Свой [Майк Гелприн Джи Майк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Майк Гелприн, Елена Щетинина Свой

1. Вика
— Сто пять грамм, — заявила дебелая продавщица в несвежем переднике.

Я отрицательно покачала головой и упрямо повторила:

— Сто одиннадцать. Ровно.

Продавщица вновь принялась пересыпать конфеты. Скопившаяся за спиной очередь недовольно загудела. Пусть. Во всем важна точность. Конфет «Коровка» должно быть ровно сто одиннадцать грамм.

— Сто семь! — зло рявкнула продавщица, шлепнув пакетик на весы.

Я покачала головой. Нет. Подбирай дальше.

— Девушка, сколько можно? — сердито спросил сопящий мне в спину старичок со съехавшими на нос очечками. Он походил на университетского профессора: скучного, унылого, бубнящего занудную околесицу.

Я не ответила. Мне было не до старого козла — я внимательно следила за манипуляциями продавщицы.

— Сто одиннадцать! — торжествующе швырнула пакетик на весы эта сука.

Конечно, там было не сто одиннадцать. Возможно даже, и не сто десять — весы определенно были подкручены. Однако заветные цифры высветились, и я протянула полные пригоршни монет. Все рублевые и десятикопеечные. Без сдачи — во всем должна быть точность.

— Твою мать! — взвыл кто-то в середине очереди. — Она их наклянчила, что ли?

Я взяла пакетик, прикинула вес на ладони — точно, граммов сто восемь, не больше, обвесила-таки, мразюка. Можно было, конечно, затребовать контрольное взвешивание, но затеваться с этим было лень.

— Счастливо оставаться, — пожелала я очереди и шагнула в сторону.

За спиной зашуршали — видимо, «профессор» встал на мое место. Миг спустя в носу запершило от терпкой вони гнилого желудка и старческого недержания, а хриплый шепот выплюнул фразу:

— Курва ненормальная.

Меня пробило, прострелило насквозь, как бывало всякий раз, когда кто-нибудь изрыгал из себя гнойное, паскудное, говёное словцо из тех, что действовали на меня, будто вспарывающая плоть заточка или финка. Ещё чуть-чуть, и меня не станет, ускользающим сознанием поняла я. Вика исчезнет, на её месте материализуется Виталя, и тогда…

Собрав волю, я ухватила норовящее удрать Викино сознание. Удержала, а затем загнала, забила его обратно в черепную коробку. Вокруг было слишком людно.

Я попятилась, заталкивая, запихивая в себя норовящего вылезти, вырваться из меня Виталю. Вывалилась на улицу, судорожно вцепилась в пакетик, разодрала его ногтями. Хватанула конфету, «Коровка» с негромким чмоканьем разломилась пополам, и между половинками повисла тягучая, чуть поблескивающая карамель. Я отшвырнула одну половину, сунула язык в середину другой. Влажная сладость обволокла его, стеснила, связала. Я задвигала языком. Туда-сюда, взад-вперёд, как добытым Виталей членом в узкой мальчишеской попке…

Голос мерзотного старика еще стоял в моих ушах, а значит, и в Виталиных. Голос гулял, отдаваясь эхом в нашей с ним голове, но дряблое тело с обвисшей кожей, редкими седыми волосками, специфическим запахом то ли застарелой мочи, то ли нестираного белья отходило уже на второй план. Теперь мы с Виталей видели его молодым, свежим, упругим. Юный старик орал, выворачиваясь из-под нас. Скрюченные пальцы скребли землю, тело выгибалось, ягодицы ходили ходуном.

Туда-сюда, взад-вперёд — я вылизывала конфету всё быстрее, пока мальчишка, наконец, не пропал, не растворился в призрачном, морочном небытии… Вместе с ним во мне растворился Виталя.

Я выплюнула сладкие обломки. Я была одна. Опустошённая, будто оттраханная до бесчувствия.

2. Стас
Утро выдалось промозглым и слякотным. Ветер хлестал по лицу косым дождём. Чавкала под ногами бурая жижа — глина вперемешку с собачьим дерьмом. Вокруг — ни души. Отличное утрецо для тех, кто в теме.

Место тоже было отличное: пустырь на окраие спального района. Захламленный обветшалой рухлядью, изношенными протекторами, консервными банками и кое-где присыпанный битым стеклом.

Я присмотрел трещину в расколотой бетонной плите. Выудил из-за пазухи полиэтиленовый пакетик со спайсом. Запихал его между арматуринами, прикрыл промасленной ветошью, присыпал её землицей, утрамбовал. Укрыв «Самсунг» полой плаща, сделал фотку, скинул её Прыщу, стёр и потопал дальше.

Закладка была восьмой по счёту. Оставалось ещё шесть. Пара-тройка часов работы, и пара-тройка недель вольготной жизни. Прыщ был гнидой, конечно, редкостной, но не дураком и не сукой: платил он честно, иначе долго бы не прожил.

Я сделал новую закладку, забив спайс в траченую ржавчиной трубу бывшей отопительной батареи, и ещё одну у подножия мусорной кучи. Пора было убираться — до того, как на пустырь явится Прыщовая клиентура — заранее расплатившиеся за товар торчки. Людьми наркоши были, конечно, опытными. Но когда корёжит от ломки, а фотка со схороненной дозой греет душу за пазухой, потерять башку и привести на хвосте мусоров может любой. И тогда вместо пары недель сытой жизни я мог бы запросто огрести срок. Пять-шесть лет общего режима на первый раз.

Я убрался с пустыря, когда ветер утих, а дождь сошёл на нет. Оставалось ещё четыре пакетика с дурью, но подходящих для закладки мест поблизости не было. Вернее, было одно — у пришедшей в негодность трансформаторной будки с сорванной с петель входной дверью. Но я лучше бы удавился, чем сделал закладку там, потому что…

Потому что там, на заплёванном цементном полу нашли то, что осталось от Славки. От моего единственного брата, старшего, тянувшего меня после того, как загремел на пожизненное папаша, зарезавший по пьяни двоих забредших в гости приятелей-алкашей и напоследок зарубивший топором маму.

Мне стукнуло тогда тринадцать, а приводов за драки и мелкое хулиганство было по самую жопу. Гнить мне в интернате, а то и за решёткой в колонии, если б не вернувшийся из армии брат. Славка меня не отдал.

Он был особенным, не похожим ни на отца, ни на меня, ни на окрестную шпану, гопоту и пьянь. Рослый, жилистый, резкий в движениях — боксёр от бога, по словам тренера. А ещё серьёзный, усидчивый — из школы одни пятёрки таскал и мечтал поступить в университет. Папаша, когда не на нарах чалился, глядел исподлобья то на него, то на маму и говорил, что, мол, нагуляла. Может, потому и порешил её, гад.

— Гладиолус на помойке, — сказал маме участковый, когда явился к нам однажды во время одной из отцовских отсидок. — Повезло тебе с сыном, Нинка. Со старшим, — уточнил он, косясь на меня. — А то по малому, по говнюку, кича плачет. Да и тебя, сучку, будь моя воля, давно бы упёк.

В университет Славка поступил. Но не на дневной, как хотел — на вечерний. Из-за меня, хотя тогда я этого и не понимал. По утрам брат частенько уходил невесть куда, одеваясь так, будто собирался копаться в выгребной яме. Возвращался хмурый, насупленный, а однажды привёл домой губастого заморыша с тухлым взглядом.

— Это Прыщ, — представил заморыша Славка. — Если со мной что случится, он поможет деньгами.

— Что случится? — испугался я.

Брат не ответил, и что он имел в виду, до меня дошло лишь четырьмя годами позже, на третий день после того, как опознал Славку в морге. Я не видел того, что под полиэтиленом, и не понимал, почему мне показывают лишь то, что недавно было Славкиным лицом. Искрошенные передние зубы. Распухший, полуоторванный язык, уже не помещающийся в мертвом рту. Пустую глазницу. Другую, с выползшим из неё и повисшем на скрюченном буром лоскуте глазом.

Потом было Ново-Южное кладбище, похороны и подваливший ко мне, едва Славку зарыли, Прыщ.

— Твой брат работал на меня, Стас, — он протянул перехваченную аптечной резинкой пачку денег. — За последнюю ходку рассчитаться с ним я не успел. Забирай, твоё. Когда закончатся, позвони.

Через три недели я позвонил и парой дней позже вышел на ходку вместо брата.

3. Витя, Вика
Утро было нехорошим, серо-свинцовым за окном, тошно-кисловатым во рту и муторно-тяжелым в желудке. Я с трудом разлепил глаза, вслепую нашарил ногой тапочки. Сонно протопал в туалет, задрал ночнушку, приспустил пижамные штаны, и только когда тугая струя ударила в ободок унитаза, оросив голые ноги горячими каплями, сообразил, что мочусь стоя.

Я всегда поступал так после мероприятия — вечером или ночью. И, конечно же, делал это аккуратно, даже не пользуясь воронкой. Дурацкое, идиотское приспособление для извращенцев. А я не извращенец. Не извращенец, ясно вам?! Гондоны сраные! Класть я на вас хотел.

Ночью, во время сна, я уходил, уступая наутро место другой мне и всему женскому, что мне подобало. Но на этот раз почему-то подзадержался.


Выцедив последние капли мочи, я дернула бедрами, чтобы стряхнуть влагу. Натянула штаны и двинулась на кухню. Открыла холодильник. Ну, все понятно. Витя опять вставал ночью жрать. Полпачки творожной массы с изюмом как не бывало, и колбаса как-то очень уж сиротливо притулилась в дальнем углу. Кстати, о колбасе…

Силиконового дилдака в нижнем ящике буфета не оказалось. Значит, ночью у нас было мероприятие. Но почему тогда я не помню о нем? Я не слишком чётко помню, что бывает, когда вылезает Виталя. Но не Витя же. Это было странно, нехорошо и не вполне правильно.

4. Стас
Я обогнул трансформаторную будку по широкой дуге. Убийцу так и не нашли. Мусора таскали меня в ментовку раз десять, следак то притворялся, что сочувствует, то орал на меня, будто его резали.

Помочь следаку я ничем не мог. Славкиных друзей я не знал, его девушку видел лишь раз, мельком, а благодетеля Прыща сдавать не имел права. Да и не при делах был Прыщ — однажды следак обмолвился, что мой брат далеко не первый в цепочке. Так я узнал, что в районе орудует серийный убийца, маньяк. Мусора его до сих пор не нашли. И я не нашёл тоже.

Сотни раз я бродил в одиночку по районным улицам, ссутулившись и упрятав руки в карманы. Пальцы левой были продеты в свинцовые кольца кастета, правая намертво сжимала рукоять выкидухи. На мусоров надежды не было, и я ловил маньяка на живца — на себя самого. Только вот мною он не заинтересовался…

Я сделал две закладки в подвале обшарпанной пятиэтажки с провонявшими мочой подъездами. Ещё одну в жерле давно засорившегося мусоропровода, и последнюю — на чердаке. Потом выбрался из пятиэтажки наружу. И замер. Меня ждали.

Их было трое, тёртых, кручёных мужиков, небритых, с растатуированными пальцами. Нездешних — местные знали, что со мной лучше не затеваться.

— Бабло, — коротко бросил рябой, лет тридцати мужик с перебитым носом. — Бабло гони, фраер.

— Или дурь, — добавил другой, патлатый. — Фули пялишься, козлик? Тебя тут давно срисовали.

Я не стал отвечать. Рванулся, с маху заехал патлатому кастетом по роже, ногой достал рябого. Выдернул выкидуху и развернулся к третьему, здоровенному, бритоголовому, на голову выше меня.

Один на один я управился бы и с ним, но отмахаться один на один мне не дали. Рябой поднырнул сбоку, я отвлёкся на него — всего на мгновение, на миг. Этого мига патлатому хватило, чтобы сквитаться за разбитую кастетом рожу.

Думаю, я пролежал в отключке пару минут, не больше, но когда пришёл в себя, троицы рядом уже не было. Голова раскалывалась от боли, кровь заливала глаза, а тело ломило так, будто по мне проехал грёбаный трактор. Кое-как я поднялся на четвереньки и на карачках пополз к отлетевшей в сторону выкидухе, которую так и не успел раскрыть.

— Полицию вызвать? — услышал я женский голос за спиной.

Я с трудом обернулся и увидел девку моих лет или чуть старше. Грудастую, фигуристую, коротко стриженную и выряженную в спортивный костюм.

— Пошла в жопу, — выдавил я.

— Крутой? — насмешливо спросила девка. — Мудак сраный.

Я собрался было по новой её послать, но вместо слов изо рта у меня хлестанула кровь — прямо девке под ноги. Та, однако, даже не поморщилась.

— Вставай, херой, — процедила она и протянула мне руку. — Пойдём, отмоешься. Я здесь живу, на втором. Да не киксуй, не сожру. Я Марина, можешь называть Маркой. И для ясности: парни меня не интересуют.

5. Вика, Витя
Когда брякнул скайп, я ела тертую морковку с молоком и сахарозаменителем. Здоровая, полезная пища, пусть и для травоядных. Нужно быть в форме — Витя пристрастился жрать по ночам, в итоге у меня подобвисло пузо, а на жопе прорезался целлюлит. Придется позаботиться о том, чтобы с вечера в холодильнике оставались только овощи, молоко да салатик. Даже яйца нельзя оставлять — этот проглот однажды умудрился сварганить яичницу из всего десятка, а блевать и дристать с утра пришлось мне.

Скайп снова брякнул. Я взглянула на часы: пять вечера. Постоянных клиентов я отрабатывала до трёх пополудни, так что скорее всего в скайп стучался новичок, на пробную консультацию.

— Иду! — крикнула я скайпу, глотая последние молочные капли.

Видео не фунциклировало. Я криво усмехнулась — всё было понятно.

— Я бы хотел общаться голосом, — подтвердил мою догадку собеседник. — Мне так комфортнее.

Голос принадлежал шестнадцатилетке, не старше. Она старательно давила его, пытаясь понизить, и от этого казалось, что у девицы мучительный запор.

— Как к вам обращаться? — осведомилась я.

— Максим.

Ну да, конечно, Максим! А еще Георгий или Глеб. Не припомню ни одной потенциальной трансушки, что назвалась бы Васей, Геной или Вовой. Только пафос, только хардкор! Собственно, будущие трансики также выбирали все больше Анжелик, Джулий или Диан.

— Хорошо, Максим, чем я могу помочь?

Да знаю я все про тебя, Максимушка. Небось, на самом деле ты Манька из Усть-Зажопинска. Провели тебе интернет, полазила ты по чужим блевничкам, слэшики почитала, картиночки из анимушек посмотрела — и йопнуло тебя по пустой головенке, что ты мальчик.

— Понимаете, Виктория… Я живу в маленьком городке…

Да-да, и пообщалась в сети с такими же долбанутыми на всю голову дайригеями. Поэтому ты тонкий-звонкий эльфийский прынц Максим. Не ты первая, не ты последняя.

Максим ныла в микрофон добрые полчаса. Блаблабла, кругом одно бездуховное быдло, а я такой особенный, как мне быть, чтобы меня прекратили принимать за девочку?

Она была уныла, как старые трусы. Не хватало только, чтобы гормоналку начала подпольно глотать. Через пару лет одумается — а на подбородке уже волосня, сиськи утяжкой пережаты и тело разбарабанено в квадрат. И вот тогда никто ничего взад вернуть уже не сможет.

— Хорошо, Максим, — поймала я паузу в словоизвержении. — Я возьмусь за вашу проблему.

— Ой… — от неожиданности девчонка даже позабыла сдавить голос и дала петуха. — Спасибо, спасибо вам…

— Как определитесь с временем для сеансов, сообщите.

Ну что же, будем вправлять Максимушке мозги на место. Стану той крестной феей, которая не пустит Золушку на бал. Мне не впервой.

Едва девица отключилась, позвонили в дверь.

— Игорек! — я повисла у него на шее. — Знаешь, как я соскучилась?

Игорёк звонко шлепнул меня по заднице и двинулся на кухню.

— Пожрать есть?

Я вздохнула. Примитив, одна штука. Мышцы бугрятся, жопка круглится, ноги накачаны, член как камень, в башке дерьмо.

— Вот, мясо по-французски, — достала я противень из духовки.

А Игорек — мясо по-трущобски. Хорошее такое, молодое мясцо. Бухашкой особо не проспиртован, дурь не нюхает. А если вдруг занюхает… справлюсь, или я не психолог? Ну ладно, официально я никто, но любому дипломированному психологу форочку дам.

— Ну что, поел? — погладила я Игорька по вые, сунула руку ему под футболку и пощекотала спину.

— Угу.

— Тогда к сладкому? — я наклонилась, лизнула его в мочку уха. Главное, на кобелька не давить, инициативу на себя не брать. Он же мужыг, он же сомец, он же должен всё сам!

— Угу! — Игорек рыгнул, схватил меня в охапку и понес в спальню. Мужыг!

Трахал он меня долго, смачно. Сначала быстро и жадно, потом медленно и вдумчиво. Ну и славно. Здоровый хахель такой, безмозговый. Как раз то, что надо.

Ушел Игорек под вечер, не забыв сожрать остатки мяса. Он пытался намекнуть, что хорошо бы остаться на ночь и продолжить трахомарафон, но я сделала вид, что туповата, что у меня работа, а посему пока-пока.

Разумеется, я понимала, что долго эти предночные посиделки-полежалки продолжаться не могут и придется что-то решать.

Кровать еще пахла Игорьковыми потом и семенем, поэтому мне казалось, что засыпаю не одна.

Я проснулся, как обычно, посреди ночи. От простыни несло чужим мужиком. Хорошим, смачным, здоровым мужиком.

В холодильнике было пусто — только початая бутылка кефира да какая-то салатная жвачка. Эта сучка Вика мало того, что всласть натрахалась, так еще и всю жрачку схомячила, даже не подумав обо мне. Ну хорошо, тварь. Я тоже тогда о тебе не подумаю.

Я выудил из буфетного ящика припрятанное под салфетками дилдо. Стянул трусы, зашвырнул их на обеденный стол и вернулся в спальню. Там, среди ароматов чужого мужика и меня-женщины, я забил дилдо себе в жопу. А потом еще и еще, пока не выгнулся и не завыл, кусая край одеяла.

Завтра, Викусечка, тебе будет больно сидеть, мстительно подумал я, засыпая. А не надо было холодильник опустошать.

6. Стас
Я сделал закладку под днищем мусорного бака, другую в стыке между прохудившимися коленами водосточной трубы и принялся уже присматривать место для третьей, когда увидел шагах в двадцати конкурента.

Был он коренастым, плечистым качком года на три старше меня. И, в отличие от меня, работал в своей части района, на своей территории. Я же здесь был чужаком и сунулся сюда не от хорошей жизни. На ходку я теперь выбирался три, а то и четыре раза в неделю. Жанна, Маркина подруга, в деньгах нуждалась отчаянно. Операция на позвоночнике стоила бешеную сумму, и делать эту операцию нужно было срочно, иначе шансов встать с инвалидного кресла у Жанны не было ни единого.

Сказали бы мне пару месяцев назад, что я добровольно подпишусь ишачить на едва знакомую бабу, которая и не баба вовсе, а не пойми кто… Сказали бы, что стану рисковать из-за неё напороться на нож или загреметь на цугундер, я бы ни в жизнь не поверил. Возможно, накатил бы сказавшему в рожу, чтобы следил за базаром. И вот поди ж ты…

Не пойму, что со мной произошло. Я и с пацанами-то не водился, всегда был сам по себе, держался наособицу, если, конечно, не считать Славку. Вот он был мне и дружбаном, и братаном, и папашей с мамашей, вместе взятыми. При нём я даже в школу грёбаную без особого отвращения ходил.

Когда Славки не стало, я отпустил тормоза. Бабло, что Прыщ за ходки платил, долго в карманах не задерживалось. Кабаки, бухло, шмары. И снова кабаки, бухло, шмары. И опять.

А потом появилась Марка. Не подружка. Не любовница. Не шмара. Не пойми кто. И Жанна, рыжеволосая, худосочная, c зеленущими, сочащимися страхом и болью глазами на узком белокожем лице. Колясочный инвалид с травмой позвоночника двухгодичной давности. Лесбиянка, которая и трахаться-то уже не могла, потому что при резких движениях орала от нестерпимой боли.

Я зачастил к Марке в гости. Пристрастился к ветхому дивану в заставленной книжными полками гостиной. К сложным фильмам, в которых поначалу ни хрена не понимал. К пианино, на котором Марка бацала Бетховена и Шопена. Стал оставаться на ночь, когда она уходила ишачить в третью смену. Вскакивал с кровати от Жанниных вскриков из соседней комнаты, поил её, придерживая за цыплячий затылок, менял на ней памперсы, подмывал её, подтирал…

— Кем ты себя считаешь, Стас? — спросила однажды Марка. — Если бы тебя спросили «кто ты?», что бы ты ответил?

— Не знаю, — растерялся я. — Ответил бы, что пацан. А кто я, по-твоему?

— Пару месяцев назад сказала бы, что быдляк и убожество. Не обижайся.

Я не обиделся. Хотя те же пару месяцев назад за такие слова, не думая, заехал бы Марке в морду.

— Ну а сейчас? — вместо этого спросил я. — Что бы ты сказала сейчас?

— Сказала бы, что ты свой…

Конкурент пёр на меня. Он был в своём праве и чувствовал себя уверенно. Я мог бы с ним справиться, но, подрань я его в махаловке, и Прыщу предъявят. А тот предъявит мне. Всё по понятиям, как сказал бы мой грёбаный папаша.

В пяти шагах конкурент остановился, набычившись и глядя на меня в упор.

— Плачу отступного, — выпалил я. — Третью долю с куша.

Он расслабился, достал из кармана пачку сигарет, протянул.

— Третью долю и кабак. Меня Игорем зовут.

— Стас, — я взял сигарету. — Годится. Кабак с меня.

Вечером мы с Игорем оттянулись на полную в «Панораме». Он оказался нормальным пацаном. В подпитии хвалился фотографией своей девушки. И было чем: темные волосы до плеч, явно свои, не крашеные, брови вразлёт, серые глаза. Я мог бы поклясться, что видел эту красотку раньше. Попытался вспомнить, где именно, но не сумел.

Около полуночи мы с Игорем распрощались. Я был порядком нажратый, ехать домой не хотелось, и я назвал таксисту Маркин адрес. Она открыла дверь сонная, с полминуты укоризненно смотрела на меня, потом шагнула назад.

— Заходи.

Я провёл ночь в одной с ней постели, мучаясь от желания и пальцем к ней не притронувшись, потому что это было бы неправильно, неестественно и стыдно.

— Пятьсот баксов осталось, — пряча глаза, сказала Марка наутро. — Из Берлинской больницы подтвердили, что ждут. Билеты можно заказать хоть сейчас.

— Ладно, — кивнул я, позвонил Прыщу и подписался на внеочередную ходку. — Бери билет, вечером бабло будет.

— Бросишь нас потом?

Я долго молча смотрел на неё. Потом сказал:

— Дура блять. Дать бы тебе разок по соплям.

— Извини. Знаешь, Стас, я ни разу не спала с парнем. Вообще. В школе я с ума сходила от того, что меня тянет к девочкам. Считала себя ненормальной дрянью, извращенкой, дерьмом. Была на грани суицида.

— И что?

— Мне помогли. Психолог, женщина. Она спасла многих. Вернула людям веру в себя.

Она стала рассказывать о какой-то Виктории, на которую впору молиться. О легендах, что об этой Виктории ходят. О сеансах психотерапии, о примирении с собственной сущностью, о перезагрузке сознания и перенастройке организма.

— Да понимаю я всё, — в сердцах сказал я, когда Марка закончила. — Забей. Что я, бабу себе не найду, что ли, если приспичит.

Она смутилась, отвела взгляд.

— Ладно, Стас. Ты иди.

7. Вика, Виталя
Игорек совершенно не умел вести себя на прогулке с дамой. Не знал, с какой стороны идти, не поддерживал под локоток, зато то и дело приобнимал за талию и шлёпал по жопе. Мне это нравилось. Простой, как рубль, и такой же понятный. Брутальный самец, совершенно не озабоченный философскими и жизненными вопросами. Не копающийся в себе, безо всяких там «камо грядеши?» и «тварь ли я дрожащая или право имею?».

У него попросту не было проблем, во всяком случае тех, которые он бы вываливал на меня. Где-то какие-то терки с пацанами. Тачке какой-то мудак проколол шины, теперь пару дней безлошадный. Примитивно и славно. Идеальный примат, трахающий меня и не трахающий мне мозги.

Сегодня Игорёк был в ударе. Судя по запаху, успел уже основательно врезать. Несло его от темы к теме. От баек о бомжах, что жрут голубей, к истории о том, как он покупал клевый спортивный костюм. Я улавливала краем уха ритм беседы и поддакивала в нужных местах. Игорьку мое внимание было ни к чему — он лишь хотел выговориться.

— Вот получу бабло, — гордо заявил он, — и мы тебя прибарахлим.

— Меня? — удивилась я. Что этот мужлан мог знать о том, как я одеваюсь?

— Угу. Обувку тебе сварганим. Туфли на прозрачной платформе, крутые такие, вместо твоих говнодавов.

Я вздрогнула от неожиданности. Не нужно было ему поднимать этот вопрос, нехорошо это было, неправильно.

— Я ношу только мужскую обувь, — сказала я, как отрезала. — Подвязывай тему.

Игорёк не внял. Напрасно, я знала, что напрасно, знала точно, наверняка.

— Бабы не должны носить мужское, — заворчал он. — Это зашквар. Пацаны увидят — скажут, что я с пидором хожу.

Я отшатнулась от него. В голове замутилось, я почувствовала, как пробудился, продрал глаза, насторожился внутри меня Виталя.

— Послушай, это же просто обувь… — предприняла я последнюю попытку, изо всех сил удерживая Виталю, своё третье «я», не позволяя ему захватить доминацию. — У меня великовата ступня.

— Мало ли, что ступня. Баба должна быть бабой. А то сначала брюки, потом рубахи, а потом двойное дилдо, для себя и подружки. Что, сучка, скажешь, ни разу не баловалась? А в буфете силиконовый елдак держишь запросто так? Думаешь, я его не видел? Мужика тебе мало, курва? Мало, да?

Я бессильно уронила руки и выпустила на волю Виталю. Я перестала быть собой, но это стало уже не важно.

Я проморгался, пришёл в себя и с ходу ввинтился в Викины мозги. Выдавил её из них, вышвырнул прочь.

Низкорослый кривоногий качок вовсю распылялся по поводу озабоченных баб. Затем отрыгнул оскорбление. Мудила думал, что оскорбил безобидную смазливую тёлочку. Он ошибался, гнидёныш. Он оскорбил меня!

Я подобрался. Козлик решил, что крутой, и знать ничего не знал о настоящих крутых мужиках. Я почувствовал, как напряглись мышцы. Заточка скользнула из рукава в ладонь.

— Вика, что с тобой?

— Все хорошо, милый, — сладеньким голоском пропел я. — Пошли, я тебе кое-что покажу.

Качок масляно улыбался. Меня уже распирало от ярости, колотило, я едва сдерживался.

— Сюда, милый, — я кивнул в сторону подвала.

— Девчулю на экстрим потянуло, — ухмыльнулся качок и нырнул в дверной проём.

— Точно, — уже не меняя голос, ответил я и прыгнул вслед. — На экстрим.

Заточка вошла в него сзади, пробила печень. Я хакнул, выдернул её и всадил вновь — в падающее тело, наискось, под ребро.

Сейчас я был спокоен и методичен — торопиться было некуда, люди сторонились этой расселенной двухэтажки, так что я мог в кои-то веки все сделать медленно, вдумчиво и красиво. Во мне больше не клокотала бешеная, удушающая ярость, осталось лишь холодное любопытство.

Я вышиб качку передние зубы обломком кирпича. Слегка придушил, чтоб не орал, приспустил ему штаны и достал из Викиной сумочки скальпель. Отрезал яйца, отбросил их в сторону, затем отсёк член. Он был хорош, просто на зависть. Я вогнал в член валявшийся неподалёку гвоздь и на совесть оттрахал качка в рот, затем перевернул его на живот и поимел в жопу.

Через полчаса клиент обгадился и минуту спустя издох. Рановато, конечно — резать по живому намного любопытнее, чем по дохлому. Но делать было нечего — я вздохнул и стал резать.

8. Стас
Мусора взяли меня на рассвете, тёпленького.

— За что? — огрызался я, пока они волокли меня к мусоровозке. — Я ничего не сделал.

— Завянь, — велел длинный усатый опер и накатил мне по почкам. — А то мы тебя огорчим.

Я завял и по дороге к РОВД не сказал больше ни слова. А разлепил рот, лишь когда втолкнули в кабинет к следаку и приземлили на табурет. Следак оказался тот самый, к которому меня тягали на допросы после Славкиной смерти.

— Здравия желаю, гражданин начальничек, — подпустил я блатных папашиных интонаций. — За что безвинного повязали?

— Знаешь этого парня? — вместо ответа протянул фотографию следак.

Я вгляделся, и на душе у меня полегчало. Я-то был уверен, что задержан, потому что повязали Прыща и теперь мне предстоят очные ставки с ним, а потом и срок.

— Ну, знаю, — буркнул я. — Гулял с ним на днях в кабаке. Зовут Игорем.

— Понятно, — следак подался ко мне. — Теперь рассказывай, за что его пришил, гнида!

Сутки меня мариновали в камере, где карзубый чмырь, явная мусорская наседка, занудно уговаривал признать вину, потому что один хрен расколют. Достал так, что я собирался уже его поуродовать, но не успел. Вертухаи сдёрнули меня с нар и вновь потащили на допрос. На стуле для посетителей напротив следака сидела Марка.

— Подтверждаю, — сказала она, едва меня усадили на табурет. — Весь вечер он провёл со мной. И всю ночь.

— И что вы делали? — ехидно спросил следак.

Марка хмыкнула.

— Что-что. Трахались. Где я должна расписаться?

Меня выпустили под подписку о невыезде, Марка вызвала «убер».

— Есть хочешь? — спросила она, едва мы переступили порог.

— А то. Ты как узнала, что я на нарах?

— Мент знакомый шепнул. Утром я посадила Жанну в самолёт, Стас. В Берлине её встретят. Знаешь, квартира будто бы опустела… Ладно, пойдём, накормлю.

— Мне нужно выпить. Водка есть?

— Есть. Но лучше бы ты перетерпел.

Я удивлённо уставился на неё.

— Почему?

Марка не ответила. Я пожал плечами, и мы двинулись на кухню. Там, на стене, висели Жаннины фотографии, которых позавчера ещё не было. Много, с десяток, без всякого инвалидного кресла. Улыбающаяся Жанна, смеющаяся, хмурящаяся, насупленная, вновь улыбающаяся.

— Всё обойдётся, — сказал я. — Вот увидишь.

Марка всхлипнула, уткнулась мне в грудь и заревела навзрыд. Я держал её за плечи, бубнил что-то бессвязное и утешительное, а сам во все глаза глядел на последнюю фотографию, слева, в стороне от остальных.

— Кто это? — спросил я, когда Марка отревела.

— Это… — она шмыгнула носом. — Помнишь, я рассказывала? Это психолог, та самая, что помогла мне. И Жанне тоже. Она фактически и свела нас. А что? Почему ты спрашиваешь?

Я не ответил. Это была та самая девица, фотографию которой показывал мне в «Панораме» покойный Игорь. А ещё… теперь я вспомнил это отчётливо, словно всё было вчера. Ещё та самая, которую однажды видел со Славкой.

— Как её найти? — бросил я.

Марка растерянно сморгнула.

— Тебе-то она зачем? Ах, да, прости. Красивая девочка. Я постараюсь вас познакомить.

— Да мне не для этого… — я осёкся. Посвящать Марку в то, что её бывшая благодетельница могла иметь отношения к двум убийствам, было ни к чему. — Ну да, я бы её трахнул. Козырная тёлка.

— Хорошо, я завтра позвоню ей. Но сегодня… — Марка запнулась и вдруг покраснела, аж пунцовая стала. — Сегодня я хотела бы, чтобы ты провёл ночь со мной.

— Что? — поперхнулся от неожиданности я. — В каком смысле с тобой?

— В том самом. Я, правда, не умею. Но я… я постараюсь, обещаю тебе.

9. Витя, Вика, Виталя
Ох, не нравился мне этот мудачок. Он, конечно, выглядел симпатичнее предыдущих и не таким одноклеточным, но было в нем что-то не то. Себе на уме мальчик, и надо ему было что-то от Вики. Не только секс. Или вообще не секс. Но что именно, никак я в толк взять не мог. На жиголо он был не похож, денег с Вики не клянчил. Не на квартиру же целился, нам от бабки оставшуюся, двухкомнатную распашонку в хрущобах? Не нравился он мне, нет.

А Витя-то, кажется, заревновал. Интересно, с чего бы? Раньше к моим мужикам он относился с прохладцей, даже брезгливенько, а теперь задёргался вдруг, занервничал. Пошаливать стал — однажды мне на морду гуталин намазал, и с утра меня аллергией разбарабанило. В другой раз всю ночь себя дилдаком ублажал, так что я на следующий день враскорячку ходила. А две недели назад сожрал что-то немыслимое — я трое суток не могла проблеваться.

Это всё противно было, но терпимо. До тех пор, пока Витя не взял в привычку мне в мозги лезть. Когда ни с того, ни с сего мне на ум приходить стало, что не мой Стас мужик, что бортануть его надо, иначе, мол, жди беды. Я на паранойю списывала, пока однажды поутру не увидела надпись во всю стену, моей же помадой сделанную: «Бросай его, сука, иначе нам пц». Витины проделки, и ничуть не забавные.

Ладно, хрен с ним, с Витей, с моим вторым, ночным «я». Не хотела я Стаса бросать. Во всяком случае, не сейчас. Не такой он был, как остальные, не такой — словно не вор с потаскухой его делали, а родился и вырос в приличной семье. Был у меня когда-то один такой, не припомню, как звали. В универе учился, на вечернем. И тоже правильный, без гнильцы, со стальным стержнем в душе. Недолго, правда, пробыл — с моим третьим «я», с Виталей, что-то не поделил.

Я в который раз пристально посмотрела на Стаса, серьёзного, сосредоточенно думающего о чём-то своём. Чёткий, красивый мальчик. Немножко подчистить его, соскрести гопницкую плесень, и золотой будет мужик, любой бабе на зависть.

А может, и не надо ничего счищать. Пусть остается таким, как есть. Нравится он мне, внезапно поняла я. Впервые в жизни мне по-настоящему нравится мужик, весь, а не частично. Кажется, я в него… Я мысленно охнула. Дрянное словцо, конечно, ванильное, но я, кажется, в него влюбилась. Я…

Назойливо запиликал скайп. Я подумала, что кто-то опять напрашивается на пробную консультацию, потому что клиентов на сегодня записано не было.

— Стас, милый, подожди немного, — попросила я. — Это по работе.

На другом конце линии оказалась моя старая пациентка — лесбияночка, которой я долго помогала принять свою ориентацию вместо того, чтобы глотать таблетки или резать вены.

— Добрый день, Лиза, — поздоровалась я. — Чем могу помочь?

Лиза уже год жила в паре с бабищей старше ее лет на пятнадцать, и, мне казалось, была с ней счастлива.

— Всё плохо, Вика. Всё плохо, плохо, плохо…

Лизу прорвало. Всхлипывая и размазывая по щекам сопли, она принялась рассказывать, что ее бабища запала на мужиков. Причем не на конкретного какого-то мужика, а на мужиков вообще. У неё изменились взгляды, жесты, макияж. А на её компе Лиза случайно нашла гетеро-порно.

— Но ты же знала, что Ира до тебя была замужем? — попыталась я разрядить ситуацию. — Она би, её интерес к мужчинам вполне объясним.

— Она больше не хочет меня, — заревела Лиза. — Мне даже кажется, она мною брезгует. Вика, помогите! Ей нужен мужчина, и я хочу… сделать переход. Я боюсь, я очень боюсь, но я иначе не выдержу…

Я заставила себя мобилизоваться. Я класть хотела на мир психически здоровых, самодовольных самцов и самок, на них на всех, на любого и каждую. Но ради таких, как эта Лиза, я, по сути, жила. Ради тех, кто, как и я, был изгоем, отщепенцем, вывертом природы, жертвой косного социума. Переход необратим, трансом не становятся в порыве отчаяния, это крайний, предельный случай, на это идут, лишь когда по-другому уже нельзя.

— Запомни, — твёрдо проговорила я. — Переход — это билет в одну сторону. Если ты начнёшь его, назад не вернёшься. Твоя Ира еще сто раз может поменять ориентацию. А ты — нет. И никакой гарантии, что после перехода станешь мужиком в её вкусе, тоже нет. Значит, так: завтра, ровно в десять, придёшь ко мне.

Лиза, сглатывая слёзы, закивала. Я закрыла окно скайпа, выдохнула. У меня тряслись руки, я с трудом отыскала номер в адресной книге мобильника.

— Тома, — бросила я в трубку. — Завтра в десять у меня. Молодая фемка, единственный и дрянной опыт, сорвалась, на грани перехода, нужно остановить. Хорошо, спасибо тебе, жду…

— Это и есть твоя работа? — услышала я и не сразу даже поняла, что именно спрашивает Стас.

— Ну да, — пришла я, наконец, в себя. — Над пропастью во ржи. Хотя ты Сэлинджера, наверное, не читал.

— Кто эта Тома?

— Моя бывшая клиентка. Лесбиянка-универсал с гипертрофированной сексуальностью. Помогает мне в сложных случаях. Почему ты спрашиваешь?

— Как она тебе помогает?

Я не ответила. Не было смысла рассказывать этому парню, как проходит сексуальная терапия. Тома, конечно, жадная похотливая сука, но она, как и я, профи. За свои услуги возьмёт немало, моего гонорара не хватит, придётся приплачивать из собственного кармана. Плевать. Есть шанс эту дурёху вытащить, Томиной мандой выбить у неё из башки бабищу-перестарка, вправить на место мозги.

— Это неважно, милый, — сказала я. — Главное, что помочь можно.

— Кому? — Стас смотрел на меня так, будто разглядывал в лупу. — Кому именно ты помогаешь? Ковырялкам, пидорам?

Меня передёрнуло, лоб пробило испариной.

— Не говори так, — попросила я. — Пожалуйста. Я помогаю людям. Тем, кто запутался, тем, у кого менталитет не такой, как у большинства. Я удерживаю их от непоправимых поступков, от попытки сунуть в петлю башку, от намерения отрезать себе сиськи, от… Неважно: это ведь очень непросто определиться, кто ты, если окружающий мир тебе чужероден. Есть не только лесбиянки и геи, есть ещё асексуалы, пансексуалы, трансвеститы, знаешь, сколько из них заканчивают на койке в лечебнице или загибаются от передоза, потому что стремятся убежать, удрать от самих себя?

— А ты? — вдруг спросил он.

Я отшатнулась от него.

— Что — «я»?

— Ты носишь мужскую обувь. Ты сама трансвестит? Или кто?

— Милый, пожалуйста, прекрати! Я не хочу говорить на эту тему.

— Ты будешь на неё говорить.

У меня помутилось в глазах. Он тестировал меня, лез в меня, нарочито грубо и резко, подавляя моё сопротивление своей волей.

— Тебе что же, показалось, что у меня искусственная вагина? — попыталась вывернуться я.

— С этим у тебя всё в порядке. С остальным бабским тоже. А с обувью нет. Почему?

Я почувствовала, как слабеет, истончается воля. Как пробуждается, стряхивает с себя сонную одурь Виталя. Я не хотела. Я не… Только не с этим парнем, только не с ним.

— Стас, милый, — взмолилась я. — Уходи. Не спрашивай меня об этом, прошу тебя. Давай обсудим всё завтра. Завтра, хорошо? Я не хочу, не могу сейчас.

С четверть минуты он, потупившись, молчал, затем вскинул на меня взгляд.

— Тебя уже спрашивали об этом, — бросил он мне в лицо. — Кто-то до меня, верно?

Я почувствовала, будто из-под ног у меня вышибли почву. Я упала в мутную, вязкую воду, течение подхватило меня, понесло на стремнину.

— Да, — механически призналась я. — Спрашивали. Это закончилось скверно.

— Чем закончилось? — Стас резко шагнул ко мне, схватил за грудки, вздёрнул. — Чем? Говори, ну?!

— Они… они оскорбляли нас. Не помню, как.

— «Нас»? — Стас разжал руки. Я рухнула на пол, приложившись спиной о ножку стола и не почувствовав боли. — Сучка мужикастая, — процедил Стас. — Лживая курва, дрянь.

Я пробудился резко, рывком, будто меня окатили ледяной водой из ушата. Викина воля походила на лоскуты, на ошмётки, словно её измочалили, изодрали колючей проволокой. Я сгрёб эти ошмётки, зашвырнул, вымел их на задворки сознания.

Мразёныш стоял в трёх шагах от меня. Я ногтями рванул рукав Викиного халата. Прикрывая ладонью, выдернул из него заточку, примерился. Осталось вскочить, всадить гадине в живот острие, затем ослепить его, вырвать кадык. Третий этаж, придётся расчленять в ванной и в сумке выносить по кускам. Ничего, справлюсь. Другого выхода нет.

— Это моя обувь, — глядя ублюдку в глаза, сказал я. — Понял, гондон? Её ношу я!

10. Стас
— Это моя обувь, — низким хрипатым голосом произнесло существо, что ещё минуту назад было Викой, моей Викой. — Понял, гондон? Её ношу я!

Оттолкнувшись от пола, словно сработавшая пружина, эта дрянь бросилась на меня, замахнулась в прыжке заточкой. Так же, как бросалась на Славку, на Игоря, на остальных. Только, в отличие от них, я этого броска ждал. Шатнулся в сторону, перехватил летящую мне в живот руку с зажатым в ней острием. Рванул на себя, наманикюренные пальцы разжались, заточка выпала и зазвенела по паркету. Ребром ладони я наотмашь всадил по тонкой девичьей шее и с размаху добавил ногой в живот.

Она корчилась передо мной на полу, судорожно хватая ртом воздух. Моя женщина, моя Вика, моя…

— Стас, — давила она из себя. — Стас, не убивай…

Этой твари больше не было в ней. Я выбил, вышиб её. Сейчас передо мной мучился от боли не серийный убийца в ботинках сорок второго размера, которого годами безуспешно разыскивала полиция. Это была женщина, моя женщина. Та, к которой я пришёл, чтобы докопаться до истины. А докопавшись — казнить.

— Стас, прошу тебя! Умоляю…

Я шагнул к ней на ватных, едва слушающихся ногах. Затем упал перед ней на колени.

— Стас!

Щёлкнуло, будто передёрнутый затвор, лезвие выкидухи. Я всадил его Вике под сердце. С минуту с ужасом смотрел, как заволакиваются мутной пеленой её глаза, как уходит, по крупице высыпается из неё жизнь. Затем, обернув руку полой рубахи, выдернул из мёртвого тела нож, сунул его в карман и пошёл прочь.

День за днём я безвылазно сидел дома, пробуждаясь от кошмаров по ночам, заливая их водкой и не пьянея. Раз за разом я убивал Вику, потом щадил, опять убивал и миловал вновь. Я ждал ареста, как спасения, но мусора за мной не пришли. Несколько раз звонил Прыщ и каждый день Марка, но я трубку не брал.

Месяц спустя я дошёл до ручки. Я не хотел, не желал, не мог больше так жить.

Я выбрался из дома стылым октябрьским утром. Двинулся по направлению к РОВД, но на полпути свернул в сторону. Минут пять, борясь с собой, простоял перед Маркиной дверью. Затем вдавил кнопку звонка.

Потом я обнимал за плечи льнувшую ко мне Марку и завороженно смотрел, как ковыляет к нам, опираясь на костыль, Жанна.

— Стас! Стас, родной!

Я подхватил её, привлёк к себе. Давя подступающие к горлу спазмы, держал их обеих. Потом сказал:

— Я, девочки, прощаться пришёл. Сегодня меня закроют. Надолго.

— Нет, Стас, — сквозь слёзы выдавила Марка. — Не закроют.

— Почему?

— Ты что, новости не смотрел?

Я отрицательно помотал головой.

— Не до них было.

— Я звонила тебе сотню раз, но ты не отвечал. Полиция раскрыла дело. Они знают про Вику. И про расстройство идентичности у неё, и про убийства. Не вычислили только, кто убил её. А я — вычислила. Но мы с Жанной тебя не сдали.

С полминуты я медлил. Затем сказал:

— Спасибо. Но это неважно. Я сам себя сдам.

— Нет, Стас, не сдашь. Ты нужен нам, всем троим.

— Как? — не понял я. — В каком смысле троим?

Марка не ответила. Я отстранил её, оторопело уставившись на начавший уже округляться живот. Перевёл взгляд на зарёванную Жанну.

— Бабло есть? — коротко спросил я.

— Да нет. Откуда… что было, на лекарства потратили.

— Ясно. Вечером бабло будет.

Я достал мобильник, позвонил Прыщу и подписался на ходку.