. е. к острову Большевик, подъехали в 13 часов».

Из дневника ясно, что пролив Шокальского, который разделяет острова Октябрьской Революции и Большевик, путешественники пересекли от мыса Свердлова до точки на острове Большевик, лежащей чуть к северу от мыса Обрывистый.

Запись того же дня: «…после чая по берегу поехали на юг и глазам своим еще не сразу поверил, что вы скажете, олений помет и не очень давний. Остановился и показал Ушакову. Собаки чего-то на гору нюхались. (Видимо, имеется в виду гора Герасимова, расположенная от мыса Обрывистый на юго-восток. – Авторы.) Свалили воза и поехали искать оленей туда, где дух брали собаки, но потом я увидел совсем позади 3-х оленей… ехали еще вдогонку и проехали по следу км 10. Олени куда-то скрылись в тумане, но зато нам дадена тут другая награда, совсем неожиданно, где остановились, тут, как нарочно, медведь лежит на косогоре, и не знаем то ли берлога, то ли как».

Из текста не ясно, в какую сторону велось преследование оленей. Однако важно ли это?

Чтобы консервные банки, брошенные Ушаковым и Журавлевым, могли с водой глетчера попасть на берег залива Ахматова, люди как минимум должны были бы подняться на центральную часть ледника Семенова-Тянь-Шаньского, на высоту 660 метров. При этом по внутренним районам острова им пришлось бы проехать не менее 50 километров, а потом вернуться обратно. Такую экскурсию на собачьей упряжке в течение одного дня проделать невозможно. Между тем на следующий день, 21 марта, Журавлев пишет:

«Сегодня у нас все и вся из продуктов подошло к концу. Есть керосин, мясо медвежье и соль, а больше все, все! Как, например, галеты, чай, сахар, табак, молоко, прочая, прочая… В 8 уже поехали, решили под горой проехать на восточную сторону до перевала, чтобы местность посмотреть и не попадет ли еще берлога. Отъехали 4–5 км, вдруг следы медведицы и опять с двумя аргонавтами. Спускается в море, перешла только что перед нами, часа за 2–3 или даже того меньше. Конечно, мы сразу повернули по следу и, проехавши 6 км, догнали, спустили собак… подошел поближе и счеты свелись сразу… разделали медведицу… потом приклали все на сани и поехали уже там, где вчера брошен пеммикан… Пеммикан так и оставили, а мясо, чтоб сохранилось до весны, отвезли в море на 2 км и повесили с высокого тороса… к ночи уехали в пролив возле берега км 12–15. Завтра надо будет ехать к базе».

22 марта путники были на острове Октябрьской Революции, на мысе Свердлова.

Итак, никаких следов Г. А. Ушакова, Н. Н. Урванцева, С. П. Журавлева в заливе Ахматова быть не может. Но в архипелаге в тридцатых годах работали еще две экспедиции, участники которых тоже побывали совсем неподалеку от залива Ахматова. Быть может, «лагерь неизвестного морехода» – это их след?

На мысе Песчаный – северной точке острова Большевик вкопан в землю полутораметровый столб. На табличке надпись: «Астрономический пункт. Таймырская гидрографическая экспедиция. 1932 год». Знак поставили люди с «Таймыра» – ледокольного парохода, который впервые прошел пролив Шокальского. Но куда потом пошел «Таймыр»? Побывал ли он в заливе Ахматова? Нет, от мыса Песчаный судно вернулось в пролив.

1935 год. Пишется новая, малоизвестная, но удивительная страница истории советского Севера.

Нельзя без волнения, без восхищения читать небольшую книгу «Гидрология со льда» (М., 1939 г.), которая вышла в серии «Стахановцы Арктики». Автор ее – Борис Иванович Данилов.

Молодой человек окончил Ленинградский университет в 1933 году. Как и тысячи сверстников, он рвался в Арктику. Мечта сбылась: он попал на край земли – мыс Челюскин, на полярную станцию, которой шел второй год. Наверное, на Севере, как нигде, людям помогает опыт. Знания и техника нужны, это само собой, но успех в большой степени зависит от опыта. Он необходим, чтобы применить знания и использовать технику, чтобы защитить себя и товарищей от стихии, чтобы сберечь силы или потратить их все в нужный момент.

Опыта не было. Но был сильный дух. Был тот великий энтузиазм, который в огромной степени определил блистательные победы советских людей в Арктике.

Выпускнику университета Б. И. Данилову предстояло возглавить гидрологические наблюдения в проливе Вилькицкого: летом производить их с маленького бота, а зимой со льда.

Сперва существовали надежды, но вряд ли они могли сбыться в полной мере. Подумайте, как это с бота в проливе Вилькицкого брать, к примеру, суточные станции. Ведь суденышко нужно поставить на якорь. Глубины здесь до 200–250 метров, льдины ходят в тысячу раз тяжелее бота… Вместо мореходного бота полярники получили небольшой катер с еловым корпусом и ходом 3,5 узла. Потом было соприкосновение с Арктикой.

Шла разгрузка судна. Лавируя между льдинами, катер буксировал кунгасы с грузом. Ему срезало винт. Срывалось строительство жилого дома, и тогда штат станции сократили вдвое – до 12 человек, а в гидрологической группе остался один – старший гидролог Борис Данилов.

В распоряжении полярников был собачий транспорт, но весьма никудышный: 20 архангельских дворняжек, 3–4 хорошие собаки и передовики упряжек североземельской экспедиции Г. А. Ушакова – Колыма и Тускуб. Старожилы, однако, как пишет гидролог, страдали пороком сердца, одышкой и в пути быстро уставали.

Впрочем, гидрологические работы не были сорваны, состоялись, и это, разумеется, главное.

К 1935 году «полярка» на мысе Челюскин преобразилась. Жили и работали теперь тут 52 человека, стояли теплые домики, в отдельных комнатах были устроены научные лаборатории. На станцию прибыл второй гидролог Ю. М. Барташевич.

Наблюдения снова должны были проводиться в проливе Вилькицкого, но на станции имелся хороший транспорт (три самолета, два вездехода и собачьи упряжки), и это, по мнению людей, позволяло сделать многое сверх плана.

«Полярной ночью, – пишет Данилов, – мы с напряженным вниманием слушали передачи о стахановском движении, о том, как советские люди, используя высокую технику, дают небывалую производительность труда, во много раз перевыполняя задания… Было решено: кроме исследований пролива Вилькицкого провести работу в проливе Шокальского».

На острове Октябрьской Революции, на берегу пролива Шокальского, работала в то время еще одна полярная станция – «Мыс Оловянный», в состав которой входили Э. Т. Кренкель, Б. А. Кремер, А. А. Голубев и Н. Г. Мехреньгин. С нетерпением они ждали гостей «с юга».

В эфире полярники двух станций устраивали производственные совещания – обсуждали возникающие трудности. На мысе Челюскин, например, не хватало корма для собак, и «северяне» решили пожертвовать своим небольшим запасом медвежьего мяса.

26 февраля известный полярный ас М. Я. Линдель переправил начальника группы Данилова с научным оборудованием и походным снаряжением через два пролива и один остров. 4 марта коллектив полярной станции «Мыс Оловянный» и «откомандированный» Б. И. Данилов начали гидрологические исследования в проливе Шокальского: ежечасные наблюдения над течениями, измерение колебаний уровня моря и т. д. 9 марта вторым рейсом па мыс Оловянный прибыли Ю. М. Барташевич и Ф. А. Николаев. «Нарты, привязанные к шасси, придавали нашему самолету сугубо арктический вид», – пишет Б. И. Данилов.

22 марта на двух упряжках гидрологи вышли по маршруту: мыс Оловянный – фьорд Тельмана. Потом пересекли пролив еще раз в его южной части: от острова Большевик через острова Краснофлотские к острову Октябрьской Революции. 7 апреля они вернулись на полярную станцию, а 13-го снова были в пути, направляясь к мысу Визе, чтобы от него пересечь остров Большевик и через пролив Вилькицкого идти к дому.

Если фьорд Тельмана расположен напротив мыса Оловянный (входные мысы фьорда – ближайшие точки острова Большевик к мысу Оловянный), то мыс Визе значительно удален, и путь гидрологам предстоял долгий. Последовательность фьордов острова Большевик с юга на север такая: Тельмана, Спартак, Партизанский. К северу от фьорда Партизанский лежит мыс Визе. Берег уходит круто к востоку, становится невысоким и пологим, тут возможен подъем на возвышенность северной части острова. Такой путь и выбрали путешественники.

Подъем начали 17 апреля в направлении на юго-юго-запад. За два дня продвинулись немного – на 12 километров, анероиды показывали высоту 240 метров. Данилов пишет, что ледниковая долина, по которой они шли, вела на юг, а ее северо-восточный склон спускался с возвышенности, господствующей в этой части острова. Гидрологи рассчитывали, что, поднявшись, они окажутся на центральном плато острова, но которому доберутся до противоположного края, чтобы спуститься в пролив Вилькицкого.

Дальнейший маршрут Данилова и его товарищей на современной карте совершенно ясен. Они шли по леднику Мушкетова, максимальная высота которого 560 метров. К вечеру 19-го анероиды отметили 450 метров.

Утром Данилов пошел на разведку. Пройдя на юго-восток 7 километров, он оказался на перевале. Открылся вид на залив. Борис Данилов, начальник гидрологической экспедиции в пролив Шокальского, – вот кто первым увидел залив Ахматова, зажатый между скалами почти в центре острова…

Ледник Мушкетова спускается на юге и востоке в долину. С противоположной стороны в нее сползают языки ледника Семенова-Тянь-Шаньского, а на востоке за ней лежит крутостенный ледник Войцеховского. Река Базовая, которая бежит в долине, впадает в залив Ахматова километрах в 30 к северу от «лагеря неизвестного морехода». Если бы Данилов на этом своем привале оставил несколько консервных банок, что почти невероятно, то еще более невероятное стечение обстоятельств могло бы привести к тому, что они попали бы на берег залива, но значительно севернее, ближе к морю. Вывод для нашего повествования такой: экспедиция Данилова не имеет никакого отношения к «лагерю неизвестного морехода».

Но проследим дальнейший путь смелых гидрологов. Разведка начальника показала, что маршрут через внутренние районы острова будет очень трудным, расчеты на движение по ровному плато не сбылись. Корма для собак оставалось всего па 6–7 дней, и расстроенные путешественники благоразумно повернули обратно. Попытка спуститься во фьорд Партизанский не удалась, и они направились к мысу Визе. По проливу Шокальского собаки довезли их до мыса Оловянный. Отсюда возвращение домой было проще и надежнее. Данилов, Барташевич и Николаев перешли через остров Большевик в его южной части, вблизи горы Герасимова, а затем пересекли пролив Вилькицкого. По-видимому, они стали первыми, кто преодолел торосы пролива и «соединил» Северную Землю с материком.

Данилов пишет: «Экспедиция вернулась в полном порядке, все здоровы, а самое главное – материалы доставлены в сохранности: ни одна склянка не разбита». В склянках хранились пробы морской воды, взятые на разных глубинах в различных точках пролива Шокальского. Ведь предстояла еще вторая, не менее важная часть работ – домашний химический анализ всех проб. Согласитесь, возить массу склянок по ледникам Северной Земли и не разбить их – тут есть чем гордиться.^[16]

Итак, консервные банки не могли принадлежать ни одной из экспедиций, работавших на острове Большевик. Значит, либо прав А. И. Косой, либо надо как-то иначе объяснить приведенные в его статье факты.

4. ГДЕ ИСКАТЬ РУСАНОВА!

Если школьник на уроке географии начнет спор по поводу того, кто открыл Северную Землю – Вилькицкий или Татаринов, огорчаться учителю нет оснований. Скорее наоборот – он может порадоваться за любознательного, самостоятельно мыслящего ребенка. В институте такой спор не возникнет. На роман не будут ссылаться как на документ ни журналисты, ни литераторы, ни ученые. Но нет причин не ссылаться на солидный сборник «Летопись Севера». Статья А. И. Косого изучается, цитируется и используется.

… Любому почитателю выдающегося естествоиспытателя и полярника В. А. Русанова известны книги Василия Михайловича Пасецкого: «Геркулес» исчезает во льдах» (М., 1961, изд. 2-е) и «Отогревшие землю» (М., 1971). Жанр их – документальные, научно-художественные биографии. На них вполне можно ссылаться как на научные работы.

Если подлинные свидетельства очевидцев находки в заливе Ахматова практически неизвестны (о них речь пойдет впереди), а первый том «Летописи Севера» – библиографическая редкость (тираж 5000 экземпляров), то книги В. М. Пасецкого есть в любой крупной библиотеке.

Вот что писал В. М. Пасецкий в 1961 году:

«С экспедицией на «Геркулесе» связывают также находку лагеря неизвестного морехода на Северной Земле. Разумеется, заманчиво к списку славных деяний Русанова добавить еще одно достижение – открытие Северной Земли, о существовании которой в те дни, когда «Геркулес» уходил от Шпицбергена, еще никто не подозревал.»

В июле 1947 года в вершине залива Ахматова, расположенного на северо-востоке острова Большевик, небольшим отрядом гидрографов была сделана удивившая их находка. На морском берегу перед ними лежали скрепленные болтами доски, которые, вероятно, являлись обломками обшивки неизвестного корабля. Прошло немного времени, и в другом месте залива, примерно в 300 метрах от берега, они обнаружили на земле пустые консервные банки, остатки костра и человеческие кости (правая лопатка, ребра, правая голень со ступней, часть позвоночника)…

Никто из гидрографов не догадался захватить с собой хотя бы одну консервную банку, чтобы затем попытаться определить дату и место ее изготовления. Это дало бы возможность хотя бы приближенно восстановить время пребывания здесь «неизвестного морехода». Сделанные находки так и остались на берегу залива Ахматова, но зато было высказано предположение, что обнаруженные остатки лагеря принадлежат последней экспедиции Владимира Александровича Русанова…

Мысль эта увлекательна. Можно отдать немало знаний и сил во имя доказательства, что замечательный исследователь Новой

Земли и Шпицбергена к тому же является первооткрывателем огромнейшего полярного архипелага – Северной Земли…»^[17]

Далее В. М. Пасецкий обсуждает возможные пути движения русановцев и приходит к выводу, что до Северной Земли они добраться не могли. Заканчивая первую главу книги «Отогревшие землю», автор пишет:

«Таковы предположения. Возможно, что я и ошибаюсь. Возможно, новые находки опровергнут эти доводы и будет доказано, что к длинному списку славных деяний Русанова надлежит добавить открытие Северной Земли…»

Хорошо видно нейтральное, объективное отношение биографа Русанова к североземельской истории А. И. Косого. Но невольно В. М. Пасецкий способствует ее самой широкой популяризации.

Статья «Лагерь неизвестного морехода в заливе Ахматова» увлекательна. Но мы не ошибемся, если скажем, что рассказ Пасецкого (точнее, пересказ) не менее увлекателен, что запомнился он, наверно, всем читателям книг «Геркулес» исчезает во льдах» и «Отогревшие землю».

К тому же в книге 1971 года «предполагаемое плавание Русанова в 1912–1913 гг. (первая и вторая версии)» иллюстрирует запоминающийся рисунок. Первое предположение – североземельское – изображается так. К северо-востоку от островов Мона, выше архипелага Норденшельда, нарисован накренившийся корабль – раздавленное льдами судно Русанова «Геркулес». От северной оконечности Новой Земли мимо острова Уединения и через острова Мона ведет к нему сплошная линия – путь «Геркулеса». А дальше – пунктир: через пролив Шокальского в залив Ахматова. Та же сплошная линия и тот же корабль изображают вторую версию – таймырскую. Только теперь пунктирная линия проведена на юго-запад, в шхеры Минина. Над ней нарисованы люди с лодкой.

Итак, две гипотезы, по рисунку вполне равноправные. Равноправные ли? Оказывается, нет. Одна из них для читателя явно предпочтительнее – она сулит историческую сенсацию: открытие Северной Земли выпало на долю В. А. Русанова.

Весной 1971 года «Неделя» публикует эмоциональный призыв – статью «Где искать Русанова?» Автор – действительный член Географического общества Союза ССР журналист П. А. Новокшонов.

На вопрос, вынесенный в заголовок, Новокшонов отвечает однозначно: в заливе Ахматова. Много аргументов у автора. Он цитирует письмо гидрографа В. А. Троицкого: «…вот уже 21 год никто не соберется обследовать залив Ахматова». Новокшонов полемизирует с В. М. Пасецким. Журналист сам был на судне в 30 километрах от залива Ахматова. Он пишет:

«Автор этой статьи, достаточно искушенный в делах экспедиционных, готов взять груз ответственности по любым поискам в том районе или принять участие в любой экспедиции, если найдутся лица и организации, которые этим заинтересуются. Тогда мы сообща увидим в полночь розовеющие ледники острова Октябрьской Революции, седой простор моря Лаптевых, прозрачные дали залива Ахматова».

Летом того же года газета «Водный транспорт» печатает подборку писем читателей – все они рвутся на поиски. Все романтики, скептиков нет.

Здесь же статья корреспондента В. В. Книппера «По следу во льдах»: «Море Лаптевых неприветливо встретило русановцев. Льды теснили небольшое судно к берегу. Спасаясь от них, моряки вынужденно зашли в залив Ахматова. Можно предположить и другое: В. Русанов и его спутники не сразу заметили низкий юго-восточный мыс залива. Взяв курс на юг, они не предполагали, что окажутся в западне. Льды быстро «захлопнули» выход из залива Ахматова…»

Редакционное заключение: «Редакция «Водного транспорта» решила сплотить группу энтузиастов, увлеченных раскрытием одной из тайн Арктики».

Теперь-то, на этой новой высокой ноте – газетных эмоциональных призывов упрекать кого-либо в излишней увлеченности, в излишней доверчивости несправедливо. Словно снежный ком, катящийся под гору, гипотеза А. И. Косого обрастает подробностями и сторонниками.

5. ВЕРТОЛЕТ В ЗАЛИВЕ АХМАТОВА

Газета «Водный транспорт» проявила настойчивость и последовательность. По просьбе редакции Гидрографическое предприятие Министерства морского флота СССР решило параллельно с основными работами гидрографов провести поиски на Северной Земле. Диксонская гидробаза получила указание: при благоприятных условиях посетить залив Ахматова на вертолете.

И вот Владилен Александрович Троицкий в заливе Ахматова. Об этом вертолетном путешествии лучше всего расскажет документ – акт о работе.

«Составлен сего 17 августа 1971 г. гидрографами Троицким В. А., Гордеевым К. Я., командиром вертолета Неумержицким И. Н. и бортмехаником Кириченко В. И. в том, что сего числа был посещен на вертолете залив Ахматова с целью поисков следов неизвестной экспедиции, обнаруженных там в 1947 г….

От мыса Челюскин до южной вершины залива Ахматова летели через пролив Вилькицкого и ледник Ленинградский напрямую, полет занял полтора часа летного времени. Около полудня вышли к вершине залива. Видимость была хорошая, берега залива были свободны от снежного покрова и хорошо просматривались,

Поиск был начат от вершины залива и далее вдоль западного берега, над которым дважды прошли на расстояние 18 км до широты 78°58 северной. Поиск осуществлялся путем визуального осмотра берегов с высоты 10–20 м. Была внимательно просмотрена полоса берега, прилегающая к морю, шириной 200–300 м.

Никаких следов деятельности человека на осмотренном участке не оказалось, если не считать нескольких бочек из-под горючего, лежащих близ устья речки Иллюминаторной, которые, очевидно, были здесь оставлены в 1969 г. промерной партией экспедиции, выполняющей зимой промер со льда, а также гурия с вехой (триангуляционный знак), поставленного этой же экспедицией.

На обратном пути трижды совершали посадку и осмотр прилегающей местности в следующих местах: в районе трианг. пункта, с которого в бинокль осмотрены прилегающие крутые склоны берега и пешком обойдена местность в радиусе 100–200 м; второй раз сели в живописном ущелье, образованном речкой Вертолетной (широта 78°54,6 сев.), где всем экипажем осмотрели дельту речки, прилегающие крутые склоны и их подножие па расстоянии 0,5 км от моря. У южного берега дельты этой речки была оставлена пустая бочка из-под бензина. Никаких следов или предметов в упомянутых двух местах найдено не было, как и выемок в обрывах, напоминавших бы грот, который, по словам топографа Н. Пьянкова, находился близ места его находок в 1947 г.

Этот грот (шир. 78°53,4 ), уже полуразрушенный, был найден нами в устье речки Костяная в 800 метрах от берега на северном склоне, образующем границу поймы речки. В 100 м восточнее грота речка делает крутой изгиб, далее вверх по течению здесь имеется узкое ущелье с отвесными берегами высотой до 50 метров. Первоначально грот, судя по остаткам карнизов, нависал на 1–2 метра, на высоте около 2 м, при длине порядка 10 м; однако теперь большая его часть обвалилась. Куча камней весом не менее 5–7 тонн занимает у подножия обрыва все пространство, особенно в западной части. Обвал произошел, вероятно, вследствие подмыва его подножия речкой в теплые годы. Поскольку разбор завала занял бы не менее 1–2 дней, раскопки нами не предпринимались. Был сложен у грота каменный гурий высотой около 1 м, в который вставлена лопата лопастью вверх.

Вблизи грота, в радиусе 100–300 м, по склонам гор были найдены кости конечностей, принадлежность которых мы определить не смогли. Всего найдено около десятка таких костей, прилагаемых к данному акту. Однако все они были собраны на возвышенностях, не заливаемых речкой, в пойме же костей не нашлось, вероятно, были унесены талой водой.

Свидетельствуем, что на всем западном берегу обследованного участка залива Ахматова нигде больше никаких гротов или нависающих обрывов не имеется, поэтому мы уверены, что обследовали именно то самое место, где были сделаны находки 1947 г. Оно находится в 9 км от вершины залива (Пьянков указывал 10 км)».

Экспертиза костей, найденных В. А. Троицким, была проведена главным врачом диксонской портовой больницы П. А. Слабинским, врачом-хирургом И. Г. Погорелым и врачом Е. С. Храмцовой.

В акте экспертизы, составленном 9 сентября 1971 года, они пишут:

«Осмотром костей выявлено, что в основном кости – передних и задних конечностей животных, скорее всего северного оленя. Остатки фаланги могут принадлежать медведю. Ни одна из предъявленных костей к человеческому скелету не относится, что в свидетельствуем».

Вновь акт Троицкого:

«Считаем, что загадка находки 1947 г. остается пока неразгаданной: до тех пор, пока не будет раскопан обвал грота, найденного нами, где, по словам Н. Пьянкова… находился какой-то деревянный предмет и консервные банки. Место грота теперь легко найти, так как он закреплен на местности гурием и нами даны его точные координаты, чего раньше не было».

Один из репортажей специального корреспондента газеты «Водный транспорт» Владимира Владимировича Книппера заканчивался словами:

«Покидая мыс Челюскин, мы встретились с начальником радиометеорологического центра Н. Тюковым. Он заверил:

– На будущее лето обязательно высадим группу молодых полярников в залив Ахматова, чтобы провести тщательно раскопки на месте грота. Арктика отступит! Она откроет свою тайну!»

Но ключи к тайне обнаружились в архивах.

6. ДНЕВНИК, ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА, ВОСПОМИНАНИЯ

11 июля 1947 года берегом узкой глубокой бухты шел топограф Николай Николаевич Пьянков. Глухие, холодные места: куда ни глянь – камни, скалы, лед. И вдруг на галечном пляже – кости.

В служебном дневнике он записал: «Ветер до десяти баллов, видимость хорошая. Работать нет возможности – ломает рейки. По пути в палатку в конце залива Ахматова (западный берег) нашел разбросанный скелет человека. Правая нога, большая берцовая кость, лопатки».

Как сообщил авторам начальник Гидрографического предприятия ММФ Анатолий Казимирович Жилинский, в настоящее время служебный дневник Н. Н. Пьянкова уничтожен: «за истечением срока хранения». Цитируется дневник по статье М. И. Белова «О предстоящих поисках экспедиции В. А. Русанова» (Проблемы Арктики и Антарктики, № 25, 1967 г.).

Доктор исторических наук, профессор Михаил Иванович Белов размышлял в статье о том, где следует искать следы последней экспедиции В. А. Русанова. Ученый задает вопрос: следует ли в предстоящих поисках иметь в виду находку 1947 года на Северной Земле – «разбросанный скелет человека», находку, которая позже обросла целым рядом подробностей?

М. И. Белов пишет: «В дневнике нет упоминания о костре, о частях судовой обшивки и других частях человеческого скелета, на что позднее делается акцент.

… Свое наблюдение к тому же Н. Н. Пьянков сделал, оставшись один, его товарищи по описи залива отсутствовали в этот день, не показал он ее им и на следующий день, когда в лагерь вернулся опытный каюр Галыничев».

Лишь какие-то фантастические обстоятельства могли завести «Геркулес» к восточному берегу Северной Земли. Если бы нашли здесь нечто серьезно подтверждающее это, к примеру, доски с надписью «Геркулес» или гильзы от патронов 1912 года, то в эти фантастические обстоятельства пришлось бы поверить. Но этого нет. Есть находка «разбросанного скелета человека». И больше ничего. А почему, кстати, кости названы человеческими? Кто опознал их? Не так-то легко отличить человеческие кости от костей крупного животного. Выходит, нет оснований верить в фантастические обстоятельства. Поиски (а это ведь трата сил, средств) следует вести не наобум, где-нибудь, лишь бы вести, а осмысленно. Исходные версии должны иметь какой-то минимум надежности.

Нет веских оснований проводить поиски на Северной Земле – такой вывод делает в статье Михаил Иванович…

В поселке Диксон есть чудный домик, двухэтажный терем. Зеркала во всю стену серебрятся, блестят полы, в ящиках с землей растет густая зелень, а в огромной стеклянной сфере плавают рыбки. Люди, которые работают здесь, аккуратны и подтянуты, словно на военном корабле. В просторном, очень светлом кабинете начальника на сейфе стоит макет парусника, а рядом включенная УКВ-радиостанция. На связь выходят то порт, то Штаб морских операций Западного сектора Арктики, то суда, стоящие в Диксонской гавани.

В тереме разместилась Диксонская гидробаза. Здесь мы познакомились с заведующим отделом гидробазы Павлом Яковлевичем Михаленко, который в 1947 году возглавлял Гидрографическую экспедицию на остров Большевик. Седой, немолодой, но живой и решительный, высокий и статный, Павел Яковлевич рассказывает:

– В 1945–1947 годах наша база располагалась в бухте Солнечная на юге острова Большевик. Как раз «напротив» через пролив Вилькицкого работали полярники мыса Челюскин.

Прошло две недели после окончания полевых работ и нашего возвращения на базу, когда кто-то сказал мне, что Пьянков в заливе Ахматова обнаружил грот и неподалеку от него останки человека. Я вызвал топографа и попросил написать подробное донесение.

Я напоминал топографу о донесении несколько раз, наконец он принес его… Этот памятный белый листок, исписанный карандашом, хранится в архиве Гидрографического предприятия ММФ. Вот его дословный текст:

«12 июля в конце залива Ахматова (зап. берег) по возвращении с работы в сильный ветер около 10 баллов, по пути в палатку, мною были обнаружены человеческие кости, правая голень со ступней и неподалеку от костей консервная банка ржавая, подробно ее не рассматривал, но по ржавчине старой давности. Круглая, низкая, очевидно из-под рыбных консервов. Находившийся со мной рабочий Контяев нашел также в этом месте разница в 20–30 м также около 4-х банок от рыбных консервов около 400 гр. веса.

На другой день по возвращении на место работы я опять встретил другиечасти скелета: позвон. столб и лопатка правая, больше я ничего не обнаруживал.

Продвигаясь дальше но зал. Ахматова, на берегу попадались доски с обшивки корабля (точно не могу сказать, не компетентен в судостроении), но логика подсказывает.

Были найдены обугленные дрова, что показывает на давнишний след костра.

Топогр. Пьянков. 1947 г., г/э острова «Большевик».

Два свидетельства: служебный дневник и докладная записка. Именно сравнивая их, Михаил Иванович Белов перечислял в своей статье все то, чего не было в дневнике и что упоминается в докладной: костер, доски, обшивка корабля, «другие части человеческого скелета».

– А про консервные банки в дневнике что-нибудь говорилось? – спрашивали мы у М. И. Белова.

– Нет, о них вообще не упоминалось. Я сохранил записи, которые делал, когда читал первоисточник. О консервных банках в дневнике не сказано ни слова.

16 июля 1971 года Н. Н. Пьянков был приглашен в Гидрографическое предприятие ММФ, где он написал «Воспоминания о находке 1947 г. в заливе Ахматова»:

«… В месте крутых обрывов нашли в обрывистом берегу тип грота, вдавалось внутрь обрыва м. на 2–3 и длиной м. 10. В этом гроте укрывались от непогоды. Сразу же южнее грота в глубь берега вдавалась расщелина в виде ущелья, возможно устье ручья. Галечный пляж окаймлял берег м. на 50–60.

В «гроте» обратили внимание на консервные банки, одну из них я поднял и почистил, проступили буквы «France». В южном углу грота полузанесенное снегом какое-то полусгнившее дерево вроде пробкового, кусок обломился, но это место было под снегом. Против этого края грота, где было дерево, на пляже в 5—10 м находились кости, одну из них взял с собой рабочий и принес в палатку, где был врач Вишневский, определивший ее.

После установления погоды мы еще прошли южнее км 8, потом пересекли залив и по восточному берегу вернулись в палатку, больше там ничего не видели.

Все находки были сделаны в «гроте», либо (кости) возле него.

Спустя неделю мы снова были в этом месте и продолжала съемку…»

Наверное, если бы Николаю Николаевичу Пьянкову дали перечитать докладную, написанную им 24 года назад, эти воспоминания получились бы иными.

В самом деле, сравним. Если в 1947 году говорилось, что консервную банку Пьянков «подробно не рассматривал», то в 1971 году указывается нечто противоположное: Пьянков поднял банку, почистил, и тогда проступило слово «France». В докладной записке сказано, что банки лежали на участке берега 20–30 метров, по воспоминаниям же выходит, что все находки сделаны в гроте. Весьма важные детали – обугленные дрова и доски с обшивки корабля – исчезли.

По поводу же надписи на банке В. А. Троицкий, который присутствовал на беседе с Пьянковым 16 июля 1971 года, пишет: «…неясно, как он мог не упомянуть такую подробность тогда – в 1947 г.? Следует учесть, что беседа с ним состоялась в 1971 г., сразу после опубликования очередной статьи о гибели Русанова в «Неделе», в которой упоминалась невеста Русанова – француженка. Лично у меня после беседы с Н. Пьянковым сложилось весьма неблагоприятное впечатление о происхождении версии о находке останков костей человека в 1947 г., поскольку Н. Пьянков всячески старался преуменьшить свои прежние «открытия» и прямо отказался от того, что было найдено много человеческих костей…»

Не наше дело разбираться в характерах. Процитированные докладная записка и воспоминания поучительны лишь тем, что отчетливо показывают всю легковесность такого рода документов.

Топографу Н. Н. Пьянкову и всей Гидрографической экспедиции 1945–1947 годов на остров Большевик пришлось много работать в тяжелых условиях. Мы прочитали отчеты, которые хранятся в Гидрографическом предприятии ММФ, и дальнейший наш рассказ ведем, пользуясь ими.

Вместо 29 человек, предусмотренных по штату, в экспедиции было 23 человека. Один рабочий вскоре тяжело заболел, был отправлен на материк и в пути умер. В конце навигации 1946 года прибыло пополнение из 12 человек, в том числе и топограф Пьянков, но из-за болезни шестеро были вывезены. Снова экспедиция не была укомплектована полностью. Не все ладилось со снабжением, радиосвязь между партиями отсутствовала.

В марте 1947 года на двух вездеходах с базы вышли две партии: геодезическая А. П. Македонского и промерно-топографическая Н. Н. Пьянкова. Последняя в заливе Ахматова должна была выполнить рекогносцировку, построить пункты триангуляции и произвести со льда промер залива.

В архиве Гидрографического предприятия ММФ мы познакомились с двумя документами: «Воспоминаниями А. П. Македонского от 21 февраля 1972 г.» и «Объяснительной запиской П. Я. Михаленко от 12 марта 1972 г.». Македонский описывает начало работ в заливе Ахматова:

«Высадка прошла в густом тумане, и точного местоположения я не знал, но был уверен и так сказал Пьянкову, что он в районе северо-восточной оконечности залива Ахматова, т. е. в районе работ.

Группа Пьянкова состояла из 4-х человек, включая Пьянкова, доктора Вишневского Ю. Б. и 2-х рабочих…

При приезде к Пьянкову через месяц узнаю, что Пьянков еще к работе не приступил, а весь месяц выяснял свое местонахождение и только за день до моего приезда установил, что находится на месте. Как тогда, так и сейчас верю, что Пьянков не лодырничал, а именно уточнял по неопытности и незнанию свое местонахождение…»

С 20 апреля по 6 июня Пьянков болел плевритом, и работы не производились. 8 июня вездеходом Пьянков был переброшен в залив Микояна для выполнения тахеометрической съемки.

«При этом… – пишет П. Я. Михаленко, – врач Вишневский с тяжелобольным рабочим Васильевым был отправлен на базу экспедиции с каюром Г. Л. Логиновым. Вместо двух выбывших в группу Пьянкова, как мне помнится, был прикомандирован рабочий Кошевицкий.

В конце июня, закончив работу в заливе Микояна, группа Пьянкова перебазировалась снова в залив Ахматова для съемки его берегов.

В конце июля группа Пьянкова вместе с группой Македонского вернулась на базу экспедиции в бухту Солнечную, проделав пешком по арктическому бездорожью более 250 км».

Обратимся снова к дневнику, докладной записке и воспоминаниям Н. Н. Пьянкова. Вслед за профессором М. И. Беловым следует признать единственно приемлемым показанием топографа служебную запись за 11 июля 1947 года. В ней говорится только о костях: большая берцовая и лопатка.

Читатель помнит, что в первой главе мы писали о костях, найденных на острове Попова-Чухчина, которые 35 лет пролежали в Музее Арктики и Антарктики с биркой «№ 657 кости человеческие», и только в 1972 году экспертиза установила, что они принадлежат животным отряда ластоногих. Случайное совпадение, но в той истории фигурировали те же кости, что и в служебном дневнике Пьянкова: большая берцовая и лопатка. С «человеческими» костями с острова Попова-Чухчина вышел конфуз. Ну а кости, найденные Пьянковым?

Начальник Гидрографической экспедиции на остров Большевик П. Я. Михаленко опровергает возможность осмотра костей в палатке, говоря об отъезде Вишневского с тяжелобольным Васильевым. Воспользовавшись отчетом Михаленко «По организации и производственной деятельности», добавим, что моторист М. В. Васильев в течение месяца болел воспалением легких.

В конце объяснительной записки Павел Яковлевич еще раз возвращается к этому эпизоду: «Врач Вишневский Ю. Б. выбыл из группы т. Пьянкова за месяц до находок (12 июля) и видеть ничего из найденного (костей) не мог. Если бы он был очевидцем, то безусловно был бы мною обстоятельно опрошен на базе экспедиции, как Пьянков и рабочий…»

Начальник экспедиции отмечает также: «Как мне помнится (при опросе), Пьянков не твердо утверждал, что кости были именно человеческие…»

Сделаем свой вывод. Н. Н. Пьянков нашел кости, которые принял за человеческие. Все.

Объяснительная записка П. Я. Михаленко рассказывает, что было дальше:

«В начале сентября 1947 г. о находке Пьянкова в заливе Ахматова мною было сообщено радиограммой начальнику морских операций на Диксон. В радиограмме я просил прислать гидросамолет, который имелся у штаба моропераций, для полета на поиски в залив Ахматова. Через несколько дней от зам. начальника Гидрографического управления А. И. Косого, который находился на Диксоне, поступил ответ, что послать самолет возможности нет.

После этого я обратился к начальнику геологической экспедиции НИИГА, базировавшейся на мысе Челюскин, т. Кошкину В. Н. с просьбой слетать в залив Ахматова на двух самолетах По-2, имеющихся в его распоряжении. Но, хотя В. Н. Кошкин проявил большой интерес к находкам, выделить самолет он не рискнул из-за ненадежности и отсутствия ВПП (взлетно-посадочной полосы. – Авторы).

В 1949 г. на о-ве Большевик работала партия геологов НИИГА под руководством т. Егиазарова. Я послал ему радиограмму с просьбой посетить залив Ахматова с целью детальных там поисков. Но, как потом узнал, возможностей у них для этого не было».

Павел Яковлевич сделал все, что мог. Конечно, досадно, что сообщение Пьянкова не было сразу проверено. Но на нет, как говорится, и суда нет.

В сентябре 1947 года работы гидрографической экспедиции на острове Большевик были закончены, и весь личный состав на теплоходе «Олонец» отправился в Ленинград.

Итак, мы видели, как постепенно менялись «показания» топографа. В дневнике за 11 июля он упомянул только кости. Затем появились консервные банки. Видимо, он вообще не придавал своим находкам значения. «И только на базе экспедиции в б. Солнечная, после продолжительного времени, – пишет А. М. Македонский, – Пьянков между прочими разговорами несерьезно упомянул об этой находке».

Кто из бывалых людей не имеет в запасе байку, другую! И кто не добавит новых подробностей к уже полузабытой истории, если вокруг заинтересованные, заинтригованные слушатели!

«С людьми он общительный, балагур, рассказчик всевозможных небылиц», – письменно характеризует П. Я. Михаленко топографа Н. Н. Пьянкова. То же отмечает А. П. Македонский: «По характеру Пьянков Н. Н. был тогда и остается сейчас балагур, рассказчик былей и небылиц».

Это совсем не порок. В экспедициях даже трудно бывает обойтись без таких неунывающих балагуров.

Но плохо, когда их рассказы попадают в научные издания.

Мы помним: существует лишь один документ – служебный дневник Н. Н. Пьянкова. Кроме того, есть его объяснительная записка. Читатель, видимо, заметил, что дневник и записка отличаются прежде всего датой: в дневнике названо 11 июля, в докладной указан следующий день. Сделана находка, разумеется, 11-го: восстанавливая события в памяти, топограф ошибся. Однако дата 12 июля сохраняется и в статье «Лагерь неизвестного морехода в заливе Ахматова». Нам важно теперь подчеркнуть не то, что А. И. Косой повторяет ошибку Пьянкова, а то, что автор не ознакомился с единственным существующим документом. У него-то – начальника П. Я. Михаленко, а стало быть, и Н. Н. Пьянкова – возможность взглянуть на служебные материалы была полная.

В статье А. И. Косого не приводится объяснительная записка. Зато дается весьма вольная ее интерпретация. Разбросанные банки точно по волшебству собираются вокруг неизвестно откуда взявшихся остатков костра (у Пьянкова-то обугленные дрова, возможно, выброшенные морем, а вовсе не остатки костра). Доски оказываются скрепленными болтами, которые изъедены ржавчиной. Появляется новая часть скелета – ребра. Эффектно! Так и представляешь себе грудную клетку человека.

Всего этого нет в докладной. И главное – в статье все организованно, упорядоченно. Это именно «лагерь морехода» – у читателей статьи А. И. Косого не может возникнуть никаких сомнений па этот счет.

7. ОТРЯД «КОМСОМОЛКИ» НА ОСТРОВЕ БОЛЬШЕВИК

В начале 70-х годов Гидрографическое предприятие ММФ тщательно проверило все обстоятельства находки 1947 года. Гидрографы нашли возможным выделить вертолет для поисков в заливе. А затем, убедившись в несостоятельности гипотезы гидрографа А. И. Косого, не стали защищать честь мундира.

Подводя итоги проделанной работы, гидрограф В. А. Троицкий в докладной записке на имя А. К. Жилинского в 1972 году писал:

«… Следует сделать вывод, что в месте находок 1947 г. человеческих костей и не было – за них были приняты кости животных. Ведь если бы в 1947 г. находили кости человека, то хоть одна из множества найденных нами в 1971 г. возле грота костей также бы принадлежала человеку. Однако все они животного происхождения… Раздутая в печати версия о якобы найденных там костях (с сожалением констатирую, что и я был введен в заблуждение этой версией, выступая с призывом организовать поиски в заливе Ахматова) – явно несостоятельна…

Во всяком случае следует прекратить ажиотаж в прессе, поднятый вокруг этого вопроса. К возникновению его, к сожалению, было приложено поспешное рвение бывшего работника нашей гидрографии А. И. Косого, который по непроверенным и малодостоверным данным Н. Пьянкова опубликовал в 1949 г. известную статью в «Летописи Севера», т. I, «серьезность» которой и вызвала в конце концов тот нездоровый ажиотаж, ведущийся в прессе в настоящее время. Могу только пожалеть, что и я «клюнул» па эту «серьезность» и был сторонником версии Косого. Но нет худа без добра – теперь-то выяснилась ее беспочвенность и несостоятельность».

Прав В. А. Троицкий: гипотеза А. И. Косого необоснованна. Но опровергнуть ее значительно труднее, чем выдвинуть.

Современна и правомерна такая цепочка событий: научная статья, ее научно-популярное изложение, газетные, публицистические материалы на ту же тему, реальные действия. Эта схема, приблизительная конечно, описывает очень многие процессы в нашей сегодняшней жизни…

Обидно, так бывает обидно, когда все звенья сработали, а потом выясняется, что в первом-то, изначальном звене была ошибка.

Однако, размноженная в десятках и сотнях публикаций, гипотеза продолжала существовать. Вновь и вновь раздавались призывы к поискам в заливе Ахматова.

В новой газетной публикации речь шла уже не о том, был ли Русанов на Северной Земле. Всерьез обсуждался вопрос, сколько лет он прожил на арктическом архипелаге.

«Встретив это препятствие, – пишет орловский краевед А. Н. Устинских (Орловская правда, № 179, 1975 г.), – встретив неведомую тогда миру Северную Землю, мог ли Русанов уйти от нее, не изучив и не исследовав? Ни за что!

И задача поисковых отрядов, по нашему твердому убеждению, – не только доказать, что Русанов был на Северной Земле, но и установить, сколько он там пробыл. Год? Два, семь лет? Да, может быть, семь лет!…»

Вот так-то – семь лет!

Ясно, что, до тех нор пока не будет разобран многотонный завал, обнаруженный В. А. Троицким, останется пища для самых «смелых» предположений. Кроме того, поиски гидрографов с вертолета были, конечно, не столь тщательны, как хотелось бы: времени было в обрез. В том полете удалось осмотреть лишь небольшой участок побережья.

И вот в 1975 году один из трех отрядов экспедиции газеты «Комсомольская правда» направился на остров Большевик. Два других отряда работали на Таймыре.

Схема маршрутов отряда экспедиции «Комсомоль­ской правды» 1975 г. на о. Большевик

Историю залива Ахматова мы знали досконально. Иллюзий не было. Мы не рассчитывали найти на Северной Земле русановскую почту. (Может быть, только в глубине души теплилось «а вдруг».)«Закрытие» тайны залива Ахматова казалось важным этапом в деле поисков следов экспедиции В. А. Русанова, да и вообще историко-географическое обследование берегов острова Большевик представлялось очень интересным.

Перед отрядом стояли следующие задачи:

1. От бухты Солнечная пересечь ледник Ленинградский и выйти к «гроту Пьянкова» в заливе Ахматова.

2. Разобрать завал камней, тщательно исследовать окрестности «грота».

3. Осмотреть оба берега залива Ахматова на всем их протяжении.

4. Пройти по восточному берегу пролива Шокальского от мыса Песчаный до мыса Неупокоева.

В отряд входили: Владимир Леденев, Владимир Владимиров, Владимир Рахманов, Сергей Яценко, Геннадий Курочкин и Валентин Зюзин – базовый радист, который остался на полярной станции «Бухта Солнечная». Мощная радиолюбительская станция, которая была у Валентина, обеспечивала связь с двумя другими отрядами, к тому же и «служебный» канал – через полярную станцию – был у него под рукой. Зюзин держал связь с Леденевым и одновременно со вторым базовым радистом Георгием Ивановым, который находился на Диксоне. Георгий в свою очередь имел прямую радиосвязь с начальником экспедиции, который был в одном из таймырских отрядов. Четырехзвенный канал: Леденев – Зюзин – Иванов – Шпаро (и обратно) – действовал безотказно.

В Москве у К. Н. Чубакова и в поселке Диксон у начальника Штаба морских операций Западного сектора Арктики А. М. Кашицкого и А. Г. Дивинца был точный план действий североземельцев. Радиограммы Леденева о продвижении и о работе группы регулярно приходили к Чубакову, Кашицкому и Дивинцу – нашим друзьям и шефам, без участия которых поиски в 1973–1975 и последующих годах не могли бы состояться.

Такова была радиосвязь. Она-то по схеме, принятой в экспедиции, и является главной мерой обеспечения безопасности участников. Арктика остается суровой и опасной. Не будь этой надежной нити, тянущейся из отряда в отряд и к людям, которые в случае беды могут прийти на помощь, поиски наши были бы куда менее эффективными.

… Североземельцы ушли из поселка первыми. Радиограммы комсорга экспедиции, начальника Североземельского отряда В. Леденева приходили к нам регулярно:

«2 августа. Бортовой вертолет ледокола «Мурманск» перенес пас в бухту Солнечная».

«3 августа. Радист Валентин Зюзин остался на полярной станции. До ледника Ленинградский доехали на вездеходе. Моряки и полярники сделали все, чтобы поход к гроту состоялся. Огромное им спасибо. Низкий поклон вертолетчикам, полет из-за тумана был почти слепым».

В Москве мы говорили, что если парням удастся добраться до ледника Ленинградский на вездеходе, то через два дня они будут у грота. Не такой быстрой оказалась дорога через летние ледники острова Большевик. Впрочем, предоставим слово В. Леденеву и В. Владимирову. Вот их записи:

Леденев. «… Первый день маршрута, 4 августа, был на редкость удачным. Даже рюкзаки не смогли испортить нам настроение.

Из жаркого московского лета мы попали в раннюю весну с ее сверкающим на солнце снегом, журчанием многочисленных ручейков, звонкими ледяными корочками.

Хлопоты доставляют лишь трещины, тем более что за спиной 50-килограммовый рюкзак. Выручает Гена Курочкин: опытный альпинист чувствует себя здесь уверенно».

Леденев. «5 августа к нам пришла зима. Все занесло снегом. Да еще эти дьявольские потоки воды. Упал с рюкзаком, и меня чуть не унесло. Струя-то маленькая, а бьет будто бы из брандспойта.

Серый подтаявший снег. Серое небо. Видимость несколько десятков метров. Идем цепочкой. Периодически за спиной раздается голос «рулевого» – правей, левей. Это относится к идущему впереди.

Постепенно дорога пошла на снижение, мы оживились, но вскоре за это пришлось расплачиваться.

Мы попали в кулуар, а впереди большое озеро. На практике убеждаемся, что прямой путь – не самый короткий. Возвращаемся наверх. Там новый сюрприз – ветер. Он был и раньше, но теперь клубы тумана летят мимо с бешеной скоростью – будто мы в самолете».

Владимиров. «О таком не скажешь – дует. Он давил, швырял, рвал. Мы изо всех сил упираемся, чтобы не скатиться с ледника. Это как раз тот случай, когда попутный ветер вовсе не нужен. Временами он превращается в шквал».

По леднику Ленинградский. Фото В. Леденева

Леденев. «Он валит с ног, пронизывает до костей. Сейчас самое время залезть в палатку, но поставить ее здесь трудно. А кроме того, сидеть в палатке на таком ветру и в таком месте – брр!

И все-таки избавиться от «ледяной ночевки» не удалось. В конце дня натолкнулись на каменную гряду. Было это, конечно, кстати, но, как мы ни старались зарыться в нее, как ни обкладывали палатку камнями, ничего не выходило, и наш капроновый дом трепыхался, точно воздушный шар на привязи. Даже дежурство не назначали – все равно никто не уснет. К середине ночи к уже привычным завываниям добавились новые звуки – хлопки. Наружу вышел Гена. Кричит; «Палатка разорвана». Пытаемся зашить ее, но она рвется еще сильнее. Кое-как связываем – лишь бы дотянуть до утра, лишь бы разошелся туман.

За утренними сборами ветер совсем утих, появилось солнце, и все вокруг ожило. Достали кинокамеру, фотоаппараты. Снимаем много, но вскоре это занятие приходится оставить. Крутизна ледника возрастает, идем очень осторожно, рубим ступени. Час, другой, третий… Наконец, ледник кончился. Сбрасываем рюкзаки и приходим в себя. Нам повезло: правее ледник словно обрублен топором, вода, стекающая сверху, опускается па землю пылью. Теперь мы в безопасности.

В вершине залива темнеет «озеро», видимо, лед размыли реки.

Идем к гроту западным берегом. Кругом скалы и лед. Птиц нет. Нас тревожит сильный шум, будто непрерывный камнепад. Слева из-за горы показался ледник. Видим источник шума – высоко в срезе ледника почти вертикальный узкий желоб. По нему мчится вода. Ниже, но тоже высоко, у этой бешеной реки дельта. А еще ниже – полтора десятка энергичных ручьев, через которые нам придется перейти.

К вечеру стали попадаться растения: цветы, мох, трава, даже деревья – маленькие ивы. Эти карликовые деревья – настоящее чудо. Я их никогда не забуду. Очень разветвленная крона вытянута к югу: сперва небольшой ствол – 3 сантиметра, потом крона. Такие вот горизонтальные, плоские деревца. Крохи листики – узорчатые и ярко-зеленые. Если такую иву привезти в Москву, будет ли она жить?

Неожиданно впереди, почти у самой воды, увидели большой ствол плавника. Сбросили рюкзаки. Честно говоря, снять их всегда приятно, а тут еще повод подходящий»,

Владимиров. «Огромное бревно – длиной семь с половиной метров и диаметром 30 сантиметров – вызвало общий восторг. Берег-то до этого был совершенно пустынным. Рисунок древесины кажется все время резанной надписью, но на торце клеймо. Оно означает, что бревно всего лишь единица сплавного леса. Интересно было бы по клейму узнать, где дерево срублено и когда.

Чтобы хоть немного укрыться от ветра, пришлось уйти от берега по руслу безымянного ручья в горы. Забрались в узкую щель под самым обрывом черно-фиолетового склона. Место оказалось прекрасным. Наверху носился ураганный ветер, а у нас полная тишина. Этот лагерь, а вместе с ним и ручей мы назвали Уютный. Здесь, в 9 километрах от ледника, была организована опорная база. На всем пройденном участке мы внимательно изучали каждую расщелину, каждую складку рельефа. Ничего похожего на грот, способный укрыть людей, не было. От Уютного до района поисков осталось 3 километра».

Леденев, «7 августа утром пошли к гроту. Полярники говорили, что в заливе Ахматова микроклимат. Они правы: климат в заливе действительно особый. Если на берегу пролива Вилькицкого растительность более чем скудная, то здесь, севернее почти на сто километров, склоны покрыты мхом, причем самых разных оттенков – от ярко-красного до черного, встречаются зеленые лужайки травы, много цветов.

Поднимаемся на склон, и перед нами долина, где должен быть грот. Внизу шумит речка. Слева узкое скалистое ущелье, из которого она вытекает».

Владимиров. «Видимо, обильные воды – результат нескольких теплых дней, стоявших на острове до нашего приезда. Долго мы бродили среди протоков, прежде чем удалось выбраться на противоположную сторону. В этом месте горы вновь подступили к берегу».

Река, которую пересек отряд, названа в 1971 году В. А. Троицким Костяная.

Владимиров. «У речки обширный галечный конус выноса. В прибрежной зоне дуга его достигает двух километров. Наверное, каждое лето вода ищет себе новые пути, перенося гальку с места на место».

Леденев. «Поднимаемся вверх. Вдруг Рахманов кричит: „Лопата!“ Впереди справа скальный обрыв, рядом с ним каменный гурий, из него торчит лопата. Ее здесь оставил в 1971 году Троицкий».

Владимиров. «Скальный выступ резко выступает из склона, образующего границу поймы реки. Верхний край выступа обвалился. Сейчас кромка его нависает едва заметным козырьком. Ниши практически нет. Трудно представить себе, что когда-то здесь был большой грот».

Напомним слова Н. Н. Пьянкова, сказанные в 1971 году: «Тип грота, вдававшегося внутрь обрыва на 2–3 м и длиной 10 м, где укрылись от непогоды».

Владимиров. «Условное восстановление, которое мы провели, совмещая характерные прослойки кварца в обвалившихся глыбах и на обрыве, убедило, что здесь могла быть лишь небольшая ниша, максимум один метр глубиной и высотой от подножия до карниза – 1,2–1,5 метра. От дождя такое углубление не спасет. Здесь, сидя на корточках, прижавшись к скале, можно было бы спрятаться от ветра, да и то лишь от северного.

Закончив осмотр, приступили к раскопкам. Верхний слой мелочи сняли довольно быстро. Ниже камни стали крупнее. Некоторые из них удавалось отбросить только вдвоем, а некоторые уже и вчетвером трудно было пошевелить. Такие глыбы, используя трещины, мы разбивали с помощью ледорубов на отдельные «подъемные» части. Сперва очистили завал с восточного края. Нижний слой гальки с песком вплоть до мерзлого слоя фактически просеяли. Снизу проступила вода.

Все длиннее и длиннее раскоп, выше гряда отброшенных камней вдоль подножия обрыва. И только один раз дрогнуло сердце, когда вдруг между камнями возникло что-то белесое, явно не камень. Мы заспешили, заволновались. Но нашли… маленькое гнездышко из пуха и травинок. В нем было целое яичко. Какая-то птаха выбрала укромное место для дома, не подозревая, что связала свою судьбу с историей.

Каждый раз, когда лопата звякала как-нибудь по-особому, все поднимали головы и разгибались. Проверяли, изучали, ползали на коленках. Тщетно. Камни, камни и камни. Наконец дошли до западного края скального выступа».

Леденев. «Да, находок нет. Почти наверняка во время бурных паводков здесь бывает вода. Мы много говорили обо всей этой истории. Может быть, банки унесла вода. Эти слова „может быть“ – спасительные. Все – может быть.

Долго прочесывали долину – ничего нет».

Потом североземельцы разделились. Владимиров и Рахманов пошли осматривать кут и восточный берег залива Ахматова, Леденев, Курочкин и Яценко двинулись по западному берегу. Они должны были миновать мыс Песчаный, осмотреть берег пролива Шокальского до фьорда Спартак. Встреча была назначена на 16 августа в базовом лагере «Уютный».

Леденев. «В четырехстах метрах от грота мы нашли мертвого оленя. Совершенно целый: белая шерсть, красивые рога. То ли он умер от старости, то ли от болезни – кто знает. Потом, через 9 дней, мы снова пришли на это место. От оленя остались рожки да ножки. Точнее, рога да клочья шерсти.

Мы очень внимательно осмотрели долину реки, которая впадает в залив Ахматова километрах в пяти к северу от «грота». Здесь крутые причудливые скалистые обрывы. Много птиц. Около скал – ковер травы. Она здесь такая сочная и густая, будто показательный газон на ВДНХ. Около скал увидели бочку».

Володя рассказывает об осмотре реки, названной В. А. Троицким Вертолетная. Читатель помнит, что бочку из-под бензина оставил тут экипаж вертолета, на котором летали гидрографы.

Леденев. «Двинулись дальше на север. Казалось, что впереди скалы обрываются в воду так же круто, как поднимаются вверх. На самом деле сыпучий берег входит в море под углом 45 градусов. Если идти во время отлива, то никаких неудобств не возникает.

Постепенно горы отходят от берега.

На ночлег остановились недалеко от топографического знака. Издали он похож на крест, установленный на постаменте. В действительности это бочка с камнями и в ней деревянный столб с поперечиной. Подобные знаки здесь на побережье нам попадались регулярно».

От сторонников «русановской гипотезы» мы слышали, что однажды с борта ледового разведчика, который пролетал над берегом залива, видели крест. Но это не крест, не могила, а знак геодезистов. Такие столбы во множестве стоят на побережье. В литературе сведения о «кресте» не появлялись, но в устных спорах он фигурирует чуть ли не как «могила Русанова». Это еще один миф, порожденный легковесностью высказываний…

В следующие дни Леденев, Яценко и Курочкин были вне района «грота Пьянкова». Они осматривали берега – делали то же, что и участники двух других таймырских отрядов экспедиции.

На маршруте Владимирова и Рахманова вдоль восточного берега залива Ахматова была любопытная находка.

Владимиров. «К концу седьмого часового перехода пересекли в устье реку Разъезжая. Открывшийся впереди низкий пологий берег казался бесконечным. Прибрежная галечная коса была первозданно чистой.

Коренной берег поднимается крутым уступом. Медленно ползем по скользкому, сыпучему склону, руками упираясь в грунт.

Неожиданно глаза, привыкшие к постоянному поиску, выхватывают на тундровой равнине метрах в 50 от берега какое-то неестественное скопление камней.

Мы уже соскучились по находкам. Залив Ахматова выглядит пустынным по сравнению с западным побережьем Таймыра. Там было трудно пройти по берегу из-за обилия плавника. Мы уставали от постоянного внимательного осмотра. Здесь же, наоборот, устаем от отсутствия чего-либо заслуживающего внимания. В среднем на километр приходится 3–4 небольших куска дерева, и ничего больше.

И вот теперь впереди какие-то гряды камней. Почти бежим. Следы стоянки! Дух захватило. Скорее, скорее охватить все сразу. Детали потом. Вот металлическая цепь с полотняными петлями – собачья упряжь. Вот обувь. Странная модель – полотняно-кирзовый башмак на резине.

Круг за кругом, сужая их по спирали, осматриваем предмет за предметом. Много всего. До чего же много! Мы торопимся, как будто все это богатство только что возникло и может на глазах исчезнуть.

Ничего не трогать! Пока лишь отметить все-все. Главное – не пропустить ни одной мелочи.

Чем ближе к центру нашего условного круга, тем вещей больше и они крупнее. Размеры стоянки определены, полный реестр у меня в книжке. Теперь – подробности.

Целый примус! Большой, хозяйственный – знакомая принадлежность коммунальных квартир сороковых годов.

Много лет назад, на заре развития спортивного туризма, мы использовали такие в зимних походах в безлесных районах. По всему видно, что он в рабочем состоянии. Даже медный бачок не потускнел. Жаль, нет иголки. Можно было бы зажечь.

Вот жестяная коробочка. Похожа на те, что были почти в каждом доме в пору войны, когда поступала американская тушенка. Они удобно открывались ключиком и после использования содержимого служили для хранения мелочей.

Коробочка плотно закрыта. С великой осторожностью приподнимаем крышку. Хозяин весьма домовитый, и странно, что потерял свое сокровище. Внутри нитки, иголки (можно шить!), пуговицы, булавки.

Идем от предмета к предмету. На площади в сотню квадратных метров целая слесарная мастерская – отвертка, нож, кусачки, ножовка – все будто новое, хоть сейчас в дело. Отдельной кучкой лежат гвозди, какие-то крючки, проволока.

А вот это уже очень ценная находка! Точно спрятанные между кочками, металлические гильзы – одна, вторая. Они от охотничьих патронов 16-го калибра. Рядом с ними патроны к карабину.

Мы знаем: на них есть дата изготовления.

Ожидая самого невероятного, очищаем торцы от грязи. На патроне к карабину проступила цифра – 38. Гильза от охотничьего патрона еще более поздняя – 44. А дальше… Черная эбонитовая коробка – часть аккумуляторной батареи, на ней дата – 1947 год. Ботинки – 1946 и т. д. и т. д. Все стало на место.

Медленно мы вернулись в действительность. Очевидно, это лагерь экспедиции 1947 года».

Помните свидетельство П. Я. Михаленко: «В конце июля месяца, закончив работу, группа Пьянкова вместе с группой Македонского вернулась на базу экспедиции в бухту Солнечная, проделав пешком по арктическому бездорожью более 250 км». Вероятно, перед этой трудной дорогой люди бросили все, что не было им жизненно необходимо.

Не стоило бы, пожалуй, останавливаться на находке Владимирова и Рахманова столь подробно, если бы не одно важное обстоятельство. Обнаруженные вещи были оставлены в сороковых годах, видимо, в 1947 году. Почти 30 лет спустя над ними склонились участники экспедиции «Комсомольской правды». Предметы были будто новые: медный бачок не потускнел, нитки – «можно шить», инструмент – «хоть сейчас в дело». Еще через 30 лет мало что изменится. Здесь низкие температуры, практически всегда ниже пуля. Для сохранности вещей страшнее всего колебания температуры – переходы от плюса к минусу и обратно – от минуса к плюсу…

Арктика хранит следы бережно, поэтому-то и имеют смысл паши поиски. Эти предметы пролежат и 60, и 100 лет точно в таком же виде, не изменившись. И будь в заливе Ахматова более давняя стоянка, следы ее сохранились бы точно так же, как найденные нами вещи. И мы нашли бы их…

Потом группы Владимирова и Леденева соединились. По плану. И снова по плану разошлись. Курочкин и Владимиров с ненужным снаряжением пошли прежним путем в бухту Солнечная; Леденев, Рахманов и Яценко через ледник Ленинградский направились к проливу Шокальского. Они осмотрели побережье пролива от мыса Острый Нос до мыса Неупокоева. Отчет Лебедева о днях, проведенных на этом участке, пестрит словами: знак геодезистов, бочка, бочки с бензином, железный знак, железные сани, след вездехода и т. д. Места посещались, сюрпризов здесь ожидать трудно.

Так закончились наши поиски на острове Большевик.

Невозможно доказать, что Н. Н. Пьянков и его рабочий не видели в 1947 году банок. Но дневниковая запись топографа и наша работа в заливе Ахматова делают эту находку чрезвычайно сомнительной.

Про кости же сделаем такой вывод. Они здесь есть. Их видел Н. Н. Пьянков в 1947 году. Их видел В. А. Троицкий в 1971 году. Гидрограф насобирал целую охапку костей. Помните строку акта, составленного в диксонской портовой больнице: «Ни одна из предъявленных костей к человеческому скелету не относится».

Леденев и его товарищи в 1975 году в районе «грота» также видели кости животных. Они нашли даже погибшего оленя. По свидетельству Леденева, здесь сочная растительность, мох, маленькие деревца. В этот своеобразный оазис из арктической пустыни приходят звери, подчас ослабевшие. Некоторые находят тут свой конец. В многочисленных маршрутах по Крайнему Северу ничего подобного нам ни разу не встретилось, а тут – прямо-таки кладбище. Конечно, кости, которые видел Николай Николаевич Пьянков, того же происхождения.

Так кончается наш рассказ. Рассказ о беспечном обращении со словом. Рассказ о трудных и опасных маршрутах гидрографов на острове Большевик и о работе на острове отряда полярной экспедиции «Комсомольской правды».

ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

Подошла к концу и книга. Читатель согласится, что ни одно из «дел», которые авторы вели в ней, не завершено, не закрыто. Не известна судьба Кнутсена – мы обратились со многими вопросами к советским полярникам, к норвежским организациям и частным лицам.

Современные продукты, оставленные в 1974 году на мысе Депо на 6 лет, были в 1980 году вывезены. В Москве их тщательно исследовали, оказалось, что они в прекрасном состоянии. Случайный научный эксперимент Толля будет продолжаться по крайней мере до 2050 года. Поставлен вопрос и о практическом хранении продуктов в вечной мерзлоте.

Задача на самое ближайшее будущее – поиски «Депо Нансена № 1». Трудно сказать, будет ли когда-нибудь окончательно разгадана тайна Земли Санникова.

Однако правы ли мы будем, если скажем, что и в последней главе книги «следствие» не закончено? В самом деле, тайны залива Ахматова больше не существует. Но есть ведь настоящая тайна – исчезновение «Геркулеса». И если уж говорить о преемственности поисковых работ, то тут – в деле о гибели экспедиции Русанова – простор открывается широкий. Загадка мыса «М» и «лагерь неизвестного морехода» – всего лишь страницы в большой, еще не написанной книге о поисках следов этой экспедиции.

Что стало с полярным исследователем В. А. Русановым, с капитаном А. С. Кучиным, с француженкой Жюльеттой Жан-Соссин и остальными членами экипажа «Геркулеса»? И кстати, кто они – остальные? Об этих людях, которыми мы гордимся, известно не много. Парадоксально, но до самого последнего времени даже их имена не были известны.

Полярная экспедиция «Комсомольской правды» продолжает свою работу. В редакцию газеты приходят письма, на которые мы отвечаем. Завязывается переписка. В работу включаются новые люди, иногда лишь заочно знакомые с нами, которых тем не менее можно смело назвать участниками нашей общественной экспедиции. К примеру, Михаил Алексеевич Начинкин, о помощи которого мы рассказали в книге.

Историко-географическими работами занимаются и другие экспедиции. Одни поддерживают с нами тесный контакт, другие действуют самостоятельно. Мы знаем, что нередко, как и наш коллектив в Москве, они находят поддержку Ленинского комсомола – райкомов и обкомов, редакций молодежных газет. Это естественно и прекрасно. Полярная история, к которой мы как бы прикасаемся руками, вселяет в сердца патриотическую гордость. Полярная история – летопись мужества, благородства, бескорыстного и верного служения Отечеству – ждет своих новых исследователей.

Примечания

1

Бегичев открыл реку Лидию в 1915 году я назвал ее в честь своей дочери. На современных картах – река Ленивая.

(обратно)

2

Надпись на английском языке. В тексте дан ее перевод.

(обратно)

3

Записка, обнаруженная Бегичевым и Якобсеном на мысе Вильда.

(обратно)

4

Чрезвычайно интересная фраза. Она подтверждает, что еще до начала Шпицбергенской экспедиции у В. А. Русанова был план продвижения па «Геркулесе» по северным морям России далеко на восток.

(обратно)

5

Два слова написаны неразборчиво.

(обратно)

6

М. М. Гедешптром пишет слово «мамонт» с большой буквы и через два «м»

(обратно)

7

На берегу острова Новая Сибирь.

(обратно)

8

Новосибирских

(обратно)

9

Ф. А. Матисен стал капитаном «Зари» после того, как Н. Н. Коломейцев был послан в Петербург с места первой зимовки, чтобы обеспечить дополнительную заброску угля

(обратно)

10

Мыс назван в честь жены Де-Лонга.

(обратно)

11

12 сентября.

(обратно)

12

Жизнь и научная деятельность Э. В. Толля. М., 1960.

(обратно)

13

Сборы стали важной репетицией перед лыжным переходом к Северному полюсу, который состоялся в 1979 году. Именно на острове Котельный была организована основная базовая радиостанция полюсной экспедиции.

(обратно)

14

В этой главе, в частности, В. Л. Иванов анализирует различные версии гибели мамонтов.

(обратно)

15

Некоторые фрагменты дневников С. П. Журавлева были приведены в 1971 году журналистом, участником полярной экспедиции «Комсомольской правды» В. Н. Снегиревым в очерке «Потом мы вышли к людям» (Вокруг света, № 12).

Биографический очерк «Каюр Сергей Журавлев», написанный по материалам Н. Я. Болотникова, напечатан в сборнике «Полярный круг». М., 1980,

(обратно)

16

Стахановская работа полярников с мыса Челюскин была первым в таких масштабах опытом гидрологических работ со льда. Опыт себя оправдал. Ныне, передвигаясь на вездеходах или собачьих упряжках или «перепрыгивая» от точки к точке с помощью вертолетов и самолетов, советские гидрографы продолжают со льда исследования Северного Ледовитого океана.

(обратно)

17

В книге, изданной в 1971 году, процитированный текст сохранен почти полностью.

(обратно)

Оглавление

ЖЕЛАННЫЙ СЕВЕР

ЗАГАДКА МЫСА ПРИМЕТНЫЙ

  1. ТРАГИЧЕСКАЯ НАХОДКА

  2. ПУТЕШЕСТВИЕ В ПОЛЯРНУЮ НОЧЬ

  3. АРГИШ НИКИФОРА БЕГИЧЕВА

  4. СМЕРТЬ У ЦЕЛИ

  5. КАК МЫ ИСКАЛИ МОГИЛУ КНУТСЕНА В 1973 ГОДУ

  6. «ИДУ К СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ ОКОНЕЧНОСТИ НОВОЙ ЗЕМЛИ, ОТТУДА НА ВОСТОК»

  7. НОРВЕЖСКИЕ МОРЯКИ ИЛИ ЭКИПАЖ «ГЕРКУЛЕСА»!

  8. ЗАТЕРЯЛИСЬ В АРХИВАХ!

  9. «МЫС ЗЕМЛЯНОЙ, ВЫСОКИЙ, ОБРЫВИСТЫЙ»

  10. НИКОГДА НА ЭТОМ МЫСЕ НЕ БЫЛО СТОЛЬКО ЛЮДЕЙ

  11. «ЧТО НЕ МОГЛО БЫТЬ ДОКАЗАНО ФАКТАМИ, ПОПОЛНЯЛА ФАНТАЗИЯ»

  12. СУДЬБА НОРВЕЖЦЕВ

КЛАД ЭДУАРДА ТОЛЛЯ

  1. «РАЗ НАСТУПИТЬ НОГОЙ И УМЕРЕТЬ!»

  2. «ОДНО СОКРОВИЩЕ СЕВЕРА ВЛЕЧЕТ НЕПРЕОДОЛИМО К СЕБЕ»

  3. ДЕПО «ЗАРЯ» 1900

  4. КАК ПРОДОЛЖИТЬ НЕЧАЯННЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ ТОЛЛЯ?

  5. СНОВА НА ТАЙМЫРСКОЙ ЗЕМЛЕ

  6. КЛАД ТОЛЛЯ В МОСКВЕ

  7. «ЗВЕРОБОЙ» 1929»

  8. «ДЕПО НАНСЕНА № 1»

  9. ЗАГАДКА ЗЕМЛИ САННИКОВА

  10. «ПРОСТИ, ПРОСТИ, ПРОСТИ!»

ТАЙНА ЗАЛИВА АХМАТОВА

  1. В РОМАНЕ И В ЖИЗНИ

  2. РОЖДЕНИЕ ТАЙНЫ

  3. ХРОНИКА ЗАЛИВА АХМАТОВА

  4. ГДЕ ИСКАТЬ РУСАНОВА!

  5. ВЕРТОЛЕТ В ЗАЛИВЕ АХМАТОВА

  6. ДНЕВНИК, ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА, ВОСПОМИНАНИЯ

  7. ОТРЯД «КОМСОМОЛКИ» НА ОСТРОВЕ БОЛЬШЕВИК

ПОИСКИ ПРОДОЛЖАЮТСЯ

*** Примечания ***