Оттоманские военнопленные в России в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. [Виталий Витальевич Познахирев] (fb2) читать онлайн

Предисловие

«По испытанию справедливость сию должно отдать туркам, что персонально нельзя быть храбрее воину, как их всадники и пешеходцы»

(из реляции генерал-аншефа П. А. Румянцева Екатерине II о сражении при Кагуле. 31 июля 1770 г.)

«Русский часовой ударил раненого турка прикладом. Несчастный отлетел на 5–6 футов и замычал от боли. Ошеломленный этим зрелищем, я беспомощно посмотрел на других пленных. В это время с противоположной стороны появились четыре рослых русских солдата-гвардейца, казавшиеся в тумане настоящими великанами. Передний держал в руке большой ломоть черного хлеба, от которого откусывал прямо на ходу. Раненый турок жестом дал понять, что он голоден. Солдат разломил хлеб и, отдав половину пленному, зашагал дальше, доедая то, что у него осталось. Еще один гвардеец приостановился, выгреб из кармана несколько жалких монет, вручил одну из них турку и поспешил за своими товарищами»

(из наблюдений специального корреспондента «The Daily News». декабрь 1877 г. Окрестности Плевны).

Военнопленные турки в России в 1877–1880 гг.: новый взгляд на проблему

В истории международных отношений есть не так уж много событий, которые по своей противоречивости могли бы сравниться с историей взаимодействия России и Турции.

Ожесточенное противоборство этих двух государств удивительным образом сочеталось на протяжении веков с взаимным интересом, а порой и привязанностью двух народов друг к другу. Этот странный на первый взгляд сплав не случаен. его корни — в многовековом взаимовлиянии двух народов и их культур. вероятно, кое-что из области культуры и ментальности перекочевало через Черное море в обоих направлениях. потому-то все чаще мы и наш южный сосед притягиваемся друг к другу, хотя прагматичные политики объясняют все это исключительно политической и экономической целесообразностью.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. — одна из многих войн между двумя мощными лидерами одного региона за право первенства в нем. но в отличие от всех предшествовавших войн, боевые события конца XiX в. во многом отражали перемены, произошедшие в социальной, политической и экономической жизни Европы во второй половине того столетия. среди них, вероятно, и формировавшийся в общественном мнении более масштабный, нежели прежде, взгляд на процесс развития европейского и азиатского континентов.

Монография В. В. Познахирева посвящена одному из самых сложных и болезненных срезов военных событий того времени — вопросу плена турецких военнослужащих, оказавшихся в России.

О судьбах солдат и офицеров Оттоманской империи, попавших в российский плен, историки писали и ранее. Но эта книга — качественно новое историографическое явление. ее автор, в прошлом человек военный и, стало быть, хорошо понимающий суть того, о чем он пишет, сумел деликатно, но в то же время очень кропотливо и дотошно изучить многие достижения своих предшественников, исследовавших историю этого важного военно-политического сюжета. Выявив многочисленные неточности и лакуны, Виталий Витальевич провел исследование в 23 архивах, изучил многочисленные опубликованные источники, большая часть которых прежде ускользала от внимания исследователей. В результате ему удалось создать новаторский научный труд, в котором очень полно воссоздана картина всех этапов пребывания турецких военнослужащих в российском плену: от момента пленения до возвращения на Родину.

Импонирует стремление автора к объективности изложения материала. Он профессионально разматывает клубок непростых взаимоотношений политиков, местных властей, военного командования, чиновничества. автор сопоставляет различные точки зрения на многочисленные аспекты Русско-турецкой войны 1877–1878 гг., стремясь при этом обосновать собственный взгляд на происходившие события. Одним из основных вопросов автор считает вопрос о численности турецких военнопленных, находившихся в те годы в российском плену. Он приводит различные, в том числе и архивные сведения. в частности, представляют интерес сведения о том, что за 10 месяцев войны Русская армия пленила 113 тысяч османов, т. е. почти в два раза больше, чем, спустя годы, за весь период первой мировой войны. в то же время автор приводит и архивные сведения, свидетельствующие о том, что в российском плену находилось 60 тысяч офицеров и нижних чинов Оттоманской империи. Столь разные сведения, к сожалению, факт привычный. статистические данные, касающиеся любых военных действий, всегда отличаются большим разбросом, поскольку во время войны политикам и чиновникам не до статистики, они заняты другими делами.

Автор книги пишет о многих важных обстоятельствах, которые прежде не попадали в поле зрения историков. например, он справедливо утверждает, что чиновники тех лет очень расплывчато толковали понятие «военнопленный», что нередко приводило к печальным последствиям, в том числе и к пленению людей гражданских: местных жителей, моряков торгового флота. Обращается внимание и на то, что среди пленных нередко оказывались молодые женщины и дети, которых российские военнослужащие часто привозили в Россию. Ценно то, что В. В. Познахирев не оценивает этот факт как завоевание своеобразных «живых трофеев». Он подчеркивает, что мотивация такого «пленения» была очень разной. нередко она носила даже гуманистический характер. Российские военнослужащие забирали в свои подразделения детей-сирот, оставшихся без родителей в результате военных действий. Они становились часто «сыновьями и дочерями полка», к которым солдаты и офицеры искренне привязывались. «при обозе их продовольствуем и коровку держим», — писал о сложившейся ситуации один из участников тех событий. Описывая это и другие события, автор книги не пытается представить боевые действия того времени, как какое-то лубочное явление. Он размышляет о разных сторонах войны, в том числе, о взаимной жестокости, порой садизме, о многочисленных случаях нежелания и русских, и турок оставлять пленных. Но при этом В. В. Познахирев не ограничивается просто констатацией фактов. Он стремится смотреть значительно глубже. Например, одной из причин того, что во время боя русские солдаты нередко добивали турецких раненых, он объясняет тем, что часто противник применял «военную хитрость»: притворяясь ранеными или убитыми, турецкие военнослужащие стреляли в тыл наступавшим русским военным формированиям.

Одна из особенностей книги состоит в том, что ценные размышления автора удачно сочетаются с важными фактами и обобщениями. например, поражает разброс российских регионов, в которых размещались турецкие военнопленные той, казалось бы, совсем небольшой войны. Военнопленные Оттоманской империи проживали если не в самих городах, то в пригородах таких городов, как Боровичи, Боровск, Великий Новгород, Витебск, Владимир, Вологда, Вятка (ныне — Киров), Гжатск, Гольдинген (ныне — Кулдига, Латвия), Данилов, Дерпт (ныне — Тарту, Эстония), Елисаветград (ныне — Кировоград, Украина), Жиздра, Калуга, Кишинев, Кострома, Кременчуг, Курск, Лихвин (ныне — Чекалин тульской области), Луга, Миргород, Митава (ныне — Елгава, Латвия), Могилев, Москва, Новая Прага (Кировоградская область, Украина), Одесса, Орел, Полтава, Псков, Ревель (ныне — Таллинн, Эстония), Рязань, Ростов-на-Дону, Симбирск, Тамбов, Тверь, Углич, Харьков, Херсон, Чернигов. И это далеко не полный перечень регионов, в которых турецкие военнослужащие находились в плену в 1877–1878 гг.

Развеивает автор и представление о национальной монолитности Оттоманской армии. среди ее солдат воевали далеко не только турки. В числе военнослужащих турецкой армии действовали албанцы, англичане, арабы, армяне, болгары, венгры, греки, египтяне, курды, лезгины, молдаване, немцы, поляки, румыны, русские, татары, черкесы, чехи, швейцарцы, а также представители других народов.

Представляет интерес и тот факт, что часть военнопленных уже побывала в российском плену еще в период крымской войны 1853–1856 гг. а один из плененных военнослужащих, будучи аскером, т. е. рядовым солдатом, которому на момент пленения было уже 70 лет, побывал в российском плену трижды, в том числе во время Русско-турецкой войны 1828–1829 гг.

Говоря о своеобразии Российско-турецкой войны 1877–1878 гг., нельзя не отметить, что она была войной, в ходе которой периодическая печать, особенно газеты, впервые проявили себя как эффективный инструмент влияния на массовое сознание. в частности, российские газеты красочно описывали многочисленные факты жестокого обращения оттоманских воинов с российскими военнопленными. Это в значительной мере влияло на отношение различных социальных групп россиян к турецким военнопленным и к войне в целом. Однако война, как и сама жизнь, очень противоречива. среди россиян было немало и тех, кто с симпатией и состраданием относился к турецким военнопленным, оказавшимся на чужбине. нередко российские женщины влюблялись в турецких военнопленных, вступали с ними в близкие отношения. случалось, что в результате такого сближения, если турецкие военнослужащие принимали православие, создавались семьи, появлялись законнорожденные дети.

В книге дается многоплановая характеристика турецким военнопленным. Отмечается, что в целом они вели себя в плену очень дисциплинированно. проявляли покорность судьбе, были лояльны по отношению к населению и к тем, кто их охранял, стойко переносили тяготы плена. историкам той войны неизвестно ни одного случая попыток побега турецких военнослужащих из российского плена. Это говорит о том, что российские власти делали многое для того, чтобы аскеры и офицеры не испытывали в плену каких-либо притеснений. нижние чины, как правило, содержались в условиях, соответствовавших необходимым санитарным нормам, питались не хуже, чем российские солдаты и унтер-офицеры. Что же касается турецкого офицерства, то все они снабжались российским денежным довольствием, что позволяло каждому офицеру Оттоманской армии полностью обеспечивать себя хорошим питанием и личными принадлежностями. не случайно, газеты писали о том, что когда наступило время возвращения военнопленных на родину, многие из них благодарили местных жителей, а господа офицеры даже наносили визиты вежливости тем офицерам и чиновникам, которые обеспечивали их стабильное пребывание в плену. Но во время чтения книги ни у кого из читателей, вероятно, не сложится впечатление, что российский плен был своеобразным курортом для пленных. Часть турецких военнослужащих заболевала, многие из них умирали. Медицинское обслуживание в России находилось на невысоком уровне. нередко лечением турецких военнопленных занимались их же медики, находившиеся в плену.

Кстати, каждый турецкий военный врач в то время получал ежемесячное денежное вознаграждение, которое было несколько выше, чем содержание российских генералов. Таков был стимул, позволявший не допустить развития инфекционных заболеваний среди военнопленных.

В книге обращено внимание и на то, что отношение российских солдат и офицеров к своему противнику было очень сложным. Разумеется, были ненависть, неприязнь, осознание культурной, национальной и религиозной «пропасти». но было и другое. Было понимание того, что противник сражается храбро, стойко и отважно. Турецкое офицерство воспринималось их русскими коллегами нередко как «бедовый народ». и было в этом немало уважения и приязни. А российские солдаты открыто восхищались талантами и смелостью маршала Осман-паши. Даже в шутку поговаривали, что «хотя он и нехристь», надо бы наградить его георгиевским крестом. В сознании многих российских нижних чинов в ходе боевых действий прочно засела мысль о том, что аскеры — такие же солдаты, как и они сами. При этом, что удивительно, болгарские единоверцы нередко воспринимались как воры и жулики.

Любопытное авторское наблюдение: за всю войну российские военнослужащие так и не придумали какое-нибудь обобщающее оскорбительное прозвище оттоманским воинам. Турецких солдат чаще называли просто «турка». Иногда им давали прозвище «крот», но это было, скорее, проявлением уважения к противнику, поскольку турецкие солдаты на удивление быстро и качественно умели окапываться в боевой обстановке.

По утверждению В. В. Познахирева, русские люди очень дифференцированно относились к военнопленным, различая их по национальному и культурному признакам. Больше всего не любили пленных англичан, курдов и поляков. Природа нелюбви к полякам очевидна. Она — следствие многовекового противостояния двух народов и двух государств; следствие взаимной боли, причиненной в процессе долгого соперничества. В то же время россияне весьма симпатизировали египетским военнопленным Оттоманской армии. В них ценились высокая образованность, товарищеская взаимопомощь, подчеркнуто уважительное отношение к военной форме, отданию воинской чести и дисциплинированность в целом.

В издании есть сведения и о некоторых турецких военнопленных, оставшихся навсегда в России. география их судеб довольно широка, хотя сами судьбы детально проследить невозможно.

Уделив много внимания вопросу пребывания оттоманских военнослужащих в российском плену, автор нередко сообщает совершенно неожиданные сведения. в частности, неожиданными и совсем необъяснимыми кажутся сведения о том, что турецкие нижние чины, находясь в плену, проявляли огромную инициативу в оказании помощи населению при тушении пожаров. Причем выступали они в роли пожарных совершенно бесплатно и по личному желанию.

Небезынтересен и тот факт, что из 55 военнопленных, о которых есть документально подтвержденные сведения о том, что они отказались от возвращения в порту, 35 были офицерами. вероятно, во многом это связано с тем, что военнопленные-офицеры имели больше возможностей контактировать с местным населением, что, возможно, сулило перспективы большие, чем на родине.

Русско-турецкая война 1877–1878 гг. одновременно носила политический, экономический, национальный и религиозный характер. Она стала продолжением вооруженного противоборства, превратившегося в каком-то смысле в элемент национальной культуры как России, так и Турции. Как это ни парадоксально, разрушительное действие войны сочеталось с еще большим взаимопроникновением двух судеб — судеб Российской и Оттоманской империй. Обе государственные махины продвигались к своему краху, чтобы позже возродиться и продолжить сложный и многогранный процесс взаимоотношений. соседей по истории не выбирают.

Полторак Сергей Николаевич,

доктор исторических наук, профессор, полковник запаса

Введение

Моей дорогой супруге — Познахиревой Ольге Васильевне, с благодарностью за любовь, понимание и терпение

В истории вооруженного противостояния между Российской и Оттоманской империями война 1877–1878 гг. заметно выделяется своим на редкость скоротечным характером и, одновременно, беспрецедентными масштабами пленения военнослужащих противника. если говорить конкретнее, то за неполных 10 месяцев активной фазы названного конфликта во власти России оказалось свыше 113 тыс. османов^[1], т. е. примерно столько же, сколько за все предыдущие войны между нашими державами вместе взятые (!), и едва ли не в два раза больше, чем за все годы Первой мировой войны (!)^[2].

Тем не менее, военный плен периода 1877–1878 гг. никогда не привлекал к себе внимания ни дореволюционных российских, ни советских исследователей. и только в последние десятилетия это направление отечественной исторической науки наконец-то получило определенное развитие благодаря публикациям А. А. Аржаных, В. В. Белякова, Ю. А. Иванова, А. Л. Самович, А. В. Тихонова и некоторых других авторов^[3].

Однако при всей безусловной значимости упомянутых работ, таковые не выходят за рамки журнальных статей и, как правило, носят региональный характер, что не позволяет составить целостного представления ни об условиях интернирования османов в Россию в 1877–1878 гг., ни, тем более, о порядке их эвакуации, репатриации и натурализации.

Настоящий труд призван до некоторой степени восполнить обозначенную историографическую лакуну. Его объектом выступают военнослужащие Оттоманской империи и приравненные к ним лица, которые в силу военных обстоятельств оказались во власти России В период с 12 апреля 1877 г. по 12 февраля 1878 г., т. е. с момента, когда части Кавказской армии, форсировав р. Арпачай и атаковав турецкие пограничные заставы, взяли первых пленных^[4], и до того момента, когда на Балканском театре военных действий (ТВД) был совершен последний в ходе этой войны акт пленения военнослужащего противника.

Предметом исследования является режим военного плена, сформированный в России в конце 70-х гг. XIX столетия.

Поскольку в ходе войны Петербург крайне избирательно налагал правоограничения на подданных Турции из числа гражданских лиц, таковые не рассматриваются нами в качестве самостоятельного объекта исследования и упоминаются в работе лишь в связи с теми мерами, которые применялись к ним в целях обеспечения безопасности российского государства и его вооруженных сил, а также мирного населения на театрах военных действий.

Хронологически труд ограничен периодом с 12 апреля 1877 г., когда Россия объявила о своем состоянии войны с Турцией, до середины 1880 г., когда процесс возвращения пленных османов на родину был практически завершен. В книге также содержатся отдельные ссылки на иные вооруженные конфликты между нашими странами, имевшие место в XVII — начале XX вв. географические рамки монографии охватывают бассейн Черного моря и территории Российской и Оттоманской империй (включая Объединенное княжество Валахии и Молдавии, т. е. Румынию) в их границах по состоянию на 12 апреля 1877 г.

Источниковую базу работы составляют, в первую очередь, неопубликованные документы, бо́льшая часть которых впервые вводится в научный оборот. В общей сложности нами извлечена информация из более чем 140 дел, отложившихся в 53 фондах 23 архивохранилищ России и Украины.

Столь широкая география обусловлена стремлением наиболее полно реконструировать режим военного плена, применяемый к турецким подданным в период 1877–1880 гг. Отчасти она детерминирована низким уровнем сохранности документов по данной теме и в профильном Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА), где наиболее ценные из них были уничтожены еще в XIX в.^[5], и в большинстве областных архивов, где ключевые для нас фонды уездных воинских начальников либо не содержат материалов за 1877–1878 гг., либо вообще отсутствуют.

В монографии также использовано около 400 опубликованных источников, включая международные договоры и нормативно-правовые акты Российской империи, сборники документов, воспоминания современников, материалы отечественной и зарубежной периодики, а также научные труды исследователей из России, Великобритании, Румынии, США и других стран.

Документы в настоящей работе цитируются с сохранением орфографии подлинника, с использованием правил современной пунктуации. все даты указываются по старому стилю, а при необходимости одновременно и по новому стилю. Личные данные пленных воспроизводятся в соответствии с текстом первоисточника. Названия населенных пунктов и иных административно-территориальных единиц соответствуют тем, которые были присвоены им на момент описываемых событий. Числовые значения температур даются как по шкале Цельсия, так и по шкале Реомюра (с одновременным переводом их в шкалу Цельсия).

Для того, чтобы облегчить читателю восприятие материала книги, воинские звания лиц офицерского состава оттоманской армии мы заменили соответствующими званиями, принятыми в русской армии, как это, собственно, и делалось при регистрации пленных в 1877–1878 гг. (см. таблицу 1). вместе с тем, такие наименования, как «чауш» (унтер-офицер) и «аскер» (солдат) в монографии сохранены, поскольку они с давних пор утвердились в отечественной военно-исторической литературе.

Таблица 1

Соотношение воинских званий офицеров сухопутных войск России и Турции в 1877–1878 гг.^[6]

Русская армия (без кавалерии и казачьих войск)	Оттоманская армия
Высшие офицеры (паши)
Генерал-фельдмаршал*	Müşir (Маршал)
Генерал от инфантерии (от артиллерии)	Нет соответствия
Генерал-лейтенант	Ferik (Дивизионный генерал)
Генерал-майор	Mirlivâ (Бригадный генерал)
Штаб-офицеры
Полковник	Miralay
Подполковник	Kaymakam
Майор	Binbaşı
Обер-офицеры
Капитан	Kolağası
Штабс-капитан	Yüzbaşı
Поручик	Mülâzım-ı Evvel
Подпоручик	Mülâzım-ı Sânî
Прапорщик	Mülâzım-ı Sâlis

* Воинское звание «müşir» формально соответствовало скорее русскому «генералу от инфантерии (от артиллерии)». Однако размер денежного содержания, установленный единственному пленному маршалу Гази Осману-паше, а равно порядок предоставления ему жилого помещения, свидетельствуют о том, что этот офицер приравнивался именно к «генерал-фельдмаршалу».

Завершая вводную часть исследования, считаем своим долгом принести глубокую благодарность всем российским и иностранным гражданам, которым эта книга, так или иначе, обязана своим выходом в свет и, в особенности: А. В. Абраменковой (АВПРИ), Т. Ю. Бурмистровой (РГВИА) и Е. В. Никандровой (РГА ВМФ) за содействие в поиске необходимых архивных документов; И. В. Хохлову (г. Великий Новгород, Россия), М. Гасымлы (г. Баку, Азербайджан) и Л. Ч. Далкылыч (г. Анкара, Турция) за регулярную консультативную помощь; Д. Хасанлы (г. Баку, Азербайджан), Л. Е. Бошджан Алтын (г. Бухарест, Румыния) и Т. Огюн (г. Мугла, Турция) за ценные предложения по использованию дополнительных источников; Ю. А. Харламенкову (г. Кострома, Россия), А. А. Абрамовой, О. Ю. казаковой и А. Ю. Саран (г. Орел, Россия), С. Е. Володарскому и Е. А. Кияшко (г. Харьков, Украина), Д. Байдаку (г. Цесис, Латвия) и А. Гюндогду (г. Анкара, Турция) за любезно предоставленные фотоматериалы; М. А. Дорониной, М. Ю. Степановой и Р. А. Хабарову (г. Санкт-Петербург, Россия) за труды по иллюстративному оформлению рукописи.

Мы признательны президенту Общества по культуре, лингвистике и истории им. Ататюрка при Правительстве Республики Турция господину Дерья Орс, Чрезвычайному и полномочному послу Республики Турция в Российской Федерации господину Умиту Ярдыму, первому секретарю Посольства Республики Турция в Российской Федерации господину Джевдету Йылмазу и генеральному консулу Республики Турция в Санкт-Петербурге господину Казыму Чавушоглу за неустанное внимание к нашей работе и постоянную моральную поддержку.

Отдельную благодарность адресуем ведущему научному сотруднику Института Востоковедения РАН А. Т. Сибгатуллиной, проделавшей огромную работу по переводу на русский язык турецких источников и давшей нам ряд ценных советов.

Особую признательность выражаем своим рецензентам: А. А. Колесникову и С. Н. Полторак, замечания и рекомендации которых позволили монографии состояться.

Наконец, мы от всего сердца благодарим своих родных и близких, много способствовавших написанию этой книги и, в особенности: Надежду, Ольгу и Александра Винокуровых; Анну, Яну и Алексея Познахиревых, а также Ольгу Савченко.

Глава первая Российская система управления контингентом военнопленных: основы правового регулирования, функционирования и контроля

Режим военного плена, применяемый в России к подданным Оттоманской империи в период 1877–1878 гг., регламентировался комплексом нормативных документов, которые для целей настоящей работы мы условно дифференцируем на три основные группы:

I. Международные договоры.

II. Акты национального законодательства.

III. Не подлежащие ратификации двух — и многосторонние соглашения, заключаемые представителями российского командования как с союзниками, так и с противником.

I. первая группа документов представлена исключительно Женевской конвенцией от 10 (22) августа 1864 г. «Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях» (приложение 1). Считаем, что в контексте исследуемой темы содержание этого договора и основные особенности его применения могут быть сведены к следующему:

1. Личный состав медико-санитарного учреждения воюющей стороны не подлежит военному плену. Оказавшись во власти неприятеля, он вправе либо продолжить исполнение своих функциональных обязанностей, либо беспрепятственно переместиться на территорию, контролируемую собственными вооруженными силами (ст. ст. 1–4).

Поскольку данные требования применялись на практике не вполне последовательно, мы выделяем в процессе их реализации три этапа:

а) первый простирался с апреля по октябрь 1877 г. и был отмечен явным стремлением российского командования к неукоснительному исполнению приведенных положений. например, в мае 1877 г., по взятию крепости (кр.) Ардаган, персонал захваченного в ней турецкого госпиталя (24 врача, фельдшера и фармацевта) сразу же вернулся под юрисдикцию Порты, оставив около 300 своих раненых и больных на попечение медицинской службы Кавказской армии^[7].

б) Второй этап охватывал период с ноября до середины декабря 1877 г., когда, в связи с массовым пленением военнослужащих противника (в Карсе и Плевне) и нехваткой российского медицинского персонала, командованием, особенно на Балканах, были предприняты попытки временно воспрепятствовать турецким врачам покидать районы скопления больных и раненых пленных и даже принудить их к исполнению своего профессионального долга, в т. ч. и угрозой военно-полевого суда^[8], как это имело место, например, в декабре 1877 г. в Плевне^[9].

в) Третий этап относился к заключительному периоду боевых действий (середина декабря 1877 г. — январь 1878 г.), когда российские власти, ввиду очевидной незаконности и слабой эффективности принуждения, пошли по пути установления медикам противника окладов равных тем, которые они получали на службе Османской империи (по некоторым данным, не менее 400 французских франков в месяц, что соответствовало 100 российским рублям^[10]). Мера эта оказалась наиболее продуктивной и позволила эпизодически привлекать к лечению пленных тех врачей, которые намеревались вернуться под юрисдикцию Турции^[11].

2. Медицинская помощь нуждающимся в ней неприятельским пленным предоставляется наравне с собственными военнослужащими (ч. 1 ст. 6).

Более или менее последовательно приведенное положение реализовывалось русскими медиками в дальнем тылу армий. Однако на передовой, особенно в условиях массового поступления раненых, медицинская помощь туркам, по понятным причинам, оказывалась обычно лишь после того, как ее получали все «собственные военнослужащие»^[12]. Иной подход являлся скорее исключением, и единственное, на что могли рассчитывать в подобной ситуации раненые османы, это на первоначальную перевязку русским санитаром, помощь своих товарищей и попечение со стороны турецкого медицинского персонала (если, конечно, таковой оказывался поблизости).

3. По соглашению между воюющими, раненые противника могут быть переданы последнему немедленно после сражения (ч. 2 ст. 6).

Данная норма эпизодически применялась русскими и османами в ходе частных перемирий, заключаемых в целях выноса с «ничейной земли» убитых и раненых. при этом раненые одной стороны, обнаруживаемые санитарами другой, сразу же передавались за демаркационную линию и пленными, разумеется, не считались^[13].

4. Больные и раненые военнопленные, признанные по выздоровлению негодными к военной службе, должны быть возвращены на родину еще до окончания войны (ч. 3 ст. 6).

Один из немногих примеров такого освобождения относится к ноябрю 1877 г., когда противнику было возвращено одновременно до 3 250 военнослужащих, плененных при взятии кр. Карс^[14]. Правда, в ходе этого мероприятия штаб Кавказской армии допустил ряд нарушений как ст. 6 «Конвенции», так и сопряженных с ней норм обычного права, а именно:

— репатриация проводилась без согласования с турецкой стороной и даже без уведомления последней;

— состояние большинства возвращаемых вряд ли позволяло считать их полностью выздоровевшими, т. к. освобождались они, главным образом, с целью сокращения числа пациентов в лечебных учреждениях крепости;

— пленным выдали по 1,5 руб. на приобретение продуктов питания в пути (из расчета по 15 коп. в сутки), но не предоставили им ни зимнего обмундирования, ни транспортных средств, ни медицинского сопровождения.

Все это вылилось в массовую гибель репатриантов, подлинные масштабы которой остались не вполне ясны. так, В. И. Гиппиус считал, что аванпостов оттоманской армии достигли тогда лишь «очень немногие»^[15]. Согласно телеграмме корреспондента «Таймс» от 11 (23) декабря 1877 г., количество этих немногих не превысило 300 человек^[16]. Однако по смыслу ноты МИД Турции от 12 (24) декабря 1877 г., из Карса в Эрзерум к тому времени прибыло до 1 000 освобожденных из плена турецких военнослужащих^[17].

II. Российское законодательство о военнопленных противника мы рассматриваем как комплексную отрасль законодательства, во многом совпадавшую с отечественным военным законодательством, но принципиально отличавшуюся от последнего особой юридической базой.

В этой связи считаем необходимым обратить первоочередное внимание на «правила, которыми Россия, основываясь на заключенных договорах и общепринятых принципах международного права, намерена руководствоваться по случаю войны с Турцией, как в отношении неприятеля и его подданных, так и нейтральных держав и нейтральной торговли» от 11 мая 1877 г. (приложение 2). Документ этот регулировал целый ряд вопросов. Однако в контексте проводимого исследования наибольший интерес вызывают его п. п. I, II, X и XII, а именно:

1. Подданным Порты, застигнутым началом военных действий (12 апреля 1877 г.) на территории России, разрешается «продолжать во время войны свое пребывание и свои мирные занятия в пределах империи под защитой действующих законов» (п. I).

Право это носило, в общем-то, традиционный характер, ибо применялось и в ходе прежних вооруженных конфликтов между Россией и Турцией (Крымской войны 1853–1856 гг., Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и др.). Вместе с тем, уже в апреле 1877 г. российские органы внутренних дел инициировали вопрос об административной высылке из отдельных регионов страны (главным образом, из южных губерний) тех турецких подданных, которые хотя и «не совершали деяний, подлежащих ведению судебной власти», но пребывание коих в России полиция признавала «неудобным» «по обстоятельствам настоящего времени и по местным соображениям».

Характерно, что МВД, МИД и III Отделение собственной его императорского величества канцелярии безуспешно пытались решить судьбу этих людей на протяжении нескольких месяцев. Основная сложность здесь состояла в том, что выслать османов на родину уже не представлялось возможным, а для передачи их под надзор полиции не было веских юридических оснований. к тому же МИД всерьез опасался, что ограничение прав «неудобных» вызовет протесты со стороны Великобритании, как державы-покровительницы турецких подданных в России. и лишь к сентябрю 1877 г., когда Лондон дал понять, что смотрит на эту проблему сквозь пальцы, властям в регионах наконец-то было позволено высылать таких людей во внутренние губернии страны, под надзор полиции, вплоть до окончания войны. Но только по решению Министра внутренних дел, принятому в отношении каждого конкретного лица на основании ходатайства губернатора с изложением «подробных сведений о причинах предполагаемой высылки»^[18].

Общее число всех высланных, начиная с сентября 1877 г., нам установить не удалось. но, судя по объему и характеру переписки, количество их вряд ли превысило 20–30 человек.

2. Турецким торговым судам, оказавшимся в русских портах по состоянию на 12 апреля 1877 г., позволяется «свободно выходить в море в продолжение времени, достаточного для нагрузки товаров, не составляющих военной контрабанды» (п. II).

Приведенное положение также нельзя считать новеллой, поскольку стороны руководствовались им и ранее. так, объявив России войну 4 (16) октября 1853 г., Турция не только не наложила эмбарго на суда противника, пребывающие в ее портах, но и предоставила им достаточный срок «для беспрепятственного удаления из оных куда пожелают». Николай I не остался в долгу, и 23 октября российское правительство заявило, что «по чувству справедливости предоставляет могущим находиться в наших портах турецким судам также удалиться беспрепятственно куда пожелают до 10 (22) ноября»^[19].

В 1877 г. требования п. II «Правил», насколько нам известно, реализовывались на территории России без каких-либо затруднений. Что же касается турецких судов, оказавшихся по состоянию на 12 апреля в портах Румынии, то главнокомандующий (ГК) на Балканах великий князь Николай Николаевич предоставил им для свободного выхода в море 24 часа^[20].

3. Принципиально новым по своему юридическому значению был п. X «Правил», в котором Россия прямо обязалась выполнять требования Женевской конвенции от 10 (22) августа 1864 г. но только «под условием соблюдения взаимности со стороны неприятеля». Впрочем, на практике данная оговорка заметного применения не нашла, и положения «Конвенции» Петербург соблюдал, в основе своей, без оглядки на действия противника.

4. Пункт XII «Правил» был не только новым, но и в значительной степени уникальным. В нем российская сторона прямо заявила о том, что «не преминет сообразоваться в своих распоряжениях с общим духом начал», изложенных в Брюссельской декларации 1874 г. «О законах и обычаях войны» (приложение 3). Правда, последняя не имела силы формального международного обязательства! Тем не менее, Петербургу во многом удалось претворить в жизнь и это заявление, хотя оно изначально было обставлено рядом оговорок: «по мере возможности», «под условием взаимности» и насколько положения эти окажутся применимы «по отношению к Турции и согласны с особенной целью настоящей войны».

Вместе с тем, отдавая должное прогрессивному, в целом, характеру «правил», нельзя не заметить, что приняты они были с некоторым опозданием^[21]. Хотя противоречия между Россией и Портой неуклонно обострялись, начиная уже с лета 1875 г., к разработке «Правил» в МИД приступили, скорее всего, уже после открытия военных действий. во всяком случае, так заставляет думать тот факт, что главы Военного и Морского министерств смогли ознакомиться с проектом данного документа не ранее 3 мая 1877 г.^[22]

Примерно то же можно сказать и в отношении базового нормативного правового акта о военнопленных. Поскольку в предвоенный период ни одно из заинтересованных ведомств, за исключением разве что МИД, не вело в этом направлении практически никаких разработок, к 12 апреля 1877 г. Россия располагала лишь «положением о пленных» от 16 марта 1854 г., принятым в начале Крымской войны и еще в 1855 г. признанным устаревшим^[23]. при этом настолько устаревшим, что в 1877 г. Петербург не счел возможным использовать его даже в качестве временного руководящего документа.

В условиях продолжительного отсутствия конкретных указаний, армейскому и флотскому командованию на театрах военных действий не оставалось ничего иного, как принимать решения, руководствуясь нормами обычного права и собственным правосознанием. К примеру, уже в середине апреля 1877 г. приказом ГК на Балканском ТВД 38 подданных Османской империи, проживавших в тыловом Кишиневе и заподозренных в шпионаже, были высланы в административном порядке под надзор полиции сначала в Воронеж, а потом и в Пермскую губернию, где они оставались вплоть до конца войны (хотя убедительных доказательств их шпионской деятельности обнаружить так и не удалось)^[24].

В качестве другого примера можно сослаться на действия командующего войсками Одесского военного округа генерал-адъютанта В. С. Семека. Так, 14 апреля 1877 г. в Одессу, еще не зная о начале войны, зашло турецкое торговое судно «Мурад-Бахри», попавшее накануне в шторм и лишившееся всех якорей. Небезынтересно отметить, что В. С. Семека счел целесообразным признать турок… потерпевшими бедствие на море. Поэтому он не только разрешил капитану судна исправить повреждения и беспрепятственно покинуть порт, но и передал на «Мурад-Бахри», в качестве своего рода спасательной услуги, несколько пудов сухарей^[25].

Позднее, столкнувшись с запросами флота о том, как следует поступать с моряками турецких торговых судов, захватываемых русскими крейсерами, В. С. Семека 12 июня 1877 г. предписал считать военнопленными только те экипажи, которые при задержании окажут вооруженное сопротивление, а всех прочих, по усмотрению командования Черноморским флотом, «высылать установленным порядком внутрь империи или оставлять на месте под надзором полиции». предписание это противоречило складывающейся в стране системе законодательства о пленных, и в сентябре 1877 г. МИД потребовал его отмены на том основании, что команды торговых судов должны признаваться военнопленными безусловно^[26]. Впрочем, объективности ради заметим, что на кораблях Черноморского флота и до сентября 1877 г. с рассматриваемым документом считались далеко не всегда. Факты свидетельствуют о том, что в одних случаях турецкие моряки становились военнопленными и тогда, когда не предпринимали даже попыток сопротивления (например, захваченный в июле 1877 г. и интернированный в Воронеж экипаж шхуны «Осман-Гази»). в других — командиры крейсеров, не желая обременять себя пленниками, просто высаживали турок на побережье, контролируемое противником^[27].

Однако, как бы то ни было, новое «положение о военнопленных восточной 1877 года войны» от 2 июля 1877 г. (приложение 4) было разработано специально образованной для этой цели межведомственной комиссией и принято в предельно короткий срок. Причем, как видно из данных Таблицы 2, срок этот можно считать рекордным для дореволюционной отечественной истории, особенно если учесть, что «Положение» 1877 г., с одной стороны, принципиально отличалось от обоих предыдущих, а с другой, — стало фундаментальной основой для выработки обоих последующих.

Таблица 2

Сроки разработки и принятия в России базового нормативного правового акта о военнопленных противника (в войнах XIX — начала XX в.)^[28]

Наименование конфликта	Дата вступления России в войну	Дата принятия Положения о пленных	Разница между датами вступления в войну и принятия Положения о пленных (в сутках)
Русско-турецкая война 1828–1829 гг.	14.04.1828 г.	09.07.1829 г.	451
Крымская война 1853–1856 гг.	04.10.1853 г.	16.03.1854 г.	163
Русско-турецкая война 1877–1878 гг.	12.04.1877 г.	02.07.1877 г.	81
Русско-японская война 1904–1905 гг.	27.01.1904 г.	13.05.1904 г.	106
Первая мировая война 1914–1918 гг.	19.07.1914 г.	07.10.1914 г.	80

Нелишним здесь будет учесть и то обстоятельство, что разработку документа осложняла борьба в указанной комиссии двух противоположных концепций. Одной из них придерживались представители военного министерства, МВД, Минфина и МПС. Опираясь на отечественный опыт первой половины XIX в. и руководствуясь принципом: «военным не следует поручать то, что в состоянии делать и гражданские», названные лица полагали, что по прибытию пленных в места интернирования, они подлежат передаче от военных властей органам внутренних дел, а управление ими должно осуществляться, по сути своей, на основе того же «положения» 1854 г., лишь приведенного в соответствие с реалиями сегодняшнего дня^[29].

Другую точку зрения представлял МИД. Основывалась она, преимущественно, на нормах Брюссельской декларации 1874 г. и опыте недавних вооруженных конфликтов в Европе, в первую очередь, — Франко-прусской войны 1870–1871 гг. исходя из этого и руководствуясь противоположным принципом: «гражданским следует поручить лишь то, что военные делать не в состоянии», внешнеполитическое ведомство предлагало возложить управление пленными, на весь период их пребывания в России, исключительно на военное министерство, которому МВД должно было лишь содействовать^[30].

В конечном итоге, комитет министров поддержал позицию именно МИД, благодаря чему Россия обрела не просто принципиально новый, но и, вероятно, один из наиболее прогрессивных и совершенных для своего времени базовых документов о военнопленных. Если говорить конкретнее, то в «положении» 1877 г. отечественный законодатель впервые:

— изъял пленных из подчинения должностным лицам МВД (губернаторам, полицмейстерам, уездным исправникам и пр.) и полностью передал их в распоряжение органов военного министерства (§ 30);

— установил, что «военнопленные подлежат действию российских военных постановлений и уставов и подсудны военным судам» (§ 59);

— стремясь достичь наиболее полного, достоверного и актуального учета пленников, ограничил число Общих тыловых сборных пунктов военнопленных лишь двумя (Кишинев и Ростов-на-Дону), территориально входящими к тому же в состав одного военного округа — Одесского (§ 2);

— признал нецелесообразным заранее определять исчерпывающий перечень регионов и населенных пунктов, предназначенных для расквартирования пленных, благодаря чему военное ведомство могло на протяжении всейвойны решать данный вопрос самостоятельно, без согласования с МВД (министру внутренних дел было оставлено лишь право выбора мест интернирования турецких генералов);

— унифицировал содержание различных категорий пленных османов, практически полностью отказавшись от их многоплановой дифференциации на христиан и магометан; «природных турецких подданных» и иностранцев, принявших службу Оттоманской империи; перебежчиков и лиц, плененных «с оружием в руках» и пр.;

— максимально приравнял все виды обеспечение военнопленных (включая «транспортное») к обеспечению «соответствующих чинов нашей армии» (§ § 11, 17–18, 35–36, 43–44, 46–48, 53, 55 и др.); при этом ряд норм «Положения» (§ § 17–18, 20, 36, 39, 48 и др.) содержали прямую отсылку к действующим актам российского военного законодательства («Положение о перевозке войск по железным дорогам», «Положение о квартирном довольствии войск», «Положение о провиантском, приварочном и фуражном довольствии войск», «Положение о ротном хозяйстве» и др.);

— положил в основу трудового использования пленных (§ 40) принцип, согласно которому «право Правительства (Российского — В.П.) требовать работы от пленного не должно оскорблять в пленном чувство его достоинства, как воина и как подданного; работа, от него требующаяся, не только не должна изнурять его здоровье, она не должна унижать его воинского звания и, главное, не должна иметь прямого отношения к военным действиям, направленным против его отечества или его союзников»^[31];

— запретил лицам, «которым вверен надзор за военнопленными», «брать их на собственные работы, хотя бы за плату и по добровольному соглашению» (§ 41);

— исключил привлечение военнопленного к уголовной ответственности за совершенный побег (§ 61);

— сформулировал на уровне базового закона основания и порядок применения по военнопленным оружия (§ 60).

Кроме того, в «Положении» 1877 г. законодатель фактически отказался от практики интернирования офицеров в специально отведенные для них населенные пункты (не предназначенные для нижних чинов), как это имело место, например, в период Крымской войны 1853–1856 гг. (г. Тула), или Русско-турецкой войны 1768–1774 гг. (г. Владимир).

В то же время рассматриваемый документ вряд ли следует идеализировать, ибо в нем можно обнаружить и сомнительные новеллы, и явные упущения. к числу наиболее серьезных из них мы относим следующие:

1) в акте отсутствовало прямое указание на круг лиц, признаваемых военнопленными, а значит, имеющих право на получение всех видов обеспечения за счет российской казны. Например, даже то, что пленными являются члены экипажей турецких гражданских судов, а равно жены и дети оттоманских военнослужащих, не пожелавшие расставаться с главами своих семейств, можно было понять лишь путем логического толкования содержания § § 3, 44 и 47–48.

2) Общие тыловые сборные пункты оказались слишком далеко от театров военных действий. В результате тысячи военнопленных погибли от ран и болезней или пропали без вести еще до прохождения ими полной регистрации, что в дальнейшем создало немалые сложности в процессе установления судеб этих людей.

3) В пределах России «Положение» (§ 44) предусматривало госпитализацию пленных лишь в стационарные медицинские учреждения. Однако оно обходило молчанием возможность аренды для них в качестве временных госпиталей отдельных зданий, что стало крайне необходимым уже на исходе 1877 г., в условиях массового заболевания турок инфекционными болезнями. впоследствии этот пробел вызывал регулярные трения между гражданской администрацией и военными властями, которым при найме домов под госпитали для пленных не оставалось ничего иного, как требовать применения по аналогии норм «Устава о земских повинностях»^[32].

4) Законодатель уделил много внимания вопросам, связанным с особенностями учета, эвакуации и содержания пленных, подлежащих уголовной ответственности (§ § 7, 26 и 59). вместе с тем, он изначально упустил из виду специфику наказаний, которые могли назначаться указанным лицам (очевидно, что российские власти были не вправе понизить оттоманского офицера в воинском звании, уволить его со службы и т. п.). Пробел этот удалось устранить лишь к сентябрю 1877 г., с принятием «Правил о применении военными судами военно-уголовных законов к преступлениям, совершаемым военнопленными» (Приложение 5).

5) Требования § § 4 и 35, освобождающие российских должностных лиц от обязанности изымать у пленных «под квитанцию» принадлежащие тем деньги и ценности, выглядели, по меньшей мере, сомнительными. правда, столь выдающийся юрист, как профессор Ф. Ф. Мартенс, приветствовал появление данных норм, считая подобное изъятие «оскорбительным» для «честного защитника своего отечества» и уместным лишь «в отношении арестантов или преступников»^[33]. Между тем, хотя у военнопленного и преступника действительно мало что общего, естественное стремление человека к свободе их все-таки объединяет. а это значит, что деньги и ценности выступают для обоих экономической основой как потенциального побега, так и подкупа охраны в иных целях. (Тот факт, что турки, интернированные в Россию в 1877–1878 гг., практически не совершали побегов и вообще, в массе своей, вели себя вполне законопослушно, явился следствием счастливого стечения обстоятельств, никак не преуменьшающих эту ошибку законодателя).

6) В «Положении» отсутствовали какие-либо упоминания о праве военнопленных на переписку с родиной.

7) Базовый документ не разрешал проблему с переводчиками, что неизбежно ставило власти на местах в затруднительное положение. В этой связи определенный интерес вызывает письмо штаба Харьковского военного округа в Главный штаб от 16 декабря 1877 г. с просьбой «командировать в распоряжение каждого губернского воинского начальника (в пределах округа — В.П.) примерно по 3 переводчика, для назначения их в более нуждающиеся в переводчиках пункты, где размещены пленные турки». Еще больший интерес вызывает полученный в Харькове ответ: «Не имея в своем распоряжении ни лиц, знающих турецкий и русский языки, ни средств для привлечения таких лиц к исполнению обязанностей переводчиков, Главный штаб затрудняется в назначении последних к командам военнопленных турок, находящихся в районе Харьковского военного округа. Ввиду же того, что все другие военные округа, в которых водворены военнопленные, обходятся без назначения к ним переводчиков, специально к этой должности приготовленных, — не окажется ли возможным обязанности переводчиков возлагать на воинских чинов из татар, знающих хотя несколько турецкий язык и состоящих в частях войск округа»^[34].

«Рекомендации» эти были, в общем-то, не новы. точно такие же Кабинет Министров рассылал в регионы еще в период Русско-турецкой войны 1735–1739 гг. Между тем, «воинские чины из татар», как правило, не были знакомы с османской письменностью, т. е. не могли работать с документами и частными письмами на турецком языке. Хуже того, они мало чем могли помочь русскому медицинскому персоналу, обслуживающему больных турок, поскольку их словарного запаса едва ли хватало даже для сбора анамнеза.

Но самым главным здесь видится то, что ни авторы «Положения», ни, тем более, высшие органы военного управления, так и не указали источника финансирования при найме переводчиков. По счастью, лица, владеющие русским и турецким языками, особенно из числа находящихся в России подданных Оттоманской империи, обычно соглашались исполнять эти обязанности безвозмездно. в качестве примеров здесь можно сослаться на тверского предпринимателя караима Ису Келеша или проживавшего в Пскове грека Савелия Продрамуса (Продромуса). последнему османские офицеры, покидая после войны Псков, даже оставили письмо с благодарностью за то, что тот «был постоянным посредником и помощником по устройству их дел, как при посещении ими лавок и базара, так и в помещениях, занимаемых ими в городе»^[35]. Правда, в Миргороде Полтавской губернии услуги переводчика удалось провести по какой-то статье местного бюджета. Тем не менее, осенью 1878 г. возвращающиеся на родину аскеры по собственному почину собрали для него деньги в сумме около рубля, поскольку тот «оставался, буквально, без куска хлеба за неполучением жалования»^[36].

Однако, как бы то ни было, перечисленные выше факты были немногочисленны. в большинстве же случаев функции переводчиков, а вернее — толмачей, традиционно выполняли (разумеется, «на общественных началах») российские и оттоманские солдаты из числа татар; пленные казаки-некрасовцы^[37]; поляки, некогда эмигрировавшие из Российской империи в Османскую; турки, ранее выезжавшие на работу в Россию или уже побывавшие в русском плену в годы Крымской войны 1853–1856 гг. и др.

Завершая краткий обзор основ отечественного законодательства о военнопленных, нельзя не обратить внимания на то, что в соответствии с требованиями § 31 «Положения», нормы базового акта должны были получить дальнейшее развитие в детальной Инструкции, разработка которой возлагалась на Главный штаб (ГШ). Правда, в архивах нам не удалось обнаружить ни самой этой Инструкции, ни каких-либо данных, указывающих на ее существование. Однако тот факт, что в 1877–1878 гг. органами военного и морского ведомств были разработаны, приняты и доведены до исполнителей десятки подзаконных актов, конкретизирующих и детализирующих отдельные нормы «Положения», дает основания утверждать, что отсутствие Инструкции Петербургу все-таки удалось компенсировать, пусть даже частично^[38].

III. Двух — и многосторонние соглашения, заключаемые в ходе войны представителями российского командования, по сути своей, ограничивались отдельными актами о перемирии, письменными и устными капитуляциями, а также договорами с союзниками о распределении прав и обязанностей в части, касающейся эвакуации пленных, организации их питания и т. п.

Поскольку вопросы эти, так или иначе, рассматриваются нами в последующих разделах настоящей работы, остановимся здесь лишь на наиболее важном из документов данной группы — на «Условиях перемирия между императорскими российскими войсками и их союзниками и императорскими турецкими войсками» от 19 (31) января 1878 г. (Приложение 6).

Одна из особенностей названного акта состояла в том, что он прямо исключал пленение больных и раненых османов, оставленных в районах, занятых русской армией. Вместе с тем, авторы «Условий» обошли молчанием вопрос о статусе оказавшихся в тех же районах военнослужащих из числа здоровых, т. е. турок, отставших от своих частей, следующих к месту службы после выписки из лечебных учреждений и пр. Пробел этот неизбежно порождал диаметрально противоположные решения. В одних случаях на российских аванпостах таких людей беспрепятственно пропускали за демаркационную линию. В других, напротив, задерживали в качестве военнопленных.

Впрочем, последнее практиковалось относительно редко. И очень недолго. Уже к началу февраля (по старому стилю), не желая, видимо, осложнять ход мирных переговоров, русские перестали брать в плен даже членов турецких иррегулярных формирований, продолжавших бесчинствовать в их тылу. Как правило, такие лица лишь обезоруживались и выдворялись на территории, подконтрольные Оттоманской империи^[39]. Единственное известное нам исключение было сделано для «особо отличившегося» командира одного из таких формирований — некоего Ахмеда Гирея (но, кстати, не для его подчиненных). 12 февраля 1878 г., по личному приказанию великого князя Николая Николаевича, означенный субъект был препровожден в тыл «для дальнейшего его отправления в Россию в качестве военнопленного (курсив наш — В.П.)»^[40]. а поскольку произошло это буквально за неделю до подписания Сан-Стефанского мирного договора, мы можем с высокой степенью вероятности предположить, что именно Ахмед Гирей стал последним военнопленным Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Порядок функционирования российской системы управления военнопленными в общих чертах представлен в Таблице 3 и на Схеме 1. Комментируя их содержание, отметим следующее:

1. Отечественное законодательство о военнопленных в полной мере начинало действовать лишь с прибытием турок в Кишинев и Ростов-на-Дону. на театрах же войны статус пленников регламентировался нормами не сколько позитивного, сколько обычного права, а равно отдельными приказами Главнокомандующего на ТВД и командиров корпусов, дивизий и даже полков. Достаточно очевидно, что все это создавало предпосылки для принятия непоследовательных и недостаточно обоснованных решений, тем более, что ни в одном из действующих объединений не было разработано универсальной инструкции, регламентирующей основные вопросы приема, регистрации, питания, размещения и эвакуации пленников.

2. Управление военнопленными в пределах Балканского ТВД заметно усложняла зависимость российского командования от властей Румынии и, отчасти, от представителей гражданской администрации Болгарии.

3. Сборные пункты частей, соединений и объединений формировались по мере необходимости и не имели четко выраженной иерархической структуры.

Таблица 3

Основные функции российских органов власти и должностных лиц в сфере управления контингентом военнопленных^[41]

Субъект управления	Основные функции
I. В пределах театров военных действий (на примере Балканского ТВД)
ГК действующей армией и непосредственно подчиненные ему высшие органы управления на ТВД	Организуют:
	— взаимодействие с союзным румынским командованием в целях оптимального решения вопросов, затрагивающих права и интересы Румынии (перераспределение пленных между союзниками, порядок их эвакуации и т. п.);
	— взаимодействие с органами гражданской администрации Болгарии в целях обеспечения пленных квартирами и питанием;
	— финансовое обеспечение содержания и эвакуации пленных в пределах ТВД;
	Координирует деятельность нижестоящих органов управления.
	Определяют:
	— пункты сосредоточения на ТВД как здоровых, так и больных и раненых пленных;
	— объем денежных средств, необходимый для содержания пленных на ТВД и их эвакуации;
	— порядок и нормы довольствия пленников (в части, неурегулированной «Положением»);
	— маршруты эвакуации и условия ее проведения, размер партии военнопленных, число выделяемых им транспортных средств, график эвакуации, состав конвоя и пункты его смены и т. д.
	Составляют и утверждают инструкцию начальнику конвоя для сопровождения пленных.
Начальник военных сообщений и войск тыла армии и непосредственно подчиненные ему органы управления в тылу армии	Организуют взаимодействие с органами военного управления Румынии.
	Обеспечивают эвакуацию пленных по территории Румынии в соответствии с требованиями «Положения» и приказами Главнокомандующего на ТВД.
	По согласованию с ГК на ТВД и иными заинтересованными лицами:
	— устанавливают этапную линию по территории Румынии;
	— изменяют график и маршруты движения партий военнопленных (при необходимости).
	Оказывают содействие начальникам конвоя в соблюдении маршрута и графика движения партий, их расквартирования, довольствия и т. п.
Командиры соединений и частей действующей армии и непосредственно подчиненные им органы управления	Организуют:
	— сосредоточение пленных на сборных пунктах соединений и частей, их регистрацию, допрос (при необходимости), госпитализацию нуждающихся в медицинской помощи, отделение офицеров от нижних чинов, а подданных Оттоманской империи от иностранцев и т. п.;
	— предоставление пленным всех видов положенного им довольствия;
	— инструктаж начальника конвоя («партионного начальника») и его обеспечение деньгами на путевое довольствие пленных;
	— эвакуацию пленных на Общий тыловой сборный пункт;
	— мобилизацию местного населения для подвоза к местам расположения пленных топлива и иных предметов жизнеобеспечения.
	Объявляют пленным о том, что отныне они подлежат действию российских военных постановлений и уставов и подсудны военным судам.
	Назначают конвой для сопровождения пленных.
	Обеспечивают:
	— составление перечневых ведомостей и именных списков пленных в соответствии с требованиями § 6 «Положения»;
	— безопасность пленных и неприкосновенность их имущества в период пребывания на сборных пунктах соединений и частей.
	Информируют губернского и уездного воинских начальников в Общем тыловом сборном пункте, комендантов этапных пунктов и иных заинтересованных лиц о составе отправляемых партий и графике их движения.
	Решают иные вопросы, неурегулированные «Положением» и приказами ГК на ТВД.
Начальник конвоя от войск действующей армии (в Болгарии) и войск тыла армии (в Румынии)	Принимает пленных согласно перечневым ведомостям и именным спискам.
	Обеспечивает:
	— доставку пленных в пункт назначения;
	— поддержание порядка в партиях;
	— безопасность пленных, конвоя и гражданского населения по пути следования;
	— снабжение пленных всем положенным им довольствием;
	— сдачу заболевших «в попутные госпитали при письменном свидетельстве».
Временные военные губернаторы, коменданты населенных пунктов, этапные коменданты	Организуют:
	— взаимодействие с местными органами гражданской администрации;
	— прием, питание и размещение пленных на ночлеги и дневки;
	— госпитализацию заболевших;
	— поиск и сбор пленных отставших от партий по различным причинам.
	Контролируют порядок движения партий и состояние пленных.
	Вырабатывают и представляют вышестоящему командованию предложения по изменению маршрутов эвакуации, норм и (или) порядка довольствия пленных и т. п.
II. На Общих тыловых сборных пунктах (Кишинев и Ростов-на-Дону)
Бессарабский и Екатеринославский губернские воинские начальники	Контролируют организацию приема пленных, прибывающих с театров военных действий, обеспечение их положенным довольствием и дальнейшее их отправление в места назначения, определенные Главным штабом.
Кишиневский и Ростовский-на-Дону уездные воинские начальники	Организует:
	— прием прибывших с ТВД пленных, их размещение, охрану и предоставление им установленного довольствия;
	— опрос жалоб и претензий пленных;
	— регистрацию пленных в Алфавитных книгах.
	Обеспечивают формирование партий, направляемых в пункты интернирования, и составление «попутных» именных списков.
	Назначают партионных начальников и предоставляют им денежные средства на путевое довольствие пленных.
	Информируют об отправлении и составе убывающих партий губернских и уездных воинских начальников в местах интернирования пленных, а равно органы военных сообщений и МПС по маршруту следования партий.
	Еженедельно представляют в Главный штаб перечневые ведомости о числе пленных нижних чинов и именные списки офицеров, отправленных из сборных пунктов в места назначения.
Начальник конвоя от местных войск	Принимает пленных согласно «попутным» именным спискам.
	Обеспечивает:
	— доставку пленных в пункт интернирование железнодорожным (водным или гужевым) транспортом и (или) пешим порядком;
	— поддержание порядка в партиях;
	— безопасность пленных, конвоя и гражданского населения по пути следования;
	— снабжение пленных всем положенным им довольствием;
	— оплату проезда пленных по установленным тарифам;
	— госпитализацию заболевших пленных во врачебные заведения военного и гражданского ведомств или в попутные санитарные поезда.
	Сдает пленных уездным воинским начальникам в пункте назначения.
III. Во внутренних регионах России
Военный министр	Осуществляет:
	— общее руководство всеми вопросами, связанными с эвакуацией, интернированием и репатриацией военнопленных;
	— взаимодействие с МИД, МВД и другими заинтересованными министерствами и ведомствами в части, касающейся управления контингентом военнопленных;
	— контроль за соблюдением в военных округах норм законодательства в сфере военного плена.
Главный штаб	Определяет места интернирования пленных и их численность в каждом населенном пункте.
	Организует учет и размещение военнопленных в пределах России.
	Осуществляет:
	— перераспределение пленных между отдельными населенными пунктами (по ходатайству командования военными округами);
	— анализ и обобщение ежемесячной отчетности, поступающей из военных округов.
	Сообщает в МИД сведения об умерших военнопленных, а также о подданных иностранных государств, взятых в плен в рядах Оттоманской армии.
	Обеспечивает командование местных войск инструкциями, регламентирующими содержание пленных, и формами для ведения отчетности.
Командующий войсками военного округа и непосредственно подчиненные ему органы управления	Осуществляют контроль за содержанием военнопленных в пределах округа в соответствии с «Положением» и нормами российского военного законодательства.
	Ведут учет военнопленных и ежемесячно отправляют отчеты о них в Главный штаб.
Губернатор и непосредственно подчиненные ему органы управления регионом	Оказывают содействие губернскому воинскому начальнику в вопросах обеспечения безопасности военнопленных, предоставления им всех положенных видов довольствия, организации их трудового использования и пр.
	Выделяют денежные средства на наем помещений для военнопленных «с отоплением и освещением и со стоимостью топлива на варку пищи и хлебопечение», а равно деньги на ремонт указанных помещений и иные нужды.
	Обеспечивают:
	— безопасность местного населения и военнопленных;
	— контроль за санитарным состоянием региона.
Губернский воинский начальник	Осуществляет контроль за содержанием военнопленных в пределах губернии.
	Ведет учет военнопленных.
Уездный воинский начальник	Организует:
	— прием пленных, их размещение, обеспечение и охрану;
	— учет денежных средств, заработанных военнопленными нижними чинами.
	Назначает лиц, ответственных за содержание пленных («Заведующих военнопленными»).
	Осуществляет:
	— руководство всеми военнопленными в уезде;
	— взаимодействие с органами гражданской администрации в целях обеспечения пленных квартирами, их трудоустройства и решения иных вопросов, предусмотренных «Положением»;
	— контроль за санитарным состоянием помещений, занимаемых пленными.
	Обеспечивает:
	— предоставление пленным всех видов положенного им довольствия;
	— надзор за всеми категориями пленных;
	— трудовое использованием нижних чинов из числа военнопленных.
	Ведет именные алфавитные списки пленных и ежемесячно отправляет губернскому воинскому начальнику, в Штаб военного округа и в Главный штаб «Перечневые ведомости о числительном состоянии пленных и донесения о прибыли или убыли их» (см. Приложение 7).
	Информирует полицию об адресах местожительства пленных генералов и офицеров.
Полицмейстер и уездный исправник	Обеспечивают поддержание общественного порядка в пунктах интернирования пленных.
	Контролируют соблюдение санитарных правил и норм в пунктах интернирования, в первую очередь, на территориях, прилегающих к казармам, занимаемым пленными.
	Оказывают иное содействие военным властям.
Городской голова, городские и уездные земские управы	Осуществляют (по требованию уездного воинского начальника) обеспечение пленных квартирным довольствием, в т. ч. зданиями, оборудованными спальными помещениями, столовыми, пекарнями, кухнями, котлами для приготовления пищи и посудой, постельными принадлежностями и т. п.; обеспечение указанных помещений топливом, водой и пр.
	Обеспечивают поддержание в чистоте территорий, прилегающих к казармам пленных.
	Оказывают иное содействие военным властям.

4. Должности «заведующих военнопленными» были предусмотрены лишь во внутренних регионах России. На театрах же войны таковые отсутствовали, почему работа с названным контингентом возлагалась здесь порой на лиц случайных и к роли этой не вполне подготовленных. офицеров.

5. В российских губернских городах обязанности «заведующих военнопленными» (как офицерами, так и нижними чинами) обычно исполняли штаб-офицеры местных батальонов. в уездах пленными офицерами, как правило, заведовали сами воинские начальники (или их помощники), а нижними чинами — кто-либо из унтер-офицеров.

6. Команда вооруженных «наблюдающих» представляла собой отдельное подразделение постоянного состава, возглавляемое унтер-офицером и не входящее в гарнизонный караул. комплектовалась она из нижних чинов местных войск, из расчета один «наблюдающий» на 10–15 пленных.

7. Все турецкие нижние чины, интернированные в тот или иной населенный пункт, составляли одну «команду военнопленных» и, наряду со своими офицерами, числились в составе местных войск на положении «прикомандированных».

8. Распределение аскеров на роты обычно детерминировалось порядком их расквартирования. другими словами, все пленные, занимающие какую-либо казарму, считались, вне зависимости от их количества, одной ротой. Однако в крупных многоэтажных зданиях подразделение на роты могло осуществляться и по числу занятых турками этажей^[42].

9. На взводы и отделения роты османов обычно не дифференцировались, хотя это и допускалось § 34 «положения».

10. Несмотря на то, что в соответствии с тем же § 34 «положения» ротами военнопленных должны были командовать русские офицеры, в действительности это требование мало где выполнялось, и командовали такими подразделениями, как правило, унтер-офицеры.

11. Хотя на турецкий командный состав из числа пленных «Положение», практически, не возлагало никаких властных функций, место и роль этих людей в управлении аскерами мы оцениваем достаточно высоко. так, что касается оттоманских офицеров, то они, частью по требованиям российского командования, частью по собственной инициативе:

Структура организации управления военнопленными в местах интернирования в 1877–1878 гг.

Схема 1.

— обеспечивали поддержание среди нижних чинов должного порядка в местах пленения, на этапах эвакуации и в пунктах интернирования, особенно, при нахождении аскеров за пределами казарм (например, при проведении их прогулок по городским улицам и пр.)^[43];

— с той же целью поочередно заступали в гарнизонные наряды на должности: «Помощник дежурного по местному батальону — дежурный по команде военнопленных нижних чинов», «Помощник дежурного по лазарету местного батальона» и т. п.^[44]

— регулярно разъясняли нижним чинам те или иные требования российского командования и т. д.

Правда, в некоторых случаях привлечение турецких офицеров к процессу управления аскерами требовало определенной осторожности, поскольку при отсутствии реальных дисциплинарных прав они могли полагаться лишь на собственный авторитет, а при недостатке такового — на собственные силы (в буквальном смысле этого слова). Так, в сентябре 1877 г. на ст. Полтава внезапно вспыхнувшую драку между пленными и русскими рабочими оказались не в силах остановить ни конвой, ни полиция. Пришлось прибегнуть к помощи османских офицеров. «Последние, — писал очевидец, — прибыв на поле битвы, уняли турецких солдат и, добравшись до главных виновников, долго усмиряли их по-своему до того, что четыре души были в тот же день отправлены в больницу богоугодного заведения»^[45].

Все изложенное выше вполне применимо и к турецким унтер-офицерам, которых состояние плена также далеко не всегда освобождало от исполнения рутинных функциональных обязанностей. Например, в Плевне, уже в первые часы после капитуляции армии Османа-паши, чаушам в качестве «инструментов дисциплинарного воздействия» были даже выданы палки. Правда, это, кажется, не очень понравилось русским солдатам и, как вспоминал современник, из цепи часовых, окружавших турок, эпизодически раздавалось что-нибудь вроде: «Не замай! Слышь, палкой-то, палкой-то не трожь!»^[46]. Тем не менее, по имеющимся у нас данным, «палочная дисциплина» практиковалась турецкими унтер-офицерами не только на ТВД, но и в некоторых местах интернирования, в частности, в Харькове^[47].

Фактов негативного воздействия турецкого командного состава на пленных нижних чинов практически не отмечено. в качестве исключения можно сослаться лишь на два случая:

а) в октябре 1877 г. военный министр поставил вопрос о переводе из Орла в иной населенный пункт дивизионного генерала Мустафы Гасана-паши, заподозренного в попытках склонить аскеров к отказу от работ;

б) спустя месяц такой же вопрос встал в отношении интернированного в Ревель бригадного генерала Ахмеда Рифата-паши, поскольку было замечено, что тот, «предаваясь излишнему употреблению крепких напитков, ведет несоответствующую его положению жизнь»^[48].

Характерно, что если Гасана-пашу немедленно перевели из Орла в Могилев, то прегрешения Рифата-паши, очевидно, были признаны не столь серьезными, чтобы беспокоить генерала очередным переездом.

Контроль за соблюдением порядка и правил обращения с военнопленными осуществлялся как на международном, так и на внутригосударственном уровнях. И хотя система соответствующих органов не отличалась ясной структурой, для целей настоящей работы мы считаем возможным условно выделить в ней четыре основные группы субъектов:

1. Дипломатические представительства «державы-покровительницы».

2. Аппарат государственного управления Российской империей.

3. Оттоманский красный полумесяц.

4. Органы отечественной и зарубежной периодической печати.

Рассмотрим перечисленное детальнее.

1. Как уже упоминалось ранее, с открытием военных действий покровительство турецким подданным в России приняла на себя Великобритания. Учитывая место и роль этой страны на международной арене, а равно ее далеко не простые отношения с Петербургом, выбор Портой державы-покровительницы, на первый взгляд, выглядел более чем удачным. Однако, по нашим оценкам, оттоманское правительство слабо использовало представившиеся ему возможности и, по-видимому, не часто прибегало к содействию Лондона в том, что касалось обеспечения прав турецких военнопленных.

Пункт 18 Приказа Смоленского уездного воинского начальника от 1 августа 1877 г. № 213 о прикомандировании к местному батальону и постановке на все виды довольствия группы пленных офицеров. (ГАСО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 13. Л. 111)

Как результат, соответствующая деятельность и посольства Великобритании в Петербурге, и ее генерального консульства в Москве на протяжении всей войны носила откровенно инертный характер (В сравнении, например, с активной правозащитной работой дипломатов Германии и Италии, покровительствующих русским подданным в Османской империи^[49]). Другими словами, официальные английские представители никогда не посещали мест интернирования пленных турок, не интересовались нуждами этих людей и даже не пытались оказывать им гуманитарную помощь, в т. ч. теплой одеждой, обувью, продуктами питания, деньгами и т. п.^[50]

Фактически, все «покровительство» свелось к переписке, направленной на установление местонахождения отдельных оттоманских военнослужащих, пропавших без вести и, предположительно, находящихся в русском плену^[51]. В качестве одного из немногих исключений можно сослаться на относящееся к декабрю 1877 г. ходатайство британского посольства о принятии российским командованием срочных мер «к призрению оставленных в Софии 500 турок, больных и раненых». Однако просьба эта не только запоздала, но и, похоже, была расценена штабом действующей армии как бестактность, заслужившая соответствующего ответа: «В Софии найдено не 500, а 1 500 больных и раненых турок, о призрении коих генерал Гурко озаботился и без ходатайств»^[52].

Намного более успешно английские дипломаты занимались в этот период защитой прав и интересов собственных соотечественников, эпизодически обнаруживаемых среди турецких военнопленных, как-то: британских офицеров, поступивших на службу Оттоманской империи, журналистов, врачей, сотрудников различных гуманитарных миссий и т. п.^[53]

2. Основные контрольные функции органов и должностных лиц аппарата российского государственного управления отражены нами в Таблице 3. Однако, по нашим оценкам, функции эти носили, до некоторой степени, формальный характер. Действительный же уровень контроля был относительно низок, в первую очередь, на обоих ТВД. Да и в границах России, особенно на этапах эвакуации турок, он оставлял желать много лучшего.

В этой связи мы считаем, что наиболее эффективный контроль за положением османов, по крайней мере, во внутренних регионах страны, осуществляла «Подвижная комиссия о турецких военнопленных», сформированная 1 февраля 1878 г. под председательством генерал-адъютанта С. П. Голицына^[54]. Подчинялся этот орган непосредственно военному министру, хотя в его состав входили представители не только военного ведомства, но и МВД, МПС, а также главного управления Российского Общества Красного Креста (РОКК). судя по руководящим документам комиссии (Приложение 8), создавалась она, в первую очередь, для контроля за санитарным состоянием военнопленных, перевозимых по территории России. Однако энергичный С. П. Голицын быстро вышел за рамки формальных полномочий. как следует из имеющихся в нашем распоряжении данных, генерал-адъютант эпизодически перераспределял турок между отдельными губерниями, организовывал им в пути внеочередные обеды, увеличивал больным аскерам нормы хлебного довольствия, следил за удобством их спальных мест и, кажется, даже пытался добиться от пленных «молодецкого вида»^[55].

В целом, масштабы деятельности названной комиссии не могут не впечатлять. только до середины марта 1878 г. ее члены проинспектировали десятки пунктов интернирования османов, что позволило выявить и устранить ряд недостатков в размещении и обеспечении пленников, а равно привлечь к ответственности виновных. Одним из примеров тому может служить следующий рапорт С. П. Голицына военному министру из Полтавы от 13 марта 1878 г.: «Все вообще пленные, невзирая на то, что большинство их прибыло в Полтаву в начале февраля, ходят до сих пор в своих турецких лохмотьях и ни на одного из них не сшито еще до сих пор положенных им вещей. на некоторых из них встречаются порядочные, хотя и изношенные шинели и сапоги, но это такие, которыми они снабжены месяцев шесть тому назад в Бендерах, при вступлении в пределы России. Полтавского же изделия нет ни одной штуки. Ссылаются, разумеется, на не доставление вещей интендантством, но я полагаю, что единственная причина неудовлетворительности виденных мною результатов заключается в бездействии лиц, на обязанности коих лежит выполнение этой части дела. Замечательна халатность, с коей эти лица относятся к своим обязанностям. Никто из них не знает в точности ни числа состоящих в его ведении людей, ни числа больных».

Замечательной мы считаем и резолюцию, которую наложил на рапорт С. П. Голицына глава военного ведомства: «Начальнику Главного штаба. Просить командующего войсками Харьковского [военного] округа обратить особенное внимание на это донесение и представить заключение свое о том, какие взыскания полагает сделать с виновных в столь непростительной небрежности и бездействии, не следует ли вовсе отстранить от должности как уездного, так и губернского воинского начальника?»^[56].

3. В ходе войны Оттоманский Красный Полумесяц не имел возможности работать в России. Однако уже в марте 1878 г., т. е. вскоре по заключению Сан-Стефанского мирного договора, генеральному инспектору медицинских учреждений Красного Полумесяца барону Яромиру Мунди (подданный Австро-Венгрии) было позволено ознакомиться с положением больных и раненых турок, находящихся в лечебных заведениях Бессарабской и Херсонской губерний. И хотя официальные результаты этой поездки остались не вполне ясны, как утверждал сопровождавший барона генерал-адъютант С. П. Голицын: «Всем виденным он (Яромир Мунди — В.П.) восторгался, объясняя мне, что и в Константинополе для турецких раненых и больных нет ни одного похожего на виденные им лечебные заведения. "В Константинопольских военных госпиталях, — говорил он мне, — тифозные лежат по двое и по трое на одной койке"^[57].

Что касается иных общественных организаций Турции, то, по нашим данным, зимой 1877–1878 гг. в Стамбуле был создан Комитет «İane-i Şitaiye», ставивший своей целью оказание помощи соотечественникам, находящимся в России (главным образом, теплой одеждой и продуктами питания). Однако, насколько нам удалось выяснить, никаких реальных последствий для пленных деятельность этого органа не имела^[58].

4. Периодическая печать, как инструмент контроля, несмотря на ряд недостатков, продемонстрировала в годы войны достаточно высокую эффективность, во многом связанную с тем, что, как справедливо заметил С. И. Косарев, «газеты в это время получили возможность серьезно влиять на общественное мнение и, в некоторой степени, на политику правительств»^[59]. К сказанному необходимо добавить, что на театрах военных действий пресса (главным образом, иностранная) стала, фактически, единственным субъектом контроля за соблюдением порядка и правил обращения с военнопленными.

Пункт 19 Приказа Смоленского уездного воинского начальника от 1 августа 1877 г. № 213 о прикомандировании к местному батальону и постановке на все виды довольствия группы пленных нижних чинов. (ГАСО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 13. Л. 111об.)

Правда, как участники исследуемых событий, так и современные российские ученые солидарны в том, что в 1877–1878 гг. зарубежная периодическая печать, в первую очередь, английская, относилась к России и ее вооруженным силам откровенно предвзято^[60]. Причем, настолько предвзято, что «уже к осени 1877 г. у значительной части британцев, впрочем, как и у многих жителей других европейских государств, взгляд на балканские события и на роль в них Российской империи обрел устойчиво негативный характер»^[61].

В контексте исследуемой темы мы не вполне разделяем приведенную точку зрения, поскольку считаем, что, с одной стороны, серьезные издания, такие как, например «The Times» или «The Daily News» относились к русской армии с не бо́льшим (а может быть даже и «с меньшим») предубеждением, чем к турецкой, а с другой, — информация европейских и американских газет об убийствах русскими раненых турок и о негуманном обращении с пленными, в известной степени, соответствовала действительности^[62]. Другое дело, что истина часто тонула в потоках нелепых слухов, во многом дискредитируя всю рассматриваемую разновидность контроля.

Тем не менее, нам кажется в высшей степени примечательным то, что российское военно-политическое руководство вплоть до конца войны продолжало упорно «отбиваться» от необъятной западной прессы, не делая исключений даже для заведомо абсурдных публикаций. К примеру, 17 февраля 1878 г. начальник штаба действующей армии генерал-адъютант А. А. Непокойчицкий писал Командующему войсками гвардии и кавалерии генерал-адъютанту И. В. Гурко: «Товарищ Министра иностранных дел телеграфирует мне из С.-Петербурга от 16 сего февраля: "Иностранные газеты говорят, что из четырех докторов польского происхождения, взятых в турецких госпиталях в Софии, — три были повешены нами (!? — В.П.), а четвертый спасся благодаря английскому паспорту. Ввиду необходимости опровержения благоволите восстановить истину". Сообщая об этом <…>, имею честь покорнейше проситьуведомить меня для официального опровержения вышеизложенного и восстановления истины о том, что вам известно о врачах польского происхождения турецких госпиталей в Софии и что могло бы подать повод к приведенному выше заявлению иностранных газет»^[63].

Переходя к отечественной периодической печати, необходимо сразу же оговориться, что порядок и правила обращения с военнопленными она контролировала, по большей части, лишь в пределах России и, скорее, опосредованно, т. к. основным предметом ее внимания являлось благополучие населения тех регионов, в которые интернировались турецкие пленники. так, 5 февраля 1878 г. газета «Новое время» опубликовала следующее письмо своего корреспондента из г. Гжатск Смоленской губ.: «Наш город в большой опасности. Партия турок из Плевны завезла сюда разные болезни; помещенные в сыром и, до половины зимы нетопленном доме, они дохворались до пятнистого тифа. Больных турок отправляют в земскую городскую больницу, а больница эта устроена всего на 40 чел.; между тем в ней теперь всех больных 110 чел., из которых 50 турки. Часть больных не имеет постелей и белья, валяется на нарах или просто на полу; рядом лихорадка, понос и тиф <…>. не говоря уже о воздухе этой смрадной ямы, у больных нет под рукой даже посуды для воды, нет никакого прикрытия <…> мещане, крестьяне, солдаты и турки <…> лежат вперемежку, заражая друг друга»^[64].

7 февраля смоленский губернатор по телеграфу (!) затребовал объяснений от Гжатского уездного исправника. А уже 8 февраля исправник направил главе региона пространный рапорт, который мы считаем нужным привести здесь лишь с незначительным сокращением: «Корреспонденция из Гжатска справедлива в известной степени только по отношению положения больных в местной городской больнице. Больница эта, устроенная и снабженная на 40 кроватей и могущая в крайнем случае вместить не более 60 чел. больных, переполненная своими собственными, поставлена была в большое затруднение, когда неожиданно она должна была принять больных военнопленных турок не только из числа здесь водворенных, но и из партии, направленной в гор. Сычевку, с лишком 50 чел. Не имея готового помещения и всех больничных принадлежностей, уездная земская управа по необходимости должна была на первых порах больных этих разместить кое-как на полу больничных коридоров, без подстилки, в том белье и одежде, в которых они прибыли. Продолжалось это несколько дней, пока не было отоплено и наскоро приспособлено временное помещение в доме, занимаемом больницею, и между тем управа приступила к устройству совершенно отдельной больницы для военнопленных, для которой пришлось заводить вновь все принадлежности, начиная от кроватей, белья и кончая посудой. Это последнее помещение оканчивается отделкою и в конце текущей недели больные военнопленные будут [туда] переведены. В настоящее время из числа 105 чел., находящихся на излечении в городской больнице, 51 военнопленный помещены в отдельных двух комнатах второго этажа здания, не имеющих прямых сообщений с больничными палатами, расположенными в третьем этаже. В этом помещении коек нет и больные, без подразделения по роду болезней, лежат на нарах. Желая, насколько позволяют средства, содействовать управе, дать возможные удобства больным в этом временном помещении, я, по званию уполномоченного местного комитета Красного Креста, выдал из склада заведываемого мною госпиталя на 50 чел. тюфяков с подушками и по одной перемене белья, но халатов и одеял пока нет. пятнистого тифа как в больнице, так и в городе не существует вовсе; прибывшие же на излечение военнопленные в большинстве страдают истощением, лихорадкою, желудочно-кишечными катарами и сыпным тифом. <…> с переводом больных в новые помещения им будут даны все необходимые удобства. Затем в остальном корреспонденция лишена основания и корреспондент, вероятно, основывался на преувеличенных слухах»^[65].

В качестве еще одного примера можно сослаться на газету «Голос», где 19 марта 1878 г. была помещена статья об угрозе вспышки эпидемии тифа в г. Луга петербургской губернии. Как утверждал ее автор, болезнь в город занесли пленные, которым местные власти не предоставили даже чистого белья и, к тому же, поселили их «в неопрятных помещениях»^[66]. О публикации было немедленно сообщено губернатору, и уже 22 марта Лужский уездный исправник донес главе региона, что тифа в городе нет, а турок не просто разместили в помещениях вполне опрятных, а сразу же отправили в баню и сожгли все их белье, взамен которого они получили «пожертвованные чрез пристава первого стана жителями уезда (курсив наш — В.П.) рубахи и порты»^[67].

Глава вторая Состав и структура османских пленников

Состав и структура контингента турецких военнопленных периода 1877–1878 гг. остаются до настоящего времени малоисследованными, что объясняется, главным образом, следующим:

1. Утратой многих ценных архивных источников, о чем мы уже говорили во введении к настоящей работе. Последствия этого факта таковы, что сегодня историки вынуждены приводить сведения о численности пленных противника со ссылкой на… «Военно-медицинский отчет за войну с Турцией»^[68] — документ, безусловно, важный, но разработанный явно для другой цели и поэтому лишь констатирующий факты противоречий между официальными данными, но сами эти противоречия не устраняющий^[69].

2. Сохранившиеся в архивах документы информационно-справочного характера зачастую требуют самого тщательного источниковедческого анализа. простое же заимствование их содержания нередко влечет за собой серьезные искажения реальной картины. В подтверждение сказанному можно сослаться на сообщение В. В. Белякова о том, что в годы войны в Российской империи было расквартировано чуть ли не 142 тыс. военнопленных противника (на самом деле — в два раза меньше)^[70], а также на приводимые А. Л. Самовичем данные, согласно которым на 1 июля 1878 г., т. е. к началу послевоенной репатриации, в России еще находилось в живых свыше 70 тыс. османских пленников (увы, к тому моменту уже менее 60 тысяч)^[71].

3. Опубликованные источники, в большинстве своем, неполны и (или) противоречивы. подтверждением первому могут служить «Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре», в которых приводятся крайне скудные сведения о военнопленных. Примером второго является «Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове» из которого, в частности, можно узнать, что в результате сражения при Шипке-Шейново в русском плену оказалось то ли 25 тыс., то ли 32 тыс. турок, но в тыл при этом было эвакуировано почему-то лишь немногим более 21 тыс. человек^[72].

Все сказанное относится и к большинству показателей, засвидетельствованных современниками. Так, по официальным данным, традиционно используемым практически всеми историками, в ноябре 1877 г. при взятии Карса было пленено до 18 тыс. османов (не считая 4,5 тыс. раненых и больных)^[73]. В то же время, Военный министр генерал-адъютант Д. А. Милютин записал в своем дневнике, что в Карсе взято лишь 10 тыс. здоровых пленных, а участник штурма крепости, историк С. О. Кишмишев, вообще полагал, что количество таковых не превысило и 9 тыс. человек^[74].

4. Состояние первоисточников во многом предопределило (и предопределяет до сего дня) содержание всех научных трудов, включая фундаментальные многотомные издания. так, из статьи «Русско-турецкая война 1877–1878 гг.», помещенной в Томе 12 «Советской исторической энциклопедии», мы узнае́м, что 28 декабря 1877 г., в результате победы при Шипке-Шейново, в плену оказалось 30 тыс. османов, а из статьи «Шипка-Шейново» Ттом 16 того же издания), что их было только 22 тыс.^[75] В свою очередь, согласно Части 1 Тома 8 «Описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове», 28 ноября 1878 г. в Плевне капитулировало от 40 тыс. до 44 тыс. турок, хотя в Части 1 предыдущего Тома 7 «Описания» количество пленных указывалось с куда большей точностью — 43 338 человек^[76]. (Здесь мы даже не говорим об остальной российской и зарубежной историографии, в которой, к примеру, численность той же Плевненской армии Османа-паши варьируется уже в пределах от 34 тыс. до 45 тыс. военнослужащих^[77]).

Что же касается наших собственных оценок, то, изучая архивные и опубликованные документы, сопоставляя их с иными источниками и встраивая в общий контекст событий, мы приходим к выводу, что состав и структура турецких военнопленных, поступивших в годы войны в ведение российских органов военного управления, примерно соответствовали той, которая представлена нами в Таблице 4.

Комментируя содержание последней, считаем необходимым обратить внимание на следующее.

а) Данные строк 1–5, 15 и 16 не вызывают у историков заметных разногласий и поэтому вряд ли нуждаются в дополнительных обоснованиях.

б) Количество турок, плененных при взятии кр. Карс (стр. 6), определено в сочетании с информацией о движении военнопленных противника через Общий тыловой сборный пункт в Ростове-на-Дону.

в) Численность капитулировавшей в Плевне армии Османа-паши (стр. 7) полностью соответствует официальной реляции Главнокомандующего на Балканском ТВД от 13 декабря 1877 г. Объективность же данных самой реляции уже аргументировалась нами в одной из предыдущих публикаций, где мы одновременно дали свою оценку и пресловутому числу «43 338»^[78].

Правда, здесь остается не до конца ясной судьба раненых и больных защитников Плевны. Известно, что согласно предварительной договоренности между российским и румынском командованием, все эти люди подлежали передаче на попечение Бухареста. Факт этот подтверждается и румынскими источниками^[79]. Однако, судя по другим данным, кажущимся нам более убедительными, намерение это осталось нереализованным, в связи с чем всех раненых и больных военнослужащих Плевненской армии мы причислили к поступившим в распоряжение российских органов военного управления.

Таблица 4

Динамика поступления военнопленных в ведение российского командования в 1877–1878 гг.^[80]

№ п.п.	Дата, место и обстоятельства события	Количество пленных (чел.)		В том числе (гр. 3 и гр. 4)			Из них (гр. 3 и гр. 4)
		Балканский и Черноморский ТВД	Кавказский ТВД	Генералы	Офицеры	Нижние чины	Здоровые	Раненые и больные
1	2	3	4	5	6	7	8	9
1	Взятие кр. Ардаган, 5.05.1877 г.	-	370	1	9	360	70	300
2	Взятие кр. Никополь, 4.07.1877 г.	7 000	-	2	108	6 890	6 700	300
3	Авлияр-Аладжинское сражение, 3.10.1877 г.	-	7 000	7	253	6 740	6 600	400
4	Взятие редута Горный Дубняк, 12.10.1877 г.	3 300	-	1	99	3 200	2 300	1 000
5	Взятие редута Телиш, 16.10.1877 г.	3 100	-	1	99	3 000	3 100	-
6	Взятие кр. Карс, 6.11.1877 г.	-	14 400	5	795	13 600	9 900	4 500
7	Взятие укрепленного пункта Плевна, 28.11.1877 г.	44 000	-	10	1 840	42 150	40 000	4 000
8	Сражение при Шипке-Шейново, 28.12.1877 г.	22 000	-	4	796	21 200	21 200	800
9	Иные боевые столкновения	6 400	3 030	-	280	9 150	6 530	2 900
10	Всего пленено на сухопутных театрах	85 800	24 800	31	4 279	106 290	96 400	14 200
11	Пленено в бассейне Черного моря	800	-	-	20	780	740	60
12	Итого пленено вооруженными силами России	86 600	24 800	31	4 299	107 070	97 140	14 260
13	Часть гарнизона турецкой кр. Ниш	1 850	-	-	70	1 780	1 850	-
14	Всего поступило в ведение российского командования. Из них:	88 450	24 800	31	4 369	108 850	98 990	14 260
15	Передано правительству Румынии в декабре 1877 г.	9 225	-	2	223	9 000	9 225	-
16	Репатриировано из Карса в ноябре 1877 г.	-	3 250	-	-	3 250	-	3 250
17	Осталось в ведении российского командования	79 225	21 550	29	4 146	96 600	89 765	11 010

г) Состав османов, плененных в районе Шипка-Шейново (стр. 8), указан, исходя из анализа информации о ходе эвакуации и госпитализации военнопленных в пределах Болгарии.

д) Число раненых и больных в стр. 9 базируется на донесениях о количестве пациентов, оставленных отступающим противником в лечебных учреждениях Базарджика, Дубницы, Казанлыка, Софии, Ташкисена и других населенных пунктов. Численность же здоровых носит оценочный характер.

е) Основу данных стр. 11 составляют турки, плененные в Черном море при захвате пароходом «Россия» транспорта «Мерсина».

ж) Отдельного внимания заслуживает стр. 13. связано это с тем, что по условиям капитуляции кр. Ниш, заключенной между сербским и турецким командованием 29 декабря 1877 г. (10 января 1878 г.), гарнизон крепости подлежал беспрепятственному возвращению на родину^[81]. Однако часть его (1 850 чел.), вероятно, воспользовалась не самым удачным маршрутом и оказалась во власти российского командования. Другими словами, речь здесь идет о турках, признанных военнопленными по недоразумению (а скорее, по чьему-то произволу). Правда, в январе 1878 г. штаб действующей армии неоднократно пытался разыскать этих людей и передать их турецким властям^[82]. Но поскольку никаких сведений о реализации указанных намерений нами не выявлено, мы исходим из презумпции, что, в конечном итоге, все эти 1 850 чел. оказались в числе военнопленных, интернированных в Россию.

В части, касающейся дифференциации пленных по категориям личного состава, считаем необходимым обратить внимание на следующее:

1. Основные данные о турецких генералах представлены в Таблице 5.

2. Доля штаб-офицеров в составе пленных офицеров не превышала 6 %.

3. К офицерам приравнивались капитаны гражданских пароходов (но не парусников), а также врачи и сотрудники Оттоманского Красного Полумесяца, добровольно проследовавшие в Россию вместе с больными и ранеными пленными. (Юнкера военно-учебных заведений рассматривались в качестве рядовых и никакими привилегиями не наделялись).

Таблица 5

Турецкие генералы, находившиеся в русском плену в 1877–1878 гг.^[83]

№ п.п.	Имя	Место и дата пленения	Пункт интернирования	Примечания
I. Маршал
1	Гази Осман-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Харьков
II. Генерал-лейтенанты (Дивизионные генералы)
2	Мустафа Гасан-паша	Никополь, 4.07.1877 г.	Орел	В октябре 1877 г. переведен в Могилев
3	Омер-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Чернигов
4	Хаджи Рашид-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Витебск
5	Ахмед Хывзы-паша	Горный Дубняк, 12.10.1877 г.	Новгород
6	Хаджи Адиль-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Курск
7	Вейсель Хевли-паша	Шипка, 28.12.1877 г.	Полтава
III. Генерал-майоры (Бригадные генералы)
8	Али Гасан-паша	Ардаган, 5.05.1877 г.	Орел
9	Ахмед Фаик-паша	Никополь, 4.07.1877 г.	Орел
10	Гасан Кязим-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Витебск
11	Шевкет-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Митава
12	Мустафа Джавид-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Чернигов
13	Омер Тахир-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Митава
14	Ахмед Рифат-паша	Авлияр, 3.10.1877 г.	Ревель
15	Хасан Хайри-паша	Карс, 6.11.1877 г.	Орел
16	Абдул Давуд-паша	Карс, 6.11.1877 г.	Тамбов	Скончался в Тамбове
17	Мехмед Муниб-паша	Карс, 6.11.1877 г.	Рязань
18	Мехмед Наджи-паша	Карс, 6.11.1877 г.	Тамбов
19	Сулейман-паша	Карс, 6.11.1877 г.	Рязань
20	Измаил Хаки-паша	Телиш, 16.10.1877 г.	Боровичи
21	Гасан Тевфик-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Харьков
22	Тахир-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Полтава
23	Тахир Омер-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Назначен во Владимир	Скончался в Кишиневе 21.12.1877 г.
24	Араб Ахмет-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Владимир
25	Атыф-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Курск
26	Гусейн Васфи-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	Владимир
27	Садык-паша	Плевна, 28.11.1877	2.12.1877 г. переданы командованию союзной Румынии
28	Эдхем-паша	Плевна, 28.11.1877 г.	2.12.1877 г. переданы командованию союзной Румынии
29	Хаджи Осман-паша	Шипка, 28.12.1877 г.	Дерпт
30	Хаджи Ариф-паша	Шипка, 28.12.1877 г.	Пенза
31	Ахмет Гусни-паша	Шипка, 28.12.1877 г.	Назначен в Кострому	Ввиду болезни оставлен в Кишиневе

4. Как минимум, 3 % всех нижних чинов проходили службу в иррегулярных формированиях.

5. Не менее 7 % «аскеров» составляли гражданские лица, а именно:

— мужчины непризывного возраста (в основном, 14–15 лет и 55–65 лет), добровольно примкнувшие к частям оттоманской армии из патриотических побуждений;

— члены экипажей судов, захваченных на Дунае и в Черном море;

— жены и дети военнослужащих;

— чины турецкой полиции;

— мирные жители, задержанные по самым разным причинам (наличие оружия, ношение форменной одежды или ее элементов, попытка скрыться при приближении патруля, «подозрительный» вид и т. п.), а то и вовсе без всяких причин (например, турку предлагалось пройти «в штаб, для опроса», где после дачи показаний его бесцеремонно включали в партию военнопленных, отправляемых в тыл)^[84].

Разумеется, необоснованное пленение мирных людей не всегда оставалось незамеченным. Это видно уже из отдельных приказов, требующих «предписать войскам, чтобы невооруженных жителей отнюдь не трогать и в плен не забирать». Видно это и из некоторых публикаций зарубежной и даже отечественной прессы, которая, касаясь фактов такого рода, отзывалась о них с явным неодобрением^[85]. Однако, при всем при этом, систематической борьбы с данным явлением в русской армии не велось, и оно продолжало давать о себе знать вплоть до конца войны.

К сказанному нужно добавить, что доля «дезертиров» в составе пленных была незначительной. То же можно сказать и о числе «перебежчиков». к примеру, в октябре 1877 г. на сторону русских перешел поручик кавалерии Ахмед эфенди, объяснивший этот шаг тем, что он свыше двух лет не получал жалования. в декабре так же поступил недавно призванный в армию рядовой пехоты Манон Сени, армянин, католик, торговец из Стамбула^[86].

Единицами исчислялись и случаи пленения лиц, не являющихся подданными Турции (в основном, это были добровольцы из Австро-Венгрии, Великобритании, Германии и др. государств).

Бо́льшую часть военнопленных составляли, разумеется, этнические турки и мусульмане, хотя встречалось среди них и немало христиан, а также представителей иных этносов и даже рас, как-то: албанцы, англичане, арабы, армяне, болгары, венгры, греки, курды, лезгины, немцы, поляки, русские («некрасовцы»), татары, черкесы, чехи, «черные египтяне» (негры), швейцарцы и др.

В процессе дифференциации пленников определенный интерес вызывает немногочисленная группа, состоящая из лиц, уже побывавших в плену в России в годы Крымской войны 1853–1856 гг. Основное преимущество этих людей заключалась в наличии у них некоторых представлений как об организации русской армии, так и о бытовой стороне ее жизни, что делало их ценными помощниками и посредниками в управлении военнопленными.

Составляли эту группу, в большинстве своем, офицеры, хотя хватало в ней и нижних чинов, включая даже бывших матросов с эскадры вице-адмирала Османа-паши, уничтоженной русским флотом в Синопе в ноябре 1853 г.^[87] Однако самым ярким представителем этой группы стал, пожалуй, 70-летний аскер, побывавший в русском плену в период не только Крымской, но и Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. ввиду очевидной уникальности пленного, он был представлен самому Николаю Николаевичу, которому охотно поведал, что свой первый «визит» в Россию нанес в Киев, где ему очень понравилось, а второй — в Харьков, где ему понравилось уже гораздо меньше. Беседуя с великим князем, старый солдат держался с достоинством и, в сущности, высказал лишь одно пожелание — вновь оказаться в городе своей юности — Киеве^[88].

Наряду с военнопленными, в Россию эпизодически направлялись и «лица гражданского состояния». В отличие от первых, последние подлежали передаче органам МВД и включали в себя подданных Порты:

— находившихся на захваченных турецких судах в качестве пассажиров;

— высланных в административном порядке из местностей, объявленных на военном положении;

— осужденных военно-полевыми судами за различные преступления^[89].

Если говорить об этих людях несколько детальнее, то пассажиры (разумеется, не являющиеся военнослужащими) интернировались в Таганрог, где находились под негласным надзором полиции вплоть до конца войны.

Административная высылка, предусмотренная полномочиями Главнокомандующего на ТВД, применялась к лицам, подозреваемым в совершении политических или уголовных преступлений (при отсутствии «ясных против них улик»), а равно изобличенным в совершении преступлений небольшой тяжести (кража, грабеж и т. п.). При этом осужденные помещались в тюрьмы Кишинева, Одессы и Харькова, где должны были находиться до отбытия срока наказания. Остальные, как правило, приравнивались к русским ссыльным и до конца войны водворялись под гласный надзор полиции в населенные пункты Вологодской и Пермской губерний, а также в те уезды Херсонской губернии, которые не были объявлены на военном положении.

Наконец, что касается лиц, совершивших тяжкие преступления (призывы к мятежу, антироссийская агитация, убийство, изнасилование, разбой и т. п.), то в отношении них военно-полевые суды руководствовались высочайшими указами от 28 апреля и 9 мая 1877 г., определявшими «в виде временной меры, особый порядок ответственности для лиц гражданского ведомства, совершивших в местностях, объявленных на военном положении, наиболее тяжкие преступления, преимущественно направленные ко вреду или против безопасности государства и армии»^[90]. Впрочем, ничего принципиально нового названные указы в себе не несли, и свой срок каторжных работ (или ссылки на поселение) эти люди отбывали в регионах Сибири, наравне с русским преступникам.

Небезынтересно отметить, что хотя среди «высланных» и «осужденных» встречалось немало румын, молдаван и даже русских, доминировали в этих двух категориях болгары и турки. Причем первые, судя по характеру вменяемых им деяний, мало чем уступали вторым^[91].

Завершая краткий анализ данного аспекта рассматриваемой проблемы, мы не можем обойти молчанием еще одну категорию «пленников» — малолетних детей, сотнями терявших своих родителей в хаосе войны и, особенно, посреди тех бедствий, которые на рубеже 1877–1878 гг. сопровождали массовый исход из Болгарии турецкого населения. Тогдашний корреспондент «Московских ведомостей» Л. В. Шаховской оставил на сей счет типичное описание, подобное которому можно часто встретить на страницах российской мемуарной литературы: «Далее мы видим среди трупов, разломанных телег, лошадиной падали, мальчугана лет трех или четырех. Он сидит одиноко, поджав ноги, и наклонился над остатками потухшего костра; тут же около костра лежит труп старика в чалме; тощая собака обнюхивает труп. казак-кубанец подъезжает к мальчугану и, не спрашивая его согласия, берет к себе на седло, завертывает в бурку от холода и продолжает путь. Наши казаки (и не только казаки — В.П.) подобрали много брошенных на дороге малых детей»^[92].

Российское командование предписывало передавать детей главам администраций ближайших турецких селений^[93]. Но не все это делали. И не всегда можно было найти главу местной администрации. Да и отыскать само турецкое селение, не покинутое его жителями, было не менее проблематично. иными словами, с детьми нянчились сами. Правда, с разной степенью успеха. Так, А. П. Прянишников вспоминал, как офицеры его драгунского полка, обнаружив среди трупов турок живую девочку лет четырех, «принялись кормить и ухаживать» за нею, но очень быстро «выбились из сил» (в полку состояло около 40 офицеров) и предпочли отдать ребенка в семью местного жителя^[94]. В других частях армии с этой задачей справлялись лучше, и даже переходя Балканы без обозов, не расставались со своими «находками», усаживая их, за отсутствием повозок, прямо на вьюки.

Уже по окончанию военных действий безвестный русский солдат прямодушно писал в редакцию газеты «Голос»: «У нас в полках множество детей развелось. Подобранные в разных местах, неизвестно которые турчата, которые болгарские — все черномазенькие. славные такие ребятишки! В нашем полку трое полковых, значит, общих, и один офицерский, его собственная находка. При обозе их продовольствуем, и коровку держим»^[95].

По заключению перемирия детей нередко обнаруживали и забирали родственники. иных русские военнослужащие и сами сочли за лучшее пристроить в турецкие и болгарские семьи. но немало «черномазеньких» так и уехало со «своими» частями в Россию. Здесь, как вспоминал А. А. Берс, детей продолжали воспитывать, а «дочерей полков», в т. ч. и его лейб-гвардии Преображенского, со временем «выдавали замуж и считали их свадьбу семейным полковым торжеством»^[96].

К сказанному нужно добавить, что прием детей под опеку обычно оформлялся документально. Например, из «свидетельства», выданного полковнику М. И. Головину 19 декабря 1877 г., следовало, что «неизвестно как называющуюся турецкую девочку, взятую на поле сражения, бывшего под Плевной в Болгарии 28 ноября сего года нижними чинами 7-го гренадерского Самогитского полка около трупа убитого в этот день турецкого солдата, разрешено <…> взять на воспитание <…> полковнику Михаилу Ивановичу Головину, который обязался принять ее в качестве дочери и просить об усыновлении ее (так в тексте — В.П.) в установленном законом порядке»^[97]. …Через два года родные отыскали эту девочку в России. Выяснилось, что зовут ее Эмине. Но к тому времени дочь убитого под Плевной турецкого солдата уже нарекли при крещении Ольгой. Жила она в Санкт-Петербурге. И, как нетрудно догадаться, вопрос о ее возвращении кровным родственникам здесь никто не желал даже обсуждать.

Нелишним будет также заметить, что, по данным османской периодики тех лет, отдельные российские военнослужащие увозили с собой на родину и жен из числа турецких девушек и женщин^[98]. И хотя в архивных документах и опубликованных источниках нам не удалось обнаружить убедительных подтверждений данной информации, она не вызывает у нас особых сомнений, поскольку речь идет о практике, вполне типичной для всей истории русско-турецкого вооруженного противостояния конца XVII–XIX вв.

Глава третья Восприятие противника русскими военнослужащими

Восприятие турок личным составом действующих армий детерминировалось сложным комплексом факторов, среди которых необходимо назвать, в первую очередь, следующие:

1. К исходу XIX столетия войны между Российской и Оттоманской империями давно уже превратились в столкновение держав, являвшихся одновременно национальными, религиозными и историческими врагами, что неизбежно придавало их вооруженной борьбе особо ожесточенный характер.

2. Начиная с 1876 г., население России находилось (к слову, единственный раз в отечественной истории) под воздействием целенаправленной антиосманской пропаганды, приобретавшей все больший размах и интенсивность по мере развития Балканского кризиса. если говорить конкретнее, то еще задолго до начала войны газеты стали наполняться сведениями об уничтоженных турками болгарских селах; о сотнях заживо сожженных славянских женщин и детей; о башибузуках, буквально разрывающих христианских младенцев, и многими иными свидетельствами турецкого варварства, вряд ли способными оставить читателя равнодушным.

3. Российское общественное мнение традиционно наделяло турок такими качествами, как «коварство» и, главное, «безграничная жестокость по отношению к противнику», выражавшаяся даже не в убийстве пленных (включая раненых) как таковом, а именно в их изощренном и мучительном истязании, равно как и в надругательстве над трупами своих врагов^[99]. И хотя ответственность за названные деяния, как правило, возлагалась на башибузуков, многие современники допускали причастность к ним и личного состава регулярной оттоманской армии. В этой связи полковник П. Д. Паренсов, безусловно, выражал господствующее мнение, когда писал о том, что «всем участникам боев, несомненно, приходило в голову: лишь бы не остаться на поле (боя — В.П.) беспомощным, т. к. ни высокое звание и положение, ни присутствие в рядах противника его офицеров и начальников, не спасало от поругания и мучительной смерти»^[100].

Сказанное подтверждается как множеством актов (в т. ч. и с иностранным участием) об обнаружении изуродованных и расчлененных тел русских военнослужащих, так и тем, что, сталкиваясь с примерами прямо противоположного поведения османов, россиянин испытывал чувство, близкое к изумлению. так, 25 августа 1877 г. поручик Л. Г. Богаевский записал в своем дневнике: «сегодня по утру часть раненых перенесли в сараи и уложили на соломе; часть же оставалась на поле у Кацелева, которое перешло во власть турок; зато и часть турецких раненых оставалась в наших руках на поле у Аблавы. Вечером произошел обмен ранеными; к нашему удивлению наших не мучили, некоторые даже говорили, что их укрыли шинелями (?!) (курсив наш — В.П.)». Прапорщик Н. В. Яшвиль был, по его собственному признанию, потрясен, когда увидел трупы русских солдат, которых турки в знак уважения к мертвым накрыли бурками. Штабс-ротмистр В. М. Вонлярлярский, по недоразумению оказавшийся при объявлении о капитуляции Плевны в гуще еще вооруженных аскеров, даже спустя годы не мог понять, почему в столь трагический для османов и, в столь же благоприятный для них момент, его не настигла «шальная пуля», и категорически утверждал, что турки поступили с ним «в высшей степени благородно», за что он будет «благодарен им по гроб жизни»^[101].

Однако, как бы то ни было, основные последствия всего перечисленного Военный министр Д. А. Милютин зафиксировал в своем дневнике все-таки несколько иными словами: «16 июня 1877 г. <…> Осмотрел с государем госпиталь в Пиатре <…> В числе раненых в госпитале оказалось и несколько турок; но вообще, кажется, наши не щадили противников. Говорят, что наши солдаты дерутся с каким-то озлоблением»^[102]. Сотни тысяч подчиненных Д. А. Милютина знали об этом озлоблении не понаслышке. к примеру, в июле 1877 г. прапорщик Н. В. Яшвиль писал родным в Петербург: «Они (русские солдаты — В.П.) так ожесточены на турок, что пленных не берут и не слушают никаких миролюбивых приказаний, а крошат без пощады всех и вся. <…> Наши солдаты в плен не берут никого, даже раненых»^[103].

Вместе с тем, надо признать, что перечисленные выше факторы нивелировалось, по крайней мере — отчасти, обстоятельствами и несколько иной направленности, а именно:

1. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. велась под знаком освобождения балканских славян от османского ига, но в ее информационно-пропагандистском обеспечении весьма слабо просматривались мотивы мести, кары и вообще «воздаяния» врагу в какой-либо форме, тем более, путем его физического уничтожения.

2. Война носила непродолжительный и, в целом, победоносный характер. к тому же ее бедствия практически не затронули территории и населения собственно России.

3. Высокие боевые качества турок, особенно проявленные ими в обороне Плевны и при штурме Шипкинского перевала, вызвали у основной массы россиян невольное уважение к противнику.

4. По каким-то не до конца проясненным причинам, российское командование предпочло не акцентировать внимание подчиненных на варварских поступках османов, даже если таковые вызывали широкий общественный резонанс. Напротив, оно, так или иначе, культивировало мысль о том, что борьба ведется именно с достойным врагом, почему предписывало относиться к пленным «с человеколюбием и военной честью»^[104].

5. По прибытию в Болгарию русский воин быстро обнаруживал, что положение балканских славян не столь драматично, как о нем живописали газеты на родине, а нескончаемое и беззастенчивое расхищение болгарами турецкого имущества начинало со временем все больше раздражать русских, тогда как аскер все чаще воспринимался как «такой же солдат, как и я».

6. С самого момента пленения турки, за редчайшим исключением, выказывали полнейшую лояльность к своим победителям и повсеместно демонстрировали покорность, относительно высокий уровень воинской дисциплины и готовность безропотно переносить все тяготы их нового положения.

Принимая во внимание противоречивый, а вернее — взаимоисключающий характер двух групп представленных факторов, мы сочли целесообразным оценить особенности восприятия противника личным составом действующих армий по результатам контент-анализа дневников, писем и воспоминаний участников войны 1877–1878 гг. на Кавказе и на Балканах. С этой целью нами, методом случайной выборки, было отобрано 72 источника личного происхождения, авторство которых принадлежит российским военнослужащим и гражданским лицам следующих категорий:

1) Генералы — 6;

2) Штаб- и обер-офицеры — 37;

3) унтер-офицеры и рядовые (преимущественно — гвардии) — 7;

4) врачи, фельдшеры и сестры милосердия — 15;

5) православные священнослужители — 2;

6) гражданские чиновники, журналисты, художники и т. п. — 5.

Перечень интересующих нас смысловых единиц, их группировка, а также полученные в ходе контент-анализа показатели представлены в Таблице 6. Рассматривая ее содержание, отметим следующее:

Истязание русских раненых и пленных (стр. 1) являлось основной претензией к османам (52,9 %), и в изученных нами источниках занимает второе место (!) среди всех упоминаний о турецких военнослужащих (17,2 %). При этом ⅔ упоминаний такого рода были связаны с фактом очередного обнаружения обезображенных тел российских солдат и офицеров. в остальных случаях авторы источников высказывали свои собственные опасения по поводу возможности оказаться во власти турок.

Данные стр. 2 указывают на то, что, невзирая на вышеизложенное, к противнику в русской армии относились с заметным уважением, наделяя османов такими эпитетами, как «смелые», «мужественные», «стойкие», «отважные», «умеющие драться», воюющие «как львы», «как герои» и т. п. атаки турок характеризовались, как «молодецкие», «изумительно храбрые», «настойчивые», «яростные», «бешенные», «замечательно упорные», «самоубийственные» и даже «отчаянно-демонические». («Они бьются хорошо, и смело идут вперед, молодцами идут, а на пули вот так и лезут»).

Особое уважение россияне высказывали в адрес турецких офицеров («бедовый народ»), а также отдельных военачальников, в частности, коменданта редута горный дубняк дивизионного генерала Хывзы-паши и, разумеется, маршала Османа-паши. Последнего русские офицеры открыто именовали «плевненским львом», «великим полководцем», «выдающимся из турок» и даже «полубогом», «сто́ящим целой армии по своему уму и энергии». От офицеров не отставали нижние чины, называвшие маршала «ученым» и полушутя предлагавшие наградить его «Георгием», «хотя он и нехристь».

Таблица 6

Факторы, определяющие и характеризующие отношение военнослужащих действующих армий к противнику в 1877–1878 гг. (по результатам контент-анализа российских источников личного происхождения)^[105]

№ п.п.	Группы смысловых единиц и их наименование	Число упоминаний	Доля упоминаний
			В данной группе	В общем массиве источников
I. Основные черты, характеризующие поведение личного состава оттоманской армии в бою
1.	Истязают пленных, особенно раненых	37	52,9%	17,2%
2.	Храбры, стойки, отважны	19	27,1%	8,9%
3.	Коварны	14	20,0%	6,5%
4.	Итого:	70	100%	32,6%
II. Некоторые черты, характеризующие поведение личного состава русской армии в бою
5.	Сознательный отказ от пленения турок	18	62,1%	8,3%
6.	Возражения против отказа от пленения	1	3,4%	0,5%
7.	Убийство раненых противника	6	20,7%	2,7%
8.	Возражения против убийства раненых	4	13,8%	1,9%
9.	Итого:	29	100%	13,4%
III. Чувства, испытываемые российскими военнослужащими к пленным в условиях боевого затишья
10.	Скорее симпатия	25	50,0%	11,6%
11.	Скорее антипатия	13	26,0%	6,1%
12.	Восхищение (поведением раненых)	7	14,0%	3,3%
13.	Равнодушие	5	10,0%	2,3%
14.	Итого:	50	100%	23,3%
IV. Чувства, испытываемые российскими военнослужащими при столкновении с фактами массовой гибели пленных, а также с недостатками в обеспечении их питанием, одеждой, обувью, жилыми помещениями и т. п.
15.	Сострадание	58	87,9%	27,0%
16.	Равнодушие	5	7,6%	2,3%
17.	Злорадство	3	4,5%	1,4%
18.	Итого:	66	100%	30,7%
19.	ВСЕГО:	215	–	100%

Характерно также, что оскорбительного или уничижительного прозвища османского солдата в русской армии не существовало. Обычно его называли «турка» или «низам» (по наименованию частей регулярной оттоманской пехоты), реже — «крот» (за умение быстро окапываться в ходе боя).

Термин «коварство» (стр. 3) охватывал самые разные действия османов, начиная от злоупотребления ими белым флагом (что, впрочем, было зафиксировано лишь единожды) и заканчивая их неожиданными ночными атаками с выкриками: «Братцы! Не стреляйте, свои!». Однако чаще всего под коварством подразумевалась имитация некоторыми аскерами своей гибели или ранения с тем, чтобы, пропустив атакующего противника, открыть огонь в тыл наступающим. Это неизбежно привело к тому, что многие русские солдаты стали «на всякий случай» добивать всех раненых турок, которые только встречались им на пути.

Не меньшее негодование вызывало поведение и тех раненых османов, которые, находясь уже на своих перевязочных пунктах, первыми открывали огонь по приближающемуся противнику… Для раненых это оканчивалось крайне плачевно, хотя ответственность за подобные драмы следовало бы, конечно, возлагать не сколько на солдат обеих сторон, сколько на персонал названных медицинских учреждений, который не всегда контролировал вверенных ему людей, а то и просто бросал их на произвол судьбы, уходя со своими отступающими частями.

Данные стр. 5 и 6 выглядят вполне ожидаемыми и ясно указывают на то, что в бою россияне относились к врагу без пощады. В то же время к убийству раненого (стр. 7 и 8) русский солдат подходилуже менее решительно, тем более, что частью его сослуживцев такого рода поступки откровенно не одобрялись (в качестве аргумента обычно использовалась поговорка: «лежачего не бьют»). (к слову, приказы à la «Пленных не брать!» в русской армии, конечно же, звучали (по-видимому, так же, как и в турецкой). Однако у нас нет достоверных данных о том, что с обеих сторон они отдавались кем-либо выше младшего унтер-офицера. В этой связи все попытки вложить их в уста российских военачальников, включая генерал-лейтенанта М. Д. Скобелева, мы считаем точно такими же домыслами, как и приказ «Закапывать русских пленных живьем!», приписываемый маршалу Осману-паше^[106]).

Восприятие собственно пленников раскрывают смысловые единицы, сведенные в Группу III (стр. 10–13). и здесь нельзя не заметить, что каждое второе высказывание о турках (стр. 10) содержит такие оценки, как «добродушные», «дружелюбные», «симпатичные», «красивые», «рослые», «плотные», «здоровые», «крупные» («наши перед ними словно дети оказываются»), «отборные», «обходительные», «любезные», «послушные», «кроткие», «смирные», «спокойные», «хладнокровные», «гордые», «милые», «премилые» и даже «замечательно милые». Отдельное внимание авторы источников обратили на то, что пленные из числа раненых (стр. 12) демонстрируют «удивительное терпение», «силу воли» и «поразительную выносливость», и даже операции, проводимые без наркоза, они переносят «без стона», «без ропота» и «без жалоб».

Вместе с тем каждое четвертое высказывание (стр. 11) выглядит для османов уже куда менее лестно: «фанатики», «дикари», «садисты», «варвары», «сущие звери», «безобразные», «неверные» (здесь в значении: «люди, которым нельзя доверять»), «нечистоплотные», «дикий взгляд», «отвратительные рожи» и пр. при этом с особой неприязнью русские отнеслись к коменданту редута Телиш бригадному генералу Хаки-паше. Невзирая на то, что последний сдал вверенное ему укрепление почти без сопротивления, современники, не сговариваясь, именуют его исключительно: «дурковатым», «трусоватым», «вертлявым», «жирным» и т. п. («Он так был весел и так жадно жрал, когда ему дали обедать, что любо было смотреть»).

Данные стр. 15 неопровержимо свидетельствуют о том, что голод, мороз, снегопады и иные бедствия, обрушившиеся на пленных на рубеже 1877–1878 гг., вызвали сострадание к ним практически у каждого (87,9 %), да и само упоминание этого чувства в изученных нами источниках (27,0 %) далеко опередило все, что их авторы вообще говорили о турецких военнослужащих (!). словом, как вспоминала одна из сестер милосердия, пленные «производили ужасающее впечатление; полузамерзшие, едва прикрытые рубищами, непостижимо грязные — они поразили и растрогали даже наших солдат, которые, нужно заметить, вообще, питали к туркам гораздо более симпатии, чем к своим "братушкам" союзникам (курсив наш — В.П.)»^[107].

В этой связи положение османов оценивалось современниками как: «беспомощное», «безотрадное», «безысходное», «бедственное», «тягостное», но чаще «ужасное». сами они «бедные», «угрюмые», «несчастные», «жалкие», «измученные», «голодные», «разутые», «раздетые», «замерзшие», «босые», «голые», «грязные», «оборванные». Фигуры пленных «печальны», они имеют «несчастный вид» и, глядя на них, у авторов «наворачиваются слезы» и «ужас охватывает сердце и душу».

Завершая краткий обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы считаем необходимым добавить к сказанному, что в отношении к пленным у русских военнослужащих просматривались и некоторые национальные приоритеты. Так, с наименьшей симпатией они относились к англичанам, полякам и, особенно, — к курдам, а с наибольшей — к арабам-египтянам, чьи офицеры пользовались репутацией людей интеллигентных и хорошо образованных, а солдаты поражали русских какой-то особой товарищеской спайкой, а равно крайне щепетильным отношением к правилам ношения формы одежды, отдания воинской чести и к дисциплине в целом^[108].

Глава четвертая Прием и содержание пленных в частях действующих армий и на этапах эвакуации. Особенности положения турок, плененных в Плевне 28 ноября 1877 г

Поскольку процедура приема пленников носила характер достаточно рутинный, считаем целесообразным остановиться здесь лишь на тех моментах, которые представляются нам более или менее примечательными, а именно:

1. Досмотр нижних чинов по обезоруживанию противника проводился не всегда качественно (офицеры не досматривались вообще), почему часть османов без видимых затруднений провозила в Россию не только бритвы и шило, но и ножи, а возможно, и револьверы (сразу же оговоримся, что фактов вооруженного нападения турок на россиян нами не выявлено)^[109].

2. При массовом поступлении пленных количество нижних чинов нередко оценивалось лишь приблизительно, вследствие чего удачные побеги этих людей оставались, в большинстве случаев, незамеченными.

3. Раненые и больные аскеры не всегда своевременно отделялись от основной массы пленников и обнаруживали себя лишь тогда, когда оказывались уже не в состоянии следовать в общей колонне. Впрочем, сказанному во многом способствовало то обстоятельство, что многие турки предпочитали не заявлять о наличии у них ран (болезней) и до последнего пытались оставаться со своими здоровыми сослуживцами^[110]. (При существующем уровне медицины такое поведение было свойственно не одним лишь туркам: русские раненые еще в Крымскую войну панически боялись лазаретов и даже просили товарищей «предать их смерти»).

4. Сбор и эвакуация раненых противника с полей сражений не отличались оперативностью и полнотой, почему часть их длительное время оставалась неподобранной и погибала от потери крови и переохлаждения или становилась жертвой мародеров. Связано это было, главным образом, с тем, что:

— силы и средства российской медицинской службы, выделяемые для оказания помощи раненым, в ряде случаев не вполне соответствовали действительному количеству нуждающихся;

— некоторые санитары и носильщики сознательно «обходили» османов, поскольку одни принципиально считали, что должны уделять первостепенное внимание соотечественникам; другие опасались вооруженного нападения на них со стороны раненых турок (что периодически действительно случалось); третьи не желали выслушивать упреки персонала перевязочных пунктов в том, что они опять «тащат всякую дрянь», когда здесь все уже «сбились с ног» и «нет мест для своих»;

— при появлении русских санитаров, а тем более — казачьих цепей, объезжающих поле сражения с целью обнаружения раненых, некоторые турки притворялись убитыми, очевидно, рассчитывая тем самым избежать то ли плена, то ли еще больших для себя неприятностей^[111].

(В качестве комментария к перечисленному необходимо заметить, что, с одной стороны, в русской армии не всегда успевали подбирать и своих раненых, а с другой — в отечественной мемуарной литературе можно встретить немало примеров тому, что турок обнаруживали, оказывали им первую помощь, отогревали в холодное время и доставляли на перевязочные пункты не только санитары, но и военнослужащие сторожевого охранения, кавалерийских разъездов (в т. ч., к слову, и казачьих), а равно иные лица)^[112].

5. Убийство пленных на сборных пунктах имело место лишь в исключительных случаях и, как правило, детерминировалось их открытым нападением на конвой. (Русские объясняли такие нападения «мусульманским фанатизмом», хотя, скорее всего, совершали их люди, страдавшие после боя расстройством психики)^[113].

6. Смертная казнь по приговору военного суда обычно применялась к нижним чинам следующих категорий:

— к турецким военнослужащим (как правило, — башибузукам), изобличенным в тяжких преступлениях против гражданского населения;

— к русским военнослужащим (как правило, из числа мусульман), ранее перешедшим на сторону противника и взятым в плен с оружием в руках.

За пределы означенного круга лиц военная юстиция почему-то предпочитала не выходить. так, она полностью проигнорировала требования общественности и Румынии, и России проверить информацию о причастности маршала Османа-паши к массовым убийствам русских и румынских пленных. не получило с ее стороны должной оценки и поведение коменданта редута Телиш бригадного генерала Хаки-паши 12 октября 1877 г. Между тем, последнее, как представляется, имело некоторые признаки т. н. «судебной перспективы». На это указывает хотя бы следующая запись в Журнале боевых действий Балканской армии от 16 октября 1877 г.: «При взятии Телиша не найдено ни одного из наших раненых, оставленных на поле сражения после неудачной атаки 12 октября. Тела оказались наскоро закопанными и по большей части изуродованными: без ушей, без носов или без голов. Взятые в Телише в плен 4 иностранца (3 англичанина и 1 константинопольский француз) подтвердили, что турки наших раненых не убирали, что почти всех изувечили и всех без исключения убили, причем турецкое военное начальство никаких мер к спасению наших раненых не приняло»^[114]. (К слову, один из упомянутых англичан нарисовал в своих воспоминаниях куда более мрачную картину произошедшего^[115]).

Единственная попытка массовой казни пленных (разумеется, без судебного решения) была предпринята на исходе войны генерал-адъютантом И. В. Гурко, отдавшим 26 декабря 1877 г. приказ следующего содержания: «все пленные турки, взятые в Ихтимане, в наказание за грабеж и убийство жителей и поджог города, должны быть <…> немедленно повешены в городе, на месте совершенных ими зверств». Однако подчиненным удалось убедить генерала не настаивать на реализации данного приказа, способного привести лишь к новому витку взаимного насилия между турками и болгарами^[116].

7. Наличие на пленниках предметов обмундирования военнослужащих русской армии, как-то: мундиров, шинелей, сапог и пр. — воспринималось россиянами равнодушно (по крайней мере, внешне) и репрессий за собой не влекло.

8. Фактов издевательств над пленными нами не установлено. Да и сам этот вопрос, скорее всего, не заслуживал бы внимания как неуместный, если бы майор оттоманской армии Таль-ат и некоторые иные лица не утверждали, что под Плевной русские запрещали туркам брать воду из р. Вид, чем обрекали их на мучения от жажды, или же бесконечно перегоняли батальоны пленных с места на место «с целью измучить их и не дать покоя»^[117]… Относительно р. Вид ограничимся замечанием, что после боя 28 ноября 1877 г. она была завалена трупами людей и животных… Что же до «отсутствия покоя», то с места на место османов действительно перегоняли. Как только их биваки оказывались загаженными. А происходило это довольно часто, поскольку от употребления в пищу русского ржаного хлеба и сухарей турки массово страдали желудочно-кишечным расстройством.

9. Жалобы османов на то, что они были «дочиста ограблены» русскими, звучат в источниках личного происхождения часто и совершенно независимо друг от друга, что уже само по себе не позволяет их игнорировать. правда, «дочиста» — это, конечно же, очевидная гипербола, поскольку, по наблюдениям современников, пленные (как офицеры, так и нижние чины) обычно привозили с собой в Россию деньги в турецкой валюте (включая золотые и серебряные монеты), часы (в т. ч. в корпусах из драгоценных металлов), кольца, перстни, коврики для совершения молитв, чемоданы с личными вещами и т. п.

Однако грабежи, безусловно, имели место, тем более, что подразделения жандармерии, выполнявшие на ТВД функции военной полиции, фактически самоустранились от защиты собственности османов, а офицерский состав армии, особенно представляющий его ротное звено, предпочитал порой просто «не замечать» даже очевидных посягательств на имущество пленников. Правда, недостаток объективных данных вряд ли позволит нам когда-либо вскрыть подлинные масштабы рассматриваемого явления. но о некоторых его аспектах все-таки можно говорить более или менее определенно, а именно:

Гарнизон крепости Никополь складывает оружие. Гравюра

а) Предметами имущественных посягательств обычно выступали: деньги, драгоценности, кинжалы, ножи, бинокли, пояса, солдатские котелки, кружки, бритвы, мундштуки, теплые вещи, продукты питания (особенно пшеничные сухари, которые в русской армии ценились очень высоко) и т. п. Словом, отобрать могли все, за исключением разве что книг.

б) Круг субъектов рассматриваемых деяний вбирал в себя:

— нижних чинов российских вооруженных сил, начиная от казаков и бойцов иррегулярных национальных формирований (дагестанских, ингушских и др.) и заканчивая солдатами лучших гвардейских полков;

— румынских военнослужащих и болгарских дружинников;

— маркитантов союзных армий;

— представителей местного населения;

— лиц иных категорий, включая соотечественников и даже сослуживцев потерпевших.

в) С грабежами и их последствиями российское командование, обычно, боролось следующими мерами:

— изданием запретительных приказов;

— усилением караулов в местах расквартирования пленных;

— рассылкой в названные места конных и пеших патрулей;

— установлением запрета для военнослужащих союзных армий покидать расположения своих частей без разрешительных документов;

— выплатой потерпевшим денежной компенсации взамен утраченной собственности (правда, лишь генералам, да и то не всем);

— организацией и проведением розыска имущества пленных^[118].

В качестве примера последнего можно сослаться на то, что в январе 1878 г. майор Мусса Шевкет бей заявил о пропаже у него в момент пленения двух чемоданов с пожитками и кавалерийского седла. Все перечисленное было найдено и возвращено офицеру буквально через несколько дней. Однако майор тут же обнаружил, что в одном из чемоданов недостает крупной денежной суммы. Розыск денег продолжался до ноября 1878 г., но окончился он, увы, безрезультатно^[119].

10. Раненые османы доставлялись с полей сражений на передовые перевязочные пункты, а оттуда в дивизионные лазареты^[120], военно-временные госпитали (ввг) и иные лечебные учреждения, кроме тех, которые входили в структуру органов Российского Красного Креста. Последние военнослужащих противника на излечение не принимали, что соответствовало уставу и требованиям руководящих документов этой общественной организации. Вместе с тем РОКК достаточно охотно выделял для помощи пленным свой медицинский персонал, а также перевязочные средства, одежду, белье, одеяла и пр. Кроме того, он всегда с готовностью принимал из военно-лечебных заведений русских раненых, чтобы освободить в них места для нуждающихся в стационарном лечении турок^[121].

В российских госпиталях османы содержались на общих основаниях с остальными пациентами. глубоких и систематических отклонений от этого правила нами не выявлено. Случалось, конечно, что туркам отводили тесные, сырые или плохо отапливаемые помещения; несвоевременно меняли им соломенную подстилку; экономили на них хлороформ, предлагая оперируемым вместо наркоза коньяк или спирт и т. п. Однако бывало и так, что русские врачи настолько увлекались оказанием помощи пленникам, что начисто забывали о соотечественниках, а то и создавали османам ничем не обоснованные удобства: в частности, освобождали для них койки,… перекладывая русских раненых на пол^[122].

Впрочем, врачи противника вели себя, порой, точно также. Например, раненые россияне, обнаруженные в турецких госпиталях после взятия Карса, категорически утверждали, что медперсонал относился к ним заботливее, чем к своим. В свою очередь, англичанин Чарльз Райан, оказывавший османам медицинскую помощь в Плевне, признавал, что когда на его перевязочный пункт турецкими санитарами было доставлено два тяжелораненых русских солдата, он постарался уделить этим людям максимум внимания и сделал для них все, что только мог, хотя с самого начала понимал, что оба россиянина безнадежны^[123].

В госпиталях пленные иногда размещались вместе с русскими военнослужащими, но чаще — в отдельных палатах, а еще чаще — в обособленных помещениях (пристройки, сараи, конюшни и т. п.). Однако в идеале российское командование стремилось сосредоточить османов в специальных «турецких» госпиталях и под наблюдением турецких же врачей, поскольку русский медперсонал считал уход за пленными тяжелейшей для себя обузой, в т. ч. и по причине «языкового барьера»^[124]. Правда, и турецкий медицинский персонал, особенно из числа иностранцев, не всегда оправдывал возлагаемых на него надежд. Так, после взятия Горного Дубняка (12 октября 1877 г.) «пленный» врач-немец отказался оказывать помощь раненым туркам, ссылаясь на то, что все перевязочные средства сгорели при штурме редута. Пять дней спустя Горный Дубняк посетил главный полевой хирург Балканской армии Н. М. Кадацкий. Позднее он вспоминал, что в редуте им были обнаружены: около 40 раненых турок, которые оставались все это время даже не перевязанными; ящик с якобы сгоревшими перевязочными материалами, которые оставались все это время даже не тронутыми, и два «пленных» хирурга-англичанина, которые все это время были заняты неизвестно чем. Н. М. Кадацкий и его спутники сделали несколько срочных ампутаций и, наконец-то, перевязали раненных, но при этом не задали никаких вопросов ни обоим «хирургам», ни медикам 2-й гвардейской пехотной дивизии, бравшей редут^[125].

Партия раненых и больных пленных готовится к отправке в тыл. Гравюра

К сказанному необходимо добавить, что при захвате лечебных учреждений противника к ним приставлялся караул и прикомандировывались: офицер, которому поручалось «следить за нуждами раненых и исполнять требования (турецких — В.П.) врачей», чиновник из аппарата инспектора госпиталей, хирург «для заведывания по медчасти», а при необходимости — и иной персонал^[126].

11. Вопросы регистрации турок регламентировались требованиями § 6 «Положения», согласно которым на сборных пунктах частей (соединений, объединений) должны были составляться «особые именные списки» (приложение 9), в которых указывалось бы полное имя пленного, его воинское звание и воинская часть (в т. ч. номер батальона, полка и корпуса), место жительства на родине, вероисповедание, а также место и дата пленения.

Однако на практике перечисленные данные, как правило, указывались лишь выборочно. Даже при регистрации офицеров. В отношении же нижних чинов все вообще могло ограничиться лишь сведениями об их общей численности. Попытки отдельных должностных лиц исправить ситуацию, в большинстве случаев, ни к чему не вели. Так, 24 июля 1877 г. управление Николаевского коменданта, ссылаясь на требования § 6 «Положения», запросило в штабе Черноморского флота данные на группу моряков, взятых в плен на турецкой шхуне «Осман-Гази» и присланных в управление «без всяких о них сведений». Ответ Штаба от 30 июля того же года красноречиво говорит сам за себя: «Пленные турки как служившие на коммерческом судне воинских званий не имеют. По вероисповеданию они магометане. Места же жительства их в отечестве неизвестны»^[127].

В дополнение к сказанному заметим, что имена османов неизбежно искажались русскими писарями. Например, в документах учета, составленных в разное время, один и тот же пленный мог значиться как «Шериф ага», «Шериф Ахмет» или «Шериф Мехмет»; другой как «Ахмед Бин Халил», «Ахмед Халил оглы» или «Халил Ахмед оглы»^[128].

Наконец, нельзя не обратить внимания и на тот факт, что хотя все сведения о пленных вносились в документы учета исключительно с их собственных слов, применительно к рассматриваемому периоду нам неизвестно ни одного случая, когда бы оттоманские военнослужащие пытались «повысить» или «понизить» себя в воинском звании, как это эпизодически случалось с ними в годы прежних русско-турецких вооруженных конфликтов^[129].

12. В ходе селекции офицеры отделялись от нижних чинов. Но поскольку работа эта не отличалась последовательностью, достичь полной взаимной изоляции пленников названных категорий почти никогда не удавалось, в т. ч. и на заключительном этапе войны (см. Таблицу 7).

Таблица 7

Структура четырех партий военнопленных, следующих из района Шипки к переправам через Дунай в первой декаде января 1878 г.^[130]

№ партии	Число пленных в партии (чел.)	Из них (гр. 2)		Доля офицеров в партии
		Офицеров	Нижних чинов
1	2	3	4	5
1	11 415	5	11 410	0,04%
2	3 381	86	3 295	2,54%
3	536	197	339	36,75%
4	1 279	668	611	52,23%
Всего:	16 611	956	15 655	5,76%

Кроме того, в процессе селекции из общей массы пленных выделялись: представители турецкого медицинского персонала, служащие Оттоманского Красного Полумесяца и обществ Красного Креста нейтральных держав, священнослужители, корреспонденты, маркитанты, женщины, дети и иные лица. Одновременно перед командованием возникала масса вопросов, как, например: состоял ли тот или иной иностранец на турецкой службе или воевал в статусе добровольца; в какие населенные пункты нужно интернировать пленных генералов; правильным ли будет приравнять турецкого капитан-лейтенанта к майору; какое содержание необходимо установить английскому полковнику и его прислуге; уместно ли признавать военнопленным капитана парохода «Мерсина», если он подданный Австро-Венгрии, славянин и христианин, а его судно было зафрахтовано турецким правительством лишь для обеспечения почтового сообщения между портами Черного моря и т. д., и т. п. При этом ГК на ТВД разрешал только часть возникающих вопросов. Большинство же из них поступали на рассмотрение глав военного и морского ведомств, начальника Главного штаба, Министра внутренних дел, директора Азиатского департамента МИД, а то и самого государя^[131].

Комментируя порядок и условия содержания турок при частях действующих армий и на этапах эвакуации (см. Таблицу 8), считаем необходимым обратить внимание на следующее:

1. На всем протяжении пребывания в плену офицер питанием и обмундированием не обеспечивался, а если таковое ему и предоставлялось, то исключительно в счет его денежного довольствия. При этом размер последнего зависел от местонахождения пленника и регламентировался нормами либо «Положения» (во внутренних регионах России), либо Постановления Военного Совета от 8 июня 1877 г. (в период нахождения офицера на ТВД). Однако и в том, и в другом случае объем финансового содержания, как правило, был достаточен для удовлетворения основных потребностей пленного, в первую очередь, в пище.

2. Денежная компенсация взамен продовольственного пайка, предусмотренная для турецких нижних чинов (10 и 15 коп. в сутки), вряд ли могла обеспечить им сколько-нибудь полноценное питание (Для сравнения заметим, что аналогичная компенсация солдату русской маршевой команды составляла 25 коп. или 20 коп. и 2 фунта (800 гр.) сухарей). Впрочем, выплата компенсации не имела в годы войны широкого распространения, т. к. в большинстве случаев аскеры получали горячую пищу «от котлов» русских воинских частей и на кухнях этапных пунктов. Правда, количество отпускаемых туркам продуктов могло быть самым различным. Но минимальная, известная нам суточная норма, включала в себя: 2 фунта печеного хлеба (или 1 1/3 фунта сухарей) и фунт мяса (говядины или баранины), что позволяло аскеру ежедневно получать около 2 600 ккал. (по крайней мере, теоретически).

Что же касается периода эвакуации в пределах внутренних регионов России, то здесь турки приравнивались к т. н. «пересыльным» нижним чинам русских войск, т. е. к военнослужащим, перемещающимся из одного пункта в другой. (Проще говоря, пленные довольствовались по той же норме, что и солдаты сопровождавшего их конвоя).

Таблица 8

Порядок и условия обеспечения военнопленных различными видами довольствия на сборных пунктах частей (соединений, объединений) и на этапах эвакуации в 1877–1878 гг.^[132]

Местонахождение пленных	Вид обеспечения	Категория пленных
		Генералы	Офицеры	Нижние чины
1. На сборных пунктах частей, соединений и объединений	1.1. Финансовое	2 руб. в сутки	50 коп. в сутки	Не предусмотрено
	1.2. Продовольственное	Не предусмотрено		Довольствовались пищей по нормам, установленным ГК на ТВД (или командиром соединения), либо суточными кормовыми деньгами в сумме 10 коп. (на Кавказе 15 коп.)
	1.3. Вещевое	Не предусмотрено		«Положением» предусмотрено. Фактически не предоставлялось
	1.4. Квартирное	На биваках, наравне с соответствующими чинами русских войск
2. На этапах эвакуации до прибытия на Общий тыловой сборный пункт (в Кишинев или Ростов-на-Дону)	2.1. Финансовое	2 руб. в сутки	50 коп. в сутки	Не предусмотрено
	2.2. Продовольственное	Не предусмотрено		Довольствовались пищей по нормам, установленным ГК на ТВД
	2.3. Вещевое	Не предусмотрено		Предоставлялось частично
	2.4. Квартирное	В помещениях этапных пунктов и (или) по отводу от населения
	2.5. Транспортное	До Бухареста (Владикавказа) почтовым экипажем. Далее по ж. д. в вагоне I класса	До Бухареста (Владикавказа) на обывательской подводе. Далее по ж. д. вагоне II класса	До Бухареста (Владикавказа) пешим порядком. Далее по ж. д. вагоне III класса или в товарном вагоне, оборудованном для перевозки войск
3. На этапах эвакуации от Общего тылового сборного пункта до места интернирования	3.1. Финансовое	2 руб. 85 коп. в сутки	Штаб-офицеры: 1 руб. 22 коп., а обер-офицеры — 76 коп. в сутки	Не предусмотрено
	3.2. Продовольственное	Не предусмотрено		Довольствовались пищей наравне с «пересыльными» нижними чинами русских войск
	3.3. Вещевое	Не предусмотрено
	3.4. Квартирное	По отводу от населения		В помещениях этапных пунктов
	3.5. Транспортное	По ж. д. в вагоне I класса	По ж. д. в вагоне II класса	По ж. д. в вагоне III класса или в товарном вагоне, оборудованном для перевозки войск

3. Вещевое обеспечение османов регламентировалось требованиями § 49 «Положения», согласно которым «в районах действующих армий, корпусов и отрядов военнопленные получают только те вещи, которых у них не достает, но которые, между тем, необходимы для сохранения их здоровья».

К сожалению, в силу ряда причин, о которых речь пойдет ниже, реализовать приведенную норму российскому командованию удалось лишь отчасти да и то, преимущественно, в пределах Кавказского ТВД, где турки обеспечивались валенками и полушубками уже в ноябре 1877 г. На Балканах же выдача зимнего обмундирования началась не ранее последней декады января 1878 г., и коснулась она только тех немногих пленников, которые к названному сроку еще не покинули пределов Болгарии и Румынии. Успевшие же прибыть в Россию, как правило, получали одежду и обувь лишь в местах интернирования, т. к. иного варианта «Положение» просто не предусматривало.

Правда, на сей счет существовали и некоторые исключения. так, все раненые и больные нижние чины (и русские, и турки), эвакуируемые в тыл санитарными поездами, получали здесь (в качестве своего рода подарка) полный комплект солдатского обмундирования. Другим исключением являлись те пленные, которые заболевали на этапах эвакуации и чья одежда при поступлении в лечебное учреждение уничтожалась, как непригодная к дальнейшему использованию. Примером последнему может служить телеграмма Начальника штаба Киевского военного округа в ГШ от 27 января 1878 г.: «Некоторых пленных офицеров нельзя будет выписать из госпиталей по неимению никакой одежды, белья, обуви и средств приобретения их. Благоволите уведомить, можно ли им выдавать белье, обувь, шаровары и куртки, приготовленные для пленных солдат, плащи строить из солдатского сукна по офицерскому образцу с удержанием за все это из [их] жалования». Уже 4 февраля главное интендантское управление (ГИУ) утвердило почти все предложения Штаба округа, сочтя излишним лишь пошив пленным плащей и разрешив вместо них выдавать офицерам солдатские шинели^[133].

4. На ночлегах и дневках в пределах ТВД турки, подобно русским военнослужащим, останавливались в квартирах местных жителей, на постоялых дворах, в свободных помещениях армейских казарм, а также занимали здания учебных заведений, мечети, склады, производственные цеха, сараи, хлева, конюшни, овчарни, лавки, трактиры и даже рестораны. Фактов «расквартирования» эвакуируемых под открытым небом, о чем пишут некоторые иностранные авторы, нами не установлено (за исключением отдельных экстраординарных ситуаций, как, например, период снежного бурана в Болгарии и Румынии, продолжавшегося с 8 по 10 декабря 1877 г.). Однако ночлеги пленных в неотапливаемых и (или) полуразрушенных помещениях мы считаем вполне вероятными, хотя бы уже потому, что русские солдаты регулярно ночевали именно в таких условиях^[134].

В России для целей расквартирования эвакуируемых на ночлеги и дневки обычно использовались пехотные манежи, казармы и иные здания, принадлежащие военному ведомству. (Офицеры размещались в гостиницах, в домах обывателей или занимали часть казармы, изолированной от нижних чинов). при отсутствии или нехватке собственных свободных помещений военные власти обращались за содействием к гражданским. Определенное представление об организации этого процесса позволяет составить следующее письмо Смоленского губернского воинского начальника — Смоленскому губернатору от 15 февраля 1878 г.: «Сегодня в 5 ч. 20 м. пополудни прибывает в Смоленск партия военнопленных: 18 обер-офицеров и 228 солдат, проследующая на Витебск по Орловско-Витебской железной дороге. Партия должна ночевать в Смоленске, т. к. поезд с нею на Витебск отправится в 11 ч. 20 м. утра. сообщая о вышеизложенном, имею честь покорнейше просить ваше превосходительство об отводе на время ночлега для прибывающих пленных квартир близ вокзала железной дороги»^[135].

Впрочем, в России имели место и несколько случаев, когда в связи со сбоями в графике движения поездов (снежные заносы и т. п.) и отсутствием свободных квартир, аскеры целыми днями вповалку лежали на перронах или прямо на снегу вдоль насыпи. (Офицерам, в отличие от солдат, разрешалось находиться в залах ожиданий и в буфетах вокзалов).

5. Вопросы транспортного обеспечения пленных представлены в Таблице 8 достаточно полно. Нам остается лишь добавить к сказанному, что, до прибытия на ближайшую железнодорожную станцию (Бухарест или Владикавказ), партии пленных сопровождались подводами «под своз заболевающих» из расчета одна на каждые 100 чел. как показал опыт, этого количества оказалось совершенно недостаточно. (Для сравнения заметим, что русские маршевые команды обеспечивались подводами для той же цели из расчета — одна на 50 человек)^[136].

6. Трудовой потенциал пленных непосредственно в районах боевых действий не использовался (если не брать в расчет фактов спорадического привлечения турок к погребению своих павших соотечественников, а равно иной их квазитрудовой деятельности случайного и (или) кратковременного характера). То же самое можно сказать и применительно к ближнему тылу армии. Правда, в сентябре 1877 г. на Балканском ТВД поднимался вопрос о необходимости направить османов на ремонт шоссейных дорог, но великим князем Николаем Николаевичем это предложение одобрено не было^[137].

7. Взаимное отдание воинской чести русскими и турками в пределах сборных пунктов, а также на этапах эвакуации и в местах интернирования трудно назвать явлением широко распространенным. Однако офицеров и, особенно, генералов противника военнослужащие обеих сторон, как правило, приветствовали. (Османы, кажется, были в этом вопросе более последовательны и щепетильны).

Оценивая степень эффективности содержания турок при частях действующих армий и на этапах эвакуации, мы приходим к выводу, что примерно до середины октября 1877 г. российскому командованию, в целом, удавалось обеспечивать пленных всем необходимым и эвакуировать их в кратчайшие сроки. Правда, в этот период россияне неоднократно обращали внимание на то, что османы прибывают к местам интернирования в истрепанном обмундировании и в разбитой обуви^[138]. Но ни один известный нам современник не обнаружил тогда у турок никаких признаков недоедания, болезненности, депрессии, а равно иных проявлений физического, психического или духовного неблагополучия.

Однако уже с середины октября 1877 г. и вплоть до окончания эвакуации основной массы военнопленных (февраль 1878 г.) содержание османов вряд ли можно признать удовлетворительным. главными причинами тому мы считаем:

Партия пленных на пути к переправе через Дунай. Гравюра

1. Неуклонное снижение уровня тылового обеспечения личного состава действующих объединений (а значит — и пленников) всеми видами довольствия. Детерминировалось это, главным образом, беспрецедентными масштабами русской мобилизации, сопровождавшейся постоянным наращиванием сил на обоих театрах войны, но главным образом — на Балканском, что ложилось дополнительным бременем на органы интендантства^[139].

Кроме того, наращивание сил привело к появлению на ТВД ряда новых штабов, не имевших никакого опыта работы с военнопленными.

2. Резкий рост числа единовременно пленяемых военнослужащих противника. если вплоть до октября 1877 г. их максимальное количество едва достигало 7 000 чел. (Никополь и Авлияр), то уже в ноябре-декабре этот показатель трижды оказывался превышен, по меньшей мере, в 2–6 раз (Карс, Плевна и Шипка-Шейново).

3. Нарастающую дезорганизацию в функционировании железных дорог Румынии, вызванную нехваткой подвижного состава, плохим техническим состоянием рельсового пути, слабым путевым развитием станций и иными причинами. В этой связи союзники не смогли предоставить для русских воинских перевозок более 8 пар поездов в сутки (при требуемом минимуме 10 пар), а с 22 декабря установили лимит и на количество турецких военнопленных, могущих ежедневно следовать через Бухарест (не свыше 2 000 чел.).

4. Ухудшившееся состояние шоссейных дорог в Болгарии, которые не ремонтировались на протяжении всей войны и с наступлением осени стали практически непроходимыми (особенно пострадали многочисленные, «еле живые» болгарские мосты, не выдержавшие веса артиллерии и обозных фур, почему реки и разлившиеся ручьи приходилось преодолевать вброд; в результате лошади надсаживались и преждевременно выбывали из строя).

5. Нехватку в армии транспортных средств и, вероятно, не всегда рациональное их использование.

6. Существенное истощение местных ресурсов в районах ведения боевых действий (в части, касающейся обеспечения войск продовольствием, фуражом и даже дровами), а также недостаток в Болгарии вместительных зданий, в которых можно было бы временно расквартировывать большие группы военнопленных.

7. На редкость суровые для равнинных областей Болгарии и Румынии условия зимы 1877–1878 гг., сопровождавшейся снежными буранами, сильными морозами (до –21 °C и ниже) и ранним появлением на Дунае плавучего льда. последний эпизодически выводил из строя понтонные мосты или заставлял разводить их на более или менее продолжительное время. При этом русские пароходы на Дунае почему-то часто оказывались без топлива и не могли компенсировать прекращение движения по мостовым переправам.

8. Отсутствие у значительной части пленников собственного зимнего обмундирования и удовлетворительной обуви^[140].

Как следствие, те недостатки в управлении военнопленными, о которых мы уже говорили в комментариях к Таблице 3 и которые, до поры до времени, мало давали о себе знать, стали проявляться все более ярко, а для османов все более пагубно. Первый в этом отношении тревожный сигнал «прозвучал», по-видимому, после взятия Горного Дубняка, когда пленные аскеры не получали пищи на протяжении 3-х (по другим данным — 5-и и даже 7-и суток), поскольку в штабе Гвардейского корпуса, недавно прибывшего на театр войны, этим вопросом оказалось просто некому заниматься (турки выжили благодаря остававшейся в поле неубранной кукурузе). С наступлением же холодов (ноябрь 1877 г.) в российских газетах впервые появились и уже не сходили с их страниц на протяжении нескольких месяцев такие оценки, которые по форме и (или) по существу можно свести к одной фразе: «Вид прибывающих пленных просто ужасен!»^[141].

Пиком наступившего кризиса мы считаем события вокруг укрепленного пункта Плевна в период с 28 ноября по 11 декабря 1877 г. именно здесь, как видно из данных Таблицы 9, в вопросах содержания пленников и организации их эвакуации российским командованием был допущен ряд просчетов, к числу которых можно отнести:

1. Нарушение принципа единоначалия в системе управления пленными, а равно нестабильность организационной структуры названной системы и нечеткость в распределении функций между ее отдельными субъектами.

2. Возложение основной ответственности за довольствие и эвакуацию турок на штаб Гренадерского корпуса, который прибыл на ТВД лишь за месяц до падения Плевны. Не следует, видимо, сбрасывать со счетов и того обстоятельства, что в ходе боя 28 ноября именно части корпуса приняли на себя основной удар прорывающегося из окружения противника и понесли тяжелые потери, что вряд ли способствовало лояльному отношению гренадер к пленным.

3. Непринятие своевременных мер по обнаружению и оприходованию турецких запасов продовольствия.

4. Нерегулярное и недостаточное обеспечение пленных пищей.

5. Отсутствие каких-либо попыток приобрести теплую одежду и обувь (пусть даже для части пленных) у местного населения, хотя такая мера не только допускалась, но и прямо предписывалась § 49 «Положения». Да и практиковалась она со времен русско-турецких войн XVIII века достаточно регулярно^[142].

6. Несвоевременное предоставление пленным палаток^[143].

7. Чрезмерно затянувшийся «предэвакуационный» период, почему отправка турок началась с большим опозданием (только на пятые сутки после капитуляции), когда погода ухудшилась, а люди, и без того изнуренные продолжительной блокадой Плевны, стали все больше слабеть в результате плохого питания, холода и болезней. Как следствие, пленных пришлось отправлять слишком большими партиями (до 4 000 и более человек) и со слишком малыми интервалами, что создавало излишнее напряжение на эвакуационной линии и снижало возможности этапных пунктов по обеспечению османов различными видами довольствия, особенно — пищей и дровами.

8. Слабый уровень взаимодействия с союзниками, выразившийся в неоднократном нарушении графика эвакуации.

Перечисленное ясно указывает на то, что вплоть до 28 ноября 1877 г. все последствия возможного пленения гарнизона Плевны российским командованием совершенно не прорабатывались.

Таблица 9

Основные сведения о положении турецких военнопленных на биваках близ Плевны в период с 28 ноября по 11 декабря 1877 г. (от момента капитуляции до начала эвакуации)^[144]

Дата	Движение пленных, подлежащих эвакуации		Состояние погоды. Основные события. Условия содержания военнопленных
	Убыло	Осталось
28.11.	-	40 300 (без учета госпитализированных и скрывшихся в Плевне)	Пасмурно. Без осадков. Ночью около 0 °C, днем до +5 °C.
			Плевна пала. Противник разоружен. Оказание помощи раненым затрудняет нехватка медперсонала (накануне, в связи с наступлением турок в районе Еленинского перевала, часть медицинских учреждений была выдвинута из под Плевны в направлении Тырново).
			Управление контингентом военнопленных осуществляют одновременно и — отчасти — независимо друг от друга ГК на ТВД и штаб Отряда обложения Плевны (ООП).
			Турки располагаются биваком, в поле, побатальонно, под охраной бригады пехоты и сотни казаков. У пленных нет палаток, дров, котлов для варки пищи и соломы для подстилки (весь запас имеющийся в частях соломы передан на подстилку для раненых; дрова войскам доставляются с расстояния не ближе, чем 20 — 30 верст от Плевны, поскольку еще в сентябре-октябре большое количество дерева ушло на оборудование землянок для частей ООП).
			Многие турки не имеют зимнего обмундирования и удовлетворительной обуви.
			Русские и румыны празднуют взятие Плевны. В союзных частях отмечены случаи пьянства и мародерства. Запасы продовольствия турецкой армии полностью разграблены.
			Пленные питаются сохранившимися у них сухарями и кукурузой.
>29.11.	-	40 300	Пасмурно. Без осадков. Ночные температуры отрицательные, днем до +4 °C.
			Войска ООП приступили к захоронению убитых и сбору оружия.
			Александр II принял маршала Османа-пашу и вернул ему саблю.
			Произведен подсчет пленных. Офицеры изолированы от нижних чинов. Последние разбиты на группы по 100 чел. В каждой группе назначен старший из числа унтер-офицеров, ответственный за поддержание порядка и раздачу пищи. К бивакам пленных начат подвоз воды.
			Полевой штаб армии разрабатывает план эвакуации. Достигнута договоренность с союзниками о конвоировании османов до Бухареста частями 4-й румынской дивизии.
			Суточный рацион одного пленного определен в размере: 1 фунт (400 гр.) говядины (раненым и больным — баранины) и 1 фунт хлеба с перспективой увеличения до 2-х фунтов.
			Порядок размещения пленных тот же. Турки жгут костры, используя подручный материал. Вечером им выдано незначительное количество хлеба и по одному волу на батальон. Организовать раздачу пищи не удалось, т. к. пленные растерзали животных прежде, чем тех успели забить.
30.11.	-	40 300	Без осадков. Ночные температуры отрицательные, днем до +4 °C.
			Ответственность за довольствие турок и их эвакуацию ГК на ТВД возложил на штаб ООП. Полевой штаб армии направил в штаб ООП план эвакуации (без указания сроков).
			Армейским казначейством выделены средства на питание пленных. У населения закупается «порционный» скот. В лечебных учреждениях, организуемых для раненых и больных турок, начата выдача горячей пищи. Проблема обеспечения хлебом здоровых остается не до конца разрешенной, т. к. подвоз муки ограничен. Поставлен вопрос о вскрытии полковых неприкосновенных запасов сухарей.
			Порядок размещения людей без изменений. О нормах питания сведений нет.
1.12.	-	40 300	По временам идет мелкий дождь или снег. Ночные температуры отрицательные, днем до +3 °C.
			Пленным начата более или менее регулярная выдача продуктов: один раз в сутки в размере: 1 — 2 фунта печеного хлеба (или ¾ — 1 1/3 фунта сухарей) и до 1 фунта мяса на человека. Признано необходимым обеспечивать пленных, убывающих в Россию, питанием на двое суток, т. е. на весь путь до Никополя (45 верст). Порядок размещения людей прежний.
2.12.	9 225	31 075	По временам мелкий дождь или снег. Ночные температуры отрицательные, днем до +2 °C.
			9 225 турок переданы для дальнейшего содержания правительству Румынии.
			ООП расформирован.
			Военный министр Д. А. Милютин лично обнаружил на поле сражения под Плевной еще не подобранных раненых турок. Приказ об их немедленной доставке на перевязочные пункты выполнен лишь частично: командиры полков сослались на отсутствие свободных подвод.
			Порядок размещения пленных и кормы выдачи пищи без изменений.
3.12.	8 275	22 800	По временам снег. Ночные температуры отрицательные, днем около 0 °C.
			Ответственность за питание и эвакуацию пленных возложена на штаб Гренадерского корпуса. Штаб ООП продолжает функционировать и осуществлять общее руководство.
			В Россию отправлены партии пленных № 1 и № 2. Порядок размещения оставшихся и нормы выдачи пищи прежние.
4.12.	-	22 800	По временам снег. Ночные температуры отрицательные, днем около 0 °C.
			Партия пленных № 3 не отправлена в виду неприбытия конвоя.
			Для турок разбиты палатки, к их бивакам начат подвоз дров. Нормы выдачи продуктов без изменений. От употребления ржаных сухарей пленные страдают слизистым поносом.
5.12.	6 400	16 400	Дождь со снегом, около 0 °C. В Никополе непогодой разорван понтонный мост (восстановлен 16 декабря 1877 г.). Переправа через Дунай производится на паромах и лодках.
			Эвакуированы маршал Осман-паша и партии пленных № 3 и № 4. Порядок размещения оставшихся и нормы выдачи пищи прежние. Турки страдают от холода («Над биваками пленных стоит стон»).
6.12.	3 200	13 200	Дождь со снегом, сильный ветер, гололед. Температура падает.
			В Россию отправлена партия пленных № 5. Остальные переведены в землянки, потеснив личный состав 2-й и 3-й Гренадерских дивизий. Штаб корпуса приказывает обеспечить пленных горячей пищей «насколько позволят средства». Из-за нехватки продуктов приказ выполнен лишь частично. К ночи в штабе Корпуса возникают опасения голодного бунта пленных. Караулы в местах их расположения усилены. Из неприкосновенного запаса 8-го гренадерского полка туркам выделено 150 пудов сухарей (т. е. по 190 гр. на каждого).
7.12.	3 200	10 000	Обильный снегопад, сильный ветер, мороз. В Россию отправлена партия пленных № 6.
			В штабе Гренадерского корпуса выяснилось, что «пленных так много, что образуется девятая партия, для которой требуется еще один конвой» (Ранее предполагалось, что османы будут отправлены в восьми партиях).
			Порядок расквартирования турок без изменений. Пленным начата выдача сухарей из неприкосновенных запасов частей 3-й Гвардейской пехотной дивизии.
8.12.	-	10 000	Буран, глубокий снег, температура, по некоторым данным, упала до -21 °C.
			Партия пленных № 7 не отправлена в виду неприбытия конвоя. Из-за ледохода сообщение с левым берегом Дуная окончательно прервано. Движение интендантских обозов парализовано непогодой: лошади стали. Партиям пленных, находящимся в пути, приказано укрыться в ближайших селениях, не связывая себя ослабевшими, «дабы не умножать число жертв». По причине большого числа ослабевших и глубокого снежного покрова приказ, в большинстве случаев, остался не выполнен: партии размещаются прямо на обочинах дорог. Начальник военных сообщений и войск тыла армии ходатайствует об приостановке отправки турок из Плевны до улучшения погоды. Ходатайство отклонено в связи с необходимостью скорейшего окончания эвакуации.
			В Плевне порядок расквартирования пленных и нормы выдачи им продуктов без изменений. Выпечку хлеба и варку пищи затрудняет нехватка дров. Вероятно, и русские, и турки питаются преимущественно сухарями.
9.12.	3 200	6 800	Буран, глубокий снег, температура, по разным данным, от -10 °C до -25 °C.
			В Россию отправлена партия пленных № 7. Ситуация с дровами критическая.
			Даже в помещениях, занятых представителями российского генералитета, температура не превышает +5 С. В лазаретах замерзают неэвакуированные (нетранспортабельные) раненые. Медперсонал пытается разместить их в стойлах, среди обозных волов (хоть какое-то тепло). В поисках топлива русские и турецкие солдаты выкорчевывают пни и рубят сырой кустарник.
			Порядок расквартирования и питания турок без изменений. Среди пленных, особенно арабов и негров, растет число обмороженных.
			В частях войск начался падеж обозных и даже артиллерийских лошадей.
10.12.	3 200	3 600	Буран стих. Глубокий снег, температура до -14 °C. В Россию отправлена партия пленных № 8. Партия № 9 не отправлена ввиду неприбытия для нее подвод и недоставки сухарей на довольствие людей в пути. Дров в войсках нет.
			Порядок расквартирования и питания оставшихся пленных без изменений.
11.12.	3 200	400*	Глубокий снег, температура, по разным данным, от -6 °C до -15 °C.
			В Россию отправлена партия пленных № 9. Эвакуация завершена. Румынское командование сообщает о гибели в буран части пленных и нескольких солдат конвоя.

* До 400 пленных скончалось на биваках в период с 28.11. по 11.12.1877 г. от ран, болезней, холода и недоедания, или были застрелены часовыми при попытке побега. Правда, в отдельных источниках число пленных, погибших в эти дни на биваках, доводится до 3000 чел. Мы считаем это значительным преувеличением (См. Познахирев В.В. Огюн Т. К вопросу о количестве турок, плененных в Плевне 28 ноября 1877 г. // Гуманитарные научные исследования. — 2016. — № 6 [Электронный ресурс]. URL: http://human. snauka.ru/2016/06/15597 (дата обращения: 22.01.2017).

Ситуацию усугубляло крайне негативное отношение к османам болгарского населения Плевны, беспредельная алчность представителей армейской торговли (см. Таблицу 10) и ряд иных факторов.

Таблица 10

Стоимость отдельных товаров, реализуемых маркитантами турецким военнопленным, находящимся на биваках близ Плевны на рубеже ноября-декабря 1877 г.^[145]

Наименование	Количество	Примерная стоимость в валюте:
		Турции	России
Хлеб	400–500 гр.	10 курушей	56 коп.
Вода для питья	1 кружка	5 курушей	28 коп.
Сыр	около 30 гр.	5 курушей	28 коп.
Картофель	1 шт.	5 курушей	28 коп.
Репа	1 шт.	5 курушей	28 коп.
Коньяк	1 бутылка	100 курушей (1 лира)	5 руб. 60 коп.
Дрова (N.B.)	1 полено	25 курушей	1 руб. 40 коп.

Комендант Плевны генерал-лейтенант М. Д. Скобелев был, очевидно, одним из первых, кто увидел в происходящем очертания грядущей катастрофы. Уже утром 30 ноября (!) он направил начальнику штаба Отряда обложения Плевны генерал-адъютанту Э. И. Тотлебену рапорт следующего содержания: «Положение пленных в полном смысле ужасно. Если не будут приняты тотчас же самые энергичные меры по отношению их продовольствия и, в особенности, немедленной эвакуации, то мы наживем себе такой позор, который нельзя будет смыть перед историей никакими оправданиями (выделено нами — В.П.). <…>. Самое лучшее двинуть их в тыл безотлагательно по направлению движения наших интендантских транспортов, которым отдать соответствующее приказание»^[146].

К сожалению, это далеко не ординарное, но в сложившихся условиях, наверное, самое разумное предложение принято не было, а сама эвакуация турок прошла так, что, по справедливой оценке современника, лишь «железные из них перенесли невзгоды далекого пути»^[147]. Если выражаться менее образно, то из 34 775 защитников Плевны, поступивших в ведение российского командования в ноябре 1877 г., на родину спустя 10 мес. вернулось только 15 475 чел., т. е. 44,5 % от их первоначального числа…

Главнейшими причинами тому (помимо названных выше) мы считаем:

1. Низкую организацию эвакуации, выразившуюся уже в том, что этапные коменданты не всегда получали информацию о движении партий пленных и количестве состоящих в них людей, почему к прибытию таковых оказывались, мягко говоря, не вполне подготовленными.

2. Несоответствие установленных темпов движения партий реальному состоянию людей (см. Таблицу 11), в связи с чем османам приходилось эпизодически предоставлять дополнительные дневки «против маршрута», нарушая тем самым весь график движения^[148]. (Хотя сами по себе названные темпы, конечно же, нельзя назвать слишком уж высокими).

3. Недостаточное питание пленных. На протяжении 14–18 суток пути от Плевны до Бухареста турки (за исключением раненых и больных) не только не получали горячей пищи, но и не имели котлов, а нередко и дров (равно как и денег на их покупку), что исключало термическую обработку мяса и даже побуждало часть пленных употреблять его в сыром виде, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Кроме того, установленную норму довольствия (2 фунта хлеба и фунт говядины в сутки) они получали не каждый день и не в полном объеме. Бывало так, что к моменту прибытия османов на этапный пункт там вообще не оказывалось ни продуктов питания, ни средств на их приобретение, почему люди уходили далее голодными, если, конечно, командованию тыла не удавалось экстренно разрешить эту проблему^[149].

4. Непринятие действенных мер по обеспечению эвакуируемых теплой одеждой и обувью путем закупки таковых у населения Румынии, что особенно способствовало росту заболеваемости и, соответственно, смертности пленных в пути. (Одежду удалось приобрести лишь для незначительного числа раненых и больных). правда, на этапных пунктах всем желающим выдавалось по чарке водки (120 гр.). но полностью компенсировать нехватку зимнего обмундирования этот напиток, конечно же, не мог^[150].

Таблица 11

Темпы эвакуации военнопленных противника пешим порядком в зимний период (на примере отдельных русско-турецких войн XVIII–XIX вв.)^[151]

Период эвакуации	Наименование маршрута	Физическое состояние людей	Протяженность маршрута (в км)	Число дней в пути	Из них (гр. 5) отведено для дневок	Отношение числа дней в пути к числу дневок (гр. 5: гр. 6)	Среднесуточный темп движения (гр. 4: гр. 5)
1	2	3	4	5	6	7	8
Декабрь 1769 г.	Киев — Белгород	Удовлетворительное	485	30	8	3,75:1	16,2 км
Февраль 1810 г.	Харьков — Нижнедевицк	Удовлетворительное	275	13	3	4,33:1	21,2 км
Февраль 1856 г.	Новочеркасск — Воронеж	Изнурены голодом в осады кр. Карс	581	43	14	3,07:1	13,5 км
Декабрь 1877 г.	Плевна — Бухарест	Изнурены продолжительными боями, блокадой Плевны, недостаточным питанием и зимнего обмундирования	235*	14	4	3,5:1	16,8 км

* Фактически маршрут оказался более протяженным, поскольку командование тыла направляло пленных на «боковые» дороги, дабы не создавать помех на главной коммуникационной линии, и без того запруженной войсковыми частями, маршевыми командами, артиллерией, обозами, санитарным транспортом, интендантским порожняком, стадами «порционного скота» и т. п.

5. Враждебность к османам местного населения. Даже в Румынии, где люди относились к туркам заметно мягче, чем в Болгарии, для размещения пленных на ночлег или дневку конвою и комендантским взводам приходилось иной раз брать дома обывателей чуть ли не с бою. (Впрочем, это вовсе не гарантировало от того, что ночью домохозяева не вышвырнут постояльцев на мороз, особенно раненых и больных).

6. Слабость контроля за ходом эвакуации со стороны Полевого военно-медицинского управления и аппарата Военно-медицинского инспектора в тылу армии. Осмотром выступающих на этап пленных практически никто не занимался. В результате, едва покинув биваки, слабые начинали отставать от своих колонн и при малочисленности придаваемых партиям подвод просто бросались конвоем на произвол судьбы. И хотя выяснилось это еще 3 декабря, действенные меры по розыску таких людей и оказанию им помощи начались лишь… шесть суток спустя, т. е. тогда, когда большинству их них никакой помощи уже не требовалось^[152].

Во что все это вылилось, можно узнать хотя бы из дневника рядового лейб-гвардии гренадерского полка А. А. Дунина-Горкавича: «Когда я ехал в транспорте, то видел ужасающую картину. От Дольного Добешка до Плевны весь путь усеян замерзшими турками. Сначала я стал их считать и насчитал 46, но когда подъехал к их редутам, то на плацу их [было] бесчисленное множество, даже на мосту через [вид] и за мостом до самой Плевны»^[153]. В пределах Румынии ситуация была немногим лучше. «Дорогу от с. Пятры до Турну я нашел усеянную замерзшими и полунагими трупами пленных, — писал в отчете один из русских врачей. — <…>. Всех трупов я насчитал около 90 на пространстве 20 верст»^[154]. (К слову, эвакуация турок, плененных месяц спустя при Шипке-Шейново, прошла хотя и менее драматично, но практически с теми же недостатками, что констатируется и в официальном «Описании» войны, и в служебной переписке тех лет, и в оценках современников)^[155].

Отдельное внимание хотелось бы уделить поведению солдат румынского конвоя, в адрес которых в свое время прозвучало немало нареканий со стороны турецких и даже… русских мемуаристов, яростно упрекавших союзников в том, что те обращались с «нашими» пленными «до возмутительности бесцеремонно», били их прикладами и даже прикалывали отстающих… последнее объективными данными не подтверждается (трупы турок неоднократно осматривали врачи и лишь в нескольких случаях обнаружили под ними кровь). Что же касается «возмутительной бесцеремонности», то румынскому солдату был дан приказ: «Не допускать отставаний от колонны!». и он пытался выполнить его так, как умел. (кстати, сказанное целиком относится и к болгарскому конвою, который месяц спустя сопровождал в тыл турок, плененных в сражении при Шипке-Шейново и также не избежал голословных обвинений в жестоком обращении к пленным)^[156].

Однако, как бы то ни было, от Бухареста турки следовали уже в сопровождении русского конвоя, в адрес которого, к слову, нареканий они почти никогда не высказывали. Правда, в силу упомянутых выше решений румынского правительства, по железной дороге удалось эвакуировать лишь около 60 % османов. Остальные вынуждены были продолжить движение от Бухареста до русской границы (вернее — до ст. Унгены) пешим порядком. Впрочем, здесь трудно судить, кому из пленных тогда повезло больше. Особенно, если принять во внимание условия перевозки турок по территории Румынии, зафиксированные во многих источниках личного происхождения, в т. ч. и в воспоминаниях сестры милосердия Е. М. Ивановой:

«По дороге нам беспрестанно попадались поезда — или санитарные или с пленными турками. Последние производили самое тяжелое впечатление. Пленных обыкновенно возят в товарных вагонах по 40–50 чел. в каждом; в вагоне же помещается среди этой тесно сбитой кучи людей ящик, заменяющий "парашку". Трудно представить себе, во что превращается атмосфера такого вагона, когда тяжелые двери плотно задвинутся и запрутся на защелку. На станциях, когда во время остановок отопрут вагоны и отодвинут немного двери, из них валит густой пар, как из бани; десятки голов плотно закупоренных людей лезут до самого верха к дверным щелям, чтобы дохнуть свежим воздухом <…>.

Партия пленных, застигнутая в Болгарии снежным бураном. Гравюра

Приезд на станцию подобного поезда представляет такую картину, такие сцены, что нужно непременно видеть их собственными глазами, чтобы суметь оценить вполне. Помнится мне одна из подобных встречных "картин" около Плоешти, где тогда еще лежал довольно глубокий снег. Подошел "пленный" поезд, отворились щели — из них дохнуло страшным зловонием, высунулись головы и руки, и [в] тот же момент все живое закричало, заорало, завыло на разные голоса… Нужно было видеть первый вагон, и около него конвойного солдата, не успевавшего подавать туда снег, глыбу за глыбой. Снег с жадностью хватали десятки пленных рук и сосали запекшиеся от духоты и жажды турецкие рты. Нужно было вглядеться и в другой вагон, в дверной щели которого еще сильнее махали высунувшиеся турецкие руки, еще больше и непонятнее сбивались крики. Конвойный кричал и ругался, ничего не понимая и не желая понимать; его тоже не понимали, но совали деньги, махали, показывали на снег, на разносчиков с разными лакомствами, объясняли, толковали, выкрикивали кое-какие заученные русские слова, и снова кричали по-своему, снова о чем-то просили, ругались, махали <…>

В следующем вагоне конвойный нашелся подобрее: смиловался и побежал с ведром за водой. Пленные, открыв пошире двери, в один момент повыскакивали из вагона и рассыпались на снегу вдоль поезда <…>. Еще дальше — тоже кричат и умоляют дать пить; тоже просятся, рвутся и лезут наружу новые десятки таких же "немых", промозглых, измученных, полубольных, полуостервенелых людей. и так далее, — от вагона к вагону… Брань, суета, крики, гвалт, какой-то огромный стон из русских и нерусских слов, просьб и ругательств висит над поездом…

Вдруг поезд тронулся. И новый гам и крики поднялись около станции. Прыгают турки на ходу в вагоны, цепляясь как попало, бежит солдат с ведром, расплескивая дорогую воду и крича единственное и неизменное “ай-да, ай-да, ай-да!”. Последние пленные выхватывают у него ведерко, разливают второпях почти весь остаток воды, карабкаются и, подгоняемые бранью, едва успевают вскочить в щель двери, которую наплотно захлопывает уже на порядочном ходу конвойный солдат. Поезд прибавляет ходу. Крики смолкают…»^[157].

Однако эвакуация по территории Румынии имела и свою светлую сторону, сотканную из бесчисленных актов милосердия по отношению к туркам со стороны населения и властей этой страны, сотрудников Российского общества Красного Креста и ряда иных лиц. Так, городские и сельские обыватели, преимущественно — женщины, выносили к колоннам пленных молоко, сыр, табак, вино, а то и одежду и обувь. Органы местной власти предоставляли особо нуждающимся продукты и теплые вещи. Учреждения РОКК раздавали одеяла, белье, хлеб, мед и коньяк. Коменданты этапных пунктов старались, по возможности, заменить мясную порцию сыром (особенно при отсутствии у них дров) и обеспечить хотя бы раненых ватными молдавскими телогрейками или русскими армейскими полушубками. Сестры милосердия тыловых госпиталей поили пленных горячим чаем и кофе и снабжали их, по мере возможности, чулками, фуфайками и папиросами… нет сомнений, что эти и другие проявления человечности позволили спасти не одну жизнь. но проблему в целом, они, конечно же, не решали^[158].

Завершая рассмотрение вопросов, поднятых в настоящей Главе, мы не можем не отметить, что для облегчения положения турок немало сделали и командование, и личный состав действующих объединений. Правда, объем гуманизма здесь всецело определялся воинским званием и служебным положением пленника. Так, представителям турецкого генералитета россияне стремились сразу же обеспечить наиболее комфортные условия пребывания при армии: персональное жилище (палатка или отдельное здание), сохранение прислуги, назначение переводчика и «пристава» (офицера, призванного служить посредником между пленным и российскими властями) и т. п. до начала эвакуации эти люди, как правило, питались «от стола» Главнокомандующего на ТВД. Некоторых из них принимали под свое личное покровительство отдельные российские военачальники. Так, после взятия Плевны, генерал-лейтенант М. Д. Скобелев фактически «приютил» у себя бригадного генерала Тевфика-пашу^[159].

Генералы, потерявшие накануне пленения имущество, могли рассчитывать на денежное пособие от российской казны (до 1 000 руб.). Нуждающиеся в медицинской помощи получали ее незамедлительно и на самом высоком уровне. К примеру, раненый маршал Осман-паша был сразу же осмотрен выдающимся хирургом Н. И. Пироговым, а затем эвакуирован в Кишинев в отдельном вагоне санитарного поезда, «устроенном в турецком вкусе»^[160].

Многие генералы удостаивались аудиенции Главнокомандующего на ТВД, Военного министра и даже Александра II. В частности, известно, что государь лично встречался и беседовал не только с маршалом Османом-пашой, но и дивизионными генералами Гасаном-пашой (комендант кр. Никополь) и Хывзы-пашой (комендант редута Горный Дубняк)^[161]. Вместе с тем Александру II приходилось порой и сдерживать подчиненных, стремящихся наделить представителей оттоманского генералитета совершено уж неуместными привилегиями. Так, государь не одобрил распоряжения великого князя Николая Николаевича о подготовке в Харькове почетного караула для встречи Османа-паши и вообще заявил о недопустимости оказания турецкому маршалу «каких-либо почетных встреч или почестей», посчитав достаточным, «чтобы обращение с ним было учтивое и чтобы доставлены были ему необходимые удобства в обстановке»^[162].

К сказанному можно добавить, что в пути следования паши получали разрешение производить более или менее продолжительные остановки для отдыха, во время которых посещали различные культурно-развлекательные и иные мероприятия. Например, в октябре 1877 г. в Тифлисе генералам, плененным под Авлияром, была дана возможность побывать на гастролях итальянской оперной труппы. Впрочем, Осман-паша совершал остановки и не слишком заботясь о получении разрешения. Так, прибыв 19 декабря 1877 г. в Кишинев, он самовольно задержался в этом городе на целых две недели. Официальной причиной задержки послужило «состояние здоровья», что, впрочем, не помешало ему встретиться с представителями местной общественности и заказать свой портрет у самого известного в Кишиневе фотографа А. А. Сумовского. Характерно, что российские власти предпочли «закрыть глаза» на такого рода «самостоятельность», равно как и на телеграмму встревоженного Бессарабского губернского воинского начальника от 21 декабря 1877 г.: «Пребывание здесь Османа-паши вблизи границы при следовании тысяч пленных по громадной важности тыла полагаю опасным»^[163].

Не меньше внимания уделялось и лицам офицерского состава. К примеру, на Балканах часть офицеров, подобно генералам, питалась «от стола» великого князя Николая Николаевича. при посещении лечебных учреждений Александр II не обходил своим внимание и палаты с пленными офицерами, где расспрашивал их о нуждах и, по крайней мере однажды, даже распорядился приготовить для них плов^[164].

Российские офицеры регулярно приглашали османских к своему столу, что зафиксировано в целом ряде источников: «Когда уже расцвело, наши полковые офицеры по-походному устроили завтрак для себя и турецких офицеров <…> сидели теперь рядом и оживленно рассуждали, по видимому, совершенно довольные друг другом (Авлияр, октябрь 1877 г.)». «Офицеров (турецких — В.П.) мы пригласили к себе в палатку пить чай» (Карс, ноябрь 1877 г.). «вечером для всех пленных был приготовлен ужин. Пленных солдат поместили в наш редут <…> Офицеров же взяли на себя угощать офицеры 1-го батальона» (Плевна, ноябрь 1877 г.). «Офицеры турецкие, еще когда пленные располагались биваком просто на лугу — всегда обедали с нами. Помню, первый раз они долго и много трясли наши руки в знак благодарности, а затем пригласили к себе <…> Нашелся у кого-то из них ломтик, другой закуски, несколько глотков вина <…> Нам разослали по коврику и сели мы все по-турецки в кружок, выкурили молча по папироске и разошлись <…> Когда солдатам пленным разбили наши палатки, мы разобрали их офицеров по землянкам к себе» (Плевна, ноябрь-декабрь 1877 г.); «Пленные турки на случай наступивших морозов были гостеприимно приняты нашими гренадерами, которые делились с ними и землянками и пищей. Офицеры угощали офицеров, нижние чины — нижних чинов» (Плевна, декабрь 1877 г.)^[165].

Изложенное выше полностью подтверждает и противник, в т. ч. майор Таль-ат, который в своих мемуарах, кажется, вообще не нашел для русских ни одного доброго слова, за исключением следующего: «Нельзя не отдать полной справедливости высокому благородству некоторых офицеров русской армии, относившихся сочувственно к безвыходному и несчастному положению наших офицеров, которых они по временам приглашали к себе и угощали чаем, сигарами (очевидно, «папиросами» — В.П.) и т. п. и тем, хотя на короткое время, давали им возможность подкрепить свои истощенные силы»^[166]. Еще один оттоманский офицер — британец Вильям Херберт, настроенный к русским не более дружелюбно, чем Таль-ат, также не скрывает того факта, что первые дни после падения Плевны он провел в русской офицерской землянке, где подкреплял свои истощенные силы сном, коньяком и игрой в карты, и где «был в высшей степени восхищен поведением майора Kasikeff (Косякова? — В.П.) и его собратьев-офицеров, чье рыцарство, обходительность, великодушие и бескорыстное гостеприимство резко контрастировали с недостойным поведением простых солдат»^[167].

В ходе эвакуации офицеру разрешалось следовать до ближайшей железнодорожной станции на собственной верховой лошади (с условием, что дорогой он будет содержать животное за свой счет и продаст его перед погрузкой в эшелон). По прибытию в Бухарест штаб-офицерам предоставлялся отпуск в пределах города с обязательством вернуться к определенному сроку, обеспеченным их честным словом. Не менее значимым нам видится и то, что в отличие от аскеров и даже русских нижних чинов, свыше 80 % раненых и больных оттоманских офицеров российское командование смогло эвакуировать в тыл не воинскими поездами, а санитарными, отличавшимися от первых комфортабельными вагонами, наличием специального оборудования, многочисленным и высококвалифицированным персоналом, обильной пищей (из расчета 40 коп. в день на каждого пациента, тогда как в воинских только 25 коп.) и рядом иных преимуществ (см. Таблицу 12).

Таблица 12

Структура раненых и больных военнослужащих, эвакуированных с Балканского ТВД железнодорожным транспортом в период с 1 сентября 1877 г. по 30 июня 1878 г.^[168]

Государственная принадлежность и категория военнослужащего		Всего эвакуировано (чел.)	В том числе
			Санитарными поездами		Воинскими поездами, оборудованными для перевозки раненых и больных
			Количество	То же в % от гр. 2	Количество	То же в % от гр. 2
1		2	3	4	5	6
Офицеры	Русские	1 937	1 780	91,9%	157	8,1%
	Турецкие	193	163	84,5%	30	15,5%
Нижние чины	Русские	90 243	53 514	59,3%	36 729	40,7%
	Турецкие	5 991	1 281	21,4%	4 710	78,6%

Наконец, что касается аскеров и чаушей, то здесь нам трудно сказать что-либо подобное изложенному выше. нуждам этих людей российское командование уделяло лишь необходимый минимум внимания. Правда, примеров частной благотворительности со стороны российских нижних чинов хватало и здесь. Руководствуясь принципом: «Нам-то подвезут, а ему взять неоткуда (курсив автора — В.П.)», русские солдаты нередко делились с османами и табаком, и едва ли не последним куском хлеба. Однако в массе своей они относились к туркам достаточно сдержанно и, в отличие от своих командиров и начальников, вплоть до заключения общего перемирия (19 января 1878 г.) не проявляли особой склонности ни к солдатской солидарности с пленными, ни к излишним, по их мнению, сантиментам^[169].

Глава пятая География интернирования

В процессе анализа географии интернирования военнопленных нами выявлено их более или менее продолжительное присутствие в 280 населенных пунктах, входящих в состав 45 губерний, территориально отнесенных к восьми военным округам европейской России (см. Таблицы 13–15). При этом работу главного штаба по формированию приведенного перечня можно охарактеризовать следующими основными чертами:

Таблица 13

Перечень военных округов, губерний и населенных пунктов Российской империи, разновременно служивших местами интернирования пленных в 1877–1878 гг.^[170]

№ п.п.	Губерния	Населенные пункты (включая города, посады, села, слободы, местечки, мызы и т. п.)
Варшавский военный округ
1.	Варшавская	Варшава
2.	Люблинская	Люблин
Виленский военный округ
3.	Виленская	Вильна, Дисна, Лида
4.	Витебская	Витебск, Динабург, Крейцбург, Креславка
5.	Гродненская	Белосток, Бельск, Брест-Литовский, Волковыск, Гродно, Кобрин, Пружаны, Соколка
6.	Ковенская	Вилькомир, Ковно, Новоалександровск, Поневеж
7.	Курляндская	Бауск, Газенпот, Гольдинген, Митава, Фридрихштадт, Якобштадт
8.	Лифляндская	Венден, Дерпт, Пернов, Рига
9.	Минская	Бобруйск, Минск, Новогрудок, Пинск, Свислочь
10.	Могилевская	Быхов, Гомель, Климовичи, Могилев, Рогачев, Чериков
Казанский военный округ
11.	Вятская	Вятка, Елабуга, Орлов, Слободской
12.	Пензенская	Керенск, Пенза, Саранск, Чембар
13.	Пермская	Верхотурье
14.	Самарская	Самара
15.	Саратовская	Аткарск, Балашов, Вольск, Петровск, Саратов, Хвалынск, Царицын
16.	Симбирская	Симбирск, Сызрань
Киевский военный округ
17.	Волынская	Дубно, Житомир, Луцк
18.	Киевская	Васильков, Киев, Маньковка, Умань
19.	Подольская	Каменец-Подольский, Ладыжин, Ольгополь, Саврань
Московский военный округ
20.	Владимирская	Александров, Владимир, Вязники, Гороховец, Ковров, Меленки, Муром, Переславль-Залесский, Покров, Судогда, Суздаль, Шуя, Юрьев-Польский
21.	Вологодская	Вологда, Грязовец
22.	Калужская	Боровск, Жиздра, Калуга, Козельск, Лихвин, Малоярославец, Медынь, Мещовск, Мосальск, Перемышль, Таруса
23.	Костромская	Буй, Варнавин, Ветлуга, Галич, Кинешма, Кологрив, Кострома, Макарьев-на-Унже, Нерехта, Солигалич, Чухлома, Юрьевец
24.	Московская	Богородск, Бронницы, Верея, Волоколамск, Дмитров, Клин, Коломна, Можайск, Москва, Подольск, Руза, Серпухов
25.	Нижегородская	Арзамас, Балахна, Горбатов, Княгинин, Лукоянов, Макарьев, Нижний Новгород, Семенов, Сергач
26.	Рязанская	Данков, Егорьевск, Зарайск, Михайлов, Пронск, Раненбург, Ряжск, Рязань, Сапожок, Скопин, Спасск
27.	Смоленская	Белый, Вязьма, Гжатск, Дорогобуж, Духовщина, Ельня, Красный, Поречье, Рославль, Смоленск, Сычевка, Юхнов
28.	Тамбовская	Борисоглебск, Кирсанов, Козлов, Лебедянь, Липецк, Моршанск, Тамбов, Темников, Усмань, Шацк
29.	Тверская	Бежецк, Весьегонск, Вышний Волочек, Зубцов, Калязин, Кашин, Корчева, Осташков, Ржев, Старица, Тверь, Торжок
30.	Тульская	Алексин, Белев, Богородицк, Венев, Епифань, Ефремов, Кашира, Крапивна, Новосиль, Одоев, Тула
31.	Ярославская	Данилов, Любим, Молога, Мышкин, Пошехонье, Романов-Борисоглебск, Ростов, Рыбинск, Углич, Ярославль
Одесский военный округ
32.	Бессарабская	Бендеры, Кишинев
33.	Екатеринославская	Екатеринослав, Ростов-на-Дону
34.	Таврическая	Симферополь
35.	Херсонская	Александрия, Елисаветград, Николаев, Новая Прага, Одесса, Тирасполь, Херсон
Санкт-Петербургский военный округ
36.	Новгородская	Боровичи, Бронница, Демянск, Новгород, Старая Русса
37.	Псковская	Великие Луки, Новоржев, Порхов, Псков, Торопец, Холм
38.	С.-Петербургская	Гдов, Ивангород, Луга, Нарва, Новая Ладога, Пелла, Стрельна, Шлиссельбург, Ямбург
39.	Эстляндская	Везенберг, Ревель
Харьковский военный округ
40.	Воронежская	Воронеж, Задонск, Нижнедевицк, Новохоперск, Острогожск, Павловск
41.	Курская	Белгород, Короча, Курск, Льгов, Обоянь, Путивль, Рыльск, Старый Оскол, Суджа, Фатеж
42.	Орловская	Болхов, Елец, Ливны, Мценск, Орел
43.	Полтавская	Гадяч, Зеньков, Кобеляки, Константиноград, Кременчуг, Лохвица, Миргород, Пирятин, Полтава, Прилуки, Ромны
44.	Харьковская	Ахтырка, Богодухов, Валки, Волчанск, Змиев, Изюм, Ново-Серпухов, Сумы, Харьков, Чугуев
45.	Черниговская	Борзна, Козелец, Конотоп, Нежин, Остер, Чернигов, Шостка

Примечания: 1. В таблице не указаны пункты, в которых пленные останавливались лишь на короткое время (железнодорожные станции пересадки, «кормежные станции», места ночлегов и дневок и т. п.).

2. Курсивом выделены те губернии и города, в которых пленные не расквартировывались, а лишь госпитализировались в лечебные учреждения.

а) Турки никогда не подлежали расквартированию в регионах Сибири, а в 1768 г. Екатерина Великая добавила к ним Карелию, Прибалтику и Поморье, считая все эти территории одинаково неподходящими для османов по своим климатическим условиям. Правда, в исследуемых хронологических рамках острая нехватка свободных казарменных помещений вынудила военное ведомство частично исключить из данного списка Прибалтийские губернии. Причем сделано это было вопреки возражениям самого Александра II^[171].

б) Размещение османов во многих местностях Запада и Юга страны, а также Поволжья и Урала признавалось «неудобным» «поблизости к театрам войны», «по соображениям политическим» или «по племенному составу населения». Другими словами, Главный штаб избегал направлять турок в приграничные губернии, а равно регионы, населенные преимущественно российскими мусульманами и поляками.

По этой причине из географии интернирования пленных был полностью исключен весь Кавказ, губернии Астраханская и Казанская, практически вся территория Пермской, Самарской, Симбирской и Таврической губерний, г. Касимов Рязанской губ., а равно некоторые иные местности, в т. ч., разумеется, и Царство Польское^[172]. Правда, до 1878 г. отдельные турки какое-то время находились в пределах Варшавского военного округа. Однако этому факту вряд ли следует придавать большое значение, поскольку речь идет всего лишь о 198 раненых, доставленных санитарными поездами в госпитали Варшавы и Люблина вместе с русскими военнослужащими^[173].

в) Османов предполагалось размещать преимущественно в губернских центрах и лишь в тех населенных пунктах, которые располагались близ станций железных дорог. Однако, в силу неразвитости сети последних и значительного числа пленных, достичь обеих названных целей удалось лишь частично.

Ситуацию с расквартированием усугубляли те региональные и даже городские власти, которые пытались (обычно, заручившись поддержкой весьма влиятельных особ) всеми правдами и неправдами доказать ГШ, что они не имеют никакой возможности принять турок на подведомственных им территориях. При этом о характере приводимых доводов можно судить хотя бы по обращениям Министра просвещения на имя главы военного ведомства от 7 января и 18 февраля 1878 г.: «Город Дерпт находится в совершенно исключительных условиях, будучи чисто педагогическим, а не административным центром <…>. В городе всего 18 городовых и не все они несут службу на улице. Военная же сила ограничивается местной командой из 80 чел., из коих почти половина находится в особых командировках. <…>. Пленных турок предполагается поместить в старой так называемой Рекрутской казарме, <…>. Это здание, <…>, пришло в такую ветхость, что нельзя от него и ожидать хороших гигиенических условий. Это обстоятельство <…> приведет к росту болезней среди турок. Университетские клиники не примут пациентов с эпидемическими болезнями. Городской госпиталь на 90 кроватей плох и не устраивает городское управление. <…>. Кроме университета на 850 студентов <…> в Дерпте 26 женских учебных заведений на 1 500 учениц, которые по издавна заведенному обычаю отправляются совершенно одни в училища, причем те из них, которые живут в <…> квартале, <…> где именно и помещается предположенная для турок казарма, должны проходить через большой совершенно пустынный университетский сад, в закоулки и овраги которого никогда не проникнет никакой полицейский надзор. при этих условиях весьма возможны столкновения, которые желательно бы избежать, тем более, что всякое подобное столкновение возбудило бы в среде студентов такое негодование, при котором нелегко было бы удержать их от прискорбных увлечений»^[174]. (приведенные аргументы, как представляется, возымели действие, ибо вместо предполагаемых 300 аскеров в Дерпте было расквартирован лишь один турецкий генерал с двумя денщиками).

Таблица 14

Примерное распределение пленных по военным округам и губерниям (по состоянию на 1 марта 1878 г.)^[175]

Военный округ	№ п.п.	Губерния	Число пленных
Виленский	1.	Виленская	923
	2.	Витебская	1 458
	3.	Гродненская	2 597
	4.	Ковенская	811
	5.	Курляндская	1 113
	6.	Лифляндская	1 521
	7.	Минская	1 733
	8.	Могилевская	1 837
	Итого		11 993
	В среднем в каждой губернии		1 499
Казанский	9.	Вятская	889
	10.	Пензенская	1 210
	11.	Пермская	2
	12.	Самарская	859
	13.	Саратовская	1 932
	14.	Симбирская	584
	Итого		5 476
	В среднем в каждой губернии		913
Киевский	15.	Волынская	366
	16.	Киевская	1 420
	17.	Подольская	1 097
	Итого		2 883
	В среднем в каждой губернии		961
Московский	18.	Владимирская	1 743
	19.	Вологодская	461
	20.	Калужская	3 476
	21.	Костромская	1 140
	22.	Московская	1 802
	23.	Нижегородская	881
	24.	Рязанская	1 812
	25.	Смоленская	2 536
	26.	Тамбовская	1 374
	27.	Тверская	1 876
	28.	Тульская	978
	29.	Ярославская	3 271
	Итого		21 350
	В среднем в каждой губернии		1 779
Одесский	30.	Бессарабская	451
	31.	Екатеринославская	200
	32.	Таврическая	2
	33.	Херсонская	1 025
	Итого		1 678
	В среднем в каждой губернии		420
Санкт-Петербургский	34.	Новгородская	2 474
	35.	Псковская	1 445
	36.	С.-Петербургск.	650
	37.	Эстляндская	1 346
	Итого		5 915
	В среднем в каждой губернии		1 479
Харьковский	38.	Воронежская	1 734
	39.	Курская	1 593
	40.	Орловская	1 961
	41.	Полтавская	2 310
	42.	Харьковская	3 043
	43.	Черниговская	371
	Итого		11 012
	В среднем в каждой губернии		1 835
ВСЕГО			60 307
В СРЕДНЕМ В КАЖДОЙ ГУБЕРНИИ СТРАНЫ			1 403

Отдельные должностные лица шли еще дальше и пытались убедить военное ведомство (впрочем, без какого-либо успеха) пересмотреть всю принятую им концепцию распределения пленных, считая, в частности, что перевозка этих людей в северные регионы страны ложится тяжким бременем на железнодорожный транспорт и ставит под угрозу санитарно-эпидемиологическое благополучие населения^[176]. (Как будет показано нами ниже, последнее опасение оказалось чрезмерно преувеличенным).

Наконец, надо признать, что и сам ГШ принимал, порой, далеко не лучшие из всех возможных решения, примером чему может служить хотя бы его попытка разместить несколько сот турок… в главной базе Балтийского флота — Кронштадте^[177].

Однако, как бы то ни было, к весне 1878 г. интернирование пленных и их частичное перераспределение между отдельными регионами и населенными пунктами страны было, в основе своей, завершено. При этом данные Таблицы 14 дают основания утверждать, что военному ведомству удалось достичь если и не полного выполнения всех изложенных выше требований, то, по крайней мере, их наиболее оптимального сочетания.

Таблица 15

Примерное количество пленных, разновременно находившихся в отдельных населенных пунктах Российской империи в 1877–1878 гг.^[178]

№ п.п.	Наименование населенного пункта	Губерния	Количество пленных
			Всего	В том числе:
				Паши	Офицеры	Нижние чины
1.	Александрия г.	Херсонская	368	–	–	368
2.	Александров г.	Владимирская	165	–	40	125
3.	Алексин г.	Тульская	59	–	?	?
4.	Арзамас г.	Нижегородская	88	–	5	83
5.	Аткарск г.	Саратовская	89	–	?	?
6.	Ахтырка г.	Харьковская	110	–	11	99
7.	Балахна г.	Нижегородская	64	–	5	59
8.	Балашов г.	Саратовская	75	–	6	69
9.	Бауск г.	Курляндская	123	–	7	116
10.	Бежецк г.	Тверская	152	–	18	134
11.	Белгород г.	Курская	286	–	9	277
12.	Белев г.	Тульская	25	–	–	25
13.	Белосток г.	Гродненская	510	–	85	425
14.	Бельск г.	Гродненская	211	–	14	197
15.	Белый г.	Смоленская	212	–	5	207
16.	Бендеры г.	Бессарабская	200	–	?	?
17.	Бобруйск г.	Минская	422	–	23	399
18.	Богодухов г.	Харьковская	101	–	4	97
19.	Богородицк г.	Тульская	56	–	?	?
20.	Богородск г.	Московская	95	–	8	87
21.	Болхов г.	Орловская	774	–	52	722
22.	Борзна г.	Черниговская	100	–	–	100
23.	Борисоглебск г.	Тамбовская	18	–	–	18
24.	Боровичи г.	Новгородская	578	1	35	542
25.	Боровск г.	Калужская	30	–	?	?
26.	Брест-Литовский г.	Гродненская	187	–	?	?
27.	Бронница с.	Новгородская	1 205	–	84	1 121
28.	Бронницы г.	Московская	130	–	8	122
29.	Буй г.	Костромская	79	–	6	73
30.	Быхов г.	Могилевская	184	–	14	170
31.	Валки г.	Харьковская	114	–	13	101
32.	Варнавин г.	Костромская	5	–	5	–
33.	Варшава г.	Варшавская	?	–	?	?
34.	Васильков г.	Киевская	275	–	29	246
35.	Везенберг г.	Эстляндская	144	–	11	133
36.	Великие Луки г.	Псковская	218	–	13	205
37.	Венден г.	Лифляндская	50	–	15	35
38.	Венев г.	Тульская	74	–	?	?
39.	Верея г.	Московская	88	–	10	78
40.	Верхотурье г.	Пермская	2	–	–	2
41.	Весьегонск г.	Тверская	9	–	–	9
42.	Ветлуга г.	Костромская	77	–	6	71
43.	Вилькомир г.	Ковенская	222	–	15	207
44.	Вильна г.	Виленская	675	–	67	608
45.	Витебск г.	Витебская	691	2	?	?
46.	Владимир г.	Владимирская	702	2	30	670
47.	Волковыск г.	Гродненская	149	–	10	139
48.	Вологда г.	Вологодская	339	–	20	319
49.	Волоколамск г.	Московская	119	–	10	109
50.	Волчанск г.	Харьковская	99	–	–	99
51.	Вольск г.	Саратовская	92	–	8	84
52.	Воронеж г.	Воронежская	662	–	59	603
53.	Вышний Волочек г.	Тверская	66	–	9	57
54.	Вязники г.	Владимирская	152	–	3	149
55.	Вязьма г.	Смоленская	299	–	?	?
56.	Вятка г.	Вятская	348	–	–	348
57.	Гадяч г.	Полтавская	94	–	–	94
58.	Газенпот г.	Курляндская	226	–	3	223
59.	Галич г.	Костромская	74	–	6	68
60.	Гдов г.	С.-Петербургская	40	–	?	?
61.	Гжатск г.	Смоленская	374	–	?	?
62.	Гольдинген г.	Курляндская	28	–	28	–
63.	Гомель г.	Могилевская	347	–	?	?
64.	Горбатов г.	Нижегородская	69	–	?	?
65.	Гороховец г.	Владимирская	25	–	?	?
66.	Гродно г.	Гродненская	545	–	47	498
67.	Грязовец г.	Вологодская	101	–	4	97
68.	Данилов г.	Ярославская	103	–	?	?
69.	Данков г.	Рязанская	50	–	–	50
70.	Демянск г.	Новгородская	15	–	14	1
71.	Дерпт г.	Лифляндская	3	1	–	2
72.	Динабург г.	Витебская	?	–	?	?
73.	Дисна г.	Виленская	150	–	?	?
74.	Дмитров г.	Московская	126	–	12	114
75.	Дорогобуж г.	Смоленская	284	–	4	280
76.	Дубно г.	Волынская	80	–	?	?
77.	Духовщина г.	Смоленская	155	–	7	148
78.	Егорьевск г.	Рязанская	115	–	?	?
79.	Екатеринослав г.	Екатеринославская	184	–	?	?
80.	Елабуга г.	Вятская	242	–	–	242
81.	Елец г.	Орловская	180	–	–	180
82.	Елисаветград г.	Херсонская	412	–	–	412
83.	Ельня г.	Смоленская	80	–	–	80
84.	Епифань г.	Тульская	70	–	?	?
85.	Ефремов г.	Тульская	157	–	?	?
86.	Жиздра г.	Калужская	100	–	?	?
87.	Житомир г.	Волынская	288	–	11	277
88.	Задонск г.	Воронежская	169	–	26	143
89.	Зарайск г.	Рязанская	233	–	3	230
90.	Зеньков г.	Полтавская	49	–	–	49
91.	Змиев г.	Харьковская	94	–	–	94
92.	Зубцов г.	Тверская	72	–	–	72
93.	Ивангород г.	С.-Петербургская	1	–	?	?
94.	Изюм г.	Харьковская	100	–	–	100
95.	Калуга г.	Калужская	820	–	100	720
96.	Калязин г.	Тверская	174	–	7	167
97.	Каменец-Подольский г.	Подольская	240	–	7	233
98.	Кашин г.	Тверская	175	–	11	164
99.	Кашира г.	Тульская	179	–	–	179
100.	Керенск г.	Пензенская	?	–	?	?
101.	Киев г.	Киевская	?	–	?	?
102.	Кинешма г.	Костромская	65	–	?	?
103.	Кирсанов г.	Тамбовская	50	–	?	?
104.	Кишинев г.	Бессарабская	163	2	14	147
105.	Климовичи г.	Могилевская	66	–	5	61
106.	Клин г.	Московская	243	–	19	224
107.	Княгинин г.	Нижегородская	90	–	6	84
108.	Кобеляки г.	Полтавская	96	–	9	87
109.	Кобрин г.	Гродненская	320	–	21	299
110.	Ковно г.	Ковенская	523	–	45	478
111.	Ковров г.	Владимирская	35	–	?	?
112.	Козелец г.	Черниговская	102	–	–	102
113.	Козельск г.	Калужская	99	–	6	93
114.	Козлов г.	Тамбовская	60	–	–	60
115.	Кологрив г.	Костромская	77	–	6	71
116.	Коломна г.	Московская	375	–	19	356
117.	Конотоп г.	Черниговская	12	–	?	?
118.	Константиноград г.	Полтавская	99	–	–	99
119.	Короча г.	Курская	123	–	–	123
120.	Корчева г.	Тверская	47	–	–	47
121.	Кострома г.	Костромская	471	–	30	441
122.	Крапивна г.	Тульская	66	–	6	60
123.	Красный г.	Смоленская	72	–	10	62
124.	Крейцбург г.	Витебская	212	–	?	?
125.	Кременчуг г.	Полтавская	146	–	–	146
126.	Креславка мст.	Витебская	265	–	?	?
127.	Курск г.	Курская	381	2	65	314
128.	Ладыжин мст.	Подольская	674	–	13	661
129.	Лебедянь г.	Тамбовская	50	–	–	50
130.	Ливны г.	Орловская	95	–	4	91
131.	Лида г.	Виленская	224	–	20	204
132.	Липецк г.	Тамбовская	43	–	–	43
133.	Лихвин г.	Калужская	50	–	?	?
134.	Лохвица г.	Полтавская	97	–	–	97
135.	Луга г.	С.-Петербургская	114	–	11	103
136.	Лукоянов г.	Нижегородская	36	–	6	30
137.	Луцк г.	Волынская	50	–	?	?
138.	Льгов г.	Курская	3	–	3	–
139.	Любим г.	Ярославская	289	–	?	?
140.	Люблин г.	Люблинская	?	–	?	?
141.	Макарьев г.	Нижегородская	91	–	6	85
142.	Макарьев-на-Унже г.	Костромская	73	–	6	67
143.	Малоярославец г.	Калужская	100	–	?	?
144.	Маньковка с.	Киевская	539	–	16	523
145.	Медынь г.	Калужская	118	–	16	102
146.	Меленки г.	Владимирская	56	–	4	52
147.	Мещовск г.	Калужская	655	–	?	?
148.	Минск г.	Минская	1 171	–	?	?
149.	Миргород г.	Полтавская	95	–	–	95
150.	Митава г.	Курляндская	272	2	52	218
151.	Михайлов г.	Рязанская	50	–	–	50
152.	Могилев г.	Могилевская	983	1	56	926
153.	Можайск г.	Московская	98	–	12	86
154.	Молога г.	Ярославская	121	–	10	111
155.	Моршанск г.	Тамбовская	91	–	?	?
156.	Мосальск г.	Калужская	82	–	?	?
157.	Москва г.	Московская	?	–	?	?
158.	Муром г.	Владимирская	99	–	3	96
159.	Мценск г.	Орловская	48	–	5	43
160.	Мышкин г.	Ярославская	66	–	10	56
161.	Нарва г.	С.-Петербургская	200	–	?	?
162.	Нежин г.	Черниговская	50	–	?	?
163.	Нерехта г.	Костромская	53	–	4	49
164.	Нижнедевицк г.	Воронежская	111	–	9	102
165.	Нижний Новгород г.	Нижегородская	284	–	?	?
166.	Николаев г.	Херсонская	200	–	?	?
167.	Новая Ладога г.	С.-Петербургская	50	–	?	?
168.	Новая Прага пос.	Херсонская	368	–	–	368
169.	Новгород г.	Новгородская	841	1	66	774
170.	Новоалександровск г.	Ковенская	560	–	31	529
171.	Новогрудок г.	Минская	407	–	25	382
172.	Ново-Серпухов сл.	Харьковская	761	–	719	42
173.	Новоржев г.	Псковская	224	–	16	208
174.	Новосиль г.	Тульская	66	–	?	?
175.	Новохоперск г.	Воронежская	325	–	23	302
176.	Обоянь г.	Курская	104	–	8	96
177.	Одесса г.	Херсонская	20	–	?	?
178.	Одоев г.	Тульская	99	–	–	99
179.	Ольгополь г.	Подольская	2	–	–	2
180.	Орел г.	Орловская	769	3	99	667
181.	Орлов г.	Вятская	141	–	–	141
182.	Осташков г.	Тверская	123	–	–	123
183.	Остер г.	Черниговская	91	–	4	87
184.	Острогожск г.	Воронежская	304	–	8	296
185.	Павловск г.	Воронежская	136	–	9	127
186.	Пелла м.	С.-Петербургская	885	–	29	856
187.	Пенза г.	Пензенская	952	1	37	914
188.	Перемышль г.	Калужская	71	–	4	67
189.	Переславль-Залесский г.	Владимирская	170	–	10	160
190.	Пернов г.	Лифляндская	443	–	–	443
191.	Петровск г.	Саратовская	84	–	6	78
192.	Пинск г.	Минская	73	–	15	58
193.	Пирятин г.	Полтавская	49	–	–	49
194.	Подольск г.	Московская	98	–	12	86
195.	Покров г.	Владимирская	51	–	?	?
196.	Полтава г.	Полтавская	1 068	2	120	946
197.	Поневеж г.	Ковенская	126	–	?	?
198.	Поречье г.	Смоленская	98	–	8	90
199.	Порхов г.	Псковская	150	–	4	146
200.	Пошехонье г.	Ярославская	76	–	11	65
201.	Прилуки г.	Полтавская	99	–	?	99
202.	Пронск г.	Рязанская	53	–	4	49
203.	Пружаны г.	Гродненская	64	–	5	59
204.	Псков г.	Псковская	466	–	96	370
205.	Путивль г.	Курская	218	–	5	213
206.	Раненбург г.	Рязанская	48	–	–	48
207.	Ревель г.	Эстляндская	95	1	79	15
208.	Ржев г.	Тверская	229	–	14	215
209.	Рига г.	Лифляндская	1 022	–	49	973
210.	Рогачев г.	Могилевская	276	–	17	259
211.	Романов-Борисоглебск г.	Ярославская	183	–	?	?
212.	Ромны г.	Полтавская	191	–	5	186
213.	Рославль г.	Смоленская	386	–	?	?
214.	Ростов г.	Ярославская	1 093	–	88	1 005
215.	Ростов-на-Дону г.	Екатеринославская	20	–	?	?
216.	Руза г.	Московская	124	–	10	114
217.	Рыбинск г.	Ярославская	690	–	145	545
218.	Рыльск г.	Курская	542	–	8	534
219.	Ряжск г.	Рязанская	90	–	?	?
220.	Рязань г.	Рязанская	915	2	56	857
221.	Саврань мст.	Подольская	377	–	1	376
222.	Самара г.	Самарская	878	–	–	878
223.	Сапожок г.	Рязанская	73	–	4	69
224.	Саранск г.	Пензенская	94	–	–	94
225.	Саратов г.	Саратовская	704	–	90	614
226.	Свислочь мст.	Минская	?	–	?	?
227.	Семенов г.	Нижегородская	76	–	5	71
228.	Сергач г.	Нижегородская	53	–	5	48
229.	Серпухов г.	Московская	322	–	18	304
230.	Симбирск г.	Симбирская	396	–	–	396
231.	Симферополь г.	Таврическая	2	–	?	?
232.	Скопин г.	Рязанская	54	–	?	?
233.	Слободской г.	Вятская	99	–	–	99
234.	Смоленск г.	Смоленская	220	–	?	?
235.	Соколка г.	Гродненская	86	–	6	80
236.	Солигалич г.	Костромская	87	–	1	86
237.	Спасск г.	Рязанская	52	–	4	48
238.	Старая Русса г.	Новгородская	546	–	28	518
239.	Старица г.	Тверская	66	–	4	62
240.	Старый Оскол г.	Курская	95	–	–	95
241.	Стрельна п.	С.-Петербургская	200	–	?	?
242.	Суджа г.	Курская	50	–	–	50
243.	Судогда г.	Владимирская	30	–	?	?
244.	Суздаль г.	Владимирская	311	–	10	301
245.	Сумы г.	Харьковская	120	–	23	97
246.	Сызрань г.	Симбирская	163	–	–	163
247.	Сычевка г.	Смоленская	149	–	6	143
248.	Тамбов г.	Тамбовская	891	2	26	863
249.	Таруса г.	Калужская	44	–	3	41
250.	Тверь г.	Тверская	992	–	?	?
251.	Темников г.	Тамбовская	48	–	3	45
252.	Тирасполь г.	Херсонская	331	–	?	?
253.	Торжок г.	Тверская	206	–	14	192
254.	Торопец г.	Псковская	213	–	13	200
255.	Тула г.	Тульская	532	–	?	?
256.	Углич г.	Ярославская	64	–	59	5
257.	Умань г.	Киевская	217	–	13	204
258.	Усмань г.	Тамбовская	230	–	6	224
259.	Фатеж г.	Курская	6	–	6	–
260.	Фридрихштадт г.	Курляндская	337	–	?	?
261.	Харьков г.	Харьковская	1 063	2	53	1 008
262.	Хвалынск г.	Саратовская	89	–	6	83
263.	Херсон г.	Херсонская	10	–	?	?
264.	Холм г.	Псковская	169	–	6	163
265.	Царицын г.	Саратовская	81	–	?	?
266.	Чембар г.	Пензенская	94	–	–	94
267.	Чериков г.	Могилевская	479	–	?	?
268.	Чернигов г.	Черниговская	259	2	29	228
269.	Чугуев г.	Харьковская	299	–	34	265
270.	Чухлома г.	Костромская	63	–	4	59
271.	Шацк г.	Тамбовская	60	–	3	57
272.	Шлиссельбург г.	С.-Петербургская	210	–	?	?
273.	Шостка пос.	Черниговская	750	–	?	?
274.	Шуя г.	Владимирская	87	–	?	?
275.	Юрьев-Польский г.	Владимирская	123	–	3	120
276.	Юрьевец г.	Костромская	49	–	4	45
277.	Юхнов г.	Смоленская	179	–	?	?
278.	Якобштадт г.	Курляндская	175	–	?	?
279.	Ямбург г.	С.-Петербургская	337	–	13	324
280.	Ярославль г.	Ярославская	840	–	?	?

Примечание: 1. В таблице не указаны пункты, в которых пленные останавливались лишь на короткое время (железнодорожные станции пересадки, «кормежные станции», места проведения ночлегов и дневок и т. п.).

2. Курсивом выделены те населенные пункты, в которых пленные не расквартировывались, а лишь госпитализировались в лечебные учреждения.

Глава шестая Обеспечение в пунктах размещения: финансовое, квартирное, продовольственное, вещевое, медико-санитарное

По прибытию военнопленных в пункт назначения, воинский начальник своим приказом объявлял их «прикомандированными к местному батальону» и одновременно зачислял на все виды обеспечения^[179].

Рассматривая последнее несколько детальнее, отметим следующее:

Финансовое довольствие военнопленных регламентировалось нормами § § 54 и 55 «Положения», согласно которым денежное содержание выплачивалось лишь турецким офицерам (но не нижним чинам). При этом, как видно из данных Таблицы 16:

а) паши приравнивались к российским генерал-майорам, штаб-офицеры — к майорам, а обер-офицеры — к прапорщикам;

б) содержание складывалось из основного оклада жалования по воинскому званию, предусмотренного для русского офицера (в полном размере), и т. н. «квартирного довольствия» (в половинном размере).

К сказанному необходимо добавить, что из окладов пленных производились те же вычеты, которые были предусмотрены и для русских офицеров, т. е. 6 % в эмеритальную кассу и 2,5 % на госпиталь и медикаменты. Последнее позволяло туркам бесплатно получать медицинскую помощь. Однако оплачивать арендуемое ими жилье, питаться, а равно приобретать предметы обмундирования они должны были исключительно за собственный счет. Не лишним будет также заметить, что, в сравнении с периодом Крымской войны 1853–1856 гг., денежное содержание пленных офицеров выросло в 2–3 раза, а квартирные деньги им вообще стали выдаваться впервые в отечественной истории^[180].

Денежное довольствие османы получали в управлении уездного воинского начальника. Происходило это ежемесячно и, как правило, в строго установленный день. Причем в тех случаях, когда перечисление средств на данные цели по каким-либо причинам задерживалось, командование местных войск, судя по всему, предпочитало выдавать туркам деньги из иных источников, имеющихся в их распоряжении. Факты эти, конечно же, не оставались тайной для самих пленных. К примеру, в сентябре 1878 г., покидая г. Гольдинген Курляндской губ., османские офицеры особо отметили, что определенное им «от русского правительства жалование» они «всегда и все сполна получали, и не только своевременно, но даже вперед из собственности (т. е. «из собственных средств» — В.П.) уездного воинского начальника». Вместе с тем, в документах встречаются и примеры противоположного характера. В частности, известно, что в том же 1878 г. офицеры, находившиеся в Пензе, подавали жалобу на несвоевременную выдачу им денежного содержания^[181].

Таблица 16

Оклады жалования и квартирные деньги, ежемесячно выплачиваемые русским и турецким офицерам, находящимся во внутренних регионах России в 1877–1878 гг.^[182]

Воинское звание	Оклад жалования				Квартирный оклад*				Итого
	Турецкий		Русский		Турецкий		Русский		Турецкий		Русский
	руб.	коп.	руб.	коп.	руб.	коп.	руб.	коп.	руб.	коп.	руб.	коп.
Высшие офицеры (паши)
Генерал-фельдмаршал (Маршал)	Индивидуально, «по высочайшему повелению»**
Генерал-лейтенант (Дивизионный генерал)	84	75	113	00	33	33	100	00	118	08	213	00
Генерал-майор (Бригадный генерал)			84	75			66	67			151	42
Штаб-офицеры
Полковник	36	75	57	25	12	50	25	00	49	25	82	25
Подполковник			44	25							69	25
Майор			36	75							61	75
Обер-офицеры
Капитан	23	00	30	50	6	25	12	50	29	25	43	00
Штабс-капитан			28	25							40	75
Поручик			26	00							38	50
Подпоручик			24	50							37	00
Прапорщик			23	00							35	50

* Квартирные оклады указаны применительно к т. н. местностям II разряда, включавшим в себя большинство губернских центров, в которых и была размещена основная масса турецких офицеров (Воронеж, Калуга, Курск, Новгород, Орел, Псков, Рига, Рязань, Саратов, Тула, Харьков, Ярославль и др.).

** Единственному пленному маршалу Осману-паше было «высочайше повелено производить содержание по 2 тыс. руб. в год и вместо квартирных денег нанять приличное помещение».

Можно ли считать размер денежного довольствия турецкого офицера достаточным для удовлетворения им своих насущных потребностей? В известных нам источниках на сей счет приводятся не вполне совпадающие оценки. Так, в январе 1878 г. дивизионный генерал Хывзы-паша признавался корреспонденту газеты «Голос», что высокие цены, существующие в Новгороде, вынуждают его «отказывать себе во многом»^[183]. (Правда, на тот момент генерал только что пошил себе новый мундир (удовольствие для офицера не из дешевых) и вполне мог испытывать некоторое «стеснение в средствах»).

Однако, как бы то ни было, комплексный анализ источников личного происхождения, газетной периодики, а также иных материалов, дает нам основания утверждать, что определенное османам денежное содержание, как правило, обеспечивало им уровень жизни вполне достойный офицера и джентльмена, включая посещение и лучших городских театров, и трактиров с хорошей кухней, и женщин с неоднозначной репутацией. В пользу сказанного говорит и тот факт, что к моменту своего возвращения на родину, практически все они не только пошили себе в России обмундирование «на турецкий манер», но и приобрели гражданское платье. Об отсутствии у подавляющего большинства османских офицеров серьезных материальных затруднений свидетельствует и то, что применительно к исследуемому периоду нами не выявлено ни одного обращения пленника к российским властям с просьбой о предоставлении ему материальной помощи, что нередко имело место в ходе всех предыдущих русско-турецких вооруженных конфликтов. Наконец, нелишним будет заметить, что по окончанию войны в России осталось свыше 30 бывших турецких офицеров, подавляющее большинство которых стремилось поступить именно на русскую военную службу^[184].

Квартирное обеспечение османов регламентировалось отдельными нормами «Положения о военнопленных» (§ § 36, 38 и 55), но, главным образом, требованиями «Устава о земских повинностях» и «положения о преобразовании воинской квартирной повинности»^[185].

В самых общих чертах суть названных документов может быть сведена к следующему:

а) Турецкие офицеры и нижние чины обеспечиваются квартирами на тех же основаниях и в том же порядке, что и российские войска.

б) Ответственность за квартирное обеспечение османов несет военное ведомство, которому органы гражданской администрации оказывают содействие в том объеме, в котором это предусмотрено действующим законодательством.

в) Пленные размещаются в армейских казармах (офицеры, с разрешения командования местных войск, могут проживать на частных квартирах), а при отсутствии свободных казарм — в домах, принадлежащих органам городского и сельского общественного управления (городским и уездным земским управам) и частным лицам; при этом отвод (наем) таких домов осуществляют упомянутые управы; на них же возлагается временное (на срок не свыше трех суток) расквартирование пленных, следующих через данный населенный пункт «транзитом», а также хотя и интернированных в данный населенный пункт, но еще не размещенных в предназначенных для них казармах или наемных домах.

Из всего перечисленного нетрудно понять, что вопросы квартирного довольствия пленников представляли собой ту сферу управленческих отношений, в которой интересы военного ведомства, гражданской администрации и обывателей почти неизбежно вступали в противоречие, а это значит, что указанные вопросы требовали особо тщательного правового регулирования. В этой связи мы не можем не обратить внимание на позицию А. Ф. Агаркова, детально исследовавшего порядок и условия расквартирования личного состава российских воинских частей во внутренних регионах страны в период 1874–1908 гг. как полагает указанный автор, «главной и в большинстве случаев единственной причиной возникновения в этой сфере спорных вопросов» являлось «несовершенство законодательной базы, которая на тот момент только формировалась и приняла законченный вид лишь в 1899 г., когда была опубликована последняя редакция «Устава о земских повинностях»^[186].

Список турок, плененных в Плевне и интернированных в г. Поречье Смоленской губ. (ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 13–14об.)

Список турок, плененных в Плевне и интернированных в г. Поречье Смоленской губ. (ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 13–14об.)

border=0 style='spacing 9px;' src="/i/46/503546/i_010.jpg">
Список турок, плененных в Плевне и интернированных в г. Поречье Смоленской губ. (ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 13–14об.)

Список турок, плененных в Плевне и интернированных в г. Поречье Смоленской губ. (ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 13–14об.)

В проведенном нами исследовании данная точка зрения своего подтверждения не нашла. Напротив, известные нам факты говорят о том, что отечественное законодательство тех лет оказалось вполне адекватно экстремальным условиям массового интернирования военнопленных противника почти во все регионы Европейской России. Что же касается «главной и в большинстве случаев единственной причины возникновения в этой сфере спорных вопросов», то таковой мы склонны считать скорее слабое знание отдельными должностными лицами (кстати, очень немногими) действующих правовых установлений, а равно неспособность и (или) нежелание означенных лиц эти установления исполнять.

Сказанное приобретает особую значимость с учетом объема самого понятия «квартирное довольствие», которое, в соответствии с перечисленными выше нормативными правовыми актами, включало в себя предоставление военнопленным:

— зданий (или их частей), оборудованных спальными помещениями (с нарами или кроватями), столовыми, пекарнями, кухнями, а равно всеми необходимыми санитарными приспособлениями и принадлежностями;

— дров и (или) угля для отопления помещений, приготовления пищи и выпечки хлеба;

— керосина и (или) свечей для освещения помещений;

— кухонных принадлежностей (котлы для приготовления пищи и посуда);

— квартирных принадлежностей (столы, скамьи, ведра с ковшами для воды, лохани для стирки белья и пр.);

— постельных принадлежностей (только нижним чинам), а именно: холщовых наматрасников и наволочек, а равно соломы как для их первоначальной набивки (10 фунтов), так и для последующего ежемесячного «освежения» (еще по 5 фунтов);

— воды для питья и иных нужд.

Кроме того, постоянное обслуживание жилого фонда, занимаемого военнопленными, включало в себя: ремонт и даже перестройку помещений (при необходимости, например, оборудовать отдельную комнату для совершения турками обряда омовения или установить дополнительную печь ввиду жалоб османов на холод); замену прогоревших или лопнувших пищеварочных котлов; регулярную очистку колодцев, дымовых труб, уборных и помойных ям; перекладку печей; замену оконных стекол; сброс снега с крыш и т. д., и т. п., не говоря уже о содержании «в чистоте и исправности дворов, улиц, мостовых и тротуаров», прилегающих к занятым пленниками домам.

Далеко не просто развивался в ходе войны и сам процесс квартирного обеспечения турок, что дает нам основания выделить в нем четыре основных этапа:

I. Первый охватывает период примерно с середины апреля до начала июля 1877 г., т. е. с момента открытия военных действий и до принятия «Положения». На данном этапе глава МВД, еще не зная о том, что военнопленные будут отнесены к ведению Военного министерства, по собственному почину собрал через губернаторов данные о наличии в регионах (правда, далеко не во всех) свободных казенных и общественных зданий, упраздненных монастырей, а также частных домов, в которых могли бы быть размещены пленные, с указанием человековместимости зданий и предполагаемой арендной платы. И хотя в то время результаты проделанной работы остались мало востребованными, военным и гражданским властям пришлось к ним вернуться на рубеже 1877–1878 гг., при возникновении кризиса с расквартированием османов^[187].

II. Второй этап хронологически определяется нами с начала июля до последней декады ноября 1877 г., когда количество турецких военнопленных в России было еще сравнительно невелико (до 15 тыс. чел.). На данном этапе военное ведомство, при содействии гражданской администрации, в целом, достаточно успешно справлялось с расквартированием пленников, размещая их с соблюдением всех санитарных норм и даже в условиях относительного комфорта.

III. Третий этап простирался с конца ноября 1877 г. и примерно до середины марта 1878 г. его ключевой особенностью стало массовое поступление во внутренние регионы страны турок, плененных сначала в Карсе, а затем в Плевне и в районе Шипка-Шейново (в общей сложности около 55 тыс. чел.), к чему российские власти оказались не вполне готовы. В этой связи достаточно красноречиво выглядит циркулярное письмо главы МВД губернаторам от 23 ноября 1877 г.: «В настоящее время <…> все города центральных губерний, в коих имелись свободные помещения, назначены уже для пленных. А между тем с обеих театров войны вновь ожидается значительное число военнопленных, почему представляется неизбежно необходимым водворить в избранных уже пунктах, сверх находящихся там военнопленных, еще довольно значительное число их, с выводом для сего некоторых частей местных войск из занимаемых ими помещений в обывательские дома. В виду сего Военное министерство просит оказать со стороны гражданского начальства содействие по найму частных домов для временного расквартирования войск»^[188].

Возникший квартирный кризис российским властям удалось преодолеть лишь к марту 1878 г., перераспределив пленников в пределах губернских городов и направив часть их в уездные центры^[189]. Однако жилищные условия турок на данном этапе заметно ухудшились, т. к. теперь они во многих случаях размещались в неполностью оборудованных зданиях и, главное, в стесненных условиях, с серьезными нарушениями действующих санитарных норм. (Впрочем, последнее формально не противоречило § 55 «Положения», согласно которому, поскольку при отводе пленным квартир «не могут быть в точности исполнены указания закона на размеры помещений для воинских чинов, то следует при сем руководствоваться крайней необходимостью»).

IV. Четвертый этап включает в себя период с середины марта и примерно до октября 1878 г., т. е. с момента стабилизации численности интернированных в Россию военнопленных и до того момента, когда большинство из них вернулось на родину. В целом он характеризуется лишь незначительными перемещениями османов (как между пунктами интернирования, так и в пределах таковых) в целях улучшения их жилищно-бытовых условий.

Помимо особенностей конкретного этапа, характер квартирного обеспечения пленников во многом зависел и от того, к какой категории личного состава они относились («генералы»; «штаб- и обер-офицеры»; «нижние чины»). И здесь заслуживает внимания следующее:

I. Генералы. Сразу же по прибытию того или иного паши в пункт интернирования городская управа обычно предоставляла ему «подобающий чину» номер в одной из городских гостиниц. При этом, по прошествии трех суток, отдельные османские военачальники так и оставались жить в названных помещениях. Другие же предпочитали арендовать квартиры у городских обывателей (обычно это были 2–3 меблированные комнаты либо отдельный дом)^[190].

Как правило, при генерале оставалось от одного до трех турецких нижних чинов, выполнявших роль прислуги. некоторым исключением в этом отношении можно считать маршала Османа-пашу, вместе с которым в Харьковской гостинице «Бель-вю» постоянно находилась целая небольшая свита, включая личного врача и несколько адъютантов.

Жилищно-бытовые условия турецких генералов, в общем-то, отличались простотой и скромностью, хотя заметно, что в отдельных случаях российские власти пытались обеспечить им максимум удобств. Так, в Орле журналисты отметили, что бригадным генералам Ахмеду Фаику-паше и Али Гасану-паше городская управа предоставила помещения в гостинице Толстопятов на главной улице города — Болховской. Здесь военачальникам и их прислуге был «отведен коридор, отделяющий три номера <…>. В первой комнате (занимаемой самими пашами — В.П.) с правой стороны вдоль стены [стояли] две кровати, разделенные ширмами, напротив диван, комод и посредине, между окнами, зеркало, под ним ломберный стол». В Новгороде дивизионный генерал Ахмед Хывзы-паша и его начальник штаба полковник Изет-бей совместно арендовали на Петербургской улице частный дом «в четыре окна». В Курске аналогичным образом поступили дивизионный генерал Адиль-паша и бригадный генерал Атыф-паша, снявшие на Херсонской улице «в маленьком домике» две комнаты, обстановку которых, по оценке журналиста одной из столичных газет, «трудно было назвать изящной: стол, стул, кровать, вот и вся обстановка первой комнаты; на кровати великолепная тигровая шкура; в изголовьях две мутаки (подушки турецкого изделия)»^[191].

Пашей регулярно навещал «пристав» — офицер местного батальона, призванный осуществлять контроль за пленными и, по возможности, разрешать возникающие у генералов вопросы. в остальном османские военачальники были предоставлены самим себе и мало чем отличались от обычных квартиросъемщиков.

Хотя российские власти не осуществляли охрану занимаемых генералами помещений и не брали их самих даже под негласный надзор, фактов проявления местным населением нелояльности, а тем более — враждебности к этим людям нами не установлено. Правда, пашам не могли не досаждать эпизодические визиты в их жилища городских и окрестных обывателей (от крестьян до представителей интеллигенции). Конечно, большинству россиян хотелось «просто посмотреть» на турецких генералов. Но находилось и немало желающих «поговорить» с ними «за настоящие политические обстоятельства». А поскольку военные власти, полиция и администрация гостиниц наотрез отказывалась препятствовать подобным визитам, турецким военачальникам приходилось решать данную проблему самостоятельно. Например, маршал Осман-паша организовал у дверей своего номера нечто вроде «караула» из находящихся при нем адъютантов и установил для желающих поговорить время приема (ежедневно, с 12 час. до 16 час.)^[192].

II. Расквартированию штаб- и обер-офицеров также предшествовало их трехдневное пребывание в городских гостиницах, где полковнику обычно предоставлялся одноместный номер, а прочим чинам — двухместные^[193]. По истечении этого трехсуточного карантина офицерам предлагалось подписать обеспеченное их честным словом обязательство о том, что они не будут самовольно покидать пределов пункта интернирования. (Случаев отказа от подписания такого обязательство, а равно его злостного нарушения со стороны турок нами не установлено). Вслед за тем указанные лица освобождались от опеки конвоя и вместе с правом на свободу передвижения получали квартирные оклады на месяц вперед. Постоянное жилье им подыскивали городские (уездные земские) управы или уездные распорядительные комитеты, иногда с участием самих будущих квартиросъемщиков, иногда при их полнейшем безучастии^[194].

Как правило, офицеры размещались:

1. В наемных обывательских квартирах по 1–3 чел. (преимущественно, штаб-офицеры).

2. В наемных обывательских квартирах или в целых домах в количестве до 40–50 чел. (обычно, обер-офицеры).

Письмо Воронежского уездного воинского начальника в городскую управу о расквартировании пленных офицеров. (ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 49)

3. В изолированных помещениях (флигелях) казарм, занятых турецкими нижними чинами.

4. В иных зданиях, признанных подходящими для длительного проживания людей (например, в г. Болхов Орловской губ. 36 обер-офицеров жили в палатах бывшего военного госпиталя).

5. В прилегающих к городам помещичьих имениях, по личному приглашению их владельцев (единичные случаи).

Стоимость аренды жилого помещения зависела от разряда местности, условий заключенного договора, числа постояльцев и иных факторов. Например, в Новгороде 19 обер-офицеров, занимавших полностью один из домов, ежемесячно платили за квартиру по 5 руб. В то же время, в более «дешевом» Грязовце Вологодской губ., четырем обер-офицерам, арендовавшим второй этаж небольшого дома, жилье обходилось в гораздо меньшую сумму (по 2 руб. 92 коп. с человека в месяц)^[195].

Имеющиеся в нашем распоряжении сведения о жилищно-бытовых условиях этих людей довольно ограничены. «Когда я вошел в их квартиру, было 9 часов утра, — писал в январе 1878 г. корреспондент газеты «Голос», посетивший жилье турецких офицеров в Новгороде. — Они еще не были одеты, и я застал их во всевозможных тряпьях. Они занимают пять комнат, уставленных кроватями, на которых вместо тюфяков постланы бурки, и сшиты турецкие подушки, набитые ватою. Вообще, заметна неопрятность, грязь во всех комнатах»^[196]. К сказанному можно добавить, что, по имеющимся в нашем распоряжении сведениям, печи в занимаемых офицерами помещениях обычно топил русский дворник или турецкий солдат-денщик. Они же доставляли в квартиры и воду. Пищу пленные, в большинстве случаев, закупали и готовили себе сами. Однако самовар им, как правило, кипятила и подавала русская кухарка.

Упомянутый выше квартирный кризис, возникший на рубеже 1877–1878 гг., офицеров практически не затронул и выразился разве что в перемещении части этих людей из губернских центров в уездные^[197].

Основные же проблемы, с которыми власти эпизодически сталкивались в процессе расквартирования османских офицеров, можно свести к двум следующим:

1. Слабое знание и (или) неверное толкование норм действующего законодательства отдельными должностными лицами и обывателями. Так, в Воронеже турецкого офицера, едва прибывшего в город и прожившего в гостинице 72 часа, администрация, с согласия городской управы, попыталась… выставить на улицу, а заодно и внушить ему, что отныне он должен искать себе крышу над головой… исключительно самостоятельно. Вопрос этот удалось разрешить лишь после вмешательства уездного воинского начальника, напомнившего управе, что офицер этот военнопленный, и поскольку он «не желает и не может приискивать для себя квартиры, <…> таковая должна быть дана ему от города»^[198].

2. Нежелание многих домовладельцев сдавать квартиры в аренду именно туркам. Мотивировалось таковое обычно религиозными соображениями, опасениями инфекционных болезней и патриотическими побуждениями. Последнее хотя и давало о себе знать повсеместно, но в особенности было присуще промышленным центрам с их преимущественно пролетарским населением, относящимся к османам наиболее непримиримо. Например, в 18-и тысячной Шуе, куда было интернировано всего лишь 10 офицеров, городская управа затратила на поиск для них квартир целых две недели (вместо положенных трех дней). Причем по данным Ю. А. Иванова, все дальнейшие попытки этих людей самостоятельно улучшить свои жилищные условия, за исключением одного случая, успехом не увенчались^[199].

III. Нижние чины оттоманской армии, в отличие от своих офицеров, как правило, сразу же направлялись в заранее подготовленные для них «постоянные» помещения. Последние существенно различались по размерам, ведомственной принадлежности, целевому назначению, техническому состоянию и иным характеристикам. Однако с известной долей условности мы классифицируем их на шесть следующих разновидностей:

1. Казармы военного ведомства, которые по состоянию на 12 апреля 1877 г. использовались русскими войсками по прямому назначению.

2. Казармы военного ведомства, которые по состоянию на 12 апреля 1877 г. не использовались русскими войсками по прямому назначению.

3. Частные жилые дома, арендованные в качестве казарм специально для пленных после 12 апреля 1877 г.

4. Общественные и частные здания, которые по состоянию на 12 апреля 1877 г., в соответствии с договором аренды, использовались подразделениями местных войск в качестве казарм.

5. Свободные общественные здания казарменного типа.

6. Казенные и общественные здания, не предназначенные для проживания людей и переоборудованные под казармы для пленных после 12 апреля 1877 г.

Рассматривая особенности расквартирования османов в перечисленных помещениях, отметим следующее.

1. Казармы военного ведомства, постоянно используемые по прямому назначению, но полностью или частично пустующие после убытия русских войск на театры военных действий, занимались турками начиная уже с лета 1877 г. Это были наиболее удобные для них помещения с уже готовыми принадлежностями, не требующие ни ремонта, ни дооборудования. В качестве примера здесь можно назвать Аракчеевские казармы в Новгороде, Вознесенские казармы в Ярославле, Ерофеевские казармы во Владимире, Красные казармы в Рыбинске, Николаевские казармы в Курске, Шихобаловские казармы в Самаре и многие др.^[200]

В принципе, условия размещения пленных в таких казармах не заслуживают особого внимания, поскольку они практически ничем не отличались от условий размещения русских войск. Каких-либо жалоб на казарменный быт турки, насколько нам известно, не заявляли. Проверяющие всех уровней также не оставили на этот счет никаких существенных замечаний. Что же касается претензий к «квартирантам» со стороны российских властей, то они, в основном, сводились к тому, что османы категорически пренебрегают содержанием собственных жилищ в чистоте. В документах тех лет можно нередко встретить указания на то, что «неопрятность в помещениях пленных турок <…> главным образом зависит от привычки турок к неопрятности»; «турки по натуре очень неряшливые, не стесняются взбираться на постель с грязной обувью»; «турки, со своей восточной ленью, не привыкли соблюдать чистоту и опрятность. Дом, где жили пленные, <…> сделался в большинстве помещений даже не годен для дальнейшего обитания» и т. п. Особенно резко по данному поводу высказывался начальник Подвижной комиссии о турецких военнопленных генерал-адъютант С. П. Голицын. Так, в марте 1878 г., когда в Кременчуге решался вопрос с расквартированием вновь прибывающих османов и командование местных войск стояло перед дилеммой: следует ли «уплотнить» турок в уже занимаемой ими казарме или предоставить им еще одно помещение, удалив из него российских военнослужащих, С. П. Голицын писал военному министру: «Никак не следует упускать из вида удобств помещений наших нижних чинов и переводить их на значительно худшие условия жизни из-за того только, чтобы удобнее и просторнее разместить турок <…> турки в несколько дней загадят оное, точно также, как они загадили ту часть казармы, которая под них отведена»^[201].

2. Казармы военного ведомства, которые к началу войны не использовались русскими войсками по прямому назначению, имели две ключевые особенности:

— как правило, они представляли собой помещения, остававшиеся нежилыми на протяжении нескольких лет и уже поэтому нуждавшиеся в более или менее серьезном ремонте.

— военное ведомство, очевидно, долгое время не предполагало, что эта часть его жилищного фонда может когда-либо понадобиться для размещения людей. вплоть до 1878 г. неиспользуемые казармы оставались не только не отремонтированными, но даже не обследованными ни специальными комиссиями, ни отдельными инженерами (или хотя бы техниками). Соответственно, у военных властей отсутствовали перечни необходимых ремонтных работ, не говоря уже о сметах на их проведение. когда же на рубеже 1877–1878 гг. в таких помещениях возникла острая нужда, ситуация с ними развивалась (за некоторым счастливым исключением) по трем вполне типичным сценариям, которые мы считаем возможным рассмотреть на трех следующих примерах:

а) Каменные казармы в сл. Ново-Екатеринославль Купянского уезда Харьковской губ. были сразу же признаны находящимися «в очень плохом состоянии» и «совершенно невозможными для жилья», почему пленные в них не направлялись^[202].

б) В Архангельских казармах на окраине Вологды османов все-таки разместили. Однако тут же выяснилось, что в переполненных зданиях отсутствует вентиляция, печи дымят, а во всех помещениях ощущается повышенная влажность. Все это повлекло за собой резкий рост заболеваемости пленных и гибель в короткий срок свыше 100 человек^[203].

в) Бывшие казармы 37-й артиллерийской бригады на мызе Пелла Шлиссельбургского уезда Петербургской губ. Здесь ситуация развивалась более благоприятно, хотя средства на ремонт этих трех деревянных одноэтажных зданий с требованием «произвести исправления в наискорейшее время», были выделены лишь 9 февраля 1878 г.

Исправления формально произвели к 14 февраля, затратив на них чуть менее 600 руб. В тот же день казармы приняли первую партию пленных в количестве около 300 чел. Однако фактически ремонт здесь продолжался вплоть до лета. Так, полное оборудование помещений нарами окончилось лишь к 20 мая. Еще ранее, 16 февраля, выяснилось, что необходимо приобрести и установить на кухне дополнительно два пищеварочных котла. К концу апреля две хлебопекарные печи (из четырех имеющихся) «обрушились, а две остальные треснули, грозя обрушиться». 3 мая казармы проинспектировал Петербургский уездный воинский начальник. В результате только его визита на ремонт потребовалось еще свыше 1 400 руб., т. к. обнаружилось, что «в двух комнатах пол упал, в шести слаб и в одной сильно шатается. Нет 14 [оконных] стекол. Во многих рамах нет задвижек и петель. 8 русских печей и одну голландскую надо переложить. Нет 9 вьюшек. Один [пищеварочный] котел лопнул, в другом образовалась дыра»^[204].

Обобщая изложенное, мы приходим к выводу, что бывшие казармы военного ведомства в качестве мест расквартирования османов себя не вполне оправдали и принесли, по-видимому, больше вреда, нежели пользы и самим пленным, и российской казне.

3. Аренда для пленных частных жилых домов с их последующим переоборудованием в казармы (обычно на 50–150 чел.) получила в годы войны широкое распространение, особенно на рубеже 1877–1878 гг. использовалась эта разновидность квартирного обеспечения практически повсеместно, в частности, в таких городах, как: Белгород, Козлов, Курск, Луга, Орел, Пенза, Рязань, Саратов, Суджа, Тула, Харьков, Шуя и многие др.^[205]

Схематически здесь все выглядело примерно следующим образом: городская или уездная земская управа (иногда — уездный распорядительный комитет) заключала с владельцем здания договор аренды (см., например, Приложение 10), после чего в доме устанавливались нары или кровати, оборудовались столовая, кухня, реже — пекарня, а также завозились дрова, квартирные, кухонные и постельные принадлежности и вообще все необходимое для жизнеобеспечения людей.

Как следует из анализа известных нам архивных документов, со всеми этими задачами российские органы военного и гражданского управления справлялись, в целом, довольно успешно. Отвод домов, как правило, оформлялся в установленном порядке уже к моменту прибытия турок в тот или иной населенный пункт; губернские распорядительные комитеты регулярно выделяли средства «на наем помещений с отоплением и освещением и со стоимостью топлива на варку пищи и хлебопечение», а равно деньги на ремонт зданий и иные нужды; управы предоставляли пленным пищеварочные котлы и «прочие кухонные и столовые принадлежности в том размере, как эти вещи отпускаются в войска», а также, совместно с домовладельцами, обеспечивали османов квартирными принадлежностями^[206].

Вместе с тем наем и эксплуатация таких домов были сопряжены с некоторыми сложностями, главнейшими из которых мы считаем следующие:

а) Вплоть до глубокой осени 1877 г. ни военное ведомство, ни гражданская администрация на местах не вели систематической работы по поиску и отбору зданий, подходящих для размещения пленных (если не считать соответствующей деятельности органов внутренних дел в период мая — июня 1877 г., о которой уже говорилось ранее). в дальнейшем все это неизбежно вело к тому, что решения о заключении договоров аренды принимались не всегда обдуманно и взвешенно и даже порой без осмотра помещений компетентной комиссией^[207].

б) В 1878 г., из-за упущений должностных лиц ГИУ, финансирование сметы на расходы по «воинской квартирной повинности» было начато со значительным опозданием, что замедлило вступление в силу ряда соглашений о найме жилых помещений.

в) Домовладельцы неохотно сдавали квартиры в аренду для турок по причинам, уже названным ранее (опасение инфекционных болезней, религиозные соображения и патриотические побуждения). Явление это впервые дало о себе знать еще летом 1877 г., когда администрация многих уездных и даже губернских центров чуть ли не единогласно доносила о том, что собственники жилья либо вообще отказываются «отдать помещения для пленных», либо требуют за него совершенно непомерную арендную плату, «далеко превышающую положенные за квартирование нижних чинов оклады»^[208].

Вопреки этой тенденции повели себя тогда очень немногие, преимущественно, представители интеллигенции. так, во всей Курской губернии сдать свои дома туркам по приемлемой цене согласились (насколько нам известно) только два человека: титулярный советник С. И. Гладков и отставной гвардии штабс-капитан М. А. Слонецкий-Михайловский (оба жители Путивля). В свою очередь, во всем городе Грязовец аналогичным образом поступил лишь один домовладелец — мещанин П. И. Гудкин, официально заявивший уездному распорядительному комитету, что он готов разместить в принадлежащем ему доме до 50 военнослужащих «хоть русских, хоть турецких»^[209].

К концу 1877 г., в связи с широким распространением среди населения информации о массовом заболевании османов тифом и иными инфекционными болезнями, обыватели стали еще менее сговорчивыми. Ситуацию усугубляло то, что в ряде уездных городов на их стороне выступили органы местного самоуправления. Так, в Порхове Псковской губ. городская управа отказалась заниматься расквартировыванием турецких военнопленных в домах частных лиц на том основании, что это может «стеснить граждан Порхова в виду религиозных чувств». В Кременчуге управа приняла аналогичное решение, даже не утруждая себя объяснением причин. Лужский голова А. И. Болотов в феврале 1878 г. откровенно написал Петербургскому губернатору, что мотив отказа домовладельцев своего города от сдачи помещений в аренду для турок находит «совершенно основательным, т. к. после таких постояльцев дом придется или совершенно уничтожить, или потребуется очень крупная переделка, иначе он останется очень долго без жильцов». Белгородский голова оказался в этом отношении не столь прямолинеен и поочередно ссылался то на отсутствие свободных зданий, то на необходимость разместить в городе личный состав 160-го Абхазского пехотного полка, хотя ни то, ни другое действительности не соответствовало^[210].

Рапорт Суджанского уездного исправника о расквартировании пленных, прибывших в г. Суджа Курской губ. (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 59)

Правда, в конечном итоге губернским администрациям удалось, отчасти, преодолевать это «сопротивление». И нельзя исключить, что в ряде случаев здесь использовался «административный ресурс». Так, в декабре 1877 г. мещанин г. Грязовец М. М. Жидков (Житков) первым поставил свою подпись под коллективным заявлением городских домовладельцев об их категорическом нежелании размещать пленных на принадлежащей им жилплощади. Однако в марте 1878 г., будучи приглашенным в уездный распорядительный комитет, этот человек почему-то изменил свою позицию и, не покидая стен комитета, письменно заявил о готовности немедленно предоставить в распоряжение османов весь второй этаж своего дома, причем всего за 140 руб. в год^[211]. Другой пример дает г. Курск. Здесь власти еще в августе 1877 г. признавали, что подыскать помещения для пленных «представляется невозможным», а уже спустя 4 мес. отрапортовали об аренде для одних только больных турок (свыше 1 000 чел., в т. ч. 215 тифозных) целых… одиннадцати домов (!?)^[212].

г) Военное ведомство требовало, чтобы в каждом арендуемом для пленных доме можно было расквартировать не менее 25 чел. (не считая «наблюдающих»). Это превышало объективные возможности большей части жилищного фонда не только уездных, но и губернских центров. В результате управам приходилось одновременно нанимать для османов до 5–6 и более зданий, что, в свою очередь, влекло за собой увеличение числа военнослужащих, призванных осуществлять наблюдение за военнопленными. К тому же отдельное помещение для «наблюдающих» не всегда представлялось возможным выделить в одном доме с турками или хотя бы поблизости от него. В совокупности все это вызывало протесты уже военных властей^[213].

Как следствие, арендуемые здания переполнялись пленными. При этом норма, предусматривающая минимальный объем воздуха для одного военнослужащего в размере 1,5 кубические сажени (3,2 м³), фактически игнорировалась. Например, в Воронеже в двух домах, рассчитанных не более чем на 360 чел., в декабре 1877 г. помещалось в общей сложности до 500 османов. Переполненность казарм влекла за собой рост заболеваемости турок, с которой власти пытались бороться путем оснащения помещений вентиляцией и устройства в окнах дополнительных форточек. Впрочем, открыть даже уже существующие форточки бывало, порой, нелегко, поскольку турки всячески этому препятствовали, ссылаясь на то, что им холодно. В отдельных случаях, властям приходилось идти на хитрость. Так, в г. Горбатов Нижегородской губ. для того, чтобы проветрить казармы, османов под различными предлогами выводили на улицу^[214].

Кроме того, здесь нужно иметь ввиду, что существующие в зданиях кухонные плиты не всегда справлялись с повышенной нагрузкой, почему кухни (а заодно и столовые) частенько устраивали прямо во дворе дома, под временным навесом. Еще сложнее дело обстояло с хлебом, и его нередко пекли там, где только удавалось, начиная от пекарни местного батальона и заканчивая пекарней местной тюрьмы (если на то давали свое согласие заключенные!)^[215].

4. Размещение турок в общественных и частных зданиях, которые по состоянию на 12 апреля 1877 г. использовались подразделениями местных войск на праве аренды (с одновременным переводом российских военнослужащих на обывательские квартиры), стало широко применяться примерно с конца 1877 г., в т. ч. в таких городах, как Белгород, Болхов, Воронеж, Грязовец, Дорогобуж, Пенза, Рязань и многие др.^[216]

Данная разновидность квартирного обеспечения османов детерминировалась, главным образом, нехваткой в городах подходящих зданий и нежеланием многих домовладельцев размещать на принадлежащей им жилплощади турок. Со стороны военного ведомства этот шаг носил, без сомнения, вынужденный характер, хотя бы уже потому, что затруднял управление местными войсками и почти неизбежно вел к падению в них дисциплины. Кроме того, перевод ухудшал бытовые условия российских нижних чинов. Они забирали из своих прежних казарм кровати и, как правило, сохраняли за собой пекарни, но лишались столовых и в большинстве случаев — кухонь (тем более, что никто толком не знал, откуда теперь брать средства на обустройство новых кухонь). Наконец, нельзя не заметить, что в общей суматохе пленным порой отдавали казарменные помещения не только местных войск, но и резервных и даже запасных подразделений, что затрудняло боевую подготовку военнослужащих, предназначенных к отправке на театры военных действий^[217].

Не оставались равнодушными к происходящему и арендодатели, тем более, что от них теперь требовали дооборудовать здания нарами, а равно иными помещениями и приспособлениями. Пытаясь прекратить действие договора аренды, домовладельцы ссылались на нарушение военными властями его существенных условий и приводили в свою пользу иные доводы. Однако нам известен лишь один случай (г. Луга), когда кому-то из них удалось доказать свою правоту и «отстоять собственность от турок»^[218].

Что же касается самих пленных, то расквартирование в таких казарменных помещениях никак не влияло на положение османов, и условия их жизни оставались практически теми же, что и при размещении в частных жилых домах.

5. Свободные общественные здания казарменного типа сравнительно редко становились местом расквартирования османов, поскольку обычно нуждались в более или менее серьезном ремонте, для проведения которого управы, особенно уездные земские, просто не располагали необходимыми средствами^[219]. В отдельных случаях их использованию препятствовали и иные причины. Так, в г. Великий Устюг попытка городской управы отвести пленным один из подобных домов встретила решительный протест со стороны влиятельного местного предпринимателя и общественного деятеля, планировавшего разместить в этом здании приют для детей-сирот^[220].

В качестве более удачного примера можно сослаться на Свирские казармы в Смоленске, оказавшиеся, к тому же, едва ли не единственным городским зданием, в котором удалось расквартировать турок. Причем первоначально (в августе 1877 г.) городская управа смогла разместить здесь лишь около 300 человек, а четыре месяца спустя признала, что «в этих казармах, при небольших приспособлениях, которые управа немедленно сделает, может быть свободно помещено еще 200 пленных»^[221].

6. Казенные и общественные здания, не предназначенные для проживания людей и переоборудованные под казармы для пленных после 12 апреля 1877 г., как места расквартирования турок также не получили широкого распространения. Главным образом потому, что и само переоборудование, и последующее содержание таких помещений обычно требовало значительных затрат.

Для примера сошлемся на каменный манеж (барак) площадью около 500 м² в воронежской слободе Чижовка, принадлежащий городской управе. в ходе подготовки к приему османов в манеже сколотили двухъярусные нары на 200 чел., оборудовали его пекарней и кухней. «За расположением ретирадного места в некотором отдалении от казармы, без связи его с последней хорошо укрытым ходом», перечень квартирных принадлежностей расширили, включив в него… ночные горшки. В целях компенсации как потерь тепла от кирпичного пола, так и отсутствия вентиляции, к шести уже имеющимся отопительным печам добавили еще четыре, а также сложили камин. Причем управа распорядилась отпускать сюда уголь «как на 13 печей» (а не на 10), а камин топить круглосуточно, «имея ввиду специальное назначение барака для помещения в нем военнопленных турок, т. е. жителей более благоприятных по климату своему стран».

Однако, как показала практика, для поддержания в здании температуры на уровне не ниже 14 °R (18–19 °C) даже таких мер оказалось недостаточно. в действительности управе пришлось выделить для манежа значительно больше топлива, и к апрелю 1878 г. перерасход угля достиг здесь 197 пудов (3 150 кг.) «против причитающегося по расчету на 13 печей»^[222].

Впрочем, часть топлива, предназначенного для пленных, возможно, «уходила на сторону». И не только в Воронеже. Так, в марте 1878 г. Лужский уездный воинский начальник писал в городскую управу: «посещая ежедневно военнопленных турок, я убедился, что в помещениях, ими занимаемых, а в особенности в нижнем этаже, бывает неодинаковая почти холодная температура, что происходит от недостаточного отпуска дров». Вместе с тем единственное, что воинский начальник смог в этой связи предпринять, так это попросить управу либо «обязать хозяина дома топить добросовестно», либо выдавать дрова непосредственно русскому унтер-офицеру, заведующему пленными^[223].

Вообще же, что касается замечаний по поводу квартирного довольствия турок, то в числе наиболее распространенных обычно фигурировали такие, как: «люди располагаются скучено», «в помещениях сырость», «спальные места плохо устроены», «печи дымят», «нет вытяжных вентиляторов», «сортиры грязны и источают зловоние»^[224].

На фоне всего изложенного нами ранее ссылка на «плохо устроенные спальные места» выглядит несколько неожиданно, но вполне закономерно, поскольку нары для пленных действительно зачастую начинали изготавливать почему-то в самый последний момент и, разумеется, наспех.

Несмотря на то, что распорядительные комитеты ряда губерний, вопреки требованиям действующего законодательства, разрешали своим нижестоящим подразделениям «за неимением времени не назначать торги на поставку холста для постройки тюфяков и подушек для военнопленных», вопрос с обеспечением османов постельными принадлежностями решался порой без особой спешки. К примеру, деньги на пошив тюфяков и подушек для 250 турок, прибывших в Рыльск 5 января 1878 г., местный уездный распорядительный комитет запросил в губернском распорядительном комитете только после 24 января. Таким образом, первые недели (а может быть и месяцы жизни в казармах) османы нередко спали на полу, на соломенной подстилке^[225].

Впрочем, иногда и с соломой происходили какие-то «странные вещи», и не только потому, что отдельные губернские распорядительные комитеты не всегда своевременно выделяли деньги на ее покупку. Например, на этапном пункте в Новгородском манеже, с его земляным полом, даже в разгар зимы количество недостающей у пленных подстилочной соломы, по оценкам губернского воинского начальника, измерялось… несколькими возами (!) в марте 1878 г. генерал-адъютант С. П. Голицын доносил Военному министру из Бендер, что обнаружил здесь в одной из казарм пленных «скученными на нарах на свежей соломенной подстилке, которая, как оказалось из расспросов, была положена за два часа до моего посещения, в обыкновенное же время никогда им не давалась (курсив наш — В.П.)»^[226]. Факты такого рода не могут не наводить на мысль, что, несмотря на свою, в общем-то, ничтожную стоимость (в среднем 10–12 коп. за пуд), солома вполне могла стать для кое-кого и неплохим «подспорьем» к семейному бюджету.

Продовольственное обеспечение. как следует из норм, изложенных в § § 48 и 54 «Положения» (корреспондирующих ч. ч. 1 и 3 ст. 27 «Брюссельской декларации»), пленные генералы и офицеры не получали ни кормового довольствия, ни столовых денег и должны были питаться исключительно за собственный счет.

Что же касается унтер-офицеров и рядовых, то эти люди обеспечивались продовольствием:

а) наравне с нижними чинами тех российских воинских частей, при которых они расквартировывались;

б) по правилам, установленным п. п. 1–2, 10–11 «Положения о провиантском, приварочном и фуражном довольствии войск» от 31 июля 1871 г.^[227]

Если говорить конкретнее, то суточная норма довольствия унтер-офицера и рядового (как турецкого, так и русского) включала в себя:

1. Так называемую «дачу провианта» в размере, определенном «Табелем провиантского довольствия от интендантского ведомства», а именно:

— 3 фунта (1 200 гр.) печеного хлеба из ржаной муки;

— 32 золотника (133 гр.) круп.

2. «Приварочные деньги» по «обыкновенному окладу», определяемому ежегодно для каждой губернии и включающие в себя средства, необходимые для приобретения «по местным ценам» ½ фунта (200 гр.) мяса; а кроме того:

– ½ коп. на покупку овощей;

– ½ коп. на покупку масла, соли, перца и пшеничной подболточной муки.

Таким образом, продовольственное обеспечение нижних чинов производилось одновременно как в натуральном, так и в денежном выражении, что придавало ему некоторую сложность. вместе с тем, порядок этот имел то существенное преимущество, что фактически позволял туркам выбирать для себя продукты по собственному усмотрению. Очевидно, именно данное обстоятельство и имел ввиду законодатель при конструировании примечания к § 48 «Положения», согласно которому: «начальники частей, при которых состоят пленные, принимают, насколько возможно, меры к тому, чтобы пища для военнопленных состояла преимущественно из продуктов, употребляемых пленными на родине, что отчасти и может быть достигаемо при артельном устройстве продовольствия пленных, посредством замены продуктов, разрешаемой, по представлениям сих начальников, губернскими воинскими начальниками».

Правда, здесь необходимо сразу же оговориться, что артельная организация питания была принята далеко не всеми османами, и отдельные роты военнопленных предпочли, по тем или иным причинам, довольствоваться пищей из одного котла с российскими военнослужащими, как это имело место, например, в Старом Осколе^[228]. Однако в массе своей турки, конечно же, охотно принимали артельный способ, тем более, что воинские начальники, как правило, без возражений удовлетворяли их ходатайства о замене одних продуктов другими.

Ключевые должности в такого рода «потребительских союзах» (артельщик, повара и хлебопеки) замещались как османскими, так и российскими военнослужащими. При этом нельзя не обратить внимание на систему некоего взаимного контроля, которая никаким нормативным актом не предусматривалась, но de facto существовала практически повсеместно. Например, если артельщиком избирался турецкий унтер-офицер, ему в помощь определялся унтер-офицер российский, и наоборот. Примерно то же можно сказать и в отношении поваров и хлебопеков. Хотя национальный состав названных лиц, как правило, был смешанным, в случае, если все они оказывались турками, для содействия им и наблюдения за ними обязательно назначался кто-либо из русских солдат^[229].

Деньги на питание пленных ежедневно получал артельщик. Продукты он закупал на обычном городском рынке, куда каждое утро прибывал в сопровождении конвоя и вместе с людьми, отряженными ему в помощь. Как правило, османы приобретали: говядину, баранину, различные крупы (рисовая, овсяная, пшенная, ячневая, гречневая), картофель, кукурузу, фасоль, горох, лук, перец, сельдерей, петрушку и иную зелень. Двухразовое их питание (обеди ужин) обычно включало в себя: рисовый (реже — пшенный) суп с говядиной и картофелем, с примесью подболточной муки и перца; вареный горох, а также каши (преимущественно, рисовую), приправленные либо коровьим маслом, либо салом (бараньим или говяжьим). Борщ пленные варили относительно редко. Основное блюдо русского солдата — щи, османы, как правило, не жаловали и употребляли его в пищу разве лишь там, где предпочли питаться из общего котла с российскими военнослужащими^[230]. небезынтересно также отметить, что в отдельных случаях турки составляли для себя достаточно экзотические меню. Например, в г. Козлов Тамбовской губ. в апреле 1878 г. было отмечено, что они дважды в неделю «по собственному желанию за ужином вместо супа едят квас с хреном, редькою, перцем, чесноком и маслом»^[231].

Жалобы на питание османы почти никогда не заявляли. Вместе с тем, судя по некоторым данным, большинство из них оставались неудовлетворенны ни качеством, ни, особенно, количеством получаемой пищи. Отчасти это явление было свойственно пленным во все времена и у всех народов. Однако в данном случае оно имело и вполне объективное основание, связанное с тем, что замену одних продуктов другими российское командование могло производить лишь в пределах суммы «приварочных денег» и «провиантской дачи». В большинстве случаев это означало фактическое снижение норм довольствия пленных, поскольку цена на традиционные для них продукты, как правило, превышала цену на продукты, приобретаемые для российского солдата. В частности, желаемый турками рис стоил значительно дороже любой из отпускаемых интендантством круп (обычно: гречневой, овсяной и ячневой), а денег, необходимых для покупки 3-х фунтов ржаного хлеба, хватало, в лучшем случае, лишь на 1,5 фунта пшеничного. Для полноценного питания здорового человека такого количества хлеба оказывалось, конечно же, недостаточно. правда, в тех губерниях, где разница в стоимости ржаной и пшеничной муки была минимальной (самарская, саратовская и др.), турки предпочли довольствоваться сокращенной нормой белого хлеба, лишь бы не употреблять в пищу ржаного, к которому большинство из пленников так и не смогло привыкнуть и который вызывал у многих из них длительные желудочно-кишечные расстройства^[232].

О том, насколько рассматриваемая проблема была важна для пленных, свидетельствует хотя бы тот факт, что в Сызрани турки отказались даже от мяса, лишь бы увеличить порцию белого хлеба^[233]. Однако большинство артелей придерживались на сей счет менее радикальной политики. Впрочем, это не делало ее более успешной. Так, в Вологде, Пензе и Рязани заменить ржаной хлеб пшеничным удалось лишь на короткое время, ибо уже через несколько недель пленные сами попросили вернуть им 3 фунта черного хлеба, «чтобы иметь хлеб в более достаточном количестве». В других пунктах расквартирования (Калуга, Новгород, Ревель и др.) по причине, названной выше, турки даже не пытались переходить на белый хлеб^[234]. Несколько более удачным оказался опыт отдельных регионов (Смоленской губ. и др.) по выпечке «серого» хлеба из различных комбинаций пшеничной и ржаной муки, а равно выдаче туркам белого, черного и серого хлеба в различных сочетаниях. Однако опыт этот, к сожалению, не был доведен до иных губерний и широкого распространения не получил.

К сказанному необходимо добавить, что проблему с хлебом во многом усугублял тот факт, что в России для нижних чинов не было предусмотрено ни чайного, ни табачного довольствия. Отсутствие и того, и другого большинство османов переживало крайне болезненно, что побуждало их менять часть своего хлебного пайка на табак, чай и сахар. Более того, в Саратове в марте 1878 г. турки даже изъявляли готовность два раза в неделю не ужинать, чтобы направить сэкономленные средства на приобретение табака. Однако командование Казанского военного округа эту инициативу не поддержало, сославшись на то, что российская казна «отпускает пленным деньги на питание, а не на курево»^[235].

Завершая обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы считаем нелишним заметить, что по твердому убеждению подавляющего большинства османов, неизвестно на чем основанному, русские пленные в Турции питались лучше, чем турки в России. Такой точки зрения придерживались даже представители турецкого генералитета. Так, в Орле в феврале 1878 г. бригадный генерал Фаик-паша, давая интервью корреспонденту местной газеты, особо подчеркнул, что россиян в Османской империи кормят пловом, тогда как туркам в России дают «щи да кашу с черным хлебом». «Москов не поморщится, а только пальцы оближет после нашего плова, — горячился генерал. — а посмотрите, что здесь делается с нашими солдатами <…> К вашим щам и кашам трудно привыкнуть, а наш плов — прелесть!»^[236]. (К слову, тогда же русские пленные в Турции жаловались представителю державы-покровительницы на то, что им трудно заставить себя изо дня в день питаться белым хлебом, «какой-то вонючей зеленью» и «сладким супом»^[237]).

Вещевое обеспечение пленников в местах их расквартирования регламентировались, главным образом, требованиями § § 50–52 и 54 «Положения», которые, в свою очередь, корреспондировали ч. 3 ст. 27 «Брюссельской декларации». Содержание перечисленных норм, по сути своей, может быть сведено к следующему:

1) Военнопленные из числа нижних чинов получают обмундирование от казны «наравне с войсками правительства, взявшего их в плен»; лица же офицерского состава приобретают одежду и обувь исключительно за собственный счет.

2) По прибытию в места интернирования пленные сдают все выданные им на театрах войны российскими властями предметы обмундирования, после чего «получают сполна все вещи новые», согласно перечню, приведенному в Таблице 17.

3) «Пленным не возбраняется носить собственную одежду и обувь, лишь бы они были пристойны. в таком случае они не получают казенных».

Таблица 17

Нормы вещевого довольствия турецких нижних чинов, находящихся во внутренних регионах России в 1877–1878 гг.^[238]

№ п.п.	Наименование	Количество	Примечания
1	Шинель	1
2	Полушубок	1	Только в зимнее или холодное время
3	Брюки суконные	1
4	Куртка	1
5	Сапоги	2 пары
6	Рубаха	2
7	Кальсоны	2
8	Галстук (шарф)	1
9	Шапка	1
10	Рукавицы	1 пара	Только в зимнее или холодное время

4) Обмундирование для нижних чинов изготавливается в мастерских тех воинских частей, при которых эти люди расквартированы; причем к «постройке одежды» могут быть привлечены и специалисты из числа военнопленных.

Комментируя содержание Таблицы 17, полагаем необходимым подчеркнуть, что почти все перечисленные в ней предметы обмундирования были османам фактически выданы. За исключением, разве что, полушубков, которые большинство из них так и не получило, поскольку в период с 17 декабря 1877 г. по 10 марта 1878 г. ГИУ (с разрешения Комитета министров), приостанавливало их отпуск пленным, ввиду «затруднения в заготовке полушубков» и необходимости обеспечить ими в первую очередь части, находящиеся на театрах военных действий^[239].

Считаем нужным обратить внимание и на то, что в отличие от ранее действовавшего «Табеля о вещах и деньгах на одежду для пленных» от 11 февраля 1855 г.^[240], законодатель предусмотрел выдачу османам кальсон. Вместе с тем он традиционно упустил из виду такую деталь, как носки (портянки). Правда, основная масса турок решила данную проблему самостоятельно. Однако часть пленников, вплоть до своей репатриации, так и продолжала носить сапоги на босу ногу.

Наконец, нельзя не отметить, что авторы «Положения» почему-то обошли молчанием вопрос с обеспечением турок валенками, которые те получали в России начиная уже с Русско-турецкой войны 1735–1739 гг. (правда, крайне нерегулярно).

Что же касается собственно процесса вещевого довольствия пленных, то в рассматриваемых хронологических рамках мы характеризуем его генезис и эволюцию следующим образом.

1. Как уже указывалось ранее, количество мобилизованных в армию и флот россиян, равно как и число плененных турок, в действительности намного превысило все предвоенные прогнозы, что уже к осени 1877 г. поставило и ГИУ, и интендантства округов в довольно затруднительное положение. В то же время у нас нет оснований говорить о том, что органы военного ведомства оказались в этот период всецело поглощены проблемой скорейшего экипирования лишь собственных войск и полностью абстрагировались от вопросов обеспечения обмундированием пленных. Полагаем, что это было не совсем так, ибо еще в сентябре 1877 г. Военный совет принимал решение, направленное на конкретизацию и детализацию требований § 51 «Положения», а ГИУ предписывало подведомственным подразделениям срочно направить в места интернирования османов хранящиеся на складах трофейные польские камзолы. (Речь идет о камзолах, захваченных русскими войсками в ходе подавления польского восстания 1863–1864 гг.)^[241].

Вместе с тем нарастающий кризис в обеспечении пленных обмундированием, особенно зимним, по-видимому, остался тогда без должного внимания и оценки и всерьез заявил о себе уже к ноябрю 1877 г., когда воинские начальники стали повсеместно сворачивать практику откомандирования турок на работы ввиду отсутствия теплой одежды и обуви и у самих пленных, и… на интендантских складах.

2. На рубеже 1877–1878 гг. массовое поступление в Россию турок из районов Карса, Плевны и Шипки-Шейново лишь усугубило указанный выше кризис. В силу обстоятельств, отмеченных в Главе 4, люди эти прибывали в места интернирования, как правило, в том обмундировании, в котором попали в плен, а вернее — в том, что от него еще оставалось. да и эти остатки в большинстве случаев приходилось сжигать, т. к. они были покрыты паразитами и оказывались совершенно непригодными для дальнейшего использования^[242]. Во многих случаях ситуация доходила до того, что турок было просто не в чем вывести на прогулку даже во дворы занимаемых ими казарм, не говоря уже о том, чтобы «выпустить их в город».

Находилась ли эта проблема в центре внимания российских органов военного управления? Мы полагаем, что «да». Так, еще в ноябре 1877 г. Военный министр предписал округам принять «зависящие от них меры к тому, чтобы военнопленные турки были снабжаемы исправною и теплою одеждою на точном основании § 51 «Положения»^[243]. Спустя месяц забили тревогу медицинские инспектора военных округов, повсеместно указывавшие на необходимость «озаботиться скорейшим снабжением пленных одеждой и обувью», в целях сокращения масштабов их заболеваемости. 25 декабря 1877 г. уже Главное военно-медицинское управление (ГВМУ) поставило вопрос «о необходимости принятия безотлагательных мер к снабжению одеждой военнопленных»^[244].

В дальнейшем требования «о необходимости принятия безотлагательных мер» неоднократно повторялись. последнее из них, насколько нам известно, датировано 10 марта 1878 г., когда ГШ предписал командующим военными округами «в видах предупреждения развития болезней между пленными турками во время передвижения их из одних пунктов в другие, <…> поставить в непременную обязанность местного военного начальства снабжать хорошею теплою одеждой все те партии пленных, которым придется отправляться в путь по железным дорогам еще в холодное время»^[245].

Правда, начальник ГИУ еще 18 февраля 1878 г. вынужден был признать, что «интендантство, едва успевая приготовлять готовые вещи для войск, переведенных на военное положение и вновь формируемых, не имеет никакой возможности отпускать готовые вещи турецким пленным (курсив наш — В.П.)». Однако заявление это вряд ли следует воспринимать буквально, поскольку ГИУ все-таки сумело, во-первых, во многом разрешить проблему нехватки у пленных шинелей и сапог, а во-вторых, что не менее важно, выделить округам достаточное количество материалов и денежных средств, необходимых для пошива ими недостающих предметов обмундирования собственными силами^[246]. Если говорить конкретнее, то органы тылового обеспечения действительно предоставили в распоряжение воинских начальников все, что смогли, включая уже упомянутые польские камзолы (впрочем, частью истлевшие); оставшееся невостребованным в ходе мобилизации армейское и даже гвардейское сукно, а также одежду 2-го срока, принадлежавшую частям,… находящимся на театрах военных действий.

3. Начальники местных войск, в большинстве своем, оказались не готовы к пошиву обмундирования в короткий срок и в массовых количествах. Тем не менее, в большинстве случаев, на местах «постройку одежды и обуви» старались ускорить как могли. Швальни были переведены на двусменный режим работы. Из иных гарнизонов в пункты расквартирования турок откомандировали едва ли не всех свободных портных и сапожников. К пошиву привлекли специалистов из числа пленных и даже заключенных местных тюрем. Но поскольку портных все равно не хватало, Военный совет, по ходатайству ГИУ, пошел на крайнюю меру, разрешив округам «строить вещи» для турок силами «вольных мастеровых», хотя труд этих людей, как видно из Таблицы 18, выходил казне, что говорится, «в копеечку». Кроме того, вопрос подгонки обмундирования на местах был до крайности упрощен, а вместо изготовления белья туркам не редко выдавали лишь холст, предлагая им пошить себе кальсоны и рубахи самостоятельно (с чем они, кстати, справлялись вполне успешно)^[247].

Таблица 18

Сравнительная стоимость пошива отдельных предметов обмундирования для пленных силами военных и гражданских портных^[248]

Наименование	Стоимость пошива (в копейках)		Соотношение стоимости пошива
	Портными из числа военнослужащих местных войск	«Вольными мастеровыми»
Куртка	7	65	1:9,3
Брюки суконные	3	20	1:2,9

Однако и при таком напряжении сил кризис с обмундированием во многих пунктах интернирования не удалось преодолеть до конца даже к весне 1878 г. уже в марте в Бендерах, Орле, Полтаве, Харькове и ряде иных мест члены комиссии С. П. Голицына обнаруживали в казармах и наемных частных домах целые роты османов, не получивших ни одного предмета казенного обмундирования и продолжавших оставаться в своих «турецких лохмотьях», «полусгнивших рубищах» и «дырявых сандалиях». Относительно благополучным на фоне изложенного выглядел, например, Саратов. Однако и здесь полным комплектом верхнего платья, белья и обуви на тот момент были обеспечены немногим более трети пленных (478 чел. из 1 261)^[249].

Выдать же туркам «сполна все вещи новые», как того требовал § 50 «положения», российским властям удалось не ранее апреля 1878 г. Причем, в отдельных пунктах интернирования воинские начальники несколько перестарались. Так, в Харькове османам пошили даже непредусмотренные законом фески, поскольку те жаловались, что от русских солдатских кепи у них… болит голова^[250]. В других местах пошли еще дальше и продолжили «постройку» для пленных обмундирования уже после того, как в нем отпала всякая необходимость. А поскольку шили одежду «на турецкий манер», закономерный вопрос: что делать с излишками, покрой которых «вовсе не соответствует покрою одежды наших войск», встал сразу же по окончанию репатриации пленных. Впрочем, ответ на него Главный штаб нашел относительно быстро, распорядившись передать все излишки, а равно вещи, оставшиеся от турок, умерших не от инфекционных болезней, в распоряжение уездных воинских начальников «для израсходования на проходящих нижних чинов», «на госпитальную прислугу и в дисциплинарные батальоны и роты»^[251].

4. О масштабах проделанной работы красноречиво говорит уже тот факт, что расходы на вещевое обеспечение турецких нижних чинов в России в конечном итоге заняли первое место (!) в общей структуре расходов на военнопленных и составили, по официальным данным, 1 658 459 руб. из 5 509 562 руб., или 30,1 % от суммы всех расходов^[252]. Правда, объективности ради надо признать, что факт этот не вполне подтвержден документально, поскольку представитель турецкой стороны, принимавший возвращающихся на родину пленных, «при спешности погрузки людей на пароходы» в порту Севастополя, не счел «нужным и возможным» проверить наличие обмундирования на 60 тыс. чел. и подписать их Табели на предметы вещевого довольствия (т. н. «Арматурные списки»). По окончанию репатриации это вылилось в проблему с отчетностью и породило длительную переписку между ГШ, ГИУ и воинскими начальниками всех уровней. И лишь 7 октября 1880 г. главное интендантское управление приняло по данному вопросу окончательное решение: «имея в виду, что при сложности отправления пленных турок из России на родину свидетельствовать арматурные списки о вещах, на них находившихся в пункте отправления, турецкий комиссар генерал Осман-паша^[253] отказался, и что за вещи, унесенные пленными, наше правительство должно получить с турецкого правительства денежное вознаграждение, главное интендантское управление полагает, что показанный по книгам уездных воинских начальников расход вещей, выданных пленным, должен быть признан правильным без засвидетельствования арматурных списков»^[254].

5. Что касается турецких генералов и офицеров, то логическое и систематическое толкование содержания § § 50–52 и 54 «Положения» дает основания утверждать, что вещевое обеспечение этих людей основывалось на принципе возмездности и являлось их правом, но не обязанностью. иными словами, названные лица по собственному усмотрению решали, следует ли им вообще шить себе в России одежду и обувь, а если все-таки следует, то когда, у какого портного, в каких количествах, какую именно (военное обмундирование или гражданское платье) и т. д., и т. п.

Как видно из анализа известных нам источников, большинство пленных офицеров уже в первые месяцы, а то и недели своего пребывания в России пошили себе обмундирование на «турецкий манер», а к лету «справили» и легкое гражданское платье. Впрочем, те, кто не желал привлекать к себе внимания российских обывателей, поступили с точностью до наоборот. так, дивизионный генерал Омер-паша еще в Тифлисе заказал себе именно гражданский костюм и вообще заявил, что не собирался ходить в плену одетым по форме, дабы не «представлять из себя нечто вроде обезьяны в клетке, показываемой любопытным ротозеям»^[255]. В свою очередь, дивизионный генерал Хывзы-паша хотя и сетовал на высокие новгородские цены, но военный мундир пошил себе первым делом. точно так же поступили интернированные в Курск генералы Адиль-паша и Атыф-паша. причем, демонстрируя корреспонденту газеты «Голос» свое только что полученное от портного обмундирование, оба последних военачальника откровенно «любовались золотым шитьем, сделанным какой-то еврейкой, хвалились добротностью сукна и дешевизной его. Пуговицы на мундирах были с турецким гербом, — заметил корреспондент, — но ряд маленьких пуговок, вдоль рукавов, около девяти на каждом, были с двуглавым орлом!» К последнему факту генералы, судя по всему, отнеслись с юмором: «Это нам на память, в знак отличия за почетный плен в России!»^[256].

Сходные описания можно встретить и в отношении штаб- и обер-офицеров. при этом основное внимание современники обращали на предметы их гражданской одежды, называя в числе таковых: «модные дипломаты и фуражки», «белые летние пиджаки», «русские суконные картузы» и пр. В других случаях просто указывали, что офицеры «хорошо одеты» и даже: «разоделись теперь франтами»^[257].

Правда, справедливости ради надо признать, что «франтами разоделись» далеко не все. А поскольку отечественный законодатель не предусмотрел никакого контроля за реализацией офицерами своего «права на свободу обмундирования», некоторая их часть, руководствуясь какими-то своими соображениями, не пожелала обновлять в плену гардероб и после войны вернулась на родину в старых, оборванных и засаленных мундирах, что вызвало в турецком обществе недоумение и критику в адрес Петербурга, а в конечном счете — нанесло определенный ущерб репутации России^[258].

В правовом регулировании медико-санитарного обеспечения османов мы выделяем три следующих уровня:

а) Женевскую конвенцию от 10 (22) августа 1864 г. «Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях» (ч. 1 ст. 6) и корреспондирующие ей требования «положения» (§ § 44 и 53), согласно которым военнопленные и «семейства их» получают медицинскую помощь в лечебных учреждениях военного и гражданского ведомств наравне с российскими военнослужащими и членами их семей.

б) Нормативные правовые акты, регламентирующие порядок и правила оказания медицинской помощи нуждающимся (в т. ч. военнослужащим и членам их семей) в российских лечебных учреждениях («Врачебный устав» (1857 г.), «Устав о земских повинностях» (1857 г.), отдельные правовые установления военного министерства и МВД.

в) Подзаконные нормативные правовые акты, разработанные и принятые в 1877–1878 гг. в целях конкретизации и детализации порядка и правил оказания медицинской помощи именно турецким военнопленным, а также членам их семей (приказы, циркулярные указания и иные организационно-распорядительные акты, исходящие от органов, учреждений и должностных лиц Военного министерства, МВД, городского и сельского общественного управления, РОКК, межведомственных комиссий и пр.).

Реализация обозначенного выше комплекса нормативно-правовых актов обеспечивалась системой лечебных учреждений, включавших в себя:

1) Госпитали военных округов, лазареты при местных батальонах и иные военно-врачебные заведения (обычно турки размещались здесь в отдельных помещениях, но иногда и в одних палатах с российскими военнослужащими).

Пункты 6 и 7 Приказа Смоленского уездного воинского начальника от 25 февраля 1878 г. № 56 о перемещении российских и турецких нижних чинов (ГАСО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 16. Л. 182)

2) Губернские и уездные земские больницы (при невозможности госпитализировать пленного в военно-врачебное заведение), а равно больницы приказа общественного призрения (в тех регионах, где в 1877–1878 гг. отсутствовали земские учреждения).

3) Госпитальные или лазаретные отделения, организованные непосредственно в занимаемых пленными казармах.

4) Общественные и частные здания, арендованные городскими (уездными земскими) управами и переоборудованные под временные лазареты для военнопленных.

5) Специальные «турецкие» госпитали (например, в одном только Тирасполе было развернуто 2 госпиталя, в общей сложности на 1 230 коек)^[259].

Как видно из приведенного перечня, османы получали медицинскую помощь практически в тех же лечебных учреждениях, что и российские военнослужащие. Вместе с тем пленные, по понятным причинам, не госпитализировались в лазареты и больницы, основанные для воинов русской армии христианской церковью, органами местного самоуправления, сословными, профессиональными и иными общественными организациями, отдельными физическими лицами и т. п. Речь в данном случае идет о лечебных учреждениях Общества Красного Креста, Славянского комитета, Русского дамского общества, Евангелического общества, а также о госпиталях, открытых при архиерейских домах и монастырях, в помещичьих имениях и т. д., и т. п.

Помимо собственно лечения, медико-санитарное обеспечение османов включало в себя и комплекс профилактических мероприятий, в числе которых можно назвать:

— регулярные осмотры пленных, направленные на выявление лиц с признаками заболеваний;

— вакцинацию турок, не имеющих прививки от оспы (только по желанию прививаемого);

— установление запрета на совершение пленными обряда омовения на открытом воздухе в зимнее и холодное время (запрет этот больше напоминал рекомендацию и, во избежание конфликтов на религиозной почве, соблюдался далеко не строго, тем более, что омовение в жилых помещениях вело к повышению в них влажности и появлению плесени и грибка, со всеми вытекающими отсюда последствиями);

— организацию прогулок пленных (обычно группами по 10–30 чел.), по улицам населенного пункта или, по крайней мере, во дворах занимаемых ими казарм (только в благоприятную погоду)^[260].

— регулярное проветривание занимаемых турками помещений.

К сказанному необходимо добавить, что систематический контроль за состоянием здоровья пленных осуществляли члены уже неоднократно упоминаемой нами Комиссии С. П. Голицына, военно-медицинские инспектора военных округов, губернские и земские врачебные инспектора, а также иные должностные лица системы органов Главного военно-медицинского управления военного министерства и медицинского департамента МВД.

Что же касается недостатков в медицинском обеспечении османов, то в числе таковых необходимо назвать нехватку как врачебного персонала, так и коечного фонда, особенно в уездных городах. Например, в Луге Петербургской губ. после мобилизации остался всего один врач (он же судебный и полицейский), а земская больница зарезервировала для пленных лишь 15 коек. В свою очередь, в г. Грязовец Вологодской губ. врачи не смогли сделать и этого, почему заранее предупредили воинского начальника, что «в случае заболевания имеющих прибыть в гор. Грязовец турок, они в Грязовецкую земскую больницу для излечения приниматься не будут».

В других регионах ситуация выглядела ничуть не лучше^[261].

Однако самой острой проблемой являлся, пожалуй, «языковой барьер», создававший медперсоналу «значительные затруднения при исследовании больных турок»^[262]. И если в местах расквартирования османов вопрос с переводчиком еще удавалось хоть как-то разрешить, то подобрать такового для лечебного учреждения (особенно — обслуживающего пленных из числа инфекционных больных), по понятным причинам, было практически невозможно. В этой связи в медицинских кругах неоднократно поднимался вопрос о скорейшем издании специального разговорника, который облегчил бы лечение пленных. Одно время говорили даже, что подобный разговорник уже появился в госпиталях и лазаретах киевского военного округа. Но в действительности все это оказалось не более чем слухом.

Завершая краткий обзор данного аспекта исследуемой проблемы, считаем необходимым обратить особое внимание на банное обслуживание пленных, тем более, что одно только появление османов в городских банях, как правило, вызывало резкое недовольство населения, видевшего в них носителей опасных инфекций. Так, в Крейцбурге Витебской губернии представители общественности едва ли не блокировали свою единственную баню, «спасая» ее от турок. Однако в подавляющем большинстве случаев протестное поведение не выходило за рамки пассивной формы: местные жители просто отказывались пользоваться услугами бань в первые 1–3 дня после посещения таковых пленными^[263]. Для владельцев означенных заведений все это, конечно же, не оставалось незамеченным. Стремясь компенсировать упущенную выгоду, одни из них устанавливали для турок более высокую стоимость помывки (до 10 коп. с человека, вместо 2–3 коп., взимаемых с россиян), другие — вообще отказывались пускать пленников на порог.

Правда, последние обычно (но далеко не всегда) смягчали свою позицию после непродолжительной, но «задушевной» беседы с полицмейстером. Что же касается завышенных цен, то, не имея источника для увеличения соответствующей статьи расходов, военные власти порой вынуждены были водить пленных в баню не еженедельно, а один раз в 10–14 дней (Аткарск, Калуга, Пенза) и даже один раз в месяц (Якобштадт). Впрочем, до таких крайностей ситуацию старались не доводить ни власти, ни сами пленные. Так, в Пскове турки добровольно изъявили желание отчислять на банное обслуживание часть заработанных ими средств, а в Самаре их нуждами прониклись администрация и заключенные губернской тюрьмы, позволившие пленным пользоваться принадлежащей им баней^[264].

По-своему пытались разрешить данную проблему и городские управы. Например, в Луге и Шуе они организовали помывку пленных в частных домашних банях, а в Воронеже и Пскове всерьез прорабатывали вопрос о строительстве специальной «турецкой бани». Однако дальше всех в этом отношении пошло руководство Ярославской губернии, где эпидемия тифа среди османов достигла угрожающих масштабов. Здесь глава региона уже к февралю 1878 г. настоял на «отводе для мытья турок совершенно отдельных бань с тем, чтобы они отнюдь не посещались сторонними лицами и дезинфицировались», а оставшиеся после помывки пленных мочалки, веники и т. п. «немедленно или сжигались, или закапывались глубоко в землю»^[265].

Глава седьмая Характер использования трудового потенциала

Правовой основой использования труда османов являлись, главным образом, нормы § § 39–41 «положения», которые, во-первых, практически полностью корреспондировали требованиям ст. 25 «Брюссельской декларации»^[266], а во-вторых, содержали ряд прогрессивных новелл, а именно:

а) Впервые в отечественной истории трудообязанными были признаны все пленные нижние чины, вне зависимости от их национальности, вероисповедания, обстоятельств пленения, а равно любых иных признаков. (Для сравнения заметим, что на протяжении XVIII — первой половины XIX вв. от принудительных работ в России нередко освобождались такие категории пленников, как: подданные нейтральных держав; перебежчики; дезертиры; христиане; военнослужащие, добровольно положившие оружие; лица, не относящиеся к боевому составу армии и флота и др.).

б) При конструировании норм § 39 законодатель отчасти вернулся к практике XVIII столетия, предполагавшей возмездный характер труда пленников. Тем самым Петербург фактически признал несостоятельность своих прежних попыток принудить османов трудиться исключительно «за харчи», чего он настойчиво (но малоуспешно) добивался в годы правления императора Николая I^[267]. Вместе с тем авторы «Положения» впервые в российской истории установил вычеты из заработной платы военнопленных в целях частичной компенсации расходов на их содержание.

Однако, помимо прогрессивных моментов, в правовом регулировании труда пленных мы выделяем и отдельные недостатки, а именно:

а) Вопреки опыту, накопленному нашей страной еще в XVIII в., законодатель не предусмотрел необходимость учета и использования пленных в соответствии с их гражданскими специальностями. Правда, объективности ради надо признать, что в рассматриваемый период эти специальности мало интересовали работодателей. в качестве одного из немногих исключений можно сослаться на то, что в ноябре 1877 г. МПС формально разрешило подведомственным организациям использовать на строительстве и ремонте железных дорог каменщиков, каменотесов и иных лиц из числа тех пленников, «которым знакомы мастерства»^[268]. Однако никаких практических последствий это разрешение не имело, т. к. работу по поиску и отбору мастеровых уездные воинские начальники либо вообще не вели, либо вели ее так, что в итоге не всегда получали достоверные результаты. К примеру, на исходе 1877 г. из 700 пленных, расквартированных в Калуге, лишь 18 чел. заявили о наличии у них тех или иных гражданских специальностей (в т. ч. 3 кузнеца). В то же время среди 900 турок, интернированных в Харьков, одних только кузнецов оказалось уже около 40 чел.^[269] (Приведенная разница, возможно, объясняется тем, что «калужские турки» не вполне понимали, с какой целью русские интересуются их профессиями и поэтому предпочли, на всякий случай, таковые не афишировать; «харьковские же турки», напротив, уже в момент опроса были осведомлены о том, что правление новороссийского металлургического общества в Юзово (Юзовке) намерено предоставить высокооплачиваемую работу квалифицированным специалистам из числа пленных).

б) «Положение» почему-то обошло молчанием право турок на занятия промысловой деятельностью, хотя таковое прямо предусматривалось ч. 2 ст. 25 «Брюссельской декларации», да и российской практике военного плена оно было хорошо известно, по крайней мере, с XVII в.

в) Несмотря на то, что согласно § 39 «Положения», труд пленников должен был детально регламентироваться подзаконными актами, разрабатываемыми Военным министерством совместно с заинтересованными ведомствами, учреждениями и организациями, ни одного акта такого рода в действительности выработано не было. Некоторым его подобием можно признать разве что циркулярное указание Техническо-инспекторского комитета железных дорог МПС «О приглашении на работы военнопленных» от 17 ноября 1877 г., согласно которому пленникам «не должно быть поручаемо исполнение таких обязанностей и работ, которые связаны с ответственностью и обусловлены определенною инструкцией, но что они могут быть употребляемы для расчистки снега, для земляных работ, для работ по заготовке и нагрузке балласта и вообще как чернорабочие»^[270].

Перечисленные выше недостатки в какой-то мере затрудняли эффективное трудовое использование пленных. Но в куда большей степени его затрудняли факторы социально-экономического характера, в числе которых считаем необходимым выделить следующие:

а) Несмотря на беспрецедентные масштабы мобилизации 1877–1878 гг., Россия не испытывала заметного недостатка в рабочей силе, особенно неквалифицированной. Последнему способствовало, с одной стороны, то, что в период «от покрова до апреля» (совпавшего по времени с самым масштабным поступлением в страну пленных) отечественный рынок труда традиционно пополнялся крестьянами-отходниками, а продолжительность светового (т. е. «рабочего») дня, напротив, оставалось минимальной. С другой стороны, в условиях войны распорядители бюджетных средств всех уровней стали относиться к расходам с «крайней бережливостью, ограничивая их самыми неотложнейшими потребностями» и фактически «замораживая» все те проекты, которые казались им второстепенными.

б) Значительная часть российских работодателей не торопилась нанимать на работу турок, поскольку это было связано с необходимостью: каждодневно преодолевать «языковой барьер», пытаясь разъяснить пленным, что им надлежит сделать; обеспечивать османов инструментами за собственный счет; вынужденно участвовать в решении вопросов, связанных с их охраной и питанием; устранять возможные конфликты между русскими и турецкими рабочими, и вообще иметь дело с людьми, чьи трудовые качества представлялись им не вполне ясными, и от которых, по опыту Крымской войны 1853–1856 гг., они ожидали скорее полного или частичного отказа от работ, нежели высокой производительности труда.

в) Хотя турецкие военнопленные получали заработную плату на уровне российских рабочих (от 15 коп. до 50 коп. в день в зависимости от сложности и продолжительности работ), в массе своей они не проявляли особого стремления куда-либо трудоустроиться. Одни просто не видели в этом необходимости. Другие принципиально не желали производить обязательные отчисления в российскую казну от ½ до ⅔ своего заработка, тем более, что в отдельных пунктах интернирования турки не всегда получали даже те деньги, которые подлежали выдаче им на руки, т. к. воинские начальники использовали их на оплату услуг бани, закупку мыла, белья, лопат, метел, на вознаграждение переводчику и т. п.^[271]

Однако самым серьезным препятствием на пути эффективного использования трудового потенциала военнопленных стала, по нашим оценкам, низкая организацией управления их трудом. сказанное мы аргументируем следующим:

1) Ни в предвоенный период, ни на начальном этапе войны в России не было составлено никаких перспективных планов или хотя бы предварительных прогнозов применения труда османов (первые такие попытки отмечены лишь на исходе октября 1877 г.), а авторы «Положения» вынуждены были позднее признавать, что даже они не располагали данными о том, существуют ли вообще «какие-либо государственные работы, на которые можно бы было обратить пленных»^[272].

2) Несмотря на то, что, по смыслу § 39 «Положения», ответственность за трудоустройство османов законодатель возложил непосредственно на Военное министерство, единственное, что названный орган в данном отношении предпринял, это обратился за содействием к МВД и МПС, а также предписал командующим военными округами «не оставить зависящим распоряжением к тому, чтобы начальники частей местных войск округа, при которых состоят команды турецких военнопленных, озаботились приисканием для них соответственных работ за условленное вознаграждение»^[273].

Вместе с тем военное ведомство:

а) Фактически уклонилось от использования труда пленных даже в частях собственного министерства, в первую очередь, входящих в структуры главного инженерного и главного интендантского управлений.

б) Не предприняло серьезных попыток установить взаимодействие между командующими военными округами и губернскими воинскими начальниками, с одной стороны, и соответствующими органами гражданского управления, с другой. К примеру, изложенное выше требование о «приискании» для военнопленных «соответственных работ» командующий войсками московского военного округа получил еще в первых числах сентября 1877 г., но до сведениях глав губерний, территориально входящих в округ, довел почему-то лишь… три месяца спустя^[274]. Не менее характерным нам представляется и то, что МПС даже на исходе декабря 1877 г. не располагало данными о пунктах расквартирования турок и — хуже того, запрашивало их почему-то… в МВД, а не у Военного министра. Здесь мы уже не говорим о том, что тогда же, на исходе декабря, многие потенциальные работодатели не имели ясного представления о порядке и правилах «получения» пленных^[275].

Циркулярное письмо Директора департамента полиции губернаторам от 3 декабря 1877 г. о трудовом использовании пленных на объектах железнодорожного транспорта (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 51)

в) Возложило основную ответственность за «приискание» для пленных работ на уездных воинских начальников, хотя ограниченные возможности последних не вполне соответствовали масштабам данной задачи.

г) Не сумело своевременно обеспечить бо́льшую часть пленных зимним обмундированием, что сделало практически невозможным выполнение ими работ вне помещений вплоть до весны 1878 г. В этой связи достаточно типичным выглядит следующее отношение Управляющего Оренбургской железной дорогой инспектору той же дороги от 13 марта 1878 г.: «употребление турок на работу в зимнее время представляло существенные неудобства; их плохая одежда, в особенности неимение рукавиц, отчего руки у них постоянно мерзли и работа была для них затруднительна (так в тексте — В.П.)»^[276].

В создавшихся условиях инициативу трудоустройства турок фактически приняли на себя, отчасти, глава МПС генерал-адъютант К. Н. Посьет, но, главным образом, министр внутренних дел генерал-адъютант А. Е. Тимашев. Последний неоднократно и небезосновательно утверждал, что занятие пленных «государственными, общественными и даже частными работами было бы весьма полезно и желательно. Полезно потому, что часть заработанных ими денег <…> подлежит к обращению на возмещение расходов казны по их содержанию, а желательно в том отношении, что могло бы служить предупреждением нарушения со стороны военнопленных спокойствия и безопасности жителей, ибо, <…> пребывая в праздности, они весьма легко могут поддаться на различного рода проступки и даже преступления»^[277].

Приведенная мысль была впервые доведена А. Е. Тимашевым до сведения глав регионов еще в циркулярном письме от 16 сентября 1877 г. Одновременно министр внутренних дел потребовал от губернаторов «оказать зависящее содействие к возможно широкому применению труда военнопленных к работам, <…> а в особенности к тем из них, кои исполняются на счет казны хозяйственным способом. В равной степени было бы желательно рекомендовать городским и земским управам, управлениям железнодорожных обществ и прочим как частным лицам, так и общественным учреждениям, приглашать военнопленных нижних чинов на работы чрез посредство воинских начальников»^[278]. В начале октября 1878 г. уже губернаторы своими циркулярами проинформировали о вышеизложенном: губернские правления; городские, посадские и уездные земские управы; органы управления частными железными дорогами; начальников округов и дистанций ведомства путей сообщения; полицейские управления и иных заинтересованных лиц вплоть до подрядчиков земских работ^[279].

В ноябре-декабре 1877 г. глава МВД вновь повторил все перечисленные выше требования, одновременно выразив глубокую озабоченность тем, что «до сего времени военнопленные не были употребляемы на работы, которые производились бы в более или менее обширныхразмерах и труд их оставался без производительного применения»^[280].

Однако реакция с мест носила преимущественно вялый и в чем-то даже формальный характер^[281]. К примеру, 5 декабря 1877 г. Смоленский губернатор в довольно категоричных выражениях затребовал у губернского воинского начальника сведения о том, «сколько дней были заняты общественными и частными работами находящиеся в губернии военнопленные турки, какими преимущественно они занимались работами, за какую плату и сколько ими выработано, и если заработки были незначительны, то какие тому послужили причины. Если это произошло от незначительности людей, употребленных на работы, то почему их мало было назначено?».

Судя по содержанию письма, о «незначительности заработков» глава региона, по крайней мере, догадывался. А судя по тому, что ответ ему был дан лишь через месяц (6 января 1878 г.), губернский воинский начальник не контролировал ситуацию и вынужден был запрашивать необходимые сведения в уездах. Впрочем, никаких последствий эта переписка не имела и объяснение воинского начальника: «заработки были незначительны потому, что мало имели работы», — губернатора, вероятно, вполне устроило^[282].

Совершенно противоположную позицию заняла администрация Новгородский губернии. Здесь глава региона чуть ли не лично искал туркам работу и даже в какой-то момент предложил направить 300 пленных на устройство сквера вокруг памятника тысячелетия России. В ответ городской голова мягко дал понять губернатору, что время посадки насаждений проходит (по новому стилю стояла середина октября), и что для устройства сквера вообще-то нужен один профессиональный садовник с несколькими помощниками, но ни как не 300 человек.

Однако органы военного и гражданского управления регионом не оставили попыток подыскать пленным хоть какие-то работы и даже пытались «шантажировать» городскую управу тем, что «отпускаемых казною средств недостаточно на продовольствие» пленных. А когда и этот аргумент не возымел действия, сформировали в Новгороде «Особую комиссию» с весьма красноречивым наименованием: «О приискании работ для военнопленных турок, находящихся в Новгородской губернии». В состав этого чрезвычайного органа вошли: вице-губернатор (председатель), Новгородский городской голова, председатель губернской земской управы, губернский инженер и полицмейстер. 21 января 1878 г. Особая комиссия провела свое первое и, похоже, последнее заседание, результаты которого остались нами не выявлены^[283]. Впрочем, к тому времени во многих губерниях военные власти и сами приостановили отпуск турок на работы «вследствие неимения у пленных теплой одежды и развившейся между ними болезни тифа»^[284].

Когда же тиф, наконец, отступил, а надобность в теплой одежде с приходом весны отпала сама собой, российское военно-политическое руководство, включая даже А. Е. Тимашева, уже успело утратить к проблеме трудоустройства турок всяческий интерес. В значительной степени это было связано с заключением 19 февраля (3 марта) 1878 г. Сан-Стефанского мирного договора, выдвинувшего на первый план совершенно иной вопрос — возвращение военнопленных на родину. Отчасти это детерминировалось другими обстоятельствами. например, тем, что, вопреки опасениям Министра внутренних дел, османы, даже «пребывая в праздности», в массе своей вовсе не «поддались на различного рода проступки», а тем более — преступления.

Таким образом, на всем протяжении 1877–1878 гг. использование трудового потенциала турок носило бессистемный и крайне ограниченный характер. Проще говоря, работали они от случая к случаю и, как правило, только те из них, кто сам того пожелал. Результаты для российской экономики оказались соответствующими. Например, в пределах Киевского военного округа, где на учете состояло около 3 тыс. пленных, турки заработали в общей сложности 10 350 руб., т. е. по 3 с лишним рубля на человека. В Самаре это соотношение оказалось еще ниже — менее 1 руб. на человека (!)^[285]. Примерно такая же картина наблюдалась и в Смоленской губ. (см. Таблицу 19).

Что же касается конкретных сфер приложения труда пленных, то здесь, в первую очередь, следует упомянуть акционерные общества различных железных дорог, особенно Московско-Брестской, где с осени 1877 г. османы занимались расчисткой путей, ремонтными и земляными работами, развозкой балласта и т. п., и где они, как кажется, добились наибольших результатов, отработав уже до конца ноября 1877 г. 1 965 человеко-дней. Правда, по мнению администрации дороги, работа пленных «вообще шла неуспешно и для подрядчиков не особенно выгодно, как вследствие холодной погоды и неумелости пленных, так, в особенности при укладке пути, — по затруднительности объяснять им, что именно от них требуется»^[286]. Однако справедливость такой оценки вызывает сомнения хотя бы уже потому, что весной 1878 г., несмотря на «не особенную выгоду» и «затруднительность объяснений», правление дороги и ее подрядчики почему-то не отказались от труда пленных и вновь привлекли их к «черным работам» по укладке второго рельсового пути на ряде участков магистрали (в районах городов Кобрин, Смоленск и др.), причем, с высоким жалованием (40–50 коп. в день)^[287].

Циркулярное письмо Министра внутренних дел губернаторам от 16 сентября 1877 г. о трудовом использовании пленных. (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 31)

Таблица 19

Сведения о трудовом использовании турецких военнопленных в городах Смоленской губернии с августа по декабрь 1877 г.^[288]

Наименование населенного пункта	Среднее число трудоспособных нижних чинов	Среднее число пленных, ежедневно приступающих к работам		Отработано человеко-дней		Заработано денежных средств
		Всего	То же в % от гр. 2	Всего	То же в расчете на одного трудоспособного пленного	Всего	То же в расчете на одного трудоспособного пленного
1	2	3	4	5	6	7	8
Смоленск	490	53–54	10,9%	2 130	4,4	745 руб. 60 коп.	1 руб. 52 коп.
Гжатск	430	12–13	2,9%	140	0,3	46 руб. 60 коп.	11 коп.
Дорогобуж	300	-	-	-	-	-	-
Духовщина	160	1	0,6%	146	0,9	35 руб. 10 коп.	22 коп.
Рославль	400	7–8	1,9%	52	0,1	11 руб. 70 коп.	3 коп.
Итого:	1 780	73–76	4,2%	2 468	1,4	839 руб.	47 коп.

Помимо Московско-Брестской, труд османов использовался на Козловско-Тамбовской, Московско-Курской, Оренбургской и иных железных дорогах. Правда, в куда более скромных масштабах, о которых можно судить по достаточно типичному «Табелю учета рабочего времени», представленному в Таблице 20. если говорить конкретнее, то на ст. Тамбов они эпизодически очищали от грязи, снега и льда рельсовые пути, дворы и прилегающие территории, занимались земляными и погрузочно-разгрузочными работами, заменой шпал, выправкой рельсов и т. п. На станциях Самара и Пенза турки, кроме того, обслуживали т. н. «грохоты» (машины для очистки щебня), разбирали пути и прокладывали водопроводные линии^[289]. Производимые ими работы администрация железных дорог оценивала, как правило, «удовлетворительно». При этом подчеркивалось, что пленные, люди физически крепкие, сильные и не склонные к отказам от труда. Вместе с тем большинство работодателей приходило к выводу, что «вследствие непонимания языка и затруднительности объяснений», труд османов способен дать наибольший эффект лишь на «валовых работах, не требующих особого знания или разъяснения»^[290].

Таблица 20

Табель учета рабочего времени турецких военнопленных по ст. Самара за февраль 1878 г.^[291]

Дата	День недели	Количество занятых (чел.)	Характер занятий
22 февраля	Среда	20	Очищали пути от снега и льда на ст. Самара
23 февраля	Четверг	20
24 февраля	Пятница	10
28 февраля	Вторник	20
Итого за февраль:		70 человеко-дней

Однако большая часть пленных трудилась не на железных дорогах, а выполняла общественные и частные работы непосредственно в губернских и уездных центрах. Так, имеющиеся в нашем распоряжении источники свидетельствуют о том, что турки занимались разгрузкой судов с лесом, пиломатериалами, зерном и прочими грузами (Вологда, Рязань, Самара и др.), пекли хлеб в городских пекарнях, заготавливали дрова для различных учреждений, рыли канавы, подметали улицы и дворы (Можайск, Рославль, Харьков и др.). В Рыбинском порту они вколачивали сваи под новые пристани, в Духовщине и Саратове мостили улицы, в Калязине разбивали городской парк и т. д.^[292]

Особенно охотно пленные нанимались на поденные работы в домохозяйства местных жителей, тем более, что сердобольные русские женщины обычно и кормили их здесь «не в счет платы». К примеру, летом 1878 г. корреспондент одной из газет отмечал, что в Кобрине некоторые турки даже «образовали особый комплект поденщиков, и в этом качестве стоят на лобном месте, либо расхаживают по улицам с главными атрибутами своего ремесла: с топором, пилой или заступом в руке»^[293]. В домашних хозяйствах османы обычно пилили и кололи дрова, чистили выгребные ямы, ремонтировали жилые помещения и надворные постройки, убирали сено и даже подметали комнаты.

Небезынтересно отметить, что трудом их не гнушались и иностранцы. так, британец Джордж Хьюм, проживший всю войну в Харькове, позднее вспоминал, что «постоянно пользовался услугами турецких солдат для работ в саду, в огороде и для работ, связанных с уходом за домом»^[294].

Не менее охотно османы шли и на сельскохозяйственные работы в уездах. Здесь они занимались посадкой растений, косили траву и хлеб, обслуживали молотильные машины, копали пруды и канавы, ремонтировали дороги, плотничали, и даже привлекались к охране лесных угодий^[295].

Что касается промысловой, а вернее — ремесленной деятельности пленных, то современники обратили внимание на изготавливаемые турками деревянные ложки, миски, детские игрушки, а особенно, — на корзины. последние, кажется, производили на россиян наиболее сильное впечатление. Например, А. И. Евтихов называл их изделиями «прямо-таки художественной работы». Ему вторил корреспондент «Русского мира», побывавший летом 1878 г. с. Ивановское Шлиссельбургского уезда Петербургской губ. и отметивший, что: «турецкие военнопленные занимаются изготовлением весьма недурных и дешевых корзин, которыми успели уже запастись едва ли не все дачники в Ивановском. За 15 коп. можно купить очень порядочную и удобную корзину»^[296].

Наконец, надо заметить, что в соответствии с примечанием к § 40 «Положения», пленные поочередно наряжались на уборку мусора и снега вокруг казарм, доставку воды в занимаемые ими жилые помещения и вообще на все «случающиеся по команде их хозяйственные работы», от которых они (впрочем, как и солдаты любой армии) старались, по возможности, уклониться^[297].

К сожалению, оценить трудовую деятельность турок в однозначных выражениях довольно сложно, поскольку на сей счет сохранилось множество взаимоисключающих свидетельств. Более или менее единодушны мемуаристы в том, что пленные оказались умелыми конюхами, посадчиками, косцами и пекарями. Нередко о них отзывались как о работниках более «честных», нежели россияне и, разумеется, «непьющих». Вместе с тем, оценки «хорошие», «работящие», «усердные» и т. п. встречается уже значительно реже и заметно уступают по количеству таким, как: «плохие», «ленивые», «вялые» и т. п.^[298] В целом же, достаточно объективный взгляд на трудовые качества турок, как представляется, сформулировал в сентябре 1878 г. корреспондент «Самарских губернских ведомостей»: «несмотря на то, что военное начальство не запрещало пленным выходить под наблюдением конвойных на частные работы, — весьма немногие из них пользовались этим дозволением, да и граждане гор. Самары не с особенною охотою приглашали их на работы отчасти по незнанию пленными русского языка и приемов производства работ, а главным образом потому, что они не отличались усердием при выполнении работ и никаким образом не могли встать в этом отношении в уровень с рабочими из русских»^[299].

Завершая анализ рассматриваемого вопроса, мы не можем обойти молчанием того факта, что за все время пребывания турок в России был зафиксирован лишь один случай их отказа от работ, имевший место в Пензе в ноябре 1877 г. Причем свое решение пленные мотивировали тогда тем, что им «холодно», хотя одеты они были также, как и охранявшие их русские солдаты^[300].

В заключение считаем необходимым обратить внимание и на те предложения по использованию трудового потенциала османов, которые были инициированы все тем же А. Е. Тимашевым еще осенью 1877 г., но, по ряду причин, остались нереализованными. в частности, речь идет о строительстве мариупольского порта и земляной насыпи на участке между станциями Еленовка и Мариуполь (около 100 км) Константиновской железной дороги. И хотя идея с портом особого развития не получила, мысль о применении труда турок на строительстве насыпи, в целом, была поддержана главами военного ведомства, МПС и Минфина. Правда, администрация самой дороги отнеслась к ней неоднозначно, обратив внимание на необходимость предварительно заготовить материалы «для устройства пленным помещений», для их обеспечения всеми видами довольствия и т. п., тогда как «местность, в которой предположено производить работы, страдает известным безлесием, так что весь деревянный материал для бараков <…> должен быть доставлен с Днепра, а это обстоятельство в соединении еще и с затруднениями, встречаемыми ныне по случаю в привозе частных грузов по южным железным дорогам, может само по себе уже значительно замедлить начало работ»^[301].

Тем не менее, 22 декабря 1877 г., по докладу Министра путей сообщения, последовало высочайшее разрешение на использование для земляных работ «до 6 тысяч пленных нынешней войны», а к январю 1878 г. Главным штабом были выработаны и проекты соответствующих руководящих документов. По смыслу последних, из пленных предполагалось сформировать «особые рабочие бригады» численностью до 3 тыс. чел. каждая «или как признано будет необходимым». Должности хлебопеков и кашеваров в этих бригадах должны были занять турки, а все прочие (барабанщики, унтер-офицеры, нестроевые и т. п.) — русские. В проекте были также определены размеры заработной платы пленных (1 руб. 65 коп. за кубическую сажень) и даже ежедневных премиальных (10 коп.), призванных играть роль своего рода компенсации за непредусмотренное для них табачное довольствие «ввиду того, что табак для турок, вследствие сильной привычки к нему последних, составляет почти насущную их потребность и что облегчение возможности приобретения его в значительной степени приохочивало бы пленных турок к труду. лишение же выдачи этих 10 коп. можно бы иметь ввиду как меру наказания для ленивых и нерадивых»^[302].

Однако, как уже говорилось ранее, приступить к реализации этого плана российским властям так и не удалось.

Глава восьмая Пределы реализации пленными прав на имущество, свободу передвижения, ношение оружия, отправление религиозных обрядов и личную переписку

Имущественные права османов регламентировались, главным образом, требованиями § § 35 и 58 «Положения». В них отечественный законодатель предусмотрел для турок только один запрет: владеть, пользоваться и распоряжаться оружием. Что же касается любой иной собственности пленников, то она прямо провозглашалась неприкосновенной. Кроме того, закон отдельно оговаривал право османов при возвращении на родину беспрепятственно вывозить «с собою принадлежащее им имущество, разумея в том числе и вновь, в продолжение их плена, приобретенное».

Вместе с тем, как сами перечисленные нормы, так и практика их реализации имели некоторые особенности, среди которых мы выделяем четыре следующие.

1. Несмотря на то, что «Положение» ясно указывало на полное равенство прав собственности всех пленных, вне зависимости от их воинского звания и служебного положения, капитуляции, заключенные при Авлияре (3 октября 1877 г.) и Шипке-Шейново (28 декабря 1877 г.), предусматривали дополнительные гарантии сохранности личного имущества именно оттоманских офицеров (вплоть до немедленного принятия его под охрану русскими часовыми)^[303].

2. Провозгласив право пленных вывезти из России принадлежащее им имущество, авторы «Положения» не сочли нужным гарантировать им право это имущество сначала в Россию ввезти. Тем самым законодатель фактически предложил всем заинтересованным лицам руководствоваться в данном вопросе правовым обычаем. По смыслу же последнего, пленник должен был сам озаботиться способами реализации той части своей собственности, которую он либо считал в плену излишней, либо просто не мог забрать с собой по причинам объективного характера. Касалось это, в основном, разного рода повозок и иных громоздких предметов, а равно ослов, верблюдов и прочих животных. Но, в первую очередь, это касалось, конечно же, офицерских лошадей, сохранить которых в условиях плена было совсем не просто даже самым высокопоставленным лицам. Так, маршал Осман-паша предпочел сразу же подарить своего «великолепного белого араба» великому князю Николаю Николаевичу. Дивизионный генерал Омер-паша хотя и сумел привести двух принадлежащих ему лошадей в Тифлис, но уже здесь вынужден был оставить их до окончания войны на попечение знакомых.

Что же касается менее высокопоставленных пленников, то в большинстве своем они либо просто бросали своих коней, либо стреляли их, либо продавали за те цены, которые предлагали им русские офицеры, т. е. за бесценок или, как иронически заметил современник — за цены «слишком уж обидные»^[304].

3. Хотя принцип неприкосновенности собственности и не распространялся на оружие, российское командование обычно не препятствовало туркам свободно реализовывать в местах пленения принадлежащие им палаши, револьверы и т. п. покупателями в данном случае выступали русские офицеры, маркитанты и иные лица, находящиеся при российской армии. При этом особый интерес у них вызывало старинное холодное и новейшее огнестрельное оружие. Но в любом случае продавалось оно, как правило, за те же самые «обидные» цены^[305].

Отдельного внимания в контексте рассматриваемого вопроса заслуживает собственность умерших, тем более, что правовое регулирование в этой сфере носило неоднозначный характер. Так, согласно Постановлению Военного Совета от 16 февраля 1878 г. похороны пленников должны были финансироваться, в первую очередь, из средств, вырученных от реализации их имущества. В то же время ГШ требовал направлять все вещи и деньги покойных (включая средства, поступившие от продажи их собственности) в Главный штаб и далее в Азиатский департамент МИД для последующей передачи наследникам. В качестве примера реализации последнего требования можно сослаться на то, что летом 1878 г. штаб Московского военного округа пересылал в ГШ: одну турецкую серебряную медаль, 23 медные турецкие монеты и 12 руб. 67 ½ коп. в российской валюте, принадлежавшие оттоманским военнослужащим, скончавшимся в одном из военно-временных госпиталей Москвы. Вместе с тем составленная главным штабом уже по окончанию войны «Ведомость деньгам и ценным вещам, оставшимся после смерти военнопленных», включала в себя имущество всего лишь… 56 чел. (?!)^[306].

Последний факт дает основания предполагать, что собственность покойных в той или иной пропорции:

— действительно направлялась на компенсацию расходов, связанных с их погребением;

— распределялась среди товарищей умерших (что, кстати, было вполне традиционно для российской системы плена);

— беззастенчиво расхищалась санитарами, могильщиками и прочими имевшими к ней доступ лицами.

Что касается свободы передвижения пленных, то, как уже упоминалось нами ранее, по смыслу § 38 «положения» уездный воинский начальник, в ведении которого находились османские офицеры, мог предоставить им право на свободу передвижения в пределах пункта интернирования, при условии дачи пленными обязательства «на честном слове, что они не будут удаляться за пределы означенного района».

Характерно, что на практике данная диспозитивная норма повсеместно воспринималась как императивная, и турецкие офицеры, равно как и военная администрация «держащей в плену державы», кажется, не испытывали с ее реализацией никаких существенных затруднений.

В то же время некоторые особенности здесь отмечены применительно к подданным нейтральных государств, проходивших службу в оттоманской армии на различных офицерских должностях. Связано это было с тем, что еще в ноябре 1877 г. Александр II потребовал содержать таких лиц «совершенно одинаково с турками и иметь за ними даже более строгий присмотр»^[307]. Правда, согласно другим источникам, требование это касалось исключительно англичан^[308]. Однако, в любом случае, слова о «более строгом присмотре» толковались на местах далеко неоднозначно. Так, Вильям Кууп, плененный в Телише в октябре 1877 г., по прибытию в пункт интернирования (г. Новгород) какое-то время был лишен права проживать на «вольной квартире» или в гостинице и до вмешательства британских дипломатов размещался, к великому его неудовольствию, в отдельном помещении казармы, занятой турецкими нижними чинами^[309]. Вместе с тем другой британец — Вильям Херберт, плененный полтора месяца спустя под Плевной и интернированный в Харьков, ни с чем подобным уже не сталкивался и, судя по его мемуарам, пользовался во всех отношениях точно такими же правами, как и остальные османские офицеры^[310].

Отпуска туркам в пределах России были безусловно запрещены^[311]. Правда, в декабре 1877 г. один из османских офицеров, интернированный в г. Боровичи новгородской губ., подавал рапорт с просьбой о предоставлении ему краткосрочного отпуска с выездом в Петербург «для экипирования» себя и для скорейшего получения корреспонденции, поступившей на его имя в ГШ. Более того, в данном вопросе он сумел заручиться поддержкой ряда российских должностных лиц. Все они мотивировали свою позицию главным образом тем, что при получении жалования указанный офицер «пожертвовал в пользу Красного Креста 16 руб.». и хотя Военный министр, призванный принять по этому делу окончательное решение, не счел приведенный аргумент неотразимым, он, тем не менее, порекомендовал Начальнику Главного штаба «сообразить, какой порядок можно было бы установить для того, чтобы облегчить военнопленным приобретение необходимых предметов, а также получения [ими] писем и телеграмм»^[312]. (Насколько нам известно, никаких практических последствий рекомендация министра не возымела).

Что же касается нижних чинов, то правом на свободу передвижения эти люди не наделялись. Вместе с тем надзор за ними даже в начале войны не всегда отличался должной строгостью (особенно в уездных центрах), а с заключением Сан-Стефанского мирного договора он стал все более ослабевать. В результате, к лету 1878 г. многие обыватели, наблюдая за тем, как аскеры «зря бродят по городу, огородам и уходят в соседние деревни», окончательно пришли к выводу, что «пленных у нас вообще никто не охраняет»^[313]. И хотя вывод этот не вполне соответствовал действительности (см. Таблицу 21), он, конечно же, имел под собой определенные основания.

Таблица 21

Изменения числа военнослужащих местной команды, осуществляющих «наблюдение» за пленными, расквартированными в г. Старый Оскол в период с декабря 1877 г. по июль 1878 г.^[314]

Год	1877	1878
Месяц (порядковый номер)	12	01	02	03	04	05	06	07
Число военнопленных, состоящих на учете (чел.)	100	99	98	98	97	95	95	94
Число «наблюдающих» (чел.)	12	10	10	10	10	10	5	4
Соотношение «наблюдающих» и военнопленных	1:8,3	1:9,9	1:9,8	1:9,8	1:9,7	1:9,5	1:19,0	1:23,5

К сказанному нужно добавить, что не только количественный, но и качественный состав «наблюдающих» нередко оставлял желать лучшего. так, З. Г. Френкель вспоминал, что летом 1878 г. около сотни пленных, ежедневно привлекаемых к полевым работам близ г. Козелец Черниговской губ., охраняло лишь двое новобранцев. Причем какой-то могучий турецкий гвардеец эпизодически, шутки ради, брал русского конвойного на руки и, к всеобщему восторгу, буквально забрасывал служивого на копну сена, вместе с его винтовкой^[315].

Вопрос о хранении и ношении пленными оружия (в т. ч. и находящегося у них на праве собственности) регламентировался требованиями § 58 и примечания к § 35 «Положения». По смыслу названных норм, любое оружие должно было безвозвратно изыматься у противника уже в месте пленения, а ношение такового безусловно воспрещалось. При этом законодатель вольно или невольно фактически лишил командование на театрах войны права сохранять в отдельных случаях сдающимся оружие (например, в ознаменование их стойкости, храбрости и т. п.).

Впрочем, российские военачальники с этими ограничениями, кажется, не слишком считалось. Так, согласно § 1 капитуляции при Авлияре от 3 октября 1877 г. командование кавказской армии, «принимая в соображение мужество, выказанное турецкими войсками», сохранило оружие всем пленным османским офицерам^[316]. Еще ранее, 4 июля 1877 г., генерал-лейтенант Н. П. Криденер, заключая с дивизионным генералом Гасаном-пашой устную капитуляцию кр. Никополь, также сохранил оружие всем турецким офицерам, «уважая» их «храбрую оборону»^[317].

Между тем, при капитуляции Плевны оружие было оставлено одному лишь маршалу Осману-паше, хотя и в Никополе, и при Авлияре турки явно не продемонстрировали и сотой доли того мужества, которое они выказали при защите Плевны. Конечно же, столь вопиющее противоречие не могло не обратить на себя внимания современников. Так, 30 ноября 1877 г. генерал-лейтенант М. Д. Скобелев писал начальнику штаба Отряда обложения Плевны: «Осману-паше государь возвратил саблю. Не признаете ли сообразным с достоинством нашей армии возвратить оружие и всем вообще офицерам, или, по крайней мере, всем генералам молодецкой армии, оборонявшей Плевну? (выделено нами — В.П.)»^[318].

Какого ответа удостоился автор письма, нам установить не удалось. Однако ни офицерам, ни даже генералам молодецкой армии оружие возвращено не было. (В отличие от М. Д. Скобелева, Александр II был обязан считаться не только с нормами военной этики, но и с чувствами собственных подданных. А последние, в массе своей, вряд ли бы одобрили столь наглядную популяризацию защитников Плевны, принесших России слишком много разочарований, горя и слез).

Правовое регулирование в сфере отправления религиозных обрядов основывалось на требованиях § 57 «Положения», согласно которым:

1) «пленные ни под каким видом не должны быть стесняемы в исполнении обрядов богослужения»;

2) ограничение данного права допускается лишь в тех случаях, когда исполнение обрядов «может быть противно сохранению в командах пленных воинского порядка и благоустройства».

Приведенные нормы были вполне традиционны для отечественной системы военного плена, ибо в качестве обычных они применялись едва ли не с первых лет русско-турецкого вооруженного противостояния. При этом до середины XIX столетия российская администрация, как правило, предпочитала дистанцироваться от любых вопросов, связанных с отправлением турками своих религиозных обрядов. Однако в 1877–1878 гг. деятельность властей в этой сфере заметно активизировалась, что позволяет выделить в ней следующие основные направления:

а) Приглашение в места пребывания пленников представителей мусульманского духовенства из числа российских подданных. В большинстве случаев названные лица приглашались в лечебные учреждения «для напутствия раненых, больных и умерших» турок «по законам ислама». О подлинных масштабах этой деятельности судить трудно. но в качестве примера можно сослаться на то, что в 1877–1878 гг. только в пределах Кавказского военного округа «на вознаграждение магометанскому духовенству» за исполнение над пленными духовных треб было израсходовано 2 500 руб.^[319]

б) Оборудование казарм, а равно частных и общественных зданий, арендуемых для размещения пленных нижних чинов, помещениями для совершения обряда омовения (обычно для этой цели использовались просторные чуланы, пристройки, флигели и т. п.). Гораздо реже упомянутые здания оборудовались и специальными комнатами для совершения молитв^[320].

в) Предоставление туркам воды и тазов для омовения. Причем в Саратове городские власти пытались обязать домовладельцев обеспечить тазами даже офицеров, что с точки зрения действовавшего законодательства выглядело далеко не бесспорным^[321].

г) Установление запрета на совершение обряда омовения на открытом воздухе в зимнее и холодное время. мера эта была направлена на сокращение среди османов простудных заболеваний. Однако, как уже упоминалось выше, часть нижних чинов данный запрет открыто игнорировала, несмотря на все увещания со стороны как русских, так и турецких офицеров^[322].

Во всем остальном, связанном с отправлением религиозных обрядов, турки, как и прежде, были полностью предоставлены самим себе. Причем отношение российской власти и общества к рассматриваемой сфере духовной жизни османов трудно определить иначе, как «почти полное равнодушие». Об этом свидетельствует уже тот факт, что ни документы отечественных архивов, ни российская мемуарная литература, практически не содержат никаких описаний реализации пленными своего права на свободу вероисповедания.

К сказанному необходимо добавить, что в 1877 г. военное ведомство, после некоторых колебаний, разрешило работавшим в России миссионерам Британского библейского общества бесплатно раздавать пленным новый завет и евангелие на турецком языке^[323]. Факт этот вызывает определенное недоумение, поскольку ни до, ни после названной даты ничего подобного в отечественной истории не наблюдалось. Что же касается собственно процедуры и результатов названной акции, то на этот счет нам не удалось обнаружить никаких данных. Известно лишь, что миссионеры стремились одаривать литературой только грамотных пленных и, как правило, из числа раненых и больных.

Право турок на обмен корреспонденцией с родиной «Положением» не регламентировалось, но, по нашим данным, в ходе войны ничем не ограничивалось. письма их направлялись в ГШ и далее через Азиатский департамент МИД — адресатам. Более того, в самом начале 1878 г., т. е. еще до заключения общего перемирия, был, в принципе, решен вопрос и о праве пленных на телеграфную переписку (!). Инициировавший его Министр внутренних дел писал 7 января главе внешнеполитического ведомства: «Находящиеся в России пленные турки просят о приеме от них телеграмм на родину к их семействам. Для возможного облегчения участи пленных (Курсив наш — В.П.), находя со своей стороны возможным допустить прием от них телеграфной корреспонденции в Турцию под надлежащим просмотром ее воинскими начальниками, долгом считаю покорнейше просить ваше превосходительство, не оставить сообщить мне: не встречается ли к вышеозначенному разрешению каких-либо препятствий со стороны Министерства иностранных дел».

Как видно из ответа главы Азиатского департамента от 13 января 1878 г., никаких возражений на сей счет у МИД не возникло, и уже в феврале турки получили право не только на почтовую, но и на телеграфную переписку с родиной^[324].

Помимо писем и телеграмм, обмен корреспонденцией включал в себя и пересылку денежных средств. Причем не только пленным в Россию, но и… от них к родным. К примеру, в июне 1878 г. находящийся во владимирской губернии майор Измаил Халил отправил семье в Эрзерум 104 руб. 52 коп. правда, потом эти деньги пришлось долго разыскивать, и лишь летом 1881 г. удалось, наконец, установить, что еще в августе 1878 г. они были переданы МИД Турции, непосредственно в Стамбуле, о чем имелась и соответствующая расписка^[325].

К сказанному необходимо добавить, что объем прав на обмен корреспонденцией был абсолютно одинаков для всех пленников, и никаких заметных привилегий в этом отношении не было предусмотрено ни для офицеров, ни для генералов, включая маршала Османа-пашу^[326].

Глава девятая Взаимоотношения с населением. Правонарушения с участием военнопленных

Факторы, детерминирующие негативное отношение к туркам личного состава действующих армий (см. Главу 3), воздействовали на население России еще в большей степени, чем на военнослужащих, поскольку здесь они усугублялись рядом иных обстоятельств. Так, уже осенью 1877 г. в обществе начали распространяться тревожные слухи о том, что османы, в массе своей, страдают опасными инфекционными болезнями, почему мало кто из россиян приветствовал эвакуацию «протифованных пришельцев» в глубь страны, а пресса, поддерживающая эти настроения, предлагала немедленно остановить все «турецкие поезда» и «для спасения» Отечества размещать пленных не ближе Бессарабии^[327]. Не меньшее беспокойство вызывали и случаи свободного передвижения аскеров по улицам населенных пунктов, тем более, что, по мнению большинства обывателей, российские власти и без того проводили в отношении турок слишком уж либеральную политику. «Не мешало бы прекратить похождения пленных, — писала в январе 1878 г. воронежская газета «Дон». — Мы будем снисходительно смотреть на шатающихся по городу целыми бандами турецких солдат? <…> Мы, кажется, уж больно легкомысленно относимся к турецкой саранче, предоставив ей значительный простор для прогулок»^[328].

Но даже те, кто смотрел на «шатающихся» пленных сквозь пальцы, зачастую не понимали, почему этих людей, пребывающих почти постоянно в праздности, казна исправно обеспечивает не только питанием, но и обмундированием? Многие россияне так и не нашли ответа на данный вопрос и могли лишь время от времени к нему возвращаться, подобно безвестному жителю Миргорода, наблюдавшему осенью 1878 г. за отъездом турок на родину: «Бо небийсь як прейшли, то небогато понаносили, а теперь от и шинели добри, и чоботи… тож вже тут дане!»^[329].

Словом, настроения, существовавшие в русском обществе в 1877–1878 гг., на первый взгляд, никак не способствовали его лояльному отношению к военнопленным противника.

Тем не менее, действительность оказалось совсем иной, что, кажется, даже слегка изумило современников. «когда стало известно, что несколько тысяч пленных турок будут интернированы в России, многим приходили опасения, чтобы пленные враги наши не встретили где-нибудь у нас грубых проявлений народного раздражения, не всегда останавливающегося даже перед безоруженным, — писала в сентябре 1877 г. одна из газет. — к чести русских, первые опасения оказались неосновательными, за исключением двух-трех единичных случаев <…>. Везде, при встрече пленных, народ обнаружил известный такт и известное приличие, благодаря которому пленные едва ли могут пожаловаться на грубое обращение или какие бы то ни было лишения»^[330].

По нашим оценкам, приведенная цитата полностью соответствует действительности. Что же касается причин «обнаружения известного такта и известного приличия», то они, как представляется, носили многоплановый характер и состояли, главным образом, в следующем.

I. Снисходительному отношению к пленникам во многом способствовал победоносный, в целом, характер войны, а также то обстоятельство, что наиболее масштабное поступление в Россию пленных совпало по времени с заключением перемирия, воспринятого обществом как явный признак скорого и неизбежного поражения Османской империи.

II. В целях гармонизации отношений между россиянами и военнопленными власти приняли ряд организационно-правовых мер, а именно:

— оповещение населения о недопустимости проявления любой враждебности к пленным под угрозой применения к виновным мер дисциплинарного, административного или уголовного воздействия;

— возложение персональной ответственности за лояльность жителей к туркам на полицмейстеров и уездных исправников;

— встреча прибывающих турок на вокзалах и их сопровождение в казармы нарядами полиции (помимо воинского конвоя);

— усиленное круглосуточное патрулирование улиц, особенно прилегающих к местам расквартирования пленников;

— организация прогулок военнопленных небольшими группами и в наименее людных частях города;

— незамедлительная реакция правоохранительных органов не только на каждое правонарушение, совершенное в отношении пленных, но даже на факты проявления к ним «явного отвращения».

В контексте последнего обстоятельства определенный интерес вызывает письмо Начальника штаба Петербургского военного округа Петербургскому губернатору от 12 мая 1878 г.: «До сведения временно командующего войсками (округа — В.П.) дошло о нескольких случаях наружного проявления явного отвращения к турецким пленным, поселенным в Пелловских казармах, со стороны обывателей села Ивановского. В предупреждение возможного столкновения между этими противными сторонами, приняв меры к усилению надзора за пленными, я <…> долгом считаю просить и ваше превосходительство о принятии мер, способных устранить подобное, явно враждебное отношение к ним местного населения». Уже 29 мая Шлиссельбургский уездный исправник, в ответ на соответствующий запрос губернатора, писал: «Со времени нахождения в Пелловских казармах военнопленных турок случаев наружного проявления явного отвращения к ним со стороны обывателей села Ивановское не было. И обыватели местного селения относятся к пленным без отвращения». Далее исправник обосновывал сказанное рядом аргументов, в т. ч. и тем, что жители названного селения «изъявили полную готовность отпускать им (пленным — В.П.) безвозмездно из своего леса кустарник для плетения корзин на продажу в собственную турок пользу»^[331].

III. Условия эвакуации пленных, в сочетании с плачевным состоянием их обмундирования, вызывали у части общества сочувствие к туркам, временами переходящее даже в критику собственных властей. Так, 6 января 1878 г. корреспондент «Одесского вестника» сообщал из Елисаветграда: «Приезжает около 1 000 пленных. Их нужно везти на Харьков, но вагонов нет и вот 1 000 оборванных людей днюют и ночуют под открытым небом на снегу, при 18° мороза^[332]. Это ужасно! Немудрено, что иные умирают, а иные едут далее, развозя болезни. Неужели город, дума не может наскоро соорудить какой ни есть деревянный барак или приспособить ныне существующий возле вокзала навес?». Свидетели прибытия полураздетых и чуть ли не босых турок в Вятку в январе 1878 г. задавались уже несколько иным, но не менее острым вопросом: «Чем руководствовались, посылавшие в наш край в таком положении людей?»^[333].

Как ни странно, сочувствие к османам отчасти детерминировалось и стойким убеждением общества в том, что с русскими пленными в Оттоманской империи обращаются самым бесчеловечным образом. Исходя из этого, многие россияне полагали, что, проявляя гуманность к туркам, они будут способствовать и улучшению положения своих соотечественников, находящихся во власти противника^[334]. «Нужно сказать, что отношение к пленным работавших вместе с ними местных наших селян — украинских дивчат и мужчин, — были вполне дружелюбными, — вспоминал в этой связи З. Г. Френкель. — Пленных жалели, часто высказывая при этом, что и нашим, находящимся в плену, на чужбине будет легче, если их пожалеют (курсив наш — В.П.)»^[335].

В совокупности все перечисленные факторы привели к тому, что, как справедливо заметил А. А. Гераклитов, едва увидев турок, «российский человек тотчас же начал проявлять свое традиционное отношение к «несчастным»^[336]. К примеру, в Саратове, по данным А. А. Аржаных, пленным уже в день их прибытия в город «передавали хороший табак и пачки папиросной бумаги. <…> Подаяния в виде булок, яблок, а больше всего папирос сыпались им со всех сторон», а на базаре «сердобольные торговки охотно и в изобилии снабжали их всякой зеленью и калачами». В Рязани, по наблюдению корреспондента «Московских ведомостей», «жители, особенноженщины, приносят туркам белье, чулки, табак, и пленные с большой благодарностью принимают эти приношения». В Симбирске, как свидетельствует А. Н. Наумов, «все городское население отнеслось к ним (туркам — В.П.) жалостливо и приветливо, снабжая их одеждой, обувью, продовольствием и прочим». Случаи аналогичных «подаяний» отмечены в Орле, Ревеле и ряде иных городов^[337].

От горожан не отставали и сельские жители. в частности, в Шлиссельбургском уезде Петербургской губ. крестьяне жертвовали в пользу пленных «рубахи и порты», а обитатели сел, мимо которых большая партия турок в разгар зимы следовала пешим порядком из Нижнего Новгорода в Вятку (около 600 км), «из сострадания давали им рубашки (у многих их почти совсем не было), обувь, а иногда и полушубки»^[338].

Характерно, что благотворительная деятельность отнюдь не ограничивалась периодами эвакуации пленных и их обустройства на новом месте, а продолжалась на протяжении многих месяцев. Так, в Самаре уже в феврале 1878 г. в дни празднеств по случаю заключения Сан-Стефанского мирного договора, городские власти направили в казармы пленных «в достаточном количестве белый хлеб, чай, сахар и табак». Тогда же в г. Вязники Владимирской губ. крестьяне, приехавшие на базар и узнавшие здесь об окончании войны, «стали приглашать турок в трактиры и харчевни для угощения, напоминая туркам, что «русские зла не помнят». Даже в июне 1878 г. Волоколамский уездный воинский начальник констатировал, что со дня водворения в городе турецких военнопленных «обыватели города и уезда <…> позволяли себе и позволяют в настоящее время днем и вечером посещать турок в их квартирах с предложением угощения чаем и всякой закуской»^[339].

Само собой разумеется, что рассматриваемая благотворительность была присуща россиянам самого разного возраста, социального положения и вероисповедания. Так, в декабре 1877 г. житель Симферополя генерал-майор в отставке Батыр Челеби муфти-заде (Муфтизаде) «и многие другие почетные и зажиточные лица из мусульман» получили, в ответ на свое ходатайство, высочайшее разрешение «взять на поруки и полное содержание женщин с их семействами» в количестве около 30 человек, плененных 13 декабря 1877 г. в Черном море при захвате пароходом «Россия» турецкого судна «Мерсина»^[340]. В свою очередь, житель еврейского местечка Свислочь Минской губ. Шмария Левин, которому на момент описываемых событий было не более 10 лет, позднее вспоминал, как он и его сверстники «набивали карманы кусочками белого хлеба и пригоршнями риса и относили все это туркам. И не было случая, чтобы кто-нибудь из них отказался от наших маленьких подарков»^[341].

Не осталась в стороне от нужд пленных и Русская православная церковь. К примеру, на исходе 1877 г. по решению главы Черниговской епархии, одобренному святейшим синодом, для турок, прибывающих в г. Козелец с Кавказского ТВД, было выделено в качестве казармы одно из зданий, принадлежащих архиерейскому домоуправлению^[342].

Впрочем, последнее событие вряд ли можно считать чем-то из ряда вон выходящим, т. к., начиная уже с конца XVII столетия, православная церковь неоднократно предоставляла свои помещения пленным османам, хотя, конечно же, не слишком охотно и, как правило, «по рекомендации» светской власти^[343]. Свои пределы имело и сочувствие россиян к «несчастным», что подтверждается, в частности, следующим донесением Черниговского губернатора Министру внутренних дел от 7 апреля 1878 г.: «вследствие повреждений на линии Либаво-Роменской железной дороги по распоряжению Заведующего передвижением войск 25 прошедшего марта были присланы в гор. Конотоп 12 чел. военнопленных турок. Так как присылка пленных в Конотоп не предполагалась, то, за неимением подготовленного помещения, турки были размещены в домах обывателей, причем последние взяли на себя обязанность и кормить их. По прибытию турки до такой степени оказались грязными и пораженными накожными болезнями, что домохозяева, у которых они были размещены, принужденны были перейти из своих домов в сараи и гумна, а затем явились с просьбой о выводе от них постояльцев»^[344].

IV. Турки демонстрировали в плену ничуть не меньше «такта и приличия», чем россияне. Характерно, что применительно к исследуемому периоду, нам не удалось обнаружить ни одного достоверного факта проявления османскими пленниками даже банального бытового высокомерия, а тем более вызывающей убежденности в собственной исключительности, хотя и то, и другое было им далеко не чуждо еще в период Крымской войны 1853–1856 гг. да и всех прежних русско-турецких вооруженных конфликтов. напротив, с первых минут нахождения на русской земле османы выказывали полнейшую лояльность к своим победителям, а общий для них стиль поведения как нельзя лучше характеризует донесение Тамбовского губернатора Министру внутренних дел от 6 августа 1877 г. о прибытии в регион 500 пленных: «Турки в высшей степени были покорны, тихи, молча высадились из вагонов и перешли в казармы в полном порядке»^[345].

В дальнейшем этот стиль не претерпел никаких существенных изменений вплоть до возвращения пленных на родину, что отражено и в служебной переписке тех лет, и в мемуарной литературе и, особенно, в материалах отечественной периодической печати:

— «Все это видный и, кажется, довольно добродушный народ» (г. Орел, июль 1877 г.).

— «По настоящее время случаев беспорядка и буйств между военнопленными не было» (г. Ревель, январь 1878 г.).

— «Пленные ведут себя скромно; офицеры свободно гуляют по городу, и ни о каких беспорядках не слышно» (г. Рыбинск, февраль 1878 г.).

— «население относится к пленным добродушно, да и сами турки не подавали повода к нареканию» (г. Рязань, февраль 1878 г.).

— «Пленные турки, вероятно, скоро оставят Минск, где, впрочем, должно сказать правду, жили они тихо, смирно, безукоризненно» (г. Минск, март 1878 г.).

— «Пленные турки живут у нас смирно, о них и не слышно» (г. Ливны Орловской губ., май 1878 г.).

— «турки ведут в Волоколамске тихую и скромную жизнь и вообще отзывы о них безупречные» (г. Волоколамск Московской губ., июнь 1878 г.).

— «Тут много пленных турок, они гуляют себе свободно по городу и делают нам исправно «саламалек». ими очень довольны» (г. Псков, июль 1878 г.).

— «Год назад турки приняты были весьма недружелюбно всем почти мужским населением; теперь же как турки успели сблизиться с калужанами, так и последние с ними» (г. Калуга, июль 1878 г.).

— «Военнопленных турок у нас в настоящее время проживает до 70 человек с шестью офицерами. Все они из Плевненской армии Османа-паши, ведут себя очень хорошо» (г. Богородск Московской губ., июль 1878 г.).

— «Они целый год своего пребывания в Суздале вели себя так чинно, деликатно, что обратили на себя внимание нашей интеллигенции. И действительно, ни один суздалец не может упрекнуть пленников в неприличном поведении» (г. Суздаль Владимирской губ., июль 1878 г.).

— «Вообще, турки ведут себя у нас безукоризненно» (г. Духовщина Смоленской губ., июль 1878 г.).

— «Наше простонародье относится к ним очень сдержанно. Хотя в Ивановском масса рабочего люда, однако столкновений с пленными никаких не было» (с. Ивановское Шлиссельбургского уезда Петербургской губ., август 1878 г.).

— «Турки ведут себя очень тихо и скромно: они не замечены ни в воровстве, ни в других проступках. Один торговец даже рассказывал, что они всегда с аккуратностью возвращают оставшиеся за ними в долгу копейки» (г. Белый Смоленской губ., август 1878 г.).

— «Вообще пленные во время содержания в Самаре вели себя скромно как в казармах, так и вне оных, и случаев буйства и неприязненных столкновений с местными жителями не было ни одного» (г. Самара, сентябрь 1878 г.).

— «В здешнем городе турки вели себя скромно, оставили по себе безупречную память» (г. Вязники Владимирской губ., октябрь 1878 г.).

— «Надо сказать, что турки за все время своего здесь пребывания не учинили ни одной штуки, ни одного скандала. Работники из них тоже оказались плохие (так в тексте — В.П.)» (г. Миргород Полтавской губ., октябрь 1878 г.)^[346].

V. В неустойчивой структуре пореформенного и взбудораженного войной российского общества османы сумели занять некую социальную «нишу», отчасти свою собственную, отчасти «освобожденную» для них военнослужащими российских воинских частей, убывших на театры военных действий.

В первую очередь, сказанное касалось, конечно же, офицеров, обладавших к тому всеми необходимыми предпосылками, как-то:

— относительно высокий интеллектуальный и общий культурный уровень^[347];

— материальная независимость;

— свобода передвижения в пределах пункта интернирования;

— необремененность какими-либо обязанностями, за исключением разве что необходимости ежедневно отмечаться в канцелярии уездного воинского начальника.

Кроме того, офицеры явно быстрее солдат осознали, что они находятся в безопасности, под защитой российских законов, обеспеченных деятельностью чинов военного ведомства и правоохранительных органов.

В совокупности все это позволило многим из них в кратчайший срок:

1) Привести в порядок свой внешний вид, сменив истрепанное обмундирование на модные гражданские костюмы «с иголочки» и европейские головные уборы.

2) Овладеть основами русского разговорного языка (некоторые даже учились читать и писать).

3) Выказать готовность стать полноправными субъектами общественной жизни, для чего они:

а) каждодневно показывались во всех публичных местах, как-то: театры, центральные улицы, вокзалы, пристани, заезжие дома и т. п.;

б) демонстрируя образцы коммуникабельности, легко заводили знакомства с местными жителями, охотно отзываясь на свои новые русифицированные имена вроде «Кузьмы Вавилыча» и пр.; при этом в круг их знакомств входили представители интеллигенции, чиновники, предприниматели, священники (!) и даже окрестные помещики, в имениях коих пленные эпизодически гостили, пользуясь тем, что воинские начальники смотрели на их самовольные отлучки сквозь пальцы;

в) предпочитали не отказываться от приглашений на любые мероприятия, будь то благотворительный спектакль в пользу раненых или чьи-либо именины; причем, в последнем случае, османы с одинаковым успехом поднимали вместе со всеми бокалы и «За героических защитников Плевны!», и… «За Русь Святую!», нередко восхищая россиян своей «веселостью и разгульной удалью».

Впрочем, постучаться в двери, в т. ч. и к совершенно незнакомым людям, турки могли и без приглашения. И, что самое главное, не очень рискуя при этом быть изгнанными. Так, курянин И. И. Чистяков, бывший в годы войны ребенком, вспоминал, что в их дом «однажды зашли два офицера. Они были хорошо одеты, очень воспитаны, мать объяснялась с ними по-французски. Мы угостили их чаем с печеньем и вареньем, сообщили им новости о войне»^[348].

Словом, благодаря своему такту, доброжелательности и способности к мимикрии, турецкие офицеры уже через несколько месяцев (а то и недель) после прибытия в Россию были приняты во многих домах, где производили впечатление очень даже милых людей, которые «вполне свыклись с здешней жизнью» и «как бы обрусели»^[349]. При этом мы не можем не подчеркнуть, что милыми людьми считались далеко не одни лишь этнические турки, и даже не одни лишь подданные Оттоманской империи. к примеру, уже упоминаемый выше британец Вильям Херберт, интернированный в Харьков, позднее писал, что в этом городе он «в кратчайший срок испытал все проявления рыцарской доброты и щедрого гостеприимства, которые так типичны для образованных слоев русского общества и благодаря которым мое пребывание в Харькове принадлежит к немногим приятным эпизодам моей жизни»^[350].

В целом, все изложенное выше вполне применимо и к турецким нижним чинам, тем более, что с весны 1878 г. контроль и надзор за ними, как уже говорилось ранее, стали постепенно ослабевать, а общество окончательно пришло к выводу, что люди эти «не очень похожи на живодеров». Правда, далеко не все в России были удовлетворены производительностью труда османов. Однако уровень таковой, видимо, оказался вполне достаточным для того, чтобы пленники, с одной стороны, не прослыли законченными тунеядцами, а с другой — не составили конкуренции российским рабочим.

Во всем прочем нижние чины мимикрировали не хуже своих офицеров. Например, в Рыбинске, работая с местными грузчиками, аскеры дружно подхватывали «Дубинушку», а в г. Белый Смоленской губ., по праздникам, лихо отплясывали трепака с приезжавшими на базар крестьянками^[351]. Само собой разумеется, что практически каждый пленник мог произнести по-русски, как минимум, десяток — другой необходимых ему слов, в т. ч.: «лавка», «табак», «кислое молоко», «спасибо» и «Маруська». при этом последнее служило формой обращения ко всем без исключения женщинам и, как кажется, не вызывало ни у кого из них серьезных возражений.

Однако в наибольшей степени обществу импонировало не знание пленными языка страны пребывания, а активное их участие в борьбе с пожарами — этим самым страшным бедствием для тогдашних российских городов и селений. Например, едва прибыв в г. Болхов, «сии храбрые защитники Никополя и Карса успели отличиться на пожаре, случившемся в монастырской слободе, — писал в декабре 1877 г. корреспондент одной из орловских газет. — Бежали они туда крупной рысью и сейчас же бросились к инструментам и на крыши отстаиваемых домов, и действительно, работали великолепно, за что и получили чрез воинского начальника от полицмейстера особенную благодарность»^[352]. 23 июня 1878 г. примерно то же произошло и в г. Духовщина Смоленской губ. констатируя факт гибели в огне четырех домов, очевидец подчеркивал, что «нынешний пожар и не заслуживал бы, впрочем, особого упоминания, если бы своим прекращением не был в значительной степени обязан пленным туркам, которые в количестве двухсот человек, с усердием и самоотвержением, боролись с огнем и, можно сказать, что если бы не они, то убыток от пожара пришлось бы определять не четырьмя домами»^[353].

Но особенно они отличились в Рязани, где в сентябре 1878 г. несколько дней бушевал сильнейший пожар, для борьбы с которым специальная техника доставлялась даже из Москвы. Как писал современник, «турки действовали на пожаре великолепно, работая без устали на пожарных трубах и смело вытаскивая из самого адского огня мебель и пожитки; обгорелые и черные, они весело и добродушно улыбались, если удавалось спасти какую-нибудь ценную вещь»^[354]. (К сказанному будет нелишним добавить, что далеко не равнодушное отношение к «русским» пожарам османские пленники демонстрировали и в годы прежних вооруженных конфликтов между нашими странами. И отмечалось это не только региональными и местными властями, но и куда более высокими органами управления, включая Комитет Министров и даже главу российского государства^[355]).

В итоге, симпатию к пленным в какой-то момент начали испытывать даже дети, хотя изначально именно они относились к османам наиболее непримиримо^[356]. «Меня особенно любили пленные турки, и я привязался к ним, — вспоминал один из выдающихся писателей Серебряного века Леонид Андреев. — Они брали меня на руки, угощали сластями и нянчили меня, как своего. никогда так не ласкали меня потом люди, как ласкали турки. Все называли меня турчонком, а товарищи подсмеивались надо мною, но я был счастлив: незнакомые мне люди, люди, говорящие на неизвестном мне языке, умели так ласкать меня, как потом никто не ласкал»^[357]. Сходные оценки оставили в своих детских воспоминаниях В. В. Вересаев, В. А. Оболенский, И. А. Порошин, Г. К. Соломин, З. Г. Френкель и др.^[358]

Отдельного внимания в контексте рассматриваемого вопроса заслуживают женщины, чья благосклонность к туркам порой, мягко говоря, несколько выходила за рамки простого женского любопытства^[359]. Так, И. Я. Славин утверждал, что «по слухам, весьма достоверным», турецкие офицеры «произвели страшные опустошения в дамских сердцах. Побежденные и плененные побеждали и пленяли наших дам и девиц»^[360]. Во многом похожие оценки содержатся в опубликованных и неопубликованных воспоминаниях Е. З. Барсукова, И. Я. Ттихомирова, В. В. Хижнякова и других мемуаристов^[361].

Не обходила стороной эту привлекательную для читателя тему и отечественная периодическая печать. В частности, летом 1878 г. газеты сообщали, что в г. Богородск Московской губ. пленные турецкие офицеры «успели обзавестись короткими знакомствами с некоторыми нашими мещаночками, которые, также сочувствуя этому знакомству, принимают их к себе в гости и угощают всем, чем случится»^[362]. Впрочем, Богородск не представлял собой в этом отношении ни малейшего исключения, поскольку в периодике тех лет аналогичные строки можно обнаружить применительно едва ли не к любому населенному пункту, в котором только были расквартированы турки. В этой связи пресса много и охотно писала о пленных, которые из любви к россиянкам принимали православие и оставались в России, а также о предполагаемых и даже уже заключенных смешанных браках. Однако с особым удовольствием она повествовала о «купчихах» и «барынях», принимавших пленников на свое полное содержание и даже пытавшихся… воспрепятствовать их репатриации^[363]. При этом небезынтересно отметить, что все заметки такого рода весьма охотно перепечатывала турецкая периодика^[364].

По нашим оценкам, перечисленная выше информация во многом соответствовала действительности, что нашло отражение даже в официальной переписке тех лет. К примеру, в Волоколамске в 1878 г. воинский начальник и земский исправник на протяжении нескольких месяцев (!) обсуждали вопрос о том, что места расквартирования турок «постоянно полны публичными женщинами», и пререкались по поводу того, кто из них должен «принять меры о воспрещении <…> тайным и публичным проституткам посещать квартиры пленных офицеров», поскольку «соседи жалуются на беспокойное их поведение по ночам»^[365].

Косвенное подтверждение эта информация находит и в источниках более позднего происхождения. Так, поручик Мехмет Ёльчен, оказавшийся в русском плену уже в период первой мировой войны, позднее вспоминал, как в феврале 1916 г. к группе пленных турецких офицеров обратился русский солдат:

— Есть среди вас кто-нибудь, кто знает моего отца? — спрашивал он. — Его зовут Ахмет ага. в войну 1877–1878 гг. он был поручиком и жил в нашем городе в качестве пленного. Потом он вернулся в Турцию, оставив мою мать беременной мною. Сейчас он генерал. У вас есть такой военачальник по имени Ахмет ага?

Мы переглянулись, — пишет Мехмет Ёльчен, — изумленные наивностью славного русского солдата.

— Нет, — ответили мы. — У нас нет генерала по имени Ахмет ага»^[366].

Вместе с тем, туркофильские наклонности россиянок, равно как и степень «опустошения», произведенную османами в сердцах порядочных женщин, вряд ли следует преувеличивать. Достаточно сказать, что весной 1878 г., с началом массового поступления в лечебные учреждения пленных турок, женские общественные организации России практически свернули всякую деятельность, хотя до этого момента на протяжении ряда месяцев активно содействовали властям в улучшении положения больных и раненых русских воинов. Что же касается газетных заметок о дородных купчихах, лазающих по ночам в окна занятых турками квартир, равно как и историй о том, как ради любовников-турок те же купчихи бросали не только мужей, но и родных детей, то таковые вызывают у нас самые серьезные сомнения, даже если они основаны на «слухах весьма достоверных».

Завершая краткий обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы, мы не можем не подчеркнуть, что доброжелательное отношение к османам демонстрировали, главным образом, представители образованных слоев общества, а также большинство женщин, по понятным причинам испытывавших к ним сочувствие. В то же время многие мещане, особенно из числа рабочих, а также немалая часть купечества и крестьянства, сохраняли к пленным настороженное отношение. Во всяком случае, по данным С. В. Оболенского, представители именно этих сословий, даже спустя десятилетия после окончания войны, давали туркам далеко не лестные оценки: «они некрасивы и грязны и вид их ненавистный, суровый и притом же немилостивый, настоящие кровожаты»; «мы знаем про турок, турки народ некрещеный и они очень злые и напрасливы» и т. п.^[367] Нечто подобное М. Хайемяэ выявил и в эстонской устной прозе, сохранившей предания о том, что османы, расквартированные в пределах Эстляндской губ., боялись ходить в баню, «опасаясь, что их там убьют», а местных жителей называли «крещеными собаками», невзирая даже на их абсолютную к ним лояльность^[368].

В совокупности все изложенное выше, как представляется, во многом предопределило и характер правонарушений с участием турок, а точнее, правонарушений, совершаемых:

1. Россиянами в отношении пленных;

2. Пленными в отношении россиян;

3. Пленными в отношении своих же товарищей.

1. Рассматривая перечисленное детальнее, заметим, что среди деяний, совершаемых россиянами в отношении пленных, лидировали, вероятно, оскорбления, в первую очередь — жестами и вербально («Турка — черт!», «Секим башка, турка!» и т. п.). В большинстве случаев оскорбления наносились одиночно следующим по улицам офицерам, при отсутствии поблизости полицейского. К оскорблениям обычно прибегали патриотически настроенные мещане и уличные мальчишки, избавиться от преследования которых офицер мог только воспользовавшись услугами извозчика^[369]. Правда, воспользоваться этими услугами успевали не все. Например, в августе 1878 г. мировой судья г. Белый Смоленской губ. приговорил 15-летнего подростка, плюнувшего турецкому офицеру в лицо, к трехнедельному аресту при полиции. К счастью для осужденного, отбывать наказание ему не пришлось, т. к. потерпевший, тронутый слезами матери подростка, простил виновного^[370].

Не менее распространенными следует считать и побои, совершаемые по самым разным мотивам. Так, в мае 1878 г., в Шлиссельбургском уезде Санкт-Петербургской губернии, крестьянин Михаил Артемьев был привлечен к уголовной ответственности за то, что в ходе бытовой ссоры с военнопленным Ахметом Халилом ударил последнего камнем по голове. В свою очередь в Можайске в феврале 1878 г. двое крестьян избили двух пленных, приволокнувшихся за их то ли женами, то ли подругами^[371].

Однако гораздо чаще мотивы имели ярко выраженную патриотическую подоплеку, обычно усиленную известной долей алкоголя. Так, 9 ноября 1877 г. на базаре в Воронеже новобранцы набросились с кулаками на турок, не пожелавших разделить с ними радость по поводу взятия русскими Карса. 13 декабря 1877 г., в ходе ночлега партии пленных в манеже г. Яранск Вятской губ., туда «явился в пьяном виде мещанин Григорий Домрачеев», который «нанес обиды действием двум туркам и ударил по лицу конвойного». Сходные инциденты были зафиксированы в Вологде, Москве, Житомире и некоторых других городах. Так, в последнем группа пленных, строем следовавших в казарму, была прямо на улице «атакована» толпой подвыпивших рабочих. Причем досталось опять же не сколько туркам, сколько русскому солдату-конвоиру, который пытался их защитить^[372].

Помимо побоев, имело место и взаимное применение силы, причем — регулярное. Так, в Новохоперске Воронежской губ. весной и летом 1878 г. последовательно произошло несколько групповых драк местной молодежи с турками. Как с гордостью констатировала городская газета, только в одной из «битв» верх взяли османы, во всех остальных — русские^[373].

Среди имущественных преступлений в отношении пленных преобладали хищения их собственности, обычно — тайные, реже — открытые. Однако в любом случае деяния такого рода часто детерминировались виктимным поведением потерпевших. К примеру, 14 июня 1878 г. Волоколамский земский исправник донес Московскому губернатору о краже часов у турецкого офицера в городской бане «публичной женщиной, заведенной им в баню». Примерно в это же время в слободе Карповка на тогдашней окраине Можайска у двух офицеров, явившихся на свидание с дамами, были открыто похищены деньги, золотые часы и иные ценности. В сходных обстоятельствах лишился части своего имущества рядовой Омер Магомет, интернированный в с. Маньковка Киевской губ. В феврале 1878 г. в Харькове пленный офицер Риза-бей после «отдыха» в компании с 16-летней мещанкой обнаружил пропажу 490 руб.^[374] и т. д., и т. п.

Отдельного внимания заслуживает такое преступление, как присвоение начальниками конвоя денежных средств, предназначенных для путевого довольствия пленных. Причем нельзя не заметить, что деяние это каралось довольно сурово. в качестве примера здесь можно сослаться на дело в отношении унтер-офицера Новгородского местного батальона Ефима Савельева, рассмотренное Санкт-Петербургским военно-окружным судом в декабре 1878 г. как следует из обвинительного заключения, в феврале того же года унтер-офицер возглавил конвой, сопровождавший группу турок в составе 75 чел. из Новгорода в Старую Руссу, предварительно получив на их питание в пути 55 руб. 25 коп. по прибытию к месту назначения «вся партия военнопленных заявила претензию на неудовлетворение их унтер-офицером Савельевым кормовыми деньгами, причитающимися им на 25 февраля, всего в количестве 9 руб. 75 коп.». Следствием было установлено, что названную сумму начальник конвоя «удержал в свою пользу». 16 декабря суд огласил следующий приговор: унтер-офицера Ефима Савельева «лишить военного звания и исключить из военного ведомства, а также всех особенных лично и по состоянию ему присвоенных или службою приобретенных прав и преимуществ, отдать в исправительные арестантские отделения гражданского ведомства сроком на 1 год, <…> казенные деньги в количестве 9 руб. 75 коп. взыскать с имущества подсудимого и равно также и судебные издержки»^[375].

Убийство пленных и причинение им тяжких телесных повреждений отмечены чрезвычайно редко. Однако и здесь виктимное поведение потерпевших играло далеко не последнюю роль. Так, 25 июля 1878 г. в лесу близ Минска был обнаружен труп рядового Мустафы Гасана с явными признаками насильственной смерти. Расследование преступления затруднял тот факт, что за месяц до своей гибели солдат бежал из плена и все это время скрывался в неустановленном месте. Похоже, что остались не вполне ясными даже мотивы деяния, т. к. при покойном полиция обнаружила «13 золотых турецких монет», зашитых в его одежду^[376].

Но самое громкое преступление такого рода произошло, очевидно, в ночь на 24 января 1878 г. в Воронеже, в квартире одного из домов по ул. Большой Дворянской, предоставленной в наем двум пленным штаб-офицерам. Как установила полиция, полковник (по другим данным — подполковник) Ахмет бей (Хаджи Ахмет ага, Хаджи Ахмет эфенди) получил от убийц несколько ударов топором по голове и телу, после чего был задушен. Его товарищ в чине майора выжил, хотя нападавшие сломали ему тем же топором несколько ребер. Все имущество офицеров, представляющее хоть какую-то ценность, оказалось похищено.

Воронежская полиция раскрыла преступление по горячим следам, задержав в тот же день трех торговцев фруктами, двое из которых оказались подданными Персии (Мегмет Джефер и Ашем Солейман), а один россиянином (житель Эриванской губ. Амбарцум Каспаров (Каспар Желадьянц). Несмотря на попытки родственников последнего освободить его от уголовной ответственности за взятку, 29 мая 1878 г. все трое предстали перед Воронежском окружным судом. Определенный интерес вызывает позиция прокурора, которую он обозначил перед присяжными в первом же заседании: «с одной стороны, приятно, что подобного рода преступление совершено не русскими людьми. А то, что убит турок, не может служить [основанием к] смягчению приговора, с другой стороны». Невзирая на все старания защиты, присяжные признали подсудимых виновными по всем пунктам обвинения. Одинаково суровый для всех приговор — 15 лет каторги, воронежцы встретили с нескрываемым одобрением, поскольку убийство действительно потрясло город и, по общему мнению, «было в высшей степени зверски совершено»^[377].

Завершая обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы, заметим, что в судебной практике зафиксированы и случаи привлечения россиян к ответственности за неисполнение (ненадлежащее исполнение) своих должностных обязанностей, связанных с обеспечением военнопленных теми или иными видами довольствия. Например, в феврале 1878 г. мировой судья 1-го участка г. Воронежа приступил к рассмотрению дела «по обвинению крестьянина Ивана Гурова в неисправной очистке дымовых труб» в занятой турками казарме, вследствие чего в одной из труб загорелась сажа и «горела так сильно, что грозила серьезной опасностью дому»^[378].

2. Что касается правонарушений, совершаемых пленными в отношении россиян, то здесь нами выявлены такие деяния, как: причинение побоев, хулиганские действия, порча и промотание казенного обмундирования, а также кражи. В то же время мы не можем не подчеркнуть, что, несмотря на все внимание турок к женщинам, порой откровенно назойливое и даже выходящее за рамки всяких приличий (преследования на улицах, насильственные объятия и поцелуи в общественных местах и т. п.), а также несмотря на циркулировавшие в обществе слухи о явно нездоровом интересе некоторых османов к девочкам-подросткам, ни одного факта совершения пленными в отношении россиянок преступлений сексуального характера (а равно покушений на таковые) нами не установлено.

Возвращаясь к приведенному выше перечню, сошлемся в качестве примера на то, что в июне 1878 г., в самом центре г. Руза Московской губ., на берегу одноименной реки, трое пленных в ответ на замечание местного жителя по поводу того, что они избрали для купания не самое подходящее место, повалили россиянина на землю и устроили ему «побивание камнями». Характерно, что, информируя читателей о данном событии, одна из центральных газет оценила его как «уже не первый пример турецкой наглости». Однако одновременно оговорилась, что речь идет исключительно об османских нижних чинах, тогда как турецкие офицеры «ведут себя чрезвычайно прилично». В марте 1878 г. в с. Ивановское Шлиссельбургского уезда Петербургской губ. двое пленных (фельдфебель и… имам), будучи в состоянии алкогольного опьянения, устроили ночью «буйство» во дворе крестьянина Якова Малышева, «к которому они неизвестно по какой причине ломились в жилое помещение его семейства». В Крейцбурге Витебской губ. турки были замечены в продаже холста, накануне выданного им для пошива белья, а в Харькове они умышленно разрезали голенища сапог, объясняя это тем, что так им удобнее носить обувь^[379].

Крайне редко в архивных и иных источниках встречаются упоминания о правонарушениях, совершаемых офицерами. В качестве одного из немногих примеров можно сослаться на уголовное дело поручика Тямиля Ибрагима, рассмотренное Санкт-Петербургским военно-окружным судом в августе 1878 г. Как следует из названного документа, 22 мая 1878 г., интернированный в Новгород Тямиль Ибрагим, будучи в состоянии алкогольного опьянения, тайно похитил из квартиры другого пленного — врача Хамбарсуна Понделяки, принадлежащую тому подзорную трубу стоимостью 20 руб. с целью «рассматривать в нее разные виды». Однако, в действительности «рассматривать» ничего не стал, а тут же продал трубу русскому часовому мастеру за 2 руб. а пока мастер любовался покупкой, поручик ухитрился тайно похитить у него со стола серебряные часы стоимостью 12 руб. по приговору суда Тямиль Ибрагим был заключен в тюрьму гражданского ведомства сроком на 3 мес.^[380]

Правда, в данном деле обращает на себя внимание ни сколько само деяние и вынесенное по нему решение, сколько поведение свидетелей из числа товарищей Тямиля Ибрагима. Как на предварительном следствии, так и в суде они держали себя абсолютно беспристрастно, и при выборе между желанием хоть как-то поспособствовать соотечественнику и необходимостью следовать закону, бесспорно, отдавали приоритет последнему. Уже в момент задержания виновного «скинуть» похищенные часы Тямилю Ибрагиму не позволил никто иной, как его сослуживец — подпоручик Абды эфенди. Причем, по нашим оценкам, такой стиль поведения в сходных ситуациях отнюдь не являлся случайностью, а был вполне типичен для пленных османов и в иные периоды русско-турецкого вооруженного противостояния.

3. Наконец, что касается правонарушений, совершаемых турками в отношении своих товарищей, то таковые обычно детерминировались длительной психотравмирующей ситуацией, вызванной самим состоянием плена, а равно бездеятельностью, неумеренным употреблением спиртного и слабым надзором за османами со стороны российских властей в отдельных пунктах интернирования. В совокупности все это выливалось в регулярные пьянки, драки и даже поножовщину среди пленных. Как писала в сентябре 1878 г. «Черниговская газета»: «Редкий день проходит, чтобы кого-нибудь из них (османов — В.П.) не препровождали под арест при остроге; иные попадают туда по несколько раз <…> На замечание, сказанное одному арестованному буяну, что Коран и водка несовместимы в лице мусульманина, турок наивно отвечал: «Коран карош, и водка карош»^[381].

Особо «выдающиеся» деяния отдельных «буянов» не раз становились предметом разбирательства со стороны органов российского правосудия. К примеру, 10 августа 1878 г. Виленский военно-окружной суд приговорил унтер-офицера Али Мустафу к строгому аресту на 5 суток «за нанесение в запальчивости и раздражении легких ран другому военнопленному». Однако ограничиться столь малыми сроками заключения судам удавалось далеко не всегда. Так, в Можайске, по крайней мере до начала 1879 г., содержались под стражей двое рядовых, обвиняемых «в мужеложстве и нанесении один другому ножом ран». При этом, похоже, российские власти просто не знали, как с этими людьми следует поступить^[382]. Традиционно, субъекты столь деликатных преступлений возвращались после войны на родину без информирования турецкой стороны о характере их деяний. Однако это конкретное событие, вероятно, приняло слишком широкую огласку.

Завершая краткий обзор данного аспекта рассматриваемой проблемы, сошлемся на дело по жалобе 92-х турецких офицеров о невыплате им в 1877 г. на переходе от Александрополя до Тифлиса причитающихся за 7 дней суточных в размере 483 руб. первоначально в совершении этого преступления подозревался русский офицер, возглавлявший конвой. Однако позднее следствие стало склоняться к тому, что названную сумму мог присвоить… один из пленных — капитан Шевкет эфенди. Способствовал этому, конечно же, начальник конвоя, посчитавший для себя неприемлемым лично выдавать деньги такому количеству людей и нашедший «посредника» в лице названного офицера. Однако к тому моменту, когда Шевкет эфенди стал подозреваемым, он сам, да и все потерпевшие, уже вернулись на родину, а недополученная каждым пленником сумма (5 руб. 25 коп.) была признана слишком ничтожной, чтобы пересылать ее в Турцию. Принимая во внимание названные обстоятельства, уголовное дело было решено производством прекратить, а жалобу турецких офицеров «оставить без последствий»^[383].

Глава десятая Заболеваемость и смертность

По нашим оценкам, в 1877–1878 гг. в русском плену погибло, в основном, от болезней и последствий обморожения, почти 41 тыс. турецких военнопленных, или 40,5 % от их общего числа (см. Таблицы 22 и 23). Причем ⅔ из них (27 075 чел.) скончались, не успев достичь даже Кишинева и Ростова-на-Дону. (Для сравнения заметим, что тот же показатель за периоды Крымской войны 1853–1856 гг. и Первой мировой войны 1914–1918 гг. составил 6 % и 23,3 % соответственно^[384]).

Столь высокий уровень смертности (40,5 %) мы объясняем, главным образом, следующим:

а) Суровыми погодными условиями в сочетании с нехваткой зимнего обмундирования и резкой сменой климата по прибытию в Россию.

б) Нерегулярным и недостаточным питанием в ходе эвакуации, усугубляемым вынужденным приемом непривычной пищи.

в) Не всегда удовлетворительным транспортным и квартирным обеспечением в пути.

г) Наличием большого числа безнадежных раненых и больных в захватываемых русскими лечебных учреждениях противника (способные хоть как-то передвигаться обычно старались уйти со своими отступающими войсками). Высокая смертность среди таких пленных была, по-видимому, неизбежна. Так, в госпитале Базарджика русские врачи не успели спасти ни одного тяжелораненого, а в Плевне свыше 600 «тяжелых» (из 800) скончались еще до того, как их вообще удалось обнаружить. (Сразу же по заключению общего перемирия часть этих людей (не менее 70 чел.) российское командование смогло передать турецкой стороне; еще до 1 100 чел. согласились принять на свое попечение мусульмане, проживавшие в Болгарии и в Закавказье («с платой по 30 копеек в день за прокорм» каждого аскера или «с правом получать для него пищу из общего котла»). Но, в любом случае, не менее 80 % этих пленников, как представляется, не пережило войны)^[385].

д) Недостаточным уровнем медико-санитарного обеспечения турок в процессе эвакуации, особенно в пределах Болгарии и Румынии, где османы не подвергались санитарной обработке; осматривались врачами лишь изредка и, по большей части — поверхностно; перевозились в вагонах, не всегда предварительно дезинфицированных, и располагались в пунктах ночлегов на той же соломенной подстилке, которая уже неоднократно служила ложем для их предшественников, в т. ч. и носителей инфекционных болезней (главным образом: дизентерии и всех существующих форм тифа).

Таблица 22

Изменение уровня смертности турецких военнопленных, находящихся в ведении российского командования (в период с 12 апреля 1877 г. по 1 августа 1878 г.)^[386]

№ п.п.	Дата, место и обстоятельства события	Количество пленных (чел.)		В том числе (гр. 3 и гр. 4)
		Балканский и Черноморский ТВД	Кавказский ТВД	Паши	Офицеры	Нижние чины
1	2	3	4	5	6	7
1	Поступило в ведение российского командования, ВСЕГО (см. стр. 17 Таблицы 4). Из них:	79 225	21 550	29	4 146	96 600
		100 775
2	Признано неподлежащими эвакуации и оставлено в лечебных учреждениях на ТВД	2 200	1 300	—	10	3 490
		3 500
3	Погибло на этапах эвакуации до прибытия на Общий тыловой сборный пункт	19 445	7 630	—	35	27 040
		27 075
4	Погибло на Общем тыловом сборном пункте и на этапах эвакуации в России	6 700*		1	19	6 680
5	Погибло в местах интернирования в России	4 200*		1	44	4 155
6	Погибло в лечебных учреждениях на ТВД (стр. 2)	1 900	900	—	10	2 790
		2 800
7	Погибло в плену, ВСЕГО (стр. 3, 4, 5, 6)	40 775*		2	108	40 665
13	Уровень смертности в плену (стр. 7: стр. 1) 100 %	40,5 %		6,9 %	2,6 %	42,1 %
14	К 01.08.1878 находились в России и в лечебных учреждениях на бывших ТВД	60 000*		27	4 038	55 935

* Порядок интернирования военнопленных не предусматривал их дифференциации по театрам военных действий.

Первые последствия всего изложенного дали о себе знать уже в северной Болгарии, но, особенно, в Румынии. Как свидетельствует современник: «Оборванные, грязные, вонючие, покрытые мириадами вшей, в лохмотьях, без сапогов, многие даже без фесок и без теплой обуви, турки в громадном числе привозились в этот госпиталь (ВВГ № 81 в г. Яссы — В.П.) полуживыми или в самом безнадежном состоянии. Одни из них доставлялись туда уже умершими, другие умирали в приемном покое или в палатах, тотчас по переноске из приемного покоя, и очень мало было таких, которые не были бы изнурены и подавали надежду на выздоровление»^[387].

Сходные строки можно в избытке обнаружить и в официальных источниках, и в мемуарной литературе^[388]. не обошел этот вопрос своим вниманием и такой авторитетный специалист, как Н. И. Пирогов: «Каждое прибытие пленных в наши этапные военно-временные госпитали и на главную эвакуационную линию, сопровождалось поступлением в госпитали целых сотен изнуренных, до крайности больных, и потому первые признаки эпидемии сыпного тифа обнаружились при скоплении больных пленных на этапах и в Фратештах, <…>. Отсюда тиф начал развозиться в Яссы и далее в Россию (курсив наш — В.П.)^[389].

Не менее убедительно изложенное выше подтверждается данными Таблицы 24. Как видно из последней, если на театре войны контингент пациентов лечебных учреждений из числа пленных на ¾ состоял из раненых и обмороженных, то уже в тылу армии и, особенно, во внутренних военных округах России, уровень заболеваемости турок неизмеримо вырастал.

Таблица 23

Уровень смертности оттоманских военнослужащих, плененных в ходе основных сражений Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.^[390]

№ п.п.	Дата, место и обстоятельства пленения	Пленено	Из них погибло:				Уровень смертности (гр. 7 / гр. 3)
			На сборных пунктах и этапах эвакуации до прибытия в Кишинев (Ростов-на-Дону)	В России (на этапах эвакуации и в местах интернирования)	На театрах войны в турецких госпиталях, находящихся под русским контролем	Всего
1	2	3	4	5	6	7	8
1	Взятие кр. Никополь, 4.07.1877 г.	7 000	800	200	-	1 000	14,3%
2	Авлияр-Аладжинское сражение, 3.10.1877 г.	7 000	1 900	200	-	2 100	30%
3	Взятие кр. Карс, 6.11.1877 г.	11 150*	4 350	500	640	5 490	49,2%
4	Взятие укрепленного пункта Плевна, 28.11.1877 г.	34 775**	12 400	6 900	-	19 300	55,5%
5	Сражение при Шипке-Шейново, 28.12.1877 г.	22 000	4 375	2 300	130	6 805	30,9%
6	Иные боевые столкновения	18 850	3 250	800	2 030	6 080	32,3%
7	Всего:	100 775	27 075	10 900	2 800	40 775	40,5%

* Без учета 3250 чел., репатриированных из Карса в ноябре 1877 г. (см. стр. 16 Таблицы 4).

** Без учета 9225 чел., переданных правительству союзной Румынии в декабре 1877 г. (см. стр. 15 Таблицы 4).

Правда, в местах интернирования османов российским властям удалось примерно в 1,5 раза снизить долю пленных, страдающих энтеритом (с 15,3 % до 10,9 %) и свести к минимуму случаи диагностирования у османов дизентерии (с 16,2 % до 3,6 %). Существенно понизился здесь и уровень больничной летальности от тифа (с 36,8 % до 28,7 %). [Для сравнения, в русской Кавказской армии уровень больничной летальности от тифа тогда же составлял 31,5 % (20 233 умерших на 64 298 заболевших), а в Балканской — 17,6 % (23 752 умерших на 135 239 заболевших^[391]].

Вместе с тем, если в тылу армии диагноз «тиф» ставился лишь каждому десятому госпитализируемому пленнику (10,2 %), то в России уже каждому четвертому (26,1 %). при этом наиболее масштабные вспышки тифа были зафиксированы среди пленных в губерниях: Витебской, Вологодской, Вятской, Калужской, Костромской, Нижегородской, Псковской, Саратовской, Харьковской, Эстляндской и Ярославской. Если говорить несколько конкретнее, то в городах Мещовск и Медынь Калужской губернии тифом переболело больше половины турок (507 чел. из 950 и 142 чел. из 268 соответственно). Почти каждый третий из числа заболевших тифом погиб в Ярославской губернии (540 чел. из 1 760), в Витебске (43 из 152), в Медыни Калужской губернии (44 из 142) и в ряде других городов^[392].

Конечно, в разных военных округах и даже в разных губерниях, входящих в состав одного и того же округа, интересующие нас показатели заметно различались (см. Таблицы 25 и 26). Но даже в самом «благополучном» из военных округов — Казанском, тиф унес жизни почти половины всех умерших пленников (см. Таблицу 27).

Таблица 24

Структура и динамика заболеваемости и причин смертности пленных, находящихся в лечебных учреждениях Балканской армии, тыла Балканской армии и военных округов Европейской России в 1877–1878 гг.^[393]

№ п.п.	Группы пациентов	Лечебные учреждения действующей армии (Болгария)			Лечебные учреждения тыла действующей армии (Румыния и Бессарабия)			Лечебные учреждения военных округов Европейской России
		Состояло	Умерло		Состояло	Умерло		Состояло	Умерло
		В % от общего числа пациентов	В % от общего числа умерших пациентов	В % от числа пациентов, страдавших данным заболеванием	В % от общего числа пациентов	В % от общего числа умерших пациентов	В % от числа пациентов, страдавших данным заболеванием	В % от общего числа пациентов	В % от общего числа умерших пациентов	В % от числа пациентов, страдавших данным заболеванием
1	2	3	4	5	6	7	8	9	10	11
А.	Объем выборки (чел.)	3 265			14 339			53 620
1.	Раненые	55,2%	Нет данных		10,0%	5,6%	10,4%	1,9%	0,4%	3,9%
2.	Обмороженные	26,3%	Нет данных		24,2%	11,1%	8,6%	5,7%	3,5%	10,7%
3.	Больные. В т. ч. с диагнозом:	18,5%	Нет данных		65,8%	83,3%	23,5%	92,4%	96,1%	18,0%
3.1.	Тиф	0,6%	Нет данных		10,2%	20,2%	36,8%	26,1%	42,2%	28,7%
3.2.	Дизентерия	2,6%	Нет данных		16,2%	37,8%	43,3%	3,6%	10,3%	49,7%
3.3.	Энтерит и иные воспалительные заболевания органов пищеварения	7,1%	Нет данных		15,3%	14,7%	19,5%	10,9%	12,8%	20,2%
3.4.	Пневмония и бронхит	3,5%	Нет данных		6,9%	6,5%	17,3%	14,4%	13,8%	16,6%
3.5.	Перемежающаяся лихорадка	1,3%	Нет данных		8,9%	0,8%	1,6%	10,6%	1,4%	2,3%
3.6.	Острая ревматическая лихорадка	3,2%	Нет данных		2,6%	-	-	6,2%	0,6%	1,7%
3.7.	Туберкулез	-	Нет данных		-	-	-	0,8%	2,9%	64,3%
3.8.	Иные заболевания	0,2%	Нет данных		5,7%	3,3%	10,3%	19,8%	12,1%	7,1%
4.	Итого (стр. 1, 2, 3.1.—3.8.):	100%	Нет данных		100%	100%	18,6%	100%	100%	17,3%

Борьбу с этим и иными инфекционными заболеваниями российские власти вели одновременно по нескольким направлениям, включавшим в себя:

1. Формирование специальной нормативно-правовой базы, а равно системы временных органов и учреждений, уполномоченных на решение задач в сфере обеспечения санитарно-эпидемиологического благополучия как пленных турок, так и местного населения.

2. Объединение усилий должностных лиц Военного министерства и МВД в целях предупреждения и ликвидации вспышек инфекционных заболеваний среди военнопленных.

3. Проведение с той же целью комплекса специальных мероприятий.

4. Организация системы контроля за ситуацией по заболеваемости тифом среди пленных и гражданского населения.

Рассматривая эти направления детальнее, отметим следующее:

Таблица 25

Уровень смертности пленных в военных округах России в 1877–1878 гг.^[394]

№ п.п.	Наименование военного округа	Число пленных, интернированных в округ	Из них (гр. 3) умерло	Уровень смертности, в % (гр. 4 / гр. 3) *
1	2	3	4	5
1	Одесский	2 823	1 361	48,2%
2	Варшавский	198	48	24,2%
3	Киевский	3 602	598	16,6%
4	Московский	25 018	4 050	16,2%
5	Харьковский	12 382	1 957	15,8%
6	Виленский	13 214	1 677	12,7%
7	Петербургский	7 264	684	9,4%
8	Казанский	5 699	525	9,3%
ИТОГО:		70 200	10 900	15,5%

* Разница в показателях (гр. 5) никакой связи с качеством медико-санитарного обеспечения и климатическими условиями, по-видимому, не имеет. Высокий уровень смертности в Одесском военном округе объясняется его пограничным положением (здесь оставляли практически всех поступающих с обеих ТВД больных пленных); в Варшавском — поступлением сюда группы, преимущественно, тяжелораненых; в Киевском, Московском, Харьковском и, отчасти, Виленском — их промежуточным положением (в лечебные учреждения этих округов госпитализировали всех заболевающих в пути, включая направляемых в «периферийные» Петербургский и Казанский военные округа).

Циркулярное письмо Министра внутренних дел губернаторам от 23 февраля 1878 г. о мерах по предупреждению распространения «турецкого тифа» среди населения внутренних регионов России. (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 116)

1. Уже 22 декабря 1877 г. ГШ потребовал от штабов военных округов тщательно осматривать эвакуируемых в Россию турок на границе своего округа и тех, «кто окажется подозрительным», не допускать к дальнейшей перевозке «ни под каким предлогом». Спустя три дня эти же требования повторил Военный министр, предписав командующим округами, во-первых, учредить на каждой железнодорожной станции лазареты или отвести «изолированные части госпиталей, для исключительного приема с поездов заразительных больных», а во-вторых, создать в округах «особые изолированные лечебные учреждения для инфекционных больных турок». Во исполнение этих приказов в одном только Харьковском военном округе (на станциях Воронеж, Елец, Курск, Орел и Полтава) еще в декабре было учреждено пять первых «Особых врачебных заведения для помещения в оных военнопленных турок с заразительными болезнями» («Заведения» эти хотя и имели стационары на 40–50 коек, но предназначались они лишь для кратковременного пребывания как собственно больных, так и «подозрительных»)^[395].

В развитие перечисленных требований, органы управления округами разрабатывали уже свои внутренние документы. В качестве примера можно сослаться на составленную штабом Виленского военного округа в январе 1878 г. инструкцию «О врачебном осмотре военнопленных турок, провозимых по железным дорогам чрез Виленский военный округ, а равно о содержании лазаретов и госпитальных отделений, назначенных исключительно для помещения прибывающих турок, одержимых заразительными болезнями». Другим примером могут служить Приказания по войскам гвардии и Петербургского военного округа от 9 января 1878 г. № 10 и от 7 февраля 1878 г. № 15. Последние, в частности, предписывали: «Заболевающих пленных помещать в военно-врачебных заведениях и, при их переполнении, в гражданских больницах. При появлении эпидемии, по распоряжению губернских воинских начальников, устраивать госпитальные или лазаретные отделения в самих зданиях, занимаемых пленными, с возможно лучшим уединением при этом больных от здоровых. В видах обеспечения тщательного ухода за больными, в особенности, заболевшими заразительными болезнями, выбирать госпитальную или лазаретную прислугу из наиболее здоровых и благонадежных пленных же, по усмотрению ближайшего военного начальства. Мера эта, облегчая больным возможность словесных объяснений с прислугою, сократит и усиленную службу штатных служителей»^[396].

Таблица 26

Уровень смертности пленных в регионах, входящих в состав Московского военного округа в 1877–1878 гг.^[397]

№ п.п.	Наименование губернии	Число пленных, интернированных в губернию	Из них (гр. 3) умерло	Уровень смертности, в % (гр. 4 / гр. 3)
1	2	3	4	5
1	Вологодская	608	178	29,3%
2	Смоленская	2 915	702	24,1%
3	Ярославская	4 394	896	20,4%
4	Нижегородская	983	186	18,9%
5	Калужская	4 019	681	16,9%
6	Тамбовская	1 435	241	16,8%
7	Владимирская	1 901	251	13,2%
8	Костромская	1 132	138	12,2%
9	Тульская	1 057	128	12,1%
10	Московская	2 544	306	12,0%
11	Тверская	1 982	231	11,7%
12	Рязанская	2 048	112	5,5%
ВСЕГО:		25 018	4 050	16,2 %

2. Борьбу с заболеваемостью среди пленных во многом облегчило то обстоятельство, что должностные лица Военного министерства и МВД сумели достаточно быстро установить тесное взаимодействие или, как выразился современник, «войти в самое деятельное соглашение к принятию совокупных мер» борьбы с тифом и иными инфекционными болезнями. Со стороны военного ведомства ведущая роль здесь принадлежала ГВМУ и военно-медицинским инспекторам округов, а также губернским и уездным воинским начальникам; со стороны гражданского ведомства: губернаторам, губернским и уездным санитарным комитетам, губернским врачебным инспекторам, городовым и уездным врачам, а равно полицмейстерам и уездным исправникам^[398].

Таблица 27

Структура причин смертности военнопленных в лечебных учреждениях Казанского военного округа в 1877–1878 гг.^[399]

№ п.п.	Группа пациентов	Количество умерших (чел.)	То же (гр. 3) в процентах от общей смертности
1	2	3	4
1.	Раненые	3	0,6%
2.	Обмороженные	2	0,4%
3.	Больные, в т. ч. с диагнозом:	520	99,0%
3.1.	Тиф	246	46,3 %
3.2.	Пневмония	107	20,1 %
3.3.	Дизентерия	65	12,2 %
3.4.	Перемежающаяся лихорадка	23	4,6%
3.5.	Туберкулез	20	4,0%
3.6.	Энтерит и иные воспалительные заболевания органов пищеварения	20	4,0%
3.7.	Цинга	10	2,0%
3.8.	Бронхит	7	1,4%
3.9.	Болезни сердца	5	1,0%
3.10.	Водяная болезнь	4	0,8%
3.11.	Деменция и анемия	4	0,8%
3.12.	Ревматическая лихорадка	3	0,6%
3.13.	Менингит	2	0,4%
3.14.	Инсульт	1	0,2%
3.15.	Сепсис	1	0,2%
3.16.	Ишиас	1	0,2%
3.17.	Несчастный случай	1	0,2%
Итого (стр. 1, 2, 3.1. —3.17.):		525	100%

При необходимости на местах создавались специальные межведомственные комиссии, призванные направлять и координировать усилия в сфере борьбы с тифом среди военнопленных. Такой орган обычно возглавлялся губернатором и включал в свой состав: губернского врачебного инспектора, старших врачей гражданских и военных лечебных учреждений, полицмейстера и членов городской управы^[400]. Эти же комиссии участвовали и в выработке региональных нормативных актов в сфере борьбы с инфекционными заболеваниями. В качестве примера последнего можно сослаться на циркулярное распоряжение Ярославского губернатора от 21 марта 1878 г. «Об отпуске бесплатно дезинфицирующих продуктов по требованиям уездных воинских начальников и начальников других отдельных частей для дезинфекции казарменных помещений нижних воинских чинов и пленных турок, а также и военных лазаретов».

3. Что касается многочисленных мер борьбы с тифом, то здесь мы особо выделим следующие:

а) Наем отдельных зданий с последующим оборудованием в них специальных госпиталей для пленных, «одержимых заразительными болезнями». При этом все необходимое для таких лечебных учреждений имущество (кровати, столы, табуреты, белье, постели, одежда, обувь и пр.) выделялись местными военными и гражданскими лазаретами. Врач сюда назначался обычно из числа городовых врачей, фельдшер — из ближайшего госпиталя (военного или гражданского), а прислуга нанималась только из числа местных жителей, не работающих в иных лечебных учреждениях.

б) Установление для больных, по возможности, особой диеты (белый хлеб, рисовый суп с бараниной, каша на молоке и т. п.).

в) Регулярная дезинфекция занимаемых турками помещений.

г) Уничтожение постельных принадлежностей и предметов обмундирования умерших от инфекционных болезней.

д) Погребение турок в просмоленных гробах, с соблюдением всех принятых в России санитарно-гигиенических норм^[401].

4. Контроль за реализацией мер в сфере обеспечения санитарно-эпидемиологического благополучия военнопленных и гражданского населения осуществляли, преимущественно, члены комиссии С. П. Голицына, а также отдельные представители ГВМУ и медицинского департамента МВД.

Правда, перечисленные выше меры реализовывались далеко не всегда успешно, в т. ч. и в части, касающейся тщательного освидетельствования пленников на промежуточных станциях. К примеру, в партии турок, прибывших 9 марта 1878 г. на ст. Орел, было сразу же выявлено 34 больных тифом — факт, явно свидетельствующий о том, что двумя часами ранее, в Курске, этих людей вообще никто не осматривал^[402]. Немало серьезных претензий высказывалось врачами и в отношении порядка погребения османов.

Пункт 15 Приказа Смоленского уездного воинского начальника от 18 мая 1878 г. № 138 о смерти в лазарете российских и турецких нижних чинов (ГАСО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 16. Л. 486)

Однако самые большие трудности вызывал наем домов для инфекционных больных, особенно, в уездных центрах. Последнее было связано с тем, что:

— аренда помещений для такой цели «Положением» вообще не предусматривалась;

— к концу 1877 г. во внутренних регионах России едва ли не все подходящие здания уже давно были заняты под казармы резервных и местных войск, а равно военнопленных;

— домовладельцы категорически отказывались предоставлять свои помещения для носителей опасных инфекций, тем более — турок^[403].

Другими словами, больных приходилось госпитализировать в тех домах, которые только удавалось арендовать, т. е. в полузаброшенных, сырых, тесных, до середины зимы нетопленных и, как правило, требующих ремонта.

Стремясь найти приемлемый выход из сложившейся ситуации, отдельные регионы тогда же выступили с инициативой вывозить османов в пригородные селения и размещать их там в подходящих зданиях барачного типа. И хотя сам по себе этот замысел не вызывал ни у кого серьезных возражений, реализовать его удалось лишь единожды (в феврале 1878 г. в с. Коренная пустынь Курской губернии открылся первый и последний «загородный» госпиталь на 236 коек для страдающих тифом пленников)^[404].

Однако, как бы то ни было, уже к апрелю 1878 г. эпидемия тифа среди турок пошла на спад, а начиная с июня отмечались лишь отдельные случаи диагностирования у пленных этой болезни. Не менее важным мы считаем и то, что «турецкий тиф» не оказал серьезного влияния на санитарно-эпидемиологическую ситуацию в российских регионах (см. Таблицу 28).

Завершая краткий анализ рассматриваемых вопросов, считаем необходимым добавить к сказанному, что в пределах Российской империи захоронение военнопленных производилось на местных мусульманских кладбищах (Саратов), иногда близ еврейских кладбищ (Тверь), но значительно чаще — просто на пустырях, в 1–3 км от населенных пунктов (Венден, Калуга, Рыбинск, Рязань и др.). Последнее диктовалось, главным образом, необходимостью борьбы с распространением инфекционных болезней. Отчасти, оно было связано и с тем, что во многих русских городках, как, например, в Луге или Шуе, власти никогда ранее не сталкивались со смертью магометан и просто не знали, как им следует в таких случаях поступать^[405].

Средства на погребение военнопленных отпускались казной в тех же объемах, что и для соответствующих чинов российского военного ведомства (в частности, для офицеров всех категорий эта сумма составляла 15 руб.). Примерно то же можно сказать и в отношении порядка совершения погребального обряда, хотя здесь могли иметь место и некоторые нюансы. Например, похоронный кортеж скоропостижно скончавшегося в Кишиневе 21 декабря 1877 г. бригадного генерала Омера-паши сопровождало подразделение местного батальона. А вот просьбу турок о предоставлении оркестра Бессарабский губернский воинский начальник категорическим отклонил, очевидно, опасаясь волнений среди тысяч военнопленных, которые в те дни непрерывным потоком следовали через Кишинев в глубь России^[406].

Таблица 28

Влияние эпидемии тифа среди военнопленных на заболеваемость тифом населения внутренних регионов России (по отчетам губернаторов за 1878 г.)^[407]

Характер влияния эпидемии тифа среди военнопленных на население региона	Количество губерний	То же в % от общего числа	Наименование губернии
Тиф частично распространился среди населения	4	11,4%	Вологодская, Вятская, Калужская, Рязанская
Отмечены лишь единичные случаи передачи инфекции лицам, из числа местных жителей	5	14,3%	Витебская, Костромская, Нижегородская, Саратовская, Харьковская
Заболеваемость турок тифом не оказала никакого влияния на местное население	26	74,3%	Виленская, Владимирская, Воронежская, Гродненская, Киевская, Ковенская, Курляндская, Курская, Минская, Могилевская, Московская, Новгородская, Орловская, Пензенская, Полтавская, Псковская, Самарская, С.-Петербургская, Симбирская, Смоленская, Тамбовская, Тверская, Тульская, Черниговская, Эстляндская, Ярославская
Итого:	35*	100 %

* В таблицу включены только те регионы, в которых были зафиксированы наиболее серьезные вспышки тифа среди военнопленных.

Циркулярное письмо Директора департамента полиции губернаторам от 7 марта 1878 г. об источниках финансирования процедуры погребения умерших военнопленных. (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 46)

Глава одиннадцатая Освобождение из плена. Послевоенная репатриация. Натурализация. Розыск отдельных лиц. Расчеты за содержание военнопленных в России

Поскольку в ходе войны Петербург и Стамбул традиционно не заключили двухстороннего соглашения о размене пленными (и вообще не вели на сей счет никаких переговоров), то до начала общей (т. е. послевоенной) репатриации Россия, столь же традиционно, освобождала турецких военнослужащих лишь эпизодически и исключительно в одностороннем порядке.

Если говорить конкретнее, то речь идет о предоставлении свободы лицам следующих категорий:

1) 3 250 чел. из состава гарнизона кр. Карс. (Возвращены Османской империи в ноябре 1877 г., на основании требований ч. ч. 2 и 3 ст. 6 Женевской конвенции, в целях сокращения числа пациентов в переполненных лечебных учреждениях крепости).

2) От 300 до 700 военнослужащих оттоманской армии, по разным причинам отставших от своих частей или добровольно сопровождающих обозы с турецкими беженцами, стремящимися вернуться под юрисдикцию Порты. (Такое освобождение имело место только на Балканском ТВД. Началось оно примерно 15 января 1878 г. и продолжалось вплоть до прекращения движения указанных лиц через демаркационную линию. При этом российское командование преследовало две самостоятельные цели: а) избавиться от османов, чье пленение на данном этапе войны теряло, по его мнению, всяческий смысл; б) обеспечить турецким беженцам защиту от нападений со стороны болгар силами их же соотечественников, а не русского конвоя).

3) От 20 до 40 жандармов, которые были признаны военнопленными, но к моменту заключения общего перемирия (19 января 1878 г.) еще находились на сборных пунктах частей и соединений. (Жандармы освобождались только на Балканском ТВД, вероятно, в целях сохранения кадров правоохранительных органов на территории, подлежащей оккупации русскими войсками).

4) 70 тяжелораненых аскеров, находившихся в лечебных учреждениях Базарджика. (По согласованию с командованием противника, эти раненые были переданы в госпитали Варны не позднее 27 января 1878 г., в целях снижения нагрузки на российский медицинский персонал и обеспечения пациентам более качественного ухода и лечения среди соотечественников).

5) Маршал Осман-паша (с частью лиц, составлявших его свиту) и бригадный генерал Тевфик-паша. (Освобождены 4 марта 1878 г. Александром II по ходатайству военного министра Турции в знак готовности России к скорейшей нормализации отношений с Портой)^[408].

Кроме того, в начале марта 1878 г., по инициативе ГК на Балканском ТВД, главным штабом была начата подготовка к репатриации из внутренних регионов страны группы военнопленных в количестве около 5 тыс. человек. Но уже 24 марта Александр II распорядился «приостановить отправку пленных до тех пор, пока не убедится, что Порта не замышляет возобновление против нас войны»^[409].

Приведенный перечень фактов освобождения турок из плена в одностороннем порядке мы считаем, по сути своей, исчерпывающим. Правда, в отдельных донесениях великого князя Николая Николаевича, в трудах Ф. Ф. Мартенса и в иных, не менее авторитетных источниках, можно встретить упоминания и о других эпизодах такого рода; в частности, о том, что еще в октябре 1877 г. русские, якобы, предоставили свободу всему гарнизону редута Телиш (свыше 3 тыс. чел.), а также нескольким тысячам османов, плененных в результате Авлияр-Аладжинского сражения^[410].

В ходе проведенного нами исследования ни то, ни другое своего подтверждения не нашло. В обоих названных случаях право вернуться под юрисдикцию Порты получили лишь врачи. А под Авлияром, кроме того, еще и лица, «не принадлежащие к частям войск». Все прочие были признаны военнопленными сразу же и без каких-либо оговорок^[411].

Что касается послевоенной репатриации, то главным ее правовым основанием являлась статья XXVIII Сан-Стефанского прелиминарного мирного договора от 19 февраля (3 марта) 1878 г. (Приложение 11). Согласно данной норме, обмен пленными должен был состояться «немедленно по ратификации» названного соглашения. Однако, категорическое неприятие условий Сан-Стефанского договора правительствами ряда ведущих европейских держав и, как следствие, серьезное обострение международных отношений привели к тому, что реализация требований ст. XXVIII началась лишь шесть месяцев спустя, а вернее — после ратификации Берлинского трактата от 1 (13) июля 1878 г., во многом сгладившего остроту послевоенных межгосударственных противоречий.

Вместе с тем, сама подготовка к репатриации оттоманских военнослужащих велась Россией независимо от перипетий внешней политики и, в основе своей, была завершена к середине июля 1878 г., когда Главный штаб направил всем заинтересованным лицам «План» и «Правила» перевозки военнопленных по железным дорогам, а также иные руководящие документы, содержание которых говорит о следующем:

а) Российская сторона обязалась доставить военнопленных в один из своих черноморских портов, откуда они подлежали возвращению на родину уже на турецких судах. (Предложение Петербурга использовать для этой цели российский морской транспорт Стамбул отклонил).

б) Основным портом посадки людей на суда назначался Севастополь (дополнительным — Одесса). Он же являлся сборным пунктом репатриантов и, одновременно, пунктом передачи их представителю турецкой стороны.

в) Все военнопленные, находящиеся в пределах Российской империи, распределялись на 72 партии (от 700 до 900 чел. в каждой) и по прибытию в Севастополь сводились в 24 эшелона, примерно по 2,0–2,5 тыс. чел. (что соответствовало пассажировместимости судна средних размеров).

г) Конвой, сопровождающий репатриантов до Севастополя, формировался из расчета один офицер на каждые 500 пленных, а также один унтер-офицер (или ефрейтор) и один рядовой на каждые 40 пленных.

д) На перевозки турок по российским железным дорогам отводилось 23 суток. Первые репатрианты должны были прибыть в Севастополь на 3-й день от даты начала репатриации, последние — на 23-й день. Таким образом, в течение трех недель в Севастополь должно было ежесуточно доставляться до 2,5 тыс. военнопленных.

е) Турки следовали по железной дороге до ст. Бельбек и далее походным порядком на северную сторону Севастополя, где временно размещались частью в казармах Константиновской и Михайловской батарей, частью близ Братского кладбища, в заранее подготовленном для них палаточном лагере. (Одна из турецких газет дала следующее описание этого лагеря: «В Севастополе, куда для посадки на пароходы стекаются османские пленные из разных мест России, для них разбиты чистые и комфортабельные шатры. утром и вечером солдатам подают горячий суп и другие блюда, а офицерам в соответствии с чином выдается поденная плата. для офицеров открыта специальная столовая, где они питаются на эти деньги»^[412]).

ж) Факт приема-передачи каждого эшелона репатриантов должен был оформляться актом, подписываемым комиссаром российского правительства генерал-майором Л. И. Ильяшевичем и комиссаром оттоманского правительства бригадным генералом Османом-пашой (в прошлом — военный атташе Турции в России, кавалер ордена Св. Станислава II степени). С момента подписания названного акта османы снимались со всех видов обеспечения российской стороной и полностью возвращались под юрисдикцию органов управления Оттоманской империи^[413].

Определенный интерес вызывают и процессы, протекавшие тем временем в российских регионах. Здесь специально образованные комиссии составляли перечни постельных принадлежностей, используемых турками и подлежащих уничтожению. Полиция публиковала в газетах и рассылала по магазинам и лавкам циркулярные рекомендации о прекращении отпуска пленным товаров в кредит^[414]. Сами османы распродавали или просто раздавали желающим свои пожитки, ставшие теперь излишними. Офицеры наносили прощальные визиты знакомым (в частном порядке) и (уже в официальном порядке) выражали свою признательность российским властям за достойное содержание в плену.

Хотя выражение такой признательности было для турецких репатриантов делом обычным и практиковалось еще со времен правления императрицы Анны Иоановны^[415], в исследуемых хронологических рамках это явление приобрело наиболее широкий размах. Начало ему, как представляется, положил маршал Осман-паша, который, покидая Харьков, поблагодарил через местную газету «всех русских за оказанные ему любезности»^[416]. Многие другие пленники испытывали, очевидно, сходные чувства и желания. Так, 22 августа 1878 г. Командующий войсками Харьковского военного округа уведомил Начальника Главного штаба, «что находившиеся в городах Курске, Орле, Кременчуге, Полтаве и Харькове пленные турки, офицеры и нижние чины заявили ему свою признательность за заботливость, выказанную в отношении их и выразившуюся в хорошем и удобном размещении, отличном продовольствии и попечительном во все время плена обращении с ними»^[417].

На практике широко использовались и иные формы заявления признательности за заботливость. К примеру, генералы Адиль-паша и Атыф-паша, а равно группа офицеров, интернированных в г. Гольдинген Курляндской губ., направили в адрес российского командования благодарственные письма (см. Приложения 12 и 13). Дивизионный генерал Гасан-паша, накануне своего отъезда из Могилева, «дал бал», на котором «присутствовала самая избранная публика, состоявшая из нескольких офицеров действующей армии, прибывших сюда (в Могилев — В.П.) для поправления здоровья, некоторых представителей нашей администрации, близких знакомых Гасана-паши и нескольких дам нашего «высшего общества»^[418]. Дивизионный генерал Омер-паша дал пространное интервью одной из Черниговских газет. К сожалению, редакция по каким-то причинам не поместила его полный текст, ограничившись лишь тем, что генерал «в самых теплых выражениях отзывался о русских, и не находил достаточно слов, чтобы охарактеризовать свою обстановку в плену»^[419].

Турецкие нижние чины тоже не всегда находили достаточно слов, за исключением «Спасибо!» и «Прощайте!», но чувства свои выражали не менее сердечно, покупая и раздавая детям конфеты, пряники, фрукты, орехи и прочие лакомства^[420].

Русские не оставались в долгу. В день отъезда пленных у казарм собирались толпы людей, желающих бросить последний взгляд на турок. Некоторые приезжали для этого из окрестных деревень, в т. ч. и целыми семьями. Многие сопровождали колонны османов до самого вокзала. На перронах порой разыгрывались настоящие драмы. Женщины обнимали пленных, исступленно целовали их, падали в обморок и даже рыдали «до истерики». Наиболее отчаянные девицы переодевались в турецкую униформу и пытались проникнуть в эшелоны. Другие, напротив, спешили в кассы и покупали билеты до Севастополя, надеясь, то ли в последний момент уговорить возлюбленного остаться в России, то ли попасть на судно вместе с репатриантами. Однако полиция во всех случаях оказывалась на высоте. Выехать с пленными в Турцию разрешали лишь российским мусульманкам. Христианкам же настоятельно рекомендовалось «одуматься» и вернуться домой^[421].

Возвращаясь непосредственно к процессу послевоенной репатриации, отметим, что начало его мы датируем 9 августа 1878 г., когда в Харькове был подан под погрузку эшелон для первой партии пленных. Правда, ввиду несвоевременного урегулирования сторонами некоторых частных вопросов, а также очевидной нехватки судов, первоначально обслуживающих линию Севастополь-Стамбул, репатриация несколько вышла за рамки предполагаемых сроков^[422]. Тем не менее, можно уверенно констатировать, что до конца 1878 г. практически все турецкие военнопленные вернулись на родину (см. Таблицы 29–31).

В России к тому времени остались разве что лица, отбывавшие наказания по приговору суда, находящиеся под следствием, а также больные. В частности, от одного до трех пленников еще какое-то время проходили курс лечения в лазаретах Гжатска, Рязани, Рыбинска, Умани и некоторых иных городов. Уроженец Палестины рядовой Юсуф Гассан и уроженец Сирии унтер-офицер Гусейн Мустафа оставались на больничных койках лазарета в г. Ольгополь, по крайней мере, до февраля 1879 г. в апреле того же года в Пензе еще лечился рядовой Махмет Измаил. Рядовому Имену Осмаилу врачи разрешили покинуть Россию лишь в январе 1880 г., а страдающему душевной болезнью подпоручику Магомету Шерифу и того позже — в июне 1880 г.^[423]

Рапорт Рыльского уездного исправника об отправлении на родину пленных, находившихся в г. Рыльск Курской губ. (ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 193)

К сказанному считаем не лишним добавить, что репатриация прошла без единого случая гибели людей и без сколько-нибудь серьезных происшествий. (По некоторым непроверенным данным, имели место разве что отдельные случаи избиения пленными чинов русской полиции как в пунктах посадки в эшелоны, так и в пути следования^[424]). Встреча репатриантов в Стамбуле также не сопровождалась ни особым ажиотажем, ни какими-либо эксцессами^[425], за исключением ареста турецкой военной прокуратурой дивизионного генерала Омера-паши и его бывшего начальника штаба бригадного генерала Кязима-паши. (Впоследствии оба были признаны судом виновными в необоснованной капитуляции под Авлияром, разжалованы в рядовые и приговорены к различным срокам тюремного заключения^[426]; вместе с тем, бригадный генерал Хаки-паша, сдавший Телиш вообще без боя и сумевший в свое время избежать внимания российской прокуратуры (см. Главы 3 и 4), столь же благополучно избежал внимания и турецкой).

Порядок и условия натурализации пленных османов в России регламентировались нормами ст. ст. 1011 и 1013 т. IX Свода законов о состоянии (в ред. 1876 г.), которые были конкретизированы и детализированы отдельными актами Министра внутренних дел, главным образом, его циркулярным письмом от 4 ноября 1878 г. № 162^[427].

По смыслу названных документов военнопленные могли принимать российское подданство на основаниях и в порядке, предусмотренных для всех иностранцев. При этом впервые в истории от пленных мусульман не требовался предварительный переход в православие, ранее всегда считавшийся непременной предпосылкой их натурализации. Кроме того, российские власти посчитали нужным предусмотреть (опять же, впервые в истории), что пленные, отказавшиеся возвращаться на родину, «в устранение нареканий в насильственном задержании их в России», должны направляться «вместе с другими пленными в Севастополь, с тем, чтобы они там лично заявляли турецкому комиссару, назначенному от турецкого правительства для приема пленных, о своем желании, о чем на месте составляются формальные акты. По исполнению сего пленным, окончательно решившимся остаться в России, предоставляется с высочайшего соизволения, отправляться в избранные ими места жительства по железным дорогам на счет суммы Военного министерства, причем от них отбирается подписка, что они не будут обременять русское правительство просьбами о пособиях» (см. Приложение 14).

Таблица 29

Порядок и сроки репатриации турецких военнопленных из Севастополя в августе — октябре 1878 г.^[428]

№ эшелона	Дата отправления	Число репатриантов	Наименование судна	Государственная принадлежность судна
1	14 августа	1 953	«Таиф»	Турция
2	26 августа	3 855	«Худа-Вендигер»	Турция
3	6 сентября	2 880	«Бабил»	Турция
4	15 сентября	3 748	«Султание»	Турция
5	19 сентября	2 107	«Бабил»	Турция
6 и 7	1 октября	5 757	«Султание» и «Бабил»	Турция
8	2 октября	1 745	?	Великобритания
9 и 10	3 октября	3 064	«Катар» и «Батум»	Турция
11	4 октября	2 397	«Кессель»	Турция
12, 13 и 14	7 октября	4 792	?	Великобритания
15, 16 и 17	8 октября	8 653	?	?
18	9 октября	2 350	«Кессель»	Турция
19	10 октября	3 166	?	?
20	11 октября		?	?
21	12 октября	8 229	?	?
22 и 23	19 октября		?	?
24	21 октября	3 166	?	?
Итого:		57 862*

* Согласно официальному итоговому отчету число репатриантов составило 57 896 чел.

По прибытию в избранное место жительства бывший пленный:

— исключался воинским начальником со всех видов довольствия и передавался гражданской администрации;

— подавал на имя губернатора официальное заявление о желании принять русское подданство с указанием, чем он «занимался в прежнем своем отечестве и какого рода занятие предполагает избрать в России»;

Таблица 30

Порядок, сроки и условия репатриации турецких военнопленных из России в 1878–1880 гг.^[429]

Местонахождение пленных	Количество пленных (чел.)	Порядок, сроки и условия репатриации
Харьков	10	Морским транспортом из Одессы в марте 1878 г. (маршал Осман-паша, бригадный генерал Тевфик-паша и сопровождающие их лица)
Лечебные учреждения на бывших театрах войны	700	Непосредственно из лечебных учреждений, в январе-октябре 1878 г.
Разные города	57 896	Морским транспортом из Севастополя в период с 14 августа по 21 октября1878 г.
Разные города	9	Санитарными поездами через Румынию осенью 1878 г. (инвалиды, нуждающиеся в постоянном наблюдении врачей)
Елисаветград	409	Морским транспортом из Севастополя в конце октября — начале ноября 1878 г.
Курск	21
Боровск, Вятка, Жиздра, Калуга, Кишинев, Лихвин, Новая Прага и др.	850	Частью морем через Одессу, частью по ж. д. через Румынию в конце 1878 — начале 1879 гг.
Разные города	20	К осени 1878 г. находились под следствием или отбывали наказание по приговору суда. Репатриированы в 1878–1880 гг.
Разные города	30	К осени 1878 г. оставались в российских лечебных учреждениях. Репатриированы в 1879–1880 гг.
Всего:	59 945

— получал на руки свидетельство о водворении (вид на жительство), с даты подписания которого считался «водворенным» в стране, «не переставая, однако, до принятия его в русское подданство, считаться иностранцем и подлежать всем действующим об иностранцах узаконениям»;

— по истечении 5 лет жизни в России (но никак не ранее), приобретал право окончательно ходатайствовать перед губернатором о переходе в русское подданство, после чего, при положительном решении, давал соответствующую присягу и приписывался «к одному из податных сословий».

Таблица 31

Изменение численности турецких военнопленных в России в 1878–1880 гг.^[430]

№ п.п.	Место и обстоятельства события	Всего	В том числе
			Паши	Офицеры	Нижние чины
1	Подлежало репатриации из России	59 300	27	4 038	55 235
2	Подлежало репатриации из лечебных учреждений, находящихся на бывших театрах военных действий	700	–	–	700
3	Всего подлежало репатриации	60 000	27	4 038	55 935
4	Отказались от репатриации и остались в России	55	–	35	20
5	Репатриированы в 1878–1880 гг.	59 945	27	4 003	55 915

К сказанному необходимо добавить, что до принятия присяги турки были вправе в любой момент перейти в православие (с целью, например, вступить в брак с православной россиянкой). Столь же свободно они могли и покинуть пределы Российской империи. Причем в последнем случае Петербург принимал на себя все расходы по возвращению в Турцию тех бывших пленных, которые не имели в России ни средств, ни источников доходов.

Что же касается принявших присягу на подданство, то в зависимости от избранного этими людьми места жительства и рода занятий, они приписывались к числу либо мещан, либо крестьян (последнее имело место относительно редко). Некоторые офицеры, правда, ставили вопрос о причислении их к российскому дворянству. Но добиться этого вряд ли кому-то из них удалось, поскольку от желающих требовался как документ «об иностранном дворянском состоянии»^[431], так и наличие заслуг, оказанных «Российскому государю и государству»^[432].

Небезынтересно отметить, что хотя МИД России оказался фактически за рамками процесса натурализации бывших пленных, взирал он на этот процесс достаточно настороженно, не забывая при случае предупреждать губернаторов о необходимости быть предельно осмотрительными, «дабы не дать возможности оставаться в России, под предлогом принятия русского подданства и православия, лицам неблагонадежным»^[433]. Предостережение это было, в общем-то, далеко не лишним, поскольку отдельные турки, совершившие в период своего пребывания в плену более или менее серьезные преступления, традиционно (и, кстати, совершенно безосновательно) рассматривали натурализацию как способ освобождения от грозящей им уголовной ответственности и наказания. к примеру, в Новгороде в июле 1878 г. поручик Тямиль Ибрагим, отданный под суд за хищение чужого имущества (см. Главу 9), «повысив» себя в воинском звании до «капитана», подал рапорт, в котором заявлял о желании перейти в русское подданство и поступить на русскую военную службу с чином «капитана». Документ не имел адресата и оказался настолько безграмотно исполнен, что его с трудом смогли понять даже переводчики азиатского департамента МИД. Нетрудно догадаться, что с учетом перечисленных обстоятельств, просьба османского офицера была оставлена без последствий^[434].

О количестве военнопленных, не пожелавших в ходе репатриации вернуться на родину, точных данных в российских архивах не сохранилось. Связано это с тем, что ни МВД, ни военное ведомство централизованного учета таких людей не вели и даже в официальной переписке оперировали примерными величинами, лежащими в диапазоне от 30 до 45 человек^[435].

Мы, со своей стороны, оцениваем максимально возможное количество «невозвращенцев» в 55 чел., включая до 35 офицеров. Это составляет менее 0,1 % от общего числа военнопленных, подлежащих репатриации. Цифра, в общем-то, совершенно ничтожная. (Впрочем, таковой она была и по окончанию всех прежних русско-турецких войн).

Основные данные о большинстве лиц, пожелавших остаться в России, мы представили в Таблице 32. И хотя данные эти далеко не полны, в сочетании с иными источниками, они позволяют сформулировать следующие предварительные выводы:

а) Сообщения отдельных исследователей, выдержанные в духе: «многие из турок навсегда остались в…»^[436] (далее идет наименование того или иного населенного пункта), не имеют ничего общего с действительностью ни по форме, ни по существу. Причиной их появления стали, скорее всего, слухи, домыслы и… шутливые заявления самих пленных. Например, дивизионный генерал Гасан-паша, в бытность его в Могилеве, неоднократно делился с журналистами «планами» прикупить близ города пару имений и наконец-то зажить полной жизнью настоящего русского помещика. И хотя названный генерал и ранее регулярно демонстрировал окружающим свое прекрасное чувство юмора, этому его высказыванию почему-то безоговорочно верили^[437].

б) То же самое можно сказать и относительно романтической версии о том, что турки (особенно офицеры) оставались в России из-за любви к русским женщинам^[438]. При всей привлекательности этой версии, основана она, преимущественно, на догадках, и крайне редко может быть подтверждена конкретными фактами, о чем мы уже писали ранее^[439].

в) В православие переходили, преимущественно, нижние чины и офицерская молодежь, тогда как представители старшего поколения предпочитали остаться «в своем магометанском законе». (Хотя, здесь могли быть и исключения, в частности, известно, что капитан Магомет эфенди свыше месяца изучал догматы православной веры в Свято-Юрьевом монастыре близ Новгорода).

г) Как и в годы прежних русско-турецких вооруженных конфликтов, многие османы, не желающие возвращаться на родину (преимущественно нижние чины), опасались расправы над ними со стороны товарищей, почему свою натурализацию в России инициировали в тайне буквально от всех. Так, некоторые из них, по прибытию в Севастополь, самовольно оставляли палаточный лагерь и чуть ли не до зимы прятались в городе. Другие предпочитали вообще не покидать мест интернирования. К примеру, репатриированные из Умани рядовые Осман Демир и Халил Осман бежали из эшелона на первом же перегоне и, вернувшись в город, заявили воинскому начальнику, что они больше никуда не поедут. Все попытки последнего объяснить туркам, что те просто не могут не ехать в Севастополь, т. к. в соответствии с законом они обязаны лично заявить о своем отказе от репатриации турецкому Комиссару, успехом не увенчались. Аскеры упорно твердили, что бывшие сослуживцы их непременно убьют. К решению вопроса пришлось подключить сначала Главный штаб, а потом и МИД, который в конечном итоге принял на себя дальнейшее урегулирование этой проблемы, предложив туркам лишь срочно подать по команде собственноручные рапорта об их желании остаться в России^[440].

Таблица 32

Некоторые сведения об отдельных турецких военнопленных, не пожелавших репатриироваться из России^[441]

№ п.п.	Воинское звание	Имя	Последнее известное место жительства в России	Род занятий в России	Сведения о переходе в православие	Семейное положение и состав семьи
1	Майор	Ибрагим Шукри эфенди Магомет бей	г. С.-Петербург	?	?	?
2	Капитан	Ахмет Ибрагим	г. Боровичи Новгородской губ.	?	?	?
3	Капитан	Магомет эфенди	г. Новгород	?	?	?
4	Капитан	Осман бей Абдуллах	г. С.-Петербург	?	?	?
5	Капитан	Бекир бей Хотанов	г. С.-Петербург	?	?	?
6	Капитан	Мехмед Али	г. Москва	?	?	?
7	Штабс-капитан	Ахмед бей Камилл оглы	г. Ставрополь	?	?	?
8	Поручик	Мустафа Томит Кямиль	г. Кострома	?	В православии Александр Владимирович Зотов	05.10.1880 г. вступил в брак с костромской мещанкой вдовой Варварой Федоровой
9	Поручик	Клеболат бей	г. Одесса	?	В православии Николай Граф	?
10	Поручик	Ахмед Омер	г. Рязань	?		?
11	Поручик	Халим Мехмед	г. Харьков	?	В православии Михаил Михайлович Мехмед	?
12	Поручик	Мегмет Гасан	г. Данилов Ярославской губ.	?	?	?
13	Поручик	Гасан эфенди Мустафа оглы	г. Углич Ярославской губ.	?	?	?
14	Подпоручик	Сакит Ахмед	г. Рязань	?	?	?
15	Подпоручик	?	г. Рязань	?	В православии Николай Аполлонович Волков	?
16	Подпоручик	Хасан Мустафа эфенди	г. С.-Петербург	?	В православии Александр Александрович Серебрянников	?
17	Подпоручик	Мехмет Али ага		?	В православии Александр (фамилия и отчество неизвестны)	?
18	Подпоручик	Нури бей	г. Калуга	?	В православии Александр Владимирович Нури	Не позднее 1880 г. «вступил с христианскою девицею (Марией — В.П.) в законный брак и прижил с нею двух малолетних детей».
19	Прапорщик	Хумит Ахмет бей	г. С.-Петербург	?	В православии Николай Павлович Бей	?
20	? (Офицер)	Али Кадри эфенди	г. Пенза	?	?	?
21	? (Офицер)	?	г. Гомель	?	?	?
22	? (Офицер)	?	г. Гомель	?	?	?
23	Юнкер	?	?	?	?	?
24	Юнкер	?	г. С.-Петербург	?	В православии Николай Петров	?
25	Унтер-офицер	Ахмет Мустафа	г. Ярославль	Столяр	?	?
26	Рядовой	Сали Магомет	г. Калуга	Столяр, маляр	В православии Александр Николаевич Тилот	?
27	Рядовой	Сулейман Мустафа	г. Курск	?	?	?
28	Рядовой	Осман Демир	г. Умань	?	Перешел в православие. Имя в православии неизвестно	?
29	Рядовой	Халил Осман	г. Умань	?	Перешел в православие. Имя в православии неизвестно	?
30	Рядовой	Киркор	г. Симбирск	Слесарь	Православный	?
31	Рядовой	Ахмет Умер	г. Рязань	?	Перешел в православие. Имя в православии неизвестно	?
32	Рядовой	Сулейман Абдулкадер	г. Рязань	?	Перешел в православие. Имя в православии неизвестно	?
33	?	?	г. Орел	?	?	?

д) Нижние чины в массе своей имели ту или иную гражданскую специальность, что позволяло им относительно быстро интегрироваться в российское общество. К примеру, чауш Ахмет Мустафа в период своего пребывания в плену трудился столяром на одной из фабрик Ярославля. Надо полагать, что этот человек зарекомендовал себя здесь с самой лучшей стороны, почему едва он вернулся в город, администрация предприятия с готовностью вновь приняла его на работу и даже выделила ему помещение для жилья^[442].

е) Подавляющее большинство оставшихся в России офицеров изначально планировали поступить на русскую военную службу. И для этого у них были определенные основания, т. к. все российские императоры, начиная с Петра Великого, достаточно охотно зачисляли бывших пленных османов в ряды своих вооруженных сил (правда, не всегда с сохранением их прежнего воинского звания; чаще с понижением в звании на одну, а то и на две ступени). Так, только в 1855–1856 гг., т. е. в период Крымской войны, капитан Хасан Али стал штабс-капитаном Александром Николаевичем Николаевым (к слову, это крестный сын Николая I^[443]), прапорщик Селим Мустафа оглы — прапорщиком Константином Евгеньевичем Черкасским; подпоручик Али Неоман (Новман) оглы — прапорщиком Александром Тимофеевичем Александровым; поручик Мехмет Абди оглы — прапорщиком Константином Петровичем Константиновым, поручик Исали Мехмет — прапорщиком Николаем Яковлевичем Николаевым и т. д.^[444]

Однако после проведения в России военной реформы 1860–1870 гг. ситуация в этом отношении в корне изменилась, о чем лучше всего говорит следующее письмо военного министра на имя главы МВД от 27 мая 1879 г.: «Многие из турецких офицеров, добровольно оставшихся <…> в России, стали обращаться в Главный штаб с просьбами об отправлении их в нашу военную службу офицерами и об оказании им денежного вспомоществования, описывая крайне бедственное свое положение в России и указывая на невозможность возвращения в свое отечество, где их ожидала бы неминуемая казнь. Лица эти не имеют при себе никаких документов о прохождении ими службы в турецких войсках. О некоторых из них сделано было по Военному министерству сношение с нашим посольством в Константинополе, но последнее ответило, что при отсутствии в Турции системы правильного ведения послужных списков офицеров, которые носят одни имена без фамилий и известны лишь в тех частях войск, где состояли на службе, собирание о них официальных сведений представляется невозможным. Что же касается частных сведений о подобных личностях, то за достоверность их посольство может поручиться лишь в весьма редких случаях, не говоря уже о трудности получения даже и таких сведений» <…>. По всеподданнейшему докладу об изложенном выше государю императору, высочайше повелено: отклонять просьбы турецких офицеров об определении в русскую военную службу как по невозможности собирания официальных сведений о них, так и ввиду того, что лица эти, по степени умственного ценза (так в тексте — В.П.) и недостаточной служебной подготовке, не представляют контингента, годного для нашей армии. Затем относительно определения материального их положения повелено сообщить министру внутренних дел для зависящего распоряжения об изыскании к тому соответствующих средств»^[445].

О дальнейшей судьбе офицеров нам, в сущности, известно лишь то, что российские власти хотя и предоставили им убежище, но самими этими людьми откровенно тяготились. Поэтому для многих офицеров жизнь в России, особенно в первое годы, оказалась далеко не легкой. так, известно, что майор Ибрагим Шукри влачил в Ярославле откровенно полуголодное существование, а капитан Магмут эфенди одно время выживал за счет помощи, оказываемой ему… Новгородским обществом попечительства о бедных^[446]. Впрочем, предусмотрительные люди находились и среди офицеров. Так, поручик Мегмет Гасан, будучи интернированным в г. Данилов Ярославской губ., не подыскал себе здесь за время плена никакого занятия на будущее, но зато близко сошелся со своим будущим крестным отцом купцом Ф. В. Москательниковым, в доме которого и поселился сразу же по возвращению из Севастополя в Данилов^[447].

Розыск пропавших без вести османских военнослужащих, а равно гражданских лиц начался еще в ходе военных действий и активизировался вскоре по окончанию массовой репатриации, а вернее — в 1879–1882 гг. Основными субъектами этого процесса выступали внешнеполитические ведомства России и Турции (включая их зарубежные представительства), Главный штаб, воинские начальники всех уровней, губернаторы, полицмейстеры и уездные исправники.

Так, в России разыскивались: капитаны Мегмет Али эфенди и Абдул Кадир Ага; нижние чины — Хаджи Али-Ахмет, Еумер Бин Мусса, Сагир оглу Гусейн, Ибрагим Сале и Ахмет Али; гражданские лица: Ахмед Бин Халил, Чифтчи Хуссейн и многие, многие другие. Разыскивались и представители третьих стран. К примеру, посольство Австро-Венгрии в России пыталось установить судьбу своего подданного — врача Таусича, а некая госпожа Финтон (гражданство не указано) искала мужа, служившего на турецком пароходе и попавшего в русский плен^[448].

Часть запросов родных и близких носила столь эмоциональный характер и отражала настолько глубоко личные драмы, что мы не решаемся их здесь даже воспроизвести. Ограничимся на сей счет лишь одним примером: жена поручика Шакиба эфенди, будучи почему-то твердо убежденной в том, что муж жив и просто скрывается от нее, просила российские власти передать супругу, что предлагает тому на выбор либо вернуться домой в Турцию, либо забрать ее к себе в Россию, либо дать ей развод^[449].

Предпринимаемый российской стороной розыск помог установить местонахождение и вернуть в 1879–1884 гг. на родину (в т. ч. и из мест лишения свободы) многих гражданских лиц. К сожалению, этого же нельзя сказать о военнослужащих, родственникам которых Петербург, как правило, не мог сообщить ничего утешительного. Одним из немногих исключений являлся уже упоминаемый выше майор Ибрагим Шукри, которого по запросу МИД Турции русская полиция отыскала в Петербурге. Здесь майор был занят тем, что «выбивал» из МВД денежное пособие и (очевидно поэтому) не нашел времени сообщить родным в Египет о своем новом месте жительства^[450].

Главной причиной неудачного розыска было, конечно, то, что речь чаще всего шла о людях, погибших на этапах эвакуации еще до регистрации на Общем тыловом сборном пункте. Впрочем, и сам факт прохождения военнослужащим регистрации далеко не всегда позволял дать его родственникам исчерпывающий и, главное, своевременный ответ.

Тому мы видим три основные причины:

1) Все списки военнопленных, включая умерших, Главный штаб сумел собрать, обобщить и передать в Азиатский департамент МИД лишь к сентябрю 1880 г. до этого момента розыск велся путем рассылки циркулярных писем ГШ всем командующим военными округами, Бессарабскому и Екатеринославскому губернским воинским начальникам, а со стороны Министра внутренних дел — и губернаторам, что занимало довольно много времени и не всегда гарантировало успешный результат.

2) Алфавитные книги Общих тыловых сборных пунктов, текущая документация канцелярий уездных воинских начальников и, особенно, учетные документы лечебных учреждений страдали неполнотой и, во всяком случае, далеко не всегда содержали исчерпывающий перечень всех необходимых для поиска сведений. например, МИД Турции разыскивал Мегмета Али эфенди — капитана 3-го кавалерийского полка 3-го корпуса, а в документах учета числился Мегмет Али (без «эфенди») — капитан 3-го кавалерийского эскадрона 3-го корпуса. Поручиться за то, что речь идет об одном и том же человеке, без наведения дополнительных справок, было, естественно, невозможно.

3) Розыску серьезно препятствовали те обстоятельства, которые в российской служебной переписке определялись как «большое число однофамильцев» и (или) «сходство имен». Например, при розыске уроженца Стамбула Ибрагима Сале в одной только Курской губернии нашлось… сразу четыре Ибрагима Сале (не считая Сали оглу Ибрагима). Правда, ни один из них уроженцем Стамбула не был. Впрочем, столь масштабные совпадения встречались далеко не всегда, и гораздо чаще с мест пересылали в ГШ лишь список лиц «с подходящими именами».

Наконец, ситуацию усугубляли российские бродяги, среди которых стало модным при задержании выдавать себя за бывших военнопленных, «забытых начальством» в городе, название которого они «как-то запамятовали». (Некоторые набирались наглости доказывать это даже турецким дипломатам)^[451].

Вместе с тем, мы категорически утверждаем, что розыск людей российская сторона во всех случаях вела добросовестно, последовательно и настойчиво. В этом нас убеждают, во-первых, конкретные изученные нами «розыскные дела». Например, Ахмеда Бин Халила, о котором было известно только то, что он «несправедливо сослан в Сибирь», не один год разыскивали департамент полиции МВД, Главный штаб, Главное Управление Восточной Сибири, канцелярия иркутского губернатора, Главное военно-судное управление и ряд иных органов, включая даже Одесское градоначальство, пока в 1884 г. его не удалось, наконец, обнаружить в свинцовых копях Алгачинского рудника Нерчинской каторги (Забайкалье), где он отбывал десятилетний срок за разбой^[452]. Во-вторых, в этом нас убеждает тот факт, что российским властям, как правило, удавалось установить местонахождение даже такой сложной категории разыскиваемых, как дети. Это, в частности, касается уже упоминаемой ранее девочки Эмине (Ольги) или найденного в 1882 г. мальчика Тодора Гулимова (Тодора Тодорова)^[453].

Правовой основой расчетов за содержание военнопленных стала ст. 6 Константинопольского трактата от 27 января (8 февраля) 1879 г. (Приложение 15). согласно названной норме, «специальные комиссары будут назначены императорским российским правительством и Блистательной Портой для сведения счетов расходам по содержанию турецких военнопленных. Эти счеты будут сведены по день подписания Берлинского трактата. Из них будут вычтены расходы, произведенные оттоманским правительством на содержание русских пленных, и сумма, какая за сим составится определительно, будет уплачиваться Блистательной Портой в двадцать один равный срок в продолжении семи лет».

Подготовка к взаиморасчетам началась за месяц до подписания названного Трактата, а вернее — 3 января 1879 г., когда Д. А. Милютин потребовал от Начальника Главного штаба представить «в возможно скорейшем времени сведения о том, во что обошлось содержание военнопленных турок в последнюю войну», указывая отдельно «расходы на жалование, на вещевое довольствие, на продовольствие, на содержание больных, на помещения, на перевозку и на другие надобности, если таковые были произведены»^[454]. Уже 4 января Начальник ГШ направил соответствующее предписание командованию внутренних военных округов. аналогичные распоряжения были сделаны и Министром внутренних дел^[455].

Сбор необходимых данных осуществляли структурные подразделения ГИУ и ГВМУ, воинские начальники, губернские и уездные распорядительные комитеты и вообще все органы и учреждения, которые во время войны, так или иначе, привлекались к обслуживанию пленных. О том, насколько многоплановый характер носила эта работа, можно в определенной степени судить по данным Таблицы 33, в которой представлены сведения о расходах на одно лишь квартирное обеспечение турецких нижних чинов только в пределах одной лишь губернии.

Таблица 33

Структура расходов на квартирное обеспечение турецких военнопленных в Курской губернии в 1877–1878 г.^[456]

№ п.п.	Статья расхода	Сумма
		руб.	коп.
1.	Аренда помещений	3 299	95
2.	Отопление, освещение и топливо на приготовление пищи	4 140	22
3.	Казарменные и постельные принадлежности	3 284	47
4.	Очистка отхожих мест	195	63
5.	Итого израсходовано органами военного управления:	10 920	27
6.	Выделено дополнительно городскими управами для тех же целей	5 412	77
7.	Всего:	16 333	4

Итоговые ведомости по каждому региону направлялись губернскими воинскими начальниками в штаб соответствующего округа, откуда, после обобщения (см., к примеру, Таблицу 34), пересылались в ГШ.

Таблица 34

Структура расходов на содержание турецких военнопленных в Казанском военном округе в 1877–1878 г.^[457]

№ п.п.	Статья расхода	Сумма (руб.)	То же (гр. 3) в %
1	2	3	4
1.	Аренда помещений для нижних чинов и больных	33 209	8,98%
2.	Продовольственное обеспечение нижних чинов	86 708	23,42%
3.	Вещевое обеспечение нижних чинов	104 208	28,15%
4.	Жалование и квартирное довольствие офицеров	58 574	15,82%
5.	Медицинское обеспечение и погребение умерших	21 526	5,82%
6.	Транспортное обеспечение и путевое довольствие	52 781	14,25%
7.	Хозяйственные расходы	12 931	3,5%
8.	Выплаты русским офицерам, заведующим военнопленными	194	0,06%
9.	ИТОГО:	370 131	100,00 %

Как видно из данных Таблицы 35, суммарные затраты российской казны на содержание турецких военнопленных превысили 5,5 млн руб. При этом бо́льшая часть названной суммы (60,1 %) была истрачена на продовольственное и вещевое обеспечение турецких нижних чинов. Третьи по величине расходы пришлись на жалование и квартирное довольствие офицеров (14,61 %), а четвертые (12,45 %) составили затраты на медицинское обслуживание османских пленников и погребение умерших.

На рубеже 1879–1880 гг. смешанная русско-турецкая комиссия, образованная в соответствии со ст. 6 Константинопольского трактата, пришла к соглашению, что за вычетом расходов оттоманского правительства на содержание русских пленных в Турции, Порта должна уплатить России 4 696 599 руб. 23 коп. Сумма эта подлежала выплате в течение оговоренного сторонами срока (7 лет), терциально (т. е. один раз в четыре месяца), начиная с 1 (13) марта 1880 г., по 1/21 части долга или по 223 647 руб. 58 5/21 коп.^[458]

Таблица 35

Структура расходов на содержание турецких военнопленных в Российской империи в 1877–1878 г.^[459]

№ п.п.	Статья расхода	Сумма (руб.)	То же (гр. 3) в %
1	2	3	4
1.	Аренда помещений для нижних чинов и больных	392 984	7,14%
2.	Продовольственное обеспечение нижних чинов	1 654 115	30,0%
3.	Вещевое обеспечение нижних чинов	1 658 459	30,1%
4.	Жалование и квартирное довольствие офицеров	804 538	14,61%
5.	Медицинское обеспечение и погребение умерших	685 982	12,45%
6.	Транспортное обеспечение	203 257	3,69%
7.	Хозяйственные расходы	85 113	1,55%
8.	Выплаты русским офицерам, заведующим военнопленными	25 110	0,46%
9.	ИТОГО:	5 509 558	100,00 %

Заключение

Обобщая содержание настоящей работы, мы приходим к следующим выводам:

I. Политика, проводимая Петербургом в отношении оттоманских военнопленных в 1877–1878 гг., являлась непосредственным продолжением той линии, которую российское государство проводило в их отношении, по крайней мере, со времен императрицы Анны Иоанновны, и которая наиболее ярко проявила себя в периоды правления Екатерины Великой и Николая I.

В исследуемых хронологических рамках эта политика развивалась в русле положительного исторического опыта XVIII — первой половины XIX вв., опиралась на новейшие достижения в сфере международного гуманитарного права и преследовала две основные цели:

— продемонстрировать мировому сообществу способность России обеспечить не просто приемлемый, а беспрецедентно высокий уровень содержания даже столь сложной категории военнопленных, как представители одной из могущественнейших держав Востока;

— создать в Османской империи позитивный имидж России и — тем самым — способствовать скорейшей нормализации и успешному развитию послевоенных русско-турецких отношений.

II. Главнейшим инструментом достижения указанных целей являлся тот режим военного плена, который Петербург сформировал до конца 1877 г., и который мы считаем одним из наиболее совершенных не только в отечественной, но и, возможно, во всей мировой истории.

III. Высокая эффективность названного режима, а следовательно — и обозначенной выше политики, обеспечивалась, главным образом, двумя обстоятельствами:

— российское общество (в первую очередь, его наиболее образованная и культурная часть) либо (так или иначе) разделяло позицию власти, либо, по крайней мере, не оказывало ей сколько-нибудь существенного противодействия;

— несмотря на высокий уровень взаимной жестокости воюющих, отношение русских военнослужащих к пленным соответствовало статусу последних и отличалось терпимостью, с элементами уважения и сочувствия (другими словами, система стандартов поведения, социальных ценностей и культурных традиций личного состава действующих армий оказалась настолько устойчивой и консервативной, что не претерпела существенной деформации даже при столкновении с наиболее отвратительными реалиями войны).

IV. Цели российской политики в отношении турецких военнопленных мы считаем, в основе своей, достигнутыми и аргументируем сказанное следующими доводами:

1. В 1877–1878 гг. представители обоих враждующих народов впервые смогли выстроить такую систему социальных связей, которая дала основания серьезно усомниться в глубине и непримиримости существующих между ними исторических, культурных и религиозных различий.

2. В 1877–1878 гг. пленные османы фактически избегали побегов, а тем более любых форм коллективного неповиновения российским властям, которые были достаточно типичны для них еще в период крымской войны и в годы предыдущих вооруженных конфликтов между Россией и Портой.

3. В 1877–1878 гг. турецкие пленники стали в массовом порядке оказывать помощь местному населению в борьбе с пожарами, чего ранее они почти никогда не делали. Причем пожары тушили не отдельные энтузиасты, а едва ли не все пленные, расквартированные в том или ином населенном пункте. Более того, пожары османы тушили без денежного вознаграждения. Без приказа. И даже без просьбы.

4. В период первой мировой войны 1914–1918 гг. на Кавказском фронте уже не отмечалось и тени той взаимной жестокости, которая была так свойственна русским и туркам еще в XVIII–XIX вв.

5. Около 150 тысяч российских беженцев, оказавшихся в Стамбуле в 1921 г., несмотря на свое очевидно беспомощное состояние, чувствовали себя здесь в относительной безопасности.

V. Опыт войны показал, что:

— отказ законодателя от передачи пленных в ведение МВД хотя и породил ряд новых проблем, но, в целом, имел положительный результат, и сохранение данного порядка управления военнопленными в периоды Русско-японской войны 1904–1905 гг. и Первой мировой войны 1914–1918 гг. является лучшим тому подтверждением;

— в условиях масштабного вооруженного конфликта с применением массовых армий практика интернирования пленников в границах населенных пунктов исчерпала себя (указанное обстоятельство, в свою очередь, послужило толчком к формированию позднее системы лагерей военнопленных, а вернее — к ее совершенствованию, т. к. отдельные элементы названной системы существовали в России еще в XVII–XVIII вв.);

— эффективное использование трудового потенциала военнопленных требует более детальной правовой регламентации, тесного межведомственного взаимодействия и, разумеется, учета потребностей национальной экономики в рабочей силе;

— при надлежащем управлении контингентом военнопленных роль и значение державы-покровительницы сводится к минимуму.

VI. Война обнажила наиболее «узкие места» отечественной системы военного плена, носящие до некоторой степени характер «застарелых болезней», а именно:

— неспособность организовать и провести эвакуацию военнопленных с минимальными среди них потерями (даже с появлением сети железных дорог);

— недостаточное внимание к изучению и использованию опыта прошлого (во всяком случае, нам не удалось обнаружить никаких данных об использовании в исследуемых хронологических рамках практики интернирования в России в 1812 г. военнопленных Великой армии, численность которых не уступала количеству турок, плененных в 1877–1878 гг.).

По всей видимости, сюда же следует отнести и чрезмерный разрыв в условиях содержания в плену османских офицеров и нижних чинов, следствием чего стал колоссальный дисбаланс в уровнях их смертности (2,6 % и 42,1 % соответственно). Впрочем, последнее детерминировалось и множеством иных факторов, среди которых не последнюю роль играло чувство «сословной» солидарности, которую явно питали к турецким офицерам представители российской элиты.

VII. В свете комплексного исследования института военного плена вооруженный конфликт приобретает не вполне традиционный культурно-исторический смысл, позволяющий раскрыть новые значимые аспекты не только межгосударственного, но и межнационального, межконфессионального, межгруппового и даже межличностного взаимодействия.

VIII. Для дальнейшего более углубленного исследования рассмотренной темы представляется целесообразным расширить ее источниковую базу путем введения в научный оборот новых документов из архивохранилищ не только России, но и Турции, а также Армении, стран Балтии, Беларуси, Болгарии, Грузии, Молдовы, Румынии, Сербии и Украины.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1. «Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях». Женевская конвенция от 10 (22) августа 1864 г.

Приложение 2. «Правила, которыми Россия, основываясь на заключенных договорах и общепринятых принципах международного права, намерена руководствоваться по случаю войны с Турцией, как в отношении неприятеля и его подданных, так и нейтральных держав и нейтральной торговли». Высочайше утверждены 11 мая 1877 г. (Извлечения).

Приложение 3. «О законах и обычаях войны». Проект международной декларации. Составлен Международной конференцией в Брюсселе в 1874 г. (не вступила в силу). (Извлечения).

Приложение 4. «Временное положение о военнопленных Восточной 1877 года войны» от 2 июля 1877 г.

Приложение 5. «Правила о применении военными судами военно-уголовных законов к преступлениям, совершаемым военнопленными Восточной 1877 года войны» от 10 сентября 1877 г.

Приложение 6. «Условия перемирия между императорскими российскими войсками и их союзниками и императорскими турецкими войсками» от 19 (31) января 1878 г. (Извлечения).

Приложение 7. Форма «Перечневой ведомости о числительном состоянии военнопленных и о прибыли и убыли их».

Приложение 8. «Инструкция подвижной комиссии по перевозке военнопленных и больных» от 31 января 1878 г.

Приложение 9. Форма «Именного списка военнопленным».

Приложение 10. Договор аренды дома под казарму для военнопленных («Условие о найме помещений для пленных турок») между Лужской городской управой и мещанином Ф. Ф. Руфановым от 10 февраля 1878 г. (Извлечения).

Приложение 11. Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор от 19 февраля (3 марта) 1878 г. (Извлечения).

Приложение 12. Благодарственное письмо дивизионного генерала Адиль-паши и бригадного генерала Атыф-паши командующему войсками Харьковского военного округа от 23 сентября 1878 г.

Приложение 13. Благодарственное письмо группы турецких офицеров, интернированных в г. Гольдинген Курляндской губ., «всем русским людям» от 14 сентября 1878 г.

Приложение 14. «Подписка» турецкого унтер-офицера Ахмета Мустафы, изъявившего желание остаться в России и принять русское подданство от 23 сентября 1878 г.

Приложение 15. Трактат, заключенный между Россией и Турцией в Константинополе 27 января (8 февраля) 1879 г. (Извлечения).

Приложение 1

«Об улучшении участи раненых и больных в действующих армиях».

Женевская конвенция от 10 (22) августа 1864 г.

Статья 1

Походные лазареты и военные госпитали будут признаваться нейтральными, и на этом основании почитаться неприкосновенными и пользоваться покровительством воюющих сторон во все время пока в них будут находиться больные или раненые.

Пользование правом нейтральности прекращается, когда эти лазареты или госпитали охраняются военным отрядом.

Статья 2

Право нейтральности будет распространяться на личный состав госпиталей и походных лазаретов, включая части интендантскую, врачебную, административную и перевозочную для раненых, а также включая священнослужителей, когда он будет в действии и пока будут оставаться раненые, коих требуется подобрать или оказать им помощь.

Статья 3

Поименованным в предыдущей статье лицам будет дозволено, и по занятии места неприятелем, продолжать исполнение своих обязанностей в госпитале или в лазарете, при котором они состоят, или же удалиться, чтобы присоединиться к корпусу, к которому они принадлежат.

В этих случаях, означенные лица, по прекращении исполнения ими своих должностей, будут, попечением занявшей место армии, сдаваемы на неприятельские аванпосты.

Статья 4

Движимость военных госпиталей остается подчиненною действию законов войны, а потому состоящие при этих госпиталях лица, удаляясь из них, могут брать с собою только те вещи, которые составляют личную их собственность.

Походный лазарет, напротив, будет в тех же обстоятельствах сохранять свою движимость.

Статья 5

Местные жители, подающие помощь раненым, будут пользоваться неприкосновенностью и оставаться свободными. Военные начальники воюющих держав будут обязаны предупреждать жителей о таковом призыве к их человеколюбию и о праве нейтральности, имеющим последовать за оное.

Каждый раненый, принятый и пользующийся уходом в каком-либо доме, будет служить охраною этому дому. Местный житель, принявший у себя раненых, будет освобождаться от воинского постоя, а также от некоторой части налагаемых военных контрибуций.

Статья 6

Раненые или больные военные чины будут принимаемы и пользуемы без различия, к какой бы нации они ни принадлежали.

Главнокомандующим войск будет предоставлено право немедленно сдавать на неприятельские аванпосты раненых в сражении военных чинов, когда будут то дозволять обстоятельства, и с согласия обеих сторон.

Те лица, которые по выздоровлении будут признаны неспособными к продолжению военной службы, будут отправляемы обратно в отечество.

Остальные могут также быть отправляемы в отечество, но с обязательством не нести оружия во все продолжение войны.

Очищение госпиталей и походных лазаретов будет производиться, и лица им распоряжающиеся будут находиться под защитою безусловного нейтралитета.

Статья 7

Для госпиталей и походных лазаретов и при очищении таковых будет принят особый, для всех одинаковый, флаг. Он должен, во всех случаях, быть поставлен вместе с флагом национальным.

Равным образом для лиц, состоящих под защитою нейтралитета, будет допущено употребление особого знака на рукаве; но выдача оного будет предоставлена военному начальству.

Флаг и знак на рукаве будут белые с изображением красного креста.

Статья 8

Подобные правила по исполнению настоящей конвенции будут определяемы Главнокомандующими воюющих войск, по предписаниям их Правительств и согласно общим началам, выраженным в сей конвенции.

Статья 9

Высокие договаривающимся державы согласились настоящую конвенцию сообщить тем Правительствам, которые не могли прислать уполномоченных на Женевскую международную конференцию, пригласив их к оной приступить; на каковой конец протокол оставляется открытым.

Статья 10

Настоящая конвенция будет ратификована, и ратификации будут обменены в Берне, в течение четырех месяцев, или ранее, буде возможно.

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XLII. № 44992

Приложение 2

«Правила, которыми Россия, основываясь на заключенных договорах иобщепринятых принципах международного права, намерена руководствоваться по случаю войны с Турцией, как в отношении неприятеля и его подданных, так и нейтральных держав и нейтральной торговли».

Высочайше утверждены 11 мая 1877 г.

(Извлечения)

I. Подданным Турции разрешается продолжать во время войны свое пребывание и свои мирные занятия в пределах Империи под защитой действующих законов.

II. Относительно турецких купеческих судов, застигнутых объявлением войны в русских портах и гаванях, подтверждается правило, на основании которого им было дозволено свободно выходить в море в продолжении времени, достаточного для нагрузки товаров, не составляющих военной контрабанды.

X. Согласно Женевской конвенции 10 (22) августа 1864 г. относительно раненых и больных воинов, начальство действующих армий обязано уважать постановления ее относительно неприкосновенности неприятельских госпиталей, походных лазаретов и врачебного персонала, под условием соблюдения взаимности со стороны неприятеля.

XII. Ввиду смягчения бедствий войны и с целью согласовать по мере возможности, и под условием взаимности, военные действия с требованиями человеколюбия, военное начальство не преминет сообразоваться в своих распоряжениях с общим духом начал, выставленных Брюссельской конференцией 1874 года, насколько они применимы по отношению к Турции и согласны с особенной целью настоящей войны.

Правительственный вестник. 1877. 14 (26) мая. С. 1.

Приложение 3

«О законах и обычаях войны».

Проект международной декларации, составленной Международной конференцией в Брюсселе в 1874 г.

(не вступила в силу).

(Извлечения)

О военнопленных

Статья 23

Военнопленные признаются законными обезоруженными неприятелями.

Они находятся во власти неприятельского правительства, но не лиц или отрядов, взявших их в плен.

Обращаться с ними следует человеколюбиво.

Всякое нарушение ими подчинения может вызвать принятие относительно их необходимых мер строгости.

Всякое имущество, лично им принадлежащее, за исключением оружия, как собственность, не подлежит отобранию от них.

Статья 24

Военнопленные могут быть водворяемы в каком-либо городе, крепости, лагере или местности, с обязанностью не отлучаться далее определенных границ; но содержать их в местах заключения можно не иначе, как в видах необходимой безопасности.

Статья 25

Военнопленные могут быть употребляемы на некоторые общественные работы, не имеющие прямого отношения к действиям, происходящим на театре войны, с тем, чтобы работы эти не были изнурительны и унизительны для военного их чина, буде они принадлежат к армии, или для их официального и общественного положения, если они не входят в ее состав.

Равным образом, они могут заниматься разными промыслами и другими частными работами, подчиняясь правилам и распоряжениям, могущим быть изданными на сей предмет военною властью.

Заработанные ими деньги должны служить средством к улучшению их содержания, или же будут им выплачиваемы при освобождении. В этом случае расходы по содержанию их могут быть удержаны из причитающейся им суммы вознаграждения.

Статья 26

Военнопленные никакими способами не могут быть принуждаемы к принятию какого-либо участия в продолжающихся военных действиях.

Статья 27

Правительство, во власти коего находятся военнопленные, принимает на себя их содержание.

Условия содержания военнопленных могут быть устанавливаемы по взаимному соглашению воюющих сторон.

В случае несуществования соглашения по сему предмету признается общим правилом, чтобы военнопленные относительно пищи и одеяния были довольствуемы наравне с войсками правительства, взявшего их в плен.

Статья 28

Военнопленные подчиняются законам и постановлениям, действующим в армии, во власти коей они находятся. в случае бегства военнопленного, дозволяется употребление против него оружия, если только он не подчинится требованию о возвращении. В случае поимки, он подлежит дисциплинарному взысканию или более строгому надзору.

В случае, если, после удачного совершения побега, военнопленный впоследствии снова будет взят в плен, он не подлежит никакому взысканию за свой прежний побег.

Статья 29

Каждый военнопленный обязан по требованию объявить свой настоящий чин и имя и, в случае нарушения этого правила, может подлежать ограничению преимуществ, предоставленных военнопленным той категории, к которой он принадлежит.

Статья 30

Обмен военнопленными определяется по взаимному соглашению воюющих сторон.

Статья 31

Военнопленные могут быть освобождаемы на честное слово, если только это им дозволяется законами своей страны, и, в таком случае, они обязаны, под ответственностью своей личной чести, добросовестно выполнять как в отношении собственного правительства, так и в отношении правительства, взявшего их в плен, все принятые ими на себя обязательства.

При этом их собственное правительство не должно ни требовать, ни принимать от них услуг, противных данному ими честному слову.

Статья 32

Военнопленного нельзя принудить к принятию освобождения на честное слово, равно как и неприятельское правительство не обязывается непременно соглашаться на просьбу военнопленного о таковом освобождении.

Статья 33

Всякий военнопленный, освобожденный на честное слово и снова взятый с оружием в руках против правительства, в отношении коего он обязался честью, может подлежать лишению прав, предоставляемых военнопленным, и преданию военному суду.

Статья 34

Равным образом могут быть сделаны военнопленными и те лица, кои, состоя при войсках, тем не менее не входят в действительный состав их, как-то: корреспонденты журналов, маркитанты, подрядчики и т. п. Но эти лица должны быть снабжены от подлежащей власти разрешением состоять при войсках и удостоверением в личности.

О больных и раненых

Статья 35

Обязанности воюющих сторон в отношении ухода за больными и ранеными воинами определяются Женевской конвенцией 22 августа 1864 года, если только последняя не подвергнется изменениям.

Цитир. по: Мартенс Ф. Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. 1874–1878. СПб.: Тип. МПС, 1879. С. 19–36.

Приложение 4

Временное Положение о военнопленных Восточной 1877 года войны от 2 июля 1877 г.

Глава 1. Нахождение пленных в районе расположения действующих войск

§ 1. Военнопленные, взятые в районе действий действующей и Кавказской армий, сосредоточиваются на театре войны в определенных местах, откуда, по повелениям Главнокомандующих, они доставляются в особо назначенные в тылу армий, на их сообщениях, сборные пункты, для дальнейшего отправления пленных во внутрь Империи.

§ 2. Сборными пунктами назначаются: для пленных, доставляемых из действующей армии, — город Кишинев, а из Кавказской — город Ростов на Дону.

§ 3. Пленные, взятые войсками и отрядами в прибрежных районах Черного моря и в других местах, сдаются взявшими их войсками и морскими судами ближайшим уездным воинским начальникам для дальнейшего отправления их в места назначения, по указаниям Главного Штаба.

§ 4. Военнопленные отправляются из мест расположения действующих войск в сборные пункты партиями под начальством особо назначенных, по усмотрению начальств действующей и Кавказской армий, офицеров и унтер-офицеров при достаточном конвое. Партионным начальникам выдаются следующие для продовольствия пленных деньги, если не будет распоряжения о продовольствии их другим порядком.

Примечание. Пленным не возбраняется отдавать партионным начальникам на сохранение под квитанции принадлежащие пленным деньги и драгоценные вещи. Деньги и вещи (кроме оружия), в случае востребования их владельцами, выдаются немедленно по принадлежности.

§ 5. На обязанности партионных начальников лежит доставление пленным всего им положенного и ограждение их от обид, а равно надзор за соблюдением между ними строгого порядка.

§ 6. Начальства, отправляющие пленных на сборные пункты, обязаны сдавать пленных партионным начальникам при особых именных списках. в этих списках, против имени и фамилии каждого пленного обозначаются:

а) звание пленного и воинская часть, к которой он принадлежал;

б) место жительства в его отечестве;

в) к какому вероисповеданию он принадлежит, и

г) когда и в каком месте взят в плен.

§ 7. Военнопленные, подлежащие суду и осужденные, следуют на сборные пункты отдельно от прочих пленных и при особых именных списках, в коих, независимо сведений, указанных в § 6, должно быть обозначено, за что они осуждены или подлежат суду. Люди эти препровождаются на сборные пункты порядком, установленным для препровождения осужденных и подсудимых арестантов.

Примечание. Русские подданные, находившиеся в турецких войсках или флоте, не признаются военнопленными. По взятии их, с ними поступают по общим законам Империи.

§ 8. Начальства, отправляющие пленных на сборные пункты, обязаны, перед отправлением их в путь, сообщать по телеграфу воинским начальникам в сборных пунктах о составе партий, с указанием числа офицеров, больных, христиан и нехристиан, а также о числе пленных, следующих арестантским порядком, для предварительных распоряжений о размещении и довольствии пленных в означенных пунктах и о дальнейшем отправлении их в места назначения внутри Государства.

Примечание. При отправлении пленных невоенного звания начальства делают указание на то, к какому именно, применительно к воинским чинам, разряду, по порядку препровождения и довольствия, отправляемые должны быть отнесены.

§ 9. Порядок доставления в сборные пункты пленных по всех остальных подробностях определяется повелениями Главнокомандующих и основанными на сих повелениях распоряжениями начальств действующей и Кавказской армии.

Глава II. — О нахождении военнопленных в сборных пунктах и о дальнейшем препровождении их в места назначения внутри Империи

§ 10. Прием, заведывание и довольствие пленных в сборных пунктах, а равно и дальнейшее отправление их в места назначения внутри Империи, возлагается на уездных воинских начальников в сборных пунктах, под руководством подлежащих губернских воинских начальников.

§ 11. Военнопленные, впредь до отправления их в места назначения внутри Империи, содержатся в сборных пунктах, применяясь к правилам, установленным для пересыльных команд, при местных воинских частях; причем, для наблюдения за порядком между пленными и для надзора за ними, назначаются из состава местных частей унтер-офицеры и рядовые в достаточном числе, а при необходимости и офицеры.

Примечание. Местному военному начальству предоставляется командировать в помощь уездным воинским начальникам особых офицеров и усиливать местные воинские части, если это окажется необходимым, для надзора за пленными и препровождения их в места назначения.

§ 12. По получении уведомления о времени прибытия в сборный пункт партии пленных, уездный воинский начальник принимает меры для размещения и довольствия пленных в сборном пункте и в то же время делает надлежащие наряды из местной воинской части для обеспечения правильного надзора за пленными.

§ 13. Прибывший в сборный пункт с партией пленных начальник оной сдает пленных уездному воинскому начальнику вместе с списками их и другими документами, а также и принадлежащими им деньгами и вещами, если таковые были сданы партионному начальнику.

§ 14. Уездный воинский начальник, поверив людей со списком, состоящие на них казенные вещи и собственное имущество по описи, выдает начальнику партии квитанцию, в которой обозначаются и претензии пленных, если таковые были заявлены.

§ 15. В каждом сборном пункте, при управлении уездного воинского начальника ведутся особые алфавитные книги, в которые заносятся все пленные, прибывающие на сборный пункт. в этих книгах, против имен и фамилий пленных, записываются помещенные о них в доставленных с партиями из армии списках сведения и, сверх того, обозначаются места, куда пленные будут отправлены из сборных пунктов. По окончании войны и по закрытии сборных пунктов, означенные алфавиты представляются в главный штаб и хранятся в оном для справок о военнопленных.

§ 16. Уездные воинские начальники отнюдь не задерживают в сборных пунктах военнопленных и, по мере прибытия их из армий, распределяют их по местам назначения, согласно полученным от Главного штаба указаниям, формируют из них партии, составляют для каждой партии попутные именные списки пленным (по правилу § 6) и заготовляют прочие письменные сведения по отправлению партий и, по снабжении их на путь всем необходимым, без замедления отправляют по назначению.

§ 17. Партии военнопленных вверяются особо назначенным офицерам и унтер-офицерам и при достаточном конвое отправляются по назначению по железным дорогам, а где их нет — обыкновенными путями и водою, по правилам, установленным в высочайше утвержденном 11 ноября 1870 г. Руководстве для движения нештатных команд.

§ 18. Размещение пленных по вагонам на железных дорогах и плата за места производится на основании высочайше утвержденного 12 января 1873 года положения о перевозке войск по железным дорогам; причем паши размещаются в вагонах I класса, а штаб- и обер-офицеры — во II классе.

§ 19. В местностях, где нет железных дорог, пленные препровождаются в места назначения:

— нижние чины, если число их не превосходит 25, обыкновенным этапным порядком, но при конвое и под начальством особого унтер-офицера; если же число пленных более 25 чел., то они отправляются особой партией с конвоем в виде нештатной команды; причем если число пленных простирается до 100 чел. и более, то таковые партии вверяются офицеру;

— обер-офицеры следуют за партиями на обывательских подводах, полагая на двух пленных одну лошадь;

— паши и штаб-офицеры — отдельно от партий, на почтовых, полагая на каждого пленного с конвойным пару лошадей.

§ 20. В партиях пленных, следующих по обыкновенным путям, на случай заболевающих и под своз тяжестей, назначается потребное число подвод, на основании правил, указанных в высочайше утвержденном 11 ноября 1870 года Руководстве для движения нештатных команд.

§ 21. При следовании партий военнопленных больные и заболевающие сдаются в находящиеся по пути врачебные заведения военного и гражданского ведомств, или в попутные санитарные поезда.

§ 22. Вместе с отправлением партий пленных по железным и обыкновенным путям, уездные воинские начальники делают все установленные при движении нештатных команд сношения с попутными военными и гражданскими начальствами, для безостановочного следования и своевременного довольствия в пути пленных. В то же время упомянутые воинские начальники сообщают по телеграфу воинским начальникам в местах назначения пленных для заблаговременных сношений с подлежащими гражданскими начальствами относительно приготовления помещений для пленных.

§ 23. Уездные воинские начальники в сборных пунктах выдают кормовое довольствие и производят прочие путевые расходы из авансов, отпускаемых на довольствие пересыльных нижних чинов, но с тем, чтобы расходам этим велись особые счеты, которые должны быть представляемы подлежащим военно-окружным интендантствам, при требованиях на отпуски авансовых сумм.

§ 24. Партионные начальники препровождают в места назначения и сдают в сих местах вверенные им партии военнопленных по правилам высочайше утвержденного 11 ноября 1870 года Руководства для движения нештатных команд.

§ 25. Попутные военные и гражданские начальства в отношении к партиям военнопленных руководствуются теми же правилами.

§ 26. Осужденные и подлежащие суду военнопленные содержатся в сборных пунктах под стражею, в местах заключения и препровождаются далее по назначению арестантским порядком, посредством конвойных команд.

§ 27. Уездные воинские начальники в сборных пунктах еженедельно представляют в Главный штаб перечневые ведомости о числе пленных нижних чинов, отправленных из сборных пунктов в каждое место назначения; отправленным же пленным офицерских чинов прилагают именные списки, с показанием в них тех сведений, какие о них будут записаны в алфавитных книгах, и тех мест, куда они отправлены.

§ 28. Уездные воинские начальники, упомянутые § 3 сего положения, в отношении приема, содержания и отправления в места назначения военнопленных руководствуются правилами, вышеизложенными для уездных воинских начальников, находящихся в сборных пунктах.

§ 29. Наблюдение за приемом и содержанием в сборных пунктах и других местах военнопленных, а равно за правильным отправлением из этих мест в места назначения внутри Империи и за надлежащим препровождением их в пути возлагается на подлежащих губернских воинских начальников.

Глава III. — О помещении и надзоре за военнопленными внутри Империи

§ 30. Главное заведывание пленными, находящимися внутри Империи, принадлежит Военному министерству, по Главному штабу. Гражданские власти оказывают всемерное содействие военному начальству по исполнению настоящего положения.

§ 31. Военнопленные содержатся внутри империи при местных войсках в виде команд. Распределение пленных по означенным войскам составляется главным штабом. на обязанность того же штаба возлагается снабжение местных воинских начальств подробными инструкциями для содержания пленных и формами для ведения отчетности о них.

§ 32. В Главном штабе содержатся полные сведения относительно числительности и размещения пленных при местных войсках. Об именах умерших военнопленных, равно о всех подданных иностранных государств, взятых при нахождении в турецких войсках и флоте, Главный штаб сообщает в Министерство иностранных дел; причем сообщаются и все имеющиеся о сих людях сведения, а о последних, сверх того, собственные их показания относительно принадлежности к тому или другому государству, обстоятельств поступления их в турецкие войска и места постоянного жительства в своем отечестве.

§ 33. Пленные внутри Империи находятся в непосредственном ведении тех начальников воинских частей, при которых они состоят. Начальники частей обязаны строго смотреть за тем, чтобы пленным не было причиняемо обид и притеснений и чтобы положенное им довольствие доходило до них полностью и в надлежащем виде.

§ 34. Для наблюдения за пленными и сохранения между ними порядка, к ним назначаются офицеры и нижние чины из состава тех частей, при которых состоят пленные; для удобства же выполнения сего самые команды пленных разделяются на взводы, полуроты, роты и даже более крупные части, если число пленных будет значительно.

Примечание. Для заведывания ротами и более крупными соединениями пленных назначаются офицеры; все же прочие начальственные места занимаются унтер-офицерами и рядовыми. В тех местах, где надзор за пленными не представляет затруднений, как например в крепостях, для заведывания пленными могут быть назначаемы и благонадежные пленные офицеры; вообще же взводы, составленные из пленных, могут подразделяться на отделения и десятки, с назначением отделенных и десяточных начальников из числа пленных.

§ 35. Команды пленных при войсках, относительно общего благоустройства и внутреннего порядка, содержатся на тех же основаниях, как и местные части. Пленным предоставляется право, если они пожелают, сдавать на хранение начальникам частей, под расписки в особой шнуровой книге, принадлежащие им деньги и более ценные, удобные для хранения при войсках, вещи. Означенные деньги и вещи записываются в упомянутую выше шнуровую книгу и хранятся вместе с казенными деньгами и вещами, принадлежащими части. Сданные на хранение деньги и вещи выдаются владельцам по их требованию, с распискою их в той же книге в обратном получении своих денег и вещей.

Примечание. Военнопленным безусловно воспрещается носить оружие.

§ 36. Состоящие при местных частях военнопленные размещаются в имеющихся в местах расположения частей свободных казармах, за неимением же таковых, они размещаются в частных домах, но непременно казарменным порядком; причем отвод или наем этих помещений производится по правилам Положения о квартирном довольствии войск 8 июня 1874 года и на одинаковых основаниях с войсками.

§ 37. Если военнопленные будут расположены в значительном числе не в крепостях, то для надзора за ними, по указаниям Главного штаба и по распоряжениям военно-окружных начальств, командируется необходимое число войск.

§ 38. Пленные офицеры, с разрешения начальников частей, при которых они состоят, могут проживать на частных квартирах в определенном районе расположения части, как в городах, так и вне оных, если дадут обязательство на честном слове, что они не будут удаляться за пределы означенного района. Упомянутые пленные офицеры обязаны немедленно являться к начальнику части по требованию его; о данном им разрешении проживать на свободе начальники частей сообщают местной полиции.

§ 39. Военнопленные нижние чины могут быть употребляемы на государственные и общественные, а также и на частные работы, по правилам, которые устанавливаются военным министерством по сношениям с подлежащими ведомствами. Деньги, заработанные пленными, записываются на приход по особым шнуровым книгам и сдаются на хранение в местные казначейства. Часть заработанных денег выдается пленным на руки, применяясь к правилам, установленным на этот предмет положением о ротном хозяйстве. при возвращении из плена, оставшиеся на хранении заработанные деньги выдаются военнопленным, за вычетом той части их, которая определена будет на возмещение расходов казны по содержанию пленных.

§ 40. Военнопленные не могут быть употребляемы на такие работы, которые были бы унизительны для их воинского звания и общественного положения, занимаемого ими в своей стране, и которые имеют прямое отношение к военным действиям, предпринятым против их отечества и его союзников.

Примечание. Военнопленные могут быть употребляемы на все случающиеся по команде их хозяйственные работы.

§ 41. Лицам, которым вверен надзор за военнопленными, строго воспрещается брать их на собственные работы, хотя бы за плату и по добровольному соглашению с пленными.

§ 42. Начальники частей, при которых состоят военнопленные, содержат им именные алфавитные списки, в коих должны заключаться все доставленные о военнопленных сведения. В этих же книгах отмечаются перемены, происходящие с пленными. Упомянутые начальники ежемесячно представляют по команде и в главный штаб перечневые ведомости о числительном состоянии пленных и донесения о прибыли и убыли их. При этом всем прибывшим и убывшим пленным в течение месяца прилагаются именные списки.

§ 43. Внутренняя хозяйственная часть в командах военнопленных устраивается и ведется на одинаковых основаниях с теми воинскими частями, при которых пленные состоят.

§ 44. Заболевающие пленные, как офицеры, так и нижние чины, а равно и семейства их получают врачебную помощь на общих для войск установленных правилах и принимаются на излечение в ближайшие военные и гражданские лечебные заведения наравне с соответственными чинами и их семействами русских войск.

§ 45. Наблюдение за правильным содержанием военнопленных при местных частях возлагается на подлежащих губернских воинских начальников и военно-окружные начальства. Упомянутые начальники и военно-окружные штабы обязаны иметь сведения о числе, прибыли и убыли военнопленных при подведомственных им войсках.

Глава IV. — О довольствии военнопленных

§ 46. В районе действующих войск и во время следования в сборные пункты военнопленные нижние чины получают кормовые деньги или продовольствие в натуре на одинаковом основании с нижними чинами русских войск и в размере, определяемом Главнокомандующими и другими главными начальниками действующих войск.

§ 47. Военнопленные, из числа нижних чинов и их семейств, во время пребывания в сборных пунктах и при следовании их в места назначения внутри государства, получают кормовое довольствие, одинаковое с пересыльными нижними чинами русских войск и с их семействами, на основании высочайше утвержденного 31 июля 1871 года Положения о провиантском, приварочном и фуражном довольствии войск.

§ 48. Те же пленные, во время состояния их при местных воинских частях, получают местное продовольствие наравне с нижними чинами упомянутых воинских частей по правилам, установленным тем же высочайше утвержденным Положением о провиантском и приварочном довольствии войск.

Примечание. Начальники частей, при которых состоят пленные, принимают, насколько возможно, меры к тому, чтобы пища для военнопленных состояла преимущественно из продуктов, употребляемых пленными на родине, что отчасти и может быть достигаемо при артельном устройстве продовольствия пленных, посредством замены продуктов, разрешаемой, по представлениям сих начальников, губернскими воинскими начальниками.

§ 49. В районах действующих армий, корпусов и отрядов военнопленные получают только те вещи, которых у них не достает, но которые между тем необходимы для сохранения их здоровья. Вещи эти, после снятия с них всех наружных отличий, выдаются им из числа остающихся в войсках от умерших, убитых, бежавших, взятых в плен и без вести пропавших, а также от таких раненых, которые поступили во врачебные заведения и не подают надежды на скорое выздоровление; при недостатке же таких вещей — из запасов; а если и в запасах необходимых предметов не окажется, то заготовляются распоряжением полевого интендантства. Выданные вещи исключаются войсками из своих табелей тем же порядком, какой установлен правилами о вещевом интендантском довольствии в военное время для исключения вещей утраченных и попорченных.

§ 50. По прибытии к местам назначения в Империи, военнопленные получают сполна все вещи новые; выданные же им в районах действующих войск вещи отбираются от них и остаются в распоряжении начальников тех частей, при которых пленные состоят.

§ 51. В местах назначения в империи военнопленным из числа нижних чинов отпускаются вещи, по требованиям начальников тех частей, при которых состоят пленные, в следующем количестве на каждого: а) рубах две; б) исподних брюк двое; в) сапог две пары; г) галстук; д) шаровары суконные темно-зеленые без выпушек; е) куртка по образцу суконных камзолов; ж) шинель солдатского покроя, но без погон и клапанов; з) шапка черного или темно-зеленого сукна без кантов и кокарды, а в зимнее или холодное время — полушубок и рукавицы суконные. материалы и деньги на шитье означенных вещей расходуются в том размере, какой определен войсковыми и установленными для новобранцев нормальными табелями обмундирования для вещей тех же наименований. Пленным не возбраняется носить собственную одежду и обувь, лишь бы они были пристойны. В таком случае они не получают казенных.

§ 52. Начальники частей, при которых состоят военнопленные, распоряжаются постройкою для них вещей в мастерских подведомственных им частей, требуя необходимые для того материалы и деньги из довольствующих окружных интендантских управлений. Для постройки означенного обмундирования могут быть употребляемы и военнопленные, если они знают необходимые при этом мастерства.

§ 53. Расходы по лечению больных пленных производятся в размере, определенном для соответственных чинов русских войск.

§ 54. Военнопленные паши, штаб и обер-офицеры ни вещевого, ни кормового довольствия не получают; им, буде не последует особых высочайших повелений, назначается содержание применительно к высочайше утвержденной 17 апреля 1859 года табели окладам жалованья: пашам, как генерал-майорам, по 1.017 руб., штаб-офицерам, как майорам, по 441 руб. и обер-офицерам, как прапорщикам, по 276 руб. каждому в год. Затем, все их содержание, кроме квартирного довольствия и платы за лечение в врачебных заведениях, относится на их же счет.

Примечание. На время нахождения в пути пленные паши, штаб и обер-офицеры получают от уездных воинских начальников в сборных пунктах и по пути следования деньги из авансовых сумм на кормовое довольствие пересыльных, в счет определенного им содержания по частям вперед, считая на каждый путевой день: пашам — по 2 руб. 85 коп., штаб-офицерам — по 1 руб. 22 коп. и обер-офицерам по 76 коп.

§ 55. Расходы по найму помещений для военнопленных из числа нижних чинов производятся в размере, указанном в приложении к пункту а ст. 6 высочайше утвержденного 8 июня 1874 года Положения о воинской квартирной повинности; а для пашей, штаб и обер-офицеров — в половинном размере против установленного тем же Положением отпуска для офицерских чинов русских войск, а именно: пашам — против генерал-майоров, штаб-офицерам — против майоров и обер-офицерам против прапорщиков. В случае невозможности военнопленному нанять квартиру, ему отводится приличное по чину помещение натурою. Так как при отводе этих квартир не могут быть в точности исполнены указания закона на размеры помещений для воинских чинов, то следует при сем руководствоваться крайней необходимостью.

§ 56. Все расходы по препровождению, содержанию, обмундированию, лечению, помещению и вообще довольствию пленных падают на государственное казначейство, с отнесением их на суммы, ассигнуемые военному министерству, по смете главного интендантского управления на военные надобности.

Общие правила

§ 57. Пленные ни под каким видом не должны быть стесняемы в исполнении обрядов богослужения по своему вероисповеданию, кроме тех случаев, в которых это может быть противно сохранению в командах пленных воинского порядка и благоустройства.

§ 58. Собственность каждого из пленных, за исключением оружия, остается неприкосновенною, и при возвращении их в отечество дозволяется им вывезти с собою принадлежащее им имущество, разумея в том числе и вновь, в продолжение их плена, приобретенное. Оружие же ни в каком случае не возвращается.

§ 59. Военнопленные подлежат действию российских военных постановлений и уставов и подсудны военным судам, о чем им объявляется по вступлении в ведение русских военных властей.

§ 60. Оружие против военнопленных употребляется при открытом с их стороны возмущении и побеге массами. При побеге же одного военнопленного, оружие может быть употреблено только в том случае, когда, не взирая на предостережение или оклик, сделанные в минуту бегства, пленный будет продолжать таковое.

§ 61. Военнопленные, пойманные из побегов, не подлежат взысканию по суду.

§ 62. Военнопленным не возбраняется принимать вспомоществования, но не иначе, как с разрешения воинских начальников, в ведении которых состоят пленные, и только при посредстве сих начальников.

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LII. № 57530.

Приложение 5

«Правила о применении военными судами военно-уголовных законов к преступлениям, совершаемым военнопленными Восточной 1877 года войны» от 10 сентября 1877 г.

1. Из числа наказаний, исчисленных в Воинском уставе о наказаниях 1875 г., к пленным турецким офицерам не могут быть применяемы: исключение из службы с лишением или без лишения чинов, разжалование в рядовые, оставление от службы или отрешение от должности.

2. Нижние чины из военнопленных турок не могут быть переводимы в разряд штрафованных.

3. Как офицеры, так и нижние чины из военнопленных, при определении им наказаний, не могут быть присуждаемы к лишению или ограничению прав или преимуществ по службе.

4. В тех случаях, когда по воинскому уставу о наказаниях нижние чины подлежат отдаче в военно-исправительные роты, нижние чины из турецких военнопленных должны быть присуждаемы к заключению на те же сроки в исправительные арестантские отделения гражданского ведомства.

5. В военных округах, где еще не открыты военные тюрьмы, военнопленные нижние чины, взамен заключения в военной тюрьме, присуждаются к содержанию под арестом на хлебе и воде на сроки, указанные в п. 3 Приложения II к ст. 59 Воинского устава о наказаниях 1875 года.

6. Военнопленные, за оскорбление действием военных или гражданских начальников при исполнение сими последними обязанностей службы, за сопротивление сим начальникам, с оружием в руках, или хотя бы и без оружия, но в числе двух или более лиц, за явное восстание в числе восьми или более человек, за нападение на часового или военный караул, а равно за вооруженное сопротивление военному караулу, за умышленное убийство, изнасилование, разбой, грабеж, умышленное зажигательство или потопление чужого имущества, подвергаются наказаниям, установленным военно-уголовными законами для военного времени.

СУиРП. 1877. № 99. Ст. 994.

Приложение 6

«Условия перемирия между императорскими российскими войсками и их союзниками и императорскими турецкими войсками» от 19 (31) января 1878 г.

(Извлечения)

10. Больные и раненые, принадлежащие турецкой императорской армии, которые останутся в районе расположения русских, сербских и черногорских войск, принимаются на попечение русского и союзного военного начальства, но при турецком медицинском персонале, если таковой окажется на месте. Они не считаются военнопленными, но не имеют права без особого разрешения русского и союзного военного начальства на свободный переезд в другие пункты.

Правительственный вестник. 1878. 3 февр. С. 1–2.

Приложение 7

Форма «Перечневой ведомости о числительном состоянии военнопленных и о прибыли и убыли их»

(направлялась уездными воинскими начальниками в Главный Штаб ежемесячно, по состоянию на 29 число)

Состояние военнопленных и перемена в их числе	Пашей (генералов)	Штаб-офицеров	Обер-офицеров	Нижних чинов	Итого	В том числе больных
						Пашей (генералов)	Штаб-офицеров	Обер-офицеров	Нижних чинов	Итого

ПРИБЫЛО:

а) вновь на водворение —

б) поймано или добровольно явились из бегов —

ИТОГО:

УБЫЛО:

а) отправлено на водворение в другие города —

б) умерло —

в) бежало —

ИТОГО:

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 2.

Приложение 8

«Инструкция Подвижной Комиссии по перевозке военнопленных и больных» от 31 января 1878 г.

1. При отправке партий военнопленных из сборных пунктов, предварительно посадки отправляемых в вагоны, — вагоны должны быть тщательно очищены; вагоны товарные, приспособленные для зимней перевозки пленных — дезинфицированы после каждого поезда паром (водяным) или газом сернистой кислоты, согласно инструкции, и затем выветрены; то же соблюдается и при пересадке пленных в другие вагоны во время дальнейшего их следования.

2. Вагоны товарные и III класса, при назначении их под перевозку пленных, надлежит снабжать толстым слоем подстилки из сена или соломы, которую сжигать по достижении поезда на место или при перемене вагонов.

3. В товарные вагоны, приспособленные для перевозки пленных в зимнее время, помещать не более 40 человек, — в вагоны нетоварные, помещать столько пленных, сколько полагается обыкновенных мест.

4. До посадки в вагоны в сборных пунктах и на станциях перемены вагонов, пленные осматриваются в состоянии здоровья и назначаются к отправке только совершенно здоровые, — а оказавшиеся больными отправляются отдельно или с санитарными, или с особо для сего назначаемыми поездами, или с теми же поездами пленных, но всегда с отделением в особых вагонах одержимых заразительными болезнями от больных незаразительными болезнями.

5. По сдаче больных в ближайшие лазареты и больницы, вагоны немедленно очищаются и дезинфицируются или отправляются пустыми до места, где дезинфекция производится; но без дезинфекции вагоны не должны быть употребляемы под транспорты людей и товаров; о том, что дезинфекция вагонов была произведена, составляется акт за подписью врача и одного из чинов железнодорожной полиции.

6. Осмотр пленных в состоянии здоровья повторяется и на станциях кормежных, где также производится отделение заболевших от здоровых, а больные отправляются как означено в п. 4 и сдаются в ближайшие лазареты, согласно циркуляру Главного штаба 25 декабря 1877 г. при выходе пленных из вагонов на станциях кормежных и на станциях пересадки в другие вагоны, скопление посторонних лиц по возможности устраняется.

7. Для осмотра пленных в состоянии здоровья на станциях кормежных и на станциях пересадки в другие вагоны, назначаются, по распоряжению губернатора, особые врачи: уездный или городовой, смотря по тому, где находится такая станция, — в уезде или в городе; эти врачи наблюдают за качеством и приготовлением продовольствия пленных, за размещением при пересадке пленных в вагоны (п. 3), за отделением больных от здоровых, за сжиганием подстилки из прежних вагонов, равно за очищением и дезинфекцией вновь снаряжаемых вагонов для отправления в передний путь.

8. По прибытии пленных к месту назначения, поручается в губернском городе врачебному инспектору, в уездном — городовому врачу, а в уезде — уездному врачу осмотреть вновь пленных, отправить заболевших, если окажутся, в госпиталь или больницу и распорядиться переменой на них одежды, окурить принадлежащие им вещи хлором и выветрить или подвергнуть высокой температуре, вымыть в крепком щелоке, высушить и сдать на хранение.

9. Вышеозначенным врачам также поручается, сколь возможно чаще, посещать отведенные пленным помещения, наблюдать за отоплением, освежением и дезинфекцией их, а также за соблюдением опрятности содержания, довольствием пищей и питьем и в то же время оказывать первоначальную врачебную помощь или отправлять заболевших в больницы и госпитали.

10. Комиссия следит за точным исполнением вышеозначенных правил в отношении отправляемых внутрь России пленных, равно за исполнением инструкций главного штаба, относительно перевозки больных из действующих армий и помещения их во внутренние больницы и лазареты, а также открывает вновь лазареты в местах, где укажет надобность, на счет кредитов военного министерства.

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 77.

Приложение 9

Форма «Именного списка военнопленным»

Воинская часть, к которой принадлежит пленный. Имя, фамилия	Место жительства в отечестве и вероисповедание	Когда и в каком месте взят в плен	Откуда и когда прибыл или куда и когда убыл

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 5.

Приложение 10

Договор аренды дома под казарму для военнопленных («Условие о найме помещений для пленных турок») между Лужской городской управой и мещанином Ф. Ф. Руфановым от 10 февраля 1878 г.

(Извлечения)

1878 года февраля 10 дня я нижеподписавшийся Лужский мещанин Федор Федорович Руфанов заключил сие условие с Лужскою городскою управою, в том, что я Руфанов отдал в арендное содержание собственно мне принадлежащий дом, состоящий в гор. Луге по Успенской улице в 47-м квартале двухэтажный и при нем два флигеля, один у ворот по Большой улице, другой средний флигель во дворе и сарай, для помещения 150 человек пленных турок с отоплением и освещением на счет его Руфанова ценою за 140 руб. в месяц с тем, что для оных были бы устроены нары из новых дюймовых домок, освещение должно быть во всякой комнате, коридорах и сортирах на счет его же, Руфанова, если же занимаемое помещение будет очищено раньше трех месяцев, то за это время управа обязана уплатить деньги по расчету за все три месяца, если же городу понадобится продолжать [аренду] и дальше, то Руфанов не имеет права от квартиры отказать и цены возвысить.

Баня, принадлежащая Руфанову, должна состоять в общем пользовании с квартирантами <…>. Если дом сгорит до трех месяцев, обязан Руфанов деньги вернуть <…>. Квартиры Руфанов обязан подготовить к 12 февраля, отопить и осветить. <…> Очистка ретирадных мест, помойных ям, а равно вентиляторы и все исправления по дому остаются на счет Руфанова. Если же по каким-либо непредвидимым случаям после подписания означенного условия Руфанов хотел бы отказать городу в квартире, то за нарушение означенного условия подвергнет себя законной ответственности, и все могущие быть от сего убытки обязан возвратить городу.

ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 1–2.

Приложение 11

Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор от 19 февраля (3 марта) 1878 г.

(Извлечения)

Статья XXVIII

Немедленно по ратификации прелиминарного мирного договора, военнопленные будут взаимно возвращены при посредстве назначенных с той и с другой стороны особых комиссаров, которые отправятся с этою целью в Одессу и Севастополь. Оттоманское правительство уплатит в восемнадцать равных сроков, в течение шести лет, согласно счетам, составленным вышеупомянутыми комиссарами, все расходы по содержанию военнопленных, которые будут возвращены сему правительству.

Обмен пленных между оттоманским правительством и правительствами Румынии, Сербии и Черногории произойдет на таких же основаниях; при этом, однако, в денежных расчетах число возвращаемых оттоманским правительством пленных будет вычитаемо из числа пленных, которые будут ему возвращаемы.

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LIII. № 58264.

Приложение 12

Благодарственное письмо дивизионного генерала Адиль-паши и бригадного генерала Атыф-паши Командующему войсками Харьковского военного округа от 23 сентября 1878 г.

Ваше Высокопревосходительство!

Во все время пребывания нашего в качестве военнопленных в Курске, мы пользовались полным вниманием как со стороны высших начальников, так и со стороны непосредственно назначенных для надзора за нами офицеров. Благодаря великодушию нашего Победителя, мы, офицеры и нижние чины, не нуждались ни в чем. Офицеры всегда своевременно получая жалование, имели возможность экипироваться; нижние чины, размещенные по казармам и прекрасно обмундированные, получали отличную пищу и даже белый хлеб, что несомненно благоприятно отразилось на сохранении их здоровья. Проникнутые чувством глубокой благодарности к русскому начальству, мы имели честь заявить об этом лично в бытность вашего высокопревосходительства в Курске, и теперь, покидая Россию, не можем удержаться, чтобыне повторить письменно, от имени всех пленных, нашу благодарность всем нашим начальникам и в особенности капитану Некрашевичу, под непосредственным надзором которого мы находились, за ту доброту и попечения, которые столь много облегчили тяжелые дни нашего плена.

Подлинный подписали:

Дивизионный генерал Адиль-паша

Бригадный генерал Атыф-паша

Курские губернские ведомости. 1878. 29 сент. Часть неофиц. С. 3.

Приложение 13

Благодарственное письмо группы турецких офицеров, интернированных в г. Гольдинген Курляднской губ., «всем русским людям» от 14 сентября 1878 г.

Дана сия от 28 военнопленных офицеров турецкой армии, поименованных на обороте сего списка в том, что во время нахождения нашего на жительстве в гор. Гольдинген Курляндской губернии, с 24 февраля по 15 число сентября месяца 1878 г., с нами обращались самым вежливым образом как военные, так и гражданские власти и при недоразумениях, касавшихся наших частных дел, мы всегда и во всем получали полное и справедливое удовлетворение и ни малейшей обиды или притеснения нам никем и никогда делаемо не было, определенное же нам от русского правительства жалование по 23 руб. на человека в месяц, мы всегда и все сполна получали, и не только своевременно, но даже вперед из собственности уездного воинского начальника.

Вообще, уезжая по воле правительства на место родины, мы навсегда сохраним самое отрадное воспоминание за человеколюбивое и [в] высшей степени гуманное и радушное с нами обращение всех русских людей. в чем и выдали сию подписку, уполномочив по безграмотности большей половины нас расписаться ниже поименованным офицерам с приложением печатей. Сентября 14 дня 1878 г.

Подлинный подписали:

11 капитанов

2 штабс-капитана

3 поручика

12 подпоручиков

РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1339. Л. 1–2.

Приложение 14

«Подписка» турецкого унтер-офицера Ахмета Мустафы, изъявившего желание остаться в России и принять русское подданство от 23 сентября 1878 г.

Я, унтер-офицер турецкой службы Ахмет Мустафа, изъявляя желание остаться в России и принять русское подданство, сим удостоверяю, что никогда не буду обременять русское правительство просьбами о пособии.

Подлинный подписал:

Ахмет Мустафа

г. Севастополь, 23 сентября 1878 г.

ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1988. Л. 26.

Приложение 15

Трактат, заключенный между Россией и Турцией в Константинополе 27 января (8 февраля) 1879 г.

(Извлечения)

Статья 6

Специальные комиссары будут назначены императорским российским правительством и Блистательной Портой для сведения счетов расходам по содержанию турецких военнопленных. Эти счеты будут сведены по день подписания Берлинского трактата. Из них будут вычтены расходы, произведенные оттоманским правительством на содержание русских пленных, и сумма, какая за сим составится определительно, будет уплачиваться Блистательной Портой в двадцать один равный срок в продолжении семи лет.

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LIV. № 59320.

Список сокращений

АВПРИ — Архив внешней политики Российской Империи

ВВГ — Военно-временный госпиталь

ВИМАИиВС — Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи

г. — город

ГАВологО — Государственный архив Вологодской области

ГАВоронО — Государственный архив Воронежской области

ГАКО — Государственный архив Курской области

ГАНО — Государственный архив Новгородской области

ГАОО — Государственный архив Орловской области

ГАПО — Государственный архив Псковской области

ГАРФ — Государственный архив Российской Федерации

ГАСО — Государственный архив Смоленской области

ГАТамбО — Государственный архив Тамбовской области

ГАТулО — Государственный архив Тульской области

ГАХО — Государственный архив Харьковской области

ГАЯО — Государственный архив Ярославской области

ГВМУ — Главное военно-медицинское управление

ГИУ — Главное интендантское управление

ГК — Главнокомандующий

губ. — губерния

ГШ — Главный штаб

д. — деревня

ж. д. — железная дорога

КОКМ — Курский областной краеведческий музей

кр. — крепость

МВД — Министерство внутренних дел

МИД — Министерство иностранных дел

Минфин — Министерство финансов

МПС — Министерство путей сообщения

м. — мыза

мст. — местечко

НБУВ ИР — Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского

НИОР РГБ — Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки

о. — остров

ОР РНБ — Отдел рукописей Российской Национальной библиотеки

п. — поселок

п. — пункт

п. г.т. — поселок городского типа

пос. — посад

ПСЗ РИ — Полное собрание законов Российской империи

р. — река

РГА ВМФ — Российский государственный архив Военно-Морского флота

РГАКФД — Российский государственный архив кинофотодокументов

РГВИА — Российский государственный военно-исторический архив

РГИА — Российский государственный исторический архив

РОКК — Российское Общество Красного Креста

с. — село

Св. — святой

сл. — слобода

СМИ — средства массовой информации

ст. — станция

ст. — статья

СУиРП — Собрание Узаконений и Распоряжений Правительства

ТВД — Театр военных действий

ф. — фунт

ч. — часть

ЦГИАК Украины — Центральный государственный исторический архив Украины в г. Киеве

ЦГИА СПб — Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга

ЦИАМ — Центральный исторический архив Москвы

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Архивные документы и материалы на правах рукописей

Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ)

Ф. 677 (Александр III). Оп. 1. Д. 378.

Российский государственный исторический архив (РГИА)

Ф. 262 (Технико-инспекторский комитет железных дорог МПС). Оп. 1. Д. 3084, 4985.

Ф. 268 (Департамент железнодорожных дел Минфина). Оп. 1. Д. 1751.

Ф. 565 (Департамент государственного казначейства Минфина). Оп. 1. Д. 2828.

Ф. 733 (Департамент народного просвещения Министерства просвещения). Оп. 193. Д. 739.

Ф. 1284 (Департамент общих дел МВД). Оп. 69. Д. 97, 117, 119, 120, 124, 130, 132, 133, 135, 136, 139, 141, 142, 148, 152, 153, 156, 158, 170, 173, 195, 223, 230, 232, 239, 259, 260, 266, 267, 276, 285 «б», 304, 305, 324, 343.

Ф. 1286 (Департамент полиции исполнительной МВД). Оп. 38. Д. 91, 152, 153, 154; Оп. 39. Д. 254; Оп. 40. Д. 275.

Ф. 1287 (Хозяйственный департамент МВД). Оп. 15. Д. 8, 15.

Ф. 1297 (Медицинский департамент МВД). Оп. 218. Д. 185.

Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА)

Ф. 395 (Инспекторский департамент). Ф. 395. Оп. 109. 1854 г. 2-е Отделен. Д. 322; Оп. 110. 1855 г. 2-е Отделен. Д. 323; Оп. 111. 1856 г. 2-е Отделен. Д. 375; Оп. 325. Д. 40.

Ф. 400 (Главный штаб Военного министерства). Оп. 3. Д. 2038, 2043, 2047, 2056, 2057, 2058, 2059, 2060, 2086, 2087, 2088, 2089, 2092, 2107; Оп. 7. Д. 489; Оп. 24. Д. 258; Оп. 44. Д. 23.

Ф. 846 (Военно-ученый архив (коллекция). Оп. 16. Д. 1339.

Ф. 1351 (Петроградский военно-окружной суд Петроградского военного округа). Оп. 1. Д. 3652, 3685.

Российский государственный архив Военно-Морского флота (РГА ВМФ)

Ф. 13 (Корнилов Владимир Алексеевич, вице-адмирал (1806–1854). Оп. 1. Д. 3.

Ф. 243 (Управление главного командира Черноморского флота и портов Черного моря. Николаев (1785–1908). Оп. 1. Д. 8087, 8088, 8099, 8104, 8111, 8232.

Ф. 283 (Инспекторский департамент Морского министерства. С.-Петербург (1827–1884). Оп. 3. Д. 1229.

Ф. 930 (Кронштадтский порт (1704–1917). Оп. 5. Д. 66.

Ф. 410 (Канцелярия Морского министерства. Петроград (1836–1918). Оп. 2. Д. 3546.

Архив внешней политики Российской Империи (АВПРИ)

Ф. 149 (Турецкий стол (Старый). Оп. 502. Д. 1760, 1775, 1791, 1792.

Центральный государственный исторический архив Украины в г. Киеве (ЦГИАК Украины).

Ф. 59 (Киевская губернская канцелярия). Оп. 1. Д. 5937.

Государственный архив Вологодской области (ГАВологО)

Ф. 14 (Вологодское губернское правление). Оп. 1. Д. 2927.

Ф. 18 (Канцелярия Вологодского губернатора). Оп. 1. Д. 2089.

Ф. 21 (Вологодский губернский распорядительный комитет). Оп. 3. Д. 11, 16.

Ф. 129 (Вологодский полицмейстер). Оп. 1. Д. 21.

Государственный архив Воронежской области (ГАВоронО)

Ф. И-19 (Воронежская городская управа). Оп. 1. Д. 964.

Ф. И-20 (Воронежская губернская земская управа). Оп. 1. Д. 629.

Государственный архив Курской области (ГАКО)

Ф. 1 (Канцелярия Курского губернатора). Оп. 1. Д. 2346.

Ф. 33 (Курское губернское правление). Оп. 2. Д. 5225.

Ф. 155 (Курско-Орловское управление земледелия и государственных имуществ). Оп. 1. Д. 91.

Ф. 157 (Курский губернский распорядительный комитет). Оп. 1. Д. 125, 145, 147, 150, 197.

Ф. 1553 (Управление Курского губернского воинского начальника). Оп. 1. Д. 2.

Государственный архив Новгородской области (ГАНО)

Ф. 104 (Новгородская городская управа). Оп. 1. Д. 282, 295.

Государственный архив Орловской области (ГАОО)

Ф. 67 (Орловский губернский распорядительный комитет). Оп. 1. д. 12, 16.

Государственный архив Псковской области (ГАПО)

Ф. 205 (Порховская городская управа). Оп. 1. Д. 60.

Государственный архив Смоленской области (ГАСО)

Ф. 1 (Канцелярия Смоленского губернатора). Оп. 5. 1877 г. Д. 34, 44; 1878 г. Д. 157, 222, 336.

Ф. 86 (Управление Смоленского уездного воинского начальника). Оп. 1. Д. 13, 16.

Государственный архив Тамбовской области (ГАТамбО)

Ф. 17 (Тамбовская городская управа). Оп. 1. Д. 1025.

Государственный архив Тульской области (ГАТулО)

Ф. 90 (Канцелярия Тульского губернатора). Оп. 1. Д. 24899.

Государственный архив Харьковской области (ГАХО)

Ф. 3 (Канцелярия Харьковского губернатора). Оп. 17. Д. 476; Оп. 268. Д. 91.

Государственный архив Ярославской области (ГАЯО)

Ф. 73 (Канцелярия Ярославского губернатора). Оп. 1. Д. 6226; Оп. 3. Д. 1961, 1981, 1988.

Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб)

Ф. 253 (Канцелярия Петроградского губернатора). Оп. 1. Д. 1079.

Ф. 256 (Строительное отделение Петроградского губернского правления). Оп. 6. Д. 55.

Ф. 861 (Лужская городская управа). Оп. 1. Д. 1245.

Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ)

Ф. 16 (Канцелярия Московского генерал-губернатора). Оп. 25. Д. 1617.

Ф. 17 (Канцелярия Московского губернатора). Оп. 50. Д. 36. Т. 2, 3, 4, 5.

Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ)

Ф. 169 (Архив Милютина Д. А.). К. 5. Д. 9; К. 6. Д. 1.

Ф. 218 (Собрание Отдела рукописей). К. 685. Д. 1.

Ф. 322 (Архив Хижнякова В. В.). К. 2. Д. 2.

Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ)

Ф. 550 (Основное собрание рукописной книги). Q.IV.502.

Ф. 725 (Соломин Г. К.). № 3.

Ф. 1000 (Собрание единичных поступлений). 1963. № 55.

Институт рукописи Национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (НБУВ ИР)

Х. 16892–16893.

Курский областной краеведческий музей (КОКМ)

Печатные источники

1. Нормативные правовые акты

1. О декларации касательно приступления России к заключенной в Женеве 10 (22) августа 1864 г. Конвенции об облегчении участи раненых во время войны: Сенатский (по высочайшему повелению) указ от 29 сентября 1867 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XLII. № 44992.

2. Сан-Стефанский прелиминарный мирный договор от 19 февраля (3 марта) 1878 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LIII. № 58264.

3. Берлинский трактат от 1 (13) июля 1878 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LIII. № 58744.

4. Трактат, заключенный между Россией и Турцией в Константинополе 27 января (8 февраля) 1879 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LIV. № 59320.

5. Условия перемирия между императорскими российскими войсками и их союзниками и императорскими турецкими войсками от 19 (31) января 1878 г. // Правительственный вестник. 1878. 3 февр. С. 1–2.

6. О вступлении российских войск в пределы Турции. Манифест от 12 апреля 1877 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LII. № 57155.

7. Правила, которыми Россия, основываясь на заключенных договорах и общепринятых принципах международного права, намерена руководствоваться по случаю войны с Турцией, как в отношении неприятеля и его подданных, так и нейтральных держав и нейтральной торговли. Высочайше утверждены 11 мая 1877 г. // Правительственный вестник. 1877. 14 мая. С. 1.

8. Положение о пленных от 16 марта 1854 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XXIX. № 28038.

9. Устав о земских повинностях // СЗ РИ. Т. IV. Кн. 2. — СПб.: Тип. Второго Отделен. Собствен. Е.И.В. Канцелярии, 1857. — 846 с.

10. Положение об окладах жалования, пенсий и столовых денег, а также о фуражном и денщичьем довольствии чинов военно-сухопутного ведомства. Высочайше утверждено 17 апреля 1859 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XXXIV. № 34385.

11. Руководство для препровождения нештатных воинских частей и маршевых команд. Высочайше утверждено 11 ноября 1870 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XLV. № 48895.

12. Положение о провиантском, приварочном и фуражном довольствии войск. Высочайше утверждено 31 июля 1871 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. т. XLVI. № 49863а.

13. Положение о перевозке войск по железным дорогам. Высочайше утверждено 12 января 1873 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XLVIII. № 51755.

14. Положение о преобразовании воинской квартирной повинности. Высочайше утверждено 8 июня 1874 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. IL. № 53623.

15. Законы о состояниях // СЗ РИ. Т. IX. — СПб.: Гос. тип., 1876. — 312 с.

16. Временное Положение о военнопленных Восточной 1877 года войны от 5 июля 1877 г. // ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LII. № 57530.

17. Правила о применении военными судами военно-уголовных законов к преступлениям, совершаемым военнопленными Восточной 1877 года войны // СУиРП. 1877. № 99. ст. 994.

18. О законах и обычаях войны. Проект международной декларации. Составлен международной конференцией в Брюсселе в 1874 г. (не вступил в силу) // Мартенс Ф. Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. 1874–1878. — СПб.: Тип. МПС, 1879. С. 19–36.

2. Сборники документов

1. Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре. Т. 1–3, 7. — СПб. — Тифлис: Электропечатня Штаба Кавк. воен. округа, 1904–1911.

2. Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Вып. 1, 3, 8, 14–15, 55, 62, 64, 68–69, 73–75, 82, 84–86, 94–97. — СПб.: Воен. тип., 1898–1911.

3. Мемуары, дневники, произведения современников

1. Адрианов Н. А. Поход в Турцию. Воспоминания конно-артиллериста. — СПб.: Типолит. М. Виленчик, 1904. — 112 с.

2. Аменитский А. Н. Заметки о деятельности 63-го военно-временного госпиталя во время турецкой войны 1877 и 1878 годов // Военно-медицинский журнал. — 1880. — Ч. 137. — Кн. 1 — С. 31–62; Кн. 2. — С. 163–194.

3. Аноев А. А. Боевое крещение. 1877 год // Русский архив. — 1908. — № 4. — С. 583–618.

4. Арендт С. А. Воспоминания сестры милосердия. 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1887. — № 7. — С. 85–147; № 8. — С. 377–418.

5. Барановский А. И. Путевые заметки. В Румынии и Болгарии. 1 дек. 1877–15 февр. 1878 г. — М.: Унив. тип., 1878. — 17 с.

6. Бартенев Д. В. Из воспоминаний Д. В. Бартенева // Русский архив. — 1900. — № 11. — С. 429–436.

7. Бачевский К. Н. Воспоминания о походе 18-го пехотного Вологодского полка в Турцию в 1877–1878 годах. — СПб.: «Чтение для солдат», 1886. — 124 с.

8. Берс А. А. Воспоминания офицера л. — гв. Преображенского полка о походе в Турцию в 1877–1878 гг. — СПб.: Тип. т-ва «Общ. польза», 1898. — 199 с.

9. Берс А. А. Воспоминания офицера л. — гв. Преображенского полка о походе в Турцию в 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1898. — № 10. — С. 211–238; № 12. — С. 699–715.

10. Бехтерев В. М. Впечатления из поездки в Болгарию и воспоминания о событиях Освободительной войны 1877–1878 гг. // Славянский мир. — 1911. — № 4/5. — С. 6–26.

11. Богаевский Л. Г. Дневник конно-артиллериста Рущукского отряда. — СПб.: Тип. Главн. упр. уделов, 1903. — 75 с.

12. Боратынский М. А. Год в походе. Воспоминания участника рус. — тур. войны 1877–1878 гг. — Тамбов: Зем. тип., 1903. — 59 с.

13. Бураго А. П. Заметки о бое под дер. Мечкою, близ дер. Петричево 25-го декабря 1877 года // Сборник военных рассказов. Т. 6. СПб.: … 1879 г. — С. 389–400.

14. Вагнер. Ловча. (Из воспоминаний о войне 1877–78 гг.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 353–363.

15. В военно-походном госпитале (Из писем с театра войны 1877–1878 гг.) // Исторический вестник. — 1900. — № 9. — С. 907–935.

16. Венедиктов И. И. В Рущукском отряде. (Воспоминания) // Русская старина. — 1903. — № 8. — С. 281–297.

17. Вересаев В. В. В юные годы / Полное собрание сочинений. 3-е изд. Т. XI. — М.: Недра, 1930. — 228 с.

18. Верещагин А. В. Дома и на войне. 1853–1881. Изд. 2-е. — СПб.: Тип. Н. А. Лебедева, 1886. — 572 с.

19. Верещагин В. В. На войне. Воспоминания о Русско-турецкой войне 1877. — М.: Т-во И. Д. Сытина, 1902. — 317 с.

20. В. О. Воспоминания о походе 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1884. — № 8. — С. 411–424; № 9. — С. 619–640.

21. Война 1877–1878. Записки унтер-офицера А.В. — СПб.: Типолитогр. А. А. Лейферта, 1902. — 86 с.

22. Вонлярлярский В. М. Воспоминания ординарца о войне 1877–1878 г. — СПб.: Скоропеч. преем. В. Тиле, 1891. — 241 с.

23. Вырубов Г. Н. Военные воспоминания. Война 1877 г. // Вестник Европы. — 1911. — № 2. — С. 92–125.

24. Газенкампф М. А. Мой дневник. 1877–78 гг. Изд. испр. и доп. — СПб.: В. Березовский, 1908. — 631 с.

25. Гаусман А. К. Описание действий летучих санитарных отрядов Общества Красного Креста в отряде генерала Гурко. — СПб.: Тип. А. Траншеля, 1878. — 16 с.

26. Гейман Р. Б. От Варшавы до Константинополя. Записки гвардейск. гусара. — Варшава: Тип. Окр. штаба, 1893. — 204 с.

27. Гераклитов А. А. Воспоминания. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. — 120 с.

28. Гершельман Ф. К. Воспоминания о турецкой войне. — СПб.: Тип. Гл. упр. уделов, 1908. — 129 с.

29. Градовский Г. К. Итоги (1862–1907). — К.: Тип. Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1908. — 492 с.

30. Гредякин Н. Дневник лейб-гренадера // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 272–378.

31. Гудим-Левкович П. М. Записки о войне 1877–78 гг. // Русская старина. — 1905. — № 12. — С. 513–604.

32. Гурьев В. В. Письма священника с похода 1877–1878 гг. — М.: Унив. тип., 1883. — 320 с.

33. Дагаев Т. М. Под Телишем в 1877 г. Из дневника офицера // Русская старина. — 1889. — № 12. — С. 759–782.

34. Дело Кутаисского полка 24 октября // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 235–251.

35. Депрерадович Ф. М. Из воспоминаний о русско-турецкой войне 1877–1878 гг. бывшего командира 1-й бригады болгарского ополчения полковника де-Прерадовича. — СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1881. — 362 с.

36. Дукмасов П. А. Со Скобелевым в огне. Воспоминания о рус. — тур. войне 1877–78 гг. и о М. Д. Скобелеве ординарца его. Изд. 2-е, доп. — СПб.: Тип. Муллер и Богельман, 1895. — 488 с.

37. Евтихов А. И. Дневник. Артемий Иванович Евтихов (1867–25.05.1952). Ч. 2. // http://www.dorogobug.ru/index.php/dorogobuzh-zhivaya-istoria/259-dorogobuzh-dnevnick-evtihov-2 (дата обращения: 30.10.2015)

38. Иванова Е. М. Поездка во Фратешти (Из путевых впечатлений «сестры») // Слово. — 1878. — № 5. — С. 151–172.

39. Иванов И. С. Сборник статей И. С. Иванова о некоторых выдающихся событиях в современной жизни болгар. 2-е изд. — Кишинев: Типо-лит. Ф. П. Кашевского, 1900. — 227 с.

40. Из воспоминаний юного артиллериста // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 182–215.

41. Из записной книжки кавказца // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 497–515.

42. Из писем врача с Кавказа // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 252–259.

43. Из путевых записок сестры милосердия 1877 и 1878 гг. // Русский вестник. — 1879. — № 2. — С. 553–601.

44. Из Рущукского отряда // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 282–304.

45. Иловайский Д. И. Поездка под Плевну в 1877 г. (Из воспоминаний) // Русская старина. — 1883. — № 2. — С. 351–374.

46. Кадацкий Н. М. Жизнь перевязочных пунктов в кампании 1877–1878 гг. в Европейской Турции // Военно-медицинский журнал. 1904. — Кн. 7. — С. 569–599; Кн. 8. — С. 800–835; Кн. 9. — С. 79–116; Кн. 10. — С. 312–356; Кн. 11. — С. 518–561.

47. Кениг С. А. Воспоминания сестры милосердия // Исторический вестник. — 1916. — № 10. — С. 70–106; № 11. — С. 339–368.

48. Кисов С. И. Из боевой и походной жизни 1877–1878 гг. Воспоминания полк. запаса болг. армии. Пер. с болг. — София: Печатня братьев Прошек, 1903. — 458 с.

49. Клевезаль В. Н. Воспоминания военнопленного // Исторический вестник. — 1901. — № 3. — С. 950–973.

50. Куропаткин А. Н. Под Плевной. (Практика траншейной войны) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 364–391.

51. Литвинов Н. П. Отрывки из писем (1877) // Исторический вестник. — 1908. — № 2. — С. 504–532.

52. Луганин А. И. Лейб-гвардии Волынский полк под Плевной. (С 12-го окт. по 2-е дек. 1877 г.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 73–114.

53. Луганин А. И. Балканский и Забалканский поход лейб-гвардии Волынского полка в 1877–1878 гг. // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 125–185.

54. Мещерский В. П. Кавказский путевой дневник. — СПб.: Тип. Г. Е. Благосветлова, 1878. — 373 с.

55. Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. в 2-х кн. Кн. 1. — Нью-Йорк: Изд. А. К. Наумовой и О. А. Кусевицкой, 1954. — 377 с.

56. Оболенский В. А. На экране моей памяти // Голос минувшего на чужой стороне. — 1926. — № 3. — С. 153–178.

57. Паренсов П. Д. Из прошлого. Воспоминания офицера Ген. штаба. в 3-х ч. Ч. 2–3. — СПб.: В. Березовский, 1904. — 625 с.

58. Паскин А. П. Из походных записок строевого офицера // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 619–648.

59. Пеллегрини К. К. Сто дней под Плевной. На Юру // Свет. — 1902. — Т. 6. — С. 49–64.

60. Петриченко. Записки сестры Красного Креста // Колосья. — 1884. — № 7/8. — С. 320–352.

61. Петровский А. Семь недель под Плевной // Русский вестник. — 1880. — № 9. — С. 77–118.

62. Пирогов Н. И. Военно-врачебное дело и частная помощь на театре войны в Болгарии и в тылу действующей армии 1877–1878. — СПб.: Изд. Гл. управл. общ-ва попечен. о раненых и больных воинах, 1879. — 404 с.

63. Письма сестры милосердия // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 432–471.

64. Платонов А. Из походных записок. Переход через Балканы. — Дело у дер. Маглиш. — Занятие Казанлыка (С 25 по 31 дек. 1877 г.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 442–464.

65. Подгаецкий В. Д. Из медицинского быта в прошлую турецкую войну. 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1893. — № 10. — С. 90–112.

66. Под Плевной. (Со слов очевидца-участника) // Разведчик. — 1896. — № 319. — С. 1049–1050.

67. Под Шейново. (Воспоминания болгарского ополченца) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 1–11.

68. Поликарпов И. С. Шипка // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 477–503.

69. Порошин И. А. Четверть века назад (из гимназических воспоминаний) // Русская школа. — 1905. — № 2. — С. 19–43.

70. Потехин И. М. Из воспоминаний о минувшей войне в Азиатской Турции. — Казань: Унив. тип., 1881. — 14 с.

71. Прянишников А. П. Запись того, что я помню о передвижениях и военных действиях 9-го Драгунского Казанского полка в русско-турецкую войну 1877–1878 гг. М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2004. — 69 с.

72. Пясецкий П. Я. Два месяца в Габрове. Из воспоминаний о войне 1877–78 гг. // Вестник Европы. — 1878. — № 9. С. 83–124.

73. Рассказ о деятельности сестер милосердия Крестовоздвиженской общины в минувшую войну // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 356–367.

74. Рассказы артиллериста // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 111–141.

75. Ржевусский Л. А. Из воспоминаний сотенного командира // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 115–234.

76. Русский орел на Балканах: русско-турецкая война 1877–1878 гг. глазами ее участников. Записки и воспоминания. — М.: РОССПЭН, 2001. — 216 с.

77. Скалон Д. А. Мои воспоминания 1877–1878 гг. Т. 1–2. — СПб.: Тип. т-ва М. О. Вольф, 1913.

78. Склифософский Н. В. В госпиталях и на перевязочных пунктах во время турецкой войны // Военно-медицинский журнал. — 1878. — Ч. 132. — Кн. 7. — С. 141–192.

79. Славин И. Я. Минувшее — пережитое. Воспоминания // Волга. — 1998. — № 5/6. — С. 145–171.

80. Соболев С. Русско-турецкая война в Болгарии 1877–1878. Из рассказов вольноопределяющегося // Русская старина. — 1887. — № 8. — С. 339–376.

81. Струков А. П. Из семейной хроники. Мои воспоминания о турецкой войне 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1914. — № 4. — С. 85–119.

82. Таль-ат. Описание военных действий под Плевною / Пер. с тур. — СПб.: Тип. Деп. уделов, 1885. — 262 с.

83. Тихомиров И. А. Граждане Ярославля: из записок ярославского старожила. — Ярославль: Александр Рутман, 1998. — 151 с.

84. Трубников А. Н. Краткие записки о действиях лейб-гвардии Уланского полка в составе войск Гвардейского корпуса, принимавших участие в турецкой кампании 1877–1878. — Орел: Тип. губерн. правления, 1901. — 147 с.

85. Фредерикс М. П. Из воспоминаний // Русский архив. — 1900. — Вып. 5. — С. 110–111.

86. Хвостов А. Н. Под Плевной в июле 1877 года // Исторический вестник. — 1900. — № 1. — С. 548–564

87. Церетелев А. Н. Письма с похода (Румыния — Тырново — Первый Забалканский поход) // Русский вестник. — 1878. — № 9. — С. 206–266.

88. Цуриков С. А. Воспоминания о войне 1877–1878 годов // Исторический вестник. — 1901. — № 1. — С. 118–140; № 2. — С. 536–558.

89. Черевков В. Д. Страничка прошлого // Вестник Европы. — 1916. — Кн. 5. — С. 278–289.

90. Чернышев. Месяц плена у Османа-паши. Рассказ артельщика л. — гв. Литов. полка. — СПб.: Журнал «Досуг и дело», 1885. 24 с.

91. Шаховской Л. В. Два похода за Балканы. С театра войны 1877–78. Изд. 2-е. — М.: Типо. — лит. т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1897. — 321 с.

92. Шейново. (Из записок стрелка 3-й стрелковой бригады) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 281–290.

93. Шрейдер В. Е. Экспедиция в Кобулеты 1877 г. (Из записок доктора Красного Креста) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 368–375.

94. Ядовин П. И. Под Горним Дубняком (Очерки и воспоминания). — Варшава. Тип. учеб. окр., 1882. — 86 с.

95. Языков Н. К. Воспоминания генерал-лейтенанта Николая Константиновича Языкова о компании 1877 г. // Русская старина. — 1915. — № 4. — С. 160–184.

96. Яшвиль Н. В. Походные письма (1877–1878 гг.). — София: «Проф. Марин Дринов», 2007. — 307 с.

97. Coope W. J. A prisoner of war in Russia. — L.: Sampson Low, Martson, Searle & Rivington, 1878. — 312 p.

98. Edhem İ. Plevne Hatıraları (Sebat ul gayret kıyamettin bir alamet yayın). — İstanbul: Tercüman gazetesi, 1979. — 82 s.

99. Greene F. V. The campaign in Bulgaria. 1877–1878. — L.: Hugh Rees, 1903. — 261 p.

100. Herbert W. V. The defense of Plevna. 1877. — L.: Longmans, Green and C°, 1895. — 488 p.

101. Hume G. Thirty five years in Russia. Reprint of the 1914 ed. — N.-Y.: Arno Press, 1971. — 319 p.

102. Levin S. Childhood in exile. — N.-Y.: Arno Press, 1975. — 277 p.

103. Ölçen M. Vetluga Memoir: A Turkish Prisoner of War in Russia, 1916–1918. — Gainesville: University Press of Florida, 1995. — 246 р.

104. Pfeil R. Erlebnisse eines Preuszischen Offiziers in Russischen Diensten während des Turkischen Krieges 1877/78. Berlin: Mittler u. Sohn, 1892, — 234 s.

105. Ryan C. S. Under the Red Crescent: adventures of an English surgeon with the Turkish army at Plevna and Erzeroum, 1877–1878. — L.: J. Murray, 1897. — 435 p.

106. Stanley F. From St. Petersburg to Plevna. — L.: Richard Bentley and son, 1878. — 246 p.

107. The war correspondence of the «Daily news» 1877–8, continued from the fall of Kars to the signature of the preliminaries of peace. L. Macmillan and C°, 1878. — 599 p.

4. Материалы периодической печати

1. Вятские губернские ведомости. 1878. 7 янв.

2. Голос. 1877. 6 дек.; 1878. 24 янв., 31 янв., 1 февр., 2 февр., 4 февр., 21 февр., 24 февр., 25 февр., 26 февр., 1 марта, 19 марта, 20 марта, 28 марта.

3. Дон. 1878. 5 янв., 12 янв., 12 февр., 23 февр., 2 марта, 9 марта, 12 марта, 25 апреля, 8 июня, 11 июня, 13 авг.

4. Крымский листок. 1878. 3 авг., 10 авг., 17 авг., 19 окт.

5. Курские губернские ведомости. 1878. 29 сент.

6. Минские губернские ведомости. 1877. 6 авг., 1 окт.; 1878. 18 февр., 4 марта.

7. Московские ведомости. 1877. 12 нояб., 13 нояб., 14 нояб.; 1878. 5 янв., 9 янв., 11 янв., 16 янв., 18 янв., 21 февр., 22 февр.

8. Новое время. 1878. 4 янв., 5 февр.

9. Одесский вестник. 1878. 1 янв., 11 янв., 14 янв., 18 янв., 21 янв., 27 янв., 12 февр., 22 февр., 24 февр., 19 марта, 9 мая, 18 июня, 22 июня, 29 июня, 9 июля, 15 июля, 16 июля, 18 июля, 20 июля, 21 июля, 25 июля, 20 авг., 29 сент., 30 сент., 19 окт., 20 окт., 25 окт., 2 нояб.

10. Орловский вестник. 1877. 9 июня, 23 июня, 28 июля, 31 июля, 8 сент., 10 нояб., 20 нояб., 16 дек.; 1878. 8 янв., 18 янв., 22 янв., 5 февр., 22 февр., 1 марта, 19 мая.

11. Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям. 1877. 23 окт., 30 окт.; 1878. 26 февр., 26 марта.

12. Правда. 1877. 2 окт., 5 окт., 8 дек.

13. Ревельский листок. 1878. 3 янв., 27 янв., 31 янв., 1 февр., 25 авг., 4 окт.

14. Русский мир. 1878. 5 июля, 21 июля, 5 авг., 16 авг., 22 авг.

15. Самарские губернские ведомости. 1878. 2 февр., 11 февр., 30 сент.

16. Смоленский вестник. 1878. 29 июня, 6 авг., 10 авг.

17. Харьков. 1877. 15 нояб., 21 нояб., 3 дек.; 1878. 13 янв., 14 янв., 16 янв., 17 янв., 22 янв., 23 янв., 24 янв., 25 янв., 27 янв., 30 янв., 2 февр., 6 февр., 10 февр., 11 февр., 12 февр., 23 февр., 9 марта, 12 марта, 15 марта.

18. Харьковские губернские ведомости. 1878. 6 янв.

19. Черниговская газета. 1878. 5 янв., 7 сент., 9 нояб., 21 дек.

20. The Daily News. 1877. 18 Dec., 26 Dec., 27 Dec., 28 Dec., 29 Dec.; 1878. 1 Jan.

21. The Times. 1877. 11 Dec., 14 Dec., 15 Dec., 19 Dec., 21 Dec., 24 Dec., 26 Dec., 28 Dec., 29 Dec., 31 Dec.; 1878. 1 Jan., 7 Jan., 8 Jan., 9 Jan.,15 Jan.

22. Tercüman-ı Hakikat. 1878. 9 Ağustos, 10 Ağustos, 13 Ağustos, 20 Ağustos, 21 Ağustos, 22 Ağustos, 27 Ağustos, 28 Ağustos, 30 Ağustos, 10 Eylül, 11 Eylül, 12 Eylül, 16 Eylül, 21 Eylül, 24 Eylül, 5 Teşrinievvel, 7 Teşrinievvel, 8 Teşrinievvel, 14 Teşrinievvel, 16 Teşrinievvel, 20 Teşrinievvel, 21 Teşrinievvel.

23. Vakit. 1878. 7 Mart, 11 Ağustos, 22 Ağustos, 23 Ağustos, 27 Ağustos, 30 Ağustos, 2 Eylül, 3 Eylül, 9 Eylül, 11 Eylül, 12 Eylül, 13 Eylül, 18 Eylül, 22 Eylül, 1 Teşrinievvel, 2 Teşrinievvel, 4 Teşrinievvel, 5 Teşrinievvel, 6 Teşrinievvel, 8 Teşrinievvel, 13 Teşrinievvel, 16 Teşrinievvel, 20 Teşrinievvel, 29 Teşrinievvel, 20 Ekim.

5. Научные исследования

1. Агарков А. Ф. Взаимодействие военной администрации и местных органов власти по расквартированию и пребыванию военных частей в российской провинции в 1874–1908 гг. гг.: на материалах Курской губернии: автореф. дис. … канд. ист. наук. — Брянск: Брянск. гос. пед. ун-т им. И. Г. Петровского, 2009. — 25 с.

2. Аржаных А. А. Военнопленные русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в Саратове // Новый век: история глазами молодых: Сб. науч. тр. аспирантов и студентов истор. фак. СГУ. Вып. 5 / Под ред. В. П. Тотфалушина, А. Н. Иванова и Т. В. Синюковой. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2006. — С. 3–7.

3. Беляев Н. И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. — М.: Воениздат, 1956. — 136 с.

4. Беляков В. В. Пленные египтяне в России в конце 19 в. // Геомилитаризм. Геополитика. Безопасность. — 2005. — № 9. — С. 449–455.

5. Беляков В. В. Свои среди чужих. Пленные турки в России в 1877–1880 гг. // Восточный архив. — 2005. — № 13. — С. 56–58.

6. Беляков В. В. Военнопленные египтяне в России. 1877–1880 гг. // Военно-исторический журнал. — 2007. — № 4. — С. 34–37.

7. Блохин В. Ф., Косарев С. И. Русско-турецкая война (1877–1878 гг.) в отражении британской периодической печати // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — 2013. — № 12–2 (38). — С. 22–27.

8. Брусянин В. В. Леонид Андреев. Жизнь и творчество / Биографическая библиотека. № 2. — М.: Книгоизд-во К. Ф. Некрасова, 1912. — 126 с.

9. Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 2.: 1877–1880. — М.: Новоспасский монастырь, 2007. — 280 с.

10. Военно-медицинский отчет за войну с Турцией 1877–1878. Часть 3. — СПб.: Б.и., 1887. — 378 с.

11. Гиппиус В. И. Осады и штурм крепости Карса в 1877 г. Исторический очерк. — СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1885. — 585 с.

12. Золотарев В. А. Россия и Турция: война 1877–1878 гг. (проблемы историографии и источниковедения): дис. … д-ра ист. наук. — Л: ЛГУ им. А. А. Жданова, 1984. — 498 с.

13. Золотарев В. А. Россия и Турция. война 1877–1878 гг.: (Основные проблемы войны в русском источниковедении и историографии). — М.: Наука, 1983. — 232 с.

14. Иванов Ю. А. Пленные турки в русском уездном городке. 1878 год // Восточный архив. — 2000. — № 4/5. — С. 43–44.

15. Исследователь Севера Александр Дунин-Горкавич / Ред. И. Б. Сорвина. — М.: Гапарт, 1995. — 192 с.

16. История дипломатии. Т. 2. Изд. 2-е, перераб. и доп. / Под ред. А. А. Громыко, И. Н. Земскова, В. А. Зорина и др. — М.: Госполитиздат, 1963. — 820 с.

17. Кишмишев С. О. Война в Турецкой Армении 1877–1878 гг. — СПб.: Воен. тип., 1884. — 536 с.

18. Косарев С. И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в оценках российской и английской периодической печати: автореф. дис. … канд. ист. наук. — Брянск: Брянск. гос. ун-т им. акад. И. Г. Петровского, 2012. — 23 с.

19. Кочуков С. А. К вопросу формирования корпуса военных корреспондентов в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. — 2011. — Т. 11. — № 2–2. — С. 64–72.

20. Мартенс Ф. Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. 1874–1878. — СПб.: Тип. МПС, 1879. — 658 с.

21. Манахова А. В. Британские корреспонденты на театре боевых действий в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. // Меди@льманах. — 2014. — № 2. — С. 50–59.

22. Муминова Е. М. Деятельность российских и иностранных корреспондентов на Балканах в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. — 2008. — № 82–1. — С. 243–249.

23. Никитенко В. А. Военно-мобилизационные и санитарно-гуманитарные мероприятия нижегородского земства во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Молодой ученый. — 2015. — № 15. — С. 506–509.

24. Оболенский С. В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX в. // Одиссей: Человек в истории. 1997. — М.: Наука, 1998. — С. 204–232.

25. Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Т. 2–3, 6–8. СПб.: Воен. тип. 1901–1913.

26. Пец А. П. История семьи Пец (1774–1996) / Известия Русского генеалогического общества. Вып. 10. СПб.: 1999. — С. 29–39.

27. Познахирев В. в. Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. — СПб.: Нестор-История, 2014. — 292 с.

28. Познахирев В. В. «В награду усердия и самоотвержения, оказанных при означенном пожаре пленными турками» // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. — 2013. — № 7 (54). — С. 112–114.

29. Познахирев В. В. Огюн Т. К вопросу о количестве турок, плененных в Плевне 28 ноября 1877 г. // Гуманитарные научные исследования. — 2016. — № 6 [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2016/06/15597 (дата обращения: 22.06.2016).

30. Познахирев В. В. Пленные турки глазами российских детей (вторая половина XIX — начало XX в.) // Преподавание истории в школе. — 2013. — № 2. — С. 49–53.

31. Познахирев В. В. «Турок… Мола Гафис Мансур оглы есть не того звания, как он себя именует» // Военно-исторический журнал. — 2014. — № 10. — С. 63–64.

32. Познахирев В. В. Россиянка и пленный турок: некоторые грани взаимоотношений (XVIII — начало XX вв.) // История в подробностях. 2012. № 11 (29). — С. 46–51.

33. Познахирев В. В. Православные монастыри… для турецких военнопленных // Гуманитарные научные исследования. — май, 2012. [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2012/05/1080 (дата обращения: 18.12.2015).

34. Познахирев В. В. Турецкий крестник российского императора // Курский край: науч. — ист. журнал. — № 5 (133). — Курск: Изд. Курск. обл. науч. краевед. об-ва, 2011. — С. 9–11.

35. Поляков П. В. Деятельность медицинских учреждений Тульской губернии в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. — 2010. — № 1. — С. 118–123.

36. Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: опыт размещения, содержания и трудового использования на территории России // Вестник екатерининского института. — 2010. — № 2. — С. 54–60.

37. Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: размещение, содержание, взаимоотношения с населением российских губерний // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: история России. — 2010. — № 3. — с. 17–26.

38. Сахарова Е. В. Василий Дмитриевич Поленов и Елена Дмитриевна Поленова. Хроника семьи художников. — М.: Искусство, 1964. — 839 с.

39. Советская историческая энциклопедия. Т. 12, 16. М.: «Советская энциклопедия», 1961–1976.

40. Судовиков М. Маложеланная Вятка (Из истории политической ссылки) // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 4. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2005. — С. 239–244.

41. Тихонов А. В. Военнопленные турки в Калужской губернии в 1877–80-х годах // Бюллетень Санкт-Петербургского Дворянского Собрания. — 2007. — № 4 (13). — С. 28–33.

42. Хайемяэ М. Русско-турецкая война 1877–1878 годов в отражении эстонской устной прозы // К столетию русско-турецкой войны 1877–1878 годов / Под ред. академика В. Маамяги. — Таллин: АН Эст. ССР, 1977. — С. 64–75.

43. Шабалкин А. Ю. Турецкие военнопленные в Симбирске // Ульяновская-Симбирская энциклопедия. в 2-х т. Т. 2. / Ред. и сост. В. Н. Егоров. — Ульяновск: Симбирская книга, 2004. — С. 346.

44. Alexandrescu V., Atanasiu V. Bătălia a patra de la Plevna şi capitularea grupă rii Otomane // Romănia în Războiul de independenţă 1877–1878. — Bucureşti: Editura militară, 1977. — P. 279–302.

45. Бошнаков Н. Плевен по время на освободительната война // Плевенската епопея. 1877. Сборник. — София: «Отечествения фронт», 1977. — С. 38–67.

46. Garrison F. H. Notes on the history of military medicine. Chapter 1. — Washington: Association of Military Surgeons, 1922. — 206 p.

47. Генов Ц. Ролята и значението на Плевен в ходе на Русско-турската война от 1877–1878 годин // Плевенската епопея. 1877. Сборник. — София: «Отечествения фронт», 1977. — С. 21–36.

48. Hızal T. XVIII. Yüzyıldan XX. Yüzyıla Osmanlı Orusunda Kıyafet, Rütbe Terfisistemi, Nişan ve Madalyalar. — 48 s.

49. Hozier H. M. The Russo-Turkish war: including an account of the rise and decline of the Ottoman power, and the history of the Eastern question. — L.: W. Mackenzie, 1878. — 724 p.

50. Ian D. The Russo-Turkish War 1877. — L.: Osprey Publishing, 1994. — 48 p.

51. Pelin M. Căderea Plevnei 28 noiembre 1877. — Bucureşti: Editura Albatros, 1977. — 135 p.

52. Poznahirev V., Sibgatullina A. İki Osmanlı Paşasının Rusya’daki Esaret Yılları (1737–1740) // Türk dünyası kültür araştırmaları dergisi. — 2015. — Sayı. 3 — S. 32–43.

53. Quintin B. War in the East: A Military History of the Russo-Turkish War 1877–78. — Solihull, West Midlands: Helion, 2012. — 534 p.

54. Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг. в Витебской губернии // Веснiк Вiцебскага дзяржаўнага ўнiверсiтэта. — 2009. — № 51. — с. 12–16.

55. Симеонов Ц. Р. Блокада и освобождение на Плевен (13.IX. — 10.XII.1877 г.). — Плевна: Гос. изд-во «Ал. Пъшев», 1960. — 28 с.

56. Şapolyo E. B. Gazi Osman Paşa ve Plevne Müdafaası Türk-Rüs Savaşları Tarihi. Yazan. — İstanbul: Türkiye yayınevi, 1959. — 241 s.

57. Ünal U. Askerî Salnâmelerin Tarih Araştırmalarındaki Yeri 1865 ve 1870 Örneklemi // Sosyal Bilimler Enstitüsü Dergisi. — 2008. — № 2. — S. 203–219.

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

(Не включены часто упоминаемые Санкт-Петербург и Стамбул)

Авлияр с. — 59, 62–63, 114–115, 191, 195, 224, 239, 245

Айзпуте г. — см. Газенпот

Александрия г. — 119, 124

Александров г. — 119, 124

Александрополь г. — 219

Алексин г. — 119, 124

Ардаган кр. — 21, 59, 62

Арзамас г. — 119, 124

Арпачай р. — 17

Астраханская губ. — 120

Аткарск г. — 119, 124, 174

Ахтырка г. — 120, 124

Базарджик г. — 61, 221, 238

Балаклея г. — см. Ново-Серпухов

Балахна г. — 119, 124

Балашов г. — 119, 124

Бауск г. — 118, 124

Бауска г. — см. Бауск

Бежецк г. — 119, 124

Белгород г. — 108, 120, 124, 150, 152, 155

Белев г. — 119, 124

Белинский г. — см. Чембар

Белосток г. — 118, 124

Бельбек ст. — 240

Бельск г. — 118, 124

Бельск-Подляски г. — см. Бельск

Белый г. — 119, 124, 207, 209, 214

Бендеры г. — 49, 119, 124, 158, 167

Бессарабская губ. — 51, 119, 122, 200, 226

Бобруйск г. — 118, 124

Богодухов г. — 120, 124

Богородицк г. — 119, 124

Богородск г. — 119, 124, 206, 211

Болхов г. — 120, 124, 146, 155, 210

Борзна г. — 120, 124

Борисоглебск г. — 119, 124

Боровичи г. — 63, 119, 124, 194, 251

Боровск г. — 119, 124, 247

Брест г. — см. Брест-литовский

Брест-литовский г. — 118, 124

Бронница с. — 119, 124

Бронницы г. — 119, 125

Буй г. — 119, 125

Бухарест г. — 91, 95, 97, 101, 107–108, 110, 116

Быхов г. — 118, 125

Вадинск с. — см. Керенск

Валки г. — 120, 125

Варна г. — 238

Варнавин г. — 119, 125

Варшава г. — 118, 121, 125

Варшавская губ. — 125

Васильков г. — 119, 125

Везенберг г. — 120, 125

Великие Луки г. — 119, 125

Великий Новгород г. — см. Новгород

Великий Устюг г. — 156

Венден г. — 118, 125, 235

Венев г. — 119, 125

Верея г. — 119, 125

Верхотурье г. — 119, 125

Весьегонск г. — 119, 125

Ветлуга г. — 119, 125

Вид (Вит) р. — 82, 109

Виленская губ. — 118, 122, 236

Вилькомир г. — 118, 125

Вильна г. — 118, 125

Вильнюс г. — см. Вильна

Витебск г. — 62, 118, 125

Витебская губ. — 118, 122, 225, 236

Владикавказ г. — 91, 95

Владимир г. — 63, 119, 125, 148

Владимирская губ. — 119, 122, 198, 231, 236

Волгоград г. — см. Царицын

Волковыск г. — 118, 125

Вологда г. — 119, 125, 149, 186, 214

Вологодская губ. — 66, 119, 122, 225, 231, 236

Волоколамск г. — 119, 125, 204, 206, 212, 215

Волчанск г. — 120, 125

Вольск г. — 119, 125

Волынская губ. — 119, 122

Воронеж г. — 108, 120, 125, 146, 154–155, 157, 174, 200, 214, 216–217, 230

Воронежская губ. — 120, 123, 236

Вышний Волочек г. — 119, 125

Вязники г. — 119, 125, 204, 207

Вязьма г. — 119, 125

Вятка г. — 118, 125, 204, 247

Вятская губ. — 118, 122, 225, 236

Гагарин г. — см. Гжатск

Гадяч г. — 120, 125

Газенпот г. — 118, 125

Галич г. — 119, 125

Гдов г. — 120, 125

Гжатск г. — 53–54, 119, 125, 185, 243

Гольдинген г. — 118, 125, 134, 242

Гомель г. — 118, 125, 252

Горбатов г. — 119, 125, 155

Горный Дубняк с. — 59, 62, 72, 86, 98, 114

Гороховец г. — 119, 125

Гродненская губ. — 118, 122, 236

Гродно г. — 118, 125

Грязовец г. — 119, 125, 146, 152, 154–155, 173

Гюмри г. — см. Александрополь

Данилов г. — 119, 126, 251, 256

Данков г. — 119, 126

Даугавпилс г. — см. Динабург

Демидов г. — см. Поречье

Демянск г. (ныне п.г.т.) — 119, 126

Дерпт г. — 63, 118, 120, 126

Динабург г. — 118, 126

Дисна г. — 118, 126

Дмитров г. — 119, 126

Днепр р. — 189

Днепропетровск г. — см. Екатеринослав

Добрич г. — см. Базарджик

Донецк г. — см. Юзово

Дорогобуж г. — 119, 126, 155, 185

Дубница (Дупница) г. — 61

Дубно г. — 119, 126

Дунай р. — 89, 96, 103–104

Духовщина г. — 119, 126, 185, 187, 207, 210

Егорьевск г. — 119, 126

Екабпилс г. — см. Якобштадт

Екатеринослав г. — 119, 126

Екатеринославская губ. — 119, 122

Елабуга г. — 118, 126

Елгава г. — см. Митава

Еленовка (Оленовка) ст. — 189

Елец г. — 120, 126, 230

Елисаветград г. — 119, 126, 202, 247

Ельня г. — 119, 126

Епифань г. (ныне поселок) — 119, 126

Ефремов г. — 119, 126

Жиздра г. — 119, 126, 247

Житомир г. — 119, 126, 214

Задонск г. — 120, 126

Зарайск г. — 119, 126

Зарасай г. — см. Новоалександровск

Зеньков г. — 120, 126

Змиев г. — 120, 126

Зубцов г. — 119, 126

Ивангород г. — 120, 126

Ивановское с. — 188, 202, 207, 218

Изюм г. — 120, 126

Ихтиман г. — 81

Казанлык г. — 61

Казанская губ. — 120

Калуга г. — 119, 126, 133, 162, 174, 176, 206, 235, 247, 252

Калужскаягуб. — 119, 122, 225, 231, 236

Калязин г. — 119, 126, 187

Каменец-Подольский г. — 119, 126

Карелия — 120

Карс кр. — 23, 57–58, 60, 63, 86, 97, 108, 115, 165, 210, 214, 224, 238

Касимов г. — 120

Кашин г. — 119, 126

Кашира г. — 119, 126

Каунас г. — см. Ковно

Керенск г. — 118, 126

Киев г. — 65, 108, 119, 126

Киевская губ. — 119, 122, 236

Кингисепп г. — см. Ямбург

Кинешма г. — 119, 126

Киров г. — см. Вятка

Кировоград г. — см. Елисаветград

Кирсанов г. — 119, 127

Кишинев г. — 27, 29, 39, 63, 66, 119, 127, 221, 224, 236, 247

Климовичи г. — 118, 127

Клин г. — 119, 127

Княгинин г. — 119, 127

Княгинино, с. — см. Княгинин

Кобеляки г. — 118, 127, 183

Кобрин г. — 118, 127, 183, 187

Ковенская губ. — 118, 122, 236

Ковно г. — 118, 127

Ковров г. — 119, 127

Козелец г. (ныне п.г.т.) — 119, 127, 195, 205

Козельск г. — 119, 127

Козлов г. — 119, 127, 150

Кологрив г. — 119, 127

Коломна г. — 119, 127

Конотоп г. — 120, 127, 205

Константиноград г. — 120, 127

Короча г. — 120, 127

Коренная пустынь с. — 235

Корчева г. — 119, 127

Кострома г. — 63, 119, 127, 251

Костромская губ. — 119, 122, 225, 231, 236

Крапивна г. (ныне село) — 119, 127

Краслава, г. — см. Креславка

Красноград г. — см. Константиноград

Красный г. (ныне п.г.т.) — 119, 127

Крейцбург (Кройцбург) г. — 118, 127, 174, 218

Кременчуг г. — 120, 127, 148, 152, 242

Креславка мст. — 118, 127

Кронштадт г. — 123

Крустпилс г. — см. Крейцбург

Кулдига г. — см. Гольдинген

Курляндская губ. — 118, 122

Курск г. — 62–63, 120, 127, 133, 148, 150, 154, 169, 230, 242, 247, 253

Курская губ. — 120, 123, 152, 236, 259

Ладыжин мст. (ныне город) — 119, 127

Лебедянь г. — 119, 127

Ливны г. — 120, 127, 206

Лида г. — 118, 127

Липецк г. — 119, 127

Лифляндская губ. — 118, 122

Лихвин г. — 119, 127

Лохвица г. — 120, 127

Луга г. — 54–55, 120, 127, 150, 152, 157, 174

Лукоянов г. — 119, 127

Луцк г. — 119, 127

Льгов г. — 120, 127

Любим г. — 119, 127

Люблин г. — 118, 121, 127

Люблинская губ. — 118

Макарьев г. Нижегор. губ. — 119, 127

Макарьев г. — см. Макарьев-на-Унже

Макарьев-на-Унже г. — 119, 127

Макарьево п. — см. г. Макарьев Нижегор. губ.

Малоярославец г. — 119, 128

Маньковка с. (ныне п.г.т.) — 119, 128, 215

Мариуполь г. — 189

Медынь г. — 119, 128, 225

Меленки г. — 119, 128

Мещовск г. — 119, 128, 225

Минск г. — 118, 128, 206, 216

Минская губ. — 118, 122, 236

Миргород г. — 33, 120, 128, 200, 207

Митава г. — 62–63, 118, 128

Михайлов г. — 119, 128

Мичуринск г. — см. Козлов

Могилев г. — 46, 62, 118, 128, 242, 250

Могилевская губ. — 118, 122, 236

Можайск г. — 119, 128, 187, 214–215, 219

Молога г. — 119, 128

Моршанск г. — 119, 128

Мосальск г. — 119, 128

Москва г. — 48, 119, 128, 192, 210, 214, 251

Московская губ. — 119, 122, 231, 236

Муром г. — 119, 128

Мценск г. — 120, 128

Мышкин г. — 119, 128

Нарва г. — 120, 128

Нежин г. — 120, 128

Нерехта г. — 119, 128

Нижегородская губ. — 119, 122, 225, 231, 236

Нижнедевицк г. (ныне село) — 108, 120, 128

Нижний Новгород г. — 119, 128, 204

Николаев г. — 88, 119, 128

Никополь кр. — 97, 102–103, 113, 210, 224

Ниш кр. — 60–61

Новая Ладога г. — 120, 128

Новая Прага пос. (ныне п.г.т.) — 119, 128, 247

Новгород г. — 62, 119, 128, 133–134, 143, 146, 148, 158, 162, 169, 182, 193, 215, 218, 249–251, 255

Новгородская губ. — 119, 123, 182, 236

Новоалександровск г. — 118, 128

Новогрудок г. — 118, 128

Ново-Екатеринославль, сл. — 149

Ново-Серпухов сл. — 120, 128

Новоржев г. — 119, 128

Новосиль г. — 119, 128

Новохоперск г. — 120, 128, 215

Новочеркасск г. — 108

Ногинск г. — см. Богородск

Обоянь г. — 120, 128

Одесса г. — 27, 66, 119, 128, 240, 247, 251

Одоев г. (ныне п.г.т.) — 119, 129

Ольгополь г. (ныне село) — 119, 129, 243

Орел г. — 46, 62–63, 120, 129, 133, 143, 150, 162, 167, 203, 206, 230, 233, 242, 253

Орлов г. — 118, 129

Орловская губ. — 120, 123, 236

Осташков г. — 119, 129

Остер г. — 120, 129

Острогожск г. — 120, 129

Павловск г. — 120, 129

Паневежис г. — см. Поневеж

Пелла м. — 120, 129, 149–150

Пенза г. — 63, 118, 129, 134, 150, 155, 162, 174, 186, 189, 243, 252

Пензенская губ. — 118, 122, 236

Перемышль г. (ныне село) — 119, 129

Переславль-Залесский г. — 119, 129

Пермская губ. — 27, 66, 119–120, 122

Пернов г. — 118, 129

Петровск г. — 119, 129

Пинск г. — 118, 129

Пирятин г. — 120, 129

Плевна (Плевен) г. — 58, 60, 62–63, 68, 70–71, 79, 82, 97–100, 102, 104, 106, 108–109, 113, 115, 136–139, 165, 194, 196, 208, 224

Плоешти г. — 110

Поволжье — 120

Подольск г. — 119, 129

Подольская губ. — 119, 122

Покров г. — 119, 129

Полтава г. — 45, 49, 62–63, 120, 129, 167, 230, 242

Полтавская губ. — 120, 123, 236

Поморье — 120

Поневеж г. — 118, 129

Поречье г. — 119, 129, 136–139

Порхов г. — 119, 129, 152

Пошехонье г. — 119, 129

Прибалтика — 120

Прилуки г. — 120, 129

Пронск г. (ныне п.г.т.) — 119, 129

Пружаны г. — 118, 129

Псков г. — 33, 119, 129, 133, 174, 206

Псковская губ. — 119, 123, 225, 236

Путивль г. — 120, 129, 152

Пярну г. — см. Пернов

Раквере г. — см. Везенберг

Раненбург г. — 119, 129

Ревель г. — 46, 63, 120, 129, 162, 203, 206

Ржев г. — 119, 129

Рига г. — 118, 129, 133

Рогачев г. — 118, 129

Романов-Борисоглебск г. — 119, 129

Ромны г. — 120, 129

Рославль г. — 119, 129, 185, 187

Ростов г. — 119, 129

Ростов-на-Дону г. — 29, 35, 39, 58, 91, 119, 129, 221, 224

Руза г. — 119, 129, 217

Рыбинск г. — 119, 129, 148, 187, 206, 209, 235, 243

Рыльск г. — 120, 130, 158, 244

Ряжск г. — 119, 130

Рязанская губ. — 119, 122, 231, 236

Рязань г. — 63, 119, 130, 133, 150, 155, 162, 187, 203, 206, 210, 235, 243, 251–253

Саврань мст. (ныне п.г.т.) — 119, 130

Самара г. — 119, 130, 148, 174, 183, 186–188, 204, 207

Самарская губ. — 119–120, 122, 161, 236

Санкт-Петербургская губ. — 120, 123, 203, 214, 236

Сапожок г. (ныне п.г.т.) — 119, 130

Саранск г. — 118, 130

Саратов г. — 119, 130, 133, 150, 162, 167, 187, 197, 203, 235

Саратовская губ. — 119, 122, 161, 225, 236

Сватово г. — см. Ново-Екатеринославль

Свислочь мст. (ныне город) — 118, 130, 204

Севастополь г. — 168, 240–241, 243, 245–247, 250, 254, 256

Семенов г. — 119, 130

Сергач г. — 119, 130

Серпухов г. — 119, 130

Сибирь — 66, 120, 258

Симбирск г. — 119, 130, 203, 253

Симбирская губ. — 119–120, 122, 236

Симферополь г. — 119, 130, 204

Скопин г. — 119, 130

Слободской г. — 118, 130

Смоленск г. — 47, 50, 94, 119, 130, 156, 171, 183, 234

Смоленская губ. — 119, 122, 162, 183, 185, 231, 236

Соколка г. — 118, 130

Сокулка г. — см. Соколка

Солигалич г. — 119, 130

София г. — 48, 53, 61

Спасск г. — 119, 130

Спасск-Рязанский г. — см. Спасск

Ставрополь г. — 251

Старая Русса г. — 119, 130, 215

Старица г. — 119, 130

Старый Оскол г. — 120, 130, 160, 195

Стрельна п. — 120, 130

Суджа г. — 120, 130, 150, 153

Судогда г. — 119, 130

Суздаль г. — 119, 130, 206–207

Сумы г. — 120, 130

Сызрань г. — 119, 130, 161

Сычевка г. — 54, 119, 130

Таврическая губ. — 119–120, 122

Таганрог г. — 66

Таллин г. — см. Ревель

Тамбов г. — 63, 119, 130, 186, 206

Тамбовская губ. — 119, 122, 231, 236

Тарту г. — см. Дерпт

Таруса г. — 119, 130

Ташкисен с. — 61

Тбилиси г. — см. Тифлис

Тверская губ. — 119, 122, 231, 236

Тверь г. — 33, 119, 130, 235

Телиш с. — 59, 63, 77, 81, 239, 245

Темников г. — 119, 130

Тирасполь г. — 119, 130, 172

Тифлис г. — 114, 169, 192, 219

Торжок г. — 119, 131

Торопец г. — 119, 131

Тула г. — 119, 131, 133, 150

Тульская губ. — 119, 122, 231, 236

Тутаев г., — см. Романов-Борисоглебск

Углич г. — 119, 131, 252

Укмерге г. — см. Вилькомир

Ульяновск г. — см. Симбирск

Умань г. — 119, 131, 243, 250, 253

Унгены ст. — 110

Урал — 120

Усмань г. — 119, 131

Фатеж г. — 120, 131

Фридрихштадт г. — 118, 131

Харьков г. — 32, 46, 62–63, 65–66, 108, 114, 120, 131, 133, 143, 150, 167, 176, 187, 194, 202, 209, 215, 218, 242–243, 247, 251

Харьковская губ. — 120, 123, 225, 236

Хвалынск г. — 119, 131

Херсон г. — 119, 131

Херсонская губ. — 51, 66, 119, 122

Холм г. — 119, 131

Царицын г. — 119, 131

Царство Польское — 120

Цесис г. — см. Венден

Чаплыгин г. — см. Раненбург

Чекалин г. — см. Лихвин

Чембар г. — 118, 131

Чериков г. — 118, 131

Чернигов г. — 62, 120, 131, 242

Черниговская губ. — 120, 123, 236

Чугуев г. — 120, 131

Чухлома г. — 119, 131

Шацк г. — 119, 131

Шейново с. — 57, 60–61, 97, 110, 141, 165, 191, 224

Шипка г. — 57, 60–61, 97, 110, 141, 165, 191, 224

Шлиссельбург г. — 120, 131

Шостка пос. (ныне город) — 120, 131

Шуя г. — 119, 131, 147, 150, 174, 235

Эрзерум кр. — 24, 198

Эстляндская губ. — 120, 123, 213, 225, 236

Юзово (Юзовка) пос. — 176

Юрьев-Польский г. — 119, 131

Юрьевец г. — 119, 131

Юхнов г. — 119, 131

Якобштадт г. — 118, 131, 174

Ямбург г. — 120, 131

Яранск г. — 214

Ярославль г. — 119, 131, 133, 148, 252, 254–255

Ярославская губ. — 119, 122, 174, 225, 231, 236

Яссы г. — 223

Яунелгава г. — см. Фридрихштадт

Примечания

1

В отечественной и зарубежной литературе можно встретить и другие данные. Подробнее об этом см. главу 2.

(обратно)

2

В 1914–1918 гг. число турок, находившихся в русском плену, составило около 64,5 тыс. человек.

(обратно)

3

Аржаных А. А. военнопленные русско-турецкой войны 1877–1878 гг. в Саратове // Новый век: история глазами молодых: Сб. науч. тр. аспирантов и студентов истор. фак. СГУ. вып. 5 / под ред. В. П. Тотфалушина, А. Н. Иванова и Т. В. Синюковой. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2006. — С. 3–7; Беляков В. В. Пленные египтяне в России в конце 19 в. // Геомилитаризм. Геополитика. Безопасность. — 2005. — № 9. — С. 449–455; Он же. Свои среди чужих. Пленные турки в России в 1877–1880 гг. // Восточный архив. — 2005. — № 13. — С. 56–58; Иванов Ю. А. Пленные турки в русском уездном городке. 1878 год // Восточный архив. — 2000. — № 4/5. — С. 43–44; Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг. в Витебской губернии // Веснiк Вiцебскага дзяржаўнага ўнiверсiтэта. — 2009. — № 51. — с. 12–16; Он же. турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: размещение, содержание, взаимоотношения с населением российских губерний // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: История России. — 2010. — № 3. — с. 17–26; Тихонов А. В. Военнопленные турки в Калужской губернии в 1877–80-х годах // Бюллетень Санкт-Петербургского Дворянского Собрания. — 2007. — № 4 (13). — С. 28–33.

(обратно)

4

Первые пленные противника (102 пограничника) были взяты около 3-х часов ночи 12 апреля 1877 г.

(обратно)

5

В Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА) еще в досоветский период были уничтожены такие дела, как: «переписка о турецких военнопленных» (3 тома общим объемом около 1 200 л.), «списки пленных и донесения о них с европейского и азиатского театров военных действий» (29 томов общим объемом до 10 000 л.), «списки больных и умерших пленных» (2 тома); «сопроводительные документы к письмам военнопленных» (10 томов); «переписка о возвращении турок на родину» (2 тома общим объемом около 1 000 л.); «списки военнопленных, репатриируемых из России» (13 томов); «дело о поступлении пленных в русское подданство и об обращении их в православие» (1 том) и др. (РГВИА. Ф. 400. Оп. 44. д. 23. л. 1–9).

(обратно)

6

Составлена автором на основе анализа документов учета турецких военнопленных за 1877–1878 гг. и с использованием: Hızal T. XViii. Yüzyıldan XX. Yüzyıla Osmanlı Orusunda kıyafet, rütbe terfisistemi, nişan ve madalyalar. — s. 27, 30; Ünal U. askerî salnâmelerin tarih araştırmalarındaki Yeri 1865 ve 1870 Örneklemi // sosyal Bilimler enstitüsü dergisi. — 2008. — № 2. — s. 206–207.

(обратно)

7

Материалы для описания Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Кавказско-Малоазиатском театре. Т. 1. — С. 203–204.

(обратно)

8

Угроза тогда возымела действие, хотя, конечно же, была очевидным блефом.

(обратно)

9

Военно-медицинский отчет за войну с Турцией 1877–1878. Часть 3. — СПб.: Б.и., 1887. — С. 375.

(обратно)

10

Для сравнения, в 1877 г. месячный «оклад жалования» русского генерал-майора составлял 84 руб. 75 коп.

(обратно)

11

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Вып. 62. — С. 459–460; Вып. 64. Ч. 1. — С. 182; Вып. 86. — С. 118, 120; Кишмишев С. О. Война в Турецкой Армении 1877–1878 гг. СПб.: Воен. тип. 1884. — С. 99.

(обратно)

12

Барановский А. И. Путевые заметки. в Румынии и Болгарии. 1 дек. 1877–15 февр. 1878 г. — м.: унив. тип., 1878. — с. 8; Гаусман А. К. Описание действий летучих санитарных отрядов Общества красного креста в отряде генерала Гурко. — СПб.: Тип. А. Траншеля, 1878. — С. 5; Гредякин Н. Дневник лейб-гренадера // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 303; Петриченко. Записки сестры красного креста // Колосья. — 1884. — № 7/8. — С. 344; Под Шейново. (Воспоминания болгарского ополченца) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С 11; Склифософский Н. В. В госпиталях и на перевязочных пунктах во время турецкой войны // Военно-медицинский журнал. — 1878. — Ч. 132. — Кн. 7. — С. 158; Ядовин П. И. под горним дубняком (Очерки и воспоминания). — Варшава. Тип. учеб. окр., 1882. — С. 76.

(обратно)

13

Из Рущукского отряда // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 290.

(обратно)

14

Материалы для описания Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 3. — С. 117, 119; Т. 7. Ч. 1. — С. 586.

(обратно)

15

Гиппиус В. И. Осады и штурм крепости Карса в 1877 г. Исторический очерк. СПб.: Тип. И. Н. Скороходова, 1885. — С. 525.

(обратно)

16

The Times. 1877. 24 Dec. P. 5.

(обратно)

17

The Daily News. 1877. 27 Dec. P. 5.

(обратно)

18

Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 1286. Оп. 38. д. 91. Л. 1, 3–5, 9–19, 21–22.

(обратно)

19

Российский государственный архив военно-морского флота (РГА ВМФ). Ф. 13. Оп. 1. Д. 3. Л. 318.

(обратно)

20

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 2. — С. 38.

(обратно)

21

Для сравнения заметим, что в 1914 г. аналогичные Правила были утверждены главой государства 28 июля, т. е. через 9 суток после того, как Германия объявила войну России.

(обратно)

22

РГА ВМФ. Ф. 410. Оп. 2. Д. 3546. Л. 1–5.

(обратно)

23

РГВИА. Ф. 395. Оп. 111. 1856 г. 2-е Отделен. Д. 375. Л. 3.

(обратно)

24

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 1; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 237.

(обратно)

25

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8099. Л. 8.

(обратно)

26

Там же. Д. 8088. Л. 11–13; Д. 8111. Л. 23.

(обратно)

27

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8111. Л. 14–16, 18, 20–22.

(обратно)

28

Даты принятия Положений о пленных указаны по изданиям: Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ РИ). Собр. второе. Т. IV. № 2977, Т. XXIX. № 28038, Т. LII. № 57530; Собр. третье. Т. XXIV. № 24523; СУиРП. 1914. № 281. Ст. 2568.

(обратно)

29

РГА ВМФ. Ф. 283. Оп. 3. Д. 1229. Л. 21–22; РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 152. Л. 8, 12–13, 30–39.

(обратно)

30

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 152. Л. 46–60.

(обратно)

31

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 152. Л. 33.

(обратно)

32

В частности, ст. 572 «Устава» предусматривала, что «общественные городские и сельские управления нанимают дома и для больных в случае эпидемий».

(обратно)

33

Мартенс Ф. Ф. Восточная война и Брюссельская конференция. 1874–1878. СПб.: Тип. МПС, 1879. — С. 280.

(обратно)

34

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 123–124.

(обратно)

35

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 104.

(обратно)

36

Одесский вестник. 1878. 19 окт. С. 2–3.

(обратно)

37

«Некрасовцы» — русские старообрядцы, потомки донских казаков — сторонников атамана Игната Некрасова, одного из предводителей Булавинского восстания 1707–1708 гг.; в 1740 г., спасаясь от преследования российского правительства, эмигрировали в Турцию.

(обратно)

38

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8087. Л. 3; Д. 8088. Л. 1; Д. 8111. Л. 1–2, 13; Ф. 283. Оп. 3. Д. 1229. Л. 10–19; Государственный архив Курской области (ГАКО). Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 10–11.

(обратно)

39

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 75. — С. 7–8, 34, 259, 300–301.

(обратно)

40

Там же. Вып. 73. — С. 135.

(обратно)

41

Составлена по данным: ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XXXIV. № 34385; Т. XLV. № 48895; Т. XLVI. № 49863а; Т. XLVIII. № 51755; Т. IL. № 53623; Т. LII. №. 57530; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 1–4, 23, 61–65, 104, 164, 173, 175–176, 194, 222–223; Д. 2047. Л. 1–3, 138, 243; Д. 2057. Л. 2; Д. 2058. Л. 222, 247–255; Д. 2088. Л. 8; Оп. 7. Д. 489. Л. 17–18; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 3084. Л. 12–13; 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 83а-84, 165а, 221, 228; Ф. 1287. Оп. 15. Д. 15. Л. 2–4; 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 1–5; Государственный архив Вологодской области (ГАВологО). Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 6–7, 14, 16; Д. 16. Л. 6, 12, 17, 25, 55, 64; Государственный архив Воронежской области (ГАВоронО). Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 3, 5, 8, 24, 55, 72; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 8-11, 64–65; Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 1, 4, 24, 115–116, 241; Д. 147. Л. 39–40; Д. 150. Л. 3; Государственный архив Новгородской области (ГАНО). Ф. 104. Оп. 1. Д. 282. Л. 1, 21, 26, 47, Д. 295. Л. 1, 3, 10, 13–14, 18, 32; Государственный архив Псковской области (ГАПО). Ф. 205. Оп. 1. Д. 60. Л. 81; Государственный архив Смоленской области (ГАСО). Ф. 1. Оп. 5. 1877. Д. 34. Л. 9-12, 17–18; Ф. 86. Оп. 1. Д. 13. Л. 18; Д. 16. Л. 5–6, 12, 22, 56, 59, 65, 71, 108, 141; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878… Вып. 62, - С. 359; Вып. 64, Ч. 1. — С. 182, 2,9, 216, 233, 246–247; Вып. 68. — С. 10–11, 27, 45, 56; Вып. 69. — С. 130; Вып. 85. — С. 284, 299–300, 306, 348, 357; Вып. 86. — С. 119, 134, 158, 215; Вып. 94. — С. 183; Вып. 95. — С. 161, 411; Вып. 96. — С. 373–376.

(обратно)

42

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 97. Л. 24; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2088. Л. 8; Центральный исторический архив Москвы (ЦИАМ). Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 60.

(обратно)

43

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13; Боратынский М. А. Год в походе. Воспоминания участника рус. — тур. войны 1877–1878 гг. — Тамбов: Зем. тип., 1903. — С. 31; Вонлярлярский В. М. Воспоминания ординарца о войне 1877–1878 г. — СПб.: Скоропеч. преем. В. Тиле, 1891. — С. 179.

(обратно)

44

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 164; Центральный Государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб.). Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 10.

(обратно)

45

Правда. 1877. 2 окт. С. 5.

(обратно)

46

Под Плевной. (Со слов очевидца-участника) // Разведчик. — 1896. — № 319. — С. 1049.

(обратно)

47

Харьков. 1877. 21 нояб. Прибавление. С. 1.

(обратно)

48

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 112, 196.

(обратно)

49

Клевезаль В. Н. Воспоминания военнопленного // Исторический вестник. — 1901. — Т. 83. — № 3. — С. 950–973.

(обратно)

50

Характерно, что сами пленные встречи с английскими дипломатами тоже не искали.

(обратно)

51

Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 6; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 127.

(обратно)

52

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 218, 220.

(обратно)

53

Там же. Л. 163–164; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … вып. 69. — с. 130; Coope W. J. A prisoner of war in Russia. — L.: Sampson Low, Martson, Searle & Rivington, 1878. — P. 258–259.

(обратно)

54

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 70, 76–77, 83–84.

(обратно)

55

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 1–3, 32–34, 46–48.

(обратно)

56

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 10–11.

(обратно)

57

Там же. Л. 34.

(обратно)

58

Vakit. 1878. 3 Eylül. S. 1.

(обратно)

59

Косарев С. И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. в оценках российской и английской периодической печати: автореф. дис. … канд. ист. наук. — Брянск: Брянск. гос. ун-т им. акад. И. Г. Петровского, 2012. — С. 3.

(обратно)

60

Кочуков С. А. К вопросу формирования корпуса военных корреспондентов в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов // Известия Саратовского университета. Новая серия. Серия: История. Международные отношения. — 2011. — Т. 11. — № 2–2. — С. 64–72; Манахова А. В. Британские корреспонденты на театре боевых действий в Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. // Меди@льманах. — 2014. — № 2. — С. 50–59; Муминова Е. М. Деятельность российских и иностранных корреспондентов на Балканах в годы Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. — 2008. — № 82–1. — С. 243–249.

(обратно)

61

Блохин В. Ф., Косарев С. И. Русско-турецкая война (1877–1878 гг.) в отражении британской периодической печати // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. — 2013. — № 12–2 (38). — С. 24.

(обратно)

62

Подробнее об этом см. Главы 3 и 4 настоящей работы.

(обратно)

63

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 73. — С. 197.

(обратно)

64

Новое время. 1878. 5 февр. С. 5.

(обратно)

65

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1878 г. Д. 157. Л. 2–3.

(обратно)

66

Голос. 1878. 19 марта. С. 2.

(обратно)

67

ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 7.

(обратно)

68

Беляков В. В. Военнопленные египтяне в России. 1877–1880 гг. // Военно-исторический журнал. — 2007. — № 4. — С. 34; Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: опыт размещения, содержания и трудового использования на территории России // Вестник Екатерининского института. — 2010. — № 2. — С. 54.

(обратно)

69

Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 320–321, 331.

(обратно)

70

Беляков В. В. Военнопленные египтяне в России… — С. 35.

(обратно)

71

Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: опыт размещения, содержания… — С. 55.

(обратно)

72

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 64. Ч. 2. — С. 241; Вып. 86. — С. 159, 174.

(обратно)

73

Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 3. — С. 117.

(обратно)

74

Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ). Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 147; Кишмишев С. О. Указ. соч. — С. 480–481.

(обратно)

75

Советская историческая энциклопедия. Т. 12. — С. 389; Т. 16. — С. 282.

(обратно)

76

Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. на Балканском полуострове. Т. 7, Ч. 1. — С. 145; Т. 8, Ч. 1. — С. 49.

(обратно)

77

См., например: Беляев Н. И. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. — М.: Воениздат, 1956. — C. 83; Золотарев В. А. Россия и Турция. Война 1877–1878 гг.: (Основные проблемы войны в русском источниковедении и историографии). — М.: Наука, 1983. — С. 45; Alexandrescu V., Atanasiu V. Bătălia a patra de la Plevna şi capitularea grupă rii Otomane // romănia în războiul de independenţă 1877–1878. — Bucureşti: editura militară, 1977. — P. 296; Бошнаков Н. Плевен по время на освободительната война // Плевенската епопея. 1877. — София: «Отечествения фронт», 1977. — С. 64; Генов Ц. Ролята и значението на Плевен в ходе на Русско-Турската война от 1877–1878 годин // Плевенската епопея. 1877. — София: «Отечествения фронт», 1977. — С. 32; Quintin B. War in the East: A Military History of the Russo-Turkish War 1877–78. — Solihull, West Midlands: Helion, 2012. — P. 362; Симеонов Ц. Р. Блокада и освобождение на Плевен (13.IX. — 10. XII.1877 г.). — Плевна: Гос. изд-во «Ал. Пъшев», 1960. — С. 26; Şapolyo E. B. Gazi Osman Paşa ve Plevne Müdafaası Türk-Rüs Savaşları Tarihi. Yazan. — Istanbul: Türkiye yayınevi, 1959. — S. 192.

(обратно)

78

Познахирев В. В. Огюн Т. К вопросу о количестве турок, плененных в Плевне 28 ноября 1877 г. // Гуманитарные научные исследования. — 2016. — № 6 [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2016/06/15597 (дата обращения: 22.06.2016).

(обратно)

79

Pelin M. Căderea Plevnei 28 noiembre 1877. — Bucureşti: Editura Albatros, 1977. — P. 120.

(обратно)

80

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 153, 218, 220; Д. 2047. Л. 81–94; Д. 2058. Л. 220, 233–239, 247–255; Д. 2059. Л. 30, 58; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 16, 17, 21, 24, 27, 29–30; НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 147; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 14. — С. 127; Вып. 15. — С. 157, 183–184, 193, 202; Вып. 62. — С. 334, 349; Вып. 64. Ч. 1. — С. 212; 246–247; Ч. 2. — С. 73–74; 241; Вып. 68. С. 21–22; Вып. 69. — С. 150; Вып. 85. — С. 312, 314, 328, 332, 353; Вып. 86. — С. 3, 7, 9, 118–119, 133, 159, 193–194, 215, 223; Вып. 96. — С. 374, 376, 378; Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 1. — С. 203–204; Т. 2. — С. 342–344; Т. 3. — С. 117–119; Т. 7. Ч. 1. — С. 586; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 2. — С. 276; Т. 8. Ч. 1. — С. 617; Ч. 2. — С. 198; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 313–314, 320–321, 374, 376; Золотарев В.А. Россия и Турция: война 1877–1878 гг. (проблемы историографии и источниковедения): дис. … д-ра ист. наук. — Л: ЛГУ им. А. А. Жданова, 1984. — С. 60; Кадацкий Н.М. Жизнь перевязочных пунктов в кампании 1877–1878 гг. в Европейской Турции // Военно-медицинский журнал. 1904. — Т. 2. — Кн. 10. — С. 345; Кишмишев С.О. Указ. Соч. — С. 480–481, 508; Greene F.V. The campaign in Bulgaria. 1877–1878. — L.: Hugh Rees, 1903. — P. 152, 155.

(обратно)

81

Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 8, Ч. 1. — С. 617.

(обратно)

82

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 86. — С. 133, 193–194, 215, 222–223.

(обратно)

83

Составлена по данным: РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 89Г, 112, 196, 267, 296; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 129, 131; Д. 2058. Л. 224–225; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 64. Ч. 1. — С. 212; Ч. 2. — С. 73–74; Материалы для описания Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 1. — С. 203–204; Т. 2. — С. 343; Газенкампф М.А. Мой дневник. 1877–78 гг. Изд. испр. и доп. — СПб.: В. Березовский, 1908. — С. 220.

(обратно)

84

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 117. Л. 25; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 159–161; Д. 2058. Л. 10; Д. 2088. Л. 67; Оп. 24. Д. 258. Л. 31, 57, 123; Ф. 1351. Оп. 1. Д. 3685. Л. 30; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8111. Л. 14; АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 9; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 20; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 64. Ч. 2. — С. 141; Вып. 94. — С. 36, 38, 40–43; Вып. 95. — С. 121, 128–129, 221, 254; Боратынский М. А. Указ. соч. — С. 20; Гредякин Н. Указ. соч. — С. 302; Петриченко. Указ. соч. — С. 344; Минские губернские ведомости. 1877. Часть неоф. 1 окт. С. 532; Московские ведомости. 1877. 11 нояб. С. 4; 13 нояб. С. 3; 1878. 21 февр. С. 2; Одесский вестник. 1878. 20 авг. С. 4; Ревельский листок. 1878. 1 февр. С. 2; Русский мир. 1878. 5 авг. С. 2.

(обратно)

85

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 94. — С. 43; Вып. 95. — С. 195, 434–435; Правда. 1877. 2 окт. С. 4.

(обратно)

86

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 94. — С. 37, 55.

(обратно)

87

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 75. — С. 7; Дело Кутаисского полка 24 октября // сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 248; Голос. 1877. 6 дек. С. 3.

(обратно)

88

Цуриков С. А. Воспоминания о войне 1877–1878 годов // Исторический вестник. — 1901. — Т. 83. — № 1. — С. 139.

(обратно)

89

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 120; Д. 154. Л. 1; Оп. 39. Д. 254. Л. 1, 6; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 126, 237, 239, 258–259; Д. 2058. Л. 61–62; Д. 2086. Л. 3, 5, 12–13; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 16–17, 21; АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 6, 15, 22–23, 27.

(обратно)

90

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8088. Л. 10.

(обратно)

91

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 120; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 61–62; Д. 2086. Л. 12–13; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 95. — С. 447.

(обратно)

92

Шаховской Л. В. Два похода за Балканы. С театра войны 1877–78. изд. 2-е. — М.: Типо. — лит. т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1897. — С. 315–316.

(обратно)

93

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 74. — С. 100–101.

(обратно)

94

Прянишников А. П. Запись того, что я помню о передвижениях и военных действиях 9-го Драгунского Казанского полка в русско-турецкую войну 1877–1878 гг. — М.: Гос. публ. ист. б-ка России, 2004. — С. 40.

(обратно)

95

Голос. 1878. 1 марта. С. 2.

(обратно)

96

Берс А. А. Воспоминания офицера л. — гв. Преображенского полка о походе в Турцию в 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1898. — Т. 96. — № 10. — С. 224.

(обратно)

97

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2088. Л. 56.

(обратно)

98

Vakit. 1878. 12 Eylül. S. 1.

(обратно)

99

См., в частности: Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 2. — С. 449; Вып. 15. — С. 43, 45, 102.

(обратно)

100

Паренсов П. Д. Из прошлого. Воспоминания офицера Ген. штаба. в 3-х ч. Ч. 2–3. — СПб.: В. Березовский, 1904. — С. 205.

(обратно)

101

Богаевский Л. Г. Дневник конно-артиллериста Рущукского отряда. — СПб.: Тип. Главн. упр. уделов, 1903. — С. 52–53; Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 164; Яшвиль Н. В. Походные письма (1877–1878 гг.). — София: «Проф. Марин Дринов», 2007. — С. 92.

(обратно)

102

НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 74.

(обратно)

103

Яшвиль Н. В. Указ. соч. — С. 33, 47.

(обратно)

104

Наиболее показательно такая политика проявила себя в октябре 1877 г. под Телишем, где личный состав лейб-гвардии Егерского полка не был даже приведен на отпевание нескольких сот своих изувеченных турками товарищей (кстати, это хорошо видно на известном полотне В. В. Верещагина «Побежденные. Панихида»).

(обратно)

105

Составлена по данным: НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 74, 94; Адрианов Н. А. Поход в Турцию. Воспоминания конно-артиллериста. — СПб.: Типолит. М. Виленчик, 1904. — С. 52; Аменитский А. Н. Заметки о деятельности 63-го военно-временного госпиталя во время турецкой войны 1877 и 1878 годов // Военно-медицинский журнал. — 1880. — Ч. 137. — Кн. 1. — С. 53; Аноев А. А. Боевое крещение. 1877 год. // Русский архив. — 1908. — № 4. — С. 614; Арендт С. А. Воспоминания сестры милосердия. 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1887. — Т. 55. — № 8. — С. 382; Барановский А. И. Указ. соч. — С. 8; Бартенев Д. В. Из воспоминаний Д. В. Бартенева // Русский архив. — 1900. — № 11. — С. 432, 434–435; Бачевский К. Н. Воспоминания о походе 18-го пехотного Вологодского полка в Турцию в 1877–1878 годах. — СПб.: «Чтение для солдат», 1886. — С. 120; Берс А. А. Воспоминания офицера л. — гв. Преображенского полка о походе в Турцию в 1877–1878 гг. — СПб.: Тип. т-ва «Общ. польза», 1898. — С. 12–13, 53–55; Боратынский М. А. Указ. соч. — С. 31; Вагнер. Ловча (Из воспоминаний о войне 1877–78 гг.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 356–358, 361; В военно-походном госпитале (из писем с театра войны 1877–1878 гг.) // Исторический вестник. — 1900. — № 9. — С. 918; Великий князь Сергей Александрович Романов: биографические материалы. Кн. 2.: 1877–1880. — М.: Новоспасский монастырь, 2007. — С. 70; Венедиктов И. И. В Рущукском отряде. (Воспоминания) // Русская старина. — 1903. — Т. 115. — № 8. — С. 296; Верещагин А. В. Дома и на войне. 1853–1881. Изд. 2-е. — СПб.: Тип. Н. А. Лебедева, 1886. — С. 263–264, 313, 366, 413, 420; Верещагин В. В. На войне. Воспоминания о Русско-турецкой войне 1877. — М.: Т-во И. Д. Сытина, 1902. — С. 141, 146–147, 151–153, 167–169, 171, 218; В. О. Воспоминания о походе 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1884. — № 8. — С. 411; № 9. — С. 631, 634; Война 1877–1878. Записки унтер-офицера А.В. — СПб.: Типолитогр. А. А. Лейферта, 1902. — С. 54–55; Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 50, 58–59, 161, 164, 171; Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 202, 205–206, 210, 217, 219, 242; Гейман Р. Б. От Варшавы до Константинополя. Записки гвардейск. гусара. — Варшава: Тип. Окр. штаба, 1893. — С. 54, 59; Гершельман Ф. К. Воспоминания о Турецкой войне. — СПб.: Тип. Гл. упр. уделов, 1908. — С. 67, 99; Градовский Г. К. Итоги (1862–1907). — К: Тип. Т-ва И. Н. Кушнерев и К°, 1908. — С. 386, 453, 455, 459–461; Гредякин Н. Указ. соч. — С. 298, 302–303, 320; Гудим-Левкович П. М. Записки о войне 1877–78 гг. // Русская старина. — 1905. — № 12. — С. 600; Гурьев В. В. Письма священника с похода 1877–1878 гг. — М.: Унив. тип., 1883. — С. 75, 84–85, 92; Дагаев Т. М. Под Телишем в 1877 г. Из дневника офицера // Русская старина. — 1889. — № 12. — С. 770; Дело Кутаисского полка 24 октября… — С. 249; Депрерадович Ф. М. Из воспоминаний о русско-турецкой войне 1877–1878 гг. бывшего командира 1-й бригады болгарского ополчения полковника де-Прерадовича. — СПб.: Тип. М. Стасюлевича, 1881. — С. 176, 233, 313, 317, 327–328; Дукмасов П. А. Со Скобелевым в огне. Воспоминания о рус. — тур. войне 1877–78 гг. и о М. Д. Скобелеве ординарца его. Изд. 2-е, доп. — СПб.: Тип. Муллер и Богельман, 1895. — С. 203, 205, 208, 215–216; Иванова Е. М. Поездка во Фратешти (Из путевых впечатлений «сестры») // Слово. — 1878. — № 5. — С. 157, 170; Из воспоминаний юного артиллериста // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 192, 194, 207; Из записной книжки кавказца // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 511; Из писем врача с Кавказа // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 258; Из Рущукского отряда… — С. 304; Иловайский Д. И. Поездка под Плевну в 1877 г. (Из воспоминаний) // Русская старина. — 1883. — № 2. — С. 369; Исследователь Севера Александр Дунин-Горкавич / Ред. И. Б. Сорвина. — М.: Гапарт, 1995. — С. 36; Кадацкий Н. М. Указ. соч. — Т. 2. — Кн. 8. — С. 835; Т. 3. — Кн. 9. — С. 107–108; Кн. 10. — С. 328, 351; Кн. 11. — С. 544; Кениг С. А. Воспоминания сестры милосердия // Исторический вестник. — 1916. — Т. 146. — № 10. — С. 95; № 11. — С. 364–365; Куропаткин А. Н. Под Плевной. (Практика траншейной войны) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 381; Литвинов Н. П. Отрывки из писем (1877) // Исторический вестник. — 1908. — № 2. — С. 512, 517–518, 521, 523, 531; Луганин А. И. Лейб-гвардии Волынский полк под Плевной. (С 12-го окт. По 2-е дек. 1877 г.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — с. 113; Луганин А. И. Балканский и Забалканский поход лейб-гвардии Волынского полка в 1877–1878 гг. // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 4. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 172; Мещерский В. П. Кавказский путевой дневник. — СПб.: Тип. Г. Е. Благосветлова, — 1878. — С. 129, 146, 206; Паренсов П. Д. Указ. соч. — С. 205; Паскин А. П. Из походных записок строевого офицера // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 439; Пеллегрини К. К. Сто дней под Плевной. На Юру // Свет. — 1902. — Т. 6. — С. 57; Петриченко. Указ. соч. — С. 327; Петровский А. Семь недель под Плевной // Русский вестник. — 1880. — Т. 149. — № 9. — С. 103; Пирогов Н. И. Военно-врачебное дело и частная помощь на театре войны в Болгарии и в тылу действующей армии 1877–1878. — СПб.: Изд. Гл. управл. общ-ва попечен. о раненых и больных воинах, 1879. — С. 157; Письма сестры милосердия // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 2. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 441, 443, 449–450; Под Плевной… — С. 1049–1050; Под Шейново… — С. 7; Поликарпов И. С. Шипка // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 482–483; Потехин И. М. Из воспоминаний о минувшей войне в Азиатской Турции. — Казань: Унив. тип., 1881. — С. 13; Прянишников А. П. Указ. соч. — С. 16, 41; Пясецкий П. Я. Два месяца в Габрове. Из воспоминаний о войне 1877–78 гг. // Вестник Европы. — 1878. — № 9. С. 103, 105–106, 109; Рассказ о деятельности сестер милосердия Крестовоздвиженской общины в минувшую войну // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 360–362; Ржевусский Л. А. Из воспоминаний сотенного командира // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 134, 204; Русский орел на Балканах: русско-турецкая война 1877–1878 гг. глазами ее участников. Записки и воспоминания. — М.: РОССПЭН, 2001. — С. 130; Сахарова Е. В. Василий Дмитриевич Поленов и Елена Дмитриевна Поленова. Хроника семьи художников. — М.: Искусство, 1964. — С. 261; Скалон Д. А. Мои воспоминания 1877–1878 гг. — СПб.: Тип. т-ва М. О. Вольф, 1913. — Т. 1. С. 202, 210; Т. 2. С. 27–28, 37, 63–64; Соболев С. Русско-турецкая война в Болгарии 1877–1878. Из рассказов вольноопределяющегося // Русская старина. — 1887. — Т. 55. — № 8. — С. 358; Трубников А. Н. Краткие записки о действиях лейб-гвардии Уланского полка в составе войск Гвардейского корпуса, принимавших участие в Турецкой кампании 1877–1878. — Орел: Тип. губерн. правления, 1901. — С. 109; Хвостов А. Н. Под Плевной в июле 1877 года // Исторический вестник. — 1900. — № 1. — С. 560; Церетелев А. Н. Письма с похода (Румыния — Тырново — Первый Забалканский поход) // Русский вестник. — 1878. — Т. 137. — № 9. — С. 261–262; Цуриков С. А. Указ. соч. — С. 137–139, 554–555; Чернышев. Месяц плена у Османа-паши. Рассказ артельщика л. — гв. Литов. полка. — СПб.: Журнал «Досуг и дело», 1885. — С. 6; Шаховской Л. В. Указ. соч. — С. 24–25, 61–62, 82–83, 127, 129–131, 132, 138, 198, 228, 267, 300–301, 306; Шейново. (Из записок стрелка 3-й стрелковой бригады) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 287; Шрейдер В. Е. Экспедиция в Кобулеты 1877 г. (Из записок доктора Красного Креста) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 375; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 70, 79; Яшвиль Н. В. Указ. соч. — С. 33, 47, 117, 184.

(обратно)

106

Верещагин В. В. Указ. соч. — С. 210; Из записной книжки кавказца… — С. 511; Ian D. The Russo-Turkish War 1877. — L.: Osprey Publishing, 1994. — P. 13; Pfeil R. Erlebnisse eines Preuszischen Offiziers in Russischen Diensten während des Turkischen Krieges 1877/78. Berlin: Mittler u. Sohn, 1892, — S. 66.

(обратно)

107

Арендт С. А. Указ. соч. — № 8. — С. 382.

(обратно)

108

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 95. — С. 440; Вырубов Г. Н. Военные воспоминания. война 1877 г. // Вестник Европы. — 1911. — № 2. — С. 114; Гершельман Ф. К. Указ. соч. — С. 67, 95, 102.

(обратно)

109

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 56–62; Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 53; Дело Кутаисского полка… — С. 248.

(обратно)

110

Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 53–54; Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 58; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 70.

(обратно)

111

НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 74, 161; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 68. — С. 35–36; Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 54–55; В. О. Указ. соч. № 9. — С. 624; Война 1877–1878. Записки унтер-офицера А.В. … — С. 54; Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 52; Градовский Г. К. Указ. соч. — С. 460–461; Гредякин Н. Указ. соч. — С. 303; Гудим-Левкович П. М. Указ. соч. — С. 602; Гурьев В. В. Указ. соч. — С. 69; Из писем врача с Кавказа… — С. 258; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 77; Языков Н. К. Воспоминания генерал-лейтенанта Николая Константиновича Языкова о компании 1877 г. // Русская старина. — 1915. — № 4. — С. 183.

(обратно)

112

Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 55; Бехтерев В. М. Впечатления из поездки в Болгарию и воспоминания о событиях Освободительной войны 1877–1878 гг. // Славянский мир. — 1911. — № 4/5. — С. 8; Вагнер. Указ. соч. — С. 360; Гурьев В. В. Указ. соч. — С. 70; Из Рущукского отряда… — С. 303–304; Под Шейново… — С. 9–10; Ржевусский Л. А. Указ. соч. — С. 206; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 78.

(обратно)

113

Бураго А. П.Заметки о бое под дер. Мечкою, близ дер. Петричево 25-го декабря 1877 года // Сборник военных рассказов. Т. 6. СПб.: … 1879 г. — С. 394; Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 181; Вырубов Г. Н. Указ. соч. — С. 114; Градовский Г. К. Указ. соч. — С. 128; Дело Кутаисского полка… — С. 246; Депрерадович Ф. М. Указ. соч. — С. 87, 233; Записки унтер-офицера А.В. … — С. 55; Ржевусский Л. А. Указ. соч. — С. 134; Цуриков С. А. Указ. соч. № 1. — С. 133.

(обратно)

114

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 2. — С. 449.

(обратно)

115

Coope W. J. Op. cit. — P. 157–159.

(обратно)

116

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 62. — С. 355, 380.

(обратно)

117

Таль-ат. Описание военных действий под Плевною / пер. с тур. — СПб.: Тип. Деп. уделов, 1885. — С. 248; Herbert W. V. The defense of Plevna. 1877. — L.: Longmans, Green and C°, 1895. — P. 404.

(обратно)

118

Сборник материалов по русско-турецкой войне на Балканском полуострове 1877–78 гг. … Вып. 64. Ч. 1. — С. 172–173, 181; Ч. 2. — С. 141–142; Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 53; Верещагин В. В. Указ. соч. — С. 218, 245; Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 202; Дело Кутаисского полка… — С. 246–247; Депрерадович Ф. М. Указ. соч. — С. 327; Из записной книжки кавказца… — С. 511–512; Кишмишев С. О. Указ. соч. — С. 388; Прянишников А. П. Указ. соч. — С. 11, 36, 41; Ржевусский Л. А. Указ. соч. — С. 123, 217; Таль-ат. Указ. соч. — С. 247–248; Шаховской Л. В. Указ. соч. — С. 131; Edhem İ. Plevne Hatıraları (Sebat ul gayret kıyamettin bir alamet yayın). — İstanbul: Tercüman gazetesi, 1979. — S. 77; Herbert W. V. Op. cit. — P. 400, 403, 405; Голос. 1878. 24 янв. С. 3–4; 1 февр. С. 3; Дон. 1878. 12 янв. С. 2; Минские губернские ведомости. 1877. Часть неоф. 6 авг. С. 430; Новое время. 1878. 5 февр. С. 5; Одесский вестник. 1878. 21 янв. С. 2; 20 июля. С. 3; Орловский вестник. 1878. 5 февр. С. 2; Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям. 1877. 30 окт. С. 3.

(обратно)

119

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 101, 116.

(обратно)

120

К примеру, на момент взятия Никополя в лазарете 5-й пехотной дивизии числилось 218 русских раненых и 8 османских, а в лазарете 9-й пехотной дивизии их было 211 и 21 соответственно.

(обратно)

121

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 119. Л. 29об.; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 24; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 10; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 3. Ч. 2. — С. 317; Боратынский М. А. Указ. соч. — С. 31; Гурьев В. В. Указ. соч. — С. 75, 84; Из путевых записок сестры милосердия 1877 и 1878 гг. // Русский вестник. — 1879. — № 2. — С. 569; Кадацкий Н. М. Указ. соч. № 7. — С. 582; Кениг С. А. Указ. соч. — С. 102–103; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 79.

(обратно)

122

Из писем сестры милосердия… — С. 440; Потехин И. М. Указ. соч. — С. 9.

(обратно)

123

Мещерский В. П. Указ. соч. — С. 341–342; Ryan C. S. Under the Red Crescent: adventures of an English surgeon with the Turkish army at Plevna and Erzeroum, 1877–1878. — L.: J. Murray, 1897. — P. 138–139.

(обратно)

124

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 64. Ч. 2. — С. 199; Гершельман Ф. К. Указ. соч. — С. 8; Рассказы артиллериста // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 6. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 141; Цуриков С. А. Указ. соч. № 1. — С. 136.

(обратно)

125

Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 54; Кадацкий Н. М. Указ. соч. № 9. — С. 106–108.

(обратно)

126

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 62. — С. 349–350, 359; Вып. 64. Ч. 2. — С. 73–74; Вып. 69. — С. 15; Вып. 86. — С. 120; Мещерский В. П. Указ. соч. — С. 346; Платонов А. Из походных записок. переход через Балканы. — Дело у дер. Маглиш. — Занятие Казанлыка (с 25 по 31 дек. 1877 г.) // Сборник военных рассказов, составленных офицерами — участниками войны 1877–1878 гг. Т. 5. — СПб.: Мещерский, 1879. — С. 457, 463–464.

(обратно)

127

РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8111. Л. 14–16, 20.

(обратно)

128

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 15, 50; Кишмишев С. О. Указ. соч. — С. 387; Ржевусский Л. А. Указ. соч. — С. 123.

(обратно)

129

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. «Турок… Мола Гафис Мансур оглы есть не того звания, как он себя именует» // Военно-исторический журнал. — 2014. — № 10. — С. 63–64.

(обратно)

130

Составлена по данным: Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 86. — С. 263–264.

(обратно)

131

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 249–250, 265, 267, 296; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 86, 119, 129, 131, 136, 148–149, 170, 198–199, 216; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 24, 27, 29–30, 38, 66, 71–72, 83; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 62. — С. 349, 359; Вып. 64. Ч. 2. — С. 197; Вып. 69. — С. 130; Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 217; Трубников А. Н. Указ. соч. — С. 109.

(обратно)

132

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 2–3; Д. 2058. Л. 29–45; ГАВоронО. Ф. И‑19. Оп. 1. Д. 964. Л. 27; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 223–224, 226; Ф. 104. Оп. 1. Д. 282. Л. 21, 46, 47, 53, 72; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877. Д. 34. Л. 18; ПСЗ РИ. Собр. второе. LII. № 57530; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 62. — С. 359; Вып. 64. Ч. 2. — С. 74; Вып. 68. — С. 10; Вып. 94. — С. 183; Вып. 96. — С. 373–377.

(обратно)

133

РГВИА. Ф. 400. Оп. 7. Д. 489. Л. 9–10, 14.

(обратно)

134

Верещагин А. В. Указ. соч. — С. 413; Stanley F. From St. Petersburg to Plevna. — L.: Richard Bentley and son, 1878. — P. 242.

(обратно)

135

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877. Д. 34. Л. 18.

(обратно)

136

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 298.

(обратно)

137

Там же. Вып. 84. — С. 148.

(обратно)

138

Аноев А. А. Указ. соч. — С. 614; Берс А. А. Воспоминания офицера л. — гв. Преображенского полка … — С. 12; В. О. Указ. соч. — № 8. — С. 411; Орловский вестник. 1877. 31 июля. С. 2.

(обратно)

139

Всего за годы войны Россия поставила под ружье 1,8 млн чел. только в осенние месяцы 1877 г. в Болгарию прибыли: Гвардейский и Гренадерские корпуса, 2-я, 3-я, 24-я и 26-я пехотные дивизии, 1-я кавалерийская дивизия, 3-я стрелковая бригада, а также ряд других боевых и вспомогательных частей.

(обратно)

140

Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 8. Ч. 1. — С. 49; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 285, 351; Вып. 96. — С. 375; Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 54; Гредякин Н. Указ. соч. — С. 302; Депрерадович Ф. М. Указ. соч. — С. 313, 327; Золотарев В. А. Россия и Турция. Война 1877–1878 гг.: (Основные проблемы войны в русском источниковедении и историографии)… — С. 158; Кадацкий Н. М. Указ. соч. № 9. — С. 107; № 10. — С. 314, 351; Письма сестры милосердия… — С. 441.

(обратно)

141

Берс А. А. Воспоминания офицера… — С. 54; Гредякин Н. Указ. соч. — С. 306–307; Дагаев Т. М. Указ. соч. — С. 761; Дон. 1878. 12 янв. С. 2; Московские ведомости. 1877. 13 нояб. С. 3; 1878. 16 янв. С. 3; Одесский вестник. 1878. 1 янв. С. 5; 11 янв. С. 2; 27 янв. С. 3; 22 февр. С. 3; Черниговская газета. 1878. 5 янв. С. 2.

(обратно)

142

К слову, процесс обеспечения зимним обмундированием личного состава Балканской и Кавказской армий завершился лишь к апрелю 1878 г.

(обратно)

143

Часть полков русской армии, особенно иррегулярной кавалерии, вообще не имели палаток на протяжении всей войны.

(обратно)

144

Составлена по данным: НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 161. Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 8. Ч. 1. — С. 50–53; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 15.— С. 147–148, 152–153, 157; Вып. 68— С. 10–13, 21–22, 25, 27, 35–36, 45, 56, 60, 70–73, 81; Вып. 83. — С. 352; Вып. 85. — С. 91, 284–285, 294, 299, 312–314, 317, 320–322, 328–330, 338–341, 348, 351–353, 361–364; Вып. 86. — С. 3; Вып. 96. — С. 374–375; Верещагин В.В. Указ. соч. — С. 166; Вонлярлярский В.М. Указ. соч. — С. 171; Газенкампф М.А. Указ. соч. — С. 200, 202, 204, 215, 219, 221, 224, 227–228, 231–233; Градовский Г.К. Указ. соч. — С. 386, 457, 461; Гурьев В.В. Указ. соч. — С. 85, 92–93; Кадацкий Н.М. Указ. соч. № 10. — С. 321; Под Плевной… — С. 1049–1050; Скалон Д.А. Указ. соч. Т. 2. — С. 63–64; Herbert W.V. Op. cit. — P. 404; Edhem İ. Op. cit. — S. 77; The Daily News. 1877. 29 Dec. P. 5–6; The Times. 1877. 11 Dec. P. 5; 19 Dec. P. 5; 21 Dec. P. 3; 24 Dec. P. 5; 31 Dec. P. 5.

(обратно)

145

Составлена по расчетам автора, основанным на данных: Herbert W. V. Op. cit. — P. 405.

(обратно)

146

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 68. — С. 12–13.

(обратно)

147

Под Плевной… — С. 1050.

(обратно)

148

Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 242.

(обратно)

149

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 340; Вып. 86. — С. 100; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 316.

(обратно)

150

Подгаецкий В. Д. из медицинского быта в прошлую турецкую войну. 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1893. — № 10. — С. 94–95; Сахарова Е. В. Указ. соч. — С. 261–262.

(обратно)

151

Составлена по данным: Центральный государственный исторический архив Украины в г. Киеве (ЦГИАК Украины). Ф. 59. Оп. 1. Д. 5937. Л. 1–2; Государственный архив Тульской области (ГАТулО). Ф. 90. Оп. 1. Д. 24899. Л. 11; Государственный архив Харьковской области (ГАХО). Ф. 3. Оп. 17. Д. 476. Л. 76; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 68. — С. 10; Вып. 96. — С. 373.

(обратно)

152

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 352; Вып. 86. — С. 6; Верещагин В. В. Указ. соч. — С. 168–169, 171; Hozier H. M. The Russo-Turkish war: including an account of the rise and decline of the Ottoman power, and the history of the Eastern question. — L.: W. Mackenzie, 1878. — P. 724.

(обратно)

153

Исследователь Севера Александр Дунин-Горкавич… — С. 36.

(обратно)

154

Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 301.

(обратно)

155

Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 7. Ч. 1. — М. 146; Т. 8. Ч. 2. С. 198–199; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 86. — С. 89, 96, 100, 109, 128, 134, 139; Русский орел на Балканах… — С. 130.

(обратно)

156

В военно-походном госпитале… — С. 918; Депрерадович Ф. М. Указ. соч. — С. 330; Под Плевной… — С. 1050; Рассказ о деятельности сестер милосердия Крестовоздвиженской общины… — С. 362.

(обратно)

157

Иванова Е. М. Указ. соч. — С. 157–158.

(обратно)

158

Рассказ о деятельности сестер милосердия Крестовоздвиженской общины… — С. 362; The Daily News. 1878. 1 Jan. P. 6; The Times. 1877. 31 Dec. P. 5; 1878. 7 Jan. P. 5; 15 Jan. P. 5.

(обратно)

159

Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 205, 221; Дукмасов П. А. Указ. соч. — С. 209; Струков А. П. Из семейной хроники. мои воспоминания о турецкой войне 1877–1878 гг. // Русская старина. — 1914. — № 4. — С. 105.

(обратно)

160

Кишмишев С. О. Указ. соч. — С. 388; Фредерикс М. П. Из воспоминаний // Русский архив. — 1900. — Вып. 5. — С. 110–111.

(обратно)

161

Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф. 550. Q.IV.502. Л. 3; НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 86, 158; Газенкампф М. А. Указ. соч. — С. 210–211, 214; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 75; Московские ведомости. 1877. 14 нояб. С. 3.

(обратно)

162

РГАИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 262–263.

(обратно)

163

Там же. Л. 170; Мещерский В. П. Указ. соч. — С. 59.

(обратно)

164

Иванов И. С. Сборник статей И. С. Иванова о некоторых выдающихся событиях в современной жизни болгар. 2-е изд. — Кишинев: Типо-лит. Ф. П. Кашевского, 1900. — С. 169; Цуриков С. А. Указ. соч. № 1. — С. 139, Московские ведомости. 1877. 14 нояб. С. 3.

(обратно)

165

Боратынский М. А. Указ. соч. — С. 31; Кисов С. И. Из боевой и походной жизни 1877–1878 гг. Воспоминания полк. запаса болг. армии. пер. с болг. — София: Печатня братьев Прошек, 1903. — С. 16; Луганин А. И. Лейб-гвардии Волынский полк под Плевной… — С. 113; Под Плевной… — С. 1049; Потехин И. М. Указ. соч. — С. 9.

(обратно)

166

Таль-ат. Указ. соч. — С. 248.

(обратно)

167

Herbert W. V. Op. cit. — P. 403.

(обратно)

168

Составлена по данным: Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 82. — С. 336–337; 414–415.

(обратно)

169

Боратынский М. А. Указ. соч. — С. 31; Гурьев В. В. Указ. соч. — С. 94; Из Рущукского отряда… — С. 303–304; Кисов С. И. Указ. соч. — С. 16; Ядовин П. И. Указ. соч. — С. 76–77.

(обратно)

170

Составлена по данным: государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 23–25; Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 221, 228; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; Оп. 24. Д. 258. Л. 5–15, 31, 33, 47, 57, 107–109, 113–117, 135, 168; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 12; Д. 16. Л. 65; ГАКО. Ф. 1 Оп. 1 Д. 2346. Л. 50, 112; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877. Д. 34. Л. 2, 9–11; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 26; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 8, 25–26.

(обратно)

171

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 218.

(обратно)

172

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 44, 61–63, 87, 178–179, 222–223; РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 114, 121, 143.

(обратно)

173

Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 343.

(обратно)

174

РГИА. Ф. 733. Оп. 193. Д. 739. Л. 8–13.

(обратно)

175

Составлена по данным: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 22–25; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; д. 2058. л. 136–137.

(обратно)

176

ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 1–2.

(обратно)

177

РГА ВМФ. Ф. 930. Оп. 5. Д. 66. Л. 1.

(обратно)

178

Составлена по данным: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 23–25; Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 221, 228; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; Оп. 24. Д. 258. Л. 5–15, 31, 33, 47, 57, 107–109, 113–117, 135, 168; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 12; Д. 16. Л. 65; ГАКО. Ф. 1 Оп. 1 Д. 2346. Л. 50, 112; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877. Д. 34. Л. 2, 9–11; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 26; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 8, 25–26.

(обратно)

179

ГАСО. Ф. 86. Оп. 1. Д. 13. Л. 111 и об.

(обратно)

180

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 152. Л. 33–34.

(обратно)

181

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 142; Ф. 846. Оп. 16. Д. 1339. Л. 1–2.

(обратно)

182

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 198–199; ГАНО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 295. Л. 13а; ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XXXIV. № 34385; Т. IL. № 53623; Т. LII. № 57530.

(обратно)

183

Голос. 1878. 24 янв. С. 4.

(обратно)

184

РГИА. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 275. Л. 20.

(обратно)

185

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. IL. № 53623; СЗ РИ. Т. IV. Кн. 2. — СПб.: Тип. Второго Отделен. Собствен. Е.И.В. Канцелярии, 1857.

(обратно)

186

Агарков А. Ф. Взаимодействие военной администрации и местных органов власти по расквартированию и пребыванию военных частей в российской провинции в 1874–1908 гг. гг.: на материалах Курской губернии: автореф. дис. … канд. ист. наук. — Брянск: Брянск. гос. пед. ун-т им. И. Г. Петровского, 2009. — С. 2.

(обратно)

187

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 1–1а, 5–7, 21, 27, 29; Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 8; ГАХО. Ф. 3. Оп. 268. Д. 91. Л. 3–4.

(обратно)

188

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 72; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 108.

(обратно)

189

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 124. Л. 32; Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 165а; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 76; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 6; ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 35, 55, 68, 77; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 13, 104, 112; Ф. 1553. Оп. 1. Д. 2. Л. 21.

(обратно)

190

Одесский вестник. 1878. 19 марта. С. 4; Орловский вестник. 1877. 28 июля. С. 2; 1878. 1 марта. С. 1.

(обратно)

191

Голос. 1878. 24 янв. С. 3; 1 февр. С. 3; 2 февр. С. 3; Орловский вестник. 1878. 5 февр. С. 2.

(обратно)

192

Харьков. 1878. 14 янв. С. 2.

(обратно)

193

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 67; ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 27, 32, 58; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 7; Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 24, 29; Московские ведомости. 1878. 16 янв. С. 3; Аржаных А. А. Указ. соч. — С. 4–5.

(обратно)

194

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 49, 58; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 35.

(обратно)

195

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 64–65; Голос. 1878. 24 янв. С. 3.

(обратно)

196

Голос. 1878. 24 янв. С. 3.

(обратно)

197

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 76; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 104, 112.

(обратно)

198

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 27, 32.

(обратно)

199

Иванов Ю. А. Указ. соч. — С. 43.

(обратно)

200

ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 15–16; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 21–22; Самарские губ ведомости. 1878. 8 февр. С. 3; 30 сент. С. 3.

(обратно)

201

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 12, 60, 64; Голос. 1878. 21 февр. С. 4.

(обратно)

202

ГАХО. Ф. 3. Оп. 268. Д. 91. Л. 4.

(обратно)

203

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 37; Одесский вестник. 1878. 27 янв. С. 3.

(обратно)

204

ЦГИА СПб. Ф. 256. Оп. 6. Д. 55. Л. 11–12, 26, 28, 33–34, 36–37.

(обратно)

205

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 124. Л. 5; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 54–57; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 1, 18–20; 25–26; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 59; Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 234; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 7; Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 24; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13, 19–20, 60, 62об.-65; Аржаных А. А. Указ. соч. — С. 4–5; Иванов Ю. А. Указ. соч. — С. 43.

(обратно)

206

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 6, 20; ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 3; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 1, 4, 24; Д. 145. Л. 5, 24; Д. 150. Л. 3; Государственный архив Орловской области (ГАОО). Ф. 67. Оп. 1. Д. 16. Л. 19 и об.

(обратно)

207

ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 147. Л. 38–41.

(обратно)

208

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 3–8; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 21, 29; Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 8

(обратно)

209

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 17; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 27.

(обратно)

210

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 83а; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 12; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 6, 24; ГАПО. Ф. 205. Оп. 1. Д. 60. Л. 80–81; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 8–9.

(обратно)

211

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 15, 64.

(обратно)

212

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 64–65; Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 8.

(обратно)

213

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 16.

(обратно)

214

Голос. 1878. 26 февр. С. 3.

(обратно)

215

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 76; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 20, 30, 33, 38.

(обратно)

216

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 54–57; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 55; ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 55; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13; Евтихов А. И. Дневник. Артемий Иванович Евтихов (1867–25.05.1952). Ч. 2. // http://www.dorogobug.ru/index.php/dorogobuzh-zhivaya-istoria/259-dorogobuzh-dnevnick-evtihov-2 (дата обращения: 30.10.2015); Московские ведомости. 1878. 16 янв. С. 3; Орловский вестник. 1877. 16 дек. С. 2.

(обратно)

217

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 12; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 6; ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 55; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 115–116; ГАПО. Ф. 205. Оп. 1. Д. 60. Л. 81; Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 28–33.

(обратно)

218

ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 8–9; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 23–24.

(обратно)

219

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 29.

(обратно)

220

Пец А. П. История семьи Пец (1774–1996) / Известия Русского генеалогического общества. Вып. 10. СПб.: 1999. — С. 33.

(обратно)

221

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 34. Л. 16.

(обратно)

222

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 5, 8, 20, 30, 102, 104.

(обратно)

223

ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 36.

(обратно)

224

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 2; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 6; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 38–39; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 8–9, 63.

(обратно)

225

ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 33, 25; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 4, 246; ГАОО. Ф. 67. Оп. 1. Д. 12. Л. 59 и об.

(обратно)

226

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 32–33; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 7; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 241; ГАНО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 295. Л. 32.

(обратно)

227

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XLVI. № 49863а.

(обратно)

228

ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 150. Л. 16.

(обратно)

229

По нашим данным, артельщиками и поварами чаще становились турки, хлебопеками — русские.

(обратно)

230

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 54–57; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 2, 18–22, 54, 110; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13, 15–16, 62об-65; Аржаных А. А. Указ. соч. — С. 5; Ревельский листок. 1878. 3 янв. С. 2; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

231

ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 60.

(обратно)

232

Аржаных А. А. Указ. соч. — С. 5; Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3.

(обратно)

233

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 138.

(обратно)

234

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 54–57, 133; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20, 54, 110; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13; Ревельский листок. 1878. 3 янв. С. 2.

(обратно)

235

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13; 60, 64; Одесский вестник. 1878. 25 июля. С. 3.

(обратно)

236

Орловский вестник. 1878. 5 февр. С. 2.

(обратно)

237

Клевезаль В. Н. Указ. соч. — С. 957, 959, 963.

(обратно)

238

Составлена по данным: ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. LII. № 57530.

(обратно)

239

ГАКО. Ф. 1553. Оп. 1. Д. 2. Л. 20.

(обратно)

240

ПСЗ РИ. Собр. второе. Т. XXX. № 29036.

(обратно)

241

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 87; Оп. 7. Д. 489. Л. 5.

(обратно)

242

ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 63.

(обратно)

243

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 43.

(обратно)

244

РГВИА. Ф. 400. Оп. 7. Д. 489. Л. 1–2.

(обратно)

245

ГАКО. Ф. 1553. Оп. 1. Д. 2. Л. 22.

(обратно)

246

РГВИА. Ф. 400. Оп. 7. Д. 489. Л. 16.

(обратно)

247

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 89; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 47.

(обратно)

248

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 173.

(обратно)

249

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 1–3, 10–11, 32–33; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 63.

(обратно)

250

Харьков. 1878. 12 февр. С. 2.

(обратно)

251

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 87; Оп. 7. Д. 489. Л. 17–19.

(обратно)

252

Там же. Оп. 3. Д. 2057. Л. 53.

(обратно)

253

Имеется ввиду не маршал, а бригадный генерал Осман-паша — комиссар оттоманского правительства по приему пленных в 1878 г.

(обратно)

254

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2089. Л. 2, 9–13.

(обратно)

255

Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям. 1877. 30 окт. С. 3.

(обратно)

256

Голос. 1878. 24 янв. С. 4; 2 февр. С. 3.

(обратно)

257

Курский областной краеведческий музей (КОКМ). Научный архив. Д. 11. Л. 50; Курские губернские ведомости. 1878. 29 сент. Часть неоф. С. 3; Одесский вестник. 1878. 16 июля. С. 5; 25 июля. С. 3; Русский мир. 1878. 16 авг. С. 2; Смоленский вестник. 1878. 6 авг. С. 2.

(обратно)

258

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1760. Л. 6.

(обратно)

259

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 119. Л. 29об.; Д. 170. Л. 41; Д. 173. Л. 37; Ф. 1287. Оп. 15. Д. 8. Л. 3–5, 93; Д. 15. Л. 2–4; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 1–3, 75; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 31, 65; ГАВоронО. Ф. И-20. Оп. 1. Д. 629. Л. 5–10, 12, 14–15; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 92; Ф. 157. Оп. 1. Д. 150. Л. 3–4, 7, 10, 13, 49, 52, 55, 58, 89; Государственный архив Тамбовской области (ГАТамбО). Ф. 17. Оп. 1. Д. 1025. Л. 25; Государственный архив Ярославской области (ГАЯО). Ф. 73. Оп. 1. Д. 6226. Л. 9; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 43; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 10–11; Арендт С. А. Указ соч. — С. 100; Поляков П. В. Деятельность медицинских учреждений Тульской губернии в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Известия Тульского государственного университета. Гуманитарные науки. — 2010. — № 1. — С. 120.

(обратно)

260

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13, 63–64; Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 2. Л. 117.

(обратно)

261

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 37, 77; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 16. Л. 31; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 8–9.

(обратно)

262

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 2. Л. 117.

(обратно)

263

ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 1–2; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 147; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 58.

(обратно)

264

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 54, 137, 142, 147; РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 56, 58.

(обратно)

265

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 267. Л. 56; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 58; Дон. 1878. 23 февр. С. 2; Иванов Ю. А. Указ. соч. — С. 44.

(обратно)

266

Наиболее существенное различие между указанными документами состояло в том, что авторы «Положения» сделали основной акцент на «казенных» работах, тогда как в «Декларации» речь шла только о работах «общественных» и «частных». впрочем, различие это не имело принципиального значения, т. к. в 1877–1878 гг. турки в России к казенным работам не привлекались.

(обратно)

267

Имеются ввиду периоды Русско-турецкой войны 1828–1829 гг. и Крымской войны 1853–1856 гг.

(обратно)

268

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 1.

(обратно)

269

Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 32; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

270

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 51; ГАВологО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2927. Л. 9; Ф. 129. Оп. 1. Д. 21. Л. 2.

(обратно)

271

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 138, 142; Д. 2088. Л. 8; Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

272

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 152. Л. 33.

(обратно)

273

ГАВологО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2927. Л. 8.

(обратно)

274

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 44. Л. 7–8; ГАВологО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2927. Л. 7–8.

(обратно)

275

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 9, 12–15.

(обратно)

276

Там же. Д. 4985. Л. 40.

(обратно)

277

Там же. Ф. 268. Оп. 1. Д. 1751. Л. 1–2; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 31.

(обратно)

278

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 31.

(обратно)

279

ГАНО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 295. Л. 4, 11; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 35–36.

(обратно)

280

РГИА. Ф. 268. Оп. 1. Д. 1751. Л. 1.

(обратно)

281

ГАВологО. Ф. 14. Оп. 1. Д. 2927. Л. 9; Ф. 129. Оп. 1. Д. 21. Л. 2–3; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 1, 17; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 43, 51, 54; ГАНО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 295. Л. 5–8, 14–19, 27; Орловский вестник. 1877. 10 нояб. С. 2; Ревельский листок. 1878. 3 янв. С. 2.

(обратно)

282

ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 44. Л. 6, 11.

(обратно)

283

ГАНО. Ф. 104. Оп. 1. Д. 295. Л. 7–8, 14–15, 18, 20, 34.

(обратно)

284

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 18, 21.

(обратно)

285

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 91; Д. 2088. Л. 9; Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3.

(обратно)

286

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 3084. Л. 52.

(обратно)

287

Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: опыт размещения, содержания и трудового использования на территории России… — С. 56; Одесский вестник. 1878. 25 июля. С. 3.

(обратно)

288

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 85; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 44. Л. 12

(обратно)

289

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 137–138; РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 10, 46–48; Московские ведомости. 1877. 12 нояб. С. 3.

(обратно)

290

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 10, 39–40.

(обратно)

291

Составлена по данным: РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 4985. Л. 41.

(обратно)

292

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 243; РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 29; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1877 г. Д. 44. Л. 11; Славин И. Я. Минувшее — пережитое. Воспоминания // Волга. — 1998. — № 5/6. — С. 152–153; Одесский вестник. 1878. 18 июня. С. 5; Русский мир. 1878. 16 авг. С. 2; Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3.

(обратно)

293

Одесский вестник. 1878. 25 июля. С. 3.

(обратно)

294

Hume G. Thirty five years in Russia. — N.-Y.: Arno Press, 1971. — P. 156.

(обратно)

295

ОР РНБ. Ф. 1000. 1963. № 55. Л. 41–42; Институт рукописи национальной библиотеки Украины им. В. И. Вернадского (НБУВ ИР). X. 16892–16893; Оболенский В. А. На экране моей памяти // Голос минувшего на чужой стороне. — 1926. — № 3. — С. 163; Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 32–33; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

296

Евтихов А. И. Указ. соч. — С. 2.

(обратно)

297

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 137; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

298

ОР РНБ. Ф. 1000. 1963. № 55. Л. 41–42.; НБУВ ИР им. В. И. Вернадского. X. 16892–16893; Вересаев В. В. В юные годы / Полное собрание сочинений. 3-е изд. Т. XI. — М.: Недра, 1930. — С. 45; Самович А. Л. Турецкие военнопленные 1877–1878 гг.: опыт размещения, содержания и трудового использования на территории России… — С. 56; Одесский вестник. 1878. 19 окт. С. 2–3; Смоленский вестник. 1878. 6 авг. С. 2; Харьков. 1877. 21 нояб. С. 1.

(обратно)

299

Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3.

(обратно)

300

Московские ведомости. 1877. 12 нояб. С. 3.

(обратно)

301

РГИА. Ф. 268. Оп. 1. Д. 1751. Л. 21, 23–24.

(обратно)

302

РГИА. Ф. 262. Оп. 1. Д. 3084. Л. 1–3, 12–16, 66об; Ф. 268. Оп. 1. Д. 1751. Л. 1–4, 6–8, 21, 23–26, 28.

(обратно)

303

Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 2. — С. 342; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 64. Ч. 1. — С. 181; Ч. 2. — С. 73.

(обратно)

304

Дукмасов П. А. Указ. соч. — С. 207.

(обратно)

305

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 306; Дукмасов П. А. Указ. соч. — С. 207; Петровский А. Указ. соч. — С. 103.

(обратно)

306

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 259, 271; Д. 2092. Л. 53; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 146; ГАТамбО. Ф. 17. Оп. 1. Д. 1025. Л. 32.

(обратно)

307

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 39.

(обратно)

308

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 85. — С. 198.

(обратно)

309

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 163–164; Coope W. J. Op. cit. — P. 257–259.

(обратно)

310

Herbert W. V. Op. cit. — P. 412–413.

(обратно)

311

В последний раз отпуска пленным османам предоставлялись в период Русско-турецкой войны 1806–1812 гг.

(обратно)

312

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 159–161.

(обратно)

313

Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 31.

(обратно)

314

Составлена по данным: ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 150. Л. 3–4, 7, 10, 13, 49, 52, 55, 58, 89.

(обратно)

315

ОР РНБ. Ф. 1000. 1963. № 55. Л. 41–42.

(обратно)

316

Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 2. — С. 342.

(обратно)

317

Вонлярлярский В. М. Указ. соч. — С. 59.

(обратно)

318

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 68. — С. 13.

(обратно)

319

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2057. Л. 22.

(обратно)

320

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. т. 2. Л. 117.

(обратно)

321

Там же. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 63.

(обратно)

322

Там же. Л. 43.

(обратно)

323

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2043. Л. 1–6, 18–21, 32, 34.

(обратно)

324

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1775. Л. 1–2.

(обратно)

325

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2092. Л. 27.

(обратно)

326

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 314.

(обратно)

327

ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 60; Московские ведомости. 1878. 5 февр. С. 3.

(обратно)

328

Дон. 1878. 5 янв. С. 2.

(обратно)

329

Одесский вестник. 1878. 10 окт. С. 2–3.

(обратно)

330

Орловский вестник. 1877. 8 сент. С. 1.

(обратно)

331

ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 17–18, 22–23.

(обратно)

332

Температура, вероятно, указана по шкале Реомюра, что соответствует примерно -22 °C.

(обратно)

333

Одесский вестник. 1878. 14 янв. С. 3; 27 янв. С. 3.

(обратно)

334

Небезынтересно отметить, что данная точка зрения была во многом присуща не только российскому обществу, но и власти. Более того, она неоднократно становилась ключевым принципом политики Петербурга в отношении османских военнопленных, особенно ярко проявившим себя в период Русско-турецкой войны 1735–1739 гг.

(обратно)

335

ОР РнБ. Ф. 1000. 1963. № 55. Л. 42.

(обратно)

336

Гераклитов А. А. Воспоминания. Саратов: Изд-во Сарат. ун-та, 2004. — С. 77.

(обратно)

337

ОР РНБ. Ф. 725. № 3. С. 53, 57; Аржаных А. А. Указ. соч. — С. 4; Наумов А. Н. Из уцелевших воспоминаний 1868–1917. Кн. 1. Нью-Йорк, 1954. С. 32; Московские ведомости. 1878. 16 янв. С. 3; Ревельский листок. 1878. 27 янв. С. 1.

(обратно)

338

ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 7; Судовиков М. Маложеланная Вятка (из истории политической ссылки) // Сквозь границы: культурологический альманах. Вып. 4. Киров: Изд-во ВятГГУ, 2005. — С. 244; Орловский вестник. 1878. 22 янв. С. 3.

(обратно)

339

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 4. Л. 36–37; Голос. 1878. 21 февр. С. 3; Московские ведомости. 1878. 22 февр. С. 3.

(обратно)

340

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 258; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 24, 27, 29–30.

(обратно)

341

Levin S. Childhood in exile. — N.-Y.: Arno Press, 1975. — P. 252.

(обратно)

342

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 84, 89а, 98; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 11; Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям. 1877. 23 окт. С. 2.

(обратно)

343

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. Православные монастыри… для турецких военнопленных // Гуманитарные научные исследования. — май, 2012. [Электронный ресурс]. URL: http://human.snauka.ru/2012/05/1080 (дата обращения: 18.12.2015).

(обратно)

344

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 111.

(обратно)

345

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 90а.

(обратно)

346

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 4. Л. 36–37; Великий князь Сергей Александрович Романов… — С. 198; Голос. 1878. 25 февр. С. 4; Минские губернские ведомости. 1878. 4 марта. С. 133; Одесский вестник. 1878. 15 июля. С. 3; 16 июля. С. 5; 18 июля. С. 3; 21 июля. С. 3; 19 окт. С. 2–3; 20 окт. С. 3; Орловский вестник. 1877. 31 июля. С. 2; 1878. 19 мая. С. 1; Ревельский листок. 1878. 31 янв. С. 1; Русский мир. 1878. 5 авг. С. 2; Самарские губернские ведомости. 1878. 30 сент. С. 3; Смоленский вестник. 1878. 6 авг. С. 2.

(обратно)

347

Хотя очень многиемемуаристы (и не только российские) утверждают, что по уровню своего интеллектуального развития «турецкий офицер мало чем отличался от простого солдата», изучение, анализ и обобщение ряда фактов приводит нас к выводу, что оценки эти лишь отчасти соответствовали действительности.

(обратно)

348

КОКМ. Научный архив. Д. 11. Л. 50.

(обратно)

349

Порошин И. А. Четверть века назад (из гимназических воспоминаний) // Русская школа. — 1905. — № 2. — С. 39; Славин И. Я. Указ. соч. — С. 152; Одесский вестник. 1878. 25 июля. С. 3; 20 окт. С. 3.

(обратно)

350

Herbert W. V. Op. cit. — P. 413.

(обратно)

351

Смоленский вестник. 1878. 6 авг. С. 2; Одесский вестник 1878. 18 июня. С. 3.

(обратно)

352

Орловский вестник. 1877. 16 дек. С. 2.

(обратно)

353

Смоленский вестник. 1878. 29 июня. С. 3; Одесский вестник. 1878. 21 июля. С. 3.

(обратно)

354

Одесский вестник. 1878. 29 сент. С. 3; 2 нояб. С. 3.

(обратно)

355

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. «В награду усердия и самоотвержения, оказанных при означенном пожаре пленными турками» // Актуальные проблемы гуманитарных и естественных наук. 2013. № 7 (54). — С. 112–114.

(обратно)

356

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. Пленные турки глазами российских детей (вторая половина XIX — начало XX в.) // Преподавание истории в школе. — 2013. — № 2. — С. 49–53.

(обратно)

357

Цитир. по: Брусянин В. В. Леонид Андреев. Жизнь и творчество / Биографическая библиотека. № 2. М.: Книгоизд-во К. Ф. Некрасова, 1912. С. 17–18.

(обратно)

358

ОР РНБ. Ф. 725. № 3. С. 53, 57; Ф. 1000. 1963. № 55. Л. 41–42; Вересаев В. В. Указ. соч. — С. 45; Оболенский В. А. Указ. соч. — С. 163; Порошин И. А. Указ. соч. — С. 39.

(обратно)

359

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. Россиянка и пленный турок: некоторые грани взаимоотношений (XVIII — начало XX вв.) // История в подробностях. 2012. № 11 (29). — С. 46–51.

(обратно)

360

Славин И. Я. Указ соч. — С. 152.

(обратно)

361

НИОР РГБ. Ф. 218. к. 685. Д. 1. Л. 18; Ф. 322. К. 2. Д. 2. Л. 52; Тихомиров И. А. Граждане Ярославля: из записок ярославского старожила. — Ярославль: Александр Рутман, 1998. — С. 131.

(обратно)

362

Одесский вестник. 1878. 16 июля. С. 5.

(обратно)

363

Дон. 1878. 25 апр. С. 1; Одесский вестник. 1878. 9 июля С. 4, 15 июля. С. 3, 20 окт. С. 3, 25 окт. С. 3; Русский мир. 1878. 21 июля. С. 3; Харьков 1877. 15 нояб. С. 2; Черниговская газета. 1878. 9 нояб. С. 4, 21 дек. С. 3.

(обратно)

364

Tercüman-ı Hakikat. 1878. 10 Ağustos. S. 2; Vakit. 1878. 12 Eylül. s. 2; 20 Ekim. S. 3.

(обратно)

365

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 3. Л. 120; Т. 4. Л. 34–35.

(обратно)

366

Ölçen M. Vetluga Memoir: A Turkish Prisoner of War in Russia, 1916–1918. — Gainesville: University Press of Florida, 1995. — P. 51.

(обратно)

367

Оболенский С. В. Народное чтение и народный читатель в России конца XIX в. // Одиссей: Человек в истории. 1997. М.: Наука, 1998. — С. 222.

(обратно)

368

Хайемяэ М. Русско-турецкая война 1877–1878 годов в отражении эстонской устной прозы // К столетию русско-турецкой войны 1877–1878 годов / Под ред. акад. В. Маамяги. — Таллин: АН Эст. ССР, 1977. — С. 68.

(обратно)

369

Евтихов А. И. Указ. соч. — С. 2.

(обратно)

370

Смоленский вестник. 1878. 10 авг. С. 3.

(обратно)

371

ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 22–23; Одесский вестник. 1878. 24 февр. С. 3.

(обратно)

372

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 302; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 243; Одесский вестник. 1878. 22 июня. С. 3; Орловский вестник. 1877. 20 нояб. С. 3.

(обратно)

373

Русский мир. 1878. 16 авг. С. 2.; Дон. 1878. 13 авг. С. 2.

(обратно)

374

ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 3. Л. 120; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2092. Л. 1; Одесский вестник. 1878. 20 июля. С. 3; Харьков. 1878. 12 февр. С. 2.

(обратно)

375

РГВИА. Ф. 1351. Оп. 1. Д. 3685. Л. 3, 8.

(обратно)

376

Там же. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 27.

(обратно)

377

Дон. 1878. 12 февр. С. 3, 8 июня С. 2–3; 11 июня С. 1–2; Новое время. 1878. 5 февр. С. 5.

(обратно)

378

ГАВоронО. Ф. И-19. Оп. 1. Д. 964. Л. 89, 100.

(обратно)

379

ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 22–23; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 147; Русский мир. 1878. 5 июля. С. 3; Харьков. 1877. 21 нояб. Прибавление. С. 1.

(обратно)

380

РГВИА. Ф. 1351. Оп. 1. Д. 3685. Л. 30, 68, 75.

(обратно)

381

Черниговская газета. 1878. 7 сент. С. 3.

(обратно)

382

ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 96; Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 5. Л. 21, 39; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2086. Л. 27.

(обратно)

383

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 29–45.

(обратно)

384

РГВИА. Ф. 395. Оп. 325. Д. 40. Л. 127–129; Познахирев В. В. Турецкие военнопленные и гражданские пленные в России в 1914–1924 гг. — СПб.: Нестор-История, 2014. — С. 186.

(обратно)

385

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 14. — С. 127; Вып. 15. — С. 184, 193; Вып. 95. — С. 439; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 306–307, 314–315; Гершельман Ф. К. Указ. соч. — С. 86; Московские ведомости. 1878. 18 янв. С. 4.

(обратно)

386

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 153, 218, 220; Д. 2047. Л. 81–94, 153; Д. 2058. Л. 136–137, 220, 233–239, 247–255; Д. 2059. Л. 30, 58; Оп. 24. Д. 258. Л. 123, 129, 138, 156–159, 163, 169–172; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 16, 17, 21, 24, 27, 29–30; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 15.— С.157, 183–184, 193, 202; Вып. 62.— С.334, 349; Вып. 64. Ч.1.— С.212; 246–247; Ч. 2. — С. 73–74; 241; Вып. 68. С. 21–22; Вып. 69. — С. 150; Вып. 85. — С. 312, 314, 328, 332, 353; Вып. 86. — С. 3, 7, 9, 118–119, 133, 159, 193–194, 215, 223; Вып. 95. — С. 439; Вып. 96. — С. 374, 376, 378; Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 1. — С. 203–204; Т. 2. — С. 342–344; Т. 3. — С. 117–119; Т. 7. Ч. 1. — С. 586; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 313–314, 320–321, 374, 376.

(обратно)

387

Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 307–308.

(обратно)

388

Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 8. Ч. 1. — С. 51; НБУВ ИР им. В. И. Вернадского. X. 16892–16893; Барановский А. И. Указ. соч. — С. 8; Иванова Е. М. Указ. соч. — С. 161; Подгаецкий В. Д. Указ. соч. — С. 94; Рассказ о деятельности сестер милосердия Крестовоздвиженской общины… — С. 363; Черевков В. Д. Страничка прошлого // Вестник Европы. — 1916. — Кн. 5. — С. 281.

(обратно)

389

Пирогов Н. И. Указ. соч. — С. 157.

(обратно)

390

Составлена по данным: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 153, 218, 220; Д. 2047. Л. 81–94; Д. 2057. Л. 17, 36–37; Д. 2058. Л. 136–137; 220, 233–239, 247–255; Д. 2059. Л. 30, 58; Д. 2088. Л. 20, 67; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 16, 17, 21, 24, 27, 29–30; НИОР РГБ. Ф. 169. К. 5. Д. 9. Л. 147; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 14. — С. 127; Вып. 15. — С. 157, 183–184, 193, 202; Вып. 62. — С. 334, 349; Вып. 64. Ч. 1. — С. 212; 246–247; Ч. 2. — С. 73–74; 241; Вып. 68. С. 21–22; Вып. 69. — С. 150; Вып. 85. — С. 312, 314, 328, 332, 353; Вып. 86. — С. 3, 7, 9, 118–119, 133, 159, 193–194, 215, 223; Вып. 96. — С. 374, 376, 378; Материалы для описания русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 1. — С. 203–204; Т. 2. — С. 342–344; Т. 3. — С. 117–119; Т. 7. Ч. 1. — С. 586; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 2. — С. 276; Т. 8. Ч. 1. — С. 617; Ч. 2. — С. 198; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 313–314, 320–321, 374, 376; Кишмишев С.О. Указ. Соч. — С. 480–481, 508; Greene F.V. Op. cit. — P. 152, 155.

(обратно)

391

Garrison F. H. Notes on the history of military medicine. Chapter 1. — Washington: Association of Military Surgeons, 1922. — P. 180.

(обратно)

392

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 119. Л. 8; Д. 135. Л. 4; Д. 141. Л. 35; Д. 152. Л. 8; Д. 170. Л. 41; Д. 230. Л. 66; Д. 259. Л. 35; Д. 260. Л. 16; Д. 266. Л. 28; Д. 267. Л. 55; Д. 304. Л. 44; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 6226. Л. 9–10.

(обратно)

393

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 119. Л. 8; Д. 135. Л. 4; Д. 141. Л. 35; Д. 152. Л. 8; Д. 170. Л. 41; Д. 230. Л. 66; Д. 259. Л. 35; Д. 260. Л. 16; Д. 266. Л. 28; Д. 267. Л. 55; Д. 304. Л. 44; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 6226. Л. 9–10; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 317–319; 322–328; 331–334; 337–344; 376.

(обратно)

394

Составлена по данным: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; Д. 2057. Л. 17, 36–37; Д. 2058. Л. 136–137; Д. 2059. Л. 30, 59–153; Д. 2088. Л. 20, 67; Военно-медицинский отчет за войну с Турцией … — С. 343.

(обратно)

395

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 99, 175–176; РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 124. Л. 51; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 223–224, 226.

(обратно)

396

РГИА. Ф. 1287. Оп. 15. Д. 8. Л. 5; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 10–11.

(обратно)

397

Составлена по данным: ГАРФ. Ф. 677. Оп. 1. Д. 378. Л. 1–11; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 81–94; Д. 2058. Л. 136–137; Д. 2059. Л. 59–153; РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 117. Л. 11; Д. 267. Л. 55об.; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 6226. Л. 9–10.

(обратно)

398

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 8–9; РГИА. Ф. 1287. Оп. 15. Д. 8. Л. 9; Никитенко В. А. Военно-мобилизационные и санитарно-гуманитарные мероприятия нижегородского земства во время Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. // Молодой ученый. — 2015. — № 15. — С. 506.

(обратно)

399

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. д. 2057. л. 17; д. 2088. л. 20.

(обратно)

400

РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 4; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1981. Л. 9, 137.

(обратно)

401

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 8–9, 46–48; РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 117. Л. 10; Д. 170. Л. 41; Д. 267. Л. 56об.; Ф. 1287. Оп. 15. Д. 8. Л. 1а, 1б, 3–5, 9, 14; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 2, 4, 25–26, 89–90; ГАВологО. Ф. 21. Оп. 3. Д. 11. Л. 14, 28; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 223–224, 226, 344, 350–351; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1981. Л. 8–9, 103, 225.

(обратно)

402

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 2–3.

(обратно)

403

РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 124. Л. 50об.; Д. 170. Л. 41; Ф. 1287. Оп. 15. Д. 8. Л. 4–5; Д. 15. Л. 2–4; Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 77.

(обратно)

404

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 3; РГИА. Ф. 1297. Оп. 218. Д. 185. Л. 25–26; ГАКО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 2346. Л. 64–65; Ф. 155. Оп. 1. Д. 91. Л. 105; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 60.

(обратно)

405

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2047. Л. 18–20, 199; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 12–13, 64; ЦГИА СПб. Ф. 861. Оп. 1. Д. 1245. Л. 34; Иванов Ю. А. Пленные турки в русском уездном городке. 1878 год // Восточный архив. — 2000. — № 4/5. — С. 43.

(обратно)

406

Московские ведомости. 1878. 5 янв. С. 3.

(обратно)

407

Составлена по данным: РГИА. Ф. 1284. Оп. 69. 1879 г. Д. 97. Л. 24; Д. 117. Л. 10; Д. 119. Л. 8; Д. 120; Д. 124. Л. 51; Д. 130, 132, 133; Д. 135. Л. 4; Д. 136. Л. 5; Д. 139. Л. 170; Д. 141. Л. 35; Д. 142, Д. 148. Л. 31об.; Д. 152. Л. 8; Д. 153. Л. 219; Д. 156, 158; Д. 170. Л. 41; Д. 173, 195, 223; Д. 230. Л. 66; Д. 232. Л. 41об; Д. 239. Л. 33; Д. 259. Л. 35; Д. 260. Л. 16об.; Д. 266. Л. 28; Д. 267. Л. 56об.; Д. 276, 285б; Д. 304. Л. 44; Д. 305, Д. 324. Л. 42–43; Д. 343; ГАВологО. Ф. 18. Оп. 1. Д. 2089. Л. 6–7; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 1. Д. 6226. Л. 9–10.

(обратно)

408

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 153. Л. 363; АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1760. Л. 18; НИОР РГБ. Ф. 169. К. 6. Д. 1. Л. 24, 26, 29; Материалы для описания Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 3. — С. 117, 119; Т. 7. Ч. 1. — С. 586; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 64. — С. 241; Вып. 74. — С. 214; Вып. 86. — С. 159, 174; Вып. 95. — С. 439, 443; Голос. 1878. 20 марта. С. 2.

(обратно)

409

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1791. Л. 2.

(обратно)

410

Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–1878 гг. … Вып. 2. — С. 448; Вып. 15. — С. 80; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 6. — С. 286; Литвинов Н. П. Указ. соч. — С. 517–518; Мартенс Ф. Ф. Указ. соч. — С. 549–550.

(обратно)

411

Материалы для описания Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 2. — С. 342; Описание русско-турецкой войны 1877–1878 гг. … Т. 6. — С. 286.

(обратно)

412

Vakit. 1878. 12 Eylül. S. 1.

(обратно)

413

РГВИА. Ф. 400. Оп. 24. Д. 258. Л. 1–3; Оп. 44. Д. 23. Л. 7; АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1760. Л. 13; ЦИАМ. Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 4. Л. 68; Крымский листок. 1878. 3 авг. С. 2; 10 авг. С. 2; 17 авг. С. 1; Одесский вестник. 1878. 20 авг. С. 4.

(обратно)

414

Ревельский листок. 1878. 25 авг. С. 1–2.

(обратно)

415

Подробнее об этом см.: Poznahirev V., Sibgatullina A. İki Osmanlı Paşasının Rusya’daki — Esaret Yılları (1737–1740) // Türk dünyası kültür araştırmaları dergisi. — 2015. — Sayı. 3 — S. 32–43.

(обратно)

416

Харьков. 1878. 12 марта. С. 2.

(обратно)

417

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1791. Л. 5.

(обратно)

418

Ревельский листок. 1878. 25 авг. С. 1–2.

(обратно)

419

Особое прибавление к Черниговским губернским ведомостям. 1877. 26 марта. С. 3.

(обратно)

420

Русский мир. 1878. 22 авг. С. 2.; Одесский вестник. 1878. 19 окт. С. 2–3., 20 окт. С. 3.

(обратно)

421

Одесский вестник. 1878. 20 авг. С. 4; 30 сент. С. 3; 20 окт. С. 3; 25 окт. С. 3; Ревельский листок. 1878. 4 окт. С. 2; Черниговская газета. 1878. 9 нояб. С. 4.

(обратно)

422

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1760. Л. 1, 4, 7–8, 13–14, 16, 21; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 361–362.

(обратно)

423

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 3, 5, 8, 16; Д. 2059. Л. 54, 225; Д. 2060. Л. 14, 17, 19, 26; Д. 2087. Л. 1, 6; Д. 2088. Л. 10, 19; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 96; Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 5. Л. 21, 39; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 24.

(обратно)

424

Одесский вестник. 1878. 20 окт. С. 3.

(обратно)

425

Tercüman-ı Hakikat. 1878. 9 Ağustos. S. 1; 13 Ağustos. S. 1; 21 Ağustos. S. 2; 27 Ağustos. S. 1; 28 Ağustos. S. 1; 30 Ağustos. S. 2; 10 Eylül. S. 1; 21 Eylül. S. 1; 24 Eylül. S. 1; 7 Teşrinievvel. S. 1; 8 Teşrinievvel. S. 1; 16 Teşrinievvel. S. 1; Vakit. 1878. 22 Ağustos. S. 2; 27 Ağustos. S. 2; 30 Ağustos. S. 2; 9 Eylül. S. 1; 11 Eylül. S. 2; 18 Eylül. S. 2; 22 Eylül. S. 1; 1 Teşrinievvel. S. 1; 5 Teşrinievvel. S. 1; 6 Teşrinievvel. S. 1; 16 Teşrinievvel. S. 1; 29 Teşrinievvel. S. 2.

(обратно)

426

Аноев А. А. Указ. соч. — С. 614; Tercüman-ı Hakikat. 1878. 14 Teşrinievvel. S. 1; Vakit. 1878. 12 Eylül. S. 1; 4 Teşrinievvel. S. 2; 13 Teşrinievvel. S. 1.

(обратно)

427

СЗ РИ. Т. IX; ГАСО. Ф. 1. Оп. 5. 1878. Д. 336. Л. 106–107; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1961. Л. 3.

(обратно)

428

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 24. Д. 258. Л. 123, 129, 138, 156–159, 163, 169–172.

(обратно)

429

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 3, 5, 8, 16; Д. 2059. Л. 15–28, 30–58, 188–190, 225; Д. 2060. Л. 17, 19, 26; Д. 2087. Л. 1, 6; Д. 2088. Л. 10, 19; Д. 2092. Л. 50; Оп. 24. Д. 258. Л. 57, 72, 135, 172; АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1760. Л. 18; ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 125. Л. 361; ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 25. Д. 1617. Л. 96; Ф. 17. Оп. 50. Д. 36. Т. 5. Л. 21, 39; ЦГИА СПб. Ф. 253. Оп. 1. Д. 1079. Л. 24; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 82. — С. 337; Вып. 95. — С. 439; Голос. 20 марта. С. 2.

(обратно)

430

Составлена по данным: РГИА. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 275. Л. 1–2, 20; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 3, 5, 8, 16; Д. 2059. Л. 15–28, 30–58, 188–190, 225; Д. 2060. Л. 17, 19, 26; Д. 2087. Л. 1, 6; Д. 2088. Л. 10, 19; Д. 2092. Л. 50; Оп. 24. Д. 258. Л. 123, 129, 138, 156–159, 163, 169–172; Сборник материалов по русско-турецкой войне 1877–78 гг. … Вып. 82. — С. 337; Вып. 95. — С. 439.

(обратно)

431

Поскольку в Турции, в отличие от России, сословий не существовало, представить такой документ военнопленный был неспособен в принципе.

(обратно)

432

Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 33.

(обратно)

433

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 74.

(обратно)

434

РГВИА. Ф. 1351. Оп. 1. Д. 3685. Л. 55.

(обратно)

435

РГИА. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 275. Л. 1–2; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2088. Л. 35, 43об.; Одесский вестник. 1878. 25 окт. С. 3.

(обратно)

436

Аржаных А.А Указ. соч. — С. 5; Беляков В. В. Свои среди чужих … — С. 57; Гераклитов А. А. Указ. соч. — С. 78.

(обратно)

437

Ревельский листок. 1878. 25 авг. С. 2.

(обратно)

438

Беляков В. В. Свои среди чужих … — С. 57.

(обратно)

439

См.: Познахирев В. В. Россиянка и пленный турок … — С. 46–51.

(обратно)

440

РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 74.

(обратно)

441

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2056. Л. 9; Д. 2058. Л. 31, 57, 123, 222; Д. 2088. Л. 67; Д. 2092. Л. 17; Д. 2107. Л. 8–10, 14–15; Оп. 24. Д. 258. Л. 123; РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 50, 56, 74, 150; Оп. 40. Д. 275. Л. 20; ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1988. Л. 1б, 3, 16, 18–20, 43; Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 29–33; Шабалкин А. Ю. Указ. соч. — С. 346.

(обратно)

442

ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1988. Л. 16.

(обратно)

443

Подробнее об этом см.: Познахирев В. В. Турецкий крестник российского императора // Курский край: науч. — ист. журнал. — № 5 (133). — Курск: Изд. Курск. обл. науч. краевед. об-ва, 2011. — С. 9–11.

(обратно)

444

РГВИА. Ф. 395. Оп. 109. 1854 г. 2-е Отделен. Д. 322. Л. 3, 7, 11, 15, 18, 27; Оп. 110. 1855 г. 2-е Отделен. Д. 323. Л. 15–19, 25, 33–34, 37.

(обратно)

445

РГИА. Ф. 1286. Оп. 40. Д. 275. Л. 1–2.

(обратно)

446

ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1988. Л. 19; РГИА. Ф. 1286. Оп. 38. Д. 154. Л. 50.

(обратно)

447

ГАЯО. Ф. 73. Оп. 3. Д. 1988. Л. 18.

(обратно)

448

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 9, 27, 15; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2038. Л. 156; Д. 2058. Л. 78а; Д. 2086. Л. 3, 5, 8, 12–13, 17, 20, 25, 30–31; Д. 2088. Л. 1, 5, 34; Д. 2092. Л. 2, 4, 9, 11, 17, 25, 29, 58; Д. 2107. Л. 1–2, 17, 23; РГА ВМФ. Ф. 243. Оп. 1. Д. 8104. Л. 112; Тихонов А. В. Указ. соч. — С. 30.

(обратно)

449

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 108.

(обратно)

450

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 222.

(обратно)

451

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2086. Л. 22, 27–28.

(обратно)

452

АВПРИ. Ф. 149. Оп. 502. Д. 1792. Л. 15, 22–23.

(обратно)

453

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2088. Л. 30–31, 54–56, 62–63; Д. 2107. Л. 19, 27.

(обратно)

454

РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2057. Л. 2.

(обратно)

455

ГАВоронО. Ф. И-20. Оп. 1. Д. 629. Л. 2.

(обратно)

456

Составлена по данным: ГАКО. Ф. 157. Оп. 1. Д. 150. Л. 10.

(обратно)

457

Составлено по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2057. Л. 15–17.

(обратно)

458

РГИА. Ф. 565. Оп. 1. Д. 2828. Л. 14; РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2058. Л. 111; История дипломатии. Т. 2. Изд. 2-е, перераб. и доп. / Под ред. А. А. Громыко, И. Н. Земскова, В. А. Зорина и др. — М.: Госполитиздат, 1963. — С. 152.

(обратно)

459

Составлена по данным: РГВИА. Ф. 400. Оп. 3. Д. 2057. Л. 53.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Введение

Глава первая Российская система управления контингентом военнопленных: основы правового регулирования, функционирования и контроля

Глава вторая Состав и структура османских пленников

Глава третья Восприятие противника русскими военнослужащими

Глава четвертая Прием и содержание пленных в частях действующих армий и на этапах эвакуации. Особенности положения турок, плененных в Плевне 28 ноября 1877 г

Глава пятая География интернирования

Глава шестая Обеспечение в пунктах размещения: финансовое, квартирное, продовольственное, вещевое, медико-санитарное

Глава седьмая Характер использования трудового потенциала

Глава восьмая Пределы реализации пленными прав на имущество, свободу передвижения, ношение оружия, отправление религиозных обрядов и личную переписку

Глава девятая Взаимоотношения с населением. Правонарушения с участием военнопленных

Глава десятая Заболеваемость и смертность

Глава одиннадцатая Освобождение из плена. Послевоенная репатриация. Натурализация. Розыск отдельных лиц. Расчеты за содержание военнопленных в России

Заключение

ПРИЛОЖЕНИЯ

Список сокращений

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

УКАЗАТЕЛЬ ГЕОГРАФИЧЕСКИХ НАЗВАНИЙ

*** Примечания ***